В Хмелинце ночевал туман. В его влажном теле ворчали первые утренние звуки... влажно вздыхали коровы, побрякивали стальные колья на цепях, постукивали копытцами нагловатые козы, поругивались пастухи.
На площадке не было ни души. Работяги спали, оглушенные изрядными дозами самогона, и инструменты, казалось, тоже дремали, приткнувшись к заляпанной ванне с раствором.
Только взлохмаченные голодные куры пристально высматривали на влажном черноземе непонятные человеку былинки съестного. Начальник-петух ревниво посматривал на растрепанных подруг, прохаживаясь по высокому глиняному валу.
Слева, из соседского курятника раздался хрипящий звук, переходящий в сиплое кукареканье. Звуковая волна, разломавшись о запачканные доски стен, утонула в постепенно редеющем тумане.
Первый петух, подумав секунды две, ответил соседу пронзительным дискантом. С высоты глиняной насыпи звук пробил клочья тумана, добежал до стены дубового леса и мгновенно вернулся эхом в Хмелинец.
Повинуясь диковинной партитуре, птицы посылали в туман с разных концов деревни высокие ноты, и, вероятно, очень гордились вернувшимся эхом, прощупавшим как эхолот низкие облака.
Сбросив тяжкий похмельный сон, вышли рабочие. Затукали лопаты, зашаркали кирзы. На Хмелинец навалился очередной октябрьский день.