Очень могло это быть, потому что чего тогда не было?
Ф.М. Достоевский
Дождило весь день, а под вечер разыгрался нешуточный ливень с грозой и натуральным ураганом, бушевал полтора часа кряду и теперь, когда малиновое закатное солнце медленно падало за горизонт, выкрашивая облака и лужи в цвет тревоги, стало неожиданно тихо и безветренно.
Парило безбожно, свежевымытые улицы N-ска превращались в знойную баню.
"Они такие, эти июньские грозы, верно как моя никчемная жизнь", - продумал молодой мужчина, неторопливо идущий к центру города.
Именно продумал, то есть мысленно произнёс, словно слукавил. Действительно, реплика получилась фальшивой, и мужчина горько усмехнулся, мол, уже и с собой лицемерю.
На вид ему было лет двадцать пять. Он был одет в добротный не первой моды серый костюм и видавшие виды дорогие чёрные туфли. Карманы сюртука топорщились, будто под завязку набитые, и даже мешали ходьбе: "цепляли" за руки.
В правой мужчина нёс серую же шляпу, которая могла бы служить предметом зависти любого модника: в Европе такие английские уборы только-только входили в оборот, оттого стоили недёшево. Явный диссонанс шляпы с одеждой незнакомца выдавал в нём человека отнюдь не стесняющегося в средствах, а, скорее, небрежного.
Это впечатление подкреплялось досадной щетиной на чуть вытянутом скуластом лице. Зелёные глаза смотрели беспокойно, остро, но как-то мимо всего, прямой с горбинкой нос то и дело морщился, - наверное, незнакомец вспоминал нечто неприятное. В таком разе он тряс русой шевелюрой, отгоняя навязчивые думы, но тут же снова погружался в их омут, откуда решительно не мог вынырнуть.
Так он и шёл, хмурясь и изредка поднося свободную руку ко лбу, чтобы потереть висок; запинаясь о сломанные ураганом тополиные веточки, ступая по недогляду в лужи и явно чем-то внутренне тяготясь. Тонкий рот его был вытянут в неопределённую улыбку, или, наверное, не в улыбку, а в гримаску сожаления.
Если на пути незнакомца случался редкий прохожий, он или не замечал его, или механически кивал, останавливаясь и вроде бы пропуская, хотя мостовая была вполне широкой.
Люди сразу обращали внимание на неестественную бледность молодого человека, а самые внимательные замечали, что шляпа в его руке дрожит.
Когда на одном из перекрёстков незнакомец нечаянно столкнулся с довольно преуспевающим на вид мещанином, тот сжал кулаки и зло прошипел:
- Оглашенный...
Но наш мужчина, похоже, не заметил и этого, хотя и пробормотал на ходу какие-то не то извинения, не то приветствия.
Пройдя было роскошный красного кирпича двухэтажный особняк с небольшими клумбами и аккуратно постриженными кустами у фасада, незнакомец будто проснулся: остановившись, он почти шлёпнул себя ладонью по лицу и провел ею вниз, как бы стягивая маску сонной задумчивости. Несколько раз моргнув, он оглянулся и всплеснул руками, отчего шляпа чуть не вылетела. Именно сейчас мужчина словно только-только её заметил и водрузил на голову.
Вернувшись к подъезду особняка, незнакомец дважды позвонил в колокольчик. Через полминуты отворили, на пороге возникла немолодая служанка. Ничего не говоря, она впустила посетителя внутрь, зашла за ним сама и заперла дверь.
В отделанной бархатом передней мужчина рассеянно поглядел на вставшую перед ним служанку, затем понял, чего она ждёт, снял и протянул ей шляпу.
С лестницы спустилась хозяйка дома. Это была, как принято характеризовать таких особ, необыкновенной красоты женщина. Пожалуй, ровесница посетителя. Голубое платье её подчёркивало тончайшую талию и превосходнейшую грудь, плечи были открыты, впрочем, сейчас она спрятала их за большим китайским веером.
Лицо женщины, идеальное, наводящее на мысль о несомненном существовании в природе окончательного математического совершенства, было печально. Густые чёрные брови изгибались почти вопросительно, в карих глазах отражались огни свеч, горевших в передней. Чуть пухлые алые губы не выказывали ничего. Смоляные волосы были собраны в затейливую причёску, и лишь один локон струился по лицу.
"Какой нарочитый локон, - отметил про себя мужчина, - какой специально неряшливый! Она банальна, я, несомненно, прав, прав... Но как хороша!.."
Тем временем женщина увидала гостя.
- Так значит, это вы, - констатировала она с явно избыточным равнодушием.
- Я, - взгляд мужчины был вызывающ сущие мгновения, а затем погас.
- Ну, что же, Алексей Гаврилович, пойдёмте, сядем, я хочу услышать подробный рассказ... Имею право, - она одним движением сложила веер и указала им путь к гостиной, сама обратилась к служанке. - Подай кофею мне и графу, а сама ступай во флигель, не беспокой боле.
Устроившись в креслах, мужчина и женщина выжидательно уставились друг на друга.
- Говорите же! - хозяйка топнула в нетерпении ногой, но Алексей Гаврилович ясно читал театральность этого жеста.
- Ев-Евгения Ниловна, всё прошло, как вы и велели, - проговорил, заикаясь, граф и замолчал.
Женщина сперва нахмурилась, затем откинулась в кресле и, насмешливо прищурившись, оглядела графа с ног до головы.
- Да вы никак боитесь? Или совестно меня было в орлянку разыгрывать? - протянула она.
Он ответил ей зло:
- А вы как п-полагаете?
- Неважно, - махнула она веером. - Рассказывайте, я требую. Правда, монетку бросали?
- Нет, Евгения Ниловна, не бросали. Мы вс-встретились с Росщепкиным в полдень. Он настаивал стреляться по жребию...
- Как это? - наклонилась вперёд женщина.
Граф усмехнулся:
- Взять д... д... Взять д-два одинаковых пистолета, заставить слугу зарядить один боевым, другой холостым, положить в мешок, потом пусть он уйдёт другим выходом, а мы войдём, возьмём наугад по пистолету, приставим к голове и выстрелим, когда ударят ч-часы.
Евгения Ниловна неожиданно расхохоталась в голос, колотя веером в подлокотник кресла:
- Ай да Росщепкин! Ай да романтик! Но продолжайте, продолжайте, вы, конечно, не стрелялись... Не тот народец...
Алексей Гаврилович смотрел на раскрасневшуюся, оскорбительно смеющуюся женщину и думал о том, что, разумеется, он боится, боится её, как прокажённую, а этот животный страх и есть главный движитель восторга, страсти, с которыми его влечёт к этой женщине.
Она что-то уловила во взгляде графа.
- Не смотрите так обожающе, словно убить затеяли, - приказала она.
Вошла служанка с кофием. Церемонно поставила на столик и удалилась
Граф всё это время смаковал свой страх и любовался Евгенией Ниловной.
Страшная, лютая женщина досталась нынче графу!
Евгения Ниловна приходилась падчерицей князю В. Немолодой отец её, тоже князь, предводитель N-ского дворянства генерал О., человек исключительных качеств, больной, к сожалению, сердечной болезнью, умер в 18... году, когда дочери было девять. Мать была в два раза моложе отца и недолго ходила в трауре. Князь В., как позже прояснилось, добивался её благосклонности ещё при жизни супруга. В. был напорист и желанен. В. победил. Евгения была как-то ловко отправлена к бабке, матери отца, которая и дала ей надлежащее воспитание да оставила неплохое наследство.
Бабка преставилась, когда Евгении было двадцать. И тут же князь В. стал выказывать прямо-таки нездоровое участие в устройстве судьбы падчерицы. Он неожиданно активно занялся подбором женихов, нисколько не сверяясь с мнением юной Евгении.
Но красавица попалась непростая. Она умудрилась расстроить три свадьбы с ненавистными ей, но выгодными отчиму женихами. В четвёртый раз В. обставил дело так, что отвертеться не было решительно никакой возможности. Дошло до нелепого и ужасного. Мать, всегда холодно относившаяся к дочери, пригрозила проклятием. Девушка не раз убеждалась: княгиня стала молчаливым орудием в руках мужа.
Евгения Ниловна ненавидела своё семейство. Да, да, она ненавидела и мать, притом с особенною пылкостью. Армия поклонников, ежевечерние салоны (невеста жила отдельно - в особняке бабки), эпатирующие поступки, упоминания в скандальных слухах - это всё было для них, им на зло.
Но помолвка состоялась. Оставалось отомстить ещё и будущему мужу, блистательному офицеру, напыщенному болвану... Но о нём после, не он сейчас занимал мысли Евгении Ниловны.
- Так как вы, Алексей Гаврилович, избежали испытания пистолетами? - спросила она, норовя оскорбить собеседника.
Граф поправил сюртук и заложил ногу на ногу. Неторопливо отпив кофею, вдыхая прекрасный его аромат, он ответил с тайной насмешкой:
- Т-так они оба не сработали, любезнейшая моя Евгения Ниловна, вот и избежал-с.
Княжна открыла рот и долго не могла прийти в себя. Затем спохватилась:
- Не верю ни единому слову вашему! Не способны вы на такое, не лгите мне...
- А я и не лгу, - пожал плечами граф. - Никаких не имею резонов вам врать. Лучше с-слушайте далее. Росщепкин оказался любитель экзаменов. Оба пистоля были снаряжены холостыми. Хо-хотел, говорит, тебя проверить. Трус ты или наш человек. На что я ему ответил, что никогда их человеком не был и не стану. Вы, Евгения Ниловна, и так нам устроили сущий фарс своим предложением...
Граф почувствовал, что распаляется, и сделал паузу, но горячность мысли и слова не прошла. Чем больше он разгонялся, тем меньше заикался.
- Мы же оба, понимаете, оба вас... обожаем! - иступлённо вскричал Алексей Гаврилович, вскочив и уронив чашку с недопитым кофеем на ковёр. - Вы изводите нас... Изводили... Предназначенная другому, дающая надежду мне, Росщепкину... Он ужасается вас! Я боюсь до дрожи зубовной! Вы страшная женщина, бежать бы от вас! Но тянет, тянет к вам, прекрасный диавол!..
Мужчина зашагал было по гостиной, но к последнему восклицанию упал перед Евгенией Ниловной на колени и крепко взял её за руки.
- Вы и теперь дрожите, - прошептала страшная женщина. - Вот и чашку разбили...
Алексей Гаврилович скосил взор на ковёр. Стушевался. Ослабил хватку.
Евгения Ниловна высвободила руку, коснулась пальцами щеки графа. Сказала:
- Вы ребёнок. Поцелуйте меня.
Граф ещё более сконфузился, но в глазах княжны не было ни тени насмешки, только требование.
Будучи в нечеловеческом смятении, он приблизил лицо к лицу Евгении Ниловны, мельком услышал тончайший запах её духов, в меру сладкий, но в то же время весьма эмансипе, и робко, точно школяр, поцеловал столь желанные губы.
Женщина ответила. Ответила, как предвещали духи: осторожно, нежно, но неожиданно пылко, даже чуть хищно.
Растерянность графа моментально исчезла, да и не было ей места - волна наивысшего, как он тогда решил, наслаждения захлестнула всё его существо. Мир отступил, не было ничего, кроме этого поцелуя. Алексею Гавриловичу казалось, он узрел свою душу, собравшуюся в районе затылка. Золотой комок света - душа! - сжался в мизерную точку, чтобы взорваться, заполнить сиянием тело, передать это драгоценное пламя княжне.
Она уже обхватила руками голову графа, впиваясь губами в его, словно проникая глубже и глубже, язычок её нашёл язык Алексея Гавриловича и затеял с ним восхитительную игру, не дающую золотому свечению померкнуть.
Граф полностью забылся, он потерялся, растворился... Этот поцелуй отменял всё: и почти годичные издевательства Евгении Ниловны, и глупые слухи, и искусственное соперничество с Росщепкиным, и слепую ревность, и бессонные ночи... За бесконечный миг наслаждения прощалось любое и каждое, любой и каждый, даже он сам, но главное - она. Осознание этого пришло к Алексею Гавриловичу чуть позже, сначала же к трепету золотой благодати незаметно добавилась горчинка сожаления... того... что... это... должно... кончиться... Когда же стало очевидным, что поцелуй завершается, губы княжны покидают графа, его поразило острое страдание, боль утраты рая, в котором он только что побывал и который он потерял навсегда, ведь это был пусть не единственный, но первый поцелуй...
Алексей Гаврилович вновь растерялся, что почувствовала Евгения Ниловна и тут же, окончательно разрывая поцелуй, пребольно куснула нижнюю губу графа острыми зубками.
Он "мекнул" от боли, а потом взглянул на обидчицу такими наивно-обиженными детскими глазами, что ей стало совестно, и она запечатлела краткий успокаивающий поцелуй в уязвлённую губу.
- Не зевайте, граф, я требую, - шепнула Евгения Ниловна.
Мужчина почувствовал кровь. Чему-то улыбнулся.
Всё ещё стоя на коленях, он поймал рукой подол платья княжны, другою бережно поймал её ножку, и подняв голубую воздушную ткань, бросился целовать ноги своей возлюбленной мучительницы, исступлённо, чуть не рыдая. Тут он увидел панталоны, отороченные розовыми кружевами, и вовсе потерял голову. Сей фетиш произвёл на графа столь сильное воздействие, что он почти упал в обморок, но удержался в сознании, заключил ноги Евгении Ниловны в объятия и уложил голову на её колени.
Женщина запустила пальцы в волосы графа, что-то бессвязно шепча; наконец, почти жестоко сжала их, принуждая мужчину отнять голову от коленей, сама опустилась с кресла на пол, встав вровень с Алексеем Гавриловичем.
Теперь он лобызал плечи и шею княжны, гладя её руки, оставшиеся без дела. Она вынула гребень, и замысловатая причёска осыпалась чёрным снопом густых волос, скрывших от графа обнажённые плечи.
Евгения Ниловна решительно отстранила мужчину:
- Как же всё-таки вы решили спор?
Алексей Гаврилович отвернулся, пряча лицо в ладони.
- Убийца в-вы, - проговорил он с чрезвычайной мукой. - Погибельные задачи задали, к погибели меня толкаете! Известно как решили... Честь потеряли оба из-за самой необходимости такого решения. Что вы наделали, Евгения Ниловна, что вы наделали?..
"Злая как чёрт и красивая как ангел", - так отзывался о падчерице князь В. Похожими словами он описал девушку и четвёртому претенденту. Сей четвёртый был подстать князю: сам потомственный дворянин, победитель и красавец, богатый и перспективный. Отличный протекционер родным детям князя.
Голенищев, так его звали. Молодой офицер, бодро и успешно делающий карьеру, он стал бывать на вечерах у В., куда настоятельно звали и Евгению Ниловну. Ей приходилось являться, хоть через раз (проклятые нравы и проклятая нерешительность!).
Свели, познакомили.
Нет, он был отнюдь не плох, этот Голенищев. Может, слегка хвастоват и шумен, но, что греха таить, красавец. Высокий, стройный, рыжий, блестяще воспитанный и образованный. Неожиданно интересный как собеседник. Евгения Ниловна растерялась. Он был ей симпатичен, коль скоро цитировал впопад Байрона... Но он был навязанный. Это перечёркивало любые достоинства. В игру вступали ненависть к предательнице-матери (а девушка с самого девятилетнего возраста положила себе считать родительницу изменщицей) и презрение к отчиму и его приплоду (именно так и не иначе она величала про себя неполных братьев). Казалось, будь этот навязанный хоть Сын Божий, она бы не оставила мечты о мести.
Нечаянный чтец дневников молодой княжны всё бы уразумел, едва его раскрыв. Эпиграф на титуле говорил сам за себя: "И аз месть воздам".
Когда бы родители знали, какие тайны хранят их дети! Виновна ли княгиня в том, что не любила первого мужа? Разумеется, нет. Но отчего не любила она дочерь? Нелюбовь к ребёнку нельзя объяснить ничем. Кажется, это просто неестественно. И уж наверняка такое не спрячешь от чада.
- Ты плачешь, детонька? - пугалась бабка, глядя на юную княжну, сидящую в библиотеке с томиком Шейкспира.
- Ах, бабушка, жаль Дездемону, - всхлипывая, отвечала Евгения, пряча глаза где-то в строчках совсем другой пиэсы, пиэсы о мести.
- Нас бы кто так жалел, - вздыхала старая княгиня.
Через многие лета тихой ненависти план отмщения был составлен и приводился в исполнение.
Семья утонет в позоре. Она, Евгения, утопит этих людишек. Погубит свою репутацию, а вместе с нею и репутацию фамилии.
"В.? Что за В.? А, это те, у кого дочка стыд потеряла перед самой свадьбой? Сбежавшая-то?"
О да, она убьёт их всех публичным и доказанным позором. Ей всё равно...
Но отчего она плачет, стоя на коленях перед бедным графом Алексеем, и прячет лицо за роскошными волосами?
Оттого, что он её любит! И оттого, что её любит нервный Росщепкин. И оттого, что этот надутый павлин Голенищев, похоже, также влюблён...
Она тварь, бесспорная тварь. Змея, которой нужно было распространить яд окрест себя. Свои страдания, чёрную злобу она выместит на этих трёх глупцах. Один будет ославлен, двум другим она приказала самим решить, чья она. И прав этот Алёшка, убийственный выбор: оба слишком любят, чтобы отречься.
Через три дня свадьба с Голенищевым. Она заявит во всеуслышание о том, что случится сегодня...
Но... Признаться, она ждала Росщепкина.
Ждала по двум причинам. Во-первых, он всегда и везде был сильнее графа Алексея Гавриловича. Во-вторых... Она любила! Она любила графа. Хотела, чтобы пришёл граф. И сила вещей, подлость мировая просто обязаны были вмешаться - подстроить всё наихудшим образом...
И вот он - граф. И вот она - взаимность. А может, это и есть наихудший образ?
"Ну же, рассказывай, как с Росщепкиным разыгрывали меня! Говори и с каждым словом презирай меня сильнее и сильнее, ведь и себя теперь ты презираешь пуще любого врага..."
- Господи, д-да убил его и сразу к вам! - недобро усмехнулся Алексей Гаврилович, оттирая испарину со лба.
- Плохие шутки, - обиделась княжна. - Не томите.
Граф вздохнул.
- Порох отсырел, стало быть. Выяснили, что его пистолет по-настоящему заряжен. Сели, вина выпили. Росщепкин озлился, предложил как вы и говорили, кидать монету. Я ему сказал, это в высшей степени оскорбительный способ. Он захохотал и ответил, мол, любой способ будет оскорбительный, "дурак человек" меня назвал, пистолеты же только ко всему добавили бы грех самоубийства. Правильно рассудил, не поспоришь. Стали перебирать дуэли, карты, прочую чушь... Он всё скоморошничал. Затем отсмеялся и заявил, раз уж пуля была... Вы меня не слушаете? - осёкся Алексей Гаврилович. - Вы плачете?
Он убрал волосы с лица Евгении Ниловны, вздрагивавшей всем телом.
- Не п-плачьте, нынче м-мне впору плакать! Я ведь нынче честь потерял. И свою, хотя откуда она у меня-то?.. И - вашу. Нынче мы с Росщепкиным ведь на вас играли.
- Бог с тобой, граф, - простонала Евгения Ниловна, не замечая, что отставила все эти великосветские выканья. - Это я играла да заигралась! Думала, пиэсу пишу, дура... Ты прости меня, граф!.. Простишь?.. Скажи сейчас же, но честно скажи!
И она заглянула в глаза Алексея Гавриловича самым пытливым образом.
- Я в-вас... в-вас... - мужчина проглотил вставший в горле комок. - Т-т-тебя люблю... Люблю ведь! Всё тебе простил и прощу, Ев-вгения, будь м-м-моя!
Граф так разволновался, что на бледном его лице выступил трогательный румянец. У княжны мелькнула идея, приложи она сейчас к щеке мужчины руку - и обожжёшься. А слова-то произнёс какие... детские!
- Глупый ты, Алёша, - почти зашептала Евгения Ниловна. - Я тебя тоже люблю... Твоей буду... Прямо сейчас и после... и всегда твоей! Только твоей!..
Она покрыла лицо графа неистовыми краткими поцелуями, и её слёзы смешались с его. Потом их губы вновь вступили в борьбу, но теперь восторг единения смешался с привкусом соли.
- Знаешь ли ты, что такое счастье? - спросила княжна, глубоко дыша.
Глаза её непередаваемо, по особенному блестели.
- Да, - ответил Алексей Гаврилович. - Счастье - это сейчас. Это нынешний момент, когда я знаю, что ты моя, а я твой, что через минуту мы соединимся...
Он бережно подхватил Евгению Ниловну на руки, встал в полный рост и провальсировал пару кругов.
- Осторожней, - засмеялась она. - Спальня на втором этаже.
Уже давно стемнело. Просторную спальню еле-еле освещали две лампады, стоявшие в изголовье кровати. Окно было отворено, в него лениво забредал лёгкий ночной ветерок, тревожа шторы.
Граф внёс свою любимую в комнату, и тотчас на стенах ожили долговязые тени.
Усадив княжну на кровать, Алексей Гаврилович сел подле неё. Убрав непослушные волосы княжны за плечи, он гладил её, запоминая пальцами бархат кожи, приближаясь к возлюбленной всем телом. Она потянулась ему навстречу, расстегнула пуговицы сюртука. Мужчина растерялся, не зная, как снимается платье. Женщина лукаво улыбнулась, поднялась с постели.
- Ладно, граф, не робей, - она отступила на три шага, в центр спальни. - Сиди и смотри, что тебе досталось.
Евгения стала раздеваться, сперва стеснённо, избегая Алёшиного взгляда, но в какой-то миг в её душе произошло изменение, родился своеобразный вызов. Стыдливость оставила женщину, и сейчас она разоблачалась, исподлобья пронзая графа неким взыскательным взором, мол, прокляну, умерщвлю, растерзаю, если твоя очарованность пройдёт... А Алексей Гаврилович, не в силах одолеть внутреннее смятение, безотрывно любовался своим юным ангелом, избавляющимся от платья, туфелек, исподнего...
Граф одновременно радовался и пугался этому в высшей степени интимному акту, посвящённому ему. Ему, и только! Ему - ничтожному влюблённому, перворазрядному грешнику (так он сам неоднократно уничижал себя), глупцу и слепцу... "Боги, боги мои, как хороша!" - мысленно восклицал Алексей Гаврилович, застыв и не имея никакой возможности оторваться от прекрасного тела, возбуждаясь боле и боле по мере того, как княжна сбрасывала новый и новый предмет.
Она открывала графу тайну, открывала, наслаждаясь производимым на него воздействием, имея власть над ним, подмечая каждое изменение в Алёше! Ох, как пересохло во рту, вот он неосознанно облизывает губы... Какая страшная судорога прошла по его телу, когда на пол упал последний предмет!.. "Этот мужчина мой, мой во всех отношениях!" - ликовала Евгения Ниловна.
- Что же ты без дела сидишь? - голос её стал неимоверно глубок.
Алексей Гаврилович спохватился, сбросил сюртук (тот упал на пол с каким-то особенным грохотом - в карманах было нечто тяжёлое), расстегнул дрожащими пальцами рубаху, стянул её, чуть ли не порвав, скинул туфли, встал, снимая брюки, и смотрел, смотрел безотрывно на своего ангела.
Обнажённая княжна нарочно дразнила, показывалась вся: "Гляди, гляди, какова твоя любовь! Не молчи, славь меня!" Раздражаясь смятению и безмолвию графа, ступила мелкий шаг и оказалась как бы вполоборота к Алексею Гавриловичу. Сложившаяся поза её вдруг напомнила графу кажущийся теперь бесконечно давним эпизод, когда вот так же плечико было выставлено вперёд... Не кокетливо, нет! Это совсем иное, более мощное чувство, это утверждение силы своей, вот что сие было!.. Итак, плечико подалось вперёд, на лицо ниспадала эта же прядка волос, глаза смотрели столь же требовательно и... Зло?..
Да-да, именно так она глядела во время их объяснения по нелепейшему, позорнейшему поводу: Евгения Ниловна распекала графа за его визит к В. Он осмелился просить её руки, был поднят на смех и выпровожен вон. Он был уничтожен. А наутро княжна сплясала на могиле его сердца, как бы вычурно сказал поэт. Тогда было положено начало неестественному, противоречащему всякому смыслу соперничеству графа с Росщепкиным.
- С чего вы взяли, что я за вас пойду? - бушевала Евгения Ниловна, сидя вполоборота к растерзанному позором Алексею Гавриловичу.
(На ней было - ах! - то же самое голубое платье, что нынче лежало у ног графа, словно знамя капитулировавшего противника!)
- Я отнюдь ещё не выбрала. Мне теперь Росщепкин объяснился. Куда как мужчина...
И она принялась со вкусом расписывать достоинства ненавистного Росщепкина.
Алексей Гаврилович не слышал ни слова. Он безмолвно призывал смерть на голову соперника и, - прости, Господи, и помилуй, - на её голову! Клялся, притом упоительно клялся совершить убийство... Гримаса ненависти исказила тогда лик его... Княжна осеклась, с боязливым интересом наблюдая это проявление ярости. Тут-то она и полюбила, теперь сомнений не могло быть!..
Граф вынырнул из воспоминаний и нашёл себя в положении изрядно комическом: склонившись, он держал порты, начав было их снимать, но вот задумался и замер... Очевидно, тень той самой гримасы мелькнула на лице Алексея Гавриловича, женщина недоумённо отступила ещё на шаг.
- С-с-спина болит... Ушиб, - нашёлся граф.
Теперь они стояли друг перед другом обнажённые. Слышался лишь шорох ветра в ветвях и шторах да пение далёкого соловья.
Тени повторяли движения людей. Тень женщины приблизилась к тени мужчины. Через мгновение две тени стали одной.
О, напрасно романисты приписывают мужчине славу покорителя, этакого бравого завоевателя женщины, врывающегося в лоно её подобно конному полководцу в распахнувшиеся пред силою ворота вражеской крепости! Это в высшей степени узкий и искусственный тип героя-любовника, рождённый писателями, как ни странно, на потребу читателям и - представьте - читательницам. Мужчины рады поддерживать миф об отчаянно-деспотичном покорителе, ведь за сим мифом легко спрятать истинные, чистые восторг и страх настоящих переживаний, кои выпадает испытать познавшему плотскую любовь человеку. Недаром мы знаем, что среди дикарей Африки бытуют вопиющие заблуждения, складывающиеся в целые культы женского лона. Воистину, то, что даёт новую жизнь, должно нести в себе и семя смерти. Дикари страшатся и магии зачатия, и магии соития - наивысшего удовольствия, которое сродни маленькой гибели. И любой мужчина, если только он не извращённый маниак, не только вторгается в святая святых, но и растворяется там.
Видит Бог, граф был девственник. Вестимо, он был девственник осведомлённый, однако крайне робкий. Княжна также была честна, но в книжных и почерпнутых в стыдных разговорах знаниях своих была решительна, и коль кому захочется поговорить о завоевателях-крепостях, то уж поверьте: Евгения Ниловна была натуральный завоеватель.
Она неоднократно грезила теперешним моментом, представляя его по-разному в зависимости от настроения и свежих впечатлений (в основном, под влиянием романов). Натура властная и порывистая, сейчас она всецело завладела инициативой, оттолкнув графа на постель и забравшись на него, подобно наезднице. Алёша совершенно ошалел и что-то шептал, лаская грудь и живот княгини неверными руками, любуясь ею и, похоже, чуть ли не плача.
Евгения склонилась к лицу графа. Длинные чёрные волосы её, будто ручьи, заструились по его лбу и щекам, а затем княжна подарила ему новый сумасшедше-долгий поцелуй, в омуте которого Алёша, по своему обыкновению, потерялся, закрыл глаза, безотчётно сжимая, стискивая возлюбленную в объятиях. Рука женщины проскользила от лица мужчины по шее и груди. Потом граф почувствовал осторожное касание этой руки там. Это было абсолютно новое ощущение, пальцы княжны нежно, но настойчиво завладели чреслами мужчины. Женщине явно нравилось владеть тем, чем она сейчас деликатно играла. Чуть сжав фаллос, княжна направила его в своё лоно, отчего-то зажмурилась и рывком села на графа.
Невольный вскрик Евгении заставил Алексея распахнуть глаза. Он теперь увидел богиню обладающую, богиню женственную. Княжна закрыла очи графа ладошкой, и вновь склонилась к самому его лицу. Мужчина запоздало прочувствовал, что теперь он внутри.
Новый вихрь ощущений пронёсся в его душе! Нет, даже отдалённо схожего граф никогда не испытывал. Погружённый в святая святых фаллос, казалось, пульсировал в такт барабанящему в ушах Алексея пульсу. Княжна сжимала любимого бёдрами, льнула к нему грудью и вцепилась в его плечи неожиданно сильными пальчиками. Мужчина осознал себя словно бы внутри чего-то давно забытого, ласкового и тёплого, может, в материнской утробе, да Алеша и не подыскал бы в тот миг такого сравнения, потому как мысли его, став вязкими и приглушёнными, вовсе замерли, осталась лишь божественная радость и тот же золотой свет во всём существе. Если разобраться, Алёши и не было!
Княжна тихо-тихо стонала от переполнявшего её страдательного наслаждения. Осторожно двигаясь на горячем фаллосе графа ("И откуда-то узнала, как надо!" - успело проскочить искрой изумление), Евгения растворялась в возлюбленном, так же как и он в ней, отрешалась от себя, забывалась... Не было Алёши, не было и княжны.
Она почувствовала вдруг, тело графа изогнулось, руки его до боли вцепились в её бёдра, и услышала исторгшийся из его груди стон - мученический и одновременно счастливый. Это вернуло Евгению. Она отстранённо примечала, как расслабился Алёша, разжались руки...
Женщина приникла к мужчине, и он принялся лобзать её лицо, шептать бесконечные "люблю тебя", гладить шею за ухом, вновь целовать, хрипло признаваться, обнимать... Всё медленнее, расслабленнее, тише...
"Отдалась..." - вспыхнуло и погасло в сознании княжны.
Они долго лежали рядом, глядя друг другу в глаза. За окном по-прежнему пел соловей и гулял ветерок. И вот сейчас, когда волшебство близости покинуло графа и княжну, каждый остался наедине со своей катастрофой.
Княжна... Порушит ли она незагубленные ещё судьбы? Голенищев, семейство В...
Как сжигало душу осознание непоправимого фарса, в который она столь стремилась попасть сама и завести всех, всех вокруг! Болью неутолимой сменилась свежая истома. Евгения Ниловна беззвучно заплакала.
Алексея Гавриловича пожирала пустота. Он вдруг ясно, словно пережив, вспомнил минувший день и вечер, вплоть до свидания с княжной. "Как же, что же это я?.." - бесчисленное количество раз повторял в уме граф. И неугасаемым эхо звучало в его голове имя Росщепкина.
Поэтому когда с улицы донесся топот многих ног, тревожные возгласы и звон колокольчика, Алексей Гаврилович уже знал, что это пришли за ним. Глаза его недобро сверкнули: граф, похоже, сделал окончательный выбор.
Он приложил указательный палец к губам Евгении Ниловны, горячо и в адском волнении прошептав:
- Молчи, ангел мой, молчи... - он сел на постели, склонился к вороху одежды, стал искать сюртук. - Н-н-не мог, не имел я пр-права тебя п-п-потерять, Евгения!
Тем временем колокольчик замолк, и донеслись отчётливые слова:
В руках Алексея Гавриловича появилась пара небольших пистолетов.
- Вот они, жребии, - граф показал оружие княжне, вставая в полный рост. - Я... Росщепкина... Без монеток... С-с-с-сам, с порога... слугу вот т-тоже...
Евгения Ниловна зажала ладошкой рот. Ужас запечатлелся во всём её лике - пред нею стоял затравленный зверь. Зверь, коего она воспитала!
- Прости... - выдохнула княжна.
- И т-ты...
Раздался выстрел, спустя некоторое время другой.
Запыхавшиеся приставы и служанка ворвались в спальню. Им открылась картина, которую потом долго пересказывали, дополняли новыми трогательными штрихами и совсем уж перевирали в народе: застреленная в грудь обнажённая женщина лежала на кровати, а подле, на полу, сидел окровавленный мужчина с одним пистолетом во рту (другой лежал на одеяле), и еле-еле касался бледной руки возлюбленной кончиками пальцев.
Белые тела покойников словно светились в полумраке спальни.
Вбежавшие как-то разом затаили сбившееся от бега по лестнице и коридору дыхание. Наступила неестественная, будто бы вечная тишина.
Наконец, пистолет выскользнул и с грохотом упал на пол.
Служанка завизжала.
17-21.06.2004
__________
"ОГЛАШЕННЫЙ, оглашенная, оглашенное (церк.-слав. - названный) (простореч. неодобрит.). Ведущий себя бессмысленно, бестолково, шумно. Кричит, как оглашенный. Он какой-то оглашенный. Пошел бегать по всем этажам, как оглашенный. Тургенев. (Первонач. - объявленный готовящимся принять христианство и в древности обязанный по возгласу во время литургии "оглашенные, изыдите" выйти из церкви.)" (Словарь Ушакова).