Эльсон : другие произведения.

Побег

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Приключенческий роман об обычном парне и необычной девушке, которая несет за собой невероятную массу неизвестности, проблем, опасности и загадок, одновременно с широтой души, нежностью и любовью. Чтобы разгадать загадки, которые она с собой несет, сама того не хотя, молодые люди решаются на побег. Но приведет ли это к тому, чего они ожидают? Ответ ищите на страницах моего романа.
  
  
  
  Побег
  
   Глава первая "Утро добрым не бывает"
  
  
   Лето началось так себе. Лично я думал, что если лето - это обязательно гуляния с утра до вечера, никаких обязательств. Бей балду и ни о чем не думай до дурацкого месяца под названием сентябрь, который обязательно обременит тебя и "повесит" на шею пары, домашнее задание и ежедневный писк будильника.
   Лето вызывало во мне детский восторг и радость, я считал до него дни, а то часы и минуты. Все потому, что мы с моими двумя лучшими друзьями всегда отрывались по полной, как только лето переступало порог нашей жизни. И никто никогда не мог нас в этом остановить. Безумные пьяные вечера, поездки, приколы, пропажа на несколько недель без какого-либо предупреждения близких и информации о твоем местонахождении - это наше самое обыкновенное лето. Калифорнийское лето. Шикарное, теплое, солнечное и незабываемо яркое, веселое и живое.
   В этом году все совершенно иначе.
   Выпускной год в школе был ужасно напряженным. Экзамены, тестирования, пробные экзамены для поступления в колледж просто вымотали. Я едва не провалил последний, самый легкий, как считал, экзамен по математике (а она мне всегда давалась проще всего) из-за того, что так распереживался и напился успокоительных, которые разморили меня и я едва проснулся к началу экзамена. А на самом экзамене сидеть было настолько невмоготу, что я просто по принципу считалочки выбирал ответы и кое-как ставил галочки напротив. Даже сил держать ручку не было. Но мое природное чутье и блестящая интуиция не подвели и на сей раз - проходной бал оказался в норме и поступил, как и хотел, на юриста. Не знаю, зачем выбрал эту профессию. Опять же про принципу считалочки ткнул, куда попадет, и результатом остался доволен. Законы люблю (особенно их нарушать), да и язык подвешен. Чем не юрист? В этом деле уж точно не пропаду.
   Первое утро летних каникул безо всяких обязательств у меня выпало на самую середину лета. Солнцепек, туда-сюда сменяющийся порывами ветра, густым туманом и внезапным понижением температуры. Люблю Галифакс за его непостоянность. Не самое лучшее время для отдыха. Вообще, я безумно люблю свой край, голубой океан, белый песок, сосны вокруг...нет ничего прекраснее Канады и живописности Новой Шотландии. Но, на данный момент, лету я предпочту осень. Где-то в уголках души мне безумно хочется окунуться в студенческую жизнь, делать шаги к получению профессии. Почувствовать, каково это быть взрослым, самостоятельным и независимым человеком. Но сейчас меня волнует и радует лишь, что сегодня - первый день, когда не надо рано вставать на сдачу экзаменов. Боже, как это отлично! Так как я не облажался, да и семейка в целом подкопила деньжат, мы должны полететь в Лондон! Этой поездки я жду с детства. Всю свою недолгую жизнь я пускал слюнки, когда видел Биг Бен, Тауэр, Лондонский мост, эти алые двухэтажные автобусы...все просто сводит меня с ума! Мой лучший друг Джексон знает о моей страсти к Англии, особенно к Лондону, и всегда подкалывает меня, называя "ванильной курицей" и "мечтой малолетки". На что получает немой ответ в виде среднего пальца.
   Я посмотрел на часы. Шесть утра. Твою мать! И что меня подняло в такую рань?! Из-за этих экзаменов у меня уже рефлекс выработался вставать не свет ни заря. Я нежусь в постельке еще минут двадцать. А потом тупое бездействие в свои первые свободные часы надоедает и кажется неправильным, и я, наконец-таки, отрываюсь от кровати и иду прямиком к окну. Распахиваю шторы, открываю настежь окно, и прохладный морской ветерок бьет мне в лицо, а передо мной расстилается прекрасный летний канадский пейзаж. Поскольку наша семейка обитает в не особо многолюдном районе Галифакса, людей в такое время здесь практически не встретишь, и мало кто разбудит тебя ранним утром, кроме шума океана.
   Я любуюсь утром недолго, так как вскоре, сквозь утренний легкий туман начинает пробиваться солнечный свет. А это значит, что новый день уже начался. И я должен оторваться по полной.
   Я покидаю свою комнату в одних трусах и вольготно спускаюсь вниз. Еще на лестнице чувствую приятных аромат блинчиков и звуки домашней возни. Настроение, которое и так на высоте, от этих простых домашних ноток поднимается еще выше и кажется, что скоро пробьет потолок. Я галопом проношусь по лестнице, от чего звуки обыденной домашней суеты разбавляются гремящим топотом и скрипом деревянных перил. И в одну секунду я оказываюсь стоять у порога кухни. Семейка синхронно оборачивается на меня с недоумением.
  - Еще один! - недовольно вскрикивает мама. - Что ты, что твоя сестра абсолютно забываете, что вы дома... - "...а не в парке, и лестница - это не аттракцион...". Я мысленно повторяю за мамой с детства знакомую реплику, которая звучит из ее уст также часто, как в Лондоне идут дожди. - И я почти уверена, что в следующий раз наша бедная лестница уже не выдержит!
  - И тебе доброе утро, мамуля, - с улыбкой до ушей я подхожу к ней и целую в щеку. Щеки матери тут же покрываются легким румянцем и ее лицо смягчается. Она смущенно и немного возмущенно смотрит на меня, но вся ее злость на глазах растворяется и на лице появляется улыбка. Вот так вот лучше.
  - Ты чего так рано вскочил? - спрашивает она, в то время как я сажусь за стол возле папы, который настолько внимательно читает газету, что даже не замечает, как я своей пяткой случайно наступаю ему на ногу. А действительно. Только начало седьмого. Папе на работу как всегда к девяти и он лучше съест свою любимую утреннюю газету целиком, чем встанет раньше половины восьмого. Мама вообще уже недели три, как в "заслуженном, но неоплачиваемом отпуске", а моя младшая сестрица Медди - по натуре соня и лентяйка - уж точно ни под каким предлогом не встала бы в такую рань.
  -А его, значит, ты будить не собиралась? - недовольно хрипит Медди. И только тогда я замечаю, что видок у сестры крайне сердитый и глаза ее вот-вот слипнуться. Значит, ее все-таки насильно разбудили. - Несправедливость, - заплетающимся языком говорит она и делает большой глоток кофе.
  - Семья, в чем дело? Лето, отдых, а вы ни свет, ни заря уже шатаетесь на кухне, - говорю я и ворую у сестрицы кружку с кофе, пока та, как гиппопотам, зевает.
   Мама, до этого находившаяся до этого лицом к плите, поворачивается ко мне, держа в руке лопатку, и ошарашено вылупляет глаза:
  - Тим, ты с ума сошел? Мы это обсуждали еще неделю назад!
  - Не знаю, с кем ты и что обсуждала, но меня там явно не было. А хотя, постой, - я вдруг вспомнил, что раньше, когда я был младше, а Медди была уж совсем малюткой, мы часто ездили к нашей тетушке, двоюродной сестре отца, которая живет в пригороде. Ох уж и ненавидел я эти поездки! Делать там было практически нечего. Днями напролет я либо сидел дома и ныл друзьям по телефону, как мне там ужасно, либо шатался с родителями и семьей тети по этому крошечному городку, название которого вылетело из моей памяти. - Неужели мы едем к Кэйт?
  - Сын, я очень на тебя обижена, что ты даже не удосужился вспомнить о таком важном событии!.. - мама продолжила миссию по вызову угрызений совести в моей "черствой и пустой душонке".
  - Мама, кажется, он, и правда ничего не знает, - подала голос Медди и, заметив, что я украл ее кофе, недовольно покосилась на меня и пошла делать себе новый.
   Мама ловит мой растерянный взгляд и понимает наконец-таки, что зря катила на меня телегу. Она облокачивается на раковину, прислоняет ко лбу холодную стальную кухонную лопатку и глубоко вздыхает. Я в этот момент думаю лишь о том маленьком кусочке белка, что был на лопатке, в то время как мама приложила ее ко лбу.
  - Кажется, мой мозг все-таки закипел... - обреченно произносит она, смотря куда-то пустым взглядом. - Я совсем выжата. Вроде бы отпуск, а облегчения никакого... - бормочет она. Мы всей семейкой удивленно и обеспокоенно уставились на нее. Ближе всего к маме находится Медди, поэтому она берет на себя ответственность высвободить из ее руки лопатку и усадить маму на стул. У мамы на лбу остается тот злополучный кусок яичницы. Но ни я, ни Медди, ни тем более папа не рискуем сказать ей об этом. Ибо помним, что было в прошлый раз, когда мы подсказали маме, что ее туш размазалась. Она закатила довольно бурную истерику насчет того, что мы смеемся над ней и в этом роде. Так что теперь пусть так ходит, раз уж не нравится, когда ей указывают на ее "несовершенства".
  - Мамуля, - заботливо говорю я, пытаясь не коситься на ее лоб. - Ты не переживай. С кем не бывает!..
  - Нет, я схожу с ума. Родному сыну забыла сообщить, что его отец в командировку уезжает на целый месяц! - виновато произносит та. - Чего же ты ничего не сказал ему, а? Паразит! - мама под столом ударяет ногой отца по коленке и задевает столешницу, от чего чашки на столе начинают позвякивать, а кусочек яйца на ее лбу смешно трястись. Медди почти незаметно прыскает со смеху и отворачивается к плите, чтобы мама не заметила ее улыбки.
   Ого. Вот это я точно не ожидал услышать. Папа? В командировку? Мой папа?! Я не верю, что речь идет действительно о нем! Этот человек за всю мою жизнь сказал не больше ста предложений. Он вообще ничего никогда не рассказывает, не замечает и ни на что не реагирует. А что, собственно, мама на папу кричит? Сама прекрасно знает, что он из себя представляет. Если его что-то раздражает - он лишь хмыкнет и как-нибудь неестественно дернется. Вообще не понимаю, как можно быть таким сдержанным? На работе то он совсем другой. Даже по телефону с начальством использует больше слов, чем за год дома в нашей компании. Иногда мне кажется, что он это специально так, не балует нас своим вниманием. Хотя, мама с сестрой такие говорливые, что любой нормальный человек предпочел бы сразу бежать от нас куда подальше. А этот молча терпит. Годы выдержки делают свое дело. А иногда я размышляю (и делаю я это частенько), что папа нам не родной. Ведь никто из нас не пошел в него своей молчаливостью и хмуростью. Медди, как мать - энергичная и заводная. Я же что-то между. В меру энергичен, в меру ленив, в меру разговорчив. Короче, во мне всего по чуть-чуть. Хотя, есть одно "но", которое точно говорит, чьи мы дети - это наш выдающийся отцовский носяра. Унаследовали так унаследовали. Ладно, мне "счастье" привалило. Я же мужик, у нас все по натуре должно быть грубое и здоровое. А тут бедняжка Медди с таким шнобелем. Хотя, в чем-то она даже побольше мужик, чем мы с папашей вместе взятые.
  - Ну не сказали - так не сказали. Я же все равно бы рано или поздно узнал.
  - Сынок, понимаешь... - мама виновато смотрит на меня и сдвигает брови. Потом, запнувшись, в подборе нужных слов легонько начинает тереть лоб, как всегда это делает, когда думает. И белок наконец-таки отваливается и оказывает у нее в руке. Она смотрит на него взглядом "дружок, а ты откуда там появился?", но тут же кладет его на стол и переключается на меня. И тут я вдруг словно начинаю читать между строк. Я понимаю, к чему ведется разговор и почему мама так переживала насчет того, что я об этом узнаю и как отнесусь. Мама часто придиралась к папе, что у него нет ни одной нормальной или более-менее приличной вещи. Он ходил в своем костюме уже как минимум двадцать лет. И его любовь к ненормальным вязаным свитерам и джемперам в клетку просто добивала ее. А я даже не взял во внимание, что сейчас отец сидит в абсолютно новой, видимо, даже фирменной, рубашке и идеальном костюме. Его прямоугольные очки сверкают новизной. От него пахнет приятным одеколоном и сам он, в целом, как никогда прежде блещет стилем. Его даже заставили нацепить галстук! Я думал, что на это никто не способен.
   Командировка. Мама говорила, что всегда искала повод, чтобы "нарядить", сделать из него "приличного человека", "чтобы не стыдиться его вида и того, что о нем подумают знакомые, видя его дурацкие свитера". А вот и повод нашелся. Целый месяц его не будет. А это значит, что мама потратила большую половину денег, что мы откладывали на поездку в Лондон, на преображение папы из петуха в павлина. И, если папы не будет, то мы уж точно никуда не поедем.
   Я все понимаю. Я не эгоист, как кажется на первый взгляд. Просто когда обещают, больше всего хочется, чтобы обещание выполнили. Особенно когда это самое обещание длится целых восемнадцать лет.
   Я обреченно вздыхаю. Вся семья прекрасно знает, что я жил в одних мечтах о Великобритании. Больше всего на свете я хотел увидеть ее хотя бы одним глазком. Но, когда твои родители горбатятся на работе не покладая рук, а от этого имеют вшивые копейки и неоплачиваемый отпуск, можно и отказаться от своей мечты. Ведь мне всего восемнадцать. У меня впереди еще вся жизнь и я должен брать ситуацию в свои руки и бороться за свои мечты самостоятельно.
  - Тим, ты в порядке? Нам очень жаль, правда. Но зато мы сможем поехать в Торонто к нашей родственнице. Чем не приключение? - смешно смотреть, когда мама пытается взбодрить тебя, когда сама почти на грани. А ей-то чего грустить? Не думаю, что она так сильно хотела ехать с нами в Лондон. Она никогда особо не одобряла поездки, так как ей одной приходилось за все отвечать и всем командовать. И тут я замечаю, как родители тоскливо смотрят друг на друга. Неужели она из-за отъезда папы так расстроилась?
  - О, Бред, дорогой, уже почти семь! Пока доедем до аэропорта, а там еще регистрация, этот чертов багаж сдавать...того и гляди, на самолет опоздаем! - мама вдруг совершенно переменилась в лице и продолжила носиться по дому, как электровеник. А я же прирос к стулу и не горел особым желанием куда-нибудь идти.
   Медди шлепается на стул, где недавно сидел отец и толкает меня своим острым локтем в бок, чтобы обратить на себя внимание.
  - Тим, мама специально не хотела тебе ничего говорить, - начала она тихо и немного неуверенно. - И нас с папой завербовала. Она очень сильно переживала насчет того, как ты отреагируешь. - Медди перевела взгляд от меня на свои руки, лежащие на коленях и начала теребить манжет своих джинсовых шорт. - Для нее это очень непросто. Ты последнее лето дома, а потом колледж и, считай, в тебе уже исчез тот ребенок, которого она так любит. Она безумно хотела поехать и провести последнее беззаботное лето вместе.
  - Вот что ты делаешь, - так же тихо начал я. - Ты заставляешь чувствовать меня абсолютным ослом и эгоистом.
  - Ничего подобного. Ты ведь не такой, ты мой брат и я тебя знаю лучше, чем кто-либо в этой галактике, - Медди обворожительно улыбнулась. - Просто я знаю, что для тебя значила эта поездка и хочу сказать, что для нее она значила ничуть не меньше.
   К горлу подступил комок. Я терпеть не могу такие моменты, а Медди постоянно их провоцирует. В таких ситуациях я ее просто ненавижу, но и без ее поддержки я обойтись не могу.
  - Спасибо, - я беру ее руку и в знак благодарности, крепко сжимаю, на что она отвечает тем же и еще шире улыбается. - Ты лучшая в мире сестра.
  - Я знаю, - самодовольно улыбается Медди и смеется, заражая своим звонким и до жути нелепым смехом, похожим больше на предсмертные звуки какой-то птицы.
  - Дети, - на кухню вбегает взмыленная мама и недовольно на нас смотрит. Из ее глаз практически вылетают молнии. - Вы почему еще не готовы? А ну-ка быстро...
   Не успевает мама окончить свою реплику, как мы с сестрой, тихо посмеиваясь, вылетаем из кухни и стремглав бежим наверх в свои комнаты.
  
  
  ***
   Мы с Медди прыгаем на заднее сидение нашего Форд Мустанг тысяча девятьсот семидесятого года. Машина довольно старенькая и потрепанная, но папа старается, чтобы выглядела она не хуже, чем новый соседский Бентли и ужасно обижается, когда кто-нибудь из нас невзначай упомянет наш Форд как "старую вонючку", или того хуже. Папа до блеска вымывает ее каждые выходные, полирует и выбивает кресла от пыли. Мама говорит, что он нянчится с машиной больше, чем с нами в нашем младенчестве. Хотя я его понимаю. Будь у меня выбор между вечно орущим и норовящим в любую минуту срыгнуть младенцем и машиной, я бы безоговорочно выбрал второе. Хорошо, что "счастье" в виде двоих детей выпало отцу не одновременно, а в перерыве трех лет, семи месяцев и двух недель. Ровно настолько я старше Медди. Разница незначительная, но для меня она навсегда останется малюткой. Малюткой, которая сейчас гораздо больше понимает в жизни, чем я, мама и папа вместе взятые.
  - Нужно было взять с собой перекусить, я так и не успел позавтракать из-за этой спешки, - жалуюсь я, кладя руку на свой бесконечно урчащий живот.
  - Все потому, что кто-то очень долго собирается! - мама сидит на переднем сидении и рассержено оборачивается на нас. Медди скрещивает руки на груди и обижено надувает губки.
  - Я не могла найти шорты! - возражает она.
  - Медди, да они были на тебе! - кричит мама. - А ты их искала полчаса!
   Я опираюсь лбом на приоткрытое окно машины. Слушать постоянные скандалы уже нет сил, ведь мама вечно найдет, к чему бы придраться, а Медди это забавляет и она не упустит возможности не позлить ее.
   Я засовываю в уши наушники и погружаюсь в чудесный мир музыки, который тут же уносит меня далеко-далеко от скандала сестры и мамы, от дома, от Галифакса и Новой Шотландии и от Канады в целом. Липкая паутина сна потихоньку окутывает меня, и я больше не чувствую, что мой лоб мелко стучит об стекло, что машина то и дело наезжает на кочки; я не ощущаю чувства голода и погружаюсь в спокойный и приятный сон.
  - Эй, хватит спать, - Медди держит меня за плече и легонько трясет. - Мы уж почти приехали.
   Музыка в наушниках почему-то больше не играет. Я лезу в карман за телефоном, чтобы снова включить музыку, но, приоткрыв глаза, мельком вижу в окно здание аэропорта и засовываю телефон обратно в карман, вместе с наушниками. Приятное придется ненадолго отложить, и заняться менее приятным, но обязательным и полезным. Поскольку преспектива провести следующие два часа в компании сумасшедшей мамы и сестры меня не особо забавляет, мое настроение немного падает, но я стараюсь не передавать этому вида и держать свои чувства при себе.
   Мы въезжаем на парковку. Папа довольно быстро ориентируется и находит свободное место. Пока мама с папой идут на регистрацию, мы с Медди отпрашиваемся на десять минут, чтобы сбегать в "Duty Free" за нашими любимыми шоколадными конфетами. Пока мы с Медди бежим в направлении нужного нам бутика, сестра вдруг резко хватает меня за руку и виснет на ней с приглушенным воплем. Я, от неожиданности, едва подхватываю ее от падения на пол.
  - В чем дело? - я ставлю ее на ноги, а она опять валится на меня и цепко вцепляется мне в футболку.
  - Черт, как же больно, - жалуется Медди, поджимая ногу. - И зачем я надела эти дурацкие босоножки? Моя нога, - она втягивает воздух сквозь зубы и морщится, потирая болящую щиколотку пальцами.
  - Сильно больно? Идти сможешь? - спрашиваю я. - Надеюсь, перелома нет.
  - Оно ужасно ноет, думаю, я ее порядочно вывернула, - сестра пытается пошевелить пальцами на ногах и морщится от боли. Я, почти неся ее на руках, продвигаюсь через нехилую толпу к ближайшему ряду кресел.
  - Тогда нужно звонить маме с папой. Говорить, чтобы они нашли нас, - я усаживаю сестру на одно из свободных кресел, и только собираюсь лезть в карман за сотовым, как вдруг Медди хватает меня за руку.
  - Давай без них обойдемся? Я не хочу, чтобы мама опять на меня кричала, - ее глаза полны надежды на мое решение.
  - С чего ты взяла, что она будет на тебя кричать?
  - А с того, что она терпеть не может эти мои босоножки, - энергично начинает сестра. - Она всегда говорила, что...
  - Ясно, - перебиваю я ее и сажусь рядом, обдумывая, что же мы будем делать. Медди хмурится, но замолкает. Она начинает молча водить пальцем по коленке, рисуя невидимые линии.
  - И где они? Ты клялся, что они прилетят этим рейсом, ублюдок! - мои мысли перебивается раздраженный грубый мужской голос. Я незаметно оборачиваюсь. Сзади нас на креслах сидят два мужчины: один в деловом сером костюме и солнцезащитных очках. На вид ему лет пятьдесят, у него легкая щетина и светлые волосы, выглядит он почти как кинозвезда. Второй - немного полноватый и выглядит как-то испуганно и растерянно. - Если они на нас донесут, я их живьем сожгу и скормлю собакам.
  - Простите, шеф, я ведь пробил по базе, - мямлит второй. Я не вижу говорящего, но спиной чувствую, как он дрожит перед блондином. - Они заказывали билеты на этот рейс, я же не знал...
  - А что ты вообще знаешь, мерзкий таракан?! - взрывается блондин в приступе гнева, от чего мы с Медди вздрагиваем, и она роняет из рук свой босоножек, снятый с ноги до этого. Мужчины оборачивается на нас. Мы с Медди испуганно переглядываемся и нерешительно тоже смотрим на них. - Вы что, маленькие ублюдки, вздумали подслушивать? - голос становится до омерзения ехидным и тихим на этих словах. - Вы что, такие смельчаки, что позволяете себе даже смотреть в мою сторону?
  - Псих, - вдруг говорит Медди себе под нос, но это получается очень даже громко, и она, понимая это, испуганно смотрит на меня. Блондин закипает. Он медленно встает со своего места. Его напарник шарахается в сторону и начинает испуганно тараторить:
  - Шеф, девчонка не подумала! Шеф, не надо, пожалуйста... Здесь много свидетелей, шеф, прошу вас...
  - Да как ты посмела, шавка?.. - устрашающе спокойно говорит тот, обращаясь к перепуганной до смерти Медди. Она никак не реагирует на его слова, а только лишь вцепляется в манжет свои джинсовых шорт.
  - А вы бы могли бы и по сторонам посмотреть, прежде чем орать и посвящать в свои криминальные делишки всех вокруг, - вмешиваюсь я. Сестра продолжает таращиться на меня, но теперь уже удивленно. Блондин еще больше закипает. Жилы на его лице начинают пульсировать, и мне кажется, я даже слышу скрежет его зубов. - И не смей оскорблять мою сестру.
  - Мне кажется, вы не понимаете, с кем говорите, - так же спокойно говорит блондин и нависает над нами через спинку кресел, разделяющую нас. Они одним быстрым движением снимает очки...его напарник издает тихий панический крик. И что? Блондин надеялся, что если он снимет очки, мы тут же его узнаем и поймем, кто он такой? Ничего подобного. Мы с Медди растерянно и озадачено смотрим на него и снова переглядываемся, пожимая плечами и не понимая, что он этим пытается доказать. Он смотрит на нас с явно выраженной ненавистью, его без того узкие глаза сужаются еще больше. Мне вдруг становится очень некомфортно сидеть под его тенью, и я встаю с ним лицом к лицу и деловито скрещиваю руки. Оказывается, я его даже выше на полголовы. Это приводит блондина в полусекундное смятение, но он тут же снова напрягается и словно всем телом пытается запугать меня и выбить из меня мою, откуда не возьмись, возникшую решительность.
  - Ну и? - безразлично спрашиваю я, удерживая неразрывный зрительный контакт с собеседником. - Если ты пытаешься меня запугать, хочу сказать, у тебя не очень это получается.
  - Я и не собирался пугать, за меня это сделает другой, - он, так же наклоняясь к нам, достает с металлическим звяканьем из кармана пиджака телефон и набирает номер. - Хокли, - говорит он так же спокойно в трубку, не сводя с меня глаз. Вдруг его губы растягиваются в довольной улыбке. - Разберитесь.
   Меня что-то больно щипает за ногу. Я невольно отвожу взгляд от блондина, и в поле моего зрения попадает Медди, с ужасом глядящая куда-то вперед, за мою спину, и дергающая меня за ногу, дабы привлечь внимание. Заметив, что я, наконец, заметил ее, сестра испуганно тычет пальцем в ту сторону. Я оборачиваюсь, и сердце мое уходит в пятки. К нам приближаются два амбала, шириной с машину, под их строгими черными пиджаками мелькает пряжка с оружием. Я громко сглатываю ком в горле и поднимаю с кресла оторопевшую Медди, и мы, не контролируя себя, бежим прочь от этой шайки.
   Медди бежит в одном босоножке, второй она так и держит в руках. Она бежит так быстро, кажется, что она даже забыла про свою больную ногу. Я хватаю Медди за запястье и оборачиваюсь, не прекращая бежать. Амбалы, расталкивая толпу, бегут за нами. Черт, да что им нужно? Неужели наше неконтролируемое любопытство так взбесило этого блондина?
  - Меддс, - кричу я взволновано. - Налево, быстро!
   Сестра оборачивается ко мне и врезается в какую-то женщину в шляпе с широкими полями. От столкновения женщина роняет из рук сумочку и из нее вылетает все содержимое, босоножка Медди выскальзывает из ее рук и теряется вместе с содержимым сумки этой леди. Женщина начинает возмущенно кричать на нас, но мы, даже не извинившись, заворачиваем в левый коридор и сливаемся с толпой. В кармане вибрирует телефон. Я хочу его проигнорировать, но потом, на ходу, выуживаю его из узкого кармана джинсов и принимаю вызов.
  - Да, - кричу я в трубку, запыхавшись, и немного сбавляю темп. Медди резко дергает меня за руку, не давая остановиться.
  - Тим, сколько можно вас ждать? С минуты на минуту объявят посадку! - в голосе мамы звучит раздражение.
  - Мы бежим, мы скоро будем! - на этих словах я отключаюсь и засовываю телефон обратно в карман. Медди уже немного сбавила скорость, да и я устал бежать не известно от чего и куда. Мы резко заворачиваем направо и вот, паспортный контроль уже совсем близко. Я уже вижу маму и папу. Я еще раз оборачиваюсь назад - пусто. За нами больше никто не бежит! Я дергаю Медди и она останавливается, громко и хрипло дыша. Мы скрываемся за одной из колонн от родителей.
  - Я больше никогда не буду бегать, - говорит она и хватается за левый бок.
  - Полностью поддерживаю, - говорю я и глубоко вдыхаю и выдыхаю. Я кладу руку на плече сестре. - Главное, чтобы родители ничего не заподозрили. Веди себя непринужденно, как обычно, понятно? - Медди кивает и смотрит на свои ноги. Черт, босоножка.
  - Что говорить насчет этого, а, гений? - спрашивает с улыбкой сестра, демонстрируя свою босую ногу.
  - Ты же говорила, что маме не нравятся эти босоножки. Скажи, что порвала и выбросила, думаю, она сильно злиться не будет.
   Медди кивает, и мы еще несколько минут пытаемся привести свое дыхание в норму, а потом, со всей непринужденностью и беззаботностью идем к родителям.
  
  
  
  ***
  
   Мы с сестрой, как никогда уставшие, только переступив порог дома, теряем последние силы и разбредаемся по своим комнатам, в надежде завалиться и поспать часок-другой.
   Как только я вхожу свою комнату и закрываю дверь, из моей жизни будто уходят все страхи и переживая последних нескольких часов. Я опираюсь спиной на дверь, и медленно соскальзываю на пол и закрываю лицо руками. Вот же гадство. Так мерзко я себя не чувствовал уже давно. Сразу появляется желание сбежать, как я это делал каждое лето, и не появляться здесь. Мне стыдно признавать это, но я боюсь. Я ужасно боюсь, что эта банда найдет нас, и из-за этого пустяка жестоко накажет. Черт меня за язык дернул начать перечить этим бандитам! Хорошо, что вовремя ноги унесли. Надеюсь, все обойдется.
   Я обессиленно встаю и ложусь на кровать, даже не сняв уличные кеды. Я складываю руки на груди и смотрю в потолок. Шок пульсирует у меня в висках, меня начинает немного трясти. Вдруг раздается стук в дверь моей комнаты, и я вздрагиваю. Дверь открывается. На пороге, не решаясь войти, появляется Меддс. Она уже успела переодеться в домашнюю желтую футболку и трикотажные шорты того же цвета. В этой одежде она всегда напоминает мне цыпленка. Ее щиколотка перевязана эластичным бинтом. Значит, все еще болит.
  - Можно? - робко спрашивает она и делает шаг вглубь комнаты.
  - Конечно, заходи, - я приподнимаюсь на кровати и с интересом осматриваю сестру. Она ни разу не входила в мою комнату с десяти лет. Это она объясняла тем, что уже слишком взрослая, чтобы зависать со мной, и моя комната у нее вызывала откровенное отвращение из-за постоянного отсутствия порядка. Сестра смотрит из стороны в сторону, осматривает каждую мелочь в моей комнате.
  - А у тебя мило, - говорит она и захлопывает дверь. - Прости, что нарушаю твой покой, просто... - она сдвигает брови и ее глаза наполняются слезами. - Я так испугалась!
   Она кидается ко мне и крепко обнимает, рыдая в плече. Я немного теряюсь, так как таких порывов с ее стороны я давненько не наблюдал. Я нерешительно кладу ей руку на спину и легонько похлопываю, пятясь успокоить. Вся эта ситуация словно уносит меня как минимум на десять лет назад, когда Медди часто прибегала ко мне, жалуясь на то, что соседский мальчуган по имени Перри снова дергает ее за косички или не пускает играть вместе с ними в войнушки. Она так же обвивала мою шею руками и хныкала в плече, вытирая сопли о мою одежду.
  - Тише-тише, уже все позади, - шепотом говорю я ей на ухо, и она немного успокаивается. Медди отцепляется от меня и смотрит виновато.
  - Это все из-за меня, Тим! Я случайно, я не подумала...- она протягивает ладонь, на которой лежит мужское серебряное кольцо-печатка. Рука сестры мелко дрожит, и кольцо падает на пол. Я поднимаю его, рассматриваю и сердито смотрю на Медди.
  - Что это...
  - Кольцо, - тут же отвечает она, не давая мне договорить.
  - Я вижу. Я хотел спросить, где ты его взяла? - серьезно спрашиваю я. В голосе, на мое удивление, слышен металл.
  - Он достал телефон... и оно выпало прямо на мое сидение, и я сама не заметила, как взяла его!.. - Медди снова всхлипывает и ее начинает трясти.
  - Ты вообще понимаешь, что ты наделала? - начинаю орать я и подскакиваю с кровати. Не угасший адреналин в моей крови снова начинает кипеть. Сестра испуганно пятится к двери. - Ты хоть раз можешь подумать перед тем, как делать?
   Во мне кипит ярость. Я вижу сестру, и злость на нее растет во мне с каждой секундой. Как можно быть такой дурой? Мало того, что не умеет держать язык за зубами, так еще и ворует то, что принадлежит какому-то криминальному авторитету.
  - Не ори на меня! - вдруг визжит Медди, и я прихожу в себя. - Думаешь, я нарочно? Я растерялась, и мы тогда побежали, я просто не успела ничего предпринять!
   Я вмиг ссутулился и сел на место, пытаясь побороть гнев и раздражение.
  - Медди, - мягче, чем в прошлый раз, начал я. - Ты просто постарайся представить, какой опасности ты нас подвергаешь. А если кольцо - не простая безделушка, а ключ к чему-то? Ты посмотри, оно явно сделано на заказ! Значит, эта печатка явно значит что-то важное. И если он поймет, что оно у нас - он же нас из-под земли достанет.
   Медди продолжает испуганно таращиться на меня.
  - И что делать? - еле слышно пищит она.
  - Давай так, - мой голос приобретает нормальное звучание, а сестра немного расслабляется, но ближе ко мне не подходит, а остается стоять почти у двери, словно чтобы при любом удобном случае скорее покинуть мою комнату. - Кольцо, - я демонстрирую его, - пока останется у меня. - Медди, как болванчик, часто кивает. - А еще ты должна пообещать, что никому об этом не расскажешь и будешь максимально осторожна на улице.
  - Я поняла тебя, - виноватым голосом говорит Медди и смотрит в пол. - Прости. Я дура. Прости, - с этими словами она скрывается за дверью, оставляя меня чувствовать себя тираном и деспотом, а не старшим братом.
  
  
  
  ***
   Все мои попытки заснуть оказались тщетными. Я впустую потратил полдня, лежа на кровати и бездумно смотря в потолок. Меня терзала совесть. Нужно было сдержаться, а не кричать на Медди. Она ждала от меня поддержки и понимания, а взамен получила еще больший стресс. Какой же я все-таки идиот. Но и Медди хороша. Ей не пять лет, а почти пятнадцать. Я всегда считал, что она более разумная и смышленая, что она не станет поступать так, подвергая опасности и себя, и меня. И, возможно, всю нашу семью, так как я не знаю возможностей этого криминального авторитета и всей важности его кольца, которое я все время крутил в руках, не выпуская ни на секунду. Уж больно интересное оно. Явно не из дорогостоящего металла, но это точно ручная и достаточно кропотливая работа: сама печатка круглая, на ней выпуклое солнце с восьми лучиками, попарно плотно прижатых друг к другу, тем самым образовывая сходство с буквой "М". Середина этого "солнца" небольшой заостренный колышек с пятью вдавленными вертикальными полосами. Мне такие кольца встречать еще не приходилось, поэтому я и подумал, что оно явно создано не просто так. А если мои догадки верны, то нам с Медди ох как не повезло.
   Я открываю настежь окно и высовываюсь из него настолько, насколько это возможно, чтобы лучше насладиться вечерним воздухом и немного проветрить голову от поганых мыслей. Ветер утих и вместе с ним будто бы все остановилось. Ни один листик на зеленых деревьях не шелохнется, ни малейшее дуновение ветерка не охладит разгоряченную от июльской жары кожу. Солнце уже садится, а это значит, что вскоре этому безумному дню придет конец. Но впечатление останется еще надолго.
   Открыв комод, стоящий у стены возле окна, я засовываю злополучное кольцо в отдел с носками и трусами, и быстро закрываю. После этого на душе становится немного спокойнее. Я глубоко вздыхаю и, в попытках отвлечься и немного повеселиться, закрываю окно, хватаю рюкзак с компьютерного кресла и покидаю комнату.
   Медди сидит на лестнице со второго этажа и читает какую-то книгу. Наверное, как обычно, что-то про оборотней и прочую нежить. Ох и любит она это! Видя ее, я немного начинаю переживать, так как после сегодняшнего скандала мне весьма неловко находиться с ней рядом. Я спускаюсь по-над стеночкой, чтобы ее не зацепить и надеясь остаться невидимкой, но, как только я ровняюсь с ней, сестра, не отрываясь от книги, говорит:
  - Далеко собрался?
   Вроде бы, в тоне ничего не изменилось. Но я так и не знаю, как мне себя вести, чтобы ее не зацепить и снова не вызвать слезы. Дурак. Идиот. Сумасшедший.
  - Я хотел немного прогуляться, - говорю я и засовываю руки в карманы джинсов.
  - А я думала, мы сначала поговорим.
  - Насчет кольца?
  - Ну да, - Медди прикрывает книгу, оставив на нужной странице палец. "Могила в подарок" Джим Батчер" - написано на обложке.
  - Постарайся о нем забыть, пожалуйста, - я смотрю ей в глаза. Медди все так же растерянно смотрит на меня. Зная ее как облупленную, я понимаю, что она что-то хочет сказать, но смелости не хватает. Я замолкаю, надеясь, что она ответит или расскажет то, что ее терзает, но она кивает и продолжает чтение.
   Пожимаю плечами и иду дальше. На душе после этого недоразговора появляется неприятный осадок. Хочется покинуть дом как можно скорее.
  
  
  
  ***
  
  - Я задолбался, - с этими словами я нагло протискиваюсь мимо полуголого тела своего лучшего друга Джексона и вхожу в его апартаменты. Джексон оторопело смотрит на меня, а потом улыбается и запирает входную дверь.
  - Ты чего не предупредил, что зайдешь? - спрашивает он, и я отмечаю, что выглядит он как-то растрепано и устало.
  - А ты что, не один? - я запинаюсь и оборачиваюсь на пороге у входа в гостиную.
  - Ну... - мычит тот, а я пристально на него смотрю, выжидая, что же он скажет. - Как-бы да, но как-бы и нет, - неопределенно говорит тот и широко улыбается, как мартовский кот.
  - Эй, Джекс, мы же сто лет дружим, и я не помню ни одного момента, чтобы ты утаивал от меня свою избранницу, - говорю я и нагло шагаю в гостиную, и мне абсолютно не важно, что я там могу увидеть. Вообще Джексон - это катастрофа, которую безумно любит противоположный пол. У него довольно обычная внешность, но есть в нем что-то такое, чего нет во мне, или в других моих знакомых парнях, что тянет девчонок, как магнит. Он довольно высокий, худой, но крепкого телосложения с рельефным торсом, с русыми волосами и модной прической. У него небесно-голубые глаза и длинные ресницы. Может быть, это один из атрибутов его привлекательности - не знаю, но Джексон - еще тот бабник, и факт остается фактом.
   Гостиная пустая. Я, прекрасно зная, что Джексон не водит в свою комнату девчонок, а предпочитает развлекаться с ними на семейном диване, очень сильно удивляюсь и смотрю на друга. Тот улыбается, как придурок и не говорит ни слова. Меня вся эта ситуация начинает порядком напрягать.
  - Джекс, что случилось? Ты меня пугаешь, - говорю я, а Джексон начинает улыбаться еще шире и смотрит на что-то за моей спиной. Я оборачиваюсь, из-за дивана торчит макушка чьей-то головы. У меня не успевает возникнуть идей насчет того, кто это может быть, как этот человек с криком "Сюрприз!" выпрыгивает из-за дивана.
   Полли. Мое сердце начинает биться быстрее, как только в голове произносится ее имя. Она приехала, она снова здесь. Как же я рад ее видеть! Дело в том, что Полли полгода пробыла в Испании по обмену и все это время мы почти не общались, так как эта недотепа залила свой ноутбук кофе, а на новый средств не хватило. Поэтому, когда у нее было время забежать в интернет-кафе и уведомить нас, что у нее все в порядке, мы радовались как дети, но большую часть времени просто молча скучали друг по другу.
   Я делаю несколько быстрых шагов к дивану, Полли тоже идет мне на встречу и виснет на моей шее. Я же так по ней соскучился за эти полгода, что хочу ее обнять так сильно, чтобы у нее захрустели кости. Но, боясь причинить ей боль, я ограничиваюсь простыми дружескими объятьями. Полли, вместе с Джексоном, парочка моих самых близких друзей. Мы знаем друг друга чуть ли не с пеленок, и самые отвязные и сумасшедшие вечера я проводил в их компании. Моя мама всегда, как и любая другая особь женского пола (кроме Полли), обожала Джексона и всегда ставила его мне в пример. Но, когда мы подросли и Джексон показал всю мощь своего характера, и, когда каждое лето по нескольку раз мы начали пропадать неизвестно где, моя мама рвала и метала, даже закрывала меня в комнате, лишь бы я не общался с ним. Но у нее ничего не получилось. Настоящей дружбе она противостоять не смогла. А вот Полли всегда была идеалом для Медди. Стильная, уверенная в себе, немного неразговорчивая, но невероятная Полли вызывала и вызывает у моей сестры настоящий фурор. Мне иногда даже стыдно за нее, ведь Полли никогда не покажет, что ее кто-то раздражает, вроде моей сестры. А что Медди приставучая я испытал на собственной шкуре.
   Я ужасно рад видеть Полли, хотя с виду может показаться немного иначе. Я не привык выражать свои эмоции, а предпочитаю вести себя сдержано и серьезно. Полли же визжит и прыгает, настолько рада снова вернуться домой. Я немного огорчаюсь, когда вижу, что она обрезала свои бесподобные золотисто-каштановые локоны. Но новая коротка прическа с челкой ей очень даже к лицу.
  - Ребятки, - Полли берет меня и Джекса за руки, предварительно утерев со щеки меленькую слезинку счастья. - Больше не отпускайте меня никуда: ни в какую Испанию, Японию, или куда бы там я не хотела поехать. Моя жизнь и мое сердце здесь, в Канаде. Я там чуть с ума не сошла.
  - Я думал, тебе нравится, судя по твоим комментариям во время наших переписок, - возражаю я и не могу отвести от нее глаз, наглядеться на ее идеально гладкую оливковую кожу. Я сам для себя отмечаю, что она стала немного стройнее и, словно цветок, расцвела вдруг.
  - Мне-то нравилось! Но ни друзей, ни нормального ноутбука, ни людей, с которыми можно поговорить о разном, там у меня не было, - подруга заметно грустнеет и опускает голову.
  - Эй, ты чего? - Джексон прикладывает пальцы к ее подбородку и поднимает ее голову, чтобы посмотреть в глаза. Ее выразительные глаза снова заполняют слезы, и она, обвив одной рукой шею Джексона, а второй - мою, прижимается к нам и, дрожащим голосом, кричит: - Я просто хочу, чтобы вы знали, что я люблю вас больше всего на свете!
   Нам с Джексоном приходится еще долго успокаивать переменчивое настроение подруги, отпаивать ее любимым чаем с медом и лимоном, который всегда имеется про запас на кухне Джекса. Она много жалуется и рассказывает нам о своих невероятных приключениях, а я смотрю на нее и не понимаю, почему она пришла первой к Джексону? Почему он открыл дверь такой возбужденный и уставший одновременно? Они что, скрывают от меня что-то? А если между ними есть какая-то связь, кроме дружеской? Я не могу поверить в свои предчувствия, но и выкинуть из головы тоже не могу. Укол обмана и ревности начинает терзать меня. Я хочу спросить об этом, якобы в шутку, но каждый раз, когда вроде бы настраиваюсь на это, к горлу подкатывает комок, и я снова передумываю. Как тяжело болеть человеком, особенно когда это твой лучший друг, и ты знаешь, что у вас не может быть больше, чем просто дружба. А если и может, то ты просто боишься потерять эту длинную, но такую хрупкую связь между вами.
   Так же я не могу наглядеться на Полли. Неужели лягушка-путешественница наконец-таки вернулась домой? Неужели все снова встанет на свои места и неразлучная тройка, состоящая из меня, Полли и Джекса снова будет отрываться на полную катушку? С этого момента я понимаю, что лето мое не будет таким скучным, как я думал в глубине души. И я искренне надеюсь, что все у нас будет так же, как и в прошлые года. Никаких родителей, проблем и нервотрепки. Только я, Полли и Джексон и безграничные просторы Канады.
  
  
  
   ***
  
  - И давно ты приехала? - спрашиваю я и тянусь за чипсами. Мы плавно перебрались из кухни в гостиную и, заказав пиццу, чипсы и пиво, решили отметить, что компания снова в сборе.
   Полли молчит, словно раздумывает, что ей ответить и моментами посматривает на Джекса, который внимательно смотрит мультики по телевизору и медленно потягивает пиво из запотевшего стакана.
  - Я точно не... - Полли смотрит на свои ноги и задумчиво откусывает кусочек пиццы, вместо того, чтобы окончить предложение.
  - Ты приехала четыре дня назад, подруга, ты чего? - Джекс отрывается от экрана и уделяет свое внимание нам. Полли тут же хмурится и якобы незаметно ударяет его в бок. Тот словно одумывается и, закусывая губу, виновато смотрит на сердитую Полли.
   Я плавно перевожу взгляд с Полли на Джекса и обратно. Они избегают моего взгляда. Полли, делая непринужденный вид, продолжает жевать пиццу, но как-то быстрее, чем нужно. А Джексон, кусая внутреннюю часть щеки, то и дело, как провинившийся песик, поглядывает на меня. Да что, черт возьми, здесь происходит?!
  - Ну? - серьезно говорю я, и сердце мое начинает биться быстрее от волнения. - Вы так и будете молчать?
  - Мы не знали, как ты отреагируешь, - мямлит Полли.
  - Мы просто бережем твои чувства! - Джексон смотрит на меня все так же виновато. - Полли приехала четыре дня назад, и все это время она была со мной.
  - В смысле?! - мое сердце набирает бешеный ритм, и дыхание мое учащается. Я почти чувствую, как моя кожа начинает гореть, не пойми от чего.
  - Дело в том, что... - опять начинает Джексон, но запинается и чешет затылок.
  - Мы с Джексоном любим друга, Тим, - вдруг резко и уверенно говорит Полли.
   Вот и все. Мое сердце начало больно биться о ребра, а потом, словно превратилось в камень, рухнуло и больно упало в желудок. Я замер, неопределенно смотря куда-то, и даже забыл, что нужно дышать. Так больно мне не было еще никогда. Я надеялся на что угодно, но это... Моя лучшая подруга и мой лучший друг. По сути дела я должен радоваться за них, но у меня не осталось никакой радости. Моя подруга и мой лучший друг. Девушка, которую я люблю уже три года, и парень, который мне ближе, чем родной брат. Я должен быть мужчиной. Я не должен показывать свою боль. Я смогу, я должен быть за них рад, иначе они обо все догадаются.
   Я тянусь за своим стаканом с пивом, но содержимого там слишком мало. Я, все также смотря неизвестно на что, наощупь нахожу бутылку на столе, голыми руками отрываю железную крышку и залпом выпиваю половину бутылки. Пиво течет по моей шее и стекает вниз, на футболку. Когда я наконец-таки отрываюсь от горлышка, со свистом выдыхаю и устало облокачиваюсь на спинку дивана.
   Джекс и Полли в немом шоке смотрят на меня. Я криво им улыбаюсь и говорю:
  - За молодых! - салютую бутылкой и допиваю остатки, попутно поражаясь тупости своего поведения. Друзья, все также, не шевелясь, наблюдают за мной, а потом берут свои стаканы, несмело чокаются и, медленно делая глотки, все еще не сводят с меня удивленных глаз.
  
  
  ***
  
   Выпив в пабе литра три пива с друзьями, я прихожу домой под утро, пьяный в стельку и топаю, как слон. Очень подозрительно, но ни мама, ни Медди от моего грохота не проснулись, особенно когда я случайно выдернул весь выдвижной ящик в ванной и уронил его себе на ногу и начал хохотать. После, как можно тише, я прокрадываюсь на второй этаж, но лестница предательски скрипит, а весь мир вокруг меня шатается и пляшет. Но, вцепившись мертвой хваткой в перила, я все-таки поднимаюсь наверх и наконец-таки попадаю в свою комнату.
   Аккуратно закрывая дверь, чтобы она ни в коем случае не скрипнула или не хлопнула, я захожу в комнату и тут же падаю на пол, издавая при этом гораздо больший шум, чем мог произвести хлопок двери. Я лежу пластом на животе и не могу сдержать смех. Я цепляюсь рукой за толстовку, свисающую с компьютерного стула, и тяну ее к себе. Толстовка падает на пол и я, чтобы заглушить свой неконтролируемый смех, засовываю ее себе в рот. Я долго и истерически смеюсь. Смех вырывается из меня словно спазмами, то и дело прерываясь и становясь похожим на какое-то непонятное икание. Я так смеюсь, что вскоре слезы начинают течь из моих глаз, а потом я понимаю, что это вовсе не от веселья. Смех постепенно переходит в рыдания, и слезы обильным потоком текут по моим щекам. Я, что есть мочи, зажимаю рот толстовкой и стискиваю ее зубами до боли в деснах.
   Я не могу ничего с собой поделать. Мне слишком больно, чтобы держать это все в себе. Два моих лучших друга нашли счастье. И где-то в глубине души я безгранично рад за них, но отчаяние и сердечная боль заглушают это чувство. Я не хочу так. Я не хочу, чтобы было так. Я должен смириться, ведь я ничего уже не изменю. Полли любит Джексона, а не меня. И это уже не исправить.
  
   Глава вторая "Две недели ада"
  
   Я открываю глаза и не понимаю, где нахожусь. Моя комната, вроде все как обычно, но я почему-то лежу на полу почти под кроватью. У меня ужасно чешется глаз и зудит нос от пыли. Я поднимаю руку, чтобы почесать глаз, но она не поднимается, ее что-то держит. Я поднимаю еще раз - тщетно. Я смотрю, что же мешает мне это сделать, и вижу, что я, словно в кокон, замотался в толстовку и упавшее с кровати покрывало. Я приподнимаюсь, чтобы лучше увидеть, как мне выбраться из этого "кокона" и больно ударяюсь головой о кровать. Я мысленно матерюсь и кое-как отползаю от кровати на безопасное расстояние. Удар был незначительный, но после этого голова моя словно трещит по швам, готовая расколоться на две половинки в любую минуту.
   Выпутавшись из покрывала и наконец-таки поднявшись с пола, я замечаю, что меня качает, немного мутит и сушит одновременно. А еще от меня ужасно несет пивом и потом. Да что, черт возьми, вчера произошло? Я подхожу к шкафу, распахиваю дверцу и смотрюсь в зеркало. Кошмар, и на кого я похож? Глаза опухшие, лицо перекошенное, волосы грязные, футболка вся в каких-то пятнах. Я тяжело вздыхаю, достаю с полки чистую одежду: черные джинсовые шорты и свободную серую футболку, и иду принимать душ.
   После душа, освежившись и взбодрившись, но, так и не отделавшись от жуткой головной боли, я спускаюсь вниз. Мне ужасно хочется, как обычно, пронестись галопом по лестнице, но я боюсь, что от этого голова начнет трещать еще больше и, того гляди, вообще взорвется. Поэтому я, как никогда спокойно и тихо спускаюсь вниз и иду на кухню, не замечая ничего, кроме графина с водой.
   Мама с Медди сидят на кухне и болтают в свое удовольствие, но, когда видят меня, как зомби тянущего руки к графину, обе прерывают свой разговор и внимательно смотрят, как я осушаю стакан за стаканом. Напившись вдоволь, я выдвигаю из-за стола стул и сажусь за круглый обеденный стол к семье. Мама прочищает горло, кашляя в кулак. Ее лицо выражает серьезность, даже немного сурово, но в ее глазах танцуют смешинки.
  - И во сколько ты вчера вернулся домой?
  Я на пару секунда задумываюсь, ведь о вчерашнем вечере я практически ничего не могу вспомнить.
  - Ну...- неопределенно говорю я и чешу затылок. - Где-то в половину двенадцатого, наверное...
   Медди смотрит на меня, но, как только я смотрю на нее, тут же отводит взгляд, пытаясь не засмеяться. Мама прикрывает улыбку чашкой с чаем.
  - Братишка, - обращается ко мне сестра, как к ребенку. - Если в следующий раз ты придешь, как ты говоришь, в половину двенадцатого, а на самом деле это будет четыре утра, - мама начинает хихикать в чашку. - Будь добр не хохотать как Санта на весь дом, и не грохотать, а то, честное слово, я была почти готова идти в сарай за лопатой, а потом убивать тебя, - на этих словах Медди разражается приступом смеха вместе с мамой. - Пьянь!
   А меня словно бьют кирпичом по голове, так приходят воспоминания о вчерашней ночи. Полли - одна девушка, одно имя, пять букв, а столько боли. Новость о том, что они с Джексоном теперь вместе просто выбила меня из колеи. Мое сердце разбилось и рассыпалось на мелкие кусочки, осколками впиваясь в плоть изнутри. Три невыносимых года длится для меня эта пытка. Все произошло так внезапно и глупо, как и закончилось. Летом, три года назад, во время нашего очередного побега с Полли, Джексом и четырьмя парнями постарше, мы неизвестно как оказались на полуострове Лабрадор, у озера Мичикамау и разбили лагерь. Место мы нашли изумительное: вокруг непроглядный еловый лес, гладкое, словно зеркало, озеро и воздух такой свежий и бодрящий, что сразу понимается настроение. Полли всю дорогу от последней нашей остановки была какая-то грустная, ни с кем не разговаривала и держалась в стороне. Нам было не до того, чтобы расспрашивать ее, что случилось, поэтому мы просто решили не обращать внимания. Думали, что она стесняется, ведь она была единственной девушкой среди нас. Когда наступил вечер , мы разожгли костер и начали занимать готовкой. Никто даже и не заметил, что Полли не с нами. А когда мы вдруг очнулись, уже наступила ночь. Мы искали ее везде, где только можно. Мы думали уже о самом худшем, что она сорвалась со скалы, пошла купаться на озеро и утонула или заблудилась в лесу. Группой ходить было безопаснее, но мы решили разделиться, так как сразу искать в нескольких направлениях гораздо быстрее. Вооружившись фонариками, мы разошлись в разные стороны, но я пошел не туда, куда собирался. Меня почему-то потянуло вниз, к скалам, находящимся у подножья небольшого холма, на котором мы расположились. Мы обыскали там все от и до, но почему-то мне показалось, что я найду ее именно там. Еще с самой вершины нашего холма я заметил, что на скалах у воды кто-то сидит. Я стремглав понесся туда, но, пробежав половину, остановился. Это была Полли. Она сидела, притянув колени к груди и обняв их, словно пыталась казаться меньше, чем она есть на самом деле. Я медленно прошел оставшийся участок пути и положил ей руку на плече. Полли не дернулась, как я ожидал, а просто спокойно подняла голову и посмотрела на меня. Мой фонарик светил куда-то в сторону, от этого по нам рассеивался едва уловимый свет. Но этого хватило, чтобы заметить, что ее глаза блестят от слез. Я спросил у нее, в чем дело. Она не ответила. Я спросил второй раз - аналогично. Она все так же сидела и смотрела на спокойное безграничное озеро впереди. Тогда я сел рядом с ней, и Полли разрыдалась еще больше. Я прижал ее к себе, утешительно гладя по голове, и стал чувствовать себя просто ужасно, не понимая, что происходит с ней и как ей помочь. Выплакавшись, она немного успокоилась и отпрянула от меня. А потом сама рассказала, в чем дело. Когда мы всей компанией дружно отключили телефоны и поехали куда глаза глядят, бабушка Полли попала в больницу с серьезным приступом. Она чувствовала, что проживает последние часы в этом мире и больше всего хотела видеть свою любимую внучку. Но никто не имел понятия, куда нас занесет на этот раз, и сколько бы ни звонили Полли, или кому-нибудь из нас, результат был одинаковый - вне зоны доступа. Во время нашей последней остановки на заправке Полли включила телефон, и уведомления о пропущенных вызовах, сообщения о случившемся и обвинения свалились на девушку разом. Бабушка умерла той ночью, так и не дождавшись возвращения блудной внучки.
   Мы проговорили часы напролет, в то время как парни наверху с ума сходили. В ту ночь мы с Полли стали намного ближе, мы делились самым сокровенным друг с другом, делились опытом из жизненных ситуаций. Но, кроме понимающего лучшего друга в ту ночь я получил совершенно ненужный мне бонус - чувства к Полли, который росли с каждой секундой нашего пребывания вместе. Три года я боролся с собой, пытался их погасить, но ничего не получилось. И вот, теперь она с Джексоном и она счастлива, и, возможно, это и к лучшему.
  - Дети, кстати, забыла вам сообщить кое-что, - отсмеявшись, вдруг вспоминает мама и громко ставит чашку на стол. Мы с Медди испуганно вздрагиваем. Я благодарен маме, что она прервала мои воспоминания. Как никогда раньше я рад слышать ее голос. Но я сначала не расслышал ее слова, а когда мой мозг их начал крутит по кругу, я напрягся. Если она говорит что-то в этом духе, значит, она что-то задумала. И это "что-то" обязательно мне не понравится. "Только не поездка к тете Кейт, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста", - я мысленно скрещиваю пальцы и зажмуриваюсь. С виду же я выгляжу, как и две минуты назад, только, наверное, еще более потеряно. Медди, наверное, тоже готовится к самому худшему. Ни разу не помню, чтобы мама не пыталась испортить нам каникулы. Будто бы она от собственной скуки пытается "обломать" всех окружающих. У самой-то подруг - немерено. Каждый вечер она часа на три-четыре завладевает телефоном и обсуждает с подругами папу, Медди и меня, будто бы мы находимся не в соседних комнатах, а в другом конце города. - Так как ваш отец уехал, и, чтобы мы без него не тосковали одни дома, нас кое-кто пригласил к себе на целые две недели! - радостно и интригующе вскликивает мама и, протянув руку через весь стол, ерошит мне волосы и широко улыбается. В детстве она всегда так делала, когда я грустил. Я натянуто улыбаюсь ей в ответ, так как улыбаться нет никакого настроения. Она выжидающе смотрит на нас, надеется, что мы будем угадывать. А потом, так и не дождавшись ответа, сама, так же радостно говорит: - Поездка в Милл Виллидж к тете Кейт!
   Ну вот, внутри меня с ее словами, будто все рухнуло, а Медди рухнула в прямом смысле этого слова, картинно-наиграно падая лицом об стол. Не поехать я просто не смогу - уж очень не хочется огорчать маму. Но, если поеду, мое лето на две недели превратиться в настоящий кошмар моего детства. Я расстраиваюсь еще больше, искривляясь лицом, а потом вдруг меня посещает мысль: если я поеду в пригород, то смогу хоть на немного, но отвлечься от вчерашней новости. У меня будет причина не видеться с друзьями, не знающими о моих переживаниях по поводу их отношений. Поэтому я улыбаюсь, уже не так натянуто, как раньше, и говорю:
  - Отличная идея, мам! - мама, уже расстроившаяся из-за нашего очевидного неодобрения, вдруг воспрянула и чуть ли не подпрыгивает на стуле от радости. Медди понимает голову со стола и ошарашено смотрит на меня. Прости, систер, я знаю, что ты надеялась на мое возражение, но сейчас эта поездка единственное, что может спасти меня от угнетения и депрессивных мыслей.
  - Но что там делать?! - возмущается Медди. - Там даже поговорить не с кем!
  - Ничего, поговорите с Кейт и со Стивеном, тем более у Стивена должны быть друзья, вот он вас с ними познакомит.
  - Мам, Стивену двенадцать лет! - продолжает сестра.
  - Тебе четырнадцать, недалеко ушла, - бросает мама и направляется к раковине и громко ставит в нее грязную посуду.- И вообще, хватит возмущаться, возьми лучше пример с брата!
   Медди оборачивается ко мне с нескрываемой ненавистью. Она почти кипит, ее лицо покрылось от ярости красными пятнами. Я удивляюсь, ведь никогда не видел ее в таком настроении. Я смотрю на нее с невозмутимым спокойствием, что кажется, раздражает ее еще больше. Просто мне до лампочки, что ей будет не с кем гулять и что ей будет скучно. В глубине души мне даже обидно, так как я ведь тоже еду, а она меня не берет в счет своих развлечений. А всегда думал, что мы лучшие друзья, хоть и близкие по крови.
  - Медди, - шепотом говорю я, приблизившись впритык к уху сестры. - Пожалуйста, не истери. Давай просто тупо не огорчать маму? Папа уехал, ей одиноко.
  - Тим, - Медди, немного наклонив голову вбок, смотрит на меня и тоже шепчет. - Тебе хорошо, пойдешь куда-нибудь, найдешь друзей, а я? Что буду делать я?
  - Ты будешь со мной, - я беру ее за руку. Сестра немного напрягается и поджимает губы. - Я обещаю, что не оставлю тебя на растерзание, - сестра недоверчиво щурится. - Что, не веришь?
  - Верю, просто думаю, что у тебя потребовать взамен на мое хорошее поведение, - она хитро улыбается, а я тихо посмеиваюсь.
  - Да что угодно. Пожалуйста, что найдешь у меня в комнате - все твое, - я улыбаюсь как можно милее. Лишь бы только она не передумала насчет поездки.
  - Вообще-то, я хотела попросить нечто нематериальное, но такой распорядок мне нравится даже больше!- Медди игриво хохочет и убегает, попутно обнимая маму и говоря, что поедет. Вот уже заноза!
   Мама оборачивается и с серьезным видом садится напротив меня. Я ковыряю край стола, слабо улыбаясь не знаю чему.
  - Тим, - обращается она ко мне, и я поднимаю на нее глаза. - Нам нужно серьезно поговорить.
  - Я слушаю, - я выпрямляюсь на стуле.
  - Ты каждый божий год ведешь себя одинаково, - начинает она как-то неуверенно, будто бы считает себя виноватой в том, что начала разговор. - Тебе уже скоро девятнадцать, ты поступил в колледж и скоро покинешь нас. Может быть, ты подумаешь, прежде чем... - она запинается. Ее глаза бегают по столу, будто бы ищут, на чем зафиксировать свое внимание. - В общем, я хочу сказать, - она наконец-таки смотрит мне в глаза. - Ты уже взрослый и самостоятельный парень, ты вправе сам решать, что тебе делать, но пожалуйста, услышь меня. Не убегай этим летом. Больше всего на свете я хочу побыть с тобой, хотя бы эти вшивые две недели! - ее голос раздражается на последних словах. Кажется, она тоже не в восторге от предложения тети Кейт. Она ударяет ладонью по столу.
  - Я обещаю, - мягко говорю я и улыбаюсь. Мама смотрит на меня так, будто бы я пробрался в ее дом и она видит меня первые в жизни.
  - Правда? - она явно мне не верит и ищет подвоха.
  - Честное слово, - я кладу руку на сердце. - Чтоб мне провалиться.
  - Тю, дурак, не говори так, - откуда не возьмись в ее руках появляется кухонное полотенце, и мама слегка хлопает меня им по руке. - А то накаркаешь.
  - Мам, - я протягиваю устало, - не будь такой суеверной!
  - Я не суеверная, я мать, и просто о тебе забочусь, - она улыбается, и я отмечаю, что они с Медди очень похожи, а я этого никогда не замечал. У Медди не такие пепельно-русые волосы, как у мамы, и она не такая стройная, из-за того, что поглощает сладкое без остановки. Но черты лица очень и очень схожи: высокий узкий лоб, выдающиеся скулы, серые, глубокого посаженные глаза, только вот нос у мамы небольшой, не то, что у меня с Медди - отцовский. Если бы не он, меня с семьей бы не связывало во внешности практически ничего, ведь я в принципе, ничем особо не похож ни на папу, ни на маму. У меня тоже выдающиеся скулы, острый подбородок, губы больше узкие, чем пухлые, миндалевидный разрез глаз и довольно тонкие для парня брови, темные волосы. Нас с Медди никогда не считали братом и сестрой. Один раз даже подумали, что мы - пара. После этого мы долго не ходили никуда вместе. Обоим было противно думать о том, что нас могут снова принять за влюбленных.
  - Итак, - Медди въезжает боком на кухню по скользкому паркету. В руках у нее моя любимая футболка. Меня немного берет злоба и жадность, но это чувство быстро проходит. Путь заберет у меня хоть все вещи, главное, чтобы она не капризничала, и мы поехали, в этот чертов Милл Вилидж. - Когда отчаливаем? - она игриво дергает бровью и садится с нами за стол, обнимая, словно любимую игрушку, мою любимую (которая уже не моя) футболку.
  - Да когда угодно, у меня отпуск, я свободна, как птица в полете! - радостно вскликивает мама.
  - Может быть, сегодня уже рванем? - предлагаю я. Мама удивленно на меня смотрит.
  - К чему такая спешка? - говорит она и окидывает взглядом меня с ног до головы. Я пытаюсь делать вид, что все отлично, что я не пытаюсь, словно маленький мальчик, сбежать от боли и проблем с помощью этой дурацкой поездки. Я улыбаюсь и отвечаю:
  - Раньше уедем - раньше приедем, не так ли?
  - Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня, - с умным видом поддакивает Медди, а глаза мамы от удивления расширяются все больше.
  - Впервые вижу от вас такое рвение поехать к Кейт, - настороженно говорит она. Видимо, ожидает какого-то подвоха. - Вы что-то задумали, а, деточки?
  - Мама, - картинно ахает Медди, - как ты могла о нас такое подумать?
  - Действительно, - я смеюсь, как шизик. Не знаю, что меня так веселит: удивление мамы, непонятно откуда взявшееся понимание сестры или я просто вчера перепил, и мой мозг начал жить своей жизнью.
  - Ладно, - хохочет мама, заразившись от моего смеха. - Идите, пакуйте вещички.
  - Ура, - кричит Медди, вскакивает из-за стола, и также, скользя по полу, выезжает из кухни. Я, победно улыбаясь, вскакиваю из-за стола и галопом несусь наверх, не обращая внимания, что в голове, при каждом шаге, словно бьют кувалды.
  
  
  ***
  
   Мы едем быстро, но очень осторожно, соблюдая все правила. Медди начинает укачивать. Мы не успеваем даже выехать из города (Милл Вилидж находится в тридцати милях севернее от Галифакса), как вдруг движение останавливается. Впереди - огромная пробка. Машины по правой стороне вообще не двигаются, в то время как по левой происходит хоть какое-то движение. Сидеть в машине уже нет никаких сил. Все раздражает, от дорожной пыли и выхлопных газов слезятся глаза. Мама начинает нервничать и ругаться на все, что попадается в ее поле зрения. В зеркало заднего вида я вижу ее сердитый взгляд.
   На самом деле, мама начала сердиться, как только села за руль. Она была всеми руками против брать машину, так как папа никому не доверяет ее. Особенно маме. Я очень удивился, когда узнал, что папа решил оставить свою старушку (я о машине) в Галифаксе, а не взять ее с собой. Он никогда не расстается с Фордом, какие бы обстоятельства не нагрянули.
  - Говорила, - вдруг оборачивается к нам на заднее сидение, мама, ее лицо побагровело от гнева, а между бровями пролегла складочка. - Говорила я, что сегодня ехать не нужно! Не попали бы в эту жуткую пробку!
  - Мам, ты этого не говорила, - спокойно возражаю я, вытаскивая один наушник из уха. Она умудрилась перекричать даже мой пост-хардкор.
   - Ты сразу же согласилась ехать, - так же, как и я, невозмутимо говорит Медди, не отрываясь от журнала, который взяла с собой в дорогу.
  - Не перечь матери! - визжит она и отстегивает ремень безопасности. - Я так больше не могу! - она кладет руки на руль, а на них кладет голову и замирает.
  - Я проверю, что там, - говорю я. Не успевает мама и открыть рот, как я открываю дверь и выпрыгиваю вон из машины. Медди вслед за мной выходит из машины и делает глубокий вдох, в надежде, что свежий воздух поборет ее тошноту. Но воздух вокруг смешался с обилием выхлопных газов и пыли, поэтому Медди недовольно кривится и, видимо, понимает, что запах в машине куда приятнее, чем это, и садиться обратно.
   Я, пробиваясь между машинами, спешу к самому началу пробки. Длина пробки не такая уж и большая, но, если учитывать, что сейчас час пик, машин будет прибывать все больше и больше, в скором времени пробка может растянуться в милю длиной. Я иду, постепенно ускоряя шаг, так как долго находится среди этого балагана орущих водителей, сигналящих каждую минуту неизвестно кому и ради каких целей, не особо приятная перспектива. А начало пробки уже совсем близко и я уже вижу толпу, окружившую непонятно что. Люди суетятся, как тараканы вокруг чего-то. Я, не понимая, что там происходит, еще больше ускоряю шаг и вот уже стою около виновника происшествия и, вместе с остальными зеваками, наблюдаю за происходящим.
   От июльского солнцепека всем приходится нелегко. Особенно когда остаешься битый час торчать в пробке, опаздывая на работу, или хуже того, на рейс, следующий который будет только завтра. Хуже только может быть тем, чья жизнь висит на волоске и по иронии судьбы, те, кто должен спасать жизни, сами попадают в весьма неловкую ситуацию. Асфальт, уложенный некачественно какими-то безответственными ублюдками, дал трещину, которая в скором времени переросла в настоящую яму. В итоге чего, карета "Скорой помощи" провалилась задним колесом в образовавшуюся яму на дороге, и вот уже некоторое время всеми способами добровольцы пытаются помочь бедным медикам. Ведь внутри машины, насколько мне известно, находятся люди, попавшие в страшную автомобильную катастрофу, которые нуждаются в срочной госпитализации. А вместо этого попадают, в придачу, еще в одно происшествие.
  - Ну же, еще раз! На раз, два, три-и-и, - кряхтя и потея, добровольцы пытаются вытолкнуть карету из ямы, но машина даже не сдвигается с места.
  - Лари, нам отправили еще одну "неотложку", чтобы пациентку забрать! - кричит один из людей в белых халатах, высовываясь из кабины "Скорой".
  - И толку-то? Как они сюда доберутся? Там машин - куча, а мы поперек дороги встали! - отвечает второй, находящийся среди "толкачей". Его глаза заливает пот, и белый халат насквозь им пропитался.
  - Тогда надо что-то предпринимать! Мы не можем тут так торчать вечно! У нас пострадавшая в критическом состоянии, на кону ее жизнь! - снова кричит тот, что в кабине. Лицо его покрылось красными пятнами и выглядит он устало и замучено.
   Смотря на все это, я достаю из кармана джинсов сотовый и набираю номер Медди.
  - Алло, - практически сразу отвечает она. - Мама, это Тим. Как там дела обстоят?
  - Слушай, тут ЧП. "Скорая" с тяжело раненным человеком провалилась в яму. Не думаю, что все быстро разрешиться.
  - Ага, так что мне передать? - Медди начинает говорить громче, и я слышу, как мама по ту сторону трубки пытается отобрать телефон у сестры.
  - Тут все плохо. Лучше возвращайтесь обратно, пока есть возможность, и езжайте другой дорогой. Передай маме, что я доберусь до Милл Виллидж ближайшей электричкой, и что я останусь здесь и помогу вытолкать машину из ямы, - я слышу, как мама безуспешно продолжает вырывать трубку из рук Медди, и отключаюсь. Сейчас не тот момент и настроение, чтобы выслушивать ее нотации.
  -...да, мы у Клейтон Парк...-кричит в трубку тот врач, который толкал машину до этого.
  - Лари! - вдруг панически кричит второй, высовываясь уже из реанимационного блока машины. - Резкое снижение давления, я не могу это остановить!
  - Вы слышите, что происходит? - продолжает Лари кричать в трубку. - Нам срочно нужен вертолет! Высылайте вертолет, счет идет на секунды!.. - он забегает в машину и запирает дверь.
  - Так, ребята, мы не можем допустить, чтобы пациент скончался! - из толпы кричит какой-то загорелый мужчина в клетчатой рубашке с коротким рукавом и небольшим пивным животом. - Мужики, а ну-ка, давайте брать ситуацию в свои руки!
   Вся толпа начинает галдеть. Кто-то кричит, что мы ничем не поможем, кто-то пытается подбодрить толпу. В итоге, человек двенадцать зевак, в том числе и я, подходим к "неотложке" и начинаем дружно и сообща выталкивать машину из ямы. Это оказалось тяжелее, чем я думал. Дюжина крепких мужчин оказалась не в состоянии помочь медикам. Казалось, здесь уже ничего не поможет, но вдруг, из толпы выходит еще человек шесть мужчин, среди которых два больше походят на гору мышц, чем на людей. Вот теперь мы все начинаем верить, что еще не все потеряно. Словно поток новых сил приливает к моим мышцам и мы, приложившись к машине, снова начинаем сначала. Я оказываюсь сзади машины, прямо у дверей реанимационного блока. Как только я упираюсь руками в дверцу, мы начинаем толкать. Я прекрасно вижу свои ноги, асфальт под ними, заднее колесо и эту злополучную яму.
  - Давай, давай, - еле слышно я говорю, смотря на яму и колесо, ни в какую не покидающее ее.
  - Джо, газуй! - кричит Лари, выпрыгивая из кабины водителя, и присоединяется толкать машину вместе с нами. Он уже не похож на врача. Его халат окончательно пропитался потом и почему-то перепачкан грязью в районе поясницы. Как только Джо жмет на газ, колесо вмиг начинает вертеться и на нас летит черное облако пыли. Пыль попадает в глаза, из-за чего я на мгновение теряю из поля зрения яму, толкая машину со всей мочи, а когда открываю глаза, я и вовсе не вижу ямы. Все вокруг радостно ликуют. Джо, находясь за рулем, три раза сигналит и чем-то хлопает внутри машины. Я задираю футболку, чтобы вытереть ею пыль из глаз, как вдруг что-то тяжелое с силой ударяет мне по лбу, и я от резкой боли и неожиданности падаю на асфальт.
   Кто-то, горячей и влажной рукой хватает меня под руку и тянет вверх, чтобы я встал. Но боль так сильно парализовала мое сознание, что я первые секунд десять не могу понять, где нахожусь, и что происходит. Пыль из глаз так никуда и не исчезла, и, в придачу ко всему, у меня теперь еще ужасно болит голова. Я неуверенно встаю на ноги, опираясь на руку неизвестного человека, хватаюсь за место удара и стараюсь открыть глаза.
   Все перед глазами вмиг плывет, и глаза щиплют, но я, моргнув пару раз, избавляюсь от этого неприятного чувства. Зрение более-менее нормализуется, когда напротив меня появляется тот самый врач по имени Лари и кладет руку мне на плече.
  - Кто-то решил меня убить? - интересуюсь я, тут же задаваясь тупостью своего вопроса.
  - Лари, осмотри его! Мне так жаль, парень, извини, я не подумал, что под дверьми может кто-то стоять, - раздается виноватый голос второго врача по имени Джо.
  - Парень, да тебя знатно оприходовали, - говорит Лари, разглядывая мою ушибленную голову. - Джо, ему явно требуется зашить рану! Ты просто молодчина, как ты ему еще глаз не выбил!.. - он смотрит своими уставшими глазами на меня, но разговаривает с напарником. Не очень комфортная ситуация, особенно когда от наплывающей боли меня начинает мутить. - Как бы еще сотрясения не было...
  - Отменяй вертолет, Лари! Мы и так прорвемся, - снова кричит Джо.
  -- Я им много чего наговорил, сам звони, я больше не хочу позорится, - отвечает Лари, не отрывая взгляда от моей раны на лбу. Кровь стекает по моему лицу и попадает в рот. Класс.
  - Роберт, садись за руль... - Джо начинает орать на какого-то мужика и вместе с ним скрывается в машине. Наверное, это их водитель.
   Неизвестный высвобождает мою руку из своих и передает в руки Лари, так как я сам толком еще не могу опомниться от удара и держать равновесие.
  - Все в порядке, правда! Голова почти не болит, - вру я, лишь бы только меня не отвозили в больницу, и плююсь стекшей мне в рот кровью. Но, не успеваю я опомниться, как уже сижу внутри "неотложки" и Лари обрабатывает мою разрубленную кожу ватным тампончиком, смоченным каким-то лекарством. Мотор заводится, и мы трогаемся с места. Интересно, как мы сможем выехать? Ведь кругом тьма машин и разъяренных водителей. Вдруг нас начинает ужасно трясти, и я понимаю, что водитель пошел против закона и выехал на газон.
  - Та-а-ак, дружок, - Лари берет меня за подбородок и быстро светит по очереди в оба глаза фонариком. Я недовольно щурюсь. - Сколько пальцев? - Лари подносит свои пальцы резко к моему носу, от чего я шарахаюсь назад, и голова отдает дополнительно тягучей болью. - Эм-м, - я ненадолго задумываюсь, так как перед глазами все так и продолжает умножаться. А пальцев у Лари кажется намного больше, чем положено быть на одной руке. - Два? - я говорю первое, что пришло в голову.
   Лари смеется. Его смех приятный и успокаивающий. Мне кажется, это хорошая черта для медика.
  - Ты плохой врун. А я показал всего лишь один палец, - он все так же улыбается и тянется за одноразовыми полотенцами, чтобы промокнуть пот со лба. - Так что без всяких возражений ты едешь с нами в больницу, - он сует мне в руки бланк для заполнения и ручку. - Заполняй анкету, а я пока проверю девушку.
   И только сейчас я замечаю, что кроме нас в машине еще кто-то есть. Прямо передо мной на каталке лежит девушка. Она вся в крови и ссадинах, ее кожа бледна и через нее просвечиваются синие вены. Ее светлые волосы спутаны и испачканы, одежда разорвана, а шейный отдел позвоночника фиксирует ортез. Биение ее сердечка отображается на маленьком экране в виде различных зигзагов, сопровождаемых пронзительным писком.
   Мое сердце сжимается от боли, глядя на нее. Она кажется такой хрупкой, беззащитной и всеми покинутой. Словно птенец, выпавший из гнезда.
   Я откладываю анкеты и ручку, подаваясь ближе к каталке с девушкой. Вмиг мне кажется, что она пошевелилась, но потом я понимаю, что это просто машина в сотый раз наехала на какую-то кочку.
  - Что с ней случилось? - шепотом спрашиваю я, боясь нарушить ее покой.
  - Можешь говорить нормально, она тебя не услышит, - отвечает Лари, внимательно рассматривая какую-то длинную узкую полоску с такими же каракулями, как и на экране. - Авария. Не понимаю, как она осталась в живых. Все остальные члены ее семьи погибли на месте.
  - Там просто сплошное кровавое месиво, - эмоционально поддержал разговор Джо, сидящий в кабине водителя. Лари поманил его рукой и тот вошел в нашу часть машины.
  - Почти все показатели в норме, тогда почему давление начало падать? - озадачено спрашивает Лари. Джо хмурит брови и прислоняет свои короткие пальцы к щетинистому подбородку.
  - Девушка очень слаба, она потеряла очень много крови, - отвечает Джо, и они начинают наполнять беседу непонятными мне словами, и я предаюсь в раздумья, пытаясь заполнить строку о медицинской страховке.
   Она выжила. Это хрупкое и нежное, на первый взгляд создание, нуждающееся в постоянной защите, смогло выжить в такой страшной автокатастрофе. Интересно, что конкретно произошло? Остался ли у нее хоть один близкий человек, или она теперь действительно сама по себе? Я пытаюсь представить, каково это, когда у тебя нет ни родителей, ни каких-нибудь близких родственников. Когда ты блуждаешь по Земле, не имея возможности куда-нибудь приткнуться. Так ли это у нее? Я буду очень надеяться, что нет. Но страшнее всего, что она рано или поздно очнется и ей придется узнать эту страшную новость, которая раз и навсегда изменит ее жизнь.
  
  
   ***
  
   Я неуверенно открываю калитку и ступаю на дорожку. Надеюсь, я пришел куда надо. Небольшой аккуратный бежевого цвета коттедж, с таким же маленьким и примитивным садиком вокруг дома. В моей голове невольно возникает рисунок качелей, которые раньше висели на дереве за домом. Ох, и давненько же я здесь не был! Не то, чтобы в этом городишке все кардинально поменялось, и я не мог ничего узнать, просто мои воспоминания об этом месте остались настолько негативные, что полностью вытеснили все маршруты из моей памяти. Только стоило мне ступить на дорожку, ведущую к крыльцу, входная дверь тут же отворяется. Я уже готовлюсь объясняться и бежать, если все-таки пришел не в тот дом, но на пороге появляется мама. Я вроде бы хочу облегченно вздохнуть и расслабиться, но выражение лица мамы мне этого не позволяет. Оно выражает кучу эмоций сразу: гнев, раздраженность, усталость, небольшую тоску...Но, когда она видит, что левая часть моего лба заклеена пластырем, все эти эмоции вмиг исчезают, и появляется только одна - беспокойство. А меня лишь снова начинает слегка мутить, скорее всего, от мысли, что сейчас начнутся "сюси-пуси, ах ты мой бедненький маленький сыночек", ну и в этом роде. Ее, конечно, можно понять, волнуется все-таки. Но иногда она явно переступает границу допустимого.
  - Тим! - она вдруг хлопает в ладоши и стремглав несется ко мне. - Что случилось? - она хватает меня за щеки и наклоняет мою голову вниз, к себе, чтобы лучше можно было рассмотреть мою заклеенную ранку.
  - Ма-ам, - недовольно и устало протягиваю я, - все хорошо, меня всего лишь случайно ударили дверцей машины, - я убираю ее руки и пытаюсь пойти в дом, но она меня опережает, вырастая у меня на пути:
  - Что? Кто это сделал? И вообще, как ты посмел от нас сбежать? - она тут же бьет меня кулаком в плече и сдвигает брови, от чего между них появляется глубокая морщина. Мама начинает читать мне мораль, а я, слушая краем уха, понимаю, что нужно быстро переводить тему. Только так ее словестный поток можно остановить.
  -...да, кстати, вы все-таки выбрались из пробки? - перебиваю ее, делаю непринужденный вид и, хватая маму под руку, направляюсь к крыльцу.
  - Боже мой, мы едва успели дать задний ход! - мама начинает энергично и громко, впрочем, как обычно. А я мысленно ликую и кричу "бинго", что она отвязалась. - Нам пришлось делать огромный круг возле того самого Клейтон Парка и ехать через Рокингем, так как шоссе возле Западного Клейтон Парка перекрыли, с вязи с каким-то там торжеством. Ты представляешь, какой круг мы сделали и сколько времени потеряли!..
   Когда мы заходим домой, в нос сразу бьет резкий запах свежескошенной травы, среди которой я четко различаю мяту, а еще пахнет чем-то наподобие вареной каши. А я немного напрягаюсь, так как я не видел Кейт сто лет, и терпеть не могу встречи с родственниками в целом. Бывает, на дурацких семейных сборищах, подлетит к тебе какая-то тетка, причитая: "Боже мой, как ты вырос! Я видела тебя еще ребенком!" и сожмет тебя в своих цепких горячих объятьях (нередко еще и потных). А ты стоишь, как идиот, лыбишься, киваешь в ответ на ее дурацкие реплики и думаешь: "Я даже не знаю эту женщину". Мы с мамой проходим вглубь дома; она все не унимается рассказывать во всех подробностях, как они с Медди выбирались из пробки и наткнулись на каких-то невеж, которые едва не поцарапали Форд, как сестру тошнило всю дорогу и прочее. Все же лучше, чем она устроила бы мне допрос. Попутно я разглядываю интерьер дома. Все миленько, чисто, но меня все равно что-то напрягает. Пожелтевшие в некоторых местах обои, обшарпанная мебель, ободранные котом края дивана нагоняют на меня еще большую тоску, чем таится у меня внутри. И вот я, наконец-таки, вижу Медди, голова которой видна из-за спинки дивана в гостиной. Настроение мое слегка поднимается, но, откуда не возьмись, под мои ноги попадает что-то мягкое, через что я перецепляюсь и чуть ли не падаю на маму. Мама начинает визжать и толкает меня в противоположном направлении от моего падения, а сама хватается правой рукой за дверной косяк, а я, в свою очередь, за маму, так как больше ничего не попадает под руку. И мы замираем. Я смотрю на пол, на тот объект, который попал мне под ноги, и...кролик? Серьезно? Перед нами с перепуганным видом сидит маленькое белошерстое создание и хлопает своими черными маленькими глазенками.
  - Что случилось? - Медди оборачивается через спинку дивана в нашу сторону и начинает хохотать, как сумасшедшая. Вдруг из другой комнаты доносятся тяжелые шаги, и в гостиную влетает полноватый мальчик, на вид которому не больше десяти. Но я знаю, что это Стивен, и что ему через пару месяцев исполнится тринадцать. Его круглые щеки трясутся при каждом шаге, а пружинистая походка и желтая футболка добавляет к его образу комичности, потому что он сразу ассоциируется у меня с Винни Пухом. Стивен молча подбегает к кролику, хватает его и так же смешно подпрыгивая, убегает обратно. Мы с мамой становимся в нормальное положение. Медди заливается смехом на диване. Я стремглав несусь к ней, чтобы до смерти защекотать, но, подойдя к дивану, вспоминаю из рассказа матери, что она не очень хорошо себя чувствует, и поэтому медлю.
  - Тим, мама, - Медди полулежит на диване в гостиной. Цвет ее лица зеленовато-белый, волосы собраны в неаккуратный пучок, а в руках она держит пластиковое ведро. - Ну вы и даете! Так испугаться такой милый комочек шерсти.
  - Я бы на тебя посмотрела, если бы тебе под ноги неожиданно высочило что-то и на тебя начала падать двухметровая туша, - мама все еще смеется и смотрит на меня. Я лениво улыбаюсь, хотя посмеяться тоже хочется, но голова слишком болит для этого.
  - Брателло, прости, если увидишь, как меня тошнит. Я бы рада закрыться в своей комнате и никому не портить аппетит, но своей комнаты у меня здесь нет, и мама настояла, чтобы я была у нее на виду, - нарочно громко и выразительно говорит Медди, чтобы мама услышала, и недовольно поджимает губы.
  - Мам, в самом деле, что с ней может случиться? - плюхаюсь на диван рядом с сестрой и включаю телевизор. Диван слишком мягкий. Я не привык к таким. Такое чувство, будто сидишь не на мебели, а на куске какого-то мертвого прогнившего животного. - Не полезут же из нее внутренности.
   Глаза Медди после моих слов расширяются, она еще больше зеленеет и наклоняется над ведром с характерными звуками. Мама тут же отрывается от своих дел и подбегает к дивану со стаканом воды и протягивает его Медди, которая уже закончила свое "дело".
  - Еще раз скажешь или покажешь что-нибудь, что у меня вызовет рвотный рефлекс, я тебя убью, - со злобой говорит Медди и берет стакан воды из маминых рук. Она пытается меня напугать, но ей это плохо удается. Она больше похожа на колючий комочек, чем на злого дикого животного, которым она старается казаться. Набирая полный рот воды и, выплевывая ее в ведро, Медди поднимает глаза и внимательно рассматривает меня, в особенности мой заклеенный лоб. Она ничего не говорит, только вопросительно вскидывает левую бровь и снова набирает воду в рот. Вот за это я ее и люблю. Она, как и мама, беспокоиться обо мне, я это знаю. Но, в отличие от мамы, она никогда не пристанет с расспросами, пока я сам не посчитаю нужным ей все рассказать. Мама садится рядом со мной, и таким образом, я оказываюсь зажатым между Медди с ее тазиком и мамой.
  - Где Кейт? - вдруг спрашиваю я. Просто не похоже, чтобы она не бежала скорее встречать гостей. Сколько раз приезжали, и даже не успевали войти во двор, как Кейт тут же выбегала из дома и со всех ног неслась к нам.
  - Где-то в доме. У нее очень важный разговор по работе, - отвечает мама, пялясь в какую-то ересь по телевизору.
  - А что с этим пацаненком? Он мне показался каким-то отмороженным, - еле слышно говорю я. Медди в это время снова склоняется над ведром. Мама недовольно на меня смотрит, но все же отвечает.
  - Не любит общаться с малознакомыми людьми. Стеснительный до безобразия, - отвечает мама и окидывает взглядом сестру. - Медди, иди, помой тазик.
   Медди недовольно и устало закатывает глаза и медленно поднимается с дивана и идет в направлении ванной комнаты. Видя болезненную бледность кожи сестры, у меня в голове невольно возникает картина той девушки из "Скорой помощи". В груди начинает неприятно ныть. Интересно, как она там поживает?
  - Эй, - вдруг раздается устало и в поле моего зрения появляется Кейт. Она двигается в направлении дивана. Ее темные волосы развиваются на ходу, а руки засунуты в задние карманы джинсов. Я нерешительно встаю с дивана в знак приветствия, а она, с легкостью переступив через деревянный журнальный столик у дивана, заключает меня в нежных объятьях. Кейт всего тридцать четыре года, но выглядит она лет на пять младше своего возраста. Хотя, для ее возраста, у нее полно морщинок в уголках ее глаз и достаточно глубокая складочка между бровями. Она худая, носатая, немного сутулая из-за сидячей работы и очень высокая. "Два метра сухостоя" - так, по рассказам Кейт, ее дразнили в школе из-за роста и телосложения. Мне всегда казалось, что из всех членов семьи, я больше всего похож на нее. Такой же худощавый, длинный, носатый и темноволосый. И зрение у меня такое же никудышнее, как и у Кейт. Она носит узкие овальные очки, которые ей безупречно идут. Но вот я предпочитаю компанию линз с того момента, как в средней школе вступил в волейбольный клуб.
  - Я очень рада наконец-таки увидеть тебя. Ты стал совсем взрослый, Тим, - на улыбке говорит Кейт и легонько касается указательным пальцем кончика моего носа. Это действие возвращает мне некоторые воспоминания о летах, которые я проводил здесь. - У тебя потрясное телосложение, - Кейт подмигивает и звонко хохочет. Медди, идущая обратно уже с пустыми чистым тазиком, тихонько фыркает и плюхается на диван.
  Я краснею. Таких слов в свой адрес от Кейт, моей двоюродной тетушки, я, мягко говоря, не ожидал. Да, она молодая и современная, но все же как-то немного не по себе. Я даже не знаю, что на это ответить, поэтому просто застенчиво улыбаюсь и киваю.
  - Я тоже рад тебя видеть, - говорю. Кейт полсекунды рассматривает меня, а потом снова звонко хохочет. У меня возникает паранойя по поводу чего-то на моем лице, что могло бы вызвать такую реакцию с ее стороны.
  - Стивен, - зовет она, немного поворачивает туловищем в направлении комнаты, куда недавно удалился ее сын. - Ты уже здоровался с Тимом? - в ответ раздается молчанье.
  - Да, мы виделись буквально минуту назад, - вместе Стивена отвечаю я.
  - Правда? - Кейт будто бы не верит моим словам.
  - Тим чуть не убил вашего кролика, - подает голос снизу Медди. Глаза Кейт округляются, я оборачиваюсь к Медди и испепеляю ее взглядом. Заодно замечаю, как мама сначала слегка ударяет сестру по предплечью, а потом делает непроницаемое лицо. Я снова смотрю на Кейт и глупо улыбаюсь.
  - Э-э, - протягиваю, чешу затылок и изучаю пол в коридоре слева. - Он выскочил прямо мне под ноги. Но можете быть уверены, что с ним все в порядке, - убеждаю тетю я, хотя, кажется, ей абсолютно все равно. Мне даже приходит мысль, что она бы обрадовалась гибели этого пушистика.
  - Стивен забрал его и унес с собой, - говорит мама.
  - Ясно, - хмурится Кейт и кивает, а затем добавляет: - Момент, нужно вернуть животное на место, а то опять по всему дому придется искать какашки.
   С этими словами она улыбается и плавно удаляется в комнату Стивена.
  
  
  ***
  
   Следующие две недели проходят в обычном, довольно скучном режиме. Подъем, завтрак, помощь Кейт в саду, обед, личное время, ужин и сон. И так каждый день. Однажды, мы с Меддс хотели рвануть в Галлифакс хотя бы на пару часиков, но у нас ничего не получилось.
   Дома у Кейт настоящий зверинец. Стивен ужасно неразговорчив, у него нет друзей, даже просто знакомых. Все его друзья - животные. У него их полно. В сарае за садом живут две козы - Ириска и Персик, а все потому, что первая - бежево-коричневого окраса, а вторая - рыжая. В следующей двери сарая - кролики. Не самые вкусно пахнущие существа. Кстати, тот милый белый пушистик, которого я чуть не раздавил в первый день - это Беглец. Кличку ему дали такую не спроста: он каким-то чудом постоянно умудряется сбегать из сарая. Дома зверей тоже хватает. Две собаки - Элис и Вернер. Элис породы колли. Вот с ней я сразу подружился, хотя, кажется, у нас это не совсем взаимно. А вот Вернер чихуахуа - настоящий ад. Терпеть не могу собак мелких пород, особенно таких зловещих. Помимо парочки собак, в комнате Стивена, (в которой, из-за особой замкнутости мальчика, побывать не удалось), живут еще три крысы, один волнистый попугай и улитка. Сначала, видя всех этих существ, мне казалось, что мы попали в настоящий ад. Но потом мне даже понравилось. Я всегда любил животных, но мама всегда была против, и нам с Медди так и не удалось притащить домой какого-нибудь облезлого кота.
   Хотя, могу смело заверить, что отвлечься от дурных мыслей по поводу любви моей любимой девушки и лучшего друга у меня немного получилось. Не совсем, естественно. В душе до сих пор, словно открытая рана, огромная кровоточащая дыра, в которой то и дело гуляет ветер одиночества, напевая "Ты все еще один, мой друг. А все почему? Потому, что кое-кто нерешительный болван, слишком сильно ценящий дружбу". Иногда хочется закричать. Даже нет, заорать так, чтобы лопнули связки. И какая-то другая боль, пусть даже физическая, заглушила душевную. Мне хочется поговорить с кем-нибудь об этом, потому что держать все в себе - тоже не выход. Но нет никого, кто бы просто выслушал, я уже не говорю о том, чтобы понял и как-нибудь поддержал, дал совет. В этом плане у меня нет друзей, в этом плане я абсолютный одиночка.
  Я сижу на диване в комнате, которую выделили нам с Медди одну на двоих. Диван такой же неудобный, как и в гостиной, и, к тому же, ужасно старый и мне кажется, что еще чуть-чуть, и он развалится. Поэтому, я стараюсь на нем особо много не шевелиться. В ногах спит Элис, из-за чего все мои джинсы облепил ее длинный светлый мех. За закрытой дверью в мою комнату скребется Вернер. Снизу, из комнаты Стивена, я слышу попугая, а с лужайки у дома громкий голос мамы. Эти звуки успокаивают меня и раздражают одновременно. Медди, как всегда, качается на качелях, которые до сих пор, как оказалось, висят на дереве за домом. Дерево ужасно старое, но выглядит крепко и могуче. Все-таки дубы - удивительные деревья. Ветка, на которой висит качели, немного искривилась от канатов, но продолжает жить в этих оковах. Сидение качели даже ни разу не покрасили со времен моего детства. Когда-то оно было ярко-голубым, а сейчас голубизна почти слезла от дождей и ветра, древесина раскрошилась и иссохла под палящим солнцем, но качели до сих пор верно служат и радуют.
  Я играю в игру на телефоне. Никогда не увлекался подобным, но, когда смертельно скучно, подойдет любое занятие. Я уже почти дохожу до финиша, отыскав все ключи и открыв сундучки, как вдруг внезапно мой телефон начинает разрываться от звонка. На дисплее неизвестный номер. Я с сомнением принимаю вызов.
  - Алло, - говорю я, прочистив горло. По ту сторону раздается шум и практически ничего не разобрать. Я сдвигаю брови и говорю еще раз: - Я вас слушаю.
  - Тим? - мужской голос. Шум вдруг притупляется, будто бы звонящий отошел подальше от галдежа. - Мне нужен Тим...- говорящий замедляется, будто бы не может вспомнить что-то. - Оллфорд. Тим Оллфорд! - вскрикивает собеседник. Голос ужасно знаком, но я не могу вспомнить, где я мог его раньше слышать. Я уже собираюсь спросить, кто звонит, но ответ на мой вопрос появляется сам. - Это Лари Бишоп, врач из "Скорой помощи"!
  - О, Лари, здравствуйте, - не знаю чему, но я радуюсь. Все-таки у него чертовски приятный голос.
  - Как ты? Как голова? Пора бы уже снимать швы, - напоминает он. - Джо тут с ума сходит, очень переживает и сожалеет, что так получилось.
  - Передайте ему, что все в порядке, - я улыбаюсь. Приятно, когда о тебе заботятся.
  - Э, нет, - вдруг говорит он. - Вот сам придешь и скажешь. Жду тебя сегодня к пяти часам на осмотр. Ты сможешь приехать?
   Я на пару секунд запинаюсь, прикидывая, сколько займет дорога, и соглашаюсь.
  - Тогда до встречи! - в трубке опять начинает шуметь. - Надеюсь, ты не забыл дорогу!
   Я кладу телефон в карман, собираю в рюкзак все необходимое и выхожу через заднюю дверь в сад. Медди все еще сидит на качелях и слушает музыку в наушниках, тихо напевая при этом. Ее глаза закрыты и поэтому она меня не видит. Я кладу руку ей на плечо и легонько трясу. Она резко подрывается и чуть ли не падает с качели назад. Я вовремя ловлю ее за руку и начинаю хихикать.
  - Ты дурак, - ругает меня сестра, выключая музыку. Она настроена очень враждебно. - Зачем так делать?
  - Просто хотел спросить, не хочешь ли ты сгонять со мной в Галифакс? - я дергаю бровями и продолжаю смеяться.
  - Правда? - сестра на глазах добреет и воспевает духом. - А мама что?
  - Не переживай, у меня есть причины и она точно не будет ворчать, - я не могу не улыбаться видя, как Медди радуется таким мелочам. - Так что?
  - Ты еще спрашиваешь? - сестра чуть ли не прыгает. - Да!
  
   Глава третья "Человечек"
  
   Как и ожидалось, мама отпустила нас абсолютно без всяких упреков и прочего, что она так любит. Мы сели на электричку и, воодушевленные, поехали домой. Дорога не такая длинная, но все же выматывает. С электрички на метро, с метро пешком до больницы, на четвертый этаж и вот, на входе в травматическое отделение уже стоит и улыбается во все зубы Лари. На нем белый халат, из-под которого выглядывает рубашка в клетку. Ему под тридцать, довольно плотного телосложения. Лицо украшает щетина, но мне кажется, она у него только для того, чтобы придать некой брутальности его круглому лицу. Волосы растрепаны, глаза глядят устало, но приветливо.
  - Тим, - он кивает с улыбкой. - Юная леди, - он улыбается еще шире и кивает стоящей рядом Медди. Сестра на глазах тает и смущенно лыбится.
  - Это моя сестра Медди, - говорю я. - А это Лари. Именно благодаря ему нам удалось хоть ненадолго выбраться в город.
  - Мы уже почти две недели в Милл Вилидж! - вздыхает Медди, делая пару шагов ближе к Лари. - Вы не представляете, какая там скукотища...- ну вот. Я сестре интересен только тогда, когда ей скучно или что-то нужно. Она начинает трещать Лари о Кейт, о Стивене и его зверинце, о том, как ее цапнул Вернер и многое другое. Лари интересно, или же он просто делает вид.
   Мы идем по коридору. Медди, хоть и отстала от Лари и идет рядом со мной, все равно не перестает вставлять какую-нибудь реплику по поводу его работы и не унимается с вопросами. Мимо нас туда-сюда проносятся люди в белых халатах, пациенты и посетители. На лавочках, вдоль стены, сидят пострадавшие с болезненными выражениями лица. Наконец-таки, пройдя длинный коридор, Лари заворачивает направо и заходит в кабинет. Медди, как мышка, шмыгает следом, а потом уже я.
   Кабинет у Лари небольшой, но просторный и светлый. Даже нет, это не его кабинет. На столе стоит указатель: Хирург Колтон Оуэнс.
  - Колтон Оуэнс? - спрашивает Медди, осматривая стол. - У вас нет своего кабинета?
  - Я работаю на выезде. Зачем мне кабинет? Колтон мой дядя, он согласился осмотре... - дверь в кабинет отворяется, перебивая Лари на полуслове. Через порог переступает какой-то незнакомый, довольно высокий мужчина в возрасте. Следом за ним семенит Джо. Он растягивается в виноватой улыбке, видя меня.
  - Добрый день, - здоровается Оуэнс, не отрываясь от папки в своих руках.
  - Здравствуй, - Джо протягивает мне руку. - Еще раз извини.
  - Все в порядке, - я пожимаю ему руку. - Уже даже не болит.
  - Та-ак, - протягивает Оуэнс и садится за стол на свой крутящийся кожаный стул. Она наконец-таки отрывается от бумаг в папке, кладет их на стол и смотрит на нас. Мы, вчетвером, кучкой столпились у его стола, загородив весь дневной свет. - Кто здесь пострадавший?
  - Я, - тихо отзываюсь.
  - Та-ак, - снова протягивает он, вздыхает, встает из-за стола и направляется ко мне. Лари и Джо делают пару шагов назад, а Медди видит диванчик у окна и вольготно разваливается на нем. Оуэнс усаживает меня на стул, стоящий рядом с его столом и начинает осмотр. Поскольку рана уже зажила, он принимает решение снять швы и я этому безгранично рад, так как от них только лоб чешется. Пока он занят моей головой, я не знаю, куда смотреть, и, поэтому, мой взгляд непроизвольно падает ему на стол. Он усыпан разными бумагами. О порядке, кажется, Оуэнс даже не имеет понятия. Хотя, мне это чем-то нравится. А то все врачи такие правильные, чистые, следят за порядком. Будто бы это не больница, а библиотека. Всем иногда не хватает небольшого урагана, чтобы унести эту правильность и разбросать, испачкать белоснежность и стерильность этого заведения, которая наводит лишь ненужную тоску. Я бегаю глазами по бумагам, читаю разные фамилии, диагнозы, непонятные мне слова кружат голову и не цепляют ничем. Но тут я вижу имя. Эйприл Келли. Не знаю, почему, но оно влияет на меня. От него будто бы идет свет, который манит, который сияет так, что слепит глаза, но приятно греет душу.
  - Эйприл Келли, - повторяю я шепотом.
  - Что? - Оуэнс замирает и смотрит на меня. - А, ты об этом... - он оставляет мой лоб в покое и берет документ, на котором я прочитал это имя. - Странный случай...
  - Кто это? - вырывается у меня. - У меня такое чувство, что я уже видел это имя раньше.
  - Не так ли это девчушка, что тогда выжила? Когда мы еще в эту дурацкую аварию попали... - вмешивается Лари.
  - Да, - отвечает Оуэнс. А внутри меня словно все переворачивается. Почему я сразу подумал о ней, увидев это имя? Я ведь не знал наверняка, просто это так похоже на нее...такое светлое, тихое, маленькое имя, но несущее в себе невероятную силу. - Именно она, - он поджимает губы. Его глаза улыбаются совсем так же, как глаза Лари при нашей встрече. Он вздыхает и с трепетом смотрит на ее имя в документе. - Удивительный она человек.
  - Она все-таки выжила, - говорю сам себе под нос, не сводя глаз с документов в руках Оуэнса. И всем нутром ликую, что эта девчушка смогла победить смерть.
  - Еще бы не выжить! - восклицает он. - Она отделалась всего лишь ушибом головы и переломом руки. В то время как ее родственников словно через мясорубку перекрутило. До сумасшествия удивительный человек...
  - Я знаю, это безумие, но... - начинаю я, но вдруг замедляюсь. В голову словно кидают кирпич с надписью "Эйприл". Это она, та, что не выходила у меня из мыслей, хотя я думал совершенно о другом. Та, посмотрев на которую один раз в жизни, я понял, что должен ее оберегать. Почему? Почему я, не зная и не говоря с человеком ни разу в жизни, чувствую себя так, будто знал ее всегда? - Можно мне с ней повидаться?
   Вы когда-нибудь видели, как четыре человека, абсолютно не похожих друг на друга, не смотря и не договариваясь, делают одно и то же движение совершенно одинаково и синхронно? Именно так сейчас произошло. Все четверо: Медди, Лари, Джо и Оуэнс одновременно открывают рот и смотрят в мою сторону с огромным удивлением. Да, а чего я ожидал? Совершенно незнакомый тип просится посетить совершенно незнакомую девушку. Я вздохнул и махнул рукой, поняв глупость своего необдуманного вопроса. Но тут на лице Оуэнса проступило что-то непонятное мне. То, что я никак не ожидал от него - предвкушение. Он на секунду закрыл глаза и сладко улыбнулся, словно представил, как откусил кусочек обалденно вкусного пирожного. Он открыл глаза и, с пугающей меня теплотой, сказал:
  - Конечно.
  
  
  ***
  
   Швы сняты, лоб практически цел, но все еще заклеен. Я, как идиот, не знаю, зачем я это делаю и на что надеюсь, но иду следом за Оуэнсом в палату Эйприл. Я просто не думал, что он разрешит мне ее навестить. А тут он еще и сам, можно сказать, подтолкнул меня сделать этот шаг. Как только он дал согласие, он тут же, чуть ли не насильно, вытолкал меня из своего кабинета, оставив Медди наедине с Лари и Джо, и повел знакомиться. Мы прошли весь этаж от начала до конца и остановились у палаты под номером 1011. Оуэнс, загадочно и, все так же предвкушено улыбаясь, стучит в дверь. Из-за двери, приглушенно, слышится "Да-да", и он открывает передо мной дверь:
  - Не разочаруй меня, - шепчет он мне на ухо и толкает внутрь. Я зацепляюсь за порог, но быстро выпрямляюсь и осматриваюсь. Оуэнс входит следом и закрывает дверь.
   Меня тут же ослепляет тошнотворной белизной стен, как и во всей больнице. Но эта палата не такая как все. Повсюду, на всех стенах развешены листы с рисунками. Они такие яркие, что начинает рябить в глазах. Но то, что на них нарисовано - не похоже ни на что остальное. Какие-то цветные брызги, полосы, волны, закорючки...но это все сливается воедино и, словно боксерская перчатка, ударяет воображением. Вот, на рисунке слева, среди разноцветных брызг краски я начинаю видеть нечеткий силуэт девушки с длинными волосами, на другом - из волн и линий - реку, бурлящую, непослушную, непредсказуемую. На третьем я вижу что-то, что разбилось вдребезги от удара об пол. Больше рассмотреть мне не удается ничего из-за моего плохого зрения, так как рисунки висят в другом конце палаты. Тогда, в поле моего зрения попадает еще кое-что. Мольберт. Он стоит ко мне задом, поэтому я не вижу, что нарисовано на холсте. Зато я вижу глаза. Небесно-голубые, светлые, как капля родниковой воды, они выглядывают на меня из-за мольберта и пристально изучают. Я смотрю в них и не могу оторваться. Они словно кусают меня, так внимательно пытаются рассмотреть каждый миллиметр моего тела или даже заглянуть в самые дальние уголки моей души. А потом они расширяются, словно от страха, становятся невероятно огромными и еще более прекрасными, и прячутся за мольберт. Эйприл. Я не видел ее глаз во время нашей первой встречи. Но, клянусь, я узнал бы их из тысячи, из миллионов, миллиардов глаз. Я делаю пару шагов ближе к мольберту. Но это мне не помогает. Я все равно не вижу за ним девушку. Зато, когда я приближаюсь еще ближе и нагло заглядываю за мольберт, у меня пропадает дар речи. Передо мной сидит существо до того маленькое, худенькое и хрупкое, что кажется, его можно уничтожить одним неловким движением. Глаза девушки все еще смотрят на меня, но теперь снизу вверх, они все так же огромны от испуга. Личико у нее кукольное, но немного детское. В целом, она выглядит, как взрослый ребенок: носик аккуратный, прямой и немного вздернутый, губы пухленькие, круглые щеки...а волосы еще белее, чем мне показались там, в неотложке, две недели назад. Они короткие, до плеч, подстриженные так ровно и грубо, будто бы их обрубили топором. Лоб девушки закрывает челка чуть выше бровей, которая пострижена так же грубо. Правая рука в гипсе и зафиксирована. Сама девушка такая бледная, что прямо сливается со своими почти бесцветными волосами и комнатой. Но ее щеки вдруг присыпает легкий румянец, и она отводит взгляд. Я тут же словно просыпаюсь ото сна. Ничего себе! Я не испытывал никогда ничего подобного. Это...просто не описать словами. Смотря на нее, я будто бы забываю, что происходит вокруг. Забываю, что надо дышать и можно смотреть куда-то, кроме нее. Когда я ее увидел, я вдруг понял, что именно это мне сейчас нужно. Эйприл. Ее глубокий и поразительный взгляд, способный залатать в моей душе ту бесконечно глубокую рану, оставленную Полли и Джексоном.
  - Привет, - неожиданно для самого себя, говорю со всем шармом и обаянием, на который способен. Я просто представил, что бы на моем месте делал Джексон. А он бы не стал просто разглядывать красивую девушку перед собой, как идиот, улыбаясь при этом.
  - Доктор Оуэнс, кто это? - вдруг говорит это белокурое создание, не обращая внимания на меня. Голос ее немного раздражен.
  - О, милая Эйприл, - начинает Оуэнс, - я подумал, тебе будет веселее пообщаться со сверстником, чем с медперсоналом. И не отрицай, что наше присутствие тебе еще не надоело.
   Эйприл хмыкает и растягивается в улыбке, смотря в сторону доктора, но не прямиком на него, а куда-то в пол.
  - Вот видишь, - Оуэнс подходит ближе. В руках у него все еще какие-то папки. - А этот милый юноша уже, можно сказать, знаком с тобой.
  - Что? - Эйприл немного возмущена. Она снова смотрит на меня снизу вверх, но теперь уже не прямиком, а исподлобья. - Мы виделись раньше?
  - Да, - я киваю. - Ты еще...
  - Я ничего не помню, - перебивает меня она. - Так что можешь не распинаться, как мы общались с тобой в прошлой жизни.
  - У Эйприл, после удара и сотрясения, развилась амнезия. Она не помнит ничего из своего прошлого, - объясняет Оуэнс.
   Ничего себе. Такого поворота событий я явно не ожидал.
  - Нет, - серьезно говорит девушка. - Я помню последние пару секунд, я же говорила.
  - Да-да, конечно, - отвечает Оуэнс, открывая папку и черкая что-то на листе, а затем садится на стул почти у двери и принимается изучать бумаги.
   Я стою в полной растерянности. Все вокруг будто бы давит на меня. Я хочу начать разговор, но ни одна тема не приходит мне в голову, а когда приходит, я быстро ищу другую, ибо мне все кажется каким-то слишком пресным и примитивным.
  - Эйприл, - говорю я и тут же закрываю рот, когда она недовольно смотрит на меня. И зачем я вообще сюда сунулся? Никогда не думал, что я такой неразговорчивый.
  - Хватит повторять мое имя, - рявкает девушка и выглядывает из-за мольберта на доктора Оуэнса. По видимому, они переговариваются взглядом, так как Эйприл недовольно закатывает глаза, а к тому времени, как я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на Оуэнса, он тут же делает вид, что все это время неотрывно изучал бумаги. Эйприл смотрит на пол и здоровой рукой мнет кожу на своей обнаженной бледной коленке. Я стою и не знаю, как мне себя вести. На улице творится что-то непонятное. Все затянули облака, поднялся прохладный ветер, хотя буквально недавно солнце топило своим теплом городской асфальт. Ноги гудят, голова раскалывается. Ужасно хочется на что-нибудь облокотиться, но передо мной стоит только мольберт, а он моего веса не выдержит. Да и Эйприл точно еще больше меня возненавидит, если с ним что-то случится по моей вине. Она глубоко вдыхает, закрывает глаза и снова смотрит на меня, но уже не так, как раньше. Ее огромные, голубые, как у младенца, глаза полны чего-то манящего, неземного, теплого и прекрасного. Но я не могу прочитать, что таиться за этим всем. Для меня это, пока еще, большая загадка. Но с каждой секундой мне хочется разгадать ее все больше и больше. - Прости, что рычу, - говорит девушка, уже более лаконично. - Я немного не в себе.
  - Тебе сейчас нелегко, - отвечаю я, с жалостью глядя на нее.
  - Не надо жалеть, - тихо говорит она, а смотрит прямо и уверенно. - От этого не станет легче ни тебе, ни мне. А я, хочу признаться, даже не чувствую чего-то определенного, кроме страха, понимая, что потеряла всех в одно мгновение. Как я могу переживать из-за того, чего не помню?
  - А хочешь ли ты вспомнить? - спрашиваю, усаживаясь на стул рядом с койкой. Напряжение между нами падает, и от этого на душе становится гораздо легче. И, кажется, не мне одному. Со стула мне открывается вид совершенно иной. Громадный мольберт больше не помеха и я вижу всю собеседницу целиком. И все-таки я поражаюсь ее миниатюрности и хрупкости. После моего вопроса девушка пару секунд мнется, будто выбирает, что лучше ответить. А потом, искоса поглядывая на доктора Оуэнса, отвечает:
  - Вообще-то, да. Я чувствую себя пустой. Вот знаешь, как из песка куличики лепят? - в глазах блондинки загорается игривый блеск. Я киваю. - В ведрышко насыпают песок, потом переворачивают и получают точную копию этого сосуда. В данном случае, я - это самое ведрышко, которое осталось абсолютно пустым, неинтересным и грязным, после переворота и потери содержимого.
  - Но ведь это ведрышко можно еще раз наполнить новым песком, - возражаю я.
  - Но все равно пустота останется. И к черту метафоры! Дыра останется вот здесь, - она прикладывает правую руку к сердцу и смотрит на меня с надеждой, что я пойму ее. И я, кажется, понимаю. Мы смотрим друг на друга несколько минут подряд. Я почти не моргаю, боясь прервать зрительный контакт. Она тоже. Ее глаза, словно водоворот событий и приятный, теплый моментов, который уносит и заставляет забыть обо всем на свете. На мгновение мне даже кажется, что я могу почувствовать то же, что и она, но вдруг Эйприл отводит взгляд и смущенно улыбается какой-то невероятной улыбкой, от которой мне кажется, что мир стал светлее.
  - Я так и не спросила твое имя, - говорит девушка, закидывая свои худощавые ноги на койку.
  - Тим. Меня зовут Тим, - я широко улыбаюсь и без тени сомнения протягиваю ей правую руку.
  - Уж извини, все, что я могу сделать правой рукой - это вмазать тебе, - она доброжелательно улыбается.
  Я тут же спохватываюсь и мысленно обзываю себя, и протягиваю ей левую руку. Девушка дотрагивается и легонько пожимает. Рука у нее холодная, но очень приятная на ощупь. Я не хочу ее отпускать, но если задержу ее в своей руке дольше, чем нужно - это может показаться ей не тем, чем есть на самом деле. Я отпускаю ее руку. Девушка сидит в позе лотоса и с выжиданием смотрит на меня. Чего она хочет? Еще поговорить ни о чем?
  - Та-ак, - вдруг раздается сзади. Эйприл от неожиданности подпрыгивает, да и я не отстаю. Оуэнс, кряхтя и шелестя все той же папкой, встает со стула и подходит к нам. - Тим, я думаю, тебе уже пора. Эйприл очень слаба.
  - Ничего подобного! - вмешивается девушка, так и сияя энергией. - Я полна сил и отлично себя чувствую!
  - Ты итак слишком перенапрягаешься. Я не хочу, чтобы пошли какие-то осложнения. Поэтому все, лежать, - шутливо громыхает басом Оуэнс и Эйприл послушно, с улыбкой до ушей, валится на подушку. - А ты марш к сестре, - он указывает на дверь. Я лениво встаю и плетусь к двери. Наверное, это первый раз в жизни, когда мне не хочется покидать больницу.
  - Ты еще придешь? - вдруг звенит голосок. Я оборачиваюсь и снова встречаюсь глазами с этой невероятной девушкой. Ее волосы растрепались и струятся по подушке, сливаясь с нею. Лицо больше серьезное, чем игривое, а глаза смотрят с небывалой надеждой. И как же я могу отказать? Я киваю и выхожу из палаты.
  
  
  ***
   Я прохожу мимо мамы. Она стоит в гостиной за гладильной доской. В руке у нее новенький утюг, который мы привезли с собой в подарок Кейт. Мама смотрит на меня с некой скептичностью. Я, заметив это, останавливаюсь, чтобы спросить, что ее так напрягает во мне, а она опережает:
  - У тебя щеки не болят?
  Что? Такого я уж точно не ожидал услышать.
  - Щеки? Почему они должны болеть? - удивляюсь я.
  - Ты все время улыбаешься, и меня начинает это пугать! - серьезно говорит мама. Я хватаюсь за щеки. И правда, улыбка. Ха, а я даже и не заметил! Я тут же расслабляю лицо, и улыбка исчезает, а я замечаю, как устали мышцы на щеках.- Ты что, курил? - ее лицо приобретает серьезность, глаза сужаются в узкую линию подозрения, а утюг издает зловещие шипящие звуки.
  - Да это все из-за девочки, мам! - жизнерадостно кричит Медди из кухни. Они там уже второй час сидят с Кейт и решают, что приготовить на завтрашний прощальный ужин. Про-щаль-ный. Какая радость.
  - Девчонка? - мама вскидывает бровь и заинтересованно улыбается. Она отключает утюг, ставит одну руку на бок и всем видом показывает, что ждет моего рассказа.
   Я закатываю глаза и опираюсь задом на спинку дивана. Что-то рассказывать сейчас мне хочется в последнюю очередь. Так как я прекрасно знаю, что если маме что-то и расскажешь, она обязательно накрутит себе какой-то дополнительной ерунды, о которой я даже не упоминал, и будет в это беззаботно верить. А потом еще и доказывать, что это она взяла с моих слов, а не себе сама придумала. А в этот момент, все эти ухмылки и расспросы кажутся мне уж совсем не правильными. Потому, что я до смерти люблю Полли, а причина моей улыбки - просто мимолетное впечатление, оставленное необычным собеседником.
   Мама выжидающе смотрит на меня.
  - Я просто поболтал с девушкой, которая в тот день аварии на Клейтон Парке была в реамобиле.
  - И что? Вы встречаетесь? - громко пищит мама и в счастье закрывает лицо руками. Я даже ответить не успеваю, а такое чувство, что я сказал ей, что у нас все серьезно и в скором времени ожидается пополнение. Я только хочу открыть рот, чтобы возразить, как из кухни выскакивают заинтригованные Кейт и Медди. Даже Стивен по-гиппопотамски топает в своей комнате и со скрипом приоткрывает дверь, выглядывая в щелку. Мама подбегает к Кейт и Медди, хватает их за руки и начинает вместе с ними кружиться. - Кейт, у меня скоро будет невестка!
  Я, понимая безнадежность ситуации, в стыду прикрываю лицо рукой.
  - Что за бред? - громко ору я, пытаясь перекричать радостный писк матери, раздражаясь как никогда. Мама тут же успокаивается и искоса смотрит на меня. Кейт, пока мама увлечена мною, хихикает в кулак, а потом, глядя на меня, одними губами произносит: "Держи себя в руках". Я пытаюсь быть немного мягче, но у меня не получается. Вся эта постоянная суета на пустом месте невыносимо надоела. - Я говорил с ней один раз в жизни, и наша беседа не продлилась больше трех минут, - выражение лица мамы вмиг приобретает разочарование. - Как думаешь, мамуль, у нас будут красивые дети? - саркастично громыхаю я. Мама пытается что-то возразить, открыв рот, но я перебиваю: - И вообще, хватит лезть! Если у меня появится девушка - ты об этом узнаешь первой, окей? - мама поджимает губы.- А сейчас не надо вот этих всех предположений и нелепых эмоций по этому поводу, - я сам удивляюсь серьезности и даже грубости своей интонации. Но это спасает ситуацию. Все замерли и ошарашено на меня смотрят, боясь пошевелиться. - А сейчас, я спать. Извините, утомился в дороге.
   Я разворачиваюсь на пятках и иду в нашу с Медди совместную комнату, оставив, опешивших от моего порыва, родственников.
  
   ***
  
  - Может, ты все-таки поможешь? Лентяй, - недовольно ворчит сестра. - Хотя бы картошку почисть.
  - Меддс, - я лениво потягиваюсь на диване и выключаю телевизор. - Сама мне всю ночь спать мешала.
  - Ну, бессонница меня мучала, и что с того? С кем не бывает, - возражает она, нарезая овощи. - А с твоей стороны бессовестно так сладко спать, когда не спится мне. Вот я и разбудила.
  - Какое счастье, что дома у нас разные комнаты, - зеваю я и плетусь к сестре, помогать.
  - А помнишь Томаса Дальтера? - в дом входят мама и Кейт. У них в руках по небольшому ведру вишни.
  - Конечно! Он еще пытался ухаживать за тобой, когда мы только с Бредом познакомились, - отвечает мама. Они идут к нам на кухню.
  - Так вот, представляешь, - тревожно начинает Кейт. - Вчера он с дочерью в Галифакс ездил, и на его дочь напали.
  - О боже, все живы, надеюсь? - охает мама.
  - Да, Алиша успела отбиться и ей не досталось. Только вот стресс ужасный получила, - Кейт ставит ведро на стол.
  - А напавшего нашли?
  - Нет, по словам очевидцев, он быстро скрылся. Говорят даже, его машина за углом квартала ждала. Но не знаю, не знаю...
  - Это что, посередь бела дня произошло? - мама сдвигает брови.
  - Нет. Уже стемнело. Алиша из офиса Томаса вышла. В магазин хотела пойти.
  - С ума сойти, что делается! - взмаливается мама. - Хорошо, что все обошлось. Медди, детка, - мама оборачивается в нашу сторону. - Ты слышала? Теперь только попробуй мне допоздна гулять!
  - Можно подумать, ты меня когда-нибудь допоздна отпускала, - отзывается Медди, не переставая нарезать салат.
  - Не вредничай, должна же я была что-то сказать, в самом деле, я же заботливая мать, - беззаботно говорит мама, и они с Кейт пересыпают два ведрышка вишни в сосуд побольше.
   А мне как-то неловко после вчерашнего инцидента. Вроде бы все как обычно, мы с мамой серьезно потолковали, даже вроде поняли друг друга, но напряжение между нами все равно потрескивает.
  - Вы все-таки решили делать вишневый пирог? - спрашиваю лишь только, чтобы не молчать.
  - Да, я нашла отличный рецептик, - отвечает мама. Кейт заливает вишню большим количеством воды.
  - Тим, будь добр, включи телевизор, - обращается ко мне Кейт, спустя какое-то мгновение. - Без его галдежа как-то пусто.
  Я откладываю нож в сторону, вытираю руки о кухонное полотенце и иду в гостиную. Не отыскав пульт, я нажимаю кнопку на самом мониторе телевизора. Изображение на экране моментально вспыхивает изобилием красок. На экране о чем-то выразительно толкует привлекательная молоденькая ведущая. Я не большой поклонник новостей, поэтому разворачиваюсь спиной к телевизору и собираюсь уже идти обратно на кухню, как вдруг... Прежде, чем отвернуться от экрана телевизора на триста шестьдесят градусов, я, уголком глаза, успеваю заметить кое-что, от чего меня словно бьет током. Я до последнего надеюсь, что это мне просто показалось. А потом я снова оказываюсь лицом к телевизору и отрицать увиденное уже нет смысла. Не то, чтобы я не верю своим глазам и не могу сказать, что я это не ожидал увидеть. Но все равно, где-то внутри я надеялся, что все не так плохо.
  -...еще раз повторяю: если вы видели этих людей или знаете что-либо о месте их нахождения, - говорит та самая девушка в телевизоре, своим этим самым ровным и равнодушным тоном. - Убедительная просьба, не вступать с ними в контакт и держаться как можно дальше, и незамедлительно сообщить в полицию...
   Дальше я уже не слушаю. Я просто, как загипнотизированный, завис напротив экрана и смотрю предоставленные фотографии этих преступников. Четыре фотографии, на которых изображены мужчины среднего возраста, лица одного из которых я не забуду никогда в жизни. Это тот мужик из аэропорта, перстень которого до сих пор лежит в моей комнате, в шкафчике с моими трусами, там, в Галифаксе.
  - Кейт! - тут же зову я, не отрываясь от телевизора. В висках громко стучит кровь.
  - В чем дело? - отзывается она, грохоча посудой.
  - Могу я воспользоваться твоим компьютером ненадолго?
  
   ***
  
   Я сижу в кабинете Кейт. Тут довольно уютно, но кругом кишит такой беспорядок, что становится немного страшно, что со шкафа или полок сию же минуту на тебя свалится та самая громадная стопка папок или вот те, беспорядочно сложенные друг на друга коробки.
   Я так распереживался, когда увидел эти лица в новостях, что даже прослушал, кто эти мужики такие и что натворили, раз их ищут. А узнать ведь надо, чтобы знать, чего ожидать, если кольцо и вправду ценное и они вздумают нас искать. Поэтому мне и понадобился компьютер Кейт, чтобы найти более точную информацию в интернете и углубиться в причину их опасности. Найти то, что мне нужно, оказалось не так уж и трудно. Их разыскивает все восточное побережье Канады после вчерашнего тройного нападения в Галифаксе. По всем подозрениям, в этом замешаны именно они - эти самые четыре человека, во главе которых тот самый наш с Медди знакомый. Под их фотографиями находятся имена и фамилии. Я хватаю листик и записываю их на всякий случай. Толстяк с обвисшим лицом -Бенджамин "Пончик" Донат; самый молодой среди четверки - Питер Паркинс; лысый мужчина, между бровями которого красуется наколка в виде буквы Х - Алан "Молот" Бакстер; и, наконец-таки, последний, самый важный для меня среди этой группы - Эдвард Снидэр. В одной статье даже профигурировала фотография той самой Алиши Дальтер, помимо двух других жертв. Алише и второй девушке, на которую вчера напали немногими часами ранее, повезло больше третьей, которую нашли уже с перерезанным горлом. Все три девушки безумно друг на друга похожи. Все светловолосые, примерно одного возраста. По предположениям следствия, эта самая шайка - маньяки, покушающиеся на всех несовершеннолетних блондинок. И эти три нападения далеко не последние. Но, помимо всего, на этих мужиках не одно убийство, большие аферы в сфере бизнеса, а еще они крупные наркоторговцы. Мне вот одно интересно: куда смотрела полиция раньше? Неужели их обнаружили только сейчас?
  - Тим, - в кабинет заглядывает Медди. - Мама просила передать, что ты свинтус.
  - Очень мило, Меддс, передай ей, что я ее тоже люблю, - отвечаю я, не отрываясь от экрана ноутбука.
  - Она хочет, чтобы ты шел помогать, - сестра заходит в кабинет и приближается к письменному столу, за которым сижу я. Но ей мешает стопка каких-то рулонов (похоже, это постеры), которая падает на нее, как только сестра закрывает дверь.
   Я чувствую, как Медди сдерживается, чтобы не выругаться.
  - Да, в этом вся Кейт, - всего лишь говорит она и отправляет рулоны обратно. - Сколько ее знаю, но так и не выяснила, кем и где она работает.
  - Вроде бы какая-то рекламная фирма, и она там копирайтер, - отречено отвечаю я, скользя по страницам интернета.
  - Откуда ты знаешь? - Медди аккуратно продвигается вглубь кабинета, обходя все, что стоит или валяется на полу.
  - Прочитал на какой-то бумажке на столе. Да и все указывает на это. Какой нормальный человек будет хранить у себя постер в метр длиной с рекламой слабительного? - я отрываюсь от ноутбука и указываю большим пальцем на полку слева от меня, где в полу-расправленном состоянии свисает тот самый постер.
  - Может быть какой-нибудь старикашка, страдающий от поноса, чтобы стимулировать свой одряхлевший организм? - смеется сестра.
  - Но Кейт же не старикашка, - отвечаю я, возвращаясь к страницам интернета.
  - Да что же такого интересного ты там нашел, что с сестрой нормально поговорить не можешь? - Медди нависает над столом, заглядывая на экран. Вообще-то, я не хотел ей говорит об этом. Не хочу, чтобы она нервничала и винила себе еще больше за тот украденный перстень. Но, раз уж она самая полезла, скрывать бессмысленно. Да и их лица, в скором времени, я думаю, появятся на всех столбах и деревьях.
   Глаза Меддс округляются, когда она видит в мониторе фотографию Эдварда Синдера. Она смотрит на меня, и я вижу, что она хочет что-то сказать, но слов не хватает.
  - Его ищет полиция. Его и еще трех сообщников. Это они напали на ту Алишу, о которой говорили Кейт и мама, - объясняю я как можно мягче, будто бы они не людей убивают, а воруют конфеты из супермаркетов.
  - Тим! - в ужасе взвизгивает Медди, но не шевелится и с места не сдвигается. - Они нас ищут!
  - Не говори ерунды, - спокойно отвечаю я, хотя у самого на шее начинает пульсировать жилка. Потому, что Медди права. Если перстень все-таки важная деталь и они знают, что он у нас - нам ох как не повезло. - Ничего они нам не сделают.
  - Давай обратимся в полицию? - предлагает Медди, а я даже не могу сказать, хорошая это идея или плохая. Если мы расскажем об этом полиции, мама узнает и тогда с ее стороны нам будет крышка. А получить люлей от мамы для нас с Медди гораздо опаснее, чем попасться в лапы этих бандюг. Да и если об этом доносе узнает эта шайка, будет только хуже. А я уверен, что в полиции у них есть сообщники, раз на их преступления так долго закрывали глаза. Но если мы будет молчать, может быть только хуже. Но ведь они не знают ни наших имен, ни тем более фамилий. И, может быть, даже думают, что мы улетели в тот день, когда улетел отец. Я объясняю это Медди. Она сдвигает брови и анализирует мои слова. А потом, только она собирается мне что-то сообщить, как дверь в кабинет со скрипом отворяется и на пороге появляется сердитая мама. Ее руки в тесте, правая щека немного испачкана мукой. В левой руке она держит перепачканную в тесте столовую ложку. В общем, видок довольно таки опасный.
  - Я вот не понимаю, что это за помещение такое! - недовольно начинает она. - Один зашел - и исчез, вторую послала сюда - та же ерунда!
   Медди тут же соскакивает со стола и, минув маму, на цыпочках выбегает из кабинета. Мама провожает ее строгим взглядом в спину.
  - Ну? - она оборачивается в мою сторону и выжидающе смотрит, постукивая ложкой по ладони.
  - Дай мне пять минут, - я прячусь от нее за ноутбуком, показав одни лишь глаза.
  - Три минуты и чтобы без опозданий, - спустя пару минут раздумий, говорит она, сверля меня глазами. А затем уходит восвояси.
   Я тут же сворачиваю все вкладки, которые смотрел до этого и захожу в фэйсбук. Но и он не приносит мне никакой радости. Ни одного входящего сообщения за эти несчастные две недели. Ни от Полли, ни от Джекса, ни от кого-то еще. Я наивно думал, что, может быть, они писали мне на телефон или пытались звонить, но что-то со связью или прочая ерунда. Но, когда я вижу, что и в интернете обо мне два моих лучших друга даже не вспомнили, мне становится по-настоящему паршиво. И так паршиво мне не было еще никогда. Все теперь не так, как прежде. Третьих в дружбе не бывает. А нас было трое, а теперь расклад такой: они вдвоем, а я - третий лишний.
  
   ***
  
   После прощального ужина мы уезжаем, но и это не приносит мне никакой радости. Знаете, в жизни каждого человека бывает тот самый депрессивный момент, когда не хочется ничего. Не радует ничего, что радовало до этого. Просто хочется лечь и стать серой массой, которая сольется с мебелью. Чтобы никто не беспокоил, не доставал с надоедливыми расспросами. Просто хочется найти какое-нибудь укромное местечко, где никто тебя не достанет. Где можно спокойно отсидеться наедине со своими мыслями и предаться волне боли и отчаяния, которая накроет с головой и уже не отпустит. И я предаюсь ей как только сажусь в машину. Я мысленно создаю свой вакуум, в который никто не может проникнуть, через который никто не может меня потревожить. Мое личное пространство, где я могу побыть с самим собой столько, сколько потребуется. Кажется, мама замечает, что со мной что-то не так. Она обеспокоенно смотри в зеркало дальнего вида на меня. Я же делаю вид, что не замечаю ее взгляда. Я отворачиваюсь к окну, включаю музыку в наушниках на самую максимальную громкость, чтобы она могла заглушить мои мысли. Но они громче музыки. Я закрываю глаза и ухожу в свой мир. Думаю о своем, мечтаю, представляю, как бы было так или иначе. Я не знаю, сколько времени это занимает, но, видимо, довольно много. Ибо открываю глаза я только тогда, когда с пронзительным писком на мне приходит смс. А случается это в нескольких минутах от Галифакса. Я чуть ли не дурею, когда вижу, что адресант сообщения ни кто другой, как Полли. Я судорожно читаю присланную смс и дурею еще больше от ее содержания. Полная бессмыслица. Полли любит быть загадочной, но, по-моему, на этот раз она перестаралась. Я взволнованно набираю ее номер, но оператор говорит мне, что она вне зоны доступа. Странно. Тогда я набираю Джексона. Ведь все может быть. Полли такая растяпа, могла потерять сотовый или уронить его в чашку с чаем. Но Джексон, спустя несколько десятков гудков, не берет трубку. Да что за бред? Куда они все запропастились?
   Мы добираемся домой почти к полночи. Как только я переступаю порог дома, я сражу же галопом бегу в вою комнату, бросив сумки в коридоре под лестницей. Меня терзают вопросы. Что же имела ввиду Полли, когда прислала это странное сообщение? Почему она отключила телефон после этого? "Не будь дураком, Тинки. Она нуждается в тебе. Не потеряйся сам и не дай потеряться ей". Тинки? Полли не называла меня так уже сто лет, с того времени, как мы перестали смотреть телепузиков. И кто эта "она" в ее понимании? Может быть речь идет о Медди? Сестра вполне могла разболтать Полли о том перстне и все, что с ним связано. Но что тогда могла узнать об этом Полли, раз написала такое сообщение? Я буквально влетаю в комнату, толкнув дверь с такой силой, что та отлетает и ударяется о шкаф, и со шкафа падает на пол мой старый скейт и шлем. Услышав грохот, мама что-то орет снизу, но я не обращаю на нее внимания. Переступив через скейт, я на ходу скидываю с себя футболку (ибо к комнате очень душно и жарко) и включаю компьютер. Минуты включения компьютера кажутся мне вечностью. Захожу в фейсбук и первое, на что натыкаюсь - совместные фотографии Полли и Джексона. Такие приторно-сладкие, тошнотворно милые, что хочется от них стошнить на экран. Лишь бы только что-нибудь их перекрыло. Пусть это будет даже собственный непереваренный ужин. На странице Полли всего две фотографии, сделанные у нее дома. На первой, эта новоиспеченная парочка лежит на кровати. Полли нежно целует Джекса в щеку, а тот, радостно улыбаясь своей голливудской улыбкой, делает фото на вытянутую руку. Вторая не такая слащавая, но тоже заставляет пошалить мою ревность и плотно вжаться от этого в спинку стула. На фоне крыльца дома Полли, Джексон закинул ее на плече. Та, видимо, игриво сопротивляется, и они смеются, так как фотография слегла смазана. Возможно, некто третий, кто делает сие фото, тоже смеется, глядя на них. А мне вот совершенно не до смеха. У меня все внутренности сжимаются и скручиваются в один тугой и ноющий комок под ребрами. Теперь-то я понимаю, почему они не пытались как-нибудь со мной связаться. А зачем, действительно? Им вместе хорошо и приятно. А о моей ревности, сносящей все на своем пути, они даже не догадываются. Я рывком поднимаюсь со стула, от чего тот отъезжает в противоположный конец комнаты и ударяется о стену. У меня такое состояние, что хочется ломать и крушить все, что попадет под руку. Будь это компьютер, шлакобетонная стена или баночка с оливками. Я хочу переместить свою боль куда-то, разогнать ее. Я хочу грохота, осколком и беспорядка. Первое, что попадает мне под руку - это игрушечный зайчик, которому уже лет сто. Сколько себя помню, он всегда был при мне. Поэтому, его нарисованные на белой пластмассе глаза уже почти стерлись, а шерсть выглядит какой-то вылинявшей и обсосанной. Но надо отдать ему должное: он всегда был мне другом. Жил со мной в мире и согласии, но пора прощаться. Сейчас он меня невыносимо бесит. Я просто ненавижу этого несчастного плюшевого друга, поэтому хватаю его с полки и пытаюсь разорвать на мелкие кусочки. Тяну его за ту самую мягкую ворсистую лапу, но она не поддается. Только едва слышно потрескивают нитки по швам. Тогда я дергаю со всей силы, лапа надрывается и из дырки тут же показывается синтепон. Какой крепкий. Даже он не пытается мне противостоять. Этот зайчишка просто выбивает последние капли моей адекватности. Я швыряю его на пол, наступаю ему на морду и, рыча от злости и горечи, резко дергаю за злополучную серую лапу и она наконец-таки открывается. Я невыносимо рад этому, даже нервно хихикаю. Но мне мало. Я хочу уничтожить его до конца. Я швыряю оторванную лапу назад, к двери, но она с едва различимым шлепком ударяется обо что-то и отскакивает обратно в меня. Я так зол, что готов разнести любой предмет, который взбесит меня. Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, что встало на пути у лапы, и заодно замахиваюсь, чтобы швырнуть зайца в этот предмет. Чтобы ему было так же больно, как и мне. Но, обернувшись, я замираю с зайцем над головой. Передо мной стоит Полли. Она вошла в мою комнату так бесшумно, словно ангел, спустившийся с небес. Но мои щеки тут же вспыхивают, когда я понимаю, что она видела этот порыв нервоза с моей стороны. Остатки зайца вываливаются из моей руки и падают в ноги подруге, которая изумленно вылупила глаза. Но я бы не сказал, что она сильно удивлена моим поведением. Я гораздо больше удивлен ее столь поздним и неожиданным появлением. Хочется закричать: "Какого черта ты пришла сюда? Хочешь добить меня совсем? Убирайся, я не хочу тебя видеть. Я ненавижу тебя. Я ненавижу тебя и Джексона. Вашу любовь. Откуда она взялась? Почему она появилась? Зачем она вам нужна?". Но я понимаю, что мне нужно держаться. Я не должен сорваться и показать, насколько мне не все равно. И я не ненавижу ни Полли, ни Джексона. Я ненавижу себя за то, что не воспользовался шансом. Что я такой нерешительный болван.
   Прежде, чем я успеваю что-то сказать, она говорит:
  - И в чем же провинился бедный зайчишка? - ее брови стремительно взлетают вверх и губы дергаются в мимолетной улыбке.
  "Чеши к своему любимому, какого хрена ты стоишь тут передо мной со своим ангельским личиком?"
  - Эээ... - протягиваю я, чеша затылок рукой, из которой накануне выпал заяц. - Решил раз и навсегда распрощаться с детством.
  - Тебе почти девятнадцать. Я думала, ты с этим уже давно покончил, - ровно и тихо говорит она, не сводя с меня своих удивленных глаз.
  "Я сейчас сломаю тебе шею. Сначала мутишь с моим лучшим другом, выкладываешь с ним милые фотографии, а теперь ни с того ни сего приходишь ко мне и стоишь тут с видом невинной овечки?"
  - Ты пришла сюда, чтобы обсудить мое детство? - мой голос ломается под воздействием раздражения, которое волнами гуляет по моему телу. Но я из всех сил пытаюсь держаться.
  - Совсем нет, - так же тихо говорит она и делает шаг ко мне, переступая через зайца-инвалида. - Ты получил мое сообщение?
  - Да, - это получается немного резче, чем я ожидал. Я сжимаю ладонь в кулак так, что мои коротко остриженные ногти впиваются в кожу. - Тебя плющило, когда ты его набирала?
   Полли беззаботно хмыкает, будто все вокруг сплошная шутка. Будто все можно с легкостью разрешить с помощью этого хмыка.
  - Мне приснился сон... - начинает она, а меня до очевидного тремора раздражает ее голос.
  - Какое счастье, - саркастично и грубо выдаю я и отворачиваюсь от нее к окну. Полли замолкает на пару секунд.
  - Тим, послушай, - она делает еще один шаг ближе ко мне и я чувствую ее дыхание у себя на затылке. - Я не знаю, почему ты так злишься. Я хочу попытаться разобраться в этом, потому что ты мне не безразличен. Но ты ограждаешься от меня всеми возможными способами. - Она глубоко вздыхает. Ее дыхание пахнет ментолом и сигаретами. - Я бы разобралась с этим сию минуту, но меня сейчас волнует другое... - Полли, должно быть, становится на носочки, ибо достает губами до моего уха. И еще более тихо и загадочно произносит: - Кто она, эта девушка с голубыми глазами?..
   Сердце у меня в груди словно останавливается и весь тремор, вся злость и ненависть на пару секунд уходят от неожиданности вопроса. О ком она? Неужели об Эйприл? Если да, то откуда она о ней узнала? Я опять становлюсь таким злым, что хочется убить Полли. Но помимо злости во мне просыпается чувство...ревности? Но не к Полли, а к Эйприл. Словно я ревную одно упоминание о ней. Я чувствую себя так, будто Эйприл - моя тайна, только моя. И говорить о ней могу лишь я и никто другой.
  - Что за бред? - возмущаюсь я и оборачиваюсь лицом к Полли. Надеюсь, мое актерское мастерство убедительно. - Какая еще голубоглазая?
  - Я же говорю, сон приснился, - улыбается Полли, не отпуская меня взглядом. - Ты мне снился. И она там была. С тобой. - Девушка становится немного серьезнее. - И после сна мне стало как-то так нехорошо. Дурное предчувствие какое-то.
  - Я не верю в этот бред с вещими снами, - рявкаю я и направляюсь к выходу мимо Полли, но тут ее рука оказывается на моем запястье.
  - Постой, - говорит она. Я оборачиваюсь и вижу, что ее глаза почти блестят от слез. - Моя интуиция еще никогда меня не подводила, Тим. И я предупреждаю тебя потому, что хочу уберечь. Я желаю тебе счастья, так и пожелай мне его тоже, а не рычи на меня, как дикий зверь, только из-за того, что я тебе не досталась.
   Я замираю в дверях. Ее слова словно кулаком ударили мне под дых. Это совершенно обескуражило меня. Она знает о моих чувствах? Неужели это так очевидно?
  - Ты знаешь...? - запинаясь, говорю я и надеюсь, что она опровергнет мои догадки. Сейчас впервые за все время, когда она мне нравилась, я хочу услышать именно отказ. Я хочу, чтобы она раз и навсегда добила меня, разбила мое сердце. Сейчас, сию минуту, чтобы весь этот трехгодичный кошмар закончился. Я больше не хочу думать о ней, я не хочу засыпать и видеть ее во снах, я не хочу ее ревновать и не решаться признаться.
  - Всегда знала, - шепотом говорит Полли и, в лунном свете, рассеивающем непроглядную тьму комнаты, я вижу слезу на ее щеке.
  - Но откуда?..
   Бессмысленные вопросы, вертящиеся у меня в голове. Зачем я их задаю? Какой смысл? Можно подумать, что это поменяет ее отношение ко мне.
  - Это уже не важно, - она подходит ко мне с легкостью снежинки и кладет ладонь на щеку. - Ты замечательный, Тим. Ты лучший парень, которого мне приходилось встречать в своей жизни. Я люблю тебя, Оллфорд.
  - Ну, тогда давай убежим вместе, как всегда это делали, только вместе! - я беру ее руку и нежно сжимаю. - Давай поедем, куда захочешь, подальше от всех, чтобы ни одной знакомой рожи, ни одного знакомого места...
  - Тим, - шепчет подруга, а я не обращаю внимания. Поток слов, поток надежды на что-то сбивает меня с ног, и я себя больше не контролирую.
  -...я даже знаю, куда! Давай рванем в Штаты? Ты же всегда хотела жить на западном побережье! Мы будем кочевать, добираться автостопом, а потом...
  - Тим! - уже чуть громче говорит она, и слезы рекой текут по ее щекам, стекают по подбородку и капают на наши сплетенные руки. - Остановись, Тинки, - Она вырывает руку из моей и закрывает ею мне рот. Тут я прихожу в себя. Внутри груди все пульсирует, голова идет кругом, в горле пересохло и все тело дрожит. Что сейчас было? Какую чушь я нес в этот раз? Я вопросительно смотрю на нее, не в силах пошевелиться. Мне кажется, что стоит мне как-нибудь резко дыхнуть, и она тут же передумает говорить то, что хочет.
  - Я тебя люблю, - снова говорит Полли, и я чувствую, что слова даются ей с трудом. Дрожь ее тела передается мне и заводит меня еще больше, чем собственная. - Но я выбрала его, понимаешь? Я все равно выберу его. Ты когда-нибудь любил двоих одновременно? - девушка начинает истерически хохотать. Я не знаю, стоит мне отвечать на ее вопрос или нет. - А я вот люблю.
   Она отпускает меня и делает пару шагов к выходу.
  - Почему он? - это последнее, что мне удается выдавить из себя на прощание. Полли останавливается в дверях. Она стоит там, шаркая, с полминуты. А потом, холодным и хриплым от слез голосом, отвечает:
  - Потому, что ты - не он.
   И уходит так же неслышно, как и пришла, оставляя меня у разбитого корыта.
  
  
   ***
  
  
   После ухода Полли, я стал чувствовать себя как-то совершенно иначе. Не скажу: легче мне стало или наоборот. Но одно я понял раз и навсегда: больше я не смогу и не буду думать о каких-то несбыточных желаниях, крошечных, как член муравья, надеждах. Все я должен делать самостоятельно, а не ждать, когда же придет время или все разузнается само собой.
   Ничего не ранит больнее слов. Особенно, когда "я люблю тебя" звучит так неожиданно, но так нежно и желанно, но ты прекрасно знаешь, что после этого не последует счастливый конец. Обиднее, что после этого вообще уже ничего не последует. И от этих слов не получается испытать того, что хотелось. Никогда бы не подумал, что признание в любви от любимого человека может произвести на меня такое негативное впечатление. После разговора с Полли мне еще сильнее захотелось ее прикончить, услышать как ломаются ее кости, как она стонет от боли и молит о пощаде. Но, хотя бы, крушить свою комнату мне перехотелось. Во всем есть свои плюсы. Я даже на бедолагу зайца взглянул свежим взглядом и решил его починить. А потом, когда синтепон ни в какую не собирался лезть обратно, я плюнул на все и выбросил зайца в урну.
   Как только за Полли закрылась входная дверь, ко мне прибежала мама и начала, как всегда, вопить, как оглашенная: "ЧТОПРОИЗОШЛОПОЧЕМУПОЛЛИВСЯВСЛЕЗАХЧТОТЫЕЙНАГОВОРИЛТЫЧТООБИДЕЛЕЕ?"
   Я не ответил ни на один ее вопрос. Посмотрел, как мама размахивает руками и пыхтит в мою сторону, я с отстраненным видом завалился на кровать лицом в подушку. Мама еще с полминуты молча постояла надо мной, я только слышал, как она громко дышала, а затем, видимо поняла, что ни черта от меня не добьется и наконец-таки ушла, громко закрыв дверь.
   Именно с того момента я лежу и думаю обо всем на свете. Как-то даже странно, что я думаю обо всем, кроме Полли. Впервые за все время мои мысли не заняты ей от и до. И это прекрасно.
   Когда я был маленький, я постоянно влезал во всякие передряги. Не знаю, то ли это я их находил, то ли это она меня по пятам преследовали, но какие-то драки, разборки, споры или мародерство не проходили без моего участия. Меня, как малолетнего сорвиголову, знал каждый шебутной подросток нашего района, а мои родители просто сходили с ума, не зная, как найти на меня управу. Поэтому однажды, они не придумали ничего лучше, кроме домашнего ареста, разноображенного походами в школу и дважды в неделю приходом детского психолога. Но и это не помогло. По словам психолога, я был настолько закрытым, что понять меня просто невозможно. И что нужно делать то, что делали раньше и надеяться, что мне самого надоест и все пройдет. Угадайте, после чего все изменилось? После моего первого побега. Побег-заговорщик, первое звено в моей цепочке ежегодных побегов.
   Когда я совершил это впервые, мне было девять. Тогда я уже отбывал второй месяц домашнего заключения. Мама тогда совершенно достала. Я был весьма смышленым и правильным мальчиком, который просто попутал пути. Я смог бы остановиться и без постороннего вмешательства. Это же не наркотики принимать. А мама тогда уже была уверена, что из меня растет уголовник, который подает плохой пример малышке Медди. Отец же ничего такого в этом не видел, для него мое хулиганство было вполне приемлемым этапом взросления. Хотя, судя по папе, если бы мне оторвало руку, и я приполз к нему, истекая кровью, просить о помощи, он бы посмотрел на меня поверх очков и сказал: "Тим, не драматизируй. Вот если бы голову оторвало, тогда другое дело". На все уговоры мамы поговорить со мной по-мужски, он отмахивался. Впрочем, как всегда. Папа вообще много внимания не уделял никому из нас. Зато это все компенсировала безграничная забота матери. Даже нет, слово "безграничная" мало описывает тот моей детский сопливый кошмар.
   И вот, в один день, когда вся эта домашняя ерунда сидела у меня в почках, я собрал свой рюкзак с принтом "Мишек Гамми". Как сейчас помню, положил туда, как думал, все самое необходимое: запасные трусы, шерстяные носки с оленями (хотя тогда была середина мая и на улице стояла невероятная духота), зубную щетку (пасту я положить не догадался), упаковку "Ментос", туалетную бумагу в двух видах, бутылку воды, наклейки с "Тачками", любимого зайца (да-да, именно того, который этим вечером был жестоко расчленен и выброшен в мусорное ведро) и бутылку воды. О деньгах я тогда даже не подумал, хотя для тех времен в моей копилке лежала приличная сумма денег, которую я с трудом копил на велосипед целых два года.
  Ночью, когда все легли спать, я по-тихому спустился со второго этажа, минуя все скрипучие половицы, забежал на кухню, сделал себе четыре бутерброда с разными начинками и покинул дом. Родители тогда, наверное, и не догадывались, что мне взбредет в голову мысль о побеге. Поэтому они не сильно переживали насчет замков на дверях и ключей, которые оставляли на самых видных местах.
  Я отлично помню чувство, когда переступил через порог дома и очутился на улице. Прохладный весенний бриз ударил мне в лицо. Это было впервые, когда я почувствовал себя по-настоящему свободным от навязчивой домашней суеты и абсолютно независимым. Я понятия не имел, куда идти, поэтому пошел туда, куда глядели глаза. Я решил прогуляться к побережью, а там уже где-нибудь в круглом одиночестве провести эту ночь. Как ни странно, я был настроен так решительно, что мысли (ни то, чтобы плана) о возвращении домой у меня не было. Я смело шел к цели. Пока преодолел немалый путь через район Запад Энд, я уничтожил весь свой запас "Ментос", а бутерброды скормил первой встречной несчастной дворняжке. Дойдя до какого-то цветочного магазина, я понял, что силы идти дальше, у меня нет. Поэтому, умостившись в укромном уголке в деревьях возле парковки, я решил вздремнуть под звуки ночного мегаполиса.
   Когда я открыл глаза, я был удивлен. Я ожидал увидеть перед собой голубое небо, крону деревьев и шоссе. Но нет, вместо этого я увидел потолок, облепленный флуоресцентными звездами. Это был потолок моей спальни. На мгновение я даже обрадовался, что я все же дома, и что все, что было, похоже, просто сон. Но изнутри меня терзало другое: мой единственный смелый шаг к свободе и независимости был ненастоящим. Я уже хотел идти умываться, как вдруг заметил, что сплю совершенно не в своей обычной пижаме, а именно в той одежде, в которой якобы совершил побег. А потом я увидел тот самый рюкзак, который собирал прошлым вечером. Из него торчала недопитая бутылка воды и серое ухо зайца. Я тогда был в полном замешательстве, никак не находя границу между сном и реальностью, а потом дверь в мою комнату скрипнула и на пороге появился папа. Я ожидал увидеть маму, стоящую следом за ним, но нет. Он был один. ПАПА. Человек, который никогда в жизни по собственному желанию не приходил в мою комнату и тем более не разговаривал со мной. Я приподнялся на локтях и вопросительно посмотрел на него. Он был как никогда хмур и задумчив. Мне казалось, что вот сейчас он посмотрит на меня вот так и уйдет, но нет. По его лицу было видно, что он хочет мне сказать что-то очень важное. Это меня с одной стороны привлекало, так как с отцом мне никогда не удавалось поговорить на серьезные темы, а с другой стороны это пугало меня до чертиков. Он подошел ко мне, откинул край одеяла и присел на угол кровати. А затем заботливо положил руку мне на щиколотку и слегка прихлопнул по ней три раза.
   Я заметил, что он не знает, с чего начать разговор, поэтому первым заговорил я:
  - Тебя мама попросила поговорить со мной?
   Папа в ответ покачал головой и еще больше нахмурился, смотря в какую-то неведомую точку на полу. Я думал, что он так и будет сидеть, как безмолвный Безликий в добром японском мультике - грустный и загадочный, от которого не ожидаешь никаких гадостей, но который может в любой момент набросится и проглотить целиком. Я уже почти представил эту картину, но папа вдруг заговорил. Его голос звучал непривычно обеспокоенно и как-то пугающе:
  - А мы сначала даже и не заметили, что ты убежал.
   Папа перестал изучать пол и наконец-таки посмотрел на меня. Я не понял, почему он решил начать разговор именно с этого. Но из-за его слов я на секунду напрягся из-за того, что все, что было - все-таки не сон, а потом представил, как бы было замечательно, если бы родители так и не заметили мое отсутствие. Я понятия не имел, что ему ответить, поэтому просто пожал плечами. Папа нахмурился еще больше. Я даже не думал, что можно сдвинуть брови до такой степени сильно. Он тогда напомнил мне сморщенный засохший изюм.
  - Сынок, - папа снова хлопнул меня по ноге. - Скажи мне, все это из-за того, что мы уделяем тебе слишком мало внимания после того, как родилась Медди?
  Я тогда, видимо, так заметно удивился, что папа увидел это и удивился еще больше меня.
  - А что, разве это не так? - спросил он, надеясь, что я подтвержу его слова. Но я этого делать не собирался. - Ты ведь начал хулиганить после того, как Медди начала ходить. Мама не замечает, но я в некоторых случаях внимательнее ее. Я же вижу, что ты пытаешься привлечь наше внимание любыми способами. И, сынок, - отец пододвинулся ближе ко мне и положил свою тяжелую грубую руку мне на плече. Его очки в это время поблескивали на солнечных лучах, попадающих в комнату сквозь щель между двумя задернутыми шторами. - Мы замечаем тебя и любим так же, как и всегда. Ты наш сын и что бы ты ни делал, каким бы ты ни был, и сколько бы детей у нас после тебя ни родилось, мы всегда будем тебя любить.
   Я кивнул, потому что снова не знал, что ответить. На самом деле ничего такого, что сказал отец, меня не волновало. Наоборот, когда родилась Медди, я облегченно вздохнул, что теперь пилить и доставать будут не одного меня. Что кому-то так же не повезло с мамашей. Обидно думать, что родители и другие взрослые, когда ты пытаешься сделать в кои-то веки свою жизнь немного более разнообразной и сделать что-то сумасшедшее, сразу же вешают клеймо типа "уголовник" и начинают за тебя угадывать твое дальнейшее будущее. Хотя у самих не все в порядке, а они этого не замечают. Нет же, нет. Я хулиганил не из-за Медди и ревности к родителям. Это бред, такое меня даже не волнует. Я никогда не пытался привлечь к себе внимание. Если мне даже его не уделяли, я никогда не переживал на этот счет. Я мирился, не предпринимая никаких сумасбродных действий. Тогда я слетел с катушек лишь потому, что это делали все и я поддался течению. У каждого в этапе взросления происходит какой-нибудь перелом, когда ненавидишь весь мир, или носишь только черное, или тебе вдруг хочется проколоть язык. Мне лишь хотелось сделать что-нибудь, чтобы просто убить больше времени моих серых будней. И я сделал это.
  - Пап, - позвал я, когда отец, просидев рядом со мной молча добрых пятнадцать минут, уже решил уходить. - А почему не пришла мама?
   Отец немного помедлил, а потом, словно нехотя, все же ответил:
  - Она в полном ужасе, считает себя плохой матерью. Когда вчера раздался звонок в дверь среди ночи и наш сосед, участковый Люмьер, принес тебя, спящего в своей рабочей машине, она так разозлилась! Не только на тебя, но и на себя в первую очередь. Что не уследила, а прежде всего, довела до этого.
  - Я просто хотел сделать что-то взрослое, - виновато пропищал я.
  - Знаю, - сказал мне папа. В его глазах, в сумеречной комнате из-за закрытых штор, ярко блестело понимание. - Мне тоже частенько хочется поступить так же. Но с моей стороны взрослым поступком это выглядеть никак не будет
   Последние слова отца мне тогда показались совсем бессмысленными, я совсем не понял, что он хотел до меня донести. Только спустя почти десять лет после того разговора, я все-таки понял. Когда попал примерно в такую же ситуацию, как отец. Мама папу доставала тогда пуще прежнего, а он мирился с этим, уходил в себя, не хотел ничего с этим делать. Я пытаюсь бежать сам от себя, но не знаю, куда, не знаю, зачем. Потому, что я так же без понятия, что еще сделать и как быть, чтобы все, что меня огорчает, прекратилось раз и навсегда. И если я сбегу, это не будет мужественным поступком. Это будет ребячеством. Настоящие сильные люби не жалуются на жизнь, они просто принимают ее такой, какой она есть. Со всеми ее косяками и неприятностями, радостями и горестями, что она преподносит. И это решать, прежде всего, самому, идти лоб в лоб проблеме, а не наматывать сопли на кулак и пытаться уйти от проблемы, сбежав от самого себя. Стоит ли говорить, что после этого разговора я перестал хулиганить?..
   Раньше у родителей скандалы были чуть ли не каждый час. В семье правил жесткий матриархат. Папу видимо тогда это все уже довело до белого коленья, он все чаще задерживался на работе, а когда приходил домой, даже не выходил ужинать вместе с нами, прикрываясь горой работы, которую он брал из офиса на дом. А потом, спустя около полугода, папа решил от нас уйти.
   Я прекрасно помню этот день. Он был осенний, серый, хмурый, совершенно безрадостный. Мне было двенадцать. Папа даже не собрал вещи, видимо решил оставить все и начать жить заново. Или же просто не хотел оставаться в доме лишних несколько часов. Он лишь скинул кучей в небольшой чемодан пару рубашек, брюки, какие-то косметические принадлежности. Нас с Медди тогда отправили по своим комнатам и приказали не высовываться и не подслушивать. Но я все равно приоткрыл дверь и незаметно подглядывал. Самое страшное было, что мама даже не кричала. Она словно вмиг стала какой-то бесцветной, почти прозрачной, будто нематериальной наощупь. Мама молча наблюдала за всеми действиями папы, ходила за ним хвостиком из комнаты в комнату, а я тем временем подглядывал за ними со второго этажа. У Медди была истерика и она рыдала в подушку. Я пытался ее успокоить, но у меня ничего не получалось. Она была просто безутешная, все лицо покрылось красными пятнами, глаза распухли от слез, из носа текло ручьем, что она вытирала рукавом своей малиновой полосатой кофточки. А я почему-то не испытывал ничего по этому поводу. Был спокоен, как тюлень. Я воспринимал это как должное, ведь можно было давно догадаться, что этот день когда-нибудь наступит. Что папа не выдержит постоянного гнета со стороны мамы. Потому, что этого не может выдержать никто. Маму, я, безусловно, люблю. Она замечательная женщина, но просто невыносима.
   Папа уже обулся в коридоре, взял чемодан. Мама стояла в метре от него, облокотившись на стену и все так же смотрела. Я тогда уже вышел из комнаты и уселся на лестнице, просунув голову через перила. Медди чуть успокоилась, и, всхлипывая, сидела рядом, держась за мое предплечье. Он посмотрел на нас извиняющимся взглядом, а потом развернулся и открыл дверь. Отец тогда уже почти переступил порог на свободу, как я в ту ночь, но вдруг в полушаге остановился. Он стоял на одной ноге с полминуты, а я все ждал, когда он потеряет равновесие и упадет или все-таки сделает этот шаг вперед. Или же бросит чемодан, сделает шаг назад и закроет дверь. Но он не сделал ничего из того, что я ожидал. Он приставил ногу к другой и что-то пробубнил. А потом я расслышал, что это он так поет. Неуверенные ноты, спетые совсем мимо и дрожащим голосом. Он не попадал ни в одну ноту, хотя я прекрасно знал, что у отца отличный музыкальный слух. Но даже с всякими недочетами, все это производило грандиозное впечатление. Это была старая добрая песня Элвиса Прэсли - Моя любовь. Именно после того момента эта песня для меня значит что-то большее, чем просто стихи и мотив.
  
   "О, моя любовь, моя дорогая
   Я жажду твоих прикосновений,
   Долгое время в одиночестве,
   А время движется так медленно,
   Но время может многое изменить.
   Ты все еще моя?
   Мне нужна твоя любовь,
   Мне нужна твоя любовь.
   Бог приведет тебя ко мне..."
  
   Он пел робко, не оборачиваясь, а мама в это время застыла, как статуя. Слезы градом потекли по ее щекам, а потом она начала подпевать. И тогда у меня, честно говоря, прошел мороз по коже. А потом папа обернулся, поставил чемодан, не прекращая петь, подошел к маме и взял ее, трясущиеся от истерики, руки, в свои. И они запели во весь голос, захлебываясь от слез, и я едва ли сам не подавился от нарастающего кома в горле. Он, видимо, тогда не ушел только из-за того, что вспомнил, что говори мне в тот день. Его уход был бы детским поступком, а не решением проблемы. Ведь проблемы появляются для испытаний на прочность, и они для того, чтобы их решать. Папа не совершил свою глупость, а разрешил ее и последние шесть лет родители живут, понимая и поддерживая характеры друг друга, и стараются не вспоминать тот день, как страшный сон.
  
  
  
   Глава четвертая "Счастье за поворотом"
  
  
   На часах 2:15, а я все еще не могу уснуть, хотя невыносимо устал в дороге и был уверен, что как только коснусь подушки, сразу же без памяти вырублюсь. Но, увы, я битый час лежу и ни о чем не думаю, все пытаюсь уснуть, но мне никак не спится. Поэтому я тупо смотрю в потолок и считаю приклеенные туда звездочки, знакомые мне еще с детства. Я постоянно пополняю их количество, потому что мне всегда хотелось иметь свое собственное звездное небо, и мне всегда казалось, что звезд на моем потолке слишком мало этого. А сейчас я насчитал тысячу и двенадцать флуоресцентных звезд различных форм и размеров и даже присвистнул от конечного результата. Наверное, я раньше только и тратил все карманные деньги на покупку новых наборов. А с виду и не скажешь, что звезд так много. На потолке они разбросаны в разные места, в разные созвездия, из-за этого кажется, что их гораздо меньше, чем есть на самом деле.
   Сначала звезды меня забавляют, но потом так же надоедают, как и все остальное. И у меня появляется знакомое чувство. Предвкушение чего-то сумасшедшего. И я отдаюсь ему, решив совершить самое первое, что приходит ко мне в голову. Я снова хочу ощутить тот вкус свободы, который впервые попробовал в девять лет.
   Я наконец-таки отрываю взгляд от потолка, хватаю толстовку с глубоким капюшоном и зарываюсь в нее полностью, а затем иду на выход из комнаты, но только хочу дернуть дверь на себя, как вдруг останавливаюсь, до конца не прокрутив дверную ручку. Сейчас все не так. Мне восемнадцать. Мама не скажет ни слова, если я захочу погулять ночью. Она даже не позвонит, если я исчезну на пару дней, потому что она привыкла к этому. Когда мы сбегали с друзьями, я никогда не шифровался, не убегал тайком. Я непринужденно, чтобы не вызвать никаких подозрений, просто будто уходил гулять, перед этим выбросив из окна своей комнаты сумку с парочкой самых нужных вещей в дороге. И это уже не был тот бесполезный набор барахла, что я собрал впервые.
   Сейчас я понимаю, что банальный уход делу не поможет, мне нужно что-то более интересное. Я недолго думаю об этом, так как идея приходит спонтанно, но очень кстати. Я подхожу к окну, толкаю до того приоткрытую раму вверх до конца и высовываюсь из окна, чтобы оценить ситуацию. Оу. Никогда не думал, что второй этаж - это так высоко. Я чуть ли не каждый день смотрел из окна, но только, когда собрался из него вылезать, понял, что высоковато забрался. Дом у нас обычный, но выше всех остальных типовых домов по соседству. Это все из-за высоких потолков на первом этаже. Поэтому, мой второй этаж по высоте где-то как обычный третий или даже чуть выше. А внизу, на газоне, мама еще высадила кактусы, а папа приволок какие-то доски для будущей беседки, которые решили свалить прямо у меня под окнами. Короче, если я вдруг сделаю что-то не так и оступлюсь, госпитализация обеспечена. Стоит ли упоминать, что я невероятно криворукий к тому же? Повезло же Медди! Окна ее комнаты находятся прямо над навесом веранды, а моя комната с задней стороны дома, где и ухватиться-то не за что. Я совершал кучу глупостей, побывал, наверное, на каждом дереве в своем районе, облазал все стройки и разрушенные здания, но, стыдно признать, из окна я вылезаю впервые. Я плюю на то, что, возможно, убьюсь, и засовываюсь обратно в комнату, а затем перекидываю правую ногу через подоконник и сажусь на него, как наездник. Нащупав ногой небольшой выступ декоративной арки, которой украшен выход на задний двор, я крепко наступаю на него и перекидываю вторую ногу. Выступ этот всего сантиметров двадцать в ширину и какой-то хилый, поэтому я хочу по быстрее закончить это дело и наконец-то ступить на твердую землю. Я как крабик отхожу по этой арке немного влево, чтобы если что, не влететь в доски. Кактусы мне не так страшны. Я на дрожащих ногах еле-еле присаживаюсь на корточки, вцепившись мертвой хваткой в подоконник, и опускаю одну ногу вниз. Не знаю, о чем я думал, когда решил, что смогу так сделать. Я же не человек-паук все-таки. Поэтому, моя вторая нога начинает скользить по выступу и отправляется туда же, а я остаюсь висеть на одних руках, не представляя, что делать дальше. С пару секунд поразмыслив, пока пальцам не стало больно, я решаю, что смогу ухитриться и, отпустив руки, в полете зацепиться за этот крошечный ободок арки, а дальше спрыгнуть будет уже не так страшно и высоко. И я пробую воплотить свой план в жизнь. Я каким-то образом ухитряюсь схватиться за выступ, от напряжения широко растопырив ноги и уперев их в дверь, но понимаю, что планировщик из меня никудышный, когда левая нога видимо, уходит слишком далеко вбок и гулко ударяется об окно. Во власти адреналина этот звук мне кажется невероятно громким и я сам же его пугаюсь, а руки мои тем временем соскакивают с края выступа и я лечу вниз, в объятья газона. Я приземляюсь на ноги, но, только успев обрадоваться, что не угодил в доски, теряю равновесие и заваливаюсь на спину, попадая головой прямо в промежуток между двумя громадными кактусами.
  Я с полминуты прихожу в себя после падения, все так же находясь между кактусами, как между двух зол. Вкруг меня клубится пыль, которую я поднял своим двухметровым упавшим телом. Она попадает в глаза и в нос, от чего я начинаю то чихать, то кашлять, рискуя этим разбудить домашних. Сердце до сих пор колотится как сумасшедшее, но дыхание, сбившееся после дозы адреналина и резкого удара об землю, потихоньку восстанавливается. Я встаю, кости в спине отдают хрустом, отряхиваю одежду и оцениваю ситуацию, а именно высоту, с которой летел и участок, на который благополучно приземлился. Да я чертов счастливчик! Я вполне мог свернуть себе шею или упасть ребрами о ступеньки или доски, а то и хуже, задницей о кактус. Но ничего из этого со мной не произошло. Хотя, было бы весело выдергивать из себя иголки.
  Я прохожу через маленький садик и выхожу через заднюю калитку, прокрадываюсь мимо соседнего дома на следующую улицу и иду из родного Фэрмаунт в направлении Запад Энд, прямо как в детстве, потому что не знаю, куда хочу отправиться в этот раз. Я очень быстрым шагом, почти бегом, преодолеваю весь жилой поселок Запад Энд и останавливаюсь у Уиллоу Парк, чтобы перевести дыхание. С успехом я одолел довольно таки большое расстояние между Фэрмаунтом и Уиллоу Парком меньше, чем за час и остался горд собой. Но ужасно устал. Не знаю, куда я так тороплюсь, но медленным прогулочным шагом мне идти совершенно не нравится. Я шарю в карманах, в поисках денег и отправляюсь в ближайший магазин, чтобы купить воды. Когда я выхожу из него, выпив литр газировки залпом, мне на глаза попадается такси. Я вдруг понимаю, что хочу поехать куда-нибудь. Бросаю бутылку в урну, открываю дверцу, сажусь на заднее сидение, называю первый попавшийся адрес и трогаюсь с места.
  
  
   ***
  
   Таксист привозит меня в район Дантаун Дартмут. Я попросил доставить меня сюда потому, что знаю, что здесь сегодня, в это самое время проходит вечеринка на дому у моего знакомого, Лиама Миннелли, в честь его восемнадцатилетия, и я пару дней назад получил Е-мэйл с приглашением. Но в связи со всякой чепухой, свалившейся на мою голову, я совершенно забыл об этом.
   Я расплачиваюсь с таксистом и нехотя вылезаю из салона такси. Из дома Лиама доносится музыка, вокруг припаркованы десятки машин. Да, все хотят попасть на тусовку к Лиаму, потому что он действительно мастер закатывать вечеринки. Пока я еще не встречал никого другого, кто умел бы делать это лучше него. Когда я уже подхожу к крыльцу, меня вдруг охватывает чувство, что я делаю не то, что хочу. Что я сбежал из дома не ради того, чтобы провести остаток ночи с пьяными, неадекватными и обрыганными людьми. Я тут же разворачиваюсь на пятках и стремглав ухожу, успевая вовремя скрыться за чьим-то минивэном, когда входная дверь дома Лиама открывается и на крыльце появляются Джекс и Полли. Они идут в обнимочку в противоположную от меня сторону улицы, где припаркована Мазда Джексона. Садятся в него, мотор заводится, и они уезжают в неизвестном мне направлении. Я все еще стою за минивэном, глядя вслед уезжающей машине и радуюсь, что вовремя смотался оттуда и не встретился с ними лицом к лицу.
   Я довольно долго плетусь по Ньюкастл-стрит, потом перехожу на Плэзант-стрит и иду вдоль этой улицы, оживленно смотря по сторонам. Мне здесь нравится. Особенно нравится то, что здесь почти никого нет в это время суток, машины ездят редко, да и в целом, улица довольно уютная. Я уже хочу разворачиваться обратно и пойти к побережью, но вдруг мне на глаза попадается билборд у магазина, который мгновенно делает меня счастливее и увереннее процентов на семьдесят. На билборде изображен цветок из всех оттенков радуги. Он словно разбрызган по холсту бесформенными кляксами, которые сливаются воедино и становятся настоящим произведением искусства. Прямо как картины моей новой белокурой знакомой, которые я видел в тот день в больнице. В правом нижнем углу холста наискосок курсивом написано: "Счастье рядом. Нужно просто вовремя повернуть. Брачное агентство "Вдвоем", 270 Плэзант-стрит, прямо за поворотом ;". Это вызывает у меня улыбку и я по инерции иду прямо, смотря по сторонам, чтобы хоть знать, где это агентство расположено (а вдруг кому-нибудь из знакомых пригодится?). Когда я достигаю нужного поворота, я поднимаю глаза вверх, и никакое агентство меня уже не интересует. "Счастье за поворотом". Эта фраза для меня кажется явным знаком судьбы, когда я вижу за нужным поворотом кроме брачного агентства еще и Дартмутский Госпиталь. Улыбка берет шефство над моим лицом, и я уже не иду, я почти бегу, еще до конца не продумав, как осуществлю задуманное.
  
  
   ***
  
  
   Лифт везет меня на нужный этаж госпиталя. В это время я продумываю план, как незаметно пробраться в стационар и отыскать палату Эйприл. Лишь бы только не наткнуться ни на кого из медперсонала. А тем более, на Джо, Лари или Оуэнса. Первых двоих я вряд ли встречу, а вот Оуэнс вполне может сейчас быть на дежурстве.
   На часах уже половина пятого утра и только я один такой идиот, пришедший навестить девушку среди ночи. Эйприл, должно быть, сейчас спит и будет ужасно бесится, что я приперся ни свет ни заря. Но она единственный человек, которого я сейчас безумно хочу увидеть, и я попытаюсь сделать для этого все возможное и невозможное.
   Зеркальные двери лифта отворяются, и я вхожу в травматологическое отделение. Комната ожидания абсолютно пустая, и даже на вахте никого нет. Ну конечно, никто ведь не ожидает, что какой-нибудь негодяй вроде меня сумеет перехитрить вахту при входе и обманом проберется сюда. Все разошлись кто отдыхать, кто чаи гонять, кто еще куда. А мне это только на руку. Только я хочу поскорее пройти в стационар, как вдруг вижу в дальнем конце коридора слева двух медсестер. Они о чем-то оживленно беседуют и абсолютно не смотрят в мою сторону. Я шустро забегаю за автомат с кофе и плотно приживаюсь к стенке и даже задерживаю дыхание, чтобы уж точно не привлечь никакого внимания в свою сторону. Медсестры не идут в сторону, где сижу в засаде я, а быстро проходят к лифту и уезжают вниз. Я снова начинаю дышать, отлипаю от стенки и не теряя ни минуты на носочках бегу в стационар искать дверь с нужным номером. Помня, куда ходил в прошлый раз, я моментально ориентируюсь и нахожу ее. Вот она, дверь под номером 1011. Я без резких движений жму ручку вниз и захожу в полумрак палаты, аккуратно закрывая дверь за собой. В это время мимо двери проходит кто-то, громко топая, а я облегченно вздыхаю, что не попался и пытаюсь привыкнуть к темноте.
   Как только глаза привыкают, и среди множества теней комнаты я вижу кровать, меня, как и в прошлый раз, словно охватывает судорога. Я стою у двери, не зная, что делать дальше и чувствую себя полным ослом, а свой поступок полным кретинизмом. Я, не снимая капюшона, засовываю руки в толстовку и подхожу к изножью кровати. Эйприл лежит в позе эмбриона, нежно обняв скомканный плед, словно любимую игрушку. Ее бледная кожа, нетронутая летним знойным солнцем, переливается перламутром в лунном свете. Белоснежные волосы каскадом рассыпались по подушке. Она сопит в две дырочки так неслышно, что, кажется, будто она и вовсе не дышит. Весь ее вид - сплошное умиротворение, бальзам на душу, для такого комка нервоза, как я.
   Я заворожено гляжу на нее, не в силах отвести взгляда. Наощупь нахожу стул и присаживаюсь, все так же рассматривая ее, находя в ней с каждой секундой что-то новое и прекрасное. Интересно, я один такое испытываю, когда нахожусь с ней рядом? И каждый ли мой визит к ней будет оказывать на меня такое воздействие? Если да, я готов приходить сюда каждый день по несколько раз. Я хочу, чтобы Эйприл стала моим лекарством.
   Не знаю, сколько времени я не свожу глаз с ее дивного облика, как веки моим наливаются свинцом. Я усаживаюсь на стуле как можно комфортнее и не замечаю, как засыпаю.
  
   ***
  
   Резко дергаюсь во сне, и от этого стул качается назад, и я просыпаюсь, пытаясь удержать равновесие. Моя спина от стула затекла и ужасно болит шея. Я тру кулаками глаза как маленький ребенок, а потом широко, словно гиппопотам, зеваю. Странно, но в таком неудобном положении я выспался куда лучше, чем обычно высыпаюсь в удобствах.
   Слабый солнечный свет уже освещает палату. Я лезу в карман за телефоном. Время 6:43 и мне уже пора уходить. Эйприл все еще спит, уже изменив положение. Теперь она лежит на левом боку, спиной ко мне и я отлично вижу ее загипсованную правую руку. Девственно белый бинт ее гипса мне кажется слишком уж ослепительно-белым и неинтересным. И я решаю немедленно придать ему более приятный вид. Я шарю по карманам в поисках маркера или чего-нибудь вроде этого, но, увы, ничего не нахожу. Тогда я осматриваю палату. Ничего похожего на маркер не вижу, зато в левом углу у окна замечаю тот самый громадный мольберт и несколько баночек краски. Я встаю и как мышка прокрадываюсь к нему. Нахожу кисточку, макаю ее в стоящую на подоконнике баночку с водой, затем беру пузырек краски синего и белого цвета, смешиваю их до небесной голубизны, как цвет глаз Эйприл, и иду обратно к кровати. Я подхожу к Эйприл с другой стороны и теперь я вижу не только ее спину и загипсованную руку, но и ее лицо. Оно прикрыто волосами, от вдохов и выдохов одна из ее белокурых прядей, падающая на губы, едва уловимо колышется. Левая щека девушки по-детски смешно прижалась к подушке, от чего ее рот приоткрылся, а губы смешно смялись. Как можно аккуратнее, чтобы не потревожить ее сон, прикасаюсь кисточкой к гипсовой повязке и пишу настолько разборчиво, насколько могу сделать это с помощью кисти: "Спасибо. Я наконец-таки правильно повернул". Я не надеюсь и даже не хочу, чтобы она понимала смысл этих слов. Просто делаю то, что считаю нужным, кладу кисточку на место и ухожу за пределы палаты, совершенно не жалея, что провел эту ночь таким образом.
  Только покинув здание больницы, я сразу теряю то все спокойствие, что обрел наедине с Эйприл. Но во мне все равно остается что-то небывало мощное, сильное, что заряжает меня изнутри. И, пока и это ощущение от меня никуда не сбежало, я решаю сделать то, что всегда хотел. Все же надо раз и навсегда расставить все точки над "i".
  Я выхожу к дороге и голосую. У моих ног тот час тормозит такси. Я называю адрес дома Полли и еду навстречу концу всего, что было раньше.
  ***
  Я стучу как сумасшедший во входную дверь. Сад, крыльцо, зеленая дверь, будто оббитая ветром и опаленная солнцем. Все то, что вчера я увидел на тех фотографиях на странице Полли. Она выглядела такой счастливой. По сравнению с Полли я сейчас выгляжу, наверное, как кусок асфальта или чего похуже, что не может испытать ни одно приятное чувство, потому что невыносимо давит груз недосказанности.
  - Да черт подери, - с этими словами дверь открывается и на пороге, к моему счастью, появляется именно Полли. Она выглядит, как и все рано разбуженные люди: золотистые волосы торчком, ни грамма макияжа, на лице примятый след от подушки. Но она все равно выглядит лучше всех женщин, которых мне приходилось встречать. Видя меня на пороге, она заметно удивляется. Она застывает с приоткрытым ртом, из которого, кажется, вот-вот изойдет еще несколько слов, но нет. Полли молча открывает дверь шире, приглашая меня войти. Я делаю шаг через порог и с этим шагом будто теряю рассудок. Я понимаю, что если не сейчас, то уже никогда. Хватит тянуть, хватит надеяться. Надо все решить или избавиться раз и навсегда. Я хватаю в руки ее лицо и целую. Сначала она не отвечает на поцелуй, и я даже больше, чем уверен, первые пару секунд она держит глаза открытыми, словно блюдца, а потом вдруг она размякает и позволяет себя поцеловать глубже и увереннее. Мы сливаемся в страстном поцелуе, наши зубы сначала звонко лязгают друг о друга, но потом напор исчезает и перерастает в нечто плавное и приятное. Полли юркает руками мне под футболку. Я вздрагиваю от прикосновений ее ледяных ладоней, но не отстраняюсь. Я стараюсь не думать ни о чем: есть ли в доме кто-нибудь еще, хочет ли она этого на самом деле или делает одолжение, узнает ли Джексон или как ему сказать, и правильно ли мы поступаем, в конце концов. Я понимаю, какую глупость мы делаем только тогда, когда мы уже лежим полуголые на ковре у камина в гостиной. На Полли не осталось ничего, кроме полупрозрачной маечки и трусиков, а я нависаю над ней в одних боксерах не первой свежести.
  Я прерываю длительный поцелуй и, запыхавшись, произношу:
  - Ты не будешь потом жалеть?
  - Я жалею, что не сделала этого раньше, - она целует меня и тянет обратно на пол, но я упираюсь руками, сопротивляюсь.
  - Постой, - говорю я. - А что потом?
  - Ну...- протягивает задумчиво она, - я же надеюсь, что ты ничего не расскажешь Джексону? - уже игриво произносит Полли и снова пытается уложить меня на пол.
  - И все? - я крайне изумлен. - А то, что ты готова переспать со мной, ничего не значит?
  - Считай, что я делаю дружеское одолжение, - мурлыкает подруга мне в шею и снова тянет на пол.
  Возможно, вы посчитаете меня нерешительным тюфяком, ссыклом, бабой или кем угодно, но я просто не смог. Я не захотел так, я читаю это неправильным. Потому, что, как бы я не хотел, я не последний козел и поступить так по отношению к лучшему другу не могу. Я и так теряю Полли, но потерять еще и Джексона я не хочу. И, тем более, идти на поводу у девушки, какая бы она хорошая и любимая не была, я не собираюсь.
  Я с полминуты смотрю ей точно, попутно собираю в кучу свое барахло. В глазах Полли за это время настроение меняется с небывалой скоростью от замешательства к разочарованию. А мне становится до жути противно и хочется убраться отсюда как можно скорее.
  -Ты изменился, - потерянно и очень тихо произносит девушка, в то время как я уже стою в джинсах и натягиваю футболку. - Раньше ты бы не бросил меня в постели.
  Я поднимаю левую бровь.
  - Просто раньше я был влюбленным болваном и не замечал ничего. А сейчас прекрасно вижу твою двуличность. Ведь ее величество Полли что хочет - всегда получает, так? А тут уж извольте.
  Я наклоняюсь за толстовкой, и, прежде чем ее взять, изгибаюсь в театральном поклоне. Затем, оставив Полли в полном недоумении, разворачиваюсь на пятках и ухожу.
  Странное дело эти чувства. Так давно мечтал о ней, а когда осталось сделать один маленький шаг - я отказался. И, честно сказать, ни капли не жалею. Потому что я ничего не почувствовал, когда прикоснулся к ее губам. Может быть, я накрутил себе и наивно верил, что это должно быть для меня словно взрыв атомной бомбы. Но у меня не было даже маленького взрыва. Даже самого крошечного микро-взрыва, который бывает в природе.
  И еще: я так и не сказал, что люблю ее.
  ***
  От дома Полли до моего дома меньше, чем квартал. Я иду прогулочным шагом в отличие от прошлой ночи. Сейчас мне некуда спешить. В животе невыносимо урчит. Конечно, ведь последний раз я ел еще в Милл Вилидж. Но как только я думаю о еде, меня почему-то начинает мутить. Спокойствие давно покинуло меня, и я снова нахожусь в небывалом волнении, будто через пару минут у меня экзамен, учебник по которому я даже не удосужился открыть.
  Я не понимаю, как я мог быть таким идиотом? Я всегда знал, что Полли эгоцентричная, избалованная, требовательная девушка, но никогда бы не подумал, что она применит это в таком амплуа. Она пыталась использовать меня ради плотских утех. Кому это понравится? Да, конечно же, никому. Никто не захочет быть одноразовым, использованным для доказательства неизвестно чего и неизвестно кому. А может быть, стоило остаться, сделать то, что собирался и уйти? По крайней мере, я бы чувствовал себя мужиком больше, чем сейчас. Но, в то же время, меня бы съедала совесть из-за Джексона. Если бы я все-таки переспал с Полли, этот поступок можно было бы считать предательством нашей многолетней дружбы с ним. Насчет Полли я бы так не сказал. Не так уж мы и дружили.
  Я иду и просто схожу с ума из-за этой кучи противоречивых мыслей в голове, когда вдруг твердо решаю, что нужно поговорить об этом ни с кем другим, как с Джексоном. Я не хочу, чтобы совесть и дальше грызла меня за неудавшуюся попытку, и вообще, просто за мысли о том, что ему принадлежит.
  До дома остается не больше тридцати метров. Я на ходу достаю телефон двумя пальцами из узкого кармана, только хочу позвонить Джексону, как телефон начинает жужжать: мне пришла смс. Номер незнаком и я даже не задумываюсь, кто это может быть, пока мой медленно соображающий сотовый открывает текст сообщения. Когда же короткое содержание смс появляется на экране, я останавливаюсь посреди тротуара как вкопанный, не сводя глаз с него.
  ***
  После аварии уже прошло больше, чем две недели. Все это время сон словно обиделся на меня, ушел и не хочет возвращаться. Я не могу поспать больше четырех часов, не проснувшись от очередного кошмара. Как только я закрываю глаза, картины того рокового дня повторяются вновь и вновь, принося те же чувства, которые я стараюсь утопить. Мне снится кровь, оглушительные крики; от них хочется бить себя по голове, что есть мочи. Все это настолько реально, словно я присутствую в этом кошмаре, словно я - часть него. Потому что так и есть. Я там была, я присутствовала, я видела все своими глазами. Видела, как погибает моя семья, как за лобовым стеклом, словно в центрифуге, вращаются верхушки деревьев, асфальт и небо. Я помню все и не помню ничего. От этого внутри меня словно рвутся нити, которые связывают меня с моим прошлым. Я должна горевать о случившемся, я хочу этого, но не могу. Как можно плакать за кем-то, кого даже не знаешь? Громко сказано "не знаешь", но я ведь действительно не знаю теперь. Я не знаю, как выглядела моя мать, понятия не имею, чем занимался мой отец, мне ни за что не отгадать любимый мультфильм брата. Связь с прошлым окончательно потеряна, но эти нити продолжают держать меня с ним вплотную, словно толстые канаты, связывающие меня с огромным десятитонным булыжником, который сдвинуть никому не под силу. Никаким психоаналитикам, которых бабушка одного за другим присылает ко мне. Я ее понимаю, она хочет помочь. Но спросила бы сначала: нужно ли мне это? Хочу ли я избавиться от этого мертвого груза? И мой ответ: да, конечно, хочу. Но я не думаю, что вмешательство посторонних равнодушных ко мне людей поможет хоть чем-то. Когда психоаналитики приходят, я просто закрываюсь в себе, ограничиваюсь короткими фразами и никогда не показываю чувств. Они хором кричат: "Поплачь! Тебе станет легче!". А толку-то. Нифига не изменится, слезы ничего не решат. Они не вернут мне меня прежнюю, не расскажут о прошлом.
  Мне постоянно кажется, что за мной кто-то следит, наблюдает за каждым моим движением. Но я прекрасно знаю, что это исключено. У меня одноместная палата, я на третьем этаже, жалюзи на окнах все время опущены. Врачи сказали, что это последствия удара головой и шока. Но мне кажется, что здесь что-то другое. Потому, что я точно знаю, что такое бывало и раньше. Откуда знаю - черт его, но я в этом уверена на все сто. А сегодня это чувство преследования обострилось как никогда.
  Я подрываюсь во сне, как будто меня ошпарило кипятком, от того, что чувствую чье-то присутствие. Но, когда осматриваюсь - в моей палате, как и всегда, кроме больничной мебели и мольберта ничего не находится. Честно сказать, я даже расстроилась, потому что, где-то в глубине души мне хочется, чтобы это было. Я хочу чувствовать чье-то присутствие. Ни врачей, ни бабушки. Мне нужен друг, которому я смогу рассказать то, что не могу рассказать никому на свете. И на подсознательном уровне припоминаю, что в прошлой жизни в этом плане я была совершенно одинока. Потом, осмотревшись, я чувствую едва уловимый запах сигарет и мужского одеколона. Здесь точно кто-то был. Я, как маленький сыщик, поднимаюсь на ноги и решаю обойти всю палату в поисках улик. И я их нахожу: стул у моей койки стоит не так, как когда я ложилась спать, и еще теплый, тюбики с синей и белой краской лежат отдельно от остальных. А потом, когда моя загипсованная рука, словно подавая знак, начинает чесаться так, что у меня чуть глаза на лоб не вылезают, я вижу ЭТО. Я едва успеваю нащупать здоровой рукой край койки, чтобы присесть и не упасть от волнения. "Спасибо. Я наконец-таки правильно повернул". Первые несколько секунд я даже не моргаю, так велико мое удивление. Да и сама фраза была мне совершенно непонятна, и, поначалу даже кажется мне угрожением. Видимо, я сильно заостряла внимание на слежке непонятно кого за мной, что просто помешалась на этой теме. Но в этот момент я не сомневаюсь, что мои домыслы - просто глупость. Потому что я сразу поняла, кто это (хотя, признаться честно, мне бы хотелось иметь несколько вариантов, а не один-единственный). Размашистый почерк и неаккуратное написание напомнили мне об одном человеке, которого я не сразу восприняла как человека, с которым хочу иметь дело. "Это ведь он, тот самый, высоченный несуразный парень, ввалившийся ко мне в палату, словно куча острых локтей и коленок! Как его зовут? Сэм? Или Том?..", - мысленно ликую я, но тут же расстраиваюсь. После катастрофы у меня возникли небольшие проблемы с запоминанием таких простых вещей, как имена, названия предметов окружения, еды и прочего.
  Я снова встаю на ноги. Шов чуть ниже колена начинает ныть, и мне становится больно стоять, но я все равно, тихонько шаркая, подхожу к окну и упираюсь животом о подоконник. Раздвинув пальцем щель между полосками жалюзи, я выглядываю в окно. Еще неяркое солнце освещает больничный двор. День прекрасный: чистое голубое небо, птички поют и все такое. Внизу паркуются машины; медперсонал приезжает на работу. В общем, там, на два этажа ниже, суетится обыкновенная жизнь, которая минует меня по моему же желанию. Вскоре смотреть на все это мне становится неудобно через жалюзи. Я поднимаю их, и солнечные лучи ярким потоком льются в мою палату через увеличенные промежутки в жалюзи, и она становится похожа на огромного угловатого тигра. Я хихикаю, потому что вспомнила, что люблю тигров! Мне тот час хочется обнять полосатую стену, но нога болит слишком сильно, чтобы делать лишние шаги. Поэтому, я снова обращаюсь к окну и продолжаю рассматривать мир вокруг. Лужайки, аллеи, дороги, столбы, билборды, дома... Билборд. Я цепляюсь левой рукой за подоконник так, что костяшки мигом белеют и ногтям становится немного больно. Я все смотрю на красочный билборд, который прекрасно виден из моего окна, и все не могу понять, что меня так зацепило. По мне словно проходит невероятно сильный разряд тока от пальцев на ногах до кончиков волос, потому что меня осеняет. Тим. Вот его имя. И внутри меня после этого воспоминания закрадывается странное чувство, что такое уже было. Я когда-то вот так уже стояла у окна больницы и думала о парне, имя которого состоит из трех букв. Но это был не Тим, и я уже не та прежняя Я.
  Забыв о травме ноги, я подбегаю к койке, поднимаю подушку и достаю оттуда сотовый. Время 7:13, еще так рано! Но, бабушка, должно быть, уже здесь или на полпути сюда. Она каждый божий день приезжает навестить меня, сидит со мной и просто смотрит на меня, будто я какая-то достопримечательность или картина в музее. Не сказала бы, что меня это сильно раздражает, но, когда очень хочется побыть одной, это очень напрягает. Не удивлюсь, если моя мания преследования обострится из-за нее. Но хуже всего, что она просто ВЕЗДЕ. Бабушка присутствует при каждом моем разговоре с врачом, на каждом приеме пищи, при процедурах (что меня ужасно смущает) и чуть ли не дует - извиняюсь - мне в задницу.
  Если быть откровенной, то бабушка с первого взгляда мне не очень понравилась. Странная полноватая женщина средних лет с темными волнистыми волосами чуть ниже плеч, слишком худыми руками и узкими плечами для ее телосложения, впалыми щеками и поджатыми губами. Ее ногти длинные и постоянно накрашены бордовым лаком, точно так же и губы. Я ни разу не видела ее в обычной будничной одежде, ибо она меняет строгий костюм, состоящий из юбки по колено и пиджака на такие же, только другого цвета и фасона. А эти ее офисные наряды только подчеркивают ее вечно серьезный и недовольный вид. И еще: мне ужасно не нравится ее запах. Не в том смысле, что она как-то невкусно пахнет. В этом плане у нее все в порядке, просто она пахнет дорого, современно, высокомерно. Включая все это в себя, она просто не может быть бабушкой. У меня не поворачивается язык назвать ее таковой. Потому что, при всем при том, она прекрасно подошла бы на пост королевы Великобритании. И я больше чем уверена: она просто рождена для этого.
  Только я собираюсь набрать ее номер, как дверь в палату, шурша, открывается, и бабушка появляется передо мной.
  - А я только хотела звонить, - бормочу я, слегка улыбаясь, и салютую ей телефоном. Она тоже улыбается мне и подходит ближе, ставит сумку на стул, где некоторое время назад сидел мой загадочный посетитель. Я внимательно смотрю на ее сумку и стул, представляя, как совсем недавно здесь был Тим. Бабушка тем временем целует меня в лоб своими накрашенными губищами.
  - Ну, как ты, мой зайчик? Ты выглядишь лучше, чем вчера. Синяки не такие яркие и ранки почти затянулись, - говорит она сладко и проводит большим пальцем по глубоким ссадинам на моем лбу, затянувшихся корочкой.
  "Ты выглядишь лучше, чем вчера", - она прекрасно понимает, что я знаю, что это не так. Все мое лицо покрыто царапинами и ссадинами поверх гематом, коричнево-фиолетовые круги под глазами не проходят, и стать лучше за несколько часов ее отсутствия стать не могло никак. Зачем давать какие-то ложные надежды? Ведь я подойду к зеркалу и пойму, что ничего не изменилось. Я как страдала забвением, так и страдаю. Я как была похожа на мертвяка, так и осталась им. А ведь правда же, я - мертвяк! Я должна была умереть, у меня были на это все шансы, но этого не произошло. Я живая, но чувствую себя им. Словно я долго была мертва, а потом меня воскресили и сделали зомби, который пытается оклематься от продолжительного "сна", но никак не поймет, что произошло вокруг в новом мире, к которому он не имеет никакого отношения.
  - Правда? Значит, совсем чуть-чуть, и я снова буду похожа на человека.
  Бабушка грустно улыбается в ответ и поправляет подушку. Она делает это в не зависимости от надобности. Будто бы так просто принято и все. Затем осматривает меня с головы до ног и задерживается на гипсовой повязке.
  - Это что за дрянь? - скрипит она, косясь на послание на руке, будто по ней ползает целая куча тараканов.
  - Это так, просто... - телефон выскальзывает из руки и падает на пол, я наклоняюсь за ним, и вдруг: - Ай! - кричу я и хватаюсь за забинтованную рану на ноге. Бабушка в суете подбегает ко мне и заграждает собой весь свежий воздух. Она просто бесполезно трясется вокруг меня и машет руками, то и дело, ойкая, - Позовите...кхм, - я все никак не могу привыкнуть, что мне не нужно обращаться к ней официально. -...Позови кого-нибудь, - исправляюсь, и бабушка тут же вылетает из палаты.
  Отлично сработано!
  Я едва успеваю улечься поудобнее и снова войти в образ, когда бабушка возвращается с доктором Оуэнсом. Как-то странно, что она не привела с собой целую ораву врачей. И еще страннее то, что Оуэнс, как не позовешь, постоянно на смене. Он что, живет здесь?
  Оуэнс, встревоженный, подскакивает ко мне и нависает над ногой. Бабушка, чтобы не загораживать свет от окна, замирает у двери. Оуэнс крутит-вертит мою ногу и не может понять, в чем дело. Конечно, я ведь божественная актриса! Он поворачивает на меня голову, его лицо очень строгое и серьезное. Мое ничуть ему не уступает. "На-до по-го-во-рить", - говорю одними губами максимально разборчиво. Оуэнс не теряет свою серьезность, и я уже думаю, что мой план не проканает, но он подмигивает, расправляется и, оставаясь в том же настроении, обращается к бабушке:
  - Прошу Вас покинуть палату.
  Бабушка сначала хочет что-то возразить, но открыв рот, тут же его закрывает и уходит. Она прекрасно знает, что я стесняюсь и ужасно не люблю ее присутствия на таких неприятных процедурах.
  Я облегченно выдыхаю и подтягиваюсь на руках, чтобы принять сидячее положение. Оуэнс садится в ногах койки. Он наконец-таки перестает быть серьезным и становится тем самым забавным старикашкой, каким я привыкла его видеть.
  - Что ты уже задумала, хитрюга?
  - Ничего такого. Просто, если бы я сказала об этом ей, - я киваю в сторону закрытой двери, - то она не стала бы меня слушать.
  - Ну, не говори так. Твоя бабушка - благоразумная и справедливая женщина. Я думаю, у тебя сложилось ошибочное мнение о ней, - он улыбается и вокруг его глаз появляется множество лучезарных морщинок.
  - Взгляните, - я подаюсь вперед и протягиваю ему бедную травмированную ручку. Оуэнс щурится и достает из нагрудного кармана очки. Он долго смотрит на надпись, у меня даже уже устает рука, когда он, наконец-таки, снова смотрит на меня.
  - Неужели ты думаешь, что это сделал я? - глаза доктора через очки кажутся невероятно огромными. - У меня жена и дети в два раза старше тебя...
  - Вы чего?! - восклицаю я и тут же затыкаюсь. Бабушка точно подслушивает у двери, поэтому нужно говорить как можно тише. - Я ничего такого не думала. У меня есть подозреваемый, и это далеко не Вы.
  Оуэнс заметно расслабляется в плечах.
  - И кто он? - кажется, ему действительно интересно.
  - Помните... - я опять путаюсь в именах. Мне хочется назвать его Томом, но я себя контролирую. - ...Тима?
  Оуэнс сдвигает свои поседевшие кустистые брови. А затем кивает.
  - Так вот, я на сто процентов, даже нет, на сто двадцать девять процентов уверена, что это он.
  - Ах вот оно что! - он улыбается глазами. - И что же в этом деле ты хочешь от меня?
  - Доктор Оуэнс, у вас ведь должны быть какие-то контакты о нем, не так ли? Я с ума сойду, если не узнаю, почему он приходил и что он хотел сказать.
  - Ну...- протягивает Оуэнс, дразня интонацией. - Не знаю, это частная информация...
  - Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! - я умоляюще смотрю на него.
  - Только пообещай мне, что больше не будешь проделывать таких штучек, - говорит он добро, имея в виду мой обман с ногой.
  Я ничего не отвечаю, а просто в радости кидаюсь ему на шею, обнимая здоровой рукой, чтобы случайно не ударить по голове гипсом.
  ***
  После того, как Оуэнс ушел добывать номер Тима, в палату, как перепуганная хищником лань, вскакивает бабушка. Мое настроение тут же немного ухудшается. Не знаю свое отношение к ней до аварии, но, хоть убейте, я не могу ее выносить и с каждой минутой убеждаюсь в этом все больше. Но я никогда не покажу этого ей, потому что не хочу делать ей больно. Она так переживает за меня! Но некоторые ее поступки гложут меня. Когда я спрашивала ее, что она может рассказать обо мне и моей семье, она впадала в замешательство, ее глаза сразу бегали по палате, будто она искала, за что бы зацепиться и перевести тему. Я ее не понимаю - это еще один из пунктов моей неприязни к ней. Почему она не рассказывает ничего? Она ничего не знает или просто не хочет об этом разговаривать? Как ни как, моя мать была ее дочерью, которую она так рано потеряла. "Была" - какое страшное слово. Для меня оно синоним слова "смерть".
  Так вот, бабушка осматривает меня с расстояния метра, будто я бомба, которая сейчас взорвется и она решила держаться на безопасном расстоянии. Ее выражение лица как всегда недовольное, противное, будто она минуту назад наступила в собачье дерьмо. Я уже начинаю думать, что бабушка догадалась о моем спектакле и ищу подходящие слова оправдания.
  - Зайчик, - внезапно говорит она, ее голос дрожит. - Ты как?
  - Отлично, я просто сильно дернулась, - вру и не краснею.
  Бабушка наконец-таки подходит ко мне ближе, и я замечаю, в каком она никудышным состоянии: вся трясется, глаза как-то неестественно широко распахнуты и она будто бы постарела лет на пять за раз. Боже мой, что я натворила! Неужели она из-за меня так распереживалась и все-таки не догадалась о сцене, что я здесь устроила? Меня начинает терзать чувство вины и стыда за свой поступок.
  - Мне придется отлучиться часа на два-три, возникли непредвиденные обстоятельства, - голос бабушки надламывается на последнем слове и мне сразу становится ясно, что причина такого ее состояния не во мне, а в этих "обстоятельствах".
  - Все в порядке? - я недоверчиво смотрю на нее и сама не замечаю, как прикрываю надпись на руке покрывалом.
  - Да, не бери в голову.
  - Бабушка? - я замечаю, как она глубоко о чем-то задумывается.
  - Да? - потерянно отзывает она.
  - Тебе необязательно все время здесь находится. Все будет в порядке, худшее позади.
  - Да? - она повторяет с той же интонацией, что и в прошлый раз. И теперь я всерьез за нее переживаю.
  Я надеюсь, что она еще что-то ответит мне, но она только забирает сумку и молча уходит. А через минут двадцать возвращается Оуэнс с хитрой улыбкой во все морщинистое лицо.
  - Если что - я не при чем, - он протягивает мне бумажку, подмигивает и уходит.
  Я остаюсь одна, бережно держа в руках бумажку с номером как какой-то бесценный приз. Не отводя глаз от номера телефона, аккуратно написанного на этом клочке, я шарю здоровой рукой по постели в поиске телефона. Когда я нахожу телефон и уже набрала номер, готовая нажать кнопку вызова, меня вдруг парализует страх. Что я ему скажу? Как это будет выглядеть? А если это все-таки не он, что тогда? Вдруг я его отвлеку от каких-нибудь важных дел? А вдруг еще он спит, а я разбужу его? Я кладу лоб на коленки. Внутри меня словно пожар и я задыхаюсь от этого жара. Я нажимаю на "отбой" и роняю телефон из ладони на постель. Зачем я попросила этот дурацкий номер? О чем я думала, когда умоляла Оуэнса об одолжении? Мною правила эйфория. И я не думала, что мне будет так тяжело просто позвонить и сказать пару слов. Одно дело позвонить, а совсем другое - знать, что ему это нужно. Но ведь Тим пришел ночью, сидел здесь со мной, смешивал краски, выводил эти замечательные слова на моей руке... Я растягиваюсь в сладкой улыбке и истерически хихикаю в коленки. Идея приходит внезапно, и я решаю воспользоваться ею, пока опять не передумала. Снова нащупываю телефон и пишу смс: "Ты уверен, что знаешь толк в поворотах?" и отправляю, содрогаясь каждой клеточкой тела, придумывая его возможные ответы.
  
  
  (продолжение следует)
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"