Мальчик был такой приятный, хороший, миленький. В чистой рубашечке, такой какой-то аккуратненький, что сказать ему всю правду о желтенькой книжечке его стишков было ну просто невозможно - язык не поворачивался. И потом я знал, каких трудов стоило его маме, папе и бабушке собрать нужную сумму денег на издание этой неказистой с виду и худосочной книжицы. Я знаю эту семью. Это хорошая еврейская семья со славными, освященными веками традициями милого, ушедшего в даль, овеянную непроницаемой дымкой забвения штетла - еврейского местечка. Эти милые люди, живота своего не жалея, делали все и даже более того, чтобы оградить Мишу от всех тягот бытия: чтобы он не служил в армии, не работал и не сушил себе мозги учебой в каком-то университете. Зачем это все ему? Главное, чтобы мальчик хорошо кушал. А об остальном они позаботятся сами.
В Израиль его привезли совсем маленьким, но за десять лет он вырос и стал таким большим, хорошеньким, полненьким и умненьким, что родители и бабушка, глядя на него, не нарадуются. Жаль, что люди вокруг злы, завистливы и вульгарны. Они, эти ничтожества, смеют вслух заявлять: "Циперштейны какого-то нравственного урода и тунеядца вырастили..." Научились парировать: "Этого, как его, Бродского тоже сначала тунеядцем объявили..."
В школу Миша ходил, пока держали, но древнееврейским едва владел: от этого языка у него головка болела. Но русскому его обучила бабушка, говорившая внуку: "Мишеньке, иди до бобе - будем учить с русского языка".
Когда Мише исполнилось восемнадцать лет, и ночью его диванчик начинал по ночам скрипеть, бабушка сказала: "Надо Мишеньке найти чистенькую девочку, пусть она до нас приходит два раза в неделю". Уж чего-чего, а "чистеньких" девочек снять в Израиле - не проблема. Был даже небольшой конкурс. Миша выбрал себе двух "чистеньких" - по одному разу в неделю приходила каждая. Перед "этим" каждую из них осматривал врач - друг семьи, так все было хорошо и прекрасно.
А в последнее время Миша вдруг загрустил - ну, чего, спрашивается, ему не хватает? Оказалось, что он хочет быть поэтом. Ой, не дай Б-г, он еще начнет сочинять стихи и испортит здоровье. Поэтому родители и бабушка наняли хорошего поэта, регулярно печатавшего свои стихи в маленьких рекламных газетках (знаете, тех, что бесплатно развозятся по разным магазинам), в этих газетах поэт Сережа зарезервировал за собой все внерекламное и межрекламное пространство, денег ему не дают, но иногда кормят. Много денег этот Сережа не взял и стихи принес вовремя. Только поужинать, нахал, попросил - пришлось сосиски отваривать.
Самое дорогое дело - это, оказывается, типография. Пришлось папе по ночам после работы грузить, а маме - по ночам же и после работы - убирать какие-то заплеванные залы кабаков, даже бабушка куда-то ходила на приработок. Но через месяц книга была готова.
Сняли зал для выступления. Но оказалось, что Миша и по-русски читает по складам. Пришлось нанимать каких-то актрис - читать стихи. Публику как раз заполучить было нетрудно. Крупными буквами на афише написали: "Тяжелое угощение - бесплатно". Что такое "тяжелое угощение", спросите вы. Что такое "легкое угощение" - печенье и водичка, вы уже знаете. Так "тяжелое" - это то, что питательнее легкого.
Вы знаете, мне уже звонили: "Господин Ермолкин, сколько вы, интересно, возьмете, чтоб ничего плохого о нашем Мише не писать, а только хорошее?" Я ответил, что и так готов написать о Мише Циперштейне только хорошее.
МИША ЦИПЕРШТЕЙН
Из книги стихов "Меня несет..."
• • •
Я встал на путь поэта, путь опасный,
Не пожелаешь этой участи врагам.
Увы и ах! Меня несет волною страстной,
Как на скалу ладью, к каким-то берегам.
Стенаю от обид, рыдаю я от муки,
Как в праздник бланманже, кус неба оторву,
Я протяну горе страдающие руки.
Рыдаю я во сне, молюсь я наяву.
Почто мой вещий глас в молитве сей напрасной
К святому алтарю страданий не донес?
Увы и ах! Меня несет волною страстной.
Я погружен в купель, соленую от слез.
• • •
С небес свисала паутина,
И было солнце, как паук.
Какая дивная картина!
Жаль, что писать мне недосуг.
Будь время, я б размазал краски
По терпеливому холсту.
Сорвал с природы бы все маски,
Вернул бы миру красоту.
Мой план лишь издали неистов -
Вблизи понятен он и прост.
И хор из тысячи артистов
За мной пошел бы на погост.
Оставил миру бы алмазы,
Что излучают дивный свет.
Но кисть любимую ни разу
Не взял я в руки - времени все нет...
• • •
Неяркий огонек горел
В ушах звучало: "Аллилуйя".
Я окончательно созрел
Для чувственного поцелуя.
Я слышу, как звучит струна
Расстроенного фортепьяно,
Вино, фалафели, спина
Вконец облезшего Полкана...
Закуска вся - не высший сорт,
И дозы, к сожаленью, птичьи.
Вписалось в этот натюрморт
Твое прекрасное обличье.
Разочарован я давно.
И это видно глазом.
Как жаль: дешевое вино
Совсем затмило разум.
• • •
О, жизнь отнюдь не хороша.
Приму я смерть свою как благо.
Пока же во плоти душа,
Слагаю сагу.
Я завершаю жизнь свою
Назло всем сущим лирам.
Так вдохновенно я пою,
Прощаясь с миром.
• • •
Я видел в снег упавшего олима
Средь улиц Иерусалима.
Живу в тепле, живу я в неге.
Совсем я позабыл о снеге.
Но днесь ликует естество:
Совсем уж скоро Рождество.
Но мне не праздновать сей праздник,
как еврею.
Вздохну, танур включу
и комнату согрею...
• • •
Мои стихи суть сонмище мелодий,
В них ни одной фальшивой нотки нет.
Они не по зубам вам, составители пародий.
Ведь я не вы, я истинный поэт.
Крадусь я к рифмам, словно уголовник,
Чтоб нужную схватить и завершить строку.
Я для стихов моих пленительный любовник.
Чтоб не сфальшивить в них, всегда я начеку.
Слагаю я стихи, окутанный печалью,
Вселенские огни вкушаю я душой,
Загадочный мой лик, как тайною, вуалью
Покрыт, и сквозь вуаль на мир гляжу большой.
• • •
Стену Плача нельзя сравнивать со стенкой обычной,
Маркса с Элиягу, Энгельса с РАМБАМом,
Как тихий шепот - это не голос зычный,
Так и бардак никогда не станет храмом.
Самое удивительное, что эту статью не хотела принимать редакция: это-де реклама поэту Сережке, сукину сыну. Как узнают, к нему, мол, кинутся все сойферы и дихтеры, чтоб он за них сочинял, за гроши, так сказать, работал для их славы. Сошлись на том, что Сережкину фамилию вымарали в рукописи этой статьи.
Теперь перед Сережкой, продажным писакой, стоит задача исключительной важности и трудности непомерной: научить Мишу читать членораздельно свои стихи и объяснить их смысл хотя бы приблизительно.