Отказ может легко задеть за живое и ранить очень глубоко, особенно если вам отказывает красивая девушка, отказывает в грубой и насмешливой форме.
Когда Дейн спросил: "Выйдешь за меня? Потом, ну ты понимаешь, когда...", а Валерия ответила "Ты что, белены объелся?" - это было грубо и унизительно.
Дело было даже не в отказе. Девушке, такой, как Валерия, как раз пристало отказывать всем и всякому, если уж ей так вздумается - девушке темноволосой и светлокожей, легкой, как мотылек, порхающей в своих светлых платьицах, трепещущих как крылышки на ветру. И уж конечно дело было не в том, что мать ее работала в сувенирной лавке на побережье, а лавка, и ресторанчик рядом с нею, и бунгало, которые сдают туристам - принадлежали отцу Дейна. Сам Дейн никогда не кичился тем, что он из богатой семьи, богатой настолько, что и не снилось никому из нас, его товарищей по частной школе. Дейн говорил, что деньги ничего не решают. Он мог покупать на пляже мороженное целыми тележками, чтобы раздавать его всем детям, которые встретятся на пути, или методично, раз за разом, не боясь быть пойманным, бить витрины булочной, на вывеске которой расплывался в улыбке дородный пекарь. Потому что уже назавтра стекольщики вставляли новые стекла, понятно, за чей счет, и кого надо подмазывали, и дело заминали.
Но она посмела сказать "объелся". Не наедине, когда, наверное, могла говорить ему, что вздумается, а когда вся банда была в сборе - мы с братом, и Нэт, и Пескарь, хотя он и не совсем из "наших", а местный, приятель Дейна и Валерии еще с сопливых детских лет. "Объелся" - это все равно, что выдохнуть ему в лицо такое подходящее словцо "жирный".
.
* * *
Однажды в школе я тоже допустил такую оплошность - с этого и началось наше с Дейном знакомство.
- Жирный, - бросил я тогда, - ну-ка отойди.
Дейн смерил меня взглядом, потом так же внимательно, с головы до ног, осмотрел брата. Он был на полголовы ниже любого из нас, но толще вдвое, а то и втрое. И у него был второй подбородок, и отвисшие щеки, и голубые заплывшие глаза - острые и злые.
- А вашей мамаше надо было одного придурка рожать, а не двойню, - осклабился он, - и кости бы не торчали во все стороны, и мозгов бы хватило.
И, не дожидаясь нашего ответа, схватил за волосы меня и Пита и столкнул лбами. Пальцы-сосиски оказались на удивление сильными и ловкими.
Тогда мы, конечно, хорошенько наваляли ему, думая, что вполне рассчитались за питовский разбитый нос. А потом мои тетради - только те, которые не стоило бы показывать родителям - выловили на кухне из кастрюли с соусом. А днем позже Питу в раздевалке спортзала подменили штаны, и чтобы не бежать обратно в школу в шортах по морозцу ему пришлось натянуть ту мешковатую штуковину, которую оставили взамен...конечно же, штуковина оказалась пропавшими шароварами преподавателя закона божьего, склочного и злопамятного старикашки Лореда ... Мы с Питом в отместку запустили в столовую отловленного в деревне поросенка, украшенного рыжей щетинкой, приклеенной к голове и наряженного в курточку точь-в-точь как у Дейна...
И конца края этому не было, до тех пор, пока однажды Дейн не подкараулил нас в кустах возле прачечной. Мы, понятное дело, ожидали от него очередной пакости и были настороже, но он поманил нас поближе и всего лишь сказал:
- Завтра ночью кое-кто собирается устроить старому пердуну Лореду встречу с сатаной, - и он вытащил из-за спины страхолюдного вида череп. - Нэт сумеет залезть к нему в окно и устроить там мистера Черепушку поудобнее, - он постучал череп по лысой маковке, - но Нэта нужно подсадить, там слишком высоко, вот если он залезет вам на плечи, и вы его потом еще немного подтолкнете...
На следующее утро Лоред разбудил весь кампус диковинным воплем - и продолжал изрыгать ругательства еще часа полтора, пока его не утихомирили математик и доктор, почти насильно отпаивая виски. Никто, наверное, не знает и вполовину столько отборной брани, сколько накопилось у бедняги за годы, проведенные в попытках обучить малолетних извергов божественным истинам. С того дня мы больше не видели его, должно быть, его уволили или он сам решил уйти, подальше от нас, бездушных монстров. Честно говоря, совесть никого из нас не мучила: эта ночная вылазка сдружила нас, и вместо того, чтобы досаждать друг другу мелкими проделками, мы побратались и обратили свои криминальные таланты в другое русло. Школа была нашей, Дейн стал ее серым кардиналом, а мы были с Дейном, неразлей-вода и все такое.
А летом, когда впереди уже маячили долгие каникулы, сравнимые разве что с нудным домашним арестом, родители Дейна пригласили нас с братом и Нэта провести месяц у них в гостях, в доме на побережье - и это было лучшее предложение в моей жизни.
* * *
Дорога ныряла с холмов и вновь карабкалась выше. По правую руку тянулись пляжи; тут и там диковинными грибами на песке вырастали бунгало. С левой стороны неспешно, исподволь подступали горы. Редкие скальные языки лениво перебирались через дорогу, скрывались ненадолго под насыпью и выглядывали уже у воды, спускаясь к самому морю. Чем дальше, тем больше их становилось; тем глубже они выдавались за полосу прибоя, образуя причудливые волнорезы и бухточки. Чуть дальше дорога врезалась в сонный городишко, который неспособны были оживить даже вездесущие толпы туристов, и, наконец, упиралась в похожий на гигантскую когтистую лапу мыс, далеко выдающийся в море. Дальше шла только пешая тропа, вилась серпантином до самой вершины.
Местечко, куда мы приехали, называлось Медвежья гора.
Дом Дейна располагался на самой верхней точке мыса; а на полдороге к дому, на склоне, обращенном к западу, виднелась утопающая в зелени беседка, которую отгораживал от линии пляжа "большой палец" скальной "медвежьей лапы", террасами поднимавшийся на высоту около тридцати футов. Эти два отрога почти смыкались, образуя залив с узкой горловиной, попасть куда можно было только спустившись по внутренней стороне "ладони". Залив располагался выше уровня моря, и был мелким, как лужа, только размером он был с хорошее футбольное поле. Теплая вода в самых глубоких местах едва ли доходила до пояса. Тут и там со дна вырастали темные камни, похожие на сталактиты. Дно залива было покрыто белым мелким песком, и там водились невзрачные серенькие рыбки и небольшие, с ладонь, водяные черепахи. Осколки панцирей их давно погибших товарок, голубоватые, хрупкие как стекло и такие же колкие, опавшими листьями устилали подножье отрога-пальца.
Такие же осколки панцирей находили и по другую сторону от скалы, там, где она спускалась к городскому пляжу.
И еще чуть выше уровня воды в заливе в скале зияла дыра - естественный грот, куда при желании легко мог протиснуться человек. Вот только через пару шагов ход резко уводил вниз, и там плескалась темная, вечно холодная вода. Не думаю, что за долгие годы нашелся хоть один желающий разведать, что скрывали повороты этого мрачного туннеля.
Иногда, по словам местных, море перехлестывает через сомкнутые скальные "пальцы" - обычно это случается в шторм, - и тогда всю округу оглашает рев, похожий на рев медведя ровно столько же, сколько и на голос морского чудовища. "Но иногда это может случится и ясным солнечным днем," - пугал нас у ночного костра Пескарь, дочерна загорелый паренек, что примчался к дому на скале, едва заслышав про возвращение Дейна, - "Это бывает раз или два в сто лет, и всегда - по воле хозяина". И он, мимолетно вскинув глаза к дому на скале, суеверно крестился, а Дейн ту же начинал смеяться, обратившись к темному силуэту с горящими глазницами окон, явственно выраставшему на фоне звездного неба.
* * *
Пескарь был одним из тех немногих, кто встретил нас на пороге Дейнова дома. Конечно, была прислуга: горничная, и садовник, и толстая повариха, кормившая нас всех под одну гребенку диетической пищей. Была еще специально выписанная молодая тренерша, которая устраивала нам побудки, и пробежки, и зарядку - она была блеклая и тощая, с вечно сжатыми бесцветными рыбьими губами, и ей никогда не приходило в голову заговорить с нами, если это было не "по делу". С ней было мучительно скучно, наверное, поэтому ей единственной мы не докучали нашими бесконечными подколками и проделками, на которые фантазия Дейна была неистощима.
И была Валерия.
Она, как и Пескарь, была родом из приморского городка, жившего летом по прихоти туристов, а зимой замиравшего в ожидании нового сезона. Однако за время нашего приезда она почти не бывала там, среди девчонок, что украшали волосы алыми и белыми цветами и выходили вечерами прохаживаться парами по главной улице, делая вид, что они уже взрослые девушки, чьи мысли заняты кавалерами и модой. Валерия легкой пташкой порхала по уступам Медвежьей горы, часами просиживала в беседке, плела из цветной соломки коврики, ленты и маленьких куколок, похожих на те, что продавались в сувенирной лавке ее матери, или подобрав повыше юбку бродила по мелководью залива, выслеживая водяных черепах.
Отец Дейна - статный, высокий мужчина, совсем непохожий на своего сына, приехал к нам лишь однажды, в Дейнов день рождения, и всего на пару часов. Рассеянно здоровался с каждым за руку, наверняка не запоминая имен и даже навряд ли заметив нашу с братом одинаковость. Но, завидев ее, Валерию, даже он словно потеплел изнутри.
- А ты все хорошеешь, - сказал он, и улыбка, прячущаяся в усах, словно прорвалась, проглянула и в голосе, - Совсем скоро тебе уже будет тесно здесь, в компании с этими оболтусами.
Мне показалось, что Дейн тогда скрипнул зубами. А вскоре отец его уехал, оставив подарок и отбыв эту встречу, которую и он, и сын, похоже, восприняли как утомительную повинность, и вот тогда-то Дейн и завелся.
- Вы собрались здесь - мои лучшие друзья, - он обвел взглядом нас пятерых. - И вы веселитесь на моей вечеринке, в моем доме, лопаете мой замечательный йогуртовый торт со свечами. И ни у одного из вас нет для меня подарка. Так?
Он был прав. Как-то об этом никто и не подумал. Но Дейн был не из тех, кто позволяет неловкому молчанию испортить день.
- Раз уж подарков у вас нет, - подытожил он, - каждый из вас должен выполнить одно мое желание.
Пескарю досталось спустить кошку на веревке со второго этажа на голову поварихе. Конечно, он промахнулся, кошка чудом извернулась в воздухе, и ухитрилась, не оцарапав плечи толстухи, приземлиться на все четыре лапы.
Мы с Питом как раз докармливали и домазывали друг друга злополучным йогуртовым чудом, когда разъяренная повариха с кошкой наперевес обнаружила наше укрытие в зарослях на заднем дворе, и нам пришлось спешно ретироваться вниз, к беседке, в надежде, что она не станет спускаться по крутой и узкой тропке ради того лишь, чтоб мы получили свою порцию ее причитаний и нравоучений. Вынужденный ограничить свою фантазию скудным инвентарем беседки, Дейн загадал Нэту "сплясать джигу" на козырьке крыши - что тот и проделал с обычной акробатической легкостью.
Оставалась только Валерия. Никто из нас не ждал, что для нее придумают какое-нибудь изощренное задание. Но и того, что сказал Дейн, не ждал никто. Дейн спросил:
- Выйдешь за меня? - не стесняясь, прямо при всех.
А Валерия ответила:
- Ты что, белены объелся?
- Потом, - сказал он, словно еще не слыша ее ответа, - ну, ты понимаешь, потом, когда...
Валерия покрутила пальцем у виска и встала со скамейки, со своего любимого места в беседке, откуда можно было, перегнувшись через перила, смотреть вниз с обрыва на залив.
- Я в эти игры вообще не играю, - сказала она, - и у меня, в отличие от них, был для тебя подарок. Вот, смотри.
Она протянула ему на вытянутой руке игрушку, сплетенную из цветной соломки: на толстой нитке качалась безглазая куколка с черными волосами и в белом платье. Но стоило только Дейну потянуться за ней - Валерия отдернула руку.
- Теперь не подарю.
Дейн качнулся вперед, ухватился за нитку, на которой болталась куколка и рванул на себя. Нитка лопнула, оставив только маленький хвостик в руках Валерии.
-Ах ты... ты... - задохнулась она. Потом развернулась и пошла прочь - не побежала, не зашагала гневно, а просто пошла, легкой порхающей своей обычной походкой.
* * *
Такой радостный и солнечный день сразу поблек.
В дом под попреки поварихи и скрипучие жалобы ее кошки возвращаться не хотелось; мы разбрелись по углам беседки, не глядя друг на друга, не зная, чем заняться. Дейн примостился на любимом месте Валерии, встал коленями на скамью, повернув лицо ветру, струящемуся со стороны моря. Куколку он все еще теребил в руках. И тогда - никто не заметил как именно, - но это случилось. Наверное, бриз дунул чуть сильнее, или Дейн на мгновение разжал пальцы, но куколка вдруг выскользнула у него из рук и полетела вниз, планируя над обрывом прямо в прозрачную воду залива, на радость черепашьему народцу.
- Нет! - заорал Дейн так, что, должно быть слышно было и на городском пляже.
Одним рывком он вскочил на ноги, взлетел на перила и не раздумывая сиганул вниз, в воду, которая блестела на солнце в десятке метров внизу, а глубиной доходила ему едва ли до колена.
Несколько шагов до того края беседки, откуда был виден обрыв, длились как годы. Я двигался словно сквозь вату. Но то, что я увидел, перегнувшись через перила, навсегда впечаталось мне в память.
Дейн застыл. Он не летел, а висел в воздухе, который перестал быть прозрачным, стал матовым и влажным, как речная или зеркальная гладь. А потом это блестящее марево пошло трещиной под его весом и лопнуло изнутри, разлетелось мельчайшими стеклянными брызгами, и ухнуло вниз огромной волной, которая захлестнула чашу залива до краев, вымочила нас с головы до ног и взметнула дождь из черепах высоко в воздух, чтобы потом обрушить его обратно и неожиданно схлынуть, оставив взбаламученную лужу мелкой, как прежде, как всегда. И вслед за этим, спустя мгновения, раздался рев - не знаю, медведя ли, морского ли чудовища, но мы зажимали уши и закрывали глаза, и корчились на полу беседки.
Когда все стихло, мы спустились к заливу все вместе, разве что не держась за руки - и повариха оказалась вместе с нами, и узкогубая тренерша, вынырнувшая неизвестно откуда. Мы были охвачены даже не страхом - скорее, благоговением.
Дейна - или его тела, - в заливе не было. Мы раз за разом прочесывали ставшую такой мутной воду, но все было напрасно. Ничего не происходило - до тех самых пор, пока в кармане тренерши не заверещал мобильный. Она секунду послушала и включила громкую связь.
- Дурачье, - высокомерно и насмешливо выговаривал нам Дейн, - Отцу звонить не вздумайте, я внизу, на пляже!
* * *
Там мы и нашли его - он был в одних шортах, изодранных в клочья и чудом прикрывавших его толстый зад. Выше пояса на нем тоже не было живого места, так он был исцарапан и покрыт синяками. Они шагали вдвоем с Валерией вдоль дороги к городу - звук медвежьего рева был отчетливо слышен и там, и это вошло в городские легенды, - и разговаривали. Помню, я услышал, как он говорит:
- ...всегда смотрят на меня как сквозь призму, как сквозь кривое стекло, как будто я - вот именно и только я - не способен совершить Настоящий Поступок или там пойти на подвиг ради любви...
Соломенная куколка, изрядно потемневшая от воды, но невредимая, висела у него на шее, и расставаться с нею он не собирался.