Аннотация: "Eight and a Half Tales" by Rei Nakazawa
Восемь с половиной историй
Рей Наказава
В воздухе еще стоял запах крови, парализуя все чувства китсуне, комом вставая в горле. Он с трудом сдерживал кашель.
С незапамятных времен Восемь-с-половиной-хвостов носу не казал за пределы деревни Сузуки, не говоря уж о путешествиях в такую даль. За это время ужасы Войны Ками поблекли в его памяти, как картина, надолго выставленная на солнце. Но хватило одной капли багрянца, чтобы цвета нахлынули вновь.
Посох старейшины-кицуне постукивал по земле, вплетенные в навершие кольца издавали мелодичный звон, такой неуместный здесь, на месте побоища. Обломки деревянных повозок, разбросанные по всей дороге, свидетельствовали, что охранники-ронины не смогли защитить торговый караван. Отрезы тканей змеились по траве, на сочной зелени тут и там проступали уродливые кровавые пятна. Проходя мимо, Восемь-с-половиной-хвостов заметил купеческое платье, явно разорванное не руками ками. Очевидно падальщики - люди или кто другой - уже побывали здесь.
Перед ним расстилалось волнующееся поле травы, слышался лишь ее тихий, мирный шепот. Но тут и там у дороги можно было заметить слишком большие вытоптанные или выжженные участки, кривое дерево с обломанной верхушкой, наполовину вдавленный в твердую землю камень. Судя по всем приметам, дорога стала полосой разрушительного шествия ками, и неизвестно что еще ожидало путника впереди.
Восемь-с-половиной-хвостов закрыл бледно-голубые глаза, приводя мысли в порядок. Горы Сокензан были все еще в двух днях пути - если идти по дороге, вытоптанной ками. Он думал о своем путешествии, о том, что он нес за спиной в простой сплетенной из трав корзине. Думал о своих людях в Сузуки - теперь-то его уход наверняка обнаружили.
Он думал о деревне Хаги, и о маленьких черных оспинах, которыми покрылись тела почти всех жителей деревни. Чума разразилась неожиданно, как летний дождь, только пахнущий скверной. Лорд Конда приказал установить карантин в деревне, но - и это держалось в тайне, - разрешил пропустить к больным только пятерых целителей. Страждущие, стонущие лежали прямо на улицах, обессилевшие настолько, что были не в силах ухаживать за своими гниющими ранами.
Тогда он пошел в деревню, даже не задумываясь о том, что может подхватить заразу. За последующие пять дней ему едва ли вообще удалось поспать; ему запомнились только искаженные болью и жаром лица; руки, покрытые язвами и коростой; плач детей, припарки, травяные отвары, эликсиры, лекарства, молитвы.
Они потеряли четвертую часть населения деревни - но спасли втрое больше. Тогда он в полном истощении провалился в сон - а когда очнулся, два дня спустя, обнаружил, что у него вырос шестой хвост.
Раньше здесь была ферма - больше ничего нельзя было сказать наверняка. Как и от каравана на дороге позади него, здесь остались одни обломки. Маленький домишка словно сложился вовнутрь, как будто какая-то неведомая сила втянула стены вовнутрь. Там, где раньше была конюшня, до сих пор тлели угли, а обломки телеги поскрипывали на ветру. Лишь трогательно маленькое рисовое поле осталось нетронутым, стебельки гордо вытягивались в ожидании урожая, время которого никогда не наступит.
Восемь-с-половиной-хвостов вдруг подумал о том, что это ферма ничуть не меньше той, на которой прошло его детство. Отец его не был ни лордом, ни знатным воином - простой лис, который жил и добывал свой кусок хлеба так, как считал правильным. Но и такой смиренный труженик казался маленькому кутенку кладезем знаний - ведь он рассказывал сыну истории о легендарных деяниях ками, о чести и силе, о самой расе китсуне, о том, как у каждого лиса вырастает новый хвост, когда тот совершает великий поступок или постигает великую истину, и о том, что девятихвостые лисы - мудрейшие из всех. Он помнил о том, как в молодости не мог понять: отчего же у отца, такого во всех отношениях замечательного лиса, нет девяти хвостов - и о том, как утвердился в решении самому однажды стать девятихвостым.
Но здесь, сейчас, смех и голоса звучали лишь в его воспоминаниях. Ничто не напоминало о здешних обитателях. Он позвал - но ответом ему был лишь шелест рисовых ростков. Он уже собрался уходить, когда до его чутких остроконечных ушей донеслось слабое всхлипывание. Придерживая кольца на посохе, чтобы не звенели, он беззвучно обошел вокруг повозки. Там была человеческая девочка с перепачканным грязью лицом. Она пыталась запахнуться в рваное кимоно и дрожала от безымянного ужаса. Она была такая маленькая...
... Ему было примерно столько же, когда он услыхал о том, что один из его друзей, сын известного священника, был похищен бандой человеческих самураев-ронинов, которые запросили выкуп за него. Ни слова не говоря отцу, молодой китсуне сумел самостоятельно выследить похитителей - но он понимал, что в схватке всех их ему не одолеть. Возвращение в деревню займет слишком много времени; приближался срок, назначенный похитителями. Устраивать побег было бессмысленно, разве что...
Он бесшумно подобрался к хижине, прокрался меж спящих самураев, связывая шнурки, добавляя слабительные травки во фляги с саке и "перераспределяя" золото между самураями. На следующее утро, к тому времени, когда хаос, взаимные обвинения и драки затихли, все похитители были мертвы или выбыли из строя, а двое китсуне - на пути к дому, и у одного из них только что вырос второй хвост.
Очень осторожно он опустился на колени возле девочки, которая выглядывала из-за другого борта повозки, проверяя, ушел он или нет. "Привет", - сказал он почти шепотом.
Едва заслышав этот тихий звук, ребенок вскочил. Она пустилась было бежать, но ослабевшие ножки не сделали и двух шагов. "Тише", - продолжал китсуне, - "я пришел помочь тебе". Он повел лапой над воспаленно-красным рубцом у нее на лбу. Пробормотав пару древних слов на пронзительном лисьем языке, он позвенел кольцами посоха, моля силы творения облегчить боль. Глаза девочки раскрылись от изумления, когда рана пропала. "Тебе лучше?" Ребенок утвердительно кивнул. "Хорошо. Ты одна?"
Она с усилием сглотнула. "Мамы с папой нет", произнесла она хриплым от жажды голосом. Не надо было много ума, чтобы понять, что она имеет в виду.
"Есть здесь еще кто-нибудь?" В ответ она лишь потрясла головой. Восемь-с-половиной-хвостов кивнул, спуская корзину из-за спины. "Иди сюда. Я отведу тебя к людям". Она мгновение колебалась, а затем маленький комочек вскарабкался ему на спину, крепко ухватился за шею. Лис осторожно поднялся, и они вдвоем покинули теперь уже заброшенную ферму, оставив ее на произвол судьбы.
Следующим человеческим поселением на их пути был небольшой торговый городок Кофу. Малышка в изумлении глазела по сторонам на повозки, груженные полированной мебелью, на уличных торговцев, громко расхваливающих свежеприготовленный куриный кебаб, смеющихся и болтающих женщин в ниспадающих одеждах которые совсем не обращали внимания на странное зрелище, которое они собой представляли.
Как он и ожидал, на главной улице по приказу из Эйганджо был выставлен пикет. Такие отряды должны были следить за порядком в землях Конды, а в случае нападения ками - стать первой линией обороны и поднять тревогу. Чаще всего с последним самураи справлялись значительно лучше. Когда они с девочкой подошли, молодой самурай, стоящий на посту со скучающим видом, удивленно приподнял бровь.
"Далековато от дома зашел, китсуне", - сказал он небрежно, легонько поглаживая пальцами рукоять катаны. - "Что, беда не за горами?"
"Нет, похоже, все спокойно", - ответил Восемь-с-половиной-хвостов, оглядываясь на царящую вокруг суету. - "Ками напали двумя милями ниже по дороге. Похоже, вам и этому городу повезло".
Лицо самурая заметно побледнело. "Да, похоже на то", - сказал он, мгновенно вновь обретая самообладание. - "А это кто?" Он кивнул на девочку, которая спустилась на землю и прижалась к лису, цепляясь за его кимоно.
"Она каким-то образом пережила нападение ками. У нее никого не осталось".
Самурай посмотрел на лицо девочки - пустое, со следами слез, - долгим взглядом, в котором китсуне мог бы утонуть.
"Приют переполнен. В последнее время ками часто атакуют этот район. Не знаю..."
"Я уверен, вы поступите так, как должно", - ответил китсуне, локтем слегка подталкивая девочку к самураю. - "Думаю, на вас можно положиться".
... Точно так же, как он решил положиться на Железную Лапу, одного из самых многообещающих своих учеников. Молодой китсуне осваивал духовный мир быстрее, чем все прочие ученики, его талант целителя лишь немного уступал таланту Восьми-с-половиной-хвостов (которого тогда еще звали Мудрая Морда). Железная Лапа был внимательным, мудрым, стремился и изучать, и обсуждать философию, историю и мир духов. Восемь-с-половиной-хвостов предрекал ему блестящее будущее - возможно, он мог бы стать ставленником старейшины, и даже его преемником...
А потом однажды Железная Лапа пришел в покои Восьми-с-половиной-хвостов со склоненной головой. "Сенсей..." В одном слове таилось столько эмоций, что старейшина мгновенно обратился во внимание. "Я хочу стать самураем".
Сердце Восьми-с-половиной-хвостов замерло. Он знал, что юноша так же искусен во владении мечом, как и в магии . Он знал, что Железная Лапа часто обсуждал возможность использования прямых военных действий для достижения мира. И что он был родом из семьи воинов китсуне. Но все же...
"Я понял, что в мире слишком много тьмы, чтобы я мог уклоняться от прямых действий. Я чувствую, что на этой стезе могу принести больше пользы. Кроме того, до меня дошли слухи, что..."- Он умолк, встряхнул головой. - "Впрочем, неважно. Мои родители и старшая сестра уже приняли бой. Двое уже погибли, выполняя свой долг. Я не хочу отказываться от доли священника - однако в последние дни, во время медитации, я отчетливо осознаю, что мое место на поле боя". Он взглянул учителю в глаза, с той прямотой, которую Восемь-с-половиной-хвостов давно уже научился ценить. "Я пришел не для того, чтобы искать одобрения моему поступку - я уже принял решение. Но я должен был объяснить Вам".
Тысячи доводов пронеслись в голове старейшины: рассуждения о безопасности, о философии, о здравом смысле. Задержись хоть на несколько дней, чтобы все хорошенько обдумать, чтобы не оказалось, что смерть родных затмила твой разум! Но Восемь-с-половиной-хвостов сказал лишь: "Желаю тебе успеха в обучении. Помни, что здесь тебя всегда ждут".
Молодой китсуне заморгал от удивления. Затем лицо его просияло.
"Спасибо, сенсей. Обещаю - когда я исполню свой долг перед Камигавой, я вернусь".
"Я буду молиться, чтоб этот день настал".
Уже спустя много времени после отъезда Железной Лапы в Эйганджо, Восемь-с-половиной-хвостов думал о том, что бы он сказал, и что он мог бы сказать, если бы не та решимость и уверенность, которую он прочел в сердце молодого китсуне. И лишь неделю спустя, когда уже начались занятия, а Железной Лапы впервые не было среди его учеников, он заметил, что у него появился восьмой хвост.
Молчание затянулось. Наконец молодой человек кивнул: "Я знаком с начальством приюта. Я поговорю с ними - а пока что сам о ней позабочусь".
"Спасибо".
Самурай опустился на одно колено перед девочкой и улыбнулся: "Иди сюда, малышка". Она помедлила, взглянула вопросительно на Восемь-с-половиной-хвостов.
"Ступай". Она, наконец, сдвинулась с места. Самурай взял ее на руки и выпрямился.
"Можно задать вопрос?" - спросил он.
"Конечно".
"Нечасто доводится встретить кого-нибудь из ваших здесь - разве что когда армии лорда Конды проходят через город. Куда вы идете?"
"В Сокензан, к центральным отрогам".
Самурай нахмурился: "А что там?"
"Мое искупление. Надеюсь". - Ни слова более не говоря, старейшина зашагал прочь. Позднее он узнал, что девочку устроили в приют. Она постепенно становилась более открытой в общении с другими детьми, однако у наставников было мало надежды на то, что ее или кого-нибудь из детей усыновят до окончания Войны Ками.
Солнце давно уже село, но Восемь-с-половиной-хвостов шагал без тени страха. С венца посоха на дорогу перед ним лился мягкий, теплый свет. Он мог пройти еще довольно много перед тем, как остановится на ночлег, а чем быстрее он будет двигаться вперед - тем лучше.
Стали попадаться первые признаки близости скалистых гор. Поверхность дороги стала плоской и жесткой, с выступающими то тут, то там в кажущемся беспорядке валунами. Растительность была скудной, при каждом шаге вздымались облачка пыли. До того, как настали дни гнева ками, по этой дороге путешествовали купцы и путники, идущие через Ганзанский перевал. И, конечно же, это место облюбовали ...
Восемь-с-половиной-хвостов остановился, навострив уши. Он втянул сухой воздух, глаза его метнулись из стороны в сторону. Он покрепче перехватил посох.
"Бандиты".
Через миг они были повсюду: сползали со скал, выскакивали из замаскированных рвов, прыгали с выходящих на поверхность пластов горных пород. Семь или восемь незуми, с мехом, скатавшимся от грязи и в чиненных-перечиненных кожаных доспехах, приближались, размахивая копьями и кинжалами. Казалось, незуми-наемники и незуми-воры наводнили всю Камигаву.
"Беззащитный лис, и совсем один", - насмехаясь, произнес один из них высоким, дрожащим голосом.
"За версту слыхать, как ты костьми скрипишь!" - подхватил другой.
Третий тяжело, со свистом рассек шестом воздух: "И даже не самурай, а! Священник!" Остальные смеялись, сжимая кольцо вокруг него. Восемь-с-половиной-хвостов медленно пятился, отступая к валуну, который высился башней, и к огромной тени, которую он отбрасывал в лунном свете. Его утомленный взор обратился сначала к незуми, потом - к тени. Он сжал пальцы на посохе.
"Что ты принес нам, китсуне?"
"Посох у тебя вроде дорогой. Может и за хвосты кто заплатит".
Восемь-с-половиной-хвостов почувствовал, что в горле у него зарождается рычание: "Вы стоите у меня на дороге".
Хохот незуми подхватило эхо. "Еще как стоим! Чтоб сподручней было тебя пришить и обобрать!"
"Послушайте меня - уходите сейчас", - китсуне поднял посох, отчего незуми сразу ощерились. - "Так будет лучше для вас самих".
"Пустые угрозы, старый лис? То ли ты из ума выжил, то ли решил покончить с собой. Чего ты можешь нам сделать?"
"Дело не во мне". При этих словах свет, исходящий из посоха, ярко вспыхнул и он резким движением швырнул его в сторону огромной тени. Не успели незуми и глазом моргнуть, как воздух прорезал пронзительный крик. Уродливый сгусток самой тьмы метнулся из тени. Это была липкая, мутная живая куча, ее тьма, казалось, питалась лунным светом. Вокруг нее, словно мухи над тухлым мясом, вились маленькие шарики из того же вещества. Оно поднялось выше и испустило еще один вопль - в этом звуке отвратительным образом слились бульканье, надоедливый треск сверчка и резкий скрежет металлом по металлу. Покачивая головой в такт быстро произносимому заклинанию, Восемь-с-половиной-хвостов резко встряхнул свой посох, кольца нестройно звенели, магическое сияние усиливалось. В ответ ками выбросил вперед отростки, с виду напоминавшие копья; слизистая субстанция стала острой, как бритва.
Один ослепляющий взмах посоха отвел удар одного из копий. Лис отпрянул к валуну, оттолкнулся от него, и в прыжке уклонился еще от двух ударов. Завершив изящный переворот в воздухе, китсуне приземлился на ноги, и поднял посох как раз вовремя, чтобы отбить еще одно копье. Он выкрикнул три слова на древнем языке, которые болью отозвались в ушах незуми, и теплый свет окутал сгусток тьмы.
Ничего подобного китсуне ранее не знали - он сам придумал эту уловку, когда начал учиться на клирика. Обучение клириков военному делу, конечно, было не столь интенсивным, как обучение самураев, но, как не раз повторяли ему учителя, если враг не может причинить тебе вреда - меньше поводов перейти в наступление. Прием, который он придумал после месяцев обучения Принципу Превращения, позволял использовать всего лишь одну форму мистической защиты, подстраивая оппонента именно к этой форме, и, таким образом, создавая совершенную защиту от любого врага, затрачивая минимум усилий. Учителя были потрясены, его же потрясло то, что все действительно работало. Пятый хвост вырос у него вскоре после этого.
Ками выстрелил еще одним копьевидным отростком, но на этот раз он рассыпался, едва достигнув кожи китсуне. Они поменялись ролями: теперь уже Восемь-с-половиной-хвостов прыгнул прямо к врагу. В полете отпарировав еще два удара, он испустил долгий, резкий крик, вонзая посох в черное как смоль тело. Тихо, удивительно тихо, шар сморщился и исчез.
Незуми замерли, не в силах оправиться от потрясения.
"Это был..."
"Ками теней".
"Он мог убить нас всех в мгновение ока".
"Китсуне уничтожил его..."
"Вот так, запросто..."
Крысы переглянулись, затем глаза их обратились к нему - Восемь-с-половиной-хвостов все еще стоял среди них, спокойно счищая грязь с кимоно.
"Сегодня твой счастливый день, китсуне!" - прокричал один из бандитов, чуть громче, чем стоило. - "Мы дарим тебе жизнь!"
"Да у тебя наверняка и нет-то ничего, что нам время тратить да руки марать".
"Помни нашу доброту!"
"Ага, и не попадайся - а то в следующий раз тебе не поздоровится!"
Мгновение спустя все незуми растворились в темноте, опять оставив Восемь-с-половиной-хвостов одного на тропинке. Дыхание его было таким же ровным и спокойным, как и до стычки. Он склонил голову, тихо пробормотал краткую молитву, прося прощения у ками за то, что разозлил его, и за то, что был вынужден уничтожить его. Он с печалью смотрел на то место, где раньше стоял ками...
Вспоминая первого ками, с которым ему довелось говорить напрямую. Он погрузился в духовный транс в своем личном святилище, пытаясь при помощи молитв войти в какуриё - мир духов. Затем появился свет - и это был не свет, видимый глазу. Сияние словно освещало его разум, и оно было мягче, теплее и добрее всего, что он когда-либо знал. Ками заговорил с ним, не словами, а на уровне чувств, впечатлений и расплывчатых образов. Даже так, сказанное казалось смазанным и запутанным, разум его повергли в смятение эти обрывки мыслей и эмоций, которые он не знал, где начать распутывать. И уже тогда, несмотря на пропасть, разделявшую их, китсуне почувствовал, что его исполняет надежда, его утешили слова ками - пусть пока непонятные.
Он еще не раз разговаривал с ками до того, как началась война. Он начал даже понимать частями, урывками, то, о чем они говорили в его снах. А вскоре после первой судьбоносной встречи он отрастил свой седьмой хвост.
"Не ты в ответе за все это", - прошептал он, все еще глядя на место, где однажды был ками. - "Ты лишь делаешь то, что должен. А я делаю то, что я должен". И, отмахнувшись от роя одолевавших его мыслей, он вернулся на путь к горам.
Плотно кутаясь в меховой плащ, который он нес в заплечной корзине, Восемь-с-половиной-хвостов продвигался вперед, несмотря на пронизывающий холод. Карабкаясь через подающиеся под ногами камни и заросли жидкого кустарника, он ничего не слышал, кроме собственного дыхания, да изредка эхо доносило то рев, то пронзительное хихиканье. Ками и гоблины акки были разбросаны по всей цепи Сокензанских гор, и Восемь-с-половиной-хвостов был благодарен хотя бы за то, что Форт Шинка, логово огров-изгнанников, был далеко. Один раз он был вынужден на довольно опасный подъем по почти отвесной скале, чтобы избегнуть встречи с сильным ками, присутствие которого он явственно почувствовал. Да и теперь ему приходилось держать ухо востро, чтобы не угодить прямиком в какую-нибудь западню или ловушку, каких в здешних краях было полно - акки были горазды на подобные опасные шутки.
Впервые он услышал о такой ловушке в детстве. Совсем еще молодой китсуне, Восемь-с-половиной-хвостов (хотя, конечно, его тогда звали иначе) услышал от других детей о том, что в город привезли самурая-человека. Ему никогда до того не приходилось видеть людей, и из любопытства он проскользнул к храму и повсюду совал свой нос. Он выяснил, что самурай был тяжело ранен, что он неизвестно как забрел в лес неподалеку, и там упал без чувств. Никто не знает, как долго человек пролежал там, пока его не обнаружил какой-то фермер и не привез в храм, чтобы ему оказали помощь. Доспехи самурая были иссечены, лицо и руки обгорели так сильно, что при взгляде на них юный Восемь-с-половиной-хвостов едва сдержал приступ тошноты. Но, что было еще хуже, человек пришел в сознание, и он прочел муку в человеческом взгляде.
"Что случилось?" - мягко спросил один из священников.
"Патруль... Сокензан..." - От слабости голос его был едва слышен. - "Мы наткнулись на... ловушку с лавой... смех вокруг... акки..."
Другой священник кивнул: "Акки - мастера подобных злых шуток".
"Кажется, он в таком состоянии уже больше суток. Надо поспешить".
Восемь-с-половиной-хвостов в изумлении наблюдал, как клирики шептали заклинания, молились и прикладывали к ранам ароматные травы. Боль этого человека почему-то отозвалась в его сердце так, как никогда ранее не бывало. Сам не осознавая, что он делает, он выбрался оттуда, где прятался все это время, и тихонько принялся помогать священникам, которые встретили его появление без малейшего удивления. Весь тот день его лапы и голос трудились для этого человека так, словно бы сердце его знало, что именно нужно делать. Однако все труды были напрасны; самурай умер. Молодой китсуне смотрел на тело, поглощенный горем. Один из священников тронул его за плечо.
"Благодаря тебе его последние часы были не столь мучительны. Молодец".
В тот день он решил стать клириком. В тот день у него вырос третий хвост.
Несмотря на то, что было за полдень, и солнце светило ярко, он едва мог разглядеть пар, вырывающийся с дыханием изо рта. Он понимал, что должен быть уже близко, что было для него большой удачей - потому что у него не было достаточного снаряжения, чтобы идти выше. Одинокий крик, невнятная смесь человеческих и звериных звуков, донесся с одного из далеких горных пиков. Восемь-с-половиной-хвостов подобрал плащ и перепрыгнул с валуна на валун. Если память его не подводила...
Плато протянулось на пятьдесят футов в поперечнике, необычно большой ровный участок, для скалистых Сокензанских гор. Землю все еще устилали обломки доспехов, выбеленные солнцем скелеты со следами зубов всевозможных хищников. Восемь-с-половиной-хвостов пробирался по ужасному полю, надеясь не потревожить ничьих останков. Острые глаза китсуне осматривали все вокруг, внимательно и настороженно. Лежащие здесь кости были не только останками самураев из когда-то сильнейших батальонов лорда Конды. Все они могут стать марионетками, ждущими своего часа, чтобы заплясать под дудку ками смерти или мщения. Лапы его напряглись, готовые взмахнуть посохом при малейшем движении костлявой руки или чуть слышном вздохе из пустого черепа.
Завывал горный ветер. Зябкий холод, гнетущая тишина и одиночество, поведали ему все о том, что он хотел знать - о том, что чувствовали бойцы погибшего батальона, умирая в этой глуши. Чуть слышно шепча молитву по умершим, Восемь-с-половиной-хвостов продолжал свои печальные поиски. Завывания ветра превратились в рев, горловой, чудовищный, все приближающийся. Горный зверь? Голодный ками? Дозорные акки, затеявшие какую-то игру? Это было не важно. Он ускорил поиски.
Наконец он нашел то, что искал - катана ничем особенным не выделялась, но не узнать лежащие рядом ножны было невозможно. Восемь-с-половиной-хвостов огляделся в поисках останков владельца меча, но поблизости не было ничего похожего. Покачав головой, он осторожно поднял катану, убрал ее в ножны и заткнул за пояс. Миссия его была выполнена, и он медленно направился обратно, спускаясь с гор.
Этот вид внушал ему больший страх, чем незуми, ками или Сокензанские горы. Простая крытая тростником хижина была до боли обычной, и все же... Он постучал. Открыла девушка-китсуне, глаза ее расширились от изумления: "Сенсей?"
Он никогда не думал, что его будут называть "сенсей". Чем он заслужил право называться так? Его собственный учитель не возлагал больших надежд на молодое поколение: "У них нет цели. Они сами не знают, чего хотят для себя, и что они могут сделать для Камигавы".
"Но Вы ведь говорите, что они сами должны найти свой путь?" - спросил он однажды.
"Конечно. Но это не значит, что им не нужен наставник, а таких, сдается мне, нечасто встретишь."
Потом он часто вспоминал эти слова, они стали для него причиной мучительных раздумий. К тому времени он стал одним из самых известных клириков-китсуне на Камигаве. Он мог бы сам выбирать, главой какого храма стать, он даже получил приглашение стать личным врачом лорда Конды. Но... возможно, в нем говорило высокомерие, но ему казалось, что он мог бы стать тем самым наставником, которого не смог найти его учитель. Может быть, стоило воспользоваться своим положением, чтобы стать тем светом, который поведет Камигаву туда, куда она действительно стремится.
Многие из его товарищей среди клириков отговаривали его от намерения остаться в деревне и стать простым учителем. И хотя никто еще не подозревал, как далеко его учение заведет его, он понял, что сделал правильный выбор, когда вырос его четвертый хвост.
Нефритовый Коготь потягивала чай, не сводя глаз с катаны.
"Поверить не могу, что Вы проделали такой путь".
"Это меньшее, что я мог сделать для твоего брата. Я не мог отыскать его останков, но вот это почти так же важно".
"Его катана..." - Она подняла меч, повернула его в лапах. - "Я помню, как он ею гордился. Понимаете, раньше она принадлежала нашей матери. Он верил, что она даст ему мастерство и удачу..."
"Ками - серьезные противники", - тихо сказал Восемь-с-половиной-хвостов.
"Он очень высоко ценил Вас, до самого конца. Считал, что всему обязан Вам."
"Это я у него в долгу".
Нефритовый Коготь вскинула голову: "Я не понимаю".
"Ничего страшного", - он встал. - "Мне пора. Я слишком давно не был в храме".
"Подождите", - она протянула ему катану. - "Я знаю, что он хотел бы, чтобы это осталось у Вас".
"Но я недостоин..."
"Я не могу и представить кого-нибудь, кто лучше Вас сберег бы дух Железной Лапы и память о нем. Прошу Вас". Ее широко распахнутые глаза настаивали. Прошел долгий миг - и он уступил.
"Я лишь надеюсь, что однажды буду достоин чести носить этот меч". Он повернулся, чтобы уйти, и тут услышал, как она ахнула в изумлении. Он вздрогнул; он все ждал, когда кто-нибудь заметит.
"Сенсей Девять Хвостов! Что... что случилось с Вашим...?"
Он ушел, оставив ее без ответа.
Почему я не отказался? Вопрос стучал у него в висках всю дорогу домой, и не отпускал даже теперь, в его скромных покоях. Он не должен был брать катану. Все было за это. Так почему же он взял ее?
Она была словно напоминание. Напоминание о его поражении, и о жажде искупления.
Он нахмурил брови: "Это очень необычно".
"Но это воля лорда Конды", - ответила леди Жемчужное Ушко. - "Он верит в Вас и Ваших клириков. Фактически, он сказал, что Вы - единственный на Камигаве, кто способен выполнить эту задачу".
"Благодарю его за оказанное доверие, но я не уверен насчет того, что он задумал. Он просит об очень глубокой медитации для познания природы и духовной энергии ками. Не понимаю, в чем смысл всего этого".
"Лорд Конда хотел бы, чтобы до поры до времени это оставалось в секрете. Он знает, что Вы с уважением отнесетесь к его просьбе".
"Конечно". Так он и сделал; и на протяжении трех недель мысли о цели его работы ни разу не посещали его. Потом, за три дня до того, как передать лорду Конде плоды своих трудов, пришел тревожный момент осознания. Эти ритуалы, магические щиты, заговоры и заклинания, которые он отыскал или создал, все так или иначе позволяли воздействовать на барьер между материальным миром и миром духов, создать проход в рейкай, и вмешаться в деятельность сил иного мира. Тень заботы омрачила его дух, тень, которую он быстро и безжалостно прогнал прочь. Какое ему до этого дело? Лишь сумасшедший посмеет злоупотреблять такой магией, а лорд Конда не был сумасшедшим. Кроме того, были иные пути для использования этой информации, даже если сейчас ничего в голову ему не приходит...
Нет, лучше окончить работу и перевернуть этот лист. Информация, которой обладает лорд Конда и его намерения мне неизвестны, но разве он не завоевал доверие и верность народа китсуне...?
"Прости", - прошептал Восемь-с-половиной-хвостов, обращаясь к катане, которую держал в лапах. - "Это я тебя погубил. Если бы я только знал, что Конда..." он тряхнул головой и открыл большую молельню, встроенную в одну из стен его комнаты.
Внутри находился маленький пучок белого меха, с двух сторон перетянутый шнуром.
Старейшина китсуне Девять Хвостов крепко сжал церемониальный нож. Лишь несколько лет назад у него вырос девятый хвост - когда он стал духовным лидером всего народа китсуне. Когда-то это было честью. Теперь это был знак его позора.
"Я не достоин этого", - прошептал он. - "Не достоин, пока из-за моих действий умирают невинные". Ему казалось, что он слышит снаружи звуки Войны Ками, которые звучали у него в голове. Он все еще не мог отойти от понимания огромной значимости, которую имели для войны его действия. Не то чтобы он полностью понимал, как его работа связана с этим, однако беспокойство, нарастающее в глубине души, убеждало его, что он чувствует, если и не понимает разумом, в чем вся правда.
Когда нож вонзился в мех хвоста, ему пришлось закрыть глаза.
Он никогда не сможет рассказать ни одной живой душе о том, почему он отрезал часть своего хвоста - пока длится Война Ками, а возможно и никогда. Потому что это будет предательством, или признанием своей ответственности за сотни, может быть тысячи смертей. Это была лишь малая часть цены, заплаченной за его нежелание видеть. Это было лишь малой частью его искупления.
Странно, но этот клочок меха напомнил ему о том, что однажды говорил его отец. Когда Восемь-с-половиной-хвостов только родился, в его хвосте, абсолютно белом, как и у всех новорожденных китсуне, была одна черная прядь. Это, как говорил отец, было знаком, предзнаменованием того, что его сына ждет великая судьба, что он вырастет и изменит мир.
Восемь-с-половиной-хвостов фыркнул. Он ведь действительно изменил мир.
Он положил катану в нишу в молельне, рядом с половиной своего хвоста. Может быть, однажды он будет хоть на толику достоин настоящего владельца клинка. Может быть, однажды он будет достоин остатка своего хвоста. Может быть, однажды его долгий путь к искуплению принесет ему мир и покой, к которым он так стремится - для Камигавы и для него самого.