ПрСклятый воин пришел с запада, где солнце, умирая, тонуло в кроваво-красной волне пыли, предвещая идущий с равнин ураган. Именно я нашел прСклятого воина, и потому я в ответе за все что случилось потом.
Если бы наша деревня располагалась на пару миль дальше к востоку, или если бы я не видел, как он продирался, спотыкаясь и пошатываясь, сквозь густой кустарник у подножья холма, он бы сгинул, а мы избегли бы своей судьбы. Но деревня находилась не дальше к востоку, и я видел его, поэтому должен принять на себя весь груз ответственности.
Лучше бы я тем вечером спал под пологом жаркого ветра, или приглядывал бы за овцами, или рассказывал байки у очага. Но в мире творились странные и страшные вещи, духи и чудовища выбирались на свет, и кто-то должен был оставаться на страже. И мне пришлось стать одним из дозорных.
Мой пост находился на восточной окраине деревни, где пустошь сменялась плоской равниной. Далекие холмы уже терялись в густой красной пыли, которую ветер кружил над землей. Проклятый воин был всего лишь тенью, сначала я принял его за волка или небольшую собаку, рыскающую среди деревенских отбросов. Но что-то явно было не так: тень двигалась рывками, то и дело останавливаясь. Потом словно поднялась на задние лапы, шатаясь в неверном свете. В конце концов, приняла очертания, отдаленно напоминающие человеческие: правда, двигался этот человек так, словно был пьян или ранен, а может быть - и то и другое. Я спустился с пологого холма, на котором располагалась наша деревня, и направился к нему, не вынимая дедовский кинжал из ножен, но обеими руками сжимая копье.
Проклятый воин заметил меня, поднял руку, хоть я и не поручусь - хотел ли он отогнать меня, или поприветствовать. Потом ноги его подломились, и он опустился на колени. Я медленно подошел.
Передо мной был старый воин, и выглядел он так, словно только что с боем прошел прямо через мир ками. Он был облачен в доспехи из черного, покрытого лаком тростника, кое-где иссеченные и изрубленные. Некоторые части вообще отсутствовали - плечевые пластины, поножи. Из-под доспеха проглядывали грязные лохмотья, оставшиеся от одежды. Оружия в заплечных ножнах не было. Сандалии были так изношены, что казались не толще бумажного листа. Когда я подошел, он не сдвинулся с места, так и стоял на коленях прямо в траве, отбрасывавшей длинные тени.
Несколько долгих мгновений я стоял перед ним, потом осмотрел горизонт в поисках других. Он был один. Оставшийся в живых? Дезертир? Воин тоже ждал, и лишь когда стало ясно, что я не собираюсь сразу же убивать его, поднял на меня взгляд.
Он был гораздо старше меня, и лицо его, казалось, должно бы быть тверже и мудрее. Ничего подобного: лицо было грязным, в потеках, и слезы бороздили по грязи новые дорожки. Судя по его виду, плакал он уже несколько дней подряд.
"Все мертвы", выговорил он хриплым, скрипучим голосом, так тихо, что я едва разобрал. "Дух возмездия забрал их всех".
Я посмотрел на воина, потом - назад, на деревню. Я мог бы отправиться за подмогой, но почему-то казалось, что воин просто не доживет до моего возвращения,...хотя ран на его теле не было, да и, несмотря ни на что, на больного он не был похож.
Я принялся звать на помощь, а сам положил копье, освобождая руки, чтобы помочь чужаку подняться. И тогда он произнес одну-единственную каркающую фразу, которую тут же унесло вечерним ветром. Но стоило этим словам сорваться с его губ, как я понял, какую ужасную ошибку только что совершил.
"Он именно так сказал? Ты уверен?" - переспросил Фуруйдзин. Он был самым древним из деревенских старейшин, и перепроверять все и вся было не только его привычкой, но входило в обязанности.
Я кивнул. "Меня преследует Катаки", - повторил я в третий раз. Тот повидавший виды воин назвал по имени могущественного ками, одного из Великих духов.
Снаружи поднявшийся ветер уже обрушивался на оконные рамы. Ураган, проглотивший солнце, шел прямо по пятам изможденного воина.
Сурошиан, самый толстый и самый недалекий из старейшин, глухо проворчал: "Ну, воззвал он к имени ками. Нам-то что?"
Киокури, грамотей, бывший в деревне и писцом и учителем, по-птичьи нахохлился: "В эти темные дни называть имена ками опасно. Их темные сущности бродят по земле, и они освобождены от прежних кодексов и обетов. Тем, кто попадется на их пути, они несут только смерть".
Я ничего не сказал, лишь поджал губы, соглашаясь. Катаки был духом, во славу которого пели кузнецы, закаливая наконечники для копий; духом, к которому воины шепотом возносили молитвы, затачивая клинки. В оружейной стояла рака, посвященная Катаки, в которой всегда были свежие рисовые пирожки. Когда ками сошли с ума, раку забросили.
Сурошиан снова заворчал: "Ну, призвал он дух воинов, что с того? Да все воины так делают, чтобы удар был точным, чтобы оружие не тупилось..."
Фуруйдзин ответил: "Когда ты нашел его, он был без меча. Так?" Я кивнул, и старейшина продолжил: "Возможно, Катаки убил его товарищей".
"Все мертвы", - в третий раз повторил я, - "Дух возмездия забрал их всех".
Сурошиан заворчал было снова, но Киокури встрял прежде, чем грузный старейшина смог вымолвить хоть слово: "Катаки называют Духом возмездия и Духом воинов, потому что когда-то он был ками-защитником, хранящим оружие и доспехи. Катаки следил за тем, чтобы месть всегда находила свою цель. Тогда, в лучшие времена, он был великолепным и благородным".
"Так кто же умер?" - спросил Сурошиан. - "Те, с кем он путешествовал? Его отряд? Тогда все просто. Они встретили ками, за что и поплатились. Сами виноваты". - Он обернулся ко мне, на его толстой шее обозначились жилы, - "Ты выяснил, из какого он отряда?"
Я мог бы пожать плечами, но не стоило проявлять неуважение к старейшинам: "Я не заметил на нем никаких опознавательных знаков. Ни щита, ни меча, ни мешка у него с собой не было. У него был бурдюк, да и тот плоский, ссохшийся - видно, пустовал не один день".
"Значит дезертир", - заключил Киокури. - "Должно быть, бежал с поля боя. Катаки бы это не понравилось".
"Теперь уже никто не скажет наверняка - что ками нравится и что не нравится", - возразил Фуруйдзин, "Они перестали даже притворяться, что думают как смертные".
"А что за поле боя?" - спросил Сурошиан своего беспокойного товарища, - "Что-то не слышал я ни про какие бои".
"Он пришел с востока", - сказал Киокури, и Сурошиан метнул на меня взгляд, но никто ни о чем не спросил. - "Там на многие мили только пустоши да соляные пустыни, до самых холмов. Должно быть, он член военного подразделения, которое по какой-то причине расположилось там. Ну и бои, наверное, шли".
"Да что солдатам делать в холмах?" - огрызнулся Сурошиан.
"Защищать деревни от Катаки, должно быть", - решил Фуруйдзин. - "Мы сидим в глуши и ничего не знаем о тех, кто живет на холмах. Да целая война могла бы пройти за грядой - а мы бы и не заметили".
"Возможно, его отряд пытался защитить деревню от Катаки", - предположил Киокури, - "или еще от чего-нибудь подобного. Земля, на которой мы живем, уже забыла о мире".
"Может он и дезертир", - буркнул Сурошиан, - "а может - просто последний уцелевший из патрульного отряда, угодившего в засаду. А то и просто отстал от своих. Пусть поспит внизу, в хранилище, а завтра отправим его восвояси".
"Это самое мудрое решение", - согласился Фуруйдзин, - "если только его соотечественники на самом деле не стали жертвами Катаки".
Сурошиан насупился, и Киокури вновь поспешил вмешаться: "И то правда. Если он чем-то вызвал гнев Катаки, он все равно, считай, покойник. Всем известно, что ками упрямы и своенравны. Их любая ерунда может обидеть, и уж тогда они становятся безжалостными преследователями".
"А тот, кто поможет обидчику, сам грозится навлечь на себя гнев ками", - добавил Фуруйдзин.
"Тогда лучше будет дать воину риса, наполнить его бурдюк водой из колодца, да и пусть себе идет своей дорогой", - предложил Сурошиан. - "Если дух гонится за ним, пусть встретятся где-нибудь подальше от нас".
"Ками может прогневаться и за такую помощь его обидчику", - возразил Фуруйдзин.
Киокури по-птичьи нахохлился и хмуро произнес: "Да ками разозлится, даже если просто узнает, что мы остановили его обидчика".
Глухое ворчание, казалось, поднялось из самого нутра Сурошиана: "И конечно, с ками нам не поговорить, потому что они все теперь сошли с ума. Что, жаль, что старик не помер футов этак в пятидесяти от деревни?" Грузный старейшина обратил на меня сердитый взгляд.
"Может быть он просто сумасшедший, умом тронулся, пока по пустошам пробирался", - предположил Фуруйдзин. - "Хотя, что могло свести с ума такого человека? Наверняка что-то ужасное".
"Если мы оставим его у себя и будем дожидаться, пока Катаки придет за ним - значит, мы сами все сумасшедшие", - сказал Киокури. - "Тем оружием, что у нас есть, с духом не справиться".
"Еще как не справиться. Притом, что все наше оружие сделано с его именем на устах", - добавил Сурошиан.
Киокури покачал головой и поднял руку, призывая к молчанию: "Катаки может сначала показаться слабым и кротким, но если его не прогнать, то он растет и крепнет, точно так же, как крепнет в сражениях воинский дух. Он - Карающий дух, воплощенное возмездие. С нашей стороны было бы глупо выступать против него".
"Глупо было бы пытаться понять, что у него на уме", - ответил Фуруйдзин
Сурошиан проворчал: "Надо было бросить чужака, не надо было бросать чужака! Да мы даже не знаем, действительно ли Катаки его преследует".
Тогда Сурошиан произнес медленно, глядя на меня, а не на своих товарищей: "Как жаль, что чужак прожил достаточно долго, чтобы всех нас переполошить, да?"
Старейшины спорили еще довольно долго. В конце концов, кто-то вспомнил о том, что я еще в комнате, и меня отпустили, заставив перед этим еще раз повторить свой рассказ. Я вышел наружу и увидел, что ураган уже миновал пустошь и движется прямо на нас. Небо было почти черным, первые вестники разбушевавшейся стихии уже кружили между домами. В лицо мне швырнуло пригоршню солоноватой пыли с пустошей, и я заслонил лицо рукой, направляясь в хранилище.
Несмотря на поздний час и на надвигавшийся ураган, жизнь в деревне била ключом. Люди закрывали ставни и проверяли, все ли закреплено. Старый Тайманто, совсем недавно задумавший заменить ставни, теперь забивал в деревянную раму последние гвозди и орал на свояка, чтоб тот держал прямо. Костер сражался с ветром; вокруг костра расположились люди из первого караульного отряда, пускали по кругу мех с вином и делились сплетнями.
Издали слышалось жалобное блеяние и проклятия пастуха, пытавшегося загнать скот в укрытие. Когда ветер стихал на мгновение, до меня долетал и смех сидящих вокруг костра стражников. На долю секунды мне захотелось присоединиться к ним, взять мех с вином и посетовать на старейшин. Пусть кто-нибудь другой заботится о воине-чужаке.
Вместо этого я направился прямиком в хранилище, приземистое здание без окон, которое располагалось напротив колодца. Гостя разместили в передней комнате, в стороне от бочек, чанов и мешков. Еще один стражник, Рушацу, должен был нести караул у входа; вместо этого он сидел на крыльце, тоскливо поглядывая на далекий костер.
"Ну что?" спросил я.
Рушацу пожал плечами: "Да непонятно. То плачет, то перестанет, то опять плачет. Ни о чем не просит. Ни о чем не говорит. Не молится. Ничего".
Я поднял бурдюк чужака: "Вот, сходи-ка воды набери".
Рушацу помотал головой: "Киокури не велел его кормить, пока они не решат, что с ним делать".
"Я только что от них", - честно сказал я, - "они вроде решили отправить его восвояси".
"В такую ночь?" - не поверил Рушацу. - "Лучше бы сразу пристрелили".
Я пожал плечами, не то что бы соглашаясь с его словами - мне просто не хотелось смотреть в глаза Рушацу. Но когда я поднял взгляд, он все еще пялился на меня. Я протянул бурдюк: "Сходи, набери его. И можешь не торопиться", - я глянул в сторону костра. Ветер как раз утих на мгновение, и до нас донесся смех. "Я прослежу, чтобы все было в порядке".
Рушацу помедлил, потом взял бурдюк и захромал к колодцу. Я вошел в здание хранилища.
Передняя комната служила для упаковки и распаковки и стояла пустая: незамысловатые инструменты, которыми пользовались в этой комнате, были заперты на складе. Воин стоял на коленях в центре комнаты. Справа от него была нетронутая чашка с рисом, слева мерцала свеча, обернутая провощенной бумагой. Он больше не плакал. Более того, лицо его разгладилось и просветлело, как у солдат перед битвой.
"Привет", - сказал я. Он не ответил.
Я опустился на колени рядом с ним: "Ты можешь говорить?"
"Чуть-чуть", - голос у него был сухой, как песок. - "Вода?"
"Сейчас принесут", - сказал я, - "старейшины боятся помогать тебе, пока не все ясно".
"Осторожные", - сказал воин, глядя вниз, на свои сложенные ладони. - "Хорошо. Мы тоже должны были быть осторожными".
"Что случилось?" - спросил я.
"Разгневали Катаки", - сказал он, и голос его дрожал, произнося имя ками.
"Как разгневали?"
Воин кашлянул: "Да просто".
"Как это "просто"?" - не отступал я.
Воин оторвал взгляд от своих ладоней. В глазах его явственно читалось безумие. Безумие, и, пожалуй, что-то еще.
"Теперь все ками сошли с ума", - сказал он. Затем это "что-то", исчезло из его глаз и лицо его вытянулось. Он снова уставился на свои сложенные ладони.
"Как?" спросил я и встал, возвышаясь над ним.
"Он всех убил", сказал воин.
"Кого убил? Твой отряд? Твоих товарищей? Кого?" - я старался говорить, не повышая голоса, но охватившее меня раздражение прорывалось наружу.
"Я во всем виноват", - тихо проговорил он.
"Хорошо", - взмолился я, - "Но что ты сделал? Убил кого-нибудь?"
"Воины и должны убивать".
"Значит, не смог убить? Богохульствовал против ками? Предал своих? Дезертировал? Сбежал? Поэтому Катаки тебя преследует?"
Последовало долгое молчание, только слышалось дребезжание ставней под ударами ветра. Не знаю, то ли чужак подбирал слова, то ли пытался вспомнить их. В конце концов, он проговорил: "Я сбежал".
Я зашагал по комнате, вокруг коленопреклоненного воина, зная, что Рушацу не задержится надолго у костра. Времени у нас не было.
"Катаки хочет, чтобы ты умер?" - спросил я, не останавливаясь.
Опять молчание. "Кто знает, чего хочет ками? Они теперь все сошли с ума".
"Катаки преследует тебя, чтобы отомстить". - Я не спрашивал, я утверждал. Я знал, что должно быть сделано - Сурошиан дал мне понять и без слов. Кто-то должен принять решение.
"Да", - тихо сказал воин.
Снаружи выл ветер.
"Все равно уже слишком поздно", - добавил чужак.
Теперь я был у него за спиной. Я достал дедовский кинжал из ножен, надеясь, что сумею застать чужака врасплох. Должно быть, он расслышал легкий скрежет металла о ножны, но не дрогнул. На какую-то долю мгновения мне пришла мысль призвать Катаки, чтобы он направил мой кинжал, но я тут же отмел ее.
"Ты должен . . ." были его последние слова, и одним плавным движением я перерезал ему горло.
Не сложнее, чем забить ягненка. Он не сопротивлялся, руки его так и лежали на коленях, тело неожиданно отяжелело и осело. Он умер, не издав ни вздоха.
И вой ветра снаружи неожиданно прекратился, словно кто-то сорвал крышку и выпустил ветер на свободу.
Я осторожно уложил его тело на пол, вытер кинжал о лохмотья. Медленно направился к двери. Снаружи смолк не только ветер - не был слышно ни звука.
Я вышел из хранилища и увидел, что небо приобрело красно-бурый оттенок, словно вокруг деревни бушевал костер. Ни звезд, ни облаков, только мягкое, грязноватое свечение.
Рушацу лежал на земле шагах в четырех, головой ко мне. Вода из полного бурдюка разливалась грязной лужей. Что-то темное текло из тела Рушацу, и там, где были его голова и грудь, расплывалось темное пятно.
От страха у меня скрутило живот, но я подошел к лежащему и перевернул его. Горло его было перерезано одним плавным движением. У него не было времени сопротивляться.
Не сложнее, чем забить ягненка.
Дальше, возле костра, тоже лежали мертвые тела, в дрожащем свете кажущиеся бесформенными грудами. Тайманто со свояком осели возле стен своего дома, последний ставень валялся между ними.
Я сделал было пару шагов в сторону дома, где заседали старейшины, уже зная, что я там увижу.
Но вернулся ветер, сначала тихий, потом все сильнее. Ветер взметнул пыль на деревенской площади собирая ее в огромное облако. Внутри облака двигались, разрастаясь и затвердевая, совсем темные тени.
Катаки пришел.
Ками был вдвое выше меня, он целиком состоял из оружия и был закован в доспехи. Вместо рук зловеще клацали клинки. Вместо ног - пучки арбалетных болтов. Из-под черного как смоль шлема свисали остро отточенные клинки, по гребню шлема топорщились острия алебард. Яркий свет из прорезей маски резал глаза. Вокруг духа плясали серповидные метательные ножи, и каждый сиял неземным светом, и каждый был обагрен кровью жителей моей деревни.
Голос его звучал словно звон мечей, сошедшихся в сражении. Он назвал меня по имени.
В горле у меня было суше, чем в пустыне, но я смог прокаркать в ответ: "Твое дело сделано. Старый воин мертв".
Огромная фигура с грохотом раскачивалась передо мной. "Я знаю", - сказал он.
У меня на лбу выступил пот. "Твое дело сделано. Теперь ты свободен от обета. Твоя месть нашла свою жертву".
"Мне не дали отомстить", - сказал ками, и земля дрогнула у меня под ногами. Завыл ветер.
"Я не. . . " - попытался было я возразить, но слова поглотил ярящаяся стихия.
"Однажды один человек разгневал меня", - сказал ками, - "но его убил другой, а того третий, раз за разом пытаясь умиротворить меня и раз за разом не давая мне утолить жажду мести. И каждый виновник ухитрялся ускользнуть прежде, чем я успевал вырвать его душу и предать ее вечным мукам. Вот теперь это сделал ты, ты и жители твоей жалкой деревеньки. Ты стал моим врагом, и ты не избегнешь моей кары".
Я понял, что ками и впрямь сошел с ума, и что бы мы ни делали - все наши действия, слова, споры не привели бы ни к чему. Мы могли убить чужака, могли не убивать, это ничего не меняло. Я обрек свою деревню на проклятие в тот миг, когда решил спасти старого воина.
После этого мы могли лишь чуть-чуть оттянуть наступление смерти.
Неожиданно я понял, что старый воин знал. ПрСклятый воин нарочно отвечал так, чтобы я подарил ему желанное освобождение и принял гнев Духа возмездия на себя.