В последней четверти XIX века в России, в самом её сердце — в Москве — произошло событие, до сих пор не то чтобы даже недостаточно оценённое, а старательно замалчиваемое и извращаемое. Несмотря на политику культурного геноцида, осуществляемую при Петре «великом» и столь же «великой» Екатериной, Русский мир сумел соединить связь времён и восстановиться в своём культурно-историческом пространстве. (По давно уже принятому определению, те меры, что практиковались при этих двух «великих» правителях, как то: нарушение передачи между поколениями культурных ценностей нации, уничтожение памятников культуры и письменности, разрушение традиционных ремёсел, искоренение обычаев, уничижительное отношение к культурным достижениям народа, искажение его истории — считаются культурным геноцидом).

  Возрождение русской культуры в XIX веке спустя двести лет после «западного нашествия», произошедшего при Петре, привело к прорыву в искусстве — в музыке, живописи и архитектуре, — вполне сопоставимому в национальном масштабе с тем, что в целом европейской культуре дало Возрождение, наступившее в Италии XV века после «западного разгрома» Древнего Рима. С подачи Пушкина Русский мир сумел-таки пробиться к допетровским временам, к своим славяно-греко-латинским корням, сделав по пути несколько открытий, которые должны были бы ошеломить не только Россию, но и Западный мир. Должны были бы, если бы этот самый Западный мир захотел узреть открывшуюся истину. Обнаружилось, что Византия вовсе не была «захолустной восточной деспотией», и даже не являлась тупой хранительницей античных артефактов, приоткрылось, что, прежде всего, её развивающаяся культура и привела к грандиозному явлению, начавшемуся во Флоренции при Козимо Медичи, и полностью оформившемуся при его внуке Лоренцо Великолепном. Стало проясняться, что феномен, привычно называемый итальянским Возрождением, являлся греко-византийско-итальянским Возрождением, и что между Россией и Западом нет непреодолимых противоречий, так как их культуры произрастают из общих источников — это античный греко-римский мир и охаянная Западом Византия.

   Но не для того наши западные «друзья» петровским топором обрубали российские культурно-исторические корни, чтобы потом вот так взять и принять нас равными себе. Не для того при Петре и Екатерине по всей стране массово уничтожались летописи и культурные артефакты, не для того «птенцами гнезда петрова» придумывался и, несмотря на очевидную нелепость, успешно внедрялся чёрный миф, гласящий, что до «призвания» варягов (якобы норманнов) Русь не только не обладала зачатками государственности, но даже не знала навыков торговли. Не для того в головы русских образованных людей методично вбивалась мысль об их ущербности, не для того поддерживалось противопоставление якобы целиком заимствованной русской культуры и грандиозной по силе и по уходящим в античность корням культуры европейской. При таком сопоставлении поиски Россией собственных путей представлялись обречёнными на провал.

  В XIX веке, когда мир уже имел однополярную конфигурацию во главе с Британской империей, русские должны были усвоить не только на сознательном, но и на глубоком подсознательном уровне, что они принадлежат к низшей расе и должны быть безмерно благодарны европейцам, что те признают полноценными людьми хотя бы отдельных её представителей. Такова уж была природа англосаксонского колониализма — народам, назначенным на роль британской кормовой базы, выпадала карта прослыть неполноценными, нуждающимися в «порядке, навязанном сверху» и даже конкретнее: им «необходима власть англосаксов».

  Наряду с русскими, кельты, эти коренные жители Британских островов, и произошедшие от них ирландцы должны были навсегда запомнить о себе, что они «человекоподобные шимпанзе» (известный английский писатель XIX века Чарлз Кингсли) и, соответственно, «тупые ирландские свиньи». Сопоставление с кельтами — в данном случае не прихоть авторши, в XIX веке это сопоставление произвели представители британского политического истеблишмента, утверждая, что «кельтская и русская нации... стоят на низшей ступени человечества». Нам вкупе с кельтами и ирландцами нашлось место хотя бы на низшей ступени выстроенной англосаксами иерархической лестницы наций, а великим народам Китая и Индии и того не досталось, те вовсе не попали в категорию людей.

  Обо всём по порядку, сначала о коренных жителях Британских островов, в V-VI веке подвергшихся первому в истории геноциду европейцев со стороны европейцев. К моменту англосаксонского завоевания там существовала развитая цивилизация, на базе древней местной культуры сформировавшаяся в те времена, когда Британия входила в состав Римской империи. К V-VI веку ирландцы уже приняли христианство и имели своё письмо на латинской основе, о чём с VII века сохранились письменные свидетельства. (До принятия христианства ирландцы пользовались так называемым огамическим письмом — это что-то близкое к древнеславянским чертам и резам.) Вот это достижение ирландцев — первую в Западной Европе буквенную письменность — англосаксы не стесняются приписывать себе, хотя известно, что окультуривание этих варваров со стороны ирландских монахов происходило крайне медленно, буквенная письменность англосаксов появились лишь в XI веке, и она была заимствована у ирландцев. Впрочем, присвоение чужих культурных достижений и научных открытий издавна является неотъемлемой частью хвалёных англосаксонских традиций.

  К моменту нашествия англов и саксов Ирландия оставалась последним очагом Римской цивилизации в разгромленной варварами Западной Европе. В монастырях монахи-кельты, знающие латинский и греческий языки, изучали и переписывали античные источники; сохранились их рукописные книги, удивляющие современных специалистов своим великолепием. Именно ирландские монахи стали хранителями западноевропейской культуры, они же первыми распространяли её на континент. Древнейшие монастыри Западной Европы, являвшиеся в те времена единственно возможными центрами культуры и письменности, были основаны ирландскими монахами-миссионерами. А варвары-англосаксы, пребывавшие ко времени завоевания Британии на стадии родоплеменных отношений, эти язычники с действующим институтом кровной мести, всё ещё культивировавшие человеческие жертвоприношения, не обладавшие даже зачатками культуры, поэтому за ненадобностью безжалостно разрушавшие развитые британские города и дороги (сами они селились в хижинах вдоль рек), грабили и уничтожали монастыри, сжигали книги и убивали монахов, а также жестоко истребляли кельтское население. Кельты бежали в горы и леса, их ловили, убивали или обращали в рабство. Часть кельтов спаслась от ярости англосаксов бегством в Ирландию и на континент (нынешняя Бретань).

   Эпос о короле Артуре, рыцарях Круглого стола во главе с Ланселотом и волшебнике Мерлине сохранил для нас страницы кельтского сопротивления. Но для того чтобы победить германского дракона, нужно было сравняться с ним по коварству и свирепости, то есть, стать драконом, и кельтские воины, сохранившие человеческий облик, проиграли.

  

Бёрн-Джонс. «Король Артур, спящий вечным сном на Авалоне» 1898г.

  

  (Я не случайно использовала здесь работу английского художника-прерафаэлита Эдварда Бёрн-Джонса. О прерафаэлитах, об их неожиданной помощи в поисках русскими художниками путей к византийским истокам, я буду говорить чуть позже — когда, наконец, доберусь до благодатной темы расцвета национальной культуры в России последней четверти XIX века.)

  

  Ирландские монахи пошли другим путём — решили цивилизовать англосаксов, исходя из соображения, что по мере возрастания культуры первобытная жестокость всегда отступает. Однако из любого правила встречаются исключения, и англосаксы, напитавшись чужой культурой, не только не утратили агрессивности, но и стали пестовать идею своей исключительности, предоставляющей им естественное право на мировое господство.

  

Какое счастье — родиться англичанином в мире, где миллионы родились не англичанами.

  Сесил Родс (английский политический деятель XIX века, организатор колониальной экспансии в Южной Африке)

  

  На протяжении последующих веков упорно сопротивлявшихся кельтов истребляли, в том числе и при помощи искусственно организованного голода, порабощали военными, экономическими, политическими мерами, затем нещадно эксплуатировали и приводили к утрате национальной самоидентификации, к тому, чтобы они перешли на язык поработителей и отказались от собственных культурных традиций. И все эти усилия тратились вовсе не для того, чтобы ирландцы в итоге стали органической частью целостного народа Англии. В XIX веке, ещё не знавшем моды на политкорректность, с высоких лондонских трибун неоднократно заявлялось, что «дикие ирландцы», понимающие только силу (эта фразеология была уже испытана на русских аборигенах во времена Петра), нуждаются в управлении превосходящей их по интеллекту англосаксонской расы (придуманной в XIX веке английскими «учёными»).

  Эту точку зрения поддерживали видные английские интеллектуалы, например, оксфордский профессор истории Джеймс Фрауд утверждал, что для Ирландии годится только «успешный вооруженный деспотизм». Историк лорд Актон писал в 1862 году: «Кельты не принадлежат к прогрессивным, инициативным расам, они были скорее сырьем, а не двигателем истории, они или застойные, или регрессивные.... Они — отрицательное явление в мире... Китайцы — люди в таком духе... также индийцы ... также славяне. Кельты наших островов... ожидали иноземного влияния, чтобы достичь сокровищ, которые в их собственных руках было бы бесполезным». Можно долго длить ряд цитат из высказываний «учёных», в которых утверждалось, что кельты — это «наполовину люди, наполовину обезьяны». Уже упомянутый британский писатель Чарлз Кингсли в 1860 году начал линию по приведению ирландцев к расе «ниггеров»: «Вид белокожих шимпанзе ужасен, будь у них черная кожа, было бы легче...». Вслед за ним «ученый» Джон Биддоу заявил, что предками ирландцев были негры, а известный английский «мыслитель» Томас Карлейль всерьёз предлагал выкрасить два миллиона ирландских «ниггеров» в черный цвет и продать их в Бразилию под видом настоящих негров.

  Дискриминации не мешал тот факт, что многие деятели культуры, составившие славу Британии, были по происхождению ирландцами; в их числе писатели Джонатан Свифт, Ричард Шеридан, Оскар Уайльд, Марк Твен, Джеймс Джойс. К приходу диких англосаксонских племён кельты имели развитую устную литературу, носителями которой являлись барды и друиды. Древнейшие записанные поэтические и прозаические произведения кельтов относятся к VII-VIII векам. Напомню, что самые ранние письменные источники на древнеанглийском языке датированы XI веком, к тому же они не имеют отношения к литературе. Таким образом, можно утверждать, что английская литература выросла на основе ирландской, и чтобы это не стало очевидным, англосаксы долгие века не ленились с остервенением уничтожать ирландские литературные памятники.

  До сороковых годов XIX века англосаксы оттачивали свой нацизм большей частью на кельтских народностях и на русских. А в отношении других порабощаемых ими стран, несмотря на проводимые зверства, в том числе массовые убийства, организацию голода, уносящего миллионы жизней, неприкрытый грабёж и беспощадную эксплуатацию, англосаксы имели наглость сообщать миру, что они несут мир, благосостояние и просвещение отсталым народам. Подобное лицемерие не могло покрыть преступлений африканской работорговли, но, по убеждению англосаксов, в отношении «ниггеров» человеческие нравственные нормы не действовали. Однако под давлением общественного мнения (справедливости ради нужно сказать, что, прежде всего, это движения против рабства внутри самой Англии), работорговля была осуждена и официально запрещена, так что убытки от потери работорговли требовалось срочно компенсировать. С другой стороны, если бы английское общественное мнение всерьёз обратилось к колонизаторской политике своего государства, события могли принять совсем уж нежелательный оборот. Вот и против «опиумной войны» в Китае уже поднимались голоса, так, например, крупный государственный деятель, реформатор образовательной системы Томас Арнольдс в 1840 году заявил: «Я действительно не припоминаю в истории такой войны, вызванной сочетанием подлости и несправедливости. Как по мне, то в обыкновенных захватнических войнах гораздо меньше зла, чем в той, которая призвана поддержать контрабанду, заключающуюся в ввозе деморализующих наркотиков, которые в свою очередь правительство Китая старается держать подальше и которые мы хотим ввезти им насильственно; и в этом споре мы готовы жечь и убивать в гордости нашего предполагаемого превосходства».

  

   Шествие Британской империи к мировому господству нуждалось в срочной подкреплении идеологической доктриной, и возникает английская расовая теория. Сначала к африканскими и ирладским «ниггерам» добавились индийские и китайские «ниггеры», потом появились славянские «ниггеры», немножко «ниггерами» стала даже специально выделенная английскими «учёными» «средиземноморская раса» европейцев. Русские «ниггеры» по шкале человеческой деградации стояли выше индийцев и китайцев, но ниже «средиземноморских ниггеров» — как раз вровень с ирландцами, представлявшими, как мы уже знаем, отрицательное явление в этом мире. «Кельтская и русская нации... презирающие... труд и порядок» по предложению Роберта Нокса были исключены из группы европейских рас. Один из главных идеологов Третьего рейха Кригер, в XX веке возблагодарит предтеч нацистской Германии за создание ими расовой теории: «Вера в божественное предопределение свойств расы является чем-то абсолютно естественным; то, что человек ощущает внутри себя как голос крови, переживается как призыв Бога, обращенный к нему. Именно из этого закона Жизни и Расы исходили все англичане, завоевавшие новые земли для своей империи». И в другом месте: «...англичане принадлежат к тевтонской нордической расе, и уже по одной этой причине им предопределено быть гордыми... и высокомерными».

  

Расовые предубеждения, порожденные английским протестантством... к несчастью, стали определяющим фактором в становлении расовых отношений во всем западном мире.

  А.Д.Тойнби (британский историк, философ истории, культуролог и социолог XX века

  

  Интересно, что первая английская кампания по унижению в Европе русских и кельтов началась одновременно, в период правления Елизаветы, то есть, когда происходила самая жестокая за предшествующие столетия агрессия, направленная на порабощение Ирландии, сопровождавшаяся насильственной заменой ирландского языка на английский и массовым уничтожением памятников ирландской письменности. В это же самое время по Руси при Иване Грозном прокатилась первая волна английского засилья. Так что клеветническую кампанию правительства Елизаветы нельзя рассматривать иначе как информационное сопровождение колониальной политики. Историографии, написанные «настоящими англичанами» (норманнами) Эдмундом Кэмпом и Ричардом Стэнихерстом, изображают ирландцев диким и отсталым народом; диким и отсталым народом будут представлены русские в историографии «настоящих норманнов» Миллера и Байера, призванных Петром. Не важно, какими именно оскорбительными характеристиками наделяли ирландцев и русских, в данном случае имеет значение то, что два этих народа подозрительно часто и подозрительно долго упоминались в связке.

  

  Ирландцы — те же дикари, что россы.

  Войска, огонь, железо, кровь — ответ на все вопросы.

  

  Поэт эпохи правления Елизаветы I

  

  Возможно, генетически закреплённая ненависть англосаксов к непокорным ирландцам распространилась на русских потому, что по сохранившимся с древних времён сведениям (достоверность которых позже подтверждалась) русские и ирландцы имеют общих предков. По этой версии, кельты, появившиеся на Британских островах в 7-5 вв. до н. э., пришли с юга современной России, когда там жили племена скифов-сколотов. Сторонниками того, что скифы были прямыми предками русов, а значит и современного русского народа, являлись М.В.Ломоносов, В.Н.Татищев, а также многие учёные XIX-XX вв. Авторша не рискнёт углубляться в такую дремучую древность, заметит только, что крупнейший специалист по Древней Руси академик Б.А.Рыбаков писал о «генетической связи» позднескифской культуры и раннерусской зарубинской культуры, существовавшей в Верхнем и Среднем Поднепровье с III в. до н. э. до II в. н. э..

  Кельты были высокими, голубоглазыми людьми со светлыми или рыжими волосами, точно такими же описывают скифов-сколотов, относящихся к ариям. Много общего в древнеславянских и кельтских календарях: они велись по солнечно-лунному циклу и имели по четыре главных праздника с «гуляющими» датами, отсчитываемых от дней солнцестояния. Утверждают, что скифские жрецы, мудрость которых удивляла ещё древних греков и была высоко оценена Геродотом, имели воззрения близкие к тому, что исповедовали кельтские друиды. Много общего имеют друиды и с системой верований русских волхвов: культ деревьев с дубом во главе (на Руси дуб считался деревом Перуна), священные рощи, где нельзя было рубить деревьев, выделение омелы как особого лечебного растения. У кельтов, так же как и у древних славян, роль женщины в жизни общества была высока, что является отличительной чертой этих жизненных укладов. Но не исключено, что тут есть натяжки, и общего между кельтами и скифами не больше, чем в культурах всех арийских народностей, тогда как близость скифской и древнерусской культур зафиксирована в памятниках материальной культуры, и нагляднее всего — в ювелирном искусстве. Технические приёмы скифских ювелиров I тыс. до н.э. и мастеров зарубинской культуры руссов, как отмечают специалисты, очень схожи. Приблизительно с VI века русское ювелирное искусство обогащается византийскими влияниями, что зафиксировано, в частности, в появлении техники перепончатой эмали, этого одного из сложнейших приёмов художников-ювелиров.

  

Золото скифов

  

  О высокой развитости цивилизации скифов, объединённой государственностью, общими законами и традициями, знавшей разделение труда, внешнюю и внутреннюю торговлю, современному человеку убедительнее всего скажет потрясающий воображение уровень скифского искусства.

  По своей структуре государственность скифов очень близка к той, которая существовала на Руси в VII-IX веках. Влияние скифов прослеживаются даже в Швеции, и вряд ли они не сталкивались с воинственными кочевыми племенами англов и саксов, находившимися на значительно более низкой стадии развития, и вряд ли эти столкновения были взаимно приятными. Не исключено, что тут мы имеем дело с уходящим в глубокую древность цивилизационным конфликтом, разобраться в котором без специальных познаний не представляется возможным. А во второй половине XIX века, когда англосаксы вплотную приблизились к мировому господству, Россия была виновата уж в том, что она, мало того, что существует, так ещё и обладает несметными богатствами своей земли — «Всё, что мы хотим от России, это чтобы её не было».

  

  О, светло светлая и украсно украшена

  Земля Русская!

  И многими красотами удивлена еси:

  Водами и кладезьми,

  Озёрами частыми,

  Горами крутыми,

  И богатырьми славными.

  Всего еси исполнена земля Русская,

  О правоверная вера христианская!

  О, светло светлая и украсно украшена

  Земля Русская!

  

   «Слово о погибели русской земли». XIII век.

  

   Связан ли британский расизм в отношении русских с древней историей, или же нет, но начиная с середины XIX века он принимает всё более и более оголтелый характер. В результате активной информационной войны, проводимой в этот период англичанами против России, положение принимает такой характер, что русофобия становится, по выражению доктора исторических наук Валентина Фалина, «осью, вокруг которой вращались отношения между Россией и западным миром большую часть XIX века». А. Фурсов характеризует такую системную русофобию как «психоисторическое оружие», загоняющее русских в заведомо проигрышное состояние психологической защиты.

  

   Россия, хоть распинайся за цивилизацию и всеобщий мир, — она ничего другого не получит в ответ, кроме merde.

  

  Из письма П.Анненкова И.С.Тургеневу. 1876 г.

  

  Правда заключается в том, что расовая теория возникла в викторианской Англии не только с целью унавоживания чувства превосходства англичан, она, прежде всего, обслуживала колониальную политику империи. Томас Карлейль в работе с любопытным названием «Вопрос о черномазых» утверждал, что Всевышний предназначил «ниггерам» участь «рабов тех, кто родился их господами... чтобы благодетельный бич принуждал их трудиться». А «ниггерами», как мы уже поняли, в той или иной степени являлся весь мир, кроме представителей англосаксонской «нордической расы». С «ниггерами» поступать как с полноценными людьми было признано нецелесообразным, в 1850 году эдинбургский профессор анатомии Роберт Нокс, исходя из антропометрических измерений, «научно доказывал», что «источник всех бед Ирландии кроется в расе, кельтской расе Ирландии». Он призывал правительство «силой изгнать эту расу с земель... они должны уйти. Этого требует безопасность Англии... человеческие качества зависят исключительно от расовой природы». И этот нацистский бред не только не встречал отпора, но принимался весьма благожелательно на самых высоких государственных уровнях. Середина XIX века ознаменовалась переходом от лицемерного «колониального гуманизма» Англии к неприкрытому цинизму и оголтелому расизму. «Утверждая превосходство... белой расы над черными туземцами... нельзя пользоваться привычными нравственными нормами... ведь дикари не понимают доброго отношения» — такую цитату из английской прессы той поры приводит Мануэль Саркисянц в книге «Английские корни немецкого фашизма».

  Ирландцы, так же как и другие кельтские народности Британских островов, стали первыми в череде наций, в ходе порабощения которых англосаксы оттачивали британский фашизм. Я не усматриваю натяжки в утверждении, поддерживаемом многими сегодняшними исследователями, что государственной идеологией Британской империи XIX века являлся фашизм. Если какое-либо государство, основываясь на этническом принципе, заявляет о своём превосходстве, которое якобы предоставляет его гражданам исключительные права, не признаваемые ни за какими другими этническими группами, если для реализации своих исключительных прав это государство методично разрабатывает соответствующий инструментарий (информационно-интеллектуальный, торгово-экономический, финансовый, политический, военный), если какое-либо государство на протяжении многих веков реализует свои претензии на право угнетать, эксплуатировать, обращать в рабство, истреблять целые народы, представляющиеся этому государству неполноценными — это не потенциальный фашизм, это фашизм в действии.

  

Европейцы могут надеяться на процветание, поскольку... черные скоро исчезнут... Если отстреливать туземцев так же, как в некоторых странах отстреливают ворон, то численность туземного населения со временем должна сильно сократиться»

  

Роберт Нокс

  

   «Исследуя» коренных жителей порабощённых ими стран, английские «учёные» констатировали, что все они имеют более или менее выраженные отклонения от принятого ими за эталон англосакса, а стало быть, все они являются в той или иной степени неполноценными, и в зависимости от этой степени подлежат полному или частичному истреблению. Так, жители Тасмании были полностью зверски истреблены. Вот, как это описывает очевидец Алан Мурхэд: «Солдаты сорокового полка загоняли туземцев меж двух каменных глыб, расстреливали всех мужчин, а потом вытаскивали женщин и детей из скальных расселин, чтобы вышибить им мозги».

   Давно уже стало общепризнанным утверждение немецкого расолога XX века Людвига Фердинанда Клаусса, что каждая раса имеет высшую ценность в себе самой и оцениваться может лишь по собственным критериям, однако преступления английских нацистов XIX века в отличие от деяний их последователей в Третьем рейхе до сих пор не получили международной оценки.

  

Последние коренные жители Тасмании

  

   Жители Индии подлежали частичному истреблению — массовыми убийствами, когда деревни уничтожались вместе с жителями и искусственно организованным голодом, но это «частично» в реальности означало многие миллионы человеческих жизней. Думающие и совестливые британцы, и таких было немало, в XIX веке стыдились преступлений соотечественников в Индии и выражали возмущённое недоумение отношением к представителям древнейшей индийской культуры со стороны не только политиков и непосредственных участников варварской колонизации, но и простых английских обывателей. «Полуобезьяна-получеловек» — это не самое резкое, скорее, среднеарифметическое определение, даваемое англосаксами XIX века жителю Индии. А ведь речь о, возможно, самой древней культуре в истории человечества, оказавшей огромное, если не определяющее влияние на становление мировой цивилизации в целом.

   В официальной науке до сих пор считается, что индийская культура насчитывает около пяти тысячелетий, хотя уже доказано, что в долине Инда в VI, а, возможно, и в VII тысячелетии до н.э. существовало высокоразвитое земледелие с выращиванием пшеницы, ячменя, проса, разнообразных овощей, а также хлопка. Там же в этот период уже были приручены домашние животные, разводилась домашняя птица. Западноевропейская наука долго не хотела признавать за культурой долины Инда индийского происхождения, выгоднее было считать её привнесённой неизвестно откуда. Возможно, со временем и здесь удалось бы отыскать норманнский след, или хотя бы доказать, что цивилизация долины Инда III-II тысячелетия до н.э. вообще-то погибла безвозвратно, и не имеет отношения к сегодняшним жителям Индии. Однако вовремя проведённые добросовестными учёными лингвистические и исторические исследования доказали как самостоятельность культуры долины Инда, так и тот факт, что культура Индии Нового времени является прямым её продолжением.

  Во II тысячелетии до н.э., когда германские племена ещё носились с дубинами по лесам и долам, Индия обладала высокоразвитой письменностью (санскрит, ставший базой для всех индоевропейских языков) и технологией выплавки железа. Интересно, что в Европе выплавкой и закаливанием железа первыми овладели кельты, так презираемые англичанами за «тупость». Искусные кельтские кузнецы уже в конце I тысячелетия до н.э. изготовляли оружие не только прекрасных боевых качеств, высоко ценимых римлянами, но и украшали его художественно выполненной чеканкой. Во II тысячелетии до н. э., когда навыки гигиены европейцев были такими, что их страшно вообразить (особенно, если учесть гигиенические условия Лувра и других дворцов Европы намного более поздних веков), в Мохенджо-Даро (городе цивилизации долины Инда) функционировали туалеты со спуском воды и самые совершенные в древнем мире системы водопровода и канализации.

  В 100 году до н.э. в Индии (задолго до арабов) изобрели десятичную систему исчислений, то есть сделали величайшее открытие, без которого было бы невозможно развитие «царицы наук» математики. Цифры, которыми пользуется современный мир и несправедливо называемые арабскими — тоже изобретение индийцев, и оно тоже является основополагающим для становления математики. Если геометрия является достижением Древней Греции, то алгебра и тригонометрия берут начало в Индии. В V веке, когда англосаксы громили кельтские города и в страхе перед учёностью ирландских монахов уничтожали все подворачивающиеся под их варварскую руку письменные памятники, индийский математик и астроном Арьябхата извлекал квадратные и кубические корни, решал сложные алгебраические задачи, обосновывал принцип числа ноль. Он же открыл вращение Земли вокруг своей оси, правильно объяснил смену дня и ночи, научно обосновал причины лунных и солнечных затмений, весьма точно вычислил размеры Земли и Луны. В стихотворной работе «Арьябхатия» он писал, что Земля и другие планеты Солнечной системы вращаются вокруг Солнца, мало того, за тысячу с лишним лет до рождения Кеплера Арьябхата указывал, что они движутся по эллиптически орбитам.

  

Буддийский храм Махабодхи в Бодх-Гая. Приблизительно V век н.э.

  

   Самым большим числом, используемым древними греками и римлянами, было 10 в 6-ой степени, а в Индии оно равнялось 10 в 53-ей степени. В 5 веке н. э. индийский астроном Брашарачария с точностью до девятого знака после запятой рассчитал время, за которое Земля делает оборот вокруг Солнца. Открытия такого уровня заведомо предполагают мощный научный контекст, и нет никаких оснований сомневаться в исключительной роли, которую сыграла Индия в развитии мировой науки, тем более что первый университет в мире появился именно в Индии, и произошло это ещё за 700 лет до нашей эры. Тысячи студентов из разных стран античного мира долгие века изучали там науки более чем по 60 предметам.

   В первые века новой эры, когда европейцы «лечили» все болезни изгнанием злых духов, в Индии уже существовала развитая медицина (самая ранняя школа медицины, известная человечеству) с применением диеты, знаний гигиены, с использованием растительных, минеральных средств и лекарств, полученных химическим путём. Древнеиндийская медицина владела детальными познаниями в анатомии и физиологии, сложные операции осуществлялись с использованием анестезии.

  В VI веке (а по некоторым данным, значительно раньше) «тупыми индийцами» была изобретена самая интеллектуальная игра, известная людям — шахматы. И то, что многолетним чемпионом мира по шахматам до последнего времени являлся индийский гроссмейстер Вишванатан Ананд, доказывает (хотя тут ничего не нужно доказывать), что индийский народ, некогда, возможно, и создавший великую цивилизацию, вовсе не деградировал до положения полулюдей, как нам это долго пытались впаривать англосаксонские «учёные». О высоком развитии современной индийской науки и о том, что все научные центра мира охотно приглашают к себе индийских учёных, не знает только ленивый. Заокеанская сверхдержава и главная скупщица мозгов своими сегодняшними успехами в научных областях во многом обязана Индии:12% ученых США составляют выходцы из этой страны, в области компьютерных технологий их более трети, многие специалисты НАСА — индийцы.

  

Как могут захватчики, зная свою посредственность, утверждать свои привилегии? Только одним путем: лишить колонизированный народ возможности гордиться собой, лишить коренных жителей звания человека, и определять их только через частицу «не» — животных, а не людей. Это нетрудно сделать, потому, что система лишает их всего.

  

Жан Поль Сартр

  

   Это сейчас Индия, хоть и развивается быстрыми темпами, но всё ещё не может оправиться после почти трёхсотлетнего английского ига и остаётся одной из самых бедных стран, а до прихода англичан, то есть, до конца XVI века, индийская цивилизация была богатейшей в мире. Её сокрушение велось опробованным на Руси методом: с создания торговой Ост-Индской компании. Английская Московская компания, о которой я писала в главе Царь и его королева, была создана в 1555-ом году. За три десятка лет, оставшихся до смерти Ивана Грозного, она успела прибрать к рукам всю внешнюю и во многом внутреннюю торговлю Русского государства, присвоить его транзит на Восток, застроить всю страну крепостями-фортами, на территории которых не действовали российские законы и охраняемые собственными вооружёнными силами. В «английский период» царствования Ивана Грозного Московская компания успела изрядно пограбить Русское государство, настолько изрядно, что Англия из заштатной и бедной страны превратилась во владычицу морей, за русский счёт и русскими средствами отстроив и оснастив флот, ставший сильнейшим в мире. Но к власти пришёл Борис Годунов, заградивший англичанам путь к русской кормушке, и их алчные взгляды тут же устремились в сторону Индии.

  В конце 1600 года (то есть, сразу же после официального прихода Бориса на царство) указом Елизаветы I была образована Ост-Индская компания, получившая, так же как в своё время и Московская компания, обширные привилегии для торговых операций, на это раз в Индии. На примере этой страны мы можем видеть, какая участь ожидала бы Россию, не останови англичан в своё время сначала Борис Годунов, затем Алексей Михайлович. Британская Ост-Индская компания, начав с Бенгалии и с уже проверенного средства — монополии на внешнюю торговлю и важнейших отраслей внутренней торговли за несколько десятилетий сумела разорить индийские княжества. Поставив правителей в положении экономической зависимости, она провоцировала междоусобные войны, окончательно ослабившие страну. Уже с начала XVIII века Британская Ост-Индская компания напрямую управляла большей частью индийской территории. До середины XIX века Ост-Индская компания проводила в своих индийских владениях разорительную политику, результатом которой стала гибель около 40 миллионов индийцев — и это только от голода, в том числе искусственно организованного, а ведь были ещё и массовые убийства, включая женщин и детей. Английская промышленная революция стала возможна прежде всего благодаря жесточайшей эксплуатации и разграблению индийских колоний, точно также как создание английского флота, положившего начало колониальной политике Англии, произошло за счёт разграбления России.

  

Казнь лидеров восстания сипаев при помощи «Дьявольского ветра». В.Верещагин. 1884г. .

  

(«Дьявольский ветер», или как это называли в России, «английская казнь» — приговорённого привязывали к жерлу пушки и стреляли холостым зарядом. Экономный способ массового убийства, изобретённый английскими колонизаторами Индии».)

  

  В 1857 году после восстания сипаев против британской Ост-Индской компании англичане перестали церемониться и, официально включив Индию в число своих колоний, назвали вещи своими именами. Английская королева Виктория по предложению хитроумного Дизраэли стала королевой Индии, а Британская империя — крупнейшим и сильнейшим государством за всю предшествующую историю человечества. Апарт: Ост-Индская компания была ликвидирована в 1857 году сразу же после официального включения Индии в состав Британской империи; английская Московская компания, чью деятельность на территории России прекратил (кроме единственного порта) Алексей Михайлович, а восстановил в полном объёме Пётр, была ликвидирована англичанами в 1917 году.

   После включения Индии в состав Британской империи ограбление этой страны неизмеримо возросло. По подсчётам современных исследователей, в том числе американского историка Брукса Адамса, в первые 15 лет после присоединения Индии британцы вывезли только из одной Бенгалии ценностей на сумму в 1 млрд. фунтов стерлингов, за что «великому сыну Англии» генерал-губернатор Индии лорду Клайву красуется памятник в центре Лондона.

  

Англосаксы — единственная истребляющая раса на земле.

Сэр Чарлз Дилк

  

  Эти слова, наполненные горечью и стыдом за свою страну, принадлежат англичанину, и только поэтому я их цитирую. Народ Англии, разумеется, не повинен в бесчинствах своего государства, обслуживавшего вовсе не его интересы. Вопреки восхищениям российских либералов, колониальная политика Англии не оправдывалась трогательной заботой о процветании собственного народа (а этих индийцев вкупе с китайцами и прочими «ниггерами» всё равно кто-нибудь да колонизировал бы). Ещё Пушкин пытался привести в чувство отечественных англоманов: «Прочтите жалобы английских фабричных работников: волоса встанут дыбом от ужаса. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! какое холодное варварство с одной стороны, с другой — какая страшная бедность! Вы подумаете, что дело идёт о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идёт о сукнах г-на Смита или об иголках г-на Джаксона. И заметьте, что всё это есть не злоупотребления, не преступления, но происходит в строгих пределах закона... Кажется, нет в мире несчастнее английского работника — что хуже его жребия? ». Но российская либеральная публика, которая, по словам Ф.М.Достоевского, только и искала, кому бы в Европе сапоги вычистить, в своём лакействе заходилась от восторга, когда англосаксы втолковывали миру тезис о своём расовом превосходстве. Так о себе полагать мог только настоящий хозяин, такому не стыдно и сапоги вычистить.

   К собственному народу у английского истеблишмента тоже были вопросы. В течение XIX века всё отчётливее стало выясняться, что простой английский народ в своём большинстве не отвечает высоким требованиям англосаксонской расы, и английская интеллектуальная элита немедленно начала это доказывать. Уже упомянутый выше главный «мыслитель» викторианской эпохи Карлейль высказывался о британском пролетариате, как о «бесчисленных скотах»,«бездушных тварях, «отребье»,у которого «обезьяньи рожи, чертовы рыла... собачьи морды, тяжелые и угрюмые бычьи головы». Со своим народом власти разбирались хоть и не так круто, как с заморскими рабами, но тоже достаточно энергично. «Самая развитая демократия в Европе», беспощадно эксплуатируя своих рабочих, выбрасывая людей на улицу с единственной перспективой умереть от голода, категорически возражала против каких-либо протестов. В случае если происходила самоорганизация рабочих, расправа была лютой. Были запрещены шествия с оркестрами, собрание в одном месте более 50 человек, а ослушников, если они не были изрублены кавалерией на месте, быстренько высылали в колонии — в Австралию или ещё куда подальше. Промышленная революция, проходившая в то время, когда Англия распухала от индийских денег, стоила населению метрополии, по подсчётам английского историка Э. Хобсбаума, более полумиллиона человек, умерших от голода. В Третьем рейхе высоко ценили качества и заслуги перед историей «настоящих» англичан и без обиняков разъясняли их цели: «Это люди... видящие смысл своей жизни в продвижении интересов английского правящего класса» (Йоханнес Фойгт).

  И при всём этом викторианская Англия желала создать себе репутацию страны, несущей миру покой и порядок, и расовая теория, «научно» оправдывающая зверства английского колониализма, для этого славно подошла. Это почти смешно, но создание реноме спокойного и гуманного государства Англии во многом удалось. Во всяком случае, российские «либералы» в течение всего XIX века млели от одного только упоминания о верности англичан своим традициям (при этом ненавидя традиции собственной страны), о любви англичан к своей королеве (при этом ненавидя государя собственной страны). Англичане истребляли и бессовестно грабили народ Индии, истребляли, грабили и накачивали наркотиками народ Китая, под корень истребляли коренное население в разных концах света — ничего личного, просто требовалось пространство с благоприятным климатом для расселения англосаксов. А империей зла с подачи британских публицистов и «своих» писак, вроде Герцена, всё отчётливее становилась Россия, в которой никто не истреблял народов, не подбрасывал туземцам заражённых оспой одеял, не травил колодцы для освобождения территории от коренного населения, не уничтожал чужих культур.

  Однако дело не в истинном положении вещей, а в истинных планах англичан, которые в XIX веке, по мере того как они управлялись с Индией и Китаем всё пристальнее вглядывались Россию — уж слишком привлекательны были её недра, леса и огромная территория. Газета «Таймс», наряду с другими английскими изданиями, грамотно и методично проводившими информационную войну против России, заявляла: «От границ Венгрии до сердца Бирмы и Непала... русский дьявол неотступно преследует и терзает весь человеческий род и неустанно совершает свои злобные аферы... раздражая нашу трудолюбивую и исключительно мирную империю». Россия — свирепый медведь, способный наброситься на беззащитных европейцев и разорвать их в клочья, это «нависающая над Европой ледяная глыба», готовая в любой момент раздавить её. Долг и даже обязанность доблестных англичан защитить, спасти великую европейскую цивилизацию от нации, относящейся к самой дефективной ветви неполноценной славянской расы, и далее по тексту.

  

Национал-социализм... выводил многие свои расовые догматы... из британских научных постулатов девятнадцатого и начала двадцатого века... Из таких воззрений вытекало мнимое превосходство англосаксов.

  

  Ричард Терлоу. «Фашизм в Британии».

  

  Фашизм — не немецкое изобретение, он возник в Британской империи в середине XIX века, и его теоретическое обоснование было подготовлено британской знаменитостью, властителем английских дум, писателем, публицистом и философом Томасом Карлейлем. Позже его положения развил другой английский писатель и философ Хьюстон Стюарт Чемберлен. В основу теоретических разработок Третьего рейха работы двух этих отцов британского фашизма и дедушек немецкого фашизма легли наряду с теориями барона Артюра де Гобино, пустившего в оборот нацистский термин «истинный ариец». Интересно, что работы последнего вышли одновременно с публикациями его английских единомышленников, и качествами высшей расы он в максимальной степени наделил не своих соотечественников-французов, а почему-то англосаксов. Однако расовые теории де Гобино до поры до времени оставались только теориями, тогда как англосаксонские «научные» разработки фашизма имели чисто прикладной характер. Цитата из статьи Томаса Карлейля, убеждённого в божественной миссии германской расы: «Заставьте того, кто доказал, что не способен стать сам себе хозяином, сделаться рабом и подчиниться справедливым законам рабства... Не в качестве... злополучных сынов свободы, а в качестве сдавшихся в плен, в качестве несчастных падших братьев, которые нуждаются в том, чтобы ими командовали, при необходимости надзирали за ними и принуждали их. Вы, неспособные приказывать себе сами: ваша потребность из потребностей — оказаться под началом... С кочевой свободой перемещения покончено... началось солдатское повиновение... и необходимость в суровой работе ради пропитания. Вон из бессмысленной путаницы — конституционной, филантропической. Милосердие, благотворительность, помощь бедным — это не гуманизм, а глупость, сантименты ради тех, кто платит дань пиву и дьяволу».

  

  Неси это гордое бремя —

  Родных сыновей пошли

  На службу тебе подвластным

  Народам на край земли —

  На каторгу ради угрюмых

  Мятущихся дикарей,

  Наполовину бесов,

  Наполовину людей.

  

  Р.Киплинг «Бремя белых»

  

  Интересно, что Гобино выделил на территории России ареал расселения нордической расы, после подтверждённый одним из теоретиков расовых исследований Третьего рейха фон Эйкштедтом и полностью совпавший с выводами, сделанными расовым теоретиком Гансом Гюнтером, в книге «Краткое расоведение Европы». И этот ареал расположен строго в границах петровской Ингерманландии. Вся остальная Россия помечена у Гобино как область расселения низшей «восточнобалтийской» расы; у расовых теоретиков Третьего рейха она называется низшей «восточноевропейской» расой. Эти совпадения наводит на некоторые размышления. А всё ли нам известно о происхождении расовой теории? Может быть, в XIX веке она только вышла на поверхность, а в недрах тайных организаций она существовала издавна, как нам о том сообщают исследователи закрытых орденов? И что мы вообще знаем об истинной мотивации Петра?

  «Зверолюдьми» называл русских Генрих Гиммлер, объясняя немцам, почему нас для нашей же пользы необходимо подчинить нордической расе господ. Гиммлер так напутствовал отправлявшихся на войну командиров боевой группы СС «Север»: Это война идеологий и борьба рас. На одной стороне стоит... мир, каким мы его хотим видеть: прекрасный, упорядоченный, справедливый в социальном отношении... мир, наполненный культурой, каким как раз и является Германия. На другой стороне стоит 180-миллионный народ, смесь рас и народов, чьи имена непроизносимы и чья физическая сущность такова, что единственное, что с ними можно сделать — это расстреливать без всякой жалости и милосердия».

   Определяя русских зверолюдьми, Гиммлер шёл по стопам Петра I, называвшего русских «животными». При этом, вероятно, русский царь себя русским не считал: ведь он говорил не «мы — животные», а «они — животные», и эта установка предоставляла ему как бы моральную опору в деле обращения русских людей в рабство. И ещё: потеря трети населения России при Петре не имеет простого логического объяснения даже с учётом двадцатилетней войны и массового голода. Так, известно, что при строительстве Петербурга погибло по разным данным от 100 до 200 тысяч человек. Но ведь при Петре там было построено всего лишь 109 каменных зданий и около 300 деревянных. Другой вопрос, что даже эти немногочисленные строения разделили участь петровского флота, и уже ко времени Анны Иоанновны от «града Петрова» практически ничего не осталось. Об этом я буду писать позже, сейчас обмолвлюсь только, что во второй половине XVII века в «тёмной разлагающейся Руси» были построены десятки тысяч (!) каменных строений, многие из которых дожили до наших дней и не думают рассыпаться. Я упомянула о мифе Петра-великого строителя в другой связи: для того, чтобы построить четыре сотни тут же развалившихся зданий, было просто немыслимо уложить в свальные могилы сотни тысяч людей. Действуя с особой жестокостью, можно было уморить сотни, ну пусть, тысячи людей при рытье каналов на Васильевском острове — чтобы было как в Амстердаме той поры — при утрамбовке болот и прочем идиотизме, происходившем на строительстве города в совершенно не пригодном для этого месте. Но не объясняется так просто огромность человеческих жертв во время основания Петербурга, которого к тому же не было: «блистательный» Санкт-Петербург — детище Елизаветы.

  

   Вызваны мы были при Петре Великом...

   Как пришел указ —

   Взвыли наши бабы, и ребята криком

   Проводили нас.

   И, крестясь, мы вышли. С родиной проститься

   Жалко было тож —

   Подрастали детки, да и колоситься

   Начинала рожь...

  

   К зиме-то пригнали новых на подмогу;

   А я слег в шалаш;

   К утру, под рогожей, отморозил ногу,

   Умер и — шабаш!

  

   Яков Полонский

  

  Крупный современный учёный, почётный профессор Гейдельбергского университета Мануэль Саркисянц в книге «Английские корни немецкого фашизма» пишет: «Основанием для того, чтобы ассоциировать фашизм и Третий рейх с колониальным империализмом — самой известной и основной формой которого был британский империализм — остается расистское понятие «раса господ». Ведь равноправие в Британской империи было «жестко привязано к этнической исключительности, оно основывалось на откровенно постулируемом принципе... верховенства расы завоевателей».

  

  Господь посылает нам новую, великую эру.

  Он волю свою открывает

  Нам, угодным ему англичанам.

  

   Джон Мильтон, английский поэт XVII века.

  

  Британская империя стала той моделью, на которую ориентировался Гитлер. «В застольных разговорах он (Гитлер) часто проводил параллели между собственными планами завоевания и завоеванием Индии Британией», — писал Йоханнес Фойгт. Но для того, чтобы научиться легко и непринуждённо использовать английскую тактику покорения и истребления народов, гитлеровским немцам не хватало колонизаторского опыта: «Для этого у нации должна быть счастливая история нации господ, длиной лет в триста-четыреста — как у англичан». (Генрих Гиммлер). Так что немцам предстояло многому научиться у англичан, а в качестве образца для наилучшего и наискорейшего воспитания молодёжи Гитлер предложил английский Итон — школу, «в которой выращивают фюреров».

   Можно предположить, что германские племена англов и саксов, фризов и в меньшей степени ютов, в V веке откочевавшие на Британские острова, сохранили, как минимум, духовные связи со своей исторической родиной, что все конфликты, происходившие между ними за долгие века, являлись всего лишь внутрисемейными разборками, а идеологическая основа оставалась общей. Впрочем, перипетии российской истории дают основания предположить, что связи эти не были эфемерными. При воспитаннике англичан Петре «великом» представители германских земель, большей частью саксонцы, посыпались в Россию «как сор из дырявого мешка» и мгновенно захватили управление в армии и административном аппарате. При Анне Иоанновне, ещё более номинальной фигуре, чем Пётр, в стране безраздельно хозяйничала немецкая «тройка» «птенцов петровых»: Остерман, убийца, бежавший из-за своего преступления из Саксонии, и с 1710-ого года личный секретарь Петра, Миних, соотечественник Остермана, тоже приглашённый Петром и тоже тёмная личность, а также генерал-адъютант Петра I Левенвольде. Однако, несмотря на немецкое управление, англичанам по-прежнему доставались все сливки: монополия на беспошлинную внешнюю торговлю, вывоз природных ископаемых (и не только железной руды в виде кое-как слепленного чугуна, но и меди, серебра, и, наконец, золота — с 1704 года его в промышленных масштабах начали добывать на Нерчинских рудниках, а с 1729 года на Алтае). В эту пору львиная доля бюджета и без того разорённой Петром страны уходила на бесконечные войны, в которых Россия за свой счёт и кровью своих солдат отстаивала английские интересы по всей Европе. (Вопреки тому, что без устали бубнят историки, полагая, что мы будем до бесконечности верить в любую предложенную ими чушь, от 80 до 90% бюджета при Анне Иоанновне уходило вовсе не на карлиц и платья императрицы, двор которой был одним из беднейших в Европе, а на военные расходы. Для справки: бюджет за 1734 год — 8 млн. рублей; военные расходы этого года — около 6,5 млн. рублей.) Немка и английская ставленница Екатерина «великая», много лет при Елизавете являвшаяся платной шпионкой Англии, энергично привлекала в Россию германцев всех сословий, «господам» щедро раздавая дворянство и русские «души», а немецким крестьянам-колонистам — землю и деньги на обзаведение, и, разумеется, ни о каком закрепощении в отношении «понаехавших» немцев речи не шло. Однако при этом Екатерина послушно оставила внешнюю торговлю России и её недра в руках англичан. Уже в который раз повторю «зачем лаять самому, если есть собака», и на этом закрою тему англо-германских взаимосвязей, которой если кто-то и владеет в полной мене, то это не я.

  Да и сама английская тема представлена здесь лишь для того, чтобы обрисовать ту сложную ситуацию, при которой в последней четверти XIX происходило возрождение русской культуры. Авторша заранее согласна с обвинением, что присказка получается больно затянутой, она этому и сама не рада, и готова её подсократить, только пока не знает, в каком именно месте. Про кельтов не сказать нельзя: именно на них тренировали англосаксы свой нацизм. Гипотетическое родство британских кельтов и русских делает дискриминацию ирландского народа имеющей непосредственное отношение к нам, тем более что сами англосаксы верили в это родство — именно так это описано в старых английских историографиях. Индийцев тоже сократить нельзя: мало того, что наши древние культуры имеют глубокие взаимосвязи, так ещё и тема порабощения Индии имеет множественные пересечения с историей колонизации России англичанами. Многократные убийства русских царей, когда они замышляли преградить доступ англичан к Индии, самое известное тому подтверждение. Подобных примеров можно привести много, а можно и не приводить, однако в XIX веке имелось настолько поразительное пересечение наших с Индией историй борьбы за независимость, что об этом просто невозможно не сказать.

   Во время Крымской войны англичане наряду с вооружёнными силами европейских сателлитов и попавшей от них в экономическую зависимость Османской империи задействовали силы своих колоний, в частности армию сипаев. Когда сипаи подняли восстание, воспользовавшись тем, что Англия, сражаясь с Россией, порядком подрастеряла свою самоуверенность, в Крымской войне сразу же наметился перелом в нашу пользу. Англичане, попав в сложную ситуацию, пошли на крайнюю меру: российский император был убит. О том, что Николай Павлович был убит, а именно отравлен, я буду писать в главе, посвящённой охоте на Пушкина. Пока только два слова: император, действительно был простужен, но к моменту своей внезапной смерти был уже вполне здоров, проводил военный смотр, и вообще был полон энтузиазма в связи с переломом в ходе Крымской войны. Смерть сильного императора открыла дорогу предательству англофильствующих генералов, Севастополь был сдан, Россию принудили к мирным переговорам. Восстание сипаев было жестоко подавлено, Англия, уже не церемонясь, включила Индию в состав своей империи. На Россию времён Александра II, долго не выходившего из шока после убийства отца и последовавших за этим событий, была наброшена ротшильдовская сеть, агенты влияния Англии, поприжавшие хвосты во время правления Николая Павловича, взбодрились и окружили трон плотным кольцом. (Опять процитирую слова последнего русского императора: «Кругом предательство, подлость и обман», которые со времён Петра мог произнести каждый русский царь, вытаскивающий свою страну из английской мышеловки, в том числе Александр II.) Ища опору, царь метался в поисках европейских союзников, но все они, включая Бисмарка, с которым у Александра Николаевича, как ему казалось, сложились особо доверительные отношения, в критический момент легко и непринуждённо его предавали. По метке «свой-чужой» Россию в европейское пространство не впускали, и впускать не собирались.

  Александр II решил создать себе союзника из североамериканских штатов, предложив помощь Линкольну в ходе гражданской войны в Америке. По просьбе американского президента он направил атлантическую эскадру в порт Нью-Йорка, а тихоокеанскую эскадру — в порт Сан-Франциско. Говорят, что предоставление русским царём своего флота стало решающим фактором для победы Севера. Помощь эта предлагалась под вполне благовидным предлогом: император, имеющий «подзаголовок» «Освободитель» как бы искренне желал отмены рабства в Америке, и это в какой-то степени оправдывало его вмешательство во внутренние американские дела. Вряд ли кто-нибудь в Европе верил, что Александр II был озабочен освобождением несчастных американских негров, однако предлог для российской помощи, когда во всём мире усиливалось движение против рабства, Линкольн придумал идеальный. На самом деле, для того, чтобы уничтожить рабство, Америке война не требовалась: работа по его демонтажу уже вовсю велась, в том числе и на Юге, и некоторые штаты Конфедерации уже отменили рабство (тогда как ряд штатов Севера оставались рабовладельческими даже в ходе войны). К тому же Линкольн прямо заявлял, что если бы для победы в войне он мог не освобождать ни одного негра, он так бы и поступил.

  Не в страданиях чёрных американских рабов было дело, в России эпохи Александра II в результате крестьянской реформы хватало страданий собственного народа. Александр Николаевич, идя на вынужденные уступки внутренним и внешним врагам России, в том числе в принятии совсем не того варианта крестьянской реформы, в выработке которой он лично участвовал во времена правления своего отца, принимал решительные меры, удерживающие страну от рокового шага: от создания центрального банка. Именно этот институт во всех странах становился главной точкой опоры для Ротшильдов, чья финансовая империя к тому времени уже широко распростёрла руки в дела человеческие.

  США, так же как и Россия, отказывались создавать центробанк, что и стало истинной причиной раскола страны с последующей войной и физическим устранением упорствующего Линкольна. В 1865 году в обращении к Конгрессу Линкольн заявил, что главный его враг не южане, а «финансовый институт в тылу»; после победы в войне он окончательно отказался от создания центрального банка, и вскоре национальный герой страны был убит в результате грандиозного международного заговора. Центробанк в США был образован, и финансовая система оказалась в руках Ротшильдов, следствием чего стала утрата этой страной экономической и политической независимости. Через каких-нибудь 15 лет президент США Джеймс Гарфилд вынужден был констатировать: «Тот, кто контролирует объем денег в нашей стране, является абсолютным хозяином всей промышленности и торговли, и когда вы понимаете, что вся система легко контролируется тем или иным образом несколькими могущественными людьми наверху, тогда вам не нужно будет объяснять, как возникают периоды инфляции и депрессии». Спустя две недели после этого опасного заявления 20-ый президент США будет убит.

  Впрочем, это американские дела, и они не очень волнуют авторшу, для неё в данном случае важным является то, что Россия опять осталась без союзника: США после убийства Линкольна пристроилась в хвост захватнического курса английской политики, а помощь русского царя в деле сохранения целостности этой страны была немедленно забыта. И в этом нет ничего удивительного: слишком опасный враг противостоял России, дружить с ней было себе дороже. В результате победы над Наполеоном в наибольшем выигрыше чудесным образом оказалась Англия, присоединившая к своей империи ряд французских, испанских и голландских колоний, а Франция, до того являвшаяся последним европейским государством, не прогнувшимся под Англию, была поставлена в кильватер английской политики. Ротшильды в результате этой же войны окрепли настолько, что уже скоро стало непонятно, кто чьим хвостом виляет: английское правительство своими главными банкирами, или же наоборот. С того дня, когда Ротшильды возглавили центробанк Англии, хвост поднялся в совершенно определённом направлении.

  

Не важно, какая марионетка сидит на троне в Британской империи. Человек, который контролирует выпуск денег в Британии, контролирует Британскую империю, я и контролирую выпуск денег в Британии.

  

  Натан Ротшильд, основатель лондонского банковского дома

  

  Не всех британских политиков радовало подобное положение вещей; так, лидер британских лейбористов в 1891 году сделал следующее заявление по поводу Ротшильдов: «Эта шайка кровососущих паразитов является причиной неисчислимых бед и страданий в Европе в течение всего нынешнего века и скопила свое непомерное состояние главным образом через провоцирование войн между государствами, которые, казалось бы, никогда не могут поссориться. Если происходит какое-нибудь горе в Европе, если начинают циркулировать слухи о войнах и человеческий рассудок помутняется от ужаса в ожидании перемен и катастроф, вы можете быть уверены, что крючконосый Ротшильд ведет свои игры где-то рядом с районом беспорядков». Однако подобные заявления оставались частными мнениями, на государственном же уровне агрессивная политика Англии, умноженная на финансовый инструментарий Ротшильдов и вооружённая нацистской идеологией, сделала эту страну во второй половине XIX века самым опасным хищником за всю историю человеческой цивилизации.

  Сильный заокеанский игрок в лице Рокфеллеров ещё не появился, и Европа после ослабления Франции была едина в своём следовании английскому курсу. С Индией к этому времени, в целом, было покончено. В Османской империи тоже всё шло правильно: распоряжения английского посла там выполнялись неукоснительно, Британская империя уже отщипывала у турок, начиная с Кипра, самые лакомые кусочки, а потом и вовсе распоясалась. В 1875 году, экономическими мерами установив контроль над Суэцким каналом (формально принадлежавшим Османской империи), Англия начала активное продвижение на Ближний Восток, в район Персидского залива и Красного моря, а также внедряла своё доминирование в Сирии, Ливане, других странах этого региона.

  Мировое господство стало более чем ощутимым, над Британской империей уже «никогда не заходило солнце», и она поспешила обозначить новый миропорядок в общезначимых символах. В 1884 году весь мир начал жить по английскому времени, за нуль-пункт отсчёта долгот земного шара был принят Гринвичский меридиан. Чехарду с нулевыми меридианами, которых к тому времени было множество, действительно, давно пора было заканчивать, а задерживал принятие единого нулевого меридиана продолжавшийся в течение десятилетий спор о месте его проведения — слишком серьёзным для всех стран и народов был этот момент. Предлагалось провести линию отсчёта в месте, знаковом для всего человечества, например, через пирамиду Хеопса, или через важный географический объект, например, через Берингов пролив, деливший Земной шар на Западное и Восточное полушарие. Был вариант принять за нулевую долготу Парижский меридиан, проходивший через Парижскую обсерваторию, который по умолчанию не одно столетие считался главным, и это уже стало привычным для всех. В парижской церкви Сен-Сюльпис вмонтированная в пол медная полоса — «линия Розы» — до сих пор напоминает о том, что до 1884 года именно здесь пролегал главный земной меридиан. Через центр Парижа проложена линия Парижского меридиана из вмонтированных в мостовую бронзовых медальонов Араго, названных так в честь французского астронома Франсуа Жана Доминика Араго.

  

Медальон Араго в парижской мостовой

  

  Предлагалось также выбрать за точку отсчёта долготу, проходящую через Геркулесовы Столбы, которая стала первым в истории нулевым меридианом, или какую-то из долгот, принятую за нулевой меридиан великими астрономами прошлого Коперником и Кеплером. Однако на конференции 1884 года Англия сумела продавить принятие своего варианта, и весь мир зажил по её времени. Россия присоединилась к мировому стандарту лишь в 1918 году...

  Принятие гринвичского меридиана было политическим решением, и ответ на него стал тоже политическим. Настало время, когда «периферия» начала набрать силу и готовиться к «симметричному» ответу европейской цивилизации за подавление воли народов во времена колониализма. Символичным выражением этого процесса стало заявление ученых мусульманских стран, требующих заменить время по Гринвичу на время по Мекке. Недавно в Катаре состоялась конференция «Мекка — центр Земли, теория и практика», на котором был сделан согласованный вывод, что поскольку Британия навязала Гринвичский меридиан всему миру, когда была колониальной империей, пришло время это исправить. Не исключено, что это является сигналом крупномасштабной дестабилизации, которую предвидели учёные XIX века, долго не соглашавшиеся принимать Британский вариант.

   Вторым по значимости волюнтаристским шагом Англии к объявлению себя мировым гегемоном стал перевод международного дипломатического языка с французского на английский. Все международные послания Ватикана с момента перехода с латыни в начале XVIII столетия писались (и пишутся до сих пор) на французском языке, отсюда и пошло его дипломатическое значение. Однако когда премьер-министр Британской империи Дизраэли в 1878 году на международной Берлинской конференции неожиданно обратился к европейским лидерам по-английски, они не моргнув глазом приняли новые правила игры.

  Так что добрая старая Англия могла быть довольна: с Европой, как и с Индией, как и с Китаем, всё было в порядке. Россия, правда, ещё трепыхалась, но процесс был запущен, и неплохо развивался в заданном направлении. С Китаем ведь тоже пришлось повозиться, по ходу сократив количество китайцев с 416 млн. до 360 млн., из которых 120 млн. были подсажены на курение опиума. Однако и там дело пошло, Англия обрела монополию на торговлю Китая, а оставшиеся китайцы не очень уж и мешали: в публичных местах Шанхая и других городов были уже вывешены таблички «Вход собакам и китайцам воспрещён». Так что не было оснований для тревожных предположений того рода, что Россия вдруг станет исключением из общего правила. Александра II, который всё никак не мог угомониться и не оставлял попыток вести независимую политику, по его же собственному выражению, «травили как дикого зверя». Из всех послепетровских российских монархов большее количество покушений, первое из которых произошло спустя две недели после воцарения, пережила разве что занимавшая жёсткую антианглийскую позицию Елизавета Петровна. (А эту императрицу ещё упрекают в излишней осторожности и медлительности!) Царь стоически переносил покушения, на провокации не поддавался, и на Россию обрушили первую волну террора, английский след в котором, в том числе и щедрое финансирование, сегодня уже вполне доказаны.

   Стартовав с отстрела простых периферийных чиновников, террор быстро добирается до Петербурга, и его жертвами становятся государственные деятели, не соглашавшиеся с ролью английских агентов влияния. 1878 году убивают шефа корпуса жандармов генерала Мезенцева, убивают среди бела дня, посреди площади. По замыслу заморских кукловодов, это до театральности демонстративное убийство должно было парализовать волю русского царя к сопротивлению, со всей очевидностью показав ему, что в Российском государстве нет структур, способных противопоставить что-то реальное английскому лому. Царь «не ловит» сигнал, и вскоре, опять же в центре Петербурга, опять же совершенно открыто, совершается покушение на пришедшего на место убитого Мезенцева нового шефа жандармов.

   С российским общественным мнением тоже всё обстояло неплохо: была проведена должная «канализация активности», интеллигенция бурлила, с восторгом принимая каждое новое убийство — ведь, по её, как ей казалось, собственному мнению, это было ничем иным, как борьбой с деспотизмом. Оправданная (!) судом присяжных киллерша-полька Вера Засулич становится едва ли не национальной героиней России, «свободная» пресса за британские деньги обильно поливает грязью российскую власть, Россию и русскость, а отечественная интеллигенция восхищается смелостью суждений и остроумием безнаказанных писак.

   Повторю мысль, высказанную в начальной главе «Охоты на мамонтов»: создание настроений общества, его ценностной ориентации, формирование выгодных Англии взглядов, мнений, мотиваций, установок, стереотипов поведения с начала XVIII века стали эффективными методами англосаксов в тайной войне за установление мирового господства. А теперь прямая самоцитата из той же главы: «Именно по причине эффективности, не сравнимой с другими видами ведения войн, затраты на создание информационного оружия в мире на сегодняшний день превышают объем затрат на ракетно-ядерные и космические программы». В стране, где общество нетерпимо настроено ко всем проявлениям террора, непросто развернуть широкомасштабную необъявленную войну. А в «правильно» подготовленном обществе, простые обыватели укрывают убийц, предоставляют «бомбистам» помещения для лабораторий, а когда при их участии проливается очередная кровь, они ощущают себя не пособниками преступлений, а, по интеллигентской привычке переворачивая всё с ног на голову, почитают себя участниками борьбы с кровавым режимом. Только при желании самого общества его можно оставить без защиты собственного государства.

  

  Свинья под Дубом вековым

  Наелась желудей досыта, до отвала;

  Наевшись, выспалась под ним;

  Потом, глаза продравши, встала

  И рылом подрывать у Дуба корни стала.

  Ведь это дереву вредит, —

  Ей с Дуба Ворон говорит, —

  Коль корни обнажишь, оно засохнуть может».—

  «Пусть сохнет, — говорит Свинья, —

  Ничуть меня то не тревожит:

  В нем проку мало вижу я».

  

  И.Крылов

  

   «Патриотизм» становится словом почти ругательным, «свободная» пресса рефреном повторяет фразу «патриотизм — последнее прибежище негодяя», с тех самых пор навсегда полюбившуюся нашей интеллигенции. Российские интеллигенты всегда были нелюбопытны, поэтому так и не удосужились узнать, что авторство этой фразы принадлежит английскому писателю Самуэлю Джонсону, ярому патриоту Англии, посвятившему целую книгу теме патриотизма. Сказано это было Самуэлем Джонсоном не о патриотизме, а о негодяях, которые, дабы не быть разоблачёнными, скрываются за ширмой патриотизма, чем добирают себе политического веса. В перевёрнутом с ног на голову сознании российского интеллигента фраза «патриотизм — последнее прибежище негодяя» меняет свой смысл с точностью до наоборот: теперь это уже не о негодяях, посягающих на святое — на патриотизм, а о патриотических чувствах, которые могут испытывать только негодяи, тогда как люди порядочные, то есть, интеллигентные, мракобесной, дикой, отсталой, квасной, дремуче-византийской любви к России предпочитают уважение к общеевропейским ценностям.

  

  Но — пасынок, изгой самодержавья

  И кровь кровей, и кость его костей -

  Он вместе с ним в циклоне революций

  Размыкан был, растоптан и сожжен...

  Судьбы его печальней нет в России.

  И нам — вспоенным бурей этих лет -

  Век не избыть в себе его обиды,

  Гомункула, взращенного Петром

  Из плесени в реторте Петербурга.

  

  М.Волошин

  

   «Разоблачение патриотизма» началась в России задолго до появления знаменитой фразы Самуэля Джонсона. Когда низкопоклонство перед Западом (прошу прощения за употребление этого оборота) и пренебрежительное отношение к собственной стране вызывали горькие чувства у Гоголя, нападки со стороны «либеральной» общественности следовали незамедлительно, и при этом общественности было глубоко плевать на его славу литератора. Гоголь, поездивший по миру, пытался привести «либералов» в чувство: посмотрите, мол, внимательно на этот ваш хвалёный Запад, и вы обнаружите, что там не всё так замечательно, как тут день и ночь твердят. Николай Васильевич понимал, что ненависть к родине насаждается в России искусственно, и понимал, что главная роль в этом малопочтенном занятии отведена российским журналистам: «Поразительно: в то время, когда уже люди начали было думать, что образованием выгнали злобу из мира, злоба другою дорогою, с другого конца входит в мир — дорогой ума, и на крыльях журнальных листов, как всепогубляющая саранча, нападает на сердца людей повсюду...». Приговор писателю со стороны «либералов» во главе с неистовым Виссарионом был суров: «проповедник кнута», «апостол невежества», «поборник обскурантизма и мракобесия», «панегирист татарских нравов», «невежество абсолютное», «появление Гоголя было большим несчастьем для России, чем всё монгольское иго», «в Гоголе было что-то от трупа».

  Несколько сложнее обстояло дело с Достоевским, продолжившим линию Пушкина-Гоголя. У этого русского писателя была слишком крепкая читательская база, его уважали разные там профессора, что-то варящие в своих колбах, инженеры, копающиеся в своих механизмах, знаменитые врачи и прочие специалисты, не обладающие, конечно, широким кругозором, отличающим интеллигенцию, но имеющие громкие имена. Достоевского не так-то просто было сковырнуть, но и вреда от него особенного поначалу не предвиделось: его почитатели — люди в своём большинстве далёкие от общественного бурления, одним словом, специалисты. Однако попадались и среди этой ущербной публики с узким кругозором чудаки, которые, повылазив из своих лабораторий, вдруг заходили на чужую поляну и принимались рассуждать об истории и путях России. Тот же Менделеев, например: и книги на общественно-политическую тематику вздумал писать, и на правительство работать не отказывался, а потом ляпнул что-то уж совсем неприличное: «Дикость учения о вреде патриотизма до того очевидна, что не следовало бы о нём даже упоминать». Но совсем немного усилий, и Менделеева не выбрали в президенты Академии наук, а в истории он остался человеком с подмоченной репутацией: не попёр ли он часть своих работ у более порядочных коллег, не запятнавших себя сотрудничеством с властью? На примере Менделеева можно сказать о том, что система создания, внедрения и распространения «сплетен в виде версий» уже к XIX веку была в совершенстве разработана вражескими спецслужбами: ведь уже сто лет прошло, а этот подлый слушок всё ещё жив. И даже то, что открытие Д.И.Менделеевым периодической системы элементов мировым научным сообществом признано самым значительным достижением науки за всю историю человечества, не заставило клевету раствориться.

  Достоевского терпели до тех пор, пока он не привлёк к своим воззрениям внимание студенческой молодёжи — это было посягательство на социальную страту, на которую больше всего рассчитывала «либеральная общественность» в деле расшатывания российского государства. Дело осложнялась тем, что у Достоевского была мощная идеологическая опора в виде авторитета Пушкина, стало быть, эту опору следовало ослабить. И началась дискредитация Пушкина. Вернее, не началась, а резко обострилась. Велась она всегда, с того самого момента, когда молодой ещё Пушкин, окончив Лицей и поступив на службу в министерство иностранных дел, мало того, что занял позицию Каподиострия, так ещё начал работать по его заданиям.

  

Эжен Делакруа. Резня на Хиосе. 1824г.

  

  В российском министерстве иностранных дел тогда сложилась парадоксальная ситуация, его возглавляли два министра одновременно: Нессельроде и Каподиострия. Нессельроде был весьма влиятельной фигурой, о его связях — там, за бугром — говорили шёпотом, а Каподиострия, что такое этот Каподиострия? — ну, грек, ну, болел душой о своей порабощённой турками родине, страдал, когда происходила очередная резня греческого населения в Османской империи — кому он нужен был со своей Грецией? Как ни бился Каподиострия в 1815 году за Ионические острова, а единственная страна, получившая выгоды в результате войны с Наполеоном — Англия — установила там деспотичный режим, и даже смягчать его не собиралась, не то что предоставлять реальную независимость. Но если даже Ионические острова, которые слова доброго не стоили, Англия не желала отдавать ни под каким видом, как же можно было заикаться о независимости всей Греции или об усилении влияния России на Балканах, которое она утратила в результате победы над Наполеоном? Ясное дело, что Англия, расшатывая Порту, сама нацелилась на балканские территории, и, прежде всего, на самую развитую в экономическом отношении страну региона — на Грецию. Мудрый Карл Нессельроде это понимал, планы Англии всегда принимал как должное, за что его и поддерживали в Европе.

  А Пушкин, возьми и вляпайся — позволил вовлечь себя в греческие проблемы, и не просто вовлечь, а так, будто беды греков касались его лично. Он вдруг оказался в лагере маргиналов, подталкивающих царя поддержать греков политическими, а, возможно, и военными действиями. Но ведь это противоречило интересам Англии! Многоопытный Нессельроде понимал, что никакой собственной позиции у России быть не может, никаких цивилизационных задач перед ней не стоит, всё, что от неё требуется — держать нос по ветру и улавливать дуновения с туманного Альбиона. А греки, что ж греки, их ведь в Османской империи официально именовали «райя» — стадо, а стадо полагается время от времени не только стричь, но и резать. Надо было, как англичане, публично пожурить турок, на деле предоставляя карт-бланш на продолжение резни... Стоп! Об этом я буду говорить позже, в главе, посвящённой специально Пушкину и охоте на него.

  А пока, перескочив через подробности появившихся во второй половине XIX века невесть откуда взявшихся новых «воспоминаний современников» о Пушкине, скажу только, что информационный наезд на него был так удачно организован, что в целости и сохранности дошёл до наших дней. «Что тут поделаешь, если не родит русская земля ни невтонов, ни шекспиров, ни шиллеров с гётями? Приходится создавать себе кумира из того, что есть: делать «нашим всем», в общем-то, эпигонствующего поэта среднего дарования. Да, по молодости он имел бойкое перо, и Павел Пестель, добрая душа, ознакомил с его стихами высшее общество — а то кто бы вообще знал этого Пушкина? Писал бы он себе и дальше стишки, руководствуясь мнением более умных людей, и долго ещё мог бы считаться чуть ли не гением, так несносный юнец вообразил о себе, что он и в самом деле первый поэт России и даже чуть ли не пророк, стал нести полную хрень, и общество от него отвернулось. О, как он озлобился, как он начал строчить желчные эпиграммы на уважаемых людей! Разумеется, двери лучших домов для него закрылись, а ведь именно там, в лучших домах, создавались и разрушались кумиры. Пушкин, которого как известного болтуна даже не оповестили о декабрьских событиях на Сенатской площади, куда пришли все лучшие люди страны, опускался всё ниже и ниже. Стал верноподданнейше служить Николаю «Палкину», казнившему и пославшему на каторгу самых замечательных людей страны, потом он выкинул номер похлеще: стал подкладывать под царя свою смазливую жену. Вы в курсе, что Пушкин брал деньги у царя — не в долг, вернее, не только в долг, он непосредственно у Николая что-то вроде зарплаты получал, ежемесячно, и сведения о суммах, выдаваемых ему из личной канцелярии императора, сохранились. Вот такая смешная правда: «наше всё» торговало собственной женой. С другой стороны, а что ему оставалось делать? — он исписался, и сам прекрасно это понимал, к тому же, он запутался в долгах. Вам известно, что Пушкин регулярно проигрывал в карты огромные деньги? В конце концов, низость этой супружеской парочки стала известна обществу — возник «диплом рогоносца», в котором вовсе не заключалось намёков на несчастного Дантеса, как нам о том врут. Там почти прямо говорилось о связи Натали Пушкиной с царём с согласия супруга. Наше всё решило перевести стрелки на французского офицеришку, волочившегося за его женой, впрочем, как и многие другие — она была на редкость легкомысленной особой. Дальше уже не интересно, дальше просто истерика запутавшегося в своих делишках камер-юнкера. Тут самое интересное то, что после смерти Пушкина Николай открыто жил с его вдовой, не сразу, разумеется, выдержав соответствующий траур ... Говорите, Гёте передал Пушкину своё перо, якобы, сделав этим самым его своим духовным наследником? Бросьте — где Гёте, а где Пушкин. Это известная история: наше всё на видном месте выставило сафьяновый футляр с пером и объясняло всем любопытствующим, что это перо Гёте. Неплохой пиар-ход, только это чистой воды враньё. Говорите, перо было передано через Жуковского? Так разве стал бы Василь Андреич, деликатнейший человек, разоблачать вполне невинную ложь своего непутёвого приятеля? Говорите, что порочную связь Натали с царём никто не доказал? А как же свидание в доме Идалии Полетики? Там же Ланской стоял на стрёме, тот самый, кого потом царь женил на своей вышедшей в тираж любовнице. А в пору того знаменитого свидания Ланской в чине полковника ходил — и что, по-вашему, полковник служил в качестве Лепорелло при лейтенанте? Говорите, что свои лучшие вещи Пушкин написал в последние годы жизни? Извините, мадам, но я, кажется, переоценил ваши ментальные возможности».

  Если вам, уважаемый читатель, не доводилось слышать ничего подобного, значит, вам повезло, и вы не пересекались по жизни с настоящими интеллигентами. Авторше повезло меньше, она с такими типами общалась, и чего она хотела бы меньше всего, это чтобы с ней ещё раз произошло что-нибудь в таком же духе — ощущение нечистоты, от которой невозможно избавиться, потом преследует длительное время. Эта мерзость тут изложена не для развлечения почтенной публики, а чтобы показать: приведённые выше «разоблачения» нашего национального гения — не бред сумасшедшего, не выдумка досужей бездарности, страдающей оттого, что двери в «другие области мира» для него закрыты, и потому поливающего грязью всё, до чего он не может дотянуться своими лапами. Вся эта ложь — перевёрнутая с ног на голову правда. Люди, сфабриковавшие этот ложный вброс, владели информацией, в том числе не находящейся в открытом доступе, это плод очень грамотной работы структур, ведущих информационную войну против России. А битва за Пушкина на этой войне — это всё равно что битва за Москву в 41-42 годах, и авторша надеется, что рано или поздно эта битва из затянувшейся оборонительной фазы перейдёт в молниеносную контрнаступательную.

   Впрочем, обливание Москвы помоями, происходившее в конце XIX-начале XX веков и отозвавшееся в наши дни совсем уж в карикатурных формах — из той же лохани. Разумеется, имелись в тот период кумиры российской интеллигенции, что поносили «страшную византийскую» допетровскую Россию вкупе со «старой столицей» (заметьте, не «бывшей — бывшей столицей Москва не была никогда, но об этом после), изливали «фиал злобы и ненависти» на самое сердце России — на Московский Кремль, и одновременно славословили Пушкина, посвящали ему стихи и книги. Только в этом случае, если хотя бы чуть-чуть призадуматься, станет понятно, что славили они Пушкина, которого они сами для себя выдумали, Пушкина, которого они приватизировали, но значения событий в жизни которого и значения Пушкина как события в жизни русского народа не понимали и категорически понимать не желали.

  

  В Кремле не можно жить,

  Преображенец прав —

  Здесь древней ярости еще живут микробы.

  Бориса дикий страх,

  Всех Иоаннов злобы

  И самозванца спесь

  Взамен народных прав.

  

  А.Ахматова

  

   («Преображенец» — это Пётр, который в Преображенском приказе замучил и умертвил столько людей, что «прав» он уже не будет никогда и ни при каких обстоятельствах.)

  

   Пара слов о некоторых из многочисленных способов затирания значения Пушкина для русской культуры, изобретённых в конце XIX века и доживших до наших дней. Это, например, частое упоминание великого имени в связи с творениями мелких поэтов, объявляемых продолжателями, наследниками, et cetera пушкинской поэзии. Или вот ещё неслабый приёмчик: «умелое» захваливание. Это не раскрывающий сути сделанного Пушкиным бесконечный, набивающий оскомину бубнёж про «великого, величайшего, гениальнейшего», часто сдобренный каким-нибудь пушкинским пустячком.

  

  То-то к пушкинским избушкам

  Лепитесь, что сами — хлам!

  Как из душа! Как из пушки —

  Пушкиным — по соловьям...

  

  «Пушкин — тога, Пушкин — схима,

  Пушкин — мера, Пушкин — грань... »

  Пушкин, Пушкин, Пушкин — имя

  Благородное — как брань

  

  Площадную — попугаи.

  — Пушкин? Очень испугали!

  

  Марина Цветаева

  

  О Пушкине я заговорила тут в связи с системной работой по дискредитации русского патриотизма как явления в интересующий нас период — во второй половине XIX века. Все остальные имели право быть патриотами своих стран, русские — нет. Авторше неизвестно, в какой степени интеллигентам (вернее их невидимым кукловодам) удалось выбить из игры Достоевского, да это стало уже не так важно с тех пор, как Лев Толстой, который вообще-то много чего наговорил и понаписал, и умного, и не слишком, вдруг печатно выразился следующим образом: «Патриотизм — чувство безнравственное потому, что, вместо признания себя сыном Бога, как учит нас христианство, или хотя бы свободным человеком, руководящимся своим разумом, — всякий человек, под влиянием патриотизма, признает себя сыном своего отечества, рабом своего правительства и совершает поступки, противные своему разуму и своей совести». И, не успел Достоевский умереть, властителем дум была назначена глыба Толстого; очень вовремя подвернулся этот человечище.

  Под весь этот гвалт российское правительство продолжало прикладывать усилия к развитию промышленности, а особенное внимание Александр II уделял строительству железных дорог. Ещё его отец понял, что без развитой сети железных дорог, которые свяжут шахты и рудники с заводами, а затем с портами и с потребителями внутри страны, России не удастся сделать свою промышленность высокорентабельной и конкурентоспособной. Огромность российских расстояний обусловливала низкую скорость оборачиваемости средств и высокие транспортные издержки — эти факторы подрывали рост промышленности и торговли. Железные дороги при Александре II прокладывали, действительно, активно, и так как этой теме суждено сильно прозвучать в ходе моего нескончаемого повествования, сейчас я ненадолго на ней задержусь.

  При Николае I были построены крупнейшие в Европе двупутные железные дороги Петербург — Москва и Петербург — Псков — Варшава — Вена, соединявшие главный центр торговли и промышленности страны — Московский регион — с Петербургским морским портом, а Петербург с сетью железных дорог Западной Европы. Дороги в то время строили хорошо, по надёжности они были лучшими в Европе. Рельсы, мосты, а с 1845 года и паровозы — всё производилось и создавалось в России. (К слову пришлось: прокладывались не только железные дороги, на период правления Николая I приходится строительство половины всех шоссейных дорог, созданных за всю историю России до 1917 года. А только что изобретённый телеграф! — уже в1830-х годах в России были созданы самые протяженные в мире линии оптического телеграфа). Почти все железные дороги, построенные в царствование Николая I, принадлежали государству и приносили ему доход, и за счёт перевозок, и благодаря тому, что способствовали быстрому росту промышленности. На строительство дорог люди шли охотно: эта работа хорошо оплачивалась.

  Совсем иная ситуация сложилась с приходом Александра II. Дороги строили по плану, разработанному при Николае I, — главным транспортным узлом оставалась Москва, от которой в направлении к сырьевым и продовольственным районам, к морским и речным портам лучами расходились железнодорожные линии. Уже в 1857 году образовывается Главное Общество российских железных дорог, которому государство оказало сильную финансовую поддержку на тех условиях, что Общество содержит построенные ими дороги в течение 80 лет, после чего они безвозмездно переходят государству. Многие российские промышленники, заинтересованные в проведении железных дорог в районы, где были расположены их предприятия, становятся акционерами Общества. Русские промышленники были классом молодым, появившимся лишь с начала XIX века, подавляющее большинство их были выходцами из низов, в том числе детьми и внуками крепостных крестьян, получивших волю во времена Александра и Николая Павловичей. Они не были искушены в хитросплетениях финансовых афер, так как с самого возникновения русского промышленного купечества привыкли вести дела честно — нарушить слово купеческое означало потерять доверие и вылететь в трубу. «Непуганое» российское промышленное сословие стало лёгкой добычей для международных финансовых акул. Вот и с железными дорогами: казалось бы, всё организованно правильно, а уже вскоре началось массовое разорение акционеров.

  

   Говорит Горе таково слово:

  «Ты стой, не ушел, доброй молодец!

  Не на час я к тебе, Горе злочастное, привязалося!

  хошь до смерти с тобою помучуся.

  не одно я Горе — еще сродники,

  а вся родня наша добрая,

  все мы гладкие, умилные,

  а кто в семью к нам примешается,

  ино тот между нами замучится,

  такова у нас участь и лутчая.

  Хотя кинся во птицы воздушныя,

  хотя в синее море ты пойдешь рыбою,

  а я с тобою пойду под руку под правую».

  

  Повесть о Горе и Злосчастии. XVII век.

  

  К тому же строительство велось с многократным превышением смет, и велось из рук вон плохо, с такими вопиющими нарушениями технических требований, что, несмотря на бесконечные ремонтные работы (требовавших дополнительных затрат), за 80 лет они могли прийти в полную негодность. Государство было заинтересовано не только в прибыли, но и в обеспечении работой людей, ставших после крестьянской реформы и малоземельными, и не способными без дополнительного заработка выкупить свои наделы.

  

Карикатура 1860-х годов, сопровождавшаяся текстом: «Что ты, мужичок, на одной ноге стоишь? Да другую, вишь, поставить некуда. Везде вашей милости землица. Боюсь, еще за потраву судить будете».

  

  Правительство вкладывало огромные суммы в создание рабочих мест на строительстве железных дорог, а английские компании (а, в основном, именно они являлись подрядчиками) заставляли русских крестьян, потерявших возможность кормиться с земли, работать на себя почти даром в крайне тяжёлых условиях. Хоть и не полностью, но сбылась мечта декабристов: в России появился голодный пролетариат, то есть предельно дешёвая рабочая сила. («Не полностью», потому что при Николае Павловиче около половины помещичьих крестьян были освобождены с достаточными наделами, без выкупа, а при переселении — с материальной поддержкой государства.)

  

К.А.Савицкий. «Ремонтные работы на железной дороге».1874г.

  

  Странности нарастали стремительно: многие дороги замирали недостроенными, и концессионеры требовали у правительства всё новых финансовых вливаний на продолжение строительства. Но и это ещё не всё. В 1860 году Общество потребовало от правительства продать ему Николаевскую железную дорогу; в противном случае оно отказывалось от продолжения работ, хотя при этом оно было должно правительству огромную сумму: 92 млн. рублей.

  Министр путей сообщения П.П. Мельников понимал, что уступая Николаевскую дорогу, правительство, по существу, передаёт управление экономикой страны в частные руки (при этом неизвестно в чьи именно), и выступил против такого решения: «Николаевская железная дорога составляет в руках правительства послушное и могучее орудие для полезного влияния на развитие народной торговли и промышленности... Я признаю продажу Николаевской дороги мерой весьма нежелательной, при каких бы то ни было условиях цены и порядка уплаты». В 1868 году Товарищество московских капиталистов, члены которого намного раньше царя поняли, что реальными хозяевами Общества является международный банковский капитал, выступили конкурентами в покупке Николаевской дороги у разорённого железнодорожной эпопеей государства. (Государство в тот период находилось на грани банкротства: деньги из его единственного банка плавно перетекали к четырём частным банкам, которые были первыми засланцами Ротшильдов в Россию (об одном из этой резвой четвёрки, а именно о Санкт-Петербургском международном банке, придётся ещё вспомнить в следующей главе).

  Огромные траты государства на строительство железных дорог и не думали окупаться — из-за непомерно вздутых тарифов их появление практически не приводило к развитию промышленности, а так как услугами этих дорогих путей сообщения пользовались мало, налоги в казну почти не поступали. Казалось бы, железная рука рынка должна была заставить перевозчиков снизить тарифы, однако этого не происходило — номинальные руководители Общества, среди которых к тому времени были только одни иностранцы, изрядно обогатились на воровстве казённых денег и средств акционеров. Конечно, денег никогда не бывает много, тем не менее, концессионеры отказывались от прибыли, выполняя волю реальных хозяев железных дорог, планы которых на Россию были не тактическими, а стратегическими.

  В России XIX века главным министром при всех царях являлся министр финансов, при Александре II это был некто М.X.Рейтерн, руководимый непосредственно из лондонской штаб-квартиры Ротшильдов. Его волевым решением в 1868 году Николаевская дорога была передана Обществу, хотя к тому времени из 4000 верст новых линий, которое оно должно было ввести в эксплуатацию, оно сдало только 755. Главная магистраль страны отошла в чужие руки на 84 года, то есть до 1952 года. Одного это шага хватило бы на то, чтобы финансовая империя Ротшильдов постепенно поставила под свой контроль всю экономику России, но плюс к этому (после того, как Мельникова выдавили из правительства) построенные государством дороги — Одесская, Киевско-Брестская, Московско-Курская — перешли к Обществу. К концу 1870-х годов все железные дороги России принадлежали Обществу, то есть, как это доподлинно известно сегодня, банковскому дому Ротшильдов.

  В одиночку разобраться в мошеннических банковских схемах и выйти на реальных хозяев Общества царь, затравленный покушениями на свою жизнь, разгулом терроризма, бесчисленными злобными публикациями в Европе и в антиправительственных изданиях внутри страны, и, прежде всего, антигосударственными настроениями в российском обществе, разумеется, не мог. Российских экономистов, которые смогли бы предоставить ему полную ясность в этом вопросе (а такие имелись), загнали в угол так крепко, что они не имели возможности как-либо выразить своё мнение. К 1880 году на сооружение железных дорог казна затратила 1767,6 млн. рублей, долг компаний казне достиг 579,6 млн. рублей, и при этом государство ничем не владело. (Ситуация изменилась только с приходом Александра III, с самого начала проводившего протекционистскую политику — начался принудительный масштабный выкуп железных дорог в казну).

  И вот, когда ротшильдовской Англии казалось, что счастье уже так близко, так возможно: всего-то стоило царя, попавшего в сладкую ловушку с княжной Долгоруковой в виде приманки, убедить завещать трон одному из его малолетних детей от второго брака, дальше — хлоп — и царя уже нет (они убили бы Александра II и раньше, если бы всерьёз собирались это сделать — покушениями его именно что травили). Насчёт надёжных регентов можно было не беспокоиться: в великокняжеском окружении царя агентов влияния Англии было больше чем достаточно. Но уж, как только Лорис-Меликов ни убеждал Александра II передать трон кому-то из детей Екатерины Долгоруковой, дело не выгорало. Мало того, этот строптивец удумал чего: начал разрабатывать проект реформ, которые стали бы первым шагом к введению конституции. Сделав этот шаг, он мог получить поддержку общества, а это таило в себе серьёзную угрозу планам Лондона. 1 марта 1881 года, когда император вез на рассмотрение Совета министров готовую программу реформ, он был убит.

  Александр III отлично осознавал, что в той тяжелейшей ситуации, в которой ему выпало взойти на трон, ему не дадут прожить и дня. Его кредо, которое он озвучит позже — «У России есть только два союзника: её армия и флот» — было хорошо известно окружению, а стало быть, и врагам России. В день убийства отца Александр III под защитой плотного конвоя покинул Зимний дворец и укрылся в Гатчине, которая станет его убежищем на те два года, за которые новый император сумеет обуздать терроризм. И для этого не потребовалось массовых зачисток: Александр Александрович хорошо подготовился к приходу на трон и действовал точечными ударами. Всего 23 смертных приговора, приведённых в исполнение за всё время правления Александра III, 8 тысяч сосланных и отправленных на каторгу — не такая уж страшная цена за то, что с терроризмом было покончено, в стране воцарился порядок, и она смогла вступить в период спокойного созидания. Были закрыты лишь самые одиозные издания, а многие распались сами, когда им перекрыли финансовые потоки из-за рубежа — и пресса прекратила неистово раскачивать государственные устои. Оздоровление банковской системы, введение государственного контроля над банками, появление независимых от международной финансовой сети банков и обществ взаимного кредитования — и деньги вместо того, чтобы рекой утекать из России, начали работать на российскую экономику.

   Присказка закончилась. Она и впрямь вышла длинноватой. Но мне хотелось не только обрисовать общеполитический контекст, в котором в последней четверти XIX века произошёл необычайный подъём русского искусства, но и заранее объяснить тот печальный факт, почему этот процесс оборвался на самой вершине — как оборвался в середине XVI века русский полёт в высочайшей точке собора Василия Блаженного, как то же самое произошло в XVII веке — в точке храма Успения Божьей Матери на Покровке. Но о грустном я подумаю позже, а теперь, почти не отвлекаясь на неприятные вещи, смогу начать прекрасную сказку, вернее рассказ о прекрасном. Теперь я буду говорить о Русском Возрождении, о соединении концов разорванного Русского Времени, и это очень радостная тема. Пришло время говорить о самых славных сынах человечества, в частности, о Пифагоре и Фидии, о великой троице Итальянского Возрождения — о Сандро Боттичелли, Микеланжело Буонарроти и Луке Пачоли, пришло время говорить о самых дивных вещах на свете: о «золотой» пропорции и числах Фибоначчи, потому что всё это, как это ни покажется кому-то странным, имеет самое непосредственное отношение к Московской Руси и к великой Русской культуре. Но поскольку в одну телегу впрясть не можно трепетную лань мировой гармонии и взбесившегося петровского коня, увлёкшего Россию в пленное безвременье, рассказ о прекрасном я начну в следующей главе.

  

  События конца XIX века не только внятно подытожили всё, что мы прожили после Петра, но и вполне отчётливо предсказали грозный сценарий надвигающихся событий.