Стихи были замечательны - об этом мне сказала сама стихотворица, а больше никто, потому что никто другой этих стихов не читал. А последнее обстоятельство стихотворица ставила в вину именно мне и таким бесчувственным сухарям, как я.
Заслони кошелек свой ладонью,
Чтоб его невзначай кто не спер,
Отдает пусть он страшною вонью,
Чтоб задохся безжалостный вор.
Я питаюсь и так еле-еле,
На уборку хожу я чуть свет.
До пособия больше недели,
У меня же ни шекеля нет.
Вот моя горемычная повесть,
Будь ты проклят, грабитель-злодей,
Честь свою потерявший и совесть
На стезе ограбленья людей.
Мои слезоньки в землю впитались -
В моей маленькой Родины плоть.
Десять дней мне голодных остались.
Помоги, милосердный Господь.
Я прочитал и спросил: "Ну и что?"
- Как "ну и что?" Вас никогда не грабили на улице? - спросила, что называется, вопросом на вопрос стихотворица, как это делают "прирожденные русские литераторы" из Василькова, Жидачева или Фастова. Одессу оставим в стороне, потому что кто хочет иметь неприятности от одесских "дихтеров", я вас спрашиваю? Меня, должен сказать, однажды ограбили в Харькове, сорвав с меня пыжиковую шапку - тогда на это была мода: и на ношение шапок, и на срывание таковых с головы. Я сам купил бывшую свою пыжиковую шапку на толкучке, вполне вероятно, что сорванную с чьей-то бесталанной головушки. Так что злосчастный чижик-пыжик проследовал по дороге судьбы, словно по эстафете. Но открывать собеседнице это постыдное для меня событие в моей жизни я не стал.
- Нет, никогда не грабили, - ответствовал я.
- Оно и видно: вам не понять чувств человека, у которого отняли кошелек с месячным пособием. Я стояла на перекрестке и подбирала рифму к слову "миракль" - для своей новой поэмы.
- Ну и как, успешно?
- Не перебивайте меня. Дайте досказать. Так о чем я говорила?
- О пыжиковой шапке, - услужливо подсказал я.
- Да-да, о пыжиковой шапке. Так вот в молодости за мной ухаживал один молодой человек. Зимой он одевался более чем скромно, но носил пыжиковую шапку. Он был очень начитан, и остроты его отдавали тем благородством и той интеллигентностью, которые в наше время давно утрачены, и на их место в обиход вошли сплошные сальности. Так вот этот молодой человек говорил о себе: "Я отношусь к своему головному убору, как черкес к оружию - сам я могу быть одетым во вретище, но шапка у меня должна быть высшего сорта". Это был очаровательный высокий блондин с огромными голубыми глазами и родинкой на левой щеке. Шапка ему удивительно шла, хотя размером была несколько больше, чем ему надо было - ведь тогда шапки были в дефиците.
• • •
Я стал что-то смутно припоминать, и перед глазами моими как наяву возник голубоглазый детина с есенинскими волосами - "эти волосы взял я у ржи". Идентифицируя этот облик, я невольно вернулся к печальному ограблению, в результате которого с меня сорвали пыжиковую шапку. И я явственно вернулся к событию двадцатилетней давности, которое имело место быть посреди необъятной харьковской площади имени Дзержинского. Сомнений не могло быть - это был он, голубоглазый грабитель.
Моя собеседница продолжала:
Быть может, если б ровно и прилежно
Текла бы дней моих река,
И было все и искренне, и нежно
Не так мне было б жалко кошелька.
Водоворот сердечного волненья,
Бессвязность мыслей и порядок строк.
О мой талант, источник вдохновенья.
О, если б не украли кошелек!..
Дальше я слушал невнимательно. Одна мысль сверлила мой мозг: неужто тот голубоглазый, что сорвал с меня шапку, здесь, в Израиле. И я прервал стихотворицу-чтицу на полуслове:
- Извините, так этот, как бишь его, в пыжиковой шапке, теперь ваш супруг и находится здесь?
- Да, - просто ответила она. - Это мой муж. Его зовут Егор, здесь - Эзра.
Когда я ворвался в их жилище, я завопил:
- Держи вора!
На что он спокойно ответил:
- А голос твой, почитай, и не изменился. И слова те же, мать твою так. Только не ори ты так: я русский человек, хоть и прошел гиюр, и шума вашего, как и запаха, не выношу. А шапку твою забирай - я ведь не украл, а так взял - попользоваться...
И он достал из шкафа аккуратно завернутую в прозрачный мешок старую пыжиковую шапку.
Я заглянул внутрь, и на старой, вытертой подкладке прочитал вышитые тетей Раей (светлой памяти) свои вензеля.
А на прощанье, пожимая мне руку, голубоглазый, бывший блондин, а ныне плешивец сказал:
- Все эти годы она мне была как терновый венец. Я бы никогда ее с тебя не сорвал, но Нехама сказала, что мужчина без пыжиковой шапки для нее и вовсе не мужчина. И я решился - крепко любил ее тогда, а отец ее, Прокофий Рахмилевич (царство небесное) был завом областного торга. Теперь смекаешь? Ты сердца на меня не держи: я ведь поносить взял - думал, встречу тебя и возверну. Да вот так получилось. Слушай, друг, ты ведь теперь мне как брат, у тебя нет случаем ста шекелей: у Натахи, то есть у Нехамы, тут кошелек уперли со всей что называется наличностью, жрать, понимаешь нечего. Что жиды жулики, я давно знаю, но чтоб прямо из рук... Да ты не боись, я отдам. Ты же видишь, я те шапку возвернул в целости и сохранности, как вчера снятую.
Я молча протянул этому гою-шнореру пятьдесят шекелей, подхватил кулек с шапкой и ушел.