Работал только один насос. И то не на максимальную мощность. Он гнал по толстой гибкой трубе воздух в нижнюю часть баллона. Тканевая перегородка внутри него постепенно поднималась, сдавливая заполняющий верхнюю половину гигантской сигары гелий. Корабль медленно тяжелел и опускался вниз к поверхности океана.
Процесс спуска было очень долгим. Двадцать часов потребовалось огромной туше экспедиционного корабля, чтобы снизиться с крейсерских двух с половиной лиг. Разумеется, можно было сделать это раз в пять быстрее, запусти главные баллонные насосы на полную мощность. Но, зачем? Они никуда не торопились. Воды в цистернах еще добрых двадцать гроссов, ее хватило бы на пару-тройку дней полета. И уж совсем не было никакого резона применять экстренный аварийный спуск - сбрасывать в атмосферу драгоценный гелий. Эта мера применялась лишь при самых пиковых ситуациях. Потому что в четырех цистернах, стоящих на грузовой палубе был запас этого газа достаточный для заполнения всего десятой части баллона. Его берегли для возобновления объема в случаи пробоин.
Так что опускался корабль неспешно.
За тринадцать дней экспедиционный галеон преодолел больше пяти тысяч лиг. Невероятное расстояние, недоступное для беспосадочного полета ни одному другому кораблю в Мире. ФНТшники установили на судне новейшую систему рекуперации пара, которая основательно экономила пресную воду. Но все когда-нибудь кончается. И пора было возобновить запасы.
Еще одно новшество, которого ранее не применяли на воздушных кораблях - опреснительная установка. Она давала возможность заправиться соленой океанской водой, а потом постепенно дистиллировать ее.
Только благодаря этим техническим нововведениям и стала возможной Великая Экспедиция в Южное полушарие. Сорок девять точно таких же кораблей стартовали две декады назад из южного карапатрасцкого городка с непроизносимым названием Даракацитан, и устремились на встречу с неведомым. А этому кораблю предстояла другая экспедиция - облететь по широкой дуге весь континент со стороны полярной шапки.
Конечно, задача не такая амбициозная, но все равно новая. По этому маршруту не пролетал еще ни один воздушный корабль. Да и обычные суда за всю историю мореплавания проплывали его всего пару раз. Зачем забираться в эти безлюдные места, когда можно плавать вдоль густонаселенного южного побережья?
Но, надо быть первыми во всем! Это кредо народа пиккури и государства ФНТ. Научный поиск и жажда открытий были отличительными чертами этой страны. Восточники всегда думают о наживе и практической ценности. Ну, большинство восточников. Их повернутость на саморазвитии имеет приземленный, вещественный смысл. Поэтому не удивительно, что именно ФНТ смогло выделить такие грандиозные ресурсы для этих двух экспедиций. И, пускай, это путешествие терялось в тени Великой экспедиции, оно тоже было очень важно для науки.
Правда, ни ученые, которые летели на корабле, ни даже сам капитан пока что не ведали об основной цели полета. В капитанском сейфе лежал конверт, который следовало открыть только после прибытия к самой восточной точке маршрута.
О содержимом этого конверта знал только один человек - неприметный молчаливый ассистент профессора Патори Бакато - Мигало Ватори. Молодой человек с острыми четкими чертами лица и очень внимательным взглядом глаз цвета оружейной бронзы.
Приводнились поздним утром. Машина была заглушена, корабль, медленно дрейфующий в слабом ветерке, коснулся килем воды, и, постепенно оседая, остановился. Он все равно висел на баллоне, лишь немного погрузившись в воду. Смысла лишний раз гонять насос, чтобы накачать еще больше воздуха не было.
Экспедиционный галеон походил не на воздушные суда, а на обыкновенный океанский парусник. Деревянной обшивкой, наличием верхней палубы, по которой можно было свободно ходить. Отличия состояли главным образом в рубках управления. Нижнюю часть носа закрывало огромное обзорное окно - толстые стекла в металлическом, тщательно загерметизированном переплете. Теперь оно оказалось почти все под водой, и из командного зала можно было наблюдать зеленую бездонную глубину океана, стайки рыб и прочей морской живности. А сверху, опять-таки на носу судна, была еще одна рубка. На случай плавания без баллона. Да, его можно было отсоединить и просто плыть по океану. Правда, судно было не очень устойчивым из-за шести вынесенных на решетчатых фермах вверх и в стороны громадных пропеллеров. Да и двигаться по воде с помощью воздушных винтов - очень неэкономично. Так что такой вариант был предусмотрен на самый крайний случай, если баллон придет в полную непригодность.
А еще на верхней палубе, прочно закрепленная, лежала маленькая воздушная шхуна. Ее баллон, естественно, был сдут и надежно упакован. Для чего этот кораблик нужен, толком никто не знал. Наверное, чтобы делать небольшие вылазки от основного маршрута - думали воздухоплаватели. А Мигало Ватори тихонько посмеивался.
Разумеется, сейчас шхуну никто расконсервировать не стал. На поверхность спустили самый обычный бот, с крошечными паровичком и веслами. В суденышко загрузились семеро матросов и двое ученых с ассистентами. В том числе и профессор Патори Бакато со своим помощником.
Пожилой ученый чуть ли не подпрыгивал от нетерпения. Наконец-то он может заняться работой по специальности! Он был гидрологом, и всю дорогу лишь с тоской смотрел на проплывающий под ними Океан. А теперь можно и пробы взять, и температуру на разных уровнях измерить, и течения поискать, и соленость подсчитать...
А, главное, можно изучить айсберги!
Основную часть времени до этого профессор тратил на наблюдение больших и маленьких ледяных глыб, над которыми они пролетали. А теперь можно к ним подплыть и пощупать руками!
Попыхивая паровичком, бот направился к самому большому из окрестных айсбергов. Мигало Ватори, которого на самом деле звали Китано Баллини с удовольствием подставил лицо встречному ветерку, холодному, пахнущему морской свежестью. Белый плавучий остров медленно приближался. Вскорости можно было разглядеть и уходящую в глубины прозрачной зеленоватой воды подводную часть. По приказу профессора кораблик сделал полный круг. Патори Бакато, не отрываясь, разглядывал плавучую гору, что-то тихонько нашептывая себе под нос. Китано разобрал:
- Матовый нилосовый... А тут уже однолетний серо-белый... примерзли уже в океане... Так, а это уже паковый... Здесь и высадимся...
Профессор указал на ледяную площадку, немного возвышающуюся над водой:
- Причаль туда!
Шкипер пожал плечами и осторожно подвел суденышко метров на пять к айсбергу. Перевел паровик на холостые обороты.
- Мне надо причалить! - заявил профессор.
- Это опасно, можно повредить судно, - возразил моряк.
- А для чего мы сюда летели?! - взвился старичок. - Наука всегда опасна! Немедленно причаливайте!
- Ну, ладно, как знаете, - уступил шкипер, которому капитан дал указание слушаться ученых и исполнять их распоряжения, если они не будут совсем уж безрассудными.
Моряки взялись за весла и в несколько гребков подвели бот почти вплотную к айсбергу.
Потом один из матросов выстрелил из маленькой гарпунной баллисты. Гарпун глубоко вонзился в ноздреватый лед, Медленно вытравив трос, корабль подтянули до тех пор, пока он не уперся бортом в истончающуюся ледяную площадку, которая с хрустом обломилась.
До более толстого, покрытого смерзшимся снегом пакового льда оставалось метра полтора. Принесли заранее приготовленный деревянный трап и соединили им пошатывающийся борт и скользкую ледяную поверхность.
Профессор вознамерился сразу же перебежать по трапу, но Китано остановил его взмахом руки:
- Разрешите, я первым перейду?
Он, с опаской, слегка балансируя руками, прошел по доске. Ступил башмаком на площадку, попробовал, насколько она скользкая. Отступил назад, так же осторожно вернулся на бот.
- Шкипер, мне нужен шлак или мелкий уголь, посыпать лед, чтобы не так скользил.
Тот кивнул, сказал что-то матросу, который, вскорости, принес короткую квадратную лопату с накиданной на нее горкой угольной пыли и мелких осколков. Китано принял инструмент, вернулся на айсберг и высыпал уголь, сделав из него узкую темную дорожку. Осторожно ступил на нее. Оперся на лопату.
- Ну, вот... был такой изумительно чистый айсберг, - недовольно проворчал профессор. - И как теперь мы будем брать пробы?! Вперемежку с углем?
- Профессор, передайте мне бур, - припросил его ассистент.
Старичок сам прошел по трапу, смешно раскинув руки для равновесия. Отдал Китано полую трубу бура.
- Постарайся засверлиться как можно глубже! Мне надо исследовать наслоения за максимально большой срок!
- Да, профессор, - вздохнул Китано, и принялся за работу.
Ввинчивать бур было тем еще занятием! К счастью, под коркой из глянцево блестящего льда шел более рыхлый материал похожий на очень сильно слежавшийся снег. Зато, чем глубже уходил бур, тем больше было сопротивление его стенкам, и крутить широкий ворот становилось все труднее и труднее.
В конце концов, Китано вытянул бур и отнес на судно.
За этот день он основательно потрудился. Китано взял с десяток проб льда, за одной из которых пришлось взбираться вверх, пристегнувшись к веревке специальным устройством, напоминающим тормозную систему абордажников и пользуясь ледорубом.
Еще два дня галеон провел в краю айсбергов.
Не обошлось и без происшествий. На второй день ассистент другого профессора, пытавшийся перебраться на небольшую льдину, поскользнулся и бухнулся в ледяную воду. Бедолагу сразу выловили, стянули мокрую одежду, закутали, и, стучащего зубами и дрожащего крупной дрожью, доставили на корабль.
А еще, когда корабль уже начал подъем, совсем недалеко от него всплыл из глубин гигантский зеленый кит. Пятидесятиметровая туша, лишь немного уступающая в размерах галеону наполовину вынырнула из воды, и, плеснув хвостом так, что подняла высоченный столб брызг, нырнула обратно в пучину.
Долго еще все, кто не был занят на вахте, стояли на палубе, вглядываясь в Океан.
- Хороший знак, - прошамкал старенький ученый биолог. - Зеленые киты очень редко поднимаются к поверхности. Им дыхания хватает на несколько часов... А тут, прямо рядом с нашим кораблем...
Народ разошелся, а Китано Баллини еще какое-то время стоял на верхней палубе, наблюдая, как уходит вниз бескрайняя гладь океана, усеянная розовыми в закатных лучах Сола айсбергами. Он запомнил это, отложив в альбом своей памяти. В этом альбоме было очень мало таких вот спокойных и величественных картин, оттого они были так для него ценны.