Аннотация: Белый ангел московский на белое небо взлетел, Чёрный ангел московский на чёрную землю спустился. Б.Окуджава
Три года назад в день грустного юбилея, двадцатипятилетия со дня смерти Высоцкого, мы с друзьями поехали на Ваганьково. Четверть века — вполне достаточный срок для того, чтобы попытаться вывести кое-какие умозаключения на тот счет, кем был для нас Высоцкий, кем он для нас остался. Хотелось чётче осознать, что приводит нас к его могиле двадцать пятого июля вот уже столько лет.
Лето в тот год стояло жаркое, безветренное и сухое. Мы выехали из дома по относительной утренней прохладе, но часов с одиннадцати утра солнце вовсю жарило, воздух раскалился, асфальт плавился; хотелось к воде, за город, в глушь, в Саратов, куда угодно, только бы из этого бензинового пекла.
От метро по направлению к Ваганьковскому кладбищу, не смотря на нарастающий зной, тянулась плотная цепочка людей с цветами в руках. Укрывшись от солнца в тени подворотни, стайка подростков, орущая «Парус», кучковалась вокруг парня с гитарой. Все признаки, вроде бы, указывали на то, что у знаменитой могилы нас ожидает что-то вроде стихийного народного дня памяти. В любом случае, это обещало быть пристойней, чем официальные «мероприятия»., которые в тот день прокатывались по Москве. Список участников «торжеств» был до такой степени красноречив, что ожидать что-нибудь кроме патоки, фальши, «рапрямления косой неровной сажени» «юбиляра» не приходилось.
Пришедшие на Ваганьковское делились на три категории.
Первая: разной степени хронической алкоголизации не повзрослевшие мальчики и девочки — из тех, кто когда-то навсегда захлебнулись тоской, разлитой по нашей отчизне и аккумулированной в произведениях Высоцкого.
Вторая: так называемые деятели культуры, явно не из первого эшелона, во главе с чиновником среднего звена из культурного же министерства. Они приехали проводить мероприятие, по-видимому, не очень щедро проплаченное — особенного куражу в деятелях не отмечалось.
Третья: те, что приехали сюда за тем, чтобы подвести собственные промежуточные итоги. Так уж случилось, что Высоцкий своим творчеством прошел через жизнь людей не одного поколения, многим помог проснуться. Иногда это пробуждение было слишком болезненным. Эти выглядевшие растерянными люди бродили туда-сюда по площади перед знаменитой могилой, заваленной цветами. Казалось, они ждали чего-то особенного от сегодняшнего дня, может быть, того, что приоткроет им дверцу к тайне их молодости, к тайне по имени «Высоцкий».
Если из всего того, что в своё время входило для нас в понятие «Высоцкий» сейчас остались только поэт, композитор, исполнитель, актер, то эти составляющие ни раздельно, ни совокупно не могут для сегодняшних молодых являться тем откровением, каким оно было для нас много лет назад. Поэзия сама по себе не предмет любви масс, темы тех песен сейчас понятны до конца немногим, а поэты были и есть, как минимум, не слабее Высоцкого. Определение «бард», приклеиваемое к Высоцкому, давно уже себя скомпрометировало, стало синонимом исполнительского непрофессионализма. Актер? Да разве в актерстве дело? Высоцкий был событием времени, выразителем времени, он сам был частью этого уже ушедшего времени. Так почему же на Ваганьково приходит и немало совсем молодых людей?
Нет, не сегодняшних молодых нам хотелось разгадывать, а поразмышлять о себе, чья молодость пришлась на конец семидесятых-начало восьмидесятых. Но, не поняв, что же привело сюда их, сегодняшних, похоже, нельзя приблизиться к ответу на вопрос: «Кем был для нас Высоцкий?».
Речь только о «растерянных». С деятелями все ясно. С захлебнувшимися, к сожалению, тоже.
И вдруг раздался высокий голосок — это без гитары, без какого-либо аккомпанемента запела молоденькая девочка, лет пятнадцати-шестнадцати, тоненькая, как тростиночка. Беззащитная шейка, нежное, почти детское личико.
Когда вода всемирного потопа
Вернулась вновь в границы берегов,
Из пены уходящего потока
На берег тихо выбралась любовь
И растворилась в воздухе до срока,
А срока было сорок сороков
Рядом с девочкой стояла перепуганная мать, было очевидно, что импровизированное выступление дочери явилось для нее полной неожиданностью. Люди проходили мимо, никто не слушал юную певицу, а она продолжала петь.
И чудаки — еще такие есть —
Вдыхают полной грудью эту смесь.
И ни наград не ждут, ни наказанья,
И, думая, что дышат просто так,
Они внезапно попадают в такт
Такого же неровного дыханья...
«Растерянные» стали задерживаться, кто с усмешкой, кто заинтересованно начали слушать пение. Любопытная получалась картина: посреди снующих людей, метрах в пяти от официального поэта, читающего свое юбилейно-пафосное нескончаемое стихотворение («Неужели такой я вам нужен после смерти?!»), в десяти метрах от давно не мытого парня, под три неистовых аккорда пьяно рычащего про баньку по-черному, стояла хрупкая девочка и звенящим голоском, глядя перед собой, вернее, в никуда, выводила слова о волшебной любви.
Только чувству, словно кораблю,
Долго оставаться на плаву,
Прежде чем узнать, что «я люблю»,
То же, что дышу, или живу!
И вдоволь будет странствий и скитаний,
Страна Любви— великая страна!
И с рыцарей своих для испытаний
Все строже станет спрашивать она.
Потребует разлук и расстояний,
Лишит покоя, отдыха и сна...
Но вспять безумцев не поворотить,
Они уже согласны заплатить.
Любой ценой — и жизнью бы рискнули,
Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить
Волшебную невидимую нить,
Которую меж ними протянули...
Вокруг девочки постепенно собралась притихшая толпа, ее слушали теперь со вниманием. Что-то необходимое было в этой песне. Именно сейчас. Именно здесь.
Мать певуньи заметно заволновалась, и я догадалась почему: предстоял существенный подъем звука в мелодии песни, и голос девочки, чистый, приятный, но небольшой, мог сорваться.
Свежий ветер избранных пьянил,
С ног сбивал, из мертвых воскрешал,
Потому что, если не любил,
Значит, и не жил, и не дышал!
Она взяла это легко, как будто чья-то мощная поддержка придала силы голосу, который теперь звучал уже громко и уверенно. Мать вздохнула с облегчением.
Когда песня кончилась, люди стали подходить к девочке, пожимать руки, благодарить, у некоторых на глазах были слезы. Но она не вступила в разговор, развернулась и быстро пошла в сторону боковой аллеи. Я услышала обрывок слов, которые она говорила на ходу своей матери: «Я должна была, понимаешь? Иначе бы они... ». Кровь вернулась к щекам девочки, и стало ясно, как трудно ей далось выступление.
«Да, ты должна была», — подумала я. Мне стало понятнее, что привело меня сюда, что многих из нас привело сюда. И могильной скукой больше не сквозило, и улыбка Владимира Высоцкого не была больше беззубой.
P.S. Я не упомянула об одной детали — сочла, что это будет выглядеть недостоверно, даже фантастично и поставит под сомнение подлинность всего описанного события. Но из песни слов не выкинешь. Так вот, про ласточку. Пока девочка пела, над ней несколько раз пролетала ласточка. Пролетала низко, как это бывает только перед дождем, а между тем, дождя не намечалось. После того, как девочка ушла, ласточка больше не появлялась.