Поэзия - удел молодости. Старых поэтов не бывает. И если, возражая мне, сошлются на Тютчева, Фета, Пастернака и т.д., то это исключения. Судьбе-злодейке было угодно, чтобы великие поэты уходили из жизни молодыми и не превращались в импотентных литстариков. Не потому ли так рано ушли из жизни Байрон, Шелли, Пушкин? Фортуна сократила сроки их бытия, дабы они не стали бесплодными стариками, смолоду писавшими стихи.
Я готов согласиться с Луначарским, что к последним дням своим Пушкин исчерпал себя как поэт. Да и сам великий человек писал о себе хотя и иронически, но, как показала жизнь, провидчески: "И фебовы презрев угрозы, //Унижусь до смиренной прозы..." Большие поэты, дожившие до старости, если не становятся прозаиками, перестают активно писать - редким чувством такта и высочайшей требовательностью к себе отличалась Анна Ахматова, а у многих происходил поэтический климакс...
Комплекс Зигмунда Фрейда, рассматривающий творчество в качестве прямой функции сексуальности, как нельзя полнее соответствует поэзии. Даже отрицатели фрейдизма доказывают его несостоятельность всем, чем угодно, но только не настоящей поэзией - последняя утверждает торжество этого философского учения. Особенно это отчетливо проявилось во второй половине XX века, когда эпическая поэзия сошла на нет, осталась только лирическая.
Поэзия - это не зарифмованная проза, а нечто совсем иное качественно.
Поэзия как интимное влечение возникает и проходит, оставляя глубокий след в душе поэта, которого она покинула.
Мне хотелось бы показать вспышку поэтического таланта, которая возникла на самой заре рифмованной поэзии - в доисламской Аравии. Античные эпические поэмы, написанные гекзаметрами, могли создаваться почтенными старцами, но лирика...
Вчитайтесь в строки, довольно удачно сохраненные в русском переводе:
Вы говорите, друзья, мне,
что я постарел,
Для любовной утехи
пригоден едва ли...
Ложь! Чью угодно жену
я могу обольстить,
Но на мою никогда еще
не посягали.
Ночью и днем обнимал я
подругу свою
С телом прекрасным,
как будто его изваяли,
С ликом, сияющим ночью
на ложе любви,
Словно дрожащий огонь
в золоченом шандале.
Твердые груди ее, словно
две головни,
Жаром дыша, под моею
рукою пылали,
Нежными были ланиты,
пылали они.
Встав, мы одежду на ложе
порой забывали.
Поверьте: это настоящая поэзия, страстная и эротическая. Охаивая лет около сорока назад выступавшего в Париже Евтушенко (полпреда стиха, как назвал его одобрительно Хрущев), патриарх французской поэзии того времени Изу кричал ему: "Вы не поэт, вы шарлатан. В ваших стихах эротики нет!" Тогда мне было до слез обидно за милого, энергичного, выездного Женю Евтушенко, а теперь, накопив некий литературный опыт, я вынужден согласиться с суровой критикой в адрес непотопляемого русского литератора.
Приведенные выше стихи принадлежат перу, вернее, стилю, поэта VI века, жившего в Химьярском царстве. Его имя было Имру-Улькайс. Если бы не было Имру-Улькайса, кто бы оплакал гибель еврейского Химьярского царства (на территории нынешнего Йемена) и праведного царя Зу-Нуваса ха-мелеха?
Изменницей судьбу я назову -
Повсюду рыщет, подлости творя.
Она разрушила и царство Зу-Неваса,
Владения химьярского царя
И правоверных всех к Востоку гонит,
Отняв у них и земли, и моря.
Это была политическая лирика Имру-Улькайса. Царство йеменских евреев (VI в. н.э.) было около 525 г. разрушено нанятыми византийским императором Юстинианом I эфиопами, но складывающаяся поэтическая этика предписывала во всем обвинять судьбу. Собственно, это было царство не евреев, а иудаизированных арабов, принявших иудейство, или гиюр. Мать царя Юсуфа Зу-Нуваса, еврейка, была одной из жен предыдущего царя, отца поэта, и позаботилась путем интриг (как утверждает русский историк Л.Н.Гумилев, который, видимо, знал то, о чем другие историки не догадывались - как же еврейка могла обойтись без интриг!?), чтобы сын унаследовал трон, при этом царь принял тронное еврейское имя Йосеф.
В неравном бою с эфиопами погиб царь и его воины, среди которых был и отец поэта Умру-Улькайса. Сам поэт в битве не участвовал, так как отец незадолго до этого прогнал его от себя за жизнь, не достойную еврея: пиры, беспутство, а, главное, за сочинение светские виршей.
Но какой поэт ведет благочестивую и праведную жизнь? Весть о гибели отца застала поэта в изгнании. Он собрал своих друзей и повел их в бой, но потерпел поражение. После этого Имру-Улькайс отправился в Константинополь - к императору Юстиниану, чтобы добиться правды. Далее следы поэта теряются.
• • •
Утверждая, что поэзия - удел молодости, что, в общем-то, факт общеизвестный, я тем не менее смотрю на литобъединения, поэтические гостиные, писательские секции при клубах лиц "золотого" возраста, как теперь принято называть стариков, с полным пониманием и одобрением - это один из видов весьма необходимой для поддержания жизненного тонуса геронтологическая трудотерапия. В центре "Лин" больничной кассы "Клалит" разработана даже методика - исцеление творчеством, что говорит о взлете израильской геронтологической медицины.
Это прекрасно, потому что доставляет людям радость и противостоит негативным явлениям, сопутствующим надвигающейся старости.
Отношение к творческой терапии должно быть самым серьезным, особенно по отношению к пожилым людям, переносящим тяготы интеграции в израильское общество. Творческая терапия снимает стресс и создает условия комфортности.
В молодости стихотворец, если он подлинный, а не графоман, создает поэзию. А на склоне лет поэзия является целительницей сама... И пусть пожилые литстудийцы создают стихи любительского качества, которые не могут быть признаны на профессиональном уровне настоящей поэзией, но они являются целебными и жизненно необходимыми для своих творцов.
И мне порой странно читать уничтожающую критику этих терапевтических сеансов с позиций критического нигилизма, в чем особенно усердствует неизвестный мне г-н Ефим Ермолкин. Мне гораздо более по сердцу ответы стихотворцев своим критикам, пусть недостаточно грамотные и профессиональные, но зато такие искренние, с таким жаром защищающие право авторов на целебную творческую терапию.
Г-н Ермолкин и некоторые другие лишены такта и чувства меры, относясь к продукции литтерапевтического цеха так, как будто они видят в этих поэтах-любителей своих лютых врагов, которых необходимо уничтожить любой ценой. Это все равно, что подбежать к группе бегущих трусцой ради здоровья и упрекать геронтобегунов в неспортивности с пафосом и цинизмом, достойными лучшего применения...
Я недаром привел в начале заметки пример высокой поэзии, подчеркнув, что последняя является уделом молодости, которая и создает образцы настоящей поэзии.
Кто может запретить в старости обращаться к поэзии как к творческой трудотерапии?!