Емельянов Вадим Юрьевич : другие произведения.

Нет пророка в своем отечестве

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

Нет пророка в своем отечестве

(трагикомедия)

  
   Действующие лица:
  
   Юрий Бубнов, поэт 45 лет.
   Петров Александр Николаевич, - поэт 50 лет.
   Дима Юнишев. - студент, 25 лет.
  
  
  
  
  

Действие первое и единственное.

Вечер, комната гостиницы. В комнате три кровати и стол у окна.

Бубнов, Петров и Дима собираются поужинать, располагаются за столом.

Видно, что они проделали долгий путь.

На столе не густо, водка, минеральная вода, фанта, колбаса, хлеб.

  
   Бубнов: Ну что выпьем, за литературный семинар и за знакомство?
   Петров: Нет, не хочу.
   Дима: А я пожалуй выпью.
   Бубнов: Ты ведь в первые участвуешь в таких семинарах? Как тебе, Дима понравились здешние писатели?
   Дима: Да я их видел только мимоходом. Обсуждение должно быть завтра.
   Бубнов, обращаясь к Петрову: Ну, теперь, когда у меня вышла книжка, вы бы приняли меня в Союз писателей, что бы я был не бомж, а писатель.
   Петров: Что ж, Юра, если надо -- примем.
   Бубнов остался доволен и спросил Диму: А ты хочешь в Союз писателей?
   Я немного растерялся. Сказать, что хочу, было неудобно. Вот, мол, мне надо -- принимайте и меня.
   Дима: Да нет, зачем мне? У меня все нормально, надобности никакой.
   Петров, озадачено: Так уж и нормально?
   Бубнов: Как же без союза?
   Дима: Конечно, за годы учебы в университетах я тоже приобрел комплекс неполноценности, но с ним я могу справиться самостоятельно. Как там сказано Пушкиным: "Самостоянье человека, залог величия его".
   Петров и Бубнов вместе: Как это?
   Дима: Вот книжку издал, можно сказать, вздохнул полной грудью, совершенно иное ощущение жизни.
   Бубнов, скептически: Ну, этого может быть недостаточно.
   Дима: С материальной стороны я тоже недостатка не имею.
   Бубнов, задумчиво: Ну, это с материальной?
   Дима: Чего ж еще?
   Последовало непродолжительное молчание:
   Петров: А что там с университетами? Что значит комплекс неполноценности?
   Дима: Да, в общем-то, все нормально, если не считать того, что за шесть лет я не продвинулся дальше третьего курса. Преподаватели относятся к студентам наплевательски. Вот в Белгородском пединституте, подхожу к одному по поводу экзамена по программированию, а он говорит -- "Это ваши проблемы".
   Петров, неуверенно: Ну, он прав.
   Бубнов: Да.
   Дима: Понятное дело, какие у них проблемы? Им бы зарплату побольше, других проблем у них нет.
   Петров: И что, все преподаватели такие?
   Дима: Ну что вы. Многие действительно серьезно работают и к студентам хорошо относятся, но достаточно нарваться на одного негодяя, и он испортит тебе всю жизнь.
   Бубнов: Но ты ведь получал там знания? А ведь это преподаватели тебе их передают. Ты должен ценить их труд, их усилия.
   Дима: Не знаю чего они там передают, только я после учебы в университете оказался просто ограблен.
   Петров и Бубнов вместе: Как? Почему?
   Дима: Раньше я имел веру в себя, оптимизм, веру в людей. Теперь ничего не осталось.
   Бубнов: Как тебе не стыдно.
   Дима: Почему мне должно быть стыдно?
   Бубнов: Я этого не понимаю.
   Петров: Как же это произошло?
   Дима: Да, так сразу и не расскажешь. Первый раз жизнь дала мне под дых, когда я не поступил в Московский университет. В тот год во все вузы экзамены проходили одновременно. Попробовать в другом месте уже не было возможности, но жаловаться не приходится. А вот в Харькове, куда я поступил через год, на первом курсе меня завалил преподаватель матанализа. Старик восьмидесяти лет, которому уже на всех было наплевать.
   Бубнов: Как это?
   Дима: Ему, впрочем, и раньше было на студентов наплевать. Раньше, говорят, было хуже. И ведь никому до этого дела нет, всем наплевать на твою маленькую жизнь, а человек ломается один раз.
   Бубнов: Как тебе не стыдно?
   Дима: Почему вы считаете, что мне должно быть стыдно? Естественно, что груз прошлого мне придется таскать всю жизнь. Люди не хотят думать, разбираться и подходят к жизни со стандартным отношением. Университет в сознании общественности -- это храм науки, и там все прекрасно, и если мне не повезло, то я сам виноват. Но разве я хочу себя оправдать? Или мне нужна чья-нибудь жалость? Как писатель, я не могу не думать, не писать о прошлом. Вообще-то, я собираюсь как-нибудь написать цикл очерков из студенческой жизни, будет довольно жалостливо. -- На втором курсе меня все-таки отчислили из-за украинского языка, во время так называемой украинизации. Первого сентября узнал. Уже не было времени куда-то переводиться. На следующий год в Воронеже восстановился. Там бытовые условия были плохие. Подумал: "Чего это я мучаюсь? Науку в стране развалили, на что мне надеяться?" Перевелся в Белгород. Но к учебе душа уже не лежит.
   Петров: А в школе тоже так было?
   Дима: Нет, в школе было хорошо. Я учился легко, даже не замечал, как учился. Трудности воспринимались как недоразумения, а не как проблемы. Вот в русском языке мне плохо давалось правило правописания одной и двух н. Я и то решил со временем упразднить все удвоенные согласные.
   Бубнов: Как это?
   Дима: Ну, техническая сторона дела может быть разной.
   Бубнов: Как тебе не стыдно?
   Дима: Вот вы третий раз спрашиваете, не стыдно ли мне. Скажите, бога ради, почему вы считаете, что мне должно быть стыдно?
   Бубнов: Ну знаешь, писателям это не понравится.
   Дима: Как будто мне было до того дело. Да и какая им разница? Филологи другое дело. Им работы поубавится.
   Петров: Ну, а что будет с филологами?
   Дима, раздраженно: Что будет? Что будет? Судороги будут.
   Петров, словно очнувшись от дремоты: В смысле?
   Бубнов: Ну знаешь, нам с писателями это никак не понравится.
   Дима: Ну не понравится, так не понравится, дело не спешное. Я вот хотел поговорить о литературных замыслах. -- Меня интересует фигура древнегреческого философа Сократа.
   Бубнов: Он что-нибудь написал?
   Дима: Возможно, но до нас не дошли его произведения.
   Бубнов: Как?.
   Дима: Все, что нам известно о Сократе, дошло до нас в изложении его друга и ученика Платона.
   Бубнов: Может, что-то осталось и от Сократа?
   Дима: Ничего. Ходит легенда, что Платон скупал на базаре в Афинах труды Сократа, а потом их уничтожал. Тогда рукописей было мало, купить их все не составляло труда.
   Бубнов: А, говоришь, они были друзьями?
   Дима: Да, есть даже известное изречение: "Сократ мне друг, но истина дороже".
   Бубнов: Я слышал немного другое.
   Дима: Обращенное к Платону? Возможно, они говорили это друг другу в беседах.
   Петров: Но какое это имеет отношение к литературе?
   Дима: Сейчас расскажу. Раньше я был очень увлечен Сократом. Он был моей первой любовью. Можно сказать, что я буквально вжился в его образ. Порой мне казалось, что я сам был Сократом. Я даже на какое-то время стал верить в переселение душ. А тут мне как-то живо представилось, что мне в жизни предстоит побывать на его могиле. Потом я узнал, что место погребения Сократа, оказывается, неизвестно.
   Бубнов, насмешливо: Так что ж ты?
   Дима: А я чувствую, что в ближайшем будущем его останки будут найдены.
   Петров: Как?
   Дима: Со мной иногда бывает так, что я предвижу будущее.
   Петров: Ну, это уж совсем...
   Бубнов: Тебе не стыдно?
   Дима: Чего я должен стыдиться? Скажите конкретно, какие у вас ко мне претензии?
   Бубнов: Ты хочешь, чтобы Петров напечатал твои рассказы в газете.
   Дима: Допустим, что с того. По-моему, это свойственно для писателей -- желать, чтобы их произведения были опубликованы. Неужели надо стыдиться таких желаний?
   Петров: Нет, конечно нет, наоборот, я бы с интересом прочитал.
   Дима: Да, если бы я ее написал! Я просто говорю, что обвинения не уместны, а рукописи у меня и нет никакой.
   Дима: Ладно, скажу прямо. Дело в том, что я пророк.
   Петров: В смысле?
   Дима: В смысле, человек, предвидящий будущее. Я и начал этот разговор с тем, чтобы рассказать вам о будущем.
   Петров: Ты начал?
   Дима: Да.
   Бубнов: И что же нас ждет в будущем?
   Дима: А в будущем нас ждет война в Чечне, убийство Листьева.
   Бубнов: Что за Листьев?
   Дима: Популярного шоумена. Ведет "Час-пик", вел как-то "Поле чудес".
   Бубнов: Так надо спасать?
   Дима: Для того я и рассказываю. Я, к сожалению, несколько ограничен в возможностях, чтобы спасать его самостоятельно.
   Петров: Ты знаешь, писателям это не понравится.
   Дима: Это и не должно им нравиться.
   Бубнов: Тебе не стыдно?
   Дима: Ну вот опять! В чем вы теперь меня обвиняете?
   Бубнов: Тебе не хочется, чтобы меня приняли в Союз писателей.
   Петров удивленно посмотрел на Бубнова.
   Дима: А при чем тут вы? Вам же сказали: "Надо -- примем" -- чего же вам еще?
   Бубнов: Как при чем, ведь я хочу в союз, а ты не хочешь.
   Дима: Чего не хочу? Вступить сам? Это же не значит, что я против того, что бы вы вступали, вступайте на здоровье!
   Петров: В смысле?
   Дима: В прямом смысле.
   Бубнов: А чем тебе не нравятся писатели?
   Чего они хотят? Похоже, они с удовольствием втоптали бы меня в грязь. Как это преодолеть? Форсировать, подвергая каждое их движение психоаналитической разборке.
   С интонацией, в которой угадывалось пренебрежение.
   Дима, с интонацией, в которой угадывалось пренебрежение: А что писатели!
   Бубнов улыбнулся с довольным видом.
   Петров, доставая и закуривая сигарету: Ну, знаешь.
   Дима: Знаю, страна развалена, а кто виноват? И не сыскать.
   Петров, выпуская облако дыма: Ну все-таки я хотел бы знать, есть ли что-нибудь плохое в союзе писателей?
   Дима: Так сразу трудно сказать. Надо полагать, что, как всякий профессиональный союз, он может мешать молодым. Мешать одним своим присутствием.
   Петров: Но ведь он помогает молодым.
   Дима: Его помощь зачастую напоминает нашу "Скорую помощь", "Сама давит, сама режет, сама помощь подает".
   Петров: А конкретнее?
   Бубнов: И тебе тоже мешают.
   Я уже решил не обращать внимания на его провокации.
   Дима: Поживем -- увидим. Если надо, я дам характеристику роли союза писателей в мемуарах.
   Бубнов, закуривая: А если тебя не захотят пустить в литературу?
   Дима: Как это?
   Бубнов: А вот не пустят!
   Дима: Я этого не понимаю. Мне известна литература: Толстой, Достоевский, Чехов. Куда меня могут не пустить? Предполагается, что кто-то там есть в роли швейцара? Это самонадеянно.
   Бубнов: Да просто не будут печатать!
   Дима: Я сам себя издаю. А то, что меня не будут издавать на халяву, мне хорошо известно.
   Петров: Да уж конечно!
   Бубнов: Нам с писателями это не понравится.
   Дима: Да, раньше, чтобы издать книжку, приходилось собирать три-четыре рецензии, а теперь -- пожалуйста.
   Дима: Вот у вас книжка пять лет не выходила, а почему?
   Бубнов: Почему?
   Дима: Вы это у меня спрашиваете?
   Бубнов: Что ж, они сволочи, надо полагать!
   Похоже, этот человек себя не пожалеет -- лишь бы другого в болото утянуть. Или он и так за дурака считается? Что ему терять?
   Дима: Нет, они обычные люди, со своими слабостями.
   Бубнов: Конечно, если мешали, надо полагать -- сволочи!
   Дима: Ну что вы. Вам же помогали. Вы ходили на студии, вас там дефлорировали.
   Петров: В смысле?
   Дима: В смысле, оплодотворяли.
   Бубнов: В смысле, оттрахали.
   Дима: Нет, то что вы сказали несет немного другую смысловую нагрузку.
   Петров: Это все равно.
   Дима: Было бы все равно -- вы бы не настаивали так на своей версии.
   Бубнов: А я считаю, что одно и тоже! И надо полагать, что все свиньи.
   Дима: Уймитесь. Вы не полагаете, что вас может быть противно слушать, вот Александру Николаевичу, например.
   Петров: Да нет, мне ничего...
   Дима: Ну тогда мне противно. Это переходит все рамки дозволенного.
   Бубнов: Но ты же сам говорил, что...
   Дима: Говорил, что невысокого мнения о писателях, это так.
   Петров: В чем же разница?
   Дима: Разница в том, что я старался говорить конструктивно, дабы побудить их к действиям. А то, что тут говорил Бубнов, я иначе как блевотиной назвать не могу.
   Петров: Я считаю, что и у тебя было не совсем конструктивно.
   Дима: Ну, может быть это и была небольшая благородная отрыжка. Кто ж знал, что Бубнов переблюет кого угодно.
   Бубнов: А, может быть, я хотел защитить писателей.
   Дима: Да уж, защитили! Такая защита сработала бы где-нибудь в детском саду, но как вы решились испробовать ее здесь, среди писателей?
   Петров, иронично: Да уж конечно!
   Дима, обращаясь к Петрову: Однако, перейдем к делу. Ведь надо спасать Листьева. Мне нужна ваша помощь.
   Петров: А мы не будем помогать.
   Дима: Почему?
   Петров: Потому, что мы поэты.
   Дима: Вот за это я и не люблю поэтов. На словах у них все прекрасно, а как надо людям помочь, так они не хотят -- они, видите ли, поэты.
   Петров: Да при чем здесь это, просто мы не хотим.
   Дима: Да, просто, а Листьев живота лишится. Не везет мне, всегда, когда пытаюсь договориться с людьми, что-нибудь не так.
   Бубнов: А что не так?
   Дима: Да вот вы с вашими дурацкими обвинениями.
   Петров: Так ты пытаешься договориться?
   Дима: Конечно, я не просто так рассказываю вам о будущем. Давно уже терзает меня желание быть не просто пассивным наблюдателем событий, а как-то воздействовать на них, улучшая жизнь.
   Петров: Что же можно сделать? Ведь судьбу не изменишь.
   Дима: Да так-то оно, конечно, так, но надо хотя бы попробовать. И то сказать, человечество знает довольно мало о предвидении будущего. Надо попробовать сделать все возможное, а тогда уж говорить, что ничего не смогли сделать.
   Петров: Как же он будет убит?
   Дима: Выстрелом в грудь.
   Петров: А что же тут можно предпринять?
   До начала разговора я надеялся, что можно многое предотвратить, но теперь видел, что никто не станет этим заниматься.
   Дима: Да, почти ничего. Можно попробовать предупредить его. Или обратиться в прокуратуру.
   Петров: И что, удастся спасти?
   Дима: Похоже, что нет.
   Бубнов: Почему?
   Дима: Это будет профессиональное убийство.
   Петров: В смысле?
   Дима: Профи делают контрольный выстрел в голову. Реанимировать практически невозможно.
   Петров: Так о чем же речь?
   Дима: Ну, может быть удастся задержать преступников.
   Бубнов: А кто будут преступники?
   Дима: Преступников не поймают.
   Петров и Бубнов вместе: Почему?
   Дима: Их и не будут ловить.
   Бубнов: Нет, я этого не понимаю.
   Дима: Вы, к сожалению, слишком многого не понимаете.
   Петров: А что еще произойдет в будущем?
   Дима: Еще начнется война в Чечне.
   Бубнов: Когда?
   Дима: По моим расчетам она должна начаться уже в 94 году.
   Бубнов: Может, не начнется.
   Дима: Если бы вы следили за событиями, то знали бы, что войска уже введены в Чечню.
   Петров: Так о чем тогда речь?
   Дима: Речь о том, что никто не ожидает масштабных боевых действий. А я считаю, что город Грозный будет разбомблен.
   Бубнов: Может, не будет.
   Дима: Будет. И с этим тоже ничего не поделать. Такие проблемы быстро не решаются.
   Бубнов: Так что же ты?
   Дима: А что я? Я уже два или три года наблюдаю развитие событий. Если бы не замотанность в университете, я бы, может, придумал, что предпринять, но увы.
   Бубнов: Может, и не придумал бы!
   Дима: Да я и сейчас мог бы воздействовать, но не стану. Это только бы оттянуло разборку, ничего не изменив по существу, а реальных рычагов власти у меня нет. Да и что делать? Школы у них закрываются, детей не вакцинируют. Старики пенсий не получают. Криминал, поезда грабят.
   Бубнов: Значит надо выдать пенсию.
   Дима: Но не бомбами же!
   Петров: Да уж конечно.
   Бубнов: Ну и что делать? Надо предупредить Ельцина.
   Дима: Да Ельцин-то о войне знает.
   Бубнов: Как знает?
   Дима: Ну а кто, по-вашему, будет воевать в Чечне?
   Петров: Кто?
   Дима: Да российские восемнадцатилетние пацаны. Необученные, с плохим обмундированием и вооружением.
   Бубнов: Почему?
   Дима: Потому что срок службы -- восемнадцать месяцев. Из них полгода на подготовку, а обмундирование -- исходя из экономической ситуации.
   Петров: А что парламент?
   Дима: А кого сейчас волнует парламент? Все будет решено коллегиально, как в старые "добрые" времена.
   Бубнов: Ну, значит, так надо?
   Дима: Кому надо?
   (пауза)
   Дима: Они же не знают то, что знаю я. Война затянется надолго и станет позором России.
   Петров: Почему?
   Дима: Это не трудно понять по опыту Вьетнама и Афганистана.
   Петров: А при чем тут Афганистан?
   Дима: Такая же авантюра.
   Бубнов: Ну, знаешь, там люди честно воевали, свой долг отдавали.
   Дима: Слава, слава, слава, слава героям. Речь не о них.
   Бубнов: А о чем?
   Дима: Речь о том, что мешает людям нормально жить.
   Петров: И мы должны остановить эту войну?
   Дима: Даже если вы подключите весь союз писателей, у вас ничего не получится. Какое-нибудь коллективное письмо, но кто сейчас обратит на него внимание.
   Бубнов, жуя колбасу: Ну, вот начнутся военные действия, мы и скажем свое слово.
   Дима: Кто вас тогда услышит? Разве жена, да и то, если не на базаре, а близко.
   Бубнов: Может, услышит. Я считаю, что ты не имеешь права спекулировать чеченской войной.
   Дима: А кто имеет такое право?
   Бубнов: Тот, кто в ней участвовал.
   Дима: Так она еще не началась!
   (пауза)
   Петров: А что еще будет?
   Дима: Ну, по сравнению со сказанным ничего особенного. Все бытовые мелочи. Вот недавно прочитал заметку о банке "Кредит Сервис". Сейчас ясно вижу, что он обанкротится, еще в январе, хотя объективных причин для этого в общем-то не будет.
   Бубнов: А если я расскажу писателям?
   Дима: Именно это и требуется -- они еще успеют забрать свои вклады.
   Петров: Так что, банк обанкротится и вклады нельзя будет забрать?
   Дима: Наверное, только в судебном порядке, но кому это нужно?
   Петров: Конечно.
   Бубнов: Может, и в судебном нельзя?
   Дима: Владелец банка вроде бежать за границу не собирается. Можно будет.
   Бубнов: А кто виноват?
   Дима: Прокуратура разберется. Я только знаю, что банк обанкротится.
   Бубнов: А я буду защищать честь человека. По-моему, это клевета.
   Дима: Что ж, поторопитесь, у вас не так много времени.
   Петров: В смысле?
   Дима: Когда банк обанкротится, никто не станет его слушать.
   Петров: Да уж конечно.
   Дима: Ну и еще о чем я хотел рассказать и о чем уже рассказал, это о раскопках Сократа.
   Петров: А какое нам до этого дело?
   Дима: Вам, конечно, это не к чему. Это нужно мне для теоретического обоснования трансцендентальности человеческого мозга. Это очень маловероятное событие.
   Бубнов: Может, не очень?
   Дима: Очень. От его останков могло и вовсе ничего не сохраниться. К тому же Сократ, все-таки философ, обнаружение его захоронения имеет большое значение. Останки таких людей не должны теряться. Кстати, это не единственные останки, которые будут обнаружены в следующем году.
   Петров и Бубнов вместе: Да ну.
   Дима: Был такой писатель, Сент-Экзюпери. Я надеюсь, что наконец-то найдут и его.
   Петров: А почему его должны найти?
   Дима: Потому что он потерялся.
   Бубнов: Как?
   Дима: Вылетел в сорок четвертом году на задание и не вернулся.
   Бубнов: Бывает.
   Дима: Да, но должны были найти, все-таки это Европа, не то что бескрайняя Россия.
   Петров: Да уж конечно.
   Бубнов, самодовольно: А мы тебе не верим.
   Дима: А я знаю. Я потому и старался издать книжку, чтобы к моим словам относились серьезнее, но вам на это наплевать. Вы какие-то не серьезные люди, вы думаете, что это все просто так делается.
   Петров: Да нет, мы так не думаем.
   Дима: Тогда почему бы вам не помочь мне. Помочь в деле спасения людей.
   Бубнов: А я считаю, что все здесь говорилось только для того, чтобы попасть в антологию.
   Дима: Антология уже напечатана, так или иначе я в нее не могу попасть, ваше обвинение не состоятельно.
   Бубнов: Не в эту, так в следующую.
   Дима: Такие сборники издают редко. Еще не известно, кто будет издавать следующий. Может быть такую вещь будет издавать кто-то другой.
   Петров: Кто?
   Дима: Я.
   Бубнов: Может, не будешь.
   Дима: Может, не буду, я не вижу большого смысла в подобных изданиях.
   Петров: По-моему, очень интересная книга.
   Дима: Куча фотографий и биографий.
   Бубнов: Полезно знать! От них можно многое перенять
   Дима: За последнее время я с некоторыми из них познакомился живьем. И не стал от этого богаче.
   Петров: Ну, знаешь.
   Дима: Да что уж там, это и не предполагалось.
   Бубнов: Книжку же издали, помогли.
   Дима: Издали за пятьсот долларов.
   Петров: Ну и что?
   Дима: Я бы не говорил тут о помощи, к тому же, издали не бог весть как.
   Петров и Бубнов вместе: В смысле?
   Дима: Куча опечаток, печать грязная, обложку сделали коричневой -- че к чему?
   Петров: А почему коричневую?
   Дима: А кто их знает. Меня редактор как-то спрашивает: "Какого цвета сделать обложку?" Говорю: "Зеленого или фиолетового". Нет, говорит, не получится, можем только красного. Прихожу в типографию -- коричневая.
   Петров: Почему?
   Дима: Наверное, красная краска закончилась.
   Петров, утешительно: -- Ну и коричневая тоже не плохо.
   Дима: Это цвет апатии и депрессии, люди не будут ее покупать.
   Бубнов: Может, будут.
   Дима: Может быть. Сейчас, правда, покупательная способность населения очень низка. Может, библиотеки немного купят.
   Бубнов: Может, не купят.
   Дима: Они берут для отдела краеведения.
   Бубнов: А зачем ты нам это рассказываешь?
   Дима: Да вот, может, вам пригодится. Вы книжку недавно издали. Может быть, пристроите в библиотеке.
   Бубнов: Все?
   Дима: Ну, все вряд ли. Это было бы слишком просто. Писателей много, а финансы у библиотек скудные. Я вот предложил книжку -- сказали денег до нового года не будет.
   Бубнов: Так зачем предлагать?
   Дима: До нового года осталось совсем ничего.
   Бубнов: Я там ни с кем не знаком.
   Дима: А какого знакомства вам нужно?
   Бубнов: В смысле?
   Дима: Чай пить, детей крестить -- чего вы хотите?
   Бубнов: Все-таки надо какое-то знакомство.
   Дима: Люди работают, формируют фонд библиотеки. Почему бы вам им не помочь? Они не обязаны выискивать вашу книгу в киосках.
   Бубнов: Я не знаю.
   Дима: Возьмите-ка пачку ваших книжек да отнесите им.
   Бубнов: А деньги?
   Дима: Переведут на расчетный счет.
   Бубнов: У меня нет.
   Дима: Заведите, или сами можете зайти.
   Бубнов: А если обманут?
   Дима: Значит, судьба у вас такая горемычная.
   Бубнов: Я не хочу.
   Дима: А зачем книгу издавали, чтобы в союз вступить?
   Бубнов: И для этого тоже.
   Дима: Ну бог с вами.
   Бубнов, хитро прищуриваясь: А ты мог бы быть президентом?
   Дима: Что я вам, Маугли, что ли?
   Петров: -- Похоже, для тебя не существует авторитетов?
   Дима: Какие уж тут авторитеты. Я стараюсь жить своим умом.
   Петров: А мы ведь все тут авторитеты.
   Дима: В самом деле? Я пророчествовал для разных людей, посмотрим, как получится с авторитетами.
   Бубнов: Посмотри. Я вот хочу спросить, почему ты называешь цену издания в долларах, а не в рублях?
   Дима: Какие уж сейчас рубли.
   Бубнов: Как тебе не стыдно?
   Дима: Это правительству должно быть стыдно. А я когда что-то говорю -- стремлюсь передать какую-то информацию. А то я вот спрашивал, сколько стоит издать книгу, так ведь ни у кого не узнаешь. Миллионы!
   Петров и Бубнов вместе: Ну и что?
   Дима: Хорошо, что не миллиарды. Думал сделать нормальную обложку -- редактор сказал, что сейчас обложка стоит целое состояние. К сожалению, постеснялся спросить, по чем сейчас состояние, может быть, хватило бы и на обложку.
   Петров: Так что ж ты?
   Дима: Да меня еще в первом издательстве ввели в замешательство с обложкой.
   Бубнов: Это где?
   Дима: Да я ходил по издательствам -- интересовался, где лучше. Ну и издатель стал говорить, что сейчас ничего нет и лучше достать как-нибудь где-нибудь ватман.
   Бубнов: Ну и что тебе, трудно?
   Дима: Мне это не трудно. Я просто не понял -- издательство у них там или кружок "Сделай сам".
   Бубнов: -- Как тебе не стыдно?
   Дима: Да можно подумать, мне должно быть стыдно. Это именно ваше поколение довело страну до разрухи.
   Бубнов: Может быть, не наше?
   Дима: Издательство ведь выпускало не кого-нибудь, а тех писателей, о которых вы столь высокого мнения.
   Петров: Ну и что?
   Дима: Так, ведь обанкротилось, можно сказать!
   Бубнов: Как?
   Дима: Очень просто, долги какие-то, договора. Издатель вот недавно писал в газете, как было бы хорошо, если бы администрация подбросила им миллионов сорок, то-то бы они развернулись.
   Петров: А писатели-то причем?
   Дима: Так ведь их книги лежат в издательстве невостребованные. Я так прикинул: у них там миллионов на двадцать залежей макулатуры. Авторитетов.
   Бубнов: -- Может быть, не авторитетов.
   Дима: Когда печатались, может, и не были, сейчас-то, небось, все вышли в авторитеты.
   Бубнов: Может, не все?
   Дима: Да и то сказать, издательство кого попало не печатало.
   Петров: Ну ладно, а почему ты не издал там свою книжку?
   Дима: Да как-то, издатель говорит, что надо много дорабатывать, потом говорит некому сейчас с ней работать, то предложил помочь найти спонсора, даже письмо написали к одному предпринимателю, детективы, говорят, пишет.
   Бубнов: Ну так что ж ты?
   Дима: Да пойди найди того предпринимателя.
   Бубнов: Ну все равно.
   Дима: Что ж все равно? У предпринимателя предполагалось выпросить пять миллионов, а мы могли вложить в дело только миллион. Я впрочем изначально знал, где издадут мою книжку, да все отец, говорил проще, меньше требований.
   Петров: А, что в другом издательстве проще?
   Дима: Да, там не донимали меня литературными изысканиями. Поправили там что-то, где-то.
   Бубнов: А что за редактор там редактировала твою книжку?
   Дима: Редактор как редактор, правда, с чувством юмора плоховато, а в остальном все нормально.
   Бубнов: Как тебе не стыдно?
   Дима: Сколько можно, смените пластинку.
   Петров: В самом деле так нельзя.
   Дима: Вот Александр Николаевич уж на что спокойный человек, а и ему вы надоели, -- сказал я, хотя и видел, что Петров почему-то хотел поддержать Бубнова.
   Петров: Но Бубнов высказывает свое мнение.
   Дима: Это не мнение. Эта фраза звучит как обвинение. То что демонстрирует здесь Бубнов, является грубым приемом психологического давления.
   Петров: Ну и что?
   Дима: Я только не пойму, чего он хочет добиться?
   Бубнов: Да тебя на чистую воду вывести.
   Дима: А зачем это вам?
   Бубнов: А что бы ты не пролез никуда.
   Дима: Конкретнее, пожалуйста, куда?
   Бубнов: Ни в газету, ни в онтологию, ни в Союз писателей.
   Дима: Ну, по крайней мере откровенно. Значит, вы, преуспев во всех выше названных местах, обвинили меня, что я куда-то вас не пускаю и теперь стараетесь не пустить меня.
   Бубнов: Да.
   Дима: Да, вы, однако, милашка.
   Петров: Это уж слишком.
   Дима: Вы думаете?
   Бубнов: Я его сейчас ударю.
   Дима: Лучше уж не рыпайся, дружок.
   Бубнов: Мы тебе не друзья.
   Дима: А кто вы? Судьи?
   Бубнов: Да.
   Дима: Ну, ну, вообще-то на ринге я бы с удовольствием набил вам морду.
   Петров: А, может быть, попробуешь?
   Дима: Что? Что я должен попробовать?
   Петров: Ударить его.
   Дима: Зачем? Это он хотел меня ударить. А я что ж, всегда готов. Единственной моей целью является свести процесс в цивилизованное русло.
   Петров: В смысле?
   Дима: В смысле на ринге, в перчатках, как положено.
   Петров: По-твоему это цивилизованно?
   Дима: Более-менее. Мне ли не знать всю степень подлости русского провокатора. Сначала провоцирует, а потом будет ходить жаловаться, что ему неправильно морду набили.
   Петров: В смысле?
   Дима: В смысле не по правилам.
   Бубнов: Сразу видно, что ты не русский.
   Дима: Мне иногда бывает стыдно, что я русский.
   Петров: Когда?
   Дима: Да вот, общаясь с людьми. Если бы вы знали, как трудно быть пророком в России. Предсказываешь, предсказываешь будущее, а людям наплевать. Когда предсказания сбываются, это не вызывает никакого резонанса. Это возможно только в России.
   Петров: Может, не только?
   Бубнов: Может, ты сам виноват?
   Дима: Может быть. Я вот предсказываю будущее России, а вы издеваетесь надо мной самым невозможным, самым гнусным образом. Где еще такое возможно?
   Бубнов: Может, так и надо?
   Дима: Кому надо, вам? Захотелось попробовать себя в роли авторитета. Кого-нибудь задавить. Так охота попасть в Союз писателей?
   Бубнов: Да.
   Дима: Было бы жаль.
   Бубнов: Какие у тебя основания говорить так?
   Дима: В течение нашего разговора вы дали мне достаточно оснований, -- ответил я, пытаясь расслабиться, чтобы уйти от волн негативных эмоций, нахлынувших на меня. За окном уже давно стемнело, но звезд видно не было. Напротив, в каком-то наверно административном здании не было ни одного освещенного окна.
   Петров: И что, это так серьезно?
   Дима: Мне было бы неприятно, если бы люди подумали, что мои мысли могут быть заняты такой ерундой.
   Бубнов: Что тут такого?
   Дима: Подумалось, что если люди, вас послушав, поверят злобному навету...
   Петров: И что?
   Дима: И Листьева беднягу не спасут.
   Петров: А когда это хоть случится?
   Дима: Вообще-то это очень сложный вопрос.
   Бубнов: Да уж конечно
   Дима: По моим соображениям, где-то в марте.
   Петров: Так это совсем скоро.
   Дима: Скоро, все случится скоро, я совершенно не собираюсь никого обманывать.
   Бубнов: Что ж, люди разберутся, кто прав.
   Дима: Разберутся. Только, как это обычно случается в России, будет поздно. Уж Листьева из гроба не поднять.
   Бубнов: Я этого не понимаю.
   Дима: Вы, к сожалению, очень многого не понимаете.
   Петров: Пора заканчивать этот разговор.
   Дима: Я бы уже давно его закончил, если бы вы мне пообещали приложить все усилия для спасения Листьева.
   Петров: Но я же член союза писателей...
   Дима: Ну и?
   Бубнов: Ты же этого не знал.
   Дима: Вот еще. Это написано на двери кабинета, где Александр Николаевич работает помощником литконсультанта.
   Бубнов: Как?
   Дима: Черным по белому. На маленькой бумажке.
   Бубнов: Может не на маленькой?
   Дима: Что еще за придирки, именно на маленькой и именно черным по белому, именно помощником.
   Петров: Ну, хорошо, мы это сделаем. Зачем только это все?
   Дима: Я как-то слышал, как вы говорили, что если бы ваши стихи спасли человека, вы были бы счастливы и я решил, что вы мне поможете.
   Бубнов: А при чем тут стихи?
   Дима: Стихи тут, может быть, и не причем.
   Петров: А если не спасем?
   Дима: Скорей всего так и будет. Слишком сильно в людях атеистическое воспитание. Вам вряд ли удастся кого-то в чем-то убедить.
   Бубнов: Так что ж ты?
   Дима: То, что я делаю, рассчитано на будущее. Сегодня не удастся -- получится в другой раз. Но вы не беспокойтесь, по крайней мере меня вы уже спасли. Ведь все эти знания не возможно носить в себе. Они бы взорвали меня. А теперь я буду спать спокойно.
   Бубнов: А если мы не станем ничего делать?
   Дима: Вы ухудшите свою карму.
   Бубнов: И это скажется в следующей жизни?
   Дима: Такое сильное утяжеление кармы не может не сказаться уже в этой жизни.
   Бубнов: Мне на это наплевать.
   Дима: Что ж, я назначаю вас ответственным за жизнь Листьева.
   Бубнов: Ты назначаешь?
   Дима: Да, я назначаю.
   Бубнов: А ты кто?
   Дима: Пророк, чьи слова для вас ничего не значат.
   Бубнов: Ну что ж, проживу как-нибудь и без Листьева.
   Дима: Я в этом нисколько не сомневаюсь.
   Бубнов: Мне кажется, что ты все это придумал, чтобы попасть в союз писателей.
   Дима: Оставьте, скорее всего, я не смог бы в него вступить даже если бы мне предложили. У меня и прописки то нет.
   Петров и Бубнов вместе: Как нет?
   Дима: Да так, нет, как с Харьковского университета выперли, так я и скитаюсь без прописки, что очень сильно ограничивает мои возможности.
   Петров: Так пропишись.
   Дима: Прописаться то можно, да нужно становиться на воинский учет.
   Петров и Бубнов вместе: Так встань.
   Дима: Того и гляди в армию заберут, в наше смутное время, перед войной в Чечне, это было бы просто безумием.
   Бубнов: Но это гражданский долг.
   Дима: Мой долг спасать людей, а не участвовать в кровавых бойнях.
   Петров: Значит, ты косишь армию.
   Дима: Все гораздо проще. Когда я уходил с Украины, я снимался с учета в военкомате, они мне говорят: "Ты же должен быть призван!" Я говорю: "Ну и". Они предложили написать, что я отказываюсь служить в украинской армии. Я написал, мне выдали дело на руки и говорят: "Иди куда хочешь". И я пошел.
   Бубнов: Что же ты отказался?
   Дима: Как же не отказаться, они меня из университета выгнали за украинский язык, а я им служить?
   Бубнов: Надо было служить.
   Дима: А вдруг война в Крыму, что ж мне воевать прикажете?
   Бубнов, с вызовом: Да, прикажу.
   Дима: А сами бы вы пошли воевать?
   Бубнов: Да, пошел бы.
   Дима: А с какой, позвольте поинтересоваться, стороны?
   Бубнов: То есть?
   Дима: Или вам все равно?
   (пауза)
   Петров: А разве в Крыму будет война?
   Дима: Нет.
   Бубнов: Ну так...
   Дима: Возможно, не будет, потому что я, и тысячи таких людей как я, откажутся служить в украинской армии.
   Петров: Уж конечно.
   Бубнов: А что ж в России?
   Дима: А, что в России? У меня нет ни малейшего ощущения, что я живу среди сограждан.
   Петров и Бубнов вместе: Как?
   Дима: Совершенно. Вы считаете себя очень солидными и достойными всяческих благ, правителей мудрыми и правыми, а меня и вообще молодежь просто пушечным мясом. Нет, я не хочу защищать ни вас, ни вам подобных.
   Бубнов: Ну знаешь, я свой гражданский долг отдал.
   Дима: Пусть, вы и отдали кому-то долг гражданский, теперь готовы всех давить ради материальных и других благ. И инвалидность вам не дают. А я ни хочу. Помните, как там у Есенина "Я другую явил отвагу, был я первым в стране дезертиром".
   Бубнов: Тогда другое время было.
   Дима: Тогда был капитализм. При социализме хоть и много было лжи, но человек, придя из армии, мог надеяться получить хотя бы...
   Петров: Что?
   Дима: Хотя бы работу.
   Петров немного смутился.
   Дима: Впрочем, не надо фетишизировать акт служения в армии. Есть и другие способы служения Родине.
   Петров: В смысле?
   Дима: В смысле способствовать ее укреплению. Кстати, предсказание будущего как раз и является таким служением.
   Петров: Да уж конечно.
   Бубнов: Как тебе не стыдно?
   Дима: Ситуация осложняется только тем, что мне не хотят верить, и тем, что я ограничен в своих возможностях, и ограничен государством. Недавно оно украло мои деньги со сберкнижки.
   Петров: Может, так и надо?
   Дима: Нет, вы это поймете со временем.
   Бубнов: Может, не поймем?
   Дима: Что-то мне не нравится российский менталитет, в такой ситуации я бы с большим желанием служил где-нибудь в иностранном легионе.
   Петров: Ну, знаешь, что ж теперь, все виноваты?
   Дима: Нет, речь не о том, кто виноват. Я долго думал, зачем все это нужно, и понял, что через пророков Бог осуществляет искусственный отбор. Если бы люди были отзывчивыми, я мог бы их спасти, но увы.
   Петров и Бубнов вместе: Как это?
   Дима: Ну вот, например, в 95 году в Харькове ожидается прорыв канализации.
   Петров: Ну знаешь.
   Дима: Вы не дослушали, это будет серьезная авария. Прорыв произойдет рядом с метро и через него попадет в реки. Сильное загрязнение экологии, вспышки холеры, дизентерии, тифа.
   Петров: Ну, надо спасать.
   Дима: Спасайте, поезда в Харьков пока пропускают.
   Бубнов: Ну знаешь.
   Дима: Неохота! И так каждый. Мне ведь тоже не интересно этим заниматься. Но вот если бы у меня все было бы нормально, учился бы я сейчас в Харькове, был бы более менее свободен, вполне возможно я бы что-нибудь предпринял. Хоть и сложно при нашей расхлябанности.
   (пауза)
   Петров: Ну в общем-то предсказаний мало.
   Дима: Предсказаний обычно мало, но они дорогого стоят.
   Петров: Чего же они стоят?
   Дима: Человечество бережно сохраняет сведения о пророчествах как примеры подвига духа. Еще Фома Аквинат говорил, что "нас удивляют подвиги плоти во имя духа, а сколь удивительней подвиг духа во спасение плоти!"
   Петров: В смысле?
   Дима: В прямом смысле. Казалось бы, чего ради спасать людей?
   Петров: Да, в самом деле.
   Дима: И тем не менее такие попытки постоянно предпринимались и будут предприниматься. Даже если мы никого не спасаем, мы производим раскрепощение сознания человека. Кругозор человека расширяется в будущее. А, кроме того, имеется просто воспитательное воздействие. Рассмотрим, например, феномен Ванги в Болгарии. Я недавно читал о снижении там преступности. Люди действуют по-другому, когда знают, что есть человек, знающий о них все. Бога как-то не стесняются, с человеком сложнее.
   Петров: Мы же не преступники.
   Дима: Вы-то меня и не беспокоите. Но в России криминальная ситуация оставляет желать лучшей.
   Бубнов: Есть же пророки и кроме тебя?
   Дима: Есть, но скажем, Ванга вашими проблемами заниматься не будет.
   Бубнов: Может, будет.
   Дима: Это не трудно будет проверить. То, что предсказывает Ванга, становится широко известно.
   Бубнов: А что ж ты?
   Дима: Я ли виноват в своей неизвестности? После 70 лет атеистического воспитания люди у нас ни во что не верят. А потом, им стыдно, что они были такими недальновидными, кто-то завидует, кто-то озлоблен на весь мир.
   Петров: И что, все?
   Дима: Нет, конечно, какая-то известность у меня есть, но этого недостаточно.
   Петров: И ты издал книжку?
   Дима: Да, и книжку тоже. Тороплюсь, сейчас много расплодилось в России всяких религиозных сект.
   Бубнов: И ты решил создать еще одну?
   Дима: Ну, что вы. Будучи философом, я являюсь крайним индивидуалистом и на дух не переношу всякие секты, сборища, союзы, партии и так далее.
   Петров: Ну, знаешь...
   Дима: Вот недавно в Киеве разогнали секту.
   Бубнов: Какую?
   Дима: Какую-то Мать Марию.
   Бубнов: А кто она?
   Дима: Журналистка тронувшаяся.
   Бубнов: Как тебе не стыдно?
   Дима: Прекращайте, надоело. Я, конечно, понимаю, что это у вас вошло в привычку, вроде как у Петрова, постоянно спрашивать: "В смысле".
   Петров: В смысле?
   Дима: В смысле, я советую Бубнову выбрать себе какую-нибудь более безобидную заморочку.
   Петров: Ладно, что ты нам хотел рассказать о секте.
   Дима: Просто, молодежь втягивается в секты и нечего этому противопоставить.
   Бубнов: Может, и не надо ничего противопоставлять?
   Дима: Разве что наплевать на все...
   Петров: А, может быть, и противопоставляют.
   Дима: Церковь слаба, да и мало кто разбирается в происходящих процессах. Вот есть, скажем, секта АУМ Сенрикё, ее сейчас крутят по радио, но они сами террористы.
   Петров и Бубнов вместе: То есть?
   Дима: Пока они еще ни на чем не пойманы, но я предвижу, что они совершат террористический акт.
   Бубнов: В России?
   Дима: Нет, в Японии.
   Бубнов: Ну тогда нам дела нет.
   Дима: Вы националист?
   Бубнов, злобно: Да.
   Дима: Однако.
   Петров: И что, их тоже надо останавливать?
   Дима: Этих не остановишь. Доказательств у меня ни каких нет. Да и то, с ними связываться опасно.
   Петров: И что они будут делать?
   Дима: Травить японцев ипритом, где-то в Аэропорту.
   Петров: В Аэропорту?
   Дима: В аэр... или в метро, конечно, в метро удобнее. Жертв много, 200-300 человек.
   Петров: Ну, в общем-то, это нас не беспокоит.
   Дима: Знаете, Александр Николаевич, когда разговариваете с пророком, лучше не пренебрегать жизнями людей. Иначе, если вам самому потребуется помощь, то я уже не стану вас спасать, -- произнес я чувствуя, что не очень удачно высказал возникшие мысли. Нет, мне совсем не хотелось с ним сориться.
   Бубнов: А зачем это им надо?
   Дима: А кто их знает? Они вообще какие-то странные. Они и бактериальное оружие разрабатывают.
   Петров: Что же делать?
   Дима: Я, как пророк, могу попробовать витально подтолкнуть их на какую-нибудь неосторожность, чтоб полиция их поймала. А так-то, больше ни чего и не сделать.
   Петров: Так зачем говорить?
   Дима: Ну, это в Японии ничего не сделать, а в России можно было бы уменьшить их влияние. Если бы вы посодействовали, -- пошутил я.
   Петров: Да уж конечно.
   Бубнов: А что еще человечеству грозит?
   Дима: Трудно сказать.
   Бубнов: Ну, наверное, СПИД.
   Дима: Да я бы этого не сказал, похоже, СПИД не актуален.
   Бубнов: Как, я считаю, что актуален.
   Дима: Похоже, динамика заболевания стабилизировалась. В следующем году будет более известен Эбол.
   Петров: Что за Эбол?
   Дима: Вы об этой болезни, наверное, никогда даже не слышали.
   Бубнов: Не слышали.
   Дима: Ничего, еще услышите, это африканская болезнь известная также под названием Марбург.
   Бубнов: Новая болезнь?
   Дима: Нет, были вспышки в 72 году в Африке и в Марбурге в Германии. Тогда их удалось локализовать. Я как-то читал об этом статью в "Химии и Жизни".
   Петров: И в России это будет?
   Дима: Нет, аэропорта перекроют, обойдется. Будет какой-то случай в Старом Осколе, но окажется обыкновенной дизентерией.
   Петров: А зачем ты это нам рассказываешь?
   Дима: Просто так, экскурс в будущее.
   Бубнов: А я считаю, ты нас шантажируешь.
   Дима: Ну, опять вы за свое.
   Бубнов: Да, ты все это выдумал.
   Дима: Эбол я не выдумывал, это обычный вирус, зародившийся где-то в джунглях.
   Петров: В смысле?
   Дима: Джунгли являются питательной средой для зарождения и сохранения вирусов, и по мере углубления туда человека, они вызывают эпидемии. Сейчас известно что-то около 150-200 видов вирусов, порядка 20 из которых очень опасны.
   Бубнов: Да, ты не это выдумал.
   Петров: Нам это не понравится.
   Дима: Ну, вы впадаете в примитивный мистицизм. Просто средневековье какое-то. А я рассказываю будущее, такое, каким его увижу. Могу еще об одном вирусе рассказать. Я его назвал "Хохотун" -- он вызывает приступы смеха. Хочу о нем рассказ написать, -- сказал я, чувствуя, что уже сильно опьянел и что меня повело куда-то не туда.
   Петров: Это уж слишком.
   Дима: Вот посмотрите.
   Петров: Ну, это же плохо.
   Дима: Да, чего уж хорошего.
   Петров: А если мы не хотим?
   Дима: А что ж тут поделаешь? Я, конечно, могу попробовать что-то противопоставить этим процессам. Все имеющиеся у человечества религиозные книги говорят о такой возможности, но мне что-то мало верится. К тому же я сейчас нахожусь в упадке сил. Эта учеба в университете привела к тому, что я полностью разочаровался в людях.
   Бубнов: Евреи, наверное, виноваты.
   Дима: В принципе, меня будут издавать и в Израиле, и в Германии, и в Японии, и даже на других планетах, когда люди заведут там типографии. Даже инопланетяне, если человечеству доведется с ними встретиться, с удовольствием будут переводить и печатать мои бессмертные творения. Поэтому я не склонен к национализму, хотя, что касается евреев, то мне иногда кажется, что они продолжают жить по ветхому завету.
   Бубнов: Это как?
   Дима: Да, они все еще воюют за землю обетованную, так словно Христос никогда не рождался. Сейчас там у них в Палестине какое-то примирение. Посмотрим на сколько их хватит.
   Петров: Тоже, наверное, кого-нибудь убьют?
   Дима: Да, этого, Исхака Рабина.
   Петров: Кто?
   Дима: Да свой, еврей.
   Бубнов: Какое это имеет значение...
   Дима: Для евреев имеет, Петров же не просто так спросил.
   -- Может, просто?
   Дима: Может.
   Петров: И что, нам его тоже спасать?
   Дима: Ну, это у вас вряд ли получится, попробуйте для начала спасти Листьева, хотя бы поймать преступников.
   Петров: А Исхак Рабин, как?
   Дима: У него есть охрана, покушаться на него не так-то просто, преступника поймают.
   -- Мы все-таки попробуем.
   Дима: Попробуйте.
   Бубнов: А, может, Листьев тоже еврей?
   Дима: Это сейчас вы можете такое сказать, а вот убьют его, будете говорить, что убит простой русский парень.
   Бубнов: Я думаю, ты из-за своих неудач получить образование, просто готов всех уничтожить.
   Дима: Очень даже могу представить, какое впечатление производят на вас мои пророчества. Когда они сбудутся, вы многое поймете. Только тогда уже вам никто не будет верить.
   Бубнов: Может, поверят?
   Дима: Нет, хоть вы и поэты, хоть и из Союза писателей, верить вам не будут.
   Бубнов: Может, будут?
   Петров: Так, ты, наверно, все-таки сильно озлоблен на людей.
   Дима: Может быть, я и был бы на них озлоблен, если бы не был пророком. Пророки приходят на Землю, дабы исцелить мир. Ситуация примерно такая, приводят к доктору больного, который царапается и плюется. Было бы нелепостью, если бы доктор набросился на пациента с кулаками, вместо того, чтобы лечить. И моя ненависть всего лишь результат нереализованной любви, и направлена она не против людей, а против системы. Вчера от нее страдали сотни, сегодня тысячи, завтра миллионы. Надо что-то менять.
   Петров: А мы-то тут при чем?
   Дима: Вы тут не при чем. Просто, нашли, понимаете ли, мальчика. Я еще не встречал подобного высокомерия и ханжества. Вы мне так всю молодежь испортите.
   Бубнов: Как тебе не стыдно?
   Дима: Что ты мне тыкаешь?
   Бубнов: Хочу и тыкаю.
   Петров: А если мы не будем помогать?
   Дима: Вы это уже говорили. Теперь, когда я уже все рассказал, это нужно больше вам, чем мне. Теперь у вас нет другого выхода, только рассказать все людям и даже обмануться, если на то пошло.
   Петров: Зачем все это?
   Дима: Хочется когда-нибудь достичь такого уровня, чтобы предупредить людей перед землетрясением. Спасти сразу тысячи людей.
   Петров: Может, попробуешь?
   Дима: Трудно предвидеть даты. Вот есть на Камчатке поселок с нефтяным названием.
   Петров и Бубнов вместе: Ну и что?
   Дима: Уйдет под Землю.
   Бубнов: Как? Почему?
   Дима: Плохо строили. Обычная советская халтура. Тут надо бы сотрудничать с министерством по чрезвычайным ситуациям. Я такой возможности не имею.
   Петров: А у меня есть знакомый в том министерстве.
   Дима: Вот и хорошо. Чего еще предсказать? Самолеты будут падать частенько. Один даже приземлится на базар.
   Петров: Ну, самолеты часто падают.
   Дима: Ну, на базар, это впервые.
   Петров: А нам что делать?
   Дима: Не знаю, что хотите. Я много тут наговорил и со многим ничего поделать нельзя.
   Бубнов: Может, еще чего-нибудь расскажешь?
   Дима: Да хватит.
   Бубнов: Может, не хватит.
   Дима: Я как-то прочитал у Бердяева, что люди не способны к предвидению, потому как явление духа испепелило бы их. Я столько напредсказывал, а вам хоть бы хны. Молодцы. Я со временем собираюсь написать книгу, как предвидеть будущее.
   Петров: И будут читать?
   Дима: Будут, она будет практична, как учебник арифметики. Кстати, поэтому мне и нужна ваша помощь, чтобы люди как можно быстрее поняли, что я говорю правду.
   Петров: И что для этого надо сделать?
   Дима: Рассказать им о нашей беседе.
   Петров: Так ты считаешь, что ты беседовал?
   Дима: А что я, по-вашему, делал?
   Бубнов: Спорил.
   Дима: О чем? Здесь нет предмета спора.
   Бубнов: Так мы же тебе не верим.
   Дима: Время все расставит на свои места.
   Бубнов: А я все равно ничего не стану делать.
   Дима: Почему?
   Бубнов: А, может быть, я талантливее тебя.
   Дима: Ну хорошо, пусть талант, но почему такая сволочь?
   Бубнов буквально ощерился и зашипел: Знаешь ты кто?
   Дима: Знаю.
   Бубнов: Кто?
   Дима: Дима Юнишев.
   Бубнов: А мне кажется что не Дима. Сказать кто ты?
   Дима: Не надо.
   Петров: А что ему делать?
   Дима: Пить меньше, чтоб не казалось.
   Бубнов: А я все-таки скажу.
   Дима: Ну скажи.
   Но он промолчал, стараясь, как мне показалось, изобразить на лице наличие мыслей.
   Дима, переходя на свою кровать: Вы меня утомили.
   Петров: Я считаю этот разговор случайным.
   Дима: Разговор-то может и случаен, но можно ли случайно предвидеть будущее? -- Я встал и перешел на кровать.
   Бубнов: А я за то чтоб было две буквы н.
   Дима: Да хоть четыре.
   Петров усмехнулся.
   Бубнов: А я, все-таки, тебя хочу ударить.
   Дима, ложась спать: В очередь запишись!
  
  
  
   (Занавес)
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"