Аннотация: Что можно услышать средь перезвона дождя? Может быть, он пробудит ото сна древнюю легенду или сказку, в которую вдруг захочется поверить? ...А что вы знаете о Водяном?
Кап-кап. Стук-стук.
Бьется в ставни косматый ветер. Стучит грохочущей дробью за ставнями дождь. Страшно. Боязно. А вокруг только темнота. Затаившаяся, текучая. Ни ковров, ни пола, ни печки, где ухват стоит - ничего не видать. Словно слились очертания в единое всё вобравшее месиво, тёмное и пушистое, как шёрстка у любимой олюшкиной кошки Ночки, которую за привычку перед людьми поперек дороги сигать поминают недобрым словом все суеверные бабы и мужики в деревне. И чего животинку ругают, глупые, разве кошка виновата, что такой уродилась - чёрной как смоль и с глазами зеленющими? Она ж зла не делает, наоборот, в амбарах домовых всех мышей повыловила, иногда и соседских бегает погонять.
Поёжилась Олюшка и закуталась поплотнее в лоскутное одеяло. Лето, но дрожь её бьёт - хворает девица. Да и ночевать одной - неуютно, привыкла, что хата от народу ломится, то там то здесь голоса - спорят, препираются. А эту ночь ей одной придётся куковать. Уехала вся семья к сестре старшой на именины в соседнюю деревню, а Олюшку как хворую дома оставили со Златкой. Но с сороки-Златки какой уход да спрос? Чуть вечерять начало, упорхнула сестрица на игрища и посиделки - праздник Водяниц, да и ночь перед ним волшебная, чарующая, красных девиц сманивающая кострами, песням , древними сказаниями и удалыми молодцами. Златка и её бы с собой взяла, да побоялась, что Олюшка ещё пуще разболеется. Вот, казалось бы, две сестрицы родные, одна другую чуть боле года старше, а похожи они, как яблоки с разных веток. Злата стройная, тоненькая, словно берёзка, а глаза озорные, весёлые и смешливые с бесенятами на дне. Олёна же вроде и краше кажется, но задумчивая, молчаливая, не по годам серьёзная. Даже им будто, и не ей должно было достаться - девицу с малолетства Олюшкой величают.
Кап-кап. Стук-стук.
Не унимается дождь, словно хочет, окаянный, ещё сильней душу девичью взбаламутить, заставляя старинные предания со дна памяти подниматься.
А темнота все держит, неволит, не желает расступаться. Вроде и бояться глупо - дом-то родный, знакомый, давно к хозяевам приученный, но чаще стучит сердце, замирая в ожидании чего-то неизведанного, но непременно чудесного. Нелепица весь этот страх! Шестнадцать годков минуло Олюшке, не дите малое! А глупости всякие так и норовят припомниться. Тем более день сегодня не обыкновенный - Праздник Водяниц, когда нечистая сила пуще лютует, а русалки-фараонки могут хвост отбросить и по земле ходить, как красны девицы, парней наивных красою своею заманивая. А еще баяют, что выходит в этот день Водяной из владений своих и отправляется невесту искать...
Давние это слухи, никто уж и не упомнит, было ль - не было...
Старухи детишек запугивают, будто Водяной он страшный, косматый, с волосами из тины речной, кожей бледною, как у нежити подлунной, и глазами рыбьими мутными. Утаскивает он людей близ воды ночью блуждающих к себе на дно и не отпускает боле - вынуждены они дале Водяному и дочерям его прислуживать, ну, а в супругах невенчанных у него кикимора болотная. Может, оно и так, но баяют и другое...
Мол, наговаривают на Водяного, чтоб девицы взбалмошные не удумали и вправду на него решиться поглядеть. А пригож - не каждому молодцу Боги красоту такую даровали. Волосы вовсе не зелёные, а светлые и шелковистые, как у эльфа какого. Глаза же его и злоязычник не сподобиться назвать мутными или тусклыми - веет от них морской лазурью. Раз заглянет в них девица, и пропала отныне для мира и для семьи - ничего кроме Водяного видеть в жизни не пожелает, коли попытается её родня дома удержать, руки на себя наложит.
Жила во времена давние в одной деревне (кто ж упомнит в какой? давно сиё было) красавица и умница, родительская любимица, Олёна (Олюшка, когда услышала впервые у костра эту байку, улыбнулась сходству своего имени с героиней сказанья). Работящая была девка, сметливая и по хозяйству ловкая. Женихи вокруг вились стаями, но никто не мог сердце девичье похитить. Как родители ни старались дочку образумить, мол, осмьнадцать скоро минет, а ты всё в девках (Олюшка вздохнула от схожести проблем - родители тоже порывались сосватать за соседа Власа). Олёна упрямой была и на своём стояла твёрдо - молодцам улыбалась, но на игрища ходить или другие празднества предпочитала с подругами али одна. Подружки скоро все уж замужни были, в чужие семьи поуехали, дитями обзаводиться начали. А девки помоложе невзлюбили норовистую красавицу и сторониться стали. Олёна стала чаще по лесу гулять, щебет пичуг скоро стала различать. Особенно полюбилась ей ива у речки. Залезет и, над гладью речной склонившись, песню заведёт старинную жалостливую - голос у неё звонче и чище родниковой воды. Рыбаки мимо проплывали - заслушивались, но сманить певунью с дерева не удавалось, пока сама вечером домой не отправиться. По деревне Олёну стали в шутку русалкой звать, мол, сядет над рекой и песни чудесные поёт, сердца молодецкие пленяя, зачаровывая.
Долго ли, коротко, стали родители за дочкой другие странности замечать. Уйдёт на реку грустная, угрюмая, а вернется - счастливая, смешливая и радостная, будто с суженным повидалась. Как-то раз гром с небес грянул, дождь ведром хлынул, а Олёна вернулась домой сухая и не озябла почти, словно от дождя кто её укрывал заботливо. Отец в один вечер вопрос к дочери поставил прямо:
- Хватит в лес на свиданки тайные бегать! Принесешь в подоле дитятко, кто отвечать будет? Коли добр молодец тебе глянулся, пусть к отцу приходит руки твоей просить, коли тать лесной очаровал, пусть к лешему убирается! Придет жених, тогда и разговор будет.
- Не понравится вам, тятенька, нареченный мой, невзлюбите вы его... - с тоской отвечала Олёна. - Но другого не желаю я - лучше в речке утоплюсь!
- Сдурела ты, девка, от воли и любви родительской! - вспылил отец. - Не хочешь по-хорошему, будет по моему велению! Из хаты ни ногой - запру тебя, чтоб бежать не удумала! Выдам тебя, дурёха, за кузнеца молодого - он давно тебя в жёны просит, а рука у Зарьки крепкая - быстро блажь девичью выбьет!
Разрыдалась Олёна и в светёлку свою убежала горевать, зная, что отца не переспорить, а мать ей теперь не заступница. Жалела и утешала сестрицу Настёна, словами думаю боль девичью облегчить:
- Поплачь, поплачь. Горе выгорюй, слёзы выплачь. Пройдет горюшко али смирение тебе с ним воздастся. Лучше расскажи про своего суженного ряженного...Авось, пока вспоминать милые черты будешь, полегчает, посветлеет душеньке...Ну, какой он из себя? Пригожий, наверное?
- Пригожий... - прошептала и ещё сильней разрыдалась Олёна, поняв, что не суждено ей больше видеть родные черты...
- Ну и хорошо, что пригожий, - улыбнулась, Настёна, поглаживая сестру по волосам. - А занимается он чем? Воитель, купец аль из наших кто?
Олёна молчала, словно не желая отвечать или не зная ответа.
- Никто говорить тебя не принуждает, раз не хочешь, али запретил он...Но хоть какой он из себя? Статный? Зёленые глаза али карие?
Настёна вслушивалась в путаные описания сестрины и чувствовала, что они ей смутно знакомы, только не понять чем. Хотя странно это, где ж Олёнка нашла красавца светловолосого? Эльфы в эти земли давно уж не заглядывали. Из местных парней все как на подбор темноволосы. Чаровник заезжий? Но почему тогда девушку с собой не увез или не бросил, поразвлёкшись? У родителей спросить, что ль? Так пообещала Олёнке никому ни полслова. Да и если предаст она сестрицу, та в отместку может и о Настиных прегрешениях рассказать. Подумала Настёна, пораздумывала и решила никому ничего не говорить.
...Вели Олёну в наряде праздничном свадебном, проходили, по обычаю, мимо речки-кормилицы. А невеста плакала, не унимаясь, одни говорили от счастья, другие, знавшие поболе остальных, - от горя. Поддерживали подружки Олёну за руки и проводили через мосток бревенчатый. Замерла процессия - невеста поклониться реке и девичеству должна, думу передумать о счастье семейном грядущем, не неволили девицу. Поглядела Олёна в воды речки и прыгнула с моста. Как только из рук подружек и провожающих вырвалась, где сил взяла? Запричитали, засуетились, лодку начали искать, но задохнулась уже, утопла в быстрой воде девка. Теперь уж не спасать, а лишь тело бесчувственное похоронить - примета была, что утопленниц надо земле предавать, а иначе душа Водяному отойдет.
Закричала отчаянно, надрывно, зарыдала Настёна, поняв, наконец, кто на описание сестриного суженного тянет...
Затосковал по любимой Водяной, а вместе с ним и небо слезами изошло, Олёну оплакивая. Говорят, будто выходит он из реки в Ночь перед Праздником Водяниц, когда ливень с неба хлещет, и ищет, зовёт свою наречённую. Коль встретится ему какая красна девица, забирает он её с собой на дно речное боль-тоску унимать...
Кап-кап. Стук-стук.
Отчего ветер и дождь разыгрались пуще прежнего? Почему б не умолкнуть им, не тревожить Олюшкин покой? Почему не отпустить девицу в объятья теплые сна?
Кажется Олюшке всякое, мерещится.
Цок-цок. Словно лошадь копытами стучит...
Не один выходит Водяной невесту искать - верхом на лошади дивной, быстрым течением и водой рождённой. Чародеи говорят, что и правду лошади такие есть - кэльпи зовутся. Но кто ж в сказки чародейские поверит?
Ворочается Олюшка под одеялом, а сон всё не идет. "Нет за окном никакой лошади, никто не притаился, не зовёт, не стучит в ставни - дождь это, самый обычный дождь", - успокаивает себя девушка, но не желает душа взбаламученная доводам этим верить.
А дождь словно издевается, стучит в окно всё сильней и отчётливей. И чудится девице в перезвоне капель имя родное и знакомое...
Но не проникнуть ни дождю, ни ветру, ни нечисти сквозь ставни закрытые, с запорами заговоренными. Не потревожить Олюшку в доме с дверьми и стенами крепкими. Нечего ей страшиться. Охранят ставни и запоры верные.
Всматривается Олюшка в темноту, глаза уж привычны сделались, и замечает, что в комнатке дальней как просвет какой есть, где тьма расступается. Вглядывается девушка и замечает, что не примерещилось ей. Но откуда ж свет мог в комнатке дальней взяться, если свечки и лучинки все Олюшка в доме погасила?
Страх. Холодный и липкий он сковывает девичья грудь. Ужас древний и беспросветный не дает ни пошевелиться, ни вздохнуть. Студёный клубок застывает в горле, а от него шупальца-ледышки холодят кровь.
С малолетства учат детей закрывать на ночь заговоренные ставни крепко-накрепко - от людей лихих, от духа нечистого, от нежити лесной.
Ускакала Златка на посиделки до рассвета ей-то что - у костра будет петь, танцевать с дюжими молодцами, а ставни в дальней комнатке на засовы прикрыть забыла...
Кап-кап. Стук-стук.
Недобро, зловеще напоминает дождь. Доигралась, красавица, в запертой избушке? Думала, что везде охранят зачарованные затворы?
Надо встать, найти, открыть чащу с чародейским Огоньком, купленным отцом в городе, запалить от него лучинку или свечку. Надо, но тело как неродное, не слушается хозяйку.
Встать. Скинуть одеяло и встать. "Еще отвару целебного знахарского выпить забыла", - попыталась найти причины выбраться из тёплой постели Олюшка.
Яркое, слепящее зарево заколдованного чародеями Огонька осветило комнатку. Олюшка прищурилась, привыкая после темноты к резкому свету, вскоре Огонёк стал уже не помехой, а подмогой. Девушка зажгла от него свечку и подошла к печке, хлебнула глоток отвару. Тёплая, чуть терпковатая жидкость согрела и уняла дрожь, на душе стало полегче и поспокойней.
Олюшка, дивясь неизвестно откуда появившейся смелости, неспешно начала идти в пугающую дальнюю комнатку. Скрипят, как плачут, половицы под босыми ногами. Словно надеясь то ли предупредить, то ли удержать. Не ходи туда, девица, одумайся, не буди лихо! Но не вслушивается Олюшка в скрип половиц, не пытается повернуть назад.
Шаг. Всего один шаг к затаившейся перед прыжком неизвестности. Уже не страшно - неудержимое безрассудное девичье любопытство застилает страх. Шаг, а там...