Эта книга - роман-трилогия. Действие разворачивается в трех исторических эпохах на территории Европы, Среднего и Ближнего Востока.
Каждая из трех книг имеет свою завершенную сюжетную линию, свою любовную, детективную или мистическую интригу. Эти книги можно читать и отдельно друг от друга. Однако все три части сюжетно сплетены воедино общей идеей - идеей кармического долга и кармического взаимодействия людей, а вернее человеческих душ. Герои трилогии стремятся достигнуть в игре жизни цели, указанной свыше. Среди них есть игроки получше и похуже, посильнее и послабее. Герои действуют в рамках своих ролей, но результат в достижении цели зависит не только от душевных усилий каждого из них, но и от их взаимодействия. Игры, которые боги предлагают человечеству, всегда коллективные. Их цель - совершенствование души, и если эта главная цель не достигнута, а время упущено, то та же "команда" получит шанс сыграть снова на следующем кармическом витке. Когда придет время нового витка неизвестно, вернее, известно только небесам. Это может случиться через несколько тысяч лет, через несколько веков или десяток лет. Игроки на "новом поле" будут все те же, но в другом облике и других обстоятельствах. Даже имена героев книги и их, так сказать, профессиональная ориентация почти не изменятся, а лишь трансформируются в соответствии с эпохой, языком и обычаями. Это будут уже другие личности, но все те же души.
Судьбы героев трилогии прочно связаны в "кармический узел1" до тех пор, пока цель игры не достигнута. До самого конца они будут пытаться выиграть, меняя стратегию и тактику своих жизней, попутно влияя на события окружающей их действительности. Они будут творить историю не как закономерное развитие цивилизации, а как артефакт, возникающий в ходе эксперимента, как побочный продукт в процессе совершенствования души.
"Все предопределено, но есть свобода выбора" - говорил Экклезиаст. Какой выбор приблизит героев к тому, что предопределено? Какая сила способна развязать кармический узел? Можно ли вообще развязать его, если распутать и выдернуть пару ниток?
Ответы возможно найдутся в этих книгах.
Они лежат то ли под стенами храмовой пирамиды древнего Ура, то ли у безымянного ручья в окрестностях изуродованной войной сегодняшней Басры. На расстоянии двадцати километров и пяти тысяч лет друг от друга.
Может быть эти ответы спрятаны среди сокровищ крестоносцев-тамплиеров и уже семь веков томятся под камнями замков Монфор, один из которых в трех часах езды от Парижа, а другой - от Тель-Авива.
Кто знает, не прячутся ли эти ответы за зеркальными стеклами секретных лабораторий, которые и в Москве, и в Хайфе двадцать лет назад называли не иначе как "почтовым ящиком", а теперь гордо именуют "технологическим центром"?
Пролог
- Радость моя, счастье мое, что же ты делаешь со мной, зачем убиваешь во мне любовь? Господи, как холодно, страшно и больно. Я не могу тебе больше верить. Я не могу тебя обнимать, я не должна. Тогда ты приговорил меня к смерти, и я умерла как ведьма. Теперь ты предал меня, и умрет моя любовь, а я останусь жить... как ведьма. Любовь еще жива, о, как от этого больно. Скорее бы утро, пусть уже свершится приговор. Я сама накину петлю на свои мечты о тебе, я выбью скамью из-под ног своих иллюзий. А дальше будут только доказательства и факты, которые я брошу тебе в лицо, пока моя любовь будет хрипеть и биться в конвульсиях. Дай Господи, чтобы её смерть - моя смерть была быстрой. Ибо когда умрет она, я не погибну, но лишусь себя и стану иной уже навсегда. Разорвется ли кармическая связь? И буду ли я свободна? Все равно я уже буду не я.
Сжавшись в комочек на кровати, женщина смотрела на фотографию своего мужчины, стоящую у изголовья, и то ли говорила, то ли плакала. В ночной тишине её шепот и всхлипывания звучали то явственней, то глуше, вливаясь в шум дождя и шелест листьев под порывами зимнего израильского ветра. На какое-то мгновение женщина замолчала и посмотрела на улыбающееся с фотографии лицо почти спокойно. По-детски, кулачком, не жалея глаз, вытерла слезы. Провела мокрым от слез пальцем по фото, словно стирая его улыбку, и отчетливо произнесла:
- Ты больше не будешь смеяться надо мной. Ты снова выбрал то же, что и всегда, а я так старалась подсказать тебе другой выбор, я так хотела, чтобы мы оба вырвались из этого бесконечного круга. Я платила за нас обоих, за возможность выбирать. Я так увлеклась борьбой за тебя, что долго не хотела видеть знаков, требовавших идти дальше одной. А знаки были. Я не хотела им доверять. Я верила в тебя. Пока не пришел сегодняшний день, и проведение не заставило внять ему, поставив носителем знаков тебя. Могла ли я не обратить на это внимание? И я почувствовала, что эти знаки - правда. Я докопалась до их смысла и поняла всю тщетность своей борьбы. Не заметь я их, и сейчас бы я спала спокойно с мечтой о том, как ты завтра придешь и обнимешь меня, как я буду задыхаться в твоих руках от страсти и счастья и буду видеть озорные блестки в твоих глазах. Если бы не знаки... А ты бы посмеялся надо мной и оставил в дураках. Если бы не знаки, умерла бы не только любовь, ты убил бы мою душу. Но ты больше не сможешь смеяться. Никогда.
Она откинула с лица пряди длинных волос, повела плечом, и вся будто собралась и сосредоточилась. Не двигаясь, протянула руку, выставив ладонь перед портретом словно щит и очень ясно и раздельно произнесла:
- Ты больше не будешь смеяться. Ни над кем. Никогда. Да будет в том воля Божья и сила моя. Отныне и вовеки. - Рука медленно опустилась, перевернув фотографию изображением вниз.
Женщина закрыла глаза и не шевелилась несколько минут. Потом погасила свет, прошептав:
- Завтра все кончится. Спи, ведьма.
Утро принесло с собой телефонные звонки и суету, какую-то лихорадочную уборку в доме - с одной целью: чтобы все было хотя бы внешне в порядке. Ведьма вспомнила о том, что она ведьма, только наполнив ванну горячей водой, и погрузившись в пахучую пену.
- Знаки... - опомнилась она, - Знаки... Что же мы имеем за знаки... Кольцо с изумрудом, как-то странно подаренное им совсем недавно. Изумруд-Эмеральд... знак первый. Пара строк из мюзикла "Нотр-Дам де Пари", пропетые им, и обрывки того же мюзикла, услышанные вчера по телевизору. Знак второй. Коробка конфет с названием "Emeraldes". Знак третий. Можно сказать, что все ерунда и глупости, но почему это так насторожило и встревожило? Эмеральд-Эсмеральда. Вот она связь! По-дурацки, но прямо подтасовка фактов. Наверное, иначе я не понимала. Так что там было с Эсмеральдой, черт подери?! Предали и подставили эту Эсмеральду, вот что. Да ещё и повесили публично. Хорошенькие знаки-предупреждения вышли. Но как быстро за ними последовали факты! Я ведь ещё не до конца поняла, что собственно происходит, а факты возникли вслед за знаком без всякого перерыва. Как быстро стали в последнее время проявляться следствия. Раньше от знака до события проходили месяцы, недели, ну хотя бы, дни. А теперь хватило пары часов. Впрочем, всё в мире ускоряется. Успевай только уворачиваться. Да, о чем это я? Ах, да, о фактах. А факты - дрянь. Не увильнуть никак. Он прослушивает мой сотовый или просил своих друзей из разведки это сделать. Но то ли что-то не сработало, или что-то не учли. Это оказалось неопровержимо заметно. И не только мне. Я закрывала глаза на его недоверие, приписывая это ментальности, я сносила оскорбительные подозрения и унижения, жалея его. А он жертвовал мной и предавал меня все это время снова и снова. И не стыдился. И мог жить с этим. Слепая. А теперь я не смогу этого не видеть. Чары развеялись. Рассыпались в прах. Наступило разочарование. Слово-то какое. Точное. Раз - очарование. Что же мне делать, Господи? Я не должна стать безответной жертвой. Нет, только не это. Но я боюсь его потерять. Я почти презираю его, мне отвратительна его трусость и мелкое коварство, гадость какая, фу... Но какой-то отросток души тянется к нему и болит, страшно болит, когда я пытаюсь оторвать его. Это связь, которой не должно быть. Она должна засохнуть и отвалиться как надломленный сук. Но она жива. Чем она питается, эта проклятая любовь? Мной. Она на мне паразитирует. Но ведь где-то есть этому начало? А выход всегда там же, где вход. Надо искать вход в этот лабиринт и пройти от входа до выхода ещё раз. Уже свободной от чар. Разочарованной. Надо искать вход.
От этой мысли ведьма повеселела и с удовольствием поплескалась в ванне. Через полчаса ее уже нельзя было узнать. С румянцем на щеках, с блестящими глазами и распущенными влажными волосами она сидела перед зеркалом, возилась с косметикой. Чистая, красивая, уверенная в себе и раслабленно-игривая, как молодая кошка попавшая под дождь, но успевшая вылизаться и привести шкурку в порядок. Ведьма довольно улыбнулась в зеркало:
- Мяу. Ты правильно сказал, что мне ничего не сделается, и как меня ни кинь, я приземлюсь на лапы, что женщины - кошки, а у кошек девять жизней. Которая сейчас у меня по счету? И сколько их в запасе? Кошке придётся вспомнить все, начиная с самой первой.
На самой верхней террасе храмовой пирамиды, на площадке у начала бесконечно сбегающих вниз лестниц сидел уже далеко не молодой человек. Из четырех курильниц на высоких бронзовых треножниках, установленных по углам площадки, в небо поднимался дым, запах которого долетал даже до заречных поселений. Город же вечерами был пропитан им насквозь. Сидящий не любил запахи благовоний. Они почему-то будоражили воображение, а не укрепляли дух.
Воображение всегда было его врагом. Оно не поддавалось контролю и тащило мысли в сторону таких желаний и фантазий, которые, иначе как греховными, назвать было невозможно. Хорошо ещё, что он здесь один, и никто не видит замешательства на его лице, когда надо выполнять свою работу.
Он смотрел на закат. Дрожа в раскаленном воздухе, солнце кровавым сгустком катилось к горизонту. Было душно и влажно. Даже от реки вечерний ветер приносил не прохладу, а клочки теплого тумана. В тяжелой пурпурной мантии было жарко. Жреческое ожерелье мешало дышать и противно липло к телу. Но он сидел неподвижно и смотрел на закат как каждый вечер в течение многих лет. Он священник, служитель культа, и он обязан наблюдать за светилом пока последний луч света не скроется за рекой, пока по небу не рассыпятся эти треклятые звезды. Он, одно из первых лиц Шумерского государства, облечённый властью над многими судьбами и невольник своей собственной. Сэмэлу, жрецу девятой ступени города Ура2, было очень плохо на душе.
Внезапно распахнулась дверь, ведущая на площадку из глубины пирамиды. Сэмэл вздрогнул, но не оглянулся.
- Это ты, Эльдад? - раздраженно спросил он. - Впрочем, кто же ещё может врываться ко мне с таким грохотом! Надеюсь, что хотя бы сегодня ты принес что-то интересное. Ну, говори же!
Вошедший на мгновение склонился в почтительном поклоне. Он был худощав и подтянут. Ничто в одежде не отличало этого человека от любого другого зажиточного горожанина, но то ли совершенно непроницаемое выражение его лица, то ли манера держаться излишне прямо и двигаться слишком резко, позволяли мало-мальски наблюдательному обывателю заподозрить его в принадлежности к определённому ведомству и не попадаться ему лишний раз на глаза. Эльдад - бесстрашный воин и верный слуга царя Ур-Гама, участник трёх войн, в которых противник был "поражен оружием"3, увенчанный славой победителя, покончил с военной карьерой, как только наступили мирные времена - времена интриг и заговоров. Сам царь, и главное, высшие чины служителей храма были равно уверены как в его преданности, так и в умении разгадывать и пресекать не только мятежные действия, но и помыслы. Хитрый и проницательный Эльдад не смущался в выборе средств для достижения цели, а целью всегда служила воля царя. За несколько лет своей послевоенной жизни он совершил головокружительный взлет к вершинам власти. Теперь, в первый год царствования сына Ур-Гама молодого царя Шульги, он занимал посты главного храмового чиновника дознания и советника царя по вопросам внутренней политики. И хотя "юбка чиновника" явно проигрывала в сравнении с военными доспехами, Эльдад знал себе цену. Его короткий поклон в сторону Сэмэла был лишь данью ритуалу.
- Опять бесится из-за этой девки, - подумал Эльдад. - Видят боги, если его не подтолкнуть в нужном направлении, этот идиот никогда ни на что не решится. Надо что-то делать.
Тонкие губы Эльдада послушно сложились в добродушную улыбку, и он начал разговор:
- Рад тебя видеть, один из самых мудрых, в полном здравии и покое. Конечно же, я пришел не с пустыми руками. Но мои сообщения, не отвлекут ли они тебя от исполнения священного долга?
- Отвлекут, отвлекут, - улыбнулся жрец, - Хватит прикидываться паинькой, Эльдад! Что нам друг перед другом гарцевать после стольких лет знакомства. Я же сам просил тебя о помощи в этом деле. Так говори уже, не томи.
"В друзья записался, а сам не то, что стакана вина - стакана воды не предложил, жадная скотина", - пронеслось в голове Эльдада, но губы произнесли нечто иное:
- Ты же знаешь, Сэмэл, что для меня дружба священна, как для тебя служение богам. Только потому я и ввязался в эту историю. Не в моих правилах заниматься частными делами, но в жизни все так переплетено... Я даже не удивился, когда твое личное дело оказалось очень серьезным и таким близким к политике.
- О чем ты, Эльдад? Как моя просьба уличить во лжи какую-то жрицу может быть связана с твоими занятиями? Я всего лишь хочу знать правду, - на лице Сэмэла отразилось искреннее удивление.
- Ты умнейший человек, Сэмэл, а говоришь о правде. Что тебе эта правда сама по себе?! Ведь ты хочешь с помощью этой правды добиться своей цели. Правда же должна ей соответствовать! Не думаю, что тебя устроит, если я раскопаю не ту правду, которая нужна. На такие поиски времени было бы жалко. Ведь Ола вовсе не какая-то, а великая жрица, личность хорошо известная, как впрочем, и ваша с ней "секретная связь".
Сэмэл побледнел, но глаз не отвел и сказал, глядя прямо в лицо собеседника:
- Ну и откуда у тебя такие сведения о моих связях, целях?
- Я же работаю над материалом, - усмехнулся Эльдад, - а материала прорва. Клянусь Энлилем4, перед кем ничтожны все боги небес, я не собираюсь использовать то, что знаю во вред тебе, Сэмэл. Тем более что цель, которую ты преследуешь, угодна богам и нашему молодому царю, не так ли?
- Да о какой цели ты говоришь?
- Хватит играть передо мной, Сэмэл! Мы друзья, и скрывать нам нечего. Ты прекрасно понимаешь, о чем я - о "священном бракосочетании"5, до которого осталось всего несколько дней, а вопрос с кандидатурой до сих пор не решен. А ведь за это отвечают двое - Верховный жрец и ты, Сэмэл.
- Разберемся как-нибудь с претендентками, поверь мне, Эльдад, желающих предостаточно. При чем здесь Ола? - Сэмэл был растерян. Но как он ни старался не выдать свое замешательство, оно не укрылось от проницательного профессионала.
- Вот ты и струсил, - подумал Эльдад, - а страх плохой советчик. Уж лучше твоим советчиком стану я. Ты сам все сделаешь, я только подскажу как. И цель будет достигнута тобой. Тебе достанутся царские милости и награды, которых ты так жаждешь. А я останусь в тени, ведь мне не нужна твоя грязная слава. Бедный Сэмэл, ты ведь даже не подозреваешь, насколько она будет грязной!
Вслух же он произнес:
- Мы не дети, Сэмэл. Ты сам прекрасно знаешь, что никого лучше Олы для этой церемонии не найти. И дело не в ее столь обожаемых тобой женских прелестях. Есть жрицы помоложе и покрасивее. Но наш царь выбирает для "бракосочетания" не жертвенную овцу, а богиню. И он знает, что только Ола может выступить в этой роли: только она одна пишет стихи, которые знает стар и млад всего Ура, а молодые писцы царапают их на своих табличках и поклоняются ей как богине. Она предсказывает будущее, она лечит. У нее много не поклонников, Сэмэл, у нее много почитателей. И для нашего царя это очень важно. Шульги необходимо, чтобы его выбор одобрял весь город. Это его первое "Священное бракосочетание". Оно войдет в историю Ура, и не только Ура, а всего Шумера. Ты понимаешь, Сэмэл, насколько это серьёзно? Царю нужна только Ола. И сейчас не место твоим романтическим чувствам.
- Причем тут чувства, Эльдад? Ты же знаешь, что она не согласна и не поддается ни на какие уговоры. Богиня, богиня! Она умна как демон! Она видит будущее, ты сам это сказал, ее никто не может заставить. Я пробовал и так и эдак, она даже не желает меня слушать!
- Ола никого не желает слушать, а тебя, Сэмэл, особенно, - улыбнулся Эльдад, - ведь она тебя любит, а уговорить влюблённую женщину изменить любимому на глазах у всего города... Нет, тебе это не по силам. Если, конечно, действовать по правилам. Но ведь ты сам попросил уличить ее во лжи. Что же, для жрицы испорченная репутация хуже смерти. Особенно для такой как Ола. Но главное - выбор компромата у нас невелик. Ложь, интриги, еще, пожалуй, черная магия. Это ты верно придумал, Сэмэл. Ведь на любовной почве ее ничем не проймешь. Жрица есть жрица. Может себе позволить. Не то, что твоя супруга, а, Сэмэл?
Жрец поморщился:
- Брось свои шуточки, Эльдад! Без тебя тошно. Ничего я не придумывал. Я просто хочу знать правду.
- Ну конечно, конечно. Именно правду. Об этом я и говорю, мудрый Сэмэл. Правду, именно правду! Какую скажешь, Сэмэл.
Эльдад явно увлекся своей речью. Увидев угрозу в глазах жреца, он тут же поменял тон:
- А если серьезно, то пока я еще ничего не добился в этом деле. У меня ничего нет на Олу. Она занимается только своими делами и тобой. Уже две недели моя агентура пытается выловить хоть что-нибудь стоящее. И кроме душещипательных разговоров с придворным лекарем Маришем - ничего.
- Опять этот? - Сэмэл насупился и помрачнел. - Ему-то что надо?
- Судя по всему, того же что и тебе - любви. Чего еще можно хотеть от жрицы? Все хотят одного и того же. И царь, и ты, и Мариш. Но этот последний не очень-то надеется на взаимность. Его, похоже, устраивает и роль лучшей "подружки". А о чем они говорят, могу тебе поведать, если хочешь.
- Да уж, пожалуйста. Этот чистюля с высокими принципами вечно путает все карты.
- Тут ты прав, Сэмэл. Он действительно нам мешает своими разговорами. То, как он её жалеет и утешает, оказывает на Олу куда большее влияние, чем всё твое давление. Он впитывает слезы как губка, но не только. Из того, что мне удалось узнать, важно только одно - он смущает её сердце и ум, заставляя не по-женски, а по-мужски взглянуть на всё, что творится вокруг и на твоё поведение. Он хитрее, чем ты думаешь, Сэмэл. Этот ученый аристократишка хорошо знает на каких струнах души нужно играть.
- Конечно же, он внушает ей мысли о моем коварстве и двоедушии, о том, что я подавляю её, заставляю подчиняться своей воле.
- Ты очень ошибаешься, Сэмэл, - усмехнулся Эльдад. - Мариш взывает не к разуму Олы. Ведь она прекрасно знает тебя и ничего нового не услышит. Он взывает к её чувствам. Мариш дает ей понять, что любовь Олы - это не просто страсть земной женщины, это нечто грандиозное, любовь богини, не меньше. И эту великую любовь приносят в дар обычному мужчине, который не достоин целовать и следы ног несравненной Олы, а ведет себя как властелин, да ещё и сводник впридачу.
- Чушь какая-то! Ведь Ола умная женщина. Она не может принимать это всерьез.
- Ты снова ошибаешься, Сэмэл. Ола, конечно, умна и всегда отличит лесть от любви или поклонения, но Мариш вполне искренен в своих словах, а в тебе она не уверена. Несмотря на ваши близкие отношения, ты уже несколько раз обманывал её.
- Я? Не припоминаю.
- Вот видишь, ты давно об этом забыл. А я осведомлён, что Ола до сих пор вспоминает об этих случаях со слезами на глазах.
- Вот уж не думал, что это так серьезно. Она же сама говорила, что простила. К тому же, это были мелочи, так, ради сиюминутной выгоды или для пользы дела.
- Простила - не значит забыла. Ты, Сэмэл, даже не понимаешь, что полностью вышел из доверия. Ола конечно любит тебя. Но не обольщайся - не за твои достоинства. Просто её любовь сильнее её самой. И это для нас большой плюс. Она никогда не сделает ничего вредного и опасного для тебя. Она просто не сможет. Но Ола тебе уже не верит. Ни одному слову. Она сама говорила об этом Маришу. За достоверность доноса об их беседе я готов ответить даже перед богами. И это недоверие для нас большой минус. Кроме поцелуев и ласк, все, что исходит от тебя, она подвергнет сомнению. Если не сразу, то очень быстро разгадает любую интригу, и тогда можно распрощаться с надеждой на успех наших замыслов.
- Так что же делать, Эльдад?
- Тебе, собственно, ничего. Я сам все организую. Тебе нужно будет только негодовать по поводу её лживости и порочности, сокрушаться об утраченных иллюзиях, растоптанных мечтах. И конечно, по возможности проявлять благородство, спасая её от справедливого правосудия.
- Нет. То, что ты говоришь, Эльдад, слишком жестоко. Она такого не заслужила. Неужели нельзя придумать что-нибудь, ну, более щадящее что-ли?
- Сэмэл, я прекрасно понимаю, что это нелегко. Я перебрал в голове множество вариантов, но поверь - это единственный беспроигрышный, а значит, и верный.
- Ну, если ты говоришь, что выбора нет... Об одном прошу тебя. Ола не должна пострадать.
- Ола уже страдает, и не я тому причиной.
- Я не о том, Эльдад. Зная возможности твоей "канцелярии", я прошу только о том, чтобы вы не перегнули палку, и Ола не пострадала физически.
- Лишь бы снять с себя ответственность, - подумал Эльдад. - Небось, в голову не приходит, что позор бывает страшнее смерти. А я-то, дурак, считал, что он её все-таки любит. Хотя, кто знает, как любят жрецы...
- Ты зря считаешь, что я и мои подчиненные - это галла6, которые вышли из Кура7. Я не допущу в своей работе ничего лишнего. Да и шум нам ни к чему. Необходимо, чтобы все думали, что Ола решилась на участие в церемонии по своей воле. Я ночей готов не спать, чтобы передать её царю в целости и сохранности. Так что не болтай глупости, о один из мудрейших. Что касается её окружения, то тут я ни за что не ручаюсь. Все в руках богов, а боги не любят, когда мешают исполнению царской воли. Я не рассеял твои опасения, Сэмэл?
- Не знаю, что и сказать. Наверное, ты прав Эльдад. Но у меня все время такое ощущение, что зря заварил эту кашу. Может быть оставить Олу в покое? Пусть решает как хочет.
- Тогда тебе остается только бежать вместе с ней из Ура. И лучше прихватив что-нибудь поценнее. А что у тебя есть, Сэмэл? Всё твое богатство - это богатство твоей семьи. Земли, рабы, скот, загородное поместье - всё останется здесь. Что ты с собой возьмешь? Пару колец и жреческое ожерелье? Мешочек с золотом, припрятанный тобой от жадных ручек жены? А у Олы, этой певчей пташки, и вовсе ничего нет. Ритуальные украшения да пара изумрудов, которые ты же ей и подарил. Долго на такие запасы вы не протяните. Да и не в этом дело. Дальше Ниппура или Урука вам не уйти - перехватят. Я знаю. А что будет потом, лучше об этом и не думать, Сэмэл. Возможно Ола избежит кары, но на тебя гнев царя обрушится со всей силой. Мой тебе дружеский совет: соберись с силами и иди к цели, иначе ты погубишь свою карьеру, а может и жизнь.
- Да, Эльдад, я и сам так думаю. Я принял решение. И пусть будет то, что будет, - тихо сказал жрец и опустил глаза.
- Все мы в руках богов, а ты их слуга, Сэмэл. И я уверен, что боги приветствуют твоё решение, ибо оно не противоречит их воле, - поспешил ответить Эльдад, поймав себя на совсем иной мысли. - Если бы ты очень хотел спасти Олу и бежать с ней, ты бы не сокрушался, а нашел способ удрать и удрал бы. Тогда я, может быть, даже помог бы тебе скрыться. Но нет, ты никуда не побежишь! Больше всего на свете ты ценишь свой покой и благополучие, своё положение в обществе, ты так любишь свое богатство, что пожертвуешь ради него чем угодно. Твоя песенка спета, Сэмэл. Можешь дергаться сколько хочешь.
- Да, кстати, ты, кажется, хотел подробнее узнать о беседах Олы с Маришем, - решил поменять тему Эльдад. - Материалы у меня с собой. Можешь ознакомиться. - Он вынул из глубокого кармана чиновничьей юбки стопку испещрённых знаками глиняных табличек и протянул их жрецу.
- А, да-да, я посмотрю, благодарю тебя, Эльдад, - рассеянно пробормотал Сэмэл, перебирая в руках таблички. - Темнеет. Я прочитаю это дома. Не возражаешь?
- Как скажешь, друг. И, правда, темнеет. Я отнял слишком много твоего драгоценного времени. Солнце вот-вот зайдет. Я оставляю тебя с сожалением, но я знаю, что ты должен встретить последние лучи света наедине с богами. До скорой встречи. Возможно даже до завтра.
- Спокойных тебе снов, Эльдад. А мне действительно пора вернуться к своим обязанностям, - сказал жрец и устремил неподвижный взгляд на тонущее на горизонте солнце, словно забыв о своём собеседнике. Губы его беззвучно шевелились. Жрец творил молитву.
Эльдад же, отвесив короткий поклон, стараясь не шуметь, закрыл дверь, подошел к специальной бронзовой подставке с факелами, выбрал один, поджег его от раскаленных углей и, освещая путь, начал спускаться по бесчисленным ступеням и внутренним ходам пирамиды. На одном из поворотов, из темноты, навстречу ему вышел невысокий человек в одежде служителя храма и поклонился так низко, что голова едва не коснулась кирпичей под ногами.
- Приветствую тебя, мой господин и начальник!
- Не разбей лоб, Гуахуш, - ухмыльнулся Эльдад. - Да поднимайся уже! Не могу же я отдавать приказания той части твоего тела, которая маячит у меня перед глазами. Ну вот, теперь слушай внимательно. За Сэмэлом начнете следить так же, как следите за Олой и её окружением. Я хочу знать все о его поведении, встречах, разговорах. Здесь, у него дома, у Олы. Везде. Отчеты сдаете мне каждый день в полдень. Если материала много, мелочи можете передать на словах, остальное - в письменном виде. И не жалейте рук и табличек. Не перетрудитесь! Всё понятно, Гуахуш?
- Да, мой господин и начальник. Я начинаю выполнять твой приказ с этой же минуты. - Человек в одежде служителя храма поклонился ещё раз.
- Хватит кланяться, Гуахуш! Иди, и пусть боги подарят тебе удачу в охоте за чужими словами, - сказал Эльдад и с удовольствием отметил, что сам не заметил как и куда исчез его подчиненный.
По-мальчишески резво Эльдад продолжил свой спуск, стараясь выбросить из головы все дневные заботы и надоевшие мысли о царе, дворцовых интригах, доносах, о жреце девятой ступени и его знаменитой подружке. Когда Эльдад достиг выхода из пирамиды, он уже не думал ни о чем кроме ужина.
* * *
Последний луч солнца стрельнул в глаза и погас. Сэмэл встал, сделал несколько шагов, разминая затекшие ноги. Сегодня он не ощущал ни покоя, ни легкости, как это обычно бывало после вечерней молитвы. Внутри была только пустота. Не боль, не тоска - пустота, ничто. Сэмэл взглянул в темное небо и пробормотал:
- Душа моя как пустыня, где нет ничего живого и ничто не взрастет. Боги, где вы? Вы оставили меня. Почему? Я же следую вашей воле. Почему вы отвернулись от меня? Неужели я не прав, согласившись с Эльдадом, и моё место в Куре? Что же делать?
Жрец тяжело вздохнул, опустился на колени и стал собирать рассыпавшиеся таблички, принесенные Эльдадом. Подобрав их все, Сэмэл поднялся, отряхнул с колен пыль и подошел к небольшому каменному возвышению с алебастровой столешницей, где стояла именная шкатулка для письменных принадлежностей. Он провел рукой по гладкой поверхности благородного ливанского кедра, нащупал кнопку с потайной пружиной и нажал на неё. Шкатулка распахнулась, жрец сложил в нее таблички стопкой, аккуратно переложив их полоской льна, чтобы не повредить при переноске.
Вдруг пальцы коснулись изящной золотой палочки для письма. Сэмэл, повинуясь какому-то внезапному порыву, зажал палочку в руке и поднес её к лицу. Острым кончиком "золотого пера" он провел по губам, нажав так сильно, что выступила кровь. Но Сэмэл даже не заметил, что порезался.
- Ола, Ола, - шептал он. - Это ты, Ола! Ты везде и во всем. Даже этот подаренный тобой кусочек золота, это пёрышко пахнет тобой. Такого не может быть. Но я чувствую запах твоих благовоний, я не спутаю его ни с чем. Только от него у меня так кружится голова и перехватывает дыхание, сжимается сердце. Я не смогу жить без тебя, Ола! Я хочу тебя, как не хотел ни одну женщину. Ты не богиня, ты мой демон, Ола! Ты заколдовала меня. Что же будет, что теперь будет, Ола? Ты ведь не покинешь меня, ты ведь не оставишь меня здесь одного?
На лице Сэмэла, обычно холодном и отчужденном, теперь явственно отражались боль и отчаяние. Но через несколько мгновений он сумел справиться с собой. Его рука, не дрогнув, положила золотую палочку на обычное место, отведённое ей среди письменных принадлежностей. Одно движение, и крышка захлопнулась, спрятав от чужих глаз содержимое шкатулки. Жрец облизнул окровавленную губу, краем широкого рукава отер пот со лба и, прихватив шкатулку, покинул верхнюю площадку храмовой пирамиды. Его лицо не выражало ничего.
Соглядатай, наблюдавший за ним через отверстие в задней стене площадки, нацарапал на своей табличке: "Страдал, словно одержимый тяжким недугом, но быстро успокоился".
* * *
На город вдовьим покрывалом упала ночь. Жизнь переместилась с узких улиц за толстые кирпичные стены домов. В воздухе смешались запахи жареного мяса и рыбы, свежевыпеченных лепешек и запахи пряностей. Город ужинал. Под открытым небом, на кухнях, во внутренних двориках варили, жарили и пекли. Граждане Ура любили вечерние трапезы, когда можно было никуда не спешить и не изнывать от жары. Только вечерами семьи собирались вместе. Ни знатные горожане, ни бедняки не могли себе позволить дневной отдых. Все были заняты делами с самого рассвета и до заката. И школьники, и чиновники, и рабы, и жрецы, и сам царь довольствовались днём лепешкой и сушёными фруктами, предвкушая вечернее застолье. За ужином дети рассказывали о своих школьных успехах. За ужином жены ловили взгляды своих мужей, выражавшие любовь или равнодушие. К ужину женщины надевали лучшие одежды и украшения, умащали себя ароматным маслом. В неярком свете масляных ламп их красота казалась еще заманчивей, лица мужчин более значительными. И вообще, на полный желудок жизнь представлялась более приятной и спокойной, чем днём. Насытившись, город мирно засыпал до следующего рассвета под ежечасную перекличку стражников у городских ворот.
Ола тоже любила вечера. Это было её время, когда можно было позволить себе остаться наедине с собственными мыслями и мечтать, не отвлекаясь на разговоры и не опасаясь неожиданного вторжения гостей или страждущих ее помощи. Днём её дом, расположенный в аристократическом квартале, где жила знать - высшие чиновники и жрецы, заполнялся самыми различными посетителями. Она предсказывала будущее и, судя по её популярности в городе, предсказывала верно. За предсказанием и советом к ней приходили известные политики и важные царедворцы, обманутые мужья и покинутые жены, влюблённые юнцы и гордые красавицы, старухи и уличные девки, а иногда и сами жрецы. Ола лечила не хуже придворных лекарей. Лечила заговорами и молитвами, заклинала и изгоняла демонов болезней. Среди врачей у неё были и враги и друзья. Вокруг её методов лечения шли споры и пересуды, но поток пациентов не иссякал, и днём у дома вечно толпился народ. Днём Ола не принадлежала себе. Ночь была временем её служения богам. Жрица богини Инанны и бога Луны Нанны, ночами устремляла свой взор к чёрным бархатным небесам, усыпанным блёстками звезд.
По ночам она писала и свои стихи, которыми зачитывался весь город. В особые же дни лунного календаря: полнолуние, новолуние, лунные затмения, случающиеся куда чаще солнечных, Ола и вовсе не смыкала глаз ни днем, ни ночью.
Вечера, когда весь город сидел по домам с набитыми ртами, были её единственным свободным временем. Поэтому Ола ужасно рассердилась, когда её уединение нарушила молоденькая рабыня, доложившая о неожиданном госте.
- Кто-то совсем потерял совесть! В такое время! - подумала Ола. - Неужели я не могу отдохнуть хотя бы несколько часов?
- И кто же этот наглец, Агиша? - спросила она, нехотя поднимаясь с низенькой кушетки, на которой любила валяться вечерами. - Подай мне зеркало. Так кто там явился, на ночь глядя?
- Ты как разговариваешь? Дождешься, что накажу, - беззлобно сказала Ола, а в сердце кольнула мысль. - Сэмэл! Нет, не может этого быть. Он никогда не придет в такое время. У него сейчас семейный ужин. - Ола отогнала мысль о Сэмэле как назойливую муху. - Агиша, перестань дурить, кто там пришел?
- Мариш. Кто же еще может по ночам бегать к тебе с кучей табличек в руках?
- Он же уже был сегодня, - подумала Ола. - Странно. Значит что-то важное. Ой, не нравится мне это. Что-то происходит. Надо будет попробовать хоть раз задать богам вопрос о своей судьбе. Мне никогда не было так тревожно. Нет, определенно что-то происходит... - Ола мельком глянула в зеркало и не стала поправлять ни косметику, ни прическу: для Мариша сойдет. Для него, независимо ни от чего, она самая красивая, хоть Мариш ужасный эстет и перфекционист.
- Ну что же ты, Агиша, - сказала Ола, - зови его. И очень советую тебе быть поскромнее. Молодой девушке не пристало шутить над хозяйкой и её гостями. Ещё раз услышу подобное, и я действительно тебя накажу, понятно?
- Понятно, госпожа. Я больше не буду, правда не буду - ответила девушка, ничуть не испугавшись хозяйских угроз, и резво кинулась встречать гостя.
Придворный лекарь Мариш соответствовал оценке молоденькой служанки. Высокий и стройный, с легкой сединой на висках, с живым проницательным взглядом, всегда со вкусом и по моде одетый, с изысканными манерами, благоухающий вербеной, он выглядел настоящим аристократом. И, действительно, он был аристократом, потомком обедневшей ветви царской династии Киша. В отличие от многих знатных молодых людей, он был страшно любознателен и трудолюбив, но не стремился к карьере царедворца. Он не любил дворцовую жизнь с её интригами и закулисными играми. Далеко не глупец и совсем не трус, Мариш опасался излишне приближаться к власть предержащим из врожденной чистоплотности, из нежелания валяться в грязи без которой немыслима политика. Выбрав профессию врача, Мариш раз и навсегда дал себе зарок лечить телесные недуги, а не пороки и душевные уродства. Но знатное происхождение помимо его воли сыграло свою роль. При рассмотрении кандидатур на должность придворного лекаря из многих достойных царь Шульги выбрал именно его, потомка рода Киша. Так, сам не желая того, Мариш оказался близок к царскому дворцу и храму. Он старался не сближаться ни с кем из придворных, ограничиваясь поверхностными знакомствами и профессиональными связями, прослыв при дворе заносчивым и высокомерным. Несколько старых друзей, любимая жена, и ещё жрица и поэтесса Ола - вот все, кому он доверял и для кого был готов на жертвы.
Общение, а затем и дружба с Олой, продолжавшаяся уже несколько лет, служила Маришу опорой душевного спокойствия и источником духовного подъёма. Рядом с Олой мир казался светлее и дружелюбней, а трудности преодолимыми. Ола была для Мариша не только приятным собеседником, бесценным советчиком и единственным исповедником. С ней Мариш не стыдился своих слабостей и не должен был доказывать свою мужественность. Он был самим собой и чувствовал, что очень нравится этой умной, красивой и необычной женщине.
Большой ценитель всякой, в том числе и женской красоты, легко увлекающийся, Мариш не был влюблен в жрицу, как прежде влюблялся во многих женщин. Их отношения балансировали на грани между дружбой и флиртом, но не выходили за рамки благопристойности, хотя в свете о них болтали всякое. Мариш довольствовался дружескими объятиями и целомудренными поцелуями Олы, не давая демонам страсти вырваться наружу. Он слишком дорожил Олой, чтобы унизить их отношения до обычной любовной интрижки. Ола была его мечтой, несбыточной мечтой, и только. Но ради этой мечты Мариш был готов на многое, на очень многое.
В последнее время Мариш был всерьез обеспокоен судьбой Олы. Вся эта история со "Священным бракосочетанием" не выходила у него из головы. И дело было не в Сэмэле, ненавистном и ничтожном. Уже несколько дней Мариша мучили дурные предчувствия, его преследовал запах надвигающейся беды. А сегодня он узнал нечто, заставившее его поспешить в дом Олы, не считаясь с приличиями.
Сопровождаемый неугомонно щебечущей Агишей, удивленной его молчаливостью и неприветливостью, Мариш быстро пересек сад и почти вбежал в покои Олы. Она поднялась ему навстречу.
- Слава богам, дорогая, я наконец-то вижу своими глазами, что ночь делает тебя ещё прекраснее!
- Ты льстец, Мариш. Просто темнота скрывает морщины. - Ола подошла к нему так близко, что Маришу безумно захотелось обнять её и прижать к себе. Звякнули браслеты, рука Олы легко коснулась его щеки, и только. Он не дал этой руке ускользнуть, перехватил её у своего лица и поцеловал в сгиб у самого локтя. Её кожа как всегда пахла лилиями. Ола легко отстранила его:
- Ты очень милый лжец, Мариш, но, зная тебя, я не за что не поверю, что ты так запыхался, чтобы сказать мне на ночь пару комплиментов. Что-то случилось, да, Мариш?
- Ничего страшного, просто нам надо поговорить.
- Я слушаю тебя.
- Нет, не здесь Ола. Душно. Давай выйдем в сад, на воздух. Ты ведь почти не гуляешь. У тебя голова не кружится от всех этих курений? Выйдем в сад, Ола?
- Не понимаю, что тебе здесь не сидится, но если ты так хочешь... - Ола вдруг заметила тревогу в глазах друга. - Что ж, в сад так в сад. Я только возьму покрывало. Агиша, куда ты пропала опять?
- Я здесь, госпожа, - сказала Агиша, входя в комнату с покрывалом в руках. Я уже принесла то, что ты хотела.
- Вот и ругай её после этого, - обратилась Ола к Маришу. - Прячется, подслушивает из девичьего любопытства и тут же себя выдает как ребенок.
Мариш не сказал в ответ ничего, лишь внимательно посмотрел на служанку. Теперь он подозревал всех. Ола накинула на плечи черный полупрозрачный плащ, расшитый маленькими серебряными звёздами, застегнула на груди пряжку - серебряный полумесяц. Мариш не мог отвести от неё восхищённого взгляда. Перед ним стояла не земная женщина - перед ним стояла богиня ночи.
- Я не позволю погубить её, - подумал придворный лекарь. - Я не позволю, даже ценой своей жизни.
Молча он взял жрицу за руку. Так, рука об руку они исчезли в темноте сада.
Этот сад был гордостью Олы. Он был совсем крошечный по сравнению с загородными садами вельмож. Маленький островок зелени и прохлады в тесном раскалённом каменном Уре казался ей сказочным лесом. В нем душными ночами опьяняюще пахли лилии, сияя в темноте как алебастровые светильники. С рассветом солнечные лучи пробуждали пчёл и маленьких птичек-нектарниц. И до заката они трудолюбиво перелетали с цветка на цветок, касаясь то священной мандрагоры, корень которой так похож на человечка и возвращает мужскую силу, а плоды излечивают женщин от бесплодия, то смертельно ядовитого аконита, то пахучей конопли, будоражащей воображение и вызывающей видения. В саду был даже искусственный родничок, сооружённый хитроумным инженером Алламом в благодарность за счастливое излечение единственного сына от лихорадки. Журчание воды пробуждало в жрице щемяще-сладкие воспоминания о мгновениях, проведённых с любимым у безымянного ручья. Как давно это было. Как она была счастлива тогда! Сад был её маленьким храмом, её исповедальней. В саду Ола, не боясь быть уличённой в слабости, могла не скрывать слёз. А в последнее время она часто плакала. Она оплакивала свою любовь к Сэмэлу. Любовь умирала у неё на руках. И Ола, могущественная жрица, спасшая не одну жизнь, ничего не могла с этим поделать.
Сегодня сад, всегда вносивший в душу Олы спокойствие, лишь усилил ощущение тревоги. В шелесте ветвей чудился зловещий шёпот, темнота таила угрозу. Поёжившись словно от холода, хотя вечер был теплым, Ола поплотнее закуталась в своё покрывало. Она опустилась на низкую каменную скамейку под кустом жасмина, машинально пригнула и понюхала цветущую ветку. Указала Маришу на место рядом с собой. Он сел так близко, что Ола почувствовала его дыхание на своем лице. Она не шевелилась. Она даже не попыталась отодвинуться, когда Мариш приобнял её за плечи. Ола напряжённо ждала, зная, что сейчас Мариш скажет что-то очень важное. Тихо, почти шёпотом он начал разговор.
- Ола, прости, что взволновал тебя, но я боялся опоздать. И я не зря попросил выйти в сад. Мне уже несколько дней кажется, что за тобой наблюдают. Может быть, и в твоём доме прячется соглядатай и доносчик Эльдада.
- Да хранят тебя боги, Мариш, с чего ты это взял? Кому интересна моя жизнь? Кто-то хочет украсть рецепты моих снадобий? Или Лягуана решила, наконец, уличить мужа в связи со жрицей? Но тогда причём тут Эльдад? Он - лицо официальное, и его дело - интересы государства. А я в политику не вмешиваюсь.
- Не будь такой наивной, Ола. Я тоже не мог поверить, пока не заметил слежку. Я проверил, Ола. Они следят за тобой и за всеми, кто к тебе близок. Это точно дело рук Эльдада. И извини, если тебе это неприятно, но и Сэмэл тут замешан.
- Мариш, мой чувствительный Мариш, может ты преувеличиваешь? Эльдад, а теперь ещё и Сэмэл. Я знаю, ты его не любишь... Может быть, ты судишь пристрастно?
- О чём ты говоришь, Ола! Я не стал бы пугать тебя на ночь глядя. Я хотел предупредить, чтобы ты была осторожней. Я точно узнал, что Сэмэл уже несколько раз встречался с Эльдадом, и сегодня на закате, кстати, тоже. Это неспроста. Они что-то задумали, Ола.
- Мариш, ты бредишь! Сэмэл и Эльдад давно знакомы, почему бы им не встретиться по-дружески? Сэмэл, что бы ты не думал, всё же не чудовище. Он - слабый человек, но он любит меня. Да и что я такого сделала, чтобы натравливать на меня Эльдада?
- Он слаб, ты права. И в этом всё дело. Он предаст тебя не по злобе, а из трусости, из слабости. Он корыстен и честолюбив, он душу готов продать за благосклонность царя и за несколько шекелей8 серебра. А ты говоришь о любви! Любовь не имеет цены, Ола. И он её не ценит! Вспомни, как он уговаривал тебя стать "невестой" царя на одну ночь. Какие веские аргументы приводил. И как злился, когда ты отказалась. Нет Ола, я уверен, что с помощью Эльдада он хочет заставить тебя покориться судьбе и согласиться на участие в этой идиотской церемонии. А Эльдад уж найдет способ зажать тебя в угол. Ты даже не представляешь себе его возможности. И он никогда не проигрывает.
- Не пугай меня, Мариш. Я ведь тоже игрок неплохой. И если Эльдад задался целью принудить меня к "бракосочетанию", то я сумею защититься. Что можно мне предъявить, и где он возьмёт доказательства? Никто не осудит меня без доказательств, Мариш. И Сэмэл не столь коварен, как тебе кажется.
- Ола, ты же видишь будущее! Так посмотри на своё. Ты поймёшь, что я прав. Игры с Эльдадом - не партия в шашки, в которых ты так сильна. И Сэмэл, хоть он и твой возлюбленный, вовсе не друг тебе, Ола. Тебя не тошнит от его отношения?
- Если честно, то уже давно тошнит. И от отношения, и от его дурацких разговоров, и от его семейных дрязг, - грустно улыбнулась Ола.
- А ты все терпишь и никак не можешь изблевать его из уст своих! Ола, Ола, очнись! Ты же мудра как змея и хитра как степная лисица. Но, воистину, любовь слепа. Открой глаза, Ола. Пока ты его любишь, ты безоружна. Я так боюсь, что они погубят твоё имя, а значит и твою жизнь. Я ничего не хочу навязывать тебе, я только предупреждаю. Будь осторожна и не доверяй никому. Никому! Слышишь, Ола? Теперь любое твоё слово могут истолковать как ложь или крамолу. И помни, что даже ручные кобры ядовиты и непредсказуемы. Смотри в будущее, ты ведь это умеешь. Но пусть милостью богов твой взгляд не затуманивает любовь.
- Спасибо, Мариш, спасибо мой друг, что так волнуешься обо мне, - тихо сказала Ола. - И не надо переживать, всё устроится. Я буду осторожна. А любовь... Всему своё время, Мариш. И всё пройдёт когда-нибудь, - она ласково провела холодными пальцами по его лицу. - Благодарю тебя за предупреждение.
Мариш сжал её руку и, целуя тонкие пальцы, на которых каждый ноготь был украшен особым ритуальным рисунком, прошептал:
- Девочка, маленькая девочка, которая играет с огнем. Тебя нельзя оставлять одну. Не сердись, Ола, но я вынужден предложить свою помощь, пусть ты о ней и не просишь. Один ум хорошо, а два лучше. Хоть я и не предсказатель, а простой лекарь, я лучше тебя знаю дворцовую жизнь, Ола. Не пренебрегай моими словами и зови, если надо, в любое время. Днём и ночью. Я всегда буду рядом, девочка моя.
- Почему, почему, - с грустью подумала Ола, - я никогда не слышала таких слов от тебя, Сэмэл. Как несправедливо устроен мир! Я бы жизнь отдала, чтобы вот так сидеть с тобой ночью на скамейке и слышать от тебя то, что говоришь сейчас не ты, Сэмэл. Неужели моя любовь ничего не значит для тебя? Неужели Мариш прав, и ты готов предать или уже предаёшь меня? Тогда всё напрасно. И мне не за что бороться. Бедный Мариш, если ты прав, ты меня уже не спасёшь. И всё же, может быть, милостью богов, ты ошибаешься?
Ола тихонько высвободила свою ладонь из рук Мариша и встала. Лепестки жасмина осыпались на землю с её покрывала белыми звёздами. Она тяжело вздохнула:
- Хорошо, Мариш. Я обещаю, что позову тебя при первой же необходимости. Но подумай хорошенько, стоит ли тебе так часто появляться у меня теперь, когда ты сам говоришь, что следят за всеми, кто окружает меня. Ты самый близкий мой друг, Мариш, я не хочу, чтобы вся эта возня вокруг меня повредила тебе и твоей семье. Ведь ты не один, вспомни о своих родных. Эльдад беспощаден и неразборчив в средствах. И только боги знают...
- Не оскорбляй меня, Ола, - перебил жрицу Мариш и вскочил со скамейки. - Как ты могла подумать, что я смогу не видеться с тобой именно теперь. Можешь говорить что угодно, но я друзей не бросаю!
Выпрямившись, он был выше Олы на целую голову, и теперь с высоты своего роста с укором смотрел на неё. Один шаг, и Ола, коротко всхлипнув, уткнулась лицом ему в грудь. Мариш сразу понял, что она плачет. Там, где, как он хорошо знал, расположено сердце, стало нестерпимо горячо. Он обнял её, прижал к себе как больного ребенка:
- Ну что ты, что ты, ты же храбрая девочка, Ола. Не бойся. Всё обойдётся. Им не одолеть тебя. Ты сильнее. Ты великая жрица. Весь Ур боготворит тебя. Не плачь, Ола!
Он гладил её по рассыпавшимся светлым волосам, бормоча ласковые слова и утешая, а сам думал:
- Он не стоит ни одной её слезинки. Подлец, предатель, ничтожество! Да настигнет его гнев всех богов, да будет его жизнь жизнью в Куре. Сэмэл, ты знаешь, что за всё надо платить. Но тебе придётся не платить, а расплачиваться всю свою земную и подземную жизнь. Будь ты проклят, Сэмэл! Да простят меня боги.
Через несколько минут Ола справилась с душившими её слёзами:
- Не обращай внимания, Мариш - это всё от усталости. Я мало сплю в последнее время, а тут ещё эти новости. Ничего, я справлюсь. Прости, право, прости.
- Вот и хорошо. Не плачь, ты испортишь лицо слезами. А такую красоту разрушать грешно. Богини не должны плакать, Ола.
- Мариш, ты опять за своё, - улыбнулась припухшими губами Ола. - Действительно, богиня в соплях - это ужасно, - и она по-детски хлюпнула носом. - Всё, видят боги, больше не буду. Проводи меня в дом, Мариш. И дай каких-нибудь капель. Лекарь ты или не лекарь, в самом деле!
- Слава богам, ты уже шутишь. Пойдём, тебе надо поспать. Тебе нужны силы, много сил, Ола. Пойдем.
Они вошли в дом. Обессилившая от слёз Ола прилегла на свою любимую кушетку и закрыла глаза. Словно издалека до неё доносился голос Мариша, искавшего нужное лекарство, отдававшего какие-то приказы Агише. В голове проносились бессвязные обрывки мыслей о Сэмэле, об Эльдаде, о царе. Но Ола не могла сейчас думать. Боль души одолела разум. Мозг отказывался работать и требовал покоя. "Я отдохну и завтра решу, что же делать. Завтра". Лёжа с закрытыми глазами, не в силах пошевелиться, она вдруг почувствовала, как сильные руки Мариша легко подхватили её и понесли в спальню. Она, не размыкая век, попыталась что-то сказать, но губы не слушались её.
- Молчи, молчи, - тихо сказал Мариш. - Я уложу и укрою тебя. Выпьешь лекарство, поспишь, и утром будешь как новый шекель, да простят меня боги за это сравнение. - И добавил совсем тихо, - Не говори в доме ничего лишнего. И помни: не доверяй никому, в особенности, Агише. Никому не верь, Ола.
Придворный лекарь осторожно опустил жрицу на ложе и не смог отказать себе в удовольствии полюбоваться и Олой, и мастерством столяра. Он с восхищением посмотрел на тонкие колонны, поддерживающие прозрачный полог. Белые алебастровые змейки обвивались вокруг 4-х деревянных опор с искусно выточенными виноградными листьями и гроздьями синих виноградин из лазурита. Легкая ткань колыхалась вокруг колонн, словно утрений туман. Отбеленые льняные простыни, с вышитыми на них бабочками и цветущими травами, напоминали весенний луг. И на этом лугу отдыхала Ола, его золотоволосая богиня, не похожая ни на одну из земных женщин. Как он желал её, как хотел целовать её волосы, её ноги с маленькими ступнями, перевитыми тонкими ремешками сандалий, как мечтал сорвать с неё одежды, чтобы увидеть её всю и любить её как земную женщину. Но мечта останется мечтой. Он не нарушит её покой. Он поклялся в этом перед богами. Мариш перевёл дух и оглянулся. В спальне они были одни. Кликнув Агишу, он с профессиональной ловкостью накапал в серебряный стаканчик лекарство, добавил немного вина и с помощью служанки заставил Олу выпить всё до дна.
- Помоги госпоже раздеться, Агиша, и проследи, чтобы завтра её не беспокоили хотя бы до полудня. Это переутомление. Твоей хозяйке необходимо как следует отдохнуть. А я, пожалуй, пойду, поздно уже. Да, завтра к вечеру зайду её проведать. Не забудь ей это передать, слышишь Агиша? - он пристально взглянул на молоденькую рабыню, силясь понять по её выражению лица, что за роль отведена служанке во всей этой большой интриге, и, так ничего и не уяснив, направился к выходу. - Спи Ола, - подумал он, - а мне пора домой. Меня, наверное, все заждались.
Агиша помогла хозяйке переодеться в ночное одеяние, задернула полог и вышла из спальни. Через полчаса, когда Ола уже крепко спала, она выскочила из дома и быстро подошла к человеку, вышедшему навстречу из тени кирпичной ограды.
- Господин Гуахуш, я очень старалась, - быстро заговорила она, - но я слышала лишь то, что говорили в доме, а потом они ушли в сад. Я их видела, они долго разговаривали, но я ничего не слышала: слишком далеко. А идти за ними я побоялась. Прости меня, господин Гуахуш.
- Ладно, Агиша. Продолжай в том же духе, и свобода тебе обеспечена. А с садом как-нибудь разберёмся. Подойди поближе и расскажи мне всё, что видела.
Служанка подошла к Гуахушу вплотную и зашептала ему на ухо. К утру у Гуахуша уже были готовы новые таблички с отчётом для начальства.
* * *
Эльдад всегда умел отделять главное от второстепенного и сосредоточиться именно на главном в данный момент. В этом был секрет его служебного успеха. Он не увязал в мелочах, отметал долгие рассуждения и сильные чувства и неодолимо шёл к намеченной цели, не считаясь ни с чем и ни с кем. Без колебания он убирал любое препятствие на своём пути, ни на минуту не сомневаясь в правильности своих действий. Кроме того, он умел так быстро принимать решения и реализовать задуманное в столь сжатые сроки, что его противники слишком поздно понимали, что ловушка вот-вот захлопнется, и просто не успевали среагировать на атаку Эльдада. Так он действовал будучи военным и не изменил своим привычкам и теперь.
До "Священного бракосочетания" оставалось всего несколько дней. Времени почти нет, а ещё не было продумано всё до конца. Но упустить такой момент - этого Эльдад не простил бы себе никогда. Такой шанс выпадает раз в жизни, и он обязан этим воспользоваться. Да и удача, похоже, сама идёт в руки, как глупая рыба в сети. Как кстати подвернулся этот придурок Сэмэл со своей жрицей. Спасибо богам за этот подарок. Теперь в его спектакле всё складывается правильно. Заняты все роли: есть жертва - жрица Ола, есть её палач - Сэмэл, есть козёл отпущения - Мариш. Все они будут связаны одной интригой, в центре которой окажется молодой царь Шульги, коему недолго осталось царствовать в Шумере. Всего несколько дней, и занавес откроется. А он, Эльдад, как обычно, будет наблюдать за действием со стороны. Ни один человек в Уре не догадается о том, кем задумано и осуществлено это представление.
- О чём ты задумался, любимый? Ты всё молчишь последние дни. Может быть, я чем-то не угодила тебе? Или стала не мила, ведь беременность не красит... - нежный голосок, сказавший эти слова, заставил Эльдада вынырнуть из глубин своих мыслей. Этот голос он впервые услышал несколько лет назад, был очарован им и влюбился в него, ещё не успев увидеть ту, которая пела так завораживающе прекрасно. А когда увидел, то судьба старого холостяка была решена им в одно мгновение. Свадьбу сыграли быстро. Невеста была незнатна и небогата, но Эльдад ни разу за время, прошедшее с того дня, не пожалел о том, что женился. Он был старше голосистой красавицы почти на двадцать лет, но они были прекрасной парой. Боги одобрили их союз, благословив чрево его жены. За семь прожитых с ним в браке лет, супруга родила Эльдаду четырех детей, и теперь, милостью богов они ждали пятого. Благополучие всей семьи зависело от карьеры Эльдада. Он должен был во что бы это ни стало думать о будущем своих детей. Его роль в теперешней большой интриге будет по достоинству оценена теми, кто придет к власти вместо Шульги, оценена так, что он сможет не думать о хлебе насущном до конца своих дней. У него сейчас уйма забот, но жена в этом не виновата. И Эльдад ответил:
- Что ты, прелесть моя, как я могу быть недоволен тобой? Ты же знаешь, колокольчик, как я люблю тебя и никогда ни для кого, кроме тебя и наших детей не будет места у меня в сердце. Ты прекрасна как весенний день, чрево твоё плодородно как долина Ефрата, а ласки твои горячи как ветер в разгар лета. Что ещё желать мне, старому грешнику?
В голосе Эльдада звучали истинное восхищение и нежность. Жестокий и коварный Эльдад любил жену, любил свою семью, любил свой дом. Эта правда - единственная правда в его жизни, которая не зависела от его воли и не должна была подчиняться никаким интересам. Эльдад ласково коснулся бедер жены, осторожно погладил слегка округлившийся живот, упругую полную грудь, и покрывая короткими поцелуями её лицо, шею и завитки тёмных волос, прошептал прямо в маленькое ушко:
- Прости, что обижаю тебя невниманием. Будь прокляты эти дела, которые крадут время у нашей любви! Потерпи милая, ещё немного, и я достигну того, что задумал, обеспечу тебе и детям такую жизнь, которой вы достойны, только люби меня.
Она обвила руками шею мужа:
- Я люблю тебя, Эльдад. Люблю с той минуты, что увидела тебя. И буду любить до самой смерти! Твои поцелуи и ласки волнуют меня, как в нашу первую ночь. Люби меня, Эльдад!
* * *
В ранний предутренний час, когда ещё не пропели первые петухи, а ночная стража всё ещё боролась со сном, коротая время за игрой в шашки, Эльдад верхом на высоком сильном коне подъехал к Восточным городским воротам. При его появлении стражники, прекрасно знавшие царского советника в лицо, засуетились, открывая тяжелые деревянные створки, окованные с двух сторон медными пластинами. Наконец ворота распахнулись. Эльдад благосклонно кивнул стражникам, и, сдерживая рвущегося в поля коня, неторопливо выехал из города. Отъехав от кирпичной городской стены, Эльдад ослабил повод и пустил коня галопом. Он спешил на тайную и очень важную встречу в загородном доме верховного жреца, где должна была решиться судьба Шумерского государства.
Ещё вчера Эльдад не до конца представлял себе план предстоящего дворцового переворота. Но сейчас он ясно видел всю картину и действительно верил в удачу. Верховный жрец должен одобрить его схему действий и развязать ему руки, благословив труды чиновника дознания во благо государства. Когда вдали показались стены большого загородного дома жреца, взмыленный конь почуял близкий отдых, закусил серебряные удила и карьером понёсся к цели.
Небо у горизонта окрасилось алым заревом. Эльдад увидел в этом добрый знак.
* * *
Жрец Сэмэл ложился рано и вставал затемно. Хотелось того или нет, но он должен был встречать рассвет на вершине храмовой пирамиды. Служба есть служба, а служебными обязанностями Сэмэл никогда не пренебрегал. Со стороны казалось, что он исполняет свой долг с холодностью и безотказностью механизма, в точности следуя ритуалам и не меняя ни единого слова в каноническом тексте обязательных молитв. Но это впечатление не соответствовало истине. Для жреца девятой ступени служение богам было "призванием" и единственным прибежищем, вносившим покой в его душу. Только в храме или на вершине пирамиды Сэмэл был уверен в своих чувствах и в своих силах и бывал счастлив. Мирская же жизнь заставляла его играть в сложные игры, в которых он вечно терпел поражения, хотя считал себя знатоком и хитрецом. Обычно, все придуманные им жизненные правила и хитрости однажды не срабатывали и, достигнув видимости успеха, Сэмэл отступал на исходные позиции, успев прихватить либо новый чин, либо большее или меньшее, смотря по обстоятельствам, количество денег. Его благосостояние росло мучительно медленно. Скорое обогащение и процветание некоторых из знакомых ему людей ужасно раздражало Сэмэла. Жрец любил деньги, любил их самих по себе. Их вид, их звон, их кисловато-металлический запах доставляли ему эстетическое наслаждение. Ни архитектурные шедевры, ни мозаики, ни драгоценности, ни дорогие ковры, ни породистые лошади, ни красавицы не заставляли его сердце биться чаще обычного. Он не хотел владеть всем этим, тратя деньги. Ему нравилось только копить. Он был скуп, и скупость его была почти врождённой.
Сэмэл родился в семье ремесленника, честно зарабатывавшего на хлеб. Он с детства привык к жизни в режиме жестокой экономии и мелочных расчётов. С малолетства он знал цену деньгам и ещё тогда решил, что бедняком не будет никогда. Маленький Сэмэл боялся нищеты больше Кура. Он усердно учился и сделал успешную карьеру. Начав почти с нуля, он достиг положения состоятельного преуспевающего чиновника. Но Сэмэл не был удовлетворён своими успехами.
Ему хотелось большего, гораздо большего: богатства, уважения, власти, но с какого-то момента все его потуги продвинуться по этому пути наталкивались на непреодолимые препятствия. Дела, которые могли бы принести огромную прибыль, требовали крупных вложений, размаха и риска, на что Сэмэл не был способен никогда. Он боялся проиграться и предпочитал не играть вовсе или изображал видимость игры. Большая игра была не для него. Он пыжился перед окружающими и перед самим собой, демонстрируя свои связи, возможности и способности. Однако, все окружавшие его знали, что уважаемый жрец явно преувеличивает и выдает желаемое за действительное.
Сэмэл делал всегда то, что было выгодно ему самому. Он никогда не бросался на выручку по первому зову, не гнушался мелкими гадостями, подлостями и подозрениями. Постепенно он растерял всех друзей. Старые приятели времён царствования Ур-Намма изредка могли выпить с ним по чаше вина и поболтать о прежних временах, но не более. В его доме гости были редкостью, и только детские голоса оживляли холодный покой респектабельного жилища.
Сегодня, как и всегда, Сэмэл поднялся со своего ложа раньше всех домашних. Чувствовал он себя отвратительно оттого, что не выспался. Сгорая от раздражения и ревности, первую половину ночи он провёл за чтением доносов Эльдада, а весь остаток ночи в его сон врывались кошмарные видения, от которых он вздрагивал и просыпался в холодном поту, а потом долго не мог сомкнуть глаз. В каждом из этих видений присутствовала смерть. Её присутствие было так явственно, что и сейчас, окончательно очнувшись ото сна, Сэмэл не мог избавиться от противного металлического вкуса во рту и спазмов в желудке. Сэмэл боялся смерти, хотя и был жрецом.
Тяжело вздохнув, он подошёл к маленькому столику, где мирно подрагивал свет ночной масляной лампы, отпил прямо из горлышка небольшого глиняного кувшина несколько глотков воды. Ему стало немного легче. Он решил, что у него ещё будет достаточно времени подумать о значении сегодняшних снов, а сейчас ему пора отправляться на службу и не морочить голову никакими посторонними размышлениями. Он поставил кувшин на место, вернулся к постели, взял лежавшее у изголовья жреческое ожерелье и ящичек с письменными принадлежностями, скользнул равнодушным взглядом по располневшему телу спящей жены, вышел из спальни и на ходу негромко позвал слугу.
На вершине пирамиды, где Сэмэл уже много лет встречал каждый рассвет и каждый закат, он сегодня оказался слишком рано. До рассвета было ещё далеко. Луна уже ушла с небосвода, и звёзды потускнели. Все, кроме одной. Как там Ола называла её? Он силился вспомнить, но не мог. Вспоминалось только, как давным-давно, в самом начале их знакомства, Ола сказала, что это её звезда, и после смерти эта звезда будет ей домом. Он ещё посмеялся тогда и сказал, что она туда никогда не попадёт, поскольку будет жить вечно. Они оба были полны надежд на будущее. Всемогущие боги, как это было давно! Сэмэл оторвал взгляд от яркой звезды, уселся на стул лицом к востоку и закрыл глаза. Он попытался сосредоточиться на делах и заботах сегодняшнего дня. После утреннего служения он вполне может позволить себе заехать на пару часов к Оле. А после полудня придется почти до заката заседать в городском суде. При этой мысли Сэмэл поморщился. Не то чтобы ему не нравилось участвовать в процессах. Он всегда был не прочь покопаться в чужих дрязгах, но роль присяжного его не устраивала. Во-первых, это отнимало много времени и не приносило никаких выгод, а во-вторых, нерешительному Сэмэлу всегда тяжело было занять собственную позицию в отношении приговора. Он не любил брать на себя ответственность. После суда надо будет вернуться на своё обычное место и ожидать заката, а возможно, и новостей от Эльдада. От того, что это будут за новости, зависит очень многое. Мысли Сэмэла снова закрутились вокруг Олы. Ложь, в которой он хотел уличить её, была абсолютно невинна, но сильно попортила бы репутацию жрицы. Ола, собственно, не лгала, но она скрывала правду, уходя от вопросов и меняя тему разговоров. И как Сэмэл не старался выведать правду, он ничего не мог добиться. Если то, что он предполагает - правда, то Ола скрывает её не зря. Она побоится огласки и согласится на "бракосочетание". Сумеет ли Эльдад узнать что-нибудь? Или же нагородит кучу других обвинений, подкреплённых лжесвидетельствами и сфабрикованными уликами? В этом Эльдад настоящий мастер. Не случайно он говорил о чёрной магии - вот уж где простор для домыслов, слухов и подтасовок фактов. Похоже, Эльдад хочет действовать в этом направлении. Что ж, это тоже вариант. Любым способом надо принудить Олу к участию в церемонии. Иначе он, Сэмэл, не увидит не только обещанного серьёзного повышения по службе, но и лишится благосклонности верховного жреца и царя, что равносильно опале. Он, конечно, не желает Оле ничего плохого, но не может же он ради неё идти на такие жертвы! Она бы приняла эту жертву как само собой разумеющееся. Для неё, вечно парящей где-то в небесах своих поэтических бредней, считающей, что окружающие, как и она сама, должны не на словах, а на деле руководствоваться моральными принципами, забывая о выгоде, такое поведение казалось бы нормальным. А для Сэмэла это стало бы подвигом, который она не оценит, и на который он всё равно не способен. Да и что с ней станется от одной ночи, проведённой в постели с царём?! Она жрица, и это, в конце концов, её обязанность. Хотя, возможно, её удерживает любовь к нему. Она боится, что после церемонии её возлюбленный Сэмэл отречётся от неё. Да, да, он ясно помнит этот разговор. Как она тогда заплакала и сказала:
- Если я сделаю то, что ты просишь, ты не захочешь знать меня.
И как он ни уверял её в обратном, Ола лишь целовала его, повторяя:
- Нет, нет, я не должна этого делать. Иначе конец всему, конец нашей любви.
Сэмэл вздохнул. Если быть искренним перед самим собой, Ола права. Не надо быть пророком, чтобы предвидеть такой исход. Может быть, после церемонии, он и не смог бы отказаться от столь привычных и желанных ласк Олы, но никогда в душе не простил бы ей измены. Нашёлся бы какой-нибудь предлог, и с первой же ссорой их связь бы прервалась. Он знал это и был к этому готов.
- Как мучительно сжимается сердце от одной мысли, что с Олой придётся расстаться, расстаться навсегда. Не слышать своё имя в её шёпоте, не касаться её волос, не прятать лицо между её грудей, не владеть ею, гордой и чувственной, вырывая из её груди стоны наслаждения. О боги, нет, это невыносимо! - Сэмэл провёл дрожащей рукой по глазам. Ему было так тяжело, что он, наверное бы, согласился, чтобы она уехала или навсегда исчезла из Ура, но только по своей воле, без его участия. Тогда бы совесть была чиста, а сейчас он, именно он, должен сделать выбор. Вернее, он его уже сделал, попросив Эльдада о помощи. Нет, ничего уже не остановить. Внезапно Сэмэл вспомнил о своих снах. - Что они означают? Чью смерть предвещают? Его или Олы? Не всё ли равно, лишь бы кончилась эта мука!
Сэмэл наконец разомкнул веки и взглянул на небо. Он успел вовремя. Вот-вот рассветёт. У горизонта уже наметилась алая полоска. Ещё несколько мгновений, и первые лучи метнутся к храму, знаменуя начало дня. Жрец встал, обратив лицо в сторону разгорающегося алого зарева и, подняв разведённые руки в приветствии богам, начал читать утреннюю молитву, точно следуя ритуалу. Солнце медленно встало у горизонта. Оно огромным красным шаром выкатилось в небо и засияло, словно расплавленная медь. Когда нестерпимо яркое сияние осветило великий город Ур, царский дворец и храмовую пирамиду, Сэмэл закончил молитву.
- Да благословят боги царя и народ Шумера наступающим днём! - провозгласил жрец и медленно опустил руки. Этот восход почему-то показался ему слишком яростным. - Плохой знак, - подумал Сэмэл.
* * *
Ола открыла глаза, когда утро было уже в разгаре. Яркий солнечный свет пробивался через тонкую ткань полога, щекотал щеки и застревал в ресницах. Со двора доносились лязганье медной посуды и скрип колодезного ворота, звонкий голосок Агиши, тщетно пытавшейся убедить ранних посетителей, что приёма не будет.