Я вогнал лопату во влажную землю и прислонился к неровной стене окопа. Наш участок был вырыт довольно быстро. Я соорудил самокрутку и самозабвенно затянулся, выдыхая в ночь синий дым. Он стоял напротив меня, этот странный человек, и молчал. Другие тихо переговаривались или молча глазели на небо. Устали.
Все выходило очень гладко у этого человека с грустными глазами. История, услышанная здесь же, среди комьев черной земли и грубых солдатских шуток, уже не казалась мне смешной. Получалось складно слишком. И я даже не знал, позвать мне врача или взять винтовку...
Его рассказ сначала развлекал меня, теперь - даже не знаю. Хотелось вылезти и бежать куда подальше. Может, ребят позвать? Вот кто поверит, что этот человек с безвольными губами несколько тысяч лет бьется за разных правителей, разные страны - и не умирает. Лопатой мне его ударить - этого вечного воина? Но это мы всегда успеем, не боись.
- А вот скажи, - начал я негромко (все еще страшась, что нас подслушают), - когда тебя режут или сжигают - ты тоже потом просыпаешься живым?
Это вопрос завладел мной сразу, как он сказал, что в бою он не умрет.
- Да. - Он повел худыми плечами. - Утром я очнусь в какой-нибудь канаве в той же одежде, в какой был на сражении. Не важно, убьёт меня пуля или огонь, штыки или топор.
Голос у него сиплый, шелестящий. Такому бы сказки на ночь читать. Он тяжело облокотился на лопату и смотрел, как я заново поджигаю потухшую на губе самокрутку. Он не курил да и кушал мало, нехотя. Тогда я подумал, мало ли какие люди в мире есть, но сейчас не знаю. Не знаю.
- А если я сейчас тебе лопату в грудину воткну - жить будешь? - как можно безобиднее спросил я и выдохнул дым.
Он секунду смотрел на мою лопату, как бы прицениваясь, потом ответил:
- Скорее всего умру. Но утром очнусь на этом же месте и даже крови не будет. Останется только догнать вашу часть.
- А если тебя закопать? - вдруг озарило меня.
Он как-то по-старчески усмехнулся, как мой дед делал, когда я его про баб спрашивал.
- Пусто будет. Знаешь, сколько по Европе могил пустых, где якобы меня хоронили?
И ведь не проверить. Я улыбнулся. А гладко выходит.
Я поднялся из окопа и посмотрел на ребят. Ночь была наполнена напряжением готовящегося боя. Пермяк хмуро глядел на окопы, пытаясь понять, как придется биться. Сидоров, насвистывая веселый мотив, ожесточенно чистил винтовку, словно ничего другого в мире не было. Воробей где-то достал карты и рубился с каким-то неизвестным мне парнем. А еще ветер приносил запахи полевой кухни.
- А в какой древней войне ты участвовал? - спросил я.
Он поднял брови.
- Смотря что для тебя древность.
- Ты не давай здесь, не юли, - весело запротестовал я. - Из давних что б.
Он посмотрел куда-то вверх и протянул спокойно:
- Я воевал в армии Цезаря, пока не попал в плен, защищал Теночтитлан, сражался на стороне Наполеона до поры. - Он снова повел плечами, как будто дальше продолжать не было смысла.
- Ну, внешность, у тебя, допустим, какая-то не такая. То азиат, то ли болгарин. Везде сойдет. А вот этот... Тено... где он находился? - я когда-то читал книгу по этой теме и надеялся поймать его.
- Современная Мексика. Мы пытались отбиться от испанцев... - На миг глаза его вспыхнули. - Император обещал, что щедро наградит каждого жителя, если мы уничтожим врага. Но я знал, - вновь грусть в глазах, - что ацтеки побеждены.
Я скатал остаток самокрутки и убрал в карман гимнастерки.
- Откуда?
- Когда видишь много войн, понимаешь, на чьей стороне сила.
Я вздохнул, ведь что-то в его рассказе было.
- Подожди-ка... А ты не думал, что приносишь войну? Что ты появляешься там, куда идет война?
Он внимательно уставился на меня, будто я сказал что-то важное.
- Может, ты... как его... Арес? - я хлопнул себя по ладони.
- Грамотный, что ли? - вдруг улыбнулся он.
Я набычился.
- Книги читал.
Его бесцветная улыбка сползла с лица, и он уставился в беззвездное небо с низко натянутыми свинцовыми тучами, которые сулили дождь.
- Думал я так. Очень давно. Но не может быть несколько Аресов.
Какое-то время я кивал, потом вдруг встряхнул головой, как ужаленный.
- Так что - и другие такие есть?
- Конечно. Немного, но я встречал за свою жизнь нескольких.
- А как ты их узнавал-то вообще?
- Ага... Вот ты узнаешь земляка - по походке, манере речи, знакомым названиям мест, которые он упоминал в разговоре?
Я медленно кивнул.
- Но не всегда.
- Вот и я не всегда, - произнес он. - Но уж когда узнавал, то однозначно. Однако ничего нового ни один из нас рассказать не мог.
- Это что получается... Что ты и не старишься?
- Нет. Не старюсь, не меняюсь. И даже вес не набираю.
Я усмехнулся. Что-то я важное упускал в этом разговоре. Что?
- А для чего так задумано? - спросил я. - Зачем ты нужен?
Вы как хотите, а что-то в его взгляде было такое.
- Чтобы убивать. Другого ответа у меня нет. Почему-то всегда война окружает меня, где бы и когда бы я ни жил.
- Тише, давай дальше играть, - буркнул Воробей громко.
- А не пробовал отойти от всех этих дел? - я развёл руками.
- Пробовал. Был фермером, охотником, парикмахером - война все равно доходила до того места, где я жил. Война впутывала меня. Убивала всех знакомых, как бы насмехаясь, затем толкала на поле боя...
И тут я как присмотрелся - лицо у него больно серое, бесцветное, без следов улыбок и задумчивости. Будто война выжгла и выровняла все его чувства. Кому рассказать - не поверят же. А сам я верю?
- Выходит, ты создан для войны? А для какой? - Голова шла кругом. - Может, уже вот скоро будет решающий бой - а ты еще не знаешь.
- А для чего создан ты?
- Что?
- Я спрашиваю: для чего создан ты? Есть ли у тебя предназначение... а у всех людей?
Я нахмурился.
- Вот. Когда будет очередная война и за кого я буду воевать не знаю, но что буду делать через десять лет, нет вопросов.
Он положил руку на винтовку и не говорил. Я боялся нарушить его молчание, но мысли так и ворочались в голове, порождая кучу вопросов.
- А может, он уже был, этот бой, решающий, - неожиданно сказал он. - А я даже не знаю, что он прошел. И кто победил.
Я открыл рот, да так и закрыл его, не зная, что мне сказать.
- И нас оставили за ненадобностью. Создали для войны и оставили.
- Зачем?
- Когда вы придумываете новое вооружение - вы уничтожаете старое? - жестко спросил он. - Когда оно уже не нужно?
- Н-нет, не думаю. Мы его еще используем... Какое-то время.
Он повел головой.
- Мы исполнили свой долг. Убили столько людей, что и не сосчитаешь. Может такое быть, что среди них были и те самые, ЦЕЛИ. Или мы убили политическую угрозу, как та, что грозит сейчас захватить весь мир. Убили идею. А теперь мы не нужны, но тратить время, чтобы искать и уничтожать... Но хуже всего не это. Хуже, если те, кто нас создал, ушел. Или проиграл. И теперь никто не объяснит мне, что и когда. Тогда получается, что мы должны воевать до тех пор, пока есть люди, которые верят в войну.
- А если самый важный бой еще предстоит? Если все только впереди?
Глаза его были точно посыпаны песком. Он сделал шаг навстречу, я даже руку на лопату рефлекторно опустил, и сказал:
- Завтра будет бой. Не знаю, решающий или нет. Готовься.
- Откуда...
На миг на лице у него отразилась моя догадка. Вдруг меня словно контузило.
- Так ты поэтому мне и рассказываешь, что завтра будет бой... - в горле пересохло, - и я...
- Все, - только и сказал он.
Ноги вдруг стали ватными, рот пересох, я цеплялся за стены окопа.
- Сначала нас, потом и город.
Он стоял, поглядывая на небо.
- А п-почему ты никому...?
- Потому что бессмысленно. Завтра победа за ними.
- А война? - с вызовом спросил я. - Победа за кем?
Вечный солдат еще раз потрогал винтовку и выглянул из окопа. Небо начинало светлеть, разливая тусклый свет на землю, которую мы копали.
- Победа за нами. Через несколько лет мы победим.
- Так это же хорошо! - голос мой дрожал. Почему-то в глазах стояли слезы, и я смахнул их. В голову лезли мысли о доме и Кате, светлые, добрые, теплые мысли. - Остальное - ерунда! Умрем - ерунда. Главное, чтобы остальные жили.
Захотелось обнять его. Захотелось кричать. И смеяться на весь мир.
- Да, ты прав.
- Тогда чего ты такой грустный, солдатик? - голос звенел, я взялся за лопату, чтобы руки не тряслись. - Если знаешь, кто победит?
- Вас завтра освободят, - он запомнился мне таким - грустным и задумчивым. - А мне еще служить.