Я думал о тебе в викторианском отеле на Виктория Стрит, в двух шагах от Бэкингэмского дворца. В черной комнате плясали блики от беззвучных "Топс ов зэ Попс" по телеящику. На дворце штандарт королевы приспущен, - значит, Ее Величества нет. Твой штандарт сорвало, тебя тоже нет, я смотрел в серый потолок и губами читал последнюю строку своего последнего мессиджа: "Раньше были какие-то случайности, ты оказывалась в пределах моей близорукости: то на улице тебя встречу, то в баре. Теперь случайности кончились".
Я думал о тебе в пустыне, в эпицентре страны Нигде и Никуда, в одной из спичечных коробок, составляющих нескончаемый барак вахтовиков. Клаустрофобия не раздавила меня только потому, что я думал о тебе. За фанерной стенкой крановщик араб "пер" филиппинца - кладовщика, один партнер ухал, другой охал, в этом Содоме и Гоморре ни о чем нельзя было думать, только об извращениях; ничего нельзя было делать, кроме как извращаться. "Домик Барби", сотрясаемый пассивными и активными педерастами и всеядными сексуалами. "Нигде и Никуда" оказалось везде и всюду, во что можно и нельзя. "Свадьба бегемотов" в теремке. А я думал о тебе.
Я думал о тебе, когда в гостинице "Чайка" на берегу Каспия "мама" выстроила в моем номере бригаду проституток, на парад и для знакомства. Я машинально рассматривал их симпатичные, еще не затасканные рыльца, тыкал пальцем в самую красивую, вспоминал "Рынок рабов и невидимый бюст Вольтера", пытался рассмотреть этот бюст в бюстах девушек и гостиничном интерьере, и думал о тебе. Пил с невольницей все подряд из мини-бара, микродозы водки, виски, джина, бренди, пива и думал. О тебе.
C того дня, как я увидел тебя - небритый, полупьяный, только с поезда - с того дня, когда я тебя целовал - выбритый до синевы, пьяный, в новых ковбойских сапогах - я забыл о музыке как о ландшафте. Если Стинг пел Big Lie Small World, это был мой раздутый самообман и мой крохотный мирок, потому что в нем не было тебя. Когда Дайонн Уорвик пела I Say A Little Prayer for You, это была моя маленькая скромная молитва за тебя. Бакарах сделался моим любимым композитором. Когда "Ред Хот Чили Пепперз" вкрадчиво начинали If You Want Me to Stay, я знал: "number one's gonna be number one " относится к тебе, и только к тебе. Из-за тебя из всех альбомов этой банды, из десятков их песен для меня существуют только две: If You Want Me to Stay и Aeroplane, потому что только они связаны с тобой. Тупейшую попсу, самый жлобский блатной мотив, которыми увлекаются шоферюги, я, как идиот, примеривал на себя и на тебя, прости, тоже. Это превратилось в манию. Я стал ненавидеть все песни со словами, эта холера доконала бы меня, если б я не думал о тебе. Мендельсон в моем хит-параде занял второе место после Бакараха, потому что песни Мендельсона-Шмендельсона без слов.
Я ассистировал Ники на курсах для девушек, как избежать неприятностей в урбанистических джунглях. В ходе сэйшна был один момент: для доказательства скоротечности уличной стычки я садился курсантке на живот, она должна была меня скинуть, а я как можно дольше удержаться. Ники очень любил эту часть программы и думал, что я люблю ее еще больше. Через 20 секунд сопротивления девушки оказывались беспомощными. Их можно было грабить, насиловать, расчленять - все, чем занимаются как вульгарные хулиганы, так и изысканные маньяки. Я же поднимал обессиленных девушек за обе руки и говорил: "Сорри". "Одна картинка стоит тысячи историй", - к своему удовольствию констатировал Ники, наглядно преподав два наиважнейших урока: 1) при нападении никогда нельзя оказываться на земле и 2) если девушка на земле, через минуту у ней не остается сил для сопротивления. "Кого ты хочешь?", - с юмористическим цинизмом спрашивал он. "Ее", - я выбирал кого-нибудь посимпатичней, и начиналось родео. Большинство девушек оказывалось абсолютно беспомощными, что и требовалось доказать. Я выбирал "ее", а думал о тебе. Когда Ники случайно узнал, кто для меня ты, он, с бесхитростной прямотой, свойственной отставному старшему сержанту британской армии, сказал: "О Кей. Иду к ее менеджеру. Следующий наш сеанс с группой, где она работает. Будешь иметь ее на полу". Я перепугался, как мальчишка и еле сумел его отговорить.
"Когда Ники случайно узнал, кто для меня ты". Когда Я случайно узнал, кто для меня Ты, все перевернулось. Все, что я любил, дотягивало лишь до понятия "нравится", максимально. Все, что происходило до тебя, происходило до тебя и вне меня, до Рождества Христова, за миллион лет до нашей, твоей и моей, эры.
Когда я допишу "это" до конца, верю, что добьюсь экзорсизма наоборот, то есть, изгоню из своей души Ангела. Я устал думать о тебе. Но я с ужасом представляю, каким пепелищем, какой Хатынью окажусь, когда закончу "это". Когда перестану о тебе думать.