Бертран, склонившись надо мной, касался моей кожи - там, где были порезы и... кажется, смазывал их своей кровью. Я не ощущал боли, наоборот, когда кровь смешивалась, сладостное и чуть обжигающее чувство пробирало до дрожи, охватывая меня всего.
- Прости меня, - проговорил он, - прости...
- За что? Я сам решил уйти.
- В последнее время я сам закрылся ото всех и не поверил тебе. Прости, что довёл тебя до самоубийства.
"Теперь уже не важно", - подумал я, но не произнёс вслух, а вдруг схватил его руку и коснулся губами. Мне хотелось утопить в поцелуях каждый палец его божественной руки.
На сгибах моих локтей, запястьях, на ногах быстро затягивались ранки, похожие на порезы.
- Я лечил твои раны: кровь старшего вампира способна лечить недавно обращённого.
Я кивнул, не сводя с него глаз: Бертран так близко, касается моего тела, моей кожи... а вдруг потом он прикажет мне уйти? Тогда хотя бы сейчас...
Я протянул руку и слегка, нежно провёл ладонью по его щеке: нет, это не сон!
- Бертран... я хочу быть... твоим... - я еле находил слова, не в состоянии выразить все свои чувства, - совсем твоим... делай со мной что хочешь.
Он улыбнулся. В красных от крови губах чуть сверкнули клыки.
- Твои раны ещё не зажили, - заметил он, но это была лишь игра, сладостная как шипы, лепестки и аромат розы в вожделенном и запретном раю. И я, весь отдавшись этому чувству, приподнялся, обнял и поцеловал его в губы горячо и страстно. Его глаза вспыхнули изумрудным пламенем и, ответив на поцелуй, он обхватил меня, когти впились в спину. Меня трясло - так бешено колотилось сердце, словно стремилось вырваться и вылететь из груди к нему, остаться с ним навеки...
Моя душа, моё тело, моё сердце - они твои. Никогда - ни до того, как я стал вампиром, ни после - я не желал ничего столь сильно, всепоглощающе и самозабвенно... разве что, быть может, крови в первые ночи после обращения, но это было совсем не то, и я уже не мог вспомнить.
Когти впились в спину, в бока, словно танцуя и рисуя царапинами строки любви. Я кричал, будто рождался заново в кровавом экстазе. Однажды, гораздо позже, ты сам в порыве безудержной ласки признался мне, что именно в тот миг ты влюбился в меня...
Под кожей вспыхнули звёзды, тысячи крохотных солнц в багряных лавовых реках, с полпути вернувшиеся из Лахатара домой. Пульс нарастал всё яростней, твои волосы упали мне на плечо, лёгкое касание губ у мочки уха, бархатный шёпот: Эрнан мой... пей меня всего - сейчас и до последней капли! - и счастье всего мира кровавым дождём обрушилось на нас обоих...
- Какая странная у тебя кровь, - тихо произнёс ты, - я никогда не видел такой. В ней искры пламени. Кто ты? Кем ты был до обращения?
- Я только наполовину человек. Моя мать - саламандра, дух огня, дочь короля Лахха, - ответил я, даже не заметив, как быстро открываю свою тайну... впрочем, Бертран мог узнать её и без слов.
- Огненная кровь... - произнёс ты, будто пробуя эти слова на вкус, смакуя, потом вновь испытующе взглянул на меня. - Но как ты узнал, что мне нравятся мальчики?
- Ты обратил Орландо... то есть, Мари сказала, что он твой обращённый. Но тогда я ещё не понял...
Мысли путались: сказать? - а вдруг выгонит? Не сказать? - так сам узнает, он ведь читает мысли! Или уже всё увидел, но ждёт рассказа от меня...
- Я... когда следил за тобой, видел в окно гостиницы тебя с тем парнем, слугой... я думал, ты собираешься обратить его...
- Ревновал?
- Я убил его на следующую ночь. А он, кажется, влюбился в тебя.
- Правда? Я совсем забыл о нём.
- Он искал тебя потом, днём. Хотел попроситься к тебе на службу, тайно надеясь на ещё хотя бы одно такое свидание. Но... когда я пил его кровь, я так увлёкся тем, что он во время встречи с тобой чувствовал, что выпил всю.
- Ты хотел быть на его месте?
- Очень...
За окном время неумолимо близилось рассвету, вновь обрекавшему меня на одиночество. При одной этой мысли в глазах выступили предательские слёзы. Я закусил губу: сейчас снова возвращаться в развалины.
- Что с тобой?
- Скоро утро. Мне пора. - прошептал я. Голос пропал.
- Куда ты? - взгляд Бертрана померк, потемнел, будто чёрная вода реки.
- Обратно... я сплю в развалинах в подвале или в склепе на кладбище. У меня нет дома. Его сожгли.
- Ты не хочешь остаться со мной?
- А можно? - выдохнул я. Сердце взлетело к горлу.
Вместо ответа Бертран улыбнулся и обнял меня, взял на руки и направился вниз по лестнице в подвал, где я с удивлением увидел большой резной ящик из красного дерева. В нём без труда поместились бы двое. Внутри была мягкая шёлковая обивка.
- Ты спишь в гробу? - удивился я.
- Вампирская традиция, которой придерживаются далеко не все, но это удобно. Свет не проникает, и в нём вряд ли кто-то из людей станет что-то искать.
Я обхватил его, прижимаясь всем телом, ещё не веря в это внезапно обрушившееся на меня невозможное счастье...
Потом, много позже я посвятил тебе эти строки:
Любимый
Танцуют блики в зеркалах,
Хмельной отравой
Застыла горечь на губах -
Ночные травы
На тропах манят и дрожат,
Как бьётся сердце,
Теперь меня не удержать,
Не оглядеться...
Я за тобой в ночи иду
Бесшумной тенью,
В кровавом мареве, в бреду,
В душе смятенье...
Я затаился у окна,
Застыв стеною:
Ты с ним, слезой дрожит луна -
Почти со мною.
Почти... ужасна эта грань
И это слово -
Предвестье бередящих ран,
Сильней былого,
Сокрытого за ледяной
Преградой чёрной...
Если б я был избранник твой,
Твой обращённый...
Да, я ревную. Не дыша,
Увядшей розой
Лежит он. Прочь летит душа -
Месть смертоносна:
С моей его смешалась кровь,
Струясь по венам,
Но я лишь на дорогах снов
Ему замена.
Ищу зелёных глаз твоих
Шальное пламя,
В них чары духов водяных
Искрят меж нами,
И чувства вспыхнули во мне
Необратимо -
Безмолвно я зову во тьме -
Бертран, любимый!
Покрутит пальцем у виска
Весенний ветер,
Ещё пронзительней тоска -
Ты не ответишь.
Твой гость, но в замке среди книг
Я жду, мечтая...
Бертран! - Вновь мой безмолвный крик
Во мгле растает.
Созвучна с полною луной
И тёмным ликом,
Разверзлась пропасть предо мной,
И плачет скрипка,
В ней - песнь о горьких небесах
И взмахи крыльев,
Стихийных духов голоса
Явились былью.
Взметнулось пламя от свечей
В безумном танце,
Как вспышка - твой или ничей -
С тобой остаться!
Всё ярче, громче сердца стук
К тебе уводит,
Смычок сорвался... тонкий звук
Взлетел под своды.
Нет? Больно падать, высоко
С порога рая,
Сражён любимого рукой,
Я выгораю...
Мне не забыть твои черты
Сквозь пламя жара...
Тайком увижу я, где ты
Из Лахатара.
Отныне феникс и дракон -
Шпион твой мнимый.
Огонь заглушит тихий стон:
Прощай, любимый...
Под утро ты развеешь прах
В весеннем ветре...
Очнулся... на твоих руках,
Себе не веря.
Танцуют блики в зеркалах,
Им вторят тени...
И поцелуи на губах -
Как вновь рожденье,
Потоки лавы полились,
Смешались реки,
Ты - моё сердце, моя жизнь,
Я твой навеки.
* * *
В первый миг, проснувшись в уютном гробу, я не поверил себе, увидев рядом... Бертрана. Тебя! Решил, что это сон, и поскольку во сне позволено всё, прошептав слова любви, стал целовать тебя в губы. Ты уже не спал и ответил на мой поцелуй...
В ту ночь ни я, ни Бертран не вышли на охоту. Ты приманил жертв в замок, но как, я тогда мог лишь догадываться. После нашей кровавой трапезы мы вернулись в спальню и предавались любви. Меня сводила с ума родинка на теле Бертрана - маленькая, чёрная и манящая, как крохотная Вселенная. Когда я впервые заметил её, она показалась мне знаком свыше, печатью богов, живой реликвией тёмного рая. Стремясь попробовать на вкус, я коснулся этого пятнышка кончиком языка, словно совершая одновременно и преклонение, и святотатство, за что был осыпан дождём кровавых роз...
И по сию пору эта родинка будоражит мою память, моё тело и душу, лучи этой чёрной, давно угасшей звезды прожигают время... попадая в самое сердце и вспыхивают во мне россыпью искр. И даже сейчас, когда я пишу это, до крови прикусив губу, на глаза наворачиваются слёзы: есть в мире и то, что не сгорает.
Были у тебя и другие родинки, чуть больше дюжины по всему телу, а если быть точным - четырнадцать, тогда как у меня, саламандры, не было ни одной. Будто царица-ночь взяла тонкую шёлковистую кисточку и, касаясь ею твоего божественного тела, отметила места для поцелуев. Я тянулся к ним как неофит к великой тайне, и каждая восхищала и манила. И даже потом, уже веке в двадцатом, который как сон, пролетел мимо меня, в полусне я представлял, что целую твои родинки, будто ты всё ещё рядом...
Тогда, уже во вторую нашу ночь после неистовых ласк ты вдруг быстро процарапал когтями ранку на сгибе своего локтя:
- Пей.
- Можно?
- Да. Только немного.
Твоя кровь переливалась, светясь от алого до вишнёвого, как багрово-лунное сияние, и эти переливы напоминали мне одновременно и текучие воды красной реки, и растворённое в них пламя. Я приник к ранке и с первого глотка ощутил, что никогда ранее не пробовал ничего прекраснее, все мои кровавые пирушки в ночи после обращения показались лишь тщетной попыткой утолить бешеный голод.
Как искры предо мной замелькали образы, лица, словно во сне или на ветру, столь быстро, что я не мог уловить ни одного из них, остановить хотя бы мельком, разглядев черты... ещё миг, и их сменила пустота - чёрная, тягучая, оглушительная и бездонная как омут. Но словно огромное тёмное зеркало, она разлетелась на осколки - на месте сколов они проросли кровью, а за ними всплыло вдруг лицо юноши. Прекрасный, как ангел и холодный, как лёд. Вампир. Белоснежные прямые волосы разметались по плечам, а ярко-синие со стальным оттенком глаза смотрели с горьким вызовом. Ещё миг, глоток, шаг, и видение исчезло, вновь сменившись смесью лиц, голосов, звуков, городов, но откуда-то свысока, будто летишь над ними, и холодный встречный ветер бьёт в лицо неумолимо и свободно...
- Хватит!
Я подчинился. Бертран пристально смотрел на меня... неужели я невольно коснулся глубокой раны, что нанесла ему судьба? Вампирская кожа зарастает быстро, через минуту нет и следа, но некоторые из душевных ран остаются навсегда. - Что ты видел? Ты весь дрожишь.
- Я... вообще не знал раньше, что можно что-то узнать по крови вампира, а не человека. Я пил раньше кровь Мари, но чувствовал только вкус. А сейчас... всё слишком быстро... Я смог увидеть лишь лицо мальчика - беловолосого и очень красивого.
Бертран чуть прикусил губу. Кивнул. Наверное, он любил этого юного ангела. Я не решился спросить - такая боль на мгновение проступила во взгляде, что я порывисто обнял его и прижал к груди, страстно желая, чтобы он в этот миг почувствовал стук моего сердца и забрал себе этот бешеный и безумный ритм.
И ты... ответил, притянул меня, и, неистово, горячо целуя, прошептал:
- Эрнан мой, Эрнан!
* * *
На следующую ночь мы собирались на охоту. К моему удивлению, Бертран не торопился утолять голод в самом начале ночи, будто и вовсе не чувствовал его. Перед выходом в город он подобрал мне одежду, заметив, что пора мне прекращать одеваться в лохмотья, как бродяга или разбойник и носить костюм, достойный дворянина. Кто-то из его слуг помогал мне одеваться в белоснежную батистовую рубашку с превосходными кружевами, чёрные панталоны и чулки, колет вишнёвого цвета, расшитый золотом сапоги из мягкой кожи и бархатный берет, украшенный перьями. Вначале я подумал, что это вещи из бывшего гардероба Орландо, но, во-первых, всё это пришлось мне впору, а одежда Орландо была бы мне великовата, а во-вторых, Орландо недолюбливал яркие красные цвета, предпочитая синюю гамму, чёрный и белый. И только сапоги сидели на мне немного свободно, но не падали с ног, как вся обувь, снятая с жертв. Бертран, наблюдал за процессом одевания, и, улыбнувшись, заметил, что вся длина моей ступни равна длине его ладони от запястья до кончика среднего пальца. И, чёрт возьми, он оказался абсолютно прав.
Я не понимал, для чего мне столь роскошный наряд, вряд ли мы собираемся на бал - они столь редки в нашем провинциальном городе. И уж точно мы никак не можем быть представлены ко двору, ведь до Парижа далеко. А на охоту я мог бы выбраться хоть голым - я никогда бы не сказал "в чём мать родила", имея в виду наготу, потому что, по рассказам Лхаранны, она родила меня в искрах и языках пламени. Но возражать Бертрану я, разумеется, не стал.
Правда, когда мы, насытившись, встретились на улице, я к своему ужасу понял, что весь великолепный белый в кружевах воротник рубашки вымазан в крови. Были пятна и на колете, хоть и не столь заметные на вишнёвом бархате. Бертран, взглянув на это, лишь покачал головой. Вдруг подхватил меня на руки и... взлетел в воздух.
Я был ошеломлён: неужели он... умеет летать? В первый миг, когда мы мчались над городом, я даже заглянул ему за спину - не выросли ли у него крылья? Он уловил мою мысль и рассмеялся, и я тоже - в ответ и крепче обнял его, прижимаясь всем телом. Ветер пел, лаская нас, и трепал волосы. Казалось, великий и невидимый, позабытый людьми, но всесильный бог протянул нам свои ладони...
Мы шагнули в распахнутое окно замка, и лишь тогда, ощутив твёрдую поверхность под ногами, я спросил:
- Как это у тебя получается? Или в воздухе у тебя отрастают крылья, не видимые мне, как людям - искры у меня в крови?
- Ты не знал, что вампиры летают? Не все, конечно, но в нашем Клане могут.
- Нет. Я только однажды читал об этом в книге и решил, что эта способность - такой же вымысел, как страх перед чесноком или святой водой. Мари тоже не говорила мне об этом ничего. Я решил, что только ты один летаешь.
- Я научу тебя.
- Правда? Я тоже смогу?
- Да.
Я задумался.
- Но ведь... в ту первую нашу встречу на улице ты ответил, что учить может только тот, кто обратил. А получается... наверное, ты даже не представляешь, сколь многому ты уже научил меня, пока я следил за тобой.
- Представляю, - слегка кивнул он. - Неужели ты думаешь, что я не подозревал о твоих наблюдениях? Иногда, конечно, я был слишком увлечён и занят, как тогда в гостинице. Помнится, однажды ты влез в голубятню и до смерти перепугал птиц. Думаешь, это могло остаться незамеченным?
- Я понадеялся, что со стороны это выглядело, будто в голубятню влетела сова...
- Для людей - возможно, но не для вампира. Ты ведь тоже можешь чувствовать присутствие рядом или неподалёку. А когда ты не нашёл ничего лучше, чем прятаться в собачьей конуре? Собака выла на полгорода, пока не сорвалась с цепи.
- Прости... - еле выговорил я, - прости, что так недооценивал тебя. Но если ты знал, то почему не подошёл и не прогнал меня? Или просто не сказал?
- Я ждал развязки, будучи почти уверен, что это какая-то интрига. Я видел, что ты искренне желаешь научиться, подсмотреть и перенять умение, и потому иногда я нарочно делал всё медленно, чтобы ты понял.
* * *
- Скажи, ведь до меня у тебя не было мужчин? - спросил Бертран на следующую ночь, когда мы лежали, обнявшись, отдыхая после пронзительных сумасшедших ласк.
- Нет, из женщин - только Мари... ну, ещё Генриетта, наша горничная, да ещё девки, но это в одну ночь, когда я уже был вампиром. Мужчин не было. До обращения мне и в голову бы не пришло. Я и на тебя поначалу смотрел только как на древнего сильного вампира, у которого можно многому научиться - хотя бы издали.
- Древнего? - переспросил Бертран. - Вряд ли. Мне всего сто тридцать шесть, и для вампира это не так много.
- Я всё равно не могу этого представить, да и со времени моего обращения прошло, кажется, чуть больше двух месяцев. Когда я увидел тебя с тем парнем, я, кажется, понял... но не верил, что моему желанию суждено когда-либо сбыться.
Я крепче обнял тебя и, уткнувшись в плечо, вдруг почему-то заплакал. А ты снимал губами мои слёзы, едва касаясь ресниц...
* * *
Временами я рассказывал Бертрану о себе и своей жизни. Он слушал внимательно, расспрашивая о семье, матери и сёстрах - саламандрах, об их уходе в Лахатар и о Варфоломеевской ночи.
О Мари я говорил редко и кратко, не желая бередить успевшее забыться прошлое, о котором я даже временами сожалел. Но... история со свадьбой, тюрьмой и разбойниками, а потом и Генриетта, о которой я не смог не упомянуть, весьма позабавили его.
- Скажи, Бертран, - начал я однажды, - ты ещё при первой встрече упомянул, что вампиры одного клана говорят друг другу "ты". Что значит - одного клана? Это если ты обратил Орландо, он - Мари, а она - меня?
- Да, и эта цепь уходит корнями дальше, назад во времени.
- А кто обратил тебя? Или ты - первый из нас?
- Нет, я не первый, - голос вдруг изменился, зазвенев металлом. - Меня обратил Жильбер. Его нет в живых.
- Значит, есть и другие кланы? Но как они появляются и почему? Откуда? Или вампиры появились вместе с миром, как и духи стихий? А может, это колдовство, древние забытые обряды? Прости... - вдруг опомнился я, - я задаю слишком много лишних вопросов, ведь всё это мне должна была рассказать Мари, но, возможно, она и сама этого не знала.
- Скорее всего. Думаю, Орландо не стал ей говорить, преследуя некие свои цели или сочтя, что ей ещё рано это знать. Но я вовсе не считаю твои вопросы лишними, мне понятен твой интерес. Думаю, любой вампир рано или поздно пытается найти ответ. В мире есть духи, жаждущие воплощения, но, когда они обретают плоть, проявляются и все свойства, присущие вампирам. Когда такой дух вселяется в человека, он становится первым и самым могущественным в клане, то есть его главой и источником крови и силы.
- Дух вселяется в человека? - переспросил я. - Это что, как одержимость? Но при этом дух не может покинуть тело и, наоборот, изменяет его, производя некую вампирскую трансмутацию и несёт в себе бессмертие?
- Хорошо сказано, - заметил Бертран. - Да, похоже.
- Значит, такое может случиться с каждым? С любым из людей?
- Почти. Быть может, духи каким-то образом выбирают своего будущего носителя, точно я не могу сказать. Это может произойти во время страшных событий в жизни человека, когда он вне себя от потери, боли, страха, гнева или ненависти впадает в безумие, но не в отчаяние и меланхолию. Если при этом дух окажется поблизости и - главное - сумеет найти дорогу к его душе, войдя через эти чувства словно в открытую дверь, то может вселиться, слиться с душою и изменить тело. Так появляется самый первый и самый сильный из вампиров будущего клана. В этот момент воздух вокруг него дрожит и светится огненным или кровавым, виден алый туман или дождь, алые сполохи или даже ветки молний, невидимые человеческому глазу, но одним лишь вампирам, если кто-нибудь из них окажется поблизости...
Каждое слово горьким дождём падало мне в душу: среди горячих шипов, вгрызавшихся в мою плоть, изрыгая безумные признания, я сам был у этой грани, и огонь свечей кровавыми бликами плясал, пронзая меня: как в бреду, я искал и не верил, я кричал и отрекался, я забыл себя...
Руки. Прикосновение к щеке. Слишком нежное. Глоток. Воды? Она в тысячи раз вкуснее...
- Эрнан! Очнись! Эрнан!
Имя... моё... его не могли знать... или я... проговорился? Но голос, этот голос...
Я не без усилий открыл глаза.
- Бертран! - вскрикнул, увидев склонившегося надо мной и, сбросив остатки наваждения, обнял его.
- Ты будто потерял сознание или ушёл настолько глубоко в себя и свою память, что перестал воспринимать происходящее.
- Потерял сознание? Разве с вампирами такое бывает?
- Редко, но - да. Я рассказывал о том, как вселяется дух, и появляется новый клан. Ты что-то знаешь об этом? - Бертран внимательно посмотрел на меня.
- Точно не могу ответить... Ты говорил - если дух сумеет найти дорогу к человеческой душе... а если - нет? Что происходит тогда?
- Человек остаётся прежним, со своей жизнью, чувствами, страданиями. Подобный исход гораздо более вероятен.
- От чего это зависит? Насколько силён и могущественен дух? Или человек?
- Скорее последний. Способен ли он в такой момент открыться, принять, и - главное - насколько сильна его воля к жизни.
- Понятно, - вздохнул я.
- О чём ты?
- Об инквизиции. Когда ты рассказывал, очень напомнило... Но я не хотел жить. Я только молил, чтобы боль прекратилась.
- Ты хочешь сказать, что и в тебя мог вселиться дух?
- Не знаю... теперь снова всё там, будто за стеной. Какие-то красные сполохи или черви и светлячки вокруг... я не помню... было настолько больно, что уже безразлично - останусь ли я жить. Я ничего не знал ни о духах, ни о вампирах, а потому не могу утверждать.
И ты вдруг порывисто схватил мою руку и прижал к своей груди, прошептав: "Эрнан, мальчик мой..."
Я вздрогнул, ощутив биение твоего сердца. Мгновение ты смотрел на меня, и вся грусть и нежность были в этом взгляде. Прикрыл глаза, и на ресницах росинкой блеснула звезда, но вдруг сорвалась и светила вниз.
- Твой, - так же тихо ответил я. - Бертран, научи меня быть твоим, как если бы ты сам обратил меня.
* * *
- Бертран, а что бывает дальше с тем, в кого вселяется дух? - спросил я уже на следующую ночь.
- Некоторое время он привыкает к этому изменению, к своей новой жизни. А потом выбирает среди людей тех, кого хотел бы видеть рядом с собой и обращает их. Так появляется новый клан. Не всегда его выбор падает на близких, семью или родственников, это могут быть и друзья или те, кто прославились или преуспели в чём-либо, но с последними следует быть осторожным.
- Почему?
- Внезапное исчезновение известного человека пугает людей, вызывает недоумение и сеет смуту.
- Неужели вампиры считаются с людьми и их мнением? Мари упоминала о чём-то подобном, но я решил, что она зря забивает себе голову пустыми страхами.
- Нет, иначе бы люди давно узнали о нас и объявили бы нам войну.
- А как же сила и внушение? Всё равно, как если бы крысы восстали против кота.
- Вампиры не столь многочисленное племя. Конечно, заманчиво представлять себе клан, состоящий из одних лишь гениев, но всё не так просто. Существует закон, кого нельзя обращать, и за нарушение могут покарать более или менее строго, в зависимости от обстоятельств. Нельзя обращать тех, кто заведомо не сможет принять свою новую вампирскую жизнь и примириться с нею, к примеру, духовенство, монахов или ревностных приверженцев любых религий, которые воспримут своё изменение как зло. Если же некий отдельно взятый представитель духовенства не страдает подобными воззрениями или даже, наоборот, просит обратить, в его случае данный запрет снимается. Также нельзя обращать детей до их полового созревания, иначе они останутся бессмертными, и со временем разница между прожитыми годами и возрастом, на который они выглядят, будет для них всё невыносимей. - Бертран произнёс это с грустью, и, помолчав немного, продолжил. - Те, кого обратил глава клана, сильнее других вампиров. Их называют вампирами первого круга.
- Это о них ты спрашивал, думая, что меня кто-то подослал?
- Да. Прости ещё раз, что не поверил тебе. У меня до сих пор перед глазами тот миг, когда ты решил убить себя. Признаться, я никогда не видел ничего подобного и даже вначале решил, что в тебя вселяется дух... только духи выбирают людей, а ты к тому времени уже был вампиром.
- Не укоряй себя: этот шаг стоил того, чтобы остаться с тобой. Значит, клан - цепочка обращений - я, Мари, Орландо... а того, кто обратил тебя, нет в живых. Значит, ты - глава клана?
Бертран рассмеялся:
- Я? Мне, конечно, лестно, но нет. Глава нашего Клана - Дракула, князь и воевода из Трансильвании. В его замке находится центр нашего Клана, можно сказать - святилище.
- Это где-то на юго-востоке, где Венгрия? - не без труда вспомнил я географию. - Так далеко?
- Да. Подробнее о нём я расскажу позже. По традиции, уходящей корнями в древние времена, глава клана выбирает двух из своих обращённых и назначает помощниками, наделяя особой властью. Их называют жрецами. Название, вероятно, тоже традиция, идущая из древности. Все вампиры клана должны беспрекословно подчиняться своему главе, а он имеет над ними неограниченную власть, невыполнение приказов карается сильной болью, а в редких случаях - изгнанием или даже смертью - в зависимости от тяжести вины.
- Ого! Я думал, что вампиры живут сами по себе, как заблагорассудится, без всякой там власти и законов.
- Если бы... но во многом это сдерживает. Я представляю, какой бы творился беспредел, если бы этого устава не было. Возможно, вампиры и не просуществовали бы столь долго и вообще поубивали друг друга, а оставшихся уничтожили бы люди - днём, беспомощных против солнечного света.
- А ты... вампир первого круга? - спросил я, не вспомнив имя, которое упоминал Бертран.
- Да, я среди них, но так решил Дракула, сделав ради меня исключение - ведь не он обратил меня. Но бывает и так, что сила источника или главы клана, как и любого вампира, со временем возрастает, а личность, наоборот, выгорает, истончается. Возможно, это происходит из-за того, что в момент вселения духа человеческая душа не в состоянии безболезненно пережить изменение. И тогда глава клана уходит в долгий сон, который может длиться десятилетиями или даже веками. Назначенные им жрецы берут на себя дела клана а также тщательно следят и охраняют сон своего господина и в случае каких-либо важных вопросов могут разбудить его.