Аннотация: Сентиментальнейшее произведение новой эры!
Эсаул Георгий
роман
Москва
2015
ПРЕДИСЛОВИЕ
- Полноте, милый друг в государственном жабо чиновника третьего ранга!
Не обманывает меня предчувствие - ОХ! - как недисциплинированно; гимнастка по ниточке над зрителями прогуливается - отрадно, на голубку похожа.
Но не о спасении души своей думают зрители - фармазоны они, - а под юбку гимнастки смотрят, искусства там не видят, а ад с гортанными хрипами грешников раскрывается над ними - на том месте, где Небеса сияют.
Гимнастка же высматривает сверху - тучка небесная, - кому из вельможных миллионеров в руки упасть из-под купола цирка; а упадёт - очи округлит, усмехнется и вскричит в величайшем волнении гарпии:
- Волшебник вы великолепный!
Родственная душа!
Замуж возьмите меня, беспородную!
Веселощi, пияцтво, вiдчайдушнiсть гарантую!
В пятнадцать часов шестнадцать минут по Московскому - иностранцами презираемому - времени к платформе Курского вокзала города Москвы на всех парах пристроился поезд - словно из глубин ада вынырнул - обшарпанный, с разбитыми стёклами, ржавый - Ирландский союз рыжих позавидует ржавчине.
Из вагона номер тринадцать легко выскочила на энергии молодости высокая девушка с пенным водопадом пшеничных волос.
- Да будь ты проклята, и весь твой род пусть будет проклят, исчадие доменной печи! Чай не заказывала, пиво у меня не покупала - беда от подобных пассажирок, разорение, а я детей кормлю, прижитых от соседа, красивую ресторанную жизнь жажду, пеликан с отломанным клювом. - Проводник в шапке Мономаха обругал девушку, тотчас забыл о ней, и - обагренный кровью склок - помог высадиться дряхлой - вдова Пушкина - старушке. - Ты тоже будь проклята, сальная кулацкая старушка с глазами на Север.
Пенсию получаешь, жируешь, яблоки трескаешь гуманитарные, а проводнику даже печенье пожалела, птеродактильша.
Если тебя не убеждает моя рваная манишка, то приведу пример жизни младогегельянцев - бедствовали, подаяние просили, и на подаяние жили сносно, даже Карл Маркс в молодые годы не печалился - за счет казны партии младогегельянцев кормил семью и трёх любовниц.
Вы бы, матушка, зубы вставные не скалили - за миллионы верблюжью челюсть себе приделали, а мне на пломбу зуба денег нет, даже колодцы рыть пытался, думал, что заработаю на пломбу, но молдаване отняли у меня работу и деньги, назвали меня униженным и оскорбленным кротом, обещали, что закопают в мой же колодец, или утопят, если до воды докопаюсь.
Сергей - молдавский парень, глаза у него пронзительные, с бархатными ресницами росомахи - помахивал перед моим лицом ножиком, да разве это нож - складной, перочинный, поддельный под швейцарский - с крестом.
Удивительно, если крест, то - Швейцария; со складным ножом за зайцем побежишь - не убьёшь зайца, а, если надумал напугать этим ножиком гимнастку на брусьях, то жди погрома - ногами гимнастка ножик выбьет из рук, а руками голову свернёт - совершенно права, оттого, что с детства тело своё изгибала и денег за изгибы не получала, а тут ещё ножик дурного качества - оскорбление для девушки.
Сергей молдаванин меня поучал, будто старую няньку, руками тучи разгонял, добра мне желал, себя три раза предложил - сказка ночного голубого леса, - но отказался я, денег нет, а без денег разговор беспредметный ничто не стоит, даже серебряного сантима за разговор не дам.
Наколки мне показывал на правой руке и на ягодицах; я усомнился - может быть - хна, или чернила, - рукой растирал наколки Сергея, ногтем царапал, нет - тушь стопроцентная, Советская, подкожная, имя ей - Инженерия.
"Не подумайте, что я молодой, вас учу жизни, уму разуму, да с остроумием комика Задорнова обучаю - груша я - и слова мои делают мне честь. - Сергей молдаванин мне на ботинок поискал - шалость, потешно, но влажно - субтропики в ботинке. - Сельский наш учитель Сергей Иванович лютовал с похмелья, а не похмельный не бывал - завидую ему, поклоняюсь и на рваной свадебной простыне пальцем напишу его имя - пусть воскреснет.
Люблю, когда воскресают сельские учителя - не в двадцать пять лет три учителя, а - в неделю один ботаник.
Сергей Иванович на уроке химии рассказал об одном дореволюционном предпринимателе - под подозрение полиции не попал предприниматель, поэтому варенье варил, называл варево - "Рецепты старого алхимика" и на варенье за год заработал миллион денег - прОпасть, деньжища для людей стесненных обстоятельствами - как две стены сходятся в подземелье ведьм.
Я в волнении из школы убежал, не досидел до последнего урока; Сергей Иванович подглядывал каждый раз за девочками в женской раздевалке - затейник, добрый, поэтому мы ему кол ни в сердце, ни в ягодицы не вбивали.
Подсматривает; девочки в дырявом сарае - раздевалка - переодеваются, знают, что Сергей Иванович подглядывает, поэтому хихикают довольные, что на них обратили должное ханжеское внимание - не иезуитское, но полевое, как у бычка глаза вылезают на пьяную доярку.
Мальчики в Сергея Ивановича собачьими какашками кидаются - всем хорошо: девочки свою значимость чувствуют, веселятся, что их понимают и взглядами облизывают, ребятам отрадно и благолепно - удаль свою показывают и ловкость - кто попадёт какашкой в пенсне-с Сергея Ивановича: и учителю нашему сельскохозяйственному - бесплатное пип-шоу с молодыми курочками - каждой по песцовой шубе я бы подарил, да видел наши игрища в необычной выстраданной мировоззренческой глубине, и на дне той глубины - ботинки для чёрта, маленького детского размера - под копыта.
Я домой прибежал, мясо из погреба вытащил - все запасы на зиму, и рыбу прихватил, на солнышко скудное осеннее выставил под вопрошающие объемистые взгляды мух.
Мухи - интеллект, поэтому живут дольше бабочек.
Мухи мясо и рыбу облепили - радуются, а мне в жужжании слышится шелест стодолларовых купюр.
Матушка прибежала с пожара, схватила кочергу и по двору меня гоняет, словно я буряков объелся и кислым вином запил; но я же не городской парень, который за баклагу бражки отдаст рашпиль.
Гоняет меня, причитает, юбки в навозе пачкает - пустое в юбках, нет в них мужества и гражданской честности в женских юбках, всё равно, что флаги вражеские.
"Опять с ума сошел, сынок мой усатенький! - кочергой меня по спине колотит, но вижу, что страдает, жалеет меня, противоречащего высоким принципам поклонения старшим. - Последние куски мухам на съедение отдал, ладно бы - рабам, но мухам зачем, словно они - балерины!
От балерин нет пользы, только - пляски бесовские.
Ногу выше головы поднимают, а между ног - леса Черниговские, согласилась бы на Райские кущи, но в Чернигове, что мы не видели? Бабу Ягу с метлой в Чернигове поймаем?"
Матушка устала, присела на корыто перевернутое, юбками обмахивается, но не зря, не попусту, а со смыслом ноги оголяет, чтобы сквозь щели в забор парубки подглядывали, дивились на ноги маменьки, мысли свои подогревали и задумывались - что матушке моей преподнести в подарок на Седьмое Ноября.
Я - мешком с отрубями - свалился на сено, согнал собаку Баскервилей, матушку по руке прутиком березовым бью, сильно - игра у нас потешная, - до первой крови; и говорю, захлёбываюсь в словах, подпрыгиваю на тощих ягодицах - столько во мне Правды, что распирает, словно после кваса с редькой:
"Матушка, не извольте беспокоиться!
Мясо - ерунда мясо, через сто миллионов лет об этом мясе никто из новых динозавров в ужасе не вспомнит, не приблизит лицо к зеркалу и не спросит у дьявола зазеркалья "Где мясо?".
Представьте, что наше мясо поповская собака съела - на радость ей, полезно для утробы, чтобы глаза не загорались бешенство, когда собака в припадке курей по огороду ловит, представляет себя фельдъегерем.
Может быть, для того собака и живёт, чтобы мясо кушала и курей воровала, смысл жизни у собаки в курах и в мясе молодого бычка, как у певца смысл жизни заключен в семи нотах.
Рыба - хуже мяса, рыбу можно динамитом глушить и химией травить, рыба стерпит, даже шепотом не пожалуется городовому, что её отравили, воздуха не попросит свежего, не нужен рыбе воздух, а вода - наше почтеньице; гордо из воды рыбы взирают, на тутанхамонов Египетских похожи рыбы в воде.
Я, матушка, миллиард на мухах заработаю, вас в шелка и в целлофан одену и обую - цыгане на рынке обзавидуются нашим одеждам - так косорукий инвалид завидует игрокам в теннис.
В школе в теннис не играем - позор теннис, если душа замкнута на три золотых ключика Буратино.
Я в мае душу пытался отомкнуть, подумал, что, если Сергей Иванович учитель - поэтому мудрый - отраду находит в подглядывании в раздевалку девочек, то я воспарю, душу свою открою, сброшу оковы рабства, когда увижу чудо из раздевалки.
Имею основания для мечты, с пониманием сужу о болезнях и грёзах, мерещатся мне летчики в кожаных шлемах и в круглых очках - консервных банках.
Академики в очках-канализационных люках, а лётчики - в консервных банках; хозяйство на колёсах, но почему не облака на очах вместо пенсне-с?
К щели в стене подхожу, а душа трепещет, поднимается, как остров в фильме "Аватар".
Ноги внезапно задрожали, я разрыдался от умиления, что сейчас соприкоснусь с Истиной, познАю веселье и лукавство уличных барабанщиков, похожих на маковые зёрна.
Прислонил око к щели, выдохнул запах колокольчиков и свежего чеснока - так повар ароматами изо рта отпугивает клиентов.
Где? СкажИте, лжецы, где сострадание и Истина в коротких штанишках библиотекаря?
Полагал, что сияние увижу в раздевалке, а в сиянии - золотые и серебряные фигуры с крыльями: одноклассницы преображаются, наполняются Звёздами в раздевалке.
Щель в стене - дверь в Счастливое будущее, где каждому беженцу подарят по кожаной куртке из страуса или из броненосца.
Парагвай нам поможет!
Но ни золотых фигур, ни Сияния, от которого проходит катаракта, лишь - обнаженные девушки с иссохшими губами сверху и снизу, словно пять лет шли по пустыне и умерли в один час, когда я на них взглянул.
Пить надо меньше - да, с детства пьём фиолетовое крепкое, наша традиция в вине, ищем в каждом бочонке с фиолетовым крепким Греческое гражданство.
Обмелели греки, каждого под руки с двух сторон поддерживают шведские девушки в клетчатых юбках баскетболисток.
Матушка моя с гусиным зобом и клокотанием старой пианистки! - я поклонился матушке - спина от поклонов не переломится, а пищеварение - когда прямая кишка в небо смотрит - наладится, как у кота. - Одноклассницы голые не сияли, и я, поэтому не воспарил; горестно мне - не ладные девушки, на тебя похожи, но только мельче у них всё, недоразвитое от плохого питания - щи на фиолетовом крепком и гречка на фиолетовом крепком.
Я в ужасе отслонился от подсматривательной щели, не узнавал лица товарищей - свиные хари, рыла, бычьи цепни и козлиные бороды, зоопарк в школе.
Почему не видел Истину с рогами?
Я - игрок с крысами?
Озорник с беспокойными движениями кавалергарда?
В смятении упал на кучу мусора, выл, катался, тревожился, даже задумался на минуту о судьбе Родины - как она проживёт, если даже в школьной раздевалке девочек - обман, как в городе Кострома, куда везут сыр из Белоруссии.
Вдруг, сильнейший удар ладонями по ушам - звон пошёл колокольный, Московский, многообещающий - стакан не поднеси, хитрость не придумай и звон не прогони, он - лишняя пара белья для приговоренного к повешенью декабриста.
Сергей Иванович меня оплеухами в чувство привёл, смотрел с пониманием, с одобрением, и по лбу моего учителя ползла жирная зеленая муха с очами Сидоровой Козы.
Учитель сказал бы мне главное, что сверчком свербит в мозгу, но оглянулся на щель в стене раздевалке - ту щель, от которой я отпрянул в ужасе, в борьбе балеронов и эльфов.
Сергей Иванович жадно приник к источнику Света и Добра - щели, подсматривал, не замечал града собачьих какашек, обрушившегося на его голову ураганом "Карина", причмокивал - так вампиры по ночам причмокивают в свинарниках.
"Сергей Иванович - эстет и либерал, поэтому видит иное, не то, что я видел в раздевалке девочек, и мне глаза выело помехами, сельским воздухом. - Я задохнулся от предположения, и - если оно верно, то я несчастный, оттого, что Судьба мне подсовывает плохие картинки, не те, которые дарит богатым духовно учителям. - Сергей Иванович узрел Свет в раздевалке девочек; и серебряные и золотые грациозные фигуры в ослепительном свете Райских кущ танцуют прекрасный танец материнства и детства.
Может быть, мне не хватало вдумчивости Казановы, прозорливости Кассандры, душевной тонкости и культуры ацтеков с жертвоприношениями девственниц?"
Я побрёл из школы, сначала - на наше заброшенное кладбище с разрытыми могилами; даже мертвецы убежали из нашего села в Сеул, на заработки - так эскимоски отправляются прачками в Алжир.
Маменька - с пышными формами и формалиновыми губами, - сегодня я вспомнил тот день, с мухой на лбу Сергея Ивановича, с мухами на кладбище и влил события в рассказ учителя о мальчике миллиардере, любимце нравственно разлаженных балерин.
Не тужите, друг мой!
Мухи отложат личинки в куски мяса; если отменили рабовладельческий строй и провели реформу денег, то почему мухам мы должны указывать - когда и где им яйца откладывать?
Выведутся легионы новых мух, лукавого прогонят жужжанием.
Наши мухи приманят новых мух - из соседних деревень, из заморских стран, где мухи величиной со страуса - на гамбургерах отъелись, признаются, что осмелели и азбуку Морзе освоили.
От свадеб наших мух и заморских народятся сиксилиарды генетически модифицированных мух; по колено, по пояс будем бродить в слоях разноцветных - как расовый моральный патруль - мух.
Ты, маменька, встанешь у мясорубки, красивая, богатая, перспективная - и на тебя слетятся ухажёры, тонкие, мухообразные.
Я лопатами буду кидать мух в мясорубку, а ты, успевай, запаковывай биоматериал, протомассу, белковую муку из мух - основа для блинчиков, пельменей, шаурмы, пирожков - объедение, а не мухи с завода.
Люди пальчики оближут, отведав биомассы из мух; в лучших ресторанах Москвы наши мухи пойдут по цене бриллиантов - россыпи, прииски мух.
Разбогатеем, пошлём сушеных мух в Европу: голодают европейцы, последний х...й без соли доедают, отощали, бедствуют - на семьсот евро пособия беженцы в Европе живут, недовольны, ругаются; мужчины в Амстердаме вынуждены в женское бельё одеваться, да и то - прозрачное, кисейное, воздушное - от бедности всё, даже глаза подкрашены, а туфли на ногах мужчин - женские - я в кино видел, в клубе.
А мы на десять евро в месяц - счастливы, танцуем, и верим, что мухи - деньги.
На вырученные первые миллиарды мы прикупим ещё тухлого мяса, и тогда - батальоны зеленоголовых мух..."
"Сын мой, не зря я тебя поила с детства фиолетовым крепким и кормила кизяками - поумнел, приобрёл ум крестьянского старосты, а в одиннадцать лет похож на китайского философа пенсионера! - матушка осмелела, целовала меня в ухо, нахваливала, даже не ударила кочергой по голове - пустяк, но приятно, особенно, когда в черепе многочисленные трещины - каналы на Марсе. - Не будем мы прикупать тухлое мясо, не потратим деньги на воздух, а лучше на человеческом мясе новых мух вскормим: бомжей, натуралистов и поэтов в наших лугах - косой смерти коси, не выкосишь человечину.
На мухах город построим - Мухачёв, славу мухам в песнях воздадим, памятники на каждом перекрёстке нашим благодетельницам!"
Мы с маменькой нашли друг друга, рьяно принялись разводить мух, старались, словно в нашем дворе - стройка века.
У соседей по ночам из сортиров вычерпывали, у себя в избе на пол выливали какашки и мочу - мухи в восторге, крылышками трещат, погоду предсказывают, на пианистов во фраках похожи.
Через две недели мы по щиколотку в мухах ходили - не нарадовались, даже песни забыли от счастья - так в доме миллионера бедная вдова забывает о своих детях.
Обогнали бы Рокфеллера по доходам, но случилось неожиданное, ужасное, даже горечь во рту появилась, поганки выросли: снег пошёл зимой, морозы ударили - лучше бы мне рабочий парень кувалдой по яйцам ударил.
Мухи все до единой сдохли; я бегал среди засыпающих тел, уговаривал мух, доказывал, что снежинки - белые мухи, их братья из Антарктиды, и задумчивость снежинок - не ото лжи, но от правды, мыльный пузырь мухам в награду.
Но - конец, делу венец!
Нищими мы с матушкой по миру пошли, с котомками за плечами; матушка дальше соседнего двора не ушла, к Никите Кожемяке в любовницы подалась - страсть и сладострастие мне неведомые, но я не саранча, чтобы дешево продал своё молодое тело с бородавками на ягодицах.
Я до Москвы дошёл, копаю колодцы и в каждом ищу подземных бессонных мух, которые размножались бы, как африканцы и не боялись холода, как пингвины. - Сергей молдаванин внёс успокоение в мою душу, рассказом забил гвоздь в мечту о копании колодцев. - Ты, дядя, не колодцы копай, а ищи свою мечту по свету, словно потерял портянки, а завтра на приём к Английской Королеве нужно идти за Нобелевской Премией Мира.
В проводники железнодорожные поступай на службу, не спутай со службой ФСБ - проводников имени Ивана Сусанина.
У проводников из ФСБ носы круглые, а в каждом глазу - копейка, как у итальянского актёра Челентано".
Сергей молдаванин мне напутствие дал - спасибо, что не лопатой по темечку - мухолов, баловень протоплазмы.
Три года проводником работаю, но к своей мечте не приблизился ни на шаг, а обнищал до седого лобка; на нудистском пляже вынужден мыться и загорать, потому что нет денег на прачечную и на трусы, пусть свинцовые, противорадиационные, но на лямках, как у младенца штанишки.
Проклинаю вас всех, пассажиры, счастливого пути, дорогу вам в глотку и бомжа в котомку!
Надеюсь, что в Москве вас обворуют, и вы познаете горечь моего падения в ад, нищету с длинными фразами вертухаев из колоний строгого режима. - Проводник разрумянился, засмеялся - всё зло выпустил, теперь - Ангел!
На прощание пинком ускорил старушку с тележкой, посмотрел на девушку, но она, уклонилась от прямого взгляда, боялась сглаза, бегала, приседала, падала, перекатывалась, качала маятник, словно под пулями голубых миротворцев ООН.
- Ангел! Ангела Меркель перед тобой меркнет, дивная! - на перрон выбежал мужчина лет пятидесяти-пятидесяти пяти; добротно одет - Королева Красоты не придерется - мягкие кожаные жёлтые туфли с тупыми носами - не модно, но удобно, клетчатая кепка Шерлока Холмса, снежная рубашка с чёрным жабо, вельветовый коричневый пиджак и белые обтягивающие генеральские панталоны - в армии Спасения их называют "Радость гусара". - Поворотись-ка, племянница; выросла, и у тебя всё выросло - не тушуйся, красота безнаказанно не умирает, потому что - не снегирь!
Снегирь без сала замёрзнет, а девушка из Архангельска в сале не нуждается - помидоры придают вам туманность и задумчивость, взывают к поэзии, а сало - низменно, опускает, но - и без сала нельзя, потому что сало - шоколад пролетариата! - Мужчина с видимым удовольствием - светился, словно фонарь на Арбате - поворачивал - слегка заробевшую - девушку, оглядывался по сторонам, гордый, что за ними наблюдают, выискивают изъяны в красавице, но не находят - так петух в куче жемчуга не отыскивает шмат навоза. - Светлана!
Поди же, егоза - шалунья с ОГОГО!
Дай наглядеться на тебя, глазища - необыкновенный свет в окне, лучина не нужна, когда свет из очей - словно со дна озера поднимается, а на дне - град Китеж.
Прелестница, красавица - не спрашиваю, ногу выше головы поднимаешь ли - модно нынче в Санкт-Петербурге, чтобы девушки по поводу и без повода ножку поднимали выше головы - веянье; а у нас, в Москве - и так всё понятно - с поднятой или с опущенной ногой: главное, чтобы - человек хороший, добро людям желал, здоровьем пылал, благочинный - ты - картинка!
От девушки что надобно - добродетель, скромность, моральная устойчивость и здоровье, сто раз здоровье, потому что без здоровья - хилость, в Польшу на вОды ездят, а откуда в Польше вОды?
Ад в Польше, фармазоны и младогегельянцы с апломбом, словно пломбировали их.
Впрочем, радость моя, не осуждаю их - и в Польше люди живут, говорят - и добрые попадаются, упорные труженики с ласковыми глазами и усами на половину лица, как у кротов.
- Ах! Дядя! Комплиментов наговорил, в конфуз меня бросил, а я ведь - стыдливая, но в обиду себя не дам; зубы - капкан на медведя! - девушка озорно шутливо щелкнула зубками, играла, затем залилась смехом, хохотала - не в силах остановиться - княгиня полей! - О здоровье, дядюшка, ты изволил правильно выразиться - мудро, даже страдальческое и отрывистое на лице выступило, пятнами пошло!
ХА-ХА-ХА-ХАХАХА!
Шучу, премилый дядя, озорничаю - в дороге устала: воры, шулера, альфонсы доставали меня - спать не давали, лезли, словно тараканы за хлебом в амбар.
"Помилуйте, люди недобрые!
Не Наполеоны вы, но и не князья тьмы!
Азбуку изучите, в народ идите волонтёрами; в домах престарелых песни и пляски организуйте, чтобы люди весело в Мир Иной уходили - так уходят кумиры кино!" - говорю злодеям, а кошель между холмов грудей прячу - надежнее, потому что, если охальник - по рукам ему, пусть на производство идёт, из семечек масло выжимает или дорогу в Коммунизм строит.
Дороги нам нужны больше, чем формалин для моргов.
Не желают люди работать, избаловались - питоны.
На что рассчитывают без носов? на Скатерть-самобранку и на рог изобилия с нижним бельём?
Полагаю, что всех тунеядцев расстреливать надобно - пусть в аду высасывают друг из друга кровь, как пауки сосут из мух.
Но рукой махнула - как к Москве подъехали, - простила всех, даже не поскупилась - картошкой печеной и яйцами, сваренными вкрутую - угостила - не пропадать же продукту, а яйца - не снег, испортились, подтухли, но слегка, иначе не травила бы людей; верю, что у них чистые сердца, а душа - душа коноплянки, птички.
Всех люблю, дядя!
Бросили бы меня в ад - и там бы любила всех и прощала, потому что человек изначально справедлив и добр, к умникам тянется человек, если сам обделен разумом; понимаешь, меня, дядя Сергей Степанович, по глазам твоим с лучиками доброты в уголках - вижу, что поддерживаешь прыть мою, и сам - золото ты, а не дядя!
- Не золото, а - выхухоль я! - мужчина, чрезвычайно счастливый, что красавица племянница нахваливает, но не подластивается просто, с каверзой, не подхалимничает, как подхалимничала бы бедная попрошайка в салоне эротического массажа, а искренне поёт канареечка в теле человека, болтает с задором молодости, когда портвейн не портит здоровье, а чёрный хлеб - на столе, застеленном газеткой "Известия" - дороже чёрной икры. - Торопился к тебе, даже на красный свет проскочил - ужаса натерпелся, когда бабка из-под колёс моего новенького красного "Феррари" выскочила, чуть в графиню не превратилась в раздавленную.
- Ах, дядюшка, не брани за то, что перебиваю тебя, словно гвоздь забиваю в крышку гроба!
Гроб - если правильно подать - не слёзы, а - смех!
Ты обмолвился, что у тебя красный "Феррари", даже не поверила, упала бы в обморок, да за слабость сочтешь, подозрения закрадутся по поводу моего здоровья, а я - шпалы ворочала, ручки - тонкие макаронинки, изящные - пианистка я, но сильные руки, богатырские, Илью Муромца, если встречу - заломаю!
АХАХАХАХА!
Ты любил высокие джипы, а сейчас - красненький - как нос пьяного павиана - Феррари.
Не утаивай от меня, дядюшка, я тебя всякого люблю; не подался ли ты в амстердамцы - грех но модно и прелесть новизны для пожилых мужчин, когда в красном автомобильчике с другом балероном по Европе - мёд, а не страсть, я в романах сентиментальных об амстердамцах читала - полагала их заболевшими, но нет - радуются в красных "Феррари", лица Солнышку - муравьи будто - подставляют.
- Испугала меня, хорошо, что испугала, заподозрила в убийстве тела - так судья по ошибке назначает прокурору смертную казнь, - Сергей Степанович шутливо схватился за сердце, высунул язык для усиления картины, но не удержался и захохотал гулко - вороны от испуга даже не бранились, сразу снялись с места и улетели, подгоняемые утробным здоровым хохотом. - Ишь выдумала, метелица ты моя, картину нарисовала - избу амстердамскую из бревен, изба покосилась, развалилась и - на тебе - яркозадые балероны пляшут на брёвнах.
Не осуждаю голопопых мужчин, даже приветствую, что не разбоем занимаются балероны и амстердамцы, а парады устраивают ситцевые и шелковые - дело их, на каждого медальон повесят, самовар каждому человеку положен, а на венце самовара - Тульский пряник - символ мужества и героизма Человека с Большой Буквы.
Да, джипы люблю, но красненький "Феррари" - престижно, издалека его видно, как тонущую каравеллу.
Поцеловал машину и загодя выехал к тебе - сто лет ожидал бы тебя, но обстоятельства на дороге - пришлось старушку реанимировать: по щекам похлопал, в рот влил из походной фляжки фиолетовое крепкое - с собой ношу на охоту, и - когда сердце требует, словно сердце - моя любовница.
Старушка всё фиолетовое крепкое выпила, смотрит на меня, не понимает кто я, почему с ней, отчего вина дал - об аварии забыла, вылетело у неё из головы, и парик слетел - фиолетовый: потешно - волосы под париком фиолетовые с сединой, крашеные, но редкие, а парик густой, тоже фиолетовый - тяга у старушек к фиолетовому, в кардиналы метят, а кардиналы, как розовые фламинго, в фиолетовый цвет рядятся, радуются, деньги раздают нищим - обожаю кардиналов.
В прелести бабушка, или повредилась после аварии, меня за руку держит крепко-крепко, будто репу из земли тянет.
Глаза - свинцовые, пришёл их час, даже бизоны в глазах не отражаются, а положено, чтобы индейские бизоны - хотя бы в глазах людей - жили; не голуби они перелётные.
Умильная старушка, бойкая, сжатая одуванчиком в мороз; заплакал я от жалости, обнимаю старушку, желаю ей стать благодетельницей детей с ограниченными возможностями - наивысшая мечта цивилизованного человека; колокольчики мне на пальцы подвесят - не отрекусь от слов своих, оттого, что из тёплой души выходят, даже в арестанты пойду, превращусь в мышь поднарную, но старушку не побраню.
"Иоганн! Иоганн Себастьян Бах, жених мой!
Ты за мной пришёл, окаянный рогач с лампадкой в форме лебедя!" - кричит мне в лицо, за другого принимает - за умершего композитора, видит во мне поэзию и духовную музыку, я - зеркало времен!
Лестно мне стало, даже на миг представил себя виночерпием в замке, а в зале дамы и кавалеры веерами обмахиваются, поляки приседают, усы подкручивают, а царствует над всеми - Иоганн Бах, на грозу похожий!
Старушка не унимается - щиплет меня, гусыня, а я без конфуза улыбаюсь - отрадно мне, что через боль мою пожилой человек воспаряет, выздоравливает, покрывается шёлковой коростой.
"Иоганн! Возвеличься, чёрный козёл!
Не слишком ли ты много требуешь от посланника ада?
Возляжь со мной, превратись в дубовый паркет на моей астрономической голове.
В твоих ногах Правды нет, а в других местах я не осматривала, потому что - катаракта - защита от Солнца.
У негров зрачки чёрные, роговица толстая - ультрафиолет фильтрует, поэтому сетчатка глаза не коробится, не иссыхает воблой в селе Шушенское.
Но зачем же на защищенные глаза негры чёрные очки надевают; надеются, что лица станут бледными, слёзы на глазах превратятся в якутские изумруды?
Ленинской искоркой вспыхнувших чувств подожги мой парик, навей мне мечты - флейта я, а ты смычок, на флейте играй смычком, потрошитель Судеб.
В молодости я не в избе читальне медными пятаками крестьянам глза прикрывала, нет, я поднимала народное хозяйство, акробаткой в цирке выступала - Тушь! Опилки! Каштанка! - любо, мудро!
Влюбилась - как же без этого, - сердце девушки - воск, и плачет по утрам сердце, надрывается, даже в кресло превращается, но никто это кресло под грудной клеткой не видит, а на клетке ещё и сиськи.
Положительный мужчина, с брюшком, серебряная цепочка на часах - подогрейте меня, люди, на сковороде с кипящим маслом.
Валдек Збишекович - имя у жениха траурное, но звучит, даже леденящим холодом от него веет.
Валдек людей против себя ожесточал, по ночам грабил обозы с пшеницей и мороженой рыбой - даже Ломоносова молодого обокрал, тихонько, без ножа к горлу, интеллигентно.
Слюбились мы, к свадьбе готовились, я фату примеряла и чувствовала в себе силы Принцессы Цирка.
В ночь перед свадьбой жених мой с постели понялся, руки перед собой вытянул, а из очей в ночи пламя полыхает, и из ушей дым смрадный идёт, серный, как на фабрике спичек.
Я подумала, что пламя из очей пробки серные в ушах Валдека растопило - о природе пламени не задумывалась, циркачка с робким простодушием брошенного котёнка.
В цирке часто пламя из разных природных отверстий факиров вылетает - на радость детишкам, на зависть клеркам и для конфуза дам, которые щупают у себя под кофточкой, силятся найти остатки древнего Рима.
Валдек мимо трюмо прошёл, повернулся к шкафу - железный шкаф, огромный, времен Людовика Четырнадцатого, даже корона Наполеона на шкафу стоит памятником буржуазии.
Открывает шкаф, а оттуда - матушки тунгусских оленеводов, спасите! - скелеты, полуразвалившиеся тела балерин, не шкаф, а шкатулка с мучениями.
Я сначала засмеялась - потешно, когда из шкафа не бельё и не любовники валятся!
Простила бы Валдеку любовников балеронов, красивый Валдек, знатный, а все красивые и знатные поляки - записные амстердамцы.
Но затем оробела, представила, как тело моё гниёт в шкафу Валдека, разлагается на составные части, и из этих частей великий конструктор Карл Маркс собирает Призрак Коммунизма.
Побежала я от жениха, а он за мной - тоже обнаженный, жарко, последнее лето в Париже.
Догнал бы, но я - циркачка - через балкон сиганула, по бортику прошла, на дерево перепрыгнула и - поминайте, что меня звали коростелём.
Валдек Збишекович не рассчитал силы, уверен, что красота его сильнее земного притяжения - за мной прыгнул, да на сук напоролся, запел перед смертью, серьги мне обещал купить с черепами, а зачем мне черепа в серьгах, если на голове череп.
Вертится на суку - кабан на вертеле, - облизывает острый конец - через тело сук прошёл и в рот вышел.
Валдек мне последнее напутствие дал, даже не бранил меня, грустил слегка от болезни (я думала сплясать под деревом, чтобы развеселить будущего мертвеца), тихим голосом с бульканьем тихо прошептал, угрожал чертям:
"Алевтина! Ох, как несправедливо, Алевтина, что я умираю - красивый, а ты - обнаженная - живая под деревом; медведя с лешим на тебя нет.
Вернусь, не записывай меня в дезертиры, на кривых ногах к тебе подбегу, прихрамывать буду на левое копыто, в столовую приведу, а в столовой - зеркало - никто себя в этом зеркале не видит правдиво, а только - рыла чертей в зеркале отражаются, словно в комнате смеха в Измайловском парке.
Я же не чёртом отражусь в зеркале, а - композитором Иоганном Себастьяном Бахом - парики он любил, и через любовь к парикам в меня вселится, как только я на суку дух испущу во все природные отверстия.
Ты меня в столовой Иоганном Себастьяном Бахом назови - расколдуюсь, прижму к груди своей, обвиню в расточительстве, позорном бегстве от стада сухумских бешеных павианов; что им, павианам - сошли с ума, огрызаются, кусают лисиц, но с голода не умрут, потому что мандаринами сухумскими питаются и на Солнышке нежатся, друг у друга вшей выискивают.
Воскресну я и тебя в шкаф определю, Синей Бородой награжу, если назовешь мучителя твоего Иоганном Себастьяном Бахом!" - Умер на суку Валдек, не жалко его, а грустно, потому что - крах всех надежд на пять букв.
Теперь, встретила тебя, Иоганн, обними же старую женщину, дрогни сердцем, оду сочини на смерть Фелиции - воскресни, разверзни очи лешего и очисти мои страдания, боль между ягодиц!" - высказалась и на четвереньках поползла - быстро, по-марафонски, не угонюсь за старушкой, и остановить конфузлюсь - нельзя прерывать простодушие пожилого человека, орденоносца, фундамент общества.
Сами придумываем и на своих же задумках новое возводим, ступаем по зыбким плитам, полагаем, что под ногами - гранит, а оказывается - желе, без сахара желе, трясина, дна не видно, если охотник дальнозоркий.
Убежала старушка, а я печалился, на себя в зеркало глядел, искал сходство с композитором Иоганном Себастьяном Бахом.
Надо же - у последней черты я стоял, чуть не солгал ради здоровья пожилой матроны, обманул бы её, назвался бы Бахом, а там - хоть коней кради у цыган, и надувай кобыл через соломинку в зад - радость крестьянским детям. - Сергей Степанович озаботился, махнул рукой; на чело набежала нежная тучка страданий, но - унесло её ураганом "Сара", снова - веселый мужчина в расцвете сил Карлсона и Чиполлино. - О тебе вспомнил, подобрался, в машину вскочил - надо же, сколько времени заставил ждать племянницу, за это время балерон себе друга найдет в лесу, - и - поминайте, что звали меня Иоганном Себастьяном Бахом.
Увидел тебя, Светлана, чуть не захлебнулся восторгом, как жених на подводной свадьбе.
Выдумывают, под водой свадьбу справляют, даже совокупляются под водой, бешеным дельфинам подражают, но мы не под водой.
Слышу, что проводник бранится на перроне, думал я, что ты под колёса поезда упала; неопытная, в Москве третий раз, вот и поскользнулась на банановой кожуре - афромосквичи кожуру мимо мусорных баков бросают, кушают много - бананы связками употребляют, благотворительные организации им бананы поставляет, а шкурки - ну, не соболиные же шкурки.
Соболей под ноги не бросали бы, да мне кажется, что от простодушия, от ширины сердца бросают, а не со злого умысла - дети джунглей.
Одни люди говорят, что афронегры нарочно поступают грязно, мусорят, мстят белым за годы рабства, когда Абрам Линкольн задирал прохожих.
Другие спорят с первыми схоластами, называют их детьми тьмы, кричат по-волчьи:
"Вы поклёп на афромосквичей наводите, а сами каннибальских усов под своими раздутыми сизыми носами не замечаете!
Отцы ваши - фашисты нетолерантные!
Матери ваши - нацистки неполиткорректные!
Вам же имя - Преступность, и сквозит в преступности угрюмое горе сердцеедов".
- Дядюшка, милейший ты мой человек, даже бананы защищаешь от макак! - Светлана распушила волосы, щедро дарила абрикосовые улыбки худым собирателям пивных пробок. - Проводник всю дорогу бранился, но не злой он, сердце у него отходчивое, а сам - в масоны метит, да на младогегельянстве запнулся, даже банановая кожура не понадобилась.
В поезде я увидела его и сомлела, на пляже себя в пустыне Кара-Кум почувствовала у озера в оазисе.
Форменная одежда, а фуражка - сковорода, сомбреро мексиканское, птица журавль гнездо на фуражке проводника совьет и в гнездо приемного ребенка гориллы принесет - мания кукушки у журавля.
Степенный проводник, солидный, а брань - так от слепой пристрастности, от учености у него, положено, чтобы самец бранился, иначе не самец он, а - тьфу на него, ярости не хватает на спокойных проводников с глазами цвета Белорусского льна.
Подошел ко мне в вагоне, вглядывается в очи мои, неприкрытые веками, гипнотизирует - удав кролика: "Чаю с печеньем не желаете, барышня?" - спросил, ответ ждёт, как фельдъегерь, мясистый нос свой теребит, не сон даже, а - утюг на лице.
Я от робости онемела, дрожу вся, батистовый платочек в руках комкаю, потею, покраснела наверно, но кожу на лице не выверну, я же не девушка-змея, чтобы со стороны на своё личико посмотрела.
Ощущаю себя гномиком перед проводником; солидный он, недоступный, мудрый, словно сто царей Соломонов проглотил, и их мудрость у него в печенках бычьим цепнем сидит.
Сказала бы доброе, остроумное, подластилась к проводнику, но сил нет, головой мотаю, мычу, браню себя за несмелость, что не превращалась в ящерицу на сцене любительского Астраханского театра.
Возмечтала - в короткий миг нашей духовной близости с проводником, - что стану его женой; надеялась, что справлюсь - трудно придётся, а разница в возрасте лет в тридцать пять - ерунда, не порок, даже полезно, когда молодая девушка прислуживает старику, набирается от него житейского опыта, а опыт потом передаст молодым молдаванам с бархатной кожей и одной почкой.
Красивые молдавские парни вторую почку продают американцам, на пересадку - так утка мать отдаёт утятам лучшие перья.
Зачем красавчику две почки?
Нелепость, когда две почки у парня; две груди у девушки - производственная необходимость и баланс при ходьбе, а две почки у парня - порок, излишества, а излишества вредят, червями в сон приходят, развращают душу излишества.
Если бы заговорила с проводником, то предложила бы ему свадьбу в Малиновке.
Обязательно в Малиновке, оттого, что - звучно, через сто миллионов лет потомки вспомнят молодоженов в Малиновке - так бандеровцы запоминают в лицо махновцев.
Но челюсти мои закаменели, сжало их силой немереной, сатанинской.
Проводник не дождался ответа, плюнул под ноги и дальше пошел - утешал пассажиров бранью и чашками спитого чая - мать родная котятам, а не проводник.
- Золото, золото моё самородное! Дай же я тебя расцелую, грациозную! - Сергей Степанович с видимым удовольствием - так кошка лапой пробует сметану - расцеловал племянницу, даже в задумчивости свистнул соловьём. - Что же мы стоим - два тополя на охоте?
Домой, сейчас же, непременно, иначе пусть меня бранят сатиры лесные греческие!
Комнат у меня достаточно, восемь, не комнаты - а дворцы спорта, два этажа квартира на Менделеевской - Менделеев в хоромах не жил, а мы на его улице - царствуем, журналы читаем, полезное для себя извлекаем из фактов - так шахтер извлекает из штольни невесту друга. - Машина... красная... "Феррари" - Бонапарт, фюрер в скорости!
Гм, не первый я себе враг, не произнесу со сдержанной грустью дурное, врасплох меня застала с машиной, но понравится тебе - низкая, удобно, мы же не гордецы, чтобы с башенного строительного крана вниз - на карликов в беретах - взирали. - Сергей Степанович суетился, помогал племяннице с ремнём безопасности, отодвинул кресло, протёр тряпочкой окошко, выказывал сильнейшее волнение любителя устриц. - Ох! Чуть не забыл, душа моя, а багаж, где твой багаж - носильщики унесли, да украли, скарабеи?
Полноте им, не печалься, Светочка, на кости мясо нарастёт, а без костей только бабочки летают.
- Не кручинься, дядюшка, не на фронте мы под пулями кланяемся. - Светлана приподняла узелок, что держала на коленях, будто кошку сибирскую. - Весь скарб мой в узелке, да ненадобно бОльшего на первое время, не олениной питаюсь и не мхом вытираю чело, не тунгус я.
На бальные платья и бурнусы заработаю, молодая, работящая, а наряды, сундуки, чемоданы - от лукавого, он даже в передовиках производства в аду умудряется ходить - нужно ли ему платье моё?
- Верно! Умна, проницательна - не нужны платья, нарастут, прикупятся - дом под платья придется покупать, дом с мезонином имени Чехова! - Сергей Степанович вывел машину со стоянки, с одобрением подкручивал ус, постоянно поворачивался к девушке, подмигивал; чувствовались в движениях Сергея Степановича безграничная радость встречи и верность трудовым победам - так учитель пения переквалифицируется в генерала. - Сиротой бы назвал тебя, брат мой, отец твой Андрей Степанович надорвался, умер, но - к счастья, да, к счастью - зачем жить, если всё равно умрём, как коты в смолокурне.
Кто первый ушёл - лучшее место возле Бога нашёл!
Суровый братец рос, сильный, к Правде приучен, спуску старьёвщикам не давал, а балерин любил до дрожи в коленях, словно щей без сметаны объелся.
По ярмаркам бродит, к девкам присматривается, орехами угощает, а девки рады - губки бантиком, ручки - крендельком, упиваются своей красотой и значимостью, любовь за деньги предлагают, но Андрей Степанович - справедливое, балеринское ищет, а, если не найдет в девке талант, то розгой хлещет на потеху народа.
В детстве братец забавы обожал, охотничьи - я сейчас до охоты на тетеревов и зайцев дошел, а брат мой с охотой в крови родился, Ахиллес.
Меня охотничьей собакой в играх назначал, разрумянится, возьмет с меня честное слово, что из графина водку не выпью, а, если в купальне увижу голую падчерицу соседа графа Шереметьева - Сусанну, то непременно её одежды на берегу украду, принесу домой и три раза пролаю.
Кинет палку, а я на четвереньках - с лаем американского бульдога - за палкой скачу, зубами подхватываю и брату приношу, счастливый, что Андрюшенька на меня внимание обратил, не побил, не убил камнем по черепу
Особенно тревожно, когда поздней осенью на болото ходили за дичью, губили связанных поросят.
Братец палку в трясину зашвырнет - далеко кидал, силач, аж зубы у него скрипят от натуги: приказывает, чтобы я палку принёс, потому что роль пса у меня, не пограничного пса Мухтара - Мухтара вся страна обожала, а - пса вольнонаёмного, неизвестного, разрушителя легенд и осквернителя могил.
Я в ледяную тухлую воду захожу, плыву по-собачьи, иначе - грех, потому что я - собака: лаю, урчу - русская псовая борзая на охоте.
До палки далеко, сучья за ноги хватают и кажутся мне руками утопленников, волосами ведьм, губами болотника; даже пиявки обретают мудрость, а каждая лягушка на кочке - Принцесса!
Через годы укоряю себя - разве лягушки не прятались на зиму в холода, как балерины прячутся от нищих поклонников?
Почему лягушки жиром блестели передо мной, принцессоподобные?
Может быть, в сказках больше Правды, чем в напускном безразличии балерона, который выходит на сцену в медвежьей шкуре?
Пусть французы заботятся о лягушках, спят с ними, в жёны берут.
Моя забота в ледяном болоте - пипиську не отморозить и не оставить в пасти пиявки, доплыть до палки и победно лаять звонким голосом собачьей матери-героини.
Однажды, матушка за нами тайно в лес увязалась, подсматривала - любительница африканских сериалов о глинобитных мазанках и распутных работорговцах, похожих на кокосы с руками и ушами.
Когда я в болото за палкой плюхнулся, поплыл - дождалась, чтобы палку облаял и с палкой вышел на берег, - набросилась с кулаками на Андрейку, завывает, обзывает хулителем свобод, душителем Правды, пророчит ему трон рядом с троном лукавого.
"Отцы наши и деды по избам в Сибири пятки морозили, по-черному избу топили, задыхались в чаду, чтобы мы счастливо жили, а, если лаяли - то не от голода и нужды, а на праздниках больших, ради забавы, от сытого пуза глобусного! - Матушка укоряет Андрейку, прекрасная в гневе, волосы распустила бандитскими шпагами по плечам. - Добро, если бы ты Серёженьку не за палкой в болото послал, а за драгоценностями, за сундуком с золотом или за Царевной Лягушкой - продали бы Царевну на органы в США, или в рабство на Кавказ.
Но просто так, из забавы за палкой - не стану доискиваться фрейдистских причин, отчего и почему, но призадумайся, Андрейка - не враг ли ты человечества, не разговариваешь ли по ночам со стенами, а голосок твой дрожит лучиком света в руках робкой девушки на кладбище.
Видел ли ты семнадцатилетнюю худенькую гимнастку, которую Судьба забросила на городское кладбище ночью, оставила в руке фонарик с хилой батарейкой, а на голову девушки Судьба водрузила переходящее Красное Знамя - символ пыток и прыткости утят?
Не видел, окаянный сын мой, нет от тебя пользы, дохода нет, дырявый кошелёк ты, а не сын мне.
Спросил бы - почему гимнастка? отчего с фонариком ночью на кладбище? к чему переходящее Красное Знамя?
Но не спросил, и я не отвечу тебе, оттого, что не задал вопрос, и вопрос сейчас штурмует твои мозги, берет Зимний Дворец, а ты робеешь, или в непомерной гордыне своей не открываешь перед матушкой закрома души.
Зачем Серёжу унижал без пользы, словно он не скотина рабочая, а - руководящий работник райисполкома?" - замолчала, выдирает из земли деревце молодое, тужится, краснеет, но не осилит дочь человеческая Дерево Жизни.
"Матушка, не укоряйте сына вашего Андрейку и меня не браните, я же не волк Тамбовский! - запричитал я, слезы утираю рушником с петухами, к матушке подбежал, ручки целую, а она отпихивает меня, сатаной обзывает, рычит, прекрасная в гневе львицы. - Не беду, а - радость Андрейка мне несёт в тонких пальцах вора-домушника.
Он наполняет мою жизнь богатым внутренним содержанием; пирожок с мясом не богат настолько, насколько я душевно богат в играх, в роли дикой собаки Динго.
Данди Крокодил прославился крокодилами, а я прославлюсь ушами собаки.
Если бы не причуды Андрейки, не его изощренные гестаповские спектакли, то я бы погряз в книжках, в пианинах, в песенках об овечке Долли.
Разве я бы сам по своей воле бегал на четвереньках по грязи, лаял, носил в зубах палку, проклинал волхвов, купался в ледяном болоте на удивление русалкам и иступленным лягушкам с печальными очами покорительниц Днепра?
Я благодарен Андрейке за игру, не проклинаю, а призываю - чтобы и дальше он радовал меня чудесными причудами, за которые в Европе любители платят огромные деньги, сравнимые с бюджетом Анголы".
"Изыди, робкий постовой полицейский! - матушка от усердия с палкой забыла кто она, где и почему: - Мальчишеское злопыхательство пианисту Родионову не прощу! - вскрикнула, выдернула палицу Добрыни Никитича, опомнилась, на Андрейку замахнулась, как на мышь полевую: - Убью, Андрий!