Эрнан Лхаран : другие произведения.

Игры Къерраха Морхорана

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Книга о вампирах Клана Дракулы, названного так по имени своего первого основателя. Вторая книга о Къеррахе по прозванию Черри. По своему происхождению он наполовину человек, а наполовину - дух огня, саламандра, но став вампиром, он остался жить в Клане. Клана. Иногда он видится со своим отцом, отчасти художником, который обитает в огненном мире и составляет мозаики из огня, искр и самоцветов. Къеррах затевает игру со свечами, нарекая каждую свечу именем одного из вампиров Клана. Поначалу он считает игру развлечением, но вскоре замечает, что происходящее в его Игре является отражением реальных событий, и наоборот, как настоящее, так и прошлое и будущее отражаются в его Игре и меняют её. Он ещё не знает, как далеко способна завести его, да и весь Клан эта Игра. Чья она? Къерррах ли в ней хозяин или кто-то другой?
  
   ИГРЫ КЪЕРРАХА МОРХОРАНА
  
  
  
  
   ИГРА I
  
   Отражение
  
  То, что находится вверху подобно находящемуся внизу, а то, что находится внизу, подобно находящемуся вверху ради выполнения чуда единства.
  Гермес Трисмегист, "Изумрудная скрижаль".
  
  Къеррах играл со свечами. Налил в ванну воды и слегка подкрасил её чернилами: цвет ночного моря и сумрачного неба. Фонарь, медленно меняющий цвета, не только освещает, но и придаёт оттенок: зелёный, красный, синий, фиолетовый, оранжевый. Бросил в воду горсть золотых и серебряных блёсток: быть может, так и рождаются новые миры? И, чуть касаясь ладонью, зажёг одну за другой и опустил в воду плавающие свечи, все разные по цвету и форме. В каждой пламя горит по-своему: не бывает двух одинаковых огоньков, как не рождались ещё две одинаковых души. Он называет их имена...
  Первая - тёмно-коричневая свеча. Ричард. Къеррах опустил в воду маленький восковой кораблик, тронул пальцами фитиль, тот медленно загорелся и чуть потянулся к нему. От растопленного воска исходит лёгкий запах шоколада. Пахнет приятно, но вкус уже успел забыться.
  Другая - тёмная, почти чёрная с несколькими огненными блёстками. Франсуа. Загораясь, слегка трещит и почти гаснет. Может, фитиль успел намокнуть? Или Франсуа соскучился? Вдруг вспыхивает с новой силой. "Я не оставлю моего Франсуа!" Слова, произнесённые недавно, отражаются в пламени.
  Одну за другой Къеррах зажигает три больших свечи-розы. Чёрная с мерцающей на ней, словно росинка, каплей - Бертран. Алая с огненно-рыжими, как искры, блёстками по краям лепестков - Эрнан. Загораясь, пламя тянется ввысь, свивается и колышется, как на ветру. Серебристая, почти перламутровая, жемчужная, но если посмотреть сквозь неё при белом свете лампы, она бледно-голубая и тоже с мелкими блёстками на лепестках. Арно.
  Эти три розы держатся близко, почти рядом. Къеррах вспомнил, что была у него ещё одна - ярко-синяя, с краями лепестков цвета бирюзы. Но сейчас, собираясь играть, он почему-то не нашёл её. А без Ровинана уже как-то странно, грустно, наверное - Черри успел привыкнуть к нему. Может, это потому, что Ровинан из другого клана? От свечей-роз исходят цветочно-пряные ароматы, похожие на индийские благовония.
  Къеррах перебрал маленькие свечи. Белая, в виде водяной лилии или лотоса, горит ровно, тихо. Альбер. Тёмно-красный мак с зелёной чашечкой листьев около цветка. Мануэла. На одном из лепестков мерцает рыжая блёстка - видимо, слетела с большой алой розы Эрнана, отражаясь в еле заметной, как бисеринка, капельке воды. Мгновенно вспыхивает с треском фитиль, пламя сворачивается в тонкую витую нить и начинает танцевать...
  Совсем недавно Къеррах шёл мимо магазина подарков и увидел на витрине помимо всякой всячины красивые фигурные свечи. Зашёл и набрал целый пакет самых разных, уже в предвкушении, как они будут гореть. То ли упросил продавца, то ли заболтал или внушил, а скорее всё вместе - он ведь так и не научился покупать, да и не считал нужным. И теперь уходят в звёздное плавание маленькие кораблики-огоньки. Загораясь и услышав собственное имя, они словно становятся отражением вампиров Клана. Золотистая свеча в виде кленового листа - Эстель. Тёмно-синяя - Морис. Того же цвета, но в виде цветка - Къеррах уже произнёс имя - Орландо, но тут заметил, что один из внутренних лепестков отломан. Разве он не видел раньше, когда выбирал свечи? Или Орландо изначально лишён чего-то? Къеррах нечасто встречал его, но при взгляде в глаза читалось что-то странное: то ли какой-то глубинный страх, которому нет названия, то ли потеря. Гибель Мари? Или недавнее изгнание, боль? А может, и всё вместе. На этой синей свече - там, где лепесток сломан, сверкнула капля воды. Чужая стихия.
  Может, и у него в предках ундина или водяной? И глаза синие, как вода в горном озере...
  Ещё одна свеча - тёмно-коричневая с запахом кофе - Рафаэль. Чёрная, геометрической формы, похожая на кристалл с окрашенными серебристой краской гранями, и форма как у свечи, выбранной им для себя - Морелия. Зелёный резной кленовый лист - Диана.
  А вот и он сам: рубинового цвета кристалл с красными блёстками и запахом вишни. Как увидел, сразу понял: это он!
  Конечно, это не весь Клан, а только те, кого он загадал. Но... здесь одни лишь вампиры. Саламандры, наверное, не ужились бы так близко с водой. Жаль. Как он хотел бы вот эту чёрную свечу с медно-рыжими блёстками выбрать для Морхо! Без него рубиново-вишнёвая свеча Къерраха скучает и слишком быстро горит.
  Къеррах поймал себя на мысли, что думает о свечах, словно они - часть тех, чьими именами названы. Но ведь это всего лишь игра...
  Он тронул воду, и свечи качнулись. Нашёл в кармане тёмно-красную бусинку в виде гранёной капли. Вчера, когда переодевался после репетиции в театре, с его костюма слетело две или три. Подобрал, сунул в карман и забыл о них. Поиграл на ладони, посмотрел сквозь неё на огонь: таким было вино в бокалах, которое люди-артисты пили недавно после премьеры. Оно до того красиво смотрелось в хрустале, что он тоже попробовал, но разочаровался: в первый миг тонкая горчинка, а потом никакого вкуса. Его настолько нет, что остаётся лишь удивляться: разве может быть эта пустота такого красивого цвета?
  Къеррах закрыл глаза и подбросил бусинку: на какую из свечей упадёт? Как жребий или игра в фанты. Но что будет с тем, кого выберет эта алая капля, он пока не придумал. Тихий плеск и лёгкий стук стекла по дну: упала в воду. Он быстро выловил её, высушил горячей ладонью и подкинул опять.
  - Черри! - послышался голос Ричарда. Къеррах до того увлёкся своим занятием, что даже не заметил, когда он пришёл. - Ты уже полтора часа сидишь в ванной. Что ты там делаешь?
  - Играю, - отозвался Черри и понял, что, отвлёкшись, потерял бусину.
  Ричард заглянул в ванную.
  - Что это? - спросил он. Но тут раздался телефонный звонок, и это в три часа ночи! Впрочем, когда же ещё звонить? Ричард, наверное, почти единственный в Клане, кто постоянно носит с собой мобильный телефон, другие вампиры не приняли это чудо техники: друг с другом на расстоянии они могут общаться мысленно, а контакты с людьми не столь важное дело.
  Черри вновь поискал бусину, но её нигде не было. В кармане нашёл другую: немного больше первой, красно-оранжевая, гранёная, мерцающая огнём при свете свечей. Къерраху она настолько понравилась, что он стащил её со своего театрального костюма, правда, так и не понял, зачем она ему. Зажёг на левой ладони огонёк, посмотрел немного, как пламя танцует. И огонь всех свечей на мгновение потянулся к нему, как бывает при внезапном порыве ветра. Пронёс бусину сквозь огонь и, как и первую, подбросил вверх. Все свечи на миг замерли, и пламя их стало ярче. Время словно замедлило ход: Къеррах видел, как бусина подлетела и, блеснув искрой, упала прямо на красную розу. Может быть, потому что именно её он и загадывал? А может, почувствовал или позвал? Одновременно его вишнёвый кристалл остановился, чуть покачиваясь на воде, совсем рядом. Огонь этих двух свечей растёт, свивается, оплавляя края, и в месте соприкосновения они почти срослись в одну...
  Искры закружились вокруг него... В последний миг он видел блестящую в красном воске бусину. Но тело уже начинает меняться, переставая быть его собственным. Оно не чужое, нет, но и Къеррах в нём больше не хозяин. И пламенные Врата распростёртыми крыльями, как раскрытыми ладонями приняли его...
  
   * * *
  
  Из дневника Эрнана:
  Приглушённый свет фонарика, меняющего цвета: зелёный, красный, жёлтый, фиолетовый... Ванна с плавающими в ней свечами - все разные, и я соберу их в круг, составлю венец. Пламя горит, как лучи затменного солнца на фоне тёмного неба с блёстками далёких звёзд. А в центр помещу три большие розы: чёрную, белую, красную, и рядом с последней - рубиновый кристалл. Они неразделимы,и я оставлю их вместе.
  Алхимическое действо.
  На красной огонёк горит ярко, высоко, и на лепестке мерцает гранёная бусина...
  
   * * *
  
  К утру Къеррах собирал оплавившиеся свечи.
  Бусина попала на свечу Эрнана, и он пришёл. Вряд ли это случайность - такое понятие придумали люди, не видящие нити судьбы. Значит, между вампирами и свечами, названными их именами, появилась связь. Игра оказалась гораздо интересней, чем он ожидал. Посмотрел на две сросшиеся друг с другом оплывшие свечи, которые ещё в начале ночи были алой розой и рубиновым кристаллом: Эрнан и Къеррах. Когда он продолжит игру, их придётся заменить новыми, впрочем, как и почти все. Надо бы запастись такими же или другими, которые могут подойти.
  "Подбираю, прямо как актёров на роли", - подумал он, спускаясь с Ричардом в их дневную спальню.
  
  
   ИГРА II
  
   Воспламенение
  
  Подобно теплу, преобразующемуся и изменчивому каждый час и каждую минуту, изменяются и все прочие вещи, ибо трансмутация огня происходит в элементах, в чьих телах она запечатлена этим огнём.
  .
  Парацельс, "Магический Архидокс".
  
  Къеррах танцевал на репетиции финальной сцены. Мерцали бусины и стразы на его костюме, пламя плясало на веерах. Он вспомнил, как вчера ночью, когда Эрнан сменил его, сам он в Лахатаре попытался повторить свой танец. Конечно, в Огненном городе в его руках не было вееров - лишь огонь, принимавший самые разные причудливые формы. Когда-то Морхо говорил ему об искусстве саламандр создавать кристаллы из пламени. Но ведь это лахатарское умение не для мира людей. Тогда как сделать, чтобы новые свечи его игры продолжали жизнь предыдущих? Достаточно ли произнести имена?
  Звякнули бусины на бахроме его костюма, и Къеррах одним взмахом затушил веера и сложил руки крест-накрест. Но, как и всегда, уходя со сцены, он чувствовал, что огонь хоть и погас, но это лишь видимость для зрителей. Огонь бьётся внутри него - всегда - то ярче, то тише и знает ответы. Ведь это он касается каждой свечи и нарекает их именами. Он передаёт им суть. И для перевоплощения в видимом, физическом мире, для переселения от одной свечи к другой у каждого будет свой камень, своя бусина - что-то, что может быть только его. Эрнан уже отметил свою, а для других Къеррах выберет сам.
  Черри сидел на крыше театра, дожидаясь Ричарда, но тот всё не появлялся. Къеррах мог мысленно поторопить своего возлюбленного, но не стал.
  "Да, - думал он, - у каждой свечи должна быть своя бусина, иначе они не станут теми же, что их предшественники. А это всё равно как быть в чужом теле. Ведь не мог же я, саламандра, дракон-оборотень, так и остаться в теле Мишеля, не трансформировав его! А как я метался без искорки, которую зажёг во мне Эрнан, и, уходя, забирал с собой! Несоответствие души и тела как актёр не в своей роли. Пламя, и свеча, бусина и камень должны звучать одной нотой в песне, их связывает одна нить в мозаике моей Игры. Соответствие в трёх мирах: сущность, душа и тело - так недавно говорили Морхо и Архайан, обсуждая создание мозаик".
  Его размышления прервал вышедший из театра Ричард. Они вместе направились домой, и Ричард стал рассказывать о его недавнем разговоре с Эрнаном, о своём новом проекте, но Черри, занятый своими мыслями, почти не слушал его. На какое-то время они замолчали.
  - Черри, я тебя спросил, что ты думаешь по поводу вариаций на тему комедии дель арте? Не хочу сейчас копаться в твоих мыслях, тем более что это ты меня обратил.
  - А? - отозвался Черри. - Я понял: в каждой свече должна быть своя бусина! Я только ещё не подобрал, какая.
  - Что? Ты о чём? Так ты меня совсем не слушал! - Ричард вздохнул и махнул рукой. - Только об этой своей новой игре и думаешь, даже на репетиции!
  - Да не, мне нравится! А если я буду играть Арлекина? - спросил Черри, прочитав мысли Ричарда. - Там много текста учить?
  - Достаточно. Я знаю, ты много учить не любишь, но ты лучший претендент на эту роль. А текст тебе достаточно один-два раза внимательно прочитать, и ты уже всё запомнишь.
  - Я? А если ты Эрнана позовёшь - у него лучше получится. Думаю, ему понравится. Это ведь всё равно будет пародия на тему театра и нашего Клана.
  - Ты как это себе представляешь? Эрнан в другом мире живёт! Выбрал роль - всё равно учить тебе, не отлынивавай.
  
   ***
  
  Следующей ночью, возвращаясь с охоты, Къеррах пополнил запасы свечей для Игры, пока магазин ещё не закрылся, и даже успел занести их домой. Нашёл и новую, бирюзово-синюю розу для Ровинана. Теперь он подбирал свечи более тщательно.
  В театре Къеррах поприветствовал Мануэлу лёгким укусом - недавно он стал так здороваться с теми, кого был рад видеть - и спросил:
  - Мануэла, у тебя случайно не найдётся бусин... ну или там камушков разноцветных? Мне всё равно, из камня они или из стекла.
  - Дома у меня много всего - бусы рассыпанные и всякое такое, - ответила Мануэла в костюме цыганки, позвякивая золотистыми браслетами.
  - А можешь подарить или обменять на что-нибудь красивое? - в глазах Черри заплясали искры.
  - А зачем тебе? - рассмеялась она. - По весне решил украсить свой мрачно-огненный костюм?
  - Пока не могу сказать. Только, пожалуйста, не читай мои мысли, я сам не знаю, получится или нет.
  - И не собираюсь в твоей голове копаться. Завтра ты с нами не репетируешь? Я бы принесла. Если хочешь, сегодня зайди ко мне, когда я буду возвращаться.
  
  Под утро Къеррах проводил Мануэлу до дома. Она подошла к полке с разными фигурками и статуэтками, взяла небольшую шкатулку и высыпала её содержимое на стол. По гладкому дереву разбежались бусины, будто брызги фонтана, стеклянные и из камней, оборванные нитки бус, серёжки по одной, стразы.
  - Подойдут? - спросила она. - Я вряд ли буду их когда-нибудь собирать.
  Къеррах перебирал руками высыпанное богатство.
  - Да! - в глазах блеснул восторг. - Сердолик, хризопраз, яшма... гранёные стеклянные... как раз то, что нужно!
  Он слышал о названиях и свойствах камней ещё от Морхо в Лахатаре, но и в людском мире читал в книгах, правда, воспринимал камни по-своему.
  - Забирай! - Мануэла, ссыпала всё в шёлковый платок и уже хотела было отдать Черри, но чуть задержала руку. - Но только в обмен!
  - На что?
  - Поделись секретом: зачем они тебе?
  - Мне для мозаики, - тихо сказал он первое, что пришло в голову, и даже немного смутился.
  - На!
  Поблагодарил Мануэлу и положил подарок в карман рубашки.
  - Вот! - сказал Черри, патетически прижав руку к груди, - на сердце буду носить!
  Попрощавшись, он отправился домой: Ричард, наверное, давно ждёт его.
  
   ***
  
  На следующую ночь сразу после охоты Ричард снова ушёл в театр, а Черри вернулся домой. На сегодняшней репетиции его присутствие не было обязательным, а возможно, даже лишним: он давно прекрасно знал свою роль, но от скуки между выходами вдруг начинал танцевать в гримёрной или в холле, разговаривать с актёрами, мешая общему ходу работы. В таких случаях призывать Черри к порядку было бесполезно - этого хватало не более чем на пять минут.
  
  Дома Къеррах решил зажечь новые свечи, которые принёс вчера. К счастью, ему удалось найти точно такие же. Но вначале он будет зажигать прежние, и уже от их фитиля - те, в которые поместит бусинки и камни. Осталось лишь подобрать их.
  Къеррах поставил перед собой все четыре большие розы и стал рассматривать бусины, высыпав их прямо на пол. Слегка нагревал воск руками и вдавливал бусины в свечу недалеко от фитиля или, наоборот, с краю. Для серебристо-белой розы Арно - гранёный горный хрусталь, при свете лампы меняющий цвет и переливающийся то синим, то желтоватым. Для Эрнана он оставил прежнюю, красно-огненную, только переселил её в новую свечу. Для Ровинана... он долго перебирал высыпанные на полу сокровища, раздумывая между светлым топазом - небесно-голубым, как называют этот цвет люди, но Къеррах уже давно не видел дневного неба - и яркой бирюзой. Вспомнилось кольцо Ровинана - густо-синий с васильковым оттенком звездчатый сапфир в оправе из белого золота.
  Нашёл! Стеклянная гранёная бусина того же цвета! А Ровинан не обидится, что для него не нашлось камня? И для Эрнана тоже...
  Къеррах ещё никому не рассказывал о своей Игре - разве что Ричарду, который, кажется, не понял и не воспринял всерьёз. Жаль. Возможно, ещё Эрнан знает - он приходил и наверняка видел. Но он не здесь, и с ним не поговоришь.
  Для Франсуа Черри выбирал между гранёным дымчатым кварцем, скорее всего выпавшим из серьги или кулона и бусиной из тёмного, местами прозрачного обсидиана, но с вкраплениями красного и остановился на последнем.
  "Ричард, Ричард..." - словно звал Черри, подбирая то один, то другой камень, пока не увидел тигровый глаз с глазком. Поместил в коричневую свечу, и взгляд его упал на небольшую подвеску из гелиотропа. Она была красной почти ровно наполовину, будто поле маков, а наполовину зелёная с мелкими красными точками. Къеррах положил её на ладонь и сразу понял: это камень Бертрана. Обе стихии его - огонь и вода, но огня всё же больше. И чёрная роза. Он поместил камень посередине, почти рядом с фитилём. Возможно, лучше подошёл бы рубин или гранат, но такого в его новой "коллекции" нет. Для себя самого он выбрал овальную плоскую бусину красно-оранжевого сердолика. Словно в потёках крови, но если присмотреться, можно увидеть в самом центре вкрапление - крохотный кристаллик горного хрусталя, переливающийся, как искорка. Несколько мгновений Къеррах смотрел сквозь неё, не отрываясь, на свет лампы, и потом "породнил" камень с гранёной свечой рубинового цвета, пахнущей вишней.
  Для Мануэлы Къеррах нашёл вставку в форме маленькой розочки из алого коралла. Возможно, когда-то она украшала кольцо или серёжку. Для Дианы - зелёно-коричневую бусину пейзажного агата. Орландо... Къеррах долго не мог ничего найти кроме маленькой синей огранки. Сразу чувствуется: не стекло и не природный камень, но по цвету подходит. Рафаэль: чуть поблёскивающая бусина чёрного агата. Морис... что же для него? Ни одна не должна повторяться! Возможно, Къеррах и не стал бы подбирать ему ни свечи, ни, тем более, камня, но сделал так ради Ричарда - это ведь его обращённый. Да, наверное, эта! И в тёмно-синей свече светится маленькая подвеска соколиного глаза в скромном обрамлении тёмного серебра. Альбер - небольшая морская жемчужина. Эстель... золотистая стеклянная бусина с напылением, отсвечивающая то рыжим, то розовым, то зелёным.
  
  Теперь, кажется, все найдены. Вода в ванне налита и подкрашена тёмными чернилами, мерцая серебряными и золотыми блёстками. Звучит негромкая музыка. Бетховен, "Лунная" соната.
  Словно совершая обряд, Къеррах берёт прежнюю, уже оплывшую свечу в правую руку, зажигает её. Новую - в левую руку, подносит к ней горящую. "Переселяет" огонь, и, произнося вслух имя, опускает в воду.
  И теперь, когда они все чуть покачиваются на чёрно-синей звёздной глади, отходит на пару шагов и любуется. Это его мир...
  "Жаль, Морхо среди них нет. Но он не сможет быть долго ни среди вампиров нашего Клана, ни, наверное, рядом с водой. Морхо..." - кажется, сейчас Къеррах произнёс имя вслух.
  Пламя рубиновой - его, Къерраха! - свечи затрещало и полыхнуло ярче. Крылом метнулась тёмно-огненная тень. Къеррах даже вскрикнул от неожиданности.
  - Халайа! Мозаику составляешь?
  - Чего? - не понял Къеррах. - Какую мозаику?
  - Ну а что это, по-твоему?
  - Игра... я играю... - растерялся Черри.
  - Это ты Ричарду рассказывай - я же вижу! - рассмеялся Морхо. Вокруг него закружились озорным хороводом искры.
  - Со свечами? В воде??
  - Ты в людском мире, а огненные мозаики здесь недолговечны. Угли костра вскоре догорают и остывают, да и сложить такое дома ты сможешь только в камине. Свечи тоже прогорают, и следующей ночью тебе понадобятся новые.
  - Но ведь это не картина, как у тебя в Лахатаре!
  - Да? А ты посмотри! Вглядись в пламя свечей - ты же хотел связать их с вампирами своего Клана! Разве не видишь?
  Къеррах присмотрелся.
  - Вижу! - воскликнул он. - В пламени - будто лица, и их между собой связывают тонкие огненные нити. Но это не все, кого я хотел бы изобразить в мозаике. В воде не получится. Удивляюсь, как свеча Эрнана здесь прижилась.
  - Если хочешь добавить в эту компанию кого-то вроде меня, - продолжал Морхо, - то лучше расставлять их на камне или металле. Или на столе, но так, чтобы он отличался от обычного, как на алтаре. Выложи его различными стёклышками, бусинками наподобие тех, которые ты поместил в свечи, или можешь красками расписать.
  - Красками? Я не Арно, я не умею.
  - А ты пробовал?
  - Нет. А если на камне, то на каком?
  - На каком хочешь. Ты - художник, ты и решай.
  - Художник? Я?
  - А кто же? Кажется, я тебя заинтересовал и новую идею подал. Только с бусинами из опала осторожнее, в нём сразу огонь и вода, и потому его нет в Лахатаре. В мире людей одну из его разновидностей хоть и называют огненной, но он редко кому может подойти.
  - Знаю. Это как отражение огня в воде.
  Морхо кивнул.
  - Или воды в огне - камень Агны Инниссэ. Да, тебе явно не хватает красных камней, если ты соберёшься сделать то, что задумал. Для Эрнана и для себя не меняй, раз уже выбрал. А это тебе для будущей Игры.
  Морхо сжал руку сына, и Къеррах почувствовал, как на его ладони высыпались и начали медленно остывать горящими угольками и огнистыми каплями красные яшмы, кристаллы турмалина, граната, и среди них один - самый горячий, тёмно-красный с пламенеющей внутри искрой.
  - Какие красивые! - воскликнул Къеррах. - Прямо из Лахатара! А они воск сразу не растопят?
  - Нет. Только пусть немного привыкнут к миру людей. - Морхо помолчал, словно прислушиваясь. - Мне пора уже. Да хранит тебя Тёмное Пламя. Аханнэра та!
  - Аханнэра!
  Отец и сын соприкоснулись ладонями, и Морхо исчез.
  Пламя свечей заплясало.
  
  Идея поместить свечи на камень Къерраху понравилась. Он вспомнил обсидиановые и базальтовые пещеры Лахатара. Но где же взять столько? Часть скалы, отшлифованной, блестящей, как стекло, тёмной с красными прожилками... Может, сложить настоящую мозаику, как делает Морхо? Но Къеррах давно выбрал мир людей. Уходить в горы, тратя каждый раз несколько часов на перелёт? Он ведь не сильф, как Ровинан или Арно, и не умеет проходить сквозь пространство со скоростью мысли. Мозаика будет слишком далеко, он не сможет видеть её, когда захочет. Лучше дома. Къерраху ни на миг даже в голову не пришло, как отнесётся к его новой задумке Ричард, обнаружив дома кусок скалы или каменную плиту. Камень... может, на стройке? Но там он совсем другой, некрасивый. И тут он вспомнил, как недавно, гуляя по кладбищу, увидел надпись: "памятники". А ведь тёмные кладбищенские плиты по цвету очень похожи на то, что он себе представлял.
  К утру перед приходом Ричарда Къеррах потушил свечи, называя их по именам и, прощаясь с ними, убирал в резной деревянный сундук: вампиры ведь тоже спят днём. Правда, он возвращается к Игре не каждую ночь...
  
  
   ***
  
  Прошло около недели. Вечером после охоты Ричард уже собирался уходить в театр, когда на улице к нему подошёл Черри.
  - Халайа! - сказал он.
  Ричард уже успел привыкнуть к этому лахатарскому приветствию, хотя Черри говорил так только троим из Клана: ему, Арно и Франсуа.
  - Привет. Я в театр.
  - Знаю. Какой сегодня день недели? А число?
  -Зачем тебе? - удивился Ричард. - Выступление у тебя послезавтра, восемнадцатого, опять "Чёрную розу" даём. Ты забыл?
  - Про "Розу" - нет. А, значит сегодня!
  - Что - сегодня?
  - Увидишь! - сказал Къеррах, поднялся в воздух и устремился... кажется, домой, но в этом Ричард не был уверен.
  
  Вернувшись под утро, Ричард обнаружил посреди комнаты Черри... каменную плиту длиной около пяти футов и шириной, наверное, фута два с половиной. Поверхность была неровной, с выступами и впадинами, словно кто-то решил изобразить горный ландшафт вместе с долиной и небольшим озером в миниатюре. Цветом камень напоминал чёрный обсидиан с красными прожилками. Рядом на полу были рассыпаны разноцветные бусины. В следующее мгновение в комнату вошёл Черри с узорчатым деревянным ящиком в руках. Увидев Ричарда, он застыл на пороге, в лице его проступил оттенок сожаления.
  - Что это? - проговорил Ричард каким-то свистящим шёпотом, словно внезапно потерял голос.
  - Подожди... жаль, что ты увидел сейчас, когда ничего ещё не готово.
  - Где ты это взял? - выдохнув, Ричард указал на плиту.
  - В конторе кладбища заказал. Сегодня ночью привезли.
  - Ты что, у них это купил? - Ричард задумался о цене такой плиты и работы.
  - Ну да. А, ты о деньгах, что ли? Да эти люди под моим внушением работали и привезли тоже, никто ничего уже не помнит. Я не перестаю удивляться, почему ты постоянно забываешь, что мы вампиры? Ты же мой обращённый! Разве я тебя не учил?
  - Учил, учил... - голос к Ричарду вернулся окончательно, - но я не могу этим пользоваться, как ты. Это же обман! Я начинаю себя на их месте представлять - я ведь тоже был человеком, и по вампирским меркам - не так давно.
  - Ой, Ричард, - качнул головой Черри, - оставь мораль в покое. Будто твой театр сам из-под земли вырос, или тебе его таким подарили вместе с актёрами на все роли. Кстати, почему они ни разу не удивились, что репетиции ночью проходят, а начало спектаклей всегда в полночь?
  - Я прибегаю к внушению лишь тогда, когда это действительно необходимо.
  - Или когда нужно быстрей насытиться, ускорить процесс или избежать лишних вопросов. Так и я тоже! Может, хватит спорить?
  - Хорошо, - махнул рукой Ричард и снова глянул на плиту. - Эта штука теперь так и будет в твоей комнате всё время?
  - Конечно! Или ты хочешь перенести её к себе? Вдвоём мы сможем её перетащить, это люди её в дом на тележке вшестером везли.
  - Нет уж... лучше я буду к тебе заходить.
  - Это только пейзаж, местность или карта для игры. Ну, или сцена.
  - Ничего себе карта! И кто там будет, на этой сцене? - теперь с неподдельным интересом спросил Ричард.
  - Увидишь. Завтра доделаю.
  -Ты, кстати, не забыл, что завтра тебе на репетицию, а послезавтра - спектакль?
  - А, точно! Кстати, помнишь, когда я перепутал и вместо репетиции пошёл к Франсуа? Ты, кажется, сказал тогда, что найдёшь мне замену. И как, нашёл? - Къеррах подмигнул. - Объявил конкурс, кастинг?
  - Издеваешься? - Ричард даже не сразу понял, что Черри просто дразнит его. - Да кто может тебя заменить? Люди даже не поймут, чего от них хотят, и по сравнению с тобой это будет не огненный танец, а профанация!
  - То-то же!
  - Ладно, Черри, уже утро, пора спать.
  Къеррах так и оставил всё на полу только свечи убрал в шкатулку. Ричард взял его на руки и понёс в спальню.
  
   ***
  
  Следующие две ночи Черри был в театре. Вернувшись с репетиции, он вытащил из оплывших свечей бусины. Морхо предупреждал, что в людском мире огненная мозаика недолговечна, а потому свечи приходится менять каждый раз, как начинаешь Игру. Но сейчас Къеррах знал, что до утра уже не успеет. Он разложил на плите бусинки, камни и кусочки стекла, завернул в шёлковый платок Мануэлы вместе с подарками Морхо и сунул в нагрудный карман рубашки: завтра возьму с собой.
  
   ***
  
  Одеваясь в костюм перед выступлением, Къеррах положил узелок с бусинами под одежду, привязал шнурком. Проверил: не видно? Легко спрятать горсть самоцветов, завёрнутых в ткань, скрыть под чёрно-красно-огненным одеянием, шитым бахромой, расписанным языками пламени. Надел маску, и он уже не прежний Черри, вампир Клана Дракулы. Актёр растворяется, уходит, почти как в те моменты, когда его сменяет Эрнан. Но Къеррах здесь, и для него каждый спектакль "Чёрная роза" - не просто выход на сцену, не роль, но мистерия, в которой он - одно из главных действующих лиц, пусть и в тени, во тьме. В пламени. Боги невидимы, но всегда рядом. Къеррах-саламандра едва касается фитилей ладонями, и взлетают железно-огненные крылья. Он делает шаг на грани, что соединяет жизнь и смерть, пламя, тьму и судьбы - отныне и до конца времён, творя венчание.
  
  Колотится сердце во тьме раскалённой
  Я - пламя, я - огненный смерч, я...
  
  Он - Харон, забирающий души из огня. Танцующий-на-Грани не разделяет действо на сцене и в жизни. Всё едино, и сама жизнь - сверкающий узор, где на светящиеся нити судеб нанизаны искорками души живущих. Они проходят друг сквозь друга, соединяя разные миры, и один виток, как лента, переходит в другой, касаясь, но не задевая его.
  Никто не видит лицо Къерраха, скрытое чёрно-огненной маской, лишь в прорези светятся глаза пламенными карбункулами. В зале, конечно, думают, что это такой спецэффект, наподобие встроенных в маску лампочек. Лишь несколько актёров знают, что это не так, но сейчас каждый в собственной роли. Когда Ричард увидел впервые на премьере, ужаснулся: ему показалось, что в прорези для глаз, чуть приподнятые к вискам, как языки пламени, смотрит не Черри и даже не Эрнан, а кто-то совсем другой, неизвестный... Это были даже не горящие кровавым голодом глаза вампира, они словно сжигали неистовым взглядом Тёмного Пламени. Ричард еле сдержался, не посмев мешать собственному спектаклю. А когда спросил после, Черри только прикрыл глаза, а потом улыбнулся: "Я играл. Я был в роли. По твоему, кстати, замыслу!"
   Да, в роли. Огненный танец смерти всегда производил ошеломляющее впечатление на всех, кто его видел. Застыли, замерев, актёры, изображающие городскую толпу, палача, стражу. Отступают Поэт и Алхимик, лишь роза алеет на серых камнях площади. Къеррах-Смерть танцуя, подходит и накрывает розу своим чёрно-огненным крылом, держа оба веера в левой руке, словно затменное солнце, обрамлённое короной. По сценарию, он должен незаметно для зрителей заменить алую розу чёрной, спрятанной в складках костюма. Къеррах-саламандра окрашивает пламя красным, как кровь. Сейчас, шагнув на Грань, на миг он пренебрёг сценарием, прижав обе розы к груди, где спрятан узелок с бусинами. Они мгновенно нагреваются, будто искорка попала на них, вспыхивают невидимым пламенем, простирая тонкие горящие нити, словно окликая своих тёзок по именам. Къеррах - средоточие этих нитей и их отражение, как центр чашечки цветка со множеством лепестков. Мгновенно он роняет чёрную розу и прячет алую. Закручивая веера спиралью, Смерть отходит, становясь за казнёнными героями, так что видно лишь пламя. Сердце бьётся тихо, отсчитывая последние удары, замирающий пульс танца. И вторят биению, словно прорастающие зёрна, камни и бусины на груди Къерраха. Удар, словно в большой колокол. Веера крест-накрест, гаснущие одним движением. Свет меркнет.
  Переодеваясь в другой костюм, Къеррах так и оставил платок с бусинами на груди, словно реликвию. Нет, он вовсе не беспокоится, что пока он на сцене, их куда-нибудь переложат или потеряют, он знает: надо, чтобы они прошли с ним весь путь до конца, всю мистерию от смерти к жизни, как когда-то он сам, ощутив в своём сердце Искорку Тёмного Пламени.
  "Жрецы, участвовавшие в древних мистериях, чувствовали себя богами?" - спросил однажды сам себя Ричард.
  Къеррах услышал его мысль и ответил:
  - Конечно! Иначе какие же это мистерии?
  
  
   ***
  
  Оказавшись дома, Къеррах вытащил из-под рубашки свои завёрнутые в платок сокровища.
  - Что это? - спросил Ричард. В эту ночь они вернулись из театра вместе. Ты с этим не расставался и во время выступления.
  - Это бусины.
  - Для чего?
  - Для Игры.
  Ричард лишь пожал плечами. А Къеррах поспешил, пока не настало утро - в июне рассветает рано - переселить ожившие на спектакле бусины в свечи.
  Вошёл в комнату, высыпал содержимое прямо на пол рядом с каменным рельефом. Снова принёс коробку со свечами. С замиранием сердца поместил бусины в свечи, одну за другой, расставил их все по местам на чёрно-красном, как обсидиан, лахатарском пейзаже. Но зажигать не торопился: слишком мало времени до рассвета, он не успеет поиграть.
  - Ричард! - позвал он.
  - Да. - Ричард заглянул в комнату. - Красиво. А почему они не горят?
  Черри заговорщически приложил палец к губам:
  - Завтра, - прошептал он. - Ты придёшь посмотреть?
  - Завтра я занят, к сожалению. У нас репетиция. Тебе, кстати, Арлекина играть. Ты готов?
  - Нет... а что, надо уже к завтра роль выучить? А я забыл...
  - Черри! - Ричард пригрозил кулаком.
  - Да, да! Плёткой меня, плёткой! Завтра! Прямо на сцене, на репетиции, при всех! На спектакле тоже можно! Нужно!
  Ричард рассмеялся:
  - Ладно, завтра можешь не приходить. Но это в последний раз! А ещё я одну идею постановки нашёл.
  - Какую?
  - "Сильфида".
  - Твоя пьеса?
  Ричард задумался.
  - Понимаешь, не могу понять, мне приснилось... вначале искры какие-то, много их, из костра летят, а потом - будто я дома у себя в кабинете рассказ читаю. Рукописный. Я искал потом - нет такого текста.
  Къеррах поднялся с пола. Посмотрел в глаза.
  - Да это же из лахатарской библиотеки! Текст такой, может, когда-то и был, но сгорел. Если и есть копия, то её сложно найти. Это тебе от Тарна письмо!
  - От кого? - не понял Ричард.
  - От библиотекаря Лахатара. Но раз ты смог прочитать и запомнить, значит так нужно.
  Ричард кивнул, хотя из слов Черри, даже читая мысли, понял не всё.
  - А там сильфида есть?
  - Это почти главная героиня.
  - Интересно... а её реальная сильфида играть будет?
  - Нет, конечно. Ты как это себе представляешь? Где я её найду?
  - Это неправильно. Представь, если бы в "Черной розе" Смерть играл обычный человек.
  - Да-а, - протянул Ричард, - конечно, это было бы не так впечатляюще, но где мне находить таких актёров?
  - Тогда это не по-настоящему. Жаль...
  - Черри, ты прямо как ребёнок! Не можешь отличить театр от реальности?
  - А что такое реальность?
  Ричард снова задумался.
  - Подумай, разве ты - смерть? Это ведь только твоя роль на сцене, правда?
  - Да, но смерть в огне - это огненный Харон, Тёмный король саламандр. А ведь я - саламандра, и человек такое не сыграет. Как и сильфиду.
  Ричард не ответил.
  - Значит, завтра ты не придёшь посмотреть на мою Игру?
  - Извини, но... у меня другая игра, наверное, - виновато проговорил Ричард, - и не менее серьёзная, чем у тебя.
  Къеррах грустно кивнул. За окном уже начинало рассветать.
  - А меня ты тоже скоро забудешь ради своего театра? - спросил он. - Конечно, там интереснее: каждый день что-то новое, и у тебя есть Морис, впрочем, как и у меня Франсуа, но...
  - Что такое говоришь? Разве я могу... или ты решил... - Ричард хотел сказать "оставить меня", но так и не смог произнести вслух, и, невысказанные, эти слова повисли в воздухе, упали тяжёлыми каплями на сердце. Къеррах невольно взглянул на свою композицию: свечи не горят, будто спят ещё, но та, которую он назвал Ричард, сейчас кажется как будто меньше и прозрачнее. Он перевёл взгляд на Ричарда.
  "...решил оставить меня?" - красноватая слеза в уголке глаза. Неужели он плачет, даже не попытавшись узнать мысли?
  - Что ты, Ричард? Разве я могу? Ты же понимаешь, никуда я от тебя не денусь, я ведь тоже твой, да, именно потому, что я тебя обратил, я с тобой обвенчался, я предложил пить кровь из сердца, хотя ты был тогда совсем новообращённым... Но... в последнее время уже давно ты занят почти каждую ночь. Да, я играю в театре, мне интересно, но я, наверное, до сих пор задаюсь вопросом - а так вообще можно? Можно показывать такое людям, зрителям? Или это должно быть зрелищем для избранных? Да, я понимаю, что никто кроме меня так бы не сыграл - эта роль для саламандры и вампира одновременно. Но когда ты возвращаешься домой, ты снова начинаешь воспринимать меня как что-то само собой разумеющееся, и это грустно.
  - Черри, ну что ты? Ведь я люблю тебя! Тебя! И до сих пор благодарю судьбу, что тебя встретил.
  - Потому что стал вампиром - ты ведь оценил преимущество, и, наконец, смог воплотить свою почти забытую мечту о собственном театре? - Черри знал, что ответит Ричард, но продолжал немного дразнить его.
  - Нет. Потому что ты - это ты. Ты как огонёк, но если надолго оставлять тебя одного - не знаешь, что увидишь в следующий раз: то ли он тихо угаснет и зажжётся в совсем другом месте, то ли вспыхнет с такой неистовой силой, что, вернувшись, увидишь всё, объятое пламенем.
  За окном почти рассвело, и Ричард, подхватив Черри на руки, понёс его вниз, в их дневную спальню.
  
  
   ***
  
  Къеррах зажигал свечи - вначале прежние, в потёках воска, и от них - уже новые, касаясь фитилей пальцами и произнося вслух имена. Залюбовался. В ящике осталось лишь несколько - он подбирал их не для Игры, а просто принёс, потому что они понравились ему. И, перекладывая из одной руки в другую камни, подаренные Морхо, Къеррах закрыл глаза, словно глядя одновременно внутрь себя и далеко вовне, за огненные Врата. И камни Лахатара вспыхнули, загорелись, сами показав, кто они...
  Чёрная свеча с орнаментом и медно-рыжими, как искры, блёстками: Морхо. На ладони его сверкнула плоская бусина - агат с тонкими чёрными и огненно-красными полосками и словно яркий язык пламени по центру. Къеррах заметил тонкую нить, связывающую их. Вишнёво-красная свеча и почти рубинового цвета кристалл турмалина: Лхаранна. Тоже турмалин, но чёрно-зелёный и коричневая шоколадная свеча: Ахарна, его сестра. Золотистая смола, янтарь - Лаурэйн. Он сам не знал, почему поселил её в свою мозаику. Когда Къеррах ненадолго появлялся в Лахатаре, то почти никогда при встрече не разговаривал с нею, ограничиваясь лишь одним приветствием. Но однажды они поспорили, не произнеся ни слова, в чарующем танце в тронном зале, и всем на миг показалось, что это не Къеррах и Лаурэйн, а Светлое и Тёмное Пламя сошлись от начала, сквозь Поединок и до конца времён, теряясь в неведомом. Къеррах знал - ни он, ни она не забудут этот танец, но позже, приходя в Лахатар, никогда не пытался повторить. А если даже и встречал её - драконицей с золотой чешуёй или в облике, подобном людскому - златокудрую девушку с огромными, как два полуденных солнца, глазами, то никогда больше не пытался заговорить с нею, произнося лишь обычное: "Халайа!"
  И теперь, соединив яркую каплю янтаря и светло-оранжевую свечу с апельсиновым запахом, Къеррах вдруг поселил Лаурэйн в свою мозаику.
  Тёмно-красный поблёскивающий гранат альмандин, свеча цвета воронёной стали или гематита - Тарн. Случайностей нет в мозаике - кусочек пепла, словно сгорела бумага, хоть и не было её поблизости. Библиотекарь Лахатара, или, как его изредка называют, "книжный Харон"
  Къеррах и не думал включать в мозаику всех лахатарских родственников, да и вампиры Клана здесь далеко не все. Но... камни сами называют себя, и в зажжённых свечах он узнаёт лица. Если есть Тарн и Лаурэйн, тогда, возможно, и Мэрха? Но, долго присматриваясь, Къеррах так и не нашёл, что для неё подобрать. Почти сразу на одну из свечей упала переливающаяся капля петерсита, похожего сразу на гематит и соколиный глаз с включениями красной яшмы - редкий камень для лахатарских мозаик. Морхо рассказывал, что после того, как серия "Бунт Йеранны" была скрыта пеплом, никто больше и не выбирал его. Только - звон и вспышка - Архайан. Тот, кого раньше Лаххи называл своим учителем. Тот, кто, пробудившись от долгого сна, просил Морхо взять его в ученики. Тёмно-синяя свеча в тот же миг зажглась, хотя Къеррах и не касался её. "Архайан", - ещё раз прошептал Къеррах и осыпал её медными блёстками.
  Осталась одна свеча в виде красного цветка. Недавно в Лахатаре отец представил ему одного из саламандр. Къеррах видел его впервые, но как же они с Морхо похожи! Нет, не внешне, по-другому: в них обоих, во взглядах, в каждом движении то едва теплилось, то вспыхивало с неистовой силой Тёмное Пламя.
  - Эрйах, мой брат, - представил Морхо.
  - Къеррах, - он слегка поклонился. - Брат? Разве...
  - Да. У нас разные матери, но отец - Эрнан. Помнишь, я рассказывал тебе "Легенду об алом цветке", когда ты жил здесь, в Лахатаре?
  - Да... помню...
  Алая свеча-цветок, три лепестка, связанные между собой, как тридцать три стиха "Легенды"; камень - турмалин, чётко посередине поделённый на чёрный и красный.
  Къеррах взглянул на своё творение.
  Чего-то не хватает. На чёрном в красных прожилках рельефе гора с кратером пуста. Когда Къеррах сказал о ней мастерам по камню, он предполагал, что будет переносить на этот подсвечник то одну из свечей мозаики, то другую - в зависимости от того, как захочется ему или его Игре. Вдруг он увидел, что от свечей начали исходить лучи, и особенно яркие - от саламандр, все они были направлены к вулкану - спящему, но готовому пробудиться. Словно багровое пламя на миг вырвалось из жерла и погасло. Къеррах вспомнил, что в шкафу он оставил большую - около трёх дюймов в диаметре и шести в высоту - свечу, исчерна-красную, витую с алым и оранжевым рисунком по спирали. Она стала любимой свечой Къерраха, но он не нашёл для неё никого в Игре и решил зажигать отдельно, чтобы смотреть на огонь. Но сейчас Лхаранна, Морхо, Эрйах, Ахарна, Архайан, Эрнан, Бертран, он, Къеррах и даже Арно, Ровинан и Франсуа потянулись к ещё не появившемуся в мозаике, касаются своими лучами, произнося имя...
  
  Молнией в чёрном небе -
  Отблеск. Багряных искр
  Россыпь. Шальная небыль -
  Хрупким, безумным, быстрым,
  Огненно-ярым танцем
  На обожжённых ранах,
  На острие. Остаться
  Эхом разбитых граней -
  Росчерк в обсидиане.
  
  ...Тёмного короля Лахатара. Все хором зовут его в мозаику, словно на великий праздник! Къеррах принёс свечу и поставил на вершину каменного кратера. И в этот же миг в самоцветах, подаренных Морхо, вспыхнул багровым пламенем пироп. Къеррах так и не смог подобрать его ни для кого - почти чёрный среди других, он всегда казался горячим, а теперь - яркий, светящийся изнутри, и по поверхности скользнули отсветами красные и белые молнии. Къеррах поднял его, положил на середину ладони, полюбовался и поместил на чёрно-красную витую свечу...
  Огонь зажёгся сам, вспыхнул высоко, рассыпаясь багряными искрами, словно молнии во время вулканической грозы, и в нём Къеррах увидел лицо Тёмного короля, его глаза, горящие, как пироп... древний танец по спирали в пламенеющей мозаике Морхо.
  - Тээрйа Морхоннэр, тахар Лахатар! - невольно вырвалось у него приветствие. И ему показалось, что Морхоннэр ответил ему, сказав вместо обычного "халайа!" - тээрйа, что можно перевести на язык людей как "да пребудет" или "да здравствует", но точнее всего: "да горит пламя души".
   Къеррах поклонился. Он ещё не знал, что Морхоннэр всегда говорит именно так при виде чьего-то огненного творения. И пламя всех свечей, названных лахатарскими именами, а ещё Эрнан, Бертран и он, Къеррах потянулись к Тёмному королю, повелителю мозаики. Пламя Франсуа чуть потрескивало. Огни Арно и Ровинана загорелись ярче, а золотисто-рыжая Лаурэйн, наоборот, еле теплилась, словно хотела спрятаться. "Но как же Лахх? - подумал Къеррах. - Ведь в Лахатаре два короля... Да, но я, наверное, не смогу подобрать для него... я не думал, что в моей мозаике будут короли саламандр". Лаурэйн словно услышала его мысли и вспыхнула чуть ярче. Она словно шептала:
  Тээрйа Лахх, тайар Лахатар!
  Молчание.
  Но ведь в мозаиках Морхо не всегда два короля.
  Нет, он не сможет найти свечи для Лахха, не его путь, и ни одна из тех, что он вообще когда-либо видел, не подойдёт. И камень должен быть только из рук Светлого короля или верных ему.
  "Йер!" - искрит Лаурэйн.
  Къеррах покачал головой. Золотистый огонёк потускнел. "Если она не захочет оставаться, придётся обойтись без неё. Будем считать, что она у меня в гостях".
  Он долго переводил взгляд с одной свечи на другую, смотрел на все вместе, на поблёскивающие в тающем воске бусины. И таял воск по-разному: у одних - ровно, у других - наплывами, похожими на горы, пещеры или фантастические замки. Говорят, у людей даже гадание похожее есть, только воск льют в воду. Жаль, что Ричард не видит. Но ведь он не воспринимает Игру всерьёз...
  - Морхо Морхоннэрэн, приходи! Ты первым сказал, что это мозаика и подарил мне камни Лахатара!
  Чёрная с медными искрами свеча всколыхнулась, пламя свилось в тонкий высокий жгут, сверкнул чёрно-красный агат и, взмахнув крыльями, из огня появился Морхо.
  - Тээрйа! Потрясающе! Не ожидал...
  - Я тоже...
  Морхо дотронулся ладонью до самой большой свечи и улыбнулся.
  - Когда я принёс тебе камни Лахатара и увидел среди них пироп, я чувствовал: Учитель тоже придёт к тебе.
  - Да?? И не сказал мне ничего?
  - А зачем опережать события? Если Учитель пожелает прийти, он сам тебе об этом скажет.
  
  На этот раз Морхо не торопился назад в Лахатар, и отец с сыном ещё долго смотрели на танцующее пламя...
  Морхо рассказывал вести из Огненного города, и когда упоминал имена тех, чьи свечи горели, они отзывались, и иногда в пламени можно было отчётливо различить лица. Вдруг свеча Морхо затрещала, вспыхнула красным и заискрилась.
  - Пора... - вздохнул Морхо.
  - Уже? Когда я прихожу к тебе в Лахатар, я там, наверное, дольше бываю, чем ты со мной.
  - Время не выбирает. Мне надо идти.
  Да хранит тебя Тёмное Пламя!
  Повторив слова прощания, Морхо исчез, уходя в огонь собственной свечи. Для саламандр почти нет расстояний.
  
  До рассвета оставалось ещё долго. Къеррах коснулся тёмной с огненными блёстками свечи, взял её в руки, поднёс к губам и тихо позвал:
  - Франсуа! Франсуа!
  Франсуа появился очень скоро. Шагнул в распахнутое в соседней комнате окно:
  - Черри, ты звал меня? Я будто услышал твой голос и пришёл - Франсуа обнял Къерраха.
  - Смотри, как красиво!
  - Красиво! - Франсуа с неподдельным восхищением рассматривал мозаику. - Это ты сделал?
  - Да.
  - А мне днём снился сон... будто ты свечи зажигаешь и произносишь имена. И тогда в огне становятся видны лица вампиров нашего Клана. Там были не все, но я уже не помню, кого ты назвал, а кого - нет. Ты поместил свечи то ли в воду, то ли на камень, или во сне камень был текучим, как жидкое стекло или как вода. Знаю, что там был я, моя свеча! Да вот же она! Ты держишь её в руке! Они все здесь, у тебя!
  - Ты видел мою мозаику во сне?
  - Мозаику? - переспросил Франсуа. - Ты рассказывал о мозаиках Лахатара, но я их представлял совсем по-другому.
  - Они другие, да, но моя здесь, в мире людей - такая, со свечами.
  Къеррах поставил свечу на прежнее место и обнял Франсуа.
  - Ты чего грустный сегодня? - снова спросил он.
  - Кажется, я переезжаю в Трансильванию на неопределённый срок.
  - Как? Почему? Ну Франсуа-а! - совсем по-детски протянул Черри, наполовину шутя, но эта новость не на шутку огорчила его. - Вы все бросаете меня: Ричард - в театр, а ты... я обещал, что никогда не оставлю тебя, а теперь ты сам решил меня покинуть! Что тебе делать в Трансильвании?
  - Арно призывает меня, я ведь жрец. Какие-то события, связанные с Иерусалимским кланом.
  - Им-то что с нами делить? Они вон как далеко!
  - Пока не знаю. Теперь Арно отправляется туда, а значит, и я с ним. Мануэла не сможет - она в театре играет.
  - А Ровинан?
  - Не знаю.
  - Наш Клан близок к войне?
  - Не знаю. Черри, прошу тебя, не пори горячку! Думаешь, мне так хочется жить в старом замке Дракулы?
  Черри мотнул головой.
  - Война... - он начал рассуждать вслух, - войны вампиров ведь отличаются от людских. Вряд ли кто-то будет драться открыто, и значит, надо всегда быть начеку. Об Иерусалимском клане я ничего не знаю. Кажется, их раньше было два. И с нами собрался воевать, конечно, новый - от древнего-то никого почти не осталось.
  - Новый... - задумчиво повторил Франсуа.
  - Ты чего? Не вешай нос! - Черри поцеловал Франсуа в родинку над верхней губой. - Куда тебе воевать? Ты ж не умеешь! Не отпустил бы я тебя никуда, да кто меня послушает? А ты не грусти, - забравшись на спинку большого мягкого кресла, Къеррах перебирал вьющиеся чёрные волосы Франсуа, - ты у нас как потаённое пламя: прячешь его глубоко в душе, чтоб никто не догадался. Но ведь огонь не скроешь - в один миг вырвется и творит такое, что потом весь Клан удивляется. Ты когда переезжаешь?
  - Завтра или послезавтра, как Арно прикажет.
  - Тогда сегодня я тебя никуда не отпущу! - сказал Къеррах и поставил рядом в мозаике свечи свою и Франсуа. Пламя потянулось друг к другу, словно обнимая, переплелось в один тонкий жгут, но потом разделилось и заплясало рядом. Черри целовал Франсуа, его лицо, губы, шею, чуть прикусывая...
  
  Под утро, пока Ричард ещё не пришёл, Къеррах тушил свечи и чистил камень от потёков воска. Прощаясь с Франсуа, положил ему руки на плечи:
  - Брат мой возлюбленный, - Черри стал так называть его с недавних пор, узнав от Морхо, что они приходятся друг другу двоюродными братьями, - если вдруг что случится - сообщи мне. Если я сам ничего не смогу сделать, то Морхо скажу.
  - А что - Морхо? - удивился Франсуа. - Он же не вампир!
  - Это, конечно, так. Но за Арно и не только за него он заживо сожжёт и в лаве искупает. Ты, к примеру, знаешь, что когда погибла Мари, его мать - она ведь тоже из Клана - саркофаг Хатшепсут горел, её саму еле спасли, а одну жрицу в их клане из-за пожара пришлось сменить? Так он расправляется с врагами!
  - Нет, я не знал...
  - Сообщи, если что. Тебе пора, а то Ричард сейчас явится. Он, конечно, знает про наши отношения, но не при нём же, да и не в его доме. Надеюсь, ты ненадолго в Трансильванию? Вот почему ты в театре не играешь? Остался бы в Париже!
  - Не всем же быть актёрами...
   Они обнялись на прощание, и Франсуа, шагнув в окно, исчез, словно растворился в предутреннем тумане, разминувшись с Ричардом менее, чем на пять минут.
  
  
   ***
  
  Следующей ночью Къеррах быстро пришёл с охоты и зажёг свечи. Сел на пол, посматривая то на одну, то на другую. Разве бывает скучно, когда смотришь на огонь?
  "Ричард, - позвал он, - Ричард!"
  Пламя тёмно-коричневой свечи на миг дёрнулось и снова стало гореть ровно: этой ночью Ричард собирался в театр. Нет, Къеррах не ревновал его к работе, ему очень нравилось и участвовать в спектаклях, и быть зрителем. Да, он сам подсказал Ричарду идею создать свой театр - воплотить давнюю несбыточную мечту. Но иногда начинало казаться, будто что-то исчезло из их отношений. Нет, не страсть и не острота ощущений - нечто другое, какое-то родство, искра - он пока не мог найти имени.
  Къеррах взял в руки свечи - свою и Ричарда. Посмотрел на них и соединил пламя в одно. Прозвучал тихий хлопок, как бывает, когда зажигают газ, и оно слилось, загорелось сильнее и затанцевало, поднявшись дюйма на три в высоту. Искры вспыхивали одна за другой. Къеррах смотрел, не отводя глаз. Он рисовал в огне, как Ровинан в облаках, а Арно - на холсте и на ткани реальности. Цветы, узоры, картинки, похожие на миниатюры, только из огня, вычерчивал контуры светящимися линиями или языками пламени. Изображение замирало на миг, а потом меняло очертания. Тюльпан. Роза. Мак. Вьюнок. Меандр с округлыми завитками, похожими на волну - они вспыхнули и сразу закружились спиралью. Увлёкшись, Къеррах не заметил, что его руки залиты растопленным воском. Звезда, количество лучей её постоянно увеличивается, и, достигнув тринадцати, она превращается в виньетку, напоминающую готическое окно-розу, а потом снова в цветок. Постепенно осталось лишь два лепестка, остальные один за другим вспыхнули ярко и исчезли, превратившись в искры. Два сердца, соприкасающиеся друг с другом, и цвет темнеет, становясь почти алым, как солнце на закате. Ещё мгновение, и всё яснее становятся видны лица, губы сошлись в поцелуе...
  Приоткрытое окно вдруг распахнулось настежь, и в комнате появился Ричард.
  - Ты? - удивился Къеррах. - Разве тебе не...
  - Я больше не могу, Черри! Без тебя не могу! - сказал Ричард, крепко обняв Къерраха - тот едва успел поставить две свечи обратно к остальным и потушить все разом. Огоньки стремительно уменьшились и погасли. Ричард подхватил Черри на руки и понёс в спальню...
  
   ***
  
  - Ричард, - проговорил Черри, ласкаясь к нему, как котёнок, слегка запуская когти, - значит, ты сегодня решил оставить театр ради меня?
  Ричард мгновенно вскочил:
  - Чёрт! - забегал по комнате, ища рубашку и брюки и одеваясь на ходу. - Как я мог забыть!? Я не знаю, что на меня нашло после охоты! Я не мог без тебя ни секунды, не мог, понимаешь?
  - Да! Я тоже!
  - И теперь я прогулял репетицию! Я!! Режиссёр! Ты понимаешь, что это позор! Все меня ждут, а я...
  - А ты со мной, - сказал Черри и поцеловал его. - Да брось - ты же сам себе хозяин. И вообще это вполне в духе вампиров.
  - Потому вначале я и не хотел работать с вампирами! Я так не могу!
  - Да не бери в голову. Ты, наверное, единственный работающий вампир, в нашем Клане - точно. Будь ты человеком, конечно, у тебя было бы, на первый взгляд, больше времени, ты мог бы работать и ночью, и днём, но людям тоже надо спать, и у них слишком много непредвиденных обстоятельств. У вампиров временами тоже, но всё-таки реже.
  - Ты, конечно, прав, но я пойду, - сказал Ричард, подходя к подоконнику. Мы готовимся к вариациям на тему комедии дель арте, я тебя предупреждал. Листки с текстом твоей роли на моём столе, изволь сегодня выучить.
  Черри кивнул.
  И снова задумался, как только Ричард исчез в ночи. Как получилось, что как только он соединил их свечи, Ричард примчался к нему, позабыв обо всём? Неужели это было как магия, приворот? Быть может, но играть на чувствах близких Къерраху никогда не нравилось. Возможно, кто-то другой счёл бы это случайностью, но он, Къеррах Морхоран из Лахатара прекрасно знает, что это - ещё одна искра в мозаике мира, и тонкие, как лучи, нити, связывают её с другими. Они не видны для того, кто верит в случайность.
  Вновь зажёг свечи. Прошла только треть ночи, Ричард ушёл, и Франсуа сегодня не появится. Иерусалимский Клан. Быть может, надо рассказать Морхо? Къеррах снова взял в руки свечу, тронул ладонью пламя, поднёс к губам и прошептал:
  - Морхо, приходи! Морхо Морхоннэрэн! Мне нужно сказать тебе кое-что очень важное.
  Пламя всколыхнулось, но при этом Къеррах заметил, что свеча Эрнана стала гореть ярче - так уже было перед его появлением.
  - Халайа! - Морхо прошёл сквозь огонь, словно в открытую дверь. Стряхнул с себя искры и молча протянул руку, поставив свечу на середину ладони, как на подсвечник. Пламя поднялось, и в нём появился и заплясал маленький багряный дракончик. - Что случилось?
  - Франсуа говорил, что Иерусалимский клан собирается воевать с нами...
  - Знаю. Арно вчера рассказал мне об этом. Я предложил поговорить с главой их клана.
  - Ты говорил с Арно? Значит, я зря позвал тебя?
  - Нет. Ничего не бывает зря. Сейчас Эрнан придёт, - Морхо кивнул на свечу, - Ты готов?
  - Да, - успел произнести Къеррах, и трансформация началась.
  
  Из дневника Эрнана:
  
  - Морхо! Халайа! Давно не виделись! - воскликнул я и обнял сына.
  Каждый раз, когда я вижу Морхо, в его взгляде, в голосе, во всём чувствуется нечто неуловимое, похожее на танец багряных искр, тонкая пламенная нить, связывающая его с Учителем. Это столь разительно отличает нынешнего Морхо от прежнего Лаххи, прятавшегося среди покрытых пеплом обсидиановых мозаик, сожжённых книг и памятных вещей реликвария, что теперь я едва ли воспринимаю его как сына, лишь чувствую, что нас связывают крепкие родственные узы. После перерождения и выбора пути он обрёл другую ипостась - Морхо Морхоннэрэн. Всегда при встрече с ним, во мне медленно загорается гремучая смесь горечи и гордости - какие похожие слова! - он не остался со мной. Но во всём он лучше меня. Иногда мне кажется, что таким стал бы я, если бы ушёл в Лахатар. И всегда я невозможно рад видеть его - даже без слов, без рукопожатий, лишь сливается, смешивается пламя ладоней в лахатарском приветствии-прощании:
  Аханнэра!
  Да хранит тебя Тёмное Пламя.
  - Меня Арно зовёт.
  - А меня - Учитель.
  Двойная вспышка, и он шагнул сквозь огонь, а я - в весеннюю ночь, несущую вместе с ветром запахи первых цветов и молодой, едва пробуждающейся листвы...
  
  
  - Арно!
  - Эрнан! Я скучал по тебе!
  Я заметил, что в его доме стало пусто, как бывает, когда хозяин собирается покинуть ставшее родным место. Серебристо-стальные отсветы мелькнули в глазах Арно. Весна, а он словно на зимнем ветру, и белые волосы его как снег.
  - Я скоро уезжаю.
  - Как? Ты решил оставить наш любимый город? Надолго?
  - Я переезжаю в Трансильванию, в замок Бран на неопределённый срок. Совсем недавно я закончил портрет Дракулы на фоне замка, а теперь мне самому придётся поселиться там. Я снова рисую свою жизнь, но сейчас это несколько неожиданный для меня поворот.
  - Для меня тоже. Ты будешь жить в средневековом замке?
  - Не так давно там закончился ремонт, и туда проведено всё необходимое: водопровод, газ, электричество, Интернет - так, чтобы эти нововведения не бросались в глаза, сохраняя старый стиль. Одна из комнат переоборудована под мою мастерскую. Чарльз, один из жрецов при Дракуле, хорошо знает замок, но он был против всех этих новшеств.
  - Почему?
  - Он говорит, что где-то в замке или в его подземельях спрятана какая-то ценная для всех вампиров реликвия, которую лучше не трогать. Именно поэтому замок Бран имеет такое значение и обладает силой. А поскольку точного местонахождения мы не знаем, он не хотел бы, чтобы её нашли случайно во время ремонта. Правда, сам он не имеет ни малейшего представления о том, что это. Об этом было известно самому Дракуле, но старый глава Клана никому ничего не рассказал. Перед тем, как уйти, Дракула не говорил тебе?
  - Нет... или не помню. Поверь, мне было ни до чего, я тогда даже не понял, что он передал мне власть над Кланом.
  - Ты рассказывал.
  Мы прошли в осиротевшую мастерскую. Портрета Дракулы на прежнем месте не было.
  - Я отправил его в замок, - ответил на мои мысли Арно и грустно улыбнулся, - на родину.
  - Но что случилось?
  - Иерусалимский клан мутит воду. Или кровь.
  - Но Иерусалим далеко от нас!
  - Это отсюда, из Парижа так кажется. После победы над Дельфийским кланом к нам перешли территории Греции и Турции, хотя в тех землях пока ещё никто из наших не обосновался. А Турция граничит с Сирией, а это уже территория их клана.
  - Новый Иерусалимский клан, насколько я понимаю?
  - От старого почти никого не осталось, а те единицы, что выжили, по-прежнему спят. Я не знаю этой истории во всех подробностях. Так называемый новый клан в Иерусалиме образовался в эпоху крестовых походов, а старый существовал, кажется, ещё со времён царя Соломона. Странная шутка судьбы: прежний клан, помнящий Храм Соломона и новый, в котором несколько бывших рыцарей Ордена Храма - не ужились в одном городе. Глава древнего клана был уничтожен, как и почти все его подданные. Как это произошло - мне не известно.
  - И в летописи Этьена я что-то такого не припомню. Но ведь если припомнить, я знаю одного, кто остался жив из старого Иерусалимского клана, - продолжал я, - это Ионафан, уже давно живущий в Александрии. Говорят, он принёс клятву Джосеру, и старый фараон разрешил ему поселиться в Египте.
  Арно молча кивнул. Перевёл взгляд на начатую работу и замер. В центре холста внутри сферы были едва намечены два дракона - тёмный и золотой, пламенный. Отголоски лахатарских видений.
  - Что это? - спросил я.
  - "Голоса нового мира. Рождение".
  - Похоже...
  - Я вряд ли скоро закончу их, - сказал художник тихо, - там, в Трансильвании - не смогу.
  "Сможешь", - ответил я мысленно и коснулся губами его руки.
  Помолчали.
  - Так что нужно иерусалимским вампирам? - спросил я.
  - Ничего нового, - вздохнул он, - даже скучно. У нас, оказывается, слишком много вампиров в Клане. По их мнению, должно быть никак не больше пятидесяти - мы почти вдвое превышаем установленную ими "норму".
  - Так у нас и территория не маленькая по сравнению с ними.
  - Это конечно, но мы, оказывается, занимаемся чёрной магией, и благодаря ей научились уходить и возвращаться. Да, мои картины и, тем более - татуировки, которые я рисовал на вампирах Клана, тоже заключают в себе страшные чары: с их помощью я подчиняю себе вампиров. Не без того, конечно, - усмехнулся он. - Они считают, что мы проводим тёмные обряды с огнём и кровью, а возвращение в наш Клан погибших вампиров - ни что иное, как некромантия.
  - С огнём и кровью? Вообще-то вся магия вампиров завязана на крови. Да, я и Черри танцуем с огнём, но мне кажется, что иерусалимцев кто-то специально настраивает против нас.
  - Сомневаюсь. То, что ты связан с огнём, ни для кого не секрет, но многие привыкли воспринимать эту стихию как враждебную. Думаю, они не исключение, и считают огненные обряды чем-то сродни безумию. Они сравнивают Клан Дракулы с истреблённым в пятнадцатом веке кланом Чезаре, сумасшедшего сатаниста. А отсюда напрашивается вывод: не пора ли поступить с нами так же, как когда-то мы с этим итальянским безумцем и толпой его обращённых?
  - Что?! - вскричал я. - Мы их одним количеством задавим!
  - Конечно. А потому им надо с кем-нибудь объединиться. Пока это слухи, но всё же надо их проверить и действовать незамедлительно, пока они ещё не нашли какой-нибудь молодой клан, который будет внимать каждому их слову. Эх, как мне сейчас Бертрана не хватает...
  - Я расскажу ему. Возможно, он сможет прийти. Или поговорю с ним и передам тебе его ответ.
  - Спасибо.
  - Но откуда стали известны все эти сведения? Не сами же они всё это рассказали!
  - Ионафан предупредил меня. Он прислал мне письмо.
  Ионафан... помнится, ещё в начале XIX века, когда мы с Бертраном были в Александрии, мы говорили с Ионафаном. На меня ещё с первого взгляда он произвёл неизгладимое впечатление: шести футов ростом, Ионафан казался очень высоким по тем временам, худой - почти кости, обтянутые кожей, чуть более смуглой, чем обычно у вампиров. Наверное, в те далёкие времена, когда он был человеком, в жарких странах он сильно загорел. Более всего впечаталось в память его лицо: высокий лоб, орлиный нос, яркие полные губы, чёрные кудри чуть ниже плеч и огромные, как чёрный оникс, глаза, где-то на дне которых устало тлели красноватые угольки. Тогда я многое у него спрашивал, и мне становилось не по себе при мысли, что рядом вампир, которому более двух с половиной тысяч лет. По-французски он говорил медленно, иногда трогал кольцо с крупным аметистом на костлявой руке. Речь его пестрила разными словами из других языков, значение которых мне не было известно, и потому приходилось часто перебивать и переспрашивать его - я не мог слышать его мысли, тогда как он, кажется, прекрасно понимал меня. Более всех других остался в моей памяти его рассказ о прекрасной Марии из Магдалы, в которую он тогда, уже давно будучи вампиром, был влюблён и не мог понять, почему она предпочла ему пришедшего в Иерусалим пророка. Так он считал. И, конечно, в то время он ни на миг не подумал бы, что эхо тех событий будет звучать по всему миру ещё две тысячи лет, как звон колокола, услышанный и подхваченный другими, раздающийся всё громче...
  - Ты веришь Ионафану? - спросил я Арно.
  - Пока не знаю.
  - Но почему именно сейчас Иерусалимский клан взволновался?
  - По словам Ионафана, последней каплей стала твоя встреча с Джосером. Это их насторожило, или, я бы сказал, по-настоящему испугало. Они считают, что Клан Дракулы стремится объединиться с самым древним и вовлечь их в свои ритуалы чёрной магии. Пока этого не произошло, надо остановить действия нашего Клана любой ценой - таково их мнение.
  - Ах, вот оно что... они теперь боятся нашего объединения с египтянами! Но кто бы мог им об этом сказать? Уж не Ионафан ли? Что, если он - двойной шпион, преследующий какую-то свою цель?
  - Вряд ли. К нему Иерусалимские вампиры всё равно отнеслись бы с недоверием - он ведь из древнего клана. Это мог быть кто-нибудь из клана Хатшепсут.
  - Но они вассалы Джосера!
  - Подчинившиеся не по своей воле. Пленники. Насколько мне известно, твоя встреча с Джосером произошла более двух месяцев назад, а ты мне так ничего и не рассказал! Или это тайна?
  - Нет... наверное, я не успел...
  - Я тоже так подумал. Ведь нанести Джосеру визит, по словам его же послания, мог любой из нас троих, даже четверых: ты, я, Бертран или Ровинан. Ты вызвался сам, сказав, что вряд ли разговор будет о политике, а скорее всего, о явлениях мистического характера. Тогда в своём письме Джосер упоминал о внезапно проявившейся и нарастающей силе, исходящей от нас. Да, если в клане Глава и Источник разделены, что встречается крайне редко, то первый являет собой реальную власть над вампирами клана, а второй - силу, содержащуюся в его крови и знании о мире. Они как вождь и шаман племени. Я в таком случае, Хранитель Клана, то есть наместник в ваше отсутствие, и мне всё это знать, конечно, незачем... ещё бы, Франсуа тебе там был нуженее, чем я... О том, что там делал он, я и так знаю, можешь не рассказывать...
  - Арно! - перебил я его, снова обнял и коснулся губами белых, как пушистые пёрышки, ресниц. Он прикрыл глаза, ещё мгновение назад мерцавшие дикими жёлтыми отсветами. - Вспомни, что я сказал, когда ты передал мне послание Джосера! Что лучше пойду я, чем кто-либо другой, потому что официально я в этом мире считаюсь мёртвым, и мне терять нечего. Я ведь тоже не особенно доверял фараону.
  - Так что было? - спросил Арно, как-то незаметно выбрался из моих объятий, оказался рядом со мной и, взяв меня за руку, повёл в гостиную. - Мастерская всё-таки не место для обсуждения политических событий, и пребывание там вне работы за подобными разговорами меня тяготит.
  Мы уселись на диван, и я спросил:
  - Тебе словами рассказать, или по крови узнаешь?
  - Боюсь, по крови пойму не всё. Во-первых, мы почти равны по силе, а во-вторых, ты не постоянно в этом теле и в этом мире.
  - Я попробую продержаться как можно дольше, но чтобы Черри смог вернуться. С Джосером мы говорили наедине, а Франсуа сам вызвался и чуть ли не на коленях просил его взять с собой. Он боялся за меня. Когда мы достигли Египта - преодолеть расстояние нам помог Ровинан, перелёт занял бы слишком много времени. Но сам Ровинан с нами не пошёл и сразу исчез, ведь по уговору, явиться мог только один из нас четверых, а Франсуа, хоть и жрец Клана, но в данном случае его присутствие не считалось. Нас встретили у входа в подземный храм недалеко от ступенчатой пирамиды Джосера.
  - Значит, они живут не в пирамидах в Гизе?
  - Нет. Три пирамиды для них - храмы, священное место, и клан не живёт там. Мы шли по длинному коридору, покрытому барельефами, я впереди, а Франсуа чуть сзади. Нас сопровождали двое египтян, но они были проводниками, а не охраной. Вскоре к нам вышел вампир невысокого роста, худощавый, с узким лицом, красно-рыжими вьющимися волосами до плеч и синими с огненным отсветом глазами. Кожа его казалась смуглой по сравнению с другими вампирами. Он был в каком-то тёмно-красном длинном одеянии - цвет напоминал нечто среднее между запёкшейся кровью, пурпуром и, как я называю, "цвет Морхо". На миг он приложил палец к губам, но затем несколько церемонно подал мне руку и представился: "Сетхайя. Или Са Сетх, что значит - "сын Сетха".
  - Разве могут так называть египтянина? - удивился Арно.
  - Да, потому что он - саламандра, и первое время жил в Лахатаре, но, кажется, потом ушёл в мир людей. Говорили мы мало, потому что я не понимаю их языка, а они, видимо, не желают говорить на европейских языках или предпочитают общаться мысленно, при помощи образов, которые могут передавать почти виртуозно. И, пока мы шли, я вспомнил: когда мы с Бертраном ещё в XIX веке были в клане Джосера, один вампир подошёл к нам и спрашивал о нас и о нашем происхождении. Он сказал, что его прислал его учитель, Сетхайя, но при этом уточнил, что не является его обращённым. Он передал, что Сетхайя приглашает нас, и был бы рад, если бы мы вместе с ним приняли участие в некоторых обрядах. Я не успел ответить, размышляя над его предложением, как Бертран вежливо поблагодарил, но от обрядов отказался. Посланник поклонился и ушёл. Казалось, он вовсе не был обижен или разочарован отказом. Сетхайю я тогда не видел.
  А в недавний мой визит Сетхайя вышел сам, один, и отнёсся очень дружелюбно и ко мне, и к Франсуа. Какое-то мгновение он смотрел мне в глаза и, думаю, смог увидеть нечто очень важное, быть может, даже сокровенное для меня.
  - Ты что, выдал себя?! - почти с негодованием воскликнул Арно.
  - Нет. Что угодно, только не это. Мне показалось, он видит или чувствует во мне что-то, чего я не знаю или пока не могу знать. И... он подтвердил мои догадки, что у Франсуа в роду саламандры. Тогда я ещё точно не знал. В зале с колоннами в виде цветков папируса сопровождающие оставили меня. Сетхайя на несколько мгновений задержался и, коснувшись моей ладони, прислонил её на миг к своей груди и вдруг произнёс на лахаране: "брат мой".
  - Он правда твой брат? - с недоверием спросил Арно. - А если это ловушка?
  - Нет. В нём есть что-то настолько родное... я сейчас не могу объяснить... И тогда понятно, почему он не остался в Лахатаре и зачем он ещё в наш первый визит через своего ученика спрашивал о нашем происхождении и родителях... Правда, тогда ни я, ни Бертран не знали, кто в действительности является нашим отцом. А Сетхайю, похоже, интересовала именно эта линия.
  Оставшись один, я подождал немного и увидел Джосера. Старый фараон как-то очень быстро появился передо мной. Кажется, на языке древних египтян его имя произносится как Джед-Усэр, что означает "Осирис говорит". У него есть и другие имена. Я поклонился ему в знак приветствия, как старшему, но он вдруг сказал, что равные друг другу не кланяются. "Равные?" - удивился я. Неужели он считает, что мы равны?! Он, ставший Главой и Источником своего клана почти пять тысяч лет назад и я - четырёхсот пятидесяти лет от роду, а Источник - всего около века! Да я, наверное, по сравнению с ним всё равно, что младенец. Да, ушедший в другой мир, мёртвый, каким меня считают многие до сих пор. И мы - равные?
  Джосер невысокого роста, хотя, возможно, в его время считали по-другому, облачённый в длинную одежду из светлого льна. На его руках, на шее и на поясе было множество украшений из золота, бирюзы, малахита, лазурита и сердолика. Голова Джосера совсем лишена волос, но красивой формы, лицо с выдающимися скулами, почти прямым, если бы не совсем маленькая горбинка, носом и большими тёмно-карими с чуть красноватым оттенком глазами. Порой они казались почти стеклянными, как у египетских мумий.
  - Некоторые из так называемых мумий, вывезенных в музеи, оказались представителями их клана, - усмехнувшись, заметил Арно.
  - Я помню, Бертран рассказывал мне эту историю, но мы говорили не о них. Я спросил, почему он звал одного из нас. Он мысленно показал мне тебя, Ровинана, Бертрана и меня и сказал, что почувствовал исходящую от нас четверых силу. Увидев это во сне, он пробудился, хотя до этого спал многие века. Джосер заметил, что я правильно сделал, что пришёл сам. Да, он хотел говорить именно со мной, с Источником, но не стал торопить события, предоставив выбор нам и судьбе - так, кажется, он сказал. Я не понимал его слов, но прекрасно видел образы, которые он передавал мне и при этом он очень точно воспринимал всё, что я хотел сказать. Я спросил - не он ли - первый из вампиров, но Джосер сделал отрицательный жест руками, означавший: "ни в коем случае!" Фараон сказал, что знал Старейшего, но так и не назвал его имя. Он раскрыл мне свои мысли.
  Я видел... в предутреннюю пору девятеро собрались на холме: восемь образовали круг, держа в ладонях масляные светильни в виде медных чаш, и один, похожий на их предводителя или, скорее, жреца, в центре круга и тоже с чашей в руке. Он высок ростом, тоже смуглее, чем обычно вампиры, чёрные вьющиеся волосы ниже плеч с редкими красными прядями, узкое лицо с выдающимися скулами, глаза закрыты. За всё время, пока я видел его, он так ни разу и не открыл их, словно видел всё и так. Одет он был в длинную одежду, представляющую собой широкую полосу вылинявшей тёмной ткани, подпоясанную плетёным поясом. Прошёл, почти танцуя, вдоль круга по часовой стрелке, касаясь пламени светилен, словно проводил обряд. Начинался рассвет. И - да - я почувствовал, что он, как и все собравшиеся, были Источниками кланов! В тот миг мне казалось, я даже помню всех по именам!
  Потом он повернулся к востоку, откуда уже скоро должно было взойти солнце. Кажется, это происходило в тех краях, где между началом рассвета и восходом проходит совсем немного времени - солнце будто взлетает, рассеивая тьму. Жрец в кругу говорил мысленно, но мне казалось, что я различаю слова, хоть и не могу понять смысла, будто забыл, как забывают слова лахарана те, кто избрал мир людей. Я не сразу заметил ещё одного, шагах в пятнадцати от круга. Я узнал его, это был Сетхайя. Он стоял поодаль, весь поглощённый тем, что происходило на вершине холма, но не мог сделать ни шагу вперёд, будто ему приказали не приближаться. Он почти кричал беззвучно, звал. Кровь связывала его со жрецом в кругу, как учителя и обращённого, а, быть может, и гораздо сильнее. Так бывают связаны родные братья или супруги.
  Жрец разорвал на груди ткань одежды, и я увидел, что там, где должно было быть сердце, зияла чёрно-красноватая, словно выжженная, дыра...
  Понимаешь, Арно, у него не было сердца! Лишь присмотревшись, я увидел, как в самой глубине сверкнула красная искра - прозрачный камень рубинового цвета, около двух третей дюйма в длину, очертаниями напоминающий сердце. Я не разглядел, был ли то рубин или другой самоцвет, но в те времена люди ещё не умели придавать такие огранки, а значит, камень имел, скорее всего, лахатарское происхождение... Казалось, он бился, словно настоящее сердце...
  Арно вздрогнул, и, ничего не сказав, то ли вдохнул, то ли вскрикнул почти беззвучно. Я продолжал:
  - Жрец, медленно танцуя, сделал ещё один круг в обратную сторону, остановился - снова лицом к востоку, и в выжженной дыре на его груди показался дымок, словно от тлеющего костра или от камня зажглась искра. Вспыхнули языки пламени, завертевшись вокруг него... он сам сжёг себя - ещё до того, как появились первые лучи солнца... Я видел, как склонили головы те, кто был в кругу, слышал крик, полный и отчаяния, и стремительно тающей надежды, исходящий от Сетхайи.
  Я очнулся... точнее, Джосер поднял меня. Я не знал, что случилось со мной, люди так падают в обморок или теряют сознание, а я словно провалился, ушёл в те времена, оставив тело лежать на каменных плитах. Я так и не увидел, что стало с остальными - успели они спрятаться или так и погибли под лучами восходящего солнца. Наверное, успели.
  - Думаю - да. Если Сетхайя до сих пор жив... - неуверенно предположил Арно.
  - Кто знает... Мы ведь с тобой тоже возвращались. Это потом я понял, что видел всё происходящее со стороны одного из участников - Джосера.
  - Значит, и он был там... - проговорил Арно, глядя куда-то вдаль перед собой. Его лицо в этот миг стало невыносимо бледным, почти прозрачным, а глаза казались опалами, горящими призрачным светом.
  - Это потом Джосер сказал мне, что у Старейшего не было своего Клана, - продолжал я, - а только один обращённый.
  - Кто?
  - Сетхайя.
  - Ещё были призванные - так он их называл - это те самые восемь, что воплотились в мире после того, как он сам стал вампиром. Имён я не помню, лишь некоторые, всплывают в памяти, а потом словно исчезают, и я не могу связать одно с другим. Теперь я откуда-то знаю, что все они звали друг друга именами духов, находясь в некоем созвучии. Это сейчас имена духов сокрыты, забыты, потеряны, а голоса их почти никто не слышит - лишь избранные, да и то очень редко. Да, теперь все вампиры могут сами выбирать себе имена.
  Когда чувства вернулись ко мне, и я поднялся на ноги, я спросил, что это был за обряд. "Так уходил Старейший, - ответил Джосер. - Он воплотился первым из Детей Тьмы, но когда понял, что сын Предвечной не скоро вернётся на землю, он отдал своё сердце Тёмному Пламени и потом призвал восьмерых, что ныне молчат и почти все пребывают в забвении или во сне. Он смог покинуть мир - единственный из Детей Тьмы - за семь шагов до восхода солнца. Говорили, через века он сможет вернуться".
  "За семь шагов до восхода солнца", - повторил я, как сказали бы египтяне - придавая словам плоть и образ. Как страница, вырванная из старой алхимической книги.
  "Значит, ты один из призванных?" - спросил я.
  "Да, - отвечал он. - С тех времён и до настоящего времени никого не осталось... почти. Но сейчас я начал сомневаться в этом. Они погибли потом, - каждый - в своё время. Вслед за ним ушла лишь первая из них, но она сбилась с пути. Сказали, что её позвало Выжженное Сердце".
  Когда Джосер произнёс эти слова, моё собственное сердце заколотилось так, что, казалось, и само хотело вырваться и сгореть налету... я не знаю, что это... боль? Предчувствие?
  А потом, несколько мгновений спустя, я ощутил настолько сильную, почти запредельную усталость, какая в былые времена накатывала на меня на рассвете, сковывая всё тело и таща, словно марионетку на ниточке, в сон.
  Я понимал - мне пора, и хотел было попрощаться, но Джосер подошёл ко мне. Джед Усэр Нэчерхэт Мэри Ка Эйро Тханнаар - кажется, так я вдруг назвал его? Сейчас я помню всё как в тумане, - его глаза в ответ странно вспыхнули, он коснулся ладонью моей груди - там, где сердце. Он ждал или, быть может, звал - так мне показалось - а быть может, спрашивал. Могу поклясться, духи, живущие в нас, узнали друг друга, но я сейчас только учусь понимать их язык.
  "Эрнан Морнэрхэн", - ответил я на его невысказанный вопрос, и на миг прикосновение его костлявой ладони словно проникло внутрь и обожгло, как соприкоснувшиеся две ветки молнии. Мне показалось, я смотрю в ночное небо, утонувшее в немом ожидании, и лишь редкие искры звёзд отвечают мне, но их голоса не могут долететь до меня.
  "Я вижу тебя, Мэри Ка Морнэрхэн", - впервые за всё время проговорил не только образами, но и вслух Джосер. Голос его был тихим и низким, наверное, он долго не говорил словами. Я только понял, что "Мэри Ка" - так египтяне называют духа, живущего в нас - во мне, в тебе или в нём.
  Но когда я мгновение спустя спросил, что Джосер хотел этим сказать, старый фараон уже ничего не смог ответить, словно и на него нашло то сомнамбулическое состояние, что бывает иногда с нашим Ровинаном.
  На меня снова навалилась усталость, так что я чуть было не оставил там тело Черри. Но, сделав усилие, я всё же мог попрощаться с Джосером, который дал понять, что эта встреча первая, но отнюдь не последняя. Меня проводили, и в коридоре я нашёл Франсуа и Сетхайю, который даже великодушно предложил мне для последующих бесед с Джосером приходить в его тело, у нас ведь одна стихия. Но я пока отказался. Мне кажется, что наносить частые визиты в клан Джосера пока ещё рано.
  Нас проводили к воротам, где уже ждал Ровинан, и только там я отдал ему тело Черри.
  
  Арно внимательно выслушал меня. Кисть его руки казалась полупрозрачной, она свесилась с подлокотника, напоминая печальный белый цветок, что благоухают в лучах луны и прячутся с наступлением утра.
  Мы надолго замолчали, думая каждый о - своём.
  - А не думаешь ли ты, что глава Иерусалимского клана в какой-то степени прав, но кое-что мог переставить местами, чтобы трактовать в более выгодную для себя сторону? - спросил Арно.
  - Что именно?
  - Что это колдовство, но не наше, а со стороны Джосера. А ведь он одним видением смог оставить тебя одного, в беспомощном состоянии!
  - Почему тогда он этим моим состоянием не воспользовался?
  - Кто знает... может, у него далеко идущие планы.
  - Да? А сам он тоже ничего не помнил - потом?
  - А если притворялся? Он ведь показывает только те мысли, которые хочет, чтоб увидели.
  - Не чувствую. Да и Сетхайя, мой брат - в их клане!Однажды я задался вопросом - что делать, если снова придётся воевать с кем-то, равным мне - с Источником, Главой клана, или вдруг появится кто-то безумный, как когда-то Чезаре... После того, как я узнал легенду о Детях Предвечной, я боюсь, что не смогу больше убивать себе подобных. И я услышал ответ моего отца:
  - Прежде чем начинать войну с другим кланом, поговори с их Источником или Главой, не важно - один он или двое.
  Зови их по именам.
  - Кого? - не понял Арно
  - Духов. При встрече с Джосером было очень похоже, только я пока не понял, что наши духи сказали друг другу. Ты тоже можешь узнать и услышать их. Ровинан умеет.
  - Попробую... - вздохнул Арно.
  - А тебе известны способности вампиров Иерусалимского клана? - спросил я.
  - Да. Если старый клан был могущественным, то новому свойственна лишь боевая магия. Мысленным приказом они могут как бы оглушить вампира из другого клана: в этом состоянии он всё осознаёт, но не может двигаться, словно парализованный. В это время иерусалимские вампиры могут видеть все его мысли. Но подчинить его волю своей, как клан Хатшепсут, они не умеют. Подобное "оглушение" распространяется далеко не на все кланы, оно не действует на своих, на тех, кто старше, на Источников и Глав других кланов, на первый круг. А ещё на кланы Дракулы и Ровинана. Также говорили, что когда их клан только появился, они могли проникать в суть вещей и, подержав их в руках, читать память, как наш Франсуа. Но после победы над старым Иерусалимским кланом они потеряли эту способность, я слышал, что его глава перед смертью проклял их. Возможно, были и другие умения, но и они исчезли тогда же.
  - И что ты намерен делать?
  - Пока я жду. В ближайшее время я переселяюсь в замок Бран. С собой заберу Франсуа. Конечно, я бы предпочёл, чтобы рядом были двое жрецов, но Мануэла задействована в театре. Ричард ищет ей замену. Недавно мы говорили с Морхо, и он сам обещал нанести визит Главе их клана. Не угрожать, не запугивать, а просто предупредить. Я удивился, что он может говорить от имени нашего Клана - он ведь не вампир. Как бы он там не сжёг кого-нибудь сгоряча.
  - О, да, это он может, но лишь в крайнем случае...
  Я чувствовал, что уже окончательно и бесповоротно теряю силы, и моя связь с миром каждый миг становится всё тоньше. Да, конечно, я мог снова будто зачерпнуть двумя руками из пламенного озера и обрести себя в родном мире, в любимом городе, но...
  - Арно, мне пора. Или Черри не вернётся.
  - До встречи.
  Мы обнялись.
  - До встречи...
  Я шагнул в окно, не пожелав, чтобы Къеррах встречался с Хранителем Клана. Сейчас Арно лучше оставить одного.
  
  В предутреннем полёте мы с Къеррахом сменили друг друга.
  
  Черри рассмеялся. Ему всегда нравилась трансформация в воздухе, но возвращение из Лахатара назад в собственное тело всегда казалось слишком внезапным. Как резкое пробуждение от прекрасного сна - столь явного, что он уже успел обрасти собственной реальностью.
  Когда Черри вернулся домой, до утра оставался только час: в эту ночь Эрнан приходил надолго. В Лахатаре Къеррах успел и потанцевать, и с Морхо поговорить, и увидеть новую мозаику отца, изображавшую костёр Жака де Моле. Къеррах читал о последнем магистре Ордена тамплиеров, но когда Морхо рассказал ему, Къеррах был потрясён. После семи лет, проведённых в застенках Инквизиции, великому магистру была дана такая сила, что каждое его слово могло воплотиться и изменить мир. Он мог сказать что угодно, и это бы исполнилось. Как и его предшественники, стоявшие у власти в Ордене, Жак де Моле обладал знаниями об устройстве мира, о стихиях и их властителях, о богах древности. Он повернуть историю в другое, новое русло, мог бы призвать Морхоннэра, чьё имя тогда было в Лахатаре под запретом, и это более всего впечатлило Къерраха. Но ненависть выжгла всё, и последние слова магистра обратились против его врагов: папы Климента V, канцлера Ногарэ и короля Филиппа.
  Слушая отца, Къеррах задумался и спросил:
  - А почему тогда он не спас себя? Не начал жизнь заново? Он же мог! Он бы ещё столько сделал...
  - Он устал. Смертельно устал - от боли, пыток, допросов. От старости и беспомощности. От жизни.
  Къеррах смотрел на лицо магистра среди языков пламени. Казалось, эти глаза вмещали весь мир: знания, боль, усталость, отчаяние и вместе с тем готовность к новым свершениям, любовь к миру и ненависть к врагам. И, взглянув ещё раз, Къеррах понял: это не человеческие глаза - слишком много в них огня, так что огонь внешний обретает вечность, отражаясь в них... и тёмная тень позади, похожая на крылья или, быть может, руки: огненный Харон ждёт.
  Заметавшись, блеснула во взгляде последняя искорка, перед тем, как произнести приговор: "...не пройдёт и года..."
  Багряная искра, красная, как кровь, выжигающая... другая, третья - падают, словно слёзы огня, слова проклятия...
  
   ***
  
  Очнувшись от лахатарских видений, Къеррах расставил и зажёг свечи - хотя бы на полчаса. И сразу увидел, что свечи вампиров Клана горят не ровно, пламя трещит и мечется, вспыхивая то ярче, то слабее, некоторые коптят, и всё это исходит от самого Хранителя Клана - от Арно.
  "Что это? - подумал Къеррах, - Франсуа говорил мне... это предчувствие войны? Здесь, в Париже? Или в Трансильвании? Да, кажется, Арно уже там, он умеет проходить сквозь воздух, как сильфы. Но как же он, как же мой Франсуа, как же я?"
  Черри взглянул в окно, даже не поняв, что никак не успеет до восхода солнца добраться до замка Бран. Он сегодня слишком долго был в Лахатаре - Эрнан чуть ли не на всю ночь приходил! Но ведь именно поэтому Къеррах сегодня гораздо сильнее, чем обычно.
  Одним прикосновением мысли он потушил свечи. Вскочил на подоконник: надо спешить!
  - Черри! - послышался позади голос Ричарда. - Ты куда собрался?! Уже утро!
  - В Трансильванию! - прокричал Черри и уже хотел было взлететь, но Ричард оказался рядом, быстро схватил его за ноги и стащил с подоконника.
  - В какую, чёрт тебя дери, Трансильванию! Уже почти светло! К Франсуа, что ли?
  - Ну да. И к нему, и к Арно. Не задерживай меня, мне очень надо!
  Черри вырывался, но не всерьёз, а будто играя: он очень соскучился по объятиям Ричарда.
  - Не успеешь. Ты соображаешь, что через полчаса восход?!
  - Чёрт! А ведь точно...
  - Так что сегодня ты остаёшься в Париже со мной. Ты роль выучил?
  - А? Какую роль? - удивлённо спросил Черри. - Ой, а ведь нет...
  - О чём я тебя просил? Как ты завтра на репетицию пойдёшь? Почему ты ничего не выучил? - Если бы не бледность и не сверкнувшие в этот момент клыки, Ричард, наверное, сейчас походил бы на школьного учителя, отчитывающего двоечника. - Ты прочитал хотя бы?
  - Нет...
  - Почему? - Ричард возвёл глаза к потолку.
  - Я не мог... Морхо приходил. А потом - Эрнан.
  - И что, на всю ночь? Он же обычно на час-два приходит, не больше.
  - Сегодня - да, они с Арно разговаривали. Я завтра выучу. Ты же знаешь, я с первого раза запоминаю. А как же замок Бран?
  - Черри, не подводи меня, пожалуйста... Через две ночи пойдёшь в замок Бран. Тогда мы как раз перерыв сделаем после двух репетиций.
  Черри кивнул. Может, и правда тогда будет не поздно? Мануэла вон тоже в итальянской комедии Коломбину играет, и ни в какую Трансильванию Арно её не звал.
  - Пойдём спать, уже совсем рассвело.
  
   ***
  
  Третья ночь и у Къерраха, и даже у Ричарда была свободна. Черри быстро вернулся с охоты и снова зажёг свечи. Он вдруг почувствовал, что в мозаике не хватает ещё двух небольших свечей, он пока не понял - каких, и бусины надо подобрать... Пламя исходит от большой синей розы Ровинана к ним.
  Къеррах слышал о них и раньше, но до этого момента и в мыслях не было селить обращённых Ровинана в свою мозаику: пока ещё Черри не видел их.
  Как же свечи горят! Окно закрыто, а пламя мечется, словно на ветру, трещит, вспыхивает... словно замирает в еле слышном издалека крике. Огонь свечей Арно и Ровинана тянется друг к другу...
  Черри, забыв погасить свечи, прыгает на подоконник, широко распахивая окно. И снова, как совсем недавно, входит Ричард. На одежде замерли, растворяясь, капли дождя.
  - Черри, ты всё же решил в Трансильванию? Вчера ты вроде обещал остаться со мной... я так редко бываю свободен...
  - Ричард... - Къеррах спрыгивает с окна в комнату, обнимает возлюбленного, - я по-прежнему очень рад бы, но не могу. Мне надо быть там!
  - Что случилось? - голос Ричарда дрогнул: Черри не умеет что-либо делать против собственной воли. Или ему кто-то приказал? - Что там происходит, в этой Трансильвании? И при чём тут ты?
  - Я пока не могу сказать. Я не знаю.
  - Тогда зачем?
  - Посмотри, как они горят! - Черри взглядом указал на беснующиеся свечи и, поняв, что забыл потушить перед уходом, в один миг погасил их, словно приказал уснуть.
  - Я не понимаю твоих огненных знаков. Кажется, ты говорил мне, что это всего лишь игра.
  - Да! Игра! Хочешь - пойдём со мной. Но я бы на твоём месте остался дома.
  - И я последую твоему совету, учитель, - сказал Ричард. Иногда он, полушутя, называл так Къерраха, будто напоминая сам себе, что именно Черри обратил его. Но сейчас в этой шутке сквозила грусть. - Я лучше займусь работой. Ты же знаешь, у меня тоже своя игра.
  - Пожалуйста, не обижайся на меня. Ты всё говоришь о мистериях в театре, но когда рядом начинает твориться настоящая, ты и не замечаешь. Прости. Надеюсь, я скоро вернусь.
  
  Оставив Ричарда в недоумении, Къеррах шагнул в дождь. Мокрые ветки высокого тополя слегка хлестнули его по лицу. Ему, как огненному созданию, не нравилась дождливая погода, и в такие ночи он стремился скорее оказаться там, где сухо. Но в этот раз выбирать не приходилось. Впрочем, нельзя сказать, что Къеррах совсем не любил воду: он с удовольствием купался в бассейне в доме Арно.
  Перелёт занял всю ночь. Другой вампир посчитал бы и эту скорость бешеной, но Къерраху было мало: " И почему я, как настоящие саламандры Лахатара, не могу пройти сквозь огонь, из дома прямо в замок Бран? Если, конечно, там кто-нибудь догадался зажечь свечу, камин или разжёг костёр поблизости. Когда Эрнан приходит - могу, а в вампирском теле - нет. Пока - нет..."
  
   ***
  
  Близилось утро, когда он опустился на землю неподалёку от замка. Дождя не было, но в горах небо затянуло тучами. Бушевал сильный ветер, какой бывает перед грозой.
  У ворот Черри встретил двоих - парня и девушку. Къеррах сразу понял, что эта пара из другого клана, и вампирами они стали совсем недавно - не больше двух-трёх недель назад, но при этом сильны для новообращённых. В их лицах мелькнуло что-то неуловимо знакомое, и невольно вспомнилась синяя свеча Ровинана и две искорки, которыми вспыхивало её пламя.
  Он подошёл к ним и ударил себя в грудь ладонью:
  - Къеррах, - он всегда вначале представлялся так, - в Клане меня называют Черри.
  Они представились немного смущённо, словно до этой ночи не видели других вампиров, кроме того, кто их обратил:
  - Корнелий.
  - Розали.
  - Красивые имена, - сказал Къеррах, но новообращённые, кажется, не поняли его слов. Тогда он повторил снова, но уже по-английски. Общаясь с Ричардом, Черри почти свободно мог изъясняться на этом языке, но иногда немного путался в построении фраз.
  - Спасибо...
  - А почему вы в замок не идёте?
  - Нам Ровинан приказал ждать здесь, - ответил Корнелий по-английски, но с заметным акцентом, кажется, немецким.
  "Значит, точно его обращённые", - подумал Къеррах и вслух добавил:
  - Я бы продолжил знакомство, но мне пора. Только бы не опоздать...
  И Къеррах ринулся в открытое окно наверху. Даже будучи в замке впервые, он быстро нашёл залу. Встал рядом с Франсуа и, не произнеся ни слова, взял его за руку. И в этот миг резко ощутил запах человеческой крови...
  Главы Иерусалимского клана в зале не было. Только жрец и двое его подчинённых. Один из них уносит жертву - от потери крови человек не держится на ногах. А жрец медленно-медленно подходит к Арно, сжимая в руках большую чашу. Свет массивной люстры бликами играет на её золоте, сверкает в драгоценных камнях... этой реликвии, наверное, никак не менее пяти веков. Хранитель Клана бережно принимает чашу. Таков обряд примирения в Иерусалимском клане: испив из неё людской крови, бывшие враги становятся друзьями, почти братьями. Принимая дар мира, Арно медлит, любуясь тонким золотым узором по краю, игрой сапфиров и изумрудов и огромным красным камнем у основания ножки. "Не рубин, скорее всего шпинель", - подумалось Къерраху.
  Хранитель Клана подносит чашу к губам...
   "Не пей!!!" - кричат мысленно и почти одновременно Черри и Франсуа. Они не замечают, что в этот миг руки их вцепились, впились когтями друг в друга, и кровь, смешиваясь и искрясь, капает на каменный пол.
  Арно делает всего лишь один глоток и поднимает глаза - сверкающие, как стальные звёзды...
  Кажется, Хранитель Клана улыбается, но Къерраху вспомнилось, что Франсуа, цитируя слова Генриха де Люзиньяна, называл это выражение лица Арно ослепительной улыбкой Люцифера.
  Арно чуть разводит руки, и золотая чаша со звоном летит на пол, заливая плиты кровью, которая вдруг начинает шипеть и пузыриться... Франсуа вздрогнул и закрыл лицо рукой. Къеррах в недоумении смотрит на красные пузыри.
  "Что это?" - мысленно спрашивает он Франсуа.
  "Перекись. Чаша с двойным дном и тонкой щелью по окружности края".
  "О Тёмное Пламя... если Арно был саламандрой, и в его крови были бы искры..."
  "Да. Они так и думали".
  Вампиры Иерусалимского клана застыли в замешательстве: их замысел раскрыт, и эта ошибка наверняка стала роковой. Они кинулись к двери, но во взгляде Арно явно читалось: "Вы не уйдёте отсюда".
  Всё происходящее напомнило Къерраху немую сцену в театре. Или, став актёром, он стал терять связь с реальностью? Но дальнейшие действия развернулись слишком быстро...
  В дверь вошли уже знакомые Къерраху Корнелий и Розали, и в этот же миг в зале разлетелось окно, словно от внезапного взрыва, и сквозь проём ворвался, сдирая тяжёлые шторы, вихрь. Он закружился, описав иссиня-серые, как у смерча, кольца и остановился посередине. "Морхо говорил, такими бывают тёмные сильфы", - успел подумать Къеррах, наблюдая, как смерч начал принимать очертания фигуры, пока в центре тёмного круговорота все не узрели Ровинана. Он взглянул на вампиров Иерусалимского клана, и глаза его были не привычного бирюзового цвета, как прозрачность неба и тёплого моря - нет, они безумны, без белков, сплошь иссиня-черны, зияя тёмными провалами в беззвёздную ночь, будто глазницы маски смерти.
  В следующее мгновение Ровинан оставался на месте, но в зале снова закружил вихрь, обхватив жреца и, как змея, сжимая вокруг него свои кольца... на несколько мгновений приобретая красноватый оттенок... пока жрец, явившийся из древнего города, не осыпался, заживо превращаясь в сухой песок, в прах, в ничто. То же произошло и с другим вампиром - с тем, кто унёс жертву и, вернувшись обратно, застыл на пороге. Третий, увидев, что случилось с двоими из его клана, в панике бросился бежать, но, услышав приказ, остановился как вкопанный:
  - Стой!
  Голос Ровинана, казалось, исходил отовсюду. Ровинан подобрал забрызганную красно-бурыми пятнами чашу и, замахнувшись, бросил, угодив вампиру в лицо. От сильного удара тот упал.
  - Проваливай вместе со своей чашей! И передай вашему хозяину, что если кто ещё хоть пальцем посмеет тронуть Арно - будет иметь дело со мной! Ты видел? Так будет с каждым! Предупреди - я сам приду говорить с ним!
  Закрыв лицо, залитое потёками крови, вампир поднялся, нескладно сгрёб чашу с пола и поспешил как можно быстрее убраться, пока и его не постигла та же участь.
  Ровинан подошёл к Арно и обнял брата. Прикрыл глаза и вдруг пошатнулся. Казалось, силы оставляют его. Он еле держался на ногах.
  - Спать, - прошептал он, - мне надо спать. Слишком много сил ушло.
  Арно подал знак Мануэле проводить Ровинана вниз, в спальню, но Ровинан вдруг оглянулся на разбитое окно, за которым бушевала гроза, и передумал:
  - Лучше там, - сказал он. - В своей стихии я восстановлю силы гораздо быстрее, чем если буду спать в подвале.
  И вихрем вылетел в тёмный проём, словно слился со сверкнувшей молнией и ударом грома.
  Черри не выдержал, подбежал и обнял Арно. И вдруг, повинуясь внезапному порыву, опустился на одно колено, прижал руку Арно к своей груди и сказал:
  - Арно, прости... мне ведь раньше надо было сжечь этих послов! Раньше, чем они тебе чашу поднесли! Но я не знал, я не понял...
  Черри сжал руку Арно обеими своими и стал тереться об неё, как кот. Хранитель Клана ничего не ответил, только улыбнулся. А Къеррах поднялся и вдруг расцеловал его, мысленно повторяя:
  "Арно, Арно... я, наверное... да, я люблю тебя! Нет, не как Ричарда или Франсуа, но люблю! Люблю!"
  Вскоре Хранитель Клана покинул зал, сказав, что ему нужно побыть одному.
  Арно ждал, когда вернётся Ровинан, но он появился примерно через час, когда гроза утихла.
  Проводив взглядом Арно, Къеррах подошёл к Франсуа. Тот разговаривал с Мануэлой. Она появилась в Трансильвании лишь вчера ближе к утру, узнав, что в замке Бран ждут послов из Иерусалимского клана. Было видно, что происшедшее затронуло какие-то давние, почти спящие чувства Франсуа. Черри обнял его.
  "А ведь если бы на месте Арно был я или Эрнан, это была бы..." - подумал Къеррах, сейчас не желая впускать даже в мысли слово "смерть".
  "Да", - ответил Франсуа, услышав его мысли, и Черри заметил прозрачно краснеющую в уголке его глаза слезу.
  "Зачем они принесли ему эту чашу с кровью? Я опоздал и только тогда появился здесь".
  "Это у них якобы знак примирения".
  - Примирения?!! - вскричал Къеррах. - Они хотели отравить Арно! Если б я знал, я сжёг бы их! В пепел!
  - Не беспокойся, Черри, Ровинан и без тебя справился.
  
  
   ***
  
  На четвёртую ночь Къеррах вернулся из Трансильвании в Париж. Дома склонился над спящей мозаикой. Пока он преодолевал расстояние, проведя последний день в подвале в Труа, Ричард, конечно, не стал его дожидаться и ушёл в театр. Черри успел соскучиться по нему: четверо суток показались неизмеримо долгими. Может, как раньше - соединить две свечи, нарисовать в пламени их лица, губы, слившиеся в поцелуе? И тогда Ричард, забыв обо всём и бросив спектакль, примчится к нему? Неужели актёры не доиграют без него?
  Нет, Къеррах больше так не станет, ведь эта вспышка - не подлинные чувства, а огненная ворожба, колдовство.
  Зажёг свечи. Роза Ровинана продолжает искрить. Пригляделся к рассыпанным по мозаике камням, выбрал плоскую бусину из прозрачного лилово-зелёного флюорита: именно такими кажутся глаза Корнелия. Къеррах даже спросил его на следующую ночь после визита послов Иерусалимского клана:
  - А у тебя случайно среди предков нет ундин или водяных?
  - Кого? - не сразу понял Корнелий, но потом качнул головой, - кажется, нет. Я не уверен, но среди ближайших родственников таких не было.
  При этом глаза его сверкнули лиловым.
  Корнелию недавно исполнилось двадцать два. Ростом он, наверное, на полголовы выше Черри, с близко поставленными друг от друга глазами, меняющими цвет, прямым носом и гладкими тёмно-каштановыми волосами, зачёсанными назад и забранными в "хвост" почти до лопаток. Сложения он был ни худого, ни коренастого, но даже немного поговорив с Корнелием, на душе, а потом и в памяти осталось тёплое впечатление. Но было, было у этого молодого вампира что-то такое, о чём он думает с ужасом или, быть может, не хочет вспоминать, но что - Черри не мог уловить, ведь они из разных кланов. Къеррах почувствовал это, когда они только сказали друг другу свои имена, но расспрашивать не собирался.
  А Розали... Къеррах достал из коробки небольшую свечу-розу, а осмотрев камни, выбрал крашеную в вишнёвый бусину из перламутра с глазком. Розали и Корнелий похожи: у неё те же тёмно-каштановые волосы, только с крупными кудрями; прямой нос, но глаза совсем другие, большие, вразлёт, далеко друг от друга, зелёные и почти прозрачные; похожий овал лица, но Розали немного выше ростом, чем Корнелий. Черри с первого взгляда угадал в них некое родство, а на вторую ночь своего пребывания в Трансильвании узнал, что они - родные брат и сестра. Признаться, беседуя с ними, он очень удивился этой новости: он бы скорее предположил, что они любовники. Но и в этом он не ошибся...
  Он зажёг их свечи от синей розы Ровинана. Её пламя потянулось к ним, соединилось на мгновение, отдав поочерёдно каждой яркую искру. Они загорелись - вначале тускло, потом едва не погасли совсем, и внезапно огонь вспыхнул с новой силой.
  Глядя на новые свечи мозаики, Къеррах вспоминал их рассказ. Как и при знакомстве, они говорили с ним по-английски, но от волнения то и дело переходили на немецкий, но потом доверчиво распахнули ему свои мысли и свои души...
  Розали и Корнелий...
  Её так звали с рождения, а он избрал это имя своим после того, как стал вампиром, хотя и раньше предпочитал, чтобы его называли так. Они оба родом из Вены. Корнелий старше Розали всего на год, но когда они были совсем маленькими, их родители разошлись. Отец забрал себе сына, а дочь осталась с матерью. Разрыв был настолько болезненным, что бывшие супруги, поселившиеся на разных концах города, больше не желали видеться никогда и даже сохранили в тайне, что у дочери есть брат, а у сына - сестра.
  Мальчик рос, считая, что мама умерла при родах, а девочка - что отец был спасателем и героически погиб, вытаскивая людей из горящего дома. "Нельзя так сочинять", - сказал своё веское слово в ответ на их рассказ Къеррах.
  "Нельзя, - согласились они, - потом ведь всё равно всё выяснилось".
  У Розали была фамилия матери, а у Корнелия - отца, но своё прежнее имя он отказывался говорить. Впрочем, Черри и не настаивал: ему самому вспомнилось, как в его довампирском прошлом Ричард решил называть его для чужих Джорджем. Как может считаться именем некий набор звуков, который ты сам таковым не считаешь? Вот у вампиров всё проще: зовись, как захочешь, лишь бы в Клане не было твоего тёзки - ни в прошлом, ни в настоящем, иначе путаница начнётся. И ещё нельзя брать имя из страны, которая не является территорией Клана, даже если оно самым настоящим было, лучше немного изменить или перевести. А всё остальное - как угодно - хоть псевдоним, хоть прозвище. В Лахатаре имена вообще не повторяются, каждое - уникально, разве что могут быть созвучны, как у Морхо и его Учителя.
  Так случилось, что и Розали, и Корнелия с детства интересовала мистика, средневековые легенды, готические рассказы о привидениях, духах, нечистой силе; о вампирах, кстати, тоже, но подобных книг не столь много - кланы хорошо следят за всей литературой, касающейся их. Одно время этим занимался почти целый клан в Англии, а потому интерес среди людей к данной теме не очень высок, человечество убеждено, что вампиров не существует, и об этих странных созданиях есть лишь смутные легенды да редкие упоминания в книгах или краткие эпизоды в кино.
  Корнелия и Розали интересовали фильмы ужасов, эзотерика, в которую они, правда, предпочитали не углубляться, тайны Земли и, конечно, рок-музыка. Къеррах назвал бы такой обоюдный интерес зовом крови, хотя никто из их родителей никогда не задавался подобными вопросами.
  А может, это было предчувствием их грядущей судьбы? И Розали, и Корнелий в своё время были фанатами Дамиана Дарка и даже состояли в неформальном венском фэн-клубе. Там их звали Rosa и R-Dark, Корнелием он назвался несколько позже. Они несколько раз виделись на общих встречах, но не дружили, разве что обменивались приветствиями и несколькими обычными фразами. R-Dark даже был на концерте во время последних гастролей Дамиана в Вене, а Rosa, которую на это время увезли из города к родным, грозилась, что если не пойдёт на концерт, то покончит с собой. Впрочем, все понимали, что это были только слова, "обыкновенный, совершенно бессовестный подростковый шантаж", как сказала её мать.
  В 2009-м R-Dark и Rosa ушли из фэн-клуба - нет, им вовсе не разонравились его песни - они услышали, что Дамиан, оставив музыкальную карьеру, ушёл в монастырь. Каково же было их удивление, когда после обращения они узнали, что Дамиан ныне вовсе не монах в католическом монастыре, а Бертран, Глава Клана Дракулы, пусть и временно отсутствующий. Когда же они узнали, что Бертран изредка, но навещает Клан - о, как они просили "хоть одним глазком посмотреть"! Къеррах заметил, что в нынешнем Главе Клана всё равно прежнего музыканта и певца почти не узнать, но они не отставали. Тогда он посоветовал спросить об этом Ровинана, а сам ничего обещать не стал.
  - А почему тебя тогда звали R-Dark? - спросил Черри.
  - Роланд Дарк, демон, персонаж, которого я придумал сам и время от времени рисовал о нём истории в комиксах, когда на уроках в школе было скучно. Фамилию, уж прости, я стащил у Дамиана, но тогда больше ничего в голову не шло.
  - Ты рисуешь комиксы?
  - Нет, что ты! Это давно было, а потом я понял, что кроме меня это никому не интересно и забросил.
  После ухода из фэн-клуба R-Dark и Rosa ничего не слышали друг о друге - они ведь были почти не знакомы.
  После школы Корнелий учился в колледже, но так часто прогуливал занятия, что его собирались исключить. В разговоре с Къеррахом он едва вспомнил, что собирался стать программистом.
  Розали, окончив школу, вышла замуж. Теперь она не могла вспомнить, зачем это сделала: возможно, потому что родственники советовали, и мать прочила в мужья "хорошего человека".
  - Зачем ему нужна была жена, он был женат на своей работе! - почти кричала Розали. - Рудгер был старше и занимал далеко не последнюю должность в крупной автомобильной компании. Если ему нужен был ребёнок, наследник, сын, то при чём тут я?
  Выходя замуж, она ещё не знала, что не могла иметь детей.
  Так и продолжалась семейная жизнь: муж всё время проводил на работе, а она от скуки сидела в Интернете. Там прежние знакомые снова встретились на англоязычном форуме Mystic Portal.
  - Там же, в теме об элементалях я видел несколько сообщений Ровинана и даже отвечал ему, - улыбаясь, сказал Корнелий. - Он одно время заходил туда под ником Sylph. Если бы я тогда знал, что он настоящий сильф, я бы обязательно написал ему! Тогда, как он потом рассказал мне, он ещё не был ни вампиром, ни главой своего клана.
  - Так он вас в Интернете нашёл?! - удивился Черри. - Странный способ искать кандидатов на обращение!
  - Он нас потом нашёл, и не в Интернете, - сказали брат и сестра почти хором.
  - Но как вы сами нашли друг друга?
  - Кстати, на этом форуме я и назвался Корнелием, в память об известном алхимике и маге XVI века Корнелиусе Агриппа.
  - Да, - продолжала Розали, - и у него внизу в качестве подписи были строки из песни Дамиана Дарка. Меня это заинтересовало. Я написала ему, и так мы стали переписываться. Это продолжалось довольно долго. Мы узнали, что оба живём в Вене, и даже виделись в фэн-клубе. Однажды я предложила встретиться, когда мой муж был на работе. Точнее, он всегда был на работе - приходил к полуночи, уходил, когда я ещё спала.
  Так они начали встречаться - вначале как приятели, но потом полюбили друг друга. Они ничего не знали о своём родстве. Розали временами стала подумывать о разводе и... решила посоветоваться с матерью. Выслушав, мама, каясь и плача, рассказала о разводе со своим мужем и о том, что Корнелий - Розали тогда называла его настоящие имя и фамилию - приходится ей родным братом. Так мать, наверное, понадеялась, что их отношения перерастут в дружбу брата и сестры. Но не теми были Корнелий и Розали: теперь уже она вся в слезах рассказала ему об этом, и... запретная страсть разгорелась с новой силой. Розали, боясь забеременеть от родного брата, пошла к врачу и узнала, что не может иметь детей. Она говорила, что врач произнёс это, готовясь к истерике, но она чуть не прыгала от радости.
  Однажды, придя к ней домой - они часто встречались у Розали - они застали Рудгера дома в кабинете. На его вопрос: "А кто это?" Розали спокойно ответила: "Это мой брат". Муж не поверил. "А ты у мамы моей спроси, - сказала Розали, - она тебе всё объяснит". Он позвонил, и матери во второй раз пришлось рассказывать эту душещипательную историю о своём разводе.
  Так они встречались, наверное, около года, и никто ничего не подозревал. Но однажды они пришли, думая, что мужа нет, но он был дома в своём кабинете. Они вели себя, как любовники, а он, поняв, спрятался и подглядывал за ними, а потом, когда уже сомнений не оставалось, вышел...
  Вначале он требовал, чтобы Корнелий навсегда оставил его жену, и тогда он никому ничего не расскажет. Но и Розали, и Корнелий уже не представляли жизни друг без друга. Рудгер даже предлагал им видеться, но как брат и сестра, исключительно при нём или других родственниках, говоря, что их отношения противоестественны. Бесполезно. Назад пути не было. Розали начала кричать, что разведётся с ним и уходит от него навсегда. У неё ведь всё равно не будет детей. А муж стал грозить полицией - он думал, что угрозами сможет прекратить их отношения. Но Корнелий был не из тех, кто в таком случае идёт на компромисс. Завязалась драка. Как Розали ни кричала, успокоить дерущихся ей не удалось. Вне себя Корнелий ударил Рудгера табуреткой. Угол табуретки разбил мужу голову. Удар оказался смертельным.
  В ужасе от происшедшего, с наступлением темноты брат и сестра выволокли тело в багажник машины Рудгера и на ней с бешеной скоростью рванули куда глаза глядят. Кажется, они направились в Швейцарию, где, по словам Корнелия, у него были какие-то знакомые, которые могли помочь. Теперь он даже вспомнить не мог, куда и к кому они ехали, и не было ли это выдумкой, чтобы хоть как-то успокоить возлюбленную. Тело они выбросили на склонах Альп и помчались дальше по горной дороге. Была гроза, ураганный ветер гнул деревья почти до земли. Потоки ливня словно хотели преградить им путь, но Корнелий всё гнал машину вперёд. И - на одном горном повороте Корнелий не справился с управлением, они полетели вниз...
  - Я вылетела из машины, - рассказывала Розали, - я летела в пропасть, и моей последней мыслью было, что Корнелий жив, что он едет дальше, а я - всё... И я услышала его крик, он звал меня... и вдруг увидела бирюзовые глаза ангела... как во сне, он взял меня на руки. Это я сейчас долго рассказываю, а всё было так быстро, очень быстро... Я попросила ангела спасти Корнелия. А потом... я лежала на земле, и мне было так холодно, невыносимо холодно, и я слышала удары собственного сердца - всё тише, тише, пока не смолкло. И темнота. А вместо сердца у меня почему-то появилась, зажглась ледяная бирюзово-синяя звезда, и её лучи пронзили меня как иглы, всё моё тело насквозь нестерпимой болью. Она начала биться, и эти удары были слышны на всю Вселенную. Я открыла глаза, и биение постепенно смолкло. Я снова увидела ангела и спросила: "Ты ангел? Я на небе?" А он ответил: "Я - Ровинан, или Сильф - ты меня, возможно, знаешь". Я поверила, что он и вправду сильф. А потом я вдруг внезапно захотела чего-то красного, но никак не могла понять - чего. Сока? Красных роз? Вина? Всё было такое холодное, словно мёртвое, и я тоже, а мне хотелось чего-то тёплого и красного. Ровинан поднёс ко мне... я в первый миг не поняла, что это, но потом начала пить, и была так счастлива. Я правда думала, что умерла и нахожусь на том свете, а может, даже в раю или это сон. Потом я огляделась по сторонам и увидела горы. Я спросила: "Где Корнелий?" И мой возлюбленный протянул мне руку. Тогда я решила, что мы оба в раю.
  - Я летел в машине, - рассказывал Корнелий, - и звал Розали. Машина перевернулась в воздухе колёсами вверх, и я, наверное, разбил стекло рукой. Кажется, у меня была разбита рука, но я думал только о Розали. В душе в этот миг я молился о ней всем тёмным богам.
  - Ты знаешь о Тёмном боге и властителях стихий? - серьёзно спросил Къеррах.
  - Нет... не знаю. Я не могу сказать - кому. Будь у меня немного больше времени, я бы стал обвинять себя во всём, что произошло. Но я падал. Машина перевернулась ещё раз и как-то медленно опустилась на колёса. У меня сильно болела рука, я еле смог открыть дверь машины, выбежал, начал кричать и звать Розали. И увидел, что над нею кто-то склонился. Я подбежал и увидел, что он пил её кровь! Тогда я не поверил и решил, что схожу с ума. Я стоял и смотрел, но не мог ни двинуться, ни даже пошевелиться. А потом он оставил её лежать, поднялся и подошёл ко мне. Его глаза были неестественно синими. Бирюзово-синими, как сказала Розали. Я помню, что он взял мои руки в свои, и вдруг ледяная игла прожгла мою плоть. Я падал один в тёмную пропасть. А потом оказалось, что это вовсе не пропасть, а ночное небо в облаках. Или, быть может, в снегу. Холод был во мне, внутри меня. Ледяной, пронизывающий холод. И тишина. И там, в груди, где должно быть сердце, была льдинка и не таяла. А потом будто кто-то стал дёргать её за ниточку. Ничего не могу поделать, такое вот странное ощущение - никакой романтики с ангелами, как у Розали. А потом мне захотелось растопить льдинку, согреть чем-то красным - кровью, да, кровью! Ровинан говорил, что я вообще ничего не осознавал и говорить не мог, но в мыслях уже требовал крови. Я требовал ещё, но он ответил, что пока хватит. Говорят, что если я так жаждал крови ещё при обращении, то могу помешаться на крови. Но, надеюсь, со мной ничего такого не случится - я пытаюсь контролировать себя, хотя иногда на охоте это сложно. А Розали предположила, что это из-за убийства, совершённого незадолго до обращения. Тогда тоже крови вылилось очень много, но я ведь не хотел никого убивать! Зачем он подставил башку?! Я и драться бы не стал, если бы этот Рудгер или согласился бы на развод, или предпочёл бы закрывать глаза на наши отношения. У Розали ведь всё равно не могло быть детей. Никто его за язык не тянул полицией пугать - меня это взбесило. Или если бы Роза развелась с ним, мы жили бы вместе, для всех делая вид, что мы - брат и сестра. Да, всё было бы по-другому.
  - Всё равно бы узнали рано или поздно, и был бы скандал, - возразила Розали. - Лучше, чем Ровинан, никто бы не смог сделать.
  - Это точно, - согласился Корнелий. - Мы вместе, и мы счастливы.
  - После обращения Ровинан рассказал, что с нами произошло, и кем мы стали, что можем быть вместе, сколько захотим, и людские законы больше на нас не действуют. Он говорил, что в момент нашей аварии в горах он был неподалёку и тогда даже не подумал ни о том, кто мы, ни о форуме. Увидев нас, он хотел спасти нам жизнь, а подарил счастье.
  - После обращения, - продолжал Корнелий, - Ровинан отвёл, вернее, перенёс, переместил нас обоих - он ведь очень сильный, и умеет проходить сквозь пространство - мы оказались в одиноком старом доме в Альпах. Он учил нас всему, что нам нужно знать и уметь. Мы, конечно, ещё не всему научились...
  
  Къеррах смотрел на них: а ведь и правда, они счастливы вдвоём. И сейчас он улыбался, вспоминая их разговор и глядя, как сплетается и танцует пламя двух свечей...
  
   ***
  
  Из дневника Эрнана:
  
  Сегодня снова уходил. Арно вернулся в любимый всеми нами Париж, а Ровинан остался с Корнелием и Розали. Он собирается сделать своих новообращенных жрецов хранителями замка Бран.
  - Арно! Ты снова дома? Не представляешь, как я рад видеть тебя! - сказал я шёпотом, уткнувшись в его белые волосы. - Я переживал, как дальше повернётся эта история с Иерусалимским кланом. Почему они решили тебя отравить?
  - Если у вампира с головой плохо, то это на века, - сказал Арно, и глаза его сверкнули, - а если у целого клана - то либо пора от них избавляться, либо припугнуть, чтобы сидели тихо и не лезли в чужие дела. Они, оказывается, Морхо испугались.
  - А причём здесь Морхо? - не понял я.
  - Они ведь считали, что мы - опасный Клан, занимающийся чёрной магией. Морхо всего-навсего хотел поговорить с ними, не пугая и не шантажируя. Вначале иерусалимцы согласились с ним, действительно поверив - иначе он бы почувствовал ложь. А когда Морхо ушёл, опять взялись за своё: они к нам своих демонов подсылают!" Конечно, всё это во многом из-за слухов обо мне, которые я не тороплюсь опровергать, да и у Морхо внешность немного специфическая, но нельзя же доводить до абсурда!
  - А что они о тебе говорили?
  - Да это просто роман ужасов, в котором я каким-то образом стал главным героем. Когда Ровинан, вернувшись от них, рассказал мне эту историю, я, наверное, если бы умел, то в обморок упал. Конечно, весть о том, что я так и продолжаю жить с XV века для меня не новость, но оказывается, я сжёг тогда во дворе замка Шандори не себя и картины, а своего обращённого, чтобы разыграть собственную смерть. Все думали, что я покончил с собой. На самом деле я отправился в Египет в клан Хатшепсут, чтобы учиться их магии. В результате жутких обрядов... тебе уже страшно? - усмехнулся он, - мне удалось изменить собственное тело или, как вариант, найти и переселиться в другое, чтобы выглядеть так, как сейчас. К последней четверти XX века, когда я уже всё знал и умел, клан Хатшепсут отказался отпускать меня, не разрешив покидать Египет. Тогда я ушёл от них, убив одну жрицу и поджёг саркофаг Хатшепсут.
  - Вообще-то это сделал Лаххи, - заметил я, - когда мстил за смерть Мари, своей матери.
  - Но в Иерусалиме этого не знают. Слушай дальше, это ещё не самое страшное. Признаться, я был несколько шокирован, узнав, что они обвиняют меня в гибели твоей и Бертрана, - в голосе Арно звучали обида и горечь.
  - Что??! - вскричал я.
  - Естественно, по их мнению, я и художник Джеймс - разные личности, которые никогда не встречались и не были знакомы. Так очень многие считают, и в нашем Клане тоже, включая даже Этьена. Понимаешь, я не хочу, чтобы все знали, что я воплотился человеком заново и стал вампиром только шесть лет назад - это же смешно! Полтысячи лет звучит гораздо внушительней, так что пусть и дальше считают, что весь этот срок с XV по XX век я был где угодно - в Египте, на небесах, то есть в Небесном городе, или в другом мире... что, скорее всего, правда. Но мы немножко отвлеклись. По мнению некоторых представителей Иерусалимского клана, оказывается, я издалека наблюдал за вами и узнал о существовании Джеймса Фейри и его дружбе с вами. И тогда - представляешь? - я решил уничтожить все его картины, а над вашими портретами провёл тайный обряд, в результате которого вы должны были погибнуть. Это я сам подал вам мысль ехать в Новый Орлеан. Или, быть может, вам пришло подложное письмо, в котором говорилось, что вам обоим нужно срочно быть там. Джеймс что-то знал и хотел помочь, но не смог. А Орландо за язык не тянул только ленивый. Это ведь, конечно, он им рассказал о том, как Джеймс требовал срочно доставить его в аэропорт и посадить в самолёт.
  - Чёрт! Пришиби ты этого Орландо, только в этот раз насмерть, а?! Можешь даже сказать, что этим он исполнит моё давнее несбыточное желание. Он остался должен мне, а теперь предал и тебя!
  - Он уже наказан. И в Америке, вдали от территории нашего Клана, чтобы захватить власть, руками новоорлеанской мафии я совершил убийство.
  - Ну прямо детектив пиши! С чудовищем-антигероем в главной роли! Не мой жанр... - во мне багряной лавой клокотала смесь обиды и восхищения.
  - Это ещё не всё. Потом, оказывается, я вовсе не вёл расследование, а заметал следы, убрав всех, кто хоть что-то знает об этом. А после мне нужно было время, чтобы подчинить себе и связать всех вампиров Клана собственной властью с помощью жутких рисунков, начертанных прямо на телах, - добавил Арно с интонацией сказочника, рассказывающего страшную историю на ночь.
  - А это уже мистика или роман ужасов, хоть и не без доли правды. Почему бы автору этих идей не податься в писатели? Уникальная литература - только для вампиров, к прочтению людьми запрещена! Он и благодарных читателей нашёл бы в лице... ну, скажем, Корнелия и Розали - они ведь любят страшилки. Я бы тоже почитал интереса ради. А уж если бы это Ричарду на глаза попалось - он бы сделал из этого сенсацию! Супершоу! Грандиозный спектакль с леденящими душу сценами! Только меня одно интересует - с чего бы это их клан только сейчас "проснулся" и забил тревогу? Долго спал древний город Иерусалим!
  - Джосер...
  - Ах, да, как я мог забыть? Джосер! И что? Я не могу с ним даже поговорить? Он ведь сам о встрече просил. Невежливо было бы его проигнорировать - он считается старейшим из нынешних вампиров.
  - Ты не понимаешь: вы не по своей воле ко мне приходите - это я с помощью чёрной магии вызываю ваши души, с момента гибели подвластные мне. Да, хитростью и колдовством я стал Главой Клана, но это не предел моих мечтаний! Со временем я собираюсь захватить таким образом власть во всех кланах, стать властелином всех вампиров! Естественно, это дело долгое, вначале надо всё разузнать, войти в доверие. И начал я, конечно, с самых древних и сильных - с египтян. Я ведь прожил там полтысячи лет и многому научился. Таким образом, одержав победу над сильным кланом, более слабым придётся просто мне подчиниться.
  - Так ты создаёшь мировую вампирскую империю?! Киношный суперзлодей с обманчивой ангельской внешностью, талантом художника и дьявольскими далеко идущими планами по захвату мира! Тянет на средний фильмец: начинается как детектив, события которого уходят корнями в тёмное средневековье, потом в древность... много жутких сцен, мистики, крови... но на блокбастер не тянет. Черри бы, наверное, понравилось, а я бы не пошёл. Кто режиссёр и автор сценария? Я же в Иерусалиме не был и в их клане никого не знаю.
  - Имя этой гениальной личности мне не известно. И, пока оно не установлено, скажем: народ... Иерусалимского клана.
  - Народный жанр? Сказки или сплетни? И как ты об этом узнал? С помощью каких тёмных обрядов? Или у тебя повсюду шпионы?
  - Ах, да, я же не упомянул: скоро почти год, как в нашем Клане два Источника. Вот, один из нас и узнал, когда недавно посетил их клан.
  - Они рассказали это Ровинану?
  - Да.
  - И что?
  - Кажется, он добился перемирия, правда, в это я с трудом верю. Он тоже.
  - Ровинан??
  Мы на миг замолчали, потому что в комнате появился тот, чьё имя я только что произнёс. Мы отвлеклись, разговор незаметно ушёл в другую сторону, и вскоре наша встреча приобрела более романтический характер...
  Иногда мне кажется, что Ровинан ревнует Арно ко мне. Пару раз бывало и так, что, увидев нас с Арно вдвоём, он спешил удалиться. Но не сегодня: на него вдруг что-то нашло, и он вспомнил несколько наших с ним свиданий наедине, полных страсти с применением подручных средств, таких, как плётка, цепи, наручники и прочие приспособления, дабы разнообразить жизнь. Особенно меня вдохновляло, что при этом мы - источники разных кланов, а стало быль, равны по силе. Помню, как вдохновенно и яростно он, приковав меня к кровати, охаживал плёткой! Но его чувства, вспыхнувшие как огромный костёр, отгорели слишком быстро - всего за несколько встреч, сменившись отравляющей горечью ревности.
  Сегодня страсть Ровинана запылала с новой силой. Когда он глубоко запустил когти в мою спину и расцарапал от плеча вниз, прорычав, как зверь, в упоении слизывая кровь, мне вдруг почему-то вспомнился Феофан, жрец Дельфийского клана, ныне канувшего в небытие. Я попытался отогнать это воспоминание. Арно с интересом смотрел на нас, хотя сторонним наблюдателем его никак нельзя было назвать: он был с нами. Феофан... кажется, я слишком "громко подумал"? Но почему? - ведь в Ровинане нет ни капли вражды или ненависти ко мне.
  Но вскоре Ровинан снова впал в некое сомнамбулическое состояние. Я предполагал, что это перешло к нему от Джеральда - так его звали в тот недолгий период, когда он жил среди людей и страдал лунатизмом. Эта его болезнь сыграла не последнюю роль в том, как он стал вампиром и оказался у власти над новым Кланом. Но, как впоследствии выяснилось - нынешние "выходы из реальности" таят в себе другие, гораздо более глубокие корни...
  Я увидел бирюзово-синее свечение вокруг него, похожее на огонь и тонкие, как перья птиц, облачка-ветерки. С нами говорил его дух:
  - Ты прав, Эрнан, чувства не подвели тебя, и в прошлом я - глава Дельфийского клана. Пифия. Первая и вторая, когда менялась власть, а потом... пытался быть и третьей, называя себя так. - Голос Ровинана изменился, став немного выше, насколько это возможно, и как-то гуще. - При последней смене власти произошёл ужасный, ошибочный поворот. Меня захватили против моей воли, и потому клан ослабел почти вдвое. Теперь я вернулся снова, как стремится и всякий дух, остающийся без клана и воплощения.
  
  Я не мог себе представить: Ровинан и Пифия... казалось бы, ничего общего.
  - Я - уже не та Пифия, которую ты встретил, - продолжал дух, - вовсе не прежняя личность, это лишь прошлая жизнь. Нам почти всё равно, в каком теле воплощаться - в мужском или в женском, хотя у многих свои предпочтения. Сейчас я сожалею о том, что случилось в последние несколько столетий в Дельфийском клане. Мы, духи, тоже отличаемся каждый - своими особенностями. Мне дано предвидеть или знать то, что скрыто. Тогда у меня ещё не было столь сильной связи со стихией воздуха, как сейчас. Но моё умение предвидеть с помощью обряда словно заключили в темницу, а значит, и мою суть.
  - Как это произошло? - спросил Арно.
  - Ещё вначале я пытался бороться и увести свой клан от интриг и дрязг, но колдунья - последняя, захватившая власть в клане - решила избавиться навсегда от моего дара, столь мешавшего ей. Они с Феофаном совершили обряд: сделали надрезы на середине ладоней и соединили руки, а потом собрали кровь в чашу. В этой крови смочили кусочек дерева, а когда он высох, сожгли его, сказав: "Как огонь в этом пламени сгорел, и уголь холоден, так и тело это не будет знать откровений духа Пифии. Заключаем молчание в этой плоти до скончания веков". С этими словами уголь был помещён в сердце. Пока я ещё пытался сопротивляться и вытолкнуть чужеродный заклятый кусочек из тела, я испытывал невыносимую боль. Мне оставалось только смириться и замолчать - навсегда в том воплощении. Но с моим молчанием дар предвиденья ушёл и от других вампиров клана, а те, кто ещё мог или видел вещие сны, под разными предлогами были уничтожены.
  Впоследствии, и уже не от духа Ровинана я узнал, что этому страшному, мучительному обряду предшествовала попытка самоубийства, которую, в последний раз впав в сомнамбулическое состояние, предприняла Пифия. Когда её одежда загорелась, в Святилище вошёл Феофан. Он привёл главу Клана в чувство, и вскоре они вместе совершили обряд.
  - А как же тогда жрица?- спросил я. - Я помню, как она вещала прямо на совете, и это было уже в двадцатом веке, - спросил я, вспомнив совет, предшествовавший Дельфийской войне.
  - Это было фальшивое предсказание, - ответил дух. - Только видимость для тех, кто не мог читать мысли вампиров их клана. И теперь я благодарю богов за то, что та моя жизнь прервалась. Если ты помнишь, - пронзительно-синие глаза посмотрели на меня, - моим последним желанием было поделиться с тобой кровью.
  - Что? - удивился я. - Я прекрасно помню, но мне казалось, это тоже был своего рода магический обряд, в результате которого Пифия, испив моей крови, подчинила бы меня себе.
  - Это было наше с ней общее желание, но цели разнились. Я хотел соединить нашу кровь и тем самым, быть может, освободиться от колдуньи. Она, наоборот, жаждала мести и власти над тобой, оставившим её без подданных. Но в случае так называемой победы Дельфийского клана даже сейчас я не могу сказать, каким был бы результат. Единственный, о ком она жалела из тех вампиров - это Феофан.
  - Понятно, он ведь был её жрецом.
  - Не только. Я видел, как всё повернулось, но ничего не мог сделать. Феофана нельзя было оставлять в живых ещё тогда, когда он помешался на крови. Но никто не решился его убить, ведь сознание вернулось к нему. Он был сильнее других вампиров Дельфийского клана и единственным, кто смог преодолеть помешательство. Вторая Пифия обратила его и по-своему любила Феофана, и, делясь с ним кровью, отдала часть своей силы, но эти чувства совершенно не совпадали с желаниями колдуньи, которая с помощью него хотела лишь укрепить собственную власть. Но постепенно глава клана была вынуждена отойти от дел, проводя всё время во сне, и так пытаясь бежать от борьбы с собой.
  - Но почему вампиры Дельфийского клана не могли устоять перед болезнью помешательства на крови? Почему у других кланов такого нет? - спросил Арно.
  - Древнее проклятие, - произнёс дух. - Я взял на себя эту его часть, чтобы оно не пало на всех. Ты знаешь.
  - Проклятие Светлого бога? - спросил я.
  - Да. Если бы ты раньше научился видеть наши имена - возможно, всё было бы по-другому.
  - Арйан... - всплыло бирюзово-синей прозрачной звездой имя. Наверное, я знал его и раньше, но не произносил вслух.
  - Да.
  - Но откуда эта ведьма обладала такими знаниями о вампирах и магии крови? Насколько мне известно, до передачи власти в клане она была человеком... - не мог понять я.
  - Она бежала из клана Хатшепсут. Они держат целую гильдию магов, потому что новых вампиров им обращать запрещено. Так она хотела захватить власть. Ошибкой второй Пифии было просить о помощи всех, но это был крик отчаянья.
  Я кивнул.
  - Теперь я даже рад, что в Дельфах всё закончилось, - продолжал дух. - Моё новое, нынешнее воплощение можно назвать жизнью с чистого листа.
  До произнесения этих слов я уже начал сомневаться, останется ли моё отношение к Ровинану прежним, но теперь я, наверное, понял.
  Больше всего меня поразило, насколько стремления духа могут не совпадать с желаниями личности. "Но ведь я - тоже Источник. А если и нашему духу плохо, и он страдает? Вдруг ему больно быть разделённым? А ведь он привязан к нам, когда мы оба в другом мире..."
  - Нет. - Арйан услышал мой мысленный вопрос, и мне показалось, что на лице Ровинана появилась улыбка, хоть и немного грустная. - Он ждёт. И помогает вам. Иначе он бы не сказал своё имя.
  - Ждёт? Нас? А как же Арно? Разве дух не перешёл к нему, когда мы погибли в Нью-Орлеане?
  - Нет. У вас и Арно похожие способности, но это - результат переплетения сил и событий. Морнэрхэн и Кйаро - разные имена и разные духи.
  При упоминании имени "Морнэрхэн" я будто вздрогнул, или на миг что-то вспыхнуло во мне...
  - Значит, Арно всё же из другого клана? - спросил я. Мне стало немного грустно.
  - Да, но мы очень сильно связаны. Все трое.
  - Все трое? - повторил я.
  - Я говорю о нас, духах. Вампиров четверо, но границы миров в данном случае не так ощутимы.
  - А ты? Как ты попал к нам? Я видел, как ты воплотился, но почему? Почему вместе с нами?
  - Я сожалел о том, к чему привело моё предыдущее воплощение и, уходя, под конец моей прошлой жизни просил Морхоннэра... то есть, тогда его звали по-другому, но, как один из Детей Тьмы, я знал, я видел, что это он! Я хотел вернуться в мир снова, но быть связанным с вами, с Кйаро, как раньше, в древности, и очень просил его об этом. Он не ответил мне, лишь сказал тогда: "Тихо, не поминай имя..."
   - Это старая тёмная лахатарская песня! - перебил я его.
  - Он ответил мне: "Так ведь и я заново живу. Со всей памятью".
  - Так вот чем была эта почти неуловимая игра теней, пламени и крови над телом умирающей Пифии! Я чувствовал, когда ты говорил с ним! - воскликнул я.
  - Да. Ты видел его?
  - Почти. Очень смутно. И понял только сейчас...
  - Когда пришло время, Морхоннэр позвал меня.
  Я, конечно, догадывался, что сожженные солнцем вампиры тоже попадают к Огненному Харону, но никогда не спрашивал его об этом.
  - Теперь у меня новая, другая жизнь, и я не буду возвращаться к прошлому, - произнёс дух, и синее свечение вокруг Ровинана погасло.
  
  Наверное, я пока ещё не был готов сразу понять и принять всё, что услышал. Бередящее душу чувство - и ледяное, и обжигающее одновременно. Как отнестись к тому, что нынешние близкие друзья - это бывшие враги? Изменится ли теперь моё отношение к Ровинану?
  
  Ровинан сидел, закрыв глаза, словно спал. Вдруг очнулся и удивлённо глянул на нас:
  - Что случилось? Где я был? Почему вы оба на меня так смотрите - я что-то не то сказал или сделал? Я ничего не помню... Арно, что с тобой?
  Хранитель Клана ответил не сразу. А Ровинан ещё не настолько пришёл в себя, чтобы читать мысли.
  - Умоляю, скажи, что произошло? Я почему-то внезапно заснул или... как это у людей бывает... потерял сознание? Или я даже вампиром хожу во сне?
  Арно мысленно передал слова духа о его предыдущей жизни, в которой он был главой вовсе не дружественного нам клана.
  - Я не помню... - растерянно проговорил Ровинан, и на глазах его выступили слёзы, - я ничего не помню об этом...
  Обжигающий душу лёд рвался из сердца, из груди прочь, и я готов был поклясться, что это чувствовали все трое.
  Вскоре мне надо было уходить. Чтобы хоть как-то повернуть разговор в другое русло и узнать, чем закончились переговоры Ровинана с кланом в Иерусалиме, я спросил:
  - Ровинан, а ты уже говорил с главой Иерусалимского клана?
  - А? Что? - он не сразу понял, о чём я. - Да, говорил. Кажется, я сказал ему только одно слово, и он сразу перешёл на нашу сторону и со мной согласился. Сейчас я не помню это слово.
  И снова я услышал:
  Зови их по именам.
  
  Я чувствовал, мне пора. Я попрощался с Арно и Ровинаном и ушёл.
  Красноватые слёзы с привкусом горечи.
  
  
   ***
  
  Вернувшись из Лахатара, Къеррах посмотрел на Арно и Ровинана и, поняв, что сейчас не до развлечений, молча поспешил удалиться.
  По дороге домой он проходил мимо излюбленного магазина подарков, куда вечерами постоянно заглядывал, чтобы пополнить запасы свечей для мозаики, а также приобрести ту или иную любопытную вещицу.
  Была уже глубокая ночь, и магазин был закрыт. Но на витрине Черри увидел большую свечу, которая ему очень понравилась, хоть он и не знал, для кого она. В мозаике вроде никого нового не предвидится, разве что заменить одну из них, но какую? Чью?
  Къеррах постоял около витрины: надо будет прийти завтра... но завтра, кажется, ему снова в театр. Разве что сразу после охоты забежать. Но тут он увидел приоткрытое узкое боковое окно: наверное, уходя, плотно не закрыли. Он протиснулся через решётку - мало у кого получится такой трюк, разве что у ребёнка, но для почти фантастически гибкого тела Черри это не составило труда.
  Къеррах не стал долго бродить - только взял эту синюю свечу и ещё пару таких же с полки про запас. О, да, ещё большую алую розу с искрами для Эрнана, и красный кристалл для себя. Он всегда прекрасно помнил, какие свечи прогорели, а какие у него есть дома, и у кого какая бусина - даже если бы его вдруг разбудили среди дня.
  Жаль только, что большая чёрная свеча, опоясанная по спирали красно-оранжевым пламенем только одна. Больше он нигде и никогда такой не видел, хотя искал и спрашивал, заходил в другие магазины, но нигде ничего подобного не было. Боги могут являться на землю в людском обличье. Къеррах знал это, и иногда ему казалось, что сам Тёмный король Лахатара незадолго до его прихода за свечами оставил её там. Пока король мозаики и не думал догорать, свеча лишь стала чуточку меньше, и сверху по краям появились высокие красновато-чёрные наплывы, похожие на пещерные.
  Выйдя из магазина так же, как и вошёл, Къеррах направился домой. И, появившись в своей комнате, сразу зажёг мозаику. Увидел, что пламя розы Ровинана колышется, вспыхивая синими и бирюзовыми маленькими искрами.
  Огонь наполовину синий, как горящий спирт, а наполовину - почти ослепительно белый. Может, на фитиле какие-то примеси? Так, наверное, решил бы химик, но Къеррах знал - что-то случилось с Ровинаном. Синий огонь переплетается с пламенем жемчужной розы Арно, ставшим каким-то совсем светлым, но это не объятия влюблённых: чуть коснутся - и расходятся, вновь перехлестнут друг друга - и снова расходятся...
  
   ***
  
  Братья остались одни.
  - Расскажи мне, что сегодня произошло, - попросил Ровинан, держа брата за руку.
  Арно рассказал. Он неплохо, но лишь понаслышке был осведомлён о событиях, произошедших в Дельфах около четверти века назад: кое-что из рассказа Мануэлы, немного со слов Николаса и, конечно, Эрнана. Франсуа однажды видел всё это подробнее и яснее, сжимая в ладонях свой Кристалл, но вряд ли бы он согласился добровольно об этом говорить, а в приказе пока не было нужды.
  Но Ровинану и того было достаточно:
  - Что мне сделать, чтобы ты снова верил мне? - почти со слезами в голосе спросил он.
  - Когда снова придёт Эрнан, - проговорил Арно, - ты сможешь поклясться на крови, что не сделаешь ему и нашему Клану ничего дурного?
  - Да, я поклянусь. Тогда ты... не прогонишь меня? Не скажешь, что в прошлом моём воплощении наши кланы враждовали, а потому у нас теперь больше нет ничего общего?
  - Нет.
  Если бы Арно разговаривал с кем-то другим, то после таких признаний в лучшем случае он попросил бы время подумать, но постарался бы постепенно и при этом как можно быстрее отдалить его от себя. Но Ровинан по рождению его брат-близнец, хотя внешне они совсем не похожи. До времени Арно и не подозревал о существовании брата, просто жил с какой-то пустотой, белым пятном забвения и полусном-полусказкой, которую считал то выдумкой, то плодом вдохновения и идеями для набросков и картин. А Ровинан знал и не находил себе места ни на земле, ни в Небесном городе, а поиски брата стали сродни одержимости. Долгожданная встреча сделала его вампиром, главой нового клана - от потрясения в Ровинана вселился дух. И очень скоро перерождённый для вампирской жизни Ровинан понял, что испытывает к Арно отнюдь не братские чувства. Это ничуть не смутило его, наоборот - он хотел бы соединиться, слиться с Арно и плотью, и кровью, и всей душой, обвенчаться по вампирскому обряду, о чём не раз ему говорил. Но Арно пока не ответил. Ровинан ждёт. Он то рассудительный, то порывистый, как ураган, иногда почти безумный, невероятно сильный, но, когда дело касается их отношений - очень ранимый. И если попытаться оставить его - даже за краткое время он обязательно почувствует впадёт в отчаяние или в бешенство, а возможно, совершит попытку покинуть мир.
  Ровинан ответил мысленно:
  "Брат мой, если ты всё ещё не доверяешь мне... - на его груди с тихим треском, словно ножом режут ткань - Арно уже знал этот звук - поползла вначале царапина, становясь глубже и всё больше увеличиваясь в размерах. Лицо Ровинана исказилось от боли, он сжал кулаки, и из-под когтей полились алые струйки. - Пей кровь моего сердца, пей всю! Я отдам тебе всю кровь и всю силу!"
  "Но... ты глава своего клана, а я - своего и Хранитель Клана Дракулы. Пить кровь сердца - венчание для обычных вампиров, но ведь это средоточие силы, ты так отдашь мне всю свою власть! Разве ты хочешь переселить ко мне своего духа?"
  Пусть я потеряю власть над своим кланом, которого пока ещё нет, и даже собственное тело, но я хочу остаться с тобой! Мне не нужен никто кроме тебя!"
  "А твои двое обращённых?"
  "Они перейдут к тебе. Не всё ли им равно, вампирами какого клана быть, лишь бы их не разлучали. Пей!"
  "Но разве так можно? У нас разные духи. Уживутся ли они в одном теле? Выдержу ли я столько силы?
  Ровинан задумался.
  "Я не знаю... не знаю..."
  "Я тоже".
  Тишина. Оба словно ушли, каждый - в свои мысли, закрывшись друг от друга, спрятавшись внутрь двух огромных колоколов. Арно завернулся в одеяло, хоть и не чувствовал холода. Ровинан сидел на краю кровати, иногда поглядывал на брата, но не решаясь прервать молчание. Рана на груди почти затянулась, оставив тонкий красный шрам, но вскоре и он исчез.
  - Можно я пойду? - сказал вдруг Ровинан. - Я хотел поговорить со своими обращёнными.
  - Почему ты спрашиваешь? - удивился Арно. - Разве я могу приказывать тебе?
  - Нет, но в одиночестве иногда слишком тяжело.
  - Иди...
  
  Ровинан вышел. Он и правда собирался поговорить с Розали и Корнелием, думая, что оставив брата, сможет отвлечься от мрачных мыслей. Но когда вышел из дома, передумал. Странная идея пришла к нему и вдруг показалась единственно правильной...
  
   ***
  
  Пламя роз Арно и Ровинана разошлось. Горят отдельно друг от друга, так, что хочется переставить их. Значит, они сейчас не вместе. Ровинан ушёл.
  К кому потянется теперь его пламя? Снова к Корнелию и Розали? Или к кому-то другому? Останется в одиночестве?
  Синяя роза то горит очень ярко, то почти угасает. Так беспокойно метались свечи перед происшествием в Трансильвании. Но что сейчас?
  Быть может, потом Къеррах научится лучше понимать мозаику? Начиная Игру, он и не предполагал, что сможет видеть в ней отражения реальных событий. Но чем больше он посвящает себя ей, тем больше может узнать и понять.
  О, неужели Ровинан ищет...
  Но зачем ему вдруг понадобился "наш сорванец Черри"? Къеррах не мог остаться без ухмылки, показав клыки, когда слышал от кого-нибудь в Клане это выражение.
  А может, ветер танцует с пламенем свечей? Но даже если так, это ещё одно подтверждение. Ветер и Ровинан всё равно, что Къеррах и огонь.
  Огонь. Синяя роза полыхает безумным ярким огнём, но теперь в нём появились багряные отсветы. Она тянется к нему и... к главной свече мозаики.
  Къеррах вначале даже не поверил своим глазам. Присмотрелся. Нет, он не мог ошибиться. Ровинан ищет Тёмного короля.
  Переставив синюю розу почти рядом с вулканом, Черри распахнул окно. Уходя, он едва коснулся рукой пламени свечи Морхоннэра. И когда на его ладони заплясал маленький багряный огонёк, узкий, как лепесток цветка, Къеррах сжал руки вместе, а потом поднёс к груди. Дар Тёмного короля.
  Когда Черри оказался на крыше дома напротив, его руки всё ещё помнили это прикосновение - и обжигающее, и ласковое одновременно. На ладонях, как в чашах, вспыхнули, взвиваясь, тонкие языки пламени, и Къеррах начал танец.
  
  - Къеррах!
  Он обернулся. Спрятал, сжал в кулаки развёрнутый искристым переплетением узор. Никто в Клане не называл его лахатарским именем. Больше половины вампиров были уверены, что его зовут Черри, или он избрал это имя после обращения.
  - Да?
  - Къеррах, я хотел спросить тебя... Как найти твоего отца?
  - Морхо? Ну... я могу попробовать позвать его, и если он сейчас сможет, то появится. Ты хочешь говорить с ним?
  - Наверное, да... А можно будет увидеть... его Учителя?
  Глаза Къерраха сверкнули.
  - Ты ищешь Тёмного короля? Я могу поговорить с Морхо, но если тебе действительно нужно встретиться с ним, ты найдёшь его.
  Ровинан вздрогнул, и взгляд его полыхнул огнём.
  - Прости. Я зря звал тебя. Кажется, и так знаю, где искать его.
  И в следующее мгновение исчез. Черри задумчиво смотрел вдаль. Хоть в Клане он и прослыл любопытным, когда дело касалось вещей серьёзных, Черри ни о чём не спрашивал. Только произнёс тихо - лахатарские слова напутствия, пожелания, которыми обычно прощался с Морхо, когда они касались друг друга ладонями. Пусть Ровинан не саламандра, но сейчас Къеррах чувствовал - сказать надо именно так:
  - Аханнэра та. Да хранит тебя Тёмное Пламя.
  
   ***
  
  Шаг сквозь пространство.
  Нет, он не будет искать в городе пожар, ведь если ему, сильфу, и суждено сгореть, то лишь в саламандрином пламени.
  Ветер и рёв вулкана, потоки извергающейся лавы и вечный танец... Ровинан явился сюда, как идут на звук или на огонь в кромешной тьме, на этот остров на краю света, где лишь море, ветер, камни и пламя. Сплетение четырёх стихий.
  - Морхоннэр! - позвал он. Имя, которое знал со времени своего появления на свет, но никогда ещё с начала этой жизни не произносил вслух. Ураган и дым мешаются с пеплом, брызги из жерла вулкана летят Ровинану в лицо. Тёмно-багряные крылья с лавовым рисунком обняли его.
  - Морхоннэр, ты... встретил меня тогда на пороге... и вернул обратно сюда, в мир... и теперь я, Ровинан Арйан - произнесли одновременно он и вновь пробудившийся в нём дух, не осознавая, что говорят слова на древнем языке стихий. Раны отрываются, и кровь, мешаясь с огнём, струями льётся по его рукам. - Клянусь тебе словом, душой, сердцем и кровью своею, если станет так, что если умышленно, по стечению обстоятельств и ходу событий, либо невольно, не помня себя, как бывает со мной, внезапно, из-за помутнения рассудка или даже против воли стану я врагом своим близким и пойду против моего брата Арно Кйаро, которого люблю больше жизни, или Эрнана и Бертрана Морнэрхэна, или их Клана, пусть я сгорю в тот же миг и обращусь в пепел, как только это случится, и тогда уже не вернусь в этот мир никогда. Я, Ровинан Арйан клянусь.
  - Я принимаю твою клятву - да будет так, - отвечает ему Тёмный король Лахатара.
  Прикосновение ладоней и взгляд стихий глаза в глаза: сын Вихря и древнее Тёмное Пламя.
  И снова шаг.
  
   ***
  Къеррах вернулся домой, шагнул в открытое окно и замер. Он даже не сразу осознал, что, уходя, забыл погасить свечи. Но... при первом взгляде на них он увидел переплетённые багряной огненной спиралью свечи Морхоннэра и Ровинана. Пламя полыхало дюймов на шесть высотой, и Къеррах не мог отвести глаз...
  "Неужели Ровинан уйдёт? Навсегда? Зачем я ему сказал, зачем?! - подумал Черри, но тут же возразил сам себе: - значит, так надо. Иначе Ровинан не смог бы его найти".
  Казалось, в огне Къеррах слышал слова - на лахаране и на другом языке духов, но не мог разобрать, кроме "клянусь" и имена: "Ровинан, Арно, Эрнан, Бертран"...
  Что же он сказал? О чём эта клятва, данная Тёмному королю?
  Пламя начало постепенно стихать, пока не стало таким, как прежде. Пламя свечи Тёмного короля всегда разное, и можно смотреть только на него или составить отдельную мозаику из одной лишь свечи. Эта мысль приходила ему и раньше, но когда Къеррах недавно в Лахатаре сказал об этом Морхо, отец странно посмотрел на него, чуть улыбнулся и сказал:
  - Интересная идея. Но если соберёшься сделать так - ты потом не будешь жалеть, что выбрал уйти из Лахатара?
  Къеррах не ответил. Откуда он мог знать? Но создавать такую мозаику не решился.
  Когда пламя свечей Ровинана и Морхоннэра разделилось, синяя роза стала совсем оплывшей, догоревшей, фитиль горел тускло и, казалось, он сейчас погаснет. Къеррах знал: Ровинан не ушёл в Небесный город к сильфам, он остался здесь. И надо успеть зажечь - да, новую, принесённую сегодня свечу! Не роза, но большая сине-бирюзовая свеча с белым рисунком по краю, похожим на пушистые цветы или облака. Успеть перенести, переселить бусину, пока ещё тлеет искорка!
  Искорка...на миг вспыхнула в нём.
  Быть может, Ровинан испытал то же, что и он тогда? Сгореть и вернуться. Морхо называет это Посвящением Тёмного Пламени, и те, кто его прошёл, могут быть учениками Морхоннэра, где бы они ни жили. Но ведь Ровинан - сильф. И... сын побратима Тёмного короля. Неисповедимы пути Тёмного Пламени.
  Перенёс кристаллик бусины, зажёг новую свечу, произнеся имя: "Ровинан". Поставил рядом с жемчужной розой. Огонь коснулся друг друга. Братья...
  И только сейчас он заметил в бирюзовом воске маленькую красную отметину, похожую на четыре собранные вместе точки, словно лепестки цветка...
  
  
   ***
  
  Близился рассвет, но Арно казалось, что после того, как ушёл Ровинан, прошли годы.
  Он вновь дотронулся, погладил рукой запёкшиеся кровавые следы на белой простыне. Поднёс к губам.
  "Рови... ведь это - кровь твоего сердца. А я отверг тебя... нет, не власть над твоим Кланом, не силу и не духа, что живёт в тебе. Я отверг тебя самого. Тебя. Кровь сердца - это знак, это предложение венчания. Я вижу твою мечту - чтобы мы соединились душой и кровью. Но я не могу. Я боюсь, что так ты потеряешь себя. Прости.
  Где ты? Кровь запеклась, и рассвет уже скоро. Где ты, брат мой возлюбленный? Рови..."
  Словно время забыло о нём, оставив в комнате.
  Ветер ворвался, распахнув окна настежь.
  - Ровинан, ты откуда? У тебя вся одежда обгорела, на теле следы ожогов! Ты пытался сжечь себя?
  - Нет. Я поклялся.
  - Кому? Эрнану? Ты что, был у него? Почему...
  - Нет. Эрнану я скажу, когда придёт сюда.
  - Но кому?
  - Морхоннэру.
  Арно не стал больше расспрашивать, лишь обхватил брата, уткнувшись в татуировку синего дракона на груди.
  
  Вскоре от ожогов Ровинана не осталось и следа, и лишь на левой руке - той, что ближе к сердцу - чуть повыше запястья остались четыре небольших красноватых шрама, как четыре лепестка цветка в прожилках. Они не исчезли, словно появилась ещё одна татуировка, начертанная пламенем вулкана, как знак клятвы.
  
  
  
   ИГРА III
  
   Обращение
  
  Подобно теплу, преобразующемуся и изменчивому каждый час и каждую минуту, изменяются и все прочие вещи, ибо трансмутация огня происходит в элементах, в чьих телах она запечатана этим огнём.
  Парацельс, "Магический Архидокс"
  
  
  Не прошло и половины ночи, когда Къеррах почувствовал, что Франсуа зовёт его. Он быстро направился в один из новых кварталов Парижа, где на самом верху в пентхаусе жил Франсуа. Такой выбор места обитания был связан с тем, что с детства Франсуа привык видеть комнаты, обставленные под викторианский стиль или ещё более ранние барокко и рококо, ассоциирующиеся у него с Королевством. Правда, во многом он всё же продолжал сохранять старые привычки, как, например, далеко не всегда доверял новым электронным технологиям, и свои стихи предпочитал писать перьевой ручкой на бумаге.
  "У меня так лучше получается, - говорил он, - а как сяду за клавиатуру - так половина из головы вылетает".
  Къеррах вошёл в открытую дверь стеклянной галереи, по сторонам которой стояли две кадки с финиковыми пальмами. Накануне всей этой истории с Иерусалимским кланом и переселением в Трансильванию, в каком упоении он и Франсуа танцевали здесь, обнимая друг друга, а огни ночного города искрились разноцветной мозаикой! Потом Къеррах предложил игру: он перекидывал маленькие огоньки с ладоней, а Франсуа должен был их ловить, но ни разу не поймал: они тянулись к Черри.
  
  С самой первой встречи с Франсуа Къеррах чувствовал к нему что-то родное... нет, не только связь крови и обращения, не вампирскую, а лахатарскую, наверное, сам не знал, почему. Может, поэтому и задумал с ним недавно огоньки ловить, играть в саламандрину игру, но не решался рассказать Франсуа о том, что недавно в Лахатаре слышал о нём от Морхо.
  Всё это стремительно пролетело в воспоминаниях Черри, когда он направлялся к дому Франсуа и ненадолго остановился в галерее, глядя через окна то на город, то на вспыхнувший на ладони огонёк, пока к нему не вышел Франсуа.
  - Звал? Неужели соскучился по мне? В качестве кого я сегодня понадобился? - смеясь, забросал вопросами Черри.
  - Не дразнись, прошу тебя... - мне так иногда не по себе становится, что из-за Эрнана тебя в Клане на части рвут.
  - Ничего, я привык. А если говорить об Эрнане и Клане, то не моё это дело, так надо, и всё тут. Тебе тоже Эрнана позвать? Я могу попробовать, если, конечно, получится.
  - Не надо. Ты мне как-то показывал свою игру со свечами, и я всё вспоминаю её...
  - Мозаику? Да ну? - глаза Черри заискрились любопытством. - Понравилась? Впрочем, на вид много кому нравится, но, видимо, большее никто её понять не в состоянии, а тем более, играть. Один Морхо понял. Ричард недавно её вообще какой-то инсталляцией обозвал. Или ты свою такую создать хочешь? Если так, то я расскажу и помогу.
  - Свою?? Я как-то не думал об этом... - растерялся Франсуа, - может, когда-нибудь потом... Я ведь не совсем такой, как ты.
  "Как знать", - подумал Черри, вспоминая слова Морхо в отношении Франсуа: он не совсем тот, кем привык себя считать.
  -Я звал тебя, потому что у меня тебе подарок есть. Для мозаики.
  - Подарок?! Какой?
  Франсуа взял его за руку и повёл его через комнаты, в которых стиль современных технологий странно, хоть и гармонично сочетался со старинными вещами, подсвечниками и антикварными статуэтками, достал с полки яркую огненного цвета свечу в виде сидящей птицы с хохолком, крючковатым, как у орла, клювом и распахнутыми крыльями, посыпанную красными и медно-рыжими блёстками.
  - Ух ты! - восхитился Черри. - Это же феникс! Я давно ко всяким разным свечам присматриваюсь, но такой ещё нигде не встречал! Где ты его нашёл?
  - Ты не поверишь - на улице. На автобусной остановке, когда с охоты возвращался. Подумал, что тебе понравится.
  - Кто-то забыл, наверное. Ведь она совсем новая, - Черри развернул прозрачную упаковку, - или, что вероятнее, для нас оставили.
  - Оставили? Кто? - удивился Франсуа.
   Вместо ответа Черри коснулся груди, а потом развёл руками, глядя куда-то вверх.
  - Феникс... - задумчиво проговорил он, - чьим он будет в моей мозаике? Твоим? Свою свечу поменять хочешь?
  - Нет, на меня не похоже, - замотал головой Франсуа. - Может, Эрнан? Ведь он уходил и возвращался, как феникс из пламени? Но ведь тоже не очень похоже... мне кажется, если бы у него была фигурная свеча, то скорее дракон, а не птица.
  - Согласен. Ты уже начинаешь мою мозаику понимать! Ладно, гадать не будем - сам придёт, когда нужно. А за подарок большое спасибо!
  Вдруг Къеррах замер на мгновение.
  - Франсуа, прости, меня, кажется, Арно зовёт.
  Франсуа не ответил, только посмотрел на Черри и кивнул.
  
   ***
  
  Ровинан ждал. Он никогда не тревожил Арно в те моменты, когда брата посещало вдохновение. Он принёс букет эдельвейсов, только что собранных им самим высоко в Альпах - ведь для них с Арно нет расстояний - они могут перемещаться со скоростью мысли, если пожелают, да и время порой теряет своё значение. Но иногда мгновения тянутся, как годы...
  Положив цветы на стол, Ровинан открыл ноутбук, тонкие длинные пальцы сильфа застучали по клавиатуре. Он редко писал в дневнике, но сейчас слова сами складывались в строчки:
  
  ...Как безумно пронзительны и откровенны весенние облака! Вглядываешься в них, словно в потаённые уголки собственной души. Иногда в одно мгновение они сгущаются, темнеют, и молния бьёт огненной стрелой, и открывается рана в груди, горячо пульсируя в ожидании... того, что уже было, но так и не было. И ждёт, тихо спрятавшись, обретя лишь видимость искусной живописи на неповреждённом холсте кожи. Даже если придётся ждать века - я жду.
  
  Потом он просматривал страницы, которые недавно написал Phoenix - единственный, с кем Ровинан возобновил переписку после того, как стал вампиром. Не так давно Phoenix прислал ему ссылку на свой дневник.
  
   ***
  
  Арно вышел из мастерской. Словно невидимое крыло, замысел картины: там, где сходятся море и небо, в синевато-прозрачной сфере сплелись два дракона. Один иссиня-чёрный, а другой - золотисто-огненный. И почему эти древние создания в последнее время стали так привлекать его? Они зовут с призрачных очертаний, и кисть сама в завораживающем танце пускается писать их. Это лишь центр холста, а вокруг...
  Дорога.
  Художник спускается по ступеням, всё ещё пребывая во власти грёз. Скоро, и возможно, сегодня он вернётся в мастерскую, чтобы продолжить, а пока...
  Эрнан, приходи!
  
   ***
  
  Из дневника Эрнана:
  
  Весна... Который год уже, век за веком, тысячелетиями от начала мира - то раньше, то позднее, то долгожданная, то внезапная, словно налетевшая гроза. В её таинственном явлении кроется что-то одновременно и манящее, и жуткое, и прекрасное, щемящее, сладостно-пронзительное.
  Снег темнеет и трескается, как старая выношенная кожа, обнажая, словно раны, прогалины. Талой кровью бежит вода, унося с собой память об ушедших холодных ночах, казавшихся почти бесконечными, полными то вьюги, то морозно-лунного безмолвия. И теперь дожди проточными слезами оплакивают следы - запахи мокрой земли и прелой листвы. Окунуться в них, чувствуя всем собою, как начинают пробуждаться лесные травы, услышать первое биение ростков. Раствориться в холодной, ночами ещё со льдинками, тёмной воде - иногда в ней мерцают далёкие звёзды - как прошлогодний кленовый листок в капельках, от которого ныне осталась лишь тонкая сетка прожилок. Облачком, лёгким белым пёрышком лететь сквозь тёмную графику ветвей, и лишь одна из них шершавым прикосновением коры проведёт по лицу. Упасть на землю и лёжа вдыхать весенний горьковатый сок из лесной чаши старого пня, поросшего мхом. Медленно, постепенно - на одно колено, на другое, расправить плечи, подняться и встать во весь рост...
  ...взлететь, затеряться на высоте жемчужно-облачного ветра - это только с земли небо кажется серым, словно разлитая на бумагу вода с малой примесью туши. Упасть на одном дыхании и вернуться вновь, прорастая лепестками первых подснежников, крокусов и алых анемон - цветов крови и внезапной страсти...
  
  
   Весна. Чистая графика, краски без полутонов.
  
  Я жажду весны. И чем больше жду её, тем больше зима посыпает город снегом - тот город, где я ныне обитаю в странном гостином мире, как я привык называть его. Теперь в этом городе всегда идёт снег.
  И потому я иду - туда, где цветы уже расцвели, распустились листья на деревьях, и пробилась зелёная трава, где на ветвях при свете луны поблёскивают капли недавнего дождя.
  Арно ждёт меня, и Черри тоже.
  Я появился у Арно, подошёл сзади и завязал ему глаза первым, что подвернулось под руку - то ли шёлковым шарфом, то ли галстуком - и начал целовать его. Но игра не удалась:
  - Эрнан, ты? Я всё вижу.
  - Совсем всё? - я не удивился, только рассмеялся.
  - Да, я чувствую.
  - Так неинтересно.
  Я снял с него повязку. Мы обнялись.
  - Я соскучился по тебе. Хотел прийти, когда вы были с Бертраном...
  - Ты ревновал?
  - Наверное... знать бы ещё - кого и к кому, - он рассмеялся. - Мне хочется, чтобы мы были втроём.
  - Мне тоже, но... я слишком долго не был с тобой наедине.
  
  Арно... белый цветок, нежная орхидея или, вернее, роза, у которой за густыми листьями не видно шипов, ранящих до крови.
  Как я люблю целовать тебя, смотреть, как меняют цвет твои глаза в тени светлых и нежных, как лебединое перо, длинных ресниц: синие, васильковые, серебристые или лунно-жёлтые, как у ночного хищника, они сводят меня с ума...
  В твоих объятиях я пил горечь и сладость и никак не мог насытиться.
  Ты взял меня на руки и отнёс туда, где сквозь молодую листву и стекло огромного кристалла за нами подглядывала полная луна. Она отражалась в воде бассейна, играла на твоей бледной коже, на волосах, плясала бликами на хрустальных лотосах и белых орхидеях. Какой сладкий, пьянящий аромат... одно движение, и лотосы засветились своим синевато-белым светом.
  Ты чуть толкнул рукой одну из граней тёмного кристалла, и она открылась, словно волшебная дверь в другой мир - в сад с цветущими тюльпанами, белыми и красными розами. Пахнуло влажной молодой травой. На листьях и цветах блестят капли недавнего дождя.
  - Это идея Франсуа - развести около моего дома сад.
  
  ...Мы продолжали нашу игру, плескались в бассейне, когда стеклянная дверь в сад качнулась, словно от ветра, и в проёме появился Ровинан. В лучах луны от него исходило призрачное сияние. Думаю, она не забыла, что когда он ещё был человеком, у него были свои, особенные отношения с этим ночным светилом. Одет он был очень просто, но я бы сказал - умопомрачительно и сногсшибательно (я как его вижу, сразу падаю перед ним на пол, на кровать или, как сегодня - в бассейн). Потёртые синие джинсы, белая рубашка с завёрнутыми по локоть рукавами расстёгнута до середины груди, на бледной коже проглядывают тонкие очертания татуировки. При виде меня его глаза сверкнули, как бирюзовые шальные звёзды.
  - Не ревнуй, лучше присоединяйся к нам! - сказал Арно.
  Сбросив одежду, Ровинан прыгнул в воду, держа руки над собой и чуть вперёд, как это делают пловцы. Немного проплыл под водой и вынырнул рядом, взяв меня на руки.
  - Помнишь наш сон - там, на берегу моря? - улыбнувшись, спросил он.
  - Да! Ты тогда ещё не был вампиром, тебя звали Джеральд, и тебе снились сны.
  - Но это был я.
  Мы были втроём. Кровь упоительно мешалась со страстью и с водой, неспособной охладить наши порывы. Я растворялся в пульсирующем биении, я стал их - до последней капли, последней искры...
  ...пока время, отсчитав секунды в песочных часах, не шепнуло мне:
  Пора!
  Я вздохнул, и с некоторым сожалением оставил Ровинана и Арно наедине.
  
  
   ***
  
  Къеррах нашёл себя на краю бассейна. Глянул на Арно и Ровинана, которые даже не обратили на него внимания, лишь заметили, что Эрнан больше не с ними. Помахал им рукой на прощание и ушёл.
  Разыскал свою одежду в одной из комнат в доме Арно, оделся и уже собирался было вернуться к Франсуа - ведь он оставил свой подарок у него, боясь потерять свечу. Но, проходя мимо, тронул рукой букет серебристых эдельвейсов. Горсть звёзд в ладонях...
  И... нечаянно коснулся раскрытого ноутбука...
  Он никогда не читал чужих записей - ни на бумаге, ни в электронном виде, но открывшаяся перед ним страница словно заколдовала, заворожила его: заставку с медленно летящими грозовыми облаками сменил текст, по левому краю оформленный переплетениями языков пламени.
  "Это же рисунок как из Лахатара! - мысленно воскликнул Черри. - Кто мог перенести его в Интернет?"
  Язык не был знаком Черри, лишь по расположению строк он догадался, что это, наверное, стихи. Он разобрал лишь заголовок, написанный готическими латинскими буквами:
  
   SALAMANDRINA
  
  "Что это? - подумал он. - А если сейчас вернётся Ровинан и накажет меня? Это же его ноутбук! Но Ровинан не пишет стихи..."
  - Черри, - услышал он за спиной голос и вздрогнул, но, поняв, что это Франсуа, вздохнул с облегчением. Жрец держал в руках прозрачную коробочку со свечой. - Ты забыл у меня подарок.
  - Не забыл, я такое не забываю. Оставил у тебя, чтобы не потерять, - и, указав на экран ноутбука, мысленно добавил: "Иди сюда, только быстро. Видишь?"
  Гранатовые глаза Франсуа вспыхнули:
  "Красиво как!" - восхитился он.
  "Это какой язык?"
  "Русский".
  "Ты его знаешь?"
  "Конечно, я ведь долго жил в Москве".
  "Саламандрина. Легенда об алом цветке, брошенном в озеро памяти закатного солнца".
  "Это же лахатарская легенда! Я слышал от Морхо! - Черри говорил мысленно, но начал размахивать руками, будто собирался обратиться в дракона и взлететь. - Та самая сгоревшая поэма "Саламандрина", тридцать три стиха, по одиннадцать строк в каждом! А почему она на русском?"
  Франсуа пролистал дальше:
  "Странная форма какая-то, - мысленно сказал он, - будто в сонете одно трёхстишие дописать забыли".
  "Одиннадцать строк, всё правильно. Форма тут своя. Можешь перевести?".
  "Мне сложно с ходу стихи переводить. Если только дословно, но это некрасиво получится. А ноутбук чей?" - спохватился он.
  "Ровинана".
  Франсуа даже тихо взвыл, но тут же прикрыл рот рукой.
  "Ты что?! Я думал - Ричарда! Нам же влетит обоим и от Ровинана, и Арно добавит!"
  "Боишься, да? А сам себя ты не боялся обращать?"
  И вдруг это, произнесённое даже мысленно, слово "обращать", отозвалось эхом в душе Черри.
  "Как вытащить оттуда этот текст, чтобы Ровинан не узнал? И больше никто кроме нас не знал об этом? Надо быстро! Ровинан в любое мгновение прийти может!"
  "У тебя есть электронная почта?" - спросил Франсуа.
  Черри тихо хихикнул, прикрыв рот рукой:
  "Нет, конечно. А зачем она мне? Кто мне туда писать будет? Морхо?"
  "Значит, я скопирую этот текст и пришлю в письме самому себе на почту, потому что это дневник, и, возможно, закрытый, куда имеет доступ только Ровинан".
  "Ого! Это дневник? Чей?"
  "Его автор - какой-то Phoenix, или, вернее, Phoenix33 - здесь он назвался так. Но я ничего не могу сказать о нём - ты, наверное, слышал, как берут имена в Интернете".
  И они вместе, не сговариваясь, оглянулись на новую свечу...
  "Наслышан от Корнелия и Розали. Но здесь, как мне кажется, автор не просто так взял это имя".
  "Вот. Прислал. Теперь уже смогу нормально дома перевести, возможно, даже как стихи - очень хотелось бы. У них какое-то алхимическое содержание, это надо ещё вникнуть, а я, к сожалению, не силён в этой символике, а с Этьеном связываться не хочется".
  "Этьену ни в коем случае нельзя об этом говорить!"
  "Да никому нельзя", - согласился Франсуа и пролистал другие страницы на ноутбуке.
  "Что ты ещё нашёл?"
  "Алхимические диаграммы какие-то... Давно я по-русски ничего не читал. Ладно, пойдём отсюда, а то Ровинан в любой момент может появиться. Надеюсь, он ничего не заметит..."
  Франсуа пролистал назад, вернувшись на ту страницу, где был открыт ноутбук.
  "Не знаю - вдруг почувствует, что мы здесь были. Боюсь, придётся ему об этом рассказывать...
  "А мне интересно - кто такой автор этого дневника? Я бы спросил".
  "Ты с ума сошёл?"
  "Ага, ещё до рождения - только псих может в мире людей родиться оборотнем в дракона, пожить в Лахатаре и вернуться обратно! Да ты тут вообще не причём - инициатива-то была моя, это я тебя упрашивал, а ты не смог отказать".
  Черри забрал со стола подаренную свечу. Они вышли из гостиной и, увидев в соседней комнате приоткрытое окно, вспрыгнули на подоконник.
  "Знаешь, - сказал Франсуа, - когда я увидел этот текст, я почувствовал что-то такое... не могу выразить... но мне надо это прочитать и перевести!"
  Къеррах кивнул.
  "Ты сейчас куда?"
  "Домой. К мозаике. Представляешь, мне стало ужасно интересно, что за Phoenix такой и что значит вот это, - Къеррах погладил восковую птицу и слегка прижал к себе. - Ты говоришь, что нашёл его?"
  "Да".
  "Мне кажется, это знак. Или весть. Я попробую понять".
  Они шагнули с подоконника и исчезли в ночи. Каждый направился в свою сторону.
  
   ***
  
  Придя домой, Къеррах остановился около мозаики. Посмотрел некоторое время, зажигая свечи, развернул подарок Франсуа и задумался. Птица с хохолком из ярко-оранжевого воска, чья она? Быть может, кого-то из Лахатара, кого он ещё не знает или не успел поселить в своей мозаике?
  Он перебрал бусины и камни. Чего-то не хватает в этой свече: будто спит. Къеррах выбрал две одинаковых маленьких бусины из красно-чёрного сердолика и утопил в воск там, где были глаза птицы. Теперь феникс смотрел на него, будто торопил: "Зажигай, я давно жду".
  "Кто ты? - мысленно спросил Къеррах. - Я тебя знаю или пока нет?"
  Ответ напрашивался только один. Но разве можно поселить в мозаику того, кого ещё нет в Клане, да и в Лахатаре тоже? Правда, за последнее Къеррах не мог поручиться. Лахатарская "Легенда об алом цветке..." не может появиться случайно в мире людей, да ещё и в Интернете. Он заметил, что его собственная свеча потянулась пламенем в сторону оранжевой птицы, и от неё исходит красно-рыжий луч. И свеча-феникс зажглась, вспыхнула ярко, огонёк заколыхался, танцуя.
  Всё ещё держа птицу на ладони, Къеррах увидел, что её пламя отражается на огранке рубина среди бусин - единственный из камней, подаренных Морхо, оставшийся без свечи.
  Так это его камень! И, взяв кристаллик, Къеррах вдавил его в оранжевый в блёстках воск на груди птицы.
  "А можно ли так? Ведь я его даже не знаю! Пусть всё будет готово, но в мозаику я его помещать не стану, пока не найду. Я чувствовал, что придётся о нём Ровинана спрашивать. А может, вначале Морхо?"
  - Морхо! - позвал он.
  - Да, - послышался голос. - Сейчас я не смогу долго говорить с тобой.
  Морхо даже не стал появляться. Къеррах видел в очертаниях пламени чёрной с узором и медными блёстками свечи лицо.
  - Морхо, а кто такой Феникс? Ты его знаешь? Он, кажется, в этом мире живёт.
  - Знаю. Его зовут Нйеран. Он был в Лахатаре, но выбрал мир людей.
  - Понятно. А почему тогда его дневник в Интернете и "Легенда о красном цветке...", озаглавленная Salamandrina, написана по-русски?
  - Это тебе лучше узнать у него самого.
  - А он где?
  - Ищи. Аханнэра, - сказал Морхо, свеча его ярко вспыхнула, и лицо в языках пламени исчезло. Видимо, он торопился.
  - Аханнэра, - проговорил Къеррах, коснувшись огонька рукой.
  
   ***
  
  Франсуа вернулся домой. Нашёл по электронной почте письмо, распечатал текст - с листа переводить удобнее, чем с экрана.
  "Я никогда не интересовался алхимией, да и переводить стихи письменно мне раньше не приходилось - только чтобы понять смысл".
  Прочёл и стал записывать перевод - пока дословный. Повествование начиналось с легенды о закатном и восходящем солнце. Алый цветок с тридцатью тремя лепестками родился в небесах и упал в озеро памяти, которое также упоминалось как озеро ночи. Каждый "сонет" назывался лепестком.
  Он заметил, что стихотворения разделены на три группы, будто на три главы, как сонеты в венках, но без ключа.
  Франсуа написал дословно содержание трёх стихов, и на него нахлынули воспоминания событий, произошедших совсем недавно.
  Началось всё с той ночи, когда Эрнан, явился, по своему обыкновению, в тело Черри у Франсуа дома, но только лишь поприветствовал Франсуа и ушёл к Арно. Тогда Франсуа, придя в отчаяние, бросил в камин три посвящённых Эрнану стиха. А потом плакал, сожалея о них, пока Источник Клана, услышав о его горе, не вернулся и не утешил его. Эрнан протянул руку в камин, в самый огонь и сказал несколько слов на языке, показавшемся Франсуа забытым, но почему-то родным. Или это какое-то заклинание? Звучание казалось знакомым, но значений Франсуа не знал, да и слышал их впервые.
  И... в руке Эрнана вначале появился серый пепел со следами строк, а потом, в эти менее, чем полминуты время словно побежало вспять: в пепле зажглись искры, сквозь огонь стали проглядывать куски нетронутой бумаги, их становилось всё больше, стихи возвращались, будто "сгорали назад", пока... Эрнан не передал их изумлённому Франсуа.
  - Как ты это сделал? Ты умеешь поворачивать время вспять?
  - Это не я, - улыбнулся Эрнан, - это Тарн - мой брат и библиотекарь Лахатара. Не всё время повернуло назад, а только для твоих стихов.
  - Разве там есть библиотека?
  - Конечно. Представь, сколько книг сгорело за всю историю. Где они по-твоему?
  - Значит, и Александрийская библиотека там?
  - Да. Когда я был в Лахатаре, меня это тоже впечатлило.
  - И эти книги там можно читать?
  - Саламандры могут.
  - Почитай стихи! - опомнился вдруг Франсуа. - Они посвящены тебе!
  Эрнан пробежал взглядом листы и... остался с Франсуа.
  И лишь потом отправился к Арно.
  
  А Франсуа снова охватило подавленное состояние, хоть и не столь сильное. Он сидел и смотрел в камин, время от времени подкидывая поленья. Пламя вспыхнуло ярче, горящее дерево треснуло, выпустив сноп искр, и в комнате появился Морхо.
  - Что с тобой, Франсуа? - спросил он. - Знаю, по кому ты тоскуешь, но ничем помочь не могу - разве что поговорить с ним, но и это вряд ли что-нибудь изменит.
  - Не надо! - громким шёпотом сказал Франсуа.
  - Как хочешь. Ты так скоро совсем в уголёк превратишься, всё пламя растеряешь. Может, развлечь тебя? - глаза Морхо сверкнули.
  - Чем? - потерянно спросил Франсуа. Кажется, он не осознавал, что их разговор происходил наяву, а не во сне.
  - Чем? Скажи, тебе во всём нравится жизнь в Клане?
  - Ну, здесь лучше, чем в Королевстве. Не знаю... А что?
  - А тебе ничего не приходило в голову, почему я решил учить тебя или время от времени наблюдать за тобой?
  - Вроде бы нет... или... что-то мне такое снилось... Но к чему ты сейчас это говоришь?
  - Хочу спросить тебя кое о чём. Вряд ли тебе этот вопрос уже задавали, иначе я не стал бы повторяться.
  - Это связано с Эрнаном?
  - Нет, о тебе самом. Я не прошу отвечать сразу, хотя, наверное, знаю твой ответ. Подумай, поразмысли - ведь это решение - на всю жизнь, какой бы долгой она ни была.
  - Какой вопрос? - почти испугался Франсуа.
  - Ты хотел бы жить в Лахатаре?
  - Я?? Не знаю... я там не знаю никого кроме тебя и... - Франсуа вспомнил, и глаза его вдруг вспыхнули багряным огнём, - его, я помню его на вершине вулкана. Но с ним я никогда не говорил, только видел и - забыть не могу. Может, кого-то ещё помню из своих видений в Кристалле, имена, облик. Но с ними я тоже не знаком.
  - Интересное у тебя представление о жителях Лахатара: знаешь ты только меня, забыть не можешь Тёмного короля, моего Учителя и ещё видел родню Эрнана. А события тех времён, когда Эрнан был в Лахатаре, ты не видел? Кристалл тебе не показывал?
  - Нет...
  - Это из-за того, что когда Эрнан уходил в Лахатар, его Кристалл растворился, сгорел в пламени. И вернулся с его возвращением.
  - Как мои стихи... - прошептал Франсуа. - Я помню. И, кажется, у меня готов ответ. Мне нужно лишь немного узнать, хотя мой вопрос носит скорее риторический характер.
  - Говори.
  - У вас там Эрнан есть? Он ведь не в Лахатаре, правда?
  - Нет, - ответил Морхо, - ты и сам это знаешь. Появляется иногда, но редко.
  - А я что буду там делать..? - немного растерялся Франсуа.
  - Приму к сведению, но пока ответ не засчитывается, - тоном наставника проговорил Морхо. - До меня тебе ведь никто не предлагал выбора. Подумай, я приду - через неделю или две, может, через месяц, но не торопись: некоторые годами, а то и десятилетиями решают, пока им вдруг не вспыхнет ярким пламенем, что они - лакханэри. До встречи!
  - До встречи... растерянно сказал Франсуа, всё ещё слыша это слово: лакханэри.
  Саламандры.
  
  Морхо появился, кажется, недели через три.
  - Ты не решил? - спросил он.
  - Нет, - ответил Франсуа. - Тогда я снова отвечу: Эрнана там нет, и что мне тогда в Лахатаре делать?
  - Что хочешь. Почти, - улыбнулся Морхо, - сейчас с этим проще.
  - Меня всегда тянуло к огненной стихии, но жить среди саламандр - это для меня слишком. Можно сказать, я сделал выбор, выпив крови Эрнана. Ответь, пожалуйста, почему ты решил предложить мне это сейчас, а не раньше, когда я жил в Королевстве? Тогда бы я, возможно, согласился - лишь бы сбежать оттуда.
  - Вот именно - сбежать, а в Лахатар не бегут, а уходят по своей воле. Всё в своё время. Тогда я не учил, да и не мог бы учить тебя - лишь изредка наблюдать за тобой, не задавая никаких вопросов. Тебе надо было самому почувствовать свою стихию.
  - И когда это произошло?
  Мгновение они оба смотрели друг другу в глаза, но Франсуа вздрогнул и первым отвёл взгляд.
  - Я правильно тебя понял? - спросил он. - Когда я решил покончить с собой в лесу?
  - Да.
  - Но я не помню... А почему тогда ты не спросил меня? Вот уж когда мой ответ был бы однозначным.
  - Знаешь, сказал Морхо, немного помолчав, - в то время я был, если можно так сказать, немного... занят.
  - Встречами с Морелией? - без тени иронии и сарказма спросил Франсуа, зная из рассказов Къерраха о времени всей этой истории.
  - Нет. Даже к ней я тогда не смог прийти. Я перерождался, превращаясь из прежнего Лаххи в того, кем являюсь сейчас.
  Франсуа посмотрел на него широко раскрытыми глазами, слишком ярко представив себе нечто поистине невообразимое.
  В ответ Морхо кивнул и странно улыбнулся.
  - Прости, что забросал тебя вопросами, - смущённо проговорил Франсуа. - Я хотел понять. Прости меня.
  Морхо улыбнулся.
  - Подобные вопросы задаёт почти любой, живущий в мире людей, когда узнаёт, что за ним время от времени наблюдают родственники из Лахатара. Мало того, самый частый их вопрос - почему им не пришли на помощь в тяжёлые моменты жизни.
  Франсуа чуть не вскрикнул: Морхо видел даже не мысли, а самые потаённые движения души, которые ещё не успели воплотиться в слова.
  - Но ткань, как истории всего мира, так и каждого из живущих, - продолжал Морхо, - такова, что иногда надо оставить, а если помогать, то мысленно, на расстоянии, потому что у каждого своя судьба. Но так возможно лишь в том случае, когда знаешь, что огонь души всё равно не угаснет.
  - Да? Но как ты думаешь, когда я действительно осознал собственную стихию?
  - Когда увидел картины Арно, которые сгорели и стали мозаиками под пеплом, но... вспышки твоего пламени были и раньше, ты сам их помнишь.
  - Да! Я помню, я видел те картины, касаясь их руками, не представлял, а действительно видел! Иногда мне кажется, что даже больше, чем на них изображено.
  - А знаешь, как считается в Лахатаре, чьё свойство видеть мозаики, скрытые под пеплом?
  - Чьё? - спросил Франсуа.
  - Тёмных саламандр - тех, кто выбрал путь Тёмного Пламени или, как теперь говорят - Путь Морхоннэра.
  - Выбрал? Я??
  - Или те, в чьей крови от рождения искрится Тёмное Пламя.
  - От рождения?! - повторил шёпотом Франсуа и больше не мог сдержаться: все его догадки, невысказанные кем-то слова и мысли, взгляды, кивки и недомолвки возникли разом и рванулись как раскалённая лава из кратера вулкана. - Морхо, прошу тебя, скажи - кто мой настоящий родной отец? С тех пор, как я стал вампиром Клана, я теряюсь в догадках... ведь не Генрих де Люзиньян - что бы он ни утверждал?
  - Я ждал, когда ты сам задашь этот вопрос. Твой отец - Эрйах Эрнанран из Лахатара.
  - Кто? Как ты назвал второе имя?
  - Прости, я сказал на привычном для меня языке. Эрнанран, то есть сын Эрнана.
  - Сын Эрнана? Значит, я и Эрнан - родственники?
  - Да, так же как Черри. Эрйах - мой брат по отцу, который у нас один. Я не помню, каким словом это называется в мире людей, потому как в Лахатаре все друг другу родственники, а значения имеют лишь родители, дети, сёстры и братья, а также линия, идущая от одного из королей.
  - Интересно... но кто мой отец? Я думал, что у Эрнана только один сын, и это - ты...
  - Эрйах, а в людском мире - Пьер, сын Эрнана и Генриетты, горничной, когда-то служившей в доме. Я не помню её, она слишком рано покинула наш дом.
  - Горничной? - удивлённо переспросил Франсуа. - Значит, он не был законным сыном?
  - Да, так, но для саламандр это не имеет значения. Важно лишь то, кем он ощущает себя и как воспринимает мир. Живя среди людей, он стал чувствовать и видеть, как саламандры.
  - А как он оказался в Лахатаре и как узнал? Он выбрал уйти туда?
  - О Лахатаре он узнал раньше - из своих видений и снов, а выбрал лишь когда был у грани смерти - Инквизиция приговорила его к сожжению.
  Морхо помолчал, словно сосредоточившись на миг на чём-то и глядя куда-то в сторону, оставив в раздумьях изумлённого Франсуа.
  - Прости, меня Учитель зовёт, мне идти надо. Остальное, думаю, ты потом узнаешь, когда время придёт. Я расскажу или, быть может, Эрнан. До встречи. Или, как мы говорим в Лахатаре - да хранит тебя Тёмное Пламя! Аханнэра та!
  - До встречи, - немного рассеянно повторил Франсуа, и ещё долго отзывалось жаром в его груди это странное чёрно-багряное Аханнэра.
  
   ***
  
  Лакханэри...
  Аханнэра...
  Слова завораживают, как вспышки пламени.
  "Саламандры... Неужели и я... Морхо всё сказал мне. Иначе он не предлагал бы мне жить в Лахатаре. Да, потом я не успел осознать его слова из-за событий, связанных с Иерусалимским кланом и временным переселением в Трансильванию. Но теперь, вспоминая наш разговор и... всё, что я слышал..."
  Отошедшие ранее на второй план факты вдруг стали складываться, как звенья в одну цепь...
  "Морхо не стал бы учить того, кто не имеет никакого отношения к Огненной стихии. Потом он предложил мне выбор - уйти в Лахатар или остаться здесь, в Клане, хотя прекрасно знал мой ответ. Да, этот вопрос мне нужно было задать - примерно так же, как перед обращением человека спрашивают - хочет ли он стать вампиром... правда, лишь в том случае, когда он в состоянии ответить, а ведь это не всегда возможно.
  Меня всю жизнь тянуло к пламени и к огненным существам. Быть может, поэтому я с первого взгляда полюбил Эрнана...
  Одно из первых безумно ярких видений о Кристалле - кто-то прекрасный и крылатый держит Эрнана на руках, вынося из кратера вулкана. Теперь я знаю, кто он, я много слышал о нём и однажды видел его, и это было неизгладимое впечатление... я был настолько потрясён, что даже лишился чувств.
  Но когда Эрнан и Бертран покинули этот мир, я выбрал весьма своеобразный способ самоубийства, хоть и свойственный вампирам. Я хотел сжечь себя. До сих пор не могу вспомнить, что было со мной в ту ночь в лесу, когда я полил себя бензином. Я помню только, что видел огненных существ, и кто-то из них говорил со мной и, вероятно, убедил вернуться домой.
  К утру я так и сделал, правда, следующие несколько лет вряд ли можно назвать жизнью, скорее существованием робота, выполняющего набор функций. Будто сам я сгорел в каком-то невидимом пламени, а осталось невредимым только тело. И только обращение самого себя в вампира вывело меня из этого тупика - кровь Эрнана с искрами. А ведь и я в своей крови иногда находил искры - ещё тогда, когда жил у родителей в Королевстве - только совсем мелкие, едва заметные. И никогда ранее об этом не задумывался, считая, что так и должно быть. И только когда мне было, двенадцать лет, я однажды спросил свою сестру и был очень удивлён, что в её крови никаких искр нет. Мы тогда чуть не подрались, она обвиняла меня во лжи, и мы обиделись друг на друга. Она - из-за того, что, как ей казалось, я сочиняю про себя небылицы, да ещё пытаюсь убедить в них её, а я - за то, что она отрицает очевидное. Впрочем, как я понял потом, не видела искры и мать, но, в отличие от сестры, поверила мне.
  Только сейчас Франсуа понял и даже хлопнул ладонью по коленке, как делал очень редко, когда его переполняли эмоции:
  - Как же я не догадался до сих пор! Мне ещё в лаборатории говорили, что огонь в крови Эрнана видели только обращённые - Генрих и Этьен и ещё почему-то я, хотя таковым не был. Остальные верили на слово, даже мать! То есть, их видят не только обращённые вампиры, но и саламандры!
  После того, как об этом от сестры узнал отец... Так, может, потому Эрнана украли?? Когда Генрих увидел мои искры! Очень логично... он так удивлённо рассматривал мою кровь... потом собрал в пробирку - как он сказал - для каких-то исследований. В ней, как сейчас помню, было не более четырёх миллилитров и всего одна едва заметная искорка. И вскоре Эрнана привезли к нам для того, чтобы... взять пробу крови для экспериментов. Эрнан ни от кого не скрывал, да и не мог утаить, что у него в крови искры. А накануне я случайно подслушал разговор родителей... Кажется, они были в ссоре, но не кричали, а говорили очень тихо, шёпотом. Вампиры в таких случаях предпочитают изъясняться мысленно, но Мария де Люзиньян, не будучи обращённой, на это не способна. Генрих обещал: "Мне всё будет известно! Я сделаю анализ ДНК!" - "Делай, - отвечала мать, - заодно посмотришь, передаются ли генетически его способности. Или тебя не устраивает, что наш Франсуа - ребёнок со сверхспособностями и, возможно, будущий гений?"
  На этом их разговор был окончен. Позже я слышал, что анализ ДНК вскоре был сделан, хотя никто и никогда потом не видел его результатов, и даже в архивах лаборатории ничего о нём не было. Позже, когда я стал первым помощником, я специально искал его по всем каталогам и не смог ничего найти.
  "Значит, я не сын Генриха де Люзиньяна, коим считал себя всю жизнь?"
  При этой мысли Франсуа рассмеялся, и сразу стало как-то легче на душе. Всё это время его тяготило родство с вампирами лаборатории, особенно с королём, и чем меньше нитей связывают его с Королевством - тем лучше.
  "Получается, мой отец в Лахатаре, и он - один из саламандр? Вот почему так обрадовался мне красноволосый Сетхайя из Клана Джосера, когда я сопровождал Эрнана при его первой встрече с древнейшим ныне вампиром. Когда мы оставили Эрнана и Джосера одних, помнится, Сетхайя спросил меня: "Кто ты?" Он назвался и сказал, что видит во мне саламандрину кровь. Спрашивал, бываю ли я в Лахатаре. Я удивился и ответил, что - нет, а по поводу его слов, что я, оказывается, саламандра, только пожал плечами. И он сказал: "Ты не знаешь? Тогда у тебя ещё всё впереди". Сам же он говорил, что очень долго не был в Лахатаре - ещё до того, как его обратили, а это, кажется, около пяти тысяч лет... Потом Сетхайя, правда, добавил, что с тех пор, как в Огненном городе стало два короля, он часто приходит туда. Я тоже спросил - кто у него там? В ответ глаза его полыхнули багряным, как закатное солнце. "Отец", - коротко сказал он. Я не был уверен, что хорошо понимаю его, так как мы говорили лишь образами. Я не знаю его языка, а он - французского, но при этом он потрясающе читал мысли. Когда я спросил, как у него так получается, он ответил, что это способность его Клана. Я поинтересовался, почему его имя происходит от Сетха. Он закивал и ответил: "Это не имя, но так прозвали меня, и я согласен: я не от солнца Ра, но от Пламени Всесжигающего! Да, Сетх! - так народ Египта звал его! Они называли его богом грозы, молнии, природных стихий и силы жизни! И лишь потом неправильно стали считать, что он зло".
  Я понял, о ком он говорил, и мне стало не по себе. А когда вспомнил, как однажды всего одно мгновение увидел его в доме Арно. Тогда совсем ненадолго в моём теле появился Бертран, внезапно загорелась свеча, и чуть не начался пожар...
  Когда я потом поделился впечатлениями о встрече с Сетхайей с Черри, тот сказал: "Значит, Сетхайя и Эрнан - братья. У них один отец".
  Мне далеко не всегда понятны все эти лахатарские родственные связи, кто кому кем приходится - Черри не раз говорил, что саламандры все друг другу родственники, но иногда я будто начинаю интуитивно улавливать эти нити.
  Теперь, вспоминая разговор вначале с Эрнаном, потом с Сетхайей и, наконец, с Морхо, Франсуа перелистывал страницы напечатанного текста. И вдруг ему показалось, что буквы написаны вовсе не обычной чёрной краской на белой бумаге, а пламенем в рисунке камня, прожигающим насквозь вершины и грани в тёмно-красном, как гранат или рубин, кристалле...
  
   ***
  
  Къеррах смотрел на мозаику. Свеча в виде оранжевой птицы стояла отдельно. Она то разгоралась, то в одно мгновение вдруг почти гасла, тянулась своим пламенем, словно стремилась оказаться среди других, но пока ещё не могла находиться там постоянно.
  Къеррах раздумывал над словами Морхо, и вдруг вспомнилось лахатарское "нйеран", которое отец произнёс при встрече. Сгорающий и возрождающийся. Феникс.
  Время близилось к утру. Пришёл из театра Ричард, и Черри потушил свечи и оставил мозаику.
  
   ***
  
  На следующую ночь после охоты Черри решил поговорить с Ровинаном. Даже если поначалу тот рассердится, потом любопытство всё равно возьмёт верх: Къеррах расскажет ему о своей мозаике и о свечах. Ровинан поймёт, ведь это всё равно, что его рисунки в облаках, только стихия другая.
  Черри направился к дому Арно: Ровинан так и не посчитал нужным обзавестись собственным жилищем, поселившись у брата. Но ещё лишь едва оторвавшись от земли, Къеррах почувствовал, что сейчас в его тело придёт Эрнан.
  
  Из дневника Эрнана:
  
  По сравнению с миром, где я пребываю постоянно, здесь уже совсем весна. Я увидел в магазине среди пышных роз и едва начинающих распускаться тюльпанов букет анемон и вспомнил строки начатого, но так и не дописанного мною стихотворения:
  "Кровавый анемон, цветок внезапной страсти..."
  Я принёс их для тебя, Арно. Будь я художником, как ты... но нет, мне не достигнуть таких высот мастерства. Как мне хотелось бы нарисовать тебя усыпанным этими кроваво-красными цветами, словно горячими следами поцелуев! Как я хотел бы увековечить или хотя бы продлить это мгновение...
  Прекрасный анемон, цветок внезапной страсти...
  
  
  Къеррах открыл глаза. Подождал, пока тело вернуло себе обычный облик. Хранитель Клана направился в мастерскую, а Черри - в библиотеку, где надеялся найти Ровинана.
  На столе перед Ровинаном лежали несколько книг, а сам он сосредоточенно стучал пальцами по клавиатуре ноутбука. Къеррах подождал, чтобы не отвлекать своим внезапным появлением, и только когда тот закончил писать, подошёл.
  - Приветствую! - слегка поклонился он.
  - Привет. Ты что-то хотел у меня спросить?
  - Да, - сказал Черри. - А кто такой Phoenix?
  Ровинан притянул стоящего рядом Черри за рубашку и пристально посмотрел в огненно-рыжие немигающие глаза:
  - Откуда я о нём знаю? - без тени страха и даже с лёгкой усмешкой переспросил Черри, - не далее, как вчера я проходил мимо, да случайно до твоего ноутбука дотронулся, а там появилась такая картинка огненная и надпись большими буквами: "Salamandrina".
  - А кто тебе разрешил мой ноутбук читать?! Тебя, наверное, в Лахатаре не учили, что чужие письма не читают, но, переселившись сюда, ты бы уже мог это понять!
  - Я бы не стал, если бы не огонь и не упоминание о саламандрах. Прости, Ровинан, я, наверное, иногда бываю чересчур любопытен.
  - Вот именно. Суёшь нос не в своё дело - смотри, как бы не оторвали.
  - В Клане все суют куда захотят, если в компании - это называется оргией. А вот с носом куда сложнее, но тоже случается, - попытался отшутиться Черри.
  - Привязать бы тебя да выпороть!
  - А давайте! - с неподдельным восхищением от этой идеи воскликнул Черри. - Только вместе с Арно, вдвоём будете - вы ведь со мной так ещё не играли...
  - Хватит дурачиться. Ты что ещё видел кроме заголовка?
  - Да что ты... я и самое начало прочитать не смог. Стихи, кажется, на русском были... а я ведь не читаю по-русски. Помню только: "Легенда об алом цветке, брошенном в озеро памяти закатного солнца".
  - И откуда ты это узнал? - спросил Ровинан с усмешкой, - ты же по-русски не читаешь.
  Къеррах на миг задумался: говорить ли о Франсуа, но потом лишь слегка кивнул сам себе - от Ровинана всё равно ничего не утаишь - он мысли насквозь видит, но предпочитает, чтобы ему сами всё рассказали.
  - А это мне Франсуа перевёл - я ему вчера стих показал.
  - Ах, ещё и Франсуа! Вот и второй кандидат для порки! Хоть он и жрец вашего Клана, а читать чужие записи не следует.
  - Это я его уговорил! Он, наоборот, упирался и боялся, что ты нас застанешь. Я просил его перевести - ведь он жил в Москве много лет, и знает русский.
  - И что он тебе сказал?
  - Пока ничего. Сказал, что прислал себе текст на почту, кажется... не разбираюсь я в этом! Вроде попробует перевести дома - вначале дословно, а потом, если получится, то ещё и сложит стихи.
  - Так он же поэт! - забыв о недавнем гневе, воскликнул Ровинан. - Я ведь тоже по-русски не читаю. Мне очень интересно, что у него получится.
  - Только Франсуа говорил, что ничего не смыслит в алхимии...
  - Жаль. Но при желании он может почитать соответствующую литературу.
  - Что, наказание отменяется? - подмигнул Черри, - а я так уже размечтался... да, я всё спросить хотел - а почему по-русски? Ведь "Salamandrina" была написана в конце XVI века во Франции!
  - А ты откуда знаешь? - удивился Ровинан.
  - Угадай!
  - От Морхо, конечно? А что-нибудь ещё тебе известно об этой поэме? Например, кто её автор?
  - Ну, если, конечно, это она... да, она - тридцать три стиха по одиннадцать строк. Автор, говоришь? Монах по имени Бонифаций, сожжённый на костре по обвинению в ереси и дьяволопоклонстве. Теперь он же - Эрйах из Лахатара, сын Эрнана.
  - Сын Эрнана? - переспросил Ровинан. - Но каким образом он стал монахом, как ушёл в монастырь и как оказался в Лахатаре?
  - В Лахатар он попал во время собственной казни - мне Морхо рассказал. Да, однажды на празднике я видел его.
  
  Ровинан вспомнил одно из первых писем Phoenix"а. Он помнил текст дословно и процитировал Къерраху:
  
  "Поэма была написана в начале XVII века неким французским монахом по имени брат Бонифаций. Она представляла собой три венка "неправильных" сонетов из одиннадцати строк: два четверостишия и одно трёхстишие, то есть всего тридцать три. Будто автор забыл или перепутал, как пишется сонет, но это было бы странно, скорее он сделал так специально. Ключей к трём "венкам сонетов" не было. Возможно, в числах таился ещё один смысл. Бонифаций скрывал своё сочинение ото всех, но когда поэму нашли, его обвинили в сговоре с нечистой силой и приговорили к сожжению, а все его записи были уничтожены. По легенде, когда зажгли его костёр, он стал читать по памяти написанные им строки, и на его зов явился дух из народа саламандр и забрал его с собой. Впрочем, церковники истолковали это по-своему, посчитав, что нечестивый монах был утащен в ад нечистой силой".
  
  - Да! Это он! Эрйах! Только никакой не ад, а Лахатар, это люди огня боятся и ничего не знают о том, что в пламени, как и на небесах, есть живые существа. Тебе это Phoenix писал? А ты видел его или только переписываешься?
  - Мы два раза встречались. Я приходил к нему в Петербурге. Он алхимик, или, как он сам однажды выразился, историк алхимии. Кстати, о существовании вампиров он тоже знает.
  - Не удивлюсь, - сказал Къеррах и задумался ненадолго. - А можно будет с ним как-нибудь поговорить? Его, значит, в Петербурге искать надо? Так далеко?
  - Да.
  - Но ведь надо вначале договариваться с русскими кланами, а я о них ничего не знаю... только то, что их два.
  - Если соберёшься, я тебе помогу, - неожиданно для Къерраха предложил Ровинан.
  - Спасибо! - сказал Черри и обнял Ровинана. - А почему ты сам не обратил его?
  - Он отказался. Я предлагал ему.
  - Странно... А почему?
  - Во-первых, у меня другая стихия, а для него важно чтоб или совпадала, или и вовсе не была выражена, как у тех, кто до обращения были людьми. Во-вторых, он считает, что пока не готов так измениться, а в-третьих, он тогда был претендентом, чтобы стать обращенным вампира из русского клана.
  - А кто это? Кто-нибудь из их первого круга?
  - Увы, нет. Какой-то Дэн, обычный парень из нынешнего времени. Но Феникс говорил, что у него брат в Русском клане.
  - Это уже серьёзнее, - вздохнул Къеррах. - Значит, если он и станет вампиром, то русским...
  - А ты сразу решил его обратить? - Ровинан пристально посмотрел на Черри. - Ты ещё даже не видел его!
  - Вот именно. Если только он сам согласится. Мне бы встретиться с ним, поговорить...
  - Что, прямо этой ночью? Сегодня? - подмигнул Ровинан.
  - Не успею - до России далеко, да к тому же разница во времени... А ещё, наверное, с Русским кланом надо как-то связаться...
  - Я уже говорил с ними, и тебе, я думаю, необязательно снова их тревожить - это лишь усилит подозрения. У Дэна одно время было желание обратить Феникса, но тот отказался.
  - Дэн? Это его брат?
  - Нет. У них с братом мать одна, а отцы разные, это весьма запутанная история, - ответил Ровинан. - Возможно, он сам расскажет тебе или захочешь - узнаешь. Мне интересно, что ты скажешь, когда с ним повстречаешься. Видишь, я прощаю, что вы с Франсуа влезли в мой ноутбук, и даже согласен перенести тебя прямо к его дому.
  - Да-а?! - обрадовался Къеррах, прижал руку к груди, а потом протянул Ровинану раскрытую ладонь, - буду очень признателен. А если - нет, так обойдусь своими силами, ведь ты всё-таки не средство передвижения, ты - это ты, и, поверь, я очень-очень тебе благодарен.
  - Да, только на мне постоянно ездят, причём в буквальном смысле. Так ты готов отбыть в Петербург?
  - Что, уже? Так быстро?! Я бы рад, но я завтра в спектакле участвую. Давай через пару ночей, а то меня Ричард потеряет и волноваться начнёт.
  - Как хочешь. Я думал - наоборот, сегодня ненадолго отнести тебя и к утру забрать перед рассветом, - Ровинан улыбнулся.
  - Прости, но я не привык быть настолько ограниченным во времени. Мне бы самому хотелось, но я потерплю.
  - Хорошо, тогда позже. Приходи, как надумаешь.
  - Спасибо!
  
  Черри отправился домой. Снова расставил свечи и заменил отгоревшие. Только самая большая и тёмная витая свеча с пламенным рисунком по спирали горела без наплывов, без единой расплавленной капли воска, словно он весь сгорал, переходя в другой мир. Порой пламя плясало, бесновалось, вырастало до трёх, а то и четырёх дюймов высотой, в самом сердце своём отсвечивая не синеватым, как бывает обычно, а багряным. И тогда, словно на вулкане, в этом свечении, подобно молниям во время извержения, треща, вспыхивали искры. Каждый раз, видя такую искру, Къеррах мысленно говорил: "Тээрйа!" Слово не теряло свой смысл, но обретало новый, другой - здесь, в мозаике. Неужели и эта свеча когда-то догорит? Къеррах почти боялся наступления этого момента, хотя уже придумал, что будет делать - он пойдёт в Лахатар и спросит того, чья она... Правда, Морхо говорил, что его Учитель не составляет мозаик - лишь одну на все времена.
  Къеррах достал из шкатулки рыжую искристую свечу-птицу. И вдруг его охватило непреодолимое желание на мгновение поднести её к Королю, или как он ещё говорил - сердцу мозаики. Но не успел Къеррах соединить два фитиля, как тот загорелся от другой - от его свечи! Вначале пламя было маленьким, но словно от внезапного порыва ветра выросло дюйма на два, заколыхалось, описав почти ровный круг, так же резко стало уменьшаться и совсем погасло.
  "Неужели я всё-таки обращу его?" - подумал Къеррах.
  Услышал в коридоре шаги: это Ричард вернулся из театра. "А почему, - вдруг пришло в голову, - не взять эту огненную птицу на выступление? Она, конечно, не бусины, под костюмом не спрячешь, но в гримёрной оставить можно. Как талисман".
  Къеррах погасил свечи и вышел из комнаты.
  - Ричард! Ты вернулся уже?
  - Так скоро утро.
  "Эх, - подумал Черри. - И почему из всего Клана, наверное, один я никак не могу уследить за временем? Может, потому что в Лахатаре жил - там ведь всё по-другому. А Ровинан ещё смеётся над этим! Он бы всё равно сегодня не отнёс меня в Петербург - там разница с Парижем два часа, да и ещё, наверное, сейчас весной там рассветает раньше. Мы бы с Фениксом, наверное, только посмотрели друг на друга - и мне спать пора".
  
   ***
  
  Перед выступлением, облачаясь в свой костюм, Къеррах поставил на стол искристую свечу-птицу.
  - Что это? - спросила Мануэла, подойдя ближе. Зазвенели бубенцами браслеты, юбка с широкими складками зашелестела то взмахами крыльев, то листвой на ветру.
  - Феникс. Сегодня это мой талисман. Символично: ведь феникс на лахаране звучит как нйеран и означает, как в легендах - смерть и возрождение в огне.
  "Путь Морхоннэра", - добавил он мысленно, но она не услышала и лишь кивнула.
  Выходя из гримёрной, Къеррах оглянулся на свечу и... зажёг веера быстрым касанием ладони. О, да, некоторые артисты в театре до сих пор убеждены, что это лишь хитроумный фокус, которому он где-то научился, а Морис до обращения считал Черри пирокинетиком, что гораздо ближе к истине. Но, наверное, только он сам, да, быть может, ещё Морхо видели, что каждый раз миг зажигания вееров - это обряд, грань, точка отсчёта, начиная с которой он - Къеррах Морхоран - перевоплощается в Огненного Харона. Ему показалось, феникс смотрит сквозь стену - для пламени нет преград - на его танец, и огонь фитилей пляшет в сердоликовых глазах птицы. "Нйеран", - мысленно повторил Къеррах, и в песне огня эхом ему почудилось совсем другое имя, хоть и очень похожее. Однажды Къеррах уже слышал его, но где? - то ли во сне, то ли в Лахатаре, когда смотрел на мозаики Морхо... Да! Мозаики! Точнее - одна из них, названная "Древний танец Морхоннэра" - в неё было вписано имя пламенными знаками в одном из витков спирали... но точного звучания Къеррах так и не смог вспомнить.
  Когда, погасив веера, Къеррах вновь стал самим собой, то, войдя в гримёрную, увидел, что его свеча-птица горит. И трижды, когда он возвращался со сцены - с веерами или без них - зажигалась свеча, пройдя полный круг Мистерии Феникса: от смерти в огне - к рождению и воспламенению.
  ...Искорка...
  
   ***
  
  После спектакля, когда Черри вместе с другими артистами кланялся зрителям, он увидел в зале Франсуа, подошедшего вплотную к сцене. Къеррах ещё в первом акте заметил его, но только сейчас увидел, что глаза Франсуа светятся пламенем Лахатара, словно он только что вернулся из Огненного города.
  "Черри, я подожду тебя здесь, в театре, - мысленно передал ему Франсуа, - мне нужно тебе кое-что рассказать".
  "Ты перевёл?" - спросил Черри как заворожённый или в предвкушении какого-то важного события.
  "Нет, не совсем. Если из театра пойдёшь ко мне - я расскажу".
  
   ***
  
  Дома у Франсуа они уютно расположились у горящего камина. Франсуа прочитал Къерраху вначале дословный перевод, а потом и первый сонет, который он сумел перевести в стихах.
  - Кажется, немножко по-другому. Будто чего-то не хватает.
  Къеррах задумался, потянувшись рукой к огню камина, словно искал там ответ. Франсуа ещё раз просмотрел текст, но сразу отвлёкся, и все его размышления перед тем, как пойти на спектакль, вновь вернулись. Он расстегнул воротник рубашки, бросил на пол галстук и снял на тонкой серебряной цепочке Кристалл, с которым никогда не расставался. Сжал в ладони, будто камень мог помочь ему выстроить связный рассказ, мо мысли путались, перескакивая от разговора с Морхо к словам Сетхайи и его собственным догадкам.
  - Что с тобой? - спросил Къеррах, отведя взгляд от огня в камине, но не торопясь читать мысли.
  - Я хотел тебе кое-что рассказать, но почему-то не получается, одна часть словно ускользает от меня, - Франсуа подошёл к Черри и подставил шею: - Пей!
  Къеррах пил медленно, почти нежно, смакуя каждый глоток. Миновало, наверное, две трети ночи, и он не был голоден. Черри заметил, что искры в крови Франсуа, ещё недавно едва уловимые редкие светящиеся точки, теперь горели ярче, и количество их возросло.
  - Почему ты мне раньше не говорил, что к тебе приходил Морхо и предлагал уйти в Лахатар? - спросил Къеррах, оторвавшись от Франсуа и поцеловав место укуса. - Я не собирался читать твои мысли, да и сложно это с твоим виртуозным умением скрывать их. Даже когда я раньше пил твою кровь, не смог увидеть.
  - Я как будто забыл или пытался скрыть это от самого себя - ты ведь знаешь, со мной бывает так. А сейчас, когда начал переводить стихи, всё вернулось заново.
  - Значит, ты, как и я, избрал этот мир, предпочтя его Лахатару? - Къеррах снова поцеловал Франсуа.
  - Да... только в отличие от тебя я очень плохо представляю, от чего отказался.
  - А ты знаешь, что до двоевластия в Лахатаре саламандр-полукровок, избравших людской мир, воспринимали как людей, а не как духов. Говорить с ними и тем более навещать их разрешалось редко, лишь по праздникам, да и то не каждый год. А теперь, после Поединка словно исчезла грань, отделявшая Лахатар от мира людей, хотя Врата остались на прежнем месте, и открывают их лишь в праздники. И встречаться нам с теми, кто из Лахатара можно тогда, когда нужно сказать что-то важное или просто увидеться. Я, например, иногда зову Морхо, потому что соскучился. Так что саламандры, если они избрали человеческий мир, всегда остаются таковыми.
  - Даже такие, как я?
  - Да. Ведь ты можешь видеть мозаики под пеплом.
  - И... - Франсуа немного запнулся, посмотрел на Кристалл и снова сжал его в кулаке, - я теперь начал видеть в нём тот период жизни Эрнана, когда он был в Лахатаре. Раньше это было скрыто от меня.
  - Ты саламандра, Франсуа, - серьёзно сказал Къеррах, - ты из нас, из тёмных. Теперь мне кажется, я всегда это чувствовал.
  - А что это значит - из тёмных? Я не раз это слышал, но не могу понять.
  - Это те, чей род идёт от Тёмного короля. Те, кто избрал путь Древнего Пламени. В Лахатаре все друг другу родственники, светлых много, их гораздо больше, но Пламя Всесжигающее горит ярче и может разгореться от одной лишь маленькой искорки.
  Къеррах произнёс эти слова с закрытыми глазами, прижав левую руку к груди, как он делал часто, когда в нём вспыхивали слишком сильные чувства.
  Франсуа вздрогнул. Ему показалось, что это произнёс совершенно другой голос. Он вновь увидел тёмно-красный кристалл и проступающие в нём огненные знаки и письмена.
  - Послушай, - сказал он, - а ты мог бы принести... или нет, не хочу тебя гонять до дома...
  - Что? Свечи мозаики? Какие? Мою, твою и... да, твой подарок у меня с собой - я его сегодня в театр носил, как талисман.
  Къеррах быстро развернул шёлковую ткань, в которую была завёрнута свеча, поставил на стол. И прежде, чем Франсуа успел что-то ответить, ринулся в окно.
  Вернулся он быстрее, чем Франсуа ожидал. Поставил две другие рядом с фениксом.
  - Зажигай сам.
  И когда все три свечи зажглись, Франсуа, охваченный внезапным порывом, соединил их пламя. Оно разгорелось, разрослось, выросло в высоту. Франсуа смотрел в огонь, вдруг схватил лежащие на столе листы с текстом и переводом и начал писать. Ему казалось, что кристалл из его видений приблизился к нему... а потом он и сам словно оказался внутри пламенных граней.
  Къеррах молча наблюдал за ним около получаса. Франсуа не отрывался от своего занятия, иногда шёпотом произнося отдельные слова. Глаза его горели огнём. Когда начало рассветать, Черри хотел проводить Франсуа в спальню - комнату, огороженную со всех сторон так, что ни один луч солнца не мог туда проникнуть, но тот лишь качнул головой.
  - Ты не собираешься спать сегодня?
  "Нет, иначе уйдет", - уловил он тень мысли. Задёрнул плотные тёмные шторы, которых Франсуа теперь было достаточно, чтобы не спать днём. Потушил уже совсем оплывшие свечи. Попрощался, но ответа так и не услышал. Франсуа продолжал писать, и перо быстро скользило по бумаге, словно кто-то диктовал ему.
  
  
   Ночь первая
  
  На следующую ночь прямо после охоты Къеррах направился искать Ровинана. Пришлось немного подождать: Ровинан мог быть где угодно, в любой точке мира. И вскоре он появился с большим букетом белых и синих ирисов. Сразу чувствовалось, что они не из магазина и не из сада, а росли среди дикой природы и ещё хранят на лепестках капли ночной росы.
  - Сам собирал? - восхитился Черри.
  - Сейчас пойду, отдам Арно. Подожди пока.
  Ждать пришлось около двух часов. Къеррах направился в мастерскую Арно. Из всех вампиров только он, Бертран, Эрнан и Ровинан могли беспрепятственно заходить туда, когда им вздумается. Черри часто появлялся здесь, снова и снова смотрел на картину с драконом. Кажется, Арно назвал её "Предчувствие"? И вновь Къеррах смотрит на горящую в ней живую искорку. А ведь если бы он сам не пережил, не принял бы искру Древнего Пламени, разве мог бы он поселить в картине огонь и при этом не сжечь холст? Он всматривался, вновь наблюдая, как маленький отсвет в глубине пещеры становится огромным миром, как пляшут языки огня, меняя свои очертания, и вдруг принимают облик огромной огненной птицы.
  - Черри! Ты уже передумал?
  Къеррах покинул мастерскую и нашёл Ровинана в гостиной.
  - Не дождался меня?
  - Я опять в мастерской был. На искорку смотрел.
  - Значит, ты пока не собираешься в Петербург?
  - Я готов! Хоть сейчас!
  - Не торопись. Вначале я хотел бы тебе рассказать об особенностях старого русского клана.
  - А зачем? Феникс же человек. Или, появившись там, надо соблюдать какие-то определённые правила? Ты сказал - старого клана? Значит, есть и новый?
  - Да, но новый клан сейчас слаб, их Глава находится в Москве и уже давно спит беспробудно. В Петербурге только вампиры старого клана, с новым они поделили территорию. Я не хочу сейчас вдаваться во все подробности их отношений, историю и интриги.В Петербурге живут многие из прежнего дворянства, но есть и недавно обращённые. С одним из них уже успел повстречаться Феникс. Когда я приходил к нему, он сразу понял, к каким существам я отношусь. Правда, в иерархии вампиров и системе подчинения он ничего не понимает. У вампиров Русского клана есть свои способности. Во-первых, на охоте для них важна не только сама кровь, но и сильные эмоции, которые человек испытывает в жизни. Без них вампиры не чувствуют насыщения, хотя и крови им нужно совсем немного - гораздо меньше, чем, к примеру, нашим. Право обращать по собственному желанию кого сочтут нужным, у них имеют только старые вампиры и те, у кого высокое положение в клане. Остальные должны спрашивать разрешение, и оно даётся на некий период - на год или два, а может, и на пять лет, в течение которых они могут кого-нибудь обратить, но, как правило, только одного. Кстати, неплохой закон, не ввести ли в Клане Дракулы нечто подобное? Может, подать идею Арно? - Ровинан подмигнул.
  Черри, у которого за полтора года вампирской жизни появилось уже трое обращённых, взглянул на Ровинана несколько обиженно.
  - Я шучу. За Диану, если помнишь, я сам благодарил тебя. Так вот, - продолжал Ровинан, - если они находят кандидата, то иногда обращают не сразу, а ставят на его ладони своей кровью метку. Так они могут наблюдать за человеком на расстоянии и слышать его мысли. Ещё с такой меткой могут передать на расстоянии внушение, направленное на конкретного человека или даже группу людей, но вряд ли больше троих-четверых. Это почти как приказ на расстоянии. Когда люди увидят отмеченного, и он произнесёт фразу, которую им надо внушить, они примут эту мысль за свою. Впрочем, метку можно ставить и не только кандидату на обращение, а любому человеку, если на то есть веские причины.
  - А если не получится? Если с человеком что случится? Люди, они ж такие...
  - Экстренные случаи всегда можно обговорить, но здесь либо разрешат, либо - нет.
  - И что, по любому такому поводу надо срочно мчаться к главе клана?
  - По таким вопросам вовсе не обязательно к нему. У русских иерархия сложнее, чем у нас. В Петербурге есть свой наместник из первого круга, который следит за вампирской жизнью в городе, а разрешения, как правило, раздаёт наставник, то есть тот, кто обратил.
  - Так они что, не освобождают своих учеников, и те у них всю жизнь в подчинении живут? - удивился Черри.
  - Нет, под приказом у них, как и у нас - только недавно обращённые. Но после освобождения остаётся ряд правил и обязательств, которые они должны выполнять.
  - Как всё сложно... - вздохнул Къеррах и словно спохватился: - А Феникс тоже кандидат на обращение? Вдруг мне с ним и говорить-то нельзя...
  - Сейчас - уже нет. Был, но, как я упоминал, отказался становиться вампиром. Я виделся с ним и разговаривал не один раз.
  - Ну-у... ты рангом повыше будешь. Куда мне до тебя...
  - А я думаю, вам как раз есть, что друг другу рассказать. Кажется, я тебе всё сообщил. Ты сегодня пойдёшь?
  - Да! Мне не терпится увидеть его!
  - Тогда держись. - Ровинан взял Къерраха за руку. Порыв ветра откуда-то сквозняком ворвался в комнату, метнулся вокруг, снова оказался на улице, запутался в ветвях, сорвав листья, закружил их вихрем, но так же внезапно стих во дворе старого, выкрашенного в грязно-жёлтый цвет дома. Нет, это не Париж, даже не Лондон, а неведомый город. Неужели за несколько мгновений они преодолели такое расстояние? Если бы Черри добирался сам, на дорогу у него ушло бы несколько ночей, и это только в одну сторону, а лететь на самолёте ночным рейсом Къерраху в голову бы не пришло, настолько он привык, что транспорт - это для людей, а не для вампиров.
  - Вон там, - указал Ровинан на горящие неярким светом окна на пятом этаже.
  - Они закрыты, - вздохнул Черри.
  - Конечно, - рассмеялся Ровинан, - он ведь сегодня не ждёт вампира из Клана Дракулы.
  - А зря. Тогда я пошёл в дверь стучаться.
  Черри уже направился к подъезду, но Ровинан остановил его:
  - Не спеши его обращать.
  - Нельзя, да? Ладно, я только познакомиться хотел.
  - Не спеши, - повторил Ровинан, - и когда соберёшься обратно, позови меня, а не пытайся долететь своим ходом.
  - Мне неловко снова на тебе кататься.
  - Я сам предлагаю, - сказал Ровинан и исчез.
  
  Къеррах постучал в дверь. Постоял немного, подождал. Подёргал за ручку. Снова подождал. Нажал кнопку звонка. Тихо. Ровинан не мог ошибиться окнами.
  "Открой!" - мысленно приказал он находящемуся в квартире, но даже вздрогнул, когда дверь отворилась. На пороге появился человек высокого роста - на голову выше Къерраха, очень худой, с прямыми огненно-рыжими волосами, туго завязанными забранными на затылке в "хвост". Узкое лицо со впалыми щеками, тонкий орлиный нос, узкий подбородок; ресницы и слегка изогнутые брови того же цвета, что и волосы. Большие, чуть приподнятые к вискам глаза показались вначале светло-карими, янтарными, но уже через миг, взглянув на Къерраха, в них вспыхнули огоньки, светящиеся смесью удивления и какой-то потаённой радости. Одет он был в рубашку из красно-коричневой ткани и тёмные брюки, но, несмотря на уличную одежду, на ногах не было ничего: вероятно, дома он привык ходить босиком. Ещё мгновение Къеррах помедлил, разглядывая его, и вдруг понял: у стоящего напротив совсем нет возраста - ему может быть двадцать пять лет, а может быть и сорок или больше. "Да какой же это тогда человек! - пронеслось в голове, - он саламандра!"
  Несколько мгновений хозяин и нежданный гость молча разглядывали друг друга, а потом Черри, спохватившись, что не произнёс ещё ни слова, выпалил:
  - Халайа! - стукнул себя раскрытой ладонью по груди, и протянул руку в знак приветствия: - Къеррах.
  Хозяин повторил жест, но при этом приложил свою ладонь к груди:
  - Халайа. Нйеран. - и сделал знак: - Заходите.
  Но когда, закрыв дверь, они обменялись рукопожатиями, Нйеран удивлённо взглянул на Черри.
  - Вам холодно? - спросил он по-русски. Черри не понял вопроса, но уловил в мыслях, а потому ответил вначале по-французски, а потом на всякий случай по-английски:
  - Нет, мне не холодно. Я не говорю по-русски, я из Парижа.
  - Вот как? - удивился Нйеран, переходя на французский. Кажется, и этот язык он знал в совершенстве. - А я вначале подумал - из Лахатара.
  - Я бываю там! - радостно воскликнул Черри, - часто бываю, но... я не могу жить там постоянно.
  - Почему? - спросил Нйеран, садясь за стол.
  - Потому что я выбрал мир людей.
  Нйеран кивнул.
  - Я тоже. И, возможно, ошибся, но... ни о чём больше жалеть не хочу. Может, чаю? У меня разный есть: зелёный, фруктовый или чёрный. Хотите?
  - Нет, благодарю, я не пью чай. И ко мне можно на "ты", - сказал Черри и улыбнулся.
  - Ко мне тоже, - сказал Нйеран и внимательно просмотрел на Къерраха. Чем-то его привлекла улыбка гостя.
  - Я вампир, и потому я не пью чай, только кровь.
  - Как странно, - задумчиво проговорил Нйеран. - вы... простите, я, наверное, не могу так сразу перейти на "ты" - выбрали мир людей и были обращены в вампира?
  - Да.
  - Удивительно. Так вот почему рука кажется холодной, но в середине ладони будто горит огонь... Но вы... ты ведь не от Дэна?
  - Нет. Я не знаю никакого Дэна.
  - Это вампир. Местный, питерский. Он предлагал обратить меня, но я отказался.
  - Почему?
  - Я и сам не раз задавал себе этот вопрос. Возможно, из-за того, что я не готов пить кровь людей, а может, и по другой причине.
  - Но ведь это бессмертие!
  - Да, я понимаю, но я и так проживу гораздо дольше, чем обычные люди, да и на здоровье совсем не жалуюсь. Но, как я думаю, это не единственный путь к бессмертию, которого лучше достичь постоянным самосовершенствованием, а я - алхимик.
  Черри, разглядывал комнату, которая больше напоминала одновременно кабинет и библиотеку. На многочисленных полках теснились тома на разных языках по истории, философии, мировая художественная литература, начиная с Древнего Египта и Месопотамии, книги по алхимии, астрологии и эзотерике, различные папки. Кое-где перед томами на полках лежали образцы минералов и разные диковинные вещи. И только у окна располагался старый письменный стол, на одной части которого стоял компьютер, а на другой - папка с бумагой, перья, чернила разного цвета, краски, кисти и набор для каллиграфии.
  - Нет, - ответил Нйеран, - понимаешь, я и сам думал об этом, но вместо эликсира, вместо Magisterium Magnum получить кровь вампира и самому стать таким, целую вечность расплачиваясь за эту лёгкую добычу распиванием крови живых людей - нет, я так, наверное, не хочу.
  - Но ведь вовсе не обязательно убивать.
  - Знаю. И всё же это не мой путь. А ты пришёл, чтобы обратить меня?
  - Нет, чтобы поговорить с тобой, потому что мне стало интересно. Самосовершенствование, говоришь? А тебе не кажется, что и вампир может совершенствоваться?
  - Как? С годами набирать силу?
  - Не только. Для того, чтобы понять - как, надо стать им.
  - Допустим. Ты уговариваешь меня?
  - Не уговариваю, а разговариваю. Интересно иногда поговорить с умным... человеком... или саламандрой. Но я в толк не возьму - зачем биться головой в закрытую дверь в надежде, что когда-нибудь она сломается, не желая видеть рядом две открытых, ведущих туда же? Мы, кажется, говорим о бессмертии, но ты уже дважды от него отказался. В первый раз - когда мог бы остаться в Лахатаре, но выбрал мир людей, а во второй раз - когда тебе предлагали стать вампиром, но ты предпочёл остаться алхимиком.
  - Насчёт первого - да, согласен, но у меня были свои причины отказаться от жизни в Лахатаре. А второе - я только что объяснил, почему.
  - А вот Эрнан бы с тобой не согласился. Он ведь тоже был алхимиком, но стал вампиром, правда, при обращении его никто не спрашивал - он бы всё равно не смог ничего ответить.
  - Его обратили без его согласия? - изумлённо спросил Нйеран.
  - Его довела и приговорила инквизиция - это было в XVI веке - и сожгла бы, отправив прямиком в Лахатар. Но в ночь перед казнью Эрнана обратили.
  - Подожди, как ты сказал? Эрнан? Я слышал о нём... да, это он был вампиром и саламандрой... это отец моего отца!
  - Что?! - вскричал Къеррах, размахивая руками. - И моего! Так ты мне - брат?! Твой отец Морхо?? Он мне ничего не рассказывал о тебе...
  - Нет. Имя моего отца - Эрйах.
  - Ага! Понял. Значит, мы двоюродные братья. Мой отец - Морхо.
  - Да? Я не встречал его, когда был там. И имя впервые слышу... Морхо... так и обжигает Тёмным Пламенем, будто не договорили...
  - Да! Ты понял меня! Именно так! Он сам избрал себе такое после перерождения, чтобы было почти имя Тёмного короля - так он верен ему.
  - Тёмного короля?? - изумлённо переспросил шёпотом Нйеран. - Разве король Лахатара не Лахх Предвечный?
  - В Лахатаре два короля - Светлый и Тёмный - Лахх и Морхоннэр.
  - Кто??? - выдохнул Нйеран. Янтарные глаза его бешено полыхнули, он пошатнулся... казалось, он сейчас лишится чувств. Сжав обе руки почти до хруста, он кое-как сумел вернуть самообладание.
  - Ну да. Он. Прости, я не знал, что для тебя это новость.
  - После своего выбора я покинул Лахатар и ничего не знаю о том, что там происходит.
  Черри даже присвистнул.
  - Тогда мне есть, что рассказать.
  - Неужели Морхоннэр вернулся? Но как? И мир не разрушен, и я даже не узнал об этом... Мне иногда снится Лахатар, но когда я просыпаюсь, я забываю всё начисто кроме самого факта, что я видел во сне огненный город.
  Къеррах многозначительно кивнул.
  - Расскажи! Только позволь, я всё же схожу за чаем.
  Черри остался в комнате. Пока Нйеран отсутствовал, он приоткрыл дверь и заглянул в другую комнату, с удивлением обнаружив там... алхимическую лабораторию! Колбы, реторты, всевозможные змеевики, тигли, ступы из агата и нефрита и даже атанор, правда, не такой, как у средневековых алхимиков, а газовый. На стенах висели диаграммы. Черри мог поклясться, что Нйеран сам чертил их, вероятно, перерисовывая из каких-то старых трактатов.
  Къеррах вернулся в библиотеку и сел за письменный стол. Из любопытства заглянул в папку и обнаружил там также рисунки и диаграммы, как чёрно-белые, начертанные пером, так и цветные, часто сопровождающиеся алхимическим надписями, знаками, а то и стихами, в основном, как он понял, на латыни, русском и иногда немецком языках, которых Къеррах не знал. Впрочем, к своему удивлению, кое-где он заметил и слова на лахаране, транслитерированные латинскими буквами. Но только он заслышал шаги автора этих строк, как положил всё на место, будто ничего не видел и так оставался сидеть в ожидании.
  Нйеран сел за письменный стол, служивший и обеденным, поставил чашку с зелёным чаем, от которого поднимался лёгкий пар, донося аромат жасмина, и тарелку с печеньем.
  - Я не так долго жил в Лахатаре, - начал Къеррах, - но с недавнего... да, с недавнего времени стал часто появляться там. Я по Морхо очень скучаю.
  - Морхо? - переспросил Нйеран. Да, ты сказал, что он твой отец и сын Эрнана, но я совсем не помню его.
  - Может, ты вспомнишь, если я назову его прежнее имя, данное ему при рождении? Его звали Лаххи.
  - О! - Нйеран даже хлопнул в ладоши, - теперь вспомнил. Я видел Лаххи и слышал о нём. Так это он теперь Морхо?
  - Да! И первый ученик Тёмного короля. Он стал учеником Морхоннэра перед самым Поединком.
  - Какой поединок? - всё больше удивлялся Нйеран. - Между кем и кем?
  - Поединок Лахха и Морхоннэра! У Морхо даже мозаика такая есть - в тронном зале. Это такое...
  Хоть это и была их первая встреча, но Черри уже стал ощущать сидящего напротив настолько родным, что чуть не расстегнул рукав рубашки, чтобы надкусить ранку на сгибе локтя: "Пей! Читай по моей крови!" Но вовремя опомнился: Нйеран не вампир и пока ещё даже не согласился стать им.
  И Къеррах начал рассказ - о поединке, о Морхо, о его просьбе об ученичестве и перерождении, о мозаиках... Рассказал он и о своих родителях, о матери и снова об Огненном городе. О своём уходе из Лахатара, появлении в человеческом мире, о новом теле и трансформации и, подумав немного - об Искорке. О сестре Ахарне, о малышке Йеранне - той самой, прежней Йеранне, вернувшейся недавно в мир дочерью Джанды. О Лхаранне и её танце, о выборе Тёмного Пламени. Об Архайане - художнике, сложившем серию мозаик "Бунт Йеранны", ещё давно по приказу Лахха скрытых под пеплом.
  
  Нйеран слушал очень внимательно, иногда задавал вопросы, удивлялся и однажды даже всерьёз пожалел, что не остался в Огненном городе навсегда.
  - Я чувствовал, что совершаю ошибку, - проговорил он, закрыв лицо руками. Тогда я повиновался чувствам и долгу, но, когда вернулся, оказалось, что это уже перестало иметь смысл.
  - Но что случилось? - спросил Къеррах, еле удерживаясь, чтобы не читать мысли.
  - Это долгая история, - ответил Нйеран, глядя сквозь тонкую занавеску на улицу, где уже начинало рассветать. - Я расскажу.
  - Если это действительно надолго, то лучше завтра. Я ведь вампир, и мне скоро пора спать, - Къеррах кивнул на окна, - Но завтра я приду.
  - Хорошо. Я жду тебя.
  - Ой, - спохватился Черри, - тебе ведь, наверное, ночью надо было спать, а мы проговорили до утра. Ты не устал?
  - Совсем немного, но это скорее оттого, что я столько узнал от тебя. Мне всё это надо понять и обдумать. И отдохнуть, наверное. К счастью, сегодня суббота, и у меня выходной, как и завтра. Хотя сейчас, конечно, сумбурное время - весна, скоро сессия, экзамены.
  - Ты учишься?
  - Нет, я преподаю в университете.
  - Ого! Вообще я понял, что ты, наверное, учёный, - сказал Къеррах, оглядывая полки с книгами. - До встречи ночью! Мне ещё надо бы найти место, где провести день.
  - До встречи, - сказал Нйеран, провожая новоявленного кузена до двери.
  Искать дневное пристанище пришлось недолго. В соседнем дворе Черри закопался в землю под гаражом.
  
   Ночь вторая
  
  Едва стемнело, Къеррах проснулся и, выбравшись из своего убежища, отправился на охоту. Его так и тянуло выкинуть какой-нибудь номер на территории чужого клана: то ли обратить кого-то, то ли голову заморочить, то ли вампиров местных отыскать. Но, к удивлению даже для самого себя, ничего из этого он делать не стал, а только насытился, выпив по несколько глотков от разных прохожих. Пыль и грязь не липнут к бледной шелковистой коже вампиров, если только они не смешаны с кровью, и Къеррах сменил перепачканные землёй рубашку, джинсы и обувь в первом попавшемся магазине и направился в знакомый уже двор.
  Нйеран ждал его, снова потягивая жасминовый зелёный чай, но на этот раз с кокосовым печеньем и одновременно просматривал что-то в Интернете. Къеррах нажал кнопку звонка, и ждать пришлось не столь долго, как вчера.
  - Халайа! - снова поприветствовали они друг друга.
  Нйеран пригласил гостя за стол. Черри снова оглядел комнату, бросив взгляд на лабораторию, дверь в которую сегодня была открыта.
  - Там я ставлю опыты, я ведь алхимик. Если хочешь - посмотри.
  Къеррах промолчал о том, что вчера уже заглядывал туда, пока хозяин уходил на кухню за чаем. Зашёл, рассмотрел всё ещё раз и вернулся к столу.
  - Прости, но я ничего не смыслю в алхимии. А диаграммы ты сам рисовал?
  - Да - тушью, чернилами, пером или кистью. Иногда красками.
  - Красивые... что-то в них есть от мозаик Лахатара... подожди! На одной из них будто заглавие написано - Lakhanera. Что это? Это ведь поэма Эрйаха!
  -Ты читал её? - взволнованно спросил Нйеран. - Видел?
  - Нет. Только слышал о ней. Морхо читал.
  - Судя по тому, что ты мне о нём рассказал, не сомневаюсь.
  - Я только знаю, что она и Salamandrina - "Легенда об алом цветке, брошенном в озеро памяти закатного солнца" - это как поэмы-сёстры, но первая - алхимическая, в которой, как в мозаике, значения накладываются одно на другое, а вторая - заключённые в кристалл легенды о древних богах. Это всё, что мне известно.
  - Да... - задумчиво проговорил Нйеран. - Позволь спросить, а откуда ты узнал обо мне? Из Лахатара?
  - Нет. Ты не поверишь - из Интернета.
  - Как? - рыжие брови Нйерана поползли вверх. - Ты же, насколько я понял, не общаешься ни на мистическом, ни на алхимическом форуме.
  - Нет, конечно. Но ведь ты ещё ведёшь дневник? Это ты зовёшься там Phoenix33?
  Нйеран даже вздрогнул:
  - Он же закрытый! И я там пишу по-русски... Неужели взломали? Кому он понадобился?
  - Нет, успокойся. Насколько я понимаю, ты дал его почитать Ровинану?
  - Да...
  - Так Ровинан на что-то отвлёкся и оставил свой ноутбук. Мимо проходил я и увидел на экране картины - такие красивые, в пламени, и слово: Salamandrina. Разве я мог пройти мимо? Да не волнуйся, я в твоём дневнике всё равно ни слова не понял. А по-французски ты, кстати, говоришь очень хорошо, только с небольшим акцентом.
  О Франсуа и переводе Къеррах пока решил умолчать.
  - У меня первое образование - лингвистическое, а способности к языкам - с детства. Кстати, раз ты видел дневник, то можешь звать меня Феникс, а то Нйеран меня здесь никто не называет, мне даже как-то не по себе немного.
  - А ты меня - Черри. Это моё имя в нашем Клане.
  - Черри? Вишня?
  - Ага. Меня так Ричард прозвал - это мой обращённый. Мне нравится. Ведь не запоминают и выговаривают лахатарские имена.
  - Къеррах снова осмотрел комнату.
  - А где ты спишь? - спросил он. - Здесь - библиотека, там - лаборатория. Что, прямо на полу?
  - На кухне. Там помещается небольшой диван.
  - Значит, ты живёшь один?
  Нйеран кивнул. Кажется, после этого вопроса он немного погрустнел.
  - Прости, я, наверное, лишнее спрашиваю, не хотел тебя обидеть. Ты вроде вчера собирался о себе рассказать, если хочешь, конечно.
  - Да... - Феникс помолчал, собираясь с мыслями. На мгновение он закрыл лицо руками, будто пытался снять усталость.
  - Тебе не хочется вспоминать? - спросил Къеррах, уже приготовившийся к тому, что ему придётся об этом узнать по крови собеседника.
  - Мне сложно начать. Понимаешь, мне больше некому было рассказывать - только ему, а для него слова не нужны.
  Ничего не ответив, Къеррах прикрыл глаза.
  - Но ведь он - стихия, он всё понимает по-своему. А ты... когда узнаешь, ты не отвернёшься от меня?
  - Да ты что! Похоже, за день ты забыл, с кем разговаривал вчера. Я не человек, и даже никогда им не был.
  - Да, но ты выбрал мир людей, причём сделал это осознанно.
  - Настолько, насколько можно сделать осознанный выбор в два с половиной года. Я ринулся в одну из мозаик, сложенную моим отцом и не имел ни малейшего представления о том, куда иду.
  - А я ... тоже ведь сделал выбор, но до сих пор сомневаюсь в его правильности.
  - Потому что ты одинок. Но в тебе живёт Искорка. Как и во мне. Тээйри.
  Мгновение они смотрели друг на друга, и это последнее, произнесённое Къеррахом слово огнистой каплей прозвенело в воздухе, багряным соцветием молнии, оттолкнулось от их взглядов, вспыхнуло на миг и растаяло, растворилось в воздухе.
  
  - Я расскажу. Я родился в 1970 году в Берлине и ничего не знал о своих настоящих родителях. Потом я узнал, что моя мать была русская, родом отсюда, из Петербурга. Я часто думал о том, почему она отказалась от меня, и решил, что в этом каким-то образом замешана политика. Так или иначе, но я совсем не помню свою мать, да и об отце долгое время ничего не знал. Я помню себя в детском доме, как меня позвали и познакомили с какими-то чужими дядей и тётей - тогда мне было около пяти лет - и сказали, что это нашлись мои мама и папа. Я не поверил. Наверное, потому что представлял их по-другому. Тогда уже я чувствовал, что мои родители находятся далеко от того места, где я жил, а приёмные вскоре и сами признались, что усыновили меня. И потому глупо было бы требовать, чтобы я почитал их за родных и называл так. Но у них мне нравилось. Я знал, что мои родные никогда не придут ко мне, разве что я сам когда-нибудь разыщу их. Однажды, когда мне было около восьми лет, я случайно подслушал разговор моих приёмных родителей. Они говорили о том, что моя мать родом из России. Я был очень удивлён, и, забыв, что нехорошо подслушивать разговоры взрослых, вышел к ним и спросил: "Значит, моя мама русская?" Они растерялись, но потом ответили утвердительно. Мы жили в той части Берлина, что принадлежала ГДР, и там было много русских, а через пару дней я заявил, что мне надо учить русский язык. Я уже упомянул, что с самого детства у меня появилась способность к языкам. С шести лет я начал учить английский, а с десяти - французский. Учитель русского языка приходил к нам домой - он преподавал в школе для русских детей в Берлине. Приёмные родители радовались, говоря, что когда я вырасту, то стану, как минимум, переводчиком. И правда, языки мне давались очень легко.
  А ещё мне снились огненные сны - с того времени, как себя помню. Тайком от родителей я таскал спички и сжигал их по одной в день и, глядя, как горит огонёк, загадывал желание. Я очень рано научился писать и потом придумал, что желание надо записать на клочке бумаги и сжечь - тогда оно лучше и быстрее сбывалось. Но эта примета потом стала для меня роковой.
  - А какие сны? - спросил Къеррах.
  - Про город, где живут огненные существа. Перед тем, как я пошёл в школу, дядя Хайнц - мой приёмный отец - подарил мне маленькие фигурки рыцарей, а потом мы много вечеров клеили для них из картонных коробок замок с башнями, стенами, бойницами. Но однажды я взял кисть и сплошь замалевал замок и всех рыцарей красной, оранжевой и жёлтой гуашью, сказав, что это мой огненный город. Меня тогда наказали, потому что, увлёкшись, я запачкал краской стены, пол и вещи в комнате. Замок простоял ещё какое-то время, а потом тётя Эмма сказала, что он пачкается, и отнесла на помойку, а я тихо плакал.
  В школе я был отличником. Представляешь, я жил в Берлине, но даже не помню, как разрушили Берлинскую стену. Я тогда уже учился в университете, но из-за беспорядков на улице занятия отменили, но дали большое письменное задание на дом. Целыми днями я сидел дома и учился. А потом вдруг узнал, что Берлинской стены больше нет.
  Я учился на лингвиста. К двадцати годам я уже в совершенстве владел французским, русским, чуть хуже итальянским и испанским, знал латынь и греческий.
  Когда мне было двадцать четыре года, и я оканчивал университет, но решил продолжать дальше учёбу, я повстречал девушку по имени Ванесса. Она жила в доме напротив. Я помню, как мы познакомились в парке. Я сидел и читал книгу, и тут мимо пробежала девушка - взволнованная, длинные кудрявые волосы растрепались. Тогда эти светло-русые солнечные кудри поразили меня. Она бегала по всему парку и звала собаку - видимо, та чего-то испугалась и сорвалась с поводка. Я положил книгу в сумку и тоже стал искать. Девушка спрашивала, не видел ли кто собаку породы эрдельтерьер, отзывающуюся на кличку Грета. На следующий день я увидел на столбе объявление о пропавшей собаке. Тогда я сорвал два объявления с телефоном и дома на одном из них написал своё желание, чтобы она нашла собаку. Я сжёг это послание на свече - уже много лет у меня появилась привычка зажигать свечу и время от времени посматривать на огонь, пока сидел и занимался. Приёмные родители вначале отговаривали меня, боясь пожара, но, видя мою аккуратность и то, что я никогда не оставлял зажжённую свечу без присмотра, смирились и привыкли. А ведь огненные сны не оставляли меня!
  Моё желание исполнилось на следующий день. Возвращаясь из университета, я увидел Грету около мусорных ящиков. Вначале мне пришлось привести за ошейник собаку домой, чтобы позвонить её хозяйке. К моему удивлению, Грета оказалась очень смирной - я думал, она начнёт лаять и вырываться, а она будто всё поняла, только немного полаяла и послушно пошла со мной, особенно когда я произнёс имя её хозяйки, которое значилось в объявлении.
  Так мы с Ванессой и познакомились. Как она была счастлива обрести вновь свою Грету! Она позвала меня в гости, где родители Ванессы напоили меня чаем и даже выдали мне вознаграждение за найденную собаку. Для приличия я отказывался, но они настаивали, а ведь я тогда ещё не работал. Потом мы с Ванессой начали встречаться. Она была младше меня, и только недавно окончила школу, но в тот год не поступила в институт. Часто мы встречались в парке, Ванесса выходила гулять с Гретой, и мы долго разговаривали обо всём. Тебе, наверное, может показаться странным, но до Ванессы у меня не было любимой девушки. Были увлечения в школе, потом в университете, но я настолько сильно был занят учёбой, что, кажется, сам забывал о них или не умел поддерживать отношения. Всегда, когда дело касалось общения, как говорят, с противоположным полом, я был очень стеснителен. И... сам не заметил, как полюбил. Да, полюбил по-настоящему, горячо, я думать больше ни о ком и ни о чём не мог кроме Ванессы. Однажды, когда я был у неё в гостях, я увидел её фотографию в парке Сан-Суси. Тогда я хотел попросить её фото на память, но постеснялся. А когда собрался уходить, не выдержал и украл фотографию, быстро положив её в книгу. Как я волновался, когда признался Ванессе в любви! Мы стояли на балконе у меня дома, глядя на закатное небо. Было лето. Ванесса уже собиралась домой, а я всё пытался удержать её разговорами о чём угодно - лишь бы она не уходила. А когда она сказала, что уже поздно и стала прощаться, я вдруг не выдержал и сказал... или слова любви сами слетели... а потом мы долго стояли и целовались.
  А ведь накануне я тоже писал огненное послание со словами любви, посвящёнными ей, и когда я сказал, оно будто зажглось передо мной! И вскоре мы с Ванессой стали встречаться как влюблённые.
  - Вы стали любовниками? - спросил Черри.
  - О, нет. Я знаю, для тебя, наверное, это всё звучит странно и, возможно, несколько старомодно...
  - Нет, почему? У всех по-разному. Я вампир, и у меня вообще всё несколько иначе.
  - Я не позволял себе с нею ничего больше, чем объятия и поцелуи. По отношению к Ванессе у меня были самые серьёзные намерения. Я собирался сделать ей предложение. Мои приёмные родители знали, что у меня есть девушка, и не были бы против, если бы я решил обзавестись собственной семьёй. Кажется, они и сами решили поговорить со мной об этом. И тем самым подтолкнули, приблизили мой разговор с нею. О, если бы я знал, чем всё закончится! - в уголках глаз Нйерана блеснули то ли слёзы, то ли искры. Он помолчал, собираясь с мыслями. - Позволь, я зажгу свечу.
  - Конечно. Я и сам хотел тебе предложить.
  Нйеран достал из ящика стола новую красную свечу, укрепил на подсвечнике, чиркнул спичкой. Пламя на фитиле разгорелось, заколыхалось, затрещало.
  - Тогда был вечер. Тётя Эмма и дядя Хайнц уехали, кажется, к каким-то дальним родственникам - сейчас уже не припомню. Ванесса пришла ко мне в гости. Мы говорили, не выпуская друг друга из объятий, а я мысленно всё настраивал себя: "Вот сейчас скажу, сейчас..." Кажется, так просто сказать: выходи за меня замуж. У меня и подарок ей был - маленькое серебряное колечко с голубым топазом - оно так подходило к её голубым глазам! И когда она ушла на кухню ставить чайник - обычно это делал я, но весь во власти сомнений - а вдруг откажет? - я забыл. И вдруг вспомнил, что почему-то не успел написать огненного послания. Тогда я решил сделать это немедленно, пока она отошла, и быстро написал на клочке бумаги:
  Хочу, чтобы Ванесса согласилась стать моей женой.
  И подписал внизу:
  Ванесса, я люблю тебя!
  Поднёс послание к свече, а потом, уже горящее, положил на ладонь левой руки. Я всегда делал так и при этом не чувствовал жара - лишь тепло - и не обжигался. Не горячее, чем когда быстро проносишь руку сквозь пламя. Наоборот, мне было приятно, что огонь касается меня. И в тот миг вошла Ванесса. Бог весть, что она подумала, увидев у меня на ладони горящую бумагу, на которой было написано её имя! Из первой строчки - единственное, что не сгорело. Возможно, она решила, что это колдовство или приворот, а может быть, что я сумасшедший или всё вместе.
  Она спросила меня испуганно:
  - Андреас, что это значит?
  Да, я не представился ещё одним своим именем - в Германии меня звали Андреас. Так, вероятнее всего, назвала меня мать перед тем, как оставить меня. Конечно, она назвала меня Андрей, но поскольку я жил в Берлине, этому имени подобрали немецкий аналог.
  Ванесса два раза повторила свой вопрос, но я молчал. А что я мог ей ответить? Я верил, что если расскажу ей, ничего не сбудется, а ведь это было моё самое заветное желание! И я не знал, как рассказать ей об этой моей магии огня. А если не поймёт? Я не был готов к подобным вопросам и... внезапно почувствовал, что вечер испорчен - так необратимо и головокружительно...
  - Почему ты написал моё имя и теперь сжигаешь его? - спросила она, чуть не плача. - Ты разлюбил меня?
  - Нет, конечно, нет!- ответил я, удивлённый, что она это так восприняла. Я совсем забыл, что для большинства людей сжечь означает уничтожить. Я снова и снова говорил, что люблю её, но она не слушала меня. Назвав моё поведение сумасшедшим, она, кажется, испугалась и поспешила домой. На лестнице я кричал ей вослед, что люблю её, просил стать моей женой, но в ответ услышал только цокот каблучков по ступенькам.
  Когда она ушла, мне стало пусто, тоскливо и одиноко. Мне хотелось огня, много огня, чем больше, тем лучше, и это состояние было сродни одержимости. Я достал из коробки весь свой запас свечей - у меня их было около пятидесяти. Они не были такими красивыми и красными, как эта - Нйеран тронул пламя, и оно заколыхалось и на мгновение свилось в жгут - нет, обычные, хозяйственные, серо-белого цвета. Я зажёг их все, расставив кругом по комнате: на подоконнике, на столе, на полу. Подсвечников у меня не было, и я использовал вместо них посуду. Все свечи были зажжены, и я заворожено смотрел на них, и мне всё было мало...
  - А ведь так можно и в Лахатар уйти, - заметил Къеррах.
  - Да! Ты прав! - воскликнул Нйеран, до этого момента внешне остававшийся спокойным, - именно это со мной и произошло, и ты первый, кому я рассказываю всё в этом мире, ты тоже понял меня! Или, может, ты мои мысли читаешь, как и другие вампиры?
  - Сейчас я даже не думал об этом. Зачем? Ты ведь и так мне всё рассказываешь.
  - Да... Тогда мне хотелось быть окружённым огнём - я помню, как во сне проходил сквозь пламя. Я встал посреди круга, а потом... не понимая, что делаю, я поднёс две свечи к себе, близко, огоньками к сердцу. На миг мне показалось, что огонь краснеет и вьётся искрами вокруг меня. Ветер из открытого окна плясал вихрем. Одно мгновение я видел не искры, а мельчайшие капельки крови, кружащиеся вокруг меня. Лишь одно движение, один неверный жест, и сердце, раскрытое, будто разрубленное надвое, примет эту кровь вместе с пламенем, взамен боли и отчаяния. Кажется, на мне загорелась рубашка, а я будто не замечал. Я всё звал: "Ванесса, Ванесса, я люблю тебя!" Это последнее, что я помню в тот вечер. Скорее всего, я потерял сознание и упал. Тогда впервые я увидел его - того, кого в Лахатаре называют Морхаро, Огненный Харон. Но тогда я ещё не знал ни его имени, ни того, кто он. Он был так близко, совсем рядом, но не касался меня. Я никогда не забуду его взгляд... кажется, целую вечность мы смотрели друг другу в глаза, и он видел во мне то, чего я даже сам не знал и не мог понять.
  - Идёшь? - спросил он. Я увидел его руку, как перед рукопожатием. И я готов был уже сказать: "Да, иду! Иду за тобой!" Нет, он не торопил, но я знал - ответить надо сейчас, и в это мгновение решится моя судьба. Да, я найду пламя, которое искал всегда, но... - я словно обернулся назад - я никогда больше не увижу Ванессу. И так отчётливо я увидел её лицо... почему-то оно было немножко другим, но показалось мне даже более прекрасным, чем когда-либо. По левой щеке под кожей пробегали, как звёзды, мелкие искорки, а в волосах запутались языка пламени, делая её похожей на святую. "Я остаюсь, - ответил я. - Я люблю Ванессу". И тогда рука Морхаро коснулась меня, моей груди, он произнёс только одно слово, и это было моё имя - Нйеран. Тот, кто сгорает и возрождается. Феникс. Я почувствовал, что в моём сердце вспыхнуло то, что я так искал, жаждал, прижав к себе две свечи - будто зажглось новое солнце - яркое, обжигающее и безумно любящее. Я слышал его удары, его пульсацию, отзывающуюся на всю Вселенную...
  Внезапно видение исчезло, я словно очнулся и к великому удивлению обнаружил себя лежащим на кровати. Я был в больнице. Оказывается, меня привезли туда во время пожара, который вспыхнул дома. Я получил сильнейшие ожоги, и врачи боролись за мою жизнь, но после того, как я пришёл в сознание, я невероятно быстро выздоровел, и всего за несколько дней на моей коже не осталось ни следа, ни даже шрама. Врачи даже приходили смотреть на меня, говоря, что мой случай вообще не имеет аналогов.
  - Ты знаешь, что ты перерождённый? - спросил Къеррах. - Ты сгорел и вернулся. В тебе, как и во мне живёт Тээйри. Искорка.
  - Знаю. Потому я и назвался Феникс. Точнее, перевёл своё имя с лахарана. И об этом своём видении я не рассказывал здесь никому.
  - А Ровинану?
  - О, нет. Ровинан два раза приходил ко мне в гости, но мы говорили об алхимии, о поэме, о моих диаграммах.
  - Это о тех, что висят в лаборатории?
  - Нет. Если захочешь, я потом покажу. Есть у меня такая привычка - вместо того, чтобы писать дневник словами, рисовать на листе картинку или диаграмму, сопровождая её алхимическими знаками и терминами. Это у меня своеобразный шифр, я так анализирую события собственной жизни. Иногда я потом фотографирую её и вывешиваю в дневнике в Интернете. Я покажу потом. Правда, в больнице я не сразу понял, что со мной произошло. Да, я знал, что вначале меня увезли в реанимацию, что я мог умереть, и хотя все другие люди видели в этом лишь заслуги врачей, я понимал, что остался жить благодаря вовсе не им, а Высшим Силам. Потом я вспомнил. И через много лет, читая "Магический Архидокс" Парацельса, я словно пережил это заново...
  И, глядя сквозь пламя свечи, Нйеран процитировал наизусть:
  
  Подобно теплу, преобразующемуся и изменчивому каждый час и каждую минуту, изменяются и все прочие вещи, ибо трансмутация огня происходит в элементах, в чьих телах она запечатлена этим огнём.
  
  - Трансмутация огня? - переспросил Къеррах, - Так это и есть Искорка! А слово нйер означает ещё и "озарение, вспышка Древнего Пламени", а -ран на конце переводится как "сын", но сейчас я сказал бы - "перерождённый", как птица феникс из легенд.
  - Да. Не думал, что встречу здесь кого-нибудь, кто знает лахаран.
  - Разве ты не знал о том, что саламандры-полукровки могут выбрать мир людей и далеко не все уходят в Лахатар?
  - Я считал, что почти все. Даже если не сразу, то потом стихия затягивает. Пока я был в больнице, я не помнил о Морхаро, но ещё там узнал страшную новость: Ванесса тоже пострадала от пожара и находилась там же, в женской палате. Её привезли не в таком тяжёлом состоянии, как меня, но выздоравливала она гораздо медленнее, хотя нас лечили одни и те же врачи.
  Оказалось, что в тот вечер она шла домой медленно, остановилась, некоторое время сидела на скамейке во дворе, а потом подняла глаза на мои окна и увидела огонь и дым. Она кинулась к ближайшей телефонной будке вызвать пожарных, но телефон не работал. Лучше бы она побежала звонить домой! Но она кинулась ко мне в квартиру. Кажется, когда я кричал ей вослед на лестнице, я забыл запереть дверь. Ванесса хотела позвонить, но от дыма стала задыхаться и потеряла сознание. Нас нашли пожарные. О происшедшем потом спрашивали и меня, и её. Я, конечно, умолчал и о послании, и о том, что прижал к себе две горящие свечи. Сказал, что мы поссорились, что она ушла, и я жёг свечи, а когда и почему потерял сознание - не помню.
  Самое ужасное, что у Ванессы сильно пострадало лицо - левая часть лица - та, что в моём видении была с искорками под кожей, сгорели волосы. Я несколько раз приходил к ней в палату, но она не хотела со мной разговаривать. Наверное, через месяц, когда её выписали, я снова встретил её в парке и подошёл к ней. Я не мог найти слов, понимая, что все извинения были бы бесполезны. Я только сказал, что очень сожалею о случившемся и по-прежнему люблю её, что для меня она осталась всё той же Ванессой. Я помолчал, уже собираясь с мыслями, чтобы произнести: "Ванесса, выходи за меня замуж - это то, что я не успел сказать в тот вечер". Но она вдруг взглянула на меня страшно, с обидой, как тогда, когда увидела горящее послание со своим именем и вдруг как закричит:
  - Уходи! Я ненавижу тебя! Уходи!
  Я понял, что всё кончено. Вернулся домой, всё ещё слыша её голос: уходи!
  Квартира сильно пострадала от пожара, особенно моя комната. Сгорели мои любимые книги, тетради и многое, что было мне дорого.
  Но я снова хотел огня, я будто жаждал, но не так, как в тот вечер, по-другому. Тогда я и не вспомнил, что существует определение подобному состоянию - пиромания, но это слово не объясняет ничего из того, что я чувствовал. Огонь, что вспыхнул и горел во мне, рвался, увлекая с собой меня всего, мою душу, и ему нужна была дверь. Я вышел из дома и решил купить свечей на все деньги, которые тогда у меня были. Но в хозяйственном магазине свечей оказалось всего ровно тридцать три - число, ставшее для меня символическим и почти священным.
  Я снова вернулся домой и расставил свечи кругом по комнате. Был день, но я не стал дожидаться темноты и только занавесил окна. Я знал, что вечером вернутся с работы мои приёмные родители и могут вообще устроить скандал: "Ты ещё одного пожара хочешь?" На балконе я нашёл две бутылки с керосином и каким-то растворителем - у нас был ремонт, и их использовали для оттирания и разведения краски. Я знал, что вечером возьму их и под каким-нибудь предлогом выйду на улицу, а там пройду два квартала до заброшенной стройки, вылью всё это горючее на себя и так уйду в свой огненный мир. Меня больше ничего не держало. Зажёг свечи и ждал, пока они догорят хотя бы до половины, прощался с миром людей. Написал предсмертную записку, адресовав её Ванессе:
  
  Ванесса, я сжёг тебя. Я понимаю, за что ты теперь ненавидишь меня. Я сам себя ненавижу, но не могу без тебя жить. Прости.
  В моей смерти прошу никого не винить кроме меня самого.
  Андреас.
  
  Сидя на полу, я смотрел на свечи, на их пляшущие огоньки, и особенно когда я видел их сквозь опущенные ресницы или, быть может, рассеянным, расфокусированным взглядом, мне казалось, что они потихоньку складываются в одну картину. Вначале еле заметно, как соединяют одна с другой звёзды, чтобы определить название созвездия. Потом я видел только огонь, но знал точно: это не пожар. Огромными пламенными крыльями распахнулись предо мной Врата, и я шагнул в них.
  Я шёл или, быть может, летел по длинному коридору, стены которого были сложены из искр и огнистых камней, таких, как сердолик, гранат, пироп, яркая яшма и обсидиан. Я узнал: эти чертоги снились мне с самого детства! Я увидел двух драконов, чешуя их горела огнём, приложил руку к груди и приветствовал их:
  - Халайа!
  Они переглянулись и ответили мне тем же. О, этот язык! К тому времени я владел несколькими языками, но иногда мне кажется, что тяга к их изучению - это поиск родного. Ни один из них я не мог так назвать. Я кидался к каждому новому, словно искал себя, надеясь, что когда я сумею читать, писать и свободно говорить на нём, он станет мне родным. При этом мне и в голову не приходило попытаться вспомнить, как со мной во снах говорят огненные существа. Я понимал их, а они - меня. К тому времени я мог даже писать стихи на русском - я считал его вторым родным, потому что моя мать была из России. Также я писал стихи и на латыни - языке средневековых учёных и католических богослужений, хоть я и не был католиком, а вырос в атеистической семье.
  Но потом я понял, что именно слова лахарана понимаю с первого раза и запоминаю, что они обозначают. И с каждым звучанием во мне словно вспыхивает маленькая искорка. Когда я хочу что-то сказать, мне не надо обдумывать построение фразы - слова сами возникают у меня в голове, хоть и не всегда, и часто это огорчает и пугает меня. Лахаран нельзя выучить как иностранный язык: его либо помнишь и говоришь на нём, либо - нет, будто кто-то стёр память. И когда ты заговорил со мной на лахаране в мире людей, я был очень удивлён. Здесь слова будто теряют часть своего смысла, звучания, своей души, становясь своеобразным набором звуков, отдалённо напоминающим треск костра или шум пламени на ветру.
  Къеррах вначале кивнул, потом задумался. Глаза его вспыхнули:
  - Не все, могу в этом поклясться!
  - Не надо клятв. Я понимаю, о чём ты хочешь сказать. Возможно, ты и прав, но мне не приходилось ранее говорить здесь с саламандрами. Миновав тех двоих, - Нйеран продолжил свой рассказ, - я двинулся дальше. Стены коридора становились всё ярче, и вдоль них, словно факелы, плясали языки пламени. Иногда, видя столько огня сразу, я останавливался и смотрел, как заворожённый, но потом летел дальше. Другой бы, оказавшись на моём месте, быть может, задумался - как я могу лететь? - но для меня это было так естественно, что не вызывало вопросов.
  Вскоре я снова повстречал драконов, но они были светлее, чем те, другие, золотые, и чешуя и крылья их горели, как солнце. И... они были совсем одинаковыми, не отличить. Даже искорки на их чешуе горели, словно отражаясь друг в друге. Вначале я даже подумал, что у меня стало двоиться в глазах.
  - Да это же золотые близнецы, ученики Лахха - Лауран и Лауриано! - воскликнул Къеррах.
  - Да, я потом узнал, как услышал их имена, и ещё подумал - откуда лавры в Огненном городе? Но через мгновение понял: не лавры, а золотое, солнечное пламя. Имя второго показалось похожим на итальянское, но потом я подумал, что оно тогда звучало бы как "Аурелиано" или нечто подобное.
  Назвавшись, они спросили:
  - Ты пришёл из мира людей? Мы раньше не видели тебя. Кто ты?
  - Моё имя Нйеран, - ответил я.
  - Ого! - сказал один, взглянув на брата, и мне даже стало странно, что это восклицание не произнесли хором они оба.
  - А ведь на тебе нет знака Лахатара, - заметил, кажется, Лауран, но я мог и перепутать их.
  Я осмотрел себя и не нашёл никакого знака. Я выглядел так, как и в обычной жизни: то же лицо, тело и даже одежда: чёрные джинсы и красно-коричневого цвета рубашка. Обуви не было, я шёл босиком, так как до Лахатара я был дома. Я понимал, что там моё тело вовсе не было человеческим, а оно стало другим, легче и при этом сильнее, лишь приняло привычный облик. Ткань моей одежды, конечно, тоже не была обычной, а словно сотканной из тончайших огненных нитей.
  - Простите, а что за знак? - спросил я. - И где он должен быть?
  Братья снова переглянулись, от их чешуи и крыльев разлетелись искры. Я подумал, что они так смеются, но мне было нисколько не обидно. Мои интерес и восторг от всего увиденного пересиливали все остальные чувства.
  - Не на тебе, не на теле - во взгляде, жестах, словах, одеянии - во всём. Видно, что ты здесь если не в первый, то, наверное, во второй раз, и если видел Лахатар раньше - во сне или в видениях - то это было со стороны. Тебя не пускали сюда.
  - Но, - добавил Лауран, обращаясь к брату, - он, кажется, ещё не успел сделать окончательный выбор. Или сомневается в нём.
  - То есть как? А как же он оказался здесь?
  - Скорее всего, кто-то позвал его сюда. Или в прошлый раз, не важно - во сне или наяву, но он что-то не успел сказать или сделать.
  Я наблюдал за их разговором и в глубине души боялся, что меня сейчас выгонят назад, в мир людей.
  - Ты сказал, тебя зовут Нйеран? А кто назвал тебя так? Отец или мать?
  - Я ничего не знаю о своих родителях, знаю только, что это моё имя.
  На первый вопрос я не ответил, потому что не знал ещё, с кем я говорил и кем он был.
  - Что с ним делать будем? - спросили они, глядя друг на друга, и я понял, что их вопросы - не обычное любопытство. Возможно, эти двое были стражами, охраняющими Лахатар.
  - Тогда так и было, - заметил Къеррах.
  - К Учителю, - решительно сказал Лауриано, - к королю.
  Я растерялся:
  - Зачем... сразу к королю? Если я что-то натворил или не туда пришёл, выгоните меня, отправьте обратно. Только дороги назад я не помню...
  Они снова рассмеялись искрами:
  - Что ты, никто тебя судить или наказывать не будет. Представим тебя Лахху Предвечному, увидишь его, поговоришь с ним, и иди куда хочешь.
  - У вас всех, кто приходит, к королю ведут?
  - Почти, - ответил Лауран.
  - У нас таких мало - все местные, - добавил Лауриано.
  Они взяли меня за руки и повели - нет, понесли по искристым пламенным коридорам. Сам не знаю, как я очутился в тронном зале. Я огляделся, и мне показалось, что в игре огня на стенах можно было прочитать всё, все события, происходившие от начала мира. И тогда я осмелился взглянуть на того, кто сидел на троне: древний дракон золотого пламени смотрел прямо мне в душу. Казалось, я утонул в его глазах, ещё мгновение, и я потеряю себя, останусь маленьким отблеском, отсветом на его пылающей, как солнце, чешуе.
  "Эр-халайа", - прозвучал голос у меня в голове, хотя король не произнёс ни слова.
  - Нйеран, - ответил я, прижав руку к груди, и низко поклонился. Я переживал, что совсем не знаю принятых в Лахатаре правил. Дракон смотрел на меня, и вдруг всё пространство вокруг будто закипело и разорвалось ослепительной вспышкой. У меня не оставалось сомнений - он видит обо мне всё - даже то, чего я никогда не знал или не помнил. Тогда я почувствовал, кто он - Лахх Предвечный, и у меня не хватает слов, чтобы описать то, что я тогда пережил, хоть это длилось, возможно, всего несколько мгновений. Я вспомнил, что когда-то он уже являлся мне во снах об Огненном городе, но лишь на миг и не говорил со мной. А теперь я стоял перед ним, весь охваченный золотым пламенем, словно заключённый в сферу, не имеющую чётких границ, в ожидании приговора или его веского слова.
  - Тебе было страшно? - спросил Къеррах.
  - Нет, - ответил Нйеран. - Кажется, я тогда забыл о страхе. Я ждал, как, наверное, ждёт костёр, только начинающий разгораться, когда подбросят ещё дров. И в самой глубине этого костра спала, еле теплясь, маленькая багряная искра. Раньше я не помнил о ней, но в это мгновение почувствовал. И понял, что когда говорил с тем, другим, чьего имени ещё не знал, ярким огнём разгоралась именно она. И сам не зная почему, будто инстинктивно, я решил спрятать её, скрыть ото всех в самой глубине собственной души. Но король увидел её - в моём имени, она вспыхнула и дала мне сил выдержать взгляд сидящего на троне. Не знаю, почему в тот миг я считал, что ни в коем случае нельзя отводить глаза. Взгляды схлестнулись, как соединяет небеса и землю молния, я не мог понять, почему так со мной, и, наверное, даже позабыл, кто я, доверившись некоей силе, от рождения спавшей во мне и теперь пробудившейся... . Вдруг я обернулся, увидел и только тогда вспомнил его... Морхаро, Огненный Харон, я узнал его, но почему-то мне хотелось назвать его по-другому, я не помнил - как. Теперь, когда я столько узнал от тебя вчера, я могу произнести это имя вслух. Морхоннэр.
  Казалось, пламенная спираль уже обвилась смерчем вокруг меня, но Морхаро приложил палец к губам или... нет, он лишь появился в тронном зале, но его взгляд значил именно это. Пространство резанула тишина, но пламя алым венчиком цветка колыхалось во мне и само потянуло меня к нему - к тому, с кем я уже говорил ранее и кому доверился...
  Во время предыдущей встречи Огненный Харон лишь коснулся меня, но в Лахатаре Морхаро обнял меня и увёл из зала. Я хорошо помню прощальный взгляд короля:
  "Сейчас ты гость в Лахатаре, но не задерживайся надолго: ты уже успел выбрать мир людей".
  Слова ударились и прожгли меня насквозь.
  Мы оказались в замке Морхаро, сотворённом из обсидиана самых разных расцветок и вкраплений, и я ещё долго смотрел вокруг, находя в камне рисунки и читая письмена. Я подумал, что и в них запечатлено всё, что и в тронном зале, но с несколько иной стороны. В замке короля я был гостем, внезапно там оказавшимся, но если среди этих обсидиановых стен заинтересоваться, потянуться душой к тому или иному изображению или росчерку в камне - начинало открываться нечто неизмеримо большее. Там я не чувствовал себя случайным гостем - я понял, что эта встреча должна была произойти.
  - Прости, могу я узнать, почему я здесь? Почему я всегда сюда стремился? И как смог попасть?
  - По велению сердца и по нити родства, - ответил он.
  - Мне показалось, - я с трудом подбирал слова, - что в тронном зале мне почему-то пришлось выбирать между королём и... тобой. Но я не могу понять, как и что я выбрал.
  - Этот выбор был сделан давно, задолго до твоего рождения. Ты лишь согласился с ним.
  - С чем? Я не понимаю... по нити родства - ты сказал?
  - Да. В Лахатаре все родственники, но линия Тёмного Пламени уходит корнями очень глубоко.
  Когда я услышал его голос, произносящий: "линия Тёмного Пламени", меня словно обожгло изнутри, и огненно-алый цветок, живущий в груди, разгорелся, распуская свои лепестки. И я только тогда осознал, что Морхаро говорил со мной словами, тогда как Лахх касался мыслью, но она ещё долго эхом звучала в моей голове как горит отпечаток солнца перед глазами.
  - Расскажи... скажи мне, умоляю, я ведь ничего не знаю ни о своих родителях, ни о других родственниках. Мне всегда казалось, что люди мне будто чужие, что я лишь наполовину с ними, а другую, более яркую сторону меня мне приходилось прятать. Даже Ванесса не смогла понять меня. Кто я?
  - Ты наполовину человек, наполовину - саламандра, - ответил он. - Твоя мать - земная женщина, и если ты очень захочешь, то сможешь найти её в мире людей, но твой отец - Эрйах, он саламандра, наполовину по происхождению, а потом и по выбору.
  - Да? Это как?
  - Эрйах - сын Эрнана и человеческой женщины, но в конце своей жизни среди людей он ушёл в Лахатар и с тех пор пребывает здесь и считается саламандрой наравне с другими.
  - А я смогу найти его и поговорить с ним?
  - Да - если захочешь.
  - Но если я его сын, почему я ни разу не видел его?
  - Во снах ты видел и говорил с ним.
  Я задумался, пытаясь осознать услышанное.
  - Скажи, почему с тобой - с Огненным Хароном - я ощущаю такое родство? - вдруг вырвалось у меня после долгого молчания. - Да, я узнал тебя - именно ты предлагал мне жить в Лахатаре, но, мне кажется, всё произошло ещё раньше...
  - Гораздо раньше. Со временем ты узнаешь.
  - Но... - я снова не мог подобрать слов, - Тёмное Пламя, о котором ты упомянул... - это то, что я чувствую? - Я замолчал, не в силах объяснить. Мои мысли путались, пока огненный цветок не раскрылся и не поцеловал моё сердце всеми своими лепестками, и оно забилось дико, яростно, как вулкан, каждый миг готовый выплеснуться.
  "Тёмное пламя... это оно сожгло меня, - мысли похожи были на вспышки в горячечном бреду, - и ты принял меня, Харон, как принимаешь всех, уходящих в огонь. Но по велению своей стихии, ты, встречающий мёртвых, коснулся моего сердца и вернул меня к жизни. И я возродился как феникс из пламени! Ты..."
  Слово, имя вновь багряным смерчем обвилось вокруг меня, разорвалось новорождённым солнцем, и белой молнией, шальной искрящейся звездой сорвалось вниз...
  Тихо, не поминай имя, - зазвенели искры, словно бубенцы, слова песни, - не разжигай огонь слишком рано, ещё не время...
  - Ты многое видишь, - помолчав, сказал он.
  И вдруг откуда-то явилось слово, значение которому я не мог знать ранее, да и подобрать сразу. Моррах-Нээр... что это? И так созвучно имени...
  - Тёмное Пламя, - ответил Къеррах, не дождавшись продолжения рассказа, - это древнее слово, а сейчас его чаще называют Аханнэр.
  - Да... - тихо проговорил Нйеран, и закрыл лицо руками, как, вероятно, делал всегда в те моменты, когда ему сложно было рассказывать. - Он поднял меня высоко и сказал: "Смотри!".
  И я был раскалённой лавой в огнедышащем жерле вулкана,
  Пламенным сердцем в глубоких недрах Земли...
  Я был ладонями, что, сгорая, хранят его...
  Был жизнью и смертью в предвечном огне и возродился вновь.
  Мир перелистнул страницу бытия и начал новую, чистую.
  Я замер, словно на мгновение ушёл во тьму, и меня окутала тишина,
  И в ней тихим звоном серебряных колокольчиков звучали звёзды.
  Я вернулся, пробуждаясь от долгого сна.
  Вода и суша изменили свои очертания,
  Слова предыдущей эпохи были стёрты с лица Земли,
  Лишь пламенное сердце продолжало пульсировать, отсчитывая века как годы:
  Я - память мира...
  И в бездонной высоте тёмно-небесного зеркала, мерцая, сияли две звезды:
  Я ещё вернусь...
  И в ледяных ветрах, расправив крылья, протягивал ладони побратим мой:
  Я помню и вижу. Я с тобой - лишь позови меня.
  И прозрачно-спокойны были воды моря в отражении закатного солнца...
  Но затишье предвещало бурю,
  И красные отсветы на волнах вспыхивали огнём, и море пылало -
  Письменами памяти о любви, что ныне разделена стихиями...
  И солёные слёзы уходили волною в тихую реку...
  Смесь соли и поцелуев проросла на волне пеной морскою,
  На речной глади белыми цветами ненюфар...
  
  Нйеран отнял руки от лица и, словно очнувшись, посмотрел прямо в глаза собеседнику:
  - О чём я говорил сейчас?
  - О многом. Даже, наверное, обо всём, - уклончиво ответил Къеррах, - но я догадываюсь, что это. Морхо немного рассказывал мне, но лишь тогда, когда я сам спрашивал.
  - Ты не понимаешь! Я сам не помнил этого - до нашего сегодняшнего разговора! Быть может, только тогда, когда я читал поэму моего отца... Я думал, что Морхаро лишь поднял меня на руках и ещё раз назвал по имени, а потом сказал какую-то фразу, ни слов, ни смысла которой я не запомнил. И только сейчас я заново пережил это видение. Или это было наяву? Возможно, тот, кто умеет вернуть к жизни уже сгоревшее, способен изменить ход времени или повернуть его вспять? - Нйеран рассуждал вслух. - А может, ты - саламандра, да ещё с вампирскими способностями заставил меня вспомнить? Я ведь знаю, что вампиры читают мысли...
  "А ещё мысленно приказывать людям", - добавил про себя Къеррах, но вслух сказал:
  - Не без того, конечно, но я должен был понять. Прости моё любопытство, но если бы ты не захотел, я бы сразу перестал расспрашивать тебя. Ты не рад, что вспомнил или рассказал мне?
  - Я? - Нйеран посмотрел в глаза собеседнику и невольно схватил холодную и одновременно горячую руку Къерраха. - Ты понял, о чём я говорил? Ведь я - дважды рождённый, и во мне, как и в тебе, живёт Тээйри - Искорка! Тогда я оглянулся - Морхаро всё ещё держал меня на руках, хотя, казалось, за время моих видений прошли годы...
  - Возможно, так и было, - заметил Къеррах.
  - Я тоже думал об этом, но ведь в мире за несколько лет произошли и извержения вулканов, не говоря уже о пожарах... Разве Морхаро мог пропустить их ради меня? Или для подобных случаев у него есть помощники? Я давно бьюсь над этим вопросом, но так и не решился спросить его, а больше и некого было...
  - Помощники? - переспросил Къеррах. - Сейчас - да, у Тёмного короля есть ученики, но тогда Морхаро был один. Пропустить и не встретить души погибших в пламени, не проводить на пути и тем более - провести огонь Земли на поверхность - нет, он не мог оставить свою стихию ради тебя одного.
  - Но как иначе? Или ты хочешь сказать, что он может быть в нескольких местах одновременно?
  - А почему нет? Он из народа предвечных.
  Нйеран задумался.
  И, сжав его ладонь, чувствуя, как в тёплых венах пульсирует кровь - родная кровь! - Къеррах почувствовал, что уже не сможет оставить этого странного, порой смахивающего на птицу собеседника и, попрощавшись, вернуться обратно в Париж, как велел ему Ровинан.
  - А потом, - продолжал Нйеран, - я увидел чёрно-красный обсидиановый рисунок стен, коридор, а в конце него - приоткрытые врата, но створки их были расположены не прямо, но будто по диагонали: от верхнего правого угла к левому нижнему. На миг мне почудилось, что это крылья летучей мыши или дракона. Крыло внизу - цвета багрового пламени, огоньки его бегут вверх по суставам и перепонкам, а то, что вверху - как отражение, но тёмного пламени, и от верхнего края срываются ветки молний - белых, синеватых и алых. Присмотревшись, я понял, что обе створки этих врат, даже будучи закрытыми, находятся на разных плоскостях, словно на соседних гранях кристалла.
  - Это вход в кристалл, - пояснил Къеррах, - странно, что тебе вообще удалось увидеть его.
  - И только тогда, когда я увидел эти врата, Морхаро сказал:
  - Иди. Он ждёт тебя. Если промедлишь - кристалл закроется, и тебе больше не найти его.
  - Кто меня ждёт? - переспросил я.
  - Иди.
  Я долго не мог забыть его последний взгляд - глаза светились как карбункулы или, быть может, путеводные маяки во мраке вечной ночи.
  Я двинулся вперёд и спустя мгновение оказался там, за этими крылатыми створками врат. Но только я прошёл в них, у меня в голове вспыхнуло название поэмы:
   ЛАКХАНЭРА
  Я увидел, что помещение, в котором я находился, напоминало собой правильный многогранник с переливами цвета от багряного до тёмного, как кристаллы турмалина, где яркий рубеллит резко переходит в шерл, минуя коричневые оттенки. На стенах смена цветов напоминала некие графические изображения. Когда я, рассматривая грани, вернулся к той, в которую вошёл - крылатые врата исчезли, а я оказался внутри огромного чёрно-малинового кристалла, рисунок на гранях которого постоянно меняется.
  Да, я был словно заперт внутри и, не зная, что делать, ходил вдоль стен, рассматривая их. Я даже не мог понять, где в этом помещении верх, а где - низ. А ещё там ощущалось чьё-то присутствие, словно рядом был кто-то очень родной, с кем я сам давно искал встречи, но я никого не видел, пока не ощутил на своём плече чью-то ладонь...
  Я обернулся и увидел искорку - живую искорку, тээйри, как во мне или в тебе, и она стремительно разгоралась, став вначале маленьким огоньком, потом разрасталась всё больше.
  - Отец! Эрйах! - громко позвал я, удивляясь, как внезапно вспыхнуло и сорвалось это имя.
  Он вышел ко мне из пламени, но, как и я, в облике, подобном человеческому. Среднего роста, худощавого телосложения, узкое лицо с орлиным носом напоминало птичье. Пряди волос больше походили на языки огня, вперемешку - чёрные, медные, красные, а глаза странные, багряные, драконьи... Мы выглядели почти на один возраст, но я понимал, что он много старше меня - дольше, чем срок человеческой жизни.
  Он подошёл и обнял меня.
  - А ты очень похож на мать. У неё сильная кровь, хоть она сама никогда не знала о своих корнях. Да, всё правильно, таким и было моё пожелание, раз ты остался в мире людей. Только ты огневолосый и глаза - моего цвета. Я хотел, чтобы было так, внешнее сходство со мной приносит несчастье. Я знал, что ты придёшь в Лахатар, но кто тебе открыл дорогу ко мне? Дверь, ведущая в мой кристалл, заперта заклятием, и никто не может даже увидеть её кроме... тех, кто выбрал путь Тёмного Пламени. - Кажется, я увидел сам...
  Я немного растерялся.
   И, помолчав немного, я поведал ему обо всём: как оказался в Лахатаре, как меня привели в тронный зал, и как Морхаро увёл меня оттуда. Возможно, я пытался описать и свои видения, но не всегда получалось. Я замолкал, подбирая слова, но грани кристалла были как живые и слышали меня. Мне казалось, что искры, плясавшие на них, отражали мои мысли и в точности показывали то, что я хотел описать. Отец с интересом слушал, иногда качал головой или, наоборот, улыбался и задавал вопросы. Кажется, он был первым в моей жизни, кто мог понять меня почти так, как я сам себя... Нет, конечно... я знаю, что Морхаро видел всё, но такие, как он, воспринимают мир совершенно по-иному. И, кажется, покинув Лахатар, многое стёрлось из моей памяти.
  - Но почему, - спросил я отца после своего рассказа, - мы не виделись ранее? Или тебе нельзя являться в мир людей? Но тогда как ты познакомился с моей матерью? Или для саламандр оставшиеся в мире людей уже не имеют значения?
  - Прости, - сказал он, - но я не мог приходить к тебе. Я не могу даже выйти за пределы этого кристалла. Это чудо, что тебе удалось пройти.
  - Так это тюрьма? - удивился я. - За что? Что ты мог натворить такого, что тебя заточили здесь? - спросил я, рассматривая постоянно меняющиеся рисунки в камне и языки пламени на стенах.
  - Не тюрьма, но часть моей души. И я не в силах покинуть её, разве что совсем ненадолго. Но выйти я могу не в Лахатар, но в мир людей, да и то лишь по условному знаку: если вдруг земная женщина позовёт меня по имени.
  - Так сделала и моя мать?
  - Да. Но потом она не поверила в свидания со мной и сочла их снами или видениями. В последнюю нашу встречу она прогнала меня.
  - Прогнала? За что? И как же я? Или это для неё не доказательство?
  - Она решила, что ты - ребёнок от другого, земного мужчины. В отличие от неё я знал, что она зачала от меня сына, но не мог по своей воле появиться рядом с нею - только лишь по её зову. И я не имел ни малейшего представления о судьбе её и ребёнка.
  - Расскажи! - вырвалось у меня, - пожалуйста... Я хочу знать о тебе и о твоей жизни, о том, кто ты и как попал сюда - если это возможно...
  
  Помолчав немного, он начал свой рассказ.
  Эрйах родился в конце XVI века в мире людей, наверное, где-то в середине 1570-х, точную дату назвать не могу. Он был бастардом - сыном дворянина Эрнеста де Лилля и горничной Генриетты, которая и назвала его Пьер в честь своего деда. Генриетта покинула дом, где служила, когда ещё о её беременности ничего известно не было, об этом догадывалась лишь госпожа и грозилась сжить со света бедную горничную. Генриетта вернулась к родителям в Гавр и там работала, помогая рыбакам, потом швеёй, а потом и белошвейкой. Во второй раз она вышла замуж за торговца тканями. Но когда Пьеру было десять лет, Генриетта тяжело заболела и вскоре умерла. Тогда для Пьера настали тяжёлые времена: отчим всё больше заваливал его самой грязной работой. Суеверный купец был убеждён, что рыжие дети родятся от дьявола, а Пьер тогда был почти копией своего отца, изменился он гораздо позже, в Лахатаре.
  Однажды, когда Пьеру было тринадцать лет, они с отчимом ехали через лес, и на них напали разбойники, потребовав у торговца выкуп, но пока он думал и считал, способен ли он набрать требуемую сумму, чтобы ему не только сохранили жизнь, но и отдали товар, как вдруг юный Пьер предложив в качестве части выкупа себя. Представляешь, как жилось ему с отчимом, если он предпочёл остаться в шайке разбойников? Они, конечно, посмеялись над его предложением, но согласились.
  Торговец уехал, а Пьер остался среди разбойников в лесу. Ему приходилось несладко, но он поклялся, что никогда не вернётся в дом отчима. Прошло три года. По дороге, неподалёку от которой в лесу стояла их хижина, должен был проезжать король или, быть может, наследный принц. И тогда охрана короля и стража перебили разбойников - в живых чудом остался один Пьер. Но если раньше его мечтой было стать атаманом разбойников, то теперь ему надоели грабежи, риск быть схваченным и постоянный страх тюрьмы и виселицы. Но для того, чтобы начать новую честную жизнь, ему требовались деньги, а их у него не было. Из подслушанного разговора он знал о тайнике, в котором прятал награбленные деньги один из разбойников, скрывая это от атамана. В лесу вдали от хижины Пьеру удалось разыскать это место, но тайник был пуст. Тогда Пьер стал грабителем-одиночкой, нападая на прохожих не на большой дороге, а в тёмных переулках городов. Но однажды в Руане с наступлением темноты он вышел на улицу и встретил... точнее было бы сказать - встретили его. К своему удивлению, он увидел почти своего двойника, только Пьеру на тот момент исполнилось восемнадцать, а тот, кого он увидел, выглядел немного младше. Двойника звали Эрнан.
  - Эрнан? - переспросил Къеррах.
  - Да. Вначале он назвался братом и, как подумал Пьер, законным наследником семьи де Лилль. Правда, к тому времени до Пьера давно дошли слухи об инквизиции и горькой судьбе Эрнеста де Лилля, - так звали Эрнана в мире людей - о его смерти в ночь перед казнью и о сожженном доме. Пьер посчитал, что брат его тогда спасся. Но разговор тот был недолгим, и Эрнан назначил Пьеру встречу на следующую ночь в одной местной таверне, где и признался, что на самом деле приходится ему отцом. Конечно, Пьер вначале не поверил, как такое может быть, ведь Эрнан выглядел ещё младше его, но тот объяснил причину, хотя вначале и не хотел говорить, что он вампир. Кроме того, Эрнан передал сыну кошелёк с золотом и драгоценными камнями, правда, потом память об этой встрече исчезла начисто из головы Пьера, так что до конца своей человеческой жизни он считал, что ему удалось обокрасть богатого дворянина, возможно, графа или герцога. Вспомнил он об этой встрече, лишь уйдя в Лахатар.
  Получив наследство, Пьер смог обзавестись собственным домом в Руане, но он разрывался между своими великими страстями: игрой, женщинами, и книгами, ибо он всегда жаждал знаний и хотел быть образованным, но ранее не имел на это возможности и едва умел читать. Позже он даже год проучился в парижском университете под именем Пьер де Лилль, и это в Париже, где жили родственники Эрнана, о которых Пьер даже не подозревал. Когда обман вскрылся, был скандал, и ему ничего не оставалось, как бросить обучение и немедленно вернуться в Руан. Там он обзавёлся семьёй и детьми - у него были сын и дочь.
  "Да, - подумал Къеррах, - и Джанда, обращённая Рико - одна из его потомков".
  - Я не упомянул, - продолжал рассказ Феникс, - что среди камней, которые Эрнан отдал Пьеру, был рубин, с редкой в те времена огранкой в форме сердца, чистый, без единого замутнения, как вино в хрустальном бокале сквозь пламя множества свечей. Стоил он, наверное, целое состояние, и Пьер никак не решался его продать, чтобы не навлечь на себя подозрение: он ведь не помнил о встрече с Эрнаном, а потому считал свои драгоценности добытыми нечестным путём. Но после того, как он тайно ходил к ювелиру узнать о стоимости камня, рубин исчез. Пьер даже не представлял, когда его могли обокрасть. Было, конечно, подозрение, что на обратном пути кто-то подошёл к нему сзади слишком близко и слегка толкнул, но такое могло случиться, если вор точно знал, где Пьер спрятал камень.
  Когда Пьеру было около сорока лет, он, каясь и сожалея о своей судьбе, ушёл в монастырь, принял постриг и жил под именем брата Бонифация. Жена его к тому времени умерла, дочь Флеретта вышла замуж и уехала в Испанию, а сын по имени Поль отправился солдатом на войну, и больше отец ничего о нём не знал.
  Однажды он возвращался с миссией из Реймса и остановился на постоялом дворе. Только успел он задремать после молитвы, как начался пожар. Поднялся переполох, и он видел, как в панике госпожа, занимавшая одну из лучших комнат, поспешно собралась и уехала, по дороге обронив подвеску, сверкнувшую багряным в отблесках огня. Брат Бонифаций узнал рубин, так внезапно у него похищенный и, возможно, потом проданный какой-нибудь знатной особе. Но когда монах нечаянно взглянул сквозь грани на огонь пожара, то увидел, как некто, облачённый в пламя и с крыльями за спиной, забирает погибшего в пожаре. Монах, решив, что увидел демона, начал молиться, но Огненный Харон - ибо это был он - не исчез от молитвы и крестного знамения, но наоборот, приблизился. Тогда Бонифаций понял, что тот, кто явился ему, не дьявольской или ангельской, а другой природы, идущей от стихии Огня.
  "Кто ты?" - спросил монах.
  "Я - Морхаро, Огненный Харон", - ответил дух, - "я невидим для других, а ты можешь узреть меня, потому что и в тебе есть частица пламени, но пока она спит".
  Брат Бонифаций снова перекрестился и спросил:
  "Если в том нет греха, то как разбудить её и что случится, когда она проснётся?"
  "Слушай себя, свою душу и своё сердце", - ответил Морхаро и исчез.
  Когда Бонифаций вернулся в монастырь, его вскоре отправили с поручением в Лилль, и там, в монастырской библиотеке он отыскал переписанный кем-то от руки труд Парацельса "О нимфах, сильфах, саламандрах и прочих духах". Он изучил трактат, но не согласился с автором касаемо дьявольской природы саламандр, ведь Огненный Харон не убоялся креста и молитвы. Наоборот, он посчитал духов огня самыми чистыми и прекрасными из элементалей.
  Позже, прочитав и другие труды Парацельса, которые ему удалось найти, монах пытался тайно в своей келье заниматься алхимией, но то одного ингредиента не хватало, то другого... Потом он бросил это занятие, но начал чертить диаграммы и записывал стихи, которые приходили к нему во сне. Поэтому всегда, уходя спать, оставлял рядом бумагу, перо и чернила, чтобы проснувшись, пока ещё, словно эхо, он слышал слова, как можно быстрее записать их. Бонифаций, конечно, знал правила написания сонета, но почему-то обычные сонеты не шли, а только "недописанные", по одиннадцать строк, будто о последнем трёхстишии забыли. Будто ему кто-то диктовал. Поначалу Бонифаций сам удивлялся, потому что ранее никогда не писал стихов, разве что в молодости, в тот год, когда был студентом и пытался сочинять любовные сонеты, но получалось плохо. Когда он записал всё, то понял, что сложились три венка коротких сонетов по одиннадцать строк, но без ключа. Эти три части назывались: "Пепел. Рождение", "Светлое Пламя" и "Тёмное Пламя". Так появилась его "Легенда об алом цветке, брошенном в озеро памяти закатного солнца" - поэма, на первый взгляд, странного и запутанного алхимического содержания, если бы её прочитал человек, а не тот, кому доводилось бывать в Лахатаре. Конечно, брат Бонифаций тогда ещё в Огненном городе не был, но то, что пришло к нему, считал откровением свыше. Он старался не только записывать, но, не доверяя бумаге и чернилам, часто во время выполнения хозяйственных поручений и прочих монастырских занятий вместо молитв мысленно повторял стихи, чтобы выучить их наизусть. О том, что происходило тогда в его душе, он и словом ни с кем не обмолвился, боясь, что его не поймут, а то и вовсе осудят. В келье он сделал небольшой тайник, где прятал рукописи и рубин, который так и остался при нём. Но Бонифаций хранил камень не как земную драгоценность, но как реликвию, и теперь ни за какие деньги не расстался бы с ним.
  Он знал все одиннадцатистишия и без труда составил к трём главам три ключа, хотя обычно венок сонетов пишется как раз наоборот, начиная с ключа. Но... у него постоянно было впечатление, что что-то главное, но при этом сокровенное, где-то рядом, но постоянно ускользает от него.
  Занятия алхимией он почти забросил, предпочитая искать в стихах затаившуюся между строк истину.
  "Быть может, глав должно быть не три, а, скажем, семь или больше?" - рассуждая, спрашивал он себя, - "Но я пока ещё слишком несовершенен и грешен, а потому не могу продолжить возложенную на меня Богом миссию".
  Его поэму нашли... и обвинили монаха Бонифация в ереси, огнепоклонстве и поклонении дьяволу, а потом и в колдовстве, когда при обыске кельи обнаружили под кроватью сундук, в котором хранились склянки и вещества для занятий алхимией. Когда нашли рубин, к упомянутым грехам добавилось ещё и воровство и укрывание ценностей, которое, конечно, не являлось церковным преступлением, но вызвало повышенный интерес настоятеля и монастырской братии.
  Процесс длился долго, в монастырь даже пригласили инквизитора из Руана. Брат Бонифаций вначале все обвинения отрицал, потом сознался, но после снова сказал, что признания были вырваны пытками, а он не видит ни в чём своей вины - лишь только в том, что должен был отдать найденный рубин монастырю. Монах утверждал, что не украл, а нашёл камень, вовсе не собирался продавать его и бежать из монастыря. Свои стихи он называл божественным откровением или письмами огненных ангелов. Как еретика, его приговорили к сожжению.
  -Я знаю эту историю, - вздохнул Къеррах.
  Феникс многозначительно кивнул.
  - В день сожжения, - продолжал он, - измученного Бонифация привели на казнь. Когда снова спросили, признаёт ли он свою вину, брат Бонифаций молчал. Рядом с ним положили его поэму, приговорённую к сожжению вместе с ним. Он будто не слышал вопросов, не видел собравшейся толпы, а лишь повторял мысленно впечатавшиеся намертво в память стихи. И лишь только палач начал зажигать костёр, и заплясали первые языки пламени, на монаха снизошло прозрение: он сложил три последние строчки ключей его поэмы рифмой, соединяющей их друг с другом. Он произнёс их громко, почти крича, и мгновенно пламя вспыхнуло, взметнулось футов на восемь в высоту, и в огне словно распахнулись врата. Тёмную фигуру Огненного Харона на этот раз увидели все, с ужасом глядя, как он бережно взял на руки объятого пламенем осуждённого и исчез. Конечно, после этого ещё долго в городе и окрестностях ходили странные слухи о том, как предавшийся ереси монах был утащен нечистой силой в ад.
  Так перед самой смертью бывший Пьер или брат Бонифаций узнал, что соединённые между собой три последних строки ключей, словно заклинание, открывают Врата Лахатара.
  - На каком языке? - спросил Къеррах.
  - На любом, - ответил Нйеран, - лишь бы это были слова "Легенды", и у них была одна рифма. И главное, чтобы они шли от сердца, потому Бонифаций и написал их на французском, на своём родном языке. Но если перевести её - не слова и их значение и не пересказать содержание - нет, саму душу легенды об алом цветке, если пропустить её через себя, своё сердце, словно через фильтр, перегнать и очистить, то это будет не перевод, а трансмутация всего текста. Когда я писал её по-русски, то почувствовал это.
  - А почему по-русски, а не на лахаране?
  - Потому что это мой второй родной язык. Лахаран я не настолько хорошо помню в мире людей. А по-немецки я не смог бы.
  И когда брат Бонифаций прямо с места казни явился в Лахатар, не было смысла предлагать ему выбор: его человеческая жизнь кончилась, и конец её был мучительным и трагическим. Бывший монах узнал Огненного Харона, некогда явившегося ему в огне пожара на постоялом дворе. С тех пор прошло не более пяти лет, а казалось, что целая вечность - столь многое он смог услышать, почувствовать и понять и, пройдя сквозь атанор, словно феникс, сгоревший и возродившийся, он просил лишь одного: остаться в Огненном городе среди тех, что так близки ему по духу.
  Пьер, бывший разбойник, грабитель, студент-неудачник, коллекционер и торговец книгами и редкостями, и, наконец, монах, предавшийся огнепоклоннической ереси и сожжённый на костре, был принят народом лакхи или саламандрами, чья кровь текла в нём с самого рождения.
  - Лакханэри, - поправил Къеррах.
  - Да. Но я, будучи там, очень редко слышал это слово, чаще - лакхи. И поскольку до сих пор некому было наречь его лахатарским именем, то сам король Лахх дал ему имя Нэран, "сын пламени".
  - Так похоже на твоё по звучанию, но значения различны: ты - Феникс, сгоревший и возродившийся, а он - сын пламени. Но ведь получается, что и он - дважды рождённый, он сгорел и вернулся, пусть и не в мир людей, но значит, и в нём - искорка...
  - Да, но тогда он ещё не осознал этого. Всё произошло позже.
  - Но почему ему дал имя Лахх, почему не Морхаро?
  - Потому что имя обычно дают родители, ближайшая родня или король. Это означало бы, что Морхаро - его близкий родственник, а значит, Нэран из его рода, Тёмного Пламени.
  - А, ну да... я ведь не жил до Поединка и постоянно забываю, что в Лахатаре не всегда было два короля.
  - А мне странно то, что рассказываешь ты. Но, появившись в Лахатаре, немного осмотревшись и поняв, что представляет собой жизнь в Огненном городе, Нэран вскоре разыскал в библиотеке сожженных книг свою поэму. Он прочёл её на лахаране вместе с тремя ключами и когда произнёс последнее трёхстишие, понял, что это не только заклинание, при котором открываются Врата Лахатара, нет! Это первый стих совершенно другой, новой поэмы! Но... сколько он ни прислушивался, сколько ни вглядывался в огонь - ничего не мог найти. Тогда он решил, что не там ищет и спросил об этом Лахха.
  "Жди вдохновения, и оно обязательно придёт к тебе", - ответил ему король.
  И Нэран ждал. Время от времени он повторял мысленно три строки. Ожидая озарения или откровений, но их всё не было. И тогда... он долго готовился к этому шагу, всё не решаясь, пока не понял: или сейчас, или он навсегда останется, терзаемый неразгаданным, бередящим душу вопросом. Он пришёл в замок Морхаро, стоящий в стороне ото всех на краю Огненного города. И когда появился его мрачный хозяин, Нэран спросил:
  - Скажи, что мне делать? Я знаю, что три строки моей поэмы не только отворяют Врата этого прекрасного города, они - начало другой поэмы, которую я чувствую, что должен написать, но пока не могу услышать ни строчки. Я спрашивал короля Лахха, и он сказал мне ждать вдохновения, но оно всё не идет, хотя прошло уже несколько лахатарских лет, и это больше, чем вся моя жизнь среди людей. А я словно голоден или жажду. Быть может, ты сможешь сказать, где мне искать ответ? Я знаю только, что он за пределами Лахатара, на границе дня и ночи, за дверями небес и в сердце Земли. Умоляю, скажи мне, что это?
  Долго и странно смотрел ему в глаза Морхаро и потом сказал:
  - Слушай не только своё сердце, ищи в нём, но так, будто оно - Пламенное Сердце мира! Смотри сквозь него в небесах, в волнах моря - древнего и вечного, в голосе ветров и на дороге звёзд, читай в рисунке камня, в очертаниях гор и земель, в венах лавовых рек под ними, и ты увидишь! В мозаике ушедших душ - от нынешнего времени назад, в давнее прошлое, в древнее прошлое! Ты сможешь увидеть, если представишь время обращенным вспять, но потом вновь придашь ему обычный ход, странствуя по двойной спирали. Но никому, ни слова не говори об этом нашем разговоре, пока с небес не сорвётся искра, и Светлое пламя не отразится в Тёмном.
  Произнеся эти слова, Морхаро взмахнул крыльями и исчез.
  - Морхо называет такое умение слышать - "уходить в память Земли". Пока Светлое Пламя не отразится в Тёмном... - повторил Къеррах. - Да это же Поединок! Так значит, Морхаро знал о Поединке ещё тогда?!
  - Наверное... или предвидел.
  - Но постой! Морхаро взял с Нэрана обещание молчать, но он рассказал тебе, а сейчас ты говоришь это мне?
  - Да. Только потому, что для заключённого в кристалл внешний мир перестаёт существовать. Остаётся только тот, что в душе, только собственное представление о событиях.
  Долго в душе Нэрана звучали слова Огненного Харона - вначале как эхо или отдалённая искра - как когда-то тридцать три лепестка алого цветка, но потом они разгорелись и вспыхнули багряным пламенем, словно подхваченные ветром. И тогда, объятый порывом в предчувствии долгожданного озарения, Нэран подошёл к краю огнедышащего вулкана, тёмные крылья Морхаро захлестнули его, обняли, как родного, и для Нэрана мир замер в молчании... пока он не услышал пульс, исходящий одновременно с небес и из самого сердца Земли.
  Он коснулся ладоней Морхаро, шепнув:
  "Они и поныне хранят то дыхание - отпечаток пламенного сердца Тёмного бога. Теперь я знаю: ты - Морхоннэр, познавший смерть и возрождение, а другие, поздние легенды о возвращении Морхоннэра и гибели мира - лишь слухи, которыми правит страх. Я иду твоим путём, чтобы видеть и помнить, чувствовать и понимать, чтобы рассказать тем, кто не знает и боится".
  Услышав его слова, Морхаро лишь качнул головой: "Ещё рано. Пока не сорвалась с небес летящая звезда-искра, и час не настал".
  Нэран не ответил. Он шагнул вниз, в огненную чашу кратера, и спираль обвилась вокруг него.
  Он ушёл в раскалённые недра и вернулся, совершив круг или один вздох Земли, который люди в своём исчислении называют веком.
  Он вернулся, и обратная пламенная спираль повлекла его назад. Охваченный снопом искр, он оказался на поверхности и увидел две далёких звезды за семью гранями небес. Их взгляд не был грустным или печальным, но исполненным мечты в миг её осуществления.
  Словно на крыльях, к нему рванулись рифмы, строки - он едва успевал запечатлеть их в искрах, языках пламени и рисунке камня - та самая поэма, которую он так долго желал сочинить и всё ждал озарения. Поэма была о Тёмном боге, о древних богах и тех временах, когда земля ещё не изменила своих очертаний...
  И, сложив поэму, запечатлев её строки в рисунках камня в разных уголках мира, словно следы памяти в кусочках мозаики, Нэран нарёк своё творение "Лакханэра", или предание о том, откуда произошёл народ саламандр, а себе взял имя Эрйах, что означает "горящий во Тьме".
  И когда он вернулся в Лахатар, был Праздник Середины Лета. Врата открывал сам Лахх, и все уже передали друг другу праздничную Чашу, так что она готова была вернуться обратно к королю, но тут в зале появился Эрйах. Все увидели, как он переменился: после перерождения он стал ростом выше на голову, черты лица стали острее, а длинные пряди волос, некогда красно-рыжие, стали теперь чёрными с отливом всех цветов огня - от тёмного до светло-оранжевого, почти белого. И глаза - огромные рубиновые драконьи очи, и, хотя был он в человекоподобном облике, за спиной его распахнулись два крыла: одно пламенное, цвета солнца, а другое - чёрное, и искры пробегали по нему, точно звёзды.
  Праздничный золотой кубок был у Тарна - последнего, замыкающего круг перед тем, как вернуть чашу королю. Но, увидев опоздавшего Эрйаха, Тарн передал ему кубок, сказав:
  "С возвращением! И с праздником! Пей огонь жизни и радуйся с нами!"
  Почти никто из саламандр не знал причину столь долгого отсутствия Нэрана, все думали, что он уходил в сон, и потому были удивлены его внезапному появлению, перемене внешности и имени, когда он, взяв чашу в руки, произнёс:
  "Я, Эрйах, пью эту чашу во имя прекрасного праздника. Я долго странствовал и многое увидел и познал, а потому хочу поделиться с вами своим знанием и спеть сегодня в этом зале новую поэму свою. Тээрйа!"...
  Он испил, но не отдал чашу Лахху и в нетерпении с его губ сорвались слова "Лакханэры".
  Они взвились ярым пламенем, огненной спиралью из потемневшей Чаши, словно из кратера, искрами и языками огня взлетая к высоким сводам зала. И никто, даже сам король Лахх Предвечный не мог ни прервать, ни остановить его. Казалось, Эрйах наслал чары, и все оказались пленниками его пламенных видений и перенеслись в древние времена. Во вдохновенном порыве его крылья взметнулись, словно и он сам собирался вознестись за грань мира. Пламя чаши и голоса его огненных видений смешались, образовав картину, мозаику, постоянно меняющуюся, и если кто долго смотрел на неё, она, уводя зрителя, звучала рифмами в отблесках огня, созвучная с биениями сердца...
  Но только лишь Эрйах умолк, как король Лахх поднял руку:
  "Это бунт! - услышали все его голос и замерли как от внезапного удара молнии. - Уже не в первый раз бунт на празднике! И за него ты будешь наказан".
  Мозаика осыпалась пеплом к его ногам, и одни вспомнили о Йеранне, другие - об Архайане, но вслух никто не произнёс ни слова.
  "Но почему? - вдруг раздался растерянный голос Лхаранны. - Разве это не было прекрасно?"
  "С каких пор ты, сам являясь пламенем творения, стал наказывать за творчество, король? - мрачно произнёс Морхаро и вышел на середину круга. - Неужели, пребывая в этих чертогах, ты забыл, что для творения нет границ между мирами? Или ты хочешь приблизить предсказанный час?
  Этих слов Огненного Харона не понял никто, лишь Хранитель падающих звёзд уже успел отметить в небесах качнувшуюся звезду.
  Их взгляды схлестнулись, словно два горящих клинка, но лишь на мгновение.
  "Я согласен, - услышали все голос Лахха, - нельзя наказывать за творчество, но есть знания, что несут в себе разрушение, а значит - страдание и боль. Да, Эрйах, - король повернулся к поэту, - ты сложил великую поэму, создал целый мир. Но отныне ты будешь один жить в этом мире и созерцать его".
  И по одному мановению руки короля, искры и языки пламени в мозаике собрались вокруг своего создателя и превратились в грани чёрно-рубинового кристалла, внутри которого была заключена душа Эрйаха.
  Дабы не смущать присутствующих, кристалл был перенесён из тронного зала в один из отдалённых уголков Лахатара. Последнее, что помнил с того праздника Эрйах, перед тем, как грани сомкнулись, был взгляд Морхаро:
  "Я предупреждал тебя: рано говорить об этом всем".
  И как только кристалл замкнулся, память о поэме исчезла. Никто не помнил, о чём или о ком она была сложена, лишь то, что король создал для неё своеобразное, но очень красивое хранилище или даже воплощение, и лишь немногие осознавали, что душа Эрйаха отныне заключена внутри этих граней.
  Из тех, кто понял, что за участь постигла Эрйаха, была Лхаранна. Подобные наказания страшили её, убеждённую, что душа в кристалле мучается и страдает, не в силах вырваться из плена.
  "Но как же? Неужели он будет томиться и так никогда и не узнает, что такое любовь? - спросила она. - Пусть не саламандра, но, быть может, земная женщина из мира людей полюбит его? Ведь и он сам изначально там родился, хоть и выбрал жить в Лахатаре".
  В мире людей оставался рубин. Камень был обагрён кровью Эрйаха или, как его назвали тогда - Бонифация, когда во время допросов он попросил в последний раз коснуться так много значащего для него камня. Его просьбу исполнили в надежде получить другие признания, рубин принесли и позволили ему дотронуться до камня в руке инквизитора. Пальцы монаха были изранены, и кровь, капнув на камень, оставила в нём глубокий след, не видимый человеческому глазу...
  И в Лахатаре, услышав просьбу своей дочери, Лахх смягчился:
  "Пусть будет, как просит Лхаранна. В людском мире остался рубин, связанный с ним кровью. Если сложится так, что земная женщина посмотрит сквозь камень на пламя свечи, то увидит его и, если пожелает, сможет призвать его, узнав имя, на том языке, на котором привыкла говорить. Если захочет, он сможет явиться к ней во плоти, в теле, подобном человеческому, и остаться с нею на время".
  Такова была воля короля, и так была решена судьба Эрйаха. Правда, не все присутствовавшие при этом разговоре отнеслись серьёзно к просьбе Лхаранны, уверенные, что душа внутри кристалла большую часть времени пребывает во сне.
  Феникс замолчал. Къеррах настолько был увлечён рассказом о Лахатаре, что даже не заметил начинающегося за окном рассвета. Но теперь он поспешно откланялся и заторопился к своему дневному убежищу, чтобы следующей ночью вернуться обратно и продолжить разговор.
  
   Ночь третья
  
  Едва лишь начало темнеть, как Къеррах проснулся. На этот раз для дневного убежища он выбрал подвал заброшенного старого дома на соседней улице. Быстро отыскав жертв, которыми оказались двое пьяниц, забравшихся в дом ради ночлега, и после них как живительный нектар - кровь нескольких прохожих, последней из которых оказалась симпатичная девушка. Ни одна из жертв Къерраха так и не поняла, что произошло, а Черри, даже когда еще был новообращенным, ни разу никого не убил на охоте. Он будто коллекционировал кровь, выпивая по нескольку глотков от разных людей и, выбирая лишь самые яркие, близкие, зачастую совсем недавние впечатления и воспоминания. В этот вечер чтобы насытиться, у него ушло не более двадцати минут, и он сразу поспешил к Нйерану. Ещё во дворе Черри увидел, что окно распахнуто настежь, а потому, без лишних церемоний со стуком в дверь, как раньше, он влетел прямо в окно.
  Феникс сидел за столом, перебирая листы с диаграммами. Увидев Черри, заходящего в комнату через окно, Нйеран в начале удивился.
  - Халайа! Не ждал меня отсюда?
  - Признаться, нет. Я думал, ты зайдешь обычным способом.
  - Привыкай. Мне, например, так больше нравится. Так быстрее.
  Нйеран аккуратно сложил листы в папку, заварил себе чаю и продолжил рассказ:
  
  - После того, как отец поведал мне о своей судьбе, я рассказал ему о себе. Он внимательно слушал меня, но многого понять не мог. Например, он был очень удивлен, узнав, что моя мать отказалась от меня.
  - Как она могла отказаться от сына! - вскричал он. - Если бы я знал, если бы мог, я бы забрал тебя в Лахатар!
  Но когда я пытался ему объяснить, что как причины, так и обстоятельства могут быть совершенно разными, он не понял меня:
  - Я тоже бастард, но мать меня не бросила, не прогнала, пусть даже отчим и считал меня ребенком, рожденным от дьявола!
  Кажется, живя внутри кристалла, он не имел ни малейшего представления о том, как изменился мир людей за четыре века. Когда я рассказал о моих огненных снах, о свечах, о загаданных и сожженных желаниях и о пожаре, он слушал очень внимательно, но стоило мне упомянуть о Ванессе и моем знакомстве с нею, отец только махнул рукой:
  - Она тебе не пара. И не будет твоей. Как у меня - Наталья.
  - Почему?
  - Она никогда не поймёт тебя.
  - Кто такая Наталья? - решил уточнить я.
  - Твоя мать. Ты, возможно, удивишься, но Наталья - мой далёкий потомок от той ветви, что идет от Флеретты, моей дочери! Я восхищаюсь, видя, как переплетаются судьбы и линии! Их узор сродни экстазу!
  - Да? А я смогу найти свою мать?
  - Наверное, - как-то безразлично сказал он.
  - Но где её искать?
  - Ты уже знаешь, что я из кристалла не могу видеть ничего, а мир людей слишком изменчив.
  - Но ведь, насколько я понял, она была единственной женщиной, что сумела призвать тебя.
  - Нет, - он улыбнулся, и в глазах его заплясали искорки, - я не могу сказать, кто и как передал Марии рубин, быть может, даже Наталья. К тому времени я уже понял одно свойства этого камня: почти у всех, к кому он попадал, рано или поздно возникало желание посмотреть сквозь него на огонь.
  - Почему?
  - Потому что он лахтарского, а не земного происхождения. Я сам помню, как в пожаре был будто зачарован им. Я чувствовал, что мне должна открыться какая-то тайна. Но уже потом, когда я оказался здесь, в кристалле, если рубин попадал в руки земной женщине, и она смотрела сквозь него на огонь, то видела меня. В таких случаях я видел слышал её и мог мысленно передать ей своё имя. Она понимала меня, и если решалась вслух произнести его, врата моего кристалла отворялись, и сквозь пламя я мог выйти и явиться перед нею. Я приходил в этом облике, но в воплощении, подобном человеческому.
  - И мама не испугалась, когда ты пришёл?
  - О, нет! Скорее удивлялась. И радовалась. Правда, через несколько свиданий Наталья не поверила себе, посчитала меня наваждением и прогнала меня.
  - И многие звали тебя?
  - Двое. Я не могу видеть все события, но смутно чувствую, что происходит с камнем. Долгое время он был спрятан в каком-то тайнике или хранилище, и ничьи руки не касались его. Но потом камень оттуда, наверное, украли. Я не знаю, кто был вором, но никак не Наталья. Могу поклясться, что рубин по каким-то неизвестным мне пока причинам сам выбрал её, и даже когда она захотела расстаться с ним, не пожелал от неё уходить.
  - А может быть такое, что камень признал тебя своим хозяином и теперь ищет тебя, раз в нем остался след твоей крови? Тогда, может, его надо вернуть в Лахатар согласно его происхождению?
  - Нет, - возразил отец, - у камня есть хозяин, но это не я. Рубин не ищет, а ждет его. Я не знаю, сколько ещё придется ждать, но это произойдет не в Лахатаре.
  -А Мария? - спросил я, - Кто она? Она тоже звала тебя?
  - О, да! И так обрадовалась мне! Будучи натурой пытливой, ещё в самом начале наших свиданий она задумывалась, каким мог бы быть ребенок, рождённый от таких существ, как она и я. Меня позабавили эти её размышления.
  - Разве Мария не была человеком? - удивился я.
  - Нет, не совсем. Во многом она похожа на людей, но при этом является существом несколько иной природы - из тех, что не знают болезней и старости. К тому же она потомок знатного рода.
  Говоря с отцом, я решил, что Мария, как и я - саламандра-полукровка, а отец больше не стал ничего объяснять. Когда он рассказывал о Марии, глаза его светились:
  - Красавица, жгучая брюнетка с длинными косами почти до колен. Рубин был у неё совсем недолго. Вначале Мария полагала, что камень является реликвией, легенду о которой она слышала ранее и лишь хотела проверить его свойства, но убедилась, что это не тот камень. Правда, она не пожалела о наших свиданиях, хотя и с нею у меня их было немного: три тогда и еще несколько потом, позже, когда ей вновь удалось позвать меня.
  - Она полюбила тебя?
  - По-своему - да. Ей было хорошо со мной. Но потом рубин надо было возвращать.
  - Но почему ты не остался с нею?
  - Я не мог. По многим причинам. Во-первых, из-за кристалла и Лахатара. Вряд ли мне позволили бы навсегода уйти к ней. Во-вторых, муж Марии - потомок рода Мелюзины и весьма значимая личность в определенных кругах. Она не могла оставить его ради меня.
  
  - Потомок рода Мелюзины? - воскликнул Къеррах, прервав рассказ. - Это случайно не Генрих де Люзиньян? Кстати, его жену зовут Мария!
  - Кажется, я выдал тайну... Ты знаешь их? Видел? - спросил Нйеран.
  - Нет, но я много слышал о них. А у Марии и твоего отца был сын?
  - Я задавал ему вопрос о ребёнке, но он ничего не ответил. Тогда я посчитал его молчание утвердительным ответом и подумал, что когда-нибудь обязательно найду брата или сестру. Позже, когда я переехал в Россию, я оставил эту затею, решив, что не хочу никого компрометировать.
  - Я догадываюсь, кто может быть твоим братом, - сказал Черри, вспомнивший слова Морхо.
  - Кто? - в глазах Нйерана загорелся огонь.
  - Франсуа. Его лахатарское имя - Айаро.
  - Ты знаешь его?
  - Более чем... - рассмеялся Къеррах.
  - А можно мне будет увидеть его и поговорить с ним?
  - Конечно! Он давно покинул свою родню и теперь в нашем Клане.
  - Так он вампир?!
  - Да.
  - А ты уверен, что именно он? У Марии есть ещё дети?
  - Ещё дочь, Жюли, но она совсем другая. Глядя на Франсуа, я всегда догадывался, что он - саламандра. И его действительно все считали сыном Генриха, только в Лахатаре знают, что это не так.
  - А какой он? Мне кажется, мой брат должен чем-то отличаться от других: и от людей, и от вампиров, потому что он сын Эрйаха. Ты говоришь, его зовут Айаро? Видящий?
  - Да. Ты поймёшь, когда поговоришь с ним. Если, конечно, пойдешь со мной.
  - Ты уже прямо соблазняешь меня ...
  Черри расхохотался:
  - Пока ещё нет. Но я подумаю над твоим предложением!
   Феникс не понял шутки Къерраха и продолжил рассказ:
  
  - Недаром я назвал тебя почти так, как когда-то звали меня - сказал отец. - Ты оправдал своё имя, Нйеран - феникс, возродившийся из пламени. Мой тебе совет: не разменивайся на девчонок, которые не способны тебя понять. С ними ты только горя хлебнёшь.
  Я не ответил.
  - Аханнэра, - сказал он.
  - Аханнэра, - повторил я.
  Крылатые врата граней кристалла распахнулись. Я вышел и... оказался, словно Эрйах, в тронном зале на Празднике Середины лета...
  
  - В другой день ты бы, возможно, и не смог выйти - ведь в это время открываются все врата, иногда даже врата кристаллов, - заметил Къеррах.
  - Я понял это, но позже. Врата Огненного города уже были распахнуты, и в тот раз их открывал не Лахх, а его ученики - близнецы Лауран и Лауриано. Они с сияющими от радости лицами стояли рядом с королём. Золотой кубок плыл, словно в волнах, в искрах и языках огня, и когда я появился в зале, он завершал свой круг, отсвечивая багряным в ладонях Морхаро. Огненный Харон был замыкающим, перед тем как передать чашу королю Лахху. Но, когда я вошёл, Морхаро мысленно пригласил меня, и я занял свое место рядом с ним. Бережно, словно великий дар, принял я от него чашу, который среди ярких золотых огней плясали два багряных.
  - Тээрйа! - произнёс я чуть растерянно, но, кажется, все в зале услышали.
  Я поднёс праздничный кубок к губам и сделал глоток огнисто-золотой лавы... Сейчас, когда я знаю язык алхимиков, я назвал бы эту раскалённую жидкость Magisterium Magnum, растворённый и воплощённый в стихии Огня. Но с ним я вдохнул и Тёмное Пламя, хранящее след ладоней Морхаро, и оно обожгло, вспыхнув во мне. Отсвет ещё плясал над чашей, словно отражение того, что был внутри меня. И... рука сама потянулась к нему и прижала к сердцу... Эти два огонька обвились сквозь меня двойной спиралью - ведь для пламени нет преград. Я вопросительно посмотрел на Морхаро, и он кивнул: нельзя долго задерживать праздничный кубок. Мне показалось, он улыбнулся. И я, повернувшись, отдал золотую чашу королю. Но потом, когда я смотрел, как саламандры пели и танцевали, я поймал на себе взгляд Лахха:
  "Помни, что ты здесь гость", - прозвучал в моей голове его голос.
  "Гость? - удивился я, - но почему? Да, когда-то я выбрал мир людей, но сейчас моя человеческая жизнь кончилась, и я..."
  В растерянности я подошел к Морхаро, потому что... мне больше не у кого было спросить, а отца не выпустили из плена кристалла даже на праздник. Харон был один, и, казалось, собирался уходить. Он не оставался надолго - ждал, когда чаша завершит свой круг, а потом покидал зал.
  - Почему король говорит, что я гость в Лахатаре? - спросил я. - Если он хочет, чтобы я покинул Огненный город, куда мне идти дальше? Разве я не ушёл сюда совсем?
  Со времени моего появления в Лахатаре и до того самого момента я был убеждён, что в мире людей я умер.
  - Нет. Ты можешь вернуться в то воплощение, в котором родился и жил перед тем, как появиться здесь.
  И я вспомнил: отец упоминал, что король Лахатара может восстанавливать сгоревшее из пепла, и тогда для книги, рукописи или другой вещи время ненадолго поворачивается вспять. Значит, он может восстановить моё тело? Тогда я думал, что на такое способен только король Лахх. Но Морхаро... ведь это он вернул меня тогда, когда я попал с ожогами в больницу...
  - Ты хочешь снова возродить меня? Потому что я - Нйеран?
  - Нет, - ответил он. - Тебе есть, куда идти.
  - Как? - удивился я. - Неужели всё это время моё тело там продолжало жить?
  - Увидишь, - ответил он и, близко подойдя ко мне, вновь коснулся ладонью моей груди - там, где сердце. На мгновение оно словно вспыхнуло багровым пламенем. Он взял меня за руку и медленно, по искристым следам, словно по звездам, привел меня к Вратам Лахатара. Драконьи крылья распахнулись перед нами, и я помню лишь прощальный взгляд Морхаро и его слова:
  - Если захочешь, ты ещё придешь ко мне. Аханнэра.
  
  Так странно и тяжело было уходить из Лахатара, оставляя позади следы языками пламени. Они не скоро угасли, а, возможно, лишь уснули или замерли в ожидании моего пути назад. Когда Врата вновь сомкнулись за моей спиной, я словно оказался не на дороге, а в бездонной пропасти. Я не знал, куда идти дальше, но увидел, что меня и мир людей связывает тонкий светящийся ярко-оранжевый луч. Я шёл по нему - медленно, но уверенно, как, наверное, двигаются канатоходцы, но, в отличие от них, я не рисковал оступиться. И чем дальше я продвигался, тем луч становился шире: вначале как свет от электрического фонаря, а потом как от прожектора... пока я не почувствовал, что пламенеющий путь мой - это связь с собственным телом. Я думал, что она умерла, но нет - я просыпался бесконечно долго. И, еле разомкнув веки, увидел белые стены и тумбочку около койки. Сквозь занавешенные полотном окна пробивался рассвет.
  Я долго не мог понять, где и как успел оказаться, и вовсе не сразу моё тело стало слушаться меня как прежде. Я был очень слаб. В комнате никого не было. Я попытался позвать хоть кого-то, но голос не слушался меня. Пришла странная мысль, что я был парализован, но теперь это состояние постепенно отпускало меня. С трудом я поднялся с кровати, собираясь выйти, но дверь оказалась заперта. Потом замок щёлкнул снаружи. Услышав шум, в комнату зашла женщина в белом халате. На её лице отразилось удивление, она даже всплеснула руками:
  - Герр Шнейдер, вы проснулись?
  Я ответил не сразу... Да я не упомянул, - пояснил Феникс, - моя немецкая фамилия осталась той, которую я получил при рождении. Приёмные родители не стали заменять её своей. Это фамилия первого мужа моей матери, которую она взяла после свадьбы, но о матери я расскажу позже.
  Как я узнал со слов медсестры и врача, последние четыре года я находился в больнице под наблюдением врачей в состоянии летаргического сна. То есть, пять лет назад, придя домой, мои приёмные родители обнаружили меня впавшим в летаргию в окружении догорающих свечей. Но поскольку при мне была предсмертная записка, а тело не подавало никаких признаков жизни, они сочли меня мёртвым, думая, что я покончил с собой, приняв яд или выпив смертельную дозу какого-то лекарства. Меня даже отвезли в морг, но врачи определили, что я нахожусь в состоянии летаргического сна. Хорошо, что патологоанатом не успел начать делать вскрытие и достаточно быстро понял, в каком состоянии я был. Меня перевели в больничное крыло. Говорили даже, что один из студентов медиков писал дипломную работу на моём примере. Но его гипотеза потерпела крах, потому что в результате каких-то процедур и экспериментов я должен был проснуться, но я продолжал спать. В течение двух недель я восстанавливался, прошёл медицинское обследование, в результате которого меня нашли абсолютно здоровым, а моё состояние - нормальным и отпустили домой.
  Когда я вернулся, мои приёмные родители очень обрадовались, сказав, что ждали этого целых четыре года. Но когда мы сидели за столом, я словно бы вскользь спросил о Ванессе. Я долго собирался задать этот вопрос, но хотел, чтобы он звучал как что-то незначительное, не более, чем обычный интерес. Но когда я произнёс: "Вы не в курсе, как Ванесса поживает? Давно её видели?" они заметили, что я побледнел, и у меня задрожали руки. Хайнц и Эмма переглянулись.
  - Давно, - ответил Хайнц. - Раньше я часто видел её на улице, гуляющую с собакой, а теперь что-то давно не видать. Может, переехала куда...
  Через несколько дней вечером я вышел на улицу и направился к дому Ванессы, позвонил в квартиру... Но дверь мне открыла совсем другая женщина и сказала, что семья Хауфманн там не живёт.
  - Живущие здесь до нас люди уехали из Берлина и перебрались, кажется, в Потсдам, но точно не знаю. Как, вы говорите, фамилия? - спросила она.
  - Хауфманн, - ответил я.
  - Да, это они, - ответила женщина после небольшой паузы.
  - А почему? - вырвалось у меня. - Вы не знаете, что заставило их переехать?
  - Откуда же мне знать? - ответила она, вспоминая. - Там двое взрослых детей. Может, переженились да и переехали.
  У Ванессы был брат двумя годами младше.
  - Спасибо ... - пробормотал я.
  Опустив голову, в растрёпанных чувствах я отправился домой. "Вот почему мои приемные родители так странно переглянулись, когда я спросил про Ванессу, - думал я. - А если она вышла замуж? Возможно, они даже видели её свадьбу, но постеснялись мне сказать".
  Я представлял, как попытаюсь её отыскать: найду дом, позвоню в дверь... и мне откроет её муж - красивый, сильный, во всём гораздо более достойный её.
  И мне вдруг стало так грустно... Алые отсветы заката огнём плясали в окнах. Я шёл по улице на окраине города, где ещё сохранились два старых деревянных дома. Один из них был ветхий, заброшенный, его в ближайшее время собирались снести. А другой - отремонтированный, и в нем жили люди. Я сел на покосившуюся скамью и смотрел на красное небо. Я пожалел, что у меня не было с собой ни свечи, ни зажигалки или спичек. В тот миг мне очень захотелось огня... Я взглянул на свою раскрытую ладонь, и вдруг на ней зажёгся язычок пламени как от свечи. Я был несказанно удивлён, увидев, как просто - одним взглядом я могу зажечь огонь прямо на руке, и не обжигаюсь! Ещё несколько мгновений я смотрел на это чудо, а потом задумался: "Но что может гореть? Ни фитиля, ни топлива не было, а значит, огонь - это такая же часть меня, продолжение руки!"
  Я взглянул на полосу закатного неба, и последний луч солнца, виднеющийся из-за домов, словно указал на огонь и, коснувшись его, соединился с ним. И, представь себе, проснувшись от летаргического сна, я только в тот миг вспомнил, что был в Лахатаре!
  - Неудивительно, - заметил Къеррах. - Живущие в мире людей забывают об Огненном городе.
  - Осознав, я был потрясён. Огня вокруг становилось всё больше. Я вспомнил, как проходил через пламенные Врата и снова увидел их... и, кажется, я вновь оказался в Лахатаре, но теперь мимо меня проплывали видения. Я не понимал их смысла, не мог различить лиц и не знал, кого вижу. Но потом я понял: передо мной раскрылись страницы "Лакханэры". Две поэмы переплелись, словно стебли какого-то растения, цветы, листья и лепестки которого - яркие языки пламени, но все разного цвета или оттенка. И тогда показалось мне, будто это я, как птица феникс из легенд, выгорел дотла и теперь вернулся вновь, оплетённый спиралью Тёмного Пламени. Невольно я прижал руку к груди и почувствовал, как созвучно пульсу Земли, в тот миг такому близкому, такому родному и, не постесняюсь этого слова - любимому - бьётся мое сердце... или то, что было спрятано в недрах на пути двойной спирали: смерти и возрождения?
  И показалось мне, что это у меня чёрные, звёздно-искристые крылья за спиной, что это я...
  - Морхоннэр... - произнес я тогда запретное имя. И он оказался рядом со мной.
  - Тихо, - сказал он, приложив палец к губам. Я глянул вверх, и сама Вселенная будто отразилась в этом знаке молчания.
  Тихо, не поминай имя, - донеслось эхо.
  Я не решался взглянуть в багряные звёзды его глаз, но вдруг во внезапном порыве схватил его руку и прижал к сердцу. Меня охватила мысль, что эта ладонь когда-то бережно держала сердце Тёмного бога - так, как сейчас моё... и я заплакал - горячими саламандриными каплями лавы. Казалось, они, упав вниз, прорастут ростками Пламени Всесжигающего, и я сгорю, растворюсь в нём как когда-то Морхоннэр...
  Кажется, за один этот миг прошла вечность...
  
  Когда я остался один, я снова хотел найти отца, но врата его кристалла были закрыты. Я пытался отыскать сожжённую поэму, и сам не помню, как оказался у дверей библиотеки. Они были похожи на раскрытую книгу, страницы которой выложены из самоцветов, а знаки - искры и языки пламени.
  Библиотекарь был мрачен, полностью оправдывая свое прозвище: книжный Харон. Невысокого роста, с тёмно-красными волосами, орлиным носом и ярко-жёлтыми с огненным ободком глазами, прожигающими насквозь. Одежды его казались смесью пепла и кусочков обгоревших страниц.
  - Это Тарн, младший брат Эрнана, - заметил Къеррах.
  - Да, - ответил Феникс, - но на празднике я не помнил его, и, когда впервые лицом к лицу увидел Тарна, он произвёл на меня неизгладимое впечатление.
  - Лакханэра, - тихо, почти шёпотом произнёс я.
  Он отрицательно покачал головой:
  - У меня нет этой книги, это кристалл, и ты уже был в нём, иначе не знал бы этого названия. Я даже немного завидую тебе - меня туда не пускают, моя жажда знаний велика, особенно тёмных тайных знаний, - его пронизывающий взгляд снова обжёг меня, - но и я когда-нибудь сумею прочесть её.
  - Тогда Salamandrina...
  И при этих словах мрачный библиотекарь вдруг хлопнул в ладоши, расхохотался, и, рассыпавшись искрами, обернулся тёмно-красным, почти пурпурным драконом. Он сильно ухватил меня за руку, словно хотел дать какой-то импульс. Я стремительно летел или падал, пока не приземлился на ноги. Я даже не успел оглядеться и понять, как передо мной возникла... книга? Мозаика? История? Или всё это вместе...
  - Да, говорят, что он иногда странно себя ведёт, - перебил Къеррах, - А! Это же тёмные книги или рукописи! Раньше, когда в Лахатаре был только один король, эти письмена хранились в тайных залах, как мозаики под пеплом, но я уже не застал этого.
  - А я не знал... мне не объяснял никто. Я думал, там можно найти любые книги. Я видел всё - от начала и до конца - и как брат Бонифаций нашёл рубин и смотрел сквозь него на пламя пожара. И словно я сам слышал теперь слова Огненного Харона:
  Слушай себя, свою душу и свое сердце...
  Я видел, как, просыпаясь, первым делом вместо молитвы монах хватался за перо и бумагу и записывал, словно под диктовку, стихи. Иногда он останавливался, замирал, обмакнув перо в чернильницу, будто переспрашивая слышный одному ему голос. Если судить только по внешности, в этом странном человеке было почти не узнать моего отца. Неопределенного возраста и невысокого роста, с рыже-красными волосами, коротко остриженными, торчащими во все стороны, и особенно нелепо смотрелась выбритая тонзура и мешковатая монашеская одежда. Но взгляд огненных глаз был тем же! Быть может, поэтому брат Бонифаций имел привычку говорить, потупив глаза, не глядя на собеседника. Потом их "дьявольский" цвет сыграл не в его пользу...
  Я уже знал всё это из его рассказа, но в библиотеке я не только видел со стороны, - я будто раздвоился, и одна часть меня на время стала монахом Бонифацием, а вторая осталась наблюдателем, но при этом отчаянно сопереживала первой. Словно я сам писал "Легенду об алом цветке", лепесток за лепестком, сонет за сонетом. Я видел пожелтевшие, даже грязные страницы, сложенные вместе в монашеской келье, перевязанные темной тканью, из какой шьют одеяние для братии, хранящиеся в тайнике в стене. Их можно было найти, только если отодвинуть кровать и вытащить один из камней кладки. Я пошатнулся, увидев их в руках других монахов, по приказу настоятеля устроивших в келье обыск... С содроганием и слезами видел я разворачивающуюся передо мной трагедию и чувствовал всё, что сделали с ним... я тонул в крови и страдании, как алый цветок - в озере закатного солнца, теряя лепестки поэмы как части собственной души, пока не загорелся последний - костром Пламени Всесжигающего. Так страницы легенды прошли сквозь огонь, как закатное солнце, пройдя сквозь тьму ночи, возвращаются с восходом.
  И когда я прочитал поэму, на меня нахлынула гремучая смесь впечатлений: сгоревшие на костре инквизиции Salamandrina и обращенная в кристалл "Лакханэра" - поэмы-сестры, поэмы-отражения, обе отвергнутые, пострадавшие: одна - от власти церковных догм и предрассудков, другая - от королевской власти Лахатара.
  - Касаемо второй - думаю, не совсем так, - заметил Къеррах. - Тебе бы с Морхо поговорить, он лучше расскажет. Да и в Лахатар придёшь - никто тебя оттуда не прогонит. Заодно посмотришь, как там теперь.
  - Может быть, но мне пока сложно представить тот Лахатар, о котором ты говоришь.
  Прочитав "Легенду об алом цветке", я продолжил своё путешествие по библиотеке, найди для себя удивительные книги - хранилища знаний, которые, как принято считать в мире людей, сгорели, а значит - утеряны безвозвратно. Библиотекарь иногда вдруг появлялся - то драконом, то таким, каким встретил меня, пояснял, куда-то приводил, снова исчезал, будто растворялся...
  - О, да, Тарн умеет говорить и играть с читателями! Особенно с теми, кто приходит впервые. Для новичка это как театр!
  - После библиотеки я был в реликварии, будто путешествовал по уголкам собственной души. Я видел целую галерею сгинувших в огне в разные времена драгоценностей, собранных как частицы мозаики, каждая - со своей историей и биографией. Видел собрание вещей из храмов самых разных времен, религий и верований, от нашего времени назад, в глубокую незапамятную древность. Видел ушедшие в вулканическую лаву селения, города... ведь Помпеи - только самый известный из всех. Вереницы портретов людей, погибших при пожарах, извержениях вулканов, задохнувшихся от дыма, сожжённых на кострах во времена инквизиции и преданных огню в Индии согласно обрядам и традициям... Это место ещё называют галереей Огненного Харона.
  - Галерея Морхаро? - переспросил Къеррах. - Тогда ты покинул реликварий и перешёл в его замок. Это его летопись.
  - Я и сам это подозревал. Потом я вышел назад через какое-то крыло или аркаду... с изображениями тех, чьи тела были принесены на погребальный костёр, тысячи кремированных, и если остановиться около каждого, вглядываясь, как меняется облик - от того, что принял огонь, всю жизнь назад до самого рождения и вновь обратно - от рождения и до смерти. Одни на более почетных местах, другие - дальше, в тени... Столетий или даже тысячелетий не хватит не только чтобы узнать, понять или увидеть все это, но лишь повернуть голову...
  И перед моими глазами возникла последняя страница дневника моего отца, записанная уже после всех сонетов "Саламандрины":
  Сегодня я слышал во сне:
  Через твоих сыновей придет в мир память о древних временах.
  И рядом приписка на полях, немного растерянно:
  Но у меня нет сыновей. Единственный мой сын - Поль - погиб на войне во Фландрии.
  
  - Эта фраза мне не дает покоя до сих пор... - задумчиво проговорил Феникс.
  Я вновь вернулся в библиотеку и слышал голоса: гортанный голос Тарна и другой - женский. Я подошел к вратам, и по обе стороны от меня стояли Тарн и Мэрха. В людском обличии, в алом, как пламенная роза, платье, с волосами, похожими на искупавшиеся в закатном солнце волны. Она смеялась. И, увидев меня, в тот миг, когда я переступал порог библиотеки Лахатара, протянула мне алый цветок.
  Растерявшись, я остался за порогом с этим горящим цветком в руке... Почему-то я пересчитал лепестки, и их оказалось ровно тридцать три, как сонетов в поэме. Знала ли она "Саламандрину"? Наверное. Но что означал её подарок? Душевное расположение, симпатию или нечто большее? В библиотеку она приходила, вероятно, к брату, но я не мог ничем объяснить её внимание ко мне - ранее я видел её всего однажды, на празднике. Я терялся в догадках.
  Вскоре я нашёл её - по лепесткам цветка. Они горели то тише, то, наоборот, ярче. Я увидел Каро - её сына, родившегося, как и я, в мире людей, но ещё в раннем детстве ушедшего в Лахатар. Он сказочник, как сказали бы люди, и, рассказывая истории, умеет рисовать видения. Как Эрйах, когда читал в зале "Лакханэру". Но сказки Каро совсем другие, и иногда он создаёт посвящённые им бусины или шары из камня. Катая их в ладонях и рассматривая, можно узнать рассказ от начала до конца.
  - Халайа! Ты ищешь Мэрху? - спросил он. - Она здесь, позови.
  Он указал на цветок в моей руке.
  Я коснулся лепестков, погладил их ладонью, и огоньки их потянулись ко мне. Я тихо позвал её, и вдруг она появилась из самой сердцевины цветка. Я знал, что саламандры могут приходить даже через маленький огонек свечи, но само появление всегда казалось мне удивительным и неожиданным. Её платье было из алых языков огня, как лилия или тюльпан. Она улыбнулась, увидев в моих руках цветок, вдруг взяла меня за руку и начала танцевать. Признаться, в человеческом мире я не умел танцевать - стеснялся, наверное. Я стал повторять за нею, и у меня движения получались настолько легко, будто пламя само подсказывало мне. Мы сошлись ладонь к ладони, не касаясь друг друга, и между нами плясали языками огня и отлетевшие от цветка лепестки, а сам он, меняясь, оказался у меня на груди, где обычно на рубашке карман, хоть я и понимал, что моя одежда в Лахатаре - не ткань, а лишь часть привычного облика. Мэрха загадочно улыбалась. Волосы её разметались багряным каскадом с завитками волн. Ее пышное платье, похожее на распустившийся мак, волнующе касалось меня.
  - А ведь ты уйдешь, - она вдруг погрустнела. - Я знаю, ты снова здесь гость.
  - Я выбрал мир людей, - ответил я. - Мне придется вернуться туда.
  - Знаю. - Она помолчала, словно что-то вспоминая. - Те, кого мы любим в людском мире, не всё о нас знают и не всегда способны понять нас.
  "Ей что, кто-то рассказал?" - подумал я.
  - Я ведь тоже жила в мире людей, вышла замуж и родила сына. Но мой муж разлюбил меня. Я не смогла ему сказать, кто я. Мне надо было принимать стихийный облик хотя бы раз в две недели. Если бы тогда кто-нибудь об этом узнал, меня бы выдали инквизиции. Нет, костра я не боялась - лишь того, что перед ним предстоит пережить...
  "О боги, - подумал я, - саламандра-оборотень в людском мире, да ещё в средние века".
  - Когда это было? - спросил я.
  - Конец XVI века. Мне всё равно пришлось уйти, когда мой Каро, совсем еще ребёнок, ринулся в Лахатар. Я не смогла бы объяснить мужу и его родне, куда пропал наследник.
  - А кем был твой муж?
  - Франсуа д"Алансон, позднее - герцог Анжуйский, брат короля Франции.
  - Что? - удивился я. - Я читал о нём, личность известная в истории. Но я и не предполагал, что когда-нибудь буду разговаривать с его супругой.
  - Бывшей супругой, - поправила она. - Да, я очень любила его, как и он меня поначалу, но он был во власти предрассудков, обстоятельств, дворцового этикета и своей матери. Екатерина почти ненавидела меня, но боялась строить против меня козни, неосознанно чувствуя во мне другую, не людскую природу и силу. Она пыталась расстроить наш брак и совместную жизнь, но у неё было слишком много других дел. Мой сын всё решил за меня, и я ушла вслед за ним.
  Мэрха замолчала, будто сама удивляясь своему внезапному откровению.
  - А ты, - продолжала она. - Не похоже, что тебя кто-то ждёт в мире людей, иначе ты бы не возвращался сюда снова. Значит, ты там один? Я кивнул, не решаясь ничего говорить.
  - И любишь в сердце своём?
  - Да. Я жду.
  - Вижу. Но втайне иногда жалеешь, что не можешь остаться здесь?
  - Возможно... я ещё не привык к Лахатару и многого не знаю.
  - Я тоже вначале долго не могла привыкнуть - так со всеми, кто появляется здесь, будучи взрослым. Выбор лучше и легче делать в детстве, будто играючи, поддавшись впечатлению, как мой Каро. Когда я появилась здесь, я тоже не всё сразу смогла понять. Тогда я посвятила себя воспитанию и обучению сына. Моя мать уже вернулась сюда, и она помогала мне. Вот кому в людском мире повезло с супругом...
  - Твой отец был человеком? - удивлённо спросил я. Глядя на неё, не очень-то верилось...
  - Да. Роже был алхимиком, а Лхаранна - саламандра королевской крови, дочь Лахха.
  - Ого! Как же она смогла жить в мире людей?
  - Хорошо, хоть и странно. Отец боготворил её. Занимаясь алхимией, он и сам хотел стать бессмертным, чтобы никогда не разлучаться с нею.
  Эта идея тогда показалась мне вначале абсурдной, потом увлекательной, и, наконец, достойной Великого Делания - искать бессмертия не ради золота или даже высших знаний, а ради вечной любви.
  - Не знаю, как было бы дальше, но отца убили в Варфоломеевскую ночь. Улюдей и саламандр разные пути...
  - Жаль, - вздохнул я и вдруг почувствовал странный холодок в груди - такой непривычной и чужой там, в Лахатаре. Передо мной вдруг на миг явилось лицо Ванессы - призрачное, неясное, со следами ожогов, какой я видел её в последний раз... Я резко прекратил танец и замер.
  - Что ты видишь?
  "Только бы Мэрха не узнала мои мысли! Или она не умеет?"
  - Не знаю... - я нашёл в себе силы продолжить танец, но теперь он стал для меня каким-то неловким и скованным.
  - Скажи, мне ведь кажется, мы родня - более, чем многие в Лахатаре. Ты чей сын?
  - Эрйаха.
  Она тряхнула огненной гривой, будто вспоминая:
  - Вспомнила. Он, кажется, спит. Я понимаю - я тоже долго спала, когда Каро вырос. Отдыхала от мира людей.
  - Спала? - я был удивлён.
  - Да. Была искоркой двадцать лахатарских лет.
  - Это много? Я не знаю местного летоисчисления.
  - Не очень. Двести людских.
  - Ого!
  - Ты просто не привык. Эрйах, сын моего брата, кажется, тоже сочинил сказку, но так расчувствовался, когда её читал, что теперь уже лет тридцать спит в кристалле.
  Я был потрясён. Так вот как думают о моем отце!
  Она остановилась и взяла мои руки в свои. При этом цветок перелетел к ней на платье, вспыхнув алой розой на груди.
  - Если хочешь остаться здесь - я могу попробовать попросить за тебя. Буду просить Лахха. Твой выбор не сильно привязывает тебя к людям. Быть может, король разрешит...
  Я был в замешательстве. Ее руки, её лицо, её губы были так близко... понимаешь, я не привык к женскому вниманию, но чувствовал, что очень понравился ей... а что, если она влюблена? В меня? Эта мысль показалась мне бредом, сном, пустой надеждой. И я не поверил: нет, скорее Мэрха была во власти впечатления, огненного порыва, танца... Я снова вызвал в памяти облик Ванессы: я хотел быть верным ей одной. Есть такая карта Таро - "Влюблённые" - и в ее каноническом изображении юноша стоит на перепутье. Рядом с ним две женщины, и одна из них - яркая, красивая, манящая, а вторая - скромная, тихо стоит рядом, но она и есть истинная любовь. Тогда эта карта и вспомнилось мне...
  - Ты изучал Таро? - спросил Къеррах.
  - Тогда - только имел представление. Была у меня дома колода, самая простая, купил однажды в книжном. Она тоже сгинула во время пожара. Изучал позже - уже здесь, в Петербурге, когда стал заниматься алхимией.
  - Ага... А ту, сгоревшую колоду и другие свои книги, пострадавшие во время пожара в лахатарской библиотеке не пытался искать?
  - Даже не вспомнил. А вот карта VI Аркана будто возникла передо мной. Конечно, сравнение с Мэрхой я бы не назвал правильным, да простит она меня, но я решил остаться верен своим чувствам к Ванессе. Тебе это, возможно, кажется излишне идеализированным, но ведь у меня не было женщин.
  - А мужчин или мальчиков? - смеясь, спросил Къеррах, желая лишь немного подразнить Феникса.
  - Никогда даже в голову не приходило, и вряд ли бы понравилось. Я жил, как монах. С Ванессой я ждал до свадьбы, а дальше - сам понимаешь...
  Мэрха была так близко... ее губы коснулись моих... и я вначале ответил на её поцелуй, но потом вдруг резко отстранился. Она печально смотрела на меня.
  - Что ж, - сказала она, и в глазах её сверкнули гордые огоньки, - я не собираюсь уговаривать тебя. Есть ли тебе милее другая - так тому и быть.
  Я даже встал перед ней на колени:
  - Прости, прости меня, Мэрха, - повторял я, - я не хотел тебя обидеть.
  Она кивнула. Помолчала. Цветок, еще недавно пылавший, горел совсем тихо, как тлеющие угли. - Скажи хотя бы, как её имя?
  - Ванесса...
  Я растерялся: зачем ей это?
  - Тогда поторопись! - вдруг сказала Мэрха, и глаза её вспыхнули. - Или след огня на её лице уведет её слишком далеко - не догонишь.
  - Что? - не понял я.
  - Иди! - крикнула она, и, рассыпавшись ярым искристым костром, исчезла.
  "След огня на её лице", - долго звучали во мне слова...
  И образ призрачный, странный, становился всё яснее. Я устремился обратно, шёл по коридорам... И вдруг мне привиделась Ванесса, лежащая без сознания в огне пожара, и сам Огненный Харон склонился над нею в ожидании... Но, вместо того, чтобы забрать её с собой, лишь ласково провел рукой по её лицу и исчез...
  
  Я шёл сквозь галереи Харона, не зная другой дороги, ведущей к его мрачному замку. Мне необходимо было попрощаться с ним. И вдруг я увидел среди изображений сожжённых и кремированных неясный, почти призрачный портрет Ванессы... "Неужели и она? Я опоздал? Или это было лишь видение, и там была изображена совсем другая девушка?"
  Я двинулся дальше, не помня, как оказался в замке и как рядом со мной появился Морхаро. Кажется, тогда я не мог смотреть в его глаза, боясь, что, зачарованный видениями, не смогу уйти и так и останусь среди обсидиановых летописей и скрытых пеплом мозаик на долгие годы. Я молчал, не понимая, что можно сказать тому, кто видит и знает лучше меня.
  - Я ухожу...- слова звучали как-то глухо, быть может, потому что я собирался покинуть Огненный город? - Скажи, Ванесса жива?
  - Да, - ответил он.
  И мне показалось, что он будто не договорил: "Пока - да".
  Мои мысли путались, перескакивая с одного на другое, а то, что я начал говорить, в любой другой момент показалось бы мне самому бредом сумасшедшего:
  - Скажи, Морхаро, когда был пожар, ты мог забрать её? Почему ты не сделал этого? Почему ждал?
  - Время не пришло, - бесстрастно ответил Харон, и я понял: он - смерть, что либо забирает в свои объятия, либо так же спокойно отступит, и в этом у него нет собственных желаний, кого он хотел бы унести, а кого - оставить в живых.
  - На прощание ты погладил её по лицу... у неё такая прекрасная и нежная кожа... Что ты чувствовал тогда?
  - Морхаро не ответил на мой вопрос, лишь улыбнулся одними глазами - только тогда я осмелился взглянуть на него: в них плясали отблески пожара. Того самого, что унёс меня в Огненный город.
  - Нежная, как лепестки цветов, - повторил я и вспомнил, как крикнула мне Мэрха: "Поторопись!" - Прощай, Морхаро, я не могу больше оставаться.
  Но тут я словно спохватился:
  - А ты мог забрать тогда из пожара и мою душу?
  - Нет.
  - Почему?
  - Ответ мой для тебя тот же, что и для неё.
  - Но в отличие от неё я - саламандра, пусть и наполовину... разве ты не хотел привести меня сюда?
  - Нет. Каждый выбирает сам.
  Я медлил, не решаясь сделать шаг, но потом понял: я совершенно позабыл о связи с собственным телом и, кажется, даже потерял её ощущение, не мог понять, где находилось моё тело. Есть ли оно вообще?
  - Найди тонкую огненную нить, почувствуй её. По ней ты вернёшься, - ответил Морхаро.
  - А можно я не буду больше забывать? Можно мне оставить память о Лахатаре? Я ведь всё равно не смогу никому рассказать.
  - Я не забираю память живущих. Аханнэра та, - сказал он, и эти слова, его голос ещё долго словно удары колокола, бились во мне... кажется, они сами обернулись багряно-рыжим лучом, тянущимся далеко, за распахнутые крылья Врат Лахатара как расступившиеся стражи. И в это самое мгновение будто из ниоткуда в моей руке появился пламенеющий алый цветок. Я обернулся и увидел Мэрху. Лицо её было и улыбающимся, и грустным.
  - Нйеран, помни меня! - крикнула она и исчезла.
  Луч, становившийся всё ярче, превратился вначале в тропинку, потом в широкий поток огня и света, который подхватил и понёс меня, и я летел в нём словно на крыльях, пока чьи-то руки не остановили и не уложили меня на постель, укрыв одеялом.
  Я снова нашёл себя на больничной койке. Первой мыслью было: бежать, пока ещё не поздно! Успеть предупредить Ванессу, спасти её! Хотя, задумавшись на миг, я даже не смог вспомнить - от чего. Огляделся. В палате было ещё трое, все они спали. Поднялся с постели, шагнул к двери... шаги давались с трудом, ноги будто увязали... закрыта. В какой больнице запирают пациентов на ночь? Направился к окну... первый этаж, но с внешней стороны окно зарешёчено, будто в тюрьме... и стекло какое-то толстое, непробиваемое...
  Я вернулся и сел на кровати. А ведь Ванесса переехала в другой город, её ещё надо найти, быстро, срочно, я ведь не знаю, сколько у меня времени... Эта мысль доводила почти до отчаяния, и я тихо заплакал, чтобы никого не разбудить. Вдруг поднял глаза и с удивлением обнаружил на моей тумбочке тюльпан в стеклянной банке. Было темно, но я не сомневался, что он ярко-алого цвета, будто краски его прорастали сквозь темноту. Я взял в руки цветок и вдохнул сладковатый с еле заметной горчинкой аромат и в этот миг... вспомнил и прощание с Мэрхой, Морхаро, отца, "Саламандрину" и "Лакханэру", библиотеку, галереи, Лахха... воспоминания об Огненном городе все разом обрушились на меня, словно в один миг в моей груди вспыхнуло солнце...
  Я переживал всё заново, не заметив, как наступило утро, и только вошедшая медсестра отвлекла меня от мыслей. Когда я поздоровался с нею, она, кажется, очень удивилась.
  "Наверное, я всё-таки после летаргии", - подумал я. Спросил название больницы, и когда она назвала, я даже не слышал о такой. Вскоре проснулись мои соседи, и один начал без умолку бормотать какую-то тарабарщину, другой время от времени завывал, а третий ползал по палате на четвереньках. И тогда, взглянув на непробиваемые окна с решётками и на поведение соседей по палате, я догадался, где нахожусь...
  - Сумасшедший дом? - спросил Къеррах. - Ого! Ну тебя и занесло!
  - Именно. Причём для тех, у кого уже нет надежды на выздоровление. Как выяснилось потом, я пробыл там чуть больше девяти лет.
  - Почти лахатарский год? Немало, чтобы потом испортить себе человеческую жизнь. А мог ведь и больше - разница во времени в Лахатаре незаметна.
  - Мог... когда зашла другая медсестра, я спросил её, откуда у меня на тумбочке цветок.
  Она только пожала плечами, странно, почти удивлённо вглядываясь в моё лицо, словно ища признаки безумия:
  - Не знаю. Кто-то принёс и передал. Вчера была не моя смена.
  - Ко мне приходили?
  - Может быть... не припомню, чтобы к вам кто-нибудь приходил.
  Ушла. Вскоре появился врач, осмотрел меня и нашёл моё состояние вполне адекватным. На мой вопрос "Как я здесь оказался?" ответил, что меня перевели в эту больницу гораздо раньше, чем он устроился работать. Полистал историю болезни. Оказалось, меня нашли пожарные, когда тушили тот самый заброшенный дом, из которого я ушёл в Лахатар. Выяснилось, что я залез внутрь, поджёг его и, как утверждали, хотел сгореть сам. Говорили, что каким-то чудом я не задохнулся и не отравился дымом. Я был одержим пламенем и навязчивой идеей всё поджигать, временами начинал нести какую-то околесицу на непонятном языке.
  Я взглянул на своего соседа по палате - а вдруг и он находится где-то и говорит на языке того мира? В таком состоянии меня вначале привезли в городскую психиатрическую больницу, но, продержав меня там два месяца, врачи ничем не смогли мне помочь. Они объясняли моё безумие тем, что я слишком долго находился в летаргическом сне, и он вызвал необратимые изменения мозга. После курса лечения меня признали безнадёжным и перевели в дом для душевнобольных. Я до сих пор не помню ничего из того, что говорили о моём пребывании в больнице, но прекрасно помню о Лахатаре - всё, кроме видений, когда Морхаро держал меня на руках - я говорил тебе вчера.
  Вскоре меня перевели в другую палату с более спокойными соседями. Моё выздоровление сочли слишком внезапным, говоря, что ещё неделю назад я метался на койке, требуя зажечь хотя бы спичку или умоляя, чтобы рядом со мной свечу поставили. Или начинал повторять: "Ванесса, Ванесса, у тебя такая нежная кожа, как лепестки цветов...это не больно, он лишь погладил тебя по лицу". При этих словах я сразу вспомнил последний разговор с Морхаро. Вот она, связь души и тела! Говорили, я кричал это целый день. Я испугался: что ещё я мог рассказать в бреду о Лахатаре и спросил врача:
  - Да? А что ещё я нёс?
  - Мы не записываем за каждым, - снисходительно улыбнувшись, ответил он. - Что-то про Эмму, про Хайнца... Это ваши родители?
  - Да, приёмные. Меня усыновили.
  - Про огонь, про Ванессу. Кстати, кто такая Ванесса?
  - Это... моя девушка, - не без труда ответил я. Соврал, но что делать...
  - Боитесь, не дождалась вас? - понял он моё смятение.
  - Наверное... - я так растерялся: четыре года во сне и почти десять - здесь...
  Только тогда я осознал и, схватившись за голову, выдохнул:
  - Четырнадцать лет!
  - Ничего-ничего, - успокоил меня врач. - Будете себя так же адекватно вести, вас ещё понаблюдают и скоро выпишут. А если не дождалась вас девушка - найдёте другую.
  Я ничего не ответил ему, только опустил голову. Моей задачей было выйти из больницы, и как можно быстрее. Вначале я подумывал о побеге, но не решился его осуществить. Лучше продолжать нормально себя вести - тогда меня никто долго держать не будет.
  Тюльпан на тумбочке облетел дня через три, и я попросил у медсестры какую-нибудь книжку или газету, чтобы засушить лепестки.
  - А вы романтик, - засмеялась она, протянув мне потрёпанный том. - Я уже прочитала. Можете тоже, если заскучаете. Только не волнуйтесь сильно, вам это вредно.
  Я сложил в книгу лепестки. Да, я действительно верю, что тюльпан - тот самый цветок, подаренный на прощание Мэрхой. Я и сейчас его храню, - сказал Нйеран, и его взгляд скользнул по книжным полкам. - Почти случайно, и сам позабыв о том, незадолго до моего отъезда в Россию я переложил лепестки в книгу, которую в последний момент взял с собой.
  - А можно взглянуть? - спросил Къеррах.
  - Да, конечно, - Нйеран поднялся и лёгким движением достал с полки книгу. Это был "Фауст" Гёте, небольшого формата с чуть пожелтевшими страницами и готическим шрифтом. - Единственная книга, которая осталась у меня из Германии. Накануне отъезда я хотел что-то перечитать, но не успел и сунул с собой в самолёт. Я и забыл, что именно в него переложил лепестки по возвращении из больницы, только потом увидел. И в аэропорту никто мне ничего не сказал... хотя это ведь обычные лепестки тюльпана... вот они, все шесть!
  Къеррах с интересом, но осторожно брал то один, то другой...
  - Странно, - задумчиво проговорил он, - за это время обычный тюльпан стал бы бордовым и почти прозрачным, а эти лепестки высохли, но сохранили свой алый цвет! - на мгновение Къеррах увидел, что по одному из них мелькнула искра, - возможно, они действительно из Лахатара! И если так, то без воды цветок мог бы прожить больше трёх дней. Я никогда не интересовался воплощением огненных цветов в людском мире, но допускаю, что и такое бывает.
  - Верю, - кивнул Нйеран. - В сумасшедшем доме меня продержали еще недели три, опасаясь, как бы я снова не впал в безумие. За мной приехал дядя - брат Эммы. Оказалось, что за время моего пребывания в психбольнице мои приемные родители уже четыре года, как умерли. Вначале Хайнц - от рака, а Эмма - через год от какой-то внезапной остановки дыхания. В последние годы её мучила астма. Думаю, она очень тяжело перенесла и моё состояние, и смерть мужа. Их квартира перешла дяде Морицу, но он не жил там, а сдавал какой-то молодой паре. Узнав, что я выздоровел, он отпустил жильцов.
  Я вернулся и вначале даже не узнал дома, который покинул десять лет назад. Почти сразу после приезда я навел в Интернете справки о Ванессе её родных. В первое время мне пришлось почти заново осваивать компьютер - так всё изменилось. Действительно, они переехали в Потсдам, но вовсе не потому, что, как я полагал, Ванесса вышла замуж. Женился её брат и перевез всю семью. Я нашел в Интернете его дневник. Там в одной из записей он созывал друзей, кажется, на день рождения, и так я узнал, где он живёт.
  Потсдам находится совсем недалеко от Берлина, и потому доехал я быстро. Дом расположен на самой окраине, двухэтажный, как многие частные дома. Дверь мне открыл брат Ванессы. Он не сразу узнал и вспомнил меня. Но когда я спросил о ней, он изменился в лице, голос его зазвучал как-то резко и хрипло:
  - Она умерла. - Ответил он. - Две недели назад.
  - Две недели! - ошеломленно прошептал я. - это значит, пока я был в пси... в больнице, она... значит, Мэрха всё знала и торопила меня, - шепотом рассуждал я, схватившись за голову. - От чего она умерла?
  - Сердечная недостаточность. У неё всегда было слабое сердце.
  Я не знал об этом. Ванесса никогда не говорила. И если бы даже я вышел из больницы раньше, смог бы я её спасти или как-то изменить ход событий? Для чего меня торопила Мэрха? Что я мог успеть? Только попрощаться? Или тогда Ванесса действительно могла остаться жива?
  Я всё ещё стоял на пороге. Её брат предложил мне зайти, но я отказался.
  - А где она похоронена? - спросил я.
  - Её тело кремировали. Я ещё не забирал прах, пойду через два дня. Похороним в Берлине, на кладбище, где наши родственники. Оставьте адрес, я вам напишу.
  Я написал ему адрес своей почты, попрощался и поспешно ушёл. Слезы наворачивались мне на глаза. Я вернулся домой и разрыдался. На оставленные дядей деньги я снова купил тридцать три свечи, расставил их в комнате, как раньше, используя посуду вместо подсвечников. Мне было всё равно, где я окажусь, пока они горят - в Лахатаре, снова в психушке, впаду в летаргический сон, или со мной случится что-то ещё. А может, потеряю сознание, и моё тело сгорит. Кажется, в какой-то момент я сказал даже: "Морхаро, забери меня!" Но ответа не было. Потрескивая, горела память, все мои чувства, все мои воспоминания о Ванессе. Нет, они не уходили, а превращались во что-то воздушное, почти бесплотное, как крылья ангелов, и я вновь отчётливо видел галерею Харона, и самый яркий, самый явный из всех был её портрет. Она была такой, как в тот роковой вечер, когда я сжёг своё послание. "Андреас, не плачь", - сказала она.
  Я уже хотел было снова сделать шаг и оказаться в галерее: отныне и навеки я выбираю Лахатар! Сложить огненную мозаику в память о ней и уснуть, стать искоркой в ладонях... я слышал, что можно так жить в мозаике. Но вдруг мне пришла совершенно иная мысль. Ведь я наполовину саламандра, и моя жизнь гораздо дольше человеческой! А значит, возможно, я смогу дождаться, пока Ванесса воплотится заново и отыскать её?
  - Всё возможно, - ответил Къеррах. - Я знаю такую вампирскую историю да и лахатарскую тоже... и со стихийными духами такое тоже может быть. Правда, неизвестно, в какой стране или вообще части света она появится в новом воплощении.
  - Да, я понимаю. Но я решил ждать. Я почувствовал, сколь малое меня теперь держит в людском мире. Я будто снова стал совершенно чужим всем и всему.
  - Одиночество.
  - Ты прав, но теперь я к нему привык. Оставшись без приёмных родителей, я решил разыскать мать или, если её к тому времени уже не было в живых, узнать, кем она была. Я не знал ничего кроме имени, весьма распространенного в России, и того, что она, кажется, была родом из Санкт-Петербурга. Я искал работу, но моя специальность - лингвистика - зачастую подразумевала преподавательскую деятельность. Я пытался устроиться в три института, но как только там узнавали, где я провел последние годы, отказывались от меня. Скрыть сей факт у меня не получалось, хоть я и говорил, что восстанавливаюсь после болезни. Мне очень странно было привыкать к собственному возрасту, а точнее - к тому, как он воспринимался окружающими. Когда я впал в летаргию, я только недавно окончил институт, и мне было двадцать четыре года. Между пятью годами сна и девятью в психбольнице был всего краткий промежуток в несколько дней. Таким образом, когда я вернулся домой, мне было около тридцати восьми лет, а это, как воспринимают люди, уже не мало. Сам я не понял разницы, да и, посмотрев в зеркало, не заметил особенных изменений. С интересом лингвиста и всё-таки в надежде обрести свой родной язык, я стал учить русский. У меня появилась идея поехать в Россию, если, конечно, меня пропустят с девятилетним "психиатрическим багажом", как я это иногда называл. Мне удалось найти работу переводчика. Конечно, за столько времени я успел забыть языки, который учил, но при небольшой практике достаточно быстро вспомнил. Около года я собирался и готовился.
  - Сложно было?
  - Интересно. Изучая русский, я стал думать, что это тоже не новый для меня язык, будто я уже когда-то знал его, и от одной этой мысли становилось гораздо легче, всё казалось простым и вполне логичным. Я старался, чтобы у меня была практика общения, нашёл в Берлине носителей языка, а когда счёл свой уровень знаний достаточным, начал брать переводы. Наконец наступил долгожданный день, когда я решил что готов поехать в Россию. В турбюро меня убеждали посетить Москву, но я очень хотел в Петербург. Как я был счастлив, когда самолёт оторвался от земли! В тот миг у меня было предчувствие, что в поездке со мной произойдёт какая-то странная история, связанная с моими русскими родственниками. В самолёте я перелистывал "Фауста" и нашёл в книге засушенные лепестки тюльпана. Но я не мог предположить, что моя жизнь изменится настолько... ведь я так и не возвращался обратно!
  - А что произошло? - качнувшись на стуле, спросил Къеррах, подглядывая то на Феникса, то на начинавшийся за окном рассвет.
  - Это долгий рассказ, - ответил Феникс, - до восхода не успею. Тебе, насколько я понял, днём надо прятаться от солнца, а у меня сегодня рабочий день. Если хочешь, расскажу завтрашней ночью.
  - Тогда, как стемнеет - жди! Аханнэра!
  - Аханнэра та! - слегка улыбнувшись, сказал Феникс уже открывшему окно Къерраху.
  
   Ночь четвёртая
  
  Сумерки только тронули уставший после дневной суеты Париж. Просыпаясь, Ричард шевельнулся, попытался обнять спящего, притянуть к себе, но рука нащупала пустоту.
  - Черри! - тихо позвал Ричард и вдруг осознал, что они не виделись уже трое суток, - ты где?
  Ответа не было.
  "Где он? - Ричард, одеваясь, перебирал в мыслях всё, что происходило до вчерашней генеральной репетиции "Сильфиды", - кажется, Черри мысленно сообщил, что зачем-то собрался в... Петербург! Но это ведь не наша территория! Это Русский клан! Я вообще сомневался, что его туда пустят! Он ещё что-то говорил о Ровинане... но какие совместные дела могут быть у них с Ровинаном?"
  Выйдя на охоту, Ричард терялся в догадках, прекрасно осознавая, что времени у него совсем мало, ведь сегодня премьера "Сильфиды"! Черри в этом спектакле не участвует, но еще никогда с момента появления театра "Чёрная роза" не было так, чтобы он не явился на премьеру! А если он в плену? Конечно, Русский клан всегда относился к нашему нейтрально, но это пока интересы и территории не пересекались. А вдруг Черри что-нибудь натворил, и его держат в тюрьме? Но ничего такого Ричард не почувствовал.
  Ему надо было торопиться в театр, но волнение нарастало. "А вдруг Черри нашел кого-то ещё и влюбился? Такое возможно? Нет, зря я так думаю о нём..."
  "Ровинан! Ровинан! - мысленно позвал Ричард, хотя вовсе не был уверен в том, что глава другого клана, пусть даже и побратима нашему, его услышит. Он ощутил сначала легкое прикосновение руки прямо из воздуха. В следующее мгновение явился Ровинан.
  - Ты звал меня? Неужели премьера сегодня не состоится? А мы с Арно собираемся... а, так ты потерял Черри? Он в Санкт-Петербурге с Фениксом разговаривает.
  - Что, до сих пор?
  - Да. Уверяю, им есть о чем поговорить.
  - Может, Черри влюбился в него и не хочет теперь ко мне возвращаться? Или влип в какую-нибудь историю?
  - Влюбился? В Феникса? - рассмеялся Ровинан, - нет, вряд ли. По-моему, у Феникса совершенно другие интересы и предпочтения.
  - Тогда о чём можно говорить целых три ночи? Если бы Черри провел их с Франсуа, я бы не удивился. А ты... видел этого самого Феникса?
  - Видел, и не раз. Но я не стал особенно вникать в его биографию после того, как он сказал, что не желает быть моим обращённым.
  - Не хочет быть вампиром первого круга? Или не знает, что это такое? Или он тоже имеет отношение к стихии огня?
  - Не хочет быть вампиром вообще, или не моего клана, но это только моё предчувствие. А вот насчет саламандр ты попал в точку.
  - В смысле?
  - Вспомни, кто такой феникс в мифологии? А с этим тоже не без огненной легенды. Повторюсь, не вдаваясь в подробности - не моя стихия.
  - Понятно... и долго ещё Черри останется в Петербурге? Как бы конфликтов с Русским кланом не было...
  - За это я ручаюсь, я говорил с ними. Не беспокойся, ничего страшного с твоим Черри не случится.
  - Благодарю.
  - Да что ты к нему до сих пор как ребёнку относишься? Он один из сильнейших вампиров в Клане! Ты вообще помнишь, кто кого обратил?
  - Да... - вздохнул Ричард и словно спохватился, - у меня премьера! А я тут разговариваю! Меня ждут!
  - Я тебе помогу. Правда, сразу там не останусь - мы с Арно к началу появимся.
  Ричард не успел ничего ответить. Ровинан быстро взял его за руку... головокружение, порыв ветра в лицо - и он уже в театре. Ещё один оборот вихря, и Ровинана уже нет - исчез, будто не было.
  
   ***
  
  После охоты Къеррах привел себя в порядок - ночёвка в подвале не лучшим образом сказалась на его внешнем виде - и сразу направился по уже знакомому адресу. Ему не терпелось узнать, что произошло с Фениксом в Петербурге, и как он сумел остаться в этом городе. Увидев открытое окно, Къеррах поднялся в воздух и шагнул в комнату.
  - Приветствую, - сказал Феникс, подняв голову и открыв глаза. Вероятно, он заснул, сидя за работой и уронив голову на руки.
  - Я тебя разбудил? Прости, я забыл, что тебе нужно спать ночью.
  - Ты правильно сделал. Днём я принимал зачёт, устал, и, дожидаясь тебя, решил немножко прикорнуть.
  - Студенты замучили? - рассмеялся Къеррах, - или ты - их?
  - Взаимно. Знаешь, иногда они мне такое отвечают, что хоть в качестве анекдотов записывай.
  - Ну и записывай, а чего?
  - Некогда мне обычно. А потом забываю. Сейчас кофе заварю и продолжу рассказ.
  Феникс ушел на кухню, но минут через пять появился с чашкой кофе, чёрного как ночь с лёгким запахом корицы. Задумался, перекатывается в ладони лежавший до этого на столе можжевеловый шар. Дерево нагревалось чуть сильнее, чем в руках обычного человека, и от него исходил приятный хвойный аромат.
  - Весной, как сейчас помню, было это 28 марта 2010 года, я приехал в Россию. Начал с осмотра достопримечательностей: Русский музей, Кунсткамера, Петропавловская крепость... от Эрмитажа вообще голова шла кругом - всё хотелось посмотреть... Ты был там?
  - Нет пока. Я первый раз в Петербурге.
  - Прости... ты же только ночью не спишь, когда всё закрыто... жаль.
  - Почему? По Лувру мы с Мануэлой недавно гуляли ночью, и по Версальскому дворцу - с Франсуа. А ты решил, что мне никогда не удастся попасть в музей?
  - Но... как?
  - Мы видим все эти красные лучи-ниточки. Да и в воздухе вампир невидим для людей и этих, как их... камер, даже если поднялся лишь на полшага. Так мы и летаем во время прогулки в музее и играем в увлекательную игру "не задень ниточку".
  - Вот даже как! Так вы...
  - Ну да, - понял Къеррах мысль Феникса, - мы можем стать и грабителями, только зачем? Так бы вампиры из музеев всё порастащили, наверное. Я ещё понимаю, если это какие-то родовые реликвии, туда попавшие.
  Феникс кивнул в ответ каким-то своим мыслям и продолжил рассказ:
  - Тогда весь день я посвятил Эрмитажу. Устал, но смог увидеть лишь ничтожно малую часть всего, что хотел посмотреть. Вечером, когда начало темнеть, я шёл, прогуливаясь по набережной, думал о том, что придётся мне отказаться от экскурсии в Петергоф и ещё раз пойти в Эрмитаж. Потом я завернул в арку одного из дворов, а зачем и не вспомню. Будто в голове помутилось или в глазах потемнело.
  - Ага... - Къеррах понимающе кивнул.
  - Помню парня лет восемнадцати, невысокий, одетый в косуху, как рокер, темноволосый, с чёлкой, зачесанной на один глаз, бледный какой-то... откуда он взялся во дворе - не помню, будто из-под земли вырос.
  - Как всегда...
  - А после той внезапной краткой паузы во времени я вдруг вспомнил, что отец, когда рассказывал мне об Эрнане и их встрече, сказал, что Эрнан - вампир. Помню выражение лица этого парня - смесь разочарования и горечи, а потом удивление:
  - Так ты в нас веришь? Знаешь о нас!
  - От отца, - ответил я. - Его давно нет в этом мире.
  Я не хотел вдаваться в подробности.
  - Если ты знаешь о нас, то для тебя не секрет, что сейчас произошло. Тогда ответь, почему у тебя такая странная кровь? Мне даже не хочется её пить! Какая-то смесь одиночества, почти отчаяния и пустоты... или огонь, яркий, жжётся, и кровь у тебя с искрами! У нас говорили, что предпочитают держаться от такой подальше, а я и не встречал никогда. Да, ещё безумие! Мне стало интересно, как твоя жизнь, начавшаяся почти так же, как у всех, превратилась в этот жуткий коктейль? Будто пограничье между жизнью и смертью...
  Я пожал плечами:
  - Тебе со стороны, наверное, виднее. Но если ты узнал это, можешь увидеть и всё остальное.
  - Не-а, - замотал головой парень. - Вот совершенно не жажду. А ты не хочешь что-либо изменить в жизни? - Он подмигнул мне.
  - Хочу, наверное, - ответил я, - и потому я здесь, в Петербурге.
  Он протянул мне руку:
  - Денис. Или лучше - Дэн.
  - Андреас...
  - Андрей, значит, - сказал он и пожал мою ладонь. Его рука показалась мне ледяной. Мы говорили по-русски, и к тому времени я почти избавился от акцента. Правда, когда я подумывал о том, чтобы перебраться в Россию насовсем, мне становилось грустно от того, что это маловероятно: наверняка при оформлении документов выяснилось бы, где я провел девять, а то и все четырнадцать лет... А я, как вышел из самолёта, стал считать Россию почти родиной. Берлин остался для меня городом безумия и одиночества. Правда, я тогда совершенно не понял, что хотел предложить мне Дэн.
  - Ты не здешний, - заметил он, - но очень хочется им казаться. Русский знаешь хорошо, но думаешь то по-русски, то, кажется, по-немецки. И возвращаться тебе особо некуда. А мы сегодня перед охотой с Алексом говорили - мне недавно разрешили в этот год обратить кого-нибудь. Вот мы и поспорили - слабо ли мне обратить первого встречного? - Дэн хохотнул, - смотря кем окажется этот первый встречный, да и обращение - дело добровольное. Я, правда, думал - девчонку, но ты мне раньше попался. Ну что, хочешь быть таким, как я?
  И только теперь я понял, о каких изменениях он говорил.
  - И питаться кровью? - спросил я. - Нет.
  - Почему? Ты не настолько любишь людей, чтобы их жалеть.
  Я вспомнил слова Мэрхи и подумал, что предпочел бы уйти в Лахатар и остаться там... но, честное слово, не хотелось, чтобы она за меня просила. Я снова вспомнил Ванессу.
  - Если ты станешь вампиром, то сможешь дождаться её.
  - Да? Тогда... может быть, ты ответишь, как я узнаю, что она вернулась?
  В этот миг надежда вспыхнула во мне, но Дэн только развел руками:
  - Не-ет, это только ты можешь узнать.
  - А тебе обязательно сегодня обращать первого встречного? - спросил я, вдруг подумав, что мою судьбу уже решили за меня.
  - Да как хочешь. Но ты получишь бессмертие, никогда не заболеешь и не умрёшь от старости. Перестанешь подчиняться людским законам, и никто тебя не упечёт в психушку и не вернёт назад в Берлин. Скорее, наоборот: тебе придётся переселиться сюда, в Петербург.
  - Вампиром? Не хочу.
  
  - Почему? - снова перебил его рассказ Къеррах.
  Нйеран задумался.
  - Идея спать днем, бодрствовать только ночью и питаться человеческой кровью, убивая людей, меня не привлекает.
  - Убивать не обязательно. Веришь, я еще ни разу никого на охоте не убил! Да и Дэн ведь тоже не убил тебя! А в некоторых кланах убивать жертв теперь вообще запрещено.
  - Верю. Но понимаешь, - Феникс понизил голос до шёпота, - я всегда боялся вида крови, и если её много, мог потерять сознание, упасть в обморок. Возможно, тебе сложно это представить. Я не смогу её пить.
  - Я знаю, что бывает такой страх, но после обращения он проходит, - пояснил Къеррах, умолчав, что иногда боязнь крови в человеческой жизни у вампира может перерасти в помешательство.
  - Мне кажется, согласиться стать вампиром для меня означает - порвать с Лахатаром и стихией огня навсегда. Мы с Дэном тогда увиделись впервые, и всё, что он рассказал обо мне, он узнал по моей крови. А значит, если бы он обратил меня, он бы увидел... и Лахатар, наверное... при одной этой мысли меня бросало в дрожь. Знания о стихии не предназначены для того, кто не имеет к ней отношения. Тем более, Дэн говорил, что боится огня, наверное, как я - крови.
  Къеррах кивнул.
  
  - Как хочешь, - ответил тогда Дэн. - Значит, я поищу кого-нибудь другого. Я голоден, но мне пришлась не по вкусу твоя кровь, как тебе - мое предложение бессмертия.
  В его глазах промелькнул какой-то странный красноватый отблеск, или мне показалось... Дэн внезапно повернулся и окликнул прохожего:
  - Эй, парень! Закурить не будет?
  Я слышал, что так обычно уличные хулиганы останавливают выбранную "жертву", но чтобы вампиры...
  Парень остановился, оглянулся, посмотрел слегка растерянно:
  - Не курю...
  В первое мгновение я не понял, вглядевшись в его лицо... оно было хорошо освещено фонарем, а меня он, наверное, вообще не увидел в глубине арки. Вдруг я осознал и даже тихо, шепотом вскрикнул: этот случайный прохожий был... почти точной моей копией! Я словно в зеркало смотрел, даже растерянное выражение лица у нас, наверное, было одинаковым! Я присмотрелся и заметил лишь одно бросающееся в глаза отличие: его волосы казались рыжими лишь при желтом свете фонаря, они были русыми. Ростом он был немного ниже меня.
  - Черт, как вы похожи! - восхитился Дэн. - Вы не братья? Не родственники?
  - Нет... - я не знал, что мне ответить, не имея никакого представления о своих русских родственниках.
  Дэн подошел к нему, взял за руку и увёл в тёмную часть двора. Парень не сопротивлялся. Я наблюдал, как в углу двора Дэн притянул его к себе, наклонил шею жертвы, сбросив его сумку на асфальт. В ней что-то звякнуло. Я хотел уйти, но встретил горящие алым глаза Дэна: "Стой!" - послышался в моей голове его голос. Я не мог сдвинуться с места, но будто и не рвался покинуть двор, ощущая, что мое присутствие необходимо и пронизано каким-то пока не ведомым мне смыслом. Был ли это морок, насланный на меня вампиром или мои предчувствия, я не могу сказать.
  Слегка наклонившись, Дэн пил медленно, словно, кровь моего двойника, в отличие от моей, он нашёл необычайно вкусной. Пил, пока тело жертвы не обмякло, и тогда Дэн бережно положил парня на асфальт и подошел ко мне.
  - Ты убил его? - спросил я, сам не веря в происходящее, но не чувствовал страха.
  - Нет. Он жив. Еще немного, и он станет таким, как я. Зря ты отказался. Пусть он не первый, а второй встречный, я даже не говорил с ним. Кстати, у нас в клане такое не разрешается, потому Алекс и предложил мне "на слабо". И я выиграл спор! А вы родня, и скорее всего братья, возможно даже родные! Такое сходство крови бывает только у братьев.
  Дэн вытащил руку из рукава косухи, а рубашечный быстро задрал вверх и то ли коснулся рукой сгиба локтя, то ли чем-то порезал, но оттуда тонкой струйкой полилась кровь. Меня затрясло, и Дэн, кажется, мгновенно понял в чём дело. Я вновь услышал его голос в голове: "Твой страх - только тень, а кровь прекрасна, как каждый миг жизни". Я не увидел в ней ничего прекрасного, но мой страх от её вида прошёл, хоть я и не могу сказать, навсегда или это было лишь в тот миг. Дэн подошел и поднес ранку к губам моего двойника, лежащего на асфальте. Тот вздрогнул всем телом, будто его током ударило, и стал жадно, большими глотками пить. Глаза его широко открылись, как бешеные, и тоже светились красноватым. Дэн подождал немного, но потом отнял руку и похлопал его по плечу:
  - Хватит, всю я тебе не отдам! Сейчас снова твоей выпью...
  "Зачем?" - удивился я, подумав, что обряд обращения уже закончен. Мне было интересно. Это было сродни любопытству ученого, присутствующего при каком-нибудь опыте или открытии.
  - А как же? - вопросом на мой вопрос ответил Дэн, и в его глазах вспыхнуло удивление, - чтобы он был моим учеником, мне подчинялся и меня слушался. Иначе как я его учить буду?
  - Обыкновенно. Как люди, - пожал плечами я, но мы будто говорили на разных языках.
  - Не годится. Так он меня выслушает, а сделает по-своему. Зачем мне такой?
  - Значит, я правильно решил, что отказался. Лучше я человеком останусь, чем всю бессмертную жизнь буду подчиняться кому бы то ни было.
  - Да почему же всю? Через год или два, как всему выучится, максимум через пять я его освобожу.
  Он снова вгрызся в шею своего новообращенного и пил, наверное, так же долго как в первый раз. Я снова услышал в своей голове приказ Дэна: "Стой. Жди".
  
  - А ты знаешь, что можно обратить и без подчинения, и тогда обращённый будет учиться по собственной воле, а не по принуждению? - заметил Къеррах.
  - Нет, я не знал.
  - Вначале я тоже. Мало кто так делает. У меня трое обращённых, и из них только Ричард - мой первый и любимый, вначале мне подчинялся, но потом я его отпустил.
  - Да? - удивился Феникс. - А почему тогда Дэн так не сделал? Не похоже, чтобы ему нравилась власть.
  - Дело не во власти. Не во всех кланах разрешено обращать свободными.
  - Почему?
  - Надо же кому-то отвечать за новообращённых. А если он тебе не подчиняется, ты за него как бы и не в ответе.
  
  Феникс продолжил:
  - Не жалеешь, что отказался? - спросил Дэн. И, не дожидаясь ответа, взял мою руку в свою. Одно движение, и на середине моей ладони появилась маленькая царапина. Он коснулся пальцем своей руки на сгибе локтя, снял маленькую капельку крови и провёл вдоль линии пореза. Я впервые видел, как кровь не выливается из раны, а наоборот, она словно мгновенно впиталась внутрь. При этом порез затянулся, будто и не было.
  - Андрей, - сказал Дэн, и я почувствовал, что он произнес так моё имя не случайно, - ты, конечно, как хочешь, но моё предложение остаётся в силе. Я ещё навещу тебя. Может, недели через две или через месяц.
  - Ты поедешь в Германию?
  - Нет. Но и ты туда больше не поедешь. Ты станешь им!
  Он указал на своего новообращённого.
  - Его ведь начнут искать - родственники, милиция. А вы похожи, - он гладил мою ладонь, где еще пару минут назад была ранка, и говорил почти торжественно, глядя мне в глаза, - сейчас ты пойдешь к нему домой. Там приехала его тётка Варвара и ещё родня. Ты был на учёбе, а потом зашёл в парикмахерскую и покрасил волосы, с друзьями встретился - вот и вернулся поздно. Да, теперь тебя зовут не Андреас, а Григорий. Гриша.
  - Но они увидят подмену!
  - Нет, не бойся. - Он поднес мою руку к губам. Я почувствовал боль, как от укола, но она сразу же прошла. - Я тебе метку поставил, и с нею им передаю, что ты - Григорий. Они сами не виделись с ним до вчерашнего дня несколько лет. Да, если вдруг я понадоблюсь, или что случится, кольни метку на ладони иголкой или чем-нибудь острым до крови и позови меня по имени - я услышу и приду. Если позовёшь днём - придется ждать до темноты. С этой меткой тебя не может убить или обратить другой вампир. Действуй!
  Он передал мне сумку. Я расстегнул "молнию".
  - Но там же документы...
  - Ему они больше не понадобятся. Вампиру не нужны паспорт и студенческий билет. Учиться он все равно не сможет, потому как днём будет спать.
  - Но это же воровство...
  - Ага, а ещё убийство - люди не верят в вампиров, а человек-то пропал! Быстрее, а то прикажу, и ты не сможешь сделать по-другому, но я надеюсь на твоё благоразумие. Я не забыл, как мне самому приказывали. Так что забирай наследство от братика и не тяни время. Я бы проводил тебя, но мне некогда... он снова голоден. Конечно, если для тебя все это ужасно и недопустимо - я могу предложить тебе еще один вариант.
  Тут новоявленный вампир прервал наш разговор. Он поднялся на ноги и сделал шаг в мою сторону. У меня не возникало никаких сомнений, для чего я ему понадобился. Он не заметил наше сходство и вряд ли осознавал вообще что-либо. Я представлял для него только жертву, мешок с кровью. Мне стало не по себе.
  - Стой! - крикнул Дэн, и тот резко остановился. Как-то быстро рядом с ними оказался какой-то прохожий. Вампир схватил человека за рукав, притянул к себе и укусил за шею. Дэн наблюдал.
  - Какой вариант? - спросил я.
  - Ты забудешь о нашем разговоре и встрече, будто ничего не было. Я сотру свою метку и твою память. Ты будешь считать, что гулял в городе, вернёшься в гостиницу и скоро уедешь в свой Берлин, где снова будешь страдать от одиночества, но никогда не вспомнишь о сегодняшнем вечере.
  Честно сказать, этого предложения я испугался ещё больше, чем всего увиденного и услышанного. Я уже знал, что значит стёртая память, и как воспоминания в самый неподходящий момент, словно лавина, накатываются разом...
  - Нет!
  - Тогда иди. Я бы проводил тебя, но мне некогда. Думаю, я тебя скоро навещу. С новосельем в Питере! - он по-дружески похлопал меня по плечу, и я ощутил, насколько он сильнее любого из людей. - Хватит!
  Последнее его слово было адресовано новообращённому. Дэн пошёл к нему и больше не смотрел в мою сторону.
  Взяв сумку, я направился из двора к метро. Посмотрел в паспорте адрес. Сравнил с картой и понял, что ехать мне недолго. Вдруг я подумал, что могу просто прийти и отдать якобы найденную сумку, а Григория пусть ищут - так все-таки честнее, чем присваивать чужие документы и чужую жизнь. Так я и решил - отдать вещи и уехать в гостиницу, а если не успею, то посмотрю, как разводят мосты. Было около одиннадцати ночи, когда я поднялся и стоял на лестнице, всё не решаясь позвонить в квартиру...
  "Как бы я хотел остаться в этом городе!" - подумал я.
  И в ответ будто услышал голос Дэна:
  "Кто мешает? Оставайся!"
  Я оглянулся, но никого вокруг не было.
  Дверь мне открыла пожилая женщина в очках, полная, с тёмно-русыми стрижеными волосами. Как потом оказалось, это была упомянутая Варвара.
  - Здравствуйте...- тихо и растерянно сказал я и почему-то добавил: - тётя Варя. Я принёс...
  - Гришка! Проходи! Что ты как не родной на пороге топчешься? Тут ещё Оксана с Петей зашли - ничего? - затараторила она. - Ты ж с утра говорил, что я могу сестру в гости позвать?
  - Да...
  Я зашёл.
  - Они уже уходить собираются, а я упрашиваю остаться. Мы ведь все разместимся: ты - у себя в комнате, они - на диване, а я на раскладушке могу. Они у тебя разрешения спрашивают: как хозяин скажет. Ты ведь их оставишь, да?
  - Хорошо, - ответил я, а сам подумал: "Неужели она не замечает?"
  - Я ведь у себя в Тамбове никого не вижу, пять лет не приезжала...
  - Да, конечно...
  - Вот и славно. Да ты заходи, чего в дверях застрял? Заболтала я тебя, да?
  Я вошёл. Варвара ушла в комнату, откуда слышались голоса. За накрытым столом сидели ещё одна женщина, чуть помоложе, блондинка, и мужчина, тоже в возрасте.
  - Здравствуйте... тетя Оксана и дядя Петя.
  Я сам не понимал, как у меня получилось их так назвать, будто они и в самом деле мне родственники. Как же им сказать...
  
  Къеррах уже понял, что это - особый вид вампирского внушения на расстоянии, о котором упоминал Ровинан. Оно начинает действовать при встрече после произнесения определенной фразы, о которой человек, передающий её, мог ранее и не догадываться. И чаще всего это произнесённые вслух имена. Но Къеррах не стал прерывать рассказ.
  
  - Я смотрел на них и всё думал, как бы им объяснить... Варвара вдруг посмотрела на меня внимательно сквозь очки:
  - Ишь ты, какой рыжий! - вдруг воскликнула она, - а с утра ещё русый был! Покрасился? В парикмахерскую ходил вместо того, чтобы с нами посидеть? Ну да, тебе неинтересно с нами, конечно. Небось, чтоб девочкам нравиться? Да что ты стесняешься? Ничего, тебе идёт. Правда, в наше время парни не красились.
  За столом я говорил мало, только кратко отвечал на вопросы. Возможно, и Григорий тоже не отличался разговорчивостью. Но потом я сделал попытку, на которую долго не мог отважиться. Я встал и сказал:
  - Извините, но я не тот, за кого вы меня принимаете. Я вовсе не Гриша. Я хочу извиниться и пойти...
  Я посмотрел на часы. На метро я уже опоздал.
  На несколько секунд в комнате повисло молчание, сидящие за столом удивлённо переглядывались, а потом все трое разом словно взорвались смехом:
  - Ай да Гришка! Ай да шутник! Разыграть нас решил, обмануть, дурачками сделать первоапрельскими!
  И я понял, какая дата только что наступила! Первое апреля! Это означало, что дальнейшие попытки объяснить ситуацию бесполезны. Я не знал, что мне дальше предпринять. "Родственники" разговаривали между собой, изредка спрашивая меня о чем-нибудь, будто лишь иногда вспоминали о моём присутствии. Я снова отвечал кратко, но, похоже, их устроил бы почти любой ответ. От меня вовсе не требовали подробного рассказа о собственной жизни, занятиях и увлечениях. Потом Варвара - опять она! - сказала:
  - Тебе, наверное, с нами скучно? Хочешь - иди к себе в комнату, а хочешь - ещё посиди. Никто тебя не гонит из-за стола, но и насильно не держит.
  - А вы не обидитесь? - спросил я. Я не знал местных обычаев и традиций, а потому боялся обидеть их.
  - Нет, конечно, - заговорили они разом.
  Я ушел в комнату Григория. Осмотрелся. На столе лежали учебники и тетради, а в сумке я нашел студенческий билет - он учился на втором курсе исторического факультета. "История - это, конечно, интересно", - подумал я. Включил компьютер, посмотрел почту, фотографии. Действительно, мы с Гришей были похожи почти как близнецы. Различались лишь цвет волос, и я немного выше ростом, были и другие незначительные различия, но их заметили бы лишь те люди, которые привыкли видеть нас изо дня в день, но таких не было. Да, я старше его на пятнадцать лет, но сам я так и не успел привыкнуть к своему возрасту, ведь саламандры, даже выбравшие мир людей, живут около двухсот лет. Я понимал, что в какой-то момент, вероятно, мне придётся исчезнуть из Берлина и начать новую жизнь под другим именем. Но пока мог, я оттягивал это решение, потому что не представлял, как это сделать.
  
  - Подобное приходится делать и вампирам, - заметил Къеррах, - но нам проще: мы можем внушить всё, что угодно.
  - Тогда я понял, что этот миг настал, и что у меня, оказывается, еще всё впереди. И для всех остальных в моей жизни не было ни пожара, ни летаргического сна, ни тем более - дома для умалишённых. И тогда я возблагодарил судьбу в лице явившегося непонятно откуда вампира по имени Дэн и в знак благодарности коснулся губами его метки на моей руке. И мне показалось, что в ответ я услышал смех: "Ну что, наконец-то осознал!" Потом я подумал, что и его внешность, наверное, тоже обманчива, и он может быть гораздо старше, чем выглядит. Это потом я узнал, что ему двадцать семь.
  Я снова взглянул на студенческий билет. "Так мне теперь во второй раз высшее образование получать?" - с изумлением подумал я.
  "Или становиться вампиром", - вдруг прозвучал в голове ответ. - "Но не хочешь - не учись".
  Но, поразмышляв немного, я убедился в правильности выбора, особенно когда вспомнил тот кровожадный безумный взгляд новообращённого. Что ж, быть историком - весьма интересный поворот событий и даже мне близкий. Было бы гораздо сложнее, если бы Григорий выбрал какую-нибудь техническую специальность. Это я бы вряд ли осилил. Больше всего я боялся, что подмена раскроется. Тогда мне не миновать суда и тюрьмы, ведь тогда на меня, скорее всего, повесят убийство Григория. А если я расскажу про вампиров, то снова окажусь в сумасшедшем доме, только теперь, наверное, в русском.
  Я сидел, обхватив голову руками. Страхи одолевали меня. Успокоился я, подумав, что на следующий день ещё совсем не поздно будет вернуться в гостиницу, а сумку Григория оставить в квартире, куда больше никогда не возвращаться. Но мои размышления были прерваны разговором за стенкой:
  - А Наташка-то... - вдруг всхлипнув, сказала Оксана, - уже четырнадцать лет, как её нет... а как Гришка похож на неё! Когда она умерла, ему было вроде лет семнадцать... хорошо ещё, что не стал хулиганом, шалопаем, - добавила Варвара, - в армии отслужил, в институте учится. Да, но Наташку жалко. Странная у неё жизнь была какая-то, горькая, сумбурная и непонятная.
  Насколько я тогда понял, в семье Варвара была старшей сестрой, а Оксана - младшей, и была ещё их средняя сестра - Наталья. "Но ведь так звали мою мать! - подумал я, но тут же возразил сам себе, - мало ли в Петербурге женщин с таким именем".
  - Я помню, - сказала Оксана, - как она вернулась. Похудевшая, странная, и глаза безумные. Я вначале подумала, что она в Германии в психушке лежала.
  - А когда она пришла ко мне... больше тридцати лет прошло, а как сейчас помню, - мы выпили, и она мне рассказала... муж-то её, этот немец, Шнайдер вроде, контрабандистом оказался. Женитьба нужна ему была для отвода глаз. Перевозил драгоценности в Германию! А никто и не подумал тогда: он же из соцстраны, из ГДР, видный такой человек...
  Я замер. В Германии? Шнейдер? Это же моя фамилия по отцу!
  - А, - вздохнула Варвара, - надо было здесь жениха искать. Помнишь, как мы Наташку отговаривали?
  - Здесь? Рассмеялась Оксана, - и ты нашла себе - здесь! Из Тамбова!
  - Но не из Германии же! Наташа приехала тогда ко мне в Тамбов, плакала, рассказывала, что все краденые драгоценности нашли, её мужа в тюрьму посадили, а его подельники и её шантажировали, требовали какой-то рубин, о котором она и не знала ничего.
  Услышав о рубине, я вздрогнул. Это о нём я слышал от отца! Сомнений не оставалось: упомянутая Наталья - моя мать!
  Вспомнились слова Дэна обо мне и его новообращённом: вы братья.
  - И муж её, отсидев несколько лет, - продолжала Варвара, - вернулся из тюрьмы и принялся за старое, пока его не убили его же бывшие дружки. Тогда-то Наташа и собралась обратно в Питер. Приехав ко мне, она всё это рассказала, и вдруг у неё истерика началась. Она всё плакала, плакала - я слов не могла разобрать... поняла только, что вроде нашла она этот самый рубин. Она ещё что-то несла про какого-то огненного, прекрасного... рыжего, что ли...
  - Про кого? - удивилась Оксана. - Этого ты мне не рассказывала.
  - Да вроде как любовник у неё был, пока муж сидел в тюрьме.
  - Какой любовник? Что-то это на неё не похоже. Не такая она, чтоб с любовником шашни крутить.
  - Вот и я подумала. Потом что-то ещё про какого-то ребёнка говорила... что родила сына непонятно от кого и ничего не помнила. Я её тогда спросила: какой сын? Где он? А она: "Не знаю. Или приснилось мне всё это". Тогда я решила, что она там перенервничала из-за мужа, и её положили в психушку.
  - Скорее всего, - подтвердила Оксана, - сойдёшь с ума от такой жизни: контрабандисты какие-то, бандиты, муж в тюрьме! Выскочила девчонка замуж в восемнадцать лет! А мы её предупреждали...
  - Ну, она потом и здесь во второй раз замуж вышла, за Толю. Наконец-то нашла хорошего человека, но всё страдала, что детей у неё нет. Потом так радовалась, когда родила Гришку, воспитала, вырастила и умерла.
  Когда я услышал всё это, меня затрясло от осознания того, что сидящие за столом - мои настоящие родственники. Пожалел, что матери давно нет в живых, и я ни о чём уже больше не могу спросить её, поговорить с нею. Еще я подумал, что могу вполне официально переехать в Петербург, в документах, оставшихся в Берлине, записано имя моей матери - Наталья Шнейдер, правда, отец неизвестен. Но я снова испугался, что когда узнают, что я провел в сумасшедшем доме девять лет, со мной никто не станет разговаривать, и тогда вряд ли из этой затеи что-либо получится. К тому же я мог и не собрать нужные документы и так ничего и не доказать. А ещё мне пришлось бы отвечать, куда девался брат.
  - А рубин? - послышался высокий голос Оксаны, - ты говоришь, она нашла рубин? И что с ним сделала? Сдала в полицию?
  - Нет вроде... сказала, что потеряла, и уже не помнила, где и как.
  - Да вряд ли нашла. Опять галлюцинации, наверное. Или приснилось.
  Дальше они говорили, что через пару лет после смерти Натальи Анатолий снова женился на некоей Екатерине. Григорий стал жить один в этой самой квартире.
  - Вот так странно случилось, - добавил Феникс. - Я не знал, как мне быть дальше. Вскоре Оксана, посмотрев на время, сказала, что они засиделись до двух часов ночи, и пора бы ложиться спать. В ту ночь после всего услышанного я не мог заснуть.
  На следующий день Варвара сказала мне, что больше не хочешь меня стеснять своим присутствием и перебирается к сестре. Я всё же поехал в гостиницу, но выяснилось, что моя комната уже сдана кому-то другому. Когда я поинтересовался у дежурной внизу, куда подевалась группа из Германии, она, глядя будто сквозь меня, ответила:
  - Уехали. Сегодня утром уехали.
  - Как? В Германию?
  Странно. Мы должны были уезжать только через день...
  - Да, - ответила дежурная и вдруг спохватилась: - а вы что, от группы отстали?
  - Нет, - соврал я, поняв, что назад пути нет. - Я местный. Друга хотел повидать.
  И, произнеся "я местный", я понял, что остался в Петербурге навсегда.
  Но я с трудом представлял, как буду жить в России. Я не знал множества элементарных вещей, которые для всех давно стали сами собой разумеющимися. Хуже всего было то, что мне и спросить-то было не у кого. Я был совсем один. И вечером я кольнул руку с меткой - ведь Дэн был единственным, кому я мог довериться.
  Появившись, он сказал, что ожидал этого вопроса. И похвалил меня за то, что я всё-таки "не струсил и не сбежал обратно в Германию".
  На первое время Дэн приставил ко мне "учителя" - парня лет двадцати пяти по имени Максим. Он рассказывал мне о разных бытовых вещах, которые необходимо знать - где ближайшие магазины, какие цены на продукты и прочее. Рассказывал о студенческой жизни Петербурга. Это он посоветовал мне "потерять" мобильный телефон, чтобы оправдать свой вопрос: "А кто это звонит?" Я решил продолжить учиться вместо своего брата, но больше всего я боялся, что именно в университете выяснится, что я не тот, за кого себя выдаю. Наверное, к счастью, мой брат оказался таким злостным прогульщиком, что никто ничего и не заметил, даже не сказали, что я "покрасился". Правда, прогуливал он не от лени или разгильдяйства, а потому, что, учась на дневном отделении, пытался подрабатывать.
  У Максима тоже была метка, но не Дэна, а какого-то другого вампира. И, в отличие от меня, он очень хотел стать обращённым, а потому как можно более добросовестно выполнял своё задание - научить меня жить в России. Кажется, он был не в состоянии понять, почему я отказался от предложения Дэна. Я не стал ничего объяснять, и больше мы об этом не говорили. На мой вопрос - смогу ли я встретиться и хотя бы недолго поговорить с братом - он ответил:
  - Нет, нельзя. Новообращённым не разрешают общаться с людьми, а тем более - с родственниками.
  Больше мы о вампирах не говорили. Курс моего обучения продолжался около месяца, вечерами, когда я возвращался после лекций. При последней нашей встрече явился Дэн, поинтересовался, не передумал ли я, и, услышав все тот же отрицательный ответ, ушёл вместе с Максимом. Больше я этого Максима не видел.
  Время шло. Я привык к университетской жизни. Как однокурсники, так и преподаватели с удивлением заметили, что Григорий вдруг стал посещать лекции, и успеваемость резко повысилась. Впрочем, работу я себе тоже находил - писал рефераты и курсовые первокурсникам, переводил статьи и давал уроки немецкого и английского языка. Но, изучая историю, я понял, что у меня больше всего интересует эпоха Реформации. Думаю, на этот выбор повлиял рассказ моего отца. Кстати, бывало, что я виделся со своим мнимым отцом - Анатолием - старым мужем моей матери. Перед первой встречей с ним я очень волновался - думал, что он обязательно заметит, и тогда придется мне поневоле звать Дэна и становиться вампиром. Я представлял смеющееся лицо Дэна: "Ну что, доигрался?" Тогда у Анатолия был день рождения, много гостей, и ему было некогда ко мне присматриваться. Я вздохнул с облегчением. Виделись мы и позже, редко, и он ничего не заметил.
  В начале третьего курса я всерьез заинтересовался алхимией. Думаю, это у меня в крови, как и тяга к знаниям. Мой отец, когда был монахом, тоже занимался алхимией. Тогда я решил переоборудовать маленькую комнату - да, вон ту - под лабораторию. Я сделал перестановку, выбросил один шкаф и уже хотел переделать другой, стенной. Но когда я вытащил из него полки, оказалось, что стенка в шкафу двойная, заклеенная обоями, теми же, что и в комнате. Я нашел тайник своей матери! Нет, денег там не было - только обвязанные красной ленточкой три потрёпанные тетради - её дневники. К ленточке был привязан затянутый узлом носовой платок. Когда я развязал его, то увидел... тот самый рубин! У меня не возникло сомнений, что это он. Большой - чуть меньше двух сантиметров в длину камень, огранённый виде сердца. Ни одной царапинки, ни одного помутнения или изменения цвета. Конечно, я не мог его никому показать - ни оценщикам, ни ювелирам. Но ведь я и не собирался ничего с ним делать. Я лишь проверил его на твёрдость, процарапав по стеклу. И когда я положил его на середину ладони, он казался горячим, и маленькие искры промелькнули по его граням. Я не устоял перед искушением зажечь свечу и пронести рубин через пламя. Я не думал, что могут так связаться со своим отцом в Лахатаре - в словах, произнесенных Лаххом, говорилось о женщине, а не о сыне. Но то мгновение, которое камень находился в пламени, показалось мне неизмеримо долгим. В этот миг я увидел и врата Лахатара, и тронный зал, и библиотеку, и галереи Харона, и кристалл моего отца, но только снаружи, он сам и его "Лакханэра" оставались невидимыми. Последнее, что пронеслось передо мной, были страницы "Саламандрины". Я словно заново вспомнил её, и вдруг мне пришла идея написать её заново - здесь, в мире людей.
  - Зачем? - спросил Къеррах.
  - Чтобы помнить. Отец сложил её на французском - таком, каким он был в начале XVII века, и воспроизвести поэму дословно я бы не смог, а менять текст - всё равно, что сочинять заново. К тому времени я давно говорил и думал по-русски, и потому решил, что написать её могу только так, чтобы шло от сердца. Мог бы, конечно, по-немецки, но это всё равно был бы перевод.
  Некоторое время я обдумывал, вспоминая содержание и записывая всё до мелочей, и... однажды прямо на лекции первый её одиннадцатистрочный сонет будто вырвался на бумагу...
  Дневники матери я прочитал. Она начала их писать, потому что не с кем было поделиться. Это как своеобразная исповедь, начинающаяся со встречи с её первым мужем, о том, как он ухаживал за ней и сделал ей предложение. Она сама не поняла, как быстро всё произошло.
  - А эти тетради сохранились у тебя? - спросил Къеррах. - Можно взглянуть?
  - Да, конечно, - сказал Феникс и, отодвинув книги на верхней полке, извлек спрятанные за ними тетради.
  Къеррах полистал пожелтевшие страницы, просмотрел, но не смог прочесть ни слова.
  - А можешь перевести? - спросил он.
  - Что, всё?
  - Нет, там, где про рубин. И про Эрйаха. Другие факты её жизни меня меньше интересуют.
  - Я попробую. Сейчас найду... - Нйеран полистал страницы. - Вот:
  
  Всё, что им удалось перевезти через границу, было конфисковано. Я не могла себе представить, из какого музея все это украли. Мне было ужасно осознавать, что я невольно способствовала ограблению нашей страны, да ещё вышла замуж за контрабандиста. Впрочем, все они были хороши - свалили вину на Густава и ещё двоих. Но самое странное то, что главное сокровище - рубин, из-за которого всё затевалось, так и не нашли. Сколько о нём на суде спрашивали Густава, его людей, и меня тоже - полиция, а потом бандиты. Я не знала даже, о чем речь, и не могла представить, где и какой рубин.
  
  Было уже полгода, как Густав пребывал в тюрьме. Мне иногда звонили... я не узнавала голосов - требовали рубин и спрашивали, где я могла его спрятать. Однажды вечером меня избили во дворе, грозили пыткой. Я ничего не могла им ответить.
  Я тогда подрабатывала портнихой и машинисткой - брала заказы, шила, набирала тексты. Врач прописал мне успокоительные лекарства, но я пила их бессистемно, иногда запивала алкоголем, и время для меня смешалось. Я путала сон и явь, не могла вспомнить, куда ушли целые дни. Однажды я хотела убраться в доме и случайно в поисках тряпки вытащила завалившийся за батарею рваный носок. Хотела его выбросить, но вдруг что-то красное выскочило из него и покатилось по полу. Вначале я думала, что это пуговица, но когда наклонилась и подняла, увидела, что это тот самый рубин, вокруг которого было столько шума! Каким он оказался красивым! Яркий, красный и ограненный как сердце! Я залюбовалась им, не в силах представить, какая драгоценность попала мне в руки! Задумалась, чьим он мог быть, каким людям принадлежать. Наверное, его история насчитывает много веков. Я посмотрела сквозь его грани на лампочку. И вдруг в доме выключили электричество. Был вечер, за окном темнело. Я зажгла свечу. И вдруг меня всю, полностью охватило желание посмотреть сквозь рубин на огонь.
  Я даже не думала, что это будет так! Я увидела тысячи огней, и среди них - его, будто в сердце этих граней.
  "Кто ты?" - спросила я, не надеясь получить ответ.
  "Моё имя Эрйах", - сказал он мне.
  Не могу вспомнить, как я услышала его. Кажется, я подумала, что мне всё это, наверное, снится. Так не может быть на самом деле.
  "Эрйах... какое странное имя. А я - Наташа".
  "Ты зовёшь меня, Наташа?"
  "Да! - ответила я, всё больше уходя в этот безумный сон. - Эрйах, приходи!"
  Верила ли я что он придёт? Но во сне возможно всё.
  Я не знаю, правильно ли я пишу его имя. Вначале попробовала написать "Эрьях" и "Эриах", но что-то не то. Эрйах - так, наверное, правильнее. И красивее.
  Когда он появился рядом ... я любовалась им, была очарована им! Конечно, это был сон - не бывает таких красивых и странных людей: его длинные тёмно-красные волосы, отсвечивающие огнём, его точёное лицо и огромные пламенные глаза. Не бывает. Как не бывает и таких имён.
  Я влюбилась в него с первого взгляда! Ни к кому у меня не было такого - да и с кем мне ещё сравнивать - даже сейчас, когда я пишу эти строки? Густав покорил меня своим отношением, когда ухаживал за мной и одаривал подарками, но я никогда не назвала бы его красивым. А Толя... он очень хороший, тёплый, внимательный, но это совсем другое. Эрйах... каждый его поцелуй пробуждал во мне огонь такой силы, что если бы это был не сон, я бы испугалась... или нет - ушла бы за ним куда угодно: в огонь и в воду, прыгнула бы в пропасть ради него! В первую нашу встречу я призналась ему в любви! И мои чувства к нему превратились в пламенную, обжигающую страсть! Я не помню, как он ушёл, куда исчез. Во время нашей встречи он сказал мне, что я могу звать его. Для этого надо зажечь свечу, пронести через пламя рубин, посмотреть сквозь него на огонь и трижды вслух произнести его имя. Весь день я думала об этом сне, а потом, когда стемнело, решила проверить - сон это или явь. Я сделала так, как он мне сказал. Он снова явился - мой прекрасный пламенный возлюбленный, и снова мы провели ночь вместе. Когда я спросила его, могу ли я всегда быть с ним, он ответил, что это невозможно, и мы живем в разных мирах. Я спросила: в каком мире ты живешь? Он не ответил.
  Да, я знала, что все это сны, но хотела, чтобы они продолжались. Помню,Эрйах даже сказал: "Ты думаешь, тебе всё это снится, и я - тоже? Нет".
  И в третью ночь мы так же встретились. Пока он был со мною, я не представляла, как смогу дальше жить без него. А когда он уходил, я всё ждала, будет ли у моего сна продолжение? Но Эрйах ни разу не пришёл сам, всегда мне приходилось звать его. И это окончательно убедило меня, что он - лишь моя галлюцинация, плод моего воображения. Я снова решила проверить, и одну ночь не стала звать его. Он не пришёл. А я так и не смогла уснуть. Потом стала вспоминать, что только я одна клялась я ему в вечной любви, сам он улыбался мне, обнимал и целовал меня, но не говорил, что любит. А я... готова была ради него бросаться с высоты вниз? Зачем мне такая галлюцинация, которая даже не отвечает мне взаимностью? А ведь я была - его, целиком и полностью...
  Зачем? - я спрашивала себя на следующий день, сидя за шитьём. Выпитый пузырек таблеток и пустая бутылка из-под вина ещё больше убедили меня в том, что никакого Эрйаха в реальности не существует. Я плакала, я чувствовала, что безумно скучаю по нему. И, как стемнело, я вновь позвала его - чтобы выяснить, кто он, или окончательно порвать с ним. Во мне так сильно перепутались сон и явь, что я боялась совсем сойти с ума. Или, если Эрйах всё-таки существует, я хотела знать, в каком мире он живёт, почему надо, чтобы его звала именно я, и как он появляется в квартире, где все двери и окна закрыты? Но когда он пришёл, я снова стала обнимать и целовать его, но потом посмотрела ему в глаза и спросила:
  "Скажи мне, Эрйах, кто ты? Из какого мира? И как тебе удаётся приходить ко мне?"
  "Я - дух огня, саламандра, - улыбаясь, ответил он, - я живу в огненном мире и прихожу к тебе через пламя свечи. Я связан с этим рубином и могу приходить, лишь когда ты сама позовёшь меня".
  "Дух огня... саламандра", - повторила я, пытаясь осознать, но поняла одно: на самом деле его не существует. Я схожу с ума. Я упала лицом вниз на кровать и так плакала, так плакала...
  Сейчас я уже не помню, что я ему наговорила тогда. Помню только, что он даже как-то пытался меня утешить и что-то объяснял, а я не слушала и кричала ему: "Уходи! Вон!" Обозвала его проклятой галлюцинацией и запустила в него рубином.
  Уже на следующий день я поняла, что всё это время он говорил со мной по-русски, на моём родном языке, на котором я, живя в Германии, думала и продолжала говорить, оставаясь одна.
  Больше он не появлялся. На следующий день я нашла рубин в комнате под креслом. Я не знала, что делать. Просить прощения у несуществующего Эрйаха мне казалось абсурдным. И тогда, чтобы у меня не появлялось больше искушения позвать Эрйаха, да и вряд ли он появился бы после этой ночи - я решила отнести рубин в полицию. К тому же, я подумала, что если камень будет найден и добровольно сдан, это может как-то помочь Густаву.
  
  Помню, как после бессонной ночи я вышла на улицу, положив рубин во внутренний карман плаща. Была осень. Шел дождь. И... на улице мне стало плохо, у меня закружилась голова, темнело перед глазами, но я помнила, что падаю...
  Очнулась я в машине скорой помощи. Меня отвезли в больницу. Врачи сказали, что у меня была передозировка лекарств и нервное истощение. Я не помню, сколько я находилась в больнице - кажется, неделю, а может, две или три.
  Но когда я возвращалась домой, мне выдали мою уличную одежду, мой плащ, но рубина в кармане не оказалось. Я подумала, что потеряла его, он выпал из кармана или, возможно, его украли.
  Я не понимала, что со мной происходит. В больнице я узнала, что беременна, но никак не могла понять, как это со мной случилось. Тогда я подумала, что когда эти бандиты били меня, они меня изнасиловали, а я, наверное, потеряла сознание и не могла этого вспомнить. Это было мое единственное объяснение. Я не смогла больше верить в существование Эрйаха - слишком всё это было неправдоподобно. Я сразу поняла, что не смогу оставить ребенка, рождённого неизвестно от кого. Да, я плохая мать, но я не могу. Я боялась Густава, не представляя, что он сделает со мной, когда вернётся. Или даже не со мной, а с теми бандитами, что когда-то были его дружками. Кончилось бы все это тем, что он опять оказался бы в тюрьме. Пусть он и контрабандист, но лично я никогда не видела от него ничего плохого. К счастью, о ребёнке он так и не узнал.
  
  Я родила мальчика - как говорили врачи, немного раньше намеченного срока. Он родился рыжеволосым, а глаза были цвета янтаря. Огненный...
  Я подумала об Эрйахе. Наверное, мне приятнее было думать, что это его сын, чем какого-то бандита, надругавшегося надо мной и моей беспомощностью. Но, к сожалению, факты говорили обратное, и я решила не забирать ребенка из роддома. Врачи сказали, что меня можно понять. Спрашивали, можно ли будет записать его под моей фамилией. Я не помню, что я тогда сказала. На вопрос - есть ли у меня пожелания, как назвать ребенка, я ответила: "Андрей. Андреас". Больше я никогда не видела сына.
  Далее внизу приписано:
  Любимый, прекрасный Эрйах, если ты действительно где-то существуешь, ради всего прости меня, что тебе не поверила. Ты - моя настоящая любовь, единственный, кого я любила. Прости меня за то, что не смогла поверить.
  Конечно, сейчас, когда я пишу это, я могла бы снова взять рубин, пронести через свечу и три раза позвать тебя... но после того, что произошло между нами в последнюю нашу встречу, ты вряд ли придёшь. Да, я очень обидела тебя. Прости, но больше я тебя звать не буду, а кричать в пустоту у меня нет сил...
  
  - Так это же ему письмо, - заметил Къеррах. - Только Эрйах его вряд ли получил. Вот если бы Наталья догадалась сжечь своё послание - пусть даже захотела бы уничтожить - возможно, оно бы пришло по адресу. Если, конечно, заключённому в кристалл вообще может дойти письмо...
  - Но она этого не знала.
  
  - Но ведь рубин сейчас здесь, у тебя! Как он попал из Германии в Петербург? - спросил Къеррах.
  - Сейчас найду, - ответил Феникс и пролистал несколько страниц. - Далее тут говорится, как Густав вышел из тюрьмы. О том, что у Натальи родился сын, муж так ничего и не узнал. И рассказать было некому: родни у него почти не было, только брат, но из-за своего рода занятий Густав предпочитал ни с кем не общаться. А, вот здесь, - Феникс нашел нужную страницу и продолжил:
  
  После того, как Густава убили, я поняла, что больше не могу находиться в этой чужой стране. Была у меня мысль, была - разыскать сына, я даже пыталась это сделать, нашла детский дом, в который его определили, но там мне сказали, что его усыновили другие люди. И я решила, что ему будет гораздо лучше, если он останется жить не со мной, а в другой семье. Возможно, он и не знает, кто его настоящие родители. Я оставила всё как есть.
  
  Феникс пролистал и начал со следующей страницы:
  
  Я собралась назад в Советский Союз. Большинство вещей пришлось оставить. Я уезжала в том же плаще, в котором была, когда решила сдать рубин в полицию. По приезде у меня было много разных дел, потом я навещала Варю в Тамбове. Вернувшись в Ленинград, я начала разбираться. Хотела постирать плащ, проверила карманы и в одном из них нашла небольшую дырку. Почувствовала, что между тканью плаща и подкладкой что-то завалилось. Я подумала, что это какая-то мелкая вещица и начала извлекать её оттуда. Каково же было моё удивление, когда я вытащила из-за подкладки плаща рубин! Его не украли, я его не потеряла, он провалился в дырку в кармане! И ведь на таможне ничего не обнаружили! Я не имела ни малейшего представления, что он у меня. Значит ли это, что я всё еще могу поговорить с Эрйахом? Но, чем дальше, тем он кажется мне всё менее реальным.
  
  Къеррах и Феникс переглянулись.
  - Мне пора, - сказал Черри и кивнул на окно, где уже начало рассветать. Феникс покачал головой:
  - Опять засиделись до самого утра, и мне скоро на работу...
  - Сегодня можешь не ходить, - улыбнулся Къеррах, чуть показав клыки. - Студенты проживут и без тебя, пусть порадуются.
  - Это почему?
  - А ты подумай, - подмигнул Черри и исчез в рассветной дымке.
  
   Ночь пятая
  
  Вечером Къеррах вновь зашёл в открытое окно.
  - А я даже послушал тебя и никуда сегодня не ходил, - ответил он, - хотя знаю, что ты мне не приказывал.
  - И студенты радостно разбежались по домам...
  - Да у меня сегодня только одна консультация перед экзаменом должна была быть. Я позвонил и сказал, что заболел.
  Къеррах взглянул на разложенные по столу пожелтевшие листы стилизованной под старину рукописи, написанной пером:
  - "Саламандрина"?
  Да. Я решил перечитать. Знаешь, когда я писал её, я был во власти видений. Придя в себя, делал незначительные правки, но основной текст остался в первозданном виде, словно кто-то диктовал мне. Теперь кажется, я сам не смог бы перевести поэму с тремя венками "сонетов" и всеми хитросплетениями рифм. Я никогда не считал себя поэтом, хотя стихи очень люблю и читаю с удовольствием. Но состояние вдохновения посещало меня, увы, далеко не каждый день. Записав первых два или три сонета, я долго ждал. Прошло три месяца, и я начал думать, что в Лахатаре не позволили, чтобы текст поэмы вновь воплотился в мире людей. Но однажды я проснулся среди ночи и почувствовал уже почти забытое состояние, лихорадочно схватил тетрадь, ручку, и начал писать. Интересно, что я записывал "сонеты" не по порядку. Первым на лекции я написал ключ, которого вообще не было в лахатарском варианте поэмы, но его довольно просто можно сложить, зная весь остальной текст. Потом я записал разрозненные стихи из первого, второго и третьего циклов - из конца, из середины, из начала - всё в разброс и вразнобой. Однажды я сидел на экзамене и готовился к вопросу. Это было на пятом курсе. Накануне снова был перерыв в два месяца, и я отчаялся, решив, что мне никогда не записать "Саламандрину". Я получил билет, но прямо на экзаменационном листке вдруг пошли стихи. Я писал, не помня себя и не понимая, где нахожусь. За экзамен я тогда чуть не получил "двойку" - первую за всё моё обучение.
  - Допросился, - заметил Къеррах.
  - Я потом не мог отвечать билет. Преподаватель тогда решил, что я заболел, наверное, и не стал ставить двойку, а велел мне прийти в другой день. Я был отличником, и потому он не хотел портить мне оценки. На всю поэму у меня ушло более двух лет.
  - Ого!
  - Да. - Феникс помолчал, вспоминая, на чём остановился его вчерашний рассказ. - Когда я только нашёл рубин, ночью в те же сутки ко мне явился Дэн.
  - Дэн? Вампир?
  - Он самый. В тот момент я любовался игрой камня и уже собирался поднести его к свече... Дэн позвонил в дверь. Он всегда приходил ко мне по-людски, через дверь, а не через окно, как ты. Наверное, по городу он может перемещаться не только пешком, но и каким-то иным способом. Я подошёл к двери и, поняв, что это Дэн, впустил его. Я не успел спрятать рубин, я знал, что утаить что-либо от вампира невозможно. Он увидел лежащий на столе камень.
  - Твой? - спросил он.
  - Моей матери, - ответил я. - А теперь, наверное, мой. Я сегодня только нашёл его вместе с её дневниками.
   Дэн глянул на меня пристально и кивнул.
  - Можно я посмотрю?
  - Да, конечно.
   Странно, что он спрашивал у меня разрешение. Я осознавал, что Дэн может и забрать у меня камень, но чувствовал, что он так не сделает. Я был удивлён, что, вопреки поверьям, серебро не приносит вреда вампиру.
  - Я немного знаю о нём, - задумчиво проговорил Дэн, рассматривая камень. - К Грише приходила какая-то женщина и спрашивала вначале о его матери. Это было, кажется, через год после того, как Наталья умерла. Женщина спросила о рубине, но Григорий ничего не знал о нём. Я прочитал это по его крови. Кажется, эта женщина имеет какое-то отношение к вампирам, но я не могу понять - какое. Будто она - нечто среднее между вампиром и человеком, но при этом она ведьма или что-то в этом роде.
  Дэн положил рубин на середину ладони, вздрогнул всем телом и даже выронил камень.
  - Он обжигает! - прошипел Дэн, - да что это всё значит?!
  - Не знаю, - ответил я. - Я спокойно держу его в руках.
  Чтобы убедиться, Дэн передал рубин мне. Я сделал то же самое и наблюдал за игрой камня, по граням пробегали искры. Вдруг на ладони сквозь камень пробился язык огня чуть выше, чем пламя свечи.
  - Всё ясно, - сказал Дэн. - В тебе и так слишком много огня, и потому ты можешь спокойно брать его в руки. Но вообще мне интересно, действует ли он обжигающе на всех вампиров?
  - А как это можно выяснить? - заинтересовался я.
  - Если ты сможешь дать мне рубин на две-три ночи... обещаю, я верну его тебе. У нас в клане, здесь в Питере, есть некий Сергей Александрович, но фамилию не скажу - не велено, он знаток и коллекционер всяких драгоценностей и антиквариата. Думаю, он сможет ответить.
  - А он не заберет? - растерянно спросил я.
  - Я же тебе обещал! - Дэн от обиды даже хлопнул ладонью по столу, вроде не сильно, но дерево затрещало, свеча в подсвечнике покачнулась. - Но если мало тебе моего слова, то кровью своей клянусь! Теперь у меня никто из вампиров его не отнимет!
   На правой руке его на месте удара выступили капли крови, но тут же исчезли. То же произошло и на моей ладони, где он ставил метку. Вскоре Дэн забрал рубин вместе со шкатулкой и ушёл.
   Я волновался. Я верил ему, но боялся, что другие вампиры выше по рангу отберут у него рубин. Но, несмотря на мои опасения, Дэн вернулся через двое суток:
  - Привет! Возвращаю твоё фамильное сокровище. А ты, значит, подумал, что больше не увидишь ни меня, ни камень? Сергей Александрович сказал, что это тот самый рубин, который привез в Петербург граф Калиостро и подарил графине С*. Калиостро называл этот рубин "Пламенное сердце феникса". Для вампиров он несёт проклятие.
  Услышав имя камня, я прослезился и расхохотался одновременно. Мне сразу вспомнилось всё, что рассказывал мой отец.
  - Раз он достался тебе по наследству, храни его у себя. Продавать не советую: обнаружив такую драгоценность, люди устроят переполох и начнут расследование.
  - А какое в нём проклятие? - спросил я.
  - Не знаю, - ответил Дэн. - Об этом Сергей Александрович ничего мне не сказал. Только то, что оно действует на вампиров, а не на людей и приказал вернуть.
  - Приказал? - удивился я.
  - Да. Он старше и сильнее и меня.
   В ту же ночь Дэн, ещё раз переспросив, не переменил ли я своего решения остаться человеком, снял с моей руки метку. Я не понял, как он это сделал, всё произошло очень быстро. Помню только одну крохотную каплю крови на ладони...
  - А можно мне будет теперь встретиться с братом? Хотя бы ненадолго... я хотел расспросить его о матери.
  - Нельзя, - отрезал Дэн. - Вампирам нельзя встречаться с родственниками и близкими людьми.
  - Никогда? - удивился я.
  - Ну, если у обращенного была любовь, и они друг без друга не могут, тогда надо обратить обоих, иначе это не жизнь, а мучение. Если бы ты согласился стать вампиром, тогда общайся с братом, сколько захочешь. Ну? Не передумал?
  - А Гриша знает обо мне?
  - Нет. А зачем?
  - Тогда - нет, не передумал. Мы всего однажды виделись, и он был, мягко говоря, не в себе.
  - Сейчас он не такой. Но это твоё дело, - с сожалением в голосе сказал Дэн. - Хозяин - барин, здесь я тебе приказывать не могу.
  - Почему? - удивился я. - Его ты, кажется, не спрашивал.
  - Спрашивал, только мысленно. И он согласился. Теперь он мой ученик и слуга.
  - Я тоже стал бы твоим слугой?
  - Скорее другом. Впрочем, в нашем клане не любят тех, у кого кровь с искрами.
  - Почему?
  - Не знаю. Мне так и не объяснили.
  - А я не могу дружить с тобой, оставаясь человеком?
  - Нет. Я и так рассказал тебе слишком много. Благодари, что я не собираюсь стереть из твоей памяти всё, что связано со мной и с вампирами, хотя должен бы... Значит, у тебя действительно другой путь, хранитель проклятого камня. Прощай.
  - До встречи...
  - Прощай, - повторил Дэн и ушёл.
   Я остался один. Мне было грустно. Я чувствовал, будто в ту ночь потерял друга. У меня никогда не было друзей, но и он вряд ли смог бы им стать, потому что мои самые сильные переживания связаны с Лахатаром, о котором я рассказывать не могу, как он - о вампирах. Тем более что он воспринимает огонь как нечто чуждое и боится его.
  - Неудивительно, - сказал Къеррах. - Вампиры часто так думают. Я догадываюсь, почему местному клану не нравится огненная кровь. Такой обращённый сможет поджигать взглядом. Это не свойственно всем вампирам Русского клана, а потому они считают эту способность опасной. А с Ровинаном вы о чём говорили, если не секрет, конечно? И где познакомились? Неужели в Интернете?
  - Ты представляешь - да. Я начал вести дневник, закрытый ото всех. Есть у меня такая привычка - с тех пор, как занимался алхимией - писать мысли на какую-либо тему, но как другие пишут словами, я рисую диаграмму. Иногда изображение приходит сразу, как только возьму в руки карандаш или ручку, а иногда это результат размышлений, состояние чем-то сродни медитации. Вот они, - Нйеран кивнул на сложенные на столе стопкой листы с различными геометрическими фигурами, звёздами и прочими знаками. - Однажды я потерял несколько, и решил, как только нарисую, фотографировать и помещать в дневнике . У меня там много всего: огненные картины - те, которые мне понравились. Это, конечно не лахатарские мозаики... Потом я поместил в дневнике "Саламандрину" и добавил к ней свои диаграммы, если можно так сказать, в качестве иллюстраций. В Интернете я часто бываю на англоязычном форуме, связанном со всякой мистикой. Там меня и нашел Ровинан. Точнее, там он назвался Sylph, как я - Phoenix, и ведь в этих виртуальных именах больше от нашей стихийной природы, чем кажется на первый взгляд. Тогда он сообщил мне, что пишет диплом о духах стихий. Он присылал мне текст своей дипломной работы. Когда я читал, мне было очень интересно, но порой создавалось впечатление, что он что-то недоговаривает, как и я, кстати. То, что он вампир, я узнал, лишь когда увидел его. Мы писали друг другу, и вначале он спрашивал о "Саламандрине", но я ответил, что ни одного экземпляра этой поэмы не сохранилось. Я не совсем понял, почему в письмах он назвался Джеральдом, но, как мне кажется, это его имя для мира людей, как и у всех нас.
  Къеррах качнул головой. Красно-рыжие волосы разметались по плечам.
  - У меня нет людского имени. Я Къеррах в Лахатаре и Черри - в Клане. Этого достаточно. А Ровинана, кажется, раньше звали Джеральд, но мы тогда не были знакомы.
  - Позже я написал ему, что знаю больше о существовании духов стихий, чем могу рассказать об этом в переписке. Тогда мне и в голову не приходило, что мы когда-нибудь сможем встретиться: он жил в Лондоне, а я - в Петербурге. У меня нет возможности поехать в Великобританию, и он, как мне казалось, вряд ли соберётся в Россию ради встречи со мной, а если так, то это судьба. Мы стали переписываться чаще, уже не на форуме, а письмами. После нашей первой встречи я открыл ему свой дневник.
  - Который я и увидел. И очень заинтересовался: всё, написанное там, слишком напомнило мне Лахатар. Я понял, что писавший это не мог не побывать там. Да, я увидел ноутбук Ровинана, и первое, что мне сразу бросилось в глаза - огненное оформление и пламенеющие готические буквы: Salamandrina. Тогда я и решил выяснить, что всё это значит.
  - Да... А Ровинан... помню, его первое появление меня даже несколько шокировало. Звонок в дверь ровно в полночь. Я ещё подумал: неужели снова Дэн? Никто больше ко мне в такое время не приходит. Я открыл дверь и увидел Ровинана. Он представился мне, и по его бледности я сразу понял, что он вампир. У меня возникло впечатление, что по своему рангу он гораздо выше Дэна.
  - Ты прав.
  - Да? Мне тогда вдруг вспомнились слова "Лакханэры" о Духах Ночи...
  - И ты видишь - то, что могут видеть далеко не все.
  - Быть может... Наша первая встреча была недолгой. Я показывал ему лабораторию, диаграммы...
  - А рубин?
  - Нет. Я даже не вспомнил о нём. Как потом не мог вспомнить - пробовал ли Ровинан мою кровь или нет. Тогда он быстро ушёл. Сказал: "До встречи!" и исчез, будто испарился прямо из комнаты, не открывал ни дверь, ни окно. Только ветер по комнате... истинный сильф!
  - Он не предлагал тебя обратить?
  - В первый раз - нет. Но появился примерно через месяц. Мы с ним играли в одну весьма увлекательную игру.
  - В какую?
  - Он мысленно передавал мне понятие и образ, а я должен был изобразить диаграмму.
  - Интересно...
  - Он предлагал мне стать вампиром его клана, но я снова отказался.
  - А с ним почему? У тебя снова "другой путь"?
  - Да. Во-первых, я не готов покидать Россию, ведь Петербург стал мне почти родным. Во-вторых, наши с Ровинаном стихии разнятся. В-третьих, не хочу нести вампирам проклятие рубина, о котором сказал мне Дэн. Мне становилось не по себе при мысли о том, что сильф Ровинан может увидеть всё, чем я жил в Лахатаре. В отличие от Дэна, я не сомневался, что он пролистает всю мою душу от самого рождения настоящего мгновения как открытую книгу! Кажется, он это понял, но на прощание почему-то сказал: "До встречи в нашем Клане". При этом глаза его из бирюзовых стали тёмно-синими, почти чёрными. Я не знаю, как понимать эти его слова, от его взгляда у меня до сих пор холодок по коже.
  - А мне ты разрешишь взглянуть на рубин? - спросил Черри.
  - Да.
   Феникс ушёл в другую комнату и принёс маленькую круглую шкатулку, обитую чёрным бархатом. Достал из неё свёрнутый платок с истрёпанным по краю кружевом с вышитыми розами. Развернул и протянул Къерраху цепочку с красной подвеской в виде сердца в тонкой серебряной оправе. Къеррах покачал её, словно это был маятник, потом положил на середину ладони и, наблюдая за игрой камня, улыбнулся тепло, почти мечтательно.
  - Он не обжигает твою руку? - удивлённо спросил Феникс.
  - Нет. Ты знаешь, в нём будто всё... и лава вулкана в завораживающем крылатом искристом танце, и первая в году гроза, и падающие звёзды, вспышками своих ослепительных взглядов озарившие мир... и единственная, багряная, замершая в полёте капля предвечной крови. И пламя свечи - черной с огненной спиралью, той самой, что стала королём моей мозаики...
  - Къеррах... - тихо позвал Нйеран.
  - Да... - словно очнулся Черри.
  - Прости, я отвлек тебя от твоих видений, но мне показалось, ещё мгновение, и ты исчезнешь за Вратами Лахатара... Прости. Я, наверное, сужу по себе. Там время идёт по-другому.
  Къеррах прикрыл глаза. Камень, ещё недавно горячий, теперь холодил его руку, будто большая капля древней вампирской крови... пока в ней не зажглась маленькая искорка одна, другая, третья... так разгорается пламя в костре.
  - А он умеет затаиться и гаснуть... - задумчиво проговорил Къеррах, - быть может, даже уходить и возрождаться...
  - Что? - не понял Феникс.
   Къеррах, взглянув на собеседника, почувствовал, что забылся и давно говорит сам собой.
  - У него твой путь. Путь Феникса. Он умеет сгорать и возрождаться.
  - То есть? Это что, произошло сейчас, пока ты держишь его на руке? Я видел, что огонь почти угас...
  - Нет, что ты... это бывает редко. Наверное, раз в тысячу лет...
  - Разве он может быть таким древним?
  - С камнем из Лахатара что угодно может быть.
  Къеррах хотел отдать камень, и багряный маятник на цепочке замер в его руке, отсчитывая мгновения. Одна искра вдруг превратилась в рубиновый луч, словно веление судьбы, указующий на Феникса.
  - Древняя кровь сама выбрала тебя, - сказал Къеррах, надевая цепочку Нйерану на шею. - Ты пойдешь со мной? Будешь таким, как я?
  - Раньше я никогда не хотел быть вампиром, но... - растерянно произнёс Феникс.
  - Привыкнешь. Ванессу тебе так будет легче дождаться и найти, если ты не ограничен сроком в двести лет.
  - Знаю. Дэн мне говорил.
  - Но ты отказался. А ещё ты сможешь повидаться с братьями - и с Григорием, и с Франсуа.
   - Предложение заманчивое, но, насколько я понял, если я перейду в ваш клан, мне придется покинуть Россию.
  - Да.
  - Я привык считать этот город своей родиной...
  - А в Париже ты был? А в Лондоне или других столицах Европы? Или, например, в Трансильвании - можешь там даже поселиться, прямо в замке Бран!
  - Я не был нигде из перечисленных тобой мест, но я был в Лахатаре. И мне не с кем больше говорить о нём, только с тобой... С тобой слова лахарана не теряются и не стираются из памяти - они продолжают звучать в моём сердце.
  Рубин пылал, словно закатное солнце, в котором вспыхивают один за другим, лепестки цветка...
  Шаг. Другой. Къеррах идет по узкой дорожке - такая бывает на воде, переливается и сверкает огнём и солнцем. Но воды Озера памяти горячи, как лава. Глоток, отзывающийся в сердце шумом прилива. Или это рифмы, сплетенные в хитроумный узор - точный, как грани кристалла?
  - Мы братья, Нйеран, пусть двоюродные, но в нас - родная кровь, уходящая тонкими, как вены, корнями к Тёмному Пламени. К древним временам. Танцуй со мной, ладонь к ладони как чаши с огнём, и нет пути назад, ибо Старейший из нас указал на тебя...
  На кристалле, горящем на твоей груди, нет проклятия - лишь память нём, о пылающем сердце, средоточии "Лакханэры". Нйеран, взгляни в последний раз, пока на тебя не обрушилась оглушительная, всепоглощающая тишина извечной ночи...
  Ты уже умирал - мнимо, уходил и возрождался в пламени, и теперь, в третий раз - в алой амброзии, в великом багряном эликсире с мерцающими искрами, дающем бессмертие, как и тот, который ты пытался искать в своей лаборатории. Пей, Нйеран, мы обменялись искрами пламени, и теперь мои горят в тебе, струясь в алом потоке. Нет, я не заберу их, предоставив тебе замену - кровь людей с их странными мыслями и надуманными страхами. Я оставлю тебе свою, саламандрину, и ты будешь свободен, как огонь пожара в бескрайней степи. Двоюродные братья от рождения, мы стали теперь почти родными. Вспомни предсказание, данное твоему отцу: "Через тебя и твоих сыновей в мир вернётся память о древних временах". Твой отец шёл по пути Тёмного Пламени, но и дорога крови способна открыть больше, чем тебе кажется на первый взгляд. Вспомни легенду о Детях Ночи! Чьи они дети? Вспомни, Нйеран, Феникс мой возрождённый!
  - Ты все-таки обратил его?! - услышал Къеррах голос Ровинана.
  Нйеран открыл глаза, и, не поняв, что с ним произошло, увидел Къерраха и сказал:
  - Халайа!
  Огляделся и встретился взглядом с Ровинаном: "Ты тоже здесь?"
  Раздался звонок в дверь. Феникс поднялся и хотел направиться к двери, но Ровинан опередил его. Дэн застыл на пороге. Тёмные волосы взъерошены, будто от ветра, в джинсах, майке и косухе, в тяжелых ботинках, несмотря на тёплую погоду за окном. Он посмотрел на Ровинана, потом на Черри и Феникса...
  - Можно? - спросил он по-русски, глядя перед собой, будто в пустоту.
  - Заходи, - тихо проговорил Нйеран. - Разве тебе нужно приглашение?
  Дэн зашёл медленно, но потом не выдержал, кинулся и обнял Нйерана, уткнувшись ему в плечо.
  - Андрей...- Дэн всегда называл его так, - ты согласился, ты стал таким как они... как я... но я думал, что ты будешь в нашем клане, моим обращенным!
  Дэн вдруг отпрянул, словно его обожгло. Он обернулся, вопросительно посмотрел на Ровинана, но быстро перевёл взгляд на Черри. Тот кивнул.
  - Значит, это проклятый камень выбрал тебя! Сергей Александрович говорил мне...
  - Как ты сказал? - спросил Къеррах, переходя на английский.
  Дэн перевёл, еле подбирая слова.
  - Он не проклятый, он пламенный! - возразил Черри.
  - Да! Но огонь это - смерть для вампиров! - в уголках глаз Дэна гранатовыми зёрнами блестели слёзы.
  - Не всегда, - улыбнувшись, сказал Къеррах, и на раскрытой ладони его правой руки заплясал огонёк.
  - Странный клан, очень странный, - тихо, почти сквозь зубы проговорил Дэн, еле вспоминая слова чужого языка.
  - Не менее странный, чем потомки духов-хранителей Чёрной реки, - заметил Ровинан.
  - Что? - переспросил Дэн.
   Феникс, до этого молчавший, перевёл фразу Ровинана.
  - Откуда вы знаете? - растерянно проговорил Дэн, а потом почти с мольбой взглянул на Ровинана. Но тот не ответил, лишь еле заметно улыбнулся.
  - А что за проклятие? - спросил Къеррах Дэна, указав взглядом на рубин.
  - Не могу сказать... я английский плохо знаю.
  - А ты по-русски говори, Феникс нам переведёт.
  Дэн помолчал, думая, можно ли говорить об этом другому клану, но потом обречённо взглянул на Феникса и махнул рукой:
  - Он все равно уже ваш. Среди людей, пытающихся им завладеть этим камнем, он сеет смуту, а вампиров обжигает. - Дэн посмотрел на рубиновое сердце-подвеску на груди Феникса и пожал плечами. - Правда, на него что-то не похоже... Сергей Александрович - это в нашем клане знаток всяких редкостей и драгоценностей - сказал, что камень сам может выбрать, кому кого обращать. Но лучше бы он не попадал к вампирам, а лежал бы где-нибудь в музее.
  Феникс перевёл.
  - Почему? - спросил Къеррах.
  - Рубин умеет сгорать и возрождаться, потому так и называется, но это происходит очень редко. Он не только обжигает тело, но может сжечь и душу. Камень будто кого-то ищет с очень давних времён, и, не находя, забирает жертву. Может и указать на кого-то, как выбрать судьбу, но это исключительный случай, возможно, связанный с тем, кого он ищет. - Дэн снова посмотрел на Феникса. - Значит, он выбрал тебя...
  Феникс снова перевёл, но Ровинан и так всё видел в мыслях. Глаза его светились темно-синими звёздными сапфирами. Дэн взглянул на него и только покачал головой:
  - Куда мне тягаться с древними легендами и кланом Дракулы...
   Снова подошел к Фениксу. Хотел было обнять, но, посмотрев на рубин, отстранился:
  - Ты теперь с ними будешь, - хлопнул по плечу, - прощай, Андрей, теперь уже навсегда. Вряд ли мы увидимся. Буду с твоим братом, с Гришкой общаться. А ведь он о тебе так и не знает. Прощай.
  Дэн тряхнул головой и направился к выходу.
  - Дэн, постой! - позвал Феникс.
  На пороге Дэн обернулся. Гранатовые зерна в уголках глаз набухли, взорвались, растеклись по щекам узкими красноватыми ручейками:
  - Прощай!
  И он исчез, слегка хлопнув дверью.
  - Что это с ним? - спросил Феникс. - Он всегда был таким спокойным. Я никогда не видел, чтобы он...
  - Плакал?
  - Да. Правда, мы виделись очень редко.
  - Кажется, этот Дэн был... нет, не влюблён, конечно, но испытывал к тебе сильные дружеские чувства, - ответил Ровинан. - Говоришь, твой брат - его обращённый?
  - Да, но Григорий не знает обо мне.
  - Не надо было мне... - тихо проговорил Къеррах, но Ровинан перебил его:
  - Надо.
  - Ты что-то знаешь о рубине? - спросил Черри.
  - Догадываюсь. Но пока ничего говорить не буду. Скажу только, что я, кажется, узнал его... - На миг глаза Ровинана потемнели, став почти черными, как диопсид, но сразу же вновь приобрели свой обычный сине-бирюзовый цвет. - Многое сходится: Рубин, форма, название "Пламенное сердце феникса" мог и Калиостро придумать, но, черт возьми, ведь в самую точку попал!
  - Что это за камень? - спросил Къеррах, но в ответ Ровинан только приложил палец к губам.
  - Я подожду с выводами. Нам пора.
  Он повернулся к Фениксу:
  - Кажется, при обращении Черри решил оставить тебя свободным?
  Тот кивнул.
  - Значит, твоя задача - подчиняться ему как учителю, по доброй воле. Если он будет занят, то может поручить твоё обучение кому-нибудь другому из Клана, как сочтёт нужным. Об иерархии Клана Дракулы ты узнаешь позже - она отлична от русской и, наверное, гораздо проще. Я вижу, ты не голоден? - Ровинан слегка усмехнулся, - голодный новообращённый выглядит несколько иначе.
  - Я видел, - ответил Феникс. - Нет, я не чувствую голода.
  - Огненная кровь не так легко сгорает! - рассмеялся Черри и подмигнул Фениксу. Помолчал. - Выбери имя, которым ты хочешь, чтобы тебя называли в клане. Учти, оно с тобой так и останется, менять имена можно лишь в редких случаях. А у тебя их много: Нйеран, Феникс, Андреас, Андрей, Григорий... Если выберешь последние два, то придется поменять их на европейский вариант, так как Россия не наша территория. А другие - всё равно - хоть лахатарское или из Интернета - без разницы. Подумай хорошенько и скажи.
  "Нйеран... - Нет, я не хочу, чтобы и в мире людей меня звали лахатарским именем, пусть оно останется только при мне".
  - У меня так же, - ответил Къеррах, услышав его мысли, - моё вообще мало кто выговорит, не переиначив. Не умеют люди говорить на лахаране.
  - А Феникс можно? Это как перевод и всё-таки моё...
  - Можно, можно, - согласились они хором.
  - Здесь уже начинает рассветать, а в Париже ещё ночь, - заметил Ровинан. - Мы сейчас переместимся в Париж. Возьми с собой самое дорогое и необходимое. Вещи пока не бери, а вот диаграммы не забудь.
   - Поэму возьми! - напомнил Къеррах.
   Феникс засуетился. Сложил в папку листы, собрал в рюкзак. Туда же упаковал дневники матери, шкатулку с рубином и книгу Гёте "Фауст".
  - Кажется, всё... я больше не вернусь сюда? Ведь здесь остаётся библиотека, лаборатория...
  - Почему? Перевезём чуть позже, - успокоил его Ровинан, - не пропадёт. Ты готов к перемещению?
  - К перемещению? В Париж? Сейчас? Я не понимаю...
  - Сейчас увидишь, - подмигнул Ровинан.
  Нйеран кивнул, хотя мало что понял.
  - Мы сейчас к тебе? - спросил Ровинан, поддразнивая Черри, - ведь Феникс твой обращённый!
  - Не надо! Мне опять Ричарду на рассвете объяснять, и что я так долго делал в Петербурге, и зачем Феникса обратил. Потом. К Франсуа тоже не надо. Что я ему скажу? "Привет, Франсуа, это твой брат?" Лучше я их завтра познакомлю. Наверное, к Мануэле, она никогда лишних вопросов не задаёт - обратил, значит, так надо.
  - Или к Арно, если учитывать, что у Феникса рубин.
  - Ну, это ты сам решай. Хоть я Арно и люблю нежно, но не решусь сразу своего новообращённого к Хранителю Клана приводить.
  - А я решусь, - сказал Ровинан и взглянул на обоих. - Готовы?
  - Да, - ответил Черри. Феникс надел рюкзак.
  Ровинан взял их за руки... и вихрь закружил всех троих: так танцует едва начинающийся смерч, и предгрозовой ветер кружит во дворах, срывая листья, клоня деревья... виток, другой... или это земля рванулась из-под ног, отсчитывая сотни миль. Белые лепестки жасмина в лицо, ветка каштана, словно ладонь, калейдоскоп снов и яви, зазеркалье...
  Открытое окно, шаг...
  - Как это? - спросил Феникс, который все эти, казалось, застывшие в вечности мгновения старался не закрывать глаза. - Где мы?
  И вдруг увидел подсвеченный силуэт Эйфелевой башни.
  - С какой же скоростью мы летели? - потрясенно спросил он.
  - Это не перелёт, а телепортация, - пояснил Ровинан. - Ты знаешь, что саламандры могут проходить сквозь огонь и появляется в совершенно другой части света? Так умеют и другие духи согласно своим стихиям.
  Феникс ничего не ответил, лишь удивленно качнул головой. Оглядел обстановку: комната больше всего походила на гостиную, пушистый ковёр на полу, светло-зелёные обои с белыми ирисами, мягкий диван, два застекленных шкафа: один с альбомами художников, другой - со статуэтками и всякими диковинными вещами, половина окна увита плющом. В центре комнаты - небольшой столик с серебряным подсвечником на пять свечей, которые Къеррах сразу же зажёг взглядом. Только теперь Феникс осознал, как хорошо стал видеть в темноте всё до мельчайших деталей, даже самые мелкие буквы в названиях книг в шкафу.
  - Арно... - тихо позвал Ровинан.
  - Я здесь, - послышался высокий, почти мальчишеский голос за их спинами. Дверь была прямо позади них. Или тот, кого звали Арно, тоже переместился в пространстве прямо в комнату? Феникс обернулся и невольно вздрогнул: вошедший казался на первый взгляд подростком лет шестнадцати, невысокий, с очень бледной кожей и правильными чертами лица, абсолютно белыми волосами до плеч и ярко-синими глазами... Он сделал шаг, и воздух заколыхался вокруг него, словно лунный свет на ветру.
  Ровинан подошёл к Арно и поцеловал его. И, глядя на них обоих, Фениксу невольно подумалось: "Духи Ночи".
  - Это Феникс, мой новообращённый, - представил Черри.
  Нйеран поклонился.
  - Эр-халайа, - почему-то сказал он, словно обращаясь к королю. Или все другие языки, которые он знал и так долго изучал, разом выветрились из его головы?
  - Феникс, - задумчиво проговорил Арно, - что ж, доброй ночи. Редко кого мне представляют сразу после обращения. - Взглянул на Къерраха. - Ты обратил его в Петербурге?
  - Да, - ответил Черри.
  Арно посмотрел на Ровинана:
  - Надеюсь, никаких сложностей с Русским кланом не возникнет?
  - Нет, - ответил Ровинан, - к моменту обращения с Феникса уже давно сняли метку.
  - Тебя собирался сделать вампиром кто-то из русских? Да, в нашем клане все говорят друг другу "ты", это традиция.
  - Собирался. Но я не хотел...
  - Не хотел быть вампиром? Или ждал более подходящего учителя, как Черри, например?
  - Вы... ты прав... наверное... мы с Черри лучше понимаем друг друга. - От неистово синих глаз Арно Фениксу становилось не по себе. Казалось, ещё немного, и синий луч проникнет в его душу и прочитает её, словно открытую книгу - даже то, что затаилось между строк.
  - Я вижу. - Арно опустился на диван, Ровинан сел рядом, а Черри и Феникс - ближе к краю.
  - Но... продолжал Нйеран, - Къеррах говорит - рубин выбрал за меня.
  - Рубин? Он у тебя с собой? - вопрос прозвучал как утверждение.
  - Да.
   - Покажи.
   Феникс достал из рюкзака черную бархатную коробочку.
   - Вот...
  - Арно, осторожней, - взволнованно проговорил Ровинан, - этот камень обжигает вампиров.
  - Вот как? - Арно взял шкатулку, медленно открыл её... синие глаза вдруг в одно мгновение посветлели, отделавшись почти прозрачными, лунными с тонким оттенком серебра.
  - Что это? - Хранитель Клана вдруг странно, страшно и неестественно рассмеялся. - Ровинан, клянусь, я узнаю его! Когда-то он принадлежал роду Шандори.
  - Ого! - воскликнул Черри, - рубин "Пламенное сердце феникса"?
  - Да, - ответил Арно. - Но я тогда не слышал этого названия. По легенде, этот камень принесла Йеранна, основательница нашего рода но, возможно, он ещё старше. Я, правда, сомневался в этом, потому что в те времена люди не умели так искусно обрабатывать камни. Теперь вижу, что форму сердца рубину могли предать вовсе не люди...
  - Он из Лахатара, - пояснил Къеррах, - и раз во много лет он сгорает и возрождается. Свое имя камень, как говорят, получил от графа Калиостро, который привёз его в Петербург.
  - И он обжигает только вампиров, а не людей? Я правильно понял?
  - Наверное... кроме тех, у кого в роду саламандры. Я держал его в руках, да и Феникс, когда уже был обращённым.
  - Но к тебе этот рубин как попал? - спросил Арно Феникса.
  - Можно сказать, по наследству от матери.
  - А кем она была? Она древнего рода? Или, быть может, ведьма или колдунья?
  - Нет. Она сама не знала, что вышла замуж за контрабандиста, которому удалось выкрасть камень из музея. Я никогда не видел её, потому что жил у приёмных родителей. О ней я всё узнал из её дневников. Насчёт древнего рода - не знаю. Эрйах - это мой отец, он в Лахатаре - говорил, что она является его далёким потомком.
  - Как всё сложно и запутанно, - задумчиво проговорил Арно, глядя на переливы граней камня, и при свете свечи его глаза стали жёлтыми, как у ночного зверя. - А кто он? Ты можешь сказать о нём что-либо кроме имени? Возможно, я не должен спрашивать, но мне надо знать, если это имеет отношение к нашему Клану.
  - К Клану... я пока не разобрался, - растерянно проговорил Феникс.
  - Имеет, да ещё какое! - воскликнул Черри. - Эрйах, да, тот самый Эрйах Эрнанран, то есть сын Эрнана! Ты ведь знаешь о разговоре Морхо и Франсуа?
  - О-о, - протянул Ровинан, - Это я чувствовал еще при первой нашей встрече! Нет, даже раньше - когда перечитывал письмо! "Супруга - прекрасная Лхаранна"... уж не из лахатарской ли библиотеки ты извлёк тот лист?
  - Нет, - ответил Феникс, - в письме я написал правду, и тот листок - единственное, что сохранилось, да и то случайно.
  - Блестяще! - хлопнул в ладоши Арно. - Чувствую, мы так в Клане соберём всех родственников Эрнана.
  - Разве это плохо? - спросил Черри.
  - Я бы предпочел стихийное равновесие.
  - Теперь это вряд ли возможно, - заметил Ровинан.
  Арно закрыл шкатулку и поставил её на стол. Снова взглянул на Феникса:
  - Ты упомянул о дневниках своей матери. Ты взял их с собой?
  - Да.
  - Они на русском?
  - Да.
  - Пойми, меня интересует лишь путь этого камня, а не её личная жизнь. Я мог бы там что-нибудь найти?
  - Да.
  - Тогда, возможно, завтрашней ночью ты расскажешь мне о том, что может заинтересовать меня? Сегодня время уже к утру...
  - Да, конечно. Когда мне прийти?
  - Я позову. Но прежде чем попрощаться, я хотел бы причислить тебя к нашему Клану. Подойди.
  Клыки сомкнулись на его шее, и он словно провалился в лунный колодец, глубокий, затягивающий, как водоворот. Нйеран не знал, сколько времени прошло - несколько мгновений или, быть может, лет... или всего один миг? У него не было сомнений: теперь Хранитель Клана знает о нём всё.
  - А теперь оставьте нас, - почти приказал Арно. - Дневники и рубин пока будут храниться здесь - вряд ли где ещё найдётся более надёжное место. Черри, проводи Феникса в спальню для гостей.
  - Будет исполнено, - слегка дурачась, ответил Къеррах. - А можно я сегодня домой? Ричард уже, наверное, забыл, как я выгляжу.
  - Твой Ричард уже меня допрашивать пытался, где ты, - смеясь, сказал Ровинан. - Иди, только новообращённого спать уложи.
  Къеррах и Феникс поклонились и стали спускаться вниз. Черри указал на гробы, стоящие в спальне.
  - Никогда не думал, что живым буду спать в гробу, - проговорил Феникс, укладываясь, - разве что, если опять впаду в летаргию. Сейчас уже вроде бы научились отличать спящих от мёртвых. Впрочем, в этом есть что-то от трансмутации... наверное, самое начало...
  - Ты ещё не засыпаешь? Странно для новообращённого. Обычно они задолго до рассвета отключаются.
  - Слишком много всего произошло за эту ночь. Скажи мне честно: тебя за мной Арно прислал?
  - Нет, - удивился Черри такому восприятию событий.
  - Ровинан?
  - Тоже нет. А почему ты так решил?
  - Думаю, им рубин нужен. Не знаю только, зачем. Не как драгоценность - по-другому. Может, как некая реликвия.
  - Никаких замыслов, заговора и попыток завладеть твоим камнем не было. Как говорится - стечение обстоятельств. В этом я тебе поклясться могу.
  - Правда?
  - Клянусь...- задумался на миг, - огнём моей мозаики!
  И когда он это произнес, Фениксу показалось, что Къеррах и сам похож на созвездие из маленьких огоньков, связанных между собой тонкими нитями-лучами, а над ним - большое затменное солнце, и его корона пылает языками пламени.
  - Я тебе верю.
  - Спи, - сказал Къеррах, закрыл гроб крышкой и побежал наверх.
  
  
  
   ИГРА IV
   Трансмутация
  
  Сей Огонь - краткая суть и резюме всего Магистерия. Не нуждаясь ни в чём постороннем даже в малейшей степени, этот Огонь горит сам по себе и поддерживает умеренное тепло; с его помощью Делание достигает совершенства, и его воздействия вполне достаточно, чтобы осуществить все необходимые сублимации.
  Ян Понтанус, "Философский Огонь".
  
  Когда братья остались одни, Арно вновь взял шкатулку, открыл её и, глядя на камень, тихо произнес:
  - Рови, а ты знаешь, я ведь сегодня увёл разговор в сторону, сказав, что это камень, принадлежавший роду Шандори, в прошлом моему роду. Теперь я понимаю, почему он появился именно с Йеранной: она наполовину саламандра и дочь Морхаро. Я узнал этот рубин: у него гораздо более древняя история.
  - Да! А я сомневался, думал, что ошибаюсь.
  - Нет, Рови, это рубин Старейшего.
  - Ты тоже видишь, Кйаро? - спросил Ровинан.
  - Да, - серебристые глаза Арно вновь посветлели, и их голубовато-белый, опаловый свет был устремлён вдаль, словно пронизывал насквозь само время.
  "Помнишь ту летящую каплю крови сердца, когда он ушел?"
  "Помню. Он... Морнэрхэн?"
  "Да".
  Вдруг глаза Ровинана настали стремительно темнеть. Арно знал эту перемену и тронул брата за руку:
  - Арйан, ты что-то видишь?
  - Я... узнал его, - голос Ровинана изменился, став немного выше, но при этом будто глубже. Такими бывают низкие женские голоса.
  - Кого?
   Феникса. Однажды я уже выбрал его и, быть может, смог бы стать им, но Феникс слишком быстро ушел в Лахатар, а тело пребывало в летаргии. Через несколько лет в полуразрушенном доме он неосознанно звал меня, но дух приходит лишь один раз, потом мы ищем другого. Закрытая душа как закрытая дверь, и если единожды попытка неудачна, значит, нет на то воли богов.
  - Что ты говоришь, Рови? Значит, ты хотел стать им? - Арно на миг даже забыл, что говорит с духом, он обнял Ровинана, прижавшись к нему. Ровинан вздрогнул всем телом, словно по нему пробежал электрический разряд, запрокинул голову и закрыл глаза.
  - Ровинан! - Арно провел ладонью по его лицу.
  - А? Да. - Он словно очнулся.
  - Ты помнишь, что сейчас сказал?
  - Я? Нет... - Ровинан тряхнул головой. Шелковистые волосы цвета воронова крыла разметались по плечам.
  Твой дух сейчас сказал, что однажды пытался вселиться в Феникса.
  В глазах Ровинана на миг вновь разлились два ночных озера, но снова вспыхнули бирюзовым огнём.
  - Теперь вспоминаю. Да, пытался.
  - Но тогда бы мы не стали главами кланов-побратимов. Появился бы еще один клан стихии огня.
  - Да. Новый клан прежней Пифии. Я даже понимаю, что влекло её к пламени. Но, - продолжал Ровинан, - я давно понял: если дух коснулся кого-то, пусть даже попытка вселиться была неудачной, этот человек всё равно рано или поздно становится вампиром - так складываются обстоятельства его жизни. Возможно, поэтому и Дэн, и Черри так стремились обратить Феникса. И даже я не исключение.
  
   ***
  
  Распахнув на втором этаже окно, Черри вернулся домой. И в это же самое мгновение входная дверь открылась, и в дом вошёл Ричард.
  - Привет! - радостно бросился ему на шею Черри. - Как я давно тебя не видел!
  Ричард опустил голову, отвернулся. Ещё две ночи назад он решил, что не хочет разговаривать с Черри, когда тот, наконец, соизволит вернуться. Но задача оказалась непосильной.
  - Ты что, обиделся на меня?
  - Да... Нет... - почувствовав, что Черри снова рядом и обнимает его, Ричард не мог больше на него сердиться. Он обхватил Черри, поднял на руках, слегка куснул за шею и целовал его лицо, глаза, губы, его всего... даже слёзы на миг выступили. - Ты где был столько времени? И на премьеру не пришёл! Я не могу... я больше так не могу без тебя, понимаешь? Что тебе нужно было в этом Петербурге? Я боялся, что тебя отправили туда с какой-то особой миссией, известной только тебе и Ровинану, но она провалилась, и тебя там в плену держат. Ты же постоянно ищешь приключений! Я уже сам хотел туда лететь! Ты на таком расстоянии совсем не чувствовал меня?
  - Чувствовал. Я даже пытался тебе ответить, а ты был занят театром, то вдруг стал думать, что я там любовника нашёл и решил тебя бросить. Ты не слышал меня!
  - Прости... Ты бы хоть тогда позвонил мне... или письмо по электронной почте написал.
  - Я? Да у меня и почты-то нету! И номер твоего телефона я не помню! Даже в голову не пришло! Не умею я по-человечьи общаться! Будь ты саламандрой, я бы тебе огнём написал!
  - Всё с тобой ясно. И что же там тебя так задержало?
  - Ничего особенного. У меня новообращённый.
  Ричард чуть не уронил Черри.
  - Как? Опять? Это уже четвёртый! Вот это я, кстати, чувствовал, хоть и смутно.
  - Зато ты - первый! И единственный! А все другие - не в счёт - если помнишь, про Арабеллу и Мориса я тебе ни слова не сказал.
  - Ну, у меня всего двое...
  - Давай не будем сейчас сравнивать. У меня, как ты помнишь, свои критерии обращения.
  - А, ну да... и какие - на этот раз? С ним что-то случилось?
  - Уже ничего.
  - Он твой родственник?
  - А вот теперь угадал. Двоюродный брат.
  - Ага. По отцовской линии, конечно?
  - Снова угадал. По лахатарской. Лучше я вас сам познакомлю, только не завтра. Завтра у него серьезный разговор с Арно.
  - Даже так? - удивился Ричард. - Прямо в ночь после обращения? Ты хочешь сказать, что Арно сам им заинтересовался?
  - Именно так. И Ровинан тоже.
  - Тогда беру все свои подозрения и расспросы обратно - кажется, дело серьёзнее, чем я думал. Надеюсь, всё это не политическая интрига? - спросил Ричард взволнованно.
  - Нет.
  - Меня во всём этом только одно удивляет: как ты о нём узнал? От Морхо?
  - Нет. Ты не поверишь - из мозаики! Со свечами играл!
  - Ничего не понимаю... Ох уж эти саламандры, - вздохнул Ричард.
  Черри сильнее обхватил его за шею и прижался щекой:
  - Пойдем спать. Светает уже...
  - Знаешь, как было тоскливо спать одному...
  
   ***
  
  Къеррах повёл новообращенного на охоту. Феникс чувствовал голод, но, похоже, не такой сильный, как обычно бывает у новообращённого вампира в начале ночи. А потому никак не мог решиться выбрать прохожего в тёмных дворах, подойти, укусить и выпить хотя бы несколько глотков крови.
  - Что, прямо так и укусить?
  - Да! У тебя же клыки есть! Вот не думал, что буду учить вампира кусать! Кому расскажу - так тебя весь Клан засмеёт! Странно, что ты не голодный.
  - Сейчас попробую...
  Феникс медленно подошел со спины к человеку, говорившему по телефону... и почувствовал, как пульсирует в его венах кровь - новое, ни с чем не сравнимое ощущение, захватывающее его всё сильнее. Поначалу Феникс растерялся, хотел отвлечься, подавить голод, но он только нарастал. Бьющаяся жилка на шее... Неужели это так просто? Если забыть, кем был раньше, отдаться этому новому чувству, как когда-то огню... Глоток, другой, третий - Феникс нервно считал их, будто секунды до взлёта или окончательного, бесповоротного падения ... Шесть. Хватит, наверное. Да, надо ещё смазать оставшуюся ранку собственной кровью, чтоб тут же заросла, чтоб ничего не было видно. Он слегка прикусил губу - вот так...
  - А ты молодец! - сказал, подойдя, Черри, - ни на мгновение не теряешь контроль над собой. Что, ищем другого?
  Феникс задумался.
  - Не надо. Кажется, я сыт.
  - В смысле? Ты не мог выпить много! И тип этот спокойно шагает дальше, а не валяется на дороге.
  На ладонях Феникса заплясали маленькие огоньки.
  - Я правда пока больше не хочу.
  Огоньки погасли.
  - Уникальный случай. Тогда пойдем к Арно. Точнее, полетим. Ты когда-нибудь летал без самолёта?
  - Если не считать вчерашней телепортации, то - нет.
  - Это по-другому. Сейчас мы именно полетим.
  С этими словами Къеррах поднял Феникса на руки, хотя тот на голову выше ростом, и взлетел. В воздухе Феникс восторженно смотрел по сторонам.
  - Что, нравится? Ты тоже так научишься, сам, без моей помощи.
  Они быстро оказались у дома Арно, зашли. Кажется, Хранитель Клана ждал.
  
   ***
  
  Оставив Феникса, Къеррах вернулся домой. После своего отсутствия он соскучился по мозаике. Не застав дома Ричарда, Къеррах начал расставлять свечи. Свечу Феникса на этот раз он зажёг от своей и заметил, что её огонь стал совсем другим, и иногда в нём зажигались красноватые искры. Пламя её и жемчужной розы Арно связывал тонкий, едва заметный луч, но иногда вдруг он становился красным, почти рубиновым, словно исходящим от кристалла.
  Къеррах наблюдал. Заворожённо смотрел, как горит главная свеча мозаики, как пляшет пламя большой красной розы Эрнана и, словно вырастая, переплетается с огнём чёрной розы Бертрана, как мечется, потрескивая, свеча Франсуа... давно они не виделись - с той самой ночи, как Франсуа начал переводить поэму. Къеррах дотронулся до огонька тёмной, почти чёрной свечи с огненными блёстками: пламя свернулось в жгут, потом по спирали, и в следующее мгновение он увидел появившиеся в огне крылья. Они медленно распахнулись, словно маленький дракончик собрался взлететь.
  "Интересно, много он перевёл? - подумал Къеррах, - у Феникса, конечно, задача была сложнее, он вспоминал, а значит - почти что писал заново. И у него ушло на это больше двух лет. Правда, Феникс до этого никогда не писал стихов, а Франсуа - поэт".
  Къеррах так ясно увидел сидящего за столом Франсуа и пишущего при двух зажжённых красных свечах - он не любил электрического света, предпочитая живой огонь...
  В эту ночь Къеррах поставил рядом с розами Арно и Ровинана рыжую свечу Феникса. И пламя всех троих вспыхивало то ярче, то тише, переплеталось и отсвечивало тёмно-красным, почти рубиновым. Нет, сегодня Къеррах не потревожит ни Феникса, ни Франсуа. Братья, ещё сами ничего не знающие друг о друге...
  Возможно, он поставил бы их свечи рядом, но пока ещё рано. Они и так связаны между собой тонким, едва видимым лучом. Къеррах касался пламени то одной свечи, то другой... Эрнан. Бертран. Арно. Ровинан. Ричард. Морхо. Феникс. Эрйах. И... рука замерла над багряно-огненной спиралью короля мозаики, Тёмного короля Лахатара...
  Его свеча горит медленно, но когда она была новой, то возвышалась над всеми, будучи раза в три выше, чем теперь. Что будет, когда она догорит?
  Къеррах дотронулся до пламени свечи Морхо. Может, он не замечал, но цвета красной меди, раньше казавшиеся хаотичными, теперь искристой спиралью обвивали её.
  - Морхо, - позвал он тихо.
  - Да, - язык пламени вырос, заплясал драконьим крылом, словно от внезапного порыва ветра.
  - Морхо! Ты пришёл! - Къеррах кинулся к нему в объятия.
  - Ты что-то хотел спросить?
  - Видишь? - Къеррах указал на плиту с горящими на ней свечами и на короля мозаики, - что мне делать, если догорит?
  - Подожди пока. Ты слишком много своего пламени отдал мозаике, и теперь у неё своя жизнь. Мозаика сама даст тебе ответ.
  - Моего пламени? Разве так может быть в мире людей?
  - Конечно. Замечаешь - ты сам живёшь в ней. Бывает, что душа настолько уходит в творчество, что обитает в своих творениях. Примерно так же, как стихийного духа можно заключить в кристалл - иногда даже себя самого. В мире людей тоже такое возможно. Танец на тонкой грани вдохновения между увлечением, интересом и помешательством. Исход различен: иногда можешь, спустя некий промежуток времени, вернуться, распахнуть двери башни из слоновой кости и явить миру созданное, но на самом деле то, что мнилось завершением, кругом, замкнутым в кольцо, является лишь первым витком уходящей в бесконечность спирали... Когда перестаёшь видеть мир без собственных творений, и не ты - их, но они меняют тебя! Иногда может показаться, что выгораешь почти дотла, оставляя лишь последнюю искру, но именно она способна зажечь огонь с новой, ещё не ведомой силой.
  - Искорка? - спросил Къеррах. - Тээйри?
  - Да.
  - Но ведь вначале я думал - это игра.
  - Игра, - согласился Морхо, странно улыбнувшись, - только чья?
  "Моя", - уже хотел ответить Къеррах, но взглянув в огонь свечи на вершине каменного вулкана, оглянувшись назад, на все события, прямо или косвенно связанные с мозаикой, промолчал. Подошёл ближе, так, чтобы между ладонями его и Морхо заплясало пламя, и оно вспыхнуло, рванулось пылающим жгутом вокруг них, описало круг и исчезло...
  Аханнэра...
  Морхо ушёл, а Къеррах сидел почти до утра, глядя на свечи, дотрагиваясь до их огоньков, говоря с ними. Ему вдруг показалось, что он видит их такими в последний раз. Прислушался к этому своему новому ощущению. Да, нечто подобное он испытывал, придя к Фениксу в последнюю ночь в Петербурге, будто приближается изменение в судьбе, предречённое и неизбежное.
  Он погасил оплывшие свечи лишь к утру, почувствовав появление Ричарда.
  
   ***
  
  На следующую ночь Къеррах вначале отправился к Фениксу - новообращённый ночевал в доме Арно, а потом они вместе отправились на охоту. К его удивлению, Феникса не надо было ни контролировать, ни останавливать, чтобы он, увлёкшись кровью, не убил жертву. Напротив, узнав, что они идут охотиться, Феникс даже удивился:
  - Как? Опять? Я же вчера питался.
  - А ты разве не голоден?
  - Я пока ещё не понял.
  - Но ведь когда ты был человеком, ты ел каждый день, и не один раз. Так и сейчас.
  - Ясно.
  Феникс прекрасно усвоил урок предыдущей ночи. Къеррах ещё высматривал новых прохожих, а Феникс уже ждал его.
  - Куда мы сейчас? - спросил он. - Извини, я тут пока плохо ориентируюсь.
  - Хочешь, пойдем к Франсуа? Кстати, это он - твой переводчик. Не знаю, что он там успел написать, но мне почему-то кажется, что уже много.
  - Мы снова полетим?
  - Как хочешь. Можем и прогуляться.
  - Мне вчера очень понравилось летать над городом.
  Долетели они быстро, оказавшись на самом верху нового многоэтажного дома, где в пентхаусе жил Франсуа. Балконная дверь была распахнута настежь. Зашли.
  Франсуа сидел, откинувшись в кресле с листом в руках. Шёпотом читал текст, иногда зачёркивал, подбирая нужное слово: "Нет, здесь, кажется, не так". Занятие сродни подбору частиц мозаики, из чего бы она ни была сложена - искр, угольков, камня, стекла или, быть может, слов и созвучий. Вдруг он резко повернул голову к вошедшим, и в его тёмных гранатовых глазах сверкнули огоньки:
  - Я перевёл! - с радостью одержимого зашептал он, не заметив, что Къеррах пришел не один. - Неужели всё? Я перевёл!
  Франсуа вздрогнул от осознания, что работа закончена. Перебрал листы, бережно складывая их на столе с тем очарованным удивлением, что присуще алхимику, которому, несмотря на все предостережения, неясности текста и превратности судьбы всё же удалось получить Великий Магистерий философов.
  - Перевёл? Уже? - переспросили хором Къеррах и Феникс, забыв, братьев даже не успели представить друг другу. - Прочти, пожалуйста! Почитай!
  Франсуа ещё раз взглянул на листы. Провел по ним рукой, словно погладил. Казалось, на столе перед ним лежит бесценный клад, заклинание, способное открывать двери и врата всех миров и пустить вспять само Время.
  Он начал читать - тихо и почти страстно, как передавали друг другу великую тайну.
  Усевшись прямо на полу на мягкий ковер, Къеррах слушал. Перед его глазами являлись мозаики Морхо - от той, что разверзлась перед ним бескрайней вспышкой и шаг за шагом - назад, в Лахатар, через сердце летящей к Дамиану Дарку розы, но теперь она словно луна, обернулась перед ним своим вторым, медно-кровавым ликом...
  Алый цветок, брошенный в озеро памяти закатного солнца... каждый лепесток будто растворился в бесконечном множестве граней кристалла, в многоликом и многогранном "Поединке". И последним запылал перед ним "Древний танец Морхоннэра", обвивая кольца вокруг Къерраха.
  Франсуа замолчал, глядя куда-то вдаль сквозь листы бумаги.
  - Так это... тот самый текст, который я видел в Лахатаре! Я не мог вспомнить его здесь, в мире людей, а потому перевёл на русский. А вы... как вам удалось его так перевести? Вы читали его?
  - Нет... - Франсуа всё ещё пребывал где-то вне этого мира, - я видел, потом слышал и писал, перечитывал, исправлял слова, которые теперь произносятся по-другому или приобрели другое значение.
  - Да, меня Феникс зовут. Я новообращённый Черри.
   Услышав своё вампирское имя, Къеррах очнулся от видений:
  - Я вас не представил! Франсуа, жрец нашего Клана и поэт. А это Феникс. Неужели вы никогда даже не слышали друг о друге?
  - Нет, - сказали они хором. - А что в этом такого?
  - Потому что вы братья!
  Мгновение Феникс и Франсуа смотрели друг другу в глаза. Взгляды были похожи на сообщающиеся сосуды с жидкостью огненного и алого цвета, в месте соединения она смешалась, но у границы с воздухом оставалась чистой и неизменной. Еще мгновение, и это сравнение воплотилось - братья сделали шаг навстречу друг другу и, не сговариваясь, одновременно подставили шею:
  - Пей!
  Феникс немного смутился, но увидел в глазах Франсуа просьбу:
  - Пей, - повторил жрец. - Да, ты же новообращённый, ты, наверное, ещё не умеешь читать по крови.
  - Не пробовал. На охоте ко мне приходили какие-то смутные образы и картины жизни моих жертв, но я не позволял себе увлекаться, боясь выпить слишком много.
  - Я попробую тебе помочь.
  - Если почувствуешь в его крови маленькие искры, попробуй разжечь их, - сказал Къеррах.
  Феникс обнял Франсуа, и объятия показались ему забытыми, но очень родными. Слегка прикусил, боясь сделать больно... и каждая маленькая искорка, гораздо менее яркая, чем у него - словно кинолента, скрученная в спираль или открытая на первой странице книга, начала разворачиваться перед ним удивительными событиями. Он многое видел, многое понял, прежде чем Франсуа слегка отстранил его. И снова объятия, мгновение, острое как нож, когда клыки сомкнулись на его шее: "Пей меня, брат мой..."
  Прошло совсем немного времени, и Франсуа нежно провел ладонью по его лицу. Феникс на миг даже вздрогнул от неожиданности: слишком долго он жил один, объятия и прикосновения были для него чем-то давно забытым, почти запредельным. В общении он ограничивался лишь дружеским рукопожатием.
  - Значит, у нас один отец, - задумчиво сказал Франсуа. - Я не всё понял, что было с тобой в Лахатаре, - ведь я никогда не бывал там.
  - Спрашивай. Я попробую объяснить, - сказал Феникс.
  - Быть может, потом, чуть позже. Я всегда считал своими родителями Генриха и Марию де Люзиньян. Относительно Марии - да, я был прав. Морхо рассказывал мне... но я не могу понять - как и когда она могла встретиться с отцом?
  - Это есть в дневниках моей матери. - Феникс вытащил из неизменного рюкзака связку из трёх тетрадей. - Вот здесь.
   Франсуа мог прочесть сам, но Къерраху тоже стало интересно, и потому Феникс начал переводить прямо с листа:
  
  Однажды вечером я выходила в магазин. Вспомнила, что дома нет хлеба. Торопилась, пока универсам не закрылся. Толя уехал. Он тогда работал проводником в поезде. Но по дороге обратно я теперь уже не помню, как заговорила с одной женщиной. Она была с дочкой полутора лет, девочка спала у неё на руках. Вначале я подумала, что она, наверное, цыганка - длинное платье, чёрные волосы убраны под накинутую на плечи шаль. Но при этом у неё были очень правильные черты лица, большие карие глаза, как мне показалось, с тёмно-красноватым оттенком. В отличие от цыган, и у неё, и у девочки был очень бледный цвет кожи. Я даже подумала, что ей плохо и предложила пойти со мной. Не знаю, как я пригласила домой незнакомого человека, но я чувствовала, что она не сделает мне ничего дурного. Её звали Мария. Пока мы шли, девочка проснулась. Дочь звали, наверное, Юлия, но мать называла её на французский манер - Жюли. Малышка что-то лепетала, но очень тихо и ни разу не закричала. Когда Мария сняла шаль, оказалось, что у неё очень длинные чёрные косы, почти до колен. Мы разговаривали, и вдруг я подумала, что именно Марии я могу рассказать о многом - почти обо всём, что случилось со мной, потому что она не приходилась мне ни подругой, ни родственницей и не знала никого из моих знакомых. Я приготовила ужин, но моя гостья почти не ела, лишь попробовала. Мы сидели за столом и пили красное вино.
  Я рассказала ей, как в первый раз вышла замуж, как уехала в Германию, а Густав оказался контрабандистом. Я говорила об Эрйахе и даже о рубине, о том, что так и не поняла, существовал ли Эрйах на самом деле или это был сон, а может, галлюцинация, вызванная лекарствами. Мария очень внимательно слушала меня, иногда расспрашивала. Временами у неё появлялся лёгкий акцент, но я не могла понять, какой. Кажется, я спрашивала, откуда она, но не припомню ответ: то ли француженка, то ли испанка. Я была слишком поглощена своей исповедью, и ведь она ни разу не усомнилась в правдивости моих слов и не сказала, что этого не может быть! Лишь однажды она отошла, чтобы покормить дочь: девочка всё ещё пила материнское молоко. Когда я рассказала о рубине, Мария заинтересовалась и спросила меня: "А он сейчас у вас?" Мы так и не перешли на "ты". Не раздумывая, я решила показать ей своё сокровище. Мария очень внимательно рассматривала камень. О себе она рассказывала мало, я помню, что у неё тоже семья, муж, и у него какое-то странное имя - Эдуард или Генрих, как у короля. Самое странное, что она вдруг попросила меня отдать ей рубин ненадолго. И ведь я согласилась! На рассвете она ушла, держа на руках полусонную Жюли. Я проводила их до двери и легла спать. А когда проснулась, заплакала: эта цыганка Мария заговорила и загипнотизировала меня и украла рубин! Я пыталась успокаивать себя, подумав, что она избавила меня от моей тайны. Я не говорила о камне никому, даже Толе. Возможно, только когда ездила к Варе в Тамбов, и у меня там случилась истерика, но тогда я ещё не знала, что рубин вернулся со мной в Ленинград.
  Как ни удивительно, но Мария сдержала своё слово, и через трое суток вечером я услышала звонок в дверь. Открыв, я увидела Марию, но уже одну, без дочери. Она протянула мне камень, прошептав: "Вот. Быстро прячьте". Я хотела пригласить её в гости, но Толя был дома, и она отказалась. Попрощалась, неожиданно сказав: до встречи.
  Феникс перевернул страницу.
  - Вот, значит как... - проговорил Франсуа, - мать тайно встречалась с нашим отцом. А в Королевстве все считали, что я сын Генриха...
  - Самое интересное не это, - Феникс взял другую тетрадь и продолжил:
  
  Мария оказалась права. Я встретилась с нею спустя тринадцать лет! Тогда я только что пришла с работы, и раздался звонок в дверь. Я увидела её и очень обрадовалась: с нашей первой встречи я сохранила очень тёплые воспоминания о ней. Мария казалась мне обитателем какого-то другого мира, почти ангелом, единственной, кому я за всю жизнь смогла полностью довериться и открыть душу. Странно, но за эти годы она нисколько не изменилась. Одета она была шикарно, хоть и немного старомодно, как одевались, наверное, в прошлом веке, но по-прежнему неестественно бледна. Длинное бархатное платье бордового цвета в розах и с кружевами, туфли на каблуке. Мария была одна и пригласила меня в ресторан. Я засмущалась, но она и слышать не хотела моих возражений. Теперь в её голосе появились новые интонации, словно она привыкла повелевать. Когда мы вышли из дома, нас уже ждало такси. Толя ещё не вернулся с работы, я оставила записку, что меня пригласила в гости школьная подруга. Не помню, где был тогда Гриша. На моем фоне Мария выглядела королевой. О себе она снова рассказывала мало - только то, что у неё семья и теперь уже двое детей, Жюли и... я не могу вспомнить имя её сына. Говоря о нём, она как-то загадочно улыбнулась. Ела она опять очень мало, но мне велела не стесняться и заказывать всё, что я захочу - она угощает меня. Она очень внимательно слушала меня, а потом спросила шёпотом: "А рубин все еще у тебя?" "Да," - ответила я. Тогда она сказала, что проводит меня и будет очень благодарна, если я вновь ненадолго отдам ей рубин. Я согласилась. Мы вернулись к полуночи. Толя уже спал, и я тихонько прокралась на цыпочках и достала из своего тайника рубин. Вышла и отдала Марии. Она повторила, когда отдаст мне его и ушла.
  Сомнения закрались в мою душу: а что, если она разбогатела оттого, что за те прежние трое суток нашла ювелира, который сделал копию, и отдала мне подделку? В ту ночь я никак не могла заснуть. Потом я вспомнила, что рубин не может быть копией: и до, и после того, как он побывал у Марии, я видела маленькое темное пятнышко на его серебряной оправе. Зачем он ей вновь понадобился? Оставалось только гадать. Мне представлялись какие-то тайные интриги, как история с алмазными подвесками в романе Дюма.
  
  - А ведь она права, - заметил Франсуа. - Но правда оказалась ещё сильнее, чем фантазии. - Такое Наталье вряд ли бы пришло в голову.
  Феникс продолжал переводить:
  
  Мария вновь сдержала обещание. Она вышла из машины, когда я подходила к дому. Отдала мне рубин в бархатной чёрной шкатулке и поблагодарила меня. Я взглянула на камень: да, это был он, никаких подделок! Я решилась и спросила: "Если не секрет, зачем он вам?" - "Секрет, но вы его знаете. До свидания", - ответила она. И, помолчав, прошептала: "Вы не верите, а Эрйах существует". И, стуча каблучками, быстро пошла в машину.
  Я не поверила. Подумала, что эти последние слова мне почудились. Потом, когда я дома доставала из сумки рубин, я случайно выронила шкатулку. Она раскрылась, и бархатная подставка вылетела. Я обнаружила под ней деньги - для меня это была огромная сумма, чтобы скопить её, мне пришлось бы работать несколько лет! И ведь я снова не знала ничего о Марии, ни адреса, ни телефона, мне некуда было их вернуть. Помню, месяца три я ждала, что она появится, я отдам их. Но Мария так и не явилась.
  
  Феникс пролистал страницы, добравшись до самого конца тетради:
  Я была удивлена, но неделю назад я снова встретила Марию. Она выглядела как знатная дама прошлых веков, собравшаяся на званый вечер. Я портниха, но шить на себя у меня никогда нет времени. Как ей удаётся не меняться за более чем двадцать лет? Наоборот, она расцветает, тогда как мне уже скоро на пенсию. Она снова предложила мне пойти в ресторан или в театр. Когда я упомянула про деньги, найденные в шкатулке, Мария даже не сразу поняла, о чём речь. А потом сказала: "Это вам. Я должна была отблагодарить вас. Надеюсь, вы потратили их с пользой для себя". Я хотела рассказать, что ждала больше трех месяцев, а потом мы сделали в квартире ремонт, ездили на юг всей семьёй. Но Мария сказала, что вовсе не ждёт от меня какого-либо отчёта.
  В тот вечер мы были в Мариинском театре. Я приехала домой поздно. Мария провожала меня. Толя уехал в отпуск в дом отдыха, Гриша гостил у друга на даче, а потому я пригласила Марию к себе. Рассказывала, о своей жизни, о семье. Я не знаю, но почему-то выговорившись ей однажды, каждый раз на меня накатывало то же состояние. И вдруг после паузы она попросила: "Наташа, а расскажите о нём. Вы помните его?"
  Я даже не сразу поняла, о ком речь, и переспросила: "О Толе?"
  Она немного погрустнела: "Нет, я бы не стала спрашивать вас о муже. Я говорю об Эрйахе. Какой он - для вас? Могу поклясться, что в этом мире о нём знаем только вы и я".
  Я ответила, что даже не могу вспомнить его, ведь прошло столько лет...
  "Рубин, надеюсь всё ещё у вас?" - спросила она.
  Когда я принесла камень, она попросила зажечь свечу и посмотреть сквозь него на огонь. Мы снова пили красное вино. Она иногда доставала из сумочки странную флягу и подливала что-то красное из неё в свой бокал.
  "Что это? А можно мне?" - спросила я.
  "Нет, вам нельзя".
  Быть может, это было секретом её вечной молодости? Может, там был какой-то эликсир бессмертия?
  Я исполнила её странную просьбу, зажгла свечу и взглянула сквозь грани камня на пламя. И, словно всё произошло совсем недавно, я вновь увидела Эрйаха, его лицо, его огненные глаза, его волосы всех цветов пламени. Охваченная внезапным порывом, я чуть не произнесла его имя, и только Мария остановила меня, схватив за руку: "Не надо сейчас!"
  Да и что это я? Постарела, обзавелась семьёй, и сын мой давно уже стал совсем взрослым. Зачем я через столько лет буду звать его? И почему-то я заплакала. Наверное, вино ударило мне в голову. Мария утешала меня, говоря, что Эрйах живёт в другом мире, и ему никогда не быть с нами. Она сама живёт с мужем, которого когда-то очень любила, а теперь их давно уже не связывает ничего кроме общих дел. Но и расстаться они не могут. Я не поняла, почему, но мне кажется, они оба занимают слишком высокое положение в определенных кругах. А любит она Эрйаха, но встречаться с ним может лишь очень редко. Тогда я сама предложила ей забрать у меня рубин навсегда. Мария от всей души поблагодарила меня, но сказала: "К сожалению, я его принять не могу. Если о нём станет известно кому-то ещё..." Она закрыла лицо руками и в это мгновение показалась мне такой несчастной! Но тут же вновь обрела самообладание, налила нам ещё вина и извинилась, что начала этот разговор. Больше она ничего об Эрйахе не говорила.
  Мы простились под утро. Рубин она вновь попросила у меня, но на этот раз сказала, что вернет его мне через пять суток. Я согласилась, ведь я всё равно могла только хранить камень у себя.
  Возвращая его в той же шкатулке, Мария протянула мне золотое кольцо с изображением ящерицы, усыпанный мелкими рубинами и тихо сказала: "Наташа, ты подарила мне счастье".
  
  - Феникс, я умоляю тебя, не говори об этих записях никому больше! - воскликнул Франсуа. - Мария - это моя мать! Арно и Ровинан не в счёт, от них и утаить что-либо практически невозможно. А вот в Клане... особенно при Этьене не надо! Он связан с вампирами Королевства, и обязательно устроит с помощью этого дневника какой-нибудь шантаж!
  - Это кто? - спросил Феникс.
  - Ученый Клана. Во всё суёт свой нос и пытается извлечь выгоду.
  - Дэн говорил мне, что от Григория, моего брата, он узнал - Мария приходила и потом, когда мать умерла. Но Гриша о существовании рубина ничего не знал.
  - А от чего умерла Наталья? - спросил Франсуа.
  - Родственники говорили, что от инсульта. Внезапно.
  - Да? А точно ли это? - в глазах Франсуа сверкнули алые огоньки, и он пристально взглянул на Феникса, - зная мою мать, она могла бы по-своему отблагодарить Наталью, а среди родни пустить слух о смерти.
  - Я был на её могиле, - сказал Феникс. - Думаю, если бы она была жива, то забрала бы и дневники, и рубин.
  Черри и Франсуа согласились.
  - Значит, мы все братья! - воскликнул Черри, - вы двое - п о отцу, а я вам - двоюродный. Лахатарские братья!
  - А рубин у тебя сейчас тоже собой? - спросил Къеррах Феникса.
  - Нет. Арно сказал, что камень лучше оставить у него, так как мне, новообращенному, разгуливать с ним небезопасно. Насколько я понял, это какая-то реликвия для вампиров.
  - Тем более странно, что мать не оставила его в Королевстве или не выкупила. Возможно, она не хотела, чтобы он попался на глаза Генриху, - задумчиво проговорил Франсуа. - Или камень был ей нужен только для свиданий с Эрйахом?
  - По записям так, - сказал Феникс.
  - Арно правильно решил, советую тебе и дневники отдать ему на хранение или оставить у меня.
  - Хорошо, - согласился Феникс, - Арно сказал, что рубин в Средние века принадлежал роду Шандори, то есть его роду.
  - Вот как! - удивились хором Черри и Франсуа. - А золотое кольцо с ящерицей? Оно осталось в Петербурге?
  - Я не знаю, - качнул головой Феникс. - Его я никогда не видел.
  Время близилось к утру, Франсуа предложил Фениксу провести день у него. Феникс согласился, а Черри отправился домой к Ричарду.
  
   ***
  
  Арно зашёл в мастерскую. Несколько минут постоял, глядя на картину "Голоса нового мира. Рождение". В самом центре был изображён шар, в котором, в игре света и тени, в переходах из тьмы в огонь переплелись два крылатых дракона - чёрный и пламенный. Словно око неведомого, но грядущего бога, застывшая на миг Песнь Творения. От сферы исходят лучи, окружая его, как корона затменного солнца. Один луч чуть длиннее, чем остальные. Он направлен точно по диагонали, разрастается, становясь шире, как свет от прожектора, и освещает собой первый и самый маленький из арочных, почти полупрозрачных, нависших над звенящим пространством мостов Дороги. Будто мираж, выросший в один миг над синей гладью моря, мосты переходят один в другой, по спирали, уходя вдаль, вверх. Их множество, но среди них нет и двух одинаковых или даже похожих. Они уводят ввысь, в небеса, в другие миры и отражения, и игра пространства чем-то напоминает гравюры Корнелиса Эшера. Но Эшер - график, тогда как Арно живописец. "Тысяча мостов", - сказал Ровинан, впервые увидев эту картину, и невольно дал ей второе имя. И, помолчав, добавил:
  - Каждый мост - это врата в один из миров.
  - Тогда скажи, который из них наш? - с интересом спросил художник.
  - Вот, - Ровинан указал на шар с двумя переплетёнными драконами. - Думаю, кого бы ни спросили в любом из миров, ответ только один.
  И сейчас, не касаясь холста, проведя рукой по всем виткам Дороги, Арно приступил к другой, лишь начатой работе... касание кисти, словно взмах крыльев. И все эти цвета, переходы и оттенки создают свою песнь, вплетающуюся эхом, вторым голосом в мелодию, замешанную на крови?
  Высокий холм за девять шагов до рассвета, девять витков невидимой спирали, пламенеющие чаши в ладонях...
  Он идёт, произнося имена, но в тот же миг они растворяются в предрассветном сумраке. В этих краях восход не оповещает о своём приближении кровавой полосой на востоке - солнце, почти мгновенно взлетает из-за горизонта. Шаги - медленные, слегка танцующие, словно в полусне, в ритме, который отсчитывает пламя горящих чаш и сплетенное с ним воедино биение сердца. Восемь замкнули круг пламенеющими чашами, и лишь один остался за его пределами. В руках его нет чаши, но между ладоней горит нестерпимым рвущимся ввысь цветком Предвечное Пламя. Он замер, делая шаг вперед, словно жрец, изображенный по канонам египетских статуй, произнеся только одно слово - имя... и все испустили крик, растворившийся в пламени:
  - Морнэрхэн, вернись!
  Первым поднял голову Арйан. Глаза его были темны, как ночь с яркими лучистыми звездами:
  - Он вернётся. Все мы тогда успеем пройти не один круг и возродиться снова. Все, кроме Эйро.
  - Почему я? - спросил Эйро.
  - Кому-то из нас надо остаться хранителем, сказал Арйан и обнял Кйаро.
  - Нйерахан, я с тобой! - срывающийся голос из-за круга. Тот, кого в Египте называли сыном Сетха, бросается в самую середину...
  Восход солнца ближе с каждым мгновением, и восемь едва успевают скрыться в пещерах под холмом. Эйро потянул за руку Сетхайю:
  "Быстро со мной! Или сгоришь!" - стремительная мысль.
  "Оставь меня! Я за ним!"
  Если верить этому видению, Сетхайя погиб, сгорел на восходе при первых лучах! Как он выжил? Ведь это не только игра воображения художника...
  Рубин шевельнулся на груди. Ровинан зря опасался: камень не тронул обжигающим жаром бледную, чуть отливающую перламутром при белом свете лампы кожу Арно. Положив камень на ладонь, художник вглядывался в переплетения граней, игра которых постепенно складывалась в причудливую мозаику, мерцающую бликами и вспышками:
  Сетхайя остался один, корчась на песчаном холме, от боли ожогов, пронзающих тело... в рассветных лучах солнца плоть становилась пеплом. Приникнув к земле всем собой, он, лихорадочно вцепляясь когтями в редкие кустики жухлой травы, пытался уловить и почувствовать лишь одно - биение сердца... выжженного сердца. Ещё несколько ударов, и наступит незримая, бесконечная свобода, бескрайняя звёздная Тьма... последним он видел в песке в испепелённой до кости ладони багряный камень...
  
  Он шёл по пустыне в длинной до пят одежде цвета крови, танцевал с песком и ветром, ещё не успев привыкнуть к ослепительному свету дня. Рубин кровавой каплей сверкал на его груди, подвешенный на шнурке, свитом из тонкой полоски ткани...
  После заката он вновь поднялся на холм, и, тихо подойдя к Эйро, взял его за руку.
  - Сетхайя? - оглянулся Эйро Тханнаар. - Ты жив? Ты успел спрятаться от солнца?
  - Нет, - покачал головой Сетхайя. - Я ушёл и вернулся. Я не смог найти его - Нйерахан уже слишком далеко. Я буду ждать его.
  
  Арно прикрыл глаза, очнувшись от видения. Картина, которую он начал около месяца назад, теперь была почти закончена. Он помнит лица и имена всех, изображенных на ней. Девять, Сетхайя за кругом, застывший в шаге, словно в немом извечном вопросе. Позы всех остальных выражают удивление, замешательство, и он весь словно порыв, почти полет, багряная, местами вылинявшая длинная одежда, как знамя полощется на ветру.
  Работа почти завершена, но лишь на месте одного лица холст остался нетронутым. Вглядываясь, будто пытаясь прозреть сквозь пространство и время, перед взглядом художника проносятся тысячи лиц, но ни одному из них не суждено остаться запечатлённым. Сквозь них Арно видит лишь одно, и он не в силах прогнать наваждение. Два пламенных солнца - алое, как восход и изумрудное, как пылающая медь - пристально смотрят на него.
  "Нет! - срывающимся шёпотом почти в отчаянии кричит он, зная, что сейчас день, и никто из Клана не услышит его. Никто, кроме...
  - Арйан? - Арно даже не осознал, что вместо привычного и ставшего милым сердцу имени "Ровинан" он позвал духа.
  - Да? - глаза на миг темнеют. - Что случилось, Арно?
  - Прости.
  - Ты почти закончил?
  "Нет, - мысленно ответил Арно. - Я не знаю, как появилось на холсте всё это... или снова провал в памяти...Только я не могу уловить его лица. Ты помнишь, как выглядел Старейший из нас?"
  Ровинан прикрыл глаза.
  "Помню. Лицо Морнэрхэна, как и его имя, было похожим на..."
  "Тихо... - Арно приложил палец к губам. Прямо как в старой лахатарской песне: "Тихо, не поминай имя, не разжигать огонь слишком рано, ещё не время"... - Значит, я прав? Это не наваждение?
  - Нет. Старейший действительно похож на него, а ещё на Бертрана. Не забывай, они - братья, только из разных времён. Иначе бы Джосер не звал никого из нас, а продолжал спать в своем саркофаге.
  
   ***
  
  Этой ночью Феникс охотился вместе с Франсуа. Къеррах вначале хотел присоединиться к ним, но быстро передумал, стремительно направившись в сторону дома Хранителя Клана.
  Арно и Ровинан недавно вышли из мастерской и теперь сидели на диване в гостиной. Окно распахнулось.
  - Приветствую! Я не помешал?
  - Заходи, - сказал Ровинан, - вижу, ты опять что-то замышляешь.
  - Не без того, - ответил Черри. - Арно, а можно взять рубин ненадолго? Только на эту ночь?
  - Зачем? - Глаза Арно загорелись жёлтым, и, не мигая, впились в Къерраха, словно пытались препарировать каждую ниточку его мыслей.
  - Ну... Я и сам не знаю, зачем. Для мозаики моей. Хочу огонькам показать, а более точно сейчас ответить не могу. Ты ведь художник, ты лучше меня все поймёшь.
  Арно посмотрел ещё мгновение, кивнул и растворился в воздухе. Но вскоре вернулся с бархатной шкатулкой в руках:
  - Возьми. Только будь осторожен.
  - Нет, коробочку я оставлю. Мне только рубин, - сказал Черри, надевая цепочку на шею и пряча под рубашкой, - Спасибо! Я к утру или завтра верну. С того момента, как я обрёл Искорку, мне всё меньше надо спать днём.
  Къеррах взлетел на подоконник.
  - Не унеси его по ошибке в Лахатар, - смеясь, произнёс последнее напутствие Арно.
  - А? Там его всё равно обратно не примут.
  Прыгнув из окна, Къеррах окунулся в ночной ветер над огнями города и вскоре снова оказался у Франсуа.
  - Привет! - Сказал он обоим братьям и, сложив руки на груди, с почти карикатурным видом наставника-экзаменатора взглянул на Феникса: - Как прошла охота без меня?
  - Как вчера, - ответил Феникс.
  - Хотите, я вам мозаику покажу?
  - Хочу, - кивнул Нйеран, а Франсуа предпочёл остаться и ещё раз пересмотреть перевод.
  - Что, птица Феникс, ты готов к полёту? - Черри вывел обращённого на балкон.
  - С тобой - да. А сам я пока не умею.
  - А я научу! Ты только не бойся, держись!
  И с этими словами Черри вдруг перебросил его через перила балкона. Перекувырнувшись в воздухе, Феникс стремительно полетел вниз, но вдруг завис на уровне седьмого этажа. Он не успел осознать происходящее, как Черри уже был рядом и поддерживал его.
  - Молодец! Хорошо для первого раза! Я думал, мне тебя ловить придется.
  - А что - разве нет?
  - Нет. Лети, я держу.
  Но пока получалось плохо.
  - Тогда обхвати меня, полетим вместе. Обучение продолжим потом.
  Они направились в сторону дома Черри, спустились на подоконник и вошли в комнату.
  Къеррах быстро достал из коробки свечи, расставил их на каменной плите, зажигая и представляя каждую по имени.
  - А вот это ты, - сказал он, и огонёк заплясал на оплывшей оранжевой свече. - Когда-то это была птица, а теперь воск расплавился. Другой такой у меня нет...
  - Можно я зажгу?
  - Конечно. А это Франсуа.
  - Похож.
  - Это Арно, это Ровинан, а это Бертран и Эрнан. И во всех свечах бусины.
  Да, вижу. Ты очень точно всё подобрал. Когда ты зажигаешь огонь, я вижу лица, хотя не все они мне знакомы.
  - А вот его ты точно знаешь, - сказал Къеррах, установив на вершине каменного вулкана короля мозаики. - Жаль только, что свеча скоро догорит... а была самой большой, чёрной с огненной спиралью.
  - Кажется, что ещё немного, и огонь взовьётся и снова захлестнёт меня, как уже было дважды... - прошептал Феникс, прикрыв глаза, и коснулся пламени, - Тээрйа Морхоннэр...
  Къеррах то ли кивнул, то ли поклонился.
  - Смотри, а это Эрйах!
  - Красный цветок! - воскликнул Феникс. - Воплощенная легенда! И камень почти как его кристалл: наполовину черный, наполовину красный турмалин. Я бы даже сказал, что это отражение его кристалла в мире людей.
  Феникс касался то одного лепестка, то другого и шёпотом будто разговаривал с ним. Потом Къеррах понял - Феникс читал сонеты "Саламандрины".
  Словно крылья выросли за спиной Къерраха. Рубин заиграл в пламени свечей, словно сердце отсчитывало удары... Къеррах стал подносить камень, качая на цепочке, то к одной свече, то к другой. Нйеран читал всё громче. Взгляд Къерраха скользнул к полке, туда, где блеснула искоркой-звёздочкой его Тээйри - кусок метеоритного железа, найденный им во дворе незадолго до перерождения. Поддавшись порыву - так вихрь или водоворот затягивает в свой танец всё, что оказывается на пути - Къеррах протянул руку. Его охватило непреодолимое желание соединить хотя бы на миг рубин и эту драгоценность, подаренную ему небесами. Но железо выскользнуло из рук, со звоном упав прямо к подножию вулкана, у главной свечи мозаики.
  "Что будет, когда она догорит? Разве можно, просто переселив камень, заменить свечу короля? Это всё равно, что сменить эпоху мира или составить мозаику заново, заново записать поэму на другом языке и в другие времена, как это сделал Нйеран".
  Феникс всё читал.
  Свеча в вулкане оплавилась, и на чёрном воске остался лишь один, самый первый виток спирали. Къеррах бережно вытащил её из горного подсвечника и стал подносить к тем, для кого имя Тёмного короля отзывалось эхом в душе: Эрнан, Бертран, Ровинан, а значит, и Арно... Морхо, Лхаранна, Ахарна, Тарн, Архайан, Эрйах, Нйеран...
  Когда он коснулся двух последних, Феникс затих и замер. Глаза его пылали ярко-рыжим пламенем.
  - Нйеран, что с тобой?
  - Твоя мозаика - дверь! Открой её, открой! В Лахатар!
  И прежде, чем Черри успел произнести хоть слово, продолжил читать. Къеррах знал - этого не было в переводе Франсуа. Три сонета ключа, и последние три строчки отозвались в его душе пламенем, прорвавшимся сквозь ритм танца, а вслед за ними - как эхо - вырвались в распахнутые Врата три строчки "Лакханэры":
  Предвечная искра во тьме раскаленной,
  Я - память. Я - огненный смерч.
  Я - Морхоннэр.
  Къеррах повторял эти слова, ставшие частью его души, заклинанием, музыкой его танца-на-грани.
  И Танцующий-на-грани упал ничком на плиту, одной рукой прижимая к сердцу горячий черно-огненный воск догорающей свечи, а другой сжав в кулаке рубин. Ему казалось - века, тысячелетия повернули вспять, и для него ещё не настали времена нового мира. Он, жрец Морнэрхэн, лежал в храме, распростертый на алтаре, чувствуя каждое прикосновение огня, сжигавшего его сердце... нет, боль существует отдельно от него. Он сам, сгорая и возрождаясь в пламени Земли, обрёл сердце Тёмного бога и несёт его, как великую драгоценность.
  Вдруг словно кто-то позвал его. Къеррах вскрикнул и очнулся. Первое, что он ощутил - свои руки, лежащие ладонями поверх вулкана мозаики, бережно держа рубин в форме сердца.
  - Къеррах, вернись! - позвал его Нйеран уже во второй раз. - В Лахатаре время идет по-другому, и я не могу тебя так здесь оставить. А если бы ты остался лежать до восхода?
  "То ничего бы не случилось", - чуть не сказал Къеррах, ещё не понимая, кем ощущает себя.
  Он поднялся и обнял брата.
  - А ты? Ты читал поэму?
  - Да! Я видел её - такой, как она явилась мне в Лахатаре.
  Одновременно их взгляд упал на мозаику...
  На плите больше не было ни свечей, ни воска, лишь огоньки. Они ушли, словно расплавившись внутри, пламенея и искрясь в глубине камня. Пропал и рельеф, этот неровный пейзаж с горами и впадинами, уйдя в рисунок чёрно-красного камня, оставив полированную, как зеркало, поверхность. Лишь около огоньков, горящих каждый - своим цветом и пламенем, поблескивали бусины прежних свечей.
  - Трансмутация... - восторженно прошептал Феникс.
  - Перерождение, - проговорил Къеррах. - Теперь я понимаю, что хотел мне сказать Морхо... Спасибо тебе, что вернул меня. Сам я уже не ощущал себя собой.
  - Наверное, я - тоже,... а кем ты был?
  - Я знаю только имя. Морнэрхэн.
  
   ***
  
  Следующей ночью Къеррах и Феникс разминулись после охоты. Феникса позвал Ровинан. И, сидя за столом в доме Арно, они играли в весьма увлекательную для них обоих игру: Ровинан показывал Фениксу фотографии своих рисунков в облаках и спрашивал, на что это похоже. В ответ Феникс, задумавшись на миг, чертил на листе диаграмму.
  Арно снова не выходил из мастерской. С кистью в руке, глядя внутрь себя, Арно Кйаро вспоминал...
  
  Къеррах направился к Франсуа. Вопреки обещанию, данному Арно, рубин всё ещё оставался у него. Ричард, вернувшись из театра, не заметил ни камня, ни изменения мозаики.
  - Привет! - сказал Черри, перелезая через балконную ограду. Франсуа ждал его.
  - Здравствуй. А где Феникс?
  - У Ровинана. Ты о чем-то хотел спросить его?
  - Успею.
  - Франсуа, - сказал Къеррах, помолчав, - ты можешь, подержав какую-либо вещь в руках, сказать о ней и о том, что с ней связано?
  - Ты же знаешь, что могу, - вздохнул Франсуа, глядя вдаль перед собой, - и это умение однажды изменило всю мою жизнь. А что ты хотел узнать?
  - Что ты скажешь об этом?
  Къеррах снял с себя подвеску-рубин и передал Франсуа.
  - Это тот самый?
  - Да.
  Франсуа взял в руки камень, но, вскрикнув, выронил:
  - Что это? Он обжигает!
  - Прости, я не знал. Я спокойно держу его в руках.
  Къеррах глубоко задумался: "Неужели Франсуа не саламандра? Но разве может так ошибиться Морхо? А искры? Никто и никогда не предложит жить в Лахатаре тому, в ком нет огненной крови!"
  - Может, ещё раз попробую? - голос Франсуа вернул его от размышлений. - Я потерплю. Я хочу понять. Со мной ещё никогда такого не было!
  Къеррах снова передал Франсуа рубин. Жрец Клана, прикусив губу, зажмурился и невольно поднёс руки со сверкающим рубином к груди...
  
   ***
  
  В песке, в испепелённой до кости ладони багряный камень...
  Всполох.
  - Нйерахан? Ты?
  - Нет, Сатэрхор. Нйерахан ушёл.
  - Морхаро, отец... как я мог не узнать, это ведь ты встречаешь меня, сгоревшего! - и, вдруг, осознав, взволнованно, - но ведь я уйду за Нйераханом, да? Ты не заберешь меня, - верного тебе сына назад в Лахатар?
  - Нет. Ты останешься здесь, на земле.
  - Но моё тело испепелило солнце!
  - Нйерахан рассказывал тебе - и он сгорал в пламени вулкана и вернулся вновь.
  - Но ведь он жрец Морнэрхэн! А я - только его ученик... И это ты вернул его, отец!
  - Как и тебя - сейчас. Ты идёшь его путем и моим - путем Тёмного Пламени. Отныне ты возрождённый, и больше солнце не сможет причинить тебе вреда.
  - Как и ему?
  - Как всем вернувшимся.
  - А где он сейчас?
  - За гранью мира. Ни одному из вас не найти его.
  - Я люблю его... Арйан предсказал - Нйерахан придёт...
  Ладонь к ладони, и пепел закружило двойной спиралью, будто внезапно лишь для них двоих время повернуло вспять.
  И снова Сатэрхор на вершине холма, будто всё было сном, только ярое палящее солнце, которое глаза Сетхайи не видели много веков, больше не властно над ним. И на ладони горит, переливаясь, алый камень в форме сердца...
  - Это камень Нйерахана?
  - Да. Сохрани его.
  - Теперь, коснувшись твоей души как никогда раньше, я знаю твое имя. Ты - пламя, древнее, великое и всесильное, ты...
  - Да, но не пришло время. Не призывай. Аханнэра.
  И огненный вихрь, на миг обняв Сатэрхора, исчез...
  
  - Нет! - выдохнул Франсуа. Его руки дрожали. - Больше не могу...
  - Что ты видел? - взволнованно спросил Къеррах, принимая у него рубин.
  - Мы... встречались с ним в Египте... Сетхайя... кажется, так его зовут? И... пламенный и крылатый, тот, кто вынес Эрнана из кратера вулкана. Но рубин так жёг - мне показалось, я сейчас сгорю...
  Сбивчиво Франсуа попытался рассказать своё видение.
  "Я понял! - догадался Къеррах. - Рубин не обжигает тех, кто идет по пути Темного Пламени, ушедших в огонь и перерождённых!"
  И в ответ словно сорвалась и пролетела вниз Искорка...
  - Как твоя мозаика? - спросил Франсуа, перестав разглядывать зарастающий след от ожога на ладони, - свеча Феникса еще не успела догореть?
  - Мозаика изменилась. Ей больше не нужны свечи: пламя горит прямо в камне, а бусины глубоко ушли внутрь, но если присмотреться, все они видны. А ещё огоньки и бусины теперь могут перемещаться.
  - Как это получилось? - удивился Франсуа.
  - Лахатарская мозаика. Искорка, - подмигнул Черри.
  - А ведь я тоже понимаю и по-своему чувствую, когда ты говоришь об Искорке.
  - Расскажи...
  - Попробую. - Помолчал. Опустился в кресло. Черри сел рядом, на подлокотник и обнял его. - Это было после того, как ушли из мира Эрнан и Бертран. Тогда в отчаянии я приехал в лес, собираясь покончить с собой. Я рассказывал тебе, но тогда не помнил, что меня остановило. Мне казалось, это было как во сне, но теперь думаю, что наяву. Огненные существа - саламандры - говорили со мной. И сейчас вдруг, когда ты сказал про мозаику и про Искорку, я вспомнил...
  - Это же было во время Поединка Лахха и Морхоннэра! - воскликнул Къеррах.
  - Да, ты что-то упоминал о нём, - Франсуа поднес ладонь к лицу, - я видел, будто две огненных стены сходились, как волны, друг напротив друга. Одна из них была светлой и горела ровно и высоко, а другая - тёмная, багряная и при этом будто ослепительная и обжигающая. Пламя притягивало и завораживало меня. Они сошлись по спирали, но вместо витков были будто крылья... как драконы с зеркально-пламенной чешуей, у которых каждая чешуйка - целый мир. Казалось, ещё немного, и они сожгут наш... это властители стихии Огня? Къеррах, скажи!
  Сейчас Франсуа назвал его так, хотя обычно и не вспоминал об этом имени.
  - Да. Ты видел Поединок, Айаро. Поединок Лахха и Морхоннэра.
  - Как ты меня назвал?
  - Лахатарским именем - как и ты - меня.
  Франсуа на мгновение замолчал, словно прислушиваясь, кивнул и потом продолжил:
  - Кто-то стал говорить со мной. Вначале я видел лишь кристалл рубинового цвета с чёрными вкраплениями или контурами, похожими на крылья, но вскоре стал понимать слова или образы, появляющиеся у меня в голове. Я видел лицо того, кто говорил со мной. Он спрашивал, точно ли я решил осуществить задуманное. Я засомневался. Но ведь я уже облил себя всего бензином, и в руках у меня была зажигалка. Он снова спросил - хочу ли я перейти в тот мир и жить среди пламени или пойти другой дорогой, куда уходят люди после смерти. Я не знал, что ответить. И снова увидел всепоглощающей боевой танец. И, наверное, я испугался... нет, не огня - того, что мне и там будет, как в Королевстве, грустно и одиноко. И я ответил: "Нет". Прощаясь, он произнёс: "Не торопись на другие пути. Быть может, твоя жизнь ещё только начинается... или начнётся позже". А ведь он оказался прав! Лицо его исчезло, и я снова увидел Кристалл, который всё удалялся и уменьшался, пока не превратился в маленькую искорку и пропал. Хотя мы говорили, наверное, образами, я помню его голос. И мне он показался родным... а потом стёрся из памяти. Я увидел врата, огненные, и створки их похожи на крылья летучей мыши или дракона, а по прожилкам пробегали ветки молний. Они были распахнуты, но в один миг, как от порыва ветра, закрылись прямо передо мной!
  - Это Врата Лахатара, - сказал Къеррах.
  - И только тогда я будто вернулся и нашёл себя ночью посреди леса, облитым бензином и с зажигалкой в руках. "Быть может, жизнь только начинается", - не переставала биться во мне мысль. Я сунул зажигалку в карман и побрел к машине. Видение рассеялось и полностью стёрлось из моей памяти, пока сейчас ты не сказал об Искорке.
  - Возможно, ты единственный, кто видел Поединок извне, со стороны, а не из Лахатара, - задумчиво проговорил Къеррах.
  - Но кто говорил со мной? Эрйах?
  - Он. Больше некому. Во время Поединка его кристалл раскрылся, как и Врата Лахатара. Эрйах смог говорить с тобой. Он твой отец.
  - Мне это так странно... вспомнив его лицо, я очень сильно ощущаю родство между нами, хотя за всю жизнь привык считать своим отцом Генриха.
  - Понимаю. Тем более что Эрйаха ты больше никогда не видел.
  - Но почему Эрйах находился внутри кристалла?
  - В кристалл была замкнута его поэма. Так решил Лахх - ныне светлый, а тогда единственный король Лахатара. Но при некоторых условиях Эрйах мог покидать место своего постоянного пребывания.
  - Это я понял, когда пил кровь Феникса и читал его дневники.
  - Скажи, - тихо произнес Франсуа после недолгого молчания, - а во время Поединка кто забирал души погибших в огне? К кому попал бы я, если бы решился? Ведь мне оставалось только одно движение - чиркнуть зажигалкой...
  - Или даже зажечь взглядом - могло и получиться. Души забирал Харон. Им по-прежнему был Морхаро.
  - Он же был на Поединке!
  - Почему ты решил, что он может быть только в Лахатаре или, наоборот, за его пределами? Вспомни, что он - стихия мира, он предвечный.
  Франсуа только покачал головой.
  - Знаешь, а ведь когда я поехал домой, весь облитый бензином... я курил и, кажется, даже бросал окурки на пол. Или в окно. Я не думал об этом. Наверное, я тогда вообще не думал, что мог сгореть...
  - Мог. Это значит, что в Лахатаре тебя никто не ждал.
  
  
   ***
  
  В самом начале следующей ночи Къеррах, не решаясь тревожить Арно, передал рубин Ровинану. А потом во время охоты встретил Ричарда.
  - Привет! - сказал Черри, обнимая его. - Ты не скучал сегодня? Я оставался у Франсуа.
  - Знаю, - вздохнул Ричард.
  - Ты тоже вечно где-то, то есть в театре. Кстати, а вон и Феникс идёт! - заметил Къеррах высокую рыжеволосую фигуру на дороге. - Я вас сейчас познакомлю. Феникс, иди к нам!
  Тот подошел ближе.
  - Знакомьтесь: это Ричард. А это Феникс. Да, вы оба мои обращённые!
  - Очень приятно, - Феникс и Ричард пожали друг другу руки.
  - Я, к сожалению, не могу больше с вами оставаться, - сказал Ричард. - Сегодня у меня спектакль в театре.
  - Ричард - режиссёр театра "Черная роза", - пояснил Черри.
  Феникс удивился. Он не мог себе представить, как можно быть вампиром и режиссёром одновременно.
  - А что сегодня будет? - спросил Черри.
  - "Сильфида", - в голосе Ричарда прозвучало сожаление. - Ты совсем перестал следить за репертуаром! И премьеру пропустил!
  - А пойдём! - Черри хлопнул Феникса плечу, - "Сильфиду" я ещё не смотрел.
  - Пойдём, - согласился Феникс.
  
  Когда закончилось первое действие, в начале антракта Феникс оглядел пришедших в театр зрителей. Конечно, в основном это были люди, но его внимание привлекли двое вампиров, выходящих в фойе: блондин ростом чуть выше среднего в синем костюме и рядом с ним кудрявая брюнетка лет двадцати на вид, с большими зелёными глазами, одетая в длинное чёрное с кружевными розами платье.
  - Кто они? - спросил он Черри. - Они из нашего Клана?
  - Да, хочешь, я тебя сейчас с ними познакомлю. Да и мне надо с ними поздороваться, особенно с нею.
  Черри многозначительно улыбнулся.
  - Они супруги?
  - Нет, что ты! Любовники, но вряд ли надолго. Альбер как-то не отличается постоянством и ни с кем долго не уживается. У него и с Мануэлой был роман, но потом они разбежались. С Морелией у них тоже едва ли что-то серьёзное.
  - Приветствую! - сказал Къеррах, целуя её Морелии, - это Феникс, мой обращённый. А это Альбер и Морелия.
  Альбер поклонился, Морелия присела в реверансе. Феникс расспрашивал их о театре и спектаклях. Оставив их втроём, Черри удалился ненадолго и нашел Ричарда.
  - А мне понравилось, - сказал он.
  - Ты бы чаще в театре появлялся, и не только на сцене! Ты хотя бы вспомнил, что пока ты гулял в Петербурге, мне пришлось один спектакль с твоим участием перенести на следующую неделю? Тебя ведь заменить некому!
  - Ой, правда? Прости, Ричард, я не думал, что так надолго задержусь в России.
  - Позже поговорим. Уже скоро звонок.
  Перед началом второго действия Черри снова нашёл в зале Феникса.
  - Спасибо, что познакомил меня. Кажется, мне есть о чём поговорить с Морелией.
  - Значит, она тебе понравилась? Это здорово! Она моя обращённая. И моя мать.
  - Как?! Ты рассказывал о матери, упомянув, что она тоже в Клане, но не называл имени...
  
   ***
  
  Ночь спустя Ровинан отдал Арно рубин:
  - Сетхайя узнал его.
  - Что? Ты был в Египте? В клане Джосера?
  - Да. Они были удивлены, что я пришёл без тебя. Я объяснил, что сейчас тебе лучше побыть одному.
  - Одному? Ты всерьёз считаешь, что я в мастерской один?
  - Ну, или с теми, кто на картине.
  - Да! Они говорят со мной, хотя я не всегда могу назвать всех по именам.
  - Твой дух их помнит, Кйаро.
  - Не надо так! Не зови меня! - глаза Арно стали светлыми, почти белыми, пронизывающими, как свет луны в зимнюю полночь.
  - Прости.
  - Так что сказал Сетхайя? Вы говорили одни, без Джосера?
  - Фараон не появлялся.
  - Странно. Мне казалось, его интересует всё, что имеет хоть малейшее отношение к истории Старейшего.
  - Не только его - Сетхайю тоже. Быть может, Джосер не хотел вспоминать. Или не хотел брать рубин в руки: если помнишь, он обжигает.
  - Не всех. Феникс, Черри, ты и я спокойно можем трогать камень.
  - Сетхайя тоже.
  - Я не ожидал другого ответа! И что он сказал тебе?
  - Сетхайя, или, как его ещё называют - Сатэрхор...
  - Это египетское имя?
  - Нет, лахатарское. Так его звал Старейший - тот, кто обратил его.
  - Значит... - Арно смотрел внутрь себя. В окно сквозь грозовые тучи глянула луна и осветила его бледное лицо призрачным сиянием, - я не ошибся в своем видении. Сетхайя - обращенный Старейшего, не Джосера. Он сын Морхаро, а значит - брат Эрнана и Бертрана.
  - Сетхайя говорил мне, что камень был похищен у него во время войны с кланом Хатшепсут ещё во времена Эхнатона. Но вампиры её клана не решились или не смогли что-либо сделать с камнем, пока рубин не украли расхитители гробниц. Заметь, он обжигает вампиров, а не людей. Далее в летописи о походах Александра Македонского была легенда, что великому полководцу принадлежал невиданной красоты рубин, похожий на сердце. Однажды на камень попали лучи солнца, и он сгорел, обратившись в пепел. Правда, как его уже называли " Пламенное сердце феникса" после того, как сгореть, возрождается на том же месте. Возможно, потом рубин из Египта вывезли римляне, и он попал в Иерусалим. Бодуэн знает о его существовании, но камень так и не попал к нему. Когда я был в Иерусалиме и говорил с ним, Бодуэн спрашивал - не довелось ли мне найти его?
  - Бодуэн? Это глава Иерусалимского клана?
  - Да. Те, с кем мы недавно находились в состоянии войны. Они считали, что в нашем клане демоны. Но откуда камень появился во владениях замка Шандори? Ты знаешь об этом?
  
  - Камень принадлежал Йеранне, основательнице нашего рода. Но потом говорилось, что некоторую часть драгоценностей один из прежних моих предков передал во владение Ордена Храма, конкретно о рубине ничего в связи с этим не сказано. Но позже в преданиях рода Мориньяк упоминалось, что рыцарь Жоффруа привёз этот камень, возвращаясь из Святой земли. В Венгрии его настиг пожар, и он бы погиб, если бы его не вынес из огня некто по имени Шандор, которого рыцарь потом считал своим спасителем, названным братом и чуть ли не боготворил. Во время пожара Жоффруа думал, что потерял камень, но спустя несколько дней нашел его у себя. Теперь я знаю, кем был Шандор, но получается, что... Огненный Харон не забрал гибнущего в огне человека, но спас его... быть может, потому, что Жоффруа был потомком рода Йеранны, а значит, и его рода?
  - Может быть, - задумчиво проговорил Ровинан. - Неисповедимы пути крови и стихий.
  - Значит, тогда рубин вновь сгорел и вернулся... думаю, камень не случайно выбрал остаться у Феникса.
  - Я говорил с ним недавно об этом, когда мы играли в "облака и диаграммы".
  - Что это за игра?
  - Я рассказывал ему о своих рисунках в облаках, а он под впечатлением рисовал диаграммы. У Феникса отец в Лахатаре.
  - Я помню. Эрйах, сын Эрнана. Он успел прожить жизнь среди людей, прежде чем ушел в Огненный город. А рубин после казни перешёл во владение церкви?
  - Да, пока не появился опять, спустя полтора века. В Петербург его привез граф Калиостро, который, в свою очередь, если верить слухам, получил камень от графа Сен-Жермена. В Петербурге Калиостро подарил камень некоей графине С*. Но она так и не воспользовалась свойством рубина, вероятно, она не ничего не знала. После этого след рубина снова теряется. Камень мог переходить по наследству, но, наверное, лежал среди фамильных драгоценностей. После революции в России он был передан в музей и хранился до того времени, пока его не выкрали контрабандисты. Остальное мы знаем из рассказа Феникса и дневников его матери, которая, кстати, была потомком Эрйаха, а значит, и Эрнана.
  - Я одного не могу понять, - задумчиво проговорил Арно, - Феникс упоминал, что предлагал отдать рубин в Русский клан. Почему они не оставили его у себя? О каком проклятии говорил этот граф Сергей Александрович?
  - У меня был разговор и с ним. Он ничего не знает о камне кроме истории с Калиостро. У Сергея очень простая логика: если камень обжигает, то ему среди вампиров не место, и надо вернуть его владельцу. Также мне известно, что вампиры Русского клана с большим подозрением относятся к искрам в крови. Дэн об этом знал, но его подобное явление, наоборот, заинтересовало и привлекло. Кажется, он вообще немного бунтовщик по натуре.
  - А Мария де Люзиньян? Согласно дневникам, она любила Эрйаха. Возможно, любит и сейчас. Почему она не оставила у себя залог их свиданий? Зачем было каждый раз возвращать его обратно и спросить заново спустя несколько лет?
  - Я думал об этом, но вспомни, как она живёт. Это может означать полный разрыв с Генрихом, крах лаборатории, и, вполне вероятно, всего Королевства. Правда, в жертву своему положению она принесла себя. Тем более что Эрйах всё равно не может быть с нею постоянно: он выбрал Лахатар. Кстати, - улыбнулся Ровинан, - дневники Натальи - это такой компромат на Королевство... Франсуа это тоже понял.
  - Я в курсе, - кивнул Арно. - Но мы будем хранить тайну. И рубин. Если потом что-то всплывёт - то не из нашего Клана.
  - Заметь, Марии камень тоже не причинял ожогов, но она никогда и не была обращённой, она вампир несколько другой природы. Все они, кроме Генриха, так и остались наполовину людьми.
  - Но почему ты, я, а ещё Черри и Феникс можем спокойно касаться рубина?
  - Я спрашивал об этом Сетхайю, ведь и он не обжигается. Арно, ты же уходил в огонь - ещё в прошлой жизни, в XVI веке.
  - Да... - Арно чуть прикрыл глаза, ставшие на миг тёмно-синими.
  - И ты, Кйаро, уходил - в давние времена.
  - Да, - тихий, почти прозрачный шёпот, и словно эхом ответил ему за окном гром стремительно приближающейся грозы.
  - И я, Арйан, оставался до относительно недавнего времени Пифией Дельфийской. Черри, то есть Къеррах, уже будучи вампиром, сгорел в огне и обрел свою Искорку. Как и Феникс - Нйеран, когда ещё не был обращённым. - Ровинан на мгновение замолчал. Сильный порыв ветра ударил в окно трижды. - Мы все - перерожденные в огне, и Сетхайя ушёл и вернулся тогда, когда покинул мир Старейший из нас, Нйерахан Морнэрхэн.
  
   ***
  
  Близка самая короткая ночь в году, и в Лахатаре почти каждый время от времени задается вопросом: кому открывать Врата? Но... до полуночи ещё никак не менее двенадцати часов...
  После Поединка Эрйах беспрепятственно мог покидать кристалл, но большую часть времени всё равно проводил внутри его граней, как Тарн - в своей библиотеке. И однажды, взглянув на игру огоньков по граням кристалла, проведя по ним рукой, Эрйах уловил едва различимый ритм. Как песнь того самого праздника, когда он, зачарованный видениями и рифмами, читал стихи "Лакханэры". Время словно раздвоилось, и он взлетел, грани его кристалла обернулись за спиной драконьими крыльями, одно из которых было багряным, а другое - чёрным. Ему казалось, в этот миг всё пламя Лахатара запело его песнь. Две молнии - красная и ослепительно-белая - скрестились, срослись в бешеном порыве от пламенного сердца Земли до самых небес...
  Врата распахнуты.
  И бьётся, как сердце, звенящей нотой в праздничной Чаше Предвечное пламя. Он передал Чашу Тёмному королю. Морхоннэр улыбнулся и провозгласил:
  - Тээрйа, лакханэри!
  И передал Чашу брату своему, Светлому королю. Лахх принял её, и в его ладонях она засверкала золотыми отблесками...
  
  
   MAGISTERIUM
   Эпилог
  
  Суть в том, что внешний огонь должен зажечь Огонь материи; тогда этот огонь сам, без малейшего участия оператора за короткое время уверенно завершить всё Делание.
  Ян Понтанус, "Философский Огонь".
  
  Из дневника Эрнана:
  Яркий свет заливает мастерскую. Подхожу ближе, но ко мне обернулся не знакомый мне Арно, художник и Хранитель Клана, а некто полупрозрачный, исполненный древней силы. Кйаро, изменяющий мир.
  Я делаю шаг в сторону, словно по кругу и невольно касаюсь кисти в его руке, в другой он держит чашу с огнём. Он замирает, словно в зеркальном коридоре, переводит взгляд с меня на картину.
  "Я вспомнил, как выглядел Старейший, - внезапно прорвавшийся сквозь грани миров голос Арно. - Его лицо похоже на Бертрана".
  Посмотревший в глаза саламандре станет помешан на огне и в припадке безумия может сжечь самого себя - говорилось в средневековых легендах.
  И тот, кто изображён на картине - высокий, худощавый, одетый в длинную одежду из тёмной выцветшей ткани. Чёрные вьющиеся волосы с редкими красными прядями разметались по плечам. Черты его лица невозможно родные, а глаза разного цвета: один пламенный, а другой изумрудный, будто сквозь них глядят обе наши души - моя и Бертрана... Взгляд его устремлен вверх, и чем дольше смотришь, тем дальше уходишь вглубь, сквозь века, тысячелетия - так время отсчитывает удары, а вулканы - шаги извержений, порой отдыхая век за веком. Так могли бы выглядеть я и Бертран вместе, если бы по странному капризу стихий, или, быть может, по их великому замыслу, воплотились бы в одном существе, исполнив наше заветное желание никогда не разлучаться. Нйерахан - так нарёк его отец и звал единственный ученик и обращённый. Илранаар - так звала его мать. Маран - прозвали его люди Затонувшей земли. Морнэрхэн - имя духа и древнего жреца пламени, прозванного Эр-Харрано, Выжженное Сердце.
  Ткань длинной одежды разорвана на груди, и слева зияет дыра с единственной рубиновой каплей... и показалось мне, что мы с Бертраном в объятиях, но на груди у нас обоих тёмный след в виде сердца. Храня, его держит саламандра - моё второе "я". Быть может, это предчувствие, и так будет...
  Всё, изображённое на картине неуловимо меняется... и порой её мир кажется более реальным, чем сон вокруг - неисповедимы сны Источника - смотришь внутрь себя, в зияющую дыру, словно тень на затменном солнце: чёрную, неистовую, с одной лишь неугасимой искрой, бьющейся с каждым витком в крови по ярким молниям вен...
  - Ты знаешь, - взрывающийся, белый, как облака, шёпот Арно разрывает неумолимую тишину, - я не помню, как писал картину. Они... то есть мы... все были без лиц, и я оставил ненадолго, быть может, на несколько ночей. Только сейчас, когда я снова вошёл в мастерскую, понял, что картина закончена. Когда-то я также рисовал колоду карт Таро нашего Клана, и их изображения меняются в зависимости от того, кто смотрит на них. Каждый видит своё. Мне иногда и сейчас снится, что она не окончена.
  "Как и роман..." - вдруг подумалось мне, но голос Ровинана прервал мою мысль:
  - О своей колоде Таро можешь спросить Шута. Пока он здесь.
  Ровинан Арйан бросил колоду карт на столик перед мольбертом. Карты разлетелись веером. На мгновение показалось, они забрызганы красной краской, словно кровью. Или это рубин поблескивает, разбросав по ним блики?
  Да, Эрнан Морнэрхэн - Источник Клана и безумный шут нулевого Аркана в колоде Арно - единственный, чьё изображение не меняется. И сейчас шут танцует на горе у самого края пропасти. Ещё мгновение, и... вот он, край! Это всего лишь холст со свежими красками - манящими, жаждущими. Но ведь я никогда ранее, ни для кого, кроме Бертрана...
  Так надо... чтобы у жреца на картине забилась настоящее сердце с живой кровью.
  Все замерли в ожидании: Арйан и Кйаро позади меня, восемь в кругу и один обращенный за кругом. По лицу его рубиновыми каплями пробежали слёзы. Трещит на груди разорванная плоть, словно ткань... вновь эта невыносимая боль - что ты делаешь со мною, Кйаро? Багряные струи касаются холста, напитав его... летит в шальную, гремящую лавой пропасть вулкана безумный шут, в полёте всё ещё продолжая танцевать... уходит на неведомые пути Нйерахан Морнэрхэн, оставив след - маленькую каплю крови, багряный рубин, Пламенное сердце феникса. Знак возвращения.
  В один миг простёрлись огненные крылья. Картина охвачена пламенем...
  - О боги, и эта! - вскрикивает Арно и, закрыв лицо, падает на руки Ровинана.
  Рана на груди почти заросла, оставив на несколько мгновений выжженный след, но вскоре и он исчез, чтобы когда-нибудь вспыхнуть навсегда...
  Арно очнулся. Открыл глаза, взглянув на пылающую стену холста...
  Бертран! Ты здесь со мной! Пусть ненадолго, Франсуа пустил тебя в своё тело, но я вижу тебя таким, как привык видеть всегда. Ты знаешь, что за мистерия здесь свершается? Картина алкала крови сердца Источника, краски и холст впитали её, чтобы уйти в огонь.
  "Что это за картина?" - мысленно спрашиваешь ты. В изумрудах глаз таятся огненно-кровавые искры.
  "Старейший".
   Твой взгляд упал на колоду Таро.
  "Ты? Le Fou? Шут? Страшная карта", - изумрудные глаза потемнели.
  "Да, мой Король. И Сегодня ночью я правлю бал, а заодно, кажется, веду весь Клан вместе с собой в пропасть навстречу древней легенде..."
  Я обернулся. Прямо за нами появился Джосер, словно материализовался из воздуха. Эйро Тханнаар тоже умеет проходить сквозь пространство.
  - Нйерахан! - крик, прорезавший века лахатарских лет, и сквозь горящую картину, словно в дверь явился Сетхайя.
  Бертран мой, мы - Глава и Источник Клана, дух по имени Морнэрхэн, а рядом те, что были в кругу:
  Арно Кйаро, художник, меняющий мир.
  Ровинан Арйан, Привратник, видящий события и души.
  Джосер Эйро Тханнаар, знающий тайны Земли.
  Мы уходили последними - вернулись первыми, мы ждём, и ожидание для нас почти как сон.
  Картина догорает, вспыхивая искрами сквозь мозаику углей... одна из них зажглась ярче, загорелась как огоньки и свечи Игры Къерраха.
  Морхо, и ты здесь? Значит, это ещё не финал, не занавес, присыпанный пеплом и не последний виток спирали - дороги из недр земли к небесам? Световые ступени, вымощенные душами живущих, извечная летопись, переплет незримых страниц Книги Мира...
  Занавес взметнулся крыльями Врат Лахатара...
  Нйарйе Морхоннэр! Отец! - тихо вскрикнули мы с Бертрандом, словно заново рождённые при одном лишь его появлении.
  - Тээрйа Морхоннэр, тахар Лахатар! - голос Морхо.
  Легкое касание ладони, и выгоревшая картина вновь обрела прежние краски и очертания. Арно вскрикнул, не находя слов от переполнявших его чувств...
  Но теперь изображение неуловимо меняется, почти как искристые мозаики Лахатара, и пришедший взглянуть на неё может проследить всю ожившую легенду от начала и до её странного, почти безумного завершения на осколках граней мира. Морхоннэр не составляет мозаик, лишь одну - Тёмным Пламенем на все времена...
  - Сыновья мои, - Тёмный король обнимает нас троих: Бертрана, меня и Сетхайю, и на миг мы словно растворяемся в его объятиях как в предвечной Чаше с рубиновыми искрами, охваченными одним пульсирующим ритмом...
  Эрнан, Бертран, Морнэрхэн - одно сердце на двоих...
  И, как змеи кадуцея, переплелись два огонька на чёрно-красной плите Къерраха и сошлись в одно сердце...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"