Не только в горделивой Европе, но и в нашем приученном к самоуничижению Отечестве по сию пору сохраняется в XVI веке вброшенная, а на протяжении последующих столетий активно проталкиваемая идея, что всё чистое, умное, доброе приходило к нам с Запада, а сама Россия — это сплошной мрак, грязь, невежество, казни, пытки, рабство дикое, взяточничество, шемякин суд, дураки, и вечное отставание от «цивилизованных стран». Между тем, «отставание» как раз и началось с прихода на нашу землю западноевропейских «партнёров». Начало «сотрудничеству», приведшему к тому, что Русское государство неумолимо становилось таким, каким его хотели видеть наши европейские «коллеги» — сырьевым придатком этих самых «цивилизованных стран» и транзит на Восток — положило образование в 1555-ом году английской «Московской компании».

   В середине XVI века стремительно набиравшее силу Московское государство, завоевав Казанское и Астраханское ханства, обрело Волжско-Каспийский водный путь. Это событие значительно повысило роль нашей страны на европейской арене, а овладение Поволжьем и далее Уралом открыло перед ней возможность сухопутных сибирских походов. Карамзин писал об этом периоде: «Кроме славы и блеска, Россия, примкнув свои владения к морю Каспийскому, открыла для себя новые источники богатства и силы, ее торговля и политическое влияние распространились».

   Россия нуждалась в торговых и политических отношениях с европейскими странами, Европа тоже нуждалась в России, а острей остальных нуждалась Англия с её претензией на мировое господство. Именно дешёвое и качественное русское сырьё для оснащения флота: лён для парусов, смола и ещё в школе набившая нам оскомину пенька вывели флот этой страны на лидирующие позиции. Как отмечает Т.Уиллан (T.S.Willan), «канаты и снасти для тогдашнего флота имели такое же значение, как нефть для современного».

  Ивана Грозного называли за глаза «английским царём». Англия стала первой страной, открывшей в русском государстве в 1555 году постоянное торговое представительство («Московская компания»), а несколько позже и постоянное консульское представительство. В эпоху Ивана Грозного больше ни одному иностранному государству Посольский приказ не разрешал иметь в нашей стране постоянную дипломатическую миссию. При этом добрая старая Англия не спешила делать ответных ходов — российское посольство на постоянной основе стало присутствовать в Лондоне только в 1706-ом году. Зная по опыту собственной деятельности, что официальные дипломатические представительства служат шпионскими гнёздами и инструментами вмешательства во внутренние дела государств, англичане предпочитали играть в одни ворота. Именно своей стратегической разведке Англия во многом обязана тем, что в условиях, когда ей приходилось конкурировать с державами, прежде неё приступившими к захвату колоний, она сумела-таки создать сильнейшую империю. Усилиями дипломатов и секретных агентов Англия проводила сложные многоходовые операции, которые, по выражению знатока вопроса А.Брауна, «кажутся странными в данный момент», а впоследствии оказываются «чрезвычайно разумными».

  Разумеется, резиденты многих европейских стран издавна присутствовали в Русском государстве, но с образованием «Московской компании» начинается эра интенсивной английской военной и экономической разведки на нашей земле. Выдающийся британский философ истории Арнольд Джозеф Тойнби в своём труде по сравнительной истории цивилизаций «Постижение истории» писал, что в XVI веке разбогатевшие на колониальных захватах европейские страны стали представлять серьёзную угрозу для Московского государства. Крупнейшие морские державы конкурировали за право порабощения всего остального мира, в «золотом» XVI веке Европа обзаводилась огромной периферией, снабжавшей её природными ресурсами и дешёвой, а то и бесплатной рабочей силой.

  

Арнольд Джозеф Тойнби (1889-1975гг.) Английский историк и социолог, автор теории «круговорота локальных цивилизаций».

  

   Европу издавна привлекал транзит через русские земли в Персию, Китай, и, разумеется, в вожделенную Индию. На выгоды этого пути в восточные страны еще в 70-х годах ХV века обратили внимание послы Венецианской республики, но особенно актуальной тема московского транзита становится во второй половине XVI века, когда на сцену выступила Англия, сумевшая в соперничестве с Испанией, Португалией, Голландией и Францией стать сильнейшей державой эпохи первоначального накопления. Из-за «смуты», наступившей в результате правления их собственного «Ивана Грозного» — Генриха VIII — англичане позже Испании, Португалии и Голландии приступили к дележу общемирового пирога, происходившего в эпоху географических открытий. Основные морские пути уже контролировались каперскими флотилиями ведущих морских держав, так что англичанам пришлось заняться поисками новых маршрутов в Азию и Америку. И тут как нельзя более кстати обнаружилась информация, которую ещё в 1525-ом году русский дипломат и «книжный человек» Дмитрий Герасимов предоставил в учёной беседе, пребывая в Риме с официальной миссией к Папе Клименту VII. Герасимов рассказал епископу Паоло Джовио, являвшемуся к тому же личным врачом Папы, о существовании Северного морского пути, которым русские поморы доходили до Карского моря, и оттуда через Обскую губу в легендарное Лукоморье, известным картографом Герхардом Меркатором в 1546 году отображённое в географическом атласе. «Посол Деметрий Эразмий» также высказал предположение, что Северным морским путём можно пройти в Китай и Америку.

  Есть сведения, что «книжный человек» Герасимов предоставил Джовио чертежи, на которых был помечен пролив между Азией и Америкой, тогда называвшийся ещё не Беринговым, а проливом Аниан (европейские карты XVI века, на которых помечен пролив «Аниан» сохранились). Из дошедшей до нас новгородской летописи известно, что двинский мореход Улеб в 1032 году достигал Железных Ворот (пролива Карские Ворота), и это самое раннее свидетельство освоения русскими Северного морского пути. Известно также, что Джеймс Кук, вышедший в 1778 году к Алеутским островам, обнаружил там русскую факторию, основанную новгородцами, бежавшими от террора Ивана Грозного. Историк русской эмиграции в Америке Иван Кузьмич Окунцов писал о новгородцах, попавших в Америку после того как в 1570 году опричники разгромили их город. Новгородцы направились в Сибирь, на какой-то большой реке соорудили несколько кораблей, спустились к океану, в течение четырех лет двигались на восток вдоль берега, доплыли до «безбрежной реки» (Берингов пролив), переплыв ее, очутились в Аляске, считая, что находятся в Восточной Сибири. Версия Окунцова позже получила подтверждение: американский историк Теодор Фаррелли в 1944 году опубликовал сведения об обнаруженных им на берегу Юкона новгородских постройках XVI века. В последние десятилетия в русско-церковных архивах Аляски, попавших в библиотеку Конгресса, обнаружены доказательства того, что впервые русские попали в Америку во второй половине XVI века. Но в 1525-ом году дипломат и «толмач латинский» Дмитрий Герасимов, зачем-то рассказывая папскому епископу Джовио о Северном морском пути и предоставляя ему «чертежи» с указанным на них проливом «Аниан», должен был обладать информацией, не дошедшей до наших дней.

  Вскоре Джовио издаёт книгу, в которой высказывает мысль, что можно добраться до Китая, если плыть от Северной Двины на восток, держась правого берега. По чертежам, приведённым в книге, в 1548 году в Венеции была изготовлена «Карта Московии, составленная по рассказу посла Деметрия», включившая карту северных русских морей. Англичане, ознакомившиеся с данными Джовио, отреагировали оперативно: в 1551-ом году создаётся компания «Mystery», поставившая одной из своих целей отыскать северный путь в Индокитай, к которому Англию не подпускали Испания и Португалия.

   «Когда наши купцы заметили, что английские товары имеют мало спроса у народов и в странах вокруг нас и близ нас и что эти товары, которые иностранцы когда-то на памяти наших предков настойчиво разыскивали и желали иметь, теперь находятся в пренебрежении и цены на них упали, хотя мы их сами отвозим к воротам своих покупателей, а между тем иностранные товары дают большую прибыль и цены на них сильно поднимаются, некоторые почтенные граждане Лондона, люди большой мудрости и заботящиеся о благе своей родины, начали раздумывать между собой, как бы помочь этому тяжелому положению. Им казалось, что средство удовлетворить их желание и изжить все неудобства имеется налицо, ибо, видя, как удивительно растет богатство испанцев и португальцев, вследствие открытий новых стран и поисков новых торговых рынков, они предположили, что могут добиться того же самого, и задумали совершенно новое и необыкновенное морское путешествие» (Ричард Ченслер).

   В 1553-ем году, заручившись поддержкой короля Эдуарда VI, экспедиция из трёх кораблей отправляется на поиски Северного морского пути куда получится: или в Азию, или в Америку. Однако штормовые северные моря не поддались английским путешественникам: два из трёх кораблей погибли, а корабль «Эдуард Бонавентура» под командованием капитана Ричарда Ченслера прибило к берегу Белого моря.

   Только искусные русские мореходы с непревзойдёнными в те времена судами — кочами — задолго до петровских нововведений умели подчинять себе чрезвычайно сложное в навигационном отношении «Студёное море».

  

Русские кочи

  

   Иноземцы изумлённо описывали отменные ходовые качества русских кочей; в то время это был единственный тип морского судна ледового класса, конструктивной особенностью которого являлся корпус яйцеобразной формы, наиболее подходящей при ледовом сжатии. Именно на этом судне русские мореходы открыли Новую Землю, Шпицберген, другие острова Северного Ледовитого океана. В следующем веке, в 1648 году отряд русского первопроходца Семёна Дежнёва, продвигаясь на кочах, откроет морской проход между Азией и Америкой, который ещё через сто лет назовут Беринговым проливом. «Сею поездкою несомненно доказан проход морской из Ледовитого океана в Тихой» напишет в 1763 году М. В. Ломоносов об экспедиции Дежнёва.

  Когда по приказу Петра I уничтожался весь русский флот, поморы сумели сберечь от царского радикализма два коча. По этим образцам позже строили корабли, на которых ходили по «Студёному морю» — суда европейского типа для этого сложного дела не подходили.

  

1553 год. Корабль капитана Ченслера «Эдуард Бонавентура» огибает мыс Нордкап (фрагмент старинной акварели Марка Майерза)

  

  Объявив себя посланником английского короля к русскому царю, капитан уцелевшего в шторме английского корабля добивается аудиенции Ивана IV. По пути из Двинской земли в Москву Ченслер открывает страну, которая представилась ему находкой не менее привлекательной, чем Индия или Китай. Территория, населённая полудикими варварами, как о Руси полагала высокомерная Англия, оказалась процветающим государством. Русская столица поразила английского путешественника своей огромностью — в то время её население превышало 100 тысяч человек, и размерами Москва превосходила Лондон с предместьями. Богатство русского царя потрясло Ченслера. Отчитываясь в Лондоне, он писал, что «все столы были сервированы сосудами из чистого прекрасного золота: миски, кувшины, блюда, соусники, кубки, бесчисленное множество всяких кружек, из которых многие были усыпаны драгоценными камнями». Ченслер познакомился с энергичным русским царём, успешно занимавшимся государственными преобразованиями. Тем не менее, нечто, подмеченное наблюдательным англичанином в молодом Иване IV, позволило ему сделать следующий знаменательный вывод: «Если бы русские знали свою силу, никто бы не мог соперничать с ними, а их соседи не имели бы покоя от них. Но я думаю, что не такова Божья воля: я могу сравнить русских с молодым конем, который не знает своей силы и позволяет малому ребенку управлять собою и вести себя на уздечке, несмотря на всю свою великую силу; а ведь если бы этот конь сознавал ее, то с ним не справился бы ни ребенок, ни взрослый человек». Всё дальнейшее «сотрудничество» Московского государства с Англией в эпоху правления Ивана Грозного отлично впишется в нарисованный Ченслером образ сильного, но бесконечно усталого коня, которого Елизавета I с довольной улыбкой ведёт в нужную ей сторону.

  Иван IV, стремившийся к расширению политических связей с европейскими странами, передал через Ченслера его королю, что предоставляет английским купцам право беспошлинной торговли в устье Северной Двины. Выгоды и перспективы царского предложения просчитываются в Лондоне, там спешно создаётся «Московская компания» (первая английская торговая компания, ориентированная на конкретную страну) с открытием представительств в Холмогорах и Вологде. Вскоре «МК» получает право беспошлинной торговли на территории всего Русского государства и добивается фактической монополии на русскую внешнюю торговлю. Компания заводит автономный суд, при этом «туземные» таможенники, воеводы и наместники не имеют права вмешиваться в дела компании.

  Беспрецедентно выигрышные условия позволили англичанам искусственно поддерживать низкие цены на вывозимые из России товары и завышать цены на экспорт, в результате торговая прибыль «Московской компании» была огромной. По донесению одного из агентов компании, в Новгороде англичане продавали штуку сукна за семнадцать рублей, в то время как её цена с перевозкой исчислялась шестью рублями. Русские купцы потеряли возможность торговать с другими странами без посредничества «Московской компании». Иностранные торговые корабли, даже английские, если они не принадлежали «МК», не могли заходить в русские гавани. Компания перекрыла иноземным «гостям» путь через Россию в Персию и Бухару, заполучив от русского царя право преследовать таких «гостей» и конфисковывать их товары при помощи собственных военизированных «комиссий». Попав в Московию, члены компании стремительно обогащались, строили себе роскошные хоромы.

  Компания получила от царя право чеканки английской монеты на монетных дворах России. В Москве и ряде городов было разрешено хождение английской монеты, что, разумеется, не могло не разрушать денежную систему государства. Привилегии позволили компании занимать всё более значительное место в русской экономике, она открыла головную контору в Москве, прядильную фабрику в Холмогорах, канатную фабрику в Вологде, самостоятельно нанимая русских работников. Иван Грозный подарил англичанам каменный дом возле Кремля — тот самый «Старый английский двор» на Варварке, из которого в 1600 году английские послы наблюдали за подавлением военного мятежа под руководством братьев Романовых. Свои дворы компания имела в Новгороде, Пскове, Ярославле, Казани, Астрахани, Костроме, Ивангороде. «Дворы» англичан, охраняемые вооружёнными наёмниками, фактически представляли собой колониальные форты, на территории которых не действовали законы Московского государства. Торговый оборот компании стремительно набирал обороты.

  Как это практиковалось в начале колонизаторских кампаний, англичане сулили «туземным вождям» немалые выгоды от сотрудничества. Русские предприниматели получили симметричное право беспошлинной торговли на территории Англии, они даже открыли там несколько контор и складских помещений. Московские «гости» начали торговать в Англии пушниной, льном, пенькой, смолой, дегтем, другими товарами, и вывозили оттуда ткани, сахар, бумагу, предметы роскоши. Только вот незадача: по каким-то причинам уже скоро русским купцам въезд в Англию был закрыт. Это обстоятельство отечественные историки политкорректно объясняют отсутствием русского флота, но это не так: и флот имелся, и с XV века русские купцы достигали берегов Англии. Позже, когда Борис Годунов лишит англичан привилегий, возобновление сотрудничества он обусловит беспошлинной торговлей русских купцов в Англии, на что последует сначала молчание, а потом новые требования восстановления льгот, данных «навечно» Иваном Грозным. В этом месте хочется выразить свой «виват» хитроумной внешней политике Англии — принуждение к неэквивалентной торговле являлось начальной и самой изощрённой частью колониальной стратегии. Военные захваты, рабство, а то и зачистка территории от коренного населения применялись к уже ослабевшему и разорённому государству, а преамбулой, если речь не идёт о совсем не развитой островной стране, являлась именно неэквивалентная торговля. В XVI-XVIII века десятки культур и цивилизаций погибли в результате вступления в торговые отношения с европейскими колонизаторами. Южная, Северная Америка, Африка, Южная Азия, Восточная Азия, Австралия и Океания стали кормовой периферией нескольких европейских морских держав. Только две неевропейских страны — Япония и Китай — быстренько сумев осознать надвигающуюся опасность, ограничили торговую деятельность морских держав специально выделенными или даже искусственно созданными территориями. В России же царь, грозный к своим соотечественникам, позволил англичанам прибрать к рукам внутреннюю и внешнюю торговлю.

  Деятельность «Московской компании» вызывала естественное недовольство русских торговых людей. Они писали царю челобитные об английском засилье, царь передавал жалобы послу Елизаветы, та назначала переговорщиков, разумеется, из числа руководителей Московской компании, те «объективно» рассматривали конфликт, иногда шли на мелкие уступки, например, позволили царской казне первой совершать закупки, и продолжали дело разорения Московского государства. Елизавета, являясь пайщиком компании, была лично заинтересована в её сверхдоходах. Не желая терять личной прибыли, Елизавета обращалась с просьбой к русскому царю изгонять из России иностранных купцов, в том числе и англичан, если они не являлись членами «МК». Королева Англии являлась пайщиком почти всех крупных компаний своего государства, в том числе занимавшихся работорговлей. Джон Гоукинс после продажи в 1562-ом году первой партии африканских рабов в количестве 400 человек, так же как и знаменитый пират Дрейк, был возведён Елизаветой в рыцари — искать заступничества этой королевы от злоупотреблений «Московской компании» было бессмысленно. Русское купечество беднело, видя причину своих бед в «злодействе немецком» (уточнялось, что «немцы» эти английские), производители разорялись, опустошалась и государственная казна.

  Отечественные историки объясняют уступчивость Ивана IV по отношению к всё более наглевшей «МК» крайней заинтересованностью русского государства в торговле с Англией. Мол, Россия тогда находилась в экономической блокаде, и только английское посредничество позволяло ей торговать с Западной Европой. Ещё говорят, что Европа наложила запрет на продажу оружия русскому государству, а добрая старая Англия на собственный страх и риск в трюмах кораблей доставляла самое современное в ту пору оружие. Пишут, что в торговых отношениях с Англией именно Россия являлась наиболее заинтересованной стороной, что наше государство не могло предложить ничего высокотехнологичного, так, по мелочи: лён, пенька, смола, лес; ну, ещё сало, мясо, рыба, масло, мёд, соль, другие продукты питания, что-то ещё, о чём нет смысла и говорить, например, пушнина. Другое дело продвинутая Англия с её сукном и оловянной посудой. К тому же, Россия, не вызывающая в европейцах ничего кроме отторжения, находилась в культурной блокаде, и Англия, отправляя в Московию врачей, аптекарей, художников, других посланцев высокой культуры, способствовала выведению Руси из тьмы невежества. Ещё историки пишут, что Иван Грозный прекрасно понимал, что в нарастающей зависимости его государства от Англии нет ничего хорошего, оттого и затеял ставшую для него роковой Ливонскую войну — будь у России выход к Балтийскому морю, она смогла бы свободно торговать с европейскими странами без чьего-либо посредничества.

  Мягко говоря, всё это не совсем так.

  1.Россия не находилась в торговой блокаде на момент открытия «Московской компании».

  С.Ф.Платонов в книге «Москва и Запад в XVI-XVII вв.» пишет: «... Москва еще с XV века была знакома с иностранцами, сносилась с европейскими правительствами, допускала на свои рынки иностранных купцов, принимала на службу иноземных мастеров и техников». То есть, к приходу англичан Россия вовсе не являлась «западным рубежом распространения азиатского варварства», как это пытаются сегодня представить некоторые западные политологи, которым вторят российские публицисты. При посредничестве Ганзейского союза Россия широко торговала с европейскими странами, и, в отличие от англичан, руководители Ганзеи не пытались вмешиваться во внутренние дела русского государства. Это посредничество было необходимо России, но вовсе не из-за экономической блокады, а таковы были реалии того времени. Страны Балтики, не способные угнаться за Испанией, Португалией и Голландией в захвате заморских колоний, но способные контролировать Балтийское море, взимали таможенную пошлину за торговлю через него, и это не являлось экономической блокадой. Кроме того русские купцы уже давно и активно торговали с Персией, Индией, Китаем (через среднеазиатское посредничество), со странами Южной Европы и Средней Азии.

  

  2. Вопрос импорта оружия. До появления англичан Россия покупала у Швеции оружие, железо для производства собственного оружия, а также доспехов, считавшимися непревзойдёнными, и которыми она успешно торговала на Востоке. Запрет на ввоз оружия в Россию балтийские страны наложат позже — во время Ливонской войны.

   3. В торговых англо-русских отношениях наиболее заинтересованной стороной являлась Англия, а вовсе не Россия.

  Русско-английское «сотрудничество» было необходимо Англии в её противостоянии с Испанией за мировое господство. Елизавета I в то время бросила все силы на создание мощного флота, и «Московская компания» стала его официальным поставщиком. Поставки стратегического сырья из России — корабельного леса, пеньки, льна, смолы и воска — и сверхдоходы от торговли с Россией стали решающими факторами для елизаветинской Англии в обретении ею военно-морской мощи. Российские сырьё для снастей и канаты являлись не только самыми лучшими из того, что в разных странах закупали англичане, но и самыми дешёвыми, поэтому скоро именно здесь стали производиться почти все закупки для нужд флота. «Английский флот, построенный в эти годы и победивший испанскую Непобедимую Армаду в 1588 году, — пишет шведский историк А.Атман, — был оснащен преимущественно русскими материалами». Английские же товары, продававшиеся в России, год от года становились всё менее качественными и всё более дорогими. Русские купцы жаловались, что англичане привозят второсортные сукна, а цены на них заламывают, как на царские. Да только со временем выбирать русским покупателям уже не приходилось — «Московская компания» стала абсолютным монополистом на российском рынке.

  4. Культурное влияние.

  Англия не посылала к нам врачей, она послала русскому царю личного врача (1шт), по совместительству астролога и специалиста по ядам, известного в Москве как Елисей Бомелий. Известно, что этот загадочный врач до приезда в Россию несколько лет провёл в лондонской тюрьме, и эта страница биографии Бомелия была связана с ядами и отравлениями. Помимо лечения царя и других обязанностей, а именно гаданий и предсказаний, которым очень верил Иван Грозный, Бомелий собирал для царя сведения о подозреваемых в измене вельможах, и скоро как-то так сложилось, что круг изменников стал быстро расти и шириться. По словам летописца, «лютый волхв» внушил царю «свирепство» по отношению к собственным подданным и настроил его в пользу «немцев». Не только современники Ивана Грозного, но и многие сегодняшние историки приписывают катастрофические изменения в характере до того вполне адекватного Ивана IV «лечению» и психологическому давлению «лютого волхва». Впрочем, когда Бомелий будет обезглавлен Иваном Грозным, к тому времени уже окончательно потерявшим контроль над своими импульсами ярости, «сестра» царя Елизавета I пришлёт ему второго врача, который продолжит дело, начатое его предшественником.

  Англия не посылала к нам художников — в середине XVI века самостоятельной английской живописи не существовало в природе, она сама приглашала к себе нидерландских художников. Заметные английские художники появятся лишь во второй половине XVIII века, но и тогда их живопись будет являться откровенно вторичной по отношению к «большим» и «малым» голландцам.

  

Томас Гейнсборо «Дама в голубом» (конец 1770-х г.г.)

  

  Англичане не имели собственной живописной школы, у них не было своего Андрея Рублёва с его «Троицей», ставшей одной из вершин мировой живописи. Искусство не нужно было извне привносить в страну, сумевшую создать архитектурное чудо на все времена — собор Василия Блаженного — именно в середине XVI века, когда на Руси объявились первые англичане. В то время у нас процветали ремесла, деревянное и каменное зодчество, книжное дело — в 1553 году, когда Ченслера угораздило «открыть» Россию, в Москве уже был построен Печатный двор, в котором работал знаменитый Иван Фёдоров.

  Не только враждебно настроенные к нам иностранные политологи, но и отечественные историки уверяют, что в XVI веке англичане привили русским людям зачатки цивилизованности. Но вот, например, найденные в середине XX века при раскопках в Новгороде берестяные письмена обнаружили широкое распространение грамотности в народе. До XIII века в Англии даже монархи были неграмотными — от них не осталось личных автографов, а новгородские находки свидетельствуют, что в XIII веке простые русские люди, в том числе женщины и дети, умели писать, и были приобщены к чтению. В берестяном письме середины XIV века наш предок просит «кума и друга своего» купить ему овса и также прислать «чтения доброго». Особенно впечатляющим выглядит упражнение по письму Новгородского мальчика Онфима, жившего в XIII веке, если учесть, что население средневековой Европы, за исключением незначительной части духовенства и знати, вплоть XVIII, а в ряде стран и до XIX века было сплошь неграмотным.

  

Берестяная грамота XIII века, на которой мальчик Онфим под школьным упражнением поместил свои рисунки

  

   Приветливость и весёлость нрава русских до «перелома», наступившего в «английский период» царствования Ивана Грозного, приятно удивляли иностранцев. Отталкиваясь от псковской летописи 1505-ого года Н.И.Костомаров описывал народное веселье: «Весь город поднимался; мужчины, женщины, молодые и старые, наряжались и собирались на игрище... начиналось, по выражению современника, ногам скакание, хребтам вихляние... ». Немногочисленные отзывы о загадочной Московии, появлявшиеся в Европе, до середины XVI века носили, скорее, позитивный характер.

  Неприятие нашей страны западным миром появилось в XVI веке, и, прежде всего, оно было обусловлено развязыванием Ливонской войны, целью которой стала не Ливония, быстро и жестоко захваченная русским царём, не выход к Балтийскому морю (который у России имелся и до Ливонской войны), а завоевание контроля над балтийскими торговыми путями. Разумеется, Европа не обрадовалась новому сильному конкуренту, неожиданно возникшему на балтийской сцене. К середине XVI века мировой рынок в общих чертах сложился, европейские страны в нескончаемых битвах занимались его урегулированием, и новые самостоятельные игроки им были не нужны. Неприятие России Европой носило чисто прагматический характер, но стараниями средневековых политтехнологов, получивших в эпоху правления Ивана Грозного богатый материал для создания образа страны злобных варваров, облечены они были в форму естественного отвращения цивилизованных людей к дикарям-русичам. Целенаправленно создавалась система негативных образов, связанных с русскими людьми, которая не могла не сказываться в культурно-психологическом аспекте.

  

  Давно на почве европейской,

  Где ложь так пышно разрослась,

  Давно наукой фарисейской

  Двойная правда создалась:

  Для них — закон и равноправность,

  Для нас — насилье и обман...

  И закрепила стародавность

  Их как наследие славян...

  

  Ф.И.Тютчев

  

  В конце XVI — начале XVII веков в европейских странах появились публикации, насаждавшие враждебность по отношению к России и к русским. Это и тенденциозные свидетельства француза Маржерета, авантюриста, в 1611-ом году активно участвовавшего в подавлении московского восстания против поляков и поджоге Москвы; и книга, которую написал шведский дипломат, и по совместительству шпион Пётр Петрей. Заметный вклад в создание образа России на Западе внёс уже упоминавшийся здесь Джером Горсей, английский купец, дипломат и тайный агент королевы Елизаветы. В его записках о России правдивые факты причудливо перемешаны с чудовищными вымыслами. Так, например, он рассказывал про огромных щук и карпов в прудах Царской Слободы, приученных питаться человечиной. Описывая новгородский погром, он приводит фантастическое число жертв — 700 тысяч человек. Горсей, обласканный Иваном Грозным, испытывает к русскому царю симпатию. Смакуя зверства Ивана Грозного — изощрённые пытки и казни подданных —, Горсей оправдывает их естественным страхом просвещённого царя перед своим жестоким и коварным народом: «Он знал, что его государство и личная безопасность с каждым днем становится все менее надежными». Он с пониманием относится к плану Ивана Грозного в случае, если тот не сможет больше удерживать русского медведя на жёстком поводке, бежать в цивилизованную Англию.

  

Иоанн Грозный показывает свои сокровища английскому послу Горсею (А. Литовченко, 1875)

  

   «Мы — единственный народ, обложенный высокой духовной пошлиной при въезде в Европу, — пишет Н.Ульянов. — Цена нашего европеизма определяется умением с легким сердцем отряхать прах своей родины или «сладостью отчизну ненавидеть», как Печорин и Чаадаев. Тип подлинно русского европейца не принимается Европой».

   Образованные русские люди, поверив просвещённой Европе, всё чаще любили родину «странною любовью», настолько странною, что, в конце концов, стали наперебой желать ей гибели.

  

  Туда,- где смертей и болезней

  Лихая прошла колея, —

  Исчезни в пространство, исчезни,

  Россия, Россия моя!

  

   А.Белый (1908г.)

  

  В XVIII веке злобные пасквили на Россию стали проникать в её пределы, и со временем русские сами поверили, что история нашей страны несравнимо более жестокая и подлая, чем исторические пути других европейских стран.

  

  Хитрость да обманы,

  Злоба да насилие,

  Грозные Иваны,

  Тёмные Василии

  

  Мы хорошо помним, каков был Иван Грозный, но как-то подзабыли, что в «просвещённой» Европе в то время хватало своих монарших террористов, таких как «северный Нерон» король Дании Христиан II или шведский король Эрик XIV, которого патологическая подозрительность сначала толкала на многочисленные казни, а после довела до полного помрачения рассудка. Известно, что Иван Грозный не только наблюдал за чудовищными пытками и казнями недавних сподвижников и членов их семей, но и сам придумывал всё более изощрённые способы мучительств, однако и французский король Карл IX лично участвовал в резне Варфоломевской ночи, когда была уничтожена половина французской знати. В те же годы правил Филипп II Испанский, как и Иван Грозный с настойчивостью маньяка выискивавший повсюду изменников. Его так же, как и нашего грозного царя, обвиняли в том, что он в припадке подозрительности убил собственного сына. В этот же список можно включить Чезаре Борджиа, которым восхищался коварный Макиавелли, и на могильном камне которого было высечено: «Здесь покоится тот, кого боялись все, ибо держал он в руках своих мир и войну».

  Жестокость русской жизни блекнет перед жестокостью Англии, про которую Вольтер сказал: «ее историю должен писать палач». Так, при английском «Иване Грозном» — Генрихе VIII — в процессе «огораживания» крестьян сначала массово сгоняли с земли, а потом вешали за бродяжничество. Число казнённых крестьян, чья вина заключалась только в том, что они оказались лишними, насчитывала семьдесят две тысячи человек.

  

Ганс Гольбейн-младший, портрет Генриха VIII

  

  Если исключить из рассмотрения «английскую» эпоху царствования Ивана Грозного, получится, что история допетровской Руси вовсе не отличается жестокостью. В отличие от европейских простолюдинов на Руси представители всех сословий могли свободно охотиться в лесах, беспрепятственно ловить рыбу в реках и озёрах. Кого-то может удивить сообщение, что продолжительность жизни в средневековой Руси была значительно выше западноевропейской, и качество здоровья русских людей изумляло непредвзятых путешественников. «Многие русские доживают до глубокой старости, не испытав никогда и никакой болезни. Там можно видеть сохранивших всю силу семидесятилетних стариков, с такой крепостью в мускулистых руках, что выносят работу вовсе не под силу нашим молодым людям», — писал в XVII веке австрийский дипломат Августин Мейерберг. Высокая продолжительность жизни обусловила то, «что между 1500 и 1796 годами число только великороссов выросло в 4 раза (с 5 до 20 млн), тогда как французов — лишь на 80% (с 15,5 до 28 млн), а итальянцев — на 64% (с 11 до 17 млн)». Эти впечатляющие цифры могли бы стать достоянием широкой общественности, так как они были опубликованы в «Демографическом энциклопедическом словаре», изданном ещё в 1985 году, однако мы предпочитаем верить в навязанный миф о нашем вечном отставании от Европы. Высокая продолжительность жизни во многом объясняется вполне приличным уровнем санитарного состояния русских городов и сёл — это в отличие от «просвещённой» Европы, города которой тонули в нечистотах, и даже королевские дворцы не являлись исключением из общего дурно пахнущего правила. (О санитарии и гигиене на Руси и в средневековой Европе можно прочесть в книге Владимира Мединского «О русском рабстве, грязи и „тюрьме народов”»)

  

  Сеял рожь мужик в портах посконных,

  И Андрей Рублёв писал иконы,

  Русичи с глазами голубыми

  На зверьё с рогатиной ходили,

  Федька Конь, смиряя буйный норов,

  Строил чудотворный Белый город,

  Плошка тлела в слюдяном оконце,

  Девки шли холсты белить на солнце,

  Пели гусли вещего Баяна

  Славу прошлых битв, и Русь стояла,

  И Москва на пепле вырастала,

  Точно голубятня золотая...

  

  Д. Кедрин

  

  Подытоживая сказанное, можно заключить, что культурная программа англичан в России не задалась. Но зато они успешно провели кампанию спаивания русского народа. Вопреки распространённому мнению о вековечном русском пьянстве — «Руси есть веселие пити, не можем без того быти», — до английского засилья русский народ в своей массе не страдал этим пороком. До второй половины XVI века на Руси вообще не пили крепких алкогольных напитков. Квас, мёд и пиво пивались, и варились почти в каждом доме, но церковь резко порицала неумеренное их употребление: за разгульное пьянство отлучали от причастия, люди, умиравшие по причине злоупотребления хмельным, приравнивались к самоубийцам. Светские законы тоже были строги к пьяницам: жена имела право развестись с таким мужем; человека, по пьянке причинившего кому-либо материальный ущерб, до XII века разрешали продавать в рабство, женского пьянства как явления не существовало вовсе. В антиалкогольной грамоте XV века автор предупреждает о коварстве хмельных напитков: «Наложу ему печаль на сердце, вставшу ему с похмелиа, голова болит, очи света не видят, а ум его не идет ни на что же на доброе. Вздвигну в нем похоть плотскую и вся помыслы злыя и потом ввергну его в большую погыбель». Случаи пьянства, в результате которых русские терпели военные поражения, в летописях приводятся, но как исключительные явления, заслуживающие всеобщего порицания.

  С точки зрения малопьющих русских людей пьяницами являлись как раз «немцы» без уточнения их подлинной национальности — все «немцы». Приезжавшие на Русь иноземные купцы вызывали к себе пренебрежительное отношение именно из-за невоздержанного пития. Действительно, в средневековой Европе уже с XIII века было широко распространено употребление крепких спиртных напитков, что способствовало массовой алкоголизации. «Германия зачумлена пьянством», — горевал реформатор церкви Мартин Лютер. Но особенно отличилась в деле средневекового пьянства Англия. В Лондоне, в котором «в каждом доме, в каждой улице кабак имеется», женщины пили наравне с мужчинами, а прейскурант цен был незатейлив: простое опьянение — пенс, мертвецкое — два пенса и солома даром. Английское общество не осуждало пьянства, наоборот, дурным тоном считалось не напиться во время пиршества.

  Проблема пьянства появилась в России с «английского периода» правления Ивана Грозного. В 1663-ем году в Москве появился первый кабак — казенный питейный дом. На Балчуге на царские деньги без удержу пьянствовала и распутничала опричная братия, однако уже скоро по всей стране откроются платные кабаки «для населения». Утверждение общедоступных питейных заведений, с которых будут взиматься «напойные деньги», Иван Грозный произвёл с целью пополнения казны, опустошённой Ливонской войной. Населению запретили варить мёд и пиво, часто людей «боем неволили» пить в «государевых» кабаках — при нехватке «питухов» кабатчиков «ставили на правеж». При этом едой в кабаках торговать запрещалось — пили без «закуски».

  Казалось бы, при чём тут англичане? — не они же, а русский царь среди прочих бед навлёк эту беду на собственную страну. Тем не менее, англичане и тут оказываются при делах. Во-первых, толкнула Ивана Грозного на это «нововведение» Ливонская война, разорившая Московское государство — о том, что она велась исключительно в интересах Англии, будет сказано чуть позже. Во-вторых, сохранились свидетельства того, что именно англичане, плотным кольцом окружавшие царя («своих вельмож удалил, одних только немцев слушает»), подсказали Ивану Грозному безотказный способ пополнения казны с целью покупки английского оружия, с тем, чтобы можно было продолжать нескончаемую Ливонскую войну. В-третьих, «Московская компания» начала сбывать в России английские спиртные напитки, которые раньше никому не могла всучить из-за их крайне низкого качества. Являясь фактическими хозяевами русского рынка, англичане везли к нам «испорченные вина с примесью сидра» и «огненную воду» всех колонизаторов — крепкие напитки, которые прежде никогда не использовались на Руси. У неподготовленных к сорокапятиградусному «вину» русских людей, к тому же не имеющих возможности и права «закусывать», быстро развивалась алкогольная зависимость. Кроме получения сиюминутной экономической выгоды спаивание коренного населения к тому времени уже зарекомендовало себя как эффективный способ колонизации переферийных территорий.

  Борис Годунов, сделавший исключительно много для того, чтобы минимизировать негативные последствия правления Ивана Грозного, боролся с «неистовым» пьянством. Царь Борис разрешил населению варить мёд и пиво, — «чтобы питие никто не продавал, а варили только для себя» — и кабаки опустели. Началось закрытие кабаков по всей стране, точно известно, что в Новгороде в годы правления царя Бориса было закрыто два кабака. Но русский царь, правящий без подсказок «немцев», движимый интересами державы, не устраивал сильных мира сего...

   Во время правления первых Романовых, когда англичане уже не просто вмешивались во внутренние дела государства, а диктовали свои правила, пьянство на Руси достигло уровня национальной катастрофы. Алексей Михайлович, вынужденный признать существование проблемы, смог приняться за её решение только после того как англичане в 1649-ом году «короля своего Карлуса до смерти убили». Падение британской монархии освободило Россию от обязательств перед английской короной, и Москва, наконец, стала выстраивать независимую политику. В России началась, было, борьба за трезвость, но пришёл Пётр «великий», снова заставивший страну кабаками — средства на его знаменитые реформы в значительной мере поступали от питейных заведений. Пьянство в России Пётр насаждал жестокими мерами, и эта тема достаточно хорошо освещена.

  5. О Ливонской войне, о том, кому и зачем она была нужна.

  После взятия Казани и Астрахани Москва не закрепила свой успех на юге. Не ограничив притязания Крыма, царь начал войну на Балтике, хотя «Избранная рада» предостерегала царя о возможности союза турецкого Крыма и Польши, который не позволит Московскому государству вмешаться в интересы балтийских стран. Члены «Избранной рады», видевшие на данном этапе приоритетом Русского государства борьбу с Крымским ханством и укрепление южных границ, оказались правы: за 24 года, в которые Грозный вёл Ливонскую войну, Крым, заключивший договор с Польшей, совершил 21 набег на Русь, в 1571-ом году он стал особенно разрушительным, тогда была полностью сожжена Москва. Во время Ливонской войны невольничьи рынки Востока были переполнены русскими пленниками, а царь продолжал отстаивать позиции на Балтийском море. Важно при этом понять, русские ли позиции отстаивал Иван Грозный в ходе войны, пока татары, как в худшие времена, нещадно разоряли Русь.

  Вначале эта война не предвещала особенных сложностей: Ливония была слаба, и уже 1559-ом году было заключено перемирие, которое могло затянуться надолго, если не навсегда. Русские, получив передышку, смогли перебросить силы на сдерживание агрессивных планов Девлет-Гирея. «Месяца Июля приехали ко царю и великому князю отъ воеводъ съ моря отъ Данила отъ Адашова, отъ Игнатья Заболотцкого съ товарыщи князь Федоръ княжъ Ивановъ сынъ Хворостинина да Сава Товарищовъ съ сеунчомъ, а говорили государю отъ воеводъ, что оне по государьскому наказу ходили на Крымские улусы моремъ.... и, далъ Богъ, повоевали и поимали многие улусы и многихъ людей побили и поимали; и которые Татарове, собрався, приходили на нихъ, и техъ многихъ ис пищалей побили и отошли на Отзибекъ-островъ, далъ Богъ, здорово» (Никоновская летопись). Алексей Адашев настаивал на закреплении успеха в Крыму, от которого исходила основная опасность, но царь предпочёл самозащите «войну до победного конца» на Балтике, и подверг своего давнего и верного друга Адашева опале. «Избранная рада» воспротивилась продолжению Ливонской войны, и в 1560-ом году царь разогнал этот орган, который сам же и учредил в первое десятилетие своего царствования, сопровождавшегося весьма разумной реформаторской деятельностью, когда государственное и социальное устройство России претерпело существенные и полезные изменения.

  Выход к Балтийскому морю у Москвы имелся ещё до начала Ливонской войны: ей принадлежало побережье Финского залива между устьями рек Сестры и Наровы, имелся и порт, воздвигнутый дедом Грозного Иваном III и названный Ивангородом. Это давало возможность Русскому государству при посредничестве Ганзейского союза и при уплате таможенных пошлин вести беспрепятственную торговлю через Балтийское море со многими европейскими странами, и само по себе завоевание Ливонии ничего не меняло в этом раскладе. Но возможность торговать через Балтийское море без английского посредничества нарушало монополию Англии на внешнюю торговлю России. Конкуренция между двумя торговыми путями неминуемо приводила к изменению баланса цен в пользу России, такой вариант не устраивал наших английских «партнёров» — и русский царь послушно запретил Ганзе судоходство в российских прибрежных водах Финского залива.

   Столкнув Ивана Грозного с балтийскими странами, Англия стала абсолютным внешнеторговым монополистом для России. Английские суда, заходившие в Балтийское море для торговли с Россией, лишали «господ» Балтийского моря привычных доходов от морской торговли. Началась война на море, и велась она не за счёт Англии, желавшей торговать через Балтийское море, а за счёт России, которая издавна через него торговала. Сначала царь просил Елизавету о том, чтобы англичане сами охраняли свои корабли: «А то ныне Фредерик, датцкой король, не хочет нашие с тобою, сестрою любною, любви видеть и ссылки, твоих гостей к нашей вотчине, к пристанищам пропущать не велит, чтоб проезд твоим гостем и всяким проезжим людей и иных государств к нашей вотчине не был. И ты б, сестра наша любная, Елисавет-королевна, гостем своим от тех от датцкого короля разбойников на море ходить велела с воинскими корабли, чтоб им проезжать от тех датцкого короля разбойников в нашу отчину во все пристанища морские... ». Но и в этом Елизавета отказала, так что для защиты английских торговых судов Иван Грозный стал содержать наемный каперский флот.

  В самой по себе идее освободится от оплаты провоза товаров по Балтийскому морю, нет ничего странного, но, во-первых, Россия, имевшая «в подбрюшье» Османский Крым во главе с энергичным и враждебно настроенным Девлет-Гиреем, не имела возможности воевать на Балтике. Во-вторых, выплачиваемые балтийским странам пошлины были каплей в море по сравнению с убытками, которые понесло Московское государство в результате невыгодной торговли с английским монополистом. Иван Грозный, который, по утверждению современников, вне приступов болезни был вполне здравомыслящим человеком, не мог этого не понимать. Те же любезные сердцу русского царя англичане не сомневаются сейчас и прежде не сомневались в истине, которая утверждает, что нельзя класть все яйца в одну корзину, а Иван Грозный именно так и поступил. Он должен был понимать, что руководимая им держава попала в нарастающую экономическую зависимость от иностранного государства, но долгое время даже не пытался как-либо исправить ситуацию.

  Дело в том, что Грозный рассчитывал на военно-политический союз с Англией, которым его сумели прельстить английские «друзья». Царю понадобилось привести страну к полному истощению всех ресурсов, чтобы осознать: никакого союза, ни военного, ни политического, ни, тем более, супружеского (об этом речь пойдёт ниже) не будет. Когда в 1569-ом году англичане в критический момент военных действий Москвы при осаде Ревеля не только не оказали обещанной военной помощи, но и не поставили вовремя очередную партию оружия, вследствие чего русские потерпели сокрушительное поражение, вера царя в союз с Елизаветой пошатнулась. Англичан поприжали: лишили права свободной торговли по Волге и с восточными странами. В переписке с английской королевой царь стал требовать ясности в вопросах политического и брачного союза, отправлял к ней посла для заключения официального договора о действительном военном сотрудничестве, в своё время предложенного Елизаветой. Однако посол вернулся лишь с пустыми заверениями в вечной дружбе и настоятельными просьбами вернуть «Московской компании» право монопольной торговли по всей территории России. В 1572-ом году Иван Грозный получил полную ясность от Елизаветы: ни брака, ни политического союза он не дождётся, а вот убежище в Англии королева предоставить ему может, и то при условии, если царь явится не с пустыми руками — политических голодранцев там и своих хватало.

  

Ганс Эворт «Королева Елизавета приводит в смущение Юнону, Минерву и Венеру» (Елизавета превосходит Юнону целомудрием, Минерву мудростью, а Венеру красотой)

  

  Реакция царя на отказ Елизаветы тут же вылилась в ликвидацию деятельности «Московской компании» и в арест её собственности. Однако Россия к тому времени благодаря «дружбе» с Англией, действительно, оказалась в полной торговой блокаде, что и позволило Елизавете в переписке с русским царём стать, наконец, откровенной, не опасаясь экономических санкций с его стороны. Грозному пришлось не только разрешить возобновление деятельности компании, но и вернуть ей разорительные торговые льготы при единственной поправке: ранее беспошлинная торговля англичан теперь была обложена пошлиной в половинном размере. В этой связи не кажется случайным совпадением, что в том же 1572-ом году, когда «английские надежды» царя потерпели крах, он отменил опричнину.

   Ливонская война началась в 1558-ом году и при Иване Грозном продолжалась почти двадцать пять лет до полного разорения России. Все годы войны по соглашению с Польшей и Швецией крымские татары совершали опустошительные набеги на Россию. Внутри страны всё отчётливей проявлялось недовольство войной, и царь открыл репрессии, перешедшие в 1566-ом году в опричный террор. Война пожирала все средства, получаемые от интенсивного экспорта: на деньги, вырученные от продажи стратегического сырья для оснащения английского флота, у Англии закупалось оружие. Война потребовала от страны неисчислимых людских жертв, к этому прибавились опричный разбой и ханские набеги. В результате западные и южные области обезлюдели, хозяйство от недостатка рабочих рук пришло в упадок, пятая часть деревень исчезла с лица русской земли. Южные границы государства не были защищены, а богатые резервы, накопленные предшественниками Ивана Грозного, оказались пущенными на ветер. Так что никак нельзя согласиться с растиражированным мнением Сталина, утверждавшего: «Мудрость Ивана Грозного состояла в том, что он стоял на национальной точке зрения и иностранцев в свою страну не пускал, ограждая страну от проникновения иностранного влияния».

   Боеспособные войска за четверть века были уничтожены в сражениях Ливонской войны, а опричное войско, которое Сталин назвал «прогрессивной армией», умело лишь грабить и убивать безоружных людей. Вождь всех народов, утверждавший, что он неплохо знает историю, считал, что опричное войско стало первой регулярной армией русского государства. Действительно, регулярная армия появилась в результате военной реформы Ивана Грозного, но произошло это в 1550-ом году, за шестнадцать лет до образования опричнины. Стрелецкое войско во главе с молодым царём-реформатором отлично проявило себя при взятии Казани, а опричное войско под руководством царя-ирода в 1571-ом году позорно бежало и бросило Москву на растерзание Девлет-Герею. Нарастающие репрессивные меры Ивана Грозного постепенно привели к расшатыванию военной системы в целом. Лучших воевод царь казнил, других запугал настолько, что они, опасаясь потерпеть неудачу и быть за это казненными, избегали боёв с противником. Россия потерпела поражение в измотавшей её силы Ливонской войне, завоеванные территории были утрачены, торговый балтийский путь потерян, Европа подвергла Московское государство экономической и культурной блокаде. Англия, получившая эксклюзивное право на торговлю российскими товарами на мировом рынке, при Елизавете I стала сверхдержавой, а Россия, в огромном количестве поставлявшая эти товары, в конце царствования Ивана IV лежала в руинах.

  Стратегия англичан в России ничем не отличалась от колониальной политики других европейских государств, в XVI веке «открывавших» новые страны. Использованные англичанами инструменты подчинения к тому времени уже неплохо зарекомендовали себя в практике колонизаторов: принуждение к неэквивалентной торговле, развязывание военных конфликтов с соседями с целью ослабления армии потенциальной колонии, подкуп вельмож и чиновников, спаивание населения, уничтожение аборигенами друг друга, для чего в стране нагнеталась обстановка недоверия и подозрительности. В.И.Максименко в книге «Россия и Азия, или Анти-Бжезинский. Очерк геополитики 2000 года» пишет, что XVI век был «выдающимся моментом в истории английской торговли». Вслед за русской исследовательницей первой половины XX века И.И.Любименко он утверждает, что геополитический прорыв Англии в XVI-XVII веках является прямым следствием превращения ею России в «поле легкой наживы».

  В данном случае аборигенов уничтожала группа аборигенов, названных Иваном Грозным опричниками. В опричнине, этой одной из самых жутких страниц российской истории, ищут и находят глубокий политический смысл. Говорят, в частности, о смене элит, которая якобы исторически назрела. Державно мыслящая элита, служившая главной опорой государства, создавалась веками, а в эпоху Ивана Грозного действительно произошла её смена, вернее, подмена: вместо единомышленников молодого царя, который в первое десятилетие своего правления успешно проводил административные реформы, взамен мудрых советников и надёжных друзей царя, к концу его правления трон окружали наученные «низким хитростям рабства» корыстные льстецы вроде Никиты Романовича Юрьева, развратники и разбойники вроде Михаила Черкасского и патологические садисты вроде Малюты Скуратова.

  

Г.Седов «Иван Грозный и Малюта Скуратов»

  

  

  Царь уничтожил всех, на кого мог бы опереться, когда уже понимал, что Ливонская война заводит страну в тупик, что его лично она заводит в тупик. Его ручные бояре были до смерти запуганными статистами, в страхе за свои шкуры способными на любую подлость, на любое зверство, но помочь царю вывести страну из тяжелейшего положения они способны не были. Говорят, что в условиях бесконечной Ливонской войны царь вынужден был усиливать личную власть, и называют это укреплением самодержавия. Только ведь, чем больше самодержавия, тем тяжелей личная ответственность самодержца перед страной, а царь, похоже, и вовсе никакой ответственности не ощущал, один лишь всепожирающий страх, что однажды репрессии перестанут срабатывать, людям станет вовсе нечего терять, и тогда волна народного гнева поглотит его. Грозный укреплял личную власть, чтобы никто не мешал ему вести войну: государственные мужи понимали пагубность этой царской затеи, а вельможи, превращённые им в холопов, державными категориями не мыслили. В конвульсиях дикого гнева расправившись с теми, кто хоть как-то выражал несогласие с его линией, царь, идя на поводу у англичан, вёл свою державу к пропасти.

  

  Сцена из трагедии А.К.Толстого «Смерть Иоанна Грозного» (Царь играет в шахматы с Богданом Вельским)

  

  Шут (указывая на шахматы):

  

  Точь в точь твои бояре! Знаешь что?

  Живых ты всех по боку, а этих

  Всех в Думу посади. Дела не хуже

  У них пойдут, а есть они не просят!

  

  Иоанн:

  

  Ха-ха! Дурак не слишком глуп сегодня!

  

  Круг советников, получивший название «Избранная рада», помогавший царю в его прогрессивных преобразованиях первых лет царствования, был уничтожен. Ближайшие царю люди, всегда дававшие ему дельные советы: священник Сильвестр, Алексей Федорович Адашев и Иван Михайлович Висковатый, были подвергнуты опале.

  Менее остальных пострадал духовный наставник царя Сильвестр — он был «всего лишь» сослан в отдалённый монастырь. Алексей Адашев, выступавшей против продолжения Ливонской войны из-за опасности со стороны Крыма, в 1660-ом году был брошен царём и недавним близким другом в тюрьму, где вскорости умер; его родственники во время опричнины были «подчищены» так тщательно, что род Адашевых пресёкся навсегда.

  

Павел Плешанов, «Царь Иоанн Грозный и иерей Сильвестр во время большого московского пожара 24 июня 1547 года»

  

  Изо всех представителей «Избранной рады» самая страшная участь постигла дьяка Посольского приказа, как бы теперь сказали, министра иностранных дел, И.М.Висковатого. Этот мудрый государственный муж и один из образованнейших людей своего времени, собравший замечательную библиотеку, был обвинён в том, что «составлял заговор против жизни» царя, и казнён одним из мучительнейших способов, которые сам Грозный неутомимо изобретал. В мясном ряду рыночной площади Ивана Михайловича Висковатого по приказу царя привязали к столбу, и свора новых приближённых поочерёдно вырезала из тела живого человека кусок мяса, пока он не скончался. Такую участь царь уделил выдающемуся государственному деятелю, про которого составитель Ливонской хроники Б. Руссов написал: «Иван Михайлович Висковатый — отличнейший человек, подобного которому не было в то время в Москве. Его уму и искусству... очень удивлялись иностранные послы». С ним согласен польский хронист Александр Гваньини: «Таков конец превосходного мужа, выдающегося по уму и многим добродетелям... равного которому уже не будет в Московском государстве». Можно добавить, что рядом, одновременно со «строганием» Висковатого, его помощника обливали поочерёдно кипятком и холодной водой «пока кожа не сошла с него как с угря».

  

  Не исключено, что заговор против царя, действительно, имел место, также не исключено, что Висковатый принимал в нём участие. Было бы удивительно, если в условиях нарастающего опричного террора, когда уничтожались все люди, ещё способные осознавать кошмар происходящего, когда обезумевший от страха за содеянное и ненависти к своим подданным царь упорно подводил страну к точке невозврата, его не попытались бы остановить. Во второй половине шестидесятых годов остановить «Ивана сударь Васильевича» советами было уже невозможно: все такие советчики после длительных издевательств оказывались на плахе. Дело в данном случае не в том, был ли заговор, а в болезненной жестокости царя, наглядно продемонстрированной в выбранных способах казней.

  

Н.Неврев «Опричники»

(изображено убийство боярина Ивана Челяднина-Фёдорова, которого Грозный заставил одеться в царские одежды и сесть на трон, поклонился ему, а затем ударил ножом в сердце)

  

  «Смена элит» в ходе опричного террора не была выгодна России, но она была выгодна англичанам, которые в уничтожении лучших русских людей, службой отечеству — своей собственной и своих родов — выдвинутых на лидерские позиции, видели безусловное ослабление Москвы. Практика управляемого хаоса намного опередила создание её теоретического обоснования. «Смена элит» была выгодна отечественным выскочкам, которые доносами, интригами и холуйским раболепием заняли освободившиеся места во власти, и выгода этих людей была отнюдь не только моральной. Документов о подкупе русских чиновников англичанами, разумеется, не сохранилось, но, возможно, прямого подкупа и не требовалось — существует немало способов совершения сделок, ведущих к личным выгодам её участников. Больше всего в «английской» странице нашей истории автору любопытна роль деда Михаила Романова. Остались упоминания членов «Московской компании» о «дружбе» с Никитой Романовичем Юрьевым, в частности, его дружбы удостоился известный английский шпион и агент влияния Джером Горсей. «В дни славы и благоденствия своего Никита Романович не чуждался сближения с англичанами, и один из них давал даже уроки латинского языка сыну его юному Федору Никитичу, впоследствии патриарху российскому Филарету», — пишет историк XIX века И.К.Кондратьев. Теоретически можно допустить, что английские агенты заводили дружбу с приближёнными царя «просто так», но вся практика деятельности «Московской компании» не даёт оснований к такому интеллигентскому предположению.

  После периода охлаждения отношений между Иваном Грозным и Елизаветой, возникшего вследствие её отказа в руке, сердце и военно-политическом союзе, королева в начале 80-ых годов подыскала способ вновь добиться расположения совсем негрозного русского царя. Английский посол Боус под новые матримониальные обещания своей королевы, данные уже сильно больному русскому царю (в этот раз речь шла не о самой Елизавете, а об её племяннице), явился вымогать новые льготы для «Московской компании». Боуса крайне огорчила встреча с «другом» его предшественников Никитой Романовичем Юрьевым: того уже успели перекупить голландцы. Именно так расценили англичане заём, выданный боярином Никитой Юрьевым голландской купеческой компании под очень высокие проценты. Этот факт и расценить нельзя иначе, нежели как завуалированную взятку: голландская компания не могла нуждаться в займе у чиновника полуразрушенного государства, да ещё выданном на грабительских условиях — в те времена Голландия была не просто богатой, а самой богатой страной в мире. Боус в своих отчётах королеве, жалуясь на то, что не может договориться с реальными русскими властителями при преждевременно одряхлевшем царе, писал о дорогих подарках, которые голландцы преподносили Никите Романовичу. Но более всего любопытен размер ссуды, выданной боярином Юрьевым — 20 тысяч рублей (без малого тонна серебра!). Вряд ли и государственная казна, отощавшая за четверть века Ливонской войны, располагала в то время такой огромной суммой, к тому же надо принять к рассуждению, что не последние ведь деньги батюшка Филарета выдал голландцам. Вот и получается, что Никита Романов фантастически разбогател в годы правления Ивана Грозного. Конечно, махинации, которыми они втроём с Богданом Бельским и Андреем Щелкаловым занимались под носом у царя, прежде всего, искажение местнических «записей» — по-нашему, рейдерские захваты — приносили немалые доходы. Только вряд ли один передел сильно оскудевших внутренних ресурсов мог устроить авантюриста такого масштаба, каким являлся отец Филарета. На протяжении десятков лет основные средства рекой утекали в Англию, и присосаться к трубе... простите, к смоле или, допустим, к ворвани, должно было стать делом чести любого крупного коррупционера — вряд ли психология этого типа людей претерпела существенные изменения за последние пятьсот лет. И ещё одно соображение насчёт бескорыстной дружбы между членами «Московской компании» и дедом первого Романова. Если Никита Романович не гнушался принимать дорогие подношения от голландцев, наращивавших свою торговую экспансию в России, и склонять их на замаскированную форму весьма крупной взятки, что мешало ему поступать точно так же в отношении англичан в те времена, когда они, желая стать монополистами на русском рынке, планомерно добивались расширения льгот?

   «Смена элит», максимально кроваво проведённая Иваном Грозным, в конце жизни стоила ему того, что он оказался во власти своего ближайшего окружения — никого нет опаснее холуёв, почувствовавших, что хозяин ослабел. Иностранные послы, приезжавшие в Москву в восьмидесятых годах, отмечали, что Никита Юрьев и его подельники Богдан Бельский и Андрей Щелкалов, решали многие важные вопросы без согласования с Иваном Грозным. Сразу же после смерти царя, не сомневаясь, что теперь трон перейдёт к кому-то из них троих, троица начала раньше времени демонстрировать свой могущество. Английский посол Баус, в день смерти Ивана слышавший адресованную ему фразу: «Умер ваш царь английский!», писал в отчёте королеве: «Объявляю, что... Никита Романович и Андрей Щелкалов считали себя царями, и потому так и назывались многими людьми, даже многими умнейшими и главнейшими советниками. Сын же покойного царя Федор и те советники, которые были бы достойны господствовать и управлять по всей верности своему государю и по любви к своей стране, не имеют никакой власти, да и не смеют пытаться властвовать».

   Компанию себе Никита Романович подобрал колоритную и выразительно его характеризующую. Богдан Бельский начинал опричником, и, видимо, так тосковал по своей удалой молодости, что сразу же после смерти Ивана предпринимал настойчивые попытки возродить опричнину. До конца своей неспокойной жизни Бельский надеялся вернуть власть, которой обладал в последние годы жизни Ивана IV. Он претендовал на престол после смерти Фёдора Иоанновича, 1600-ом году присоединился к заговору, который сын его давнего дружка Фёдор Романов организовал против Бориса Годунова, потом активно участвовал в проекте Фёдора Никитича «Лжедмитрий», за что получил от самозванца чин боярина.

  Дьяк посольского приказа Андрей Щелкалов, занявший это место после Висковатого и завладевший вотчинами казнённого предшественника, фигура не столь однозначная, как вышеописанный персонаж. Карамзин считал, что Щелкалов добился своего высокого положения благодаря «уму гибкому и лукавому, совести неупрямой, смеси достохвальных и злых качеств». Видимо, положение Щелкалова при дворе и впрямь было исключительным, если английский дипломат и шпион Флетчер в своих отчётах называл его канцлером. Голландский шпион Исаак Масса, которого положение обязывало быть проницательным, писал, что «дьяк Андрей Щелкалов, человек необыкновенно пронырливый, умный и злой». Андрей Щелкалов считается историками «противником англичан» в правительстве Ивана Грозного. Нужно сказать, что с какого-то момента он и вправду им являлся, так как активно лоббировал интересы Габсбургов. Андрей Щелкалов, «малодушный на поле ратном» — в 1578 году в битве против Стефана Батория он прилюдно проявил редкостную трусость, — был смел не только в подлогах документов для присвоения чужой собственности, но и в заговорах. В 1593 году после смерти болезненного Фёдора Иоанновича он вёл переговоры с австрийским послом Варкочем о возведении на московский престол эрцгерцога Максимилиана. Он был уличён Борисом Годуновым в злоупотреблениях властными полномочиями с целью личной наживы и «за самовольство» отстранён от службы. Круг людей, способных заниматься государственной деятельностью, был слишком сильно прорежен Грозным, новое поколение ещё не вызрело, и Борису Годунову приходилось выбирать из той грязной пены, что поднялась наверх в период террора. Никак иначе нельзя объяснить того, что на место Андрея Щелкалова, правитель поставил его брата Василия.

  Братья стоили друг друга. Грабежами в эпоху Грозного братья занимались не лично, как опричник Бельский, а через «своих людей», Например, исполнителями Щелкаловых служили дворяне Сукины, один из членов семейства которых потом отметится в истории тем, что оговорит Пожарского в трате им огромной суммы на подкуп избирателей во время Собора 1613-ого года. На тему бесчинств братьев Щелкаловых сохранилось свидетельство современника: «Бориско (Сукин)... по промыслу Щелкаловых («Ондрея да Василея») послан в Мещеры... и ему для Щелкаловых не смели и слова молвить, грабил как хотел и богател паче меры...». Именно Василий Щелкалов предупредит Григория Отрепьева, что царь Борис собирается заточить его в отдалённом монастыре, после чего Отрепьев бежит в Литву, а появившись на московском троне, дарует Щелкалову чин окольничего.

  Однако нужно признать, что один из братьев Щелкаловых, а именно Андрей Яковлевич, в 1583-ем году сумел сослужить отчизне и добрую службу. Тогда уже дышащий на ладан Иван Грозный (в свои 53 года он был дряхлым стариком, не способным передвигаться самостоятельно) едва не женился в восьмой раз, да так удачно, что мы в одночасье могли стать колониальной периферией Англии. В конце жизни Иван Грозный, живущий в постоянном страхе перед своим и в самом деле жутким окружением, которое сам же отфильтровал и выпестовал, во второй раз вступил с королевой Елизаветой в переговоры по поводу династического брака, предполагавшего его переезд в Англию. На этот раз речь шла о племяннице королевы (на самом деле, её дальней родственницы, седьмой воды на киселе) Марии Гастингс. С целью сговора он отправлял к Елизавете посла, снова завёл с ней оживлённую переписку, но Лондон бессовестнейшим образом водил его за нос, добиваясь выполнения двух условий, при котором женитьба Ивана на Марии Гастингс стала бы возможной. Во-первых, от жениха (женатого, кстати, в то время на Марии Нагой) требовали новых преференций для англичан как условия для начала матримониальных переговоров. И царь предоставляет Лондону всё, что тот требовал: подтверждает прежнюю монополию и распространяет её от устьев Северной Двины до берегов Оби, включая Печору и Соловки. Новая грамота царя предоставляла «Московской компании» эксклюзивное право держать дворы в Москве, на Двине, в Вологде, Ярославле, Костроме, Нижнем Новгороде, Казани, Астрахани, Новгороде, Пскове, Нарве, Юрьеве. Кроме того, царь выдаёт компании разрешение на провоз товаров в Бухару и Самарканд.

  Выполнив первое условие Елизаветы, Иван Грозный возобновляет с ней переговоры о заключении военного союза против Польши и Швеции. Однако исключительные привилегии, которые у Ивана Грозного для «Московской компании» выторговали английские дипломаты, не привели к благосклонности Елизаветы: союз с «вельможнейшим царём и возлюбленным братом» она заключать отказалась, ни войском, ни оружием не помогла. Свои ресурсы Россия к тому времени уже полностью истощила, царь вынужден был решиться на бесславное приостановление Ливонской войны, при котором Россия теряла все порты на Балтийском море и прилегающие к ним территории. Переговоры о женитьбе царя на родственнице Елизаветы, тем не менее, продолжались.

  Второе условие женитьбы, выдвинутое Елизаветой, заключалось в решении вопроса о престолонаследии. По замыслу королевы, едва передвигающийся к тому времени русский царь должен был официально завещать московский трон не кому-то из своих детей от прежних браков, а ребёнку Марии Гастингс от брака с московским царём (надо полагать, ребёнок появился бы непременно, и вовсе не от немощного, источающего отвратительный запах новобрачного). Вот тогда-то в дело вмешался тогдашний «министр иностранных дел» Андрей Щелкалов. Пишут, что «для воспрепятствования этому браку он пустил в ход все свои дипломатические способности, всю необычайную ловкость, развил тончайшую и сложную интригу», и приостановил-таки заключение брачного соглашения. В королевском окружении принцессу Мери уже называли «московской царицей», но тут подоспела смерть царя.

  Историю «английского» сватовства Ивана Грозного связывают с его личной перепиской с Елизаветой, начало которой было положено в 1562 году. Большинство историков полагает, что эпистолярная дружба русского царя с королевой вначале имела целью заключение договора «о вечном докончанье», то есть военно-политического союза между Московским государством и Англией. Польский историк Казимир Валишевский представляет это так: «И вот в его пылком и упорном уме родилась идея, не покидавшая его до смерти. Он начал мечтать о приобретении для борьбы с внешними врагами, с их армиями, флотом и богатствами, сильной союзницы, торговля, морские силы и кредит которой начали уже покорять мир». А после, вследствие того, что самой надёжной формой межгосударственного союза считался династический брак, то как-то так само собой произошло, что дипломатическое общение Ивана Грозного вылилось в предложение руки, сердца и Московского государства в придачу.

  Смущает в этой версии то, что Елизавета несколько лет тянула с отказом, получая под надежды царя бесконечные преференции для «Московской компании» и заставляя его, не считаясь с людскими и финансовыми жертвами, действовать в нужном для Англии направлении. И только когда Иван Грозный окончательно увяз в Ливонской войне и опричнине, когда он собственными усилиями сколотил против себя коалицию всей Северной Европы, когда он, упустив момент, не вышел из войны на неплохих условиях, когда Московское государство, действительно, оказалось в экономической блокаде, и когда Англия, оснастив за русский счёт свой флот, вывела его на лидирующие позиции, только тогда «невеста» выдала вполне определённый отказ.

   Всё же более реалистичной выглядит версия, что идеей военно-политического союза английские дипломаты прельстили русского царя ещё до начала царствования Елизаветы, и что развязывание Ливонской войны стало началом Большой игры с Россией, в которой она должна была обеспечить Англии мировое господство и, в конце концов, стать её «переферийной территорией». Сватовство царя слишком удачно вписывается в сценарий возвышения Англии на русских костях, чтобы его можно было счесть за идею, принадлежащую самому Ивану Грозному. Историк Феликс Прайор в книге «Елизавета I, её жизнь в письмах» утверждает, что у Ивана IV «... было параноидальное отношение к плетущимся вокруг него заговорам, и он, несомненно, считал, что Елизавета находится в таком же положении. Господствует мнение, хотя конкретных доказательств нет, что именно поэтому он предложил ей брак. Иван был уже женат во второй раз. Но, подобно отцу Елизаветы Генриху VIII, он был не из тех, кто позволяет подобным соображениям становиться у него на дороге».

  Однако, в начале своей «дружбы» монархи двух стран находились отнюдь не в равном положении: Московское государство набирало могущество; Иван IV пришёл на трон на абсолютно законных основаниях; проведя в первое десятилетие своего царствования продуманные и своевременные реформы, он получил поддержку во всех слоях общества; обладая, как говорят, «добрым нравом», Иван IV был любим народом так преданно и крепко, что его дальнейшие неистовства долго не могли поколебать народной веры в «батюшку-царя» — во всех злодействах обвиняли «злых бояр».

  

  Что у нас было на святой Руси,

  На святой Руси, в каменной Москве,

  Середи-то торгу, братцы, среди площади,

  Тут бьют доброго молодца на правеже,

  Нагого-босого и разутого.

  Поставили его на бел горюч камень,

  Стоит молодец — сам не трёхнется,

  Русы его кудри не ворохнутся,

  Лишь из глаз горючи слезы.

  Случилося тут ехати

  Самому царю православному,

  Грозному царю Ивану Васильевичу.

  Как возговорит царь Иван сударь Васильевич:

  «Ох вы гой еси, бурмистры-целовальнички!

  За что вы пытаете доброго молодца,

  Нагого-босого и разутого,

  Поставя его на бел горюч камень?...

  

  Возговорит православный царь:

  «Ох вы гой еси, бурмистры-целовальнички!

  Заплатите ему за каждый удар по пятидесяти рублей,

  А за бесчестие заплатите ему пятьсот рублей».

  

  Русская историческая песня

  

  Совсем другое положение в первые годы правления было у английской королевы Англия, переживая не лучшие времена, была в долгах, как пёс в репьях; законность коронации Елизаветы не признавалась ни внутренней оппозицией, ни Папой — отец Елизаветы Генрих VIII ещё в её раннем детстве повелел считать дочь от брака с Анной Болейн бастардом; претензии на английский трон Марии Стюарт были небеспочвенны — она приходилась правнучкой королю Англии Генриху VII, к тому же «сестра» Елизаветы имела мощную поддержку со стороны католической церкви. Таким образом, идея договора о предоставлении взаимного политического убежища, заключённого между английской королевой и русским царём, который и стал прологом к матримониальным переговорам, могла исходить только от Елизаветы. Другое дело, что, не сумев добиться признания католической церкви, королева сменила в Англии религию, и мнение Папы на её счёт стало его личной проблемой. После того как Мария Стюарт не нашла ничего умнее, чем искать политического убежища у своей «сестры» Елизаветы, она стала находиться под постоянным приглядом английской королевы, и заговоры, в которые вовлекали низвергнутую королеву Шотландии, уже не были слишком опасны. Так что довольно скоро Елизавета перестала нуждаться в нежных чувствах русского царя, но продолжала остро нуждаться в дешевом русском сырье для оснащения английского флота.

  

Мария Стюарт. Неизвестный художник, XVI в.

  

  В очередной раз хочется восхититься тонкой игрой Елизаветы и её дипломатов. Решая вопрос управления русским царём, англичане изучили его личность, рассмотрели в его характере тревожно-мнительные черты, выраженную склонность поддаваться влиянию окружения, и в короткий срок сумели убедить Ивана в существовании плетущихся вокруг него заговоров. Со временем подозрительность царя развилась в манию преследования, что в условиях абсолютной власти, которая, как известно, развращает абсолютно, привело к проявлениям патологической жестокости.

   Не приходится сомневаться, что с начала шестидесятых годов его психика была серьёзно повреждена. Для того, чтобы убедиться в болезненной жестокости царя, можно вспомнить парочку примеров из множества описаний пыток и казней, проводимых по сценарию царствующего затейника. До эдакого бессмысленного зверства психически здоровый человек просто не додумался бы, тут нужны сильно сдвинутые мозги. В XVI веке пыточное искусство Европы переживало необычайный расцвет, и ничего выходящего за рамки того жестокого времени в пытках Ивана Грозного не отмечалось. Другое дело, что изобретением пыток и претворением их в жизнь обычно занимались не монархи, а профессиональные садисты — палачи, а наш царь сумел объединить две такие различные должности в одно неразрывное целое. Современники свидетельствовали, что царь «...никогда не выглядит более веселым и не беседует более весело, чем тогда, когда он присутствует при мучениях и пытках до восьми часов». Польский историк Казимир Валишевкий описывает смертельную пытку даже не самого князя Афанасия Вяземского, долгое время бывшего доверенным лицом Ивана Грозного, а его сестры. Только одному Вяземскому царь при своём патологическом страхе отравления доверял снимать пробу с царских яств, потом вдруг и этот приближённый вышел из доверия, был казнён, дошла очередь до его сестры — семьи казнённых, и даже их челядь зачастую тоже «приводились к общему знаменателю». (Царь указывал — «с семьёй» — в знаменитом синодике своих жертв, а численность семьи могла достигать и десяти, и двадцати человек). Вот какая участь постигла сестру князя Вяземского: «Царь велел раздеть ее на глазах ее пятнадцатилетней дочери, посадить верхом на веревку, протянутую между двумя стенами, и протащить ее несколько раз от одного конца до другого... она не смогла пережить ужасной пытки и умерла». Валишевский описывает казнь князя Бориса Телепнёва, которого по заготовленному Иваном Грозным сценарию посадили на кол: «Он мучился на нем в течение пятнадцати часов, а перед его глазами стрельцы насиловали его мать, пока она не умерла тут же».

  Современники свидетельствовали, что Грозный страдал припадками немотивированной ярости — «бесился на встречных», — во время которых приходил «как бы в безумье», на губах выступала пена. При этом вне приступов злобы царь сохранял полную ясность ума. На следующий же день после казни Висковатого и ещё ста человек, Иван Грозный принял участие в знаменитом богословском диспуте с Яном Рокитой, который провёл с блеском. Причудливое сочетание полностью сохранного интеллекта, маниакальной подозрительности и нечеловеческой жестокости отмечали его подданные. Один из них писал: «Муж чудного рассуждения, в науке книжного поучения доволен и многоречив зело... На рабов своих, от Бога данных ему, жестокосерд вельми и на пролитие крови и на убиение дерзостен и неумолим; множество народа от мала до велика при царстве своём погубил, и многие грады свои попленил и многие святительские чины заточил и смертию немилостивою погубил...».

  Главные черты в характере Ивана Грозного — крайняя подозрительность и при этом безграничная, как пишет В.О.Ключевский, «до излишества» доверчивость к тем, в чью преданность он верил, делали его крайне удобным объектом манипулирования. Совершенно не факт, что прогрессивные преобразования, проведённые в первом десятилетии царствования Ивана Васильевича, имели бы место, если бы он тогда не находился под сильным влиянием Сильвестра, митрополита Макария и Алексея Адашева. Потом дурным ветром в Россию занесло англичан, которые вообще-то попали к нам случайно. Это событие, и тоже случайно, совпало с тем, что мнительный царь, сильно тревожась о своём здоровье, именно тогда искал врача, и почему-то именно иноземного. Англичане, предоставив ему такового, окружили царя плотным кольцом — и вопреки здравому смыслу он забросил успешно проводимое дело укрепления южных границ и начал Ливонскую авантюру. Пишут, что на эту войну Ивана Грозного подвигла идея освобождения исконных русских земель. Но обстоятельства этого «освобождения», то, как ногайские всадники и рубаки с Терека поступали с «освобождённым» из-под гнёта Ливонского ордена населением, существенную часть которого составляли русские люди, не убеждают в сентиментальных порывах царя.

  Переписка царя с Елизаветой началась в 1562-ом году, но их опосредованное общение через послов (читай — агентов королевы) возникло с самого начала воцарения Елизаветы в год, совпадающий с датой начала Ливонской войны — 1558-ой. Эта поразительных ума и коварства женщина, окружившая себя не менее хитроумными и проницательными людьми, быстро поняла, что далёкая Россия — это, возможно, единственный шанс для Англии обойти Испанию, Португалию и Голландию в завоевании мирового господства. Характер царя под влиянием его английских «друзей» катастрофически быстро менялся в сторону ожесточения, с 1560-ого года начались репрессии, через шесть лет взорвавшиеся опричниной. С шестидесятого года поведение царя, до того набожного и трезвого, меняется радикальным образом: «нача царь яр быти и прилюбодействен зело». Пьянство, разнузданный разврат и «содомское блудотворение» становятся его образом жизни. Бесчинства царя объясняют его скорбью по безвременно ушедшей Анастасии. Тем не менее, на восьмой день после смерти любимой жены — не то чтобы, не износив сапог, а даже их не разносив — безутешный вдовец объявляет о намерении жениться, и вскоре действительно женится на красавице-горянке Марии Темрюковне. Теперь уже влиянием жены-«черкешенки», обладавшей, как говорят, диким необузданным нравом, за которой вдобавок стоял её брат, ещё более необузданный Михаил Черкасский, объясняют растущую как снежный ком злобность царя. Сначала Анастасия, представлявшая интересы клана Захарьиных-Юрьевых, настраивала царственного супруга против «Избранной рады», следом Мария Темрюковна способствовала развязыванию опричного кошмара... Получается, что не «блаженному» Фёдору Иоанновичу, а его отцу А.К.Толстой должен был подарить знаменитую реплику «Я царь или не царь?». Но никаким влиянием нельзя ни оправдать, не изменить того факта, что Иван IV начинает убивать. И не заговоры против власти становятся тому причиной. Так, немолодой боярин Михаил Репнин, уважаемый человек, не позволил пьяному царю надеть на себя шутовскую маску, и это стало достаточным поводом к убийству. После разгона «Избранной рады» в 1560-ом году ссылки и казни постигают всех членов «адашевского кружка», с которыми Иван Васильевич ещё недавно обсуждал пути улучшения государственного устройства.

  

Николай Неврев «Шут. Опальный боярин»

  

  В ходе опричного террора на царя оказывали влияние такие люди, как кровавый мясник Малюта Скуратов, и ненасытный грабитель Алексей Басманов. За последним, как доказал историк В.Б.Кобрин, стоял Никита Романович Юрьев, отец Филарета — человек, крупнее всех остальных негодяев (за исключением царя) нажившийся в период опричных грабежей. Террор не являлся для царя самоцелью, не был он и забавой психически неадекватного человека — опричнина имела вполне осмысленное и конкретное назначение. Однако влияние нового окружения привнесло в действия царя элемент бессмысленной жестокости, что превратило его в кровавого упыря и сломало душевно. В.Б.Кобрин пишет: «Иногда царь убивал людей в шутку. Так, однажды, развеселившись за столом, он облил горячими щами одного опричника. Увидев, как он мучается от ожогов, царь „пожалел” своего верного соратника и всадил в него нож. Пир продолжался». Отправляя на плаху и пыточные застенки людей, которым он раньше доверял, царь сузил своё окружение до одних только корыстных, лживых и бессовестных лицемеров, на которых он не мог рассчитывать в случае бунта, который как полагал царь, неизбежно возникнет, если Ливонская война, принесшая неисчислимое горе народу, закончится поражением. Поэтому за год до смерти царь не прекратил войну, как у нас считают, а пошёл на её семилетнее приостановление. В девяностом году при фактическом правлении Бориса Годунова Ливонская война возобновится и будет продолжаться ещё пять лет.

  Жить в постоянном страхе перед своим способным на любую подлость окружением царь, вероятно, больше не мог. Он решил, что тому, для чего всё и затевалось — и бессмысленная война, и тайно осмысленная опричнина, пришла пора осуществиться. Женившись на Елизавете, Иван IV должен был стать во главе империи, где Англия выступала бы в качестве метрополии, владеющей периферийной русской территорией. Царь не был простаком, когда за российский счёт оснащал английский флот — он снаряжал СВОЙ флот. Он понимал, что «Московская компания» вытягивает жилы из его страны, но в том-то и дело, что эта страна больше не была для него державой, во благо которой он перед Богом и людьми обещал служить, помазываясь на царство.

  Иван Грозный первым среди московских государей назвал себя царем, стал первым помазанником Божиим на русском престоле, он и полагал себя Царём — в библейском смысле этого слова. Средневековыми политтехнологами была создана мифология происхождения царственной власти Рюриковичей. Озвучивалась она следующим образом: некогда Октавиан Август «кесарь римский, обладатель всей вселенной, когда стал изнемогать, разделил вселенную между братьями и сродниками своими и брата своего Пруса посадил на берегах Вислы-реки по реку, называемую Неман». От имени Пруса эта земля стала называться Прусской, а Рюрик по этой легенде являлся потомком Пруса в четырнадцатом колене. Новая родословная русских царей появилась ещё при Иване III, но только его внук сумел осознать размах своей величественной миссии. Пятнадцатилетним юношей он удивил приближённых желанием называться не только великим князем, но и царём и провести сакральный обряд возведения в верховную власть — венчание на царство. Сильвестр и Адашев вскоре спустили юного царя с небес на землю, убедив его заниматься практическими вопросами государственных реформ. Иван IV искренне увлёкся преобразовательным процессом, тем более, что видел отдачу: общество сплотилось вокруг трона, привычные распри между боярскими родами поутихли, страна вступила в период относительно спокойного созидания.

   Появившиеся в ближайшем окружении царя англичане сумели грамотно воспользоваться имперскими идеями Ивана Грозного, и, льстя самолюбию русского самодержца, даже величали его императором. Провоцирование царя на чувство собственного величия имело целью выполнение актуальных политических задач, выгодных Англии. Например, мирное соглашение России со Швецией в ходе Ливонской войны однажды не состоялось из-за того, что Иван Грозный погнушался вступить в личную переписку со шведским королём, так как полагал, что его родословная не позволяет на равных общаться с тем, чьё происхождение не так величественно. Историк и богослов профессор А.Л.Дворкин отмечает: «Грозный легко поддавался влиянию, и не только других людей, но и собственных теорий. Даже если реальность коренным образом отличалась от его схем, он следовал этим схемам. Это никак не признак сильного характера».

  Однако основной вывод, к которому агенты Елизаветы подвели царя, исходя из его «римской» родословной, заключался в том, что он — нерусский человек, и по происхождению, и по менталитету, и по сакральной связи с Прусом, братом «вселенского» императора. Джильс Флетчер писал: «Иван Васильевич, отец теперешнего царя, часто гордился, что предки его не русские, как, бы гнушаясь происхождением от русской крови. Это видно из слов его, сказанных одному англичанину, именно, его золотых дел мастеру. Отдавая слитки, для изготовления посуды, царь велел ему хорошенько смотреть за весом. «Русские мои все воры» — сказал он. Мастер, слыша это, взглянул на Царя и улыбнулся. Тогда Царь, человек проницательного ума, приказал объявить ему, чему он смеется. «Если Ваше Величество простит меня — отвечал золотых дел мастер — то я вам объясню. Ваше Величество изволили сказать, что русские все воры, а между тем забыли, что вы сами русский». «Я так и думал, — отвечал царь, — но ты ошибся я не русский, предки мои германцы...». Профессор А.Л.Дворкин пишет о «типичной русскости» Грозного: «В его рассуждениях о роли и месте правителя очевидны параллели с творениями Макиавелли и других западных писателей того времени. А современные ему западноевропейские правители превосходили один другого в жестокости. И Иван IV вписывается в роль западного ренессансного национального монарха, он типичен для нее, но не для православного русского или византийского царя... Он публично называл себя немцем и отрекался от русских. Сторонники канонизации утверждают, что царь развивал идею «Москва — Третий Рим». Ложь или невежество — ни разу в своих сочинениях он не употребил это выражение, сама идея Третьего Рима ему была чужда и не нужна». О «низкопоклонстве» русского царя перед Англией пишет и польский историк Казимир Валишевский: «Иван был сильно поражен величием и гением английской нации. Судить об этом он мог благодаря сношениям с английскими гостями в продолжение нескольких лет. С другой стороны, его удручало сознание своего одиночества...». Юрий Крижанич, хорватский богослов, историк и философ, в XVII веке писал о досадном свойстве восточных славян склоняться перед Западом: «Чужеземное красноречие, красота, ловкость, избалованность, любезность, роскошная жизнь и роскошные товары, словно некие сводники, лишают нас ума. Своим острым умом, ученостью, хитростью, непревзойденной льстивостью, грубостью и порочностью они превращают нас в дураков, и приманивают, и направляют, куда хотят».

  

Iohannes Basilides

  

  После того, как английские резиденты провели идеологическую обработку царя, королеве было не так уж сложно убедить его пренебречь интересами России ради их счастливого совместного правления будущей империей. Готовясь навсегда покинуть Московию, царь решил сначала дочиста её ограбить, для чего, собственно, и создал опричнину. В.Б. Кобрин пишет: «Погром состоял не только из убийств, хотя они естественно более всего действуют на чувства не только современников событий, но и на наши. Это был широкомасштабный, тщательно организованный грабеж». М.Н.Покровский считает, что сделать царя «самым крупным из московских феодалов» являлось основным назначением опричнины. Р.Скрынников характеризует опричнину как организованное по типу удельного княжества личное владение царя.

  

Я.П.Турлыгин «Митрополит Филипп обличает Ивана Грозного»

  

  

   Грабили церкви и монастыри, грабили людей всех сословий, захватывали «черные» крестьянские земли, но, разумеется, наибольшее внимание уделяли богатым знатным родам, подводя под грабёж обвинения в измене и других преступлениях. «Доход шел и от опал, и казней... К доходам можно присовокупить также конфискацию имущества тех, которые подвергаются опале,... не для какой-нибудь видимой надобности или потребности царя и государства, но по одному произволу и обычаю...». Произвол и беззаконие, царившие в период опричнины, поощрялись царём, при котором несколько лет назад успешно проводилась судебная реформа, и при участии которого был подготовлен новый свод законов Русского государства, известный как Царский Судебник. Опричных чиновников, напившихся народной крови, время от времени «отжимали» — существовало правило, по которому «...награбленное ими у простого народа обратить все в царскую казну, никогда, впрочем, не возвращая ничего настоящему владельцу...». Царь, чтобы не доводить народ до бунта, иногда выказывал себя его защитником, демонстрируя, по словам Флетчера, «... публичный пример строгости над должностными лицами, если кто из них особенно сделается известным с худой стороны, дабы могли думать, что царь негодует на притеснения, делаемые народу, и таким образом свалить всю вину на дурные свойства его чиновников». Не приходится удивляться тому, что окружение Грозного, подобранное ему под стать, видя неприкрытое ограбление страны её царём, постаралось развернуть вектор опричнины в свою пользу, и во многом при этом преуспело. План Ивана Грозного соединиться с английской королевой в законном браке, и вместе с ней покорять моря и страны, потерпит сокрушительное фиаско, и царь внезапно осознает ужас своих преступлений. Тогда он будет проситься в монастырь и сделает признание, что был без меры корыстолюбив, «ненасытно ограблял» чужие имения.

  

Клавдий Лебедев «Царь Иван Грозный просит игумена Кирилло-Белозерского монастыря благословить его в монахи»

  

  Раскаяние и молитвенные бдения облечённого во власяницу царя уже скоро стали сменяться приступами неуправляемого гнева — он слишком привык к крови. Изумительный по ясности комментарий дал по этому поводу тов. Сталин: «Одна из ошибок Ивана Грозного состояла в том, что он... кого-нибудь казнил и потом долго каялся и молился. Бог ему в этом деле мешал. Нужно было быть еще решительнее». А один из самых крупных исследователей эпохи Ивана Грозного В.Б.Кобрин пишет как раз об избытке его «решительности»: «Писцовые книги, составленные в первые десятилетия после опричнины, создают впечатление, что страна испытала опустошительное вражеское нашествие. До 90 % земли лежало „в пустее”. Многие помещики разорились настолько, что бросили свои поместья, откуда разбежались все крестьяне, и „волочились меж двор”». И псковский летописец это подтверждает: «Царь учиниша опричнину... И от того бысть запустение велие Русской земли». В скобках можно заметить, что англичане ничем не рисковали в ходе грабежей: царь передал «Московскую компанию» под ведомство опричнины, к тому же благодаря этому действию компания окончательно была выведена из-под «туземных» законов.

  Итоги своей разрушительной деятельности царь, молясь и стеная, будет подводить позже, а в период опричнины он хладнокровно готовился покинуть ограбленную им самим и его англичанами страну. Готовился царь тщательно: для начала он решил перенести столицу в Вологду, находящуюся под фактическим протекторатом Англии. Посол Елизаветы Дженкинсон в 1566 году докладывал своей королеве о деталях вологодского строительства: «Царь строит крепость..., камень возят за 500 миль, перевозка стоит 12 пфеннигов центнер». И русский современник писал, что царь приступил к «устройству вологодского Кремля». Томас Рэндольф, посетивший Вологду в 1568 году пишет об уже построенной крепости: «Вологда стоит на реке Вологде, впадающей в Двину. Город длинен и обширен, весь деревянный, как и все прочие здания города. В этом городе царь построил крепость, обнесённую красивыми, высокими, каменными и кирпичными стенами. Здесь много церквей, некоторые построены из кирпича, остальные из дерева. В городе большая торговля и здесь живёт много богатых купцов». (Богатые купцы, о которых рассказывал Рэндольф, не могли являться никем кроме членов «Московской компании» — Русский Север к тому времени был полностью ею монополизирован.) В верфях Вологды под великой тайной уже строились корабли и баржи, на которых царь намеревался отплыть в Англию и вывезти туда свои сокровища — награбленное он обращал в золото и драгоценные камни.

  В 1569 году Грозный под обещания англичан совместных военных действий царь разорвал мир со Швецией и приступил к осаде Ревеля. Не дождавшись ни военной помощи, ни очередной поставки вооружения, он начал догадываться, что остался один на один с восстановленной против него Европой и с восстановленной против него собственной страной. Царю требовалась определённость во взаимоотношениях с Англией и её королевой, и он получил её от Елизаветы: обещание убежища, если « по тайному ли заговору, по внешней ли вражде» ему придётся бежать из России. Английская королева прекрасно знала о положении, в котором по её воле оказался русский царь, но так же она знала и о его несметной личной казне — наслышана была от своих послов о сундуках царя, полных изумрудов, рубинов, жемчуга и любимых Иваном Грозным сапфиров. Поэтому она сразу же оговорила финансовый вопрос — царь должен обеспечить свою эмиграцию. Как говорит английская пословица, бесплатный сыр бывает только в мышеловке, однако, если речь идёт об английской мышеловке, то и сыр в ней недёшев. Царь, понявший, как он жестоко обманут, пришёл в ярость. «Московская компания» была ликвидирована, английский посол, доставивший ему дурную весть, содержался в Москве под домашним арестом, его связь с Лондоном была прекращена. В Вологде замораживается строительство судов и барж, предназначенных для убытия царя в Англию.

  Тем не менее, Елизавета, «со свойственным ей тактом и тонкой дипломатичностью», как её характеризуют наши отечественные(!) историки, сумела водить Ивана Грозного за нос ещё два года, во время которых он возобновил деятельность «Московской компании», то отменял для неё торговые льготы, угрожал английским купцам немилостью — «А Московское государство пока и без английских товаров не бедно было» — и открывал порты для голландских и немецких купеческих кораблей, то, «вновь получая надежду», возвращал Англии преференции и монополию. Королева тоже пошла на уступки, но не в вопросах военно-политического союза и брака. В 1572-ом году она написала царю, что если он решит воспользоваться её гостеприимством, королева примет на себя все расходы по его содержанию. Можно представить себе бешенство царя в минуты, когда он читал это письмо: вместо владычества над миром, о котором он грезил, ему предложили милостыню. Ответное письмо Грозного было лишено «такта и тонкой дипломатичности», с которыми Елизавета уверяла царя в своей неизменной дружбе. Письмо Грозного было грозным, и наверняка оно отменно позабавило Елизавету и её приближённых — царь гневно обвинял королеву, что она не должным образом обошлась с потомком римских кесарей. Та часть письма, которая была адресована не королеве Англии, а женщине, было откровенно грубым — царь не привык церемониться с женщинами — он даже назвал Елизавету «пошлой девицей».

   Если бы знал царь, как он был смешон в своей жениховской ипостаси! Во-первых, королева была прекрасно осведомлена о состоянии его физического здоровья и о состоянии его духа. Тяжёлый психопат, подверженный припадкам дикой злобы, да ещё страдающий тяжёлым телесным недугом — данный вариант вряд ли представлялся Елизавете привлекательным. Во-вторых, королева-девственница отклоняла и более достойные предложения, она отклоняла все предложения — трагический опыт детства навсегда сделал для неё брак недоступным. Дочь Генриха VIII и казнённой им Анны Болейн, она, придя на трон, выяснила, что обвинения против её матери были сфабрикованы по приказу короля.

  

  Свечи шумного бала,

  Ты глядишь в зеркала,

  Ты своё отыграла

  И куда-то ушла.

  Ты была королевой

  В отраженьи зеркал,

  Ты чего-то хотела,

  Но окончен твой бал.

  

  Надежда Кульчицкая «Анна Болейн»

  

  Будучи ребёнком, Елизавета потрясённо переживает ещё одну казнь — теперь уже её молодой мачехи, которую тоже отправил на виселицу Генрих VIII-«Синяя Борода». Брак навсегда остался для Бесс накрепко связанным с убийством женщины, со смертью, исходящей от супруга. А тут Иван Грозный, психологически являвшийся клоном её отца, он даже переплюнул Генриха по количеству жён ѓ— Елизавета не вручила бы ему свою жизнь ни при каких обстоятельствах. К тому же эта умная женщина не могла не понимать, какими опасностями ей грозит брак с человеком, привыкшим к ничем не ограниченной единоличной власти.

   Царским гневом Елизавета пренебрегла, а вот ускользающие торговые привилегии, пусть и половинные пошлины, наложенные царём, её сильно беспокоили. Не менее важен был российский транзит, благодаря которому королева Англии собиралась прибрать к рукам восточные рынки, отняв их у венецианцев и португальцев — незадачливый жених лишил англичан права свободно торговать по Волге и с восточными странами. Елизавета не ослабляла дипломатических усилий, даже когда её личная переписка с оскорблённым царём прервалась. Усилия эти не оставались бесплодными, однако монополия Англии на торговлю в России в ряде мест была нарушена, и это приносило большие убытки. В 1578-ом году один из руководителей «Московской компании» капитан Карлейль вычислил, что за шесть лет частично нарушенной монополии компания недополучила 80 000 фунтов стерлингов. Терпеть такие убытки Елизавета больше не могла, и она отправляет в Москву своего очень толкового дипломата Джерома Боуса с новыми матримониальными предложениями для царя — на этот раз речь шла о Марии Гастингс.

  Боусу предстояла непростая задача: выторговать утраченные льготы для «Московской компании» у русского царя, которого по-прежнему жгуче волновали вопросы политического и матримониального союза с Англией. С 1578 года голландские суда совершали регулярные рейсы к русским беломорским пристаням, специально для торговли с голландцами в 1583-ем году царь заложил крупный порт в устье Северной Двины — Архангельск. Роскошный российский пирог уплывал к Голландии, которая через несколько лет, после победы Англии над «непобедимой» испанской армадой, станет её главной соперницей на морях. Тем не менее, Боус не блефовал со сватовством русского царя к Марии Гастингс. При условии решения вопроса о престолонаследии брак между Иваном Грозным и дальней родственницей английской королевы мог состояться. Царь, который в это время писал о себе: «Тело изнеможе, болезнует дух, струпи телесна и душевна умножишася», жаждал жениться при живой жене. Династическим брак с Марией Гастингс назвать было нельзя, тем не менее, царь становился родственником английской королевы. В этом случае его эмиграция в Англию приобретала некоторую статусность, он не чувствовал бы там себя жалким царьком в изгнании, а того, что он вынужден будет бежать, царь опасался всерьёз — знал, что в России он «всеми ненавидим есмь». Переговоры по вопросам престолонаследия уже начались, но царь умер, и Боус уехал ни с чем.

  

  Когда из них изыдет дух,

  О них пребудет только слух,

  Лежащих у земли бесчувственно в утробе:

  Лишатся гордостей своих,

  Погибнут помышленья их,

  И пышны титла все сокроются во гробе.

  

  А. П. Сумароков (1774г.)

  

   Английский посол мог бы и не вернуться в Англию — так велика на него была злоба среди тех, кому было известно, с чем он приезжал. Унести ноги из России Боусу помог Борис Годунов. Его и раньше считали человеком, испытывающим симпатии к англичанам, а история с Боусом и вовсе расположила к нему Лондон. Поэтому агенты влияния Англии, которых было немало среди приближенных к русскому трону, не препятствовали Борису Годунову стать фактическим правителем при Фёдоре Иоанновиче. Но уже скоро королева поняла, что на сей раз английской дипломатии придётся иметь дело не с впечатлительным и управляемым царём, грозным к своим подданным и пасующим перед настоящими политическими акулами. В лице Годунова Елизавета столкнулась с властным руководителем, способным расточать такие же велеречивые любезности, как и она сама, но при этом, так же как и она, уверенной рукой проводить линию, выгодную своему государству.

  

   «Грозный умер в начале 1584 года. С его смертью окончился террор, потрясавший Московское государство, и власть перешла в мягкие и ловкие руки Бориса Годунова». (С.Ф.Платонов)

  

  Забавно, что когда Борис Годунов официально станет русским царём, Елизавета предложит женить его сына на некой своей юной родственнице. Торопя события, она вызвалась «немедленно прислать живописное изображение сей и других красавиц Лондонских и желала, чтобы Царь до того времени не искал другой супруги для юного Феодора». Но Борис, наученный опытом Ивана Грозного, не загорелся этой идеей и вежливо отклонил любезное предложение английской королевы. Идеей союза с Англией Годунов тоже не заболел, он искал и находил иных союзников. Приоритетным ему представлялся союз с Данией, с которой правитель собирался дружить против Швеции. Англию он хотел видеть лишь одним из торговых партнёров, и планомерно, не обостряя отношений, приводил торговлю с англичанами к тому состоянию, чтобы они приобрели характер обоюдно выгодного сотрудничества. Когда на трон взошёл Фёдор Иоаннович, Годунов взял власть в свои руки и больше её не выпускал, так что новый этап в англо-российских отношениях связан исключительно с его именем. (Эта реплика обращена к тем, кто без устали повторяет романовскую версию проанглийской политики Годунова и антианглийской позиции Никиты Романовича Юрьева.) Получив незнаемый ранее на Руси титул правителя при «блаженном» царе, Годунов подтверждает привилегию «Московской компании» на беспошлинную торговлю оптом и в розницу, но в ответ требует от Елизаветы симметричного решения для русских купцов в её государстве.

  Вопрос русской торговли в Англии Елизавета в который раз «заматывает», и в том же 1584-ом году англичане получают запрет на розничную торговлю в России — «в развес и в аршин на своём дворе не продавать и не менять». Предпринятая мера немедленно приводит к оживлению внутреннего российского рынка. Не поддаваясь на требования Англии вернуть ей прежнюю монополию, Годунов налаживает всё более широкую торговлю с европейскими партнёрами. В 1586 году «Московской компании» запрещают перепродажу товаров, вывезенных из третьих стран — Россия ясно даёт понять Англии, что больше не нуждается в её посредничестве. Волжско-каспийский транзит в восточные страны был перекрыт для англичан, впрочем, как и для всех остальных иноземных купцов — теперь Россия, как это ей и полагалось по своему трансконтинентальному географическому положению, становится посредником между Западом и Востоком. Тем не менее, «Московская компания» ещё какое-то время продолжает беспошлинно вести оптовую торговлю на территории Русского государства. Во время своего второго английского сватовства к Марии Гастингс царь Иван освободил компанию даже от той половинной пошлины, которую наложил после неудачного сватовства к Елизавете. Годунов дожидался повода изменить это положение вещей, закреплённое грамотой Грозного, и в 1588-ом году такой повод отыскался. Сотрудник «Московской компании» был уличён в крупном мошенничестве, и на этом основании у компании отнимают право беспошлинной торговли.

  

А. Кившенко. «Царь Фёдор Иоаннович надевает на Бориса Годунова золотую цепь»

  

  Понятно, что Елизавета как глава государства и пайщица компании не могла быть довольна таким поворотом. В посланиях к Годунову, называя его «давним ласкателем англичан», королева неустанно требовала возвращения преференций, выданных «Московской компании» Иваном Грозным, прежде чем тот с изумлением выяснил, что полтора десятка лет он задёшево снаряжал не СВОЙ флот, а флот чужой страны, не желавшей даже заключать с ним политических и военных соглашений. Елизавета, не желая принимать того факта, что в России наступили другие времена, добивалась от Годунова запрета «торговать во всей Земле Русской всем другим иноземцам». Москва, как бы удивлённо и как бы обиженно отвечала, что «это дело нестаточное и ни в каких государствах не ведется... этим нелюбье свое объявляет Царскому Величеству, к убытку Государевой Земли хочет дорогу в нее затворить».

   Меняется и структура внешней торговли. Например, воск, являющийся стратегическим сырьём, русским купцам дозволено продавать только в обмен на товары стратегического же назначения: порох, селитру и серу. Теперь Москве, оснащавшей английский флот самым высококачественным и самым дешёвым сырьём, не приходилось униженно вымаливать у тех же англичан сырьё для производства боеприпасов, да ещё и по заоблачным ценам. В результате неэквивалентной торговли с Англией, когда отечественным производителям стало невыгодно поставлять продукцию, вообще в результате пагубного для страны царствования Ивана Грозного, в период его правления резко сократился объём товаров, которые Россия могла предложить на экспорт. Так, количество вывозимого сала — традиционной статьи русского экспорта — в начале правления Ивана Грозного составляло 100 тысяч пудов, а к моменту прихода на трон Фёдора Иоанновича его количество упало до трёх тысяч пудов. Для восстановления торгового баланса Годунов форсирует походы в Сибирь, и теперь нарастающий экспорт «мягкой рухляди» заполняет дыры в бюджете. Россия поднимается с колен, и вновь начинает играть самостоятельную роль на мировой сцене. Годунов больше не позволяет Англии вмешиваться во внутренние дела Русского государства, в 1588-ом году он высылает из страны Д. Горсея, английского шпиона, и, разумеется, члена «Московской компании». Благодаря тому, что Горсей был любимчиком Ивана Грозного, он, служа в России, сумел принести своей королеве много пользы. А при Годунове, когда Горсея поймали на том, что он препятствовал купцам других иностранных государств вести торговлю с русскими, его многолетняя деятельность резидента английской разведки и агента влияния была прекращена.

   В 1588-1589 годах ситуацию пробует переломить опытный и настырный посол Елизаветы Д. Флетчер, приехавший с заданием своей королевы добиться от Годунова отмены всех пошлин для «Московской компании», а также возвращения монопольной торговли для англичан, и транзита через Волжский путь для торговли с Бухарой, Персией и Китаем. Дипломатические усилия Флетчера успеха не принесли, и он уехал, сильно обиженный на Годунова, явно недооценённого в своё время в Лондоне — не на ту фигуру они поставили, чтобы окончательно подмять под себя Россию. Понятно, что Англия не хотела мириться с потерей жирного русского куска, поэтому не удивительно, что как только она покончила с Непобедимой армадой, тут же выделила Россию в качестве приоритетного направления своей внешнеполитической деятельности, и не только дипломатической — в английских архивах сохранились документы того периода, в которых предлагается применить к непокорной Москве «решительные, вплоть до военных, меры».

  Военные меры Англии было применять не привыкать, но дело в том, что выступить с прямой агрессией против России в те времена означало сцепиться с Голландией, так же, как Англия, раскатавшей губу на богатые российские ресурсы, прежде всего на пушнину, в изобилии предлагавшуюся русскими купцами на экспорт, а также на российский речной путь на Восток. Голландия как колонизатор была ничем не лучше Англии: те же ловушки, те же подкупы туземных вождей и чиновников, те же сладкие обещания, оборачивающиеся рабством для коренного населения, а в случае его сопротивления — безжалостным истреблением. Всё это так, но пока продолжалась подковёрная схватка двух львов, время от времени выливающаяся в локальные военные конфликты, у России было время наращивать мускулы. В полной мере обладавший государственным мышлением Годунов это понимал, он спешно создавал боеспособную армию, практически с нуля создавал, как бы теперь сказали, «военно-промышленный комплекс», наряду с укреплением южных границ застраивал острогами русский Север и Сибирь.

  Английская королева писала Годунову, что «не узнаёт в нем своего бывшего друга» и предъявляла ультиматумы: « ...давать им (членам «Московской компании» — А.Э.), как было в царствование Иоанново, свободный путь из Москвы в Бухарию, в Шамаху и в Персию, без задержания и без всякого осмотра товаров в Казани и в Астрахани,... способствовать им в отыскании земли Китайской, давать вожатых, суда и лошадей на всех дорогах,... без письменного вида от английской королевы не пускать никаких гостей в пристани между Варгавом и Двинским устьем, ни в Новгород... денежным мастерам безпошлинно переливать ефимки для купцов Лондонских...». Годунова не приводили в трепет ультимативные требования королевы чужого государства, он отвечал ей с достоинством: «...из особой любви к своей сестре, Елисавете... запрета нет и не будет для гостей Лондонских в покупке наших товаров, кроме воска, вымениваемаго иноземцами единственно на ямчугу, или на зелье и серу,... невозможно Царю пускать иноземцев для отыскания других государств,... удивительно, что Королева снова объявляет требование столь неблагоразумное и недружелюбное: Мы сказали и повторяем, что в угодность Англии не затворим своих пристаней и не изменим нашего закона в свободе торговли, ... англичане вольны делать деньги, платя известную пошлину... ».

  В 1590 году закончилось семилетнее перемирие по Плюсскому договору в Ливонской войне, доставшейся царю Фёдору и правителю Годунову в наследство от Ивана Грозного, Россия снова была вынуждена воевать. Шведский король Юхан III в приказе начальнику похода Петру Багге от 18 июля 1590 года повелевал огнём и мечом опустошать русский Север, а население и скот перегонять в восточные области Швеции. При Фёдоре Иоанновиче, то есть в период фактического правления Бориса Годунова, Московское государство пять лет воевало со Швецией, но не позволила «каянским немцам» окончательно отрезать себя от Балтийского моря, а также захватить единственный морской путь, по которому в то время Россия могла торговать с Европой, — Северный — овладеть Беломорьем и Кольским полуостровом с его незамерзающим выходом в океан. В случае поражения в той незаслуженно забытой войне Русь оказалась бы отрезанной от всех морей, что обернулось бы для неё национальной катастрофой — в эпоху географических открытий значение выхода к морю являлось решающим фактором развития.

   Выполняя наказ «каянского» короля превратить побережье Белого моря в пустыню, шведы вели войну жёстко, в отчётах о своих воинских подвигах они писали, что сожгли до основания Сумскую и Кемскую волости. Борис Годунов лично возглавил поход войска; против оккупантов восстало население поморья — крестьяне, промысловики, солевары, зверобои, рыболовы; все силы Соловецкого монастыря, обладавшего собственными вооружёнными отрядами, были брошены на защиту Отечества. В итоге война закончилась полной победой русских, наша страна приобрела южное побережье Финского залива, «... что было нашим и что мы уступили им (шведам) невольно: древние Орденские владения, ... купив оные долговременными, кровавыми трудами и за ничто отдав властолюбивым иноземцам» (Карамзин).

  Отбитый Север и расширенный выход к Балтийскому морю позволили Борису Годунову ускорить пересмотр невыгодных и унизительных условий, на которых с середины XVI века Москва вела внешнюю торговлю. Кроме того, в результате той войны был накрепко закрыт проход по «Студёному» морю для иностранцев, рвавшихся к Сибири с её вожделенной «мягкой рухлядью». Крупнейший знаток истории Северного морского пути М.И.Белов писал, что «именно тогда решился вопрос о России, как Великой морской державе на Севере».

  Смута, разразившаяся после убийства царя Бориса, привела к полной потере всех преимуществ, полученных в девяностых годах XV века в результате победы над Швецией. И в этом заключается ответ на вопрос, кому была выгодна гражданская война в России начала XVII века, едва не стоившая ей утраты государственности.

   Только в контексте «кому выгодно» можно рассматривать пораженческие для Московского государства условия Столбовского мирного договора со Швецией. Летом 1613-ого года, после того как шведам не удалось мирным путём поставить своего принца на русский престол, они, как и ожидалось, начали против Москвы военные действия, однако вскоре обстоятельства заставили Швецию искать мира. Пришедший на шведский трон Густав Адольф получил в наследство от своего отца Карла IX три вялотекущих военных конфликта — с Данией, Польшей и Русским государством. Молодой король решил сосредоточить все силы на войне с Польшей, имевшей династическое значение, для чего требовалось как можно скорее урегулировать отношения с Данией и Московией. В 1613-ом году Густав Адольф заключил мир с Данией на невыгодных для Швеции условиях, теперь нужно было, не теряя лица окончательно, уладить русский вопрос.

  Уже спустя полгода от возобновления военных действий против Москвы шведский канцлер Оксенштирн писал следующее: «... Вести же войну в одно время и с Польшею и с Москвою не только неразумно, но и просто невозможно, во-первых, по причине могущества этих врагов, если они соединятся вместе, во-вторых, по причине датчанина, который постоянно на нашей шее. Итак, по моему мнению, надобно стараться всеми силами, чтоб заключить мир, дружбу и союз с Москвою на выгодных условиях».

  Шведский король, желая и прекратить войну с Москвой, и получить при этом какие-то выгоды, собирался вести мирные переговоры с позиции силы, для чего лично возглавил осаду Пскова. Безуспешная осада привела к большим потерям в шведском войске, ранению самого Густава Адольфа, гибели его фельдмаршала Эверта Горна, псковичи же сдаваться не собирались. На русском Севере решающей силой в отражении иностранной интервенции были поморы, объединившиеся вокруг Соловецкого монастыря-крепости. Уже в 1614 году между Соловецким монастырем и шведами было заключено временное перемирие. Так что, не смотря на бездарное руководство русским войском, на которое романовское правительство поставило князей Дмитрия Трубецкого и Даниила Мезецкого, проигравших шведам всё, что можно было проиграть, благоприятный для Московского государства исход войны был предрешён внешнеполитическими обстоятельствами Швеции. (Пожарский, единственный сильный военачальник в Московском государстве того периода, всего год тому назад разбивший армию Ходкевича, к воеводству допущен не был).

  Мирные переговоры со шведами завершились полным дипломатическим провалом Москвы. Некоторые историки утверждают, что условия Столбовского договора обсуждались с князем Пожарским, однако с трудом верится, что униженный в первые годы романовского царствования и отставленный от дел освободитель Москвы мог существенно повлиять на ход переговоров. В 1615-ом году Пожарский, забыв нанесённые ему Романовыми обиды, самоотверженно сражался с армией Лисовского, но, не смотря на это, он был отстранён от государственной деятельности, и в число «больших воевод» его не включили. Только в 1616-ом году, когда финансовая система государства под мудрым руководством романовского правительства пришла в полное расстройство, и Земский собор решил помочь в сборе средств, выяснилось, что есть только один человек, честность которого никто не ставит под сомнение и авторитет которого достаточен для добровольного отчисления «пятой деньги» — князь Пожарский. Таким образом, именно земцы потребовали призвать Пожарского к государственной деятельности, а Романовым пришлось смириться с явлением героя вчерашних дней из политического небытия.

  

  По условиям Столбовского мира шведы должны были вернуть Москве захваченную ими во время Смуты Новгородскую землю. Побережье Финского залива, города Иван-город, Ям, Копорье, а также все Поневье и Орешек с уездом, перешли в шведское обладание. Выход к Балтийскому морю признавался навечно остающимся в шведском владении. Шведы великодушно предоставили две недели русским людям, чтобы они могли съехать с родной земли. Москва отказывалась от претензий на Ливонию и Карельскую землю. Кроме того, Московское государство должно было выплатить Швеции огромную контрибуцию в размере 20-ти тысяч рублей серебром, что равнялось 980-ти килограммам серебра.

  По сию пору шведы считают Столбовское соглашение одной из своих самых крупных дипломатических удач. Однако нужно признать, что не столько сильными оказались шведские переговорщики во главе с маршалом Делагарди, сколько ничтожными — русские. Романовское правительство, состоявшее исключительно из предателей, в годы Смуты сотрудничавших и с «тушинским вором», и с поляками, окружило трон подобными себе людьми — бездарными, продажными, не дорожившими интересами державы. Так, например, Исаак Сумбулов, долгое время служивший Лжедмитрию II и полякам, воевавший против Московского государства даже после победы Пожарского над армией Ходкевича (»... воевода Димитрий Пожарский, выдержав осаду в Кремле, разгромил и изгнал из Зарайска разбойную шайку Исаака Сумбулова»), стал у Романовых одним из «больших воевод». В.Н. Татищев, пользовавшийся источниками, многие из которых были уничтожены в XVIII веке, утверждал, что при юном и слабом Михаиле Романове фактически правили, «гнушаясь» царём, Салтыковы, Черкасские, Шереметевы, Лыковы — то есть, бояре, по уши «замаранные» во время Смуты. Мать царя инокиня Марфа, искушённая в интригах, прилагала усилия к тому, чтобы сохранять баланс между интересами обнаглевшей корыстолюбивой «элиты» и интересами государства, но «свои» всё-таки были ей дороже. «Все приближенные царя, — свидетельствовал современник-голландец, ... — алчные волки, все без различия грабят и разоряют народ».

  На переговорах со шведами русскую сторону возглавлял окольничий князь Даниил Мезецкий. Он был одним из «начальников» царского войска, предавших Василия Шуйского в битве под Клушином. Мезецкий, «слывший королевским приспешником» (Скрынников Р.Г.), значился вторым после Василия Голицына в руководстве «посольства» к Сигизмунду — Филарет был только третьим. И, наконец, это Мезецкий вместе с «тушинцем» Дмитрием Трубецким в 1613-ом году возглавлял русское войско, многократно превосходившее по численности отряды Делагарди. Доблестные воеводы не просто проиграли битву под Бронницами, а сбежали и бросили свои отряды на растерзание противнику. Тогда большая часть войска была перебита, остальные взяты в плен. И этот человек представлял интересы русской стороны в переговорах со шведами! Не мудрено, что Швеция с невероятными для себя выгодами вышла из войны, которую уже не хотела, да и не могла вести. Романовское правительство посчитало возвращение Новгорода победой своей дипломатии, однако шведы уступили только то, что им не было нужно, и что не особенно интересовало англичан — русской стороне бросили кость. В Новгороде в это время свирепствовала эпидемия — «мор», уносивший не только жизни горожан, но и шведских рейтаров, из-за этого Делагарди ещё до заключения договора получил от своего короля приказ: бросить Новгород, предварительно разорив его.

  Главным результатом Столбовского соглашения можно считать укрепление позиций Англии на Балтийском и Северном морях. Посредником в ходе ведения Столбовских переговоров выступал Джон Уильям Меррик, или Иван Ульянович Мерик, как его по-свойски называли романовцы. Этот Иван Ульянович, про которого доподлинно известно, что он являлся резидентом английской разведки в России, возглавлял московское представительство английской «Московской компании», а в 1612-ом году был наделён королём Иаковом I особыми полномочиями. Как пишет Н.И.Ульянов («Скрипты»), «Королевский совет в Лондоне постановил, чтобы земли вдоль Северной Двины и Волжского понизовья с городами Архангельском, Холмогорами, Устюгом, Тотьмой, Вологдой, Ярославлем, Нижним Новгородом, Казанью и Астраханью должны были отойти под протекторат короля Якова 1. Послана была в Архангельск, под видом торговой, вооружённая экспедиция, которой руководили Джон Меррик и генерал по особым поручениям Вильям Рассел». Об этом же пишет И.И.Любименко в работе «Английский проект 1612 г. о подчинении русского Севера протекторату короля Иакова I».

  

Иаков I Английский (1566-1625) Пауль ван Сомер, музей Прадо, Мадрид.

  

  О том, почему англичанам в 1612-ом году не удалось пойти на военный захват русских территорий, будет сказано позже. А пока о выгодах англичан. Во-первых, в результате Столбовского договора Московское государство попало в должники к королю Иакову I. Выплачивать контрибуцию разорённой Руси было нечем, и правительство Романовых взяло в Лондонском банке любезно предоставленный кредит. С этой точки с воцарением династии Романовых между Москвой и Англией продолжились политические и торговые отношения, и без того издавна складывавшиеся не в пользу России.

  В следующем веке британский посол-резидент в России Чарльз Уитворт будет в очередной раз создавать помехи в обретении Россией выхода в Балтийское море, не смущаясь тем, что при этом он откровенно нарушает дипломатический статус. По опыту своих предшественников он навязал России британское посредничество в переговорах со шведами, и условия Ништадтского мира стали весьма обременительными для, вроде бы, победившей России.

  В начале царствования Романовых Московское государство удалось вторично заманить в английскую ловушку, в которую Россия попала при «английском царе» Иване Грозном. Царь Борис, совершив почти невозможное, ослабил удавку на шее государства и почти уже высвободил Россию из тесных объятий старой доброй Англии, с которой «дружить, как играть с крокодилом», но был убит, а страна, после его смерти ввергнутая в Смуту, едва не лишилась государственности.

  Не только «Иван Ульянович» помогал русскому правительству при первом Романове во второй раз наступить на английские грабли. Один из сильнейших резидентов английской разведки Джером Горсей (к тому времени уже вернувшийся в Англию из нашей страны, где он долго и плодотворно работал на Елизавету I), ссылаясь да свою «давнюю дружбу» с отцом Михаила «тушинским патриархом» Филаретом, выступил посредником между русским царём и английской «Московской компанией». Михаилу Романову предложили «заем на 100 тыс. фунтов на нужды его величества». По наущению своего продажного окружения юный царь принял английские «серебряники», в дальнейшем многажды окупившиеся для англичан, и дорого стоившие Московскому государству.

   «Давняя дружба» резидента королевы Елизаветы с отцом царя Михаила, тогда ещё не Филаретом, а первым щёголем на Москве молодым боярином Фёдором Романовым, при Борисе Годунове едва не стала явной. Фёдор Никитич был уличён в сотрудничестве с английской разведкой, но сумел выйти сухим из воды. Как писал сам Горсей, когда Борис Годунов изобличил своего «названного брата» в государственной измене, «...он («давний друг» английского шпиона — А.Э.) отрицал все, клянясь, как привык это делать, спасением души». Есть сведения, что именно Джером Горсей обучил Фёдора Романова шпионской тайнописи.   Убедительная победа, одержанная при Борисе Годунове над таким сильным противником, как Швеция, показала всему миру, что всего за несколько лет, прошедших после смерти Ивана Грозного, из разбитой, ограбленной и униженной страны Россия вновь превратилась в мощную державу. По Тявзинскому мирному договору Московское государство получило право торговли на Балтике, в европейских городах появились русские купцы со своим товаром — торговая блокада, в которую страна попала в результате «английской» политики Ивана Грозного, была окончательно снята.

  Часто пишут, что англичанам, в конце концов, удалось переломить упорство Годунова и добиться от него разрешения для «Московской компании» на беспошлинную торговлю по всей территории России. Иногда уточняют, что заслуга эта принадлежит Томасу Смиту, послу короля Иакова I, в 1603-ем году пришедшему на английский трон после смерти великой королевы Елизаветы, чьё величие вряд ли бы состоялось, если бы ей и её резидентам не удалось обойти русского царя Ивана IV. Только тут есть одна непонятность: грамота, подтверждающая права англичан «торговать повольною торговлею всякими товары беспошлинно» датирована мартом 1605-ого года, когда Борис Годунов уже был мёртв, а его сын Фёдор ещё не взошёл на трон. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, каким образом милорду Томасу Смиту удалось раздобыть грамоту, на основании которой англичане потом требовали права беспошлинной торговли и у Лжедмитрия, и у Василия Шуйского, и у Михаила Романова.

   Вряд ли мы когда-нибудь узнаем и о том, какое отношение имел Томас Смит к смерти Бориса Годунова, наступившей, как теперь стало известно, от отравления сулемой на пиру в честь приёма иностранных послов. Напомню, что чашником на посольских приёмах служил Василий Мосальский, близкий родственник и подельник Филарета Романова. Если не упрощать проблему, задаваясь пустыми вопросами, каким образом английские лазутчики вышли на Филарета, с 1600-ого года упрятанного царём Борисом в далёком монастыре — технические вопросы деятельности английской резидентуры не имеют ни малейшего отношения к делу, — если ограничиться голой схемой, то дело можно представить следующим образом. Англичане, для которых Борис Годунов был как кость в горле — Филарет Романов (сын Никиты Романовича Юрьева), чуть ли не на генетическом уровне запрограммированный на захват русского трона (его связь с английской разведкой доказана, о чём говорилось выше) — немного покоцанный царём Борисом, но всё ещё сильный и многочисленный клан Романовых (обильные всходы «злого семени», посеянного Иваном Грозным). Чтобы эта система из трёх пальцев заработала, требовалось только одно: деньги. О том, что в систему деньги вброшены были, и не просто большие, а огромные, можно прочесть в очерке «Избрание Михаила Романова на царство» .

  Лжедимитрий I в первые же месяцы своего царствования выдал англичанам жалованную грамоту, полностью восстанавливающую все прежние привилегии «Московской компании», данные Иваном IV, и предоставляющую англичанам монопольное пользование Волжским путём для прохода в восточные страны. Главную роль на переговорах, когда решался этот вопрос, играл постоянный дипломатический агент Англии в России и один из руководителей «Московской компании» Джон Меррик — тот самый, который позже выступит посредником при заключении Столбовского мира со Швецией. О том, что англичане имели отношение к проекту «Лжедмитрий», есть скупое упоминание в труде английского профессора Г.Мартенса «Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россией с иностранными державами». Цитата из работы Г.Мартенса: «Лжедимитрий выражал намерение дать англичанам еще новые льготы, но он был низвергнут раньше исполнения своего намерения». Интересно, что в течение всего Смутного времени, когда, казалось бы, во всей стране царили разруха и разбой, английская «Московская компания», как ни в чём ни бывало, продолжала свою отлаженную деятельность по вывозу из России стратегического сырья для оснащения своего флота.

  

Конопля среднерусская (посконь), которая служила сырьём для изготовления пеньки. (Фразеологизм «Посконная Русь» — производное от любимой одежды русичей, сшитой из конопляной ткани).

  

   Впрочем, Романовы, придя к власти, были любезны к англичанам не менее Лжедмитрия, и довершили в этом направлении всё, что тот не успел им предоставить. Теперь «аглинские немцы» уже не выменивали свои товары на русские через местных купцов-посредников, а стали совершать закупки на местах их производства. Расплачиваясь за свой приход к власти, правительству Михаила Федоровича приходилось выдавать преференции не только «МК», специальные привилегии за какие-то особые заслуги получили «отдельные торговые люди иноземцы». Одним из первых обласканных «отдельных иноземцев», стал Ианникей Строгонов («Государи дома Романовых»). Есть и другие сведения, помогающие заключить, что родословная Строгановых (напомню, их денежный вклад стал решающим в победе клана Романовых), выведенная романовскими историками из самых недр русского народа, так же далека от истинного положения вещей, как и история прихода на Московский трон новой династии.

  

  «Всё моё» — сказало злато.

  «Всё моё» — сказал булат.

  «Всё куплю» — сказало злато.

  «Всё возьму» — сказал булат.

  

  А.С.Пушкин

  

  В челобитной к царю Михаилу Фёдоровичу русские купцы жаловались, что, «закабаля и задолжа многих бедных и должных русских людей... те товары покупя провозят в свою землю беспошлинно, а иные русские товары они, аглинские немцы, у города Архангельска продают на деньги галанским, бараборским и анбурским немцам ... всеми торгами завладели аглинские немцы ...». Столица Русского государства переполнилась англичанами, выбравшими её для своего постоянного проживания. В 1646 году московские купцы подали царю челобитную, в которой говорилось, что «аглинские немцы» «засели в Москве без съезду», и людям приходится покупать у них «худые товары» по высокой цене. Москвичи жаловались царю, что пьяные «аглинские» иноземцы буянили, безнаказанно избивая попадавших им под руку случайных прохожих. («О начале войн и смут в Московии»). Челобитные оставались без каких-либо последствий, да Романовы и не могли ничего изменить. Не задаром же англичане позволили им занять трон — потому и чувствовали себя теперь хозяевами на Московской земле. Овладение русской торговлей и русскими речными путями стало частью договора между англичанами и романовским кланом, а также частью соглашений между англичанами и шведами в ходе заключения Столбовского мира. Михаил Романов возник на троне как компромиссная фигура, пишут историки, и это на самом деле так, только поиски компромисса тогда велись не внутри России, а между различными европейскими государствами, раздиравшими нашу страну на части.

  Во время заключения Столбовского соглашения торг между представителями Англии и Швеции в лице Джона Меррика и маршала Делагарди привёл к полному консенсусу: шведы «навечно» отбирали у России выходы к Балтийскому морю, исключая таким образом нашу страну из числа балтийских государств, а добрая старая Англия становилась хозяйкой на северных русских морях, а также присваивала себе русские сухопутно-речные пути. При марионеточном правительстве Михаила Романова англичане стали не только распорядителями всего русского торгового оборота, они контролировали и денежный оборот своего протектората — российская серебряная монета чеканилась только на монетных дворах, принадлежащих старой доброй Англии.

   Можно утверждать, что князь Пожарский, готовясь к походу на Москву, был осведомлен об английской опасности. Любимец романовского клана Джон Меррик, или, как там его ласково называли, Иван Ульянович, вместе с Уильямом Расселом, также членом «Московской компании», летом 1612-ого года пытался навязать Пожарскому английское вмешательство в виде оказания военной помощи при изгнании поляков из Москвы. 24 июля 1612 года в Архангельске высадился десант англичан, объявивший себя отрядом обычных наёмников, но явившимся «с ведома английского короля». Руководители земского ополчения категорически отказались от английской «помощи»: «оборонимся от польских людей и сами Российским государством и без наемных людей». Казалось бы, пустяковая история, и зачем бы в неё было встревать английскому послу? Однако, это произошло, после чего Пожарский велел своим ополченцам «проводить» англичан из Переславля, куда они явились для переговоров с земцами, до Архангельска, а оттуда «воротить» их за море. Воеводы Вологды и Архангельска получили приказ от руководителей земского ополчения: англичан, если они появятся, не допускать на русскую территорию, «чтобы они здесь не рассматривали и не проведывали ни о чем». Кроме того, князь Пожарский был вынужден часть своего войска отправить на укрепление береговой линии Белого моря, с наказом «смотреть накрепко, чтоб с воинскими людьми корабли к Архангельскому городу не пришли и безвестно лиха не учинили». Поморы под руководством Соловецкого монастыря тоже приготовились к обороне своей земли. Теперь известно, что Пожарский был прав в своей настороженности в связи с появлением английского десанта: к берегам Белого моря под видом торговых кораблей уже приближалась английская эскадра с планом захвата русского Севера. Не ожидавшие встретить сопротивление англичане летом 1612-ого года не решились на прямую агрессию.

  В следующий раз, когда англичане задумают направить свои военные корабли к русскому берегу «Студёного моря», они решат совершить это уже без маскировки под торговый флот. Это произойдёт в мае 1613-ого года. Земское ополчение во главе с Пожарским и Мининым, не смирившееся с узурпацией трона Романовыми, будет готово восстановить правильный ход событий, избрав русского царя законным образом, и ... встретит категорическое несогласие на свои действия со стороны Англии, выраженное послом Джоном Мерриком. Не сдавший своих полномочий «Совет всей земли» попытается запретить Англии вмешательство во внутренние дела России, и тогда выяснится, что английский король уже вручил верительные грамоты Джону Меррику и одному из директоров Московской компании Уильяму Росселю — они назначались Иаковом I английскими комиссарами в России. Это означало принятие королем проекта оккупации Московского государства со стороны «Студёного моря», предложенного капитаном Чемберленом, полагавшим, что разрушенная Смутой Россия вполне созрела к тому, чтобы «...стать складом восточных товаров Англии». В ходе подготовки к походу Иакову I докладывали, что при оккупации России и приведении её под английский протекторат англичане смогут опереться на внутренние силы этой страны. Резиденты писали, что в России есть влиятельные персоны, обладающие военными средствами, и они будут рады оказать помощь королю Англии — эти люди «... благодаря долгому общению получившие вкус к нашей натуре и условиям жизни, особенно же привлекаемые великой мудростью и добротой Его Величества, гораздо больше желают отдаться в Его руки, чем чьи-либо иные». В документе, представленном на рассмотрение Иакову I Королевским советом в 1612-ом году говорилось: «Если бы ваше величество получило предложение суверенитета над той частью Московии, которая лежит между Архангельском и рекой Волгой вместе с путем по этой реке до Каспийского или Персидского моря или, по крайней мере, управления и протектората над нею с установлением свободы и гарантий торговли, - это было бы величайшим и счастливейшим предложением, которое когда-либо делалось какому-либо королю нашей страны с тех пор, как Колумб предложил Генриху VII открытие Вест-Индии».

  Предпочтительным для короля стал метод мирного заполучения протектората, для чего требовалось урегулировать конфликт с руководителями Земского ополчения, на что Джону Меррику были даны все полномочия. Сведений о том, что Джон Меррик заявил Дмитрию Пожарскому, что короля Англии на русском троне устраивает только кандидатура сына Филарета Романова и никакая другая, разумеется, нет. Однако после того как выступление земского ополчения было отменено, Михаил Романов венчался на царство, а князь Пожарский при совершении этой процедуры держал то ли скипетр, то ли державу, Джон Меррик спокойно отбыл в Англию и доложил королю о завершении «бедствий этой страны» «при нашем посредничестве и вмешательстве». Английский король остался доволен миссией своего посла: «Мы немало тронуты, чувствуя нежное сострадание к бедствиям столь цветущей империи, к которой мы и наши августейшие предшественники всегда испытывали особое расположение».

  Князь Пожарский освобождал Россию от поляков, и неожиданно открылось, что не они являлись истинными врагами — «зачем лаять самому, если есть собака?». Если бы Пожарский вёл своё войско на Москву, чтобы завоевать для себя трон, он, вероятно, решился бы идти до конца. Но Дмитрий Михайлович Пожарский был, прежде всего, патриотом, и он не бросил только что вышедшую из Смуты страну в пучину новых кровавых испытаний, которые, скорее всего, привели бы Россию к окончательной утрате независимости. Князь Пожарский, выбрав меньшее зло, уступил трон, и уже скоро был оклеветан и едва ли не предан остракизму.

  

   Боярин Федор — во иночестве Филарет —

  Роста и полноты был средних.

  Был обходителен.

  Опальчив нравом.

  Владетелен зело.

  Божественное писанье разумел отчасти.

  Но в знании людей был опытен:

  Царями и боярами играше,

  Аки на тавлее.

  И роду своему престол Московский

  Выиграл.

  

  М. Волошин

  

  Дмитрий Михайлович Пожарский в 1612-13 годах не привёл нашу страну к освобождению от английского ига, но всё же он сумел послужить тому, что тесные объятия старой доброй Англии со временем ослабли. После кончины в 1633-ем году Филарета Романова, когда Михаил Фёдорович получил, наконец, возможность царствовать самостоятельно, он приблизил к себе князя Пожарского, и это сближение не замедлило сказаться на политике царя. Он начинает искоренять процветавшие в ту пору административные злоупотребления, всерьёз занимается повышением уровня народного благосостояния. В 1635-ем году по царскому указу из Польши в Москву доставляют тело Василия Шуйского и предают его упокоению в Кремле с великими почестями — оклеветанный и осмеянный русский царь на короткое время занимает надлежащее место в истории. Михаил Фёдорович не отпускает от себя Пожарского, привлекает его к наиболее ответственным дипломатическим переговорам, обсуждает с ним важные государственные вопросы, оставляет на него Москву, когда отлучается из стольного града. Пожарский становится начальником Судного приказа и полковым воеводой. Когда на царя Михаила обрушивается личное горе, именно Дмитрию Михайловичу царь поручает почётное дежурство у гробов своих умерших сыновей. Обливаясь слезами, шёл царь за гробом князя Пожарского — он лишился наставника и старшего друга, которому мог полностью доверять.

  Царь Михаил не смог избавить свою страну от английского засилья, но его преемник на троне Алексей Михайлович через четыре года после смерти отца в 1649-ом году, ухватившись за предлог — «Они своего короля Карлуса до смерти убили» — изгоняет англичан из Московского государства и запрещает им торговать по всей территории страны за исключением «Орхангельского города». Другое дело, что после реставрации монархии в 1660-ом году Англия продолжит оказывать давление на Русь, но вплоть до времён Петра Первого англичане не получат в нашей стране тех безграничных прав и преференций, которыми обладали три десятилетия в период правления Ивана Грозного и первую половину XVII века. В 1650 году Алексей Михайлович выступит с обращением ко всем европейским монархам, известным как «Декларация царя Алексея», в которой открыто обвинит английский парламент в том, что его агенты занимаются тайной разрушительной деятельностью на территориях всех государств.

  

Поль Деларош «Кромвель у тела короля Карла I»

  

   Внешняя политика России в период царствования Алексея Михайловича отличается самостоятельностью и направленностью к выгоде собственного государства.

   Любопытно, что у разных авторов можно встретить различные даты окончательного прекращения деятельности «Московской компании». Это событие то относят к 1649-ому году, то вменяют заслугу ликвидации компании Петру I, то считают, что компания просуществовала в России до конца XIX века. Называются самые разные даты, кроме той, которая соответствует действительности. А дата эта примечательна — 1917-ый год. Не было ни указов, ни декретов, запрещающих деятельность «МК» на территории России. Лондон прекратил деятельность компании по собственной инициативе, вероятно, посчитав, что она полностью выполнила возложенную на неё задачу.

  Князь Пожарский отступил перед англичанами, и страна начала выбираться из Смуты. Его предшественник по державному подходу к власти Борис Годунов не отступил, и сам погиб, и страна была ввергнута в хаос. Причина, по которой Годунова следовало устранить, в начале 1600-х годов состояла не столько в торговых льготах для англичан, сколько в транзитных функциях России и в доступе к богатствам Сибири. Контроль над сухопутно-речными путями на Восток сулил англичанам несметные барыши. Англия желала стать абсолютным монополистом в торговле между Востоком и Западом. С возникновением в 1660-ом году Голландской, а двумя годами позже — Английской Ост-Индских компаний образовалась новая геополитическая картина мира, в которой двум сильнейшим морским державам предстояло биться за доступ к мировым ресурсам.

  Нужно напомнить, что Ричард Ченслор, в 1553 году на нашу беду «открывший» Россию для Англии, сделал это открытие, направляясь на поиски Северного морского пути в Индию и Китай в противовес контролировавшимся Испанией и Португалией морским путям, которые проходили, огибая Африку. В 1553-ем году английский поход в Индию не задался, но разграбления «открытой» России Англии хватило больше чем на четверть века, тем более что первоочередной задачей англичане тогда ставили создание мощного военного флота для победы над Испанией — тогдашней владычицей морей. Но вот, победа над испанской Непобедимой армадой была одержана, Англия отдохнула после схватки и снова собрала все силы для продвижения в направлении Индии. Война с Испанией резко сократила английскую внешнюю торговлю, Россия вышла из-под фактического английского протектората, и с конца 90-х годов Англия столкнулись с ощутимым падением прибыли. Это обстоятельство настоятельно требовало от английской короны перехода от тактики скрытой колонизации к прямым военным захватам, и к началу XVII века Англия уже чувствовала себя к ним готовой.

  В 1602-ом году Английская Ост-Индская компания получила королевскую хартию на монопольную торговлю с Индией, и Россия плюс к экономической экспансии всё сильней стала интересовать англичан, как территория, чья развитая речная система могла их довести до старых караванных путей в эту сказочно богатую страну. Идея использовать Россию как стартовую площадку для прохода в Индокитай возникла с момента основания «Московской компании» в 1555-ом году. Уже в 1556 году экспедиция члена «Московской компании» Стефана Борро собиралась дойти морем до устья Оби, которая, по понятиям тогдашних географов, вытекала из китайского озера. Борро не удалось одолеть «Студёного моря», но в 1568 году «Московская компания» снаряжает новую экспедицию. Попытки англичан пройти в Индокитай Северно-морским путём будут продолжать до конца правления Грозного, благо что русский царь предоставил английским друзьям полный карт-бланш на передвижения по территории своего государства. Речной путь на Восток осваивался англичанами не менее интенсивно. «Московская компания», получив от Ивана Грозного право транзитной торговли по волжскому пути с восточными странами, начиная с 1557 года снаряжала экспедиции, сумевшие добраться до Бухары и Персии. Разумеется, Англия была крайне заинтересована в торговле с восточными странами «вне угроз со стороны турок, без ведома Италии и Испании и без каких-либо разрешений от короля Португалии», тем более, что русский царь за предоставление «Московской компании» пути на Восток, добытого русскими людьми и щедро политого русской кровью, ничего не требовал. Мало того, Иван Грозный позволил «Московской компании» опираться на авторитет России как давнишнего и надёжного торгового партнёра Востока, предоставляя англичанам грамоты «от русского царя... к различным царям и государствам».

   Однако Лондону было не достаточно Персии и Бухары — они знали о «хождении за три моря» Афанасия Никитина, и знали, что водно-сухопутный путь из России в Индию существует. Одновременно с поисками прохода в Индокитай англичане разведывали пути в Сибирь, но об этом направлении их деятельности в России будет рассказано ниже. А пока — Индия.

  Афанасий Никитин, которого у нас принято скромно обозначать тверским купцом, стал первым европейцем, побывавшим в Индии (на тридцать лет опередив Васко да Гама) и замечательно её описавшим. Афанасий Никитин вовсе не был одиночкой-романтиком, которого тянуло за туманы, как у нас его принято представлять. Его экспедиция, вернее совместная экспедиция Великого Князя Ивана III и фактического правителя Тверского княжества при малолетнем князе Михаиле «сильнейшего и крепчайшего воеводы» Бориса Захаровича Бороздина, носила совершенно определённую цель. Руководили экспедицией двух дружественных княжеств Афанасий Никитин, представляющий Тверь, и москвич Василий Папин. Задачей экспедиции являлась закупка неких кристаллов, называемых русскими «белЫм товаром». «Белой товар» добывался в пещерах Индии и на рынках Константинополя ценился чуть ли не на вес золота. Речь идёт о калийной селитре, необходимой для производства пороха, и которой после завоевания турками Константинополя остро не хватало в Европе (собственных месторождений селитры европейцы тогда ещё не открыли), поэтому цены на порох резко подскочили. Вот и направили Василий III и тверской воевода Бороздин своих людей «за три моря» в поисках дешёвого индийского сырья для производства пороха. Неизвестно, выполнила ли экспедиция это задание, но путь в Индию был проложен. По Волге корабли Никитина и Папина дошли до Астрахани, а дальше путешественники добирались через персидские владения.

  

Московский и всея Руси великий князь Иван III

  

  Ни при Великом Князе Иване III, чьи заслуги перед Русским государством трудно переоценить, ни при его сыне и продолжателе Василии III успех индийского похода закреплён не был из-за препятствий, создаваемых волжскими татарскими ханствами. Завоевание Казани и Астрахани в середине XVI века открыло московским купцам старый среднеазиатский торговый путь, который они активно использовали для торговли с восточными странами. Дорога на Индию была свободна, но открывшейся блестящей перспективе «английский царь» Иван Грозный предпочёл ненужную России Ливонскую войну. Пока русские увязали в ливонских болотах, «Московская компания», не теряя времени, разведывала пути в Индию, но дальше Персии её люди пройти не сумели. Англичане не ослабляли усилий, они уже готовили большую экспедицию для похода в Индию с использованием волжско-каспийского пути, но тут времена сменились, к власти пришёл Борис Годунов и перекрыл им кислород: «... невозможно Царю пускать иноземцев для отыскания других государств». Елизавета гневалась, направляла правителю Московского государства грозные ультиматумы, но Борис Годунов был не лыком шит. Он стал первым русским царём, который обзавёлся собственной резидентурой при английском королевском дворе. Посол Григорий Микулин должен был по заданию Москвы вызнать, «как ныне Елизавета с турским цесарем помогает ли людьми и казною...с которыми государи хочет миру и с которыми воевати... о всем проведывать тайно». Выяснилось, что в нарушение существовавших договорённостей Англия поддерживала Турцию, которая к тому времени становилась главной угрозой для России. Годунов в свою очередь обрушил обвинения на английскую королеву, и та была вынуждена перейти от наступления к обороне.

  После смерти Елизаветы на английский трон пришёл Иаков I (сын Марии Стюарт), который в октябре 1604-ого года направил своего посла Томаса Смита к русскому царю Борису. Посольство Иакова было обставлено по высшему разряду. Томас Смит, «представив Борису в дар великолепную карету и несколько сосудов серебряных», заявил, что «Король Английский и Шотландский, сильный воинством, морским и сухопутным, еще сильнейший любовию народною, только одного Московского Венценосца просит о дружбе: ибо все иные Государи Европейские сами ищут в Иакове». После такой красивой преамбулы речь, разумеется, пошла о торговых льготах для «Московской компании», а потом и о главном: о предоставлении англичанам свободного прохода в восточные страны, в том числе в Индию, по водным русским путям. Царь Борис заверил Томаса Смита в его неизменном расположении к англичанам, и что только ради их безопасности не может пропустить их по Волжскому пути, так как «Аббас приступает к Дербенту, Баке и Шамахе» и на Востоке назревает жестокая война.

   Как же должен был быть взбешён посланец Иакова, когда от своих резидентов узнал, что Борис Годунов уже второй год ведёт переговоры с представителями Ганзейского союза о совместном походе в Индию русским речным путём! Мудрый царь Борис, так же как и члены дома Габсбургов, понимал, что если Англия прорвётся в Индию, её влияние возрастёт неизмеримо, и она станет представлять собой реальную опасность для европейских стран и России. И он искал союзников, с которыми Россию связывали не только общие враги, но и общие цели. Годунов предпринял первую попытку сколачивания антианглийского блока, он стал первым, кто попытался опередить Англию в её движении в Индию, и прежде всего за это он поплатился жизнью. Убрали Годунова руками людей романовского клана, и об этом мной было написано в предыдущих частях, но убили не только человека Бориса Годунова и всех членов его семьи, убили память о великом государственном деятеле России, представив его в истории как жалкого цареубийцу, ненавидимом всем народом.

  

  И с той поры державный Годунов,

   Перенося гоненье рока,

  Творил добро, был подданным покров

   И враг лишь одного порока.

  Скончался он — и тихо приняла

   Земля несчастного в объятья -

  И загремели за его дела

   Благословенья и — проклятья!

  

   К.Ф. Рылеев

  

  Вторую попытку создания антианглийской коалиции, на этот раз с наполеоновской Францией, предпринял Павел I. Зажечь Бонапарта идей совместного похода в Индию российскому императору не удалось, и он решил выбивать англичан из Индии собственными силами. Двадцатидвухтысячная армия под руководством казачьего атамана Матвея Платова уже собралась в Оренбурге и ждала приказа о выступлении, но дождалась она вести о смерти императора. Этот индийский поход не состоялся по той же причине, что и русско-ганзейская кампания, подготовленная Борисом Годуновым — Павел I был злодейски убит заговорщиками, за которыми стоял английский посол-резидент Чарльс Уитворт. «Лопухин, сестра которого была замужем за сыном Ольги Александровны Жеребцовой, утвердительно говорил, что Жеребцова (любовница высланного Павлом I английского посла Уинтворта), получила из Англии уже после кончины Павла 2 миллиона рублей для раздачи заговорщикам, но присвоила их себе. Спрашивается, какие же суммы были переданы в Россию раньше? Питт, стоявший тогда во главе английского министерства, никогда не отказывал в субсидиях, на выгодные для Англии цели на континенте, а Наполеон, имевший бесспорно хорошие сведения, успех заговора на жизнь Императора Павла прямо объяснял действием английского золота». (Е.С.Шумигорский). Нужно добавить, что О.А.Жеребцова, о которой тут шла речь, являлась родной сестрой братьев Зубовых — непосредственных исполнителей убийства императора. Мнения об английском следе в убийстве Павла придерживаются и другие серьёзные историки, в частности, академик А.Е.Гарде. На следующий же день после убийства был снят запрет на английскую торговлю в Российской империи, наложенный Павлом, и отменён Индийский поход.

  

С.С. Щукин. Портрет Павла I

  

  Что стало с исторической памятью об этом, по известному выражению Леона де ля Бриера, «оклеветанном русском», нам хорошо известно. Индийский поход Павла I привычно преподносится как нелепая затея коронованного безумца, но, например, выдающийся полководец генерал Скобелев считал эту неосуществлённую попытку императора совершенно реалистичным, разумным и весьма своевременным для России шагом.