|
|
||
"...Когда человек не имеет возможности выговориться, он обычно начинает вести дневник. И ему иногда даже становится легче - ведь он может излить всю свою боль хотя бы на бумагу...
Так уж случилось, что вокруг меня сейчас на многие километры нет ни одного живого человека. Я стараюсь не думать о том, что живых людей, или, по крайней мере, оставшихся в своем уме, возможно, вообще не осталось в мире... Когда-то в юности я иногда мечтал о том, чтобы остаться вообще в одиночестве. Один на весь мир, делай что угодно и гуляй где угодно. Придумывай себе свои правила поведения, будь одиноким и независимым. Ха-ха, похоже, моя смутная мечта воплотилась в реальность. Да только я почему-то совсем тому не рад...
Прошло три дня с тех пор, как началось Это. Сейчас я сижу на втором этаже деревенского дома, смотрю на поля вокруг. Красиво, и кажется, что ничего тут с уходом человека не изменилось. Возможно, так оно и есть.
Я сижу за столом. Передо мной старая печатная машинка. Подобная была у меня в моем счастливом, в кавычках, детстве. Еще не умея читать и писать, я любил включать ее и стучать по клавишам. Литера поднималась, била по ленте, и на чистом листе бумаги появлялась буква. Помнится, в детстве я приходил в восторг от этого, и плевать мне было, что буквы не сложены в слова, да и печатаются почему-то вверх ногами.
И вот передо мной почти такая же машинка. Тут еще чудом сохранилось электричество, потому машинка работает. Я чувствую, что работать ей недолго, потому тороплюсь. Тороплюсь, хотя торопиться-то мне и некуда. Тороплюсь записать исповедь обреченного на страдание человека, оставшегося в одиночестве. Я смутно надеюсь, что хоть кто-то это прочитает. Оснований для надежды нет, но кого из нас всю жизнь не кормили тезисом о том, что надежда умирает последней?
Пожалуй, этим текстом я и убью надежду. Ну ее, чертовку.
***
Меня зовут... А, неважно, как меня зовут. Когда-то я имел имя, но теперь оно потеряло всякий смысл.
Мне тридцать лет. До недавнего времени я работал в Башне - был обычным представителем "офисного планктона", ничем не примечательным. Когда-то я желал служить во благо человечества, строил утопические планы на будущее и в результате пришел к тому, что стал работать в скандально знаменитой Башне, на Одну Могущественную Компанию (названия, как и имена, потеряли теперь в этом мире всякий смысл). Против Башни все яростно протестовали в свое время (я тогда прожил еще только половину своей жизни), но после постройки небоскреба те, кто вчера яростно протестовал, уже сегодня становились адептами огромной армии той самой Могущественной Компании. Ну а что в том плохого, думали они? Платят хорошо, и ладно.
О том же думал и я, потому, расставшись с иллюзиями, тоже пошел в Башню работать. И постепенно растворился в серой массе. Когда-то я мечтал выделяться, быть индивидуальностью. А теперь вот сдался и стал частью той самой массы. Всего лишь одним маленьким винтиком в огромной машине. И этот факт совершенно перестал меня беспокоить.
Я не работал в верном понимании этого слова. Офисный планктон никогда не работает, он "сидит на работе", о чем всегда и сообщает в телефонных разговорах. Также и я: сидел на работе и получал за это деньги.
А позавчера я, как обычно, вышел из Башни в полдень. Достал пачку сигарет (да, я сдался и здесь. В пору юношеского максимализма я утверждал, что никогда-никогда не буду курить. Вот так и прощаются с иллюзиями) и закурил. Я всегда курю у подножия Башни в полдень. В таки моменты, порой, поднимешь голову и смотришь на закрученную спираль Башни высотой в триста метров. Смотришь и осознаешь себя по сравнению с ней слишком уж маленьким и ничтожным.
Я и сейчас поднял голову. И увидел что-то совершенно странное, что выбивалось из нарисованной мною для себя картины. Что-то с Башней было не так сегодня. Появилась какая-то лишняя деталь. И, более того, деталь эта стремительно двигалась по направлению к земле. И чем ближе она была, тем яснее я понимал, что это человек.
Я стоял, запрокинув голову, забыв про зажатую в руке сигарету, и смотрел, как вниз летит самоубийца. В такие моменты, знаете ли, когда происходит что-то из ряда вон, ты цепенеешь и не знаешь, что можно сделать. Я смотрел, оцепенев, и со стороны, быть может, выглядел чрезвычайно забавно. Да только не кажется мне, что кто-то вокруг надо мной смеялся: у людей появилась другая забота.
Человек летел и летел, и, пока летел, не издал ни звука. Довольно странно, обычно самоубийцы, падая из окна, громко кричат, осознав в последний момент, что натворили, и осознав затем, что исправить уже ничего нельзя. А тут ни звука. Тело, наконец, прекратило свой полет. Человек упал, как мешок, на гранитную мостовую, издав отвратительный звук ломающихся костей.
Я все еще стоял в оцепенении. Однако мне откуда-то стало понятно, что люди вокруг не спешат окружить тело, чтобы поглазеть на самоубийцу. Потому что люди вокруг мгновенно обезумели. И я почему-то сразу же осознал, что они делают.
Мой самоубийца был не единственным. Люди вокруг носились хаотично, как молекулы в веществе, и следовали примеру упавшего. Люди кончали с жизнью. Разнообразными способами, все одновременно. Вот проходящий мимо полицейский вдруг выхватил пистолет из кобуры и застрелился. Вслед за бурой струей из пробитого пулей виска на мостовую упала форменная фуражка, а за ней уже и тело самого полицейского повалилось грузным кулем.
А вот прилично одетый служащий вдруг вытащил из галстука заколку и воткнул ее себе в горло. Издав странный булькающий звук, он умер.
Рядом режут себе вены, глотают таблетки, бросаются в реку и под машины. Сами машины на полном ходу врезаются в стены. Проезжающий мимо трамвай вдруг разгоняется и таранит автомобиль, после чего сходит с рельс и падает на бок.
Люди, будто получив неожиданный импульс, все как один принялись сводить счеты с жизнью. И только один я стоял посреди всего этого безумия...
Наконец, случилось то, что заставило меня перестать изображать статую и побежать - быстро, куда ведут ноги и смотрят глаза.
Потому что в небе надо мной угрожающе низко летел самолет. И летел, направляемый безумным пилотом, прямо в Башню. Я вспомнил такие знакомые кадры, показанные давным-давно в прямом эфире, и побежал еще быстрее. А наверху раздался взрыв. Огромный шар огня разрушал строгую спираль Башни. Сверху летели обломки и... новые люди! Я вдруг представил себе очереди людей, толпящиеся у окон, желающие спрыгнуть, и истерически захохотал. Я лежал на каких-то осколках стекла метрах в восьмистах от Башни и хохотал, а вокруг люди продолжали убивать себя...
Наконец, я кое-как успокоился. Вокруг царил хаос, казалось, на улице пару дней ожесточенно воевали. Я поднес к глазам чудом не остановившиеся часы. Они показывали 12:06. Всего шесть минут продолжался этот ужас, а казалось, что прошла по меньшей мере пара часов!
Я встал и пошел, куда глаза глядят. Я представлял себе залитое кровью метро (люди, бросающиеся под поезда, несущиеся на полной скорости и таранящие другие поезда), перевернутые лодки на реке (и трупы утопленников вокруг), аэропорт (сталкивающиеся и взрывающиеся самолеты, а еще один, наверно, на полном ходу врезался в здание аэровокзала), железные дороги, мосты и тротуары. Тут и там я переступал через мертвых людей, делая это автоматически. Я уже ничего вокруг не видел и не слышал. А в голове вдруг забилась паническая мысль ("Это везде так, во всем мире?!"). И я понял, что надо как можно скорее найти спокойное местечко...
***
Я его нашел. С того дня прошло три дня, три дня бегства, бегства из мертвого города, подавлявшего своей невозможной, ужаснейшей тишиной. Всю жизнь мы, люди, обитающие в мегаполисах, слышим и осязаем шум, поднимаемый машинами, заводами, другими людьми. И вот теперь, когда это все исчезло, я ощущал, что уши мои будто заткнуты ватой; я шел по мертвым улицам как в тумане, не слыша и не видя ничего.
Я очнулся где-то на окраине города. Закатное солнце печально освещало пожары и разрушения. Я находился в какой-то квартире. К счастью, тут никого не бы
Моя машинка сломалась. В какой-то момент она начала громко хлопать. Я поднял крышку и увидел, как ремень машинки плевался кусочками самого себя, постепенно истончаясь. Вот он превратился в несколько ниток, последовательно рвущихся. Вот уже нет и ниток. Наверно, где-то еще остались мастерские, которые могли бы починить машинку. Ах да, я и забыл, что человечество решило взять отпуск. Никто машинку не починит. Да и не нужно это. Мне осталось написать совсем немного.
По счастью, у меня осталось в кармане пиджака перо, которым я иногда писал. В наш электронный век писать от руки давно стало не модно. Однако я периодически писал чернилами. Мне казалось, что это единственное, что еще держит меня в прошлом - когда я мечтал быть не таким, как все. Меня считали странным - зачем писать ручкой, если все давно заменили стилусы и мини-компьютеры? Бумага стала редкостью - все документы и книги хранились в электронных недрах, а в школах, наверное, уже забыли, что такое тетради, мел и карандаши.
Я и пишу сейчас этим пером. Я не хочу подробно описывать свое бегство. В нем нет ничего особенного. Я нашел целую и незапертую машину. Звук мотора приободрил меня - я все никак не мог привыкнуть к тишине (впрочем, она иногда нарушалась какими-то взрывами вдалеке, но они меня мало интересовали). На этой-то машине я и уехал. Когда кончился бензин, я нашел другую.
Так я и добрался сюда. В этой деревне когда-то было очень красиво, но сейчас пусто было даже здесь. По-видимому, людей здесь было не так много - но и они поддались влиянию импульса. На дороге здесь я заметил покореженный белый велосипед, врезавшийся в грузовик. Рядом на дороге лежало изломанное тело подростка. А водитель грузовика был неподалеку. Он повесился на дереве. Увидев его, я вдруг улыбнулся и сказал что-то вроде "Так тебе и надо, сволочь". Никогда я не любил дальнобойщиков.
Итак, я сижу здесь. Второй этаж, застекленная веранда. Дом был как будто целиком из прошлого: помимо пишущей машинки я нашел тут кучу старой мебели (деревянной, как в детстве!), старых книг, старый холодильник. Был даже проигрыватель для виниловых пластинок. И сами пластинки. Любопытство взяло верх, и я, немало потрудившись, чтобы разобраться в управлении, начал слушать все подряд. Музыка звучала в доме целый день - чудесная музыка старого мира, музыка, которую люди разучились ценить и любить. А сейчас играет некая группа The Beatles. Она кажется мне великолепной, лучше всего, что играло здесь сегодня. И как я ничего этого не слышал раньше?
Нашел я и хозяина. Он сидит за тем же столом, что и я, и улыбается. И улыбаться теперь он будет вечно. Он откинулся на спинку стула, а в руке у него пистолет. И выглядит он как живой: пуля 22-ого калибра редко выходит из черепа.
Улыбаюсь и я. Вот вокруг красивейшая природа, бескрайние поля, лес где-то далеко за ними. И тишина кажется здесь естественной, даже нарушенная музыкой. Я люблю это место. Именно здесь я и хот ел бы умереть.
Впрочем, зачем тянуть время? Хозяин одолжит мне свой пистолет. Я мы будем оба здесь сидеть. И вечно улыбаться."
25 августа - 10 октября 2010 года
Гатчина