Аннотация: "Ай да Эшкин, ай да сукин сын!", - вскричал я, поставив точку в конце ЭТОГО. С присущей скромностью скажу: "Это шедевр". Приглашаю к нему.
Здесь есть все. Грацие!
ЭКЗЕМПЛЯР
"ПОЧЕМУ БЫ НЕТ?" - ТИМОТИ ЛИРИ" -
Строчка получилась не такой, как предвкушалось.
--
Берешься за лист как китайский каллиграф..., - подумал Ступорев, глядя на буквы, неожиданно выстроившиеся по росту, с Петром Великим во главе и карлой во конце вместо ровной гренадерской шеренги, - а выходит... Черт. Надо было дату указать. Ладно, потом.
Он закрыл ежедневник. Еще одно "последнее адье" под мягким коричневым переплетом. Большим выдумщиком был Лири. А ушел с простым "почему бы нет?". На прощание из уст одухотворенного шарлатана выпорхнула скромная траурница, к радости Ступорева, только что аккуратно упрятавшего ее в кожаный гробик. Пришпилил серебряной булавкой гелевой ручки.
Год назад у Ступорева умер слепой и больной отец. О его последних минутах мать рассказывала со спокойствием, от которого делается за рассказчика страшно: "Лежал в кухне на диванчике. Тихо лежал. Потом сказал: "Ближе... ближе...", - и все".
На девятый день поминали в редакции. Через стенку компьютерщики "обмывали" рождение дочки у своего начальника, приятеля Ступорева. Заходя в редакцию, коллеги-компьютерщики скорбно выпивали ритуальные стопки. Возвращаясь к себе, уже в ликовании пили ту же водку и закусывали теми же продуктами в ассортименте, что у соседей в трауре. Из практицизма - примета времени - поминки и рождение организовали в складчину, учитывая общий профком, сплоченность коллектива и приятельские отношения Ступорева с новым папой. Журналисты, заходя к компьютерщикам, присоединялись к веселью, при чоканье расплескивая теплую водку. Перкуссионный эффект безвременья - он же примета времени - шуршание разовых стаканчиков вместо колокольного дореволюционного звона бокалов и глухого советского стука граненой посуды. Шорк - шорк - бульк. Возвращаясь к себе в кабинет, журналисты снова кручинились и продолжали тризну без тостов и чоканья. Потом снова шли к цеховикам радоваться. Ступорев тоже шуршал стаканом у компьютерщиков и аскетично пил у себя. Папа, в очередной раз вернувшись от журналистов, вспомнил, что уже семь лет как сирота. А Ступорев, разведенный три года назад, рассказывал, как "очень прекрасно" купать бэйби несколько раз в день и какую температуру воды нужно соблюдать. В хождениях туда-сюда похоронная команда и поздравительная бригада безнадежно смотались в один клубок, как два электрошнура, на распутывание которых не хватит никаких нервов. Шарада "в моем конце мое начало".
На следующий день он записал "последнее адье" отца в чистый ежедневник и забрал книжку домой. Куда двигался отец, к чему "ближе"? За троеточием следовала плюс бесконечность догадок и маршрутов. Троеточие - любимый знак пунктуации Майи. Иногда, по настроению, она так и подписывала свои "и - мэйлы": "М..."
Бессонница - многоточье
Гудков в телефонной трубке... -
Как написал Ступорев - поэт в единственном своем стихотворении. Убивая обычный серый-дождливый-рабочий день в переписке с Майей, он отправил: "Ты - девушка троеточий. Это тоже напоминает дождь."
И за этими знаками препинания Ступорева ждали либо солнце, либо ливень, либо харакири.
"Моя первая бабочка", - подумал Ступорев, вновь обратившись к единственной пока записи. - "Бражник, в честь пьянки, где перемешались родины и похороны."
Почему бабочка? Разумеется, он этого не знал. В птицах тепло жизни, они летят скелетом, плотью, кровью, физическим усилием. Насекомые полны треска, жужжания, зудения - суета сует, и все суета. Бабочки. Невесомый, как выдох, полет? Загадочный цикл: гусеница - куколка - порхающий цветок? Таинственная смерть в неведомых усыпальницах? Мумифицированная жизнь после смерти на булавках лепидоптеристов?
Как сказала бы его бывшая жена, "на дурости лет" Ступорев увлекся коллекционированием бабочек. Его бабочками стали предсмертные слова, фразы и строки. "Если б я был сексуальным маньяком, или если я им буду, моя кличка - "Лепидоптерист". Ни один мент не выговорит", - весело думал Ступорев. В его коллекции не было породистых особей и бастардов. На смертном одре и титаны, и обыватели были равно таинственны, прекрасны, гармоничны, страшны неисчислимым разнообразием предлагаемых на выбор путешествий в непроглядную первобытную темноту.
Траурница Лири покорила Ступорева, как до этого очаровывал каждый экземпляр "папийонки", налетевший на булавку его гелевого пера. Лири вел естественный диалог с Аидом, никакого страха, рабского угодничества, мелкого подхалимажа или крупного пафоса, но и никакого панибратства. Так разговаривают по телефону: просто. Где кончается простота, начинается "нетелефонный разговор". Хотя стоит ли удивляться? Он и при жизни был завсегдатаем других миров. Таких человеков не хоронят под "Ту-104" самый лучший самолет", музыка Шопена, слова народные, музыканты пьяные. Не будучи специалистом в науке о бабочках, Ступорев подыскивал им свое собственное имя, которое становилось Именем Собственным. С этим экземпляром все получилось само собой, настолько он был музыкален. Гармоничный моцартовский аккорд: ТИМОТИЛИРИЯ! "Руку, Церлина, дай мне, в домик с тобой пойдем. Все сохранится в тайне, будем мы вдвоем". Это любил напевать и наигрывать на фортепиано отец Ступорева, находивший в музыке и словах утонченный эротизм, в то время как его друзья, такие же честные коммунисты и фронтовики, пели про страну, "штурмовать далеко море", "Сталин дал приказ" и про "девушки потом". Под впечатлением эротического дуновения ХУ!!! века, Моцарта (ударение на второй слог, так у Пушкина и отцовских друзей-ветеранов), Ступорев переложил траурницу на французский лад: "Пуркуа па?". ПУРКУАПАРИЯ. "Если кому-то из поэтов понадобится рифма для араукарии, она у меня есть. И только у меня. Больше ни у кого в мире", - думал Ступорев, удивляясь гармоничности и этого имени тоже. Более приглушенное и языческое, горное, майя - инки. Майя. А далее его захватило оригинальное звучание траурницы - Why Not? - "ВАЙНОТТА". Уна нота. Уна последняя нота.
Итальянцы. Когда-то Ступорев считал их милейшими людьми: Мастрояни, Версаче, Феллини. Софи Лорен! Сфокусированность на милых лицах и зовущих попах Тинто Брасса. Макароны, футбол, "Декамерон". Затем Майя стала работать в итальянской фирме. И симпатия к итальянцам прошла. Коррумпированный народ! Тщеславные индюки. Немаскирующиеся жулики. Поэтому им так комфортно на территории бывшего СССР. Взяточники и прелюбодеи, мужиков на работу принимают за деньги, а женщин за кровать. Жадные коварные сукины дети. Доны Гуано, гораздые трахнуть донну Анну, но всегда успевающие смыться до прихода Командора. И это страна моды и оперы? Чушь. В столе у Ступорева лежал наполовину готовый материал, что такое итальянцы, про их невероятные приключения в России. "Ты необъективен", - можно было упрекнуть Ступорева. "Да! Я необъективен!" - легко согласился бы он. - "А можно быть объективным, если Майя у них работает?"
--
Ты знаешь, я не наводил про тебя никаких справок, хотя легко мог бы это сделать, при моей профессии, - сказал Ступорев Майе, и соврал. Потому что справки навел.
--
Ты бы не узнал ничего плохого.
--
Конечно. Но справок я, тем не менее, не наводил.
--
И что из этого следует?
--
Что ты только такая, которую я ощущаю. Мнения других меня абсолютно не интересуют. Кроме твоего. И твое не решающее. Ты себя не знаешь. А хочешь узнать - спроси меня.
Я - Ты, Тебя - Меня, все с большой буквы, переплетение местоимений, искусство быть собой, искусство быть другим.