Сквозь сонное стекло таращусь в белую ночь, отражаясь в серебряной усмешке полнолуния. Кажется, я и сам успел стать прозрачным. Шаг за шагом, убыстряясь, бегом, босиком по влажной росе, по соцветиям болиголова, таволги и багульника. Следы впечатываются в них, как в душе остаются очертания событий. Обернуться в туманной тишине, раствориться, упасть в лебяжий пух облаков...
Полными ладонями в пригоршни я собираю небесное богатство - лёгкое, нежное, мягкое, как касания тончайшего батиста, летний снег, хранимый ветром, вьющийся в его порывах, танцующий... Лишь один вздох тополей, и словно зима, несмотря на тепло, укутывает землю покрывалом. Смеясь, вторят отцветшие одуванчики и чарующая болотная трава, чьи маленькие белые помпончики жемчугами светятся в ночи, словно рассыпанные на зелёной глади бусы древней богини.
Вновь упасть, окунувшись в крики чаек, в крылатое безмолвие... Облачиться, словно в тогу, в лёгкое пушистое полотно с белыми росчерками.
Туманная граница сна - её летопись запечатлена в синеватых отсветах беломорита, в матовом привкусе кахолонга, в тихом сиянии молочного опала и лунного камня.
О, эти звенящие небеса - солёные воды далёкого северного моря. Его камзол - серо-синий жатый шёлк, а кружева - белые барашки волн. Я подхожу всё ближе к краю, и прибой гладит мои босые ноги, покрывая их ледяными цветами поцелуев. И, замирая на миг, одним движением из сложенных чашей ладоней я бросаю россыпь пепла, звёзд, бисера, бриллиантов и самых нежных снов. Мир затихает, словно чаячье перо на лету или крылья лебедя, когда эта царственная птица опускается на воду. Замирает... и ветер, соткав из тихой, как песня ангелов, мелодии любимый образ, осыпает меня всеми предвечными лепестками.
Между нами нет больше грани - пусть даже той, тонкой, как иней первых заморозков - нет, её осколки стали звездчатыми цветами и обвенчали нас, идущих по облакам.
И снова мой прекрасный нежный возлюбленный обнимает меня.