Аннотация: Условия были такие: чтобы в сказке была зима, чтобы в середине было по-настоящему страшно, и чтобы все кончилось хорошо, но не оттого, что наступила весна. Последний пункт я выполнил с некоторой нарочитостью.
1
Жила-была девочка. Ей было несколько минут от роду и очень холодно. Ведь она только что очнулась в товарном вагоне и не могла вспомнить, кто она и как там очутилась.
Вагон был сбоку пробит, и видно было, как проплывают мимо сугробы и голые деревья. Иногда долго подряд шли обгоревшие.
Девочка встала и огляделась. В дальнем углу валялся, раскинув рукава, тулуп. Темный след тянулся по полу к пробоине. Тулуп оказался великоват. В одном кармане девочка нашла пузырек с одной таблеткой и полусодранной этикеткой "...ЗЕПАМ", на которой остались красные отпечатки пальцев. В другом кармане был пистолет. Был еще нагрудный карман, где нашаривался какой-то плотный листок.
Но девочка решила пока его не доставать. Ведь из него она могла понять, что происходит - а происходит наверняка что-нибудь ужасное - и начать переживать. А так, поскольку она ничего не помнит, это вроде и не она, а какая-то новая девочка, которая только что родилась, так что ей не страшно и терять особенно-то и нечего. Можно даже сделать что-нибудь безрассудное - скажем, попытаться залезть на крышу и осмотреться.
Пробоина была удачной: по двум торчащим балкам можно было вскарабкаться. Правда, в тулупе сделать это было очень сложно, а если его оставить, в два счета окоченеешь. Но вот она заметила, что с другой стороны торчала еще одна балка, куда можно было водрузить тулуп, как на вешалку. А потом достать его, перегнувшись с крыши. Девочка уже собралась было так сделать, как вдруг поняла: э, нет. Дырка была в левом боку вагона, две балки - с левой стороны дырки, а одна - с правой. Если повесить тулуп так, как удобно, то его может унести встречный ветер. Придется делать так, как неудобно. Вот, подумала девочка, я только появилась, а уже такая сообразительная.
Ей не сразу удалось допрыгнуть до балки, подтянуться и забраться на нее с ногами, зато она при этом согрелась. А вот крыша оказалась заснеженной и притом скользкой, поэтому залезать на нее было делом долгим, мокрым и неприятным. Вот если бы на крыше обнаружилась кофеварка... Или, например, можно допрыгать по крышам до теплого локомотива.
Пройдя по крыше и свесившись за тулупом, девочка впервые по-настоящему чуть не упала, притом вниз головой, и она впервые в своей новой жизни испугалась. Поэтому она быстро укуталась в тулуп и решила полежать на крыше. В снегу было мягко, к тому же так на нее совсем не дуло. Тут девочка впервые заметила небо, и тут же снова испугалась.
Она поняла, что звук, который раньше принимала за какой-то из поездных скрипов, был кое-чем другим. Это галдели птицы. Птиц было невероятно много, небо просто-таки мельтешило, и все летели назад - в сторону, обратную той, куда ехал поезд.
Это уже было нечестно и испортило настроение. Ведь если даже птицам так не понравилось в той стороне, значит, там были действительно большие неприятности. Например, собралась армия пугал. Или кто-то выехал на охоту с тяжелой артиллерией. Хотя, может быть, оттуда просто шлют настолько длинное сообщение, что понадобились тысячи почтовых голубей? Нет, опять какие-то веселые мысли. Девочке подумалось, что она, такая умная, должна бы сообразить, когда к чему-то нужно отнестись серьезно, и, кажется, только что это самое и сообразила. Кстати, о сообщениях. Не посмотреть ли все-таки на листок?
"Надо посмотреть, - решила девочка, - но сначала я перепрыгну на соседний вагон, чтобы уже впрок набезрассудничать и потом начать как-нибудь спасаться".
Она встала и еще немного помедлила, вдруг очень понравившись себе. Ведь вот она стоит на крыше вагона, куда сама взобралась, едет в гущу каких-то опасностей, в кармане у нее самый настоящий пистолет и какая-то тайна, и ветер развевает волосы...
Ветер. Он стал сильнее. Да и деревья вокруг, кажется, быстрее поехали. Да еще и набираем скорость... Ага, ну конечно же, вон впереди откос, и мы под него идем. Сейчас явно не те времена, когда в поездах водятся машинисты.
Это, конечно, не повод лишать себя удовольствий. Девочка быстро и не вполне осторожно перепрыгнула между вагонами, приземлилась на четвереньки и, не поднимаясь, стала думать, что дальше. Полагалось бы, конечно, немедленно спрыгнуть с поезда, благо можно попасть в сугроб, но потом ведь понадобится идти куда-то дальше, а это будет долго и, возможно, ни к чему не приведет. Зато вот если поезд разобьется, то кто-нибудь живой, если есть такие в округе, непременно придет посмотреть, что случилось. Так что поучаствовать в крушении - вариант гораздо более многообещающий, но как при этом не пострадать самой? Наверное, надо соскочить в самый-самый последний момент; но на большой скорости нужен будет очень большой сугроб, чтобы туда прыгать, и прыгнуть нужно будет правильно.
Тут стала приближаться с обеих сторон платформа, с какими-то домиками вокруг, и девочка поняла, что вторая такая до катастрофы вряд ли попадется. Поезд гнал сильно, и девочка решила пропустить станцию, собираясь с духом, а потом уже прыгнуть и вернуться. Заодно так она разведает местность. И к тому же вот на платформе кто-то стоит - она может крикнуть, чтобы ей пришли навстречу, если вдруг приземлится она все-таки неудачно.
Но кричать она раздумала. Вернее, как-то забыла эту мысль, когда увидела стоявшего на платформе. Это был мальчик лет тринадцати, и он махал рукой. В этом было что-то не так. Девочка опять почувствовала, что сообразила что-то серьезное, потому что она умная, но не смогла сразу понять, что именно сообразила. Ей было, впрочем, и не до этого: надо было выбрать сугроб. Перрон кончился. Какие-то все маленькие. Это как-то связано с тем, что ему лет тринадцать. Уже слишком большой, то есть, чтобы... чтобы что? Не надо отвлекаться. Вон тот вот сойдет. Не сверзиться бы раньше времени со скользкого края. Три, два...
Уже слишком большой, чтобы махать рукой товарным вагонам.
Сугроб затрещал, все тело обдало звенящим страхом, снег набился за ворот, на мгновение вернулась и тут же ухнула обратно память, вся сразу, слишком большая, чтобы что-то разглядеть. Кажется, жива и цела. Скорее, надо посмотреть на конец поезда. Поезд уже был довольно далеко. Не помахать ли ему рукой? В самом деле, может быть, мальчик тоже заметил, что с поездом не все в порядке. Тогда мы с ним друг друга поймем. Но выглядел он по-другому. Именно как ребенок, который видит поезд и машет, не вдаваясь. А это уже отдает слабоумием, что ли. Птицы, между прочим, кончились. В листок, между прочим, самое время заглянуть. Потому что уже точно хочется что-нибудь понимать.
Девочка вздохнула, вытащила листок из нагрудного кармана, поморгала удивленно, протерла глаза мокрой от снега рукой, хмыкнула и положила его обратно.
Вдалеке, уже из-за горизонта, роскошно, обстоятельно, всеми полутонами оранжево-черного взорвался поезд.
2
"Ух ты, - подумала девочка, - сколько горючего какой-то добрый человек отправил вместе со мной. Идея продержаться до последнего была очень плохая. А я ведь могла что-то для этого придумать, если бы не станция. Раз так, пойду познакомлюсь. Парнишка может быть сколь угодно странным, но я, думается, лучше вооружена".
Путь до станции показался невыносимо долгим. Девочка все-таки очень замерзла и к тому же проголодалась - вблизи от человеческого жилья все это сразу о себе напомнило. Когда она добралась, мальчика на платформе уже не было. Вокруг домов лежал нетронутый снег; единственные следы вели к ветхому амбару.
- Э-эй! - крикнула она. - Привет! Я на поезде приехала.
Из амбара донеслись какие-то неуклюжие шорохи и стуки. Мальчик вышел и, глядя куда-то мимо нее, сказал:
- Здравствуй. Я Кеша. Все остальные ушли. Тебя как зовут?
- А я не помню, как меня зовут, - сказала она, решив, что выдумывать себе имя - это не по-нашему.
- Жаль, я тоже не помню, как тебя зовут. А как ты на поезде приехала, если он тут не останавливался?
- Спрыгнула. Он потом взорвался.
Мальчик подошел поближе и смотрел уже прямо, хотя и очень странным взглядом.
- Так вот что гремело, - сказал он. - Вывны взорвали?
- Нет, я думаю, сам, - ответила девочка, стараясь не упасть в обморок. - А кто такие вывны? У меня про них на листке какая-то белиберда написана.
Это была уже не совсем правда: не про, а для. Надпись на листке начиналась со слова "Вывнам", затем шло двоеточие - и восемь совершенно бессмысленных слов в кавычках.
- Вывны - они никакие, - сказал Кеша задумчиво. - Ты ищешь кого-то?
- Вообще-то я очень хотела бы отогреться и что-нибудь поесть. А потом...
Девочка подумала, что у нее, кажется, есть сообщение для вывнов (или вывн? может, есть еще вывичи?), но ей заранее не хотелось с ними встречаться. К тому же листок был чужой, и вполне возможно, тот человек вывнов уже встретил и все им сообщил - ввиду чего и остался от него только тулуп и кровавый след на полу вагона.
- ...а потом отведи меня туда, где еще есть люди. Я потерялась, может, меня ищет кто-нибудь.
- Хорошо. Тут есть поселок поблизости. Поесть я сейчас принесу, и погреешься у очага. Ты извини, мне в дома заходить не велено. Там... там двигается. А тут нет.
"Странный мальчик, странное место. Откуда мне знать, впрочем, я полтора часа назад родилась. Может, сейчас везде двигается и вывны".
Очаг оказался за амбаром. Кеша скрылся внутри и еще там погремел, а затем вышел с банкой тушенки и старой красной лыжей.
- А не понадобится? - спросила девочка. Ей безотчетно не понравилась мысль, что вот сейчас еще одно средство передвижения окажется в огне.
- Нормальные дрова кончились, - ответил Кеша. - Надо еще топор.
Пока он ходил, девочка стряхнула снег с противня над очагом - он оказался ужасно замызганным - и открыла банку, которая, к счастью, была с кольцом, но все равно пришлось нелегко, пальцы не сгибались. Чем бы выковырять заиндевевшее мясо? Не пистолетом же? В амбаре должна быть по крайней мере лыжная палка. Впрочем, можно и прямо в банке разогреть. Скрипнула дверь; девочка поймала себя на том, что ей нравится это примитивное разделение труда.
- Не смотри, - сказал сзади Кеша. Наверное, он стеснялся того, как выйдет у него рубить лыжу. Как мило, подумала девочка и стала рассматривать стенку амбара.
- Я сказал - не смотри, - повторил вдруг Кеша раздраженно.
- Да я не смотрю, чего ты?
- Извини, - сказал он. - Я не тебе.
Девочка обернулась. Кеша стоял, сжимая топор обеими руками, и вглядывался в темное окно ближайшего дома, шагах в двадцати. Постояв так немного, он принялся рубить прямо на снегу - по-видимому, не сильно напуганный. Девочка решила было зайти в дом и проведать, что там такое, но побоялась не найти там ничего и раньше времени окончательно убедиться, что Кеша ненормальный. А ей очень хотелось спокойно посидеть с ним у огня и поесть. Она только спросила: "вывны?"
- Когда вывны, уже ни до чего, - умудренным тоном сказал Кеша. - То есть мне-то все равно - ходят тут иногда, бормочут, трогают, и пусть себе. С тобой вот нехорошо выйдет. Надо тебя скорее в поселок отвести.
И стал чиркать сырыми спичками.
Они сидели на корточках, ели руками и молчали. Затем набрали снега в кружку и выпили ржавоватого кипятка. Когда отправились в поселок, солнце начинало уже садиться. Шли иногда полями, иногда сквозь гущу деревьев, причем Кеша натыкался на ветки, но продолжал уверенно идти, словно по компасу. Не было ни зверей, ни птиц. Пошел крупный снег.
- Пришли, - сказал наконец Кеша.
- И что, и куда теперь?
- Стучись в любой дом, тут народ добрый. Удачи тебе. Я пошел.
Снег попадал в лицо, большой, мягкий и равнодушно-неживой.
- Кеша, подожди, - сказала девочка.
- Что?
- То есть тебя совсем не смущает, что... а впрочем, можно было догадаться.
Медленно, бесшумно девочка вытащила пистолет и прицелилась ему в голову. Снег падал и заметал следы.
- Ну так что? - невозмутимо переспросил мальчик.
- Неважно.
Кеша был одним из тех слепых, которые не знают, что ослепли. Он отчасти помнил, а отчасти воображал мир вокруг себя, и поэтому махал товарному поезду, поэтому кое-как управлялся с хозяйством в своем амбаре, а все сколько-нибудь подальше уже "двигалось", снилось на ходу, оказывалось чем-то другим, смотрело несуществующими глазами из темных окон. Догадаться можно было раньше. Не сейчас, когда они стояли посреди широкого пустого поля, где в помине не было никакого поселка, и Кеша собирался оставить ее здесь замерзать - и замерзнуть сам, не найдя дороги домой. Следы уже были еле видны. Кеша развернулся и, сперва почти попадая в них, зашагал в примерном направлении дома.
3
Девочка опустила пистолет и некоторое время стояла в нерешительности, хотя уже знала, что следует сделать. Птицы. Она вытащила из другого кармана пузырек и съела единственную крохотную таблетку.
Лечь, уснуть и замерзнуть, ничего не чувствуя - логичный, что ли, способ закончить короткую жизнь, точно так же начавшуюся из забытья; более логичный, чем застрелиться. К тому же, вспомнив свой прыжок с поезда, она подумала, что могла бы от выстрела в последний момент снова обрести память, а это все бы испортило.
Впрочем, у нее были совершенно другие планы, и все это она успела неизвестно зачем подумать на бегу, прижимая языком таблетку, уже начинавшую горчить. Кеша обернулся на звук и понял все так, как надо - видимо, он чего-то такого и ожидал. Он поймал ее на бегу. Он целоваться не умел, а девочка не могла разобраться, умеет ли, но от таблетки получилось избавиться довольно легко и незаметно. Вслед за чем девочка начала между поцелуями страстно, торопливо, горячим шепотом врать. Она наврала, что Кеша ей понравился с первого взгляда, на платформе; что ее сильно впечатлило, когда появился тот жуткий смотревший, а Кеша не испугался, а только крепко сжал топор; что ей не хочется ни в какой поселок, она рада была бы остаться жить с ним. Ей стало даже обидно, что она всего лишь подражает птицам, кормящим птенцов, а всей этой болтовней надеется поскорее его убаюкать. Кеша, крайне довольный, ухитрился ей ответить, что она хоть из себя и не бог весть что, но вполне мила и "такая беспомощная", и что от вывнов ее придется запирать, но в остальном жить вместе ничто не мешает. Наконец он сказал: "пора, темно уже", взял ее за руку и решительно повел не в ту сторону. Было еще вполне светло, и девочка понадеялась, что темноту он вообразил от собственной сонливости, а стало быть, зепам, не помнящий родства, действовал довольно быстро. К сожалению, Кешу вряд ли было возможно как-то сбить на правильный путь, да и боязно было идти незнакомыми местами, так что предстояло сделать крюк, вернуться к полю с призрачным поселком, а дальше, конечно, еще и пробираться по столь же призрачным следам. Кеша замедлил шаг, стал пошатываться, но явно готов был перебарывать сон до последнего. Девочка почувствовала, что снотворное начало действовать и на нее. Обратно тем же путем вернуться уже не удастся. Оставалась одна надежда - что они идут не параллельно железной дороге и не под каким-нибудь смехотворным углом к ней, так что рано или поздно ее пересекут, и можно будет идти вдоль рельсов.
Они как раз показались вдалеке, когда Кеша первый раз споткнулся. Он зашагал еще решительнее, хотя глаза у него слипались. Споткнувшись еще несколько раз, он наконец пробормотал "привал", сел, оперся на дерево и немедленно заснул.
Девочка долго обламывала с деревьев трескучие ветки, соорудила целую гору из хвороста, нашарила у Кеши в кармане спички, с которыми он, к счастью, не расставался, как и с флягой горючего для зажигалок, которая выглядывала из другого кармана, и вылила на мокрые ветки всё. Это был слишком важный костер. Теперь бегом за санками, они должны быть в одном из домов. Как удачно, что в лесу никто не живет, а вывны Кешу не трогают. Интересно, как это связано с тем, что он слепой?
Вот и рельсы. Здесь девочка недавно проезжала. Как кстати пришелся бы сейчас еще один такой же поезд; его можно было бы даже попробовать затормозить и обеспечить себя горючим до весны. Весна; она должна когда-нибудь прийти. Первая в ее жизни, если память не вернется.
Еще издали она заметила возле станции людей с рюкзаками, бродивших словно в ожидании поезда. Их было пятеро или шестеро. Снова на самом подходе девочка ощутила невероятную усталость. Теперь, наверное, все будет хорошо, многое объяснится, и слепой мальчик окажется в более надежных руках.
Люди с рюкзаками похаживали молча, один курил, еще один что-то рассматривал возле амбара. Он-то и пошел к ней навстречу. У него было гладко выбритое, умное лицо. Подойдя, он приветливо улыбнулся, сказал "мара-мара-мара хлем улимельна, улимельна, абутемен темутере" и совершенно неестественным жестом погладил девочку по волосам.
Вывны - они никакие.
4
- Извините, я тороплюсь, - сказала девочка и направилась к амбару, стараясь идти медленнее. Дружелюбный бормотун пошел следом. Остальные не обращали внимания.
Санок в амбаре нигде на видном месте не оказалось; там царил невообразимый беспорядок, среди которого была расчищена одна тропинка к вороху меховых вещей, набросанных поверх сена; здесь Кеша спал. Девочка решила, что сани гораздо проще будет найти в кладовой какого-нибудь дома. Из амбара она взяла только ружье, висевшее на стене. Выйдя, она обошла кругом и подобрала топор - сбивать замки. Вывн все это время стоял поодаль и наблюдал, а затем направился к товарищам.
Долго искать не понадобилось - в первом же доме санки стояли в прихожей, да и замок уже кто-то сбил. Однако тут же отправиться назад не удалось. Люди с рюкзаками шли навстречу, бормоча между собой тоном вполне обычного разговора. Не было ничего странного и в их походке. Но они явно собирались ее обступить и загородить дорогу.
Девочка медленно развернулась, зашла обратно в дом, закрылась изнутри на засов, зашла в комнату и выглянула из окна - того самого, откуда никто не смотрел на Кешу.
Вывны стояли возле дома. Один, заметив ее в окне, подтолкнул другого, показал пальцем, и оба заулыбались. В них не было на вид ничего зловещего. Что с ними, в конце концов, не так? Они говорят на непонятном языке, ну и что - может быть, иностранцы; вот разве что подозрительно много у них повторяется слов. Они странно прикасаются к людям - но мало ли у кого какая жестикуляция. С другой стороны, Кеша спрашивал, не вывны ли взорвали поезд, и собирался ее от них запирать. И само то, что из этой деревни все куда-то ушли. И звери куда-то делись. И птицы, улетая, заполонили небо в несколько слоев.
Непонятно было, чего от них ждать. Что они, собственно, хотят и как могут навредить. Близились сумерки, и надо было что-то решать. Но именно потому, что она оставила слепого в глухомани, она не могла сейчас рисковать собой - если все нарочитое дружелюбие вывнов только к тому, чтобы поймать ее, за Кешей идти будет уже некому. Можно было, конечно, перестрелять их отсюда, а потом уже разбираться. Но девочка подумала, что даже если решится на такое, то это может и не подействовать. Ведь они видели ее с топором в руках и ружьем на плече - и все же пытались окружить. Может быть, у них в рюкзаках по миномету. Может быть, это вообще не люди. Притом выглядели они как люди, и довольно симпатичные, на каких рука не поднимется. Был еще листок с какой-то фразой на вывнском языке, но, опять же, значить она могла что угодно.
Меж тем случилось кое-что любопытное. Вывны отошли к амбару и сняли рюкзаки. Один вытащил несколько связок поленьев, отложил одну и понес остальные в амбар. Другой вытащил банки с тушенкой. Третий принес какие-то свитера. Оставшиеся двое не стали распаковываться, а взяли поленья и принялись разжигать очаг.
Разве мог тут Кеша выжить сам по себе? Вывны заботились о нем. Они, вероятно, хотели узнать, куда он делся; девочка перед ними выглядела донельзя подозрительно. Кто бы ни были эти существа, они могли помочь. Возможно, это бывшие жители деревни, с которыми что-то случилось. Возможно, они сами и есть главные пострадавшие от зла, перед которым бежало все живое и на которое кто-то посылал заминированные поезда. Однако человеческое в них не угасло до конца.
Девочка отперла дверь, оставила топор в прихожей, выкатила санки, опустила ружье перед собой на снег и достала листок из нагрудного кармана. Трое вывнов, принесших дары, направились к ней с участливыми лицами. Двое других остались у костра.
- Дорогие вывны, - начала девочка, чтобы подбодрить себя, - я много о вас слышала и, сказать честно, не знала, что думать. Сперва вы меня напугали. Однако и сама я существо довольно странное - я ничего о себе не помню. И тот, который здесь живет, не похож на обычных людей. Собственно, обычных людей я, можно сказать, еще в жизни не встречала. Это сказочные существа, обитающие где-то далеко. Однако познакомиться мы можем позже. Есть проблема. Кеша хотел отвести меня к обычным людям, в некий сказочный поселок, и мы заблудились. Я дала ему снотворное, чтобы он никуда не ушел, и вернулась за санками, чтобы отвезти его домой, так как на себе его не дотащу, а заставить его куда-нибудь идти невозможно, как вы, должно быть, сами знаете. Я не уверена, понимаете ли вы меня, а я не говорю по-вашему, однако попытаюсь. Если я скажу сейчас что-то не то, не обессудьте. Деама неама нуре адальха, нуре адальха бету адугау.
Фраза вышла неожиданно гладко и, произнесенная вслух, как-то странно отозвалась внутри.
Дальше все произошло очень быстро.
Пока трое переглядывались, морща лбы, один из двоих у костра - тот самый, что подошел к ней первым - достал из рюкзака отрубленную человеческую руку и собрался бросить ее на разогретый противень. Встретившись взглядом с девочкой, он наигранно засмущался, спрятал руку за спину и потупил глаза.
Не размышляя ни секунды, девочка выхватила пистолет и два раза выстрелила. Мимо.
Симпатичный людоед захохотал, что-то прокричал на своем языке и вытащил из кармана связку, похожую на несколько брелоков без единого ключа, и стал их перебирать. Трое тут же набросились на девочку и потащили ее куда-то в сторону. Людоед нашел нужный брелок, что-то на нем нажал, и дом, где только что была девочка, взлетел на воздух.
Отбросило всех. Пока Алька снова летела в снег, она вспомнила все - и на этот раз прочно.
Язык вывнов ничего не значил, хотя что-то и выражал - что-то невероятно отвлеченное. Важно было соотношение звуков, оно подчинялось закономерностям, так что фальшь всегда была безошибочно слышна. Чтобы стать вывном, нужно было просто долго находиться с ними рядом, слушать их, дотрагиваться, но особенно смотреть. Никакой настоящей заразы при этом не передавалось - но мельчайшие ошибки в устройстве человека складывались узором, который застревал в калейдоскопе. Человек оставался человеком как бы сквозь сон, постоянно думая о чем-то сложном и несопоставимом с чем-либо в мире; при этом он был достаточно в сознании, чтобы искать и заражать других людей, обороняться от их нападений (вывнов пытались лечить, затем изолировать, и наконец объявили войну) и добывать себе пропитание. Поедали вывны исключительно друг друга, причем для этого требовались особые обстоятельства. Как только вывнов в одном месте собиралось строго шестеро, они вступали в жаркий, отчаянный спор о своей космической бессмыслице. Он требовал огромного умственного напряжения. Съедали того, кто первым ошибался.
Алька вспомнила много что еще - но это было сейчас не так важно. Даже Кеша ее мало волновал. Вместе с памятью к ней вернулись ее разноцветные, увлекательные, бесконечные мысли - но сквозь них она ясно понимала, что дело плохо. Вывнов вместе с ней стало шестеро.
5
Встав, она решила было не выдавать себя, и на обращенную к ней фразу попыталась ответить по-человечески, но вышла чистая и беглая вывнская музыка, в которой выразились: кисть руки с лишним пальцем, рифма "шесть - есть" и то, как шесть на игральной кости похоже на пасть с зубами.
Они сбрелись в круг, недовольные. Никому не хотелось. Люди с рюкзаками, как видно, занимались этим совсем недавно. Алька же не участвовала никогда. Она только вчера окончательно превратилось. Дедушка, с которым они вместе укрывались в подвале, тут же сделал ей какую-то инъекцию, и все поплыло. Последнее, что она помнила, было то, как он нес ее на руках к бульдозеру.
Поезд отправили сами вывны. Он должен был взорваться затем, чтобы отвлечь внимание от птиц. Птицы ни от чего не спасались - они тоже были заражены. На подступах к линии обороны огромная стая должна была рассеяться и незаметно осесть в городах людей. Предыдущая попытка, со зверями, не удалась - против них быстро выставили пулеметы. Все это - в виде символов, метафор, отголосков, музыкально переданных чувственных ощущений - Алька успела узнать от своих друзей, превратившихся раньше, а кое-что даже от самих птиц.
Вывны хорошо планировали, но были блаженно-рассеянны, и поэтому спокойно могли принять бульдозер, таранящий один из вагонов, за часть подготовительных работ. Должно быть, на случай провала у дедушки и был припасен листок с вывнской фразой. Что случилось дальше, было в общем понятно: состав перехватили и пустили, неуправляемый, задним ходом. Сделал ли это тоже дедушка и что с ним в конце концов сталось, Альке, возможно, уже не предстояло узнать.
Они начали разговаривать об отвлеченном. Спор вырос из этого незаметно и сперва был даже увлекателен, но чем дальше, тем становился сложнее, насыщеннее, и словно приближался к некой смысловой грани, которую еще никому не удалось преодолеть. Это походило на соревнование по прыжкам через пропасти, которые становились все шире и шире. И хотя все это сопровождалось смешками, ироническим подражанием ораторскому пафосу, кольцами сигаретного дыма, интересными на фоне дыма от взорванного дома, но напряжение росло - ведь достаточно было кому-то один раз поскользнуться. Алька уже с трудом могла удерживать в голове все смыслы фраз, на которые отвечала и которые говорила сама. Она заминалась, изображая себя у школьной доски, теребила губы указательным пальцем, прыгала от радости, сказав что-то удачное. Не грозило, что ей вдруг будет нечего сказать: мысли рвались сами, невозможно было остановиться, и опасно было, наоборот, выразить что-то лишнее. Они были где-то уже у грани. Альке не хватало дыхания. Настойчивой ассоциацией вкралось то, что она недавно шептала Кеше. И от этого можно было, конечно, избавиться, в удачный момент привязав к теме, но пока что только напрашивалось множество неудачных.
Была еще одна трудность. На Альку все время смотрел тот, в кого она стреляла. Гладко выбритый человек с отрубленной рукой в рюкзаке и связкой детонаторов. Смотрел он с досадой. Сам он был безусловно лучшим из спорщиков. Альке хотелось, чтобы он перестал так ясно показывать, кто здесь обречен. Это только мешало. Она начинала злиться.
Внезапно он сказал нечто потрясающее. Это напоминало замедленный, лунный прыжок через целое русло высохшей реки. Казалось, если выразить что-то с такой же мощью еще один раз, будет пройдена грань. Все умолкли, по-человечески силясь поверить своим ушам. Фраза, блестящая по смыслу, не сходилась по музыке. Спор был решен.
Он подобрал Алькин пистолет и пошел прочь - по обломкам дома, разлетевшимся вещам из чьей-то жизни в нем, мимо руки, подгоравшей на очаге, мимо амбара с приоткрытой дверью. Прямо на ходу он выстрелил себе в голову и упал на снег. Все продолжали молчать. Затем подобрали его и унесли в один из дальних домов, прихватив рюкзаки и топор. Альку оставили.
Ни красота смысла, ни нелепость ошибки не могли выйти случайно. Он победоносно нарушил правила, жертвуя собой.
Она потушила очаг и понадеялась, что не придется есть эту руку - слишком она обуглилась, и к тому же неизвестно чья. У нее пересохло в горле. Воду вывны пьют только очень чистую, поэтому снег напомнил ей о морской воде, чья близость мучит жаждущего на плоту. В рюкзаке своего спасителя она, как и надеялась, нашла пластмассовую бутылку. Также там была еще одна рука.
Пила Алька медленно, чтобы не простудиться, и так сосредоточилась на этом, что вертолет уже снижался, когда она обратила внимание на его звук. Снижался примерно там, где она оставила Кешу. Должно быть, увидели костер.
Через пару минут все пятеро, с ружьями через плечо, уже двигались вдоль путей. Альку везли на санках. Настроение снова становилось легкомысленным. Кешу собирались отвоевать у людей, так как находили его несказанно прекрасным существом - за его полувоображаемое бытие и за то, что его нельзя превратить. Вернее, можно, но без зрения на это может не хватить всей его жизни. Алька начала даже гордиться тем, что успела с ним познакомиться и поцеловаться, не зная, что у него столько почитателей.
Обычные люди - в белых комбинезонах с головы до ног, в противогазах с синими стеклами, - обычные люди, у которых толком не было ни одного из пяти чувств, но были ручные пулеметы - обычные люди застали их, как водится, врасплох. Но перестрелка не задалась. Кеша встал впереди пулеметчиков и, зевая, потребовал вернуть ему, как он выразился, его гражданскую жену; Алька снова попыталась что-то сказать по-человечески, у нее это не вышло, вслед за чем один из людей снял противогаз и оказался ее дедушкой. Кеша, принявшийся было ругать Альку за то, что она как маленькая и вот доигралась, имел с пожилым врачом короткое объяснение, и в итоге возмущенно заявил, что весь мир занимается только тем, что нарочно морочит ему голову. Вывны удивились, что кто-то хочет взять к себе одну из них вместо того, чтобы отгораживаться, прогонять или сразу стрелять, сочли это выгодным в том числе и стратегически, и отдали людям Альку вместе с санками. Кеша потребовал отпустить его к вывнам, потому что они нормальные, а люди психи. При всем при этом, добавил он, спать с девочкой-вывном он внутренне не готов, но если ее сделают-таки снова человеком, она может возвращаться. И грубовато поцеловал ее, бормотавшую что-то сквозь хохот.
Она приехала навестить его поздней весной, исхудавшая, с печатью долгой скуки на лице. Ей исполнилось шестнадцать. Бывшая территория вывнов уже вовсю заново обживалась и приходила в человеческий вид; сами бывшие вывны радели об этом едва ли больше всех остальных, хотя общаться предпочитали все же друг с другом. От упоминаний о людоедстве и взрывчатых веществах они раздражались, диковинных шуток своих не объясняли, от знания тайны бытия открещивались. Кешу кто-то все-таки убедил в том, что он незряч, и теперь Кеша носил темные очки и называл себя ясновидящим. Его предсказание, повторяемое на разные лады, заключалось в том, что главное еще не началось, что странная одурь, поражавшая людей и животных, была только предвестие. Альке он обрадовался, но сразу же отметил, что решил хранить целомудрие, дабы не потерять свой дар.
И Алька решила сделать ему приятное, а заодно облегчить душу.
- Знаешь, - сказала она, - вывны этого никогда никому не расскажут, но то, что принято повторять - "все кончилось хорошо, потому что наступила весна" - это не вполне так. Люди верят, что, дескать, природа победила, вылечила все это свежим ветерком, ручейками-подснежниками, пробуждением всевозможных страстей и подобными пошлостями. Ерунда это, весна ни при чем. Просто это весной случилось.
- Что - случилось?
Налетела и застучала, не останавливаясь, электричка, и Алька, пережидая шум, помахала ей не то приветственно, не то - чтоб проезжала скорее.
- Кеша... в общем, ход твоих мыслей правильный. Случилось то, что кто-то перешел грань. Мы нашли то, что должны были найти, и стали больше не нужны - вот нас и отпустило. И теперь ни одни вывнские посиделки не обходятся без разговоров о том, кому это было нужно, зачем, и что может случиться дальше.