В январе 1613-ого года на волне победных настроений началась работа по избранию царя — выборные люди держали «совет и договор крепкой». Летопись передаёт царивший в тогдашней Москве дух торжества: «Бысть же во всей России радость и веселие, яко очисти Господь Богъ Московское царство от Безбожныя Литвы, початкомъ боярина Мих. Вас. Шуйского-Скопина, а совершениемъ и конечнымъ радениемъ и прилежаниемъ боярина князь Дим. Мих. Пожарскаго и нижегородца Кузьмы Минина и иныхъ бояръ и воеводъ, стольниковъ и дворянъ и всяких людей. И за то имъ зде слава. А от Бога мзда и вечная память, а душамъ ихъ во ономъ веце неизреченная светлость, яко пострадали за православную христианскую веру и кровь свою проливали мученически. И на память нынешнимъ родомъ во веки аминь».

   Правительству Второго ополчения предстояло оформить свою победу избранием царя и Патриарха. Стране как воздух требовался государственный порядок. «Государство без полномощного монарха то же, что оркестр без капельмейстера: как ни хороши будь все музыканты, но, если нет среди них ни одного такого, который бы движением палочки всему подавал знак, никуда не пойдет концерт» (А.С.Пушкин). В заседаниях Собора по разным данным участвовало от семисот до полутора тысяч представителей от всех сословий: бояре, дворяне, духовенство, поместное дворянство, купечество, посадские люди, казаки и свободные («черносошные») крестьяне. В подавляющем большинстве это были люди, являвшиеся опорой земского движения. Многие из них или сами сражались в рядах Второго ополчения, или отдавали в рать Пожарского своих сыновей, или входили в ярославский Совет всея земли — высший орган государственной власти в отсутствие царя. «Начальники», пришедшие с Пожарским из Ярославля, оставались правительственным советом.

  

Заседание Земского Собора 1613 года

  

  Боярский лагерь с лёгкой руки Пожарского тоже был представлен на Соборе — великодушный воевода рассылал по городам грамоты, в которых признавал «сидевших» в Кремле вместе с поляками пленниками. Не смотря на весь авторитет Пожарского, его решение допустить бояр-изменников к участию в работе Собора не нашло понимания у выборных людей. Современник свидетельствовал, что «бояр, которые в осаде сидели, в думу не припускают, а писали о них в городы ко всяком людям: пускать их в думу или нет?». Так как почти не сохранилось документальных свидетельств о работе Собора, нельзя понять, в какой степени к ней всё же «припустили» представителей московского боярства. Известно лишь, что соборной деятельностью руководили ярославские «начальники» во главе, разумеется, с князем Пожарским, и что глава «семибоярщины» Федор Мстиславский, изгнанный вождями ополчения из Москвы, не принимал участия в заседаниях.

  Казаки Трубецкого, изрядно послужившие и обоим «ворам», и полякам, а теперь записавшиеся в освободители Москвы, тоже были представлены на Соборе. Поначалу это обстоятельство не сулило особенных осложнений. Перед открытием Собора Пожарский рассчитался с казаками, выдав им по восемь рублей на человека — доблестные воины Трубецкого дали клятву помогать Второму ополчению отнюдь не бескорыстно. По словам летописца, казаки после взятия Кремля «начаша прошати жалованья безпрестанно... всю казну московскую взяша».

  Продолжилось казацкое веселье, по словам современника, беспрерывные «гульба и блуд» — восемь рублей в те времена были существенной суммой, так что погуляли казачки от души. Дмитрий Трубецкой, разумеется, рвался к власти, он прежде всех выставил свою кандидатуру на царство, да только первое же заседание собора обнаружило полное отсутствие его шансов. Земцы почитали его, получившего боярство от Лжедмитрия II, «воровским» прислужником, тому же Трубецкой был Гедеминовичем — «литвином», а Собор сразу же положил выбирать царя только из «природных» московских князей, то есть из Рюриковичей.

  

Генеалогическое древо Рюриковичей

  

  И всё же повадки наводнявшей Москву пьяной «голытьбы» следовало учесть, поэтому в самом начале Собора от Трубецкого откупились, да так щедро, что он оставил претензии на трон. Вероятно, даже этот бандитский воевода признавал, что выборы царя могут быть только законными — «Монарх посвящается на власть Богом», — и даже ему не приходило в голову, что власть можно тупо захватить. Первым по времени документом Собора является грамота, данная Трубецкому на область Вагу. Как пишут, эта огромная область была не только исключительно богатой, но и являлось своего рода символом политической значимости владеющего ею человека. Достаточно сказать, что при Федоре Иоанновиче она принадлежала Борису Годунову — ближайшей к трону фигуре.

  

Вага

  

   О ходе работы Собора известно очень мало, но сведения о том, что заседания вёл князь Пожарский, сохранились. Пожарский, помятуя, что за процессом выборов пристально наблюдают посланцы Делагарди, предложил на московский трон кандидатуру Карла-Филиппа — ещё в Ярославле маршал получил заверения воеводы Второго ополчения в приведении шведского принца на московский трон. А следом Пожарский провёл постановление об отказе иностранцам в избрании на царство. «Литовского и свийского короля и их детей и иных немецких вер и некоторых государств иноязычных, не христианской веры греческого закона на Владимирское и Московское государство не избирать, и Маринки и сына ея на государство не хотеть, потому что польского и немецкого короля видели на себе неправду и крестное преступленье и мирное нарушенье: литовский король Московское государство разорил, а свийский король Великий Новгород взял обманом», — постановили выборные люди. О «Маринке» упомянуто в документе не случайно: «царица» Марина Юрьевна выдвинула кандидатуру «Ивашки-ворёнка», «внука» Ивана Грозного.

  С «примериванием» на царство «воровского сына» этим постановлением было покончено. Казалось бы, должен был прийти и конец «хотению» «лучших людей», которые собирались во второй раз «просити на государство» польского королевича, однако боярская партия не оставляла попыток продавить собрание. Псковский летописец пишет, что московские бояре упорно настаивали на кандидатуре Владислава, добавляя, что «народы же ратные не восхотели ему быти». Позже, на «второй сессии» Собора, ещё раз всплывёт кандидатура Карла-Филиппа, и проталкивать её будет главный «семибоярщик» Фёдор Мстиславский, вернувшийся в Москву против воли ярославских «начальников».

  К тому времени с приказами Пожарского, Минина и их сподвижников считаться будут уже мало. Дело в том, что Пожарский решил объявить двухнедельный перерыв в работе Собора, и за этот короткий срок ситуация в Москве изменилась радикальным образом. Современные исследователи считают, что роспуск Собора на перерыв стал третьей и роковой ошибкой Пожарского, стоившей ему трона. Если бы избрание царя состоялось в первом «туре», альтернативы князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому быть не могло. Все остальные кандидаты на трон и близко не отвечали предъявленным требованиям: царь должен был быть Рюриковичем, не «замаранным» «воровской» присягой и службой полякам, он должен был быть «боголюбивым» человеком, опытным политиком и доблестным воином.

  

  Кует кузнец золотой венец —

  Обруч кованный:

  Царство Русское

  Собирать, сковать, заклепать

  Крепко-накрепко,

  Туго-натуго,

  Чтоб оно — Царство Русское —

  Не рассыпалось,

  Не расплавилось,

  Не расплескалось...

  

  М. Волошин

  

  Перенос заседаний привёл к непредсказуемым последствиям, и, возможно, это, действительно, являлось ошибкой Пожарского, но очень хочется высказаться по этому поводу цитатой из хорошего старого фильма: «Вы только вдумайтесь, какова себестоимость этих ошибок!» Пожарский был вынужден совершить это действие, так как к началу работы Собора в Москву не успели явиться выборные из отдалённых городов — по стране рыскали шайки казаков и поляко-литовцев, и перемещаться тогда было проблематично. Ещё был свеж в памяти трагический опыт Василия Шуйского, который, руководствуясь требованиями момента, не стал дожидаться, пока по воюющей стране доберутся до Москвы представители провинции, и удовольствовался решением усечённого состава Собора. Объявление Шуйского «выкрикнутым», а не законно избранным царём стало пусковым моментом очередного витка беспорядков. Земские власти, твёрдо решившие обуздать Смуту, постарались застраховать себя от обвинений в нелегитимности — было необходимо, чтобы выборные люди явились в полном составе. К тому же не исключено, что решение о перерыве в заседаниях было принято под давлением: кто-то влиятельный мог заявить, что «лучшие люди» не примут царя, если при его избрании не будет полного кворума. Дальнейший ход Собора не отражён в сохранившихся источниках.

   Дошедший до нас официальный документ о работе Собора — «Грамота, утвержденная об избрании на Российский престол царем и самодержцем Михаила Федоровича Романова-Юрьева» — не сообщает список представленных кандидатов, поэтому каждый историк составляет его, руководствуясь собственными пристрастиями и соображениями. Но даже если собрать воедино всех кандидатов, предложенными всеми историками, в списке найдётся только одна фамилия, отвечающая всем требованиям Собора, и это фамилия Пожарского. Однако письменных свидетельств о его предвыборной деятельности не осталось.

  Того, кто заинтересуется темой «Пожарский-Романовы», не сможет не удивить то обстоятельство, что документов, относящихся к избранию на царство родоначальника династии, практически нет. О ходе работы Собора 1613-ого года историки судили по «Книге об избрании», написанной боярином А.С.Матвеевым шестьдесят лет спустя — информативность этого источника стремиться к нулю. А в последние десятилетия стало известно, что главный документ того периода — «Грамота, утвержденная об избрании...» — является позднейшей подделкой, и довольно грубой. В «Грамоте», датированной маем 1613 года, Д. М.Пожарский, И.Б.Черкасский, И.Н.Одоевский и Б.М.Салтыков названы боярами, а между тем Пожарский и Черкасский получили боярство только в июле того года, а Одоевский и Салтыков — в декабре. «За образец дьяки взяли годуновскую грамоту. Нимало не заботясь об истине, они списывали ее целыми страницами, вкладывали в уста Михаила слова Бориса к собору, заставляли иноку Марфу Романову повторять речи иноки Александры Годуновой. Сцену народного избрания Бориса на Новодевичьем поле они воспроизвели целиком, перенеся ее под стены Ипатьевского монастыря», — пишет по поводу этой подделки профессор Р.Г.Скрынников.

  

Обложка книги Р.Г.Скрынникова «Лихолетье. Москва в XVI — XVII веках»

  

   Впрочем, в подделке этого документа нет ничего из ряда вон выходящего — с приходом Романовых к власти свидетельства той поры фальсифицируются, огромное количество летописей уничтожается, по монастырям и архивам собираются документы и подвергаются «книжной справе». Романовские клевреты неустанно пишут восхваления своих хозяев, такие как «Временник дней и царей и святителей московских», «Новый летописец», «Степенная книга благоверного и благочестивого дома Романовых».

  В 20-ых годах XVII века с созданием «новой редакции» исторического труда «Хронограф» стартует переписывание истории в более широком временном диапазоне. Искажение и уничтожение источников набирает обороты в XVIII веке. В итоге «сохранность русских архивов и книгохранилищ XVI века — наихудшая во всей Европе». (Р.Г.Скрынников)

  Понятно, по каким причинам «переписали» историю воцарения Романовых, сложнее понять, почему такой же зачистке подверглись письменные источники эпохи Ивана Грозного. «Большинство произведений Грозного, как и многих других памятников древнерусской литературы, сохранилось только в поздних списках», — констатирует Д.С.Лихачёв. «Один из беловых списков Московской летописи получил наименование Царственной книги. Это была парадная летопись, снабженная множеством совершенных рисунков-миниатюр. Книга открывалась описанием смерти Василия III и должна была охватить весь период правления Грозного. Но работа над Царственной книгой была внезапно прервана. Чья-то властная рука испещрила её страницы множеством помарок и вставок», — сообщает известный исследователь эпохи Грозного Р.Г.Скрынников. Получается, что даже «Царственная книга», на которую ссылаются как на фундаментальный летописный труд, не имеет большой информативной ценности.

   От Ивана IV не сохранилось ни одного значимого официального документа, но особенно плотно мрак неведения сгущается вокруг событий, касающихся опричнины. Так, указ об её введении не сохранился даже в «справленном» варианте. «Главное затруднение, с которым сталкивается любой исследователь «великого террора» XVI века связана с крайней скудностью источников. Чтобы решить задачу со многими неизвестными, историки принуждены выстраивать длинные ряды гипотез», пишет по этому поводу Р.Г.Скрынников.

   Считавшаяся ранее подлинной знаменитая «переписка Грозного с Курбским» теперь признаётся литературным произведением, написанным С.И.Шаховским в XVII веке.

  Переписывание истории в XVIII веке приняло характер национальной катастрофы. Парадигма научных представлений об истории русского народа заложена не русским гением Ломоносовым, а немецкими учёными Миллером, Байером, затем Шлёцером. Если верно утверждение, что история является главным идеологическим оружием государства, то в России это оружие долго было направлено против русского народа. О том, что переписывание истории имело политическую подоплёку, говорит, например, тот факт, что Михайло Васильевич Ломоносов, открыто выступивший против искажения российской истории немецкими академиками, едва не поплатился за это жизнью. Комиссия, расследовавшая заявление Ломоносова, пришла к выводу, что он «подлежит смертной казни, или, в крайнем случае, наказанию плетьми и лишению прав и состояний». К счастью, дело происходило уже при Елизавете, а не при Анне Иоанновне, а то не сносить бы Ломоносову головы. Зазвал немцев «составлять» русскую историю Пётр I, а после его смерти Анна Иоанновна ничего не изменила в этом вопросе — без ограничений допускала «немецких русских историков» к государственным архивам, бесконтрольно разрешала «редактировать» летописи и книги «русских русских» историков.

  Разработанная немецкими академиками историческая традиция, «беллетризованная» лично Екатериной Великой, легла в основу труда Н.Карамзина «История государства российского». Двадцать лет жизни этот добросовестный и верноподданнически настроенный историограф, заявивший: «История народа принадлежит царю», потратил на то, чтобы привести к общему знаменателю вымыслы, содержавшиеся в предыдущих версиях отечественной истории, приводил в гармонию сплетение подлинных и фальсифицированных фактов, и даже пытался разглядеть во всём этом хаосе руку Божественного провидения.

  Однако не Карамзин стал автором первой большой работы по отечественной истории, а В.Н.Татищев с его «Историей Российской». Карамзин стал непререкаемым авторитетом в исторической науке, а Татищева обвиняли и обвиняют в выдумках и подлогах. Дело в том, что Татищеву, жившему за сто лет до Карамзина, ещё были доступны документы, в течение восемнадцатого века не «исправленные» и не уничтоженные немецкими историками. По этому поводу академик М.М.Тихомиров пишет: «По счастливой случайности Татищев пользовался как раз теми материалами, которые не сохранились до нашего времени, и в этом отношении его труд имеет несравненно большие преимущества, чем труд Карамзина, почти целиком (за исключением Троицкой пергаментной летописи) основанный на источниках, сохранившихся в наших архивах».

  Только теперь нам не удастся прочесть настоящую «Историю Российскую» Татищева — считается, что его работа, так же как исторические труды Ломоносова, Щербатова, Болтнева и других историографов XVIII века были пропущены через «портфель Миллера» и дошли до нас в сильно искажённом виде.

  В итоге «образованные» русские люди XIX века узнали о себе, что они принадлежат к дикому народу, который обрёл какую-то цивилизованность, только когда получил её в готовом виде от просвещённого Запада. К такому народу иметь отношение было стыдно, с таким народом неприлично было даже разговаривать на одном языке. «Мы, обманутое поколение, росли в том убеждении, что у нас, на Руси, плохо все. Нам, обманутому поколению, учителя в гимназиях, профессора в университетах, публицисты в газетах и всякие другие сеятели во всяких других местах тыкали в нос по преимуществу Англию: к концу XIX века обезьянья мода несколько переменилась: уже не французской, а английской короне стала принадлежать русская интеллигентская душа. И русской интеллигентской душе тыкали в нос английский Habeas corpus act (законодательный акт, принятый парламентом Англии в 1679, — А. Э.), совершенно забывая упомянуть о том, что в варварской Руси „габеас корпус акт” был введен на сто двадцать лет раньше английского: по „Судебнику”1550 года администрация не имела права арестовать человека, не предъявив его представителям местного самоуправления — старосте и целовальнику, иначе последние по требованию родственников могли освободить арестованного и взыскать с представителя администрации соответствующую пению „за бесчестье”». (И.Л.Солоневич)

   За два века — семнадцатый и восемнадцатый — «книжные справники» преуспели в обоснованиях версии законного избрания Михаила Романова на царство.

   При этом роль Пожарского выглядит ролью мавра, который сделал своё дело и застенчиво отошёл в сторонку. Да и куда было ему, «худородному», тягаться с «самим» Романовым, представителем славнейшего и знатнейшего рода! Однако в вопросе происхождения, имеющим для наших предков первостепенную важность, всё обстоит не совсем так, как нам представляют историки «золотого века», вернее — с точностью до наоборот. Вся знатность Романовых состояла в том, что Анастасия Романовна Захарьина стала первой женой Ивана Грозного. Благодаря этому браку и произошло возвышение рода Романовых, никаких иных государственных заслуг за этими людьми не числилось. Ещё кто-то когда-то сочинил сказочку о том, что легендарный прусский вождь Видвунг, предания о котором относят к началу первого тысячелетия, является якобы прародителем рода Кошкиных-Захарьиных-Юрьевых-Романовых. Но в эту фантастическую версию не верили, кажется, даже романовские историки. Множественность романовских фамильных обозначений объясняется тем, что до XVII века только знатные княжеские и боярские роды, в том числе и князья Пожарские, имели закреплённую фамилию. Все остальные прочие, к которым, несомненно, относились Романовы, носили меняющееся «фамильное прозвание» — по деду. Так, внуки Юрия Захарьевича Кошкина стали Захарьиными, а внуки Романа Юрьевича Захарьина — Романовыми.

  А князьям Пожарским не было необходимости придумывать себе мифического прародителя и прицепляться к царям через женщин — они «по прирождению» принадлежали к царскому роду. Их славный в ратной и государственной службе род шел от Рюрика по прямой — мужской — линии. Известный историк В.Б.Муравьев пишет: «От седьмого сына великого князя Всеволода Большое Гнездо, получившего в удел город Стародуб на Черниговщине и поэтому именовавшегося князем Стародубским, в седьмом колене отделилась ветвь князей Пожарских. Их родоначальник князь Василий Андреевич сражался под знаменами Дмитрия Донского на Куликовом поле». К 1613-ому году Пожарские оставались одними из немногих уцелевших Рюриковичей — остальные были истреблены при Иване IV. Уцелели Пожарские, возможно, потому, что отец Дмитрия Михайловича глаза жестокой власти не мозолил, с огнём не играл, не интриговал, а добросовестно справлял службу провинциального воеводы. Я написала «были истреблены при Иване IV», а не «были истреблены Иваном Грозным» вот почему: нам почти ничего достоверно не известно о второй половине царствования этого русского монарха. Благодаря романовским историкам, прежде всего Николаю Михайловичу Карамзину, мы знаем Ивана Грозного как могущественного собирателя Руси и смелого реформатора, на каком-то этапе внезапно превратившегося в кровожадного самодура.

  В тридцатых годах прошлого века стараниями советских историков этот хрестоматийный образ претерпел радикальные изменения — тогда история нашего народа принадлежала не царю, а Иосифу Сталину. «Было создано десяток комиссий, в которые вошли историки, люди из совершенно других сфер, которые к истории не имели никакого отношения, и добровольцы, которые начали работать над учебниками», — пишет исследователь сталинской эпохи Б.С.Илизаров. Появляется новая трактовка личности и деятельности Ивана Грозного, отредактированная лично Сталиным — сохранились экземпляры учебников с пометками, сделанными его рукой. «Иван Грозный впервые дается в положительном плане. Он характеризуется как уникальный человек, который, по существу, впервые попытался «прорубить окно» в Европу, который впервые создал великую мировую державу. И там же говорится о том, что опричнина, которая до этого считалась резко отрицательным явлением в истории нашей страны, на самом деле явление положительное» (Илизаров).

  

  Что менялось? Знаки и возглавья?

  Тот же ураган на всех путях:

  В комиссарах — дурь самодержавья,

  Взрывы Революции — в царях.

  Вздеть на виску, выбить из подклетья,

  И швырнуть вперёд через столетья

  Вопреки законам естества —

  Тот же хмель и та же трын-трава.

  

  М.Волошин

  

   Действительно, по поводу Ивана IV есть много вопросов, на большинство которых мы, скорее всего, никогда не получим ответов. (Если только где-нибудь в Сибири, в вечной мерзлоте, не отыщется архив летописей). Вот, например, выразительное прозвище царя — «Грозный». В XVI веке это прозвище не встречается, и когда оно стало соотноситься с Иваном IV, неизвестно. Сначала оно принадлежало Ивану III, деду Ивана IV, и вряд ли нельзя было подобрать к внуку другого подходящего по смыслу определения, с тем, чтобы не лишать дедушку прозвания, которое тот честно заработал своей строгостью.

  

В.М.Васнецов «Царь Иван Васильевич Грозный» 1897г.

  

  Целенаправленное уничтожение Романовыми письменных источников эпохи царствования Ивана IV наводит на некоторые размышления, однако не хочется идти по стопам сегодняшних творцов отвязных исторических гипотез. За неимением достоверной информации я благоразумно откажусь от развития темы «Романовы против Рюриковичей», хотя дальше будет пунктирно обозначено, что эта тема возникала здесь небеспочвенно.

  Романовы, узурпировавшие царскую власть, все же остерегались публичного сравнения по знатности с князем Пожарским, потому проводники романовской линии при каждом удобном случае твердили о «худородности» князя. Происхождение в данном случае — не вопрос сословного чванства. Многие русские люди XVII века были убеждены в том, что Господь наказал наш народ сначала невиданным голодом, а потом Смутой именно за то, что царём — помазанником Божиим — поставили Бориса Годунова, человека нецарской крови, к тому же цареубийцу, и таким образом была нарушена богоустановленность верховной власти, был нарушен завет Святой Руси с Богом.

  

  О страшное, невиданное горе!

  Прогневали мы бога, согрешили:

  Владыкою себе цареубийцу

  Мы нарекли.

  

  А. Пушкин

  

  Сакральность царской миссии тогда ещё не подвергалась сомнению; до петрашевцев, которые открыто выступили с отрицанием божественного происхождения монаршей власти, было ещё далеко. Наши предки верили, что, избрав «природного» царя — Рюриковича — они исправят допущенную ошибку, стоившую Московскому государству половины населения.

  20 февраля, накануне голосования, Пожарский, открывая заседание Собора, поклонился всем и произнёс: «Теперь у нас на Москве благодать Божия воссияла, мир и тишина... Станем же у Всещедрого просить, чтобы даровал нам Самодержателя всея Руси... Подайте нам совет. Есть ли у нас царское прирождение?». Этой чудом дошедшей до нас выдержки из речи Пожарского, достаточно для того, чтобы понять к какому выбору готовился Собор. Тем не менее, на следующий день, 21-ого февраля 1613-ого года, трон Рюриковичей заняла династия, не имеющая никакого отношения к царскому роду. Мало того, царём и Великим Князем стал человек, вовсе князем не являющийся. Через удачно пристроенных женщин можно было получить боярство, но не княжество.

  Прародителем Романовых считается некий Андрей Кобыла, о котором не известно почти ничего, кроме того, что он появился в Москве в XIV веке при великом князе Симеоне Гордом, сыне Ивана Калиты, и, вроде бы, он пришёл из Литвы.

  Его сын Фёдор Кошка, который был казначеем при великом князе Василии Дмитриевиче (сыне Дмитрия Донского), упоминается в письме хана Эдигея великому князю: «Земля Русская была нашим верным Улусом; держала страх, платила дань, чтила послов и гостей ордынских. Ты, старейший князь в Улусе Русском, не являешься в Орду. Все дела твои не добры. Были у вас нравы и дела добрые, когда жил боярин Федор Кошка и напоминал тебе о ханских благотворениях». Нужно ли говорить о том, что «дела добрые» в трактовке хана означали слёзы горючие для русских людей?

  По знатности рода Романовы не могли соперничать с Пожарскими, но к началу XVII века существенно превосходили их по богатству. Попробуем разобраться, с каких трудов праведных разбогатели потомки Кошки и Кобылы, если уж заметных ратных побед за ними не водилось. Братья Кошкины — Яков, Василий и Юрий Захарьевичи — в летописях конца XV века упоминаются в качестве наместников великого князя Ивана III в покорённом Новгороде. Даже промосковски настроенные люди ужасались безобразиям, творимым братьями Кошкиными в этом городе.

  

Икона «Молящиеся новгородцы» XV век

  

   Захарьевичи обложили новгородцев непомерными поборами, а в случае недоплат «ставили на правеж». В 1487 году жители Новгорода пытаются найти справедливость у Ивана III, но братья немедленно открывают «ужасный» заговор, обвиняя своих обличителей в покушении на жизни царских наместников. В Новгороде начинаются массовые казни — «иных думцев много Яков пересек и перевешал». А.Б.Широкорад пишет о тех событиях: «По доносу Захарьевичей Иван III повелел выселить из Новгорода семь тысяч житных людей (домовладельцев) и поселить их в Костроме, Нижнем Новгороде, Владимире и других городах. В следующем, 1489 году, Иван III повелел выселить из Новгорода всех остальных житных людей. Их также расселили в средней России, причем многие были убиты по дороге. Разграбление Новгорода принесло огромные барыши Кошкиным».

  

А.М.Васнецов. «Московский Кремль при Иване III»

  

  

  

  Следующее заметное явление народу будущих Романовых произошло в 1533 году, после смерти Василия II — отца Ивана Грозного I. Наследнику престола тогда было немногим более трех лет. Власть не сразу перешла к великой княгине Елене Глинской, матери Ивана. Около года всем заправлял Опекунский Совет при малолетнем царе, и за это недолгое время боярин Михаил из рода Кошкиных-Захарьиных, назначенный одним из опекунов, с помощью своих подручных сумел скрутить в бараний рог не только остальных членов Совета, но и Боярскую думу. Михаил Захарьин и его соратники взяли под свой контроль контакты между Боярской думой и вдовствующей великой княгиней, фактически захватив таким образом власть. Видимо, больно крутыми оказались эти опекуны, если, несмотря на наказания «выезжан» в виде «поимати... и оковавъ за приставы посадити», началось повальное бегство в Литву и Польшу. Как сообщает летописец: «Того же лета, августа съ службы из Серпухова побежали князь Семенъ Федоровичъ Вельской, да околничей Иванъ Васильевъ сын Лятцкого и съ сыном; а советниковъ ихъ, брата княжь Семенова князя Ивана Федоровича Белского же да князя Ивана Михайловича Воротынского и зъ детми...». Были арестованы некоторые члены Опекунского совета, в том числе дед царя Михаил Глинский, который и умер в тюрьме. Безысходность положения подвигла придворную знать на активные действия, в результате которых Опекунский совет был упразднён. Елена Глинская с помощью своего фаворита Ивана Телепнева-Оболенского сумела взять власть в свои руки. Захарьиных отдавили от трона, но 1538 году, когда мать Ивана Васильевича была отравлена, снова начинается их борьба за власть, которая заканчивается длительным уходом в тень — до женитьбы молодого царя.

  

  Следующий виток обогащения и приближения к заветному трону будущих основателей новой династии связан с Романом Юрьевичем, единственная историческая заслуга которого заключается в том, что его дочь Анастасия стала женой царя Ивана, вошедшего в историю под именем Грозного. Разумеется, Иван IV щедро наделил семью жены вотчинами и боярскими званиями. Незнатное семейство вошло в родственные отношения с царями.

  Нам хорошо известен — по сказкам и операм — сюжет смотрин, когда для пожелавшего жениться царя со всего государства собирались красавицы. Но серьёзные историки полагают, что реальность выглядела менее лубочно. Юный царь Иван ко времени женитьбы находился под сильным давлением родни, в частности, Глинских, конкурировавших за влияние на трон с другими боярскими родами — Шуйскими, Бельскими, Сицкими, Оболенскими. Кошкины вошли в доверительные отношения с Глинскими и обещали им свою поддержку, если Анастасия Романовна станет царицей. Незнатный, но весьма многочисленный и нещепетильный в средствах клан Кошкиных, действительно мог быть полезен, и Глинские «протащили» кандидатуру Анастасии. Однако они недооценили будущих Романовых — скоро те устроили каверзу, обвинили в ней Глинских, и протиснулись к трону на освободившееся место.

  В 1547 году произошло восстание, следом добавился огромный пожар, при котором без крова осталось почти всё население деревянной Москвы, тысячи людей погибли в огне, и тут же, как водится, вспыхнули эпидемии. Захарьины обвинили Глинских во всех бедах разом: «...а бабка царя Анна Глинская колдовала: вынимала сердца человеческие и клала их в воду да тою водою, ездя по Москве, кропила, и оттого Москва выгорала». В итоге правительство Глинских пало, к власти пришли Захарьины.

  

И.Е.Репин «Выбор царской невесты»

  

  

  В трактовке Н.Карамзина история женитьбы царя выглядит куда романтичнее: «Не знатность, а личные достоинства невесты оправдывали сей выбор, и современники, изображая свойства ее, приписывают ей все женские добродетели, для коих только находили они имя в языке русском: целомудрие, смирение, набожность, чувствительность, благость, соединенные с умом основательным, не говоря о красоте, ибо она считалась уже необходимой принадлежностью счастливой царской невесты». В истории первая жена Ивана Грозного осталась «кроткой голубицей», оказывающей на царственного супруга сильное умиротворяющее влияние. Н.Костомаров, мотивируя избрание Михаила Романова на царство всеобщей любовью народа к его семейству, в частности умильно пишет: «Была добрая память о первой супруге царя Ивана Васильевича, Анастасии, которую народ за ее добродетели почитал чуть ли не святою». Однако сохранились сведения, что с «кроткой голубицей» всё обстояло далеко не так благостно.

  

Людмила Целиковская в образе «кроткой голубицы». Реж. Сергей Эйзенштейн, фильм «Иван Грозный», 1944 г.

  

  Когда в 1554 году Иван IV опасно заболел, он велел боярам присягнуть своему полугодовалому сыну Дмитрию (вскоре погибшему при странных обстоятельствах). Но большинство бояр наотрез отказалось присягать младенцу: «Тебе, государю, и сыну твоему царевичу князю Димитрию крест целуем, а Захарьиным, Даниле с братьею, нам не служить. Сын твой еще в пеленках, а владеть нами будут Захарьины, Данила с братьею. А мы уж от бояр в твое малолетство беды видали многие». Данное свидетельство не слишком согласуется с версией всеобщей любви к Романовым. Против Захарьиных выступил и духовник царя Сильвестр, чем навлёк на себя гнев государыни-царицы. Вероятно, Анастасия и впрямь имела сильное влияние на мужа, если Сильвестр, много лет находившийся в полном доверии у царя, после этой истории подвергся опале, а присяга всё-таки была принесена.

  

Приведение бояр к присяге во время болезни Ивана Грозного

  

  Спустя несколько лет царь полностью разорвал отношения со своим наставником Сильвестром и многолетним другом Алексеем Адашевым — царица так и не простила им высказываний против её родни в 1554-ом году. Грозный писал по этому поводу: «За одно малое слово с ее стороны явилась она им неугодна, за одно малое слово ее они рассердились». Так что не случайно некоторые исследователи считают Анастасию достойной дочерью своего рода, с бешеной энергией рвущегося к власти и богатству.

  

Борис Чориков «Иван Грозный и Сильвестр»

  

   Впрочем, интересы рода отошли на последнее место, когда старший брат царицы получил возможность обогащения за счёт своих родственников. К моменту кончины Ивана IV из всего мужского потомства Федора Кошки в живых остался лишь Никита Романович Захарьин, отец Филарета, он же родной дед основателя новой династии. Никита Романович страшно разбогател за счёт подвергнутой опале родни — часть конфискованных земель при Иване Грозном отдавалась уцелевшим родственникам казненных. Таким образом Никите Романовичу Захарьину-Юрьеву и его сыновьям отошли вотчины их многочисленной «наказанной» родни.

  В этом месте может возникнуть недоумение: но ведь не предки будущего царя организовали опричнину, не они ею руководили. А вот это как раз не факт. В.Б.Кобрин, один из лучших специалистов по русской истории XV-XVII веков, в своей работе «Социальный состав опричного двора» утверждает, что именно Захарьины стали инициаторами опричнины, именно они руководили кланом, семь страшных лет терроризировавшим собственное государство. Через своих детей Никита Захарьин породнился с семьями, принимавшими самое активное участие в делах опричнины. Так, женой его сына Фёдора (Филарета) и, соответственно, матерью будущего царя Михаила стала Ксения Шестова, дочь человека, который входил в овеянную жуткой славой опричную «тысячу».

   По поводу опричнины уже пять столетий ломаются копья — что же это было за явление, в чём заключалась его цель, историки ищут логику в действиях царя, пытаются или оправдать злодеяния, приведшие государство на грань гибели, или объявить Ивана Грозного сумасшедшим. Возможно, имеет право на существование точка зрения, что в ходе опричного террора цели царя и его окружения разнились. Клан Захарьиных — не род, а именно клан, в который входили Басмановы, Сицкие, Черкасские, другие семьи, породнившиеся с Захарьиными, ослабляли позиции старинных родов, ратными подвигами и государственной службой заслуживших привилегии. Клан разорял, грабил, уничтожал соперников физически. О том, в чём конкретно выражалось участие предков будущих царей Романовых в преступлениях опричнины, мы уж точно никогда не узнаем: ставленник Захарьиных Никита Фуников, возглавлявший Казенный приказ, наверняка поступил с документацией так, как велели хозяева. «Опричные архивы, содержавшие судные дела периода террора, — пишет Скрынников, — полностью погибли».

  Для нас, вероятно, навсегда останется загадкой, почему 1572 году опричнину внезапно отменили и даже запретили о ней упоминать, почему казнили командующего опричным войском князя Михаила Темрюковича Черкасского, хоть он и был шурином царя, почему были казнены и посажены в тюрьмы другие опричники. Вряд ли когда-нибудь историки разберутся, почему Иван Грозный объявил о прощении казнённых и замученных во время террора «изменников», почему награждение за доносительство сменилось на первый кнут доносчику.

  Определённо можно сказать только то, что обнаружилось на выходе из чисток: из всех знатных семейств сильнее всего пострадали Рюриковичи, то есть представители царского рода.

  Следующую попытку прорваться к власти клан предпринял после смерти Ивана Грозного. Никита Романович Юрьев (дед Михаила Романова) захватывает ведущее место среди опекунов «блаженного» Фёдора Иоанновича. Но тут вмешалась природа: Никита Романович был уже стар. Почувствовав, что подходит его последний час, он постригается в монастырь. Первым лицом при Федоре становится Борис Годунов, он отлично справляется с управлением государством вместо царя, который, по словам собственного отца, был «постник и молчальник, более для кельи, нежели для власти державной рождённый». Когда Фёдор Иоаннович умирает, после рокировки с вдовствующей царицей Ириной, на трон приходит Годунов — он стал царём по праву старшего в своей семье, после отказа его сестры от трона.

  Желая исправить шаг, который считали своей трагической ошибкой — избрание царём Бориса Годунова, не Рюриковича и не князя — поставили «прирождённость» во главу угла — и призвали Михаила Романова, также не Рюриковича и не князя. Михаил был всего лишь стольником, по его малолетству об этом можно было бы и не упоминать, если бы не одно обстоятельство: чин стольника будущий основатель династии получил из рук Лжедмитрия, и указ об этом назначении стал одним из первых в деятельности самозваного царя. А самыми первыми указами Лжедмитрия, сделанными в день помазания на царство(!), стали распоряжения насчёт возвращения в Москву Фёдора Никитича Романова (Филарета) и дарование боярства его брату Ивану Никитичу. Не Рюрикович, князь, освободитель Москвы от поляков, доблестный воин, опытный политик и отличный организатор в критический для страны момент взошёл на трон, а малограмотный, или вовсе неграмотный, воспитанный мамками-няньками плаксивый и безродный недоросль, стоявший на одной из нижних ступенек аристократической лестницы.

  Пытаясь дать объяснение сему анекдоту, историки несли полный вздор, описывая невесть откуда взявшуюся всенародную любовь к боярам Романовым. «Не было тогда никого милее народу русскому, как род Романовых. Уж издавна он был в любви народной», — обливаясь слезами умиления, писал Н.Костомаров. Не понятно, откуда вдруг явилась эдакая любовь, если ещё совсем недавно разъярённая толпа хотела разорвать бояр, выходящих из Кремля вместе поляками. Именно этих изменников народ небезосновательно винил в своих бедах, а как раз среди них и находился будущий царь вместе со своей матерью и дядей Иваном Никитичем. Сохранившиеся свидетельства не дают нам поводов считать, что к Романовым испытывали неизъяснимую любовь, скорее можно предположить, что эти активные, смелые и сильные политические авантюристы вызывали к себе страх и ненависть.

   Если бы Романовых, действительно, любили, то ничто не помешало бы Филарету, тогда ещё Фёдору Никитичу взойти на трон после смерти царя Фёдора Иоанновича. Он и Борис Годунов являлись ближайшими родственниками почившего царя, и степень родства у обоих была одинакова: сестра Никиты Захарьина была женой Ивана Грозного, а сестра Годунова — женой Фёдора Иоанновича.

  

Скульптурный портрет Ирины Годуновой, выполненный экспертом-криминалистом С.А. Никитиным (реконструкция облика по черепу)

  

  Нам представляют так, что выбор между двумя царскими шуринами был естественным делом: ведь родственники как-никак. Но в том-то и загвоздка, что избирать должны были не между родственниками по семейным связям, а между родственниками по крови — между Рюриковичами. И тогда царская династия не прервалась бы. В нашей истории имелись прецеденты, когда у великого князя не имелось прямых наследников, и эта проблема решалась единственным способом — власть передавалась знатнейшему Рюриковичу. Приближенных к трону Рюриковичей при Иване IV выкосили, но не всех, и оставались Шуйские — знатнейшие из них. Вопреки утверждениям историков, не Фёдор Иоаннович, а Василий Шуйский стал последним Рюриковичем на московском троне. Избрание его на царство было предпоследней попыткой сохранить старую династию и не допустить Романовых на трон, а последняя, и тоже неудачная, попытка досталась Дмитрию Пожарскому.

  В своё время Боярская дума как-то уж слишком легко согласилась на избрание царём «безродного» Годунова. И патриарх Иов с неожиданной активностью настаивал на его кандидатуре: «Был тот Борис Федорович зело преизрядной мудростью украшен, и саном более всех, и благим разумом превосходя. И пречестным его правительством благочестивая царская держава в мире и в тишине цвела. И многое тщание показал по благочестии, и великий подвиг совершил о исправлении богохранимой царской державы, яко и самому благочестивому царю... дивиться превысокой его мудрости, и храбрости, и мужеству...». Есть смысл присоединиться к мнению, что Годунов был избран царём как мощная фигура, способная противостоять клану Романовых — Шуйские на это не годились. О том, что дело обстояло именно так, говорит крайне агрессивная реакция людей на заговор, который Фёдор Романов организовал в 1600-ом году. К тому же до наступления голода и появления «царя Димитрия» народ и приближённые очень хорошо, даже любовно, относились к Годунову. Писали, что во время правления царей Фёдора Иоанновича и Бориса Годунова «благополучно время подаде... московские люди начаша от скорби бывшие утешатися и тихо и безмятежно жити». После разгула жестокости эпохи Ивана IV царь Борис дал народу «строение».

  

Б.Чориков «Борису Годунову сообщают об его избрании на царство»

  

  Когда отец будущего «тушинского» патриарха готовился отойти в лучший мир, он обратился к царю Борису с просьбой опекать его сыновей. Достаточно странная просьба, адресованная давнишнему сопернику, если только к ней не подвигла старого Захарьина атмосфера всеобщей неприязни к нему самому, а заодно и его потомству. Есть свидетельства, что Годунов не нарушил данной Никите Романовичу клятвы, и трогательно заботился о своих «названных братьях», к тому времени никак ещё себя не «замаравших». И это несмотря на то, что сторонники Романовых усиленно распускали слухи, что якобы Фёдор Иоаннович перед смертью завещал трон «братаничу» Фёдору Романову. (Слухи предназначались для «черни» — близкие к царскому дворцу люди знали, что в этой версии нет правды ни на грош — поэтому им не придавали значения. Однако спустя пятнадцать лет, при избрании царём Михаила Фёдоровича, запущенная деза очень удачно выстрелит). Осыпая братьев Никитичей царскими милостями, Годунов, вероятно, рассчитывал укротить честолюбивые устремления молодого поколения Романовых. Однако от осинки не родятся апельсинки — уже скоро Фёдор Никитич вознамерился совершить вооружённый захват власти.

  В 1600-ом году, воспользовавшись болезнью Годунова, Никитичи тайно созвали из своих многочисленных вотчин дворян и боевых холопов, и на подворье Романовых на Варварке собралось несколько сотен ратников.

  

Палаты бояр Романовых. Вид со двора. Фотография фирмы Шерер, Набгольц и К. 1883 г.

  

  Годунов, не смотря на тяжёлую болезнь, отреагировал оперативно: несколько сотен стрельцов в одну ночь решили все проблемы. На суде бояре демонстрировали нескрываемую злобу к заговорщикам: «аки зверие пыхаху и кричаху». Причём пресмыкательство перед царём не могло быть определяющим в той атмосфере всеобщей ненависти к Романовым. Сохранились свидетельства, что Борису Годунову можно было выражать несогласие, открыто говорить нелицеприятные вещи — он не был мстительным. Суд мог быть лютым, если бы Борис, к тому времени уже издавший указ об отмене смертной казни, не ограничился заключением в тюрьмы и рассылкой по отдалённым областям и монастырям родственного клана Романовых, в который входили Черкасские, Репнины, Сицкие, Карповы, Салтыковы, Троекуровы, Погожие, Шестовы, Грязные, Михалковы. Впрочем, царь Борис вскоре помиловал большую часть заговорщиков, и как потом оказалось, на свою голову. Один из «названных братьев» Годунова Фёдор Никитич Романов, к тому времени стоявший во главе клана вместо почившего в бозе отца, был пострижен в монахи и тем самым навсегда потерял возможность занять царский трон. Никто тогда не мог вообразить, что Фёдор, после пострига Филарет, может стать Государем при живом царе — при своём сыне Михаиле.

   Юшка Отрепьев, в иночестве Григорий, тоже находившийся в рядах заговорщиков, стал иноком отдалённого, а вовсе не «элитного» кремлёвского монастыря, в котором он удивительным образом вскоре очутился. Впрочем, ничего особенно загадочного в скачке из захудалого провинциального монастыря в Кремль не было. Кто-то очень влиятельный позаботился об иноке Григории: «бил челом об нем в Чюдове монастыре архимариту Пафнотью». Вскоре Григорий, пребывая в монастыре на особом положении, стал проживать в одной келье с архимандритом Пафнутием. И это при том, что в Чудовом монастыре подвизались только выходцы из аристократических семей, а Отрепьев являлся всего лишь мелким дворянином.

  

Чудов монастырь в Кремле. Снесён в 1929-ом году.

  

  Александр Широкорад провёл настоящее расследование, чтобы выяснить с каких калачей архимандрит стал так трогательно опекать государственного преступника. Он выяснил, что иноческое послушание Панфутий проходил в Павло-Обнорском монастыре, располагавшемся в районе реки Монзы. Там же находились вотчины бояр Романовых и имение дворян Отрепьевых. Семейство Романовых было связано с Павло-Обнорским монастырём; став царем, туда часто наведывался Михаил Романов. «Нетрудно догадаться, что в Чудов монастырь Пафнутий попал по протекции своих соседей Романовых», — пишет А.Широкорад. Возможно, для кого-то это утверждение не слишком очевидно, но ведь, действительно, для того, чтобы инок захудалого монастыря попал в кремлёвскую обитель и вскоре дорос там до архимандрита, требуется сильная поддержка, а Романовы умели ковать себе друзей из всего, что попадалось под руку, затем продвигая их на нужные места. К тому же Панфутия и Романовых объединяет не только река Монза, но и Отрепьев.

  Практически все серьезные исследователи отождествляют ЛжедмитрияI с Григорием (Юрием) Отрепьевым. Этот человек, происходил из семейства знатных, но обедневших польских шляхтичей Неледзевских, при Иване III за что-то получивших позорное прозвище «Отрепьевы». Юрий Богданович Отрепьев являлся родственником Романовых по женской линии — царь Михаил приходился Отрепьеву двоюродным племянником. Юшка, рано лишившийся отца (тот погиб в пьяной драке), с юности служил у бояр Романовых и жил в их московских палатах на Варварке. И вот Юшка, всем обязанный своим хозяевам, в результате неудавшегося заговора и после недлительных мытарств попадает в Чудов монастырь под опеку Панфутия. Он отлично там обустраивается, но в том же 1601-ом году после публичной похвальбы Отрепьева, что он-де скоро станет царём, царь Борис повелевает перевести зарвавшегося инока в отдалённый монастырь. Однако покровители и тут не оставляют слугу Романовых. По признанию самого Отрепьева, сделанного в Польше, его предупредил о готовящейся опале дьяк Василий Щелкалов.

  

   «Уж эти мне грамотеи! что еще выдумал! буду царем на Москве! Ах он, сосуд диавольский!»

   А. Пушкин («Борис Годунов»)

  

  Отрепьев бежит из монастыря, потом объявляется в Польше с заявлением, что он есть невинно убиенный, но чудом спасшийся царевич Димитрий. Интересная деталь: сразу после воцарения Лжедмитрия Щелкалов, перескочив через ступеньку карьерной лестницы, за какие-то особые заслуги получит чин окольничего.

  Важно помнить, что на Руси за семь веков царствования Рюриковичей не было ни одного самозванца. Идея Божественного промысла, действующего через «прирождённого» царя, была неотъемлемой частью народного сознания, и задумать столь страшное в представлениях средневековых русских людей преступление могли только отъявленные политические авантюристы.

  

Иван Васильевич Бунша, и тот обозначил себя лишь как и. о. царя.

  

  Отрепьев был слишком молод и неопытен для такой серьёзной игры — даже о своём великолепном будущем проболтался, а его повторяющиеся спектакли со смертным одром, на котором он «признавался» в царском происхождении, просто смешны. Так что водил кто-то Юшкой. Кто-то же сумел просчитать, что наступивший голод — самый подходящий момент для появления чудесно спасшегося царевича Димитрия. Обезумевшие от голода люди готовы были поверить, что Господь послал им избавителя в виде «прирождённого» царя.

  

   Гроба, отяжелевшие от гнили,

  Живым давали смрадный адский хлеб,

  Во рту у мертвых сено находили,

  И каждый дом был сумрачный вертеп...

  

  Среди людей блуждали смерть и злоба.

  Узрев комету, дрогнула земля.

  И в эти дни Димитрий встал из гроба,

  В Отрепьева свой дух переселя.

  

  К. Бальмонт

  

  Согласно широко распространённой версии, инока Григория на путь самозванства наставили в Чудовом монастыре. То есть, предположительно архимандрит Панфутий взял и зачем-то придумал для инока потрясающую легенду. Нет, здесь чувствуется лапа «Корейко»-Филарета Романова — только этот талантливый авантюрист и мозговой центр огромного клана мог провернуть таковское. Могут возразить: в то самое время, когда Юшка-Григорий готовился в Чудовом монастыре трансформироваться в царевича Димитрия, страстотерпец Филарет, облыжно обвинённый в заговоре, пребывал в низовьях Северной Двины, в заточении Антониев-Сийского монастыря.

  

Троицкий Антониев-Сийский монастырь Архангельской епархии

  

  Царь Борис, понимая с каким опасным явлением он столкнулся, велел учредить за Романовым особый надзор. «Ты б старцу Филарету платье давал из монастырской казны и покой всякий к нему держал, чтоб ему нужды ни в чем не было. Если он захочет стоять на крылосе, то позволь, только б с ним никто из тутошних и прихожих людей ни о чем не разговаривал... А которые люди станут в монастырь приходить молиться, прохожие или тутошные крестьяне и вкладчики, то вели их пускать, только смотри накрепко, чтобы к старцу Филарету к келье никто не подходил, с ним не говорил и письма не подносил и с ним не сослался», — указывал Годунов приставу. Разве у Филарета в таких обстоятельствах могла быть возможность для руководства операцией? Получается, что хоть и был Отрепьев верным слугой Романовым, но в данном случае он действовал по собственной инициативе.

   В скобках можно заметить по поводу заговора 1600-ого года, в результате которого клан Романовых подвергся опале. В ставшей официальной и единственно верной романовской версии истории никакого заговора вовсе не было, а был поклёп Годунова на «лучших людей» с целью выдавить их как можно дальше от стольного града и власти. Однако на той же самой Варварке, где располагались палаты Романовых, находился так называемый Старый Английский двор, на котором останавливались английские купцы и дипломаты.

  

Старый Английский двор на Варварке

  

  В своих донесениях послы подробно расписали события той ночи, когда на подворье Романовых скопилось множество вооружённых людей, потом нахлынули царские стрельцы, произошёл кровопролитный бой, а закончилось дело арестом заговорщиков и большим-большим пожаром. Благоволивший Романовым польский дипломат Лев Сапега и члены его посольства в непосредственной близости наблюдали за ходом военных действий на Варварке и в отчётах своему королю писали об этом происшествии. Интересен сам факт присутствия Льва Сапеги в ночь мятежа возле палат бояр Романовых. Голландский купец, дипломат, и шпион Исаак Масса, находившийся тогда в Москве, в книге «История московских смут» пишет, что вместе с польским послом в русскую столицу с неясной целью прибыло свыше 900 человек. Разумеется, Годунова не могла обрадовать перспектива соединения внутренней оппозиции с внешним врагом, и он обрушил на Романовых сокрушительный удар. И вообще, с той поры, как зарубежные архивы стали доступны отечественным исследователям, глупо исповедовать романовских творцов никогда не бывшей истории

  

Франс Халс, Портрет Исаака Массы, 1626г.

  

   Но вернёмся к созданию проекта «Лжедмитрий». Кажется, что даже если Филарет являлся автором идеи проекта, он не мог стать его координатором, так как был надёжно упрятан царём Борисом — даже стены монастыря были надстроены с появлением нового инока. Вопрос только, достаточно ли надёжно упрятан, и ещё один вопрос: не было ли у Филарета ближайшего сподвижника, способного воплотить его план в жизнь. Или сподвижницы. С приходом Михаила Романова на трон его мать инокиня Марфа, после истории с неудавшимся путчем также постриженная Годуновым в монахини, не таясь, награждала людей, которые, как оказалось, все четыре года заточения супругов осуществляли бесперебойную связь между ними. Мало того, из своего монастыря на «Онего-озере» Марфа-«заточница» активно переписывалась с Москвой, до которой было 1200 верст. Это кажется маловероятным, а если учесть, что письма, которые рассылала Марфа, были зашифрованными, то и совсем уж невероятным. Тем не менее, есть сведения, что Марфа пользовалась шифрами, разработанными её хитроумным супругом. О Филарете-шифровальщике пишет Т.А.Соболева в книге «Тайнопись в истории России».

  

   « ... по честолюбию, энергии и коварству она дала бы фору самой Марфе Посаднице», — такую характеристику даёт Марфе Романовой А.Широкорад. Дочь Ивана Шестова, входившего в пресловутую опричную «тысячу», была достойна своего отца. До возвращения Филарета из Польши именно Марфа являлась фактической правительницей страны при юном и неискушённом в государственных делах царе, и время её правления стало самым жёстким периодом царствования Михаила Романова. Достаточно сказать, что при Марфе произошла первая в истории Руси и Европы казнь ребёнка — речь о «Ивашке-ворёнке», четырёхлетнем сыне Марины Мнишек. Понятно, что этой беспрецедентной жестокостью хотели пресечь появление Лжеиванов, понятно и то, что ни в нашем отечестве, ни в просвещённой Европе детей, фактом своего существования перекрывающих чей-то путь к власти, не щадили. Немало было и «железных масок», и тихо задушенных подушками младенцев, но казнь! — она предполагает вину, это наказание за преступление. Никакой вины за четырёхлетним мальчиком быть не могло, поэтому казнь маленького Ивана являлась ничем иным как публичным убийством, причём совершённым с особой жестокостью. Описание очевидца: «Несли этого ребенка с непокрытой головою. Так как в это время была метель и снег бил мальчику по лицу, то он несколько раз спрашивал плачущим голосом: «Куда вы несете меня?» Но люди, несшие ребенка, успокаивали его словами, доколе не принесли его на то место, где стояла виселица, на которой и повесили несчастного мальчика, как вора, на толстой веревке, сплетенной из мочал. Так как ребенок был мал и легок, то этой веревкою по причине ее толщины нельзя было хорошенько затянуть узел и полуживого ребенка оставили умирать на виселице».

  

  Вся Москва собралась, что к обедне,

  Как младенца - шел мне третий год -

  Да казнили казнию последней

  Около Серпуховских ворот.

  

  М.Волошин

  

   В скобках можно заметить, что это жуткое событие у Серпуховских ворот появлению Лжеиванов отнюдь не помешало.

  

Инокиня Марфа, в миру Ксения Ивановна Романова

  

   Государыня Марфа наполнила царский двор своими родственниками, в числе которых были её племянники братья Салтыковы, чья фамилия, скандально известная ярым пособничеством полякам, стала символом национального предательства. Это были те самые Салтыковы, которых король Сигизмунд хвалил за верную службу и жаловал поместьями. Князь Пожарский, попытавшийся остановить неприкрытое надругательство над победителями поляков, был смертельно унижен Марфой. Пожарского подвергли так называемой «местнической казни», когда освободитель Москвы, «выданный головой» Салтыкову, должен был, стоя перед ним на коленях, выслушивать оскорбления.

   «Не награды, но гонение постигло всех отличившихся при спасении Москвы!», — с горечью писал русский историк Н.А.Полевой. Многие из тех, кто сражался в земском ополчении, попали в тюрьмы. Вообще, трудно сказать, что ждало бы Пожарского при Марфе, если бы его полководческий талант не был жизненно необходим трону. Следующая война с Польшей (1617-1618 гг.) показала полную несостоятельность Романовых, они не дали стране авторитетного и дееспособного правительства. В том месиве, что тогда окружало трон, стоило только войскам Владислава приблизиться к Москве, всколыхнулись предательские пропольские настроения. И в этом не было ничего удивительного — к власти прорвались только бояре-изменники.

  Пожарский, исключённый из списка «больших воевод» в той войне не сразу возглавил армию, а только после того, как зять Марфы Б.М.Лыков, а затем тоже родственник Романовых Дмитрий Черкасский поочерёдно потерпели поражения, к тому же и войско требовало поставить воеводой князя Пожарского. Около двух лет Пожарский рубился в боях с поляко-литовцами, не раз был ранен, и не его вина, что Романовы пошли на позорное Деулинское перемирие, при котором они поступилось смоленскими, черниговскими, новгород-северские землями, и только затем, чтобы поляки отпустили Филарета — позже это назовут обменом пленными. Поляки не только сохранили свои завоевания на русской земле, но и добавили новые: «Сигизмунду достались пограничные крепости, отразившие все нападения его наемников. Бояре обязались сдать эти крепости в полном порядке со всеми пушками и боевым снаряжением, с пашенными уездными крестьянами и посадскими людьми» (Р.Скрынников). А ведь к тому времени армия Владислава была полностью истощена и физически, и финансово, в 1618-ом году русские имели все шансы завершить войну полной победой и возвращением утраченных территорий. Но, как пишет Р.Скрынников, «Государственные интересы они (Романовы) подчинили семейным заботам. Какие бы новые требования ни предъявлял канцлер Лев Сапега московским послам, энергичная царица Марфа и ее собственный сын предписывали принять все, лишь бы вернуть Филарета».

  Ещё о периоде правления Марфы. В 1616-ом году умер Козьма Минин, и смерть его окутана таким плотным туманом неизвестности, что ни один историк не сумел к ней подобраться. Внезапная смерть настигла Минина в пути из казанских земель, где он выполнял поручение царя — проводил расследование очередного бунта (мнение, что Смута прекратилась с избранием Михаила Романова, не соответствует историческим фактам). Конечно, Минина могла подстеречь в пути одна из эпидемий, которые всегда сопутствуют войнам и смутам, но настораживает, что о причине смерти Козьмы Минина нигде не сказано ни слова. А ведь после победы Второго ополчения он стал заметным человеком в государстве, его кончина должна была отразиться в летописях. Совсем ещё не старый и крепкий мужчина взял и умер. Единственное, что можно сказать про обстоятельства смерти Минина, это то, что он «справлял сыск» в казанской земле не один, а вместе с князем Г.П.Ромодановским, «сидевшим» в Кремле вместе с поляками и числившимся там «первым товарищем» изменника Фёдора Шереметева, входящего в родственный клан Филарета.

  Ромодановские были сильно обласканы при первых Романовых, но прославилось это семейство, правда, весьма своеобразно, при Петре I, когда князь Ф.Ю.Ромодановский стал во главе зловещего Преображенского приказа. Историки пишут об особом «пыточном таланте» князя — жестокостью он превосходил самого царя-садиста. А ещё при Петре этот представитель некогда славного рода стал шутовским генералиссимусом-адмиралом царя и «князем-кесарем» Всешутейшего, Сумасброднейшего и Всепьянейшего собора, который вовсе не был юношеской забавой Петра, а просуществовал три десятка лет. Тот, кто ещё сомневается в том, что Пётр был психически нездоровым человеком, должен ознакомиться с «деятельностью» этого собора, на котором «кумпания» царя не только глумилась над христианскими ценностями, но и потехи ради подвергала ни в чём не повинных людей изощрённым и унизительным пыткам.

  

  В конклаве всешутейшего собора

  На медведях, на свиньях, на козлах,

  Задрав полы духовных облачений,

  Царь, в чине протодьякона, ведет

  По Петербургу машкерную одурь.

  

  М.Волошин

  

«Князь-кесарь» Фёдор Ромодановский

  

   Тем не менее, нужно вернуться к изрядно уже поднадоевшему проекту «Лжедмитрий» и к, безусловно, неординарной личности, его создавшей — к Филарету Романову. «Гений в политике — это хуже чумы», сказал И.Л.Солоневич, и в случае данного исторического персонажа русский мыслитель был прав.

  

Иван Лукьянович Солоневич

  

  Филарет без удовольствия исполнял монашеский жребий, проявляя свой знаменитый «опальчивый» нрав: «А живет старец Филарет не по монастырскому чину... к старцам жесток... бранит он их и бить хочет...». С появлением слухов о Лжедмитрии, и вовсе стал срываться и обнаруживать свои честолюбивые ожидания, открыто заявляя: «Увидите, каков я вперед буду!».

  Вперёд старец Филарет принял из рук Лжедмитрия сан митрополита, и на этом благодарность бывшего слуги закончилась. А как красиво было задумано! Раз уж ему, постриженному в монахи, царём теперь не бывать, (единственный сын Миша был ещё совсем ребёнком), Филарет становится патриархом и единоличным правителем при послушном царе-слуге, а как там дальше — время покажет. Главное — ввязаться в драку. Для начала время показало, что в планы Лжедмитрия и его польских покровителей правитель Филарет не входил. Ну, создал он удачный проект, спасибо, конечно, но теперь наступило время выйти на сцену совсем другим персонажам. Однако не таков был Филарет, чтобы умыться и остаться на вторых ролях. Он входит в коалицию со своим давнишним врагом — с Василием Шуйским, который стар, не имеет детей, всегда был неудачником — Филарет его не боится. К тому же Шуйский — Рюрикович, и это вполне легитимная фигура на троне. В обмен на обещание поставить Филарета патриархом, проромановские бояре не мешают Шуйскому и его сторонникам из новгородских дворян «разоблачить» и свергнуть Лжедмитрия. Затем Шуйского быстренько избирают царём, романовский клан этому не препятствует, и снова облом — Шуйский не выполняет своего обещания, он уже вызвал из Казани Гермогена. На патриаршем месте новому царю нужен порядочный человек, а не прожжённый авантюрист. О том, что Филарету было дано Шуйским обещание патриаршества, сохранилось свидетельство в письме польскому королю, которое больше походит на отчёт. Сигизмунду, в отличие от его мятежных магнатов, в реальном управлении Московским государством на каком-то этапе был нужен именно Филарет Романов. Уже въехавший на патриарший двор Филарет по заданию Шуйского наравляется в Углич за останками царевича Димитрия, а по возвращении узнаёт, что царь, которого клан Романовых считал карманным, решил поставить Патриархом Гермогена. Шуйский обосновал изменение своего решения тем, что прознал об интригах Филарета во время Смуты. Когда уже вовсю по усам текло, Романову пришлось съехать с патриаршего двора и простым митрополитом отправиться в Ростов. После такого абсолютно оправданного, но рискованного поступка Шуйского не только дни его правления будут сочтены, но и в русскую историю с подачи Романовых этот «царь-неудачник» навсегда войдёт полным ничтожеством. А ведь, придя к власти, царь Василий прочно завладел инициативой. Действуя продуманно и смело, он вытаскивал Московское государство из Смуты и побеждал на всех фронтах. Но ему не хватало жесткости в решениях: Шуйский не стал умерщвлять даже самых опасных своих врагов, в том числе Филарета, за что Василий Иванович и поплатился.

  Разумеется, не вдруг у Шуйского открылись глаза на Филарета при выборе Патриарха, он отлично понимал, с каким коварным противником имеет дело, поэтому он отправил главу клана Романовых подальше от Москвы. Дальнейшее известно — «тушинцы» берут ростовского митрополита в «плен», хлебом-солью встречают «пленника» в ставке нового самозванца, и Лжедмитрий II немедленно назначает Филарета своим патриархом. Когда «тушинский вор» оказался вне игры, Филарет с подельниками, среди которых отметились и атаман Заруцкий, и боярин-изменник Михаил Салтыков, и князья Черкасские, быстренько переориентировались и направили польскому королю письмо, в котором изъявляли желание видеть Сигизмунда царем всея Руси: « ...на преславном Московском господаръстве и на всех великих господаръствах Росийского царствия его королевское величество и его потомство милостивым господарем видети хотим!». Вероятно, полная сдача Сигизмунду стала результатом паники, когда над головами государственных изменников замаячил топор возмездия — Москва набирала силу, и русская армия под руководством М. Скопина-Шуйского добилась убедительных успехов в очищении государства от «тушинцев» и поляко-литовцев.

  Филарет и его камарилья меньше всего желали победы московскому царю, после которой, как они, вероятно, полагали, им за их предательства не сносить голов. Они шустро организовались: «и против Шуйского з братьею и его советников, и против всякого неприятеля стояти, и битисе до смерти, и друг друг не подати». Шуйский был свергнут, пострижен в монахи и отдан польскому королю на поругание. Позже у «воровского» патриарха возникла идея с Владиславом, допускавшая поимку двух горошков на ложку, и Филарет, не смотря на сопротивление Сигизмунда, стал отчаянно её продвигать.

  Могут спросить: автор вообще допускает, что во время Смуты были совершены преступления, не лежащие на совести Филарета Романова? Ответ: нет, автор этого не допускает. Разумеется, Филарет не мог просчитать, что вторжение орд поляко-литовцев и казаков вместе с созданным им самозванцем принесёт народу неисчислимые бедствия, но вряд ли данного исторического злодея волновали побочные действия его авантюры. Он не предусмотрел того, что ничтожный Юшка Отрепьев может найти себе других кукловодов и «кинет» прежнего хозяина. Он не мог предвидеть, что многократно униженный Василий Иванович Шуйский, вдруг поднимет голову и станет действовать решительно и умно, мало того — чтобы завести наследников престола, вздумает жениться на старости лет. Филарет вряд ли ожидал открытой польской интервенции — вероятно, в каких-то тайных переговорах такой вариант не предусматривался. Что же тут поделаешь? — управлять большими массами людей, всё равно что дирижировать комарами, как сказал кто-то из великих китайцев. Когда затеваешь такое большое дело, как возведение на трон новой династии, всего не просчитаешь, тут главное — ни на миг не выпускать из поля зрения цель, и действовать по обстановке.

   Не только жизни половины населения страны, унесённые смутным временем, но и все громкие убийства этого периода лежат на совести Филарета Романова. О том, кто был непосредственно причастен к убийствам Фёдора Борисовича Годунова и его матери царицы Марии, известно доподлинно: князья Василий Голицын и Василий Мосальский, некто Михаил Молчанов, которого называют серым кардиналом Смуты и дьяк Сутупов. Последний, хоть и отметился во многих неблаговидных деяниях того времени, но это мелкая сошка, и говорить о нём нет смысла. А вот о других персонажах акта цареубийства сказать стоит.

  Незадолго до вступления Лжедмитрия в Москву царь Фёдор Борисович и его мать по приказу самозванца были задушены в своём кремлёвском доме. С.М.Соловьёв пишет об этом событии, упуская участие Молчанова (об этом персонаже в XIX веке было известно мало): «... как скоро узнано было о присяге Лжедимитрию, отправились в Москву князья Василий Голицын и Василий Мосальский, да дьяк Сутупов покончить с Годуновыми».

   Василий Васильевич Голицын, о котором историк С.М.Соловьев сказал, что он 'самый видный по способностям и деятельности боярин', происходил из литовского княжеского рода Гедеминовичей. В 1605 году он перешёл на сторону Лжедмитрия I, изменив царю Борису Годунову. По смерти Бориса Голицын и его сводный брат Петр Басманов стали главными виновниками перехода войска на сторону «царевича Димитрия». Но уже скоро Голицын участвует в заговоре князя В.И. Шуйского против Лжедмитрия I, и у этого факта нет иного объяснения, кроме того, что он действовал в связке с Филаретом — свою кандидатуру на освободившийся от самозванца трон он тогда не выдвигал. А вот в 1610-ом году, после того как Голицын принял самое активное участие в подготовке заговора против царя Василия Шуйского, он выступил претендентом на российский престол. Но тут произошло что-то такое, о чём исторические свидетельства вымараны полностью. Оказывается, после «сведения» Шуйского происходили выборы царя, почему-то они ничем не увенчались, а вскоре Филарет с Голицыным возглавили пресловутое посольство под Смоленск, где начали «выпрашивать» у Сигизмунда на русский трон польского королевича. Как выяснилось, при выборе царя среди кандидатов на престол значились князь Василий Голицын и тринадцатилетний Миша Романов, и оба они не прошли. Василий Голицын, никогда не скрывавший своих властных амбиций, после того, как его кандидатура была отклонена, открыто заявил, что теперь он будет согласен только на иноземного царя. Филарет, как всегда, воздержался от публичных заявлений. Разобраться в дальнейшем, исходя из хаоса фальсификаций и выдернутых из контекста фраз, невозможно. Полная путаница с «седьмочисленными» боярами, когда Голицын, по выражению С.Ф.Платонова, становится восьмым членом «семибоярщины». Полная путаница в вопросе легитимности «посольства» к Сигизмунду. Официальной целью посольства под Смоленск было приглашение на русское царство польского королевича Владислава, а Филарет ехал в качестве представителя всего Православного духовенства. Но Филарета назначил патриархом Лжедмитрий II при живом ещё законно избранном Патриархе Гермогене, так что посольство, возглавляемое этим «тушинцем», вряд ли можно считать представительным. Не ясно, кто делегировал «послов», какие полномочия изначально им были даны. Зная, что вначале «тушинские бояре» приглашали на царство самого Сигизмунда, посольство можно считать актом национального предательства и торга с польским королём. Не понятна молниеносная присяга Владиславу, когда король и не думал идти на уступки в требованиях, выдвигаемых «посольством» — православные князья и бояре «целовали крест» королевичу-католику.

   Путаница прослеживается и в вопросе впускания в Москву польского гарнизона. По мнению Р.Скрынникова, «инициативу приглашения наемных сил в Кремль взяли на себя Мстиславский и Иван Никитич Романов». Можно лишь строить предположения о том, с какой целью тогда добровольно допустили оккупацию Москвы. Одно из таких предположений: выборы царя могли возобновиться, и, скорее всего, выбирать собирались из «прирождённых московских князей» — Рюриковичей, что никак не могло устроить Романова, и он сорвал выборы. Потом, находясь в странном польском плену — Филарет пребывал там не в крепости, как Василий Шуйский, а в доме своего давнишнего знакомца канцлера Льва Сапеги — он выдвигал Василия Голицына в качестве единственно возможного претендента на «вдовевший» московский престол. Голицын не сомневался в Филарете — они были повязаны кровью царя Фёдора Годунова и его матери царицы Марии. Только зря он так ему доверял. В 1619-ом году, по условиям Деулинского перемирия, Голицына, как и Филарета, отпустили на родину; до стольного града добирается только Филарет, а Голицын внезапно (кто бы сомневался) умирает в дороге. В Польше Голицын, так же как и Филарет, вёл активную переписку с Москвой, пытался интриговать и влиять на процесс избрания царя. Это ему писал Ф.И.Шереметев в 1613-ом году: «Миша-де Романов молод, разумом еще не дошел и нам будет поваден», наверняка сильно разочаровав при этом князя.

  Два честолюбивых друга-соперника князь Василий Голицын и «воровской» патриарх до поры до времени нуждались друг в друге. После того как Шуйский не оправдал его надежд, Филарет поставил на Голицына как на проходную пешку, как на временного царя, от которого по отсутствии у того потомства власть могла плавно перетечь к сыну второго лица в государстве — к Мише Романову. В своих демонстративных претензиях на престол Голицын был очень полезен: и цареубийством князь не погнушался, и Шуйского Филарет «свёл» во многом его руками. Голицыну же для претворения в жизнь его честолюбивых планов требовались обширные связи Романова, его многочисленная группа поддержки, его щупальца, проникшие во все сферы общественной жизни. Голицын, рассчитывая на всесильного друга, открыто обозначал себя претендентом на престол, действовал, не скрывая своего участия в преступлениях смуты, и заработал себе отвратительную репутацию: «Беспокойная голова, нрав тиранский, сердце изменническое, а жизнь дурная». А Филарет, действуя всё это время исключительно через посредников и доверенных лиц, оставался в тени. Филарет выиграл свою игру, его сын был приведён на трон, надобность в Голицыне отпала, и тут же родственник Романовых Фёдор Шереметев, поддерживавший с главой клана постоянный контакт, пишет князю Василию «наивное» письмо про «удобность» Миши, с тем, чтобы его адресат навсегда распрощался с властолюбивыми замыслами. Это письмо Шереметева легло в основу мнения, сформулированного позже В.О.Ключевским: «Хотели выбрать не способнейшего, а удобнейшего». Но, видимо, не смирился беспокойный Голицын, не принял новых правил игры, и в таком случае возвращаться в Москву ему было нельзя: придя к власти, Филарет постарался спрятать все концы в воду.

  

Князь Василий Васильевич Голицын

  

  Стоит согласиться с мнением исследователей, которые считают, что Филарет Романов стоял практически за всеми заговорами при российском дворе, включая «неожиданную» смерть Годунова, которая, по мнению сегодняшних учёных, наступила от отравления сулемой. Именно смерть Бориса Годунова подорвала запруду, через которую хлынул поток измен и «перелётов», а будь Годунов жив, кризис не смог бы принять тотального характера. Убийство молодого царя Фёдора Борисовича стало точкой в заговоре против его отца, и за всем этим маячат одни и те же фигуры.

  В 1610 году был уничтожен талантливый полководец Михаил Скопин-Шуйский (так же как и Борис Годунов, он был отравлен на пиру), успешно возглавлявший борьбу армии Василия Шуйского с поляками и «тушинцами». Эта смерть открыла дорогу к «сведению» царя Василия, а о том, кто устроил заговор против Шуйского, доподлинно известно.

  Во время своего «совместного» правления с «седьмочисленной» Боярской думой, поляки приставили к практическому руководству с русской стороны не самых знатных, но зато проверенных в подлых делах «тушинцев». Среди оных кроме одиозно известного зятя Марфы Романовой Михаила Салтыкова находился князь В.М. Мосальский (прозвание Литвин), вместе с В.В.Голицыным участвовавший в убийстве Фёдора Годунова. Мосальский стал одним из первых, кто кинулся в объятия Лжедмитрия. В 1604 году, находясь в должности второго воеводы в Путивле, он добровольно сдал город самозванцу, за что получил от него боярство, и стал одним из наиболее приближённых лиц. По прямому приказу своего нового хозяина, Мосальский отправился в Москву для убийства царя Фёдора Годунова и вдовствующей царицы Марии. Это Мосальский ездил к инокине Марфе (Марии Нагой), чтобы уговорить её (или заставить) признать в самозванце своего сына. Именно в доме Мосальского находилась до приезда в Москву Лжедмитрия Ксения Годунова, которую самозванец решил оставить себе на потеху. Польский канцлер Лев Сапега, повествуя о том, что Лжедмитрий совершил над семьёй Бориса Годунова, писал: «... ибо и сына и мать приказал удавить, а что он сделал с дочерью... не годится и говорить».

  

Н. Неврев «Ксения Борисовна Годунова, приведённая к самозванцу», 1883г.

  

  Когда царь Василий Шуйский отослал Филарета в Ростов, он счёл за благо избавиться и от ближайшего окружения несостоявшегося патриарха. Первыми, кто был отправлен как можно дальше от Москвы, стали родственник Филарета Михаил Салтыков — его Шуйский услал на берега Ладоги, и князь Мосальский — он получил назначение в Корелу. Однако в дальних краях Мосальский усидел недолго, он снова кидается в водоворот политических интриг, и после занятия Москвы поляками становится одним из ближайших советников Александра Гонсевского. В молодости Мосальский служил под началом Фёдора Шереметева, родственника, и доверенного лица Филарета, и их тесные контакты сохранялись до самой смерти Василия Мосальского в 1611-ом году, обстоятельства которой, как и в случае с Василием Голицыным, сгинули в веках.

  С «тушинским патриархом» Мосальский состоял в близких родственных отношениях: родной брат Филарета Иван Никитич был женат на княжне Ульяне Федоровне Мосальской-Литвиновой. Между прочим, именно Василий Мосальский служил чашником при Борисе Годунове, когда во время приема послов царь был отравлен. Смерть Годунова стала сигналом к действию: в царской армии вспыхнул мятеж, в результате которого войско во главе с обоими воеводами Петром Басмановым и князем Василием Голицыным перешло на сторону самозванца.

  Третий убийца царя Фёдора Годунова Михаил Молчанов — одна из самых колоритных фигур Смутного времени. При Лжедмитрии I он становится приближённым самозванца, обеспечивая материализацию его сладострастных фантазий: он хватал в домах и на улицах Москвы приглянувшихся девушек и замужних женщин и предоставлял их в распоряжение игривого «царика». В 1606-ом году во время свержения самозванца ближайший фаворит не стал терять времени на спасение хозяина. Как говорят, возможность спастись у Лжедмитрия была: «...литовские люди оборонялись и многих людей побивали... за него стояли немцы...». Но Молчанов решил идти другим путём — он вскочил на коня по кличке Дьявол, любимца его недавнего хозяина и соратника по плотским утехам, захватил скипетр, корону, царскую печать Лжедмитрия, и рванул в сторону Литвы. Ещё не отъехав от Москвы, Молчанов стал распускать слух, что царь Димитрий чудесным образом спасся во второй раз. Так появился следующий Лжедмитрий, за которого поначалу выдавал себя Михаил Молчанов. «Едва только его Димитрия убили, как Михаил Молчанов, который был его тайным пособником во всех жестокостях и распутствах, бежал в Польшу... », — пишет голландец Исаак Масса. Вместе с Молчановым бежали другие приближенные самозванца — князь Григорий Шаховской и дьяк Богдан Сутупов (тоже один из убийц Фёдора Годунова).

  Как пишет историк Р.Г.Скрынников, « ...самозванец-Молчанов ...таился в темных углах самборского дворца (в Польше — А.Э.) в течение года, не осмеливаясь показать лицо не только полякам, но и русскому народу... ». Трудность положения Молчанова заключалась в том, что он совершенно не был внешне похож на убитого Отрепьева. Русский дипломат князь Григорий Волконский, в объяснении польским властям, что «самборский вор» не кто иной, как Молчанов, писал: « ...прежний был вор Рострига обличьем бел, волос рус, нос широк, бородавка подле носа, уса и бороды не было, шея короткая; а Михалка Молчанов рожеем смугол, волосом черен, нос покляп, ус невелик, брови велики нависли, а глаза малы, бороду стрижет, на голове волосы курчавы, взглаживает вверх, бородавица на щеке».

  

Лжедмитрий II

  

   В конце концов, на роль Лжедмитрия II подобрали другую шестёрку, и Молчанов тут же примкнул к новому «царику», а вскоре в тушинский лагерь заявился его приятель Михаил Салтыков. Летом 1608 года к «царику» подались и другие люди из романовского клана — князья Алексей Юрьев, Дмитрий Черкасский, Алексей Сицкий. Филарет Никитич ещё какое-то время оставался в Ростове на своей митрополичьей кафедре, но осенью его «взял в плен» давнишний приятель Ян Сапега, и доставил в ставку нового самозванца. Вероятно, правы те историки, которые считают, что глава романовского клана давно подумывал, как бы перебраться к «своим», но ему не хотелось потерять лица и выглядеть «перелётом», каких тогда водилось множество, и он вынужден был инсценировать пленение.

  Позже Молчанов, как многие из людей Романова, участвовал в заговоре против Шуйского, потом подался к Сигизмунду, при Семибоярщине ведал так называемым Панским приказом, обслуживающим пребывание польских интервентов в Москве. По поводу этой малопривлекательной личности осталось сказать немного. Возможно, на каком-то этапе Молчанов решил играть самостоятельную роль, для чего обживался кружком единомышленников, но оказалось, что Смута так жёстко разделила людей на два лагеря, что места для отдельных группировок не осталось. Забелин, чувствовавший внутреннюю логику Смуты, назвал эти два лагеря прямыми и кривыми людьми. Кривые рано или поздно стекались к Филарету Романову. Если у них не хватало ума или политического чутья для этого, Смута их сметала. Прямые люди, тоже, как правило, пометавшись, пришли к Пожарскому. А потом наступил самый ответственный момент — Русь решала, по прямому или по кривому пути ей идти дальше. И выбор пути воплотился в избрание царя.

  Выбор оказался неожиданным — не в пользу спасителя России князя Рюриковича. Романовские клевреты тоже чувствовали маловероятность принятия такого решения Собором, поэтому неофициальной, как бы замалчиваемой, (а таким у нас особенно верят) версией избрания царя стало то, что сам Пожарский решил выдвинуть Мишу на царство. То есть громко утверждалось, что Пожарский был никто: «худородный», бездарный, неумный, вялый, и даже страдающий «чёрной меланхолией» — то есть психически нездоровый — и он, разумеется, никак не мог конкурировать с блестящим отпрыском блестящего рода. «Московское государство выходило из страшной Смуты без героев; его выводили из беды добрые, но посредственные люди», — так эта тактика дискредитации вождей Второго ополчения была озвучена известным историком В.О.Ключевским.

   В то же время для тех, кто знал, какое положение занимал Дмитрий Михайлович в освобождённой Москве и каким высоким авторитетом во всех слоях населения он тогда пользовался, «маленьким язычком» проводилась мысль, что «сам Пожарский» по каким-то причинам хотел, чтобы царский трон перешёл от Рюриковичей к Романовым. Эта неофициальная версия оказалась настолько живучей, что дошла до XX века; в ней не сомневался И.Сталин, за что и невзлюбил Пожарского.

  

  Ломая кость, вытягивая жилы,

  Московский строился престол,

  Когда отродье Кошки и Кобылы

  Пожарский царствовать привел.

  

  М. Волошин

  

  Но как бы из Пожарского ни делали туповатого служаку-воина, верить стоит не огульным характеристикам, данным ему романовскими историками, а фактам. Факты же — его дипломатическая, полководческая и организаторская деятельность — представляют нам Пожарского человеком недюжинного ума. Он, со времён Бориса Годунова находившийся внутри происходящих событий, не мог не понимать, что главным «заводчиком» Смуты являлся Фёдор (Филарет) Романов. Он не мог не понимать, что, по сути, Смута — не набор хаотический явлений, а события, обусловленные маниакальным стремлением к власти Филарета Романова. Пожарский не мог добровольно допустить на трон «отродье» этого «кривого» человека.

  В представлении русских людей того времени идеальный православный царь должен был обладать тремя качествами: «боголюбием», «разумом в правлении» и воинскими доблестями. О всенародной любви к Романовым, мысль о которой высказывали ряд историков, я уже писала. Исследователи, мыслящие более трезво, утверждали, что юный Михаил являлся компромиссной фигурой, не умея, однако, развернуть эту тему и показать в чём же именно заключался компромисс.

  Почему воющей и разрушенной стране в тот критический момент на роль главы понадобился шестнадцатилетний болезненный и пугливый юноша, понять без летописей, открытых в последние годы и без материалов, сохранившихся в зарубежных архивах, не представляется возможным. В семидесятых годах прошлого века была открыта рукопись начала XVII века, названная учёными «Повестью о Земском соборе 1613 года». Этот чудом дошедший до нас документ, не пострадавший от романовских фальсификаций, проливает свет на события 21-ого февраля 1613-ого года — никакого избрания царя не было, в решающий день работы Собора произошёл силовой захват власти. Москва была блокирована казачьими отрядами, 21-ого февраля заседание Собора проходило без участия Пожарского — его дом, также как и дома ряда его сторонников, были окружены казаками. В здание, в котором заседали участники Собора (считается, что это был кремлёвский Успенский Собор), ворвались разъяренные казаки с криками, что никто отсюда не уйдет, пока не выберут Михаила Романова.

  

Успенский собор Московского Кремля

  

  Пятьсот вооруженных казаков, взломав двери, ворвались к Крутицкому митрополиту Ионе, исполнявшего в то время обязанности местоблюстителя патриарха, и потребовали избрания Михаила Романова царём. Москва была окружена плотным кольцом казаков, успевшим за годы Смуты повоевать и за всех самозванцев, и за оккупантов, и со всех концов государства под Москву продолжали прибывать новые тысячи наёмников. Но даже в этих условиях Собор не принял Михаила — из всех выборных людей, которых по разным данным насчитывалось от семисот до полутора тысяч, подписи под избирательной грамотой поставили чуть больше двухсот. Любо-дорого читать, как историки XIX века пытались объяснять отсутствие под документом подписей подавляющей части Собора. Это не менее забавно, чем их многодумные версии того, почему князь Пожарский не претендовал на престол, а если даже и претендовал, то почему его кандидатура всерьёз никем не рассматривалась. Однако самых вдумчивых из русских историков избрание Михаила Романова всегда приводило в недоумение. Так, профессор Харьковского университета Н.А.Лавровский в 1891 году писал: «В течение всей смуты велась темная работа, о которой по временам только догадывались... и несомненно происки продолжались и теперь, во время собора. И вот путем исключений, с одной стороны, и рядом пока еще неизвестных происков, с другой, — колебавшиеся голоса вдруг обратились в эту сторону». Сейчас уже известно, чьи это были происки — Филарет, находясь в Польше, сумел сохранить все свои обширнейшие связи в Москве и руководил ходом избирательной операции. Задолго до того, как хитроумный Мао сказал: «Винтовка рождает власть», Филарет Романов пришёл к приблизительно такому же выводу, и стал действовать по обстановке.

  

М.В.Нестеров «Избрание Михаила Федоровича на царство»

  

  Михаил на первых порах позиционировался не как сын Филарета, а «блаженныя и славныя памяти великаго государя царя и великаго князя Феодора Ивановича всея Pyccии сородичем — племянником его благоцветущей и неувядаемой отрасли». Романовы сильно постарались представить избрание «того, кого Бог объявил» особым благодеянием Господним, «замирившим Смуту». Они уничтожили все документы о «февральской революции 1613-ого года», поэтому русские историографы на протяжении столетий были вынуждены из разрозненных и противоречивых обрывков сведений реконструировать приблизительный ход событий. Не могли же романовские историки допустить, что о правах Михаила Романова на престол «объявил» Собору не Бог, а вполне себе земной человек, эдакий средневековый матрос Железняк — «славного Дону атаман», оставшийся в истории безымянным. Романовы тщательнейшим образом подчистили все письменные источники, касающиеся избрания Михаила Фёдоровича, но в архивах других государств сохранилось множество материалов о том времени.

   В протоколах допросов стольника Ивана Чепчугова, дворян Н.Пушкина и Ф.Дурова, попавших в 1614 году в плен к шведам, записано: «Казаки и чернь не отходили от Кремля, пока дума и земские чины в тот же день не присягнули Михаилу Романову». Об этом же рассказывали русские, попавшие в плен к полякам. Остались свидетельства, что польский канцлер Лев Сапега в лицо заявлял живущему в его доме странному пленнику Филарету Романову: «Посадили сына твоего на Московское государство одни казаки». Весной 1613 года шведский разведчик доносил своему королю о том, что казаки избрали Михаила Романова против воли бояр и самого Собора, о том же писал загадочный французский капитан Маржерет в письме к английскому королю. В «Листе земских людей Новгорода Великого к королевичу Карлу Филиппу» читаем: «...Но мы можем признать, что в Московском государстве воры одолели добрых людей; мы также узнали, что в Московском государстве казаки без согласия бояр, воевод и дворян, и лучших людей всех чинов, своим воровством поставили государем Московского государства Михаила Романова».

  Выясняется, что всем, кроме русских историков, всегда было известно, что 21 февраля 1613-ого года были «казаки в московских столпех сильнейшии». Данные зарубежных архивов подтверждаются немногочисленными сохранившимися свидетельствами наших соотечественников. Вот, что писал крестьянин Фёдор Бобыркин спустя пять дней после коронации Михаила: «Московские простые люди и казаки по собственному желанию и без общего согласия других земских чинов выбрали великим князем Фёдорова сына, Михаила Фёдоровича Романова, который теперь в Москве. Земские чины и бояре его не уважают». Не смотря на романовские зачистки, в русском обществе долго сохранялась память о том, что приход на трон новой династии обеспечили «склонные ко всякому беззаконию казаки». Поэтому Романовы и валили с больной головы на здоровую — приложили множество усилий, чтобы представить трёх предыдущих царей, Бориса Годунова, его сына Фёдора и Василия Шуйского, узурпаторами трона. Но тень беззаконности долго витала над романовской династией и желание «перехватить» захваченную некогда власть сохранилось в веках.

   Компрометируя тех, кто выступал не на их стороне, Романовы с понятным усердием стирали в порошок авторитет князя Пожарского. Так как слухи о том, что царём должен был быть избран Пожарский, упорно расползались, романовские прислужники от истории стали объяснять его популярность примитивным подкупом избирателей. Не в одной работе, освещающий период Смуты, можно встретить заявление, что Пожарский, желая царствовать, истратил 20 000 рублей на подкупы. Сумма эта по тем временам была настолько огромной, что Пожарский никак не мог ею обладать. Но дело даже не в размере суммы. Источником этого порочащего Пожарского слуха был единственный человек — некий думный дворянин с выразительной фамилией Сукин. Про этого Сукина известно, что он участвовал в посольстве к Сигизмунду, а потом в компании хорошо известного нам старца Авраамия Палицына, «взяв от короля грамоты на поместья и другие пожалованья», беспрепятственно уехал из-под Смоленска. Особая королевская милость к дворянину невысокого полёта объясняется тем, что тот под Смоленском присягнул не Владиславу, а самому Сигизмунду, и обещался склонять московских людей к присяге польскому королю. Прокопий Ляпунов в грамоте 1611-ого года пишет об этом персонаже следующее: «И на Коломне, господа, ворует Василий Сукин, потому что он был под Смоленским у короля и крест королю целовал, и король ему дал со всем Коломну в путь...». Ещё одно упоминание о Сукине опять связано с Авраамием Палицыным. Я уже писала о том, что когда князь Пожарский во главе новгородского ополчения прибыл в Ярославль, келарь троицкого монастыря Палицын принялся бомбардировать его письмами, в которых настаивал на скорейшем походе на Москву. В подмосковном лагере Пожарского поджидали Заруцкий с его бандитами, радеющий за Марину Мнишек и Трубецкой, присягнувший «псковскому вору». То, что грамоты келаря Авраамия были подписаны другими монахами троицкого монастыря, можно объяснить политической наивностью старцев, но там ещё стояла подпись мирянина Василия Сукина, который, как мы знаем, «целовал крест» Сигизмунду. Последнее обстоятельство ещё раз подтверждает версию участия Палицына в большом заговоре против Пожарского.

  В теме проплаченных выборов Романовы элементарно переводили стрелки от себя. С начала царствования Михаила сохранился один любопытный документ, в котором новоиспечённый монарх угодливо просит купцов и промышленников Строгановых заплатить наёмникам: «... а ратным людям жалованье дайте, сколько можете». Нужно заметить, что Романовы, придя к власти, даровали Строгановым огромные привилегии. В «Соборном Уложении» Алексея Михайловича особые права Строгановых были уже зафиксированы в специальной статье. В чём заключались заслуги этого семейства перед Романовыми проясняет одна из грамот Петра I, в которой император указывает, что в период Смуты и во время правления Михаила Федоровича Строгановы пожертвовали астрономическую по тем временам сумму — около 850-ти тысяч рублей.

  Есть данные, что Строгановы помогали деньгами и Пожарскому, но эти пожертвования составляли незначительную часть суммы, объявленной Петром. Умеренная помощь Строгановых Второму ополчению не ломает общей схемы рассуждений. До поры до времени Пожарский был нужен, чтобы его руками справиться с польскими интервентами, когда Филарет доигрался с огнём, полагая, что сумеет манипулировать и Сигизмундом.

  Резонно предположение, что деньгами Строгановых была оплачена не только наёмная работа казаков в день выборов, но и вся многолетняя политическая авантюра Филарета Романова, закончившаяся его победой. Да и как мог бы он успешно руководить широко развёрнутыми агентурной и исполнительской сетями, если бы эта деятельность не была проплачена, и не просто хорошо, а очень хорошо. Вопрос только в том, зачем же Романовы так понадобились Строгановым, что они не пожалели на их восхождение фантастической суммы. Конечно, Строгановы получили он новых царей преференции, но они получили бы их и при любом другом царе, которому помогли прийти к власти.

   Строгановская прикамская империя, с территорией в миллионы гектар, представляла собой богатое и крепко организованное государство внутри государства обедневшего и разрушенного. Строгановы владели собственной промышленностью, собственной торговлей и собственным войском. Со времён Ивана Грозного Строгановы обладали правами феодального иммунитета: не позволяли наместникам и воеводам вмешиваться в их внутренние дела. И какая нужда могла заставить их так безмерно тратиться на Романовых? Ответ: не нужда, а выгода. К тому времени Строгановы уже являлись частью мировой финансово-промышленной системы, интересы международного капитала стали их интересами. Филарет Романов, который в своём патологическом стремлении к власти готов был идти на любые уступки и соглашения, вполне устраивал реальных мировых властителей.

  

  Молитесь же, терпите же, примите ж

  На плечи крест, на выю трон.

  На дне души гудит подводный Китеж —

  Наш неосуществимый сон!

  

   М.Волошин

  

  (продолжение следует)