Аннотация: Школы 212, о которой я хочу рассказать, сейчас нет. Она существует только в памяти тех, кто учился в ней полвека назад.
ШКОЛА 212. 1948-1958 гг.
Школы 212, о которой пойдет речь, сейчас нет.
Правда, в списке школ Москвы значится "Средняя общеобразовательная школа N 212 имени космонавта В.Н.Волкова", но это совсем другая школа, расположенная в другом месте, в другом здании, и работают в ней другие учителя и учатся совсем другие ученики. Я же хочу рассказать о той школе 212, которая находилась в четырехэтажном красном кирпичном здании довоенной постройки на улице З. и А. Космодемьянских, недалеко от нынешнего метро Войковская. Здание нашей 212-ой школы уже позже нашего окончания было разрушено, и на его месте сейчас располагаются строения Министерства внутренних дел.
В этой старой 212-ой школе я проучился все положенные тогда десять лет, в первый класс я поступил в 1948 году восьми лет, а окончил десятый в 1958 году.
Жил я тогда с родителями в парке "Покровско-Глебово", недалеко от плотины Химкинского водохранилища на даче Елизаветино, представлявшей из себя два боковых флигеля, сохранившихся после пожара путевого дворца постройки ХVIII века.
В начале войны жить на даче Елизаветино было небезопасно. Рядом находилась плотина Химкинского водохранилища, которую немцы бомбили. Бомбы падали недалеко от нас. Как-то мамина младшая сестра Татьяна пошла за водой, началась бомбежка, мама хотела выйти ей навстречу, отец силой не пустил ее... Слава Богу, все обошлось.
Жизнь на даче Елизаветино была несладкой. Удобств никаких, вода в ручейке под горой. Оконные рамы одинарные, на зиму их наглухо закрывали перевернутыми портретами вождей, разумеется, так, чтобы изображения не было видно (эти портреты после списания отдавала нам мамина сестра - директор школы). Зимой мы жили без дневного света, только с электричеством, когда оно было, а когда нет, - то и с керосиновой лампой. Отопление было печное, но дров не хватало, их давали по талонам. Ближайший транспорт - троллейбус N6 на Ленинградском шоссе или троллейбус N12 на Волоколамском шоссе были в равном удалении от нас, примерно в 30 минутах ходьбы.
Детство было полуголодное. Отец вернулся с войны инвалидом, работал с перерывами, мама по состоянию здоровья вообще не работала, денег не было. Помогала старшая сестра Анна - директор школы 205 и соседи, которые давали в долг деньги и молоко.
Помню многочасовые очереди за мукой. На одного человека давали ограниченное количество муки, поэтому взрослые брали с собой и детей. Помню, как я стоял в такой очереди на Красноармейской улице с чернильным номером на моей ладони.
Дорога в школу из нашего дома сначала проходила через парк "Покровско-Глебово", затем надо было перейти Ленинградское шоссе, пройти мимо завода имени Войкова и углубится в территорию на другой стороне Ленинградки. Весь путь занимал примерно час времени. Помню приметы войны, которые еще встречались в конце сороковых годов. Рядом с нашим домом еще сохранялись осыпавшиеся окопы, в которых мы играли в войну. Между дачей Елизаветино и дачей Голубь стояла воинская часть противовоздушной обороны с продолговатыми надувными сигарами аэростатов, а напротив школы 212 через дорогу там, где потом построили многоэтажные жилые дома, было картофельное поле; посреди него стояли зенитки. На улицах и в магазинах встречались безногие инвалиды, которые довольно быстро перемещались на маленьких дощечках с колесиками-подшипниками, отталкиваясь от земли специальными деревяшками. Считалось, что от постоянного толкания руки у них очень сильные и связываться с ними опасно, могут убить. В окрестностях Москвой в лесах можно было найти неиспользованные боеприпасы. Найденные нестреляные патроны ребята привозили домой и бросали в костер. Были жертвы. Одна девочка погибла, другая, наша соседка получила ранения, но осталась жива.
Школ в округе в первое послевоенное время было мало, поэтому работали они в две, а то и в три смену. Начинал я учебу в классе 1 "Е", это значит, что было, по меньшей мере, шесть первых классов человек по 35, в пятом классе я был уже в классе "Д", а заканчивал я школу в классе 10 "А". За время моей учебы появилось несколько школ-новостроек, которые были расположены ближе к моему дому. Много учащихся из школы 212 перешло туда, но мои родители вопреки моему желанию удержали меня от перехода, за что я им благодарен. Считалось, что уровень преподавания в новостройках ниже. В свою очередь и к нам в школу 212 пришло много новеньких, а в седьмом классе было введено смешенной образование и мы получили большое пополнение из женских школ, в первую очередь из школы 201 имени Зои Космодемьянской.
Время было послевоенное, неспокойное. Особенно неблагополучным считался район по правую сторону Ленинградского шоссе, если ехать из Москвы, сразу за мостом через окружную железную дорогу. Там были бараки, где жили приезжие. Ребята из этих бараков были самыми драчливыми. По дворам пацаны играли на деньги в 'расшибец' и в 'пристеночек', пугали прохожих 'бахалками'. 'Бахалка' делалась из согнутой трубки, в которую насыпали серу от спичек. Бойком служил гвоздь, а спусковым механизмом резинка. Боек (гвоздь) под действием резинки входил в трубку, ударял по сере и происходил довольно сильный хлопок.
Драки случались частенько, обычно после занятий. На мальчишечьем языке это называлось "стыкаться". Стыкались чаще один на один, но были случаи и групповых драк. Я не отличался физической силой и старался обходить их стороной.
В школе на переменах, от звонка до звонка, играли на подоконниках в фантики. Самыми ценными считались гладкие фантики дешевых конфет, поверхность которых была покрыта воском, таких, как, например, "Раковые шейки". Большие же бумажные фантики от дорогих конфет вреди "Мишка на севере" и "Ну-ка, отними", не котировались. У некоторых скапливались целые коллекции фантиков дорогих конфет, которые в реальной жизни они и не видели и тем более не пробовали.
Дисциплину к школе учителям случалось утверждать и силой. Учителем начальных классов у нас был коротко стриженный немолодой мужчина, в руках у которого всегда была короткая деревянная довольно толстая палка; при случае он пускал ее в дело. При входе учителя в класс полагалось встать смирно около парты. Сесть можно было только после его разрешения. Чтобы успокоить учеников и добиться тишины, нас заставляли сидеть, сложив руки за спину, так закладывают руки заключенные, когда их ведут по помещению тюрьмы.
Помню еще случай, как на уроке географии ученик забился в угол классной комнаты и стал размахивать указкой из стороны в сторону, никого не подпуская к себе. По-видимому, он находился в состоянии аффекта. Все поскакали с мест и обступили его, не зная, что делать. Был тут же и учитель географии. Выручил самый маленький и юркий, кажется, его фамилия была Тычинский: когда указка ушла в одну сторону, он бросился на обороняющегося и вцепился ему в глаза. Тот смешался, и дело было кончено.
На моем пути в школу находился Тимирязевский дом пионеров. Он сыграл в моей судьбе определенную роль. Отвел меня туда в шахматную секцию в 1954-ом году мой приятель по школе Генка Федотов. Руководителем секции был Березин Иосиф Давыдович. Там меньше, чем за год я прошел путь от новичка до шахматиста третьего разряда и дальше уже совершенствовался в Московском городском домке пионеров, стал членом юношеской сборной города Москвы по шахматам, участвовал во всесоюзных соревнованиях.
Занимались в Доме пионеров и другие ученики школы, в частности, в авиамодельном кружке. Все занятия были бесплатные. Думаю, что существование и работа домов пионеров в советское время были тем хорошим, что страна потеряла в процессе перестройки.
В школе у каждого класса была своя постоянная классная комната, куда по очереди приходили учителя-предметники, за исключением учителей физики и химии, у которых были свои кабинеты в боковых частях здания. Ученики сидели за партами с наклонной поверхностью для письма и ящиком для портфеля. (Сейчас все сидят за отдельными плоскими столиками.) Спортивный зал пристроили к школе, когда мы были в старших классах, первоначально его не было, и занятия по физкультуре проходили в коридоре первого этажа. Озелененный участок отделял школьное здание от улицы, сзади школы находился плодовый сад, в котором мы иногда работали.
Все годы моей учебы директором школы был Павел Михайлович Эрастов, бывший военный из бронетанковых войск. Помню, как он добивался тишины на линейках, когда ученики всей школы стояли на одном этаже в несколько рядов вдоль школьного коридора. Помню, как он распекал какого-нибудь нерадивого ученика перед всеми на линейке и кричал на него: "Если ты еще раз, еще только один раз, - не подпущу к школе на расстояние пушечного выстрела!".
Другое воспоминание о П.М. связано с работой в саду, куда нас вывели вместо урока. Крик, шум, беготня, толку от этой "работы" никакого. Помню, как он наводил порядок и наставлял нас: "Чтобы десять человек работали, надо, чтобы один не работал, а занимался организацией работы". Позже, когда я сам стал руководителем, я вспоминал эти слова, есть в них сермяжная правда...
Ко мне П.М. относился хорошо, я особенно убедился в этом уже после школы.
Я окончил школу с золотой медалью, но как раз в этот год все привилегии для медалистов отменили, и я должен быть сдавать все вступительные экзамены в институт на общих основаниях. Никакого осознанного выбора у меня не было и я пошел подавать документы в ближайший от места жительства институт - МАИ. Но мои документы в приемной комиссии не взяли, оказалось, что в моей медицинской справке, которую нам всем выдали в школе, против правого глаза стоят цифры 1,0, а против левого 0,1. Это соответствовало действительности - левым глазом я с трудом различал на таблице только самые крупные буквы Ш и Б. Мне это не мешало, и я об этом не задумывался. Каким-то образом об этой ситуации узнал Павел Михайлович. Он повел меня в школьную медсанчасть, объявил медсестре, что я - лучший ученик школы и что вообще произошла досадная описка, вместо 1,0 кто-то по ошибке написал 0,1. Та пыталась возражать, но под напором директора сдалась и выдала мне "правильную" справку. После этого документы мои в приемной комиссии МАИ приняли, но это мне не помогло; как оказалось, во всех ВУЗах были свои медкомиссии. В результате медкомиссия МАИ меня все равно забраковала, но зато эта справка помогла мне поступить в МАТИ.
Примерно через год после окончания школы я встретился с П.М. еще раз. После первого курса нас отправили не стройку как раз рядом с новым зданием, куда перевели школу 212. П.М. увидел меня в грязи в канаве, которую я расчищал для прокладки труб теплосети. Он был рад встрече и особенно тому, что я - "лучший ученик школы" не чураюсь грязной работы.
Помню еще "байку", которую П.М., усмехаясь, рассказал мне о том, как он "видел" Сталина. Дело было во время войны. Сталин возвращался поездом с Ялтинской конференции. Когда фигура Сталина показалась на перроне Белорусского вокзала, собравшиеся, в том числе и П.М., бурно приветствовали его. Но позже П.М. узнал, что это был якобы двойник, а сам Сталин проехал еще половину перегона от Белорусского вокзала к Савеловскому и вышел на старой заброшенной платформе никем незамеченный.
Из предметников больше других запомнились математик Федор Дмитриевич (математика) и Лидия Григорьевна (литература).
Ф.Д. - сумрачного вида очень пожилой человек обходился минимум слов. 8-го марта он вызывал одних девочек, а на их недовольные возгласы отвечал недоуменным взглядом поверх своих очков и говорил "Восьмого марта дорогу женщине!". Иногда он молча подсаживался ко мне, брал мою тетрадь, писал какое-нибудь не совсем обычное уравнение и молча пододвигал тетрадь назад. Я с увлечением решал его примеры, если не успевал в школе, то дома. Постепенно я перерешал все, что он написал мне, кроме одного тригонометрического уравнения. Позже, уже в институте я продолжал с ним возиться, но так и не справился с ним. Максимум, что мне удалось сделать, это свести его к уравнению третьей степени, но это не может считать решением на уровне школы.
Преподавательница литературы Лидия Григорьевна была одной из самых молодых, как я потом выяснил 1929 года рождения, всего на 11 лет старше меня. В Интернете мне удалось найти ее адрес и телефон, и я даже стал надеяться на встречу с ней, но по телефону ее сын Константин сообщил мне, что она умерла десять лет назад.
В отличие от Ф.Д. Лидия Григорьевна была общительным, приятным в общении человеком. Она резко контрастировала со своим предыдущим преподавателем литературы. Тот был явно не склонен к литературе. Помню, рассказывая о молодости Л.Н.Толстого и не находя нужных слов, он сказал: "В общем Толстой в молодости был стилягой". (Нам как раз незадолго до этого читали в классе знаменитую статью в "Правде" про стиляг).
По сравнению с ним Лидия Григорьевна была сама интеллигентность. Разговаривала она с нами как со взрослыми. Десятый класс это 57-58 годы. Еще все шушукались по поводу доклада Хрущева о культе личности. Помню, как мы обсуждали с ней эту тему, и я убеждал Лидия Григорьевна в том, что ей и другим хорошим людям надо вступать в партию, чтобы изменить ее изнутри, она вежливо уклонялась от прямого ответа. От нее у меня остался подарок после окончания школы - сборник Есенина, по тем времена книга малодоступная. В 2009 году я нашел в Интернете ее телефонный номер, звонил, мне ответили, что Лидия Григорьевна умерла 10 лет назад...
Последний раз я виделся с ней на вечере встречи выпускников школы в новом здании. В президиум Л.Г. не пошла, хотя Павел Михайлович ее и приглашал. На встрече присутствовал выпускник нашей "старой" школы космонавт Волков. Помню, как он говорил, что полет на космическом корабле подобен быстрой езде на телеге по проселочной дороге, так трясет. Потом позвали фотографироваться вместе с ним. Л.Г. не пошла, сказала, что пришла в школу после того, как Волков закончил ее. Я тоже отказался, а через год пожалел, - Волков погиб при следующем полете, а в название школы добавились памятные слова "имени космонавта В.Н.Волкова".
Наша классная дама, Абадаева Валентина Павловна - грузная пожилая дама -преподавала нам английский, мне она запомнилась своими бесконечными "Ху из от дьюти тудей?" (Кто сегодня дежурный?) и "Сит даун, плиз" (Садитесь, пожалуйства ).
Она подавляла меня своей массой и напором. В восьмом классе она назначила меня комсоргом класса, а потом сама же "терроризировала" меня, обвиняя в бездействии. Грозила написать про меня в "Комсомольскую правду", которая по ее словам проработает меня на всю страну. Я верил ей и с трепетом раскрывал очередной номер Комсомолки.
Химичка Марья Дмитриевна и физичка (не помню ее имя-отчество) остались в памяти как бледные тени. Помню, как Рафик Богапов на их уроках издевательски выкрикивал с задней парты: "Понятно, что ничего не понятно". Марья Дмитриевна осталось у меня на фотографии в химическом кабинете с журналом в руках и с закатанными вверх глазами. Мы стоим вокруг, заглядывая в журнал, и кто-то, кажется, Еремин наступает на нее с вопросом "А за что тройка-то? Я же все ответил". Остальные смеются.
Историчка Анастасия Григорьевна своей косынкой, которую она постоянно носила на голове, напоминала комсомолку тридцатых годов. Несмотря на почтенный возраст, она отличалась своими эмоциональными порывами. Помню, как она на уроке вышвырнула в окно личные вещи какого-то нерадивого ученика. Мне она помогла вступить в комсомол. Прием в комсомол происходил примерно, как сдача экзамена. Помимо знания устава комсомола, надо было помнить имена руководителей зарубежных компартий и еще что-то в этом роде. В комнате, где шел прием, сидели члены комитета комсомола - ученики старших классов. Выглядели они серьезно, чувствуя власть над нами. Анастасия Григорьевна представляла партийную организацию школы. Председатель спросил меня, как фамилия первого секретаря ЦК ВЛКСМ Советского Союза. Я не знал, воцарилась неприятная тишина, прием могли отложить. Спасла положение Анастасия Григорьевна, сказав, что первые секретари меняются так часто, что все фамилии и не упомнишь, все заулыбались, и меня приняли.
Зрительно помню еще трех мужиков - учителей физкультуры, военного дела и автодела. Помню, как учитель автодела, крупный холеный мужик, как-то говорил нам, что знает три языка: родной, блатной и матерный. И тут же приводил пример: на родном - женщина, далее - сука и б...дь.
Из соучеников ближе всех был мне Алик (Алексей) Ловцов, с которым я проучился все 10 лет. Он жил на полпути от моего дома до школы и часто эти полпути мы проходили вместе. Общих интересов у нас не было. Он, словно оправдывая свою фамилию, занимался плаванием, участвовал в соревнованиях, имел спортивный разряд. Я же увлекался шахматами. В школе у него были смешные прозвища, то ли "циркуль", то ли "герундий". Долгие годы Алик был первым учеником в классе и, наверное, в школе. Но в десятом классе я как-то незаметно опередил его и получил золотую медаль, он серебряную.
Юра Семин производил впечатление самостоятельного человека, наверное, он и был им. Рос он без матери, только с отцом. Много позже, где-то в конце восьмидесятых я, возможно, видел его. Дело было так. Я остановился перекусить у стояка рядом с метро Сокол. За соседним столиком стоял человек, внешне похожий на Юру, довольно грязный и неухоженный. Я откровенно рассматривал его, ожидая, что и он обратит на меня внимание. Но он с таким же независимым и насупленным видом доел свой бутерброд и ушел. Я не решился окликнуть этого человека, может быть это был и не Юра Семин.
Из остальных более или менее помню Рафика Богапова, с которым я некоторое время сидел на одной парте, и Пашу Чехунова благодаря его не по годам массивной рыхлой фигуре, и потому, что его по линии ВЛКСМ определили в МГИМО (институт международных отношений). Помню еще Колесникова, был такой довольно нахальный парень. На выпускной фотографии его нет, он куда-то исчез. Возможно, причиной этому был его хулиганский поступок на уроке биологии: он плюнул сзади на платье учительницы, она долго не замечала этого и продолжала ходить между рядами, вызывая нехорошие смешки всего класса.
Среди девчонок я 'водился' с Кларой Ивановой. Отношения наши сложились благодаря совместным поездкам в десятом классе на лекции в МГУ на Ленинских горах. Я вовсю занимался математикой, участвовал в математической олимпиаде в МГУ, она хотела поступить в МИГАИК, стать астрономом.
После окончания школы Клара уехала в Свердловск, мы переписывались несколько лет, но потом наши пути разошлись. Знаю, что в Свердловске она училась в Уральском политехническом институте на строительном факультете. У нее были музыкальные способности, в УПИ она стала солисткой студенческого хора, одно время даже думала поступить в консерваторию. В Свердловске Клара вышла замуж, родила сына. Позже она перебралась назад в Москву, работала в Министерстве строительных материалов.
Вот и все, что хотелось рассказать мне о когда-то существовавшей школе 212 бывшего Тимирязевского района города Москвы.