Реальный мир - это тебе не сказка. Здесь ты сам можешь творить чудеса.
Пролог
История эта случилась давным-давно, в мире читателю неведомом, хотя и не столь далеком. Многие жители мира сего благодаря своим ученым знали, что живут на поверхности огромного шара, и тот вращается вокруг звезды. Вокруг неё же на разных орбитах расположены еще три шара, один ближе к светилу, два других - дальше. Шар покрывали многочисленные острова, большие и малые, а также несметное количество морей и озер. Людьми была заселена относительно небольшая часть шара, и эта часть носила название "королевство Закомбарье", коим на момент описываемых событий правил молодой король Вагнер Фауст фон Гроссештифель. Только это не совсем так... Во-первых, звали его Абарбанель Шамикаль, но имя это ему совсем не нравилось, поэтому и вынужден был бедный принц выдумать себе псевдоним. Во-вторых, правил не он, а регент Олаф, про которого ходило много недобрых и порой фантастических слухов среди населения. Олаф был своего рода вектором, духовным лидером королевства, но при этом, каких-либо официальных конфессий в Закомбарье не существовало, и оно считалось цивилизованным светским государством. Что, в общем-то, не мешало подданным королевства учинять кровавые расправы на почве религиозной нетерпимости и нести наказания за резкие высказывания в адрес тех или иных верований. Любая научная деятельность строго контролировалась правительством. Один из ученых умов Закомбарья однажды публично высказал свою теорию о том, что "на третьем шаре существуют земли и воды, подобные нашим, и по нему беззаветно бродят разнообразные гигантские рептилии". Олаф лично разжигал костер, на котором провел свои последние мгновенья жизни несчастный ученый.
Судьба Закомабрья вершилась в огромном замке на холме в центре Мракомрачного города, столицы королевства. Всех уверяли, что вершил её молодой и талантливый Вагнер Фауст, на самом деле он был лишь подставным (а, главное, смазливым и симпатичным) лицом, пускающим идеи Олафа в народные массы. Но и Олаф далеко не всегда был автором собственных идей. О том, кто же стоял за ним, мы поговорим чуть позже, поскольку персонаж этот был в прямом смысле далек от Закомбарья.
Ещё полвека назад оно было прекрасным процветающим королевством, коим правил добрый и мудрый король. И так было всегда до того времени, пока не появился человек, демонстративно порицавший власть и обещавший сделать жизнь лучше. Это был отец Вагнера Фауста и, подобно сыну, он лишь воплощал в жизнь замыслы Олафа. Прежде всего, ему удалось вдохновить своими речами самую глупую и наименее дальновидную часть населения королевства. Но этого было достаточно, чтобы начать военный переворот, поскольку эта часть обладала наибольшей физической силой и хорошо развитым стадным инстинктом. Опасаясь за свою жизнь, к ним стали примыкать закомбарцы, обладающие сравнительно более высоким уровнем интеллекта. Так, довольно быстро великое королевство пало, хотя формально и продолжало существовать.
Придя к власти, Олаф (да, да, оставаясь в тени, всем руководил именно он) занялся её укреплением.
Первым делом началось уничтожение абсолютно всех памятников старой культуры. Сжигались книги и картины, ломались скульптуры, взрывались храмы и иные древние постройки. А на тех, что не удавалось демонтировать (некоторые из них были построены из цельных каменных блоков массой около 30 тонн), стирались все надписи. Дело в том, что они выполнены с использованием иероглифического письма, которое рано или поздно могло быть расшифровано человеком, прежде незнакомым с ним. Это, в свою очередь, повлекло за собой следующий шаг.
Переписывались все учебники истории. А это потребовало...
Ослабления системы образования. Оно вообще стало не обязательным, поскольку все жители Закомбарья - свободные люди и сами решают, нужно оно им или нет. Плохое образование - гарант демократии.
Вообще, быть умным стало не модно. "Умные" и, в целом, полезные профессии оплачивались низко. Самыми популярными же стали: снабженец, приказчик, счётчик монет, искатель оптимальной расстановки столов в кабинете заместителей начальника, рассказчик о достоинствах своей конторы и другие подобные.
Основным приоритетом в обществе было потребление. Кто мало потребляет, тот в жизни ничего не добился.
Сначала всех несогласных с новыми порядками казнили, затем просто стали высмеивать, так что никто их возражения не воспринимал всерьез. И волки сыты, и овцы целы. Правда, полное становление нового режима, заняло куда больше времени, чем переход к нему, - сорок лет. Должно было вырасти новое поколение, не знавшее старой культуры.
В последние годы Олаф занялся более творческими идеями. В его планах было создание народного форума, где все, кто особенно желает высказаться, могли бы делиться своей глупостью. Форум был создан, но вскоре Олафу была подсказана более продуктивная идея: создание такого места, где у каждого желающего могла бы быть своя доска, на которой можно излагать все свои мысли в виде текстов или картинок. Наибольшую популярность завоевала такая форма - красивая картинка, а рядом с ней - красноречивая цитата, как правило, вымышленная и ложно приписанная какому-нибудь авторитету. Впрочем, достаточно было просто указать любое имя, и читающий уже безоговорочно верил в мудрость автора. Стоит ли говорить, что бо?льшая часть писанины в этом месте была вымыслом, а картинки (как правило, портреты автора доски), были чересчур приукрашены.
- Как мы назовём это место? - спросил Олаф у своих советников.
- Может, "народное место"?
- В этом месте они должны чувствовать себя как дома. Может, "народный дом"?
- Нужно подчеркнуть, что главная особенность этого дома - наличие публикаций.
- Тогда, может, "публичный дом"?
На том и порешили. В публичном доме люди делились глупостью мыслями и картинками. То, что им нравилось на досках других людей, они помечали сердечком и часто переписывали и перерисовывали себе на доску. Так появилась еще одна традиция, связанная с публичными домами. Посещая, пардон, отхожее место, они брали с собой блокнот и параллельно с основным делом рисовали автопортреты. Среди девушек было популярно изображать себя более стройными, с надутыми губами и выпученными глазами, а среди юношей - более мускулистыми, по пояс раздетыми, в очках с затемнёнными стёклами. Рекорд по количеству таких зарисовок принадлежал некой Дульсинее, сделавшей 84 зарисовки за один присест. Разумеется, всех их она развесила у себя на доске в публичном доме.
Публичные дома служили трём целям. Во-первых, Олаф успешно создал закомбарцам иллюзию собственной значимости и жизни вообще. Посидел на горшке, нарисовал героя воображения представителей противоположного пола (ну, или своего, всякое бывает), с чертами собственного лица, повесил на доске, и вуаля. Кто-то смотрит, читает, комментирует, лепит сердечки. День прошёл не зря. Или другой, более простой способ: узнал какую-нибудь новость, "полил грязью" и саму новость и всех, кто к ней причастен в маленькой, неграмотно написанной статейке в один абзац, и вуаля. Приходит уверенность, что кто-то считает тебя глубоко мыслящим человеком. А ведь и правда, считают.
Во-вторых, по публичным домам Олаф знал, о чем и как больше всего в данный момент думают люди. Во-третьих, он сам мог "вбросить" мысль в публичные дома, но пока что такой возможностью не пользовался. И некогда, и незачем.
Впрочем, хватит о публичных домах. Их роль в судьбе Закомбарья не столь велика.
Я попал в этот чудаковатый мир путём рождения из утробы матери. Случилось это ранней весной, холодной и снежной, ночью, в пургу, неподалеку от Мракомрачного города, в маленькой хижине на опушке леса. Последнее лето выдалось неурожайным, и в Закомбарье царил голод. Родившись, я не подавал признаков жизни, и меня решено было съесть. Отец положил меня в угол на земляной пол, а сам пошел наливать воду в котел. Вскоре, набрав воздуха в легкие, я начал кричать, не дав свершиться этому подлому замыслу. Материнский инстинкт взял верх над человеком, который девять месяцев носил меня под сердцем. Я не виню своих родителей за то, что они хотели сделать. На тот момент отцу было всего 15 лет, а матери - 14, что с них взять?
Судьба сделала мне большое одолжение, ниспослав таких родителей: внимания они мне уделяли крайне мало, и моим воспитанием почти никто не занимался, что позволило мне развиваться самостоятельно. Мне такой подход был весьма по душе: я впитывал в себя только то, что считал нужным. К счастью, мой детский ум пыл наивен, пытлив и смышлён, поэтому внимание моё чаще обращало к себе всё разумное, доброе, вечное. Никто не втолковывал мне, что есть хорошо, а что плохо, оттого в моём детском воображении не существовало ни однозначного добра, ни ярко выраженного зла. Позже судьба заставила меня пройти по извилистой тропе дремучих заблуждений, прежде чем мой уже взрослый рассудок понял, что, на самом деле, так и есть.
Народные верования Закомбарья, несмотря на полное отсутствие силы юридической, во всех остальных отношениях имели силу огромную. Подобно листьям морковной ботвы, все они имели один корень в виде всевозможных мифов, чья история уходит вглубь веков. И существовал в них персонаж, олицетворявший всё вселенское зло. В более старых легендах его называли Драконом, Великим Драконом, Большим Красным Драконом и Древним Змием [Такие имена имеет Сатана в Библии: Дракон (Откр.20:2), Великий Дракон (Откр.12:9), Большой Красный Дракон (Откр.12:3), Древний змий (Откр.12:9, Откр.20:2)]. В более молодых ему приписывали имена Мехтистопфель, Раджим, Иблис, Кафир, Вельзевулий, но самым распространённым его именем стало Мудилл [Иблис - дьявол в мусульманской мифологии. Иблис чаще упоминается в Коране как "Шайтан" -- общий термин, который также используется при обращении ко всему духовному в связи с Иблисом. Марид, Кафир, Мудилл - другие имена Иблиса].
Пришло время, когда я стал задавать себе вопросы философского толка и нередко обращался к религии. Так произошло моё знакомство с образом великого и страшного Мудилла. Согласно канонам верований, это был некий небожитель, усомнившийся в совершенстве божественного творения - человека, отчего был низвергнут в подземное царство, откуда и по ныне склоняет человечество к непотребным поступкам, дабы выставить его перед Господом в дурном свете.
На различных иллюстрациях его можно было лицезреть в человеческом обличии. Даже на тех, под которыми было написано "Великий Дракон" или "Большой Красный Дракон". Мало кто из художников стремился придать ему черты пресмыкающегося, сиречь рептилии.
В моём же воображении Мудилл представлял собой некую неведомую силу, которую нельзя лицезреть, и можно лишь быть свидетелем её проявления. Словно зараза, она проникает в людские сердца и рождает всё зло, кое наполняет этот безбожный мир. Нужно обладать железной волей, полагал я, дабы сопротивляться ей.
Солнце, окутанное белой пеленой, медленно поднималось над Мракомрачным городом. Где-то раздавались звуки изредка падающих капель - это был первый теплый день. Кто-то спешил на работу в свою маленькую контору, кто-то еще спал, а кто-то готовился к выходу, с блокнотом в руках. Олаф уже расхаживал с озадаченным видом взад-вперед в своей башне, потирая руки и строя новые коварные планы.
В общем, этот мир не так уж плох. Это был мир, в котором мне предстояло жить...
Глава первая
Солнечный свет рассеивался, проходя через туман. В лесу, который еще лишь собирался зацвести, уже пели первые птицы. Их голоса предавались столь мощной реверберации, что, стоило закрыть глаза, и лес представлялся огромным обособленным миром, затягивающим своей чу'дной мелодией куда-то в прекрасную зеленую бесконечность. Где-то совсем недалеко, словно в напрасной попытке подпеть птицам, со смачным чавканьем в грязь падали капли воды, поднимая в воздух коричневые брызги. Земля постепенно нагревалась, и от не шел одновременно отталкивающий и манящий запах сырости и гнили.
Сегодня мне исполнялось шестнадцать лет. Все предыдущие годы я не знал точной даты своего рождения; её скрывали мои родители, дабы избавить меня от лишней необходимости ежегодно тратить своё время и внимание на приём поздравлений. Зато эту дату прекрасно знал и помнил рекрутский отдел народного ополчения. Именно к нему, согласно законам Закомбарья, я должен был присоединиться в этот торжественный день. Что ж, надо отдать должное этим благородным людям; они первые, кто хоть как-то поздравил меня за все эти годы.
За мной приехала телега, в которой уже сидели несколько парней под охраной солдат ополчения. Я присоединился к ним, и мы отправились к месту расположения нашего будущего гарнизона, которое всегда представляет сюрприз для новобранца. Мне невероятно повезло - я попал служить в Мракомрачный город! В первые несколько месяцев пришлось привыкать к бытности ополченца, что стало для меня главным источником впечатлений, поэтому на интересные события в светской жизни города я пока что не обращал внимания.
В общем-то, правила жизни в ополчении были предельно простые: делай то, что велят, и не делай того, что велят не делать. При этом, делать что-то нужно постоянно. Вернее, можно и не делать, но в любой момент придёт кто-нибудь и заставит делать. Даже если это никому не нужно. Надеюсь, вы меня поняли. Наш взвод подчинялся барону Де Лябарану. Это был полный низкорослый мужчина, третьей или четвертой молодости; с широкими и длинными усами, слегка закручивающимися на концах; с короткими и редкими вьющимися черными волосами и большой проплешиной на макушке; с болезненно-красной кожей (очевидно, такой цвет вызван обильными возлияниями "огненной воды"); с двумя или тремя подбородками; с узкими глазами и невыносимо высоким командным голосом. Подъем был на рассвете [важно отметить, что шар, на котором происходит действие книги, вращается вокруг оси, расположенной практически перпендикулярно плоскости его орбиты, поэтому продолжительность светового дня в разные времена суток почти не отличается; сезонные же изменения в природе вызваны изменением расстояния от шара до звезды и чувствительным климатом]. Услышав команду "Подъём!", вся казарма начинала суетливо одеваться. Нашу амуницию, не считая нательного белья, которое мы не снимали на ночь, составляли: стеганый поддоспешник, льняные штаны, латные налядвенники - часть доспехов, защищающая ноги от коленей до пояса, хауберк - кольчуга с капюшоном, черная роба с красной оторочкой, сапоги, ремень и шлем-шаллер. Всё это, по признанию барона Де Лябарана, нужно успеть надеть, пока горит спичка. И в первое утро он упорно добивался того, чтобы мы сами себе это доказали, пока один из рекрутов не попросил продемонстрировать на собственном примере, как такое возможно, за что получил два суточных наряда вне очереди.
Оружие мы даже не видели. Только дежурным, дневальным, патрульным и караульным выдавали тупые копья. Зато с лопатами мы обращались профессионально. Около четырех месяцев я провёл на стройке загородного дома господина Де Лябарана, где также научился обращаться с камнями, глиной, молотком и гвоздями. От старослужащих я узнал, что этот злосчастный дом строят вот уже десять лет. Но построй хоть замок, на болоте он стоять не будет. Ещё мы научились превосходно владеть маленькими ножами для чистки патетоса (это такой странный фрукт, который в оголтелых количествах растят на всех фермах; не очень вкусный, но питательный и неприхотливый).
Чтобы стать рыцарем в Закомбарье, нужно в одиннадцать лет с дозволения родителей пойти работать оруженосцем у какого-нибудь феодала. Спустя три года, по его рекомендации, если таковая будет, отправиться в школу рыцарей. Как ни странно, здесь действительно учат военным наукам. Будущие рыцари очень дисциплинированны, сильны, прекрасно фехтуют, держатся в седле и разбираются в военной тактике. Но не физические данные и не ум обеспечивают им успех в карьере, а проявление всех черт, которые карикатурно приписывают всем военнослужащим. Одним словом это называется "солдафонство". Затем, по достижении учащимся восемнадцатилетнего возраста, ему присваивается звание рыцаря, а вместе с тем даётся родовой герб (который больше служит документом, нежели атрибутом титула), конь и некоторая недвижимость. Теоретически, это может быть комфортабельный дом в элитном районе Мракомрачного города, но обычно - хижина, построенная ополченцами где-нибудь в болотах на окраине Закомбарья.
Однажды мои сослуживцы поинтересовались у будущего рыцаря, есть ли какая-нибудь возможность подзаработать денег, проходя обучение. На что тот, со всей рыцарской гордостью ответил: "Стражником". После этого в воздухе повисла короткая пауза. Мои товарищи, видимо, уже сами поверили в благоговение, которое питали к своему собеседнику, но этот ответ их немного удивил. Тем более, что в восприятии обывателя, "стражник", "рыцарь" и "ополченец" - вообще, одно и то же.
Однажды мне и паре моих товарищей довелось сжигать книги из старой библиотеки. Некий местный чиновник, "большой специалист по вопросам всяких там культур и образований", как он сам себя называл, заявил: "Книги, хранящиеся на данном бумажном складе, утратили всякую ценность, особливо материальную, и оттого подлежат немедленному уничтожению". Хотя, в указе, написанным, якобы им, значилось иное: "Книги сии написаны слишком давно, хранят в себе устаревшие представления о мире и оттого вводят читателя в полнейшее заблуждение. Представления авторов о морали слишком строги и не соответствуют свободам, коими живёт современное общество. А, как известно, суровые нравы убивают в молодёжи творческий дух, что наисквернейшим образом влияет на её развитие. Дабы идеи сих мракобесных книг не проникли в неокрепшие умы, их следует сжечь немедля". Среди уничтожаемой литературы оказалась одна книга, которую библиотекарь, на редкость образованный и здравомыслящий человек, коих в целом Закомбарье не так уж много, тайком спрятал. Узнав о сем проступке, чиновник приказал содрать с него кожу, выпотрошить, а останки скормить нищим. Что делать с роковой книгой он так и не сказал, поэтому я оставил её себе. Не помню, сколько раз перечитал я её за время службы. Это была уцелевшая частичка культуры, которую уничтожил новый режим во главе с Олафом. Сейчас книги не пишутся так, как писались раньше. Авторы долгое время "вынашивали" идею, потом наносили её на бумагу, доводили до логического завершения, после чего не раз переписывали, стремясь сделать сюжет более интересным и поучительным, а изобразительные средства - более изящными. Вместе с идеей завершалась жизнь всего, с чем она связана - и мира, и событий, и героев, населяющих его. Бывало, что последние появлялись и в других книгах автора, но это были уже совсем другие истории. Полноценные истории. Любое произведение, написанное таким образом, претендовало на то, чтобы называться шедевром. А поскольку это не так-то просто, то и писателей было не так много. Литература была искусством. Сейчас книги пишутся сериалами. Создается мир, в котором реализованы фантазии потенциальных читателей, персонажи и набор ситуаций. Герои всегда действуют очень предсказуемо, словно они такими родились, меняться не намерены, а жизнь их ничему не учит. Книга, как правило, к чему-то привязана, чтобы отличаться от других. Например, к названию. А начало и конец у нее вполне могут и отсутствовать, ибо она не первая, и не она последняя в данной серии. Создаётся эдакий эффект "шоколадки, которую можно жевать бесконечно". Вообще, современное Закмобарье падко на всё сладкое, поэтому "горьким опытом" его соблазнишь. Не последнюю роль тут сыграл Олаф, который перевел литературу из ранга искусства в способ заработка. Должен признать, очень коварный ход. Теперь человек много читает и при этом расслабляется. Вместе с ним расслабляется его мозг, избавляясь от неудобных извилин. А глупым такого человека не назовёшь, потому что он много читает.
Книга, оказавшаяся у меня в руках, была поделена на четыре части и повествовала о приключениях путешественника, который волею судьбы попадал в различные вымышленные страны, населенные вымышленными народами. Автор описывал уклад их жизни и, не прибегая к конкретным пояснениям, выделял сильные и слабые его стороны. Я всегда читал эту книгу перед сном. Однажды, в течение нескольких недель мне довелось нести службу в замке, расположенном в двух днях пути на восток от Мракомрачного города. Мой пост располагался на крепостной стене. Там я преспокойно сидел и читал эту замечательную книгу, поскольку был более, чем уверен, что никакой враг на нас не нападёт. Раза два-три в день ко мне наведывался башелье (это старшее звание в составе ополчения), вырывал книгу и швырял в бойницу. Затем яростно вращал глазами, придумывая мне наказание, но каждый раз велел одно и то же: "Иди, копай!". Я спускался вниз, пару раз демонстративно втыкал лопату в землю, забирал книгу и возвращался на стену.
С тех пор, как эта книга оказалась у меня, порой по ночам мне снился один и тот же сон: посреди пустыни стоят развалины некой башни; внутри, сквозь брешь в стене, видна горящая свеча на столе и какие-то бумаги, но я не могу разобрать, что на них изображено.
Когда я покидал Мракомрачный город, дабы провести некоторое время в замке на востоке, Вагнер Фауст объявил сухой закон в Закомбарье. Меня это не касалось, поскольку ополченцам вообще не положено потреблять огненную воду. Но когда я вернулся, меня потрясла картина: по городу, словно мертвецы, восставшие из могил, еле-еле перебирая ногами, бродили пьяные люди. Шёл сильный дождь, оттого картина эта была еще более декадансной. Кто-то, вовсе обессилев, лежал, уткнувшись носом в грязь; кто-то еще пытался перемещаться на трех или четырех конечностях; но я, наверное, никогда не забуду глаза человека, еще сохранявшего вертикальное положение и смотревшего в этот момент прямо на меня. Его взгляд словно говорил: "Простите меня! Простите меня, пожалуйста! Я не знаю, что со мной происходит. Мне страшно". После чего несчастный упал. И больше никогда не поднимался. Тогда я четко понял, что разрушительные силы постоянно ищут путь к сознанию человека. Они не уничтожают его сразу, а медленно истощают ресурсы. Не знаю, что они собой представляют, но им не ведом сон и отдых, потому меры защиты против них бесполезны. Нужна оборона. Опять же, снимаю шляпу перед Олафом, который так быстро смог выработать у большей части населения Закомбарья комплекс: покупай, сколько есть, и пей до последний капли. Пей через "не могу". Потом огненной воды может не достаться.
В общем-то, и в иное время в Закомбарье царил какой-то "рыцарский декаданс": с людских уст слетали фразы высокие, а в голове бесновались мысли безбожно-низкие. Подвиги, о которых будут рассказывать ещё сотни лет, совершались на фоне разрухи, безумства и мракобесия.
Внутренней стороне этой проблемы будет уделено особое внимание, да и быт закомбарцев будет описан подробнее. Сейчас же я постараюсь описать города сего мрачного королевства, так, как это сделал бы человек, прежде их не видавший.
Архитектура "тяжела" и темна. Узкие грязные улицы явно не предназначены для того, чтобы по ним ходили люди. На них же сливались помои, отчего повсюду царил смрад. В местах скопления людей сновались нищие, попрошайки и юродивые. Стоная, бродили прокажённые, обмотанные тряпками, словно мумии. Лекари, казалось бы, должны вселять хоть какую-то надежду на фоне этой ужасной картины, но их маски, похожие на птичьи морды, могли испугать даже взрослого человека. Что уж говорить о детях, которые плакали, увидев их, испускали скверну, а то и вовсе оставались заиками на всю жизнь.
Так прошли три года моей скучной и бестолковой службы. Затем некоторые подразделения ополчения стали отправлять на южные границы королевства. Там было неспокойно, зрело организованное повстанческое сопротивление действующей власти. Среди отправленных подразделений был наш взвод. Только тогда я впервые взял в руки меч. Ржавый и тупой, по массе он был как лопата, по эффективности - как нож для чистки патетоса. Первые несколько дней у нас не было причин для беспокойства, и мы расслабились. Солнце здесь было теплее и ярче, с моря дул приятный прохладный бриз. "Где-то там, за морем, родина этого изумительного патетоса..." - думал я, срезая очередной ломтик кожуры фрукта и глядя на стаю пролетавших чаек.
Следующим утром нас подняли до рассвета по тревоге. К нам приближались повстанцы. Несмотря на то, что у них не было единой формы, и каждый выглядел по-своему, действовали они гораздо слаженнее, чем мы. Повстанцы уже долгое время сражались бок о бок, действуя как единое целое. Никто не пытался изобразить из себя героя, потому что ясно понимал, для чего это делает. Пока неприятель приближался, мы еще кое-как изображали строй, когда он приблизился, многие вовсе разбежались. Среди дезертиров был и Де Лябаран, поэтому командование нашим взводом взял башелье. С криком я прыгнул в надвигавшуюся толпу, прикрываясь всем, чем только мог. Сердце моё бешено стучало, во рту пересохло, мысли спутались. В первые же мгновения боя я получил режущий удар по правому ребру и тупой удар по голове, после чего сознание на время покинуло меня.
Когда я очнулся, солнце только-только встало из-за горизонта. Обширное пространство вокруг меня было усеяно трупами ополченцев и рыцарей. Повстанцев среди них почти не было. Превозмогая боль, я приподнял голову. Враги были совсем рядом, поэтому заметили меня. Я видел, как их мрачные мускулистые фигуры приближаются ко мне, и снова потерял сознание, то ли от полученных травм, то ли от страха.
Глава вторая
Яркие и тёплые лучи солнца, находящегося в середине пути от точки зенита до линии горизонта, освещали опушку леса на высоком отвесном холме, с которой открывался прекрасный вид на Мракомрачный город. У большинства закомбарцев такое положение солнца ассоциировалось со скорым завершением рабочего дня, но только не сегодня, потому что сегодняшний день был выходной. Поэтому, большинство людей проводили время по своему разумению, например, встречались с друзьями. На вышеописанное место важно, не спеша вышла процессия людей, наряженных в скудные одеяния под предводительством немолодого мужчины с окладистой тёмно-рыжей бородой и, хоть и всклоченной, но весьма скудной шевелюрой на макушке; счастливого обладателя волосатого шарообразного пуза и единственного элемента одежды, представленного набедренной повязкой из сухой травы; если не считать одеждой убогое ожерелье из сухих цветов и венок из кленовых листьев. Точное имя его нам не известно, но люди, что строем следовали за ним, обращались к нему "архижрец", "архимаг", "учитель", "о, наимудрейший", "владыка" и даже "хозяин".
Все участники процессии уютно устроились на опушке, сев полукругом. За последние десять лет это был уже третий выводок "волхвов", как они сами себя называли, который Наимудрейший тщательно готовил к Концу Света и четвертый, который он готовил к контакту с представителями иных миров. Страстно жестикулируя, он рассказывал собравшимся о двух видах летательных аппаратов, которыми пользуются пришельцы: одни имеют форму двух тарелок, сложенных вместе, а другие - форму аппетитной сардельки. Также он рассказывал о маленьком человечке, которого однажды видел в лесу. Для карлика он имел слишком гармоничное телосложение, а для ребенка - слишком взрослое лицо, к тому же, украшенное бородой. Щетина была настоящая, потому что Наимудрейшему удалось схватиться за неё и потянуть, но та не оторвалась и не отклеилась; а ловкое существо, взвизгнув от боли, вырвалось и убежало. Наимудрейший погнался за ним, но поймать не смог. По пути таинственное существо обронило ботинок, и Владыка его долгое время бережно хранил, но в один прекрасный день потерял вместе с волоском из бороды пришельца. Должен отметить, что всех карликов, попадавших в руки волхвов, надлежало приносить в жертву солнцу, поскольку считалось, что они - его отпрыски. Как связаны кровавые расправы с семейными узами звезды и людей с недостатком гормона роста, к сожалению, было известно лишь волхвам [Традиция приносить карликов в жертву солнцу, поскольку те считались его детьми, существовала у индейского племени ольмеков].
Возможно, вам покажется, что Наимудрейший ведёт глупую и нелепую жизнь, но, уверяю вас, нет нужды его жалеть. Он достиг вершины счастья в бытовом его понимании - нашёл человека, с которым мог бы дурачиться до последнего мгновенья существования Вселенной, если бы такое было возможно. Причем, его избранница воспринимала эти дурачества в такой же степени серьезно, в какой он воспринимал их сам. И стоит ли говорить, что она без капли отчаяния готова была переживать любые тяготы и невзгоды со своим возлюбленным. Союз этих замечательных людей принёс свои плоды в количестве пяти готовых экземпляров и одного проекта (на момент описываемых событий). Также, если вы считаете, что дражайшая супруга Наимудрейшего - единственная в мире женщина, питающая к нему столь сильную симпатию, то, смею заверить, вы глубоко заблуждаетесь.
* * *
За всем этим действом с балкона Мракомрачного замка через зрительную трубу не без улыбки наблюдал Олаф. Положительные эмоции на его лице всегда представали в форме некого ехидного злорадства. Да весь внешний вид выдавал в нём профессионального злодея: лысина на голове говорила о его предрасположенности к придумыванию коварных планов; чёрная борода клинышком - о хитрости; длинные кривые ногти - о... О том, что он их не стрижёт (а, может быть, и о тайных занятиях тёмной магией). Брови, завивающиеся на концах... Не знаю, но выглядит это весьма зловеще. Маленький рост - о ловкости, особенно в общественных делах и политических интригах. Наконец, черная мантия с фиолетовой оторочкой говорила о недобрых скрытых намерениях, высоком положении в обществе и привычке сжигать людей на кострах за их научные открытия, идущие в разрез с картиной мира, принятой в обществе [ Чёрно-фиолетовые мантии носила инквизиция].
Олаф ассоциировался у меня с Мудиллом. Долгое время я считал его главной и чуть ли не единственной причиной существования зла в мире. Что с меня было взять? Для меня и мир-то заканчивался там, где заканчивалось Закомбарье.
Вскоре выражение лица Олафа помрачнело - он вспомнил о неприятном разговоре, который ждал его с Вагнером Фаустом. Не потому, что тема беседы была печальной, а потому, что юный монарх не был расположен к серьезным диалогам, особенно, если они касались будущего его королевства.
Олаф вызвал Вагнера Фауста к себе в кабинет. Он был единственным в королевстве, кто обладал такой привилегией, и поданные короля об этом знали. Придя к своему наставнику, самодержец тут же плюхнулся в кресло и расположился в нём, облокотившись спиной на один подлокотник и закинув ноги на другой. Вагнер Фауст фон Гроссештифель... Не знаю, ведал ли он, когда придумывал себе такое имя, что "гроссеш тифель" с древнего северо-закомбарского диалекта переводится как "большие ботинки" [ Агномен "Калигула" римского императора Гая Юлия Цезаря Августа Германика переводился как "маленькие ботинки"]. Очевидно, он избрал такой псевдоним лишь потому, что звучит он пафосно. Вообще, "золотому генофонду" и в особенности всем тем, кто старательно пытается выдать себя за его представителей, свойственно придумывать себе новые имена. Ежели они хотят предстать экстравертами, завсегдатаями наиболее популярных светских мероприятий и, несомненно, яркими коммуникабельными личностями, то выбирают себе короткое, мягко звучащее имя. Если хотят подчеркнуть свою отчуждённость, предстать меланхоличными и мрачными (лишь внешне; хотя, по их собственному утверждению, мрачно у них, прежде всего, в душе) натурами, то выбирают себе длинное, трудно произносимое, изобилующее твёрдыми согласными имя, состоящее как минимум из двух частей. Хоть первые и вторые звучат по-разному, но природа их выдумывания зачастую одна и та же.
Олаф стоял лицом к окну и начал говорить, не поворачиваясь:
- Ты должен жениться.
- Я не могу жениться... Я ведь принадлежу всем женщинам... - слащаво заявлял Вагнер Фауст, накручивая на палец прядь блестящих, черных, слегка вьющихся волос. Затем, после короткой паузы добавил. - И особо привлекательным мужчинам...
- У тебя нет выбора. Не забывай, кому ты обязан своим правлением. А наличие жены не отпугнёт твоих любовниц.
- Я не хочу... Я не готов...
Олаф начинал злиться. Вагнер Фауст напрасно пытался блеснуть сообразительностью, используя в своём оправдании слово "готов", потому что всю жизнь за него готовились другие. Олаф повернулся лицом к королю. Ему становилось еще тяжелее оттого, что он должен был сказать дальше:
- Если ты воспротивишься, мы подыщем и другого скомороха на твою роль, только это обойдется дороже, и Он этого не одобрит. За тебя, как всегда, всё сделают другие. Но очень важно, чтобы именно ты произвёл положительное впечатление на невесту.
- Пффф... - перебил Вагнер Фауст. - С какой стати король должен производить впечатление на своих поданных?
Олаф рассердился и стал говорить громко и гневно:
- Во-первых, потому что именно светлый облик короля в глазах его поданных гарантирует ему спокойное царствование. Во-вторых, у неё очень могущественная поддержка. В-третьих, нет такого закона, который запрещал бы даме отказываться от предложения руки и сердца, даже если его делает глава государства. И, если помнишь, именно ты ввёл такие порядки, чтобы народ верил в иллюзию свободы. В-четвертых, - Олаф сложил руки, соединив кончики растопыренных пальцев, как он обычно делает и изобразил такое озабоченное лицо, что морщины на нём приняли наиболее глубокие и широкие формы. - Она не такая дура, как все девицы, что попадались тебе ранее. Даже многих придворных дам она превосходит своим умом и сообразительностью.
Вагнер Фауст сжался в своём кресле, словно пытаясь спрятаться от надвигающейся фигуры Олафа, бросавшей на него свою тень. Он был не на шутку испуган. Никогда ему еще не приходилось слышать описание столь страшного человека.
Было тёплое и солнечное утро. На втором этаже большого каменного дома, стоявшего на окраине Мракомрачного города, который в то же время являлся стеклодувной мастерской, отворилось окно. Затем из него выглянула молодая девушка. Черты её гладкого, благородно-бледного лица были на редкость правильны: прямой, чуть вздернутый на кончике, нос; высокий лоб; тонкие брови; глубоко посаженные, широкие и ясные глаза; чуть выдающиеся скулы; аккуратные ямки на щеках; узкая верхняя и более широкая нижняя губы; острый подбородок. Но главным отличием её внешности были длинные прямые волосы насыщенно-красного цвета, что делало девушку весьма заметной. Причем, такой цвет волос на голове (брови и ресницы оставались чёрными) был у неё с рождения. Несмотря на привлекательную наружность, которой она могла бы с успехом пользоваться, девушка была скромной. Её звали Амелия.
Думаю, здесь следует отметить интересный факт: согласно социологическому исследованию, изрядно опорожнившему государственный бюджет и проведенному министром культуры Дульсинеей Наикультурнейшей, самым популярным женским именем в Закомбарье было "Дульсинея". Над его значением до сих пор спорят, но многие сходятся во мнении, что оно символизирует всё хорошее понемножку. "Ну, красоту там... Прекрасное... Красоту, например..." - так прокомментировала в своём отчёте значение собственного имени сама Дульсинея Наикультурнейшая. Родители так нарекают своё чадо, дабы выделить его среди остальных и подчеркнуть его индивидуальность. Наименее популярными именами были "Вера", "Надежда", "Любовь", и, наконец, замыкало сей список имя "Софья", что с одного древнезакомбарского диалекта переводится как "мудрость".
Родители Амелии были одними из последних, кто сопротивлялся новому режиму. Когда они погибли, их совсем маленькую дочь взял на воспитание лучший друг, стеклодув Бертольд по прозвищу Хрустальный Волшебник. Что ни говори, а воспитатель из него вышел великолепный. Бертольд всегда умел ладить с людьми, даже самыми недружелюбными. При этом, он являлся человеком, которого больше всех на свете ненавидел и в то же время боялся Олаф. Почему? Истинная причина была известна лишь ему, да Олафу. Остальные лишь знали, что регент Его Величества в своё время преследовал Бертольда за остроконечные уши и брови, закрученные на концах. К слову сказать, загадочным образом растущие вверх белые волосы Олафу тоже не нравились. Почему при столь безграничной власти ему до сих пор не удалось арестовать Бертольда, тоже остаётся загадкой.
Хрустальный Волшебник был человеком простым во всех отношениях. Он обладал спокойным, уравновешенным характером и жизнерадостным мировоззрением, не отличался вспыльчивостью; никогда не вызывал подозрений, чем завоевал уважение соседей и многих других горожан; всегда был готов прийти на помощь; жил тихо и скромно. Речь его была медленной, но чёткой и уверенной, а голос - тихим и низким. Возможно, на его психику оказывало положительное влияние постоянное курение трав непонятного происхождения, но я, лично, скептически отношусь к этому предположению. В свободное от работы и хлопот по дому время Бертольд любил играть на лютне с необычно-длинным грифом, обладавшей приятным низким тембром. Когда позволяла погода, он делал это на лавочке перед домом, в остальное время - на втором этаже. Бертольд отличался высоким ростом. Его волосы были настолько седы, что его можно было принять за альбиноса. При этом Хрустальный Волшебник обладал хорошей подвижностью, а кожа его, хоть и не лишённая морщин, не была дряблой. В одежде царил консерватизм: редко Бертольда можно было увидеть в чём-то, кроме холстяной рубахи с засученными рукавами, коричневых кожаных штанов на завязках, жилетке из того же материала и высоких ботинок.
Раздался стук в дверь. Открыв её, Хрустальный Волшебник увидел перед собой невысокого сутулого старичка в мешковатой черной мантии, с блестящей лысиной, бородой клинышком и язвительным взглядом. Это был его старый знакомый Олаф. Бертольд уж было собирался выставить его пинком (он был единственным в Закомбарье, кто обладал такой привилегией), но королевский советник успел блеснуть перед ним грамотой с личным прошением монарха. К тому же, чуть поодаль Бертольд увидел отряд гвардейцев, и такой жест ему дорого обошёлся бы.
- Его Величество просит Вас украсить витражами тронный зал Мракомрачного замка за щедрое вознаграждение. Ежели Вы откажетесь, знайте, Его Святейшество будет очень недовольно. Король настаивает, чтобы стёкла были изготовлены руками Хрустального Волшебника, который не просто так носит это гордое имя; а рисунки - непременно руками несравненной Амелии. - После чего Олаф отвесил наигранный поклон.
Бертольд вырвал грамоту из его рук и захлопнул дверь, ничего не ответив. Бумагу он положил на обеденный стол, за который вскоре села его воспитанница. Прочитав прошение, Амелия вопросительно взглянула на Бертольда. Тот сказал:
- Здесь какая-то уловка. Но откажись мы, неприятностей не избежать.
Скрепя сердце, в последующие дни Хрустальный Волшебник переправил в Мракомрачный замок стёкла и остальные необходимые материалы и инструменты. Однажды рано утром, когда он с Амелией еще не пришел на рабочее место, в тронный зал вошли Олаф и Вагнер Фауст.
- Видишь? Основания лесов чуть-чуть подпилены, - старший советник короля указал пальцем на деревянную конструкцию, стоящую у окна. - Когда девица поднимется на них, то доски непременно переломятся, она полетит вниз, а ты её поймаешь. Пока она будет в шоке, пригласишь её на бал. Всё понял?
Вагнер Фауст одобрительно кивнул. В конце концов, не зря он, отложив все государственные дела, специально для этого случая в течение месяца упражнялся в ловле мешков с мукой под пристальным наблюдением лучших в королевстве врачей и опытнейших инструкторов по ловле мешков. Вскоре в зал зашла Амелия. Итак, операция началась.
Олаф спрятался за колонной, а Вагнер Фауст принялся расхаживать по залу, словно изучая, как идёт работа. Амелия возилась с красками, лаками, растворителями, кисточками и пока что вовсе не думала подниматься на леса. Вагнер Фауст не привык ждать. Даже короткое ожидание рассеивало его мысли, которые и без того не отличались собранностью. Он подошёл к девушке. Из-за колонны стали раздаваться тревожные писки.
- Здравствуйте... Меня... - тут речь его резко прервалась. Откуда-то сверху с оглушительным грохотом посыпались доски, краски, куски стекла. Когда всё затихло, король выпрямился и открыл глаза. Он был цел и невредим. Неудивительно, ведь его прикрыла собой хрупкая Амелия.
Всякий раз, пытаясь блеснуть своим обаянием перед дамами, Вагнер Фауст с дерзкой небрежностью опирался плечом на ближайшую вертикальную конструкцию. В данном случае это были строительные леса. Олаф так сильно сдавливал лицо рукой, что, казалось, хотел оставить в нём вмятину.
- Ты идиот! Если бы твой отец знал, в кого ты превратишься, то, наверное, отпилил бы себе голову! - гневно ругался Олаф, прикладывая маленький бурдюк с холодной водой к гематоме, которая красовалась у него под глазом по милости Бертольда.
Вагнер Фауст находился в кресле в той же позе, которая была описана ранее, только в этот раз не наматывал прядь волос на палец и отвернул голову в сторону спинки. Он не понимал, чего от него хочет добиться Олаф. Вообще, за юного короля всегда всё понимали другие, но сейчас этого требуют обстоятельства.
- Завтра подойдешь и извинишься. Лично, - сказал Олаф, наставив кривой палец, увенчанный длинным чёрным ногтем, на Вагнера Фауста. - И пригласи её куда-нибудь.
"Да что я говорю?" - подумал про себя Олаф. - "Нужно самому созвать совет и решить, какие места отдыха нынче пользуются наибольшим интересом у молодежи".
Было очередное прекрасное закомбарское утро. Раздался стук в дверь, её открыла Амелия. На пороге стоял король собственной персоной в окружении своей свиты и гвардейцев.
- Здравствуйте... Прекрасная... Амелия, - речь государя была очень медленной и отрывистой, а взгляд был направлен куда-то вверх. Недолго наблюдая за происходящим из-за спины девушки, Бертольд состроил озадаченное выражение лица и поднялся по лестнице на второй этаж дома.
Вдруг на землю между Амелией и Вагнером Фаустом с грохотом свалился гвардеец, обвязанный вокруг пояса прочным канатом. Из его рук посыпались таблички с надписями, среди которых были фразы, только что произнесенные юным королём. Все свидетели данного происшествия подняли головы. Из окна выглядывал Бертольд, держа в одной руке нож, а в другой - кусок каната, прикрепленный к козырьку крыши. Пришлось Вагнеру Фаусту кое-как изъясняться своими силами и силами рядом стоящей свиты.
Амелия в тоске сидела за столом, надев синий плащ с капюшоном, который защитил бы её от непогоды, разыгравшейся на улице. "Видимо, королям так положено," - думала она, пытаясь оправдать задержку Вагнера Фауста, который обещал явиться еще час назад. Амелии ранее не приходилось ходить на романтические свидания, и она не знала, что такое поведение, к сожалению, вовсе не зависит от сословия. Амелия жалела, что положительно ответила на его приглашение посетить выставку картин известного современного художника Инстаграля, хотя и пыталась убедить себя в том, что всё будет хорошо. Это очень скверная ситуация, когда человек, от которого только и жди неприятностей, хочет тебя чем-то обрадовать. Вскоре поток мрачных мыслей девушки прервался: послышался топот копыт королевского экипажа.
Если прежде Его Величество носило легкие иссиня-черные латные доспехи под стать форме монаршей гвардии, то сегодня государь облачился в узкий и длинный черный камзол с красной оторочкой и вышивкой дракона на передней части. Хоть и держась поодаль, даже на романтическом свидании его сопровождала свита. Не столько для защиты, сколько для словесной помощи. Олаф, дабы увести от себя подозрения, на сие действо не явился.
Известный современный художник Инстаграль был действительно очень популярен среди молодёжи. Помимо занятий изобразительным искусством, он также содержал свой собственный публичный дом, который тоже пользовался общественным интересом. Работы его отличались тем, что, вроде, будучи цветными, казались выполненными красками жёлто-фиолетового спектра. В любой композиции, как правило, присутствовал яркий источник света, который безжалостно бил в глаза смотрящему. Основными темами работ художника были натюрморты с морепродуктами, горячими напитками из жареных зёрен или творческим бардаком. Также очень часто встречались портреты милых котиков и кошечек, картины с дорогими каретами, особняками и замками. Всё это у большей части населения ассоциировалось с красивой жизнью, а культ красивой жизни в Закомбарье был негласно возведён в ранг национального приоритета. Все посетители публичного дома Инстаграля маниакально подражали в своём творчестве работам хозяина заведения.
Следует отметить, что веками ранее, когда производство красок ещё не достигло должных высот, картины со временем выцветали, краски становились более тусклыми и часто приобретали жёлто-фиолетовый оттенок. Сейчас подобного не происходит, но художники-истагралисты упорно покрывают свои работы специальным лаком-кракелюром, дабы придать им эффект старины.
Некогда картины служили универсальным источником общения, затем использовались для запечатления геометрии того или иного явления, позже - ещё и цветовой гаммы. Потом умение воспроизводить визуальные образы окружающего мира стало искусством. У художников появилась возможность изображать не только реальные объекты, но и плоды собственного воображения. И, тем не менее, визуальное изображение всегда служило научным, техническим или культурным целям. Есть разница между созерцанием явления и созерцанием картины, на котором изображено это явление. В представлении многих эта граница стала размытой, отчего появился новый повод для постоянного беспокойства: став свидетелем чего-то прекрасного, нужно поторопиться запечатлеть его визуальный образ, не тратя время на любование. И теперь люди впечатляются не красотой и многообразием Вселенной, а красотой и многообразием картинок.
"Конечно, иногда это выглядит красиво... Но..." - думала Амелия, с тоской оглядывая картины, представленные на выставке. Она знала толк в искусстве, ведь сама занималась им, но витражи не пользуются популярностью среди молодежи, оттого ей сложно было доказать свою компетентность в данном вопросе. Вагнер Фауст же пребывал в хорошем расположении духа, поскольку вообще не понимал ценность искусства. Быстро оббежав зал творений Инстаграля, Его Величество возжелало посетить и соседнюю выставку, где были представлены работы разных представителей современного изобразительного искусства. Крайне трудно описать содержательную сторону их творчества. Холсты с разноцветными брызгами, абстрактные инсталляции из нечистот, которые гнили прямо на витрине, - всё это, безусловно, имело очень глубокий смыл, духовную ценность и громадную материальную стоимость. Но далёкая от светской жизни Амелия этого в корне не понимала. Самое сложное в отношении техники исполнения, что было представлено на выставке, - это картины с обнаженными женщинами. Дело в том, что у каждого художника есть столь прекрасные и непорочные закоулки богатого внутреннего мира, что никак иначе их выразить нельзя. К тому же, красота строения тела человека вызывает наивысший эстетический интерес у наблюдателя. А тех, кто посмеет вслух заметить, что популярность сих работ вызвана непосредственным обращением к низменным инстинктам, самих нарекут пошлыми, ничего не смыслящими в высоком искусстве грубиянами.
На протяжении всего культурного похода в адрес Вагнера Фауста то и дело раздавались восхищенные вздохи от юных дам, также пожелавших приобщится к искусству. Дай им волю, и они бы набросились на короля, прильнули к нему устами и принялись бы лобзать чресла, тая в блаженном беспамятстве, ибо данный субъект олицетворял для них вершину скромных женских мечтаний. Вагнер Фауст, в свою очередь, не чурался внимания встречных прелестниц и охотно строил им глазки, отчего краснела даже свита, пытавшаяся тонкими намёками заставить короля проявить должное уважение к своей спутнице.
После этого, Его Величество возжелало отужинать в обществе несравненной Амелии, у коей после увиденного надолго пропал аппетит. Закончив поистине королевскую трапезу в самом дорогом ресторане Мракомрачного города, Вагнер Фауст велел своей спутнице расплатиться. Возможно, читателю такой жест покажется дерзким, но стоит простить его, ведь доселе ситуация, в которой ему приходилось бы отдавать свои собственные деньги, не вписывалась в привычную картину мира. Деньги короля существовали лишь для того, чтобы их становилось больше. За ужин поспешила расплатиться свита.
Затем, когда уже совсем стемнело, Вагнер Фауст, немного подвыпивший, предложил своей спутнице отправиться в его замок, полюбоваться прекрасными видами на город. Тут у Его Величества произошёл второй разрыв шаблона за вечер. Доселе он не предполагал о существовании девушки, безразличной к видам из его замка. Под проливным дождём, в тусклом свете фонаря ресторана разыгралась полная экспрессии немая сцена: ошеломленные и напуганные лица свиты, удивленное и раздраженное лицо короля, настороженное, но уверенное лицо Амелии.
В эту ночь Вагнер Фауст допоздна озадаченно расхаживал по тронному залу, сложив руки за спиной. Почему Олаф требует чего-то, что у него никак не получается? И почему у него, славного короля великого Закомбарья, что-то не получается? С одной стороны, Вагнер Фауст начинал испытывать ненависть к своему советнику, с другой стороны, словно маленький ребёнок родителю, хотел угодить ему. Не посовещавшись ни с кем, король впервые в жизни рискнул самостоятельно отдать приказ, объявив в розыск Амелию.
А Олаф тем временем мирно спал, видя чудесные сны о прекрасном будущем. Он еще не знал, какую кашу ему предстоит расхлёбывать.
Глава третья
Огромное беспощадное солнце, казалось, хотело испарить из меня всю влагу. Мои руки были связаны за спиной, я не мог вытереть пот со лба, почесать ухо или щеку, покрытые следами от струек крови. Когда моя служба только началась, я напрасно считал, что в ополчении царит самая насыщенная атмосфера страха и унижения. Сильнее такая атмосфера, наверное, только в тюрьме. Я слишком привык к мысли, что никогда не буду участвовать в реальных боевых действиях. Все мои занятия сводились лишь к рытью всевозможных ям и чистке патетоса, отчего трудно было убедить себя в военной необходимости пребывания в ополчении. Поверьте, быть военнопленным куда страшнее и унизительнее.
Впрочем, благодаря милости капитана, отношение ко мне было достаточно снисходительным. Тогда я ещё не знал, чем оно оправдано, да и думать не мог из-за ступора, возникшего в моей голове. Меня долго вели вдоль берега в бухту, где бросили якоря корабли повстанцев. Хотя, повстанцами они были только для военного командования Закомбарья. Сами же они называли себя "флибустьеры". Загадочное и красивое слово "флибуста" обозначало идеологию, позиционирующую свободу как высший приоритет общества. Что именно они имели в виду под "свободой" до сих пор остается для меня загадкой. На протяжении всей своей истории человечество непрестанно борется за свою свободу, переходя от одной формы рабства к другой. Возможно, свобода флибустьеров заключалась в отсутствии государственности. Они жили отдельными кланами и, по мере необходимости, объединялись для достижения общих целей. С точки зрения внутренней организации, в некоторых кланах царил порядок, в остальных же - демократия, граничащая с анархией.
Флибустьеры, к которым я попал в плен, относились к клану Кальмара. На их знамёнах был в фаз изображен моллюск с осознанным, суровым, я бы даже сказал, весьма человеческим взглядом. Весь клан поклонялся древнему антропоморфному божеству исполинских размеров, обитающему на дне морском и управляющему массовым сознанием. Голова его, как не трудно догадаться, внешне напоминала тело кальмара. Позже, увидев знамена других кланов, я заметил, что флибустьеры избегают изображения рептилий, в то время как символом Закомбарья был дракон. Тогда я считал, что основная причина такого выбора - конфронтация между флибустьерами и официальными представителями королевства.
В некоторых легендах и любовных романах флибустьерам принято приписывать исключительно положительные черты: храбрость, сообразительность, милосердие, чувство справедливости, отзывчивость, романтичность. А вести разбойный образ жизни их заставляют некие обстоятельства и преследование "сильными мира сего". Попав в клан Кальмара, который у всех прочих флибустьеров был на хорошем счету, я убедился, что это вовсе не так. Многим из них свойственны и мелочность, и лицемерие, и зависть, и другие пороки. Самым образцовым флибустьером могу назвать лишь капитана по прозвищу Ермак, который навсегда остался для меня человеком-загадкой. Я ещё расскажу о нём, а сейчас скажу лишь, что он был как... Как Ермак среди "кальмаров".
Меня привели на борт флагмана, большого трёхмачтового корабля, самого крупного из всех, находившихся в бухте. Затем под конвоем флибустьера по имени Алкабар я спустился в трюм. Там для меня была оборудована уютная клетка, внутри который лежал старый пыльный мешок, скудно набитый соломой, и стояло ржавое ведро, прямо у изголовья. В тот момент я счёл свои апартаменты самым прекрасным местом на земле - вернее, на воде - и, оказавшись внутри, лёг спать в обнимку с ведром, которое ещё не утратило аромат предыдущих постояльцев. Вам это покажется мерзким, а я был счастлив, как никогда. Ведро мне уже вскоре пригодилось, когда пришло время знакомства с морской болезнью.
Я проснулся от скрипа дверцы моего жилища. Её открыл Алкабар. Это был высокий худощавый флибустьер средних лет, со светлой окладистой бородой и широким сине-зеленым платком на голове, одетый в тельняшку, кожаные штаны, сапоги и длинный темный серо-коричневый плащ. Если первая моя встреча с ним прошла гладко, то сейчас наступали минуты, после которых я долгое время его люто ненавидел. Он отвел меня на верхнюю палубу, где моё внимание сразу же приковал к себе открытый гроб, лежавший на шкафуте. Первые мгновения я даже не мог сообразить, для кого он предназначался, таково было моё удивление. Вокруг гроба расхаживал капитан Ермак - самый суровый и в то же время самый адекватный человек на судне. Он был невысокого роста, но крепкого телосложения. Его возраст трудно было определить: для ровесника Алкабара его суждения были в большей степени преисполнены мудрости, а для человека старшего возраста - слишком полны некоего "запала"; лицо было покрыто морщинами не то от прожитых лет, не то от сырого, холодного морского ветра, да жаркого южного солнца. Левый глаз был закрыт повязкой. Вся одежда была исключительно черной; темные, жирные волосы слегка вились и нередко закрывали собой лицо, на котором красовалась борода-эспаньолка [ Такое описание адаптировано для читателя; в мире, где жил рассказчик, слова "эспаньолка" не существовало]. "Связать его", - спокойно, но зычно скомандовал Ермак. Меня связали и поместили в гроб. По крышке стали раздаваться удары молотка. Я думал, что меня собираются выбросить в море, но когда удары стихли, меня оставили в покое.
Если только подобное можно назвать покоем! Первые минуты я действительно провёл в блаженной тишине, пребывая в расслабленном состоянии, а когда спина и конечности стали затекать, - занервничал. Мысли о том, что я не могу пошевелиться и должен провести в таком положении неизвестно сколько времени были еще более мучительны, чем само положение. Я стал выкрикивать требования выпустить меня. Затем просто кричал. Сердце билось бешено, а во рту пересохло. Матросы поначалу терпели, но потом их эти вопли стали раздражать. Я слышал, как они отпускали всякие шуточки в мой адрес, а потом кто-то даже стукнул ногой по моему гробу, за что получил гневный выговор от капитана. После этого инцидента меня оставили в ещё большем покое. Ни шагов, ни разговоров. Только шум моря и скрип мачт. Силы кричать иссякли. Я не чувствовал собственного тела. Сознание покидало меня. Как во сне, только более плавно.
Пустыня, башня, брешь в стене. Стол, горящая свеча. Множество карт и рукописей. Я знаю, что сплю, я могу перемещаться внутри башни. Теперь-то я могу прочитать, что здесь написано. Читаю. Читается. Но не сам ли я диктую это себе? Читаю снова. Да, только что здесь было написано нечто иное. Что это? Сознание словно куда-то вырывается. Первый рывок. Опять башня, только всё уже не так чётко. Второй рывок...
Крышка гроба со скрипом отворилась. Жадно глотая воздух, я тут же принялся вдаваться в расспросы о произошедшем, на что капитан спокойно предложил мне помыться, переодеться и поесть. Отказаться было крайне трудно. Проходя мимо, Алкабар бросил на меня презрительный взгляд и что-то прошептал. По-моему, он меня оскорблял. После этого он нагрубил кому-то из матросов. Когда флибустьер возмутился от несправедливости предъявленных ему обвинений, Алкабар огрызнулся, сказав, чтобы тот не спорил, ибо, по признанию судового врача, у него есть мозг даже в спине.
Обливаясь водой, я вспомнил случай из своей ополченской жизни, когда стал свидетелем неуставных отношений в бане. В тот раз мылся наш взвод и какой-то другой, переведенный на время из другого гарнизона. Разбираясь в куче вещей, сваленных на лавке, один "пришлый" ополченец обратился к нашему со словами: "Это твои штаны?" Ничто не предвещало неприятностей, да вот только штаны принадлежали рыцарю. Как бедный ополченец, лицезря обнаженного парня своего возраста, мог догадаться о его звании? Ведь никаких отличительных знаков на его теле не было. Казалось бы, ответил, что, мол, штаны его, да только впредь обращаться следует "господин рыцарь". Но нет, молодой феодал, покраснев от жара и гнева, в окружении мокрых голых ополченцев с пеной у рта доказывал, что даже в бане обладает бо?льшими привилегиями. С улицы позвали нашего командующего, дабы подключить к оживленной полемике. Нас же построили и демонстративно отчитали провинившегося ополченца. Безусловно, это имело колоссальное воспитательное значение. А офицеры впредь решили, совершая водные процедуры, привязывать ленточки, свидетельствующие об их звании, куда-нибудь так, чтоб их было хорошо заметно. Не знаю, как теперь выглядели офицеры в бане - описанный инцидент отбил у меня всякое желание туда ходить, и я мылся в холодной реке - но ходили слухи, что злобный рыцарь носил ленточку не там, где все, ибо там, где обычно, ему для неё места не хватало. В своём рассказе я ничуть не преувеличил, давая определение данному событию: обращение не по уставу - это акт неуставных отношений. Возможно, мой рассказ вам покажется пошлым и неуместным, так что прошу читателя великодушно простить меня. Поверьте, во время службы в ополчении такое происходит сплошь и рядом.
Глядя, как я допиваю отвар из каких-то ароматных южных трав, Ермак поинтересовался, что мне снилось. Я поведал ему об увиденном и уточнил, что такое сновидение посещает меня уже не в первый раз. На все мои вопросы капитан не отвечал. Казалось, мой рассказ не удовлетворил его, что сильно меня насторожило.
На следующий день процедура с гробом повторилась. Я отчаянно выбивался из рук флибустьеров, кричал, требовал, чтобы меня убили, но всё тщетно. Черная крышка и стук молотков рассеяли все мои надежды на избавление от очередной пытки. Стараясь перекричать всё, что только можно, Алкабар заявлял, что я веду себя, как баба, и моё место - за бортом. Как ни парадоксально, я думал о нём точно то же самое. Моё отчаяние было сильнее, но и закончилось сравнительно быстро. Теперь я знал, что нужно делать: заснуть и постараться запомнить как можно больше.
В этот раз, собрав волю в кулак, я постарался сфокусировать своё внимание на более длительное время, и это принесло свои плоды. Покинув башню, я увидел не пустыню, а цветущий сад. Брешь куда-то исчезла. В саду прогуливались люди и смотрели на меня с неким благоговением. Я спросил у них: "Вы кто такие?" - на что те от души засмеялись. Обо всём увиденном я рассказал Ермаку, не дожидаясь, пока он сам об этом спросит.
На следующий день я уже не брыкался и не кричал, молча дал себя связать и лёг в гроб. Всё как прежде, только теперь удалось изучить карту. Я понимал, где нахожусь, глядя на неё, но не понимал, что это за место. Судя по всему, это было королевство, ныне не существующее.
Проснувшись и освободившись от оков, я долго сидел и размышлял о своём сновидении. Эскадра наших кораблей тем временем медленно проходила в узком проливе, между утёсов, сплошь заросших кустарниками и мелкими деревьями. Было туманно, хотя и тепло. Увидев на корме матроса, печально чистящего арбалет, я вспомнил еще один эпизод из ополченской жизни.
Держать в руках оружие нам не позволялось, но порой выдавалась возможность хотя бы увидеть. Однажды, властно мацая арбалет, барон Де Лябаран спросил: "Расстояние - 150 шагов, скорость стрелы - сто шагов в секунду. Через какое время она достигнет цели?". Пока самые сообразительные ополченцы из нашей роты пытались провести в уме сложные математические вычисления и дать ответ, Де Лябаран состроил одновременно злое и обиженное выражение лица, затем рявкнул: "Мгновенно!". Так-то.
Если попросить двух разных людей пересказать одно и то же событие, то и повествования их будут разниться. Их изложение не ложно, просто оно сформировано под влиянием субъективного восприятия. А теперь представьте, что каждый из них пересказывает это еще паре людей. Насколько будут отличаться рассказы этих четверых? Так, в теории, должна писаться история. Но историки Олафа сочинили свою, выдали за единственно верную и наложили табу на её корректирование. Новые исторические открытия надлежало уписывать в созданные ими рамки. Тем не менее, это не мешает многим энтузиастам писать свои истории. Они не получают признания научного, но получают признание общественное. Если традиционные историки новыми открытиями поддерживают устоявшуюся картину мира, то те делают из них очередную сенсацию. Естественно, первые и вторые спорят между собой. Вообще, закомбарцы любят спорить на темы, изучение которых не подкреплено собственным жизненным опытом. История в этом отношении - просто золотая жила. Исторические сенсации расходятся как горячие пирожки. Вдохновившись какой-нибудь книгой, любой закомбарец будет доказывать истинность преподнесенного там взгляда на историю так, словно сам был свидетелем описанных событий. Затем он будет подбирать для себя литературу, которая поддерживает или развивает этот взгляд. В общем, любителей истории интересуют сенсации, а не способы установления истины. Так что многие современные историки отныне целенаправленно делают революционные открытия, за что впоследствии получают определенную долю славы и соответствующее денежное вознаграждение.
Существует один очень яркий пример такой ситуации. В древности закомбарцы не знали о существовании земли на востоке. Существует некий старинный трактат, повествующий о небольшом острове в тех местах, где некогда процветала развитая цивилизация, уничтоженная в результате природного катаклизма. Так выглядела эта история до последних лет. Сейчас же остров имел размеры с три Закомбарья, и никто почему-то не брал во внимание тот факт, что на звание легендарного острова претендует любой остров в восточных морях, ибо все они были благополучно открыты. А для древнего мудреца все они были одинаково неведомы.
К чему же я всё это веду? Мои сны были настолько ярки, что мне очень хотелось в них верить, да только не очень-то получалось.
Капитан Ермак, убедившись, что я понял суть экспериментов с гробом, больше не проводил их. Для чего он делал это раньше, я не понимал. Позже мне довелось узнать, что таким образом капитан проверял, что я из себя представляю. Визуальные образы, рождаемые в результате такой варварской процедуры способны многое сказать о процессах, проходящих сознании жертвы столь глубоко, что иными методами этого их постичь не удаётся. Почему Ермак выбрал именно меня, я тоже не знаю, но уверен, что с этим связано его умение видеть.
Вечером совет офицеров решал мою судьбу. Большинство, в том числе сам капитан, проголосовало за то, чтобы взять меня в команду, ежели я сам на это соглашусь. Против был лишь один голос; догадайтесь, чей. Можете считать меня предателем, но на предложение флибустьеров я согласился. Не столько потому, что я разделял их политические взгляды - у меня они попросту отсутствовали, - сколько потому, что мне нравилось находиться среди них. Читатель может счесть меня предателем, и, формально, он будет прав. Было бы глупо оправдываться, но прошу принять во внимание тот факт, что я не сам изъявил желание служить в ополчении. Во-вторых, несколько дней плена оказывают большее влияние на волю человека, чем три года воспитательной работы в закомбарской армии. Тот, кто служил в ней или находился в военном плену, поймёт меня; а рассуждения иного человека, критически оценивающего моё решение, равносильны моим собственным рассуждениям о том, например, каково рожать детей.
В Закомбарье у меня остались родители, но нельзя сказать, что там остался мой дом. Простившись со мной, отец и мать проводили меня в самостоятельную жизнь, да и сами, наконец, зажили в своё удовольствие. Я боялся, что мой отказ от присоединения к команде обернётся для меня плачевно. К тому же, все недавние события оказали на меня такое влияние, что я готов был согласиться на любое предложение флибустьеров и, мало того, почёл бы это за честь.
Откровенно говоря, война с Закомбарьем флибустьерам была не выгодна, потому что, во-первых, там они сбывали награбленное (грабили у закомбарцев и им же сбывали), во-вторых, был велик риск проиграть в этой войне, чем активно пользовалось военное командование королевства и регулярно провоцировало вооруженные конфликты.
Вскоре эскадра бросила якоря в бухте, где располагался флибустьерский городок. Уже через несколько дней, проведенных там, я убедился, что мировоззрение местных жителей действительно отличается от мировоззрения закомбарцев большей свободой. Свободой от всевозможных иллюзий, свободой от всякой ереси.
Несмотря на более теплый и мягкий климат, условия жизни флибустьеров нельзя назвать комфортными. Отсутствие большинства благ цивилизации делало их более сообразительными и изобретательными. Флибустьерские подростки могут спорить, например, о том, как следует рубить дерево, чтобы оно упало кроной по направлению к вершине холма; в то время как их закомбарские ровесники спорят о том, нужны ли новые доски в публичных домах.
Флибустьерские мужчины всегда находятся в хорошей форме, как физической, так и умственной, потому что всегда готовы к неожиданностям. Не каким-то там шаблонным ситуациям, а именно к неожиданностям. Они постоянно трудятся: строят дома и корабли, работают на плантациях или находятся в плавании. В Закомбарье наиболее почетной считается работа в конторах, отчего мужчины ведут малоподвижный образ жизни со всеми вытекающими отсюда последствиями: росту вширь и замедлением кровообращения в нижней части тела. Ежели флибустьеры хотят отдохнуть, то могут и подурачиться. Например, придумать какое-нибудь дурацкое соревнование - кто дальше всех швырнёт бревно. Либо устраивают концерты. Вообще, музыка - святое дело на борту, о ней я вскоре расскажу подробнее. Закомбарские мужчины так устают от сидячей работы в конторах, что отдыхают, сидя в питейных заведениях, где меряются, кто больше всех потребляет социальных благ, и поднимают тосты за свою счастливую жизнь. Еще любят обсуждать очередные поездки на один из четырёх популярных среди закомбарских обывателей курортов, куда можно попасть без оформления дополнительных путевых грамот, и неделю валяться на морском берегу, попивая не такую уж пламенную огненную воду. По приезде все закобарцы создают в публичных домах очередной альбом с картинками, иллюстрирующими всю благодать такого отдыха.
Флибустьерские женщины ведут хозяйство и воспитывают детей, как завещал Великий Кальмар. По преданию, он создал их предрасположенными к подобной деятельности. И, в общем-то, они не жалуются, всё-таки ковать, строить дома, корабли, воевать и ходить в плавания у них получается куда хуже. Вообще, флибустьерские женщины ни на что не жалуются, поэтому здесь их не обзывают слабым полом. Закомбарские же женщины с детства одержимы идеей выйти замуж. Вовсе не для того, чтобы создать семью. В раннем возрасте - чтобы не получать дальнейшее образование. Учась в высшей школе - чтобы не работать (вернее, чтобы бездельничать во всех отношениях). Всегда - чтобы было чем красоваться и откуда получать средства для потребления всевозможных благ. Подобно мужчинам, нашедшим работу, женщины, вышедшие замуж, начинают благополучно расти вширь.
Несмотря на это, всё-таки найдутся закомбарцы, которые следят за собой. Для этого они покупают грамоту, позволяющую им ходить в залы, наполненные спортивным инвентарём. И ходят. Просто ходят. Иногда тискают какие-нибудь гири или хула-хупы. Видимо, удручённые тратой на грамоту, они экономят энергию собственного тела. Как и в случае с книгами, доказать низкую производительность таких стараний закомбарцам невозможно.
Я обещал рассказать о музыке. Среди флибустьеров популярны простые и запоминающиеся мелодии, под которые порой хочется раскачиваться, потому как, если разделить каждый их такт на четыре равные части, акценты будут приходиться на вторую и четвертую доли. Получаются эдакие "раскачивающиеся" мелодии. Музыка флибустьеров навевает своеобразное настроение "оптимизма на фоне трудностей" и, как подобает всем произведениям искусства, принадлежит народу. Конечно, новую песню сочиняет один или несколько человек, но исполнять её может кто угодно. А в Закомбарье, где всё имеет финансовый эквивалент, это чревато большими проблемами. Музыкантом флибустьера называют его слушатели, а закомбарца - он сам. Флибустьеру для этого нужно хорошее владение хотя бы одним инструментом, слух, чувство ритма, репертуар, регулярные упражнения, репетиции и, разумеется, аудитория. Закомбарцу - наличие инструмента и желание называться музыкантом. Причем, музыка не отвлекает флибустьера от основной деятельности, в то время как закомбарец может тратить на неё всё имеющееся время. В Закомбарье распространено такое явление: молодой человек внезапно осознаёт жестокость и несправедливость окружающего мира, впадает в депрессию, бросает учёбу и уходит из дома, продолжая существование в отдельном жилище за счёт родителей. Затем берёт в руки лютню, начинает бренчать простенькие мелодии, писать лирические тексты о причинах своей депрессии и делает дорогостоящие татуировки на теле. Потом даёт ещё более дорогостоящую взятку рекрутскому отделу, дабы не служить в ополчении, ибо то способно испортить богатый внутренний мир юного дарования. Давая рекламу в публичных домах и выступая в питейных заведениях, бард поёт о тяжелой жизни. Его слушают и понимают всей душой те, кто считает свою жизнь такой же несчастной, коих среди молодых закомбарцев очень много.
Глядя на написанное, смею предположить, что у читателя создастся впечатление, будто я выгораживаю флибустьеров и очерняю закомбарцев. Это не совсем так. Во-первых, не все люди мыслят стереотипами. Во-вторых, флибустьеры - народ, живущий войной и разбоем, они априори не могут обладать только благодетелю. Мало того, находятся среди них и те, кто откровенно завидует закомбарцам. К сожалению, оба народа живут иллюзиями, только разными. Если бы в мире существовал идеальный народ, то другие народы вскоре исчезли бы.
К деятельности флибустьера я подошёл с большим вдохновением и уже через два года дослужился до старшего помощника капитана Ермака. С Алкабаром мы вскоре помирились. Однажды я вскользь поинтересовался, будучи весьма заинтригованным красотой его имени, не злоупотребляет ли он огненной водой, на что получил твёрдый отрицательный ответ. Морские приключения пришлись мне по душе, и мечом я научился владеть не хуже ножа для чистки патетоса.
Флибустьерские острова в большинстве своём были не велики по площади и скалисты. Тем не менее, здесь находилось достаточно места и для полей, и для пастбищ и для дремучих лесов. Флибустьерские городишки были весьма уютны и живописны. Часто здесь встречались простые деревянные хижины, но было и много каменных построек. Архитектурный облик таких зданий напоминал закомбарский, но был каким-то "игрушечным": более миниатюрным, более детализированным. Флибустьерские архитекторы работали с удовольствием, и у них получались настоящие произведения искусства. Каждый из них стремился сделать своё творение неповторимым, хотя и придерживаясь неких общих правил. По-моему, это получалось.
Я вдохновлялся флибустьерской жизнью и, казалось, заражал своей энергией самих флибустьеров. Вместе с тем зрела моя ненависть к закомбарскому правительству (от Ермака я узнал о присутствии Олафа на политической арене). Находились люди, которые покидали Закомбарье и селились в близлежащих территориях, дабы уйти от зависимости королевства. А закомбарская власть стремилась насильно присоединить освоенные земли, по-прежнему считая переселенцев своими поданными. Флибустьеры долго терпели нападки соседей, пока, наконец, не поняли, что лучшая защита - это нападение. Мне удалось убедить "кальмаров", что закомбарская армия не так уж страшна, и флибустьеры способны положить конец этому царствию ереси. Свергнув предательское правительство, медленно разлагающее общество и превращая людей в добровольных рабов, мы смогли бы вернуть Закомбарью былое величие и сделать его славным королевством мудрого и нравственного народа.
Глава четвертая
Дверь с грохотом упала, и помещение залил тусклый белый свет восходящего солнца, спрятанного в серых облаках. Гвардейцы стали обыскивать дом Хрустального Волшебника, но безрезультатно.
- Что мы теперь скажем королю?
- Видимо, они успели сбежать ночью.
- Король будет недоволен...
Вагнер Фауст и сейчас-то пребывал в скверном расположении духа. Что уж говорить об Олафе, который рвал на своей лысеющей голове последние остатки волос.
- Приказ можно и отменить... - с явным презрением к собеседнику произнёс юный монарх.
- Можно! Только теперь мы её никогда не найдём! - негодовал Олаф. В дверь постучали. - Войдите!
Гвардеец опешил. С одной стороны, разрешение войти должен давать король, с другой стороны, приближённые Его Величества прекрасно знали, кто в замке хозяин. Войдя и поклонившись, он произнёс:
- Ваше Высочество! Злобные преступники, враги королевства бежали из своего жилища этой ночью...
- Отставить преследование... - махнув рукой и не поднимая глаз, ответил Вагнер Фауст.
Олаф состроил такое выражение лица, которое и без слов давало понять, что гвардейцу следует удалиться. Королевский советник погрузился в печальные размышления. Ему надоело всё то, чем он занимался столько лет. Олаф сомневался в своём будущем и будущем Закомбарья.
Когда человек целеустремлён и уверенно движется вперёд, он счастлив. Когда сомневается, он честен. И я, лично, ещё не встречал людей, счастливых от своей честности. По той же причине, наверное, и сокрушался Олаф.
Совершая широкие шаги и озираясь по сторонам, по густому, дремучему лесу шли Бертольд и Амелия. На лице Хрустального Волшебника читалась хладнокровная злость и решительность, на лице его воспитанницы - страх и растерянность. Несколько раз она уже просила у него прощения, но тот её ни в чём не винил, в отличие от себя самого. Бертольд знал Олафа лучше, чем кто-либо другой в Закомбарье. Путники вдруг резко остановились.
- Куда мы идём? - спросила Амелия.
- Да, - глядя куда-то в чащу ответил Бертольд.
- Нас точно никто не найдёт там?
- Точно.
- Мы уже пришли.
Перед ними открывалась небольшая возвышенность, у подножья которой протекал извилистый ручей. На возвышенности стоял деревянный дом, двухэтажный, но, в целом, небольшой. Весь покрытый изящной резьбой, он представлял собой треугольную призму: боковые стены на первом этаже практически отсутствовали, за исключением той части, где еще был высокий каменный фундамент. Над постройкой так широко раскинулись кроны деревьев, что сквозь них с трудом проходил свет даже в ясную погоду.
Бертольд смело открыл дверь, словно дом принадлежал ему. Интерьер был прекрасно обставлен, несмотря беспорядок. Всё в доме было каким-то миниатюрным. В помещении имелась всего лишь одна большая комната, у входа её потолок был представлен крышей, а в противоположной части - надстройкой, к которой вдоль стены поднималась лестница. На ней, видимо, располагалось спальное место, ибо оттуда раздавался храп, который вскоре прекратился.
"Здравствуй, друг мой", - громко произнёс Бертольд. С надстройки спустилось маленькое, ростом в половину человеческого, толстое существо в зелёном трико, на коем еле-еле сходились пуговицы. Колготки облегали жирные ляжки и, казалось, вот-вот лопнут. На ногах существа красовались смешные башмаки с длинными узкими носами, на голове - остроконечная шляпа с пером. Судя по длинной кучерявой щетине на подбородке, это был взрослый мужчина.
- Я не ждал твоего прихода, - сказал он таким забавным голосом, что Амелия невольно засмеялась, и это явно не понравилось маленькому человечку.
- Это моя воспитанница, Амелия. Амелия, это мой друг Бобо.
Амелия чуть наклонилась и протянула руку новому знакомому. Она испытывала одновременно удивление, страх и интерес. К счастью, легенды о странных существах, чья внешность похожа на человечью, стали легендами всего лишь около полувека назад, и память о них была свежа, что позволило девушке хотя бы не упасть в обморок. К тому же, на протяжении всей жизни рядом с ней был человек, который одним своим существованием ставил под сомнение опровержения этих легенд.
Бобо что-то злобно проворчал, пожимая руку.
- Я смотрю, ты вообще не водишь сюда гостей. На канделябре, вон, носки болтаются, - заметил Бертольд.
- То, что я не вожу гостей, - моё дело. А носки расположены исключительно в стратегически важных местах.
Все негодования Бобо, выраженные смешным высоким голоском, вызывали у Амелии только смех. Бо'льшую часть времени толстый человечек ворчал. Он был похож на ребёнка, который страстно жаждет самоутверждения перед взрослыми.
- Нас разыскивает королевская гвардия, позволь нам остаться у тебя на некоторое время.
- Не буду делать вид, что меня это не напрягает. Особенно то, что ты привёл сюда человека, мне прежде незнакомого. Что ж, живите. Только мои вещи не трогайте! Ещё попрошу не сорить и беспорядок не устраивать! И если вы думаете, что я буду готовить еду и мыть за... - внезапно послышался треск, какой издаёт рвущаяся ткань. Это были колготки Бобо, которые только что порвались в задней части самого широкого места.
Прикрывая нижнюю часть спины, то есть ту, что ниже поясницы, рукой, человечек торопливо поднялся в спальню, разок оступившись на лестнице. Бертольд последовал за ним. С надстройки раздавались отчаянные возгласы Бобо, который жаловался, что не может предстать перед дамой в таком виде. Амелия снова засмеялась и предложила свою помощь в ремонте одежды.
Бертольд спустился с колготками, затем вместе со своей воспитанницей принялся искать швейные принадлежности. Это было трудно, поскольку Бобо сам давно ими не пользовался и не помнил, где они лежат; к тому же, мешал беспорядок.
Впредь этот маленький негодник ещё часто капризничал, и всегда ему на помощь приходила Амелия, которая возилась с ним, как с избалованным ребёнком. Несколько дней она и Бертольд провели в доме их маленького друга, затем на рассвете Хрустальный Волшебник вернулся в Мракомрачный город, дабы узнать, как проходит их розыск и серьезно разобраться с Олафом.
Здесь, дорогой читатель, я позволю себе сделать лирическое отступление и предаться тягостным и в то же время ностальгичным размышлениям об окружавшей меня на тот момент действительности, которая, быть может, покажется стороннему наблюдателю комичной, а мои рассуждения о ней забавными. И, чтобы у нас с тобой, дорогой читатель, не возникало недопонимания, должен предупредить: ежели сие лирическое отступление тебе покажется неуместным, либо пошлым, либо мысли мои представятся слишком поверхностными, просто перелистни одну-две (быть может, три) страницы, найди в тексте место, где два абзаца разделены пустой строкой и продолжай читать более объективное и более информативное повествование. Обещаю, это ни коим образом не скроет от тебя детали сюжета. А ежели ты проявишь терпение и интерес к моим суждениям, я охотно с тобой ими поделюсь в следующем тексте, отделённом с обеих сторон пустыми строками.
И впредь, дорогой читатель, когда будут встречаться такие отступления, давай условимся поступать аналогично.
Утро буднего дня в Мракомрачном городе - самое злое и оживленное время. Взрослых закомбарцев, словно детей, трудно расшевелить, а потом трудно успокоить, поэтому в начале дня они всегда вялые, а в конце - полны энергии. Утром большинству из них приходится отправляться на, откровенно говоря, нелюбимую работу, о которой, притом, они порой отзываются с большой гордостью; ибо среди закомбарцев есть популярная традиция мериться счастьем. Работа бывает либо скучная и низкооплачиваемая, либо интересная, либо прибыльная. Чаще всего встречается первый вариант. Если человек говорит, что ему нравится его работа, и он получает большие деньги, то он либо врёт, либо ворует; а скорее всего, всё вместе, потому что Олаф такие работы никогда не придумывал. Либо человек этот настолько глуп, что ворует деньги для других, а сам получает лишь небольшой откат. Чем полезнее работа, тем меньше за неё платят. Соответственно, наименее прибыльные профессии: шахтёр, рабочий фактории, строитель, лекарь, учитель, инженер, учёный. Наука вообще считаются гнусным пережитком прошлого, а те, кто ей занимаются - люди без будущего.
Больше остальных оплачивается труд скомороха. Помимо самых больших сундуков золота скоморохи часто обладают большой известностью, а значит, авторитетом, поэтому способны манипулировать массовым сознанием. Какую бы ерунду скоморох не сморозил, ежели она звучит красиво, её непременно запишут и будут цитировать, дабы блеснуть своей начитанностью. В старые времена фундаментом мудрости был богатый жизненный опыт, пережитые трудности, хорошее образование, широкий кругозор и многогранность взглядов. А ведь обладая всем этим, человек предпочитает молчать. Сейчас же все мудрость обретается вместе с желанием выступать на публике и растущей известностью её носителя. Скоморохов зачастую готовят с самого детства, тщательно оберегая от строительства этого ненужного архаичного "фундамента". Разумеется, казаться мудрым желает без исключения каждый человек, и многим из них в этом помогают публичные дома. Без особых затрат любой желающий может делиться с народом накопленной годами глупостью.
Есть скоморохи, которые поют или очень чувственно открывают рот под пение человека, находящегося за кулисами; а есть такие, кто выступает в специальных театрах. Актёрам там не всегда приходится учить роли, ибо обычно там просто ругаются. Поскольку большинство закомбарцев, особенно живущих в больших городах, постоянно злы, такие зрелища им приносят особое удовольствие. Эти театры называются социальными, посещать их предпочитают люди старшего поколения, особенно дамы. Молодежь же успешно ругается и наблюдает за скандалами в публичных домах. Я не медик, но, насколько мне известно, в человеческом мозге есть такие клетки, которые достаточно чуть-чуть задеть какой-нибудь "острой" мыслью, и они будут "бурлить" ещё несколько дней. Этого с лихвой хватит до следующего похода в публичный дом или социальный театр. Так, пока закомбарцы думают о ерунде, они уверены, что чем-то заняты. И это очень удобно. И не только им. И не только Олафу.
Есть и обычные театры. Но даже их, к сожалению, стал покидать дух высокого искусства. Однажды мне довелось смотреть спектакль "Прелестница". Знаете, он мне даже нравился, потому что не требовал размышлений над происходящим. К тому же, было хорошее музыкальное сопровождение. Сюжет спектакля таков: жрица любви совершает таинства своего ремесла со скромным богачом. Наутро богач предлагает ей большую сумму презренного металла в обмен на ежедневные таинства. Причём, шестнадцать часов простоя в сутки тоже любезно оплачивались. Не трудно догадаться, что богач влюбился в жрицу, раскрыв всё богатство и многообразие её внутреннего мира. Отдав за пару недель полцарства своей возлюбленной, богач застенчиво просит у неё руки и сердца, опасаясь, видимо, что она обидится и откажет. Или, что хуже того, и вовсе предложит остаться друзьями.
Тут я понял, что пришёл не на тот спектакль, ибо он рассчитан исключительно на женскую аудиторию, теша её напрасными надеждами. Мол, в молодости можно преспокойно делить ложе с кем угодно, а потом, когда это дело надоест, безо всяких проблем выйти замуж за вежливого симпатичного принца на белом коне с мешком денег.
Утром, будучи сильно раздражёнными, закомбарцы начинают выползать из своих домов, чтобы отправиться на места учебы или работы. Восемь из десяти выпускников школ, желающих продолжить образование, идут учиться на приказчиков, снабженцев, изобретателей законов, перекладывателей ценных бумаг и считателей монет. Двое из десяти постигают одну из наименее прибыльных профессий, и один из этих двоих в дальнейшем работает по специальности, а второй пополняет ряды людей, занимающихся более уважаемой в обществе работой. Например, ищущих оптимальную конфигурацию столов в кабинете заместителей начальника. Страх перед точными науками культивируется в закомбарцах ещё со школьной скамьи, дабы не воспитывать людей, способных соображать хорошо и быстро. Всякий, кто ими занимался, знает, какое положительное влияние они оказывают на интеллект, а это совсем не в интересах Олафа. Затем презрение к точным наукам в глазах общества только усугубляется.Неудивительно, ведь продавец почтовых голубей зарабатывает больше, чем инженер или алхимик.
Зачастую до места работы можно добраться и пешком, но иногда закомбарцам приходится пользоваться личным или общественным транспортом. Человек, у которого есть свой конь, пусть даже старый и дряхлый, смотрит на людей, проезжающих мимо в переполненной телеге, как на плебеев. По моим собственным наблюдениям, в большинстве таких случаев верховые лошади оказываются куда более сообразительными, вежливыми и рассудительными, чем их хозяева, ослепленные воображаемым величием. В общественных телегах порой не хватает сидячих мест для всех пассажиров, поэтому бо?льшим приоритетом на их занимание обладают упитанные мужчины средних лет, которых работа заставляет много сидеть, и даже десятиминутная поездка стоя может отрицательно сказаться на их хрупком здоровье, и без того подорванным тяжелым трудом.
В общем, проявление гнева - священный ритуал для каждого закомбарца, с которого начинается день. Будет ли процветать такое королевство?
Среди всей этой утренней суеты гвардейцам трудно было бы заниматься розыском. На это надеялся Бертольд, не зная, что их с Амелией преследование уже прекращено. Подойдя к своему дому, он ожидал, что тут будет оцеплен, или, по крайней мере, на двери будет пломба. Но ничего этого не было, и тогда Хрустальный Волшебник решил, не теряя времени, сразу направиться к Олафу. Никому не позволено просто так слоняться по Мракомрачному замку, но Бертольд, то ли знал некий секретный пароль, то ли тайные коридоры, поэтому без чьего-либо дозволения мог добиться аудиенции главного королевского советника.
Тем временем Амелия приучала Бобо к порядку в доме. Она помогла ему убраться, подмести, вытереть пыль, помыть полы. Поначалу такую деятельность он воспринимал с большой неприязнью, но, надо признать, общество Амелии действовало на него весьма положительно, и в нём разгорелось желание уделять больше времени полезным занятиям. Бобо даже не обижался на добрые шутки, которые она порой отпускала в его адрес. Это было, пожалуй, высшей милостью, которую могло проявить столь сварливое существо.
Это весьма занятная картина: молодая девушка приобщает к порядку в доме полурослика, который, несмотря на свой маленький рост, непропорциональное телосложение и по-детски безответственный характер, является полноценным мужичиной, со всеми вытекающими из этого последствиями. Думаю, когда-нибудь такой сюжет войдёт в сказки и народные предания.
После обеда, когда Амелия легла вздремнуть, Бобо отважился совершить поступок, который удивил даже его самого: собрать цветы и подарить их своей новой знакомой. В его душе рождалось какое-то неведомое доселе чувство. Да уж, женщина многое оправдывает в поступках мужчины, и этот маленький чудак не стал исключением.
Тихо покинув дом, он стремительно побежал, шустро перебирая своими маленькими ножками, широкими в бёдрах и узкими в щиколотках. Жаль, я не могу визуально передать эту картину читателю, выглядит она весьма комично. Бобо давно не выходил на улицу, но знал, что самые лучшие цветы растут на холме, к северо-востоку от Мракомрачного города. Да, он был так вдохновлён, что желал собрать именно самые лучшие цветы.
Пританцовывая и напевая задорные песни на каком-то своём языке, он срывал цветы и наслаждался мыслями о том, как будет дарить их Амелии. Внезапно на него упала большая и тяжелая сеть. Испуганный Бобо отчаянно пытаться выбраться, но от этого ещё больше запутывался. Затем сеть кто-то связал. Потеряв равновесие и упав на спину, он увидел перед собой мужчину с рыжей бородой и шарообразным животом, чьё выражение лица было переполнено счастьем, а значит, не предвещало ничего хорошего...
Глава пятая
Был шторм. Стоя у штурвала, я был поглощён сладостными от обилия ненависти размышлениями о том, какое зло несёт свободному миру Закомбарье. Волны поднимались всё выше и выше. В какое убожество предателям рода человеческого удалось превратить некогда великое королевство. Вода уже обливала меня с ног до головы, ударяясь о борт. Как расцветёт Закомбарье, когда мы зальём Мракомрачный замок кровью этих гнусных предателей? "Проклятье! Что происходит?" - раздражённо думал я, скользя по палубе, сильно наклонившейся от внезапного удара.
Совсем скоро ноги стали заплетаться, очередная волна сделала палубу ещё более скользкой, и тут, когда я споткнулся и полетел за борт, моё раздражение сменилось страхом. Оказавшись в воде, я отчаянно звал на помощь, но ветер уносил корабль с такой скоростью, что, услышь команда мои крики, она ничего не смогла бы предпринять. Меня же относило вбок относительно курса корабля, в сторону, противоположную той, с которой я вывалился.
Время от времени море полностью поглощало меня в свою пучину, и, казалось, мой конец близок. Но вдруг, волна, которая, как я думал, должна была убить меня, опустила мои ноги на дно, а следующая за ней, снова оторвала их от мягкого морского песка. Отмель! Вот обо что своим дном ударился корабль. Возможно, поблизости есть небольшой остров, не отмеченный на карте, который я не смог разглядеть за стеной дождя. Эта мысль придала мне сил.
Пробираясь сквозь высокие волны, я действительно добрался до берега крохотного островка. На нём не было ни растительности, ни, тем более, животных, зато в самой середине на каменной ступенчатой платформе стояло сооружение, внешне напоминающее колодец, укрытый монументальной ротондой. В тот момент я даже не задумался о том, откуда это могло взяться. Меня гораздо больше интересовало, что находится на дне колодца. Опустив голову, сквозь непроглядную тьму я мог различить некое переливающееся свечение. На дно этого загадочного широкого колодца очень кстати вела винтовая лестница, которой я вскоре воспользовался для спуска, подумав, что, если не найду ещё что-нибудь интересное, то хоть укроюсь от дождя и ветра.
На дне колодца, там, где заканчивалась лестница, начинался тоннель, ещё более загадочный, чем сам колодец. Его тёмно-серебристые стены слегка светились и переливались синим, зелёным и фиолетовым цветами. Начав идти по нему, я почувствовал лёгкое головокружение, которое росло по мере моего продвижения. Картина перед глазами "плыла", я не видел, что находится впереди, и не мог оценить пройденное расстояние. Головокружение стало невыносимым, мне пришлось сесть и закрыть глаза.
Меня, наверное, стошнило, если бы было, чем. Возможно, мне не хватало воздуха, или содержание в нём кислорода было недостаточным, но, к моему собственному удивлению, в глазах не темнело, а дышал я легко и свободно. Собрав последние силы, которых после шторма осталось совсем немного, я продолжил путь. Во время очередной остановки сознание покинуло меня. Как долго продолжался мой сон, сказать не могу.
Когда я очнулся, голова не кружилась, что, безусловно, обрадовало меня, но стоило мне встать на ноги, как это неприятное ощущение снова появилось. От злости я принялся идти быстро, совершая широкие шаги, и моё упорство было вознаграждено: вскоре показалась спасительная тьма в конце тоннеля. Там этот длинный подземный ход заканчивался, и я очутился на дне очередного колодца. Наверх вела плоская металлическая лестница и уже на высоте, в три-четыре раза превышающей человеческий рост упиралась в круглую дверь из того же материала, которая отпиралась массивной круглой ручкой.
Со скрипом откинув тяжеленую дверь, я оказался внутри небольшого помещения с бордовыми стенами и низким потолком, залитого тусклым светом. Обставлено оно было весьма элегантно, хотя и как-то... Зажато. У меня возникло ощущение, будто я нахожусь в каюте корабля. Только качка не чувствовалась. И шума моря не слышно. А ведь оно должно быть где-то поблизости. Мёртвая тишина. Именно мёртвая, лучше слова не придумаешь. Издалека послышались тихие и частые шаги. Эхо от них не было слышно, поскольку акустические свойства этого "зажатого" помещения не позволяли звуку отражаться от стен.
В узком дверном проёме передо мной предстал маленький человек ростом мне по пояс. Его вид и телосложение заставили меня изрядно удивили меня и даже немного испугали: длинные кривые ноги, на коих были надеты черно-белые полосатые чулки и мохнатые тапочки; длинная седая борода, опускавшаяся почти до пола; камзол, который, видимо, раньше был синим, но выцвел, и теперь стал синим в такой же степени, в какой и серым; большие круглые очки; колпак, длиной чуть-чуть уступавший бороде; ламповый фонарь в руках. Человечек был сутул и заметно сгорблен, но взгляд его, коим он меня пронизывал из-под тяжелых бровей, очень даже прям и твёрд. Я был растерян и не знал, как поступить: то ли отвесить поклон, то ли схватиться за меч; а на деле я чуть не свалился обратно в тоннель.
- Здравствуйте, молодой человек, - спокойным и доброжелательным тоном произнёс незнакомец. Глядя на моё удивлённое лицо, он продолжил, - Что привело Вас сюда?
- Меня выбросило за борт возле маленького острова. Там я нашёл колодец, спустился в него, прошёл по тоннелю и оказался здесь. Позвольте мне переждать здесь шторм, а как только он закончится, я воспользуюсь любой возможностью вернуться на Кальмаровые острова.
Человечек смотрел на меня пристально и подозрительно, словно силился понять, о чём именно я говорю. Затем протянул руку и сказал:
- Гарфункель, к вашим услугам. Добро пожаловать в мой замок.
Я со всей учтивостью пожал руку маленького человечка, после чего он жестом пригласил меня пройти в коридор.
- Как я понял из вашего рассказа, Вы попали сюда случайно? - продолжил разговор Гарфункель.
- Совершенно верно.
- Давно у меня не было гостей. Чувствуйте себя как дома, если сможете, - сказав это, хозяин жилища усмехнулся, но этой шутки я не понял.
- Я согласен провести время до окончания шторма в любых условиях. Уверяю Вас, что мне приходилось и туже. Если что, у меня есть при себе некоторая сумма...
- Вы не понимаете, - добродушно перебил меня Гарфункель. Мы поднялись по узкой лестнице и оказались в комнате, похожей на гостиную. Гостеприимный хозяин указал на небольшое круглое окно. Я подошёл к нему и удивился ещё больше. Вернее, даже ужаснулся. За пределами здания, в котором мы находились, до самого горизонта, который имел непривычно округлую форму, простиралась безжизненная пустыня. Было светло, хотя небо выглядело, как ночное, - чёрное, усеянное многочисленными звёздами, среди которых одна была чуть больше и чуть ярче, но всё также холодна.
- О, великий Кальмар, где я?
- Вы находитесь на одном из двух спутников планеты Мангала.
Я повернулся к Гарфункелю. Глаза мои были широко раскрыты, а челюсть не смыкалась.
- Мангала - это четвертая планета от звезды Сурья в нашей системе.
- Пла-не-та?
Гарфункель снял очки и потёр лицо рукой.
- Да, это такой огромный шар, который вращается вокруг звезды. Вы пришли со второго, то есть с планеты Щукра.
От страха перед таким объёмом совершенно новых знаний, не вписывавшихся в привычную картину мира, у меня слегка затряслись руки. Я прижался к стене, словно боясь вдруг вывалиться куда-то в космос.
- Вы, должно быть, голодны, а я как раз собирался ужинать. Прошу Вас разделить со мной трапезу.
За ужином Гарфункель кратко поведал мне некоторые сведения из астрономии, которые позволили бы мне понять суть происходящего. Затем рассказал, что его замок сделан из особо прочного металла и представляет собой летательный аппарат, способный преодолевать космическое пространство. У меня ещё очень много вопросов, но Гарфункель пообещал ответить на них завтра. После того, как мой разум освободился от загадок вселенского масштаба, меня заинтриговала более насущная проблема: как узнать, что наступило "завтра"? Гарфункель отвёл меня в комнату, где находился большой механизм, состоящий из множества шестерёнок, ритмически издававший щелки, отличающиеся по громкости, тембру и тональности. В центре этого механизма находилась панель, на которой по кругу были нанесены числа от одного до двенадцати. Я быстро сообразил, что это часы. Пусть читатель простит моё невежество, ибо ранее мне доводилось пользоваться исключительно солнечными и песочными аналогами. Гарфункель покрутил рукоять, словно взводя какую-то пружину.
- Завтра наступит, когда обе стрелки достигнут числа "двенадцать".
- А для чего нужна вторая стрелка?
- Одна показывает часы, другая - минуты. Минута - одна шестидесятая часть часа. На борту звёздного замка механические часы служат самым удобным ориентиром времени и помогают соблюдать привычный ритм жизни. На сон отводится восемь часов - с десяти вечера до шести утра. Отбой и подъём объявляется боем курантов, который слышно в любой части замка, кроме машинного отделения. Гарфункель проводил меня в мою каюту.
Стены замка были выполнены из стали, внутри же было много медных конструкций и механизмов. Высокие крыши башен служили, как я позже узнал, солнечными батареями, способными преобразовывать энергию света в электрический ток.
Перед сном я долго вглядывался в чарующую темноту космоса через иллюминатор (поскольку замок был ещё и отчасти кораблём, я по привычке буду пользоваться морским термином для обозначения окна). Раздался гулкий, но приятный и завораживающий своей механический хрипотой, бой курантов. Плотно укутавшись в одеяло, я вскоре погрузился в сладостный мир сновидений до тех пор, пока не раздался сигнал к подъёму.
"Утром" я решил прогуляться в ту часть замка, где прежде ещё не бывал, и посмотреть на красоты Вселенной из местных иллюминаторов. У меня чуть ноги не подкосились, а сердце готово было выскочить из груди, когда я увидел, как мы плавно проплываем над громадной (как мне казалось) красной планетой и, казалось, вот-вот свалимся на неё.
- Мы падаем! - крикнул я, стоя в дверях его каюты.
- Совершенно верно, - голосом, полным спокойствия, ответил надевавший камзол Гарфункель, не поворачиваясь в мою сторону. - Собственно, любой спутник падает на планету с момента своего формирования. Так же, как любая планета падает на свою звезду, - затем он повернулся ко мне лицом, сложил брови "домиком" и добавил. - Но, боюсь, наших жизней не хватит, чтобы в полной мере насладиться созерцанием столь прекрасного явления.
За завтраком Гарфункель продолжил просвещать меня в области астрономии и описывать устройство замка, который, как оказалось, ещё и способен бороздить космическое пространство. Из его рассказа я уловил, что сила, с которой притягивает нас к себе небесное тело, напрямую зависит от его массы.
- Стало быть, мы должны высоко подпрыгивать, находясь здесь, - заключил я.
- Совершенно верно, мой друг. Но в основании моего замка находится гравитационный генератор, который способен формировать любую силу тяготения в некотором интервале.
Но гораздо больше меня беспокоил вопрос о том, как я сюда попал.
- Ты, - я позволил обращаться к себе так. - Оказался в искусственно созданной геопатогенной зоне, где определенным образом изменяются свойства пространства. Да и времени тоже. Из этого замка на Щукру ведут два выхода, ты воспользовался резервным.
- Значит, есть и основной? Куда он ведёт?
- К руинам крепости Фортготх древнего королевства Цыгра.
Очевидно, устав от моего вечно недоумевающего взгляда, Гарфункель сказал:
- В моём замке есть обширная библиотека, которая утолит твою жажду знаний. Ведь, я думаю, ты ещё погостишь у меня? Честно признаюсь, и сам-то я соскучился по общению.
Разумеется, я согласился. Тем более, мне было неведомо, где именно расположены руины этой крепости. Быть может, на другом краю планеты. В завершении нашей трапезы я хотел сделать Гарфункелю комплимент, сказав, что он самый удивительный человек из всех, что мне доводилось встречать в своей жизни.
- Я не совсем человек, - парировал он. - Впрочем, большая часть нашего рода исчезла, остальная ассимилировала, и теперь мало кто вообще знает о нас, так что я не буду сердиться, если вы отнесёте меня к числу людей. - закончив реплику, Гарфункель положил голову на плечо и мило улыбнулся.
И тут я понял, что пора в библиотеку.
На ближайшие дни она стала местом моего обитания. Да и, собственно, других развлечений на борту замка не было. Каждое утро после завтрака я брал с собой одеяло, масляный фонарь, - во всём замке царил полумрак, а в просторной библиотеке было особенно темно - и отправлялся черпать знания. Такого полного и качественного образования, как в библиотеке Гарфункеля, я не получал нигде и никогда. Основную массу книг составляли научные труды, но встречались и художественные произведения, которые я читал с не меньшим удовольствием. Многие истины, которые я постиг благодаря этой библиотеке, казались невероятными, и в то же время предельно простыми, что порой не нуждались в обосновании. Не буду утомлять читателя их пересказом. Во-первых, потому что сам не всё помню, во-вторых, чтобы дать читателю возможность самому открыть их для себя, путём научного познания бытия. Приведу лишь некоторые факты истории, существенно изменившие моё представление о мире.