Евтушенко Валерий Федорович : другие произведения.

Днем казак,ночью волк

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    о книге: мало о ком из запорожских казаков существует столько легенд и мифов, как о знаменитом кошевом атамане Запорожской Сечи Иване Дмитриевиче Серко. Непримиримый враг татар и турок, он, по преданиям, дал 244 различных сражения, не проиграв ни одного из них. Неукротимый запорожский атаман, защищая православную веру, громил врагов на суше и на море, заставил самого турецкого султана уплатить дань за то, что тот в его отсутствие разорил Сечь. Из школьных учебников известно о его знаменитом письме правителю Османской империи. Но древние предания сообщают и о другой, малоизвестной, стороне личности грозного запорожца, о которой рассказывается в этом романе...На самом деле это пародия на выдумки украинских историков о реальном Серко и казаках, якобы участвовавших во взятии Дюнкерка.
   П р о л о г
   Артиллерийская канонада не смолкала уже почти час. Передовая линия французских войск, где располагались орудийные батареи, затянулась лентами черного порохового дыма. Ядра со свистом рассекали воздух, ударяясь о высокие каменные стены могучей крепости, но, не причиняя им заметного вреда, отскакивали в глубокий ров. Осажденные с крепостных стен отвечали энергичной стрельбой своих пушек, но с гораздо большим эффектом: их снаряды довольно часто разрывались в плотно сомкнутых колоннах французов, изготовившихся к броску на стены крепости,но пока что стоявших неподвижно на расстоянии орудийного выстрела.
   Группа всадников на высоком холме в тылу французских войск, наблюдала за артиллерийской дуэлью, словно чего- то ожидая.
   Среди пышно разодетых кавалеров выделялся молодой, с тонкими чертами красивого лица, мужчина, почти юноша, в великолепно сидящем на нем роскошном костюме и шляпе с высоким плюмажем. Любой из осаждавших крепость солдат узнал бы в нем Луи де Бурбон-Конде, известного также,как герцог Энгиенский, а позднее-Великий Конде, герцог Монморанси, первый принц крови, сын короля Генриха II. Несмотря на свою молодость - ему едва исполнилось 25 лет, принц Конде уже покрыл себя неувядаемой славой победителя при Рокруа и ряда других выигранных им сражений.
   Сейчас его десятитысячная армия уже несколько недель безуспешно осаждала Дюнкерк- оплот испанских приваторов, а проще говоря, корсаров, которые за стенами этой могучей крепости чувствовали себя вполне комфортно, не допуская и мысли о капитуляции. Недостатка в провианте и войсках у них не было, по морю они поддерживали постоянные связи с Испанией. У принца не хватало сил для штурма Дюнкерка и он искусными маневрами своих войск пытался выманить осажденных в открытое поле, но испанцы не поддавались на уловки прославленного военачальника.Наконец, накануне принц де Конде получил давно обещанное подкрепление: кардинал Мазарини прислал в его распоряжение две с половиной тысячи волонтеров. Конде, рассчитывавший, что из Парижа в помощь ему подойдут мушкетеры де Тревиля и другие гвардейские части, не скрывал своей досады, хотя, судя по предводителю волонтеров, невысокому, коренастому человеку лет пятидесяти на вид, с твердым взглядом темно-ореховых глаз, он был испытанным воином и опытным командиром.
   Все волонтеры носили форменную одежду французской пехоты, только он один был одет в странный для взгляда принца наряд: красные, хорошей кожи, сапоги с немного загнутыми носками, широкие малиновые шаровары и темно-синий жупан польского покроя. На голове его ладно сидела невысокая суконная шапка с оторочкой лисьим мехом. При встрече с принцем он назвался чудным для восприятия француза именем Хмельницкий, объяснив принцу, что его отряд волонтеров состоит из запорожских казаков, рекрутированных французским послом де Брежи с позволения польского короля Владислава IV. На боку казака в великолепных ножнах, богато инкрустированных золотом, серебром и драгоценными камнями, висела сабля. Принц опытным взглядом профессионального воина сразу же оценил по достоинству это оружие. На его любопытный вопрос о том, что это за сабля, последовал лаконичный ответ: " Подарок его величества короля Речи Посполитой".
   Де Конде понятия не имел о запорожских казаках и, инспектируя прибывший отряд, определенного вывода об их боевых качествам с первого взгляда сделать не смог.Казаки стояли перед ним в свободных позах, было заметно, что для парада они мало пригодны. Однако опытным взглядом военачальника, принц отметил про себя,что оружие у них находится в идеальном порядке и обращаются они с ним с искусством настоящих профессионалов. Все волонтеры были рослые, как на подбор, с хорошо развитой мускулатурой люди.Казаки имели диковатый вид, на их, по -разбойничьему дерзких, у многих покрытых шрамами от сабельных ударов, лицах, к французскому военачальнику особого почтения не читалось. Однако, своему предводителю, которого они называли непонятным словом "гетман", казаки повиновались беспрекословно. Хмельницкий представил принцу трех казацких полковников, командовавших волонтерами.Первый, невысокий, широкоплечий крепыш, лет около пятидесяти, с перерубленным сабельным ударом носом и недобрым выражением лица звался Максим Кривонос, второй - красавец, лет около сорока, с твердым, волевым взглядом широко распахнутых синих, как утреннее небо, глаз- Иван Золотаренко. Третий, самый молодой из командиров волонтеров, лет тридцати пяти на вид, поразил принца удивительной силой своих магнетических темно-карих, глаз. Встретившись с ним взглядом, де Конде внезапно почувствовал, что будто погружается в какой-то омут и с трудом стряхнул наваждение, лишь отведя взгляд в сторону. На грубоватом, словно вырезанном из дуба, лице полковника не отразилось ничего, только уголки губ тронула едва заметная усмешка. "Иван Серко,- представил его Хмельницкий,- запорожский атаман".
   Волонтеры были гладко выбриты, однако у всех, включая и Хмельницкого, имелись усы. Французы также носили усы, но обычно тонкие и закрученные вверх. У казаков же усы были пышные, обвислые, у некоторых свисающие едва ли не до груди. Когда они снимали головные уборы, принц с удивлением заметил у многих странный клок волос на выбритых головах, наподобие конского хвоста. Но времени разглядывать волонтеров и удивляться их экзотическому виду не было.
   "Господа, завтра с утра начинаем штурм,-сказал он, обращаясь к Хмельницкому и полковникам,- диспозиция будет объявлена сегодня вечером на военном совете, куда приглашаю и вас".
   За время нахождения во Франции все они немного освоили французский язык,поэтому молча поклонились принцу.
   Спустя несколько часов, де Конде, объезжая свои передовые позиции с удивлением заметил, что впереди в предполье, едва ли не у самых крепостных стен, стоят Хмельницкий и его полковники, о чем-то оживленно разговаривая и обмениваясь выразительными жестами.Из крепости по ним велся все более частый ружейный огонь, пули свистели вокруг казаков, но те не обращая на них внимания, продолжали что-то обсуждать. Сам отчаянно храбрый, принц поразился дерзкой отваге казаков и уже было хотел отправить адъютанта с приказом им возвращаться на свои позиции, когда Хмельницкий и полковники, видимо, придя к какому-то общему мнению, сами стали уходить в свое расположение, мало обращая внимание на свистящие вокруг них пули.
   Принц хотел было поинтересоваться, что они делали у стен крепости, но в это время его отвлек маршал де Граммон, сообщивший о прибытии гонца из Парижа с письмом от кардинала Мазарини.
   Вечером состоялся военный совет. Открывая его заседание, де Конде, сообщил собравшимся, что королева-регентша и кардинал Мазарини озабочены ситуацией с долгой осадой Дюнкерка. "Кардинал в своем письме умоляет быстрее покончить с осадой, так как из-за этого невозможно заключить на выгодных условиях мирный договор с Испанией. Кроме того, он предупреждает, что в помощь осажденным должно подойти значительное подкрепление морским путем. Завтра,-победитель при Рокруа обвел взглядом присутствующих,- мы должны либо взять штурмом крепость, либо умереть. Ибо честь превыше жизни!"
   Наступило тягостное молчание, все участники военного совета хорошо знали характер принца и понимали, что он готов предпочесть смерть поражению. А неудачный штурм и будет означать поражение, на вторую попытку просто не хватит сил.
   Неожиданно для всех со своего места поднялся Хмельницкий, которого еще мало кто из присутствующих не то, что знал, но даже и видел. "Ваше высочество,- обратился он к принцу,- волонтеры просят оказать им честь начать штурм Дюнкерка первыми."
   Слыша удивленный шепот, членов совета, главнокомандующий выдержал паузу, после чего просто сказал: "Надеюсь, ваши люди оправдают оказанное им доверие."
   ...Сейчас, когда артиллерийская дуэль продолжалась уже около часа, а казаки не начинали штурма, принц постепенно начал терять терпение.
   -Месье,- наконец обратился он к Хмельницкому,- почему ваши люди не идут на приступ. Чего они ждут?
   -Видимо, сир,- с недовольным видом насмешливо вмешался маршал де Граммон,- они ожидают, что стены Дюнкерка рухнут сами, подобно стенам Иерихона!
   Несмотря на драматизм ситуации, тонкая улыбка скользнула по губам де Конде, он хотел что-то добавить, но в это время Хмельницкий, совершенно спокойно ответил:
   -Именно так, господин маршал, именно так! Они ожидают, когда падут стены крепости.
   Принц и маршал одновременно взглянули на казака, не понимая, шутит он или говорит серьезно, но в это время раздался чудовищной силы взрыв. Часть крепостной стены взлетела на воздух, но не успели еще каменные осколки упасть на землю, как в образовавшийся проем прямо в клубы поднявшейся пыли, прыгая в ров, ринулись две с половиной тысячи волонтеров. Орущие, что-то грозное, но неразборчивое, запорожцы неслись сплошной лавиной и буквально за несколько минут, преодолев двести или триста метров, отделявших их от стен, ворвались в крепость. Деморализованные защитники Дюнкерка не успели еще прийти в себя от неожиданности, как оказались буквально сметены дикой орущей ордой запорожских казаков, сверкающие стальным блеском сабли которых уже приступили к своей кровавой жатве.
   -Господин маршал,- с загоревшимся восторгом взглядом, крикнул принц,- командуйте атаку! Победа в наших руках!
   Дав шпоры коню, маршал выхватил шпагу и, встав впереди колонн своей пехоты, повел ее в бой.
   Обернувшись к Хмельницкому, восхищенный принц спросил:
   -Месье, чья это замечательная идея подвести подкоп под крепость.
   -Это обычная тактика запорожцев при осаде крепостей, ваше высочество,- пожал плечами Хмельницкий,- а предложил подвести подкоп под крепостную стену и заложить там бочки с порохом полковник Серко. Вчера мы провели небольшую разведку местности и убедились, что скальных пород там нет, в основном глина и песок. Вот за ночь казаки и подвели подкоп.
   -Передайте от меня благодарность вашим запорожцам и особенно автору этой замечательной идеи,- сказал принц крови, протягивая Хмельницкому руку, к которой тот почтительно приложился губами.
  
   Часть первая. В боях и походах.
  
   Раздел первый. Юность атамана.
   Глава первая. На Дону.
   В один из дней начала октября 1625 года в Черкасский городок возвратился караван торговых донских казаков, которые еще летом отправились в Полтаву за товарами. Несмотря на то, что Дикое поле между Днепром и Доном в те далекие времена не было заселено, но и совершенно пустынным оно тоже не было. Здесь издавна в хуторах селились беглые крестьяне из центральных областей Московского государства,распахивая бесхозную плодороднейшую целинную почву,приносившую великолепные урожаи. Тут проходили самые безопасные торговые пути из литовско-польской Украйны, Путивля и Севска на Дон и далее в Крым и Персию, по которым бойко передвигались караваны купцов. Через каждый десяток-другой верст здесь можно было найти корчму или постоялый двор и остановиться день-другой на отдых.
   Дорога из Запорожья к Черкасску проходила намного южнее: от Самары и Конских вод к верховьям Миуса и только у Аксая пересекалась с торговыми путями. Была она на добрых двести верст короче, но зато и опаснее: жилья там было не встретить, а вот наткнуться на какой-нибудь татарский разъезд или отряд бродячих разбойных людей не составляло труда.
   В этот раз торговые казаки к Полтаве сходили удачно.Привезенные ими с Дона товары: сафьян, шелк, юфть, богато инкрустированное восточной вязью и узорами оружие разошлись в мгновение ока, а взамен они по весьма выгодным ценам приобрели мед, жито, горилку, венгерские вина, селитру, словом, все то, что пользовалось спросом на Дону. Там же в Полтаве к ним прибился какой-то местный паренек лет шестнадцати, но выглядевший немного старше, высокий и широкоплечий. Назвался он Иваном по прозванию Серко и упросил казаков взять его с собой на Дон. Федору Грекову, старшему торговых людей, плечистому казаку лет тридцати, с окладистой каштановой бородой, паренек понравился, и он согласился взять его с собой в качестве слуги за харчи.
   По возвращению в Черкасск Греков привел Ивана к молодому в то время еще атаману Татаринову, будущему герою "азовского сидения".
   -Откель будешь, детинушка,- спросил тот, окинув одобрительным взглядом крепко сбитую фигуру парня,- дела пытаешь или от дела лытаешь?
   Иван не стал ничего утаивать, рассказав, что родом он из местечка Мурафа Брацлавского воеводства, учился в Киевской школе при Братском монастыре. Отец его, выходец из мелкопоместной русской шляхты, намеревался отдать сына в канцеляристы, но он сбежал из дому, добрался до Полтавы, откуда хотел попасть на Дон и стать казаком.
   - А почто ты к черкасам не пристал?- удивился атаман.- Из твоих мест до Сечи гораздо ближе.
   -Так летами я не вышел еще, - замялся Серко,- для приема на Сечь годков не хватает.
   -Да, туда принимают, кому уже двадцать исполнилось,- кивнул Татаринов,- а тебе, кстати, сколько?
   -Пятнадцать весной стукнуло,- не стал врать Иван, глядя прямо в глаза Татаринова.
   Атаман вскинул брови и хотел было сказать, что и в донские казаки в таком возрасте его тоже еще не примут, но вдруг наткнувшись на взгляд темно-карих, почти черных, магнетических глаз собеседника, словно погрузился в них, как в омут, и внезапно забыл, о чем хотел вести речь.
   На несколько секунд установилось молчание, прерванное покашливанием Грекова, переминавшегося рядом с ноги на ногу.
   Отогнав непонятно откуда нахлынувшее оцепенение, атаман, тряхнул кудрявой головой и сказал совсем не то, что хотел сказать раньше:
   -Ты Федор его привел на Дон, тебе за него и отвечать. Бери паробка к себе и обучай нашему казацкому ремеслу.
   Надо отдать ему должное, Федор к порученному делу отнесся добросовестно.Особой работой по хозяйству он Ивана загружать не стал, давая ему возможность вместе с другими подростками заниматься джигитовкой, рубкой лозы, стрельбой и всем остальным, что необходимо было знать казакам, чтобы стать мастерами ратного дела.
   Черкасск в то время был совсем небольшим пограничным городком на южном порубежье Московского государства. Казаки большей частью жили в землянках и избах-куренях, только посреди городка на площади стояла каменная часовня, поэтому за два следующих года Иван познакомился почти со всеми его жителями и стал здесь своим. Его хорошо знали не только сверстники, но и казаки постарше. Он возмужал, раздался в плечах и выглядел года на два старше своих лет. Его нельзя было назвать красивым, но крупные черты, будто вырезанного из дуба лица,обладали притягательной силой, привлекая к себе взгляды окружающих. Многие, общаясь с Иваном, замечали, что, попадая под воздействие его магнетических глаз, делали совсем не то, что хотели вначале. Кое-кто даже стал считать его характерником, но плохого он ничего никому не делал, поэтому большинство казаков к нему были хорошо расположены. Впрочем, неизвестно, как бы дальше сложилась судьба Ивана на Дону, но тут прошел слух о том, что запорожцы собираются идти в поход против Крыма. Набралось тогда сотни три донцов, с которыми увязался и Серко, и поспешили они на Запорожье.
  
   Глава вторая. Крымский поход.
   Шел 1628 год, время, когда между недавно сформированным реестровым войском и Запорожской Сечью, возникли острые разногласия. Три года назад, после Куруковской войны и подавления восстания Марка Жмайла,польское правительство, стремясь положить конец своеволию запорожцев, приняло решение сформировать шеститысячное реестровое казацкое войско, в которое должны были войти только степенные, заслуженные казаки, не склонные к бунтарству и вольнодумству.Гетманом реестровиков был назначен боевой соратник Конашевича- Сагайдачного, бывший одно время при нем генеральным есаулом Войска Запорожского, Михаил Дорошенко, пользовавшийся доверием польного гетмана коронного Станислава Конецпольского.
   Перед Дорошенко встала нелегкая задача - выбрать из более, чем сорока тысяч запорожцев только шесть тысяч, подлежащих зачислению в реестр. Остальным предстояло сложить оружие и вернуться к своему хлеборобскому труду, иначе говоря, гнуть спину на пана. Часть тех, кто недавно примкнул к запорожцам, вынуждены были так и поступить, но большинство казаков, служивших еще при Сагайдачном, ходивших с ним в походы на Москву и Хотин, оказавшись вне реестра, ушли на Сечь,значение которой в связи с этим резко возросло. Отсюда они стали ходить в морские походы, совершая набеги на прибрежные турецкие и татарские города, освобождали невольников и возвращались с богатой добычей. Слава об этих походах распространялась по всему краю и многие молодые парни стали стремиться в запорожцы.В народе укреплялось мнение о запорожцах, как о поборниках святой веры, рыцарях- защитниках Отечества от татар и турок. Чем выше поднимался авторитет запорожских казаков, тем меньше уважения сохранялось к реестровикам, на которых простой люд стал посматривать, как на обыкновенных панских прислужников.
   Окрепнув и постоянно пополняя свои ряды, запорожцы стали открыто угрожать новым восстанием против Речи Посполитой,чего не хотели допустить ни поляки,ни Михаил Дорошенко,опасавшийся, что новое казацкое восстание закончится неудачей, как и все предыдущие.Воспользовавшись тем, что в это время в Крыму вспыхнула борьба за власть между наследным ханом Магомет III Гиреем и калгой Шагин- Гиреем с одной стороны, и турецким ставленником на ханский трон Джанибек-Гиреем,гетман реестровых казаков во исполнение существовавшего еще с 1624 года договора с Запорожской Сечью, принял сторону Шагин-Гирея. Взяв с собой большую часть реестровиков, Дорошенко ранней весной прибыл с ними на Сечь и призвал запорожцев присоединиться к нему в походе на Крым. Запорожье охотно откликнулось на призыв гетмана и уже в апреле большое казацкое войско двинулось к Перекопу.Вместе с запорожцами туда отправились и донцы, пришедшие из Черкасска.
   У Перекопа, или Ора, как он именовался татарами, Серко довелось впервые в своей жизни побывать в настоящем бою. Татары и турки Джанибек -Гирея отнюдь не собирались без боя пропускать казацкое войско в Крым. К тому же войск у претендента на ханский трон оказалось намного больше, чем ожидалось, а у его противников сил было явно меньше, чем предполагалось вначале.
   Гетман понял,что хан с Шагин-Гиреем его, мягко говоря, обманули, но отступать было некуда. Перекоп представлял собой в то время небольшой мрачноватый городок, опоясанный глубоким рвом. За рвом, наполненным до половины морской водой, начинался крепостной вал высотой около двух метров. На расстоянии полверсты от него грозно высились две каменные башни, напоминающие небольшие крепости. Взять его удалось десяток лет назад только Сагайдачному. Сейчас, если бы не помощь союзников, овладеть им Дорошенко вряд ли бы удалось. Обороняющиеся выпускали тысячи стрел по наступающим казакам и вели беспрестанный огонь из башенных орудий. Все же казацкой артиллерии удалось их подавить, а запорожцы, забросав ров заранее заготовленными фашинами, собственной одеждой и даже частью возов, ворвались в Крым, вступив в рукопашную схватку с не выдержавшими этого дикого натиска татарами и турками. Вырезав всех, кто не успел вовремя убежать вглубь полуострова, войско Дорошенко с непрерывными боями под охраной табора продвигалось вперед.
   Шесть дней продолжался этот беспримерный поход по горной, местами вьющейся, как серпантин, дороге. Постоянно отражая нападения враждебных татар, войско дошло, наконец, до Бахчисарая. Город этот, как крепость не представлял ничего особенного, но оборонялись приверженцы Джанибек-Гирея мужественно. С ходу приступом казаки взять его не смогли и на следующий день, 31 мая 1628 года, гетман бросил на штурм все войско, лично возглавив атаку.
   Казацкие пушки выкашивали татар, как остро наточенная коса рожь и траву, однако и казаков погибло немало, татарские воины и турецкие янычары, обороняясь, сражались мужественно и отчаянно. Но все же силы были неравными и запорожцы, сломив их сопротивление, ворвались в город. Казалось, уже все кончено, но в это время шальная пуля сразила гетмана, который верхом на коне скакал в первых рядах своего войска. Серко, находившийся поблизости, видел, как Дорошенко ухватился за грудь, а затем медленно опустился на шею своему скакуну.Отважный воин, он и смерть принял, как подобает настоящему казаку.
   Овладев Бахчисараем, казаки взяли много добычи а, главное, освободили немало пленных, захваченных в разное время татарами. Но смерть гетмана все же внесла замешательство в их ряды и организовать преследование турецкого ставленника они не успели. Джанибек-Гирею со своими сторонниками удалось уйти в сторону Кафы.
   Избранный на войсковой раде наказной гетман Тарас Федорович (позднее более известный, как Трясило), корсунский полковник, решил преследовать Джанибек - Гирея дальше. Но и в Кафе претендента на ханский трон не оказалось, он ушел в горы. Зато здесь, на главном невольничьем рынке Крыма, были освобождены тысячи невольников: и запорожцев, и донцов, и просто людей, угнанных в полон при татарских набегах. Можно только представить, какое ликование охватило этих несчастных, когда казаки ворвались в Кафу. Татары в панике удирали в горы, запорожцы врывались в их дома, забирали все, что было ценного. Кто из местных жителей не успел убежать, сам попадал в плен. Кое-где уже начались пожары, а вскоре в жарком огне запылала вся Кафа.
   Серко не принимал участия во всеобщей резне, его юной, еще не успевшей очерстветь душе, было противно насилие, чинимое казаками над мирным населением, хотя он и понимал, что они имеют моральное право на эту страшную и жестокую месть своим извечным недругам. Голые по пояс запорожцы, носясь в отблесках пожара с окровавленными саблями в руках, как дьяволы, выскочившие из преисподней, упивались своим торжеством над охваченными ужасом татарами. То из одного, то из другого дома доносились истошные женские вопли, бряцание оружия, крики и дикий хохот казаков. Никто не смел оказать им сопротивление, а некоторые татары, не успевшие вовремя скрыться из Кафы, просто обреченно подставляли свои шеи под острые ножи победителей, не пытаясь даже сопротивляться. Невольники, освобожденные из рабства, теперь упивались местью, гоняясь по всему городу за своими бывшими поработителями. Шум и гам стоял невообразимый. Запах крови, смешанный с запахом дыма от горевших построек, витал над Кафой.
   Иван шел по пылающему городу, с любопытством озираясь по сторонам. Хотя он и испытывал отвращение к резне мирного населения, но в грабеже опустевших домов принимал деятельное участие, правда, без особого успеха. Все ценное уже либо было разграблено до него, либо жители успели захватить свои пожитки с собой, убегая из города. Наконец, когда он углубился в один из переулков, его внимание привлек дом, окруженный глухим глинобитным забором с воротами. Криков или шума из него не доносилось, вокруг тоже все было тихо. Судя по всему, здесь никто из казаков еще побывать не успел. Иван ударил эфесом сабли в ворота. Они оказались не запертыми и одна из их створок отворилась. Достав из-за пояса пистолет, молодой казак, держа его в одной руке, а саблю в другой, осторожно вошел во двор, в котором, как это и принято у татар, росло несколько деревьев инжира, черешни, кусты винограда.В тени деревьев, весело журчал неглубокий прозрачный ручей, по-видимому, берущий свое начало где-то в горах.
   -Судя по всему это дом какого-то богача,- подумал Иван и решительно поднялся на террасу.
   Глава третья. Незнакомец.
   Однако, вопреки его ожиданиям, ничего особенно ценного в комнатах не оказалось. Деньги и золото хозяева, по-видимому, забрали с собой, лишь в сундуках, стоявших вдоль стен, нашлись пара кусков материи, да несколько женских платьев. Обшарив весь дом, разочарованный юноша уже собрался было уходить, но в одной из комнат его внимание привлек висевший на стене ковер.
   -Прихвачу, хотя бы его,- решил Иван и сдернул ковер со стены. К его удивлению, за ковром в стене он обнаружил низкую дверь, закрытую на железный засов. Он отодвинул засов, за дверью оказалась еще одна комната, в которой царил густой полумрак. Узкий луч света проникал лишь в забранное железными прутьями маленькое окошечко под самым потолком. Окинув взглядом комнату, он увидел в углу фигуру человека, прикованного железной цепью к стене. Его ноги и руки были перевиты той же цепью, а глаза завязаны повязкой из какой-то плотной темной ткани.
   -Эй, ты кто будешь? - спросил удивленный юноша. Человек не ответил и только сейчас Иван понял, что он то ли мертв, то ли без сознания. Серко вошел в комнату и, когда глаза привыкли к полумраку, заметил, что в нише в противоположной от узника стене лежит ключ, который подошел к замку на цепи.
   Отомкнув цепь, он осторожно поднял незнакомца на руки и вынес во двор. Там он положил его на траву возле ручья и снял с лица повязку. Затем Иван припал ухом к его груди, различив слабые удары сердца. Обрызгав лицо спасенного им человека водой из ручья, Иван осмотрел его более внимательно и с удивлением убедился, что человек этот совершенно особенный, ранее такого типа людей встречать ему не приходилось. Незнакомец был изможден, видимо его плохо кормили, но в целом выглядел крепким и сильным.
   -Ему отъесться надо и недели через две он будет, как огурчик, - подумал Иван, окидывая взглядом рельефные мышцы на полуголом исхудавшем теле лежащего перед ним человека. Выглядел он лет на тридцать, тело его было смуглым, по-видимому, от природы, но с каким-то особенным отливом, как и кожа на его обросшем бородой худощавом с высокими скулами лице. Голову незнакомца венчала шапка густых иссиня-черных волос. Глаза его были плотно закрыты, но дыхание становилось все более ровным. Заметив, что губы незнакомца пересохли и посерели, казак зачерпнул горсть воды и, приподняв ему голову, поднес воду к его губам. Тот сделал, чисто механически, несколько глотков и вдруг открыл глаза. Взгляд его будто проник в самую глубину души Ивана,оставив там какой-то неизгладимый след. Завороженный пронзительной глубиной его необычайно синих, как омуты, глаз, Иван на какое-то мгновение даже потерял ощущение времени.
   -Ты, кто? - наконец, придя в себя, спросил он по-татарски.
   -У меня несколько имен, - с небольшой заминкой раздельно ответил незнакомец, приподнимаясь с земли,- можешь звать меня Киритин.
   Он с видимым усилием сел и внимательно посмотрел на юношу.
   -Я вижу ты казак? Что ты делаешь в этом проклятом богами месте?
   -Мы пришли на помощь Шагин-Гирею против его брата Джанибек-Гирея.
   -Да, я слыхал о том, что между ними вражда, пока меня еще не посадили на цепь.
   Внезапно глаза его сузились и он крикнул :
   -Берегись!
   Секундой позже Серко и сам увидел, что в ворота вбежало пять татар с обнаженными саблями в руках.
   -Откуда их черт принес?- мелькнула мысль, в то время как его собственная сабля уже с мягким шорохом покидала ножны.
   Татары, не обращая внимания на остававшегося в полулежащем положении Киритина, бросились с разных сторон на молодого казака. Иван ужом скользил между ними, отчаянно отбивая сыпавшиеся на него со всех сторон удары, но с холодеющим сердцем понимал, что выстоять против пяти отлично тренированных бойцов ему не удастся. За два года, проведенных на Дону в постоянных тренировках в сабельном бою, он стал неплохим фехтовальщиком, но выстоять против пяти противников ему было явно не под силу. Он уже приготовился отдать свою жизнь подороже и унести с собой в могилу, хотя бы кого-то из татар, как вдруг один из противников внезапно будто споткнулся на ровном месте, выронил саблю и начал медленно падать. Падение его было настолько замедленным, словно он застрял в густом болоте. Через мгновение то же случилось и со вторым татарином. Иван, воспользовавшись секундным замешательством третьего, рубанул его концом своей сабли в висок и тот, пошатнувшись, упал навзничь. Два оставшихся противника с криками: "Шайтан, шайтан!" побросали оружие и обратились в бегство.
   Разгоряченный боем Серко, не понимая, что происходит, обернулся назад и увидел Киритина, стоявшего в полный рост и делавшего руками плавные движения. Серко обратил внимание, что ростом он, гораздо выше, чем казался раньше,в целую сажень. Глаза его горели, словно, синим пламенем, излучая какую-то сверхъестественную энергию. Повинуясь медленным пассам его рук, оба татарина то почти горизонтально склонялись к земле, но не падали, будто их поддерживала какая-то неведомая сила, то вновь поднимались, оставаясь под углом к ней. Впечатление создавалось такое, будто они пытались преодолеть течение бурной реки. Ивану показалось, что смуглое лицо Киритина словно окаменело, а синие, жгучие глаза его живут своей собственной жизнью. Наконец, Киритин резко свел руки вместе и оба татарина, схватившись руками за головы, медленно опустились на землю.
   Глава четвертая. В учениках у мага.
   К изумлению и радости молодого казака, у сраженного им в бою татарина и у двух других, которые все так же продолжали безвольно сидеть на земле, покачивая головами, в карманах халатов оказались тугие кожаные кошели, доверху набитые золотыми монетами, а, кроме того, в их широких поясах нашлось изрядное количество драгоценных камней: алмазов, рубинов и изумрудов. Трофеями Серкочестно поделился с Киритином. Тот вначале отказывался, но Иван убедил его взять половину.
   -По большому счету, ты спас меня от верной смерти,- честно признался он.
   -Ну, значит, по вашим обычаям мы квиты,- улыбнулся Киритин, -хотя я никогда не забуду, что ты прежде спас меня. А по законам горцев жизнь спасенного принадлежит спасителю.
   -А ты, горец?- поинтересовался Иван.
   Тот отрицательно покачал головой.
   -Нет, но я знаю обычаи горских племен.
   Переговариваясь, они вскоре добрались до своих. Киритин из чалмы одного из татар сделал себе нечто вроде тюрбана, а поверх своих лохмотьев накинул татарский халат. Серко доложил куренному атаману, что это спасенный им пленный и он будет находиться при нем. Тот пожал плечами, мол, дело твое, твоя добыча, тебе и решать как поступать. Запорожцы захватили в плен несколько сотен татар, поэтому на странного незнакомца никто не обратил внимания.
   Вот так Киритин вместе с Серко оказались в Запорожской Сечи. Иван, ближе узнав запорожцев, решил на Дон не возвращаться - обычаи Запорожья ему понравились больше. В отличие от донцов, где всеми делами вершил Круг и атаманы, у запорожцев господствовала вольница.Кошевой решал вопросы лишь общего административно-хозяйственного характера, куренные атаманы отвечали за обучение казаков военному ремеслу, заготовку провианта и фуража к зиме, но каждый казак был лично свободен и мог покинуть Сечь в любое время. Были общие неписаные законы, которых следовало придерживаться, а в остальном каждый мог поступать, как ему вздумается. Хотя для зачисления в запорожцы уже необходимо было исповедовать греческую веру, церкви и священников у них еще не было.
   По прибытию на Сечь Серко вскоре без проволочек был зачислен в запорожцы, хотя возрастом еще и не вышел. Правда, особенно его возрастом никто и не интересовался, так как выглядел он года на два старше, чем был на самом деле.
   Кирик, или Кирюха- такое прозвище Киритин получил у казаков, от этой чести уклонился. Однако, даже не будучи официально принят на Сечь, он пользовался у казаков огромной популярностью, так как умел излечивать не только раны, но и болезни. Когда еще казаки только выступили из Кафы в обратный путь, ему удалось излечить несколько тяжело раненых, спасти которых казалось невозможным, настолько серьезными были их ранения. Серко видел, как Киритин это делал и не мог прийти в себя от изумления. Закрывшись в походном шатре, он просто неподвижно сидел рядом с раненым, как будто погрузившись в оцепенение. Между тем раны на теле его пациента затягивались буквально на глазах. Ко времени прибытия на Запорожье Киритин уже получил широкую известность, как врачеватель, и старые седоусые деды -знахари, которые ходили с казаками в крымский поход, отправляли к нему больных в сложных случаях, с уважением говоря:
   -Ступай,сынку, к нашему "дохтуру", он исцелит
   Поздней осенью, когда численность казаков на Сечи сократилась до полутора- двух тысяч и у Киритина появилось много свободного времени, он однажды сказал Ивану:
   -Пора, мой друг, приступать к обучению тому, что я тебе обещал тогда в Кафе. Помнишь?
   -А у меня получится?- неуверенно спросил казак.
   -Я покажу тебе путь к познанию истины,- серьезно ответил Киритин, - а уж сумеешь ли ты осилить его, зависит только от тебя. А пока сосредоточься и посмотри мне в глаза.
   Серко посмотрел в лицо Киритина. Взгляд его жгучих синих глаз в глубоких впадинах глазниц погрузился в темно-ореховые глаза казака. Иван почувствовал, что из этих глаз струится энергия, которая начинает переполнять его, он впал в оцепенение и пришел в себя лишь от звука слов Киритина:
   -Ну, вот и все, сейчас ты готов к постижению того, чему я тебя стану учить. Теперь я знаю о тебе много такого, о чем ты сам не догадываешься.
   Серко у с удивлением посмотрел на него, не поняв, что тот имеет в виду.
   -Понимаешь,- сказал Киритин, заметив удивление Ивана,- ты отмечен удивительной особенностью человеческой природы, свойственной очень немногим людям- природным магнетизмом. Ты с детства обладаешь силой внушения, качеством, на постижение которого у обычных людей уходят годы изнурительных тренировок.
   Серко задумался. Перебирая в памяти те или иные события своей короткой жизни,он должен был признать, что Киритин прав: ему, как правило, удавалось убедить людей поступить так, как он хотел.
   -Но это еще не все,- продолжал тот,- ты одарен еще одной замечательной, но чрезвычайно редкой способностью...
   Он умолк на полуслове, а затем испытующе посмотрел в глаза Ивану:
   -Тебе не говорили, что ты родился с полным ртом зубов?
   Внезапная паника охватила юношу, он вспомнил, что, действительно, отец говорил ему когда-то давно об этом.Сам он воспринял тогда отцовские слова, как шутку, но откуда об этом мог знать Киритин? Юноша вспомнил обстоятельства, при которых они познакомились, необычайное знахарское искусство своего нового приятеля и со страхом спросил:
   -Ты, что колдун?
   Киритин отрицательно покачал головой:
   -Нет, я скорее маг или, по вашему, чародей. Колдун, заключив сделку с кем-то из демонов, получает способность призывать к себе на помощь силу потусторонних существ, маг же использует возможности и энергию собственного организма.
   Серко некоторое время молчал, переваривая неожиданную информацию, затем осторожно произнес:
   -Если ты не заключил сделку с нечистым, то откуда у тебя эти способности?
   Киритин с сожалением посмотрел на него и ответил:
   -Сталкиваясь с чем-то необычным, чего он не понимает, человек склонен все объяснять влиянием нечистого духа или других сверхъестественных сил. Между тем, магия таится в каждом из нас,ее нужно только уметь пробудить. Люди не умеют использовать силу своего мозга, не умеют задействовать и десятой доли ее. А, между тем, это не так уж сложно. Силой своего разума можно лечить раны и исцелять болезни, подчинять себе волю других людей и управлять ими. Если сильно захотеть, можно даже пройти сквозь стены или в одно мгновение оказаться очень далеко отсюда.
   Он о чем-то задумался, потом добавил:
   -Можно даже управлять временем, повернуть его вспять и ли наоборот...
   -Но как пробудить в себе эти магические способности?- недоверчиво спросил юноша.
   -Есть восемь мистических сил,- ответил маг,- овладев которыми можно создавать бесчисленное число комбинаций магических способностей. Это достаточного сложная наука, но она позволяет овладевшему ею становиться маленьким, как пылинка или управлять своим весом и стать легче перышка. Можно наоборот, увеличить тяжесть своего тела, достигнув веса быка и более. Можно достичь независимости и полной свободы действий, уничтожая или создавая что-либо по своей воле. Наконец, можно управлять материальными объектами, передвигая их силой своего разума, или заставить исполнять желания. Можно также научиться принимать любой облик.
   -И все это возможно постичь любому? - по-прежнему, недоверчиво спросил Иван.
   -Теоретически, да, любому,- сказал Киритин,- но на постижение этих знаний может уйти вся жизнь. Однако, есть люди, правда, их очень мало, которые, как и ты, уже обладают врожденным даром, например, подчинять других своей воле или превращаться, скажем, в волка. Им несложно научиться управлять и весом своего тела, да и другим магическим премудростям.
   -Постой,- удивился Иван,- ты хочешь сказать, что я способен превращаться в волка? Я, по-твоему, оборотень?
   -Не совсем так. Ты родился с полным ртом зубов, а это значит, что тебе присуща врожденная способность перевоплощаться в зверя, лучше всего в волка, по своему желанию. Эту способность просто надо развить. Ею обладает чрезвычайно мало людей. В стародавние времена в Древней Руси жил князь Всеслав по прозвищу Чародей. Вот он тоже обладал такой способностью. Обычно же за оборотней принимают больных особой болезнью, но она ничего общего не имеет с твоим даром и вообще с магией или чарами, по- вашему..
   Внезапно до сознания Ивана дошел смысл услышанной им ранее фразы. Он испытующе посмотрел на молодое лицо собеседника и спросил:
   -Ты сказал, что на постижение тайн магии может уйти вся жизнь. Сколько же тебе годов?
   -А ты и вправду обладаешь острым умом,- улыбнулся Киритин,- мне действительно гораздо больше лет, чем я выгляжу. Но давай все же займемся делом. Посмотри мне в глаза, для начала я научу тебя самому легкому: как повергать противника наземь взглядом, не касаясь его руками, а также исцелению ран.
   Их взгляды снова встретились. Погрузившись в синие озера глаз чародея, Иван утратил способность двигаться, контролировать себя и не помнил, сколько прошло времени. Когда сознание вернулось к нему, юноща вдруг с удивлением понял: да, он знает, что ему нужно делать, чтобы овладеть искусством боя без соприкосновения с противником. И не только этому научил его спасенный им загадочный человек, Иван понял, что силой своего разума может излечивать раны.
   -А, когда ты научишь меня превращаться в волка? - спросил он почти механически, не осознавая еще до конца всего, что с ним происходит.
   -А этому тебя обучать незачем,- пожал плечами маг,- ты и так давно уже днем казак, ночью- волк. Просто попробуй как-нибудь глухой ночью, лучше в полнолуние, уйти далеко в степь или углубиться в лес. Там все и произойдет само собой. Это совсем не сложно...
   Он умолк, опустил голову и о чем-то задумался.
   Серко со своим новым обостренным восприятием чувств и ощущений вдруг понял затаенные мысли своего приятеля.
   -Ты хочешь вернуться к своим, туда, откуда ты пришел сюда к нам?- мягко спросил он.
   Киритин поднял голову:
   -Там, далеко отсюда -за морями, пустынями и высокими-высокими горами есть чудесная страна. Она обширна и прекрасна, там царит вечное лето, не бывает зим, люди собирают по три урожая, а деревья плодоносят круглый год. Там мой дом, там мои товарищи...
   -И ты не можешь туда вернуться?
   -Я мог, - с болью в голосе почти выкрикнул Киритин,- раньше я мог. Но когда эти дети ракшасов посадили меня на цепь и морили голодом, я долго был без сознания и забыл нечто важное, что никак не могу вспомнить, а без этого ничего не получается. Мне надо вернуться не только в то место, это я бы смог уже сейчас, но и в то время...
  
  
   Глава пятая. Прощание.
   Несколько следующих зимних месяцев, когда большая часть запорожцев разошлась по городам и паланкам на волость, а курени на Сечи пустовали, у Серко появилась возможность часто уединяться со своим новым приятелем и продолжать обучение искусству магии. Киритин обучал его тонкостям искусства бесконтактного боя, объяснял, как именно следует подавлять противника силой своего взгляда и подчинять его своей воле, как именно концентрировать усилие, чтобы валить его с ног и гасить сознание энергетическим ударом. Совершенствовал Иван и умение излечивать раны, делал некоторые успехи и в уменьшении или увеличении своего веса. Его приятель- маг также не терял времени даром, восстанавливая свои способности, сильно ослабленные долгим пребыванием его на цепи в неволе у татар. Иван с изумлением наблюдал, как он свободно проникал сквозь стены куреня, перемещался в мгновение ока на значительные расстояния, ходил по днепровским волнам как по земле. Конечно, всем этим они занимались, только убедившись, что поблизости нет никого из посторонних. Обоим не хотелось лишних разговоров, тем более, что среди казаков и так о них уже бытовало мнении, как о характерниках.
   Однако, с наступлением весны все изменилось. На Сечь стали возвращаться не только запорожцы,но прибыли и многие реестровики. Корсунский полковник Тарас Федорович, бывший наказным гетманом после гибели Дорошенко, стал опять наказным гетманом реестровых казаков и готовил новый поход к Перекопу.Часть запорожцев, избрав своего наказного гетмана Ивана Чарноту, красавца - блондина с роскошным чубом и голубыми , как небо глазами, собирались поддержать его в пешем походе. Другая часть казаков во главе с наказным гетманом Бурляем планировала в это время морской поход на Кафу Меньшая часть запорожцев, выбрав своим предводителем хорошо известного на Сечи Богдана Хмеля, собиралась в поход к Трапезунду в турецкие владения.
   Богдану Хмельницкому или просто Хмелю, как его звали запорожцы, в то время было лет тридцать пять. Иван, по рассказам запорожцев, знал, что он участвовал в знаменитой битве при Цецоре, был там пленен, пробыл два года в плену у турок, затем освободился, как говорили, не без участия Михаила Дорошенко, и был зачислен в казацкий реестр. Чем было вызвано его решение, Иван и сам толком объяснить не мог, но он присоединился к тем , кто собирался идти в поход под началом Хмеля.
   Еще зимой остававшиеся на Сечи запорожцы готовили к морскому походу имевшиеся чайки, смолили их, привязывали к бортам снопы сухого камыша для устойчивости. Морской флот Запорожья состоял из более, чем трехсот чаек, вмещавших до двадцати человек. Под командой Хмельницкого находилось примерно полсотни чаек и около тысячи казаков при двух десятках фальконетов. Поляки в свое время требовали от Дорошенко, чтобы он уничтожил запорожский флот,но тому удалось их обмануть и сохранить большую часть казацких чаек.
   Однако, в последний момент планы изменились. Предполагавшийся морской поход под руководством Бурляя был перенацелен на болгарское побережье с целью отвлечения турецких эскадр от Крыма, а наказному гетману Хмелю предполагалось нанести удар по Кафе, в то время, когда Федорович с Чарнотой начнут штурм Перекопа.
   Прощаясь с Киритином, который оставался на Сечи, Иван заметил, что тот погружен в какие-то свои мысли и не очень озабочен расставанием. Не скрывая обиды, он сказал:
   -Прощай друже, не знаю, вернусь ли назад.
   Чародей, обняв его, шепнул юноше на ухо:
   -Вернешься, не сомневайся. Тебе суждена долгая и интересная жизнь. Двести сорок четыре больших и малых сражений предстоит тебе дать, и ни разу ты не будешь побежден. Сам турецкий султан устрашится имени твоего...
   Он отстранил от себя Ивана, продолжая держать его за плечи, и произнес дрогнувшим голосом:
   -А сейчас смотри мне в глаза. Я постараюсь передать тебе все, что знаю сам. Как ты сумеешь этими знаниями воспользоваться, зависит от твоей настойчивости и целеустремленности. Запомни только главное: ключ к постижению магии- медитация и концентрация нервной энергии. Транс-основа магического действия.
   Взгляд его пронзительных синих глаз вновь погрузился в глаза Ивана, лишив его воли, сознания и ощущения времени. Когда он пришел в себя, Киритина рядом не было, а казаки уже усаживались в челны. Стряхнув оцепенение, Серко побежал к головной чайке, на носу которой уже стоял наказной гетман.
   Глава шестая. Морской поход.
   В то время Сечь располагалась на острове Базавлук посреди Чертомлыцкого Днеприща, одного из рукавов Днепра, образованного слиянием речек Базавлук, Чертомлык и нескольких других. Это было то знаменитое гнездо свободы и вольности, свитое, по свидетельству австрийского посла Ляссоты, еще в 1594 году, откуда на протяжении сорока с лишним лет вылетали запорожские орлы на поиски славы и добычи к берегам Турции и Крыма; тот неиссякаемый источник профессионального воинского мастерства, из которого Речь Посполитая не раз черпала подмогу себе в трудное для нее время. Из Чертомлыка совершалась большая часть знаменитых морских походов запорожцев; из этой Сечи шел воевать в Ливонию Самуил Кошка; отсюда легендарный Конашевич-Сагайдачный вел запорожцев на Москву, а позднее Яков Бородавка привел сорок тысяч казаков к Хотину в помощь гетману Ходкевичу. Но именно здесь находился и тот рассадник казацкой вольницы и своеволия, который создавал постоянную угрозу для польского государства. Из Чертомлыцкой Сечи Марко Жмайло повел своих запорожцев против польного гетмана Конецпольского, отсюда позднее выступили всколыхнувшие всю Украину с восставшими казацкими полками Павлюк, Острянии, Гуня, ...
   Напротив острова раскинулось урочище Великий Луг, очень удобное для выпаса коней, но безлесное. Поэтому чайки запорожцы обычно готовили севернее на островах Хортицы, где было достаточно строевого леса.
   Флотилия Хмельницкого,идя на веслах, уже спустя час вышла к Днепру. Здесь, увлекаемые течением, казацкие чайки понеслись вниз к Днепровскому лиману. Казалось, теперь перед легкокрылыми челнами открывается прямой путь в Черное море, но запорожцы знали, что в устье Днепра их еще ожидают сюрпризы. Турки, привыкшие за последние тридцать лет к тому, что казаки ежегодно выходят в море грабить не только Крым, но и их собственное побережье, стали держать в устье Днепра эскадры своих судов, но большого эффекта этим не достигли. Неповоротливые турецкие карамурсали в безветренную погоду оставались на месте, в то время, как легкие казацкие челны на веслах, проскальзывая мимо, выходили в лиман, а из него и в открытое море.Не раз случалось и так, что, в штиль, пользуясь неповоротливостью карамурсалей, запорожцы нападали на них, брали на абордаж и топили.
   В открытом море казаков преследовать было бесполезно, так как под парусом их челны летели по волнам словно настоящие чайки, за что и получили свое название. Их низкая посадка (они выступали из воды всего на полметра) не позволяла увидеть их издали и преградить дорогу. Поэтому в последнее время турки установили две башни на противоположных берегах Днепра в нескольких верстах от его устья, протянув между ними толстую железную цепь.В натянутом положении она слегка выступала из воды и преграждала водный путь для любого типа судов. Из-за этого запорожцам приходилось вытаскивать челны на берег и несколько верст обносить кругом, иногда они прямо нападали на одну из башен и разрушали ее, освободив себе путь. Но Хмель решил поступить иначе. Собрав атаманов, он сказал:
   -Нам нельзя поднимать шума. В лимане наверняка стоит турецкая эскадра и нам мимо нее нужно проскользнуть незаметно. Чтобы открыто ввязываться в серьезную драку у нас недостаточно сил. Думаю, надо небольшой группе скрытно подобраться к башне на правом берегу, ликвидировать охрану и опустить цепь.
   -А саму башню взорвать к нечистой матери, - добавил Федор Богун, широкоплечий, коренастый запорожец, примерно одних с наказным гетманом лет,- за нами пойдет Бурляй, избавим его от лишних хлопот.
   Войсковой есаул Иван Сулима, из крещеных турок, высказал сомнение в необходимости разрушения башни, опасаясь, что взрыв может привлечь внимание турецкой эскадры, но большинство поддержало Богуна.
   -Если даже взрыв будет услышан,- заключил Хмель,- то все равно перекрыть нам выход в лиман турки не успеют. Зато башню быстро починить им не удастся, а, значит, устье Днепра на какое-то время останется свободным.
   Тут же решили отобрать группу казаков, которой будет поручено это опасное задание. Добровольцами вызвались человек двадцать молодых запорожцев, в числе которых оказался и Серко. Группу возглавил Федор Богун. Погода благоприятствовала замыслу запорожцев, к вечеру небо затянуло темными тучами, ветер посвежел, на Днепре поднялось волнение. Казацкая флотилия остановилась в полутора верстах от башен, причалив к берегу. Отсюда даже сквозь струи начавшегося ливня, был виден неяркий свет факелов, освещавших башню изнутри.
   -Ну, что, хлопцы, пожалуй, пора,- обратился Богун к своим людям,- пойдем по воде, чтобы не наткнуться ненароком на какой-нибудь басурманский разъезд.
   Брести в темноте по грудь в холодной воде под проливным дождем не доставляло большого удовольствия, но все понимали, что Богун прав: на воде их заметить гораздо труднее, чем, если бы они передвигались по берегу. Но, видимо, если разъезды вокруг башни и патрулировали, то сейчас они укрылись от проливного дождя. Прошло минут двадцать и вот в свете одного из мощных разрядов молнии бредущие по горло в воде запорожцы увидели, что до башни осталось всего метров сто - сто пятьдесят.
   Богун остановился и, собрав вокруг себя казаков, сказал шепотом:
   -Серко, Морозенко, Ярош, Водважко, Верныдуб проникают внутрь через отверстие для цепи. Этот клюз должен быть довольно широким и наверняка в него пролезет человек. Оказавшись внутри, прежде всего, открываете нам входную дверь. Затем опускаете цепь. Ни на что другое не отвлекайтесь, остальной охраной внутри башни мы займемся сами.
   Расстояние между берегами в этом месте составляло не менее трехсот метров, поэтому обе башни вдавались в реку метров на тридцать, а с берегов к ним вели каменные отмостки. Действительно, иного пути проникнуть внутрь башни, как через клюз для цепи, не было. Оставив лишнюю одежду и сапоги своим товарищам, пять полуголых смельчаков только с одними саблями вплавь подобрались к клюзу. Молнии сверкали беспрестанно, на реке поднялось волнение, разыгрался настоящий шторм, поэтому можно было не опасаться, что их заметят или услышат из башни, а тем более с противоположного берега.
   К счастью, отверстие для цепи оказалось достаточно большим и широким, так что даже великану Верныдубу не составило труда в него пролезть. Забравшись в камеру, где был установлен огромный ворот, на который наматывалась цепь, казаки поняли, что весь их план находится под угрозой: из этого помещения внутрь башни вела дубовая дверь, обитая железными полосами. Богатырь Верныдуб попробовал было надавить плечом, но дверь даже не шелохнулась, видимо, изнутри она была закрыта на засов. Он попробовал еще раз, жилы на шее гиганта вздулись, могучие бицепсы напряглись на руках, толщиной с ногу взрослого человека, но безрезультатно.
   Казаки обескуражено молчали, не зная, что делать. Серко представил себе, как напрасно их товарищи на той стороне башне, вжавшись в стену, ждут, когда откроется ее дверь; представил, как сейчас гетман напряженно следит, вглядываясь в ночную темень, нет ли заветного сигнала о том, что путь свободен, и отчаяние охватило юношу.
   Но внезапно он вспомнил все, чему учил его Киритин, вспомнил и последнее напутствие своего необычного друга. " Медитация и транс-основа магического действия", всплыли в памяти слова Киритина. Иван очистил свой разум от всех посторонних мыслей и сосредоточился на закрытой двери. Войдя в состояние полной отрешенности, он вдруг явственно ощутил прохладу железного бруса, закрывавшего дверь с той стороны, и огромным напряжением воли попробовал сдвинуть его с места. Внезапно он понял, что брус поддался и выскользнул из железной скобы.
   -А, ну попробуй еще раз,- тихо сказал он Верныдубу, чувствуя огромный упадок сил и прислоняясь к стене.
   -Да, что толку, она закрыта изнутри,- мрачно отозвался великан, но все же, скорее из отчаяния, чем надеясь на успех, двинул плечом дверь, которая внезапно открылась и он едва по инерции не свалился на пол. Дремавший у противоположного входа, прислонившись к стене, часовой едва успел открыть глаза, как Верныдуб обрушил пудовый кулак на его голову, погрузив бедолагу в небытие. Морозенко, Ярош и Водважко тем временем уже сдвигали засов с входной двери, в которую тут же ворвался Богун с остальными. " Опускайте цепь", - крикнул Федор, устремляясь наверх, где уже закипел быстротечный бой.
   Для того, чтобы вырезать человек двадцать находившихся в башне и не ожидавших нападения турок, потребовалось всего несколько минут. Пока Верныдуб крутил ворот, опуская цепь поглубже в реку, Богун с верхнего этажа башни уже подавал факелом сигнал наказному гетману, что путь свободен. Сидевшие в полной готовности в чайках казаки взялись за весла и спустя каких- нибудь полчаса казацкая флотилия оказалась в широком гирле Днепровского лимана, взяв курс к Очакову. За их спинами догорали развалины взорванной турецкой башни, раздавались отчаянные крики турок и ружейная стрельба с противоположного берега.
   К утру распогодилось, ветер разогнал тучи, дожль прекратился. Распустив белоснежные паруса, казацкие чайки летели по волнам Днепровского лимана подобно своим легкокрылым тезкам, а, пройдя Очаков, повернули налево, взяв курс на далекий мыс Тархенкут, западную оконечность Крымского полуострова.
   Глава седьмая. Крушение.
   Вся группа Богуна оказалась в одной чайке, которую им оставил спешивший поскорее выйти в гирло лимана наказной гетман. Там же имелись ружья, несколько бочонков с порохом, запас пуль, провиант и другие припасы, необходимые в походе. Богун посчитал, что двух бочонков для подрыва башни будет достаточно, но пока подыскивал место, куда заложить порох, флотилия уже ушла далеко вперед и ее пришлось догонять. Полюбовавшись на дело рук своих, когда прогремел взрыв и стены башни рухнули в днепровские волны, казаки налегли на весла.
   Богуну и нескольким казакам постарше уже доводилось участвовать в морских походах на Крым, поэтому здешние воды были им была знакомы.
   -Вот сейчас пройдем лиман, а у Ачи-кале повернем налево и прямая дорога на Крым открыта. Главное,- задумался на несколько секунд говоривший об этом казак Пивторакожуха,- чтобы там турецкой эскадры не оказалось...
   Но удача не покидала запорожцев, и они вышли в Черное море без всяких неожиданных приключений. Правда, их одинокой чайке все еще не удавалось настичь основные силы флотилии, однако Богуна это не особенно волновало.
   -Так или иначе, у Тархенкута,- говорил он,- всей нашей флотилии придется задержаться, не одни мы отстали, наверняка есть и другие. Там все соберутся, а дальше пойдем вдоль берега, где все проще будет, а сейчас, в открытом море много челнов разбросает в разные стороны.
   Широко и безбрежно Черное море! Кто увидит его впервые в жаркий летний день невольно задаст себе вопрос, почему этому теплому лазурному морю кто-то дал столь мрачное название?С высокой обрывистой кручи хорошо видно, как струится и нежится в ослепительных лучах дневного светила изумрудная морская гладь, когда только легчайший бриз срывает прозрачные барашки пены с какой-нибудь не в меру разыгравшейся волны. С высоты хорошо заметно, как светлая и прозрачная морская вода у берега постепенно темнеет и с возрастанием глубины меняет свой цвет, насыщаясь малахитовой зеленью, окрашивая даже небо в прозрачные голубовато-изумрудные тона. Присмотревшись, нетрудно разглядеть, как вдали веселятся и резвятся на морском просторе дельфины, то выпрыгивая на поверхность водной глади черно-белыми мячиками, то снова исчезая в морских глубинах, там, где стремительно проносятся косяки голубоватой сельди, белоснежной кефали и изумительно вкусной, если ее закоптить, черноморской скумбрии...
   Ветер крепчал, челн летел под парусом, рассекая волны, солнце припекало так, что казаки посбрасывали свитки и рубахи, подставляя его лучам свои, у многих уже покрытые ровным кофейным загаром, тела.
   Но удача не может сопутствовать бесконечно, даже смелым и отважным людям. Вот и в жизни Ивана и его товарищей наступила "черная" полоса. К вечеру ветер изменил направление, заставив чайку при подходе к полуострову, отклониться к северу. С юга набежали низкие темные тучи, полил густой дождь. Казаки убрали парус, но их все равно продолжало относить к северу. На протяжении ночи ветер еще несколько раз менял направление так, что даже Богун не мог сориентироваться, где они находятся. К утру ветер усилился, разыгрался шторм. Утлый челн швыряло на волнах, как щепку и он не перевернулся только потому, что его еще поддерживали на плаву связки камыша.
   Наконец, когда стало рассветать, кто-то из казаков крикнул:
   -Земля! Нас несет прямо на скалы!
   Действительно, через несколько мгновений все увидели буруны, челн несло прямо на них. Дальше в ста шагах начиналась береговая линия. Чайку подбросило на скрытых водой рифах, царапнув днищем, а затем швырнуло прямо на скалистый берег. Море продолжало бушевать, но казаки, уже было распростившиеся с жизнью, издали дружный вздох облегчения: угроза гибели в море отпала.
   Но, осмотрев свой челн, они убедились, что все еще далеко не окончилось. Днище ударом об рифы или о прибрежные скалы было повреждено так, что отремонтировать его не представлялось никакой возможности. Просмоленные швы бортов разошлись на толщину пальца.
   -Даа, -крякнул Богун, рука которого непроизвольно потянулась к затылку,- тут проще построить новую чайку. Починить ее уже никому не удастся.
   Запорожцы стали озираться по сторонам, пытаясь понять, куда же их занесло. Между тем, дождь прекратился, ветер разогнал черные тучи, посветлело. Богун, Пивторакожуха, и еще несколько казаков постарше, посовещавшись пришли к выводу, что их челн потерпел крушение верстах в тридцати к северу от мыса Тархенкута. По тому, как вытянулись их лица, Серко и молодые казаки поняли, что положение, в котором они оказались крайне серьезно.
   -Мы попали в ловушку,- мрачно произнес Богун, подобрав с земли какую-то веточку и набрасывая на сыром песке абрис верхней части Крымского полуострова.- Вот глядите, севернее в ста верстах от нас Ор. Нам туда нельзя, там сейчас полно татар. Вдоль берега на юг к Тархенкуту тоже нельзя, там уже видели нашу флотилию и знают, что запорожцы вышли в море. Везде по берегу рыщут татарские разъезды. Тут тоже оставаться не имеет смысла...
   -А может все же податься к Ору, пан атаман?- тряхнул белокурой чупрыной, Морозенко.- Вдруг гетманы уже взяли Перекоп?
   Ивану нравился этот молодой шляхтич, одних с ним лет. Настоящее его имя было Ян Станислав Мрзовицкий, он, как и сам Иван был выходцем из застянковой шляхты, откуда-то с Малой Польши. Пора, когда во главе запорожцев стояли князья Вишневецкие, Зборовские, Глинские уже давно прошла, но многие представители младших родов мелкопоместной или, как ее называли в Великой Польше, застянковой, шляхты считали за честь побывать на Сечи и приобрести военный опыт, который позднее помогал им при поступлении на службу в хоругви коронных войск.
   Богун задумался, достал из кармана изогнутую короткую люльку, отсыпал из кожаного непромокаемого кисета порцию табаку, уплотнил его прокуренным пальцем в чубуке, достал из кожаного мешочка кресало, кремень и трут, высек огонь. Глядя, как атаман раскуривает люльку, молчали и остальные.
   -К Ору говоришь?- наконец, промолвил Богун.- Что ж, может, Тарас с Чарнотой действительно уже взяли его. Но для начала нам надо выбрать место, где можно укрыться, и постараться добыть "языка". Местные татары уж точно знают, как тут обстоят дела. А сейчас надо разобрать припасы и посмотреть, что у нас имеется.
   Как выяснилось, имелось не очень много. Шанцевый инструмент, полагавшийся каждому казаку: лопаты, кирки был на месте. Бочонок с порохом, три сотни пуль, самопалы, сабли, кинжалы- вот и все вооружение. Запас продовольствия можно было растянуть на неделю, но с пресной водой дело обстояло совсем плохо, оставался один бочонок, во второй, оказавшийся неплотно закрытым, попала морская вода. В бочонок с порохом,оббитый изнутри медными листами, к счастью,вода не попала.
   -Значит, прежде всего, надо найти пресную воду,- решил Богун,- а заодно, добыть "языка".
   В этот раз к Серко, Морозенко, Верныдубу, Ярошу и Водважко, присоединился и Опанас Мельник, года на три старше Ивана, чернобровый и черноволосый крепыш. Родом он был откуда-то из под Шаргорода, то есть почти земляк Серко, но прежде на Сечи они знакомы не были. Богун назначил его старшим, особенно наказав, соблюдать всяческую осторожность. Прихватив с собой пустой бочонок, молодые казаки отправились на поиски пресной воды и человеческого жилья. Удалившись на несколько сот шагов от места крушения их чайки, Иван понял, что море в этом месте образует небольшой вытянутый к югу подковообразный залив, вдаваясь в берег версты на три.
   Пройдя еще верст пять к северу, казаки наткнулись на озерцо пресной воды. По берегам его зеленел камыш, а вокруг росли невысокие деревья. Лучшего места для лагеря и ночлега придумать было трудно, поэтому Мельник отправил Ивана к Богуну, а остальные стали собирать хворост для костра и, соорудив самодельные остроги, попытались наловить рыбы.
   К вечеру все собрались у озера и Богун, оглядев окрестности, удовлетворенно хмыкнул:
   -К счастью, татары не едят рыбу, поэтому рыбаков здесь нет. Но все же ночью надо бы обойти вокруг озера, человеческое жилье здесь поблизости должно быть, пресной воды в этих местах почти нет, так что сюда на водопой бежит и зверь и человек. Ты, Опанас, - обратился он к Мельнику, - как стемнеет, пройдись со своими хлопцами вдоль берега, может, где костер заприметите. Да и нам большого огня разводить не следует, выроем яму поглубже, в ней пережжем сухие ветки на угли, а на них поджарим рыбу.
   Хотя Иван за день отмахал верст пятнадцать, его молодой, крепкий организм не чувствовал усталости. Когда стемнело, группа Мельника двинулась в обход озера, которое оказалось не круглым, как это представлялось вначале, а вытянутым и сужающимся в восточном направлении.
   Пройдя примерно с версту к востоку, шедший впереди Мельник вдруг остановился и указал рукой на противоположный берег озера. Там был виден отблеск костра, видимо, разведенного в какой-то ложбине неподалеку от кромки берега. Казаки осторожно продвигались вперед и через несколько минут уже могли отчетливо слышать, доносящиеся с противоположной стороны озера звуки мужских голосов и ржание лошадей. Мельник остановился, вокруг него сгрудились остальные, став тихо переговариваться, как поступить дальше. Судя по голосам, татар было не менее десяти человек. Атаковать их вшестером было бы безрассудством. В то же время, возвращаться назад, ничего не выяснив, тоже никто не хотел. Но и двигаться дальше было опасно, ведь там в конце озера, могло быть выставлено охранение.
   -А если переплыть на ту сторону и послушать о чем они говорят?- неуверенно предложил Иван.- Может, удастся что-нибудь узнать о том, что происходит у Ора.
   -Не особенно я в это верю,- подумав, ответил Мельник,- но другого выхода все равно нет. А ты татарский язык понимаешь?
   - Да,- кивнул Иван, - понимаю. Он, действительно, неплохо знал татарский язык, так как выучил его, когда был на Дону. Там в Черкасске среди казаков было немало крещеных татар.
   -Ну, раз ты сам вызвался, то плыви, только будь осторожен, - решил Опанас.
   Сбросив сапоги и рубаху, Иван отдал их вместе с ружьем и саблей Морозенко, а сам погрузился в воду. Какое-то время казаки различали его голову на озерной глади, но вскоре потеряли Серко из вида.
   Озеро оказалось неглубоким и большую часть пути Иван не столько плыл, сколько брел по илистому дну.Подойдя ближе к противоположному берегу, он понял, что костер действительно разведен в небольшой ложбинке, саженях в десяти от берега и вокруг него расположились человек пятнадцать-двадцать татар. Их кони, похоже, паслись немного дальше, откуда доносилось пофыркивание и ржание. Затаившись в редких прибрежных зарослях невысокого камыша у самого берега, Иван заметил, что у всех татар за плечами были луки, на поясах сабли. Почему они находятся при полном вооружении, выяснилось из их дальнейших разговоров.Внимательно слушая татарскую речь, Серко с похолодевшим сердцем узнал, что попытка штурма Ора, предпринятая казаками, была отбита с огромными потерями для запорожцев и Тарас с Чарнотой вынуждены были возвратиться на Сечь. С полтысячи казаков попало в плен и сейчас этот татарский отряд конвоируют часть их в Бахчисарай на продажу. Осторожно выбравшись на берег в стороне от костра, Иван ползком углубился в степь и вскоре заметил сидящих и лежащих связанных между собой пленников, которых охраняло человек пять конных татар. Другого охранения, похоже, не было, так как здесь,у себя дома, целому отряду вооруженных воинов некого было опасаться.
   Выяснив все, что он считал нужным, Серко вновь погрузился в озеро и уже вскоре докладывал Мельнику о том, что ему удалось разведать.
   -Возвращаемся назад,- выслушав его, сказал помрачневший Мельник,- сам все подробно доложишь Богуну.
   Узнав, что удалось выяснить разведчикам, все погрузились в скорбное молчание. Печальная весть о разгроме запорожского войска при штурме Ора, ужасные потери понесенные казаками, не могли никого оставить равнодушными: среди тех, кто ушел с гетманом Тарасом, у каждого было немало приятелей и даже побратимов. Но поражение запорожцев означало еще и крах надежды присоединиться к своим. Ловушка, в которой они оказались, теперь захлопнулась: оставаться здесь было нельзя- рано или поздно какой-нибудь татарский отряд непременно на них наткнется. И куда теперь идти тоже никто не знал.
   -Добро, что делать дальше, будем думать потом, - наконец, решительно сказал Богун.- Сейчас надо, в первую очередь, решать, как освободить наших братьев из татарского плена.
   Так как количество татар по докладу Ивана не превышало двадцати пяти человек, решили действовать двумя группами.
   -Ты со своими,- сказал Богун Мельнику,- переплывете озеро и затаитесь в камышах рядом с костром. Мы обогнем озеро и выйдем к месту, где они держат пленных. Дружным залпом из самопалов снимаем конных татар. Те, кто у костра, конечно же, бросятся к пленным, мы встречаем их саблями, а ты, Опанас, ударишь им в тыл. На нашей стороне внезапность нападения, и , что немаловажно, они нам на фоне костра будут видны, мы им нет, значит стрелять прицельно не смогут.Одинец и Нетудыхата,- обратился он к двум казакам постарше,- ваша задача освобождать пленников. Чем больше их удастся освободить, тем больше помощи нам будет. И помните: ни один татарин не должен уйти, иначе у нас возникнут серьезные проблемы.
   Глава восьмая. Сивашский анабазис.
   Затаившись в камышах, Иван с нетерпением ожидал, когда, наконец, прогремят выстрелы, означающие сигнал к атаке. Рядом с ним замерли в камышах Морозенко, Мельник и остальные. Татары у костра уже давно спали, свернувшись калачиками на своих халатах, только один из них, часовой, сидел, повернувшись лицом к озеру. Дальше от костра Иван различил фигуры конных татар, охранявших пленных. Похоже, они тоже дремали в седлах. Время тянулось медленно. Ночь, к счастью, выдалась безлунной, легкие тучи закрывали узкий серебристый серп месяца. Как ни напряженно ожидал Иван этого момента, но все же дружный залп из самопалов, раздавшийся саженях в пятидесяти от костра, застал его врасплох.
   Татары, спавшие у костра, уже в следующие секунды оказались на ногах и, выхватив из ножен сабли, побежали в сторону раздавшихся выстрелов. Но там их уже ожидали изготовившиеся к бою запорожцы. Металл ударил о металл, высекая искры, но на стороне казаков оказалось преимущество в неожиданности нападения. Когда с тыла на татар налетел Мельник со своими товарищами, у тех не осталось ни одного шанса. Но мужественные бойцы сдаваться не собирались, поэтому все до одного полегли порубанные казацкими саблями. Главная задача была достигнута- никому из татар не удалось уйти живыми. Радости освобожденных пленников не было границ, тем более, что среди них оказалось немало добрых приятелей Богуна и других освободителей. Все радостно обнимались, поздравляя друг друга с нежданно обретенной свободой, ведь они уже не надеялись когда-нибудь оказаться на воле.
   Поделившись с бывшими пленниками своими скудными запасами продовольствия, стали решать, как быть дальше. Импровизированную раду открыл Богун.
   -Нас тут теперь почти три сотни,- начал он,- так что надо бы выбрать наказного полковника и старшину, а потом кумекать, что делать дальше.
   -Богуна в полковники!- закричали все в один голос.
   Федор встал и поклонился товариществу на все стороны.
   -Годилось бы мне для приличия вначале отказаться,- просто сказал он,- но на соблюдение всех запорожских традиций нет времени. Изберем есаула и трех куренных атаманов, а потом по сотням выберем уже десятских.
   Есаулом выбрали Пивторакожуха, куренными атаманами Опанаса Мельника, Филона Дженджелея и Якова Острянина. Оба последних были из числа освобожденных пленных, не намного старше Ивана, но уже хорошо известные в казацкой среде. Серко, Морозенко, Ярош и Верныдуб стали десятскими в сотне куренного атамана Мельника.
   Когда уже рассвело и первые лучи восходящего солнца отразились в озерной воде, стали решать, как пробиваться к своим.
   -Не вижу другого пути, как только через Гнилое море,- сказал Филон Дженджелей, сам крещеный татарин, хорошо знавший эти места. - Через Ор нам не пройти, а по морю и говорить не о чем. Обогнем Ор с востока, там ширина Гнилого моря не превышает двадцати верст и глубины большей частью по грудь человеку, а то и мельче. Главное- с Крыма выбраться, а до Сечи потом как-нибудь доберемся. Только пресной воды надо взять с собой побольше, места тут начинаются безводные.
   Но с водой как раз особой проблемы не возникло. У татар оказалось полсотни бурдюков, которые под завязку наполнили водой из озера. С собой решили взять пять лошадей, остальных частью забили на мясо, которое тут же, нарезав тонкими полосами, стали сушить под жаркими солнечными лучами, а частью отпустили на волю. Таким образом, воды и конины на переход в двести верст должно было, при соответствующей экономии, хватить, а вот с оружием дела обстояли хуже. Даже с учетом того, что было захвачено у татар в последнем бою, удалось худо-бедно вооружить едва только третью часть казаков.
   -То дарма, - решил наказной полковник.-Татары тут большими отрядами вряд ли передвигаются, а с малыми силами мы справимся, заодно и свой арсенал пополним.
   Продвигаясь под покровом ночной темноты, а днем останавливаясь на отдых где-нибудь в скрытой лощине подальше от проторенных путей, страдая от палящего зноя и пыли, голода и жажды, казаки спустя неделю вышли к Сивашу, Гнилому морю, как его называли татары. Удача сопутствовала им в этом походе. Северная часть полуострова, раскинувшаяся от Черного до Азовского морей, на всем протяжении была пустынной. Здесь отсутствовали не только речки, но даже и ручьи, поэтому места эти оставались безлюдными. Все же избежать стычек с мелкими татарскими разъездами казакам не удалось и им дважды пришлось вступать в бой, из которого они вышли победителями, пополнив свой арсенал трофейным оружием. Переход через Сиваш оказался тоже несложным, хотя большую часть пути пришлось брести по грудь, а то и по горло в топком иле и соленой воде.
   Хотя запорожцам и удалось выбраться из смертельной ловушки, в которой все они волею судьбы оказались, однако до Сечи все еще оставалось далеко. Предстояло пройти почти 350 верст по степи, где практически не встретить человеческого жилья и пресной воды. Все же места здесь большинству были знакомые, поэтому, отойдя верст на десять от Сиваша, чтобы не наткнуться на какой-нибудь татарский разъезд, патрулирующий местность у Ора, Богун повел своих казаков к Днепру.
  
  
   Глава девятая. Гроза над Украйной.
   Возвращение запорожцев из Крыма на Сечь было триумфальным. За несколько дней до их прихода на Базавлук приплыла флотилия Хмельницкого, возвратившаяся после набега на Кафу.Докладывая товариществу о результатах похода, наказной гетман сообщил о своих потерях, в том числе и о казаках, плывших с Богуном, которые пропали без вести. Их считали погибшими, когда внезапно они не только объявились на Сечи сами, но еще и привели с собой спасенных ими из татарского плена почти три сотни запорожцев. Еще примерно столько же, захваченных в плен после сражения у Ора казаков, удалось освободить Хмельницкому в Кафе.
   Большой удачей закончился и поход Бурляя на турецкое побережье. Казаки не только крепко пограбили турок, но и разгромили одну из турецких эскадр во главе с капудан-пашой.
   О том, что на этом закончилась эра морских походов запорожских казаков, никто на Сечи предполагать не мог, однако последовавшие вскоре грозные события на Украине вначале прервали их на долгие пять лет, а затем и вовсе свели на нет.
   За все время нахождения в Крыму и возвращения в родные пенаты, у Серко не было ни времени, ни желания прислушиваться к своим внутренним ощущением и до конца осознать, какими же новыми способностями, при расставании наделил его Киритин. Воспользовавшись в острой критической ситуации вновь приобретенным умением передвигать предметы усилием воли при захвате турецкой башни в устье Днепра, Иван в дальнейшем предпочитал обходиться без магии, поняв на практике, какого титанического напряжения воли и мысленной энергии она требует. Зато он особенно ясно осознал всю важность занятия медитацией, о которой ему постоянно твердил его гуру. "Применять магию не имея достаточной подготовки,- говорил Киритин,- равносильно тому, что без тренировки пробежать десяток верст. Пробежать, может, и пробежишь, но затем упадешь замертво. Или тоже самое, что поднять камень весом пять пудов- надорвешься. "
   Первым делом после возвращения на Сечь Иван стал искать своего друга и наставника, но его нигде не было. Кто-то из казаков, остававшихся на Запорожье, припомнил, что вскоре после отплытия флотилии Хмельницкого, Киритин куда-то исчез и больше не появлялся. Кошевой, к которому обратился Иван, только равнодушно пожал плечами:
   - Ты про Кирика спрашиваешь? Давно его не видел. У нас и запорожцы уходят из Сечи, когда хотят, а он и казаком-то не был. Тут на Сечи ни больных, ни раненых давно не было, вот его никто и не искал.
   Конечно, о судьбе пропавшего друга Иван не беспокоился, он знал, что тот способен защитить себя в любой ситуации, но именно сейчас ему очень не хватало своего учителя. Тем не менее, все свободное время он, уединившись, усердно медитировал, а также пытался интуитивно использовать те знания, которые ему передал наставник. В частности, сидя в позе лотоса, которой его обучил Киритин, при погружении в транс у него стало получаться уменьшать вес своего тела настолько, что он мог парить на высоте до полуметра над землей. Сконцентрировав сознание, Иван внутренним зрением мог видеть через стены и передвигать небольшие предметы. Чувствовал он, что растет и его совершенство в искусстве бесконтактного боя, хотя сожалел, что теперь у него нет партнера, с которым можно было бы заняться практической тренировкой.
   В начале 1630 года внутриполитическая ситуации на украинных территориях, начавшаяся осложняться уже вскоре после смерти гетмана Сагайдачного, резко обострилась. Причин тому было несколько. К началу 20-х годов подавляющее большинство русской шляхты изменило вере своих отцов, приняло католичество и примкнуло к унии. Православие стало открыто именоваться "холопьей" верой и православных верующих иначе как "схизматами" поляки не называли. Польские паны, несколько присмиревшие при Сагайдачном, во второй половине 20-х годов вновь стали повсеместно притеснять коренное русское население, пытаясь под любым предлогом отнять у крестьян их наделы и превратить их в своих рабов. Увеличился приток шляхты в Южную Русь из великопольских территорий, а вместе с тем усилился помещичий гнет в отношении крестьян. Значительные изменения произошли и в казацкой среде. Введение реестра и превращение части запорожцев в городовых казаков расслоило казацкую массу.
   Став не более чем простым орудием в руках польских властей, реестровые казаки утратили свободу действий и превратились в обыкновенных панских охранников, наймитов. Они потеряли не только возможность действовать самостоятельно, но и едва не утратили связь с основным казацким обществом, сконцентрированным на Сечи. Авторитет реестровиков, как защитников Отчизны, в глазах народных масс неуклонно снижался, в то время как походы запорожцев в Крым и Турцию увеличивали славу запорожского войска и создавали рыцарский ореол вокруг тех казаков, которые прежде были выписаны из реестра или не попали в него. Морские походы приносили, что немаловажно, большую добычу, которая также оседала на Запорожье. Не случайно к концу 20-х годов Запорожская Сечь вновь, как и в начале века, стала тем притягательным центром, к которому стремились все казаки, в том числе и часть реестровиков. Возрастание роли Запорожья объективно не устраивало и гетманское окружение, и польское правительство, опасавшееся укрепления роли низовиков.
   После гибели Дорошенко и возвращения реестровиков из Крыма, ими был избран новый гетман Григорий Саввич Чорный, который уже раньше в 1624 году также некоторое время обладал гетманской булавой, а в 1628 году вместе с Михаилом Дорошенко возглавлял поход против Джанибек- Гирея. Чорный пользовался поддержкой у старшины реестрового войска, значных казаков и той части реестровиков, которых вполне устраивало служение Речи Посполитой.
   Не согласные с политикой и взглядами Чорного запорожцы на Сечи избрали своим вождем Тараса Федоровича, выразителя интересов не только беднейших слоев населения, но и значительной части реестрового казачества, так называемой черни. Тарас стоял за отделение южнорусских территорий от Польши и переход в подданство московского царя.
   Оба предводителя казаков рассылали свои универсалы по южнорусским городам, пытаясь привлечь население и казаков каждый на свою сторону.
   Опасаясь нового казацкого восстания, польское правительство, которому еще памятна была Куруковская война, в начале 1630 года приняло решение разместить в Киевском воеводстве дополнительные войска, усилив находившуюся там группировку польного гетмана коронного. В связи с этим в народе прошел слух, инспирированный, как говорили многие, архимандритом киево-печерским Петром Могилой, что эти войска идут для истребления веры православной и самих казаков.
   Среди реестровых казаков возникло волнение. Срочно собранная на Масловом Броде черная рада обвинила Григория Чорного в предательстве. По приговору войскового суда он в марте того же года был казнен, а реестровики, решив противостоять введению дополнительного контингента коронных войск в Киевщину, обратились за поддержкой к Запорожской Сечи.
   В начале апреля Тарас созвал раду, на которой это послание реестровиков было оглашено. Серко тоже принял в ней участи, хотя, как не полный еще товарищ (менее трех лет прослуживший в Войске) голосовать не мог. На раде было решено выступить всем Запорожьем на помощь реестровикам на защиту святой веры и казацких вольностей.
   Нельзя сказать, что Иван с большим воодушевлением воспринял это решение. Сам выходец из мелкопоместной шляхты, он особых ущемлений от поляков не испытывал. Во времена гетманства Сагайдачного униаты в Южной Руси также присмирели и отправлению православной веры особенно не препятствовали. Позднее Серко оказался на Дону и Сечи, и о том, что происходило на Киевщине и Брацлавщине знал лишь по слухам. Своими исконными врагами он считал турок и татар, а не поляков и не видел особых причин воевать с ними. Но не подчиниться решению сечевого товарищества он также не мог, поэтому в составе Брацлавского куреня, которым командовал Федор Богун, вместе с остальными выступил из Сечи.
   Была ранняя весна и многие запорожцы еще оставались в городах и паланках на волости, присоединяясь к Войску на марше. Ряды восставшего казачества пополнила и значительная часть беглых крестьян.
   Между тем, польный гетман коронный Станислав Конецпольский, узнав об убийстве гетмана реестрового казачества Чорного, расценил это, как начало мятежа и выступил со своим войском против реестровиков, часть которых сосредоточилась в Переяславле, готовясь к обороне и рассчитывая на поддержку запорожцев.
   В это время более, чем двадцатитысячная армия Тараса Федоровича, который объявил себя единственным гетманом Украины, подошла к Корсуню, где произошли первые столкновения с коронными войсками, а затем переправилась на левый берег Днепра и соединилась с реестровиками у Переяславля. Теперь в распоряжении гетмана Федоровича имелось уже почти тридцатитысячное войско. Заняв выгодное положение между Трубежом и Альтой, Тарас предъявил Конецпольскому ультимативное требование вывести из Южной Руси коронные войска, выдать сторонников Чорного, перешедших на сторону поляков и отменить Куруковский договор, ограничивший казацкий реестр шестью тысячами человек.
   Гетман польный коронный Станислав Конецпольский, занимавший эту должность с 1618 года, уже в то время обладал солидным опытом военачальника. С 1620 года после гибели великого коронного гетмана Жолкевского в сражении у Цецоры, должность коронного гетмана оставалась вакантной, и Конецпольский на протяжении более восьми лет ( после смерти Ходкевича) лет, по существу являлся, единственным главнокомандующим всеми вооруженными силами Республики. Хотя ему пришлось участвовать в Куруковской войне, непримиримым врагом казачества он не был, отдавая должное тому вкладу в охрану и оборону рубежей Речи Посполитой, который казаки вносили уже добрых полстолетия. Но и терпеть казацкое своеволие он намерен не был.
   Ознакомившись с ультиматумом Тараса Федоровича, польный гетман в ответном письме предложил ему сдаться, распустить войско и повиниться, гарантируя в таком случае снисхождение всем принимавшим участие в мятеже. Словом, переговоры закончились ничем, и коронные войска приступили к осаде казацкого лагеря. Силы сторон были практически равны, но Федорович, еще находясь в Запорожье направлял во все окрестные села и местечки универсалы с требованием к населению присоединяться к казакам. Его призывы находили отклик у народных масс и вскоре по обе стороны Днепра заполыхали зарницы народного восстания.
   Глава десятая. Лисянка.
   Но несколько раньше, еще в первых числах мая сразу после сражения у Корсуня, когда запорожцы стали отходить к Переяславлю на соединение с реестровиками, Конецпольский пригласил к себе коронного стражника Самуила Лаща, который командовал дополнительным контингентом польских войск, прибывших из Великопольши ему в помощь. Польный гетман издавна покровительствовал коронному стражнику, который был лет на десять старше его. Во многом благодаря этому покровительству, Самуил Лащ и приобрел известность в истории Польши как одиозная фигура, символ панского своеволия и вседозволенности. Позднее он прославился тем, что приказал подбить свою шубу вынесенными в отношении него многочисленными судебными приговорами.
   Под началом Лаща обычно служили такие же бесшабашные жолнеры и волонтеры, большей частью авантюристы и разного рода проходимцы, всегда готовые на разбой, притеснения и убийства.
   После обмена взаимными приветствиями, польный гетман озабоченно сказал пятидесятилетнему коронному стражнику:
   -Черкасы бунтуют народ. Восстание готово охватить оба берега Днепра. Поступили сведения, что здесь неподалеку, в Лисянке. собирается сильный отряд бунтовщиков, готовый присоединиться к Тарасу. Этого допустить нельзя. Пусть пан возьмет несколько хоругвей и усмирит местных хлопов.
   Лащ молодцевато подкрутил седой ус и подобострастно ответил:
   -Пусть ваша гетманская милость будет спокоен. Я с хлопами разберусь, канчуков хватит на всех.
   Гетман предостерегающе поднял руку:
   -Только не нужно излишней жестокости. Зачинщиков примерно наказать, а остальные пусть возвращаются к работе, нечего бездельничать.
   Лаш поклонился и направился к выходу, но Конецпольский остановил его и добавил:
   -Мы отсюда выступим прямо на Переяславль, а пана прошу после Лисянки пройти к Киеву этой стороной Днепра и по пути усмирять бунтовщиков, где это потребуется. Потом присоединяйтесь к главным силам.
  
   Примерно в это же время, когда запорожские полки растянулись на марше по дороге к Днепру, чтобы переправиться на его левый берег,гетман Федорович вызвал к себе Брацлавского куренного атамана Богуна и сказал:
   -Народ поднимается по обе стороны Днепра, но ляхи наверняка станут подавлять начавшиеся восстания. Надо бы поддержать наших гречкосеев.
   Тарас Федорович был выходцем из старинного казацкого рода, его прадед, как поговаривали, еще с Байдой Вишневецким строил на Хортице первый форпост против татарских набегов. Хотя гетман и стоял за народ, но по казацкому обычаю к крестьянам относился несколько свысока.
   -У тебя в курене, почитай, тысяча человек,- продолжал он,- это давно уже не курень, а настоящий полк. Так что, полковник, выдели сотню- другую конных казаков с сотником посмышленнее, пусть пройдутся тут по правой стороне Днепра до Киева, да присоединят к себе всех, кто хочет вместе с нами идти на ляхов. Ну, а через неделю жду их под Переяславлем.
   Курень Богуна действительно к тому времени уже насчитывал больше десяти сотен казаков. Одной из них командовал сметливый и грамотный Иван Серко, которому Федор, невзирая на его молодость, и поручил выполнение наказа гетмана. В помощь Ивану атаман выделил по десять человек из других сотен, а помощником назначил Верныдуба.
   -Времени особо не теряй, - предупредил Богун молодого сотника,- нам под Переяславлем каждый человек будет дорог. Начни с Лисянки, по слухам, там уже народ поднялся против ляхов. Забери с собой тех, кто хочет к нам присоединиться и двигайтесь по этому берегу к Киеву. По дороге призывай народ присоединяться к казацкому войску.
   Подготовка к выступлению не заняла много времени. Захватив провианта и фуража на трое суток,отряд Серко утром легкой рысью двинулся к Лисянке. Это местечко, обнесенное частоколом, было заложено старостой Яном Даниловичем лет восемь назад на месте старого поселения, сожженного еще при нашествии Батыя, и управлялось по Магдебургскому праву. С полгода назад Данилович умер, местечком формально стала владеть его жена, а фактически тут всем вершил ее управитель, начавший сдавать земли в управление иудеям. Это и привело к тому, что на универсалы гетмана Тараса Лисянка отозвалась одна из первых.
   Когда по расчетам казаков до Лисянки оставалось версты три, Верныдуб вдруг обратился к Серко:
   -Иван, ты ничего не чуешь?
   -Ты о чем?
   -Да вроде бы гарью тянет.
   Серко остановил коня и напряг обоняние. Действительно, откуда-то явственно тянуло дымом.
   Дорога, извиваясь, петляла лесом и в густой чаще ничего нельзя было рассмотреть.
   -Костер, что ли кто в лесу развел?- неуверенно произнес Иван.
   Верныдуб с сомнение покачал головой:
   - На костер не похоже что-то.
   Они пришпорили коней и ускорили движение, стремясь поскорее выйти на открытое пространство.
   Наконец, извилистая лесная дорога закончилась и, выехав на открытое пространство казаки не только почувствовали запах гари, но и увидели впереди облако дыма, затянувшее горизонт.
   -Пан сотник,- подъехал к Ивану один из казаков, хорошо знавший эти места,- Лисянка горит!
   Серко сдавил острогами бока своего жеребца и почти с места бросил коня в карьер. Казаки последовали за ним.
  
   Расставшись с Конецпольским, Самуил Лащ не стал терять времени и, возвратившись к себе, отдал распоряжение своему помощнику Янушу Чаплинскому отобрать пять сотен жолнеров для предстоящей карательной экспедиции.
   -Отбери проверенных людей,- наказал он Чаплинскому,- в серьезные сражения нам вступать не придется, так местное быдло канчуками немного погоняем.
   Чаплинский подобострастно поклонился и бросился выполнять распоряжение коронного стражника. Его намек он понял правильно, поэтому для предстоящего похода отобрал самое отребье, которого у Лаща было немало. Многие из этой застянковой шляхты издавна промышляли разбоем, нападая на поместья более зажиточных соседей. Немало было и таких, над кем тяготели судебные приговоры и, поэтому они прибились к коронному стражнику, найдя у него защиту от закона. Да и сам Чаплинский знатностью рода похвастать не мог, он был выходец из такой же мелкопоместной шляхты, которая мало чем отличалась от простолюдин. Его отец вскоре после брестской унии, опасаясь, что поляки станут считать его схизматом, сменил вероисповедание и фамилию. Вот и сын из Данилы Чаплина, коренного русина, стал Янушем Чаплинским. Несмотря на то, что ему в это время было чуть больше тридцати лет, он уже являлся обладателем заметного живота и одутловатого лица, на котором отпечатались следы многочисленных пороков. Но зато он отличался исполнительностью, беспринципностью и угодливостью, почему, собственно, Лащ и приблизил его к себе, доверяя выполнение особо щекотливых поручений.
   Не прошло и двух часов, как отряд Лаща, численностью в полтысячи сабель уже двигался в направлении Лисянки.
   В версте от местечка коронный стражник выслал вперед полсотни разведчиков. Опытный воин, он не хотел рисковать даже, когда ему предстояло вступить в схватку с обычными селянами. Стоя на невысоком холме, с которого Лисянка открывалась его взору, как на ладони, он, однако, не заметил там какого-то движения. Вообще складывалось впечатление, что местечко обезлюдело. Разведчики, высланные вперед, уже скрылись за частоколом, окружавшим его, но ни стрельбы, ни криков оттуда слышно не было. Лащу надоело стоять без движение и он приказал двигаться дальше. В этот время на дороге, ведущей из местечка, показался всадник, летящий во весь опор. Поравнявшись с коронным стражником, он осадил коня и доложил, что в Лисянке взрослого населения нет.
   -Вчера еще все мужики, человек двести, вооружившись, чем попало ушли к запорожцам,- сказал он,- тут остались бабы, старики и дети.
   -Вот лайдаки,- витиевато выругался Лащ,- гоняйся теперь за ними, да и то дидька лысого догонишь, а то еще и на казацкие отряды нарвешься. Ладно, разберемся пока что с теми, кто остался.
   Но, когда поляки вступили в местечко, Лащ понял, что его люди, отправленные в разведку, уже разбираются с местными жителями. Отовсюду доносились отчаянные женские крики и визг, кое-где загорелись сараи и огонь уже перекинулся на другие постройки. Остальные жолнеры также присоединились к своим товарищам, начался настоящий грабеж и повсеместное насилие. Жолнеры врывались в хаты и хозяйственные пристройки, искали все, что представляло хоть какую-нибудь ценность. Отовсюду доносились истошные крики насилуемых девушек и женщин, кое-кто из стариков, пытавшихся за них вступиться, был просто зарублен В погребах зажиточных мещан нашлись и запасы горилкы, некоторые из жолнеров уже находились в подпитии. Женщины и дети разбегались во все стороны, пытаясь укрыться в ближайшем лесу, но убежать удавалось мало кому.
   Наблюдая за бесчинствами, творимыми его подчиненными, Лащ оставался совершенно спокоен. За свою жизнь он не одну сотню раз участвовал в подобных набегах на поместья соседей, поэтому все происходящее его мало трогало, и сострадания ни к кому он не испытывал. Однако, и оставаться здесь, в охваченной огнем Лисянке, он смысла тоже не видел, поэтому дал приказ двигаться вперед, рассчитывая остановиться на ночлег верстах в десяти отсюда. Всех своих людей он собрать не сумел, да и не видел в этом необходимости - никуда не денутся, присоединятся к основным силам позже.
   Вскоре несколько поредевший отряд коронного стражника, пополнив запасы продовольствия, углубился в лес, двигаясь в направлении Киева, но примерно сотня его волонтеров продолжала оставаться в Лисянке: кто в поисках еще где-то прятавшихся женщин, кто продолжал заниматься грабежом, обшаривая пустые хаты, а, кто уже просто мертвецки пьяный спал где-нибудь в тенечке под развесистой вишней. О том, чтобы после ухода коронного стражника организовать хоть какое-то боевое охранение, никто из тех, кто оставался в Лисянке, даже и не подумал. За свою беспечность поляки уже спустя час были жестоко наказаны, когда ворвавшиеся в местечко казаки Серко, пылая праведной местью за творимые ими бесчинства, стали их отлавливать и беспощадно вырезать. Лишь несколько поляков Верныдуб оставил в живых, приведя их на допрос к сотнику.
   Иван отдал распоряжение пытать пленных раскаленным железом и уже спустя десять минут получил все необходимые ему сведения о том, кто напал на Лисянку, о численности отряда Лаща и задании, которое ему было поручено Конецпольским. Успевшие спрятаться и уцелевшие жители Лисянки постепенно стали собираться на центральной площади. Слыша отовсюду плач, рыдания женщин и детей, Иван чувствовал, как безудержный гнев охватывает все его естество. Вид трупов и крови для него был не в диковинку, но прежде все это происходило в бою. Даже в Кафе, где пострадало мирное население, запорожцам и освобожденным ими пленникам было за что мстить своим угнетателям. Но здесь все было иначе. Жолнеры коронного стражника просто вырезали ни в чем не повинных женщин, детей и стариков, творили бесчинства и насилия не в отношении врагов, а над подданными Речи Посполитой, такими же, как и они сами.
   Если раньше, слыша рассказы о творящемся повсюду панском произволе, Серко воспринимал их абстрактно, то теперь, видя потоки крови, тела мертвых детей и изнасилованных женщин, дымящиеся пожарища, слыша отовсюду плач и стенания, юная и не успевшая еще очерстветь душа его отвратилась от поляков.
   Окинув пылающим гневом взглядом столпившихся вокруг казаков, он, подняв вверх выхваченную из ножен саблю, громко крикнул:
   -Месть ляхам! Месть без пощады!
   -Месть! Месть ляхам!- отозвался нестройный хор голосов.
   Глава одиннадцатая. Расплата.
   Сейчас, когда все помыслы казаков заключались в одном: отомстить ляхам за гибель и страдания невинных людей, Иван успокоился и стал предельно собранным. Выйдя из Лисянки, его отряд направился по следам хоругвей коронного стражника, которых на сырой земле было достаточно. Серко знал, что Лащ вскоре остановится на ночлег, поэтому, соблюдая осторожность, выслал впереди себя дозорных. Дорога, по которой они двигались, то петляла лесом, то выходила на открытое пространство, где местами зеленели распаханные и засеянные поля, виднелись беленькие хаты в окружении вишневых и яблоневых садов..
   Солнце уже совсем скатилось к горизонту, когда высланные вперед дозорные возвратились, и доложили, что отряд коронного стражника остановился на ночлег примерно в полутора верстах отсюда.
   -Их там сотни четыре будет, - докладывал сотнику вислоусый запорожец средних лет,- похоже, лагерь они оборудовать не станут, а просто расположатся на ночлег посреди степи. Там неподалеку еще небольшая речушка протекает.
   -А, что с конями,- спросил Серко,- где они их держат?
   -Коней расседлали, стреножили, они пасутся ближе к речке, неподалеку от лагеря. Там с ними коноводов с десяток, другой охраны нет.
   Посовещавшись с Верныдубом, сотник решил ночью скрытно подобраться к лагерю, напасть на спящих поляков и, в первую очередь, отбить у них коней.
   -Сделаем так,- предложил он,- я нападу на лагерь,а ты со своими людьми, воспользовавшись возникшей суматохой и паникой, отобьешь лошадей. Пешком они далеко не уйдут, а кони нам самим пригодятся.
   Его замысел облегчался тем, что, вопреки принятым у поляков правилам, Лащ, выбрав место для ночлега, приказал просто разбить походные палатки, но не стал обносить лагерь рвом и валом. Такой беспечностью коронного стражника грех было не воспользоваться.
   В мае ночи на Украине хотя и звездные, но довольно темные, поэтому ближе к полуночи казаки, разделившись на две группы и оставив оседланных коней с коноводами, скрытно подобрались к границам польского лагеря. Там уже закончили ужинать и готовились ко сну. Внезапного нападения никто ни откуда не ожидал, поэтому конных разъездов в степь высылать не стали. Часовые, правда, патрулировали по периметру лагеря, но их фигуры были хорошо видны на фоне костров.
   Тут на ум сотнику пришла, как ему показалось, удачная мысль. Посовещавшись с Верныдубом, который одобрил изменение ранее согласованного плана, Серко со своими людьми отошел назад к месту, где они оставили коней. Там он собрал десятских и объяснил им, что предстоит делать. Затем казаки вскочили в седла и скрытно отошли назад на дорогу, по которой двигались раньше.
   Часа два спустя, когда наступила глухая ночь, а в польском лагере все уже спали, часовые, патрулировавшие по периметру лагеря услышали топот конских копыт со стороны дороги, ведущей из Лисянки. Вскоре вдалеке показалась темная масса всадников, горланящих какую-то разухабистую песню на польском языке.
   -Наши из Лисянки возвращаются,- недовольно буркнул вышедший из палатки дежурный офицер,- весь лагерь разбудят, бестии.
   -Да, им сейчас море по колено,- завистливо произнес часовой,- там хоть кто-нибудь трезвый остался?
   -Надо будет проследить, чтобы коней расседлали, да отправили пастись,- отдал распоряжение часовому офицер, удаляясь в палатку, - а то завтра рано выступаем.
   Когда приближающийся отряд, оказался в полусотне шагов от лагерных костров, песня внезапно оборвалась, зато послышалась грозная команда: "Гайда!". Дав шпоры коням, отряд ворвался в польский лагерь. Сотня клинков кровавым отблеском сверкнула в свете костров и началась потеха, которую запорожцы больше всего любили. Хохот, свист, гиканье и улюлюканье казаков смешались с испуганными криками внезапно разбуженных поляков, выскакивавших из палаток в одном нижнем белье. В лагере поднялась неописуемая суматоха, никто не мог понять, откуда среди ночи появился этот нежданный враг, носящийся на конях между палаток и сметающий все на своем пути. Те из поляков, кто спросонья, выскочил первыми наружу, уже лежали зарубленные казацкими саблями, но постепенно остальные, похватав оружие и сбиваясь в группы, стали действовать более осмотрительно. Коронный стражник, чью палатку охраняли десятка два наиболее доверенных волонтеров, уже успел одеться и присоединился к своей охране. Хотя люди Лаща большей частью были отъявленными мерзавцами и негодяями, но трусами они отнюдь не являлись. Быстро сориентировавшись в ситуации, они стали присоединяться к своему предводителю, открыв все более организованную стрельбу по налетевшим на лагерь всадникам. В ход пошли копья и сабли. Серко, несмотря на опьянение боем, зорко наблюдал за действиями поляков, поэтому заметив, что возникшая было вначале паника сменилась организованной обороной, и то один, то другой казак, сраженный меткими выстрелами, падает с коня, отдал команду отступать. Казаки вырвались из лагеря и вскоре растаяли в темноте.
   Поляки до утра не смыкали глаз, подсчитывая свои потери. Мало того, что с полсотни жолнеров были зарублены казацкими саблями, а еще столько же получили тяжелые ранения, так оказалось, что в возникшей суматохе у них угнали почти две сотни коней. К счастью для поляков, еще столько же лошадей паслось на противоположном берегу речки, и о них нападавшие, видимо, не знали.Не дожидаясь рассвета, Лащ созвал командиров подразделений, чтобы решить, что делать дальше.
   -Похоже,- начал он,- на нас налетел какой-то казацкий отряд. Откуда он взялся непонятно, но это и неважно, сто дьяблов им в глотку. Мы остались без коней, у нас полсотни раненых и столько же убитых. Главное, что теперь мы существенно ограничены в скорости передвижения.
   Кое-кто предложил разделиться, мол, те, у кого остались кони, пусть двигаются вперед, а остальные с тяжело ранеными идут пешими. Но другие стали возражать против разделения отряда на две половины.
   -Напавших на нас было не меньше сотни,- говорили они.- Да и пока они орудовали в лагере, кто-то же увел наших коней. Значит, их не менее ста пятидесяти- двухсот человек. Разделившись, мы станем легкой добычей, нас просто разобьют по частям.
   -Но какие основания считать, что этот отряд будет нас преследовать и дальше?- спросил Чаплинский.- Может, они на нас наскочили случайно, спеша соединиться с Тарасом? Да и наши люди, оставшиеся в Лисянке, проспятся и утром подойдут к нам. А это еще добрая сотня сабель и фузей.
   -Не согласен с паном,- подал голос Лащ, все это время размышлявший о чем-то своем. - Казаки двигались со стороны Лисянки и, притворяясь пьяными, горланили песню на польском языке. То есть, они хотели создать видимость, что к лагерю приближаются наши люди, остававшиеся в Лисянке. Отсюда несложно сделать вывод, что тех, кто там остался, уже нет в живых, а все, что произошло ночью, явилось результатом хорошо спланированной операции. Все это похоже на месть за то, что произошло в Лисянке. Вот я и думаю, разве они ограничатся этим? Будь мы на их месте, разве удовлетворились бы тем, что угнали две сотни коней? Разве не попытались бы уничтожить, как можно больше своих врагов?
   Наступило гнетущее молчание. Коронный стражник дураком не был и, проанализировав известные ему факты, пришел к совершенно правильным выводам, с которыми собравшиеся не могли не согласиться. Перспектива двигаться дальше под постоянной угрозой нападения никого не прельщала, поэтому все подавленно молчали.
   -Поступим таким образом, - решил Лаш,- для раненых соорудим гамаки и укрепим их между двух лошадей. Доберемся до ближайшего местечка, там раздобудем телеги и лошадей. На марше, панове, всех прошу соблюдать максимум осторожности.
  
   Серко предусмотрел именно такое решение коронного стражника, поэтому заблаговременно отправил полсотни казаков с подменными лошадями во главе с Ярошем вперед по ходу движения поляков.
   -Обойдешь их, и предупреждай всех жителей окрестных сел и местечек на расстоянии дневного перехода, чтобы они грузили продовольствие и ценные вещи на телеги, брали с собой лошадей, скот и уходили поглубже в лес. Если кто из мужиков, захочет присоединиться к нам, бери их с собой. Потом пришлешь мне гонца, будем решать, что делать дальше.
   Изрядно поредевший отряд коронного стражника плотной колонной осторожно двигался лесной дорогой. Наученный горьким опытом Лащ, выслал с десяток своих людей в авангард и арьергард, однако, все было спокойно и казаков нигде видно не было. Ближайшее село оказалось на пути отряда, когда поляки прошли всего версты три, однако, к их удивлению, оно выглядело абсолютно безлюдным. Обшарив десятка три хат, из которого оно состояло, они там ничего не обнаружили. В хозяйственных пристройках тоже не осталось ни зерна, ни продуктов, ни фуража. Лошадей скотины, даже кур и гусей тоже нигде не оказалось.
   -Похоже, о нашем приходе,- задумчиво сказал Лащ,- жители были уже кем-то предупреждены.
   Он отдал строжайший приказ село не разорять и не предавать огню, после чего отряд последовал дальше.
   Еще через три версты в следующем сельце, попавшемся на пути отряда, картина повторилась. Оно насчитывало семь-восемь хат, которые все до одной оказались пустыми. Все же здесь решили расположиться на краткий отдых, пообедать и накормить коней. Настроение у всех было подавленным, каждому было понятно, что отряд передвигается под пристальным наблюдением своего неуловимого противника и в любой момент можно ожидать нового нападения.
   Лаш, проклиная в душе всех казаков вместе с запорожцами и бунтовщиками, внешне выглядел спокойным, обдумывая сложившееся положение. Отсюда до Богуслава оставалось еще, по меньшей мере, два десятка верст. Конечно, на конях пройти это расстояние не составило бы труда еще до заката солнца, но пешком и с ранеными об этом нечего было и думать. Кроме того, у Лаща не было полной уверенности в том, что и Богуслав еще не охвачен восстанием. По этой же причине он опасался возвращаться и к оставленному Конецпольским Корсуню, куда , вероятно, уже стекались повстанцы с правого берега. Самым правильным представлялось двигаться к Каневу, где польный гетман намеревался переправиться на левый берег Днепра. "Там уж точно ни казаков, ни бунтовщиков не встретить", - размышлял коронный стражник. Но до Канева надо было пройти еще верст шестьдесят напрямую, через леса, по бездорожью. Ситуация складывалась удручающая, к тому же Лаща душила злоба на своего противника, преследовавшего его по пятам. "Ну, попадись мне этот лайдак в руки, - думал он о предводителе казаков,- с живого шкуру прикажу спустить и поджаривать на медленном огне."
   Коронный стражник не знал, что его злоключения только начинаются. Едва отряд поляков углубился в лесную чащу, как с обеих сторон дороги раздался залп из ружей, за ним другой. Потеряв человек двадцать, поляки наугад ответили залпом из фузей и мушкетов, но казаки уже успели отойти назад.
   Поняв, что Лащ решил двигаться к Каневу, Серко послал гонца к Ярошу с приказом присоединиться к нему, а сам продолжал на некотором расстоянии сопровождать поляков параллельным курсом. Периодически, он во главе человек пятидесяти казаков, налетал на арьергард коронного стражника, а когда тот разворачивал свои основные силы, ускользал назад. Большого вреда эти нападения не причиняли, но моральное состояние поляков все более ухудшалось.
   У одного из притоков Роси Лащ приказал остановиться на ночлег. Как и накануне, поляки не стали оборудовать лагерь, на это у измотанных дневным переходом жолнеров, просто не оставалось сил. Однако, в этот раз Лащ разделил отряд на три части, примерно по сто человек, которые посменно должны были охранять лагерь в течение ночи. Остальные спали не раздеваясь.
   Серко решил также дать отдохнуть своим людям. Выставив боевое охранение, казаки крепко выспались, в то время, как люди Лаща, всю ночь, ожидая нападения, практически не сомкнули глаз.
   С наступлением утра невыспавшиеся и злые поляки продолжили движение. Неуловимый враг находился где-то поблизости. Лащ с минуты на минуту ожидал нападения, но все было спокойно. К обеду поляки приободрились, надеясь, что казаки по какой-то причине отстали от них. Осталось перейти Рось, а там уже и до Канева верст тридцать, не больше. Брод находился между Богуславом и Стеблевым, но сейчас Рось широко разлилась, поэтому подойдя к реке, коронный стражник решил остановиться на ночлег на ее правом берегу. Отыскивать брод и начинать переправу он решил утром, когда рассветет.
   С наступлением ночи поляки, как и накануне, разбились на три группы, которые поочередно должны были нести охрану лагеря. В этот раз, ночь прошла более спокойно, многим даже удалось выспаться. Утром стали отыскивать брод. Обозначив его воткнутыми в дно реки шестами, начали переправу. Первыми стали переправляться всадники, за ними пехота с ранеными. Рось разлилась широко, местами приходилось брести по горло в воде, тщательно ощупывая дно, чтобы не оступиться и не упасть. Падение грозило тем, что можно было оказаться унесенным далеко отсюда сильным течением или утонуть. Занятые переправой поляки на какое-то время утратили бдительность, да и нападения они не ожидали, поэтому внезапно раздавшийся из плавней ружейный залп вызвал среди них панику. Лащ, сердце которого, словно сжала ледяная рука страха, понял, что казаки обошли его отряд еще вчера, переправились на левый берег Роси и здесь, укрывшись в камышах, подготовили ему засаду. Ярость и отчаяние охватили коронного стражника. Было ясно, что противник устроил ему ловушку и сейчас появится казацкая конница, которая обрушится на тех, кто уже переправился через реку.Оставался единственный выход- оставить пехоту погибать и попытаться прорваться с боем, хотя бы кавалеристам. Он сжал острогами бока коня и, крикнув : "За мной!", рванулся к берегу. Из камышей раздался второй залп, за ним третий. Теряя убитыми и ранеными своих товарищей, часть польских кавалеристов все же сумела выбраться на берег, и тут на них с двух сторон налетела укрывавшаяся в засаде конница. Засверкали легкие казацкие сабли, высекая искры из взметнувшихся навстречу им польских клинков, металл ударил о металл, закипела грозная сеча. Казаки продолжали из камышей вести частый ружейный огонь по переправляющейся через речку пехоте, вырывая из ее рядов все больше жолнеров. Пули густо шлепали о воду, некоторые солдаты сами бросались в реку, надеясь что течение вынесет их подальше от этого ада. Тем временем казацкая конница наседала на польских кавалеристов, не давая им развернуться для боя и стараясь отбросить обратно в реку. Серко, заметив Лаща, которого узнал по роскошному плащу и стальной кирасе, стал пробиваться к нему. Однако, коронный стражник, поняв, что дело его проиграно, и оказавшийся в западне отряд раньше или позже будет уничтожен, решил сохранить хотя бы свою жизнь. Вздыбив жеребца и раздавая саблей удары налево и направо, он стал вырываться из кольца окружения. К нему присоединилось несколько его телохранителей и Чаплинский. Оказавшийся на их пути великан Верныдуб, не успел отразить один из сабельных ударов и раненый в грудь свалился с лошади. Серко пришел в ярость от гибели друга и, ударив острогами коня в бока, рванулся за Лащем, который с Чаплинским и еще двумя всадниками стремительно вырвался вперед. Постепенно сотник стал их нагонять и, достав из-за пояса пистолет, выстрелил в спину ближайшего поляка. Жолнер упал под копыта своего коня, который, почувствовав свободу, понесся в сторону от остальных. Догнав следующего всадника, Иван поднялся в стременах и обрушил на его голову удар сабли. Теперь оставались только коронный стражник и его помощник. Чаплинский, поняв, что теперь очередь за ним, оглянулся назад и в отчаянии выстрелил в преследователя, не особенно целясь. Выпущенная им пуля попала в бабку коня, тот сбился с ноги, захромал и проскакав еще с десяток шагов свалился на землю. Серко успел вовремя спрыгнуть из седла и теперь стоял посреди дороги, сжимая в ярости кулаки и видя, как его враг уходит от него. Коронный стражник обернулся, его глаза сверкнули торжеством. Взгляды их встретились на какое-то мгновение и Иван вдруг представил себя волком, который сейчас бы догнал Лаща и впился ему в глотку.
   В этот самый момент, помертвев от ужаса, Лащ увидел, как непонятно откуда возникший огромный волк с раскрытой огнедышащей пастью преградил дорогу его коню, изготовившись к прыжку. Огрев плеткой прянувшего в сторону жеребца , полумертвый от страха коронный стражник почувствовав, как волк пролетел над ним немного промахнувшись, но опалив его своим дыханием. Только проскакав версты три, Лащ заставил себя обернуться назад. Его никто не преследовал, а лишь догонял далеко отставший от него Чаплинский.
   Когда Серко возвратился к своим, ведя на поводу раненого коня, бой уже был закончен. Из поляков никого в живых не осталось. Казаки деловито собирали оружие, отлавливали разбежавшихся коней, обыскивали убитых жолнеров, снимая с них одежду. Несколько раненых казаков лежали в стороне и возле них хлопотали их товарищи, немного разбирающиеся в наложении перевязок. Сотник, прежде всего, спросил, где Верныдуб. Тот лежал на расстеленной керее, грудь его была располосована ударом сабли, глаза закрыты. Отправив всех подальше движением руки, Серко склонился над другом. Тот был без сознания, но, к счастью, живой. Взяв его за руку и осмотрев рану, Иван понял, что ранение серьезное, хотя и не смертельное. Верныдуб потерял много крови, но жизненно важные органы задеты не были.
   Максимально сконцентрировавшись и зажмурясь, Иван приступил к лечению. Спустя десять минут он открыл глаза. Рана на груди затянулась, но Верныдуб все еще оставался без сознания. Не желая лишних разговоров, Серко наложил обратно повязку и, позвав двух казаков, сказал, чтобы они находились при раненом и постоянно смачивали его повязку на груди холодной водой. Затем сотник обошел остальных раненых. Тяжелых среди них не было, поэтому каждому он уделил минут по пять, но и этого хватило, чтобы те почувствовали себя значительно лучше.
   Глава двенадцатая. Тарасова ночь.
   На ночлег казаки остались здесь же у переправы через Рось. Подсчитав трофеи, оказалось, что им досталось около трехсот сабель; больше двухсот ружей, фузей и мушкетов; пистолеты; пики; запасы пороха и пуль. Отловили и около двух сотен разбежавшихся коней. Теперь было чем вооружить повстанцев, если те захотят присоединиться к отряду. При убитых поляках оказалось немало и денег, а также всяких золотых изделий. По обычаю, сотнику полагалась десятая часть, но Серко взял себе самую малость, оставив остальное на общие расходы, которых, как он предвидел, еще предстоит немало.
   На следующий день с утра отряд Серко направился к Богуславу. Лащ не случайно опасался туда идти, в городе действительно вспыхнуло восстание. Человек двести местных жителей изъявили желание присоединиться к казакам. У многих из них имелись самопалы и сабли. Потребовав в местном магистрате коней и телеги, увеличившийся вдвое отряд Серко двинулся дальше к Киеву. Помимо выздоравливающего Верныдуба, Серко назначил есаулом и Яроша, поручив ему командовать новобранцами.
   От Богуслава казаки направились к Кагарлыку, а оттуда к Триполью, присоединяя к себе по ходу движения повстанцев из всех окрестных сел и местечек. Скоро его отряд уже превратился в настоящий полк, почти тысяча человек пополнила его ряды. Перейдя Днепр немного выше Канева, Серко в середине мая присоединился к основным силам гетмана Федоровича, который стоял укрепленным табором в междуречье Альты и Трубежа.
   Казацкий табор напоминал огромную деревянную крепость на колесах. Возы, сбитые из трехдюймовых досок, скрепленные между собой цепями, были установлены в несколько рядов дышлами вперед. Разорвать такой табор никому не удавалось, натиск тяжелой гусарской конницы разбивался о возы, как волна в бушующем море разбивается об утес. На возах устанавливались фальконеты и из них обороняющиеся вели огонь по атакующим, а укрывавшиеся за колесами возов казаки стреляли оттуда из самопалов, фузей и мушкетов.
   Богун, выслушав доклад Серко о том, что с ним приключилось, повел его к гетману. Узнав о трагедии Лисянки, Федорович потемнел лицом.
   -Вот что проклятые ляхи творят,- с горечью и гневом сказал он,- горазды воевать с бабами да детьми. Сейчас же,- гетман повернулся к стоявшему рядом войсковому писарю,- пиши универсал о том, что произошло в Лисянке и призывай народ к восстанию против панов. Универсалы разошлем по всему Левобережью.
   Когда же Серко доложил о том, как его казаки отомстили коронному стражнику, гетман повеселел и, обняв сотника за плечи, сказал:
   -Вот настоящий казак! Орел! Хоть и молод годами да справен делами. Мало того, что почитай, целый полк пополнения с собой привел, так и ляхам хвост прищемил, долго помнить будут.
   Взглянув в смелое и открытое лицо молодого сотника, Тарас обратился к Богуну:
   -У тебя там есаулом кто? Пивторакожуха? Пусть примет пополнение, которое привел этот юнак и командует им. Создадим новый Лисянский курень, в память о погибших безвинно людях. А Ивана назначаю к тебе полковым есаулом. Я бы уже сейчас ему полк дал, да больно молод еще.
   Поблагодарив гетмана за это назначение, зардевшийся от смущения и немного обескураженный Иван, вместе с Богуном отправились к своему куреню.
   По дороге Федор вводил молодого есаула в курс происходящего.
   -Ляхи обложили наш табор, да сил у них не больше, чем у нас. На нашей стороне местный люд. Гетман рассылает универсалы по всей Украйне, поднимая народ против ляхов, уже много городов и местечек присоединяются к казакам. А вот Конецпольскому помощи получить неоткуда, да и с провиантом, и фуражом у них затруднения .
   Следующие несколько дней Иван вникал в дела. Должность есаула на Сечи и в реестровом войске была довольно хлопотной. Предполагалось, что есаул замещает куренного атамана ( у реестровиков полковника), то есть является его заместителем или помощников. Но на практике есаул занимался еще и обучением войск, вопросами тыла и вооружения, выполнял поручения своего командира в качестве флигель - адъютанта и т.п. Командовать же полками в отсутствие полковников им приходилось не так часто, так как для дальних походов назначался наказной полковник.
   Осада казацкого табора велась довольно вяло. Поляки днем обстреливали казацкие позиции из орудий, казаки отвечали им тем же. Несколько раз Конецпольский пытался взять табор штурмом, но эти попытки были отражены со значительными потерями. В свою очередь, казаки по ночам делали вылазки, не давая полякам спокойно отдыхать.
   Подходила к концу уже третья неделя с начала военных действий, когда как-то днем, разглядывая польский лагерь, Серко заметил там какую-то необычную суету. Своими молодыми зоркими глазами он рассмотрел, что в лагере идет приготовление к какому-то торжеству. Во многих местах курился дым костров, доносился визг свиней, блеяние баранов, челядь накрывала столы. Не поняв, что там происходит, он обратился к стоявшему рядом Верныдубу:
   -Что, ляхи к какому-то празднику готовятся?
   Верныдуб, уже почти выздоровевший ( не без содействия Ивана) после ранения, теперь все время находился поблизости от него. Он знал, что жизнью своей обязан Серко и, вскоре став его побратимом, считал теперь своим долгом защищать есаула в бою. Его сабля всегда была к услугам побратима, а пренебрегать саблей в руке такого богатыря, как Верныдуб, мало бы кто отважился.
   -Так завтра же 20 мая, их главный ляшский праздник, - ответил великан на вопрос есаула,- называется панське цяло ( праздник тела господня- прим. автора). Ну, это, как у нас день всех святых. Только ляхи празднуют его так же торжественно и пышно, как мы, православные, Пасху.
   Видя, что есаул слушает его с интересом, он продолжал:
   -Обычно, к утру все так перепьются, что на ногах стоять не смогут. Вон гляди, свиней да баранов режут, уток и гусей запекать будут. Челядь уже и бочки с винами выкатывает. Основное торжество начнется сразу после полуночи.
   В голосе казака явно слышалась легкая зависть. Запорожцы в походе во время военных действий спиртного не употребляли, нарушение этого правила каралось смертью.
   Сам Иван мало общался с поляками и, будучи православным, праздников римско-католической церкви не знал. Из дома он ушел еще в пятнадцать лет и с тех пор проводил время то на Дону, то на Сечи.
   -Так, говоришь, к утру на ногах стоять не смогут?- рассеянно спросил он, поглощенный какими -то своими мыслями.
   -И к гадалке не ходи,- убежденно ответил Верныдуб. - Я в детстве в услужении у одного знатного пана был. Ну, вроде мальчика на побегушках.Н асмотрелся...
   Спустя полчаса Серко обратился к Богуну, поделившись с ним своими мыслями, навеянными словами Верныдуба.
   -А в самом деле так оно и есть,- подтвердил тот сказанное Верныдубом,- сам не раз был свидетелем, как ляхи отмечают этот праздник, перепиваются все, как мы на масленицу. План твой поддерживаю, но без ведома гетмана такое дело затевать нельзя.
   Тарас понял предложение Богуна и Серко с полуслова.
   -А, что это удачная мысль!- оживленно прокомментировал он план есаула. - Если скрытно подобраться на рассвете к ляшским позициям и ударить с двух сторон, то...
   Гетман внезапно умолк, потом с сомнением с произнес:
   -Только вот как подобраться к лагерю? На валах у них караулы будут расставлены, в лоб на валы не полезешь. Подкопы делать некогда...
   -Если ясновельможный пан гетман выслушать изволит,- вмешался Серко,- то у меня есть план...
   Долго еще, склонившись над схемой польского лагеря, они обсуждали план ночной вылазки. Наконец, гетман сказал обоим:
   -У вас там, в курене, десять сотен, этого должно хватить. Разделите своих людей пополам и с Богом. Хотя, думаю, что подкрепление вам не помешает...
   Он немного помолчал, высчитывая что-то в уме, и продолжил:
   -А мы, как начнете, пойдем на штурм валов. Поддержим вас, так сказать демонстративной атакой...
   Возвратясь к себе, Богун и есаул собрали сотников, чтобы довести до них план предстоящей операции. Однако, не успели они начать совещание, как к ним присоединилось еще десять сотников других полков. Гонец, прибывший от гетмана, передал его слова, что они тоже со своими людьми поступают в распоряжение Богуна и Серко. Теперь, наличных сил полностью хватало для того, чтобы претворить в жизнь задуманное предприятие.
   В полночь, когда в польском лагере поднялась пушечная и ружейная стрельба и началось веселье, два отряда казаков скрытно переправились через Трубеж и Альту, став обходить польские позиции. Затем каждый отряд разделился еще раз. Пятьсот казаков затаились на берегах обеих рек по центру польского лагеря, а остальные во главе с Богуном зашли с тыла, где находился польский обоз и выпасались конские табуны.
   Отряд Серко залег на берегу Трубежа, речки не широкой, но достаточно глубокой. Отсюда лагерь поляков открывался, как на ладони. Казаки в свете ярко пылавших костров наблюдали, как веселятся шляхтичи, отмечая свой главный праздник. Многие уже были изрядно пьяными, горланили песни, другие от избытка чувств пускались в пляс. Кто-то стрелял в воздух, а некоторые соревновались в искусстве фехтования. Постепенно всеобщее веселье достигло своего апогея. Вино лилось рекой, у многих бочек уже были выбиты днища и спиртное черпали из них прямо ковшами и кружками.
   -Вот уже и Воз перевернулся,- взглянув на небо, шепнул Ивану лежавший рядом Верныдуб. -Бьюсь об заклад, больше часа они не продержатся.
   Спорить с великаном никто не стал, так как уже то там, то тут шляхтичи стали валиться с ног. У кого-то хватало сил добраться до палаток, но многие просто падали на сырую землю и засыпали. Постепенно польский лагерь стал напоминать поле после жестокой битвы. Единственное отличие заключалось в том, что лежащие на земле всего лишь крепко спали. Много, правда, оставалось еще и тех, кто бродил с ковшами вина в руках между лежащими телами, разыскивая приятелей. Но постепенно и они присоединялись к спящим.
   В четвертом часу ночи, когда уже слабо забрезжил рассвет, Серко негромко подал команду: "Пора!". Соблюдая осторожность, казаки погрузились в воды Трубежа. Главное было не замочить самопалы, поэтому их держали поднятыми высоко вверх. Переправившись на ту сторону, сотня казаков с самопалами остались на берегу, изготовившись к стрельбе, а остальные ворвались в лагерь. То, что происходило дальше мало напоминало бой, скорее это была настоящая резня. Еще пятьсот казаков во главе с Ярошем , переправившись через Альту, напали на поляков с другой стороны. Большинство шляхтичей встретили свою смерть во сне, располосованные казацкими саблями, другие спросонья выскакивали из палаток и падали, сраженные меткой пулей из самопала. Кое-кто из шляхтичей пытался спастись, переплыв речку, но тонули, попав на глубину. Во всем лагере царила суматоха и паника, усилившиеся после того, как основные силы гетмана Федоровича пошли на штурм валов.
   К счастью для поляков, Конецпольский, Лащ и командиры хоругвей, хотя тоже праздновали, но излишествам не предавались и оставались трезвыми, как и их охрана. Им удалось, хотя и с большим трудом, собрать несколько тысяч относительно трезвых жолнеров и с их помощью отразить попытку штурма лагеря, предпринятую Тарасом. К этому времени уже начинался восход солнца и Серко приказал своим людям возвращаться с захваченными трофеями в табор, тем более, что Богун, зайдя в тыл полякам, уже давно захватил почти всю польскую артиллерию, большую часть обоза и несколько конских табунов...
   Станислав Конецпольский в ярости метался у себя в палатке, кусая от злости ус. Лащ стоял у входа, потупив голову, хотя особой вины в происшедшем за собой не чувствовал. Но польный гетман ни в чем его и не обвинял, повторяя время от времени :
   -Пся крев, лайдаки, хлопы, быдло, которых батогами надо было разогнать! И столько наших погибло! Цвет шляхетства! Еще немного и они бы вырезали всех нас! И вся армата досталась этим лайдакам, и обоз! Позор на мои седины!
   Польный гетман не зря выходил из себя. В эту ночь, которую позднее в народе прозвали "Тарасовой ночью", было вырезано около пяти тысяч шляхтичей, в том числе 300 из высшей польской знати. Казаки захватили часть обоза вместе с артиллерией, а также лошадей. В ночь на 20 мая в этой польско-казацкой войне ситуация изменилась кардинальным образом, теперь польному гетману коронному уже рассчитывать на победу не приходилось.
   Воспользовавшись тем, что Конецпольский на какое-то время умолк, переминавшийся с ноги на ногу коронный стражник, осторожно сказал:
   -Ваша светлость, неутешительные новости из окрестных местечек.
   -Что там еще? - насторожился Конецпольский.
   -Местное население поднялось против нас. Везде убивают поляков и жидов. Бунтовщики уничтожили уже несколько наших отрядов фуражиров. Если так пойдет дальше, у нас начнутся проблемы с продовольствием.
   Лащ говорил правду. В окрестностях Переяславля начались выступления крестьян и мещан, на помощь которым Тарас направил несколько запорожских полков. Гнев восставших обрушился в основном на евреев, которых уничтожали тысячами без всякой пощады. Пожар народной войны грозил охватить все южнорусские территории.
   Спустя несколько дней от польских позиций отделился всадник. За ним ехал горнист с белым флагом. Тарас, узнав об этом, приказал Богуну встретить парламентера и доставить его к нему. Парламентер вежливо приподнял шляпу, приветствуя куренного атамана, и представился послом от Конецпольского к гетману Тарасу, ротмистром Хмелецким. Богун не стал завязывать послу глаза- пусть видит казацкую силу, и провел его к Федоровичу.
   Как выяснилось,Хмелецкий привез казацкому гетману предложение о начале переговоров. Посовещавшись с полковниками и старшиной, Тарас ответил согласием.
   Переговоры проходили трудно. Тарас требовал убрать ограничения казацкого реестра, как это было при Сагайдачном, Конецпольский соглашался лишь на увеличение его до восьми тысяч.Причем, кого принимать в казаки, а кому отказывать, должна будет решать специальная комиссия из реестровиков и запорожцев. Поляки требовали также выдачи Тараса Федоровича, но это предложение было сразу отвергнуто.
   Тем не менее, представители реестровой старшины Ильяш Караимович, Роман Пешта, Иван Барабаш и ряд других согласны были на реестр в восемь тысяч человек. Реестровые казаки также поддержали их. В результате, в июне 1630 года было заключено переяславское соглашение, с которым Тарас не согласился и ушел со своими сторонниками на Сечь. С ними вместе на Запорожье возвратился и Иван Серко.
   Раздел второй. Возмужание.
   Глава первая. Домик в дубраве.
   Пока запорожцы вместе с Тарасом возвращались на Сечь, реестровые казаки выбрали себе нового гетмана, Семена Перевязку. Его кандидатуру поддержал и польный гетман коронный Станислав Конецпольский. Перевязка выражал интересы большей части казацкой старшины, тех, кто являлся сторонником недавно заключенного переяславского договора. Увеличение реестра до восьми тысяч и гарантирование старинных казацких вольностей их вполне удовлетворяло. Однако, в восстании Тараса, уже получившего в народе прозвище Трясило, участвовало около тридцати тысяч человек и значительно больше из них, чем восемь тысяч, хотели быть зачислены в казацкий реестр. Наряду с этим оказалось, что запорожцы и простой народ, сыгравшие ключевую роль в восстании и фактически одолевшие коронные войска, вообще не получили никакой выгоды от этой победы, плодами ее воспользовалась только верхушка реестрового казачества.
   Укрепившись на Сечи, Трясило начал готовить новое восстание. На Запорожье стали стекаться его сторонники, верные своему гетману и также,как он сам, не приемлющие переяславского договора. Собрав около пяти тысяч казаков, Тарас уже был готов к выступлению, но тут на Запорожье явился Семен Перевязка. Он стал убеждать Трясило и его сторонников не начинать новой войны с Польшей, ссылаясь, в первую очередь, на то, что реестровики вынуждены будут принять сторону коронных войск.
   -А зачем нам братоубийственная война?- с хорошо разыгранной патетикой обращался он к собравшейся сечевой раде.- Неужели мы, дети одной матери, плоть от плоти земли русской, обнажим друг против друга сабли? Не будет ли правильнее объединиться и вместе выступить против басурман?
   Многих запорожцев убедили слова гетмана реестровиков. Даже сам Трясило, после некоторого колебания, согласился временно отказаться от идеи войны с Польшей и совместно с реестровиками выступить против татар, особенно памятуя свою неудачную попытку взять Перекоп.
   Возвратясь к себе, Перевязка стал готовиться к походу вместе с Трясило в Крым, но он не учел изменчивости казацких настроений. Когда сразу после перяславского договора в свои имения, города и местечки начали возвращаться поляки, убежавшие в Польшу во время восстания Тараса, реестровые казаки стали винить гетмана в предательстве их интересов. Понимая, что ему грозит войсковой суд, Семен Перевязка прибегнул к защите Конецпольского , а затем скрылся в Великой Польше, где его уже не могли достать бывшие братья по оружию.
   На его место реестровики выбрали Тимофея Михайловича Орендаренко, бывшего войсковым есаулом при гетмане Тарасе. Он являлся одним из тех, кто подписывал переяславский договор и был противником продолжения смуты и войны с Польшей. Реализуя договоренности Семена Перевязки с Трясило, Орендаренко отправил на Сечь всех реестровых казаков, желавших присоединиться к морскому походу.
   Серко по возвращению на Сечь стал обыкновенным войсковым товарищем, то есть казаком, занимающим или занимавшим прежде старшинские должности, но в силу тех или иных обстоятельств утративший их.Молодого парня изменение его статуса ничуть не огорчило, тем более, что войсковых товарищей его возраста на Запорожье можно было по пальцам пересчитать. Приготовление к морскому походу он принял без энтузиазма, но не потому, что его перестала увлекать романтика дальних странствий, а потому что последнее время у него все более крепло желание побывать дома, повидаться с родными и близкими.
   Федор Богун, которому он доложил, что намерен уехать в родные края повидаться с родителями, приобнял его за плечи и с теплотой в голосе сказал:
   -Поезжай, сынку! Чай не последний поход, сколько их еще будет. А вот родителей повидать надо.
   Куренной погрустнел, задумчиво глядя куда-то вдаль и Иван догадался. что мысли его витают далеко отсюда- там, где у него остался двенадцатилетний сын, которого Федор не видел уже несколько лет.
   Трое суток спустя Иван был уже далеко от Запорожья, в верховьях Базавлука. Отсюда начинался печально знаменитый Черный шлях, по которому полтора столетия совершали свои набеги на земли Литвы и Польши крымские татары. Этой же, вытоптанной миллионами конских копыт дорогой, почти ежегодно они угоняли в Крым многотысячные полоны из русских, поляков, литвин, молдован. Сейчас, в конце июля, когда стояла удушливая жара, а степь местами полностью выгорела, татарских чамбулов здесь не должно было быть, а встречи с мелкими разъездами конных степняков Серко не особенно опасался. Поэтому он ехал не торопясь, придерживаясь берега Базавлука, где было достаточно и зеленой травы для коня и воды, где в тенистой дубраве можно было переждать пик дневного зноя. Здесь в широкой, привольной степи, пересекавшейся многочисленными речками, речушками и их притоками, водилось множество всевозможной водоплавающей птицы (от гусей до чирков), перепелок, куропаток. Можно было встретить и дроф или дудаков - этих великанов между птицами, размером с крупного индюка и весом пуд с четверью, мясо которых считалось деликатесом у польской знати. Не раз испуганная перепелка вспархивала прямо из-под конских копыт, или дремавший заяц вдруг очумело выскакивал из-за ближайшего куста и мчался куда-то в степь. Водились здесь звери и не столь мирные, как зайцы. Каждую ночь то издали, то вблизи раздавался вой волков или хортов, как их называли в Южной Руси. Правда, звери в эту пору голодными не были и сами избегали встреч с людьми, да, по правде сказать, волков Иван и не боялся...
   Вечерело. Багровый солнечный диск скатился к самому горизонту, от реки уже потянуло вечерней прохладой. В последних лучах заходящего солнца облака окрасились в кроваво-красный цвет, что очень не понравилось Ивану. "Похоже, ночью разразится гроза"- подумал он. Перспектива провести ночь под проливным дождем не прельщала казака, надо было где-то искать укрытие. Приподнявшись в стременах, он стал осматривать степь, но признаков человеческого жилья нигде не обнаружил. " Надо бы найти какой-нибудь байрак, на дне которого можно будет укрыться хотя бы от ветра",- решил он, продолжив путь. Действительно, проехав с полверсты, Иван заметил глубокий овраг, поросший густым кустарником. С противоположной стороны к нему примыкала густая дубрава. Иван остановился, раздумывая спускаться в байрак или попытаться укрыться на ночлег в дубраве, когда вдруг в сгущающихся сумерках ему показалось, что где-то там вдалеке среди высоких дубов мелькнул огонек.
   Углубившись в дубраву, он понял, что не ошибся. Свет шел из подслеповатого оконца какого-то здания, стоящего между деревьями. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это покосившийся деревянный дом, к которому примыкала какая-то пристройка. На корчму или постоялый двор это здание было мало похоже, так как, во-первых, стояло вдалеке от дорог, а во-вторых, нигде поблизости не было видно не только просторного двора для возов, но даже и обыкновенной коновязи. Между тем, уже стемнело, небо затянуло тучами, на горизонте вовсю бушевали зарницы. Первая крупная капля дождя скатилась по щеке Ивана, за ней другая. Серко спешился и, ведя коня на поводу, подошел к двери. Дубовая дверь, хотя выглядела такой же старой, как и весь дом, оказалась достаточно крепкой. Постучав несколько раз по ней рукояткой нагайки, Иван стал ждать ответа. Прошло несколько минут, когда, наконец, из-за двери глубокий женский голос спросил: " Кто там в такую погоду?"
   -Казак с Луга,- ответил Иван обычным паролем запорожцев.
   Прошло еще несколько минут, дождь усилился. Иван уже хотел было стучать еще раз, когда дверь распахнулась и на пороге появилась высокая женская фигура с факелом в руке.
   Оглядев казака и коня, женщина, лица которой Иван не сумел разглядеть, с едва скрытой насмешкой в голосе сказала:
   -Запорожец, значит. Ладно, ставь коня под навес и заходи в хату.
   -А где тут навес?- не понял Серко.
   -Заверни за дом, увидишь. Там и сено есть - ответила женщина и захлопнула дверь.
   Действительно, завернув за угол дома, Иван увидел огороженный навес со старой коновязью на десяток лошадей. Приглядевшись он понял, что лошадей здесь не привязывали уже давно. Немного дальше в углу навеса стояла копна сена. Разнуздав и расседлав коня, казак привязал его к коновязи и бросил в кормушку охапку сена. Достав из переметной сумы овес, он отсыпал в кормушку добрых пять фунтов, после чего из другой переметной сумы достал корец горилкы и приличный кусок копченого свиного окорока. Закрыв дверь навеса на засов, Серко отправился в дом. Дождь уже заметно усилился, падая крупными каплями, развесистые молнии перекраивали небо почти каждую секунду, раскаты грома, подобно орудийным залпам, не стихали ни на минуту. Едва Иван успел вскочить в оставленную хозяйкой незапертой дверь, как после особенно сильного раската грома, с разверзшихся небес хлынул настоящий водопад.
   Изнутри дом выглядел несколько приличнее, чем снаружи. Прямо из сеней дверь вела в просторный зал, к которому примыкало несколько комнат. В центре зала стоял широкий стол, на котором уже было выставлено несколько блюд с закусками. Хозяйка вышла навстречу Ивану, приглашая его к столу. Теперь он ясно сумел рассмотреть ее в свете нескольких ярко горящих факелов, развешанных вдоль стен. На вид женщине было лет сорок, лицо ее сохранило следы былой красоты, а стройной фигуре с тонкой талией и высокой грудью могла позавидовать не одна Иванова сверстница. Жгучие черные глаза хозяйки этого странного дома, казалось, проникали в самую душу Ивана, как бы намереваясь прочитать все его мысли, но внезапно ожившее подсознание казака выставило мыслеблок, не давая проникнуть в его голову чужому разуму. Обостренным чувством Серко понял, что для женщины это явилось неприятной неожиданностью, она удивлена и растеряна. "Ого, -подумал Иван.- похоже, она не из простых, надо будет держать ухо востро!"
   Ужин проходил в молчании. Хозяйка, назвавшаяся Горпыной, не отказалась пригубить чарку горилкы из корца предложенную Серко. Сам он выпил целый ковш, закусывая предложенной гостеприимной хозяйкой едой, состоявшей в основном из нескольких жареных куропаток, грибов,овощей и фруктов. На вопрос о том, давно ли она здесь живет, Горпына дала расплывчатый ответ, из которого Иван понял только, что у нее здесь нечто вроде корчмы. Для себя же он сделал вывод, что здесь разбойники и конокрады, которых немало скитается по степи, прячут угнанных лошадей, чтобы затем их перегнать на Запорожье и выгодно продать.
   После ужина Горпына показала Ивану комнату, в которой он должен был устроиться на ночлег, и ушла, оставив ему в плошке огарок свечи.
   Иван с плошкой в руке внимательно осмотрел комнату, но ничего подозрительного не обнаружил. На двери изнутри имелся засов, который он задвинул, изолировав себя, таким образом, от возможных неожиданностей. Достав из ножен саблю, Иван положил ее на кровать справа от себя и улегся сам, загасив свечу. Войдя в состояние мысленной концентрации, а затем, погрузившись в транс, он как бы отделил свое сознание от тела и мысленно осмотрел весь дом. Не обнаружив никаких признаков присутствия в нем посторонних людей, кроме хозяйки в соседней комнате, он погрузился в сон, однако, как учил его Киритин, оставил в своем мозгу своеобразный бодрствующий маячок, участок мозга, который не спал.
   Сколько прошло времени, когда бодрствующее подсознание, подало ему сигнал к пробуждению, Иван не знал, однако, открыв глаза, понял, что за дверью кто-то возится. Гроза давно прекратилась, и свет полной луны лился в комнату через окошко в задней стене комнаты. Вечером в темноте и блеске молний Иван подумал, что оно закрыто слюдой, но сейчас понял, что окно стеклянное. В свете луны казак ясно рассмотрел, как засов на двери, закрытой им лично вечером, медленно сдвигается в сторону. Нащупав рукоять сабли, Иван с любопытством ожидал, что будет дальше. Засов медленно сдвигался, и он вдруг вспомнил, как год назад таким же образом усилием мысли ему удалось сдвинуть засов на двери турецкой башни.
   Наконец, засов сдвинулся до упора, дверь медленно открылась, но в комнату вне ожидания никто не вошел. Хотя нет, опустив взгляд ниже, Иван увидел огромного черного кота, который неторопливо перебирая лапами, медленно приближался к его кровати. От неожиданности и внезапно охватившего его ужаса, волосы на голове Ивана ощутимо поднялись дыбом. Глаза кота горели зеленым светом, усы топорщились, зубы оскалились, словно, в усмешке. Внезапно кот прыгнул на кровать и, поднявшись на задние ноги, замахнулся передней лапой с длинными острыми когтями, целясь в лицо Ивану. В то же мгновение свистнула казацкая сабля, и быть бы коту без головы, но в последний момент тот сумел увернуться от удара. Только кусочек передней лапы с когтем упал на кровать. Сделав чудовищный прыжок, он с громким душераздирающим "ммяуу" выпрыгнул прямо за дверь, которая так и осталась открытой.
   Достав кресало и трут, Серко высек огонь, зажег огарок свечи и стал внимательно осматривать постель. Искать ему пришлось недолго, в ногах кровати лежал отрубленный окровавленный палец.
   Глава вторая. У чаровницы.
   Подняв палец, Иван внимательно осмотрел его. Палец явно был женским, скорее всего, указательным, но к удивлению казака выглядел так, словно, это был пальцем древней старухи, а не молодой сорокалетней женщины. Завернув его в платок и спрятав в карман, Иван , взяв в одну руку плошку, а в другой держа саблю, направился в комнату хозяйки. Как он и ожидал, дверь оказалась открытой, женщина в длинной белой рубахе сидела на кровати, правая рука ее была обмотана тряпкой.
   Когда Серко вошел, она подняла голову и недобро усмехнулась:
   -Что ж, я в твоей власти, можешь меня зарубить!
   -Зачем ты хотела меня убить?- спросил казак.- Разве я тебе сделал что-то плохое?
   -Я потомственная ведьма в десятом поколении,- ответила она с вызовом,- по-другому я поступать не могу. Каждый, кто переступил порог этого дома, обречен...
   -Ну, положим, не каждый,- усмехнулся казак.
   -Да, с тобой ошибка вышла, - не стала спорить ведьма,- слишком поздно я поняла, что ты тоже из наших.
   -Ну, не совсем из ваших, - поправил ее Иван,- положим, я душу нечистому не продавал.
   -Да, тебя учили не колдовству, а чарам, и учитель у тебя был не простой, ой не простой, - согласилась Горпына.
   -А что ты знаешь о моем учителе?- насторожился Иван.
   -Только то, что очевидно, - пожала плечами колдунья,- это аватар кого-то из великих...
   Иван не понял, что она имеет в виду и сменил тему:
   -Так, значит, ты заманиваешь сюда прохожих, потом убиваешь, а коней , деньги и другие вещи продаешь?
   -Если бы все обстояло так, как ты говоришь, не проще ли мне было жить не в гуще дубравы, а у дороги?- с сарказмом в голосе спросила она.- Да, если бы ты не обладал даром, дидька лысого ты бы нашел мой дом.
   -Тогда объясни, что ты здесь делаешь?
   -Я уже давно, очень давно живу здесь и никто сюда ко мне не заглядывал много лет. Я отгородилась от внешнего мира и не хочу больше заниматься тем, что делала когда-то,- неохотно ответила женщина.- Много времени назад я творила зло, но уже давно, много десятков лет никому вреда не причиняю. Даже наоборот... Живу здесь одна, ловлю рыбу, собираю грибы, ягоды, выращиваю овощи, есть у меня тут неподалеку лан жита, тем и питаюсь. Но вот вчера, черт принес тебя и снова что-то в душе всколыхнулось...
   -Ладно, довольно причитать, - грубовато сказал казак, опершись на обнаженную саблю,- а мне то, что теперь с тобой прикажешь делать?
   -Теперь я в твоей власти,- безучастно ответила колдунья,- можешь меня зарубить, противиться тебе я не могу.
   -Не хочется что-то убивать тебя, -задумчиво ответил Иван,- не привык я с бабами воевать. Да и ничего плохого ты мне не сделала, не за что мстить тебе. Опять же приютила на ночь...
   -Ну, как знаешь, - с надеждой в голосе сказала колдунья,- одно скажу-подаришь мне жизнь, не пожалеешь.
   -Кстати, возьми свой палец, - достал казак из кармана тряпку, в которую тот был завернут,- может пригодится?
   -Вот спасибо, - оживилась Горпына,- конечно, он и сам отрастет, но так проще.
   Она достала палец из тряпочки, сдернула перевязку с руки и приложила его к обрубку. Спустя несколько минут палец прирос, словно, никогда и не был отрублен. Женщина оглядела его со всех сторон, повернула несколько раз ладонь с растопыренными пальцами и осталась явно довольной.
   -Почему палец выглядел так, будто это палец глубокой старухи?- поинтересовался Иван.- А сейчас он смотрится, как палец молодой женщины.
   -На самом деле я гораздо старше, чем выгляжу, - неохотно ответила Горпына.- Настолько старше, что и говорить об этом не хочу. Отделившись от тела, палец и стал выглядеть так, как должен.
   -Хорошо, не будем об этом,- опять переменил тему Серко,- но вот скажи, ты могла бы меня обучить вот так же сращивать кости. Врачевать раны я и сам немного умею, но срастить кость за считанные мгновения...
   -Ты добрый человек и неиспорченный юнак,- после некоторой паузы сказала колдунья,- я научу тебя не только искусству лечить болезни и сращивать кости. Ты отмечен даром. Да и наставник у тебя был чрезвычайно сильный характерник, он тебя научил гораздо больше того, что я сама умею. Но ты еще будешь долго раскрываться, чтобы постичь все, что можешь постичь. Хотя подтолкнуть твое развитие я могу. Ты уже сейчас готов к постижению искусства создания тульпы. Могу тебя также научить наводить на врагов морок. Да и многому другому.Но для этого тебе придется задержаться у меня на некоторое время...
   Лукавая улыбка мелькнула на ее красивом лице, но Иван не придал этому значения, ответив, что для обучения этой науки ему никакого времени не жаль.
   -Ну, если не жаль, значит, так тому и быть, -все с той же непонятной улыбкой заключила колдунья.
   Следующим утром они встретились за завтраком и к ночному происшествию не возвращались, обмениваясь ничего не значащими фразами. Но немного позднее, когда Иван накормил коня и, стреножив, отпустил пастись на лугу, Горпына сказала:
   -Ну, а теперь, давай приступим к учебе.
   В начале она создала свои шесть одинаковых копий и предложила Ивану определить, где тульпы, а где она. Все шесть были настолько похожи друг на друга, что, если бы не внутреннее зрение, он ни за что не отличил бы настоящей Горпыны от фантомов. Колдунья, довольная произведенным эффектом, стала обучать его, каким образом следует концентрировать мысленную энергию, чтобы получилась настоящая добротная тульпа.
   -Учись, казак,- серьезно говорила колдунья,- искусство создания тульпы может спасти тебя в трудную минуту, особенно, если ты научишься создавать их сразу несколько.
   -А как долго может просуществовать тульпа?- поинтересовался Серко.
   -Тут все зависит от силы чар, то есть, от способности чаривника. Чем подобнее тульпа оригиналу, чем больше у них сходства, тем длительнее и время ее жизни. Но обычно тульпа создается на короткое время, чтобы отвлечь кого-то. Это как бы составная часть искусства морока. Ты отводишь глаза кому-то и одновременно создаешь тульпу, чтобы этот кто-то устремился за ней. Сам же ты остаешься незамеченным там, где находился, и, таким образом, избегаешь опасности.
   Дни шли за днями, Серко, постигая науку чародейства, потерял счет времени. Наконец, наступил тот час, когда он уже сам довольно успешно мог создавать сразу несколько тульп, а также наводить морок. Убедившись, что он освоил ее науку, Горпына заставила его сдать ей практические экзамены, после чего с удовлетворением сказала:
   -Все, Иван. Что ты мог постичь на сегодняшний день, ты постиг, теперь тебе предстоят постоянные тренировки в том, что ты уже умеешь. Конечно, ты можешь остановиться и на том, что можешь делать сейчас, но, если будешь постоянно тренироваться, накапливать и увеличивать резерв мысленной энергии, то сможешь добиться гораздо большего.
   -Чего, например?- заинтересовался Серко.
   -Расстояния перестанут играть для тебя роль, ты сможешь в мгновении ока переместиться, например, из одного края Дикого поля в другой. Сможешь лечить больных, врачевать тяжелые раны,воскрешать умерших, поднимать мертвых и посылать их в бой... Много чего умеет настоящий чародей. Но для этого надо постоянно совершенствовать свои способности.
   -А как я узнаю, что могу перейти на новую ступень постижения чар?- с сомнением в голосе поинтересовался казак.
   -Не беспокойся, в нужное время ты это поймешь,- улыбнулась колдунья.- И ко мне тебе путь не закрыт, всегда буду рада дорогому гостю. И вот, что еще...
   Она сняла с пальца простое на вид кольцо с каким-то камнем странного коричневатого цвета и вручила его Ивану.
   -Носи это кольцо на пальце и не снимай. Кроме тебя, оно никому не будет видно. Если попадешь в беду или понадобится моя помощь, поверни кольцо камнем внутрь. А теперь прощай, казак, удачи тебе и счастливого пути. Не забывай старую Солоху!
   -Почему Солоху?- хотел задать вопрос Иван, но оглянувшись по сторонам не увидел ни колдуньи, ни ее дома, ни самой дубравы. Он стоял, держа за повод коня в самом начале Черного шляха у Кичкасова перевоза.
  
   Глава третья. Боевой гопак.
  
   Все происшедшее с ним показалось Ивану странным и неестественным. Судя по положению солнца и состоянию травяного покрова степи, продолжался все еще июль, хотя он думал, что пробыл у Горпыны ( или Солохи) дольше,не меньше месяца-двух, а по всему выходило, что всего несколько дней.
   Но рассуждать о происшедшем с ним не было времени, надо было продолжать прерванный путь. Непосредственно по Черному шляху Иван ехать не стал, забрав левее и углубившись в степь. На второй день пути, он оказался в верховьях Саксагани, откуда уже оставалось полдороги от Запорожья до Чигирина, последнего форпоста Речи Посполитой на границах Дикого поля. Спешить Серко было некуда, конь его двигался шагом, изредка переходя на рысь, легкий ветерок холодил спину в полотняной рубахе. Покачиваясь в седле, Иван задумался о чем-то своем и не сразу сообразил, что впереди в полуверсте происходит нечто странное. Приподнявшись в стременах, он рассмотрел какой-то блестящий полукруг, вокруг которого крутились и прыгали с кривыми саблями в руках четыре татарина. Стегнув нагайкой коня, Иван пустил его в галоп и через несколько минут понял, что какой-то полуголый человек в малиновых шароварах и красных сапогах танцует, быстро-быстро перебирая ногами, нечто вроде гопака, а блестящий полукруг описывает сабля в его руке. Судя по клоку волос на выбритой загорелой голове, это был запорожец, поэтому Иван сжал острогами бока своего жеребца и буквально пролетел мимо увлекшихся безуспешными попытками пробить защиту запорожца, татар. Свистнула сабля в руке казака и один из них упал на землю с раскроенным черепом. Но и конь Ивана, несущийся в карьер, сумел остановиться, только проскакав еще шагов тридцать. Этого оказалось достаточно для того, чтобы один из нападавших сдернул со спины лук и, сорвавшаяся с тетивы стрела с ястребиным оперением, уже летела теперь нацеленная прямо в голову казака, в тот момент, когда он развернул коня. Казалось, еще доля секунды и ее острый наконечник вопьется ему прямо в глаз. В этот момент в сознании Ивана, что-то будто щелкнуло и он почувствовал, как время вокруг него, словно, остановилось. Стрела продолжала двигаться, но настолько медленно, что ему не составило труда, протянув руку, выхватить ее прямо из воздуха. В тот же момент время продолжило свой бег, Иван заметил удивленный взгляд татарина, руку, выдергивающую новую стрелу из саадака и, автоматически завладев его сознанием, нанес мощный энергетический удар, парализовав незадачливого лучника. Запорожец, на которого теперь нападали только два противника, вдруг сделал огромный прыжок прямо с места вверх, оказавшись подошвами своих сапог на плечах одного из татар. С этой позиции он нанес страшный удар саблей по шее второго, отделив ему голову от туловища. Затем сделав задний кульбит в воздухе, он на летуразрубил от ключицы до пояса и второго татарина, после чего мягко приземлился на ноги. Так как врагов больше не осталось, он аккуратно вытер окровавленную саблю о халат одного из зарубленных им татар и небрежным жестом бросил ее в ножны, оставляя лежать руку на эфесе и широко расставив ноги. Иван спрыгнул с коня и, ведя его на поводу, подошел к запорожцу, сняв шапку. Увидев хохол на его голове, запорожец улыбнулся и, сняв руку с эфеса сабли, произнес звучным раскатистым баритоном:
   -Благодарю, пан лыцар, за помощь. Один я мог бы и не справиться с этими басурманами.
   Иван внимательно вгляделся в его лицо. Красивым его назвать было нельзя, из-за хрупкого шрама пересекавшего крупный нос. Но лицо запорожца дышало отвагой и неукротимой энергией. Темные, почти черные глаза его, смотрели открыто и дерзко, а мощный торс обвивали тугие канаты мускулов. Видимо, ему было лет тридцать с небольшим, но выглядел он моложаво.
   - Сдается мне, пан лыцарь, - с усмешкой ответил Иван,- что не особенно ты и нуждался в моей помощи. Выстоять против тебя у них не было ни одного шанса. Если бы захотел, то зарубил бы всех четверых так, что и глазом моргнуть не успели бы.
   Запорожец громко захохотал и, подойдя к Ивану, хлопнул его по плечу.
   -Ну, будем знакомы,- сказал он , протягивая крепкую ладонь,- Максим, а прозывают еще Кривоносом, сам понимаешь почему.
   Иван назвал себя и они занялись осмотром трупов. Денег у татар было не очень много, все что нашли, поделили поровну. Потом Кривонос как-то по- особому переливчато свистнул, откуда-то раздался топот копыт и вскоре появился его конь, гнедой красавец. Казаки отловили и татарских коней, убежавших в степь, после чего Иван спросил:
   -А что это за чудный танец ты плясал с саблей в руках, на гопак похоже?
   -Так это и есть боевой гопак,- ответил с гордостью Максим.- Древнее искусство боевого гопака изрядно подзабыто, а когда-то казаки владели им в совершенстве. Говорят, его основы разработал еще первый казацкий атаман Муха.
   -Научишь меня этому искусству? - спросил Иван
   -Конечно, - ответил Кривонос,- дело, в общем, не хитрое. Главное, крепкие ноги иметь и не отрубить себе саблей что-нибудь невзначай. А как это ты ухитрился стрелу на лету голой рукой поймать?- в свою очередь поинтересовался он.
   Так они переговаривались еще долго, пока не настало время двигаться дальше.
   -А, кстати, ты Иван, куда путь держишь?- поинтересовался Кривонос.
   -Домой к себе, отца и мать повидать, давно не виделись.
   -А сам родом откуда?
   - Из Мурафы, что недалеко от Винницы.
   -А я с Ольшанки, что под Черкассами.
   Нельзя сказать, чтобы они были земляками, но здесь, вдали от дома, оба почувствовали себя почти братьями.
   -Так ты тоже, Максим, домой собрался? -спросил Иван.
   -Нет, -тряхнул оселедцем Кривонос, - я в Чигирин еду, там у меня побратим живет, Хмель Богдан, может, слыхал? Сотник реестровиков.
   -Как же не слыхал,- встрепенулся Иван,- в прошлом году под его началом в Крым ходили. Правда, нам с Федором Богуном не повезло, буря поднялась, чайка разбилась, пришлось через Сиваш домой возвращаться. А Хмель тогда Кафу хорошо погромил.
   Кривонос резко осадил коня.
   -Ты брат что-то путаешь,- сказал он, глядя Ивану в глаза,- это не в прошлом году было, а четыре года назад.
   -Да как так,- тоже остановил своего жеребца Иван, - каких четыре года назад? Это было в прошлом 1629 году от рождества Христова.
   -Да, что с тобой? Опомнись, друже! Сейчас на дворе 1633 год от рождества Христова.
   Серко молча смотрел на Кривоноса и, убедившись, что тот не шутит, обхватил в отчаянии голову руками, воскликнув:
   -Так выходит я у той ведьмы провел целых четыре года?!
   Глава четвертая. Субботов.
   Поняв, что из его жизни вычеркнуто целых четыре года, Иван впал в настоящий ступор. Теперь в его памяти всплыли слова колдуньи, которым он в то время не придал значения- о том, что для постижения науки чародейства понадобится много времени. Много, он с этим был согласен, но ведь не четыре же года? " Как же так,- повторял он вновь и вновь,- значит, мне уже двадцать четыре, почти четверть века прожил на свете, а и не заметил!"
   Наконец, Кривонос, безмолвно наблюдавший за ним некоторое время, решительно потребовал объяснений. Серко не стал врать новому приятелю и рассказал, что произошло с ним после выезда с Сечи. Когда он дошел в своем рассказе до появления черного кота, Кривонос вдруг рассмеялся своим раскатистым смехом и неожиданно сказал: "Оглянись!" Иван механически выполнил его команду и обернулся, однако, ничего не увидел. Когда, так и не поняв, чего хотел от него Максим, он повернулся к приятелю, то внезапно увидел четырех Кривоносов, стоявших рядом друг с другом. Сообразив, что три из них тульпы , Иван вспомнил, чему его учила колдунья и, сделав защитный пасс руками, уничтожил их.
   Настоящий Кривонос опять захохотал и, хлопнув Ивана по плечу, сказал:
   -Так, значит, и ты школу мадам Солохи заканчивал?
   -А ты откуда ее знаешь? - не смог скрыть своего удивления Серко.
   -Да довелось познакомиться, -ответил Максим, уже серьезным тоном.- Тоже, как ты ехал однажды из Сечи, вот так же гроза стала собираться. Заехал в дубраву, чтобы от дождя укрыться. Ну, а дальше ты все и сам знаешь...
   -И ты тоже там четыре года провел?- все еще недоверчиво спросил Иван.
   -Да, нет, меньше, год или около того.Видимо, Солоха поняла, что не очень- то я к чародейству пригоден. Так, морок могу напустить или тульпу смастерить на ходу. А вот тобой, похоже она всерьез занималась. Да и то сказать, я к ней попал уже в возрасте.
   -Но, почему Солоха? Мне она назвалась Горпыной и только при расставании, сказала, что на самом деле ее зовут Солохой. Я даже и значения этому не придал, думал, послышалось, а вот ты опять ее назвал этим именем.
   - Тут все довольно просто,- стал объяснять Максим.- Не только мы с тобой побывали у нее в гостях. Говорят, еще первый казацкий атаман Муха учился у Солохи, а было это, чтобы не соврать, полтора столетия назад. После него Евстафий Дашкович, Байда Вишневецкий, Северин Наливайко, Конашевич-Сагайдачный - все они обучались у нее чарам. Так вот, еще во времена Мухи она уже была глубокой старухой. Представляешь, как она сейчас должна выглядеть на самом деле? Вот Солоха, чтобы не пугать людей, которые к ней забредают, и принимает облик молодицы Горпыны.
   Потрясенный Серко молчал, переваривая услышанное, а Кривонос, поняв его затаенные мысли, сказал:
   -Не жалей, друже, о тех четырех годах, которые ты считаешь потерянными. Зато ты стал характерником, заговоренным. Ни пуля, ни сабля тебя в бою не возьмет, а сам ты на любого можешь морок напустить или заставить врагов горло друг другу перерезать. Впрочем, в своих приобретенных способностях сам разберешься, у каждого они по- разному проявляются.
   Давно известно, что хорошая беседа сокращает длинный путь. Серко в силу молодости особо рассказывать было нечего, но зато жизнь Кривоноса оказалась насыщенной множеством ярких событий.
   -Ты вот в пятнадцать лет сбежал из дому и с торговым караваном ушел на Дон счастья искать, - говорил он Ивану,- а я в таком же возрасте тоже, пристав к торговому каравану, отправился на Балканы. Дальние страны повидать хотелось, себя показать, ну, как обычно, в таком возрасте бывает. Помню, добрались мы до Адриатики, а там, в Триесте, я с купцами расстался и устроился юнгой на торговый парусник, ходивший под шотландским флагом. Честно говоря, мне крупно повезло, в этот порт корабли заходили не так уж часто. Да и взял меня шкипер к себе только потому, что на них перед этим напали берберийские пираты. Отбиться они отбились, но потеряли половину команды. Короче говоря, взяли меня юнгой, но вкалывал я, как настоящий моряк, хотя и работал только за харчи. Вот так я и оказался в Шотландии.
   Кривонос раскурил трубку, бросил косой взгляд на внимательно слушавшего его Ивана, и продолжал:
   -Шкипер был доволен мною, предложил оставаться у него на шхуне. Чтобы не было лишних вопросов, он выправил мне документы на некоего Мак Кемпбелла, якобы я к клану Кемпбеллов принадлежу, это у них там в Шотландии, как у нас знатный род у поляков, вроде Сангушко или Фирлеев.. Но меня унылая жизнь торгового матроса привлекала мало. Хотелось битв, сражений, добычи, славы. Ну, вот как-то, когда мы оказались в Портсмуте я увидел эскадру военных кораблей. Тут и слущок прошел между матросами, что это сэр Уолтер Рейли, известный капер, гроза испанцев, готовит поход к Карибам. В портовой таверне я подпоил двух моряков из эскадры сэра Рейли и они меня провели с собой тайком на корабль. Короче, так я оказался в Карибском море, а затем и в числе буканьеров.
   Сообразив, что Ивану не понятно, кто такие буканьеры, он уточнил:
   -Это почитай, те же запорожцы. Живут на островах, заготавливают мясо быков и коров, их там диких бродит десятки тысяч. Но испанцы стали их преследовать. Буканьеры присмотрели очень удобный для обороны, остров, Тортю называется, по- французски, в качестве своего убежища. Ну, и стали в ответ нападать на испанцев, грабить их галеоны с золотом. К тому времени я уже повзрослел, возмужал и никто мне не давал мои неполных семнадцать лет. Все думали, что мне уже около двадцати. Пристав к буканьерам, я начал вместе с ними пиратствовать. Пират- это джентльмен удачи, игрок со смертью, трусов среди них нет, хотя народ отпетый, сплошь головорезы. Через год другой заела меня тоска по дому и, воспользовавшись оказией, я добрался в Англию, а оттуда уже рукой было подать и до Речи Посполитой.
   Кривонос умолк, вглядываясь в даль, где, как ему показалось, мелькнул одинокий всадник. Серко, с его молодыми и более зоркими глазами понял, что это им перебегает дорогу косуля, изредка встречавшаяся в этих местах.
   Воспользовавшись возникшей паузой, он с легкой завистью произнес:
   -Какая удивительная судьба выпала тебе, Максим.Столько повидать других краев, пережить такие приключения. Другому бы на десять жизней хватило.
   Кривонос хмыкнул:
   -Да это еще далеко не все. Вернулся я домой, а было мне тогда лет, почитай, столько, сколько тебе сейчас. Родня обрадовалась. Как водится, тут же мне сосватали дивчину хорошую, мы с ней с самого детства обручены были, сын родился у нас. Но не для меня мирная жизнь хлебороба- гречкосея. Затосковал я по привольной жизни, по удали казацкой, а тут Конашевич войско стал собирать, на Москву идти, ну я и примкнул к запорожцам. Хоть королевичу Владиславу и не удалось достигнуть целей похода, но к казакам он претензий не имел, свою задачу Конашевич выполнил. Вернулся я домой, да и опять на Запорожье попал. А тут Конашевич с Бородавкой кликнули поход под Хотин. Сорок тысяч конных казаков привели они на помощь ляхам, и я там тоже был. Славой себя покрыли в этом сражении запорожцы, да ляхи обманули нас, не заплатили ничего из обещанного жалованья. Вот Марко Жмайло и поднял восстание. Так я и в Куруковской войне поучаствовал. Но в казацкий реестр Дорошенко меня не включил. Что ж было делать, как не возвращаться на Сечь? Но тут узнал я, что началась война Франции, Англии, Голландии против Испании и Австрии. поддерживаемых Речью Посполитой. Французы стали набирать волонтеров, в том числе даже и у нас, правда, тайно. Решил и я тряхнуть стариной, стал наемником и поступил на службу к французскому королю. Но вскоре уже я понял, что войне этой не видно ни конца, ни края, а тут еще и внутри самой Франции смута началась. В войсках дюка Ришелье принимал я участие в осаде и взятии их северного порта Ла-Рошели, а потом мне все это надоело и решил я возвращаться на родину. Вот побывал на Запорожье, а сейчас хочу повидаться с Хмелем. Ходят слухи, что король Владислав собирается выступить на помощь осажденному москалями Смоленску. Реестровиков точно привлекут для участия в этом походе. Может, и я к ним присоединюсь.
   -Какой король Владислав?- с недоумением спросил Серко.- А как же его величество, король Жигмонт Третий?
   -Преставился еще в прошлом году, - перекрестился Кривонос.- В феврале сейм избрал его сына Владислава королем Речи Посполитой.
   - Много же мне еще предстоит узнать, - сокрушенно покачал головой Иван.
   -Это точно!- засмеялся Кривонос, хлопнув его широкой ладонью по спине.
   Хотя у них было по два сменных коня, казаки особенно не торопились, проходя в день не больше тридцати верст. На привалах Серко не только перенимал у Максима приемы боевого гопака, но и пытался усовершенствовать этот смертельный танец, уменьшая по своему желанию вес своего тела. Наблюдая, как он порхает с двумя саблями в руках, окружив себя полупрозрачным куполом сверкающего металла, Кривонос только завистливо крякал- сам он способностью уменьшать вес тела не владел.
   Но вот, наконец, далеко впереди показалась голубая нить Тясмина.
   -У Хмеля тут хутор, верстах в восьми от Чигирина.- сказал Кривонос.- Он рассказывал, что подарил тот хутор его отцу местный староста за какие-то заслуги. Тут мы его и разыщем.
   Действительно, Хмельницкий оказался у себя на хуторе, называвшемся Субботово. Гостей принял радушно, Кривоноса крепко обнял и они троекратно расцеловались по православному обычаю, Серко он тоже припомнил, как участника совместного похода в Крым.
   За чаркой круто перегнанной оковитой, Богдан подтвердил, что король Владислав 1V действительно готовится к походу на помощь осажденному московскими войсками Смоленску.
   -Наш гетман хочет воспользоваться возможностью показать ляхам казацкую силу и добиться больших льгот и привилегий от нового короля. - говорил чигиринский сотник Кривоносу и его молодому товарищу.- Помимо всех реестровых казаков, он призвал присоединиться к походу и Запорожье. Тысяч двадцать нас, наверно, наберется. Ходят слухи, что сам Орендаренко останется тут, а казаков поведет наказной гетман Дорофей Дорошенко, наш чигиринский полковник.
   -Дорофей справный казак,- пристукнул кружкой по столу Максим,- помню его по походу на Москву, когда отец его еще генеральным есаулом при Сагайдачном был.
   -Да,- согласился Хмельницкий,- лучшей кандидатуры для такого дела и я не вижу.
   В это время в горницу вошла ладная статная молодица- Анна, жена Богдана, дочь славного на Сечи казака Семена Сомка. Поприветствовав гостей, она поднесла обоим по чарке венгерского вина. Бросив взгляд в сторону Богдана, Серко заметил с какой любовью и нежностью он смотрит на свою красавицу- жену, на которой женился всего три года назад. Со слов Кривоноса Иван знал, что у них только недавно родился первенец- Тимофей.
   После ухода Анны прерванный разговор продолжился.
   - Я собственно, затем и приехал к тебе, чтобы принять участие в этом походе под твоим началом, - сказал Кривонос.- Возьмешь в свою сотню?
   -А почему нет?- живо отозвался сотник. - Только я тебя могу записать волонтером. Жалованье платить не будут, а на котловое довольствие поставим. Зато у волонтера все трофеи, доставшиеся в бою - его.
   -Ну, значит, по рукам,- сказал Максим.
   Серко, молча слушавший их разговор, неожиданно для самого себя спросил:
   -А меня с собой возьмете?
   Кривонос с удивлением посмотрел на него:
   -Ты же, вроде, домой собирался в Мурафу, родных повидать?
   -Ааа, после похода повидаюсь,- махнул рукой Иван.
   -Люблю друга,- обрадовался Максим, раскрывая ему объятия,- вот это по- нашему, по- казацки.
   Все трое чокнулись и осушили кубки до дна.
  
   Глава пятая. Покровская гора.
  
   Как известно, Смоленск, принадлежавший Московскому княжеству с 1514 года, был захвачен поляками в 1611 году после трехлетней осады и присоединен к Великому княжеству Литовскому. Царское правительство никогда не мирилось с утратой этой важнейшей крепости на польско-литовском направлении, но ни дипломатическим, ни военным путем возврата ее добиться не могло.
   В 1632 году умер польский король Сигизмунд III и сейм должен был выбирать его преемника, что у поляков обычно занимало достаточно длительное время. Воспользовавшись бескоролевьем, московский царь Михаил Федорович направил воевод Михаила Борисовича Шеина и Артемия Измайлова для захвата Смоленска, нарушив тем самым Деулинское соглашение, по которому город оставался за Польшей. Но, как говаривал лет за сорок до этого Генрих IV: " Париж стоит мессы" и грех было не воспользоваться подвернувшейся так удачно возможностью отобрать назад у поляков эту важнейшую для государства крепость.
   5 декабря 1632 года 24- тысячное русское войско подошло к стенам города и, разгромив 8 -тысячный отряд смоленского воеводы Гонсевского, осадило Смоленск. Хотя польский гарнизон во главе с Соколинским и Воеводским насчитывал не более 3000 человек, зимняя осада города оказалась неудачной.
   В мае и июне Шеин несколько раз предпринимал штурм города, но безрезультатно. К этому времени численность его войск несколько сократилась , так как часть служилых людей ушла в южные районы государства для отражения набега крымского хана, а также запорожских казаков в московские пределы.Вместе с дезертирами армия Шеина уменьшилась на 9 тысяч, хотя боевые потери составили всего несколько десятков человек.
   Тем не менее, даже и с оставшимися силами Шеин мог бы овладеть городом, но к этому времени польским королем уже был избран старший сын Сигизмунда 111 Владислав IV. В августе 1633 года его армия, насчитывавшая 15 тысяч человек, быстрым маршем подошла к Красному, где соединилась с Гонсевским и Великим князем и гетманом Литовским воеводой Виленским Янушем Радзивиллом. Их объединенные силы достигли 23 тысяч человек. Одновременно с королем наказной гетман реестровиков Дорофей Дорошенко привел к городу 20 тысяч казаков, больше половины из которых составляли запорожцы. Еще раньше, в начале июня, пятитысячный отряд казацкого полковника Якова Острянина вместе с войском Иеремии Вишневецкого стал вести наступательные боевые действия в районе Путивля и Севска, а крымский хан-союзник поляков по Изюмскому шляху прорвался к самой Москве.
   В описываемое время Смоленск занимал левый, высокий берег Днепра, протекающего здесь с востока на запад, и представлял собой пентаграмму, составленную из крепостных стен. Местность в самой крепости и за ее пределами пересечена несколькими притоками Днепра. Высокие межречные увалы, холмы и мысы образуют так называемы горы ( на самом деле, холмы высотой в сотню метров). Принято считать, что Смоленск стоит на семи холмах, но нынешнее Заднепровье (северная часть города) в то время заселено не было. Господствующей высотой там была Покровская гора, на которой занял позиции солдатский полк численностью 1300 человек. Для связи с ним через Днепр было построено два моста. Основные же силы воеводы Шеина охватили Смоленск с юго-востока, прикрывая и юго-западное направление со стороны Красного по речке Ясменная, где оборонялся князь Прозоровский. С этого направления Великий гетман Литовский князь Радзивил и воевода Гонсевский до подхода королевских войск безуспешно пытались несколько раз деблокировать город.
   В Красное, отстоящее от Смоленска на расстоянии сорока верст, король Владислав подошел 22 августа. Теперь объединенные польско-литовские войска получили возможность приблизиться непосредственно к линии обороны воеводы Шеина по речке Ясменной.
   25 августа король в окружении свиты вельмож и казацких старшин проводил рекогносцировку местности. Сам он и Януш Радзивилл наблюдали за позициями Шеина в подзорные трубы, казаки- по своему обычаю из-под ладони.
   -Действительно, позиция противника здесь сильная,- вынужден был признать король,- но прорвать их крайне необходимо. Гарнизон крепости держится из последних сил.
   -Неделю назад мы уже атаковали с этой стороны,-угрюмо произнес Радзивилл. опуская подзорную трубу,- пытались выманить москалей в поле, где могла бы развернуться панцирная кавалерия, но у них тут сильная артиллерия, правда, их рейтар нам удалось немного потрепать, да что толку... ( в этом бою погиб ротмистр рейтар Джордж Лермонт- прапрадед М.Ю. Лермонтова- прим.мое)
   -Да, но сейчас у нас достаточно пехоты,- заметил Владислав,- мы можем начать штурм снова и добиться успеха.
   Литовский гетман покачал головой:
   -Если мы их не выманим в поле, то штурм обречен на провал, только людей зря положим.
   -Хорошо,- ледяным тоном, поджав тонкие губы, произнес король,- в таком случае, панове, какие будут предложения? Он окинул свою свиту надменным взглядом.
   Гонсевский промолчал, так как был согласен с Радзивиллом. Польские военачальники не хотели спорить с королем.
   Не дождавшись ответа, Владислав окинул взглядом группу казаков, стоявших несколько в стороне.
   -А что думают панове казаки, откуда начинать штурм?- внезапно задал он вопрос Дорошенко. Тот, видимо, не ожидал, что король снизойдет к его мнению, поэтому в первую секунду смешался. Стоявший рядом вместе с Зацвилиховским, Караимовичем, Барабашем, Филоненко и другими старшинами, Хмельницкий, бросив вопросительный взгляд на Дорошенко и, получив молчаливое разрешение говорить, смело шагнул вперед.
   -Если его королевская милость позволит?- начал он, глядя королю в глаза.
   Тот милостиво кивнул и Богдан уже более уверенно продолжил:
   -Конечно, когда другого выхода нет, то для спасения осажденных можно пойти и на штурм сильно укрепленных позиций.
   Он сделал паузу, следя краем глаза за реакцией короля. Тот приосанился и тонкая улыбка коснулась его губ. Богдан перевел взгляд на Радзивилла и заметил, как тот недовольно нахмурился.
   -Но ведь прав и его княжеская милость- при общем штурме большие потери неизбежны.
   Теперь уже и Радзивилл, и король вопросительно посмотрели в его сторону.
   -Сейчас важнейшая задача- помочь осажденным провиантом и боеприпасами. А для этого, думаю, лучше всего начать штурм Покровской горы.
   Он указал рукой на ту сторону Днепра, где вдали за стенами Смоленска темнела возвышенность.
   -Там, насколько можно судить, войск немного, да и позиции с виду слабые. Захватив эту возвышенность, можно наладить прямую связь с осажденными через Днепр, а уже потом решать, как лучше и с меньшими потерями разбить москалей. Даже, если взять высоту штурмом и не удастся, то уж в любом случае во время завязавшегося боя подкрепления в Смоленск переправить через Днепр будет несложно
   Казак умолк. Король и князь приставили к глазам подзорные трубы и стали внимательно разглядывать Покровскую гору.
   -А, что,- сказал Радзивилл, опуская трубу, - совет пана казака может быть дельный. Мы ведь уже с месяц назад через эту гору переправляли подкрепления в Смоленск, но потом Шеин усилил в том месте оборону и мы лишились возможности связаться с осажденным гарнизоном. Ты, кто будешь, пан казак?- обратился он к Богдану.
   -Сотник Чигиринского полка Хмельницкий, ясновельможный князь,- ответил Хмельницкий.
   -Видно, ты опытен в военном деле, пан сотник,- с одобрением заметил князь,- пожалуй, взяв Покровскую гору, можно решить судьбу всей кампании.
   Король, внимательно выслушавший Януша Радзивилла, который уже тогда был всем известен, как выдающийся военачальник, обвел требовательным взглядом свиту. Дорошенко, Зацвилиховский, Караимович и другие казаки кивали головами, молча соглашаясь с Хмельницким и князем. Поляки, не желая противоречить Владиславу, сохраняли непроницаемое выражение на лицах.
   -Если других мнений нет, -подвел итог король,- принимаем вариант, предложенный паном Хмельницким. Детали операции обсудим сегодня на военном совете.
   На военном совете Хмельницкий, как и другие сотники, в силу малозначительности своей должности, не присутствовал. Позднее он узнал, как проходил совет от Дорошенко. Князь Радзивилл предлагал атаковать позиции Шеина на Покровской горе одновременно с востока и запада, бросив на штурм 16 тысяч польских солдат и десять тысяч казаков в пешем строю. Но король поддержал план польских военачальников, предложивших одновременно наступать на позиции московских войск по обеим сторонам Днепра. После долгих дебатов было решено для штурма Покровской горы выделить только 8 тысяч польско-литовских войск, а казаков использовать для атаки на войска Шеина, осаждающие Смоленск с юго-востока.
   28 августа с утра начался штурм. Поляки не учли, что Покровскую гору оборонял один из полков иноземного строя, начавшихся создаваться в Москве. Точнее, это был солдатский инженерный полк, явление новое в вооруженных силах государств того времени. Командовавший им полковник Юрий Матейсон,хорошо разбиравшийся в фортификационном искусстве, оборудовал глубоко эшелонированную оборону, опоясав гору тремя рядами траншей. Позиции для орудий он выбрал ближе к вершине горы, откуда все предполье просматривалось, как на ладони. В результате, после нескольких неудачных атак, полякам и литовцам под губительным орудийным огнем удалось все же ворваться в первую линию траншей, которая оказалась пустой, но зато заминированной.Взрывы произошли одновременно во всей траншее, унося жизни нескольких сотен солдат. Оборонявшие же гору 1202 рядовых солдат и 82 командира разных степеней людских потерь не понесли. После этого король, наблюдавший за штурмом, приказал трубить отступление, но одна из важных задач, стоявших перед королевскими войсками, все же оказалась выполненной- в Смоленск через Днепр удалось переправить существенное подкрепление людьми, а также провиант и боеприпасы.
   На состоявшемся вскоре военном совете кое-кто из польских военачальников попытался бросить упрек в адрес чигиринского сотника, предложившего штурмовать Покровскую гору, но король такие попытки резко пресек.
   -Пан казацкий сотник высказал дельное предложение,- заметил он,- а то, что прошлый военный совет не прислушался к мнению Великого князя Литовского и воеводы Виленского о том, какими силами следует было идти на штурм Покровской горы, это уже не его вина.
   Хмельницкий и в этот раз на военном совете не присутствовал. Он вместе с Серко и Кривоносом, подобравшись на расстояние ружейного выстрела к позициям Матейсона, внимательно рассматривали линию укреплений, возведенных полковником у подножия Покровской горы.
   -Эти позиции взять, конечно, можно,- заметил Кривонос,- но ценой гибели нескольких тысяч солдат. Обратите внимание, как расположены траншеи: в три ряда одна выше другой, что позволяет вести из них огонь всем сразу.А еще выше гора опоясана орудиями, спрятанными за мощными брустверами. Чтобы их достать, нужна осадная артиллерия, а у нас ее нет.
   -Оно так,- согласился Богдан,- но со стороны реки траншей нет.
   -А на кой ляд они там нужны?- хмыкнул Кривонос. - По Днепру на лодках туда не подберешься, потопят, а вплавь большими силами тоже не подплывешь. Так, на всякий случай часовых, видимо, выставляют вдоль берега.
   Серко о чем-то задумался, не принимая участие в разговоре, затем спросил:
   -Но ведь для такого количества орудий им нужны огромные запасы пороха. Интересно, где они его держат?
   Хмельницкий и Кривонос внимательно посмотрели на него. Богдан задумчиво произнес:
   -Узнать, где у них крюйт -камера не сложно, да вот, как ты к ним в лагерь проберешься. Дело-то смертельно опасное.
   Кривонос, переглянувшись с Иваном, усмехнулся:
   -Пробраться туда дело не сложное. Сложнее после взрыва крюйт-камеры самим уцелеть.
   -Все равно сначала надо выяснить, где у них пороховой склад,- не стал спорить Хмельницкий.- Пока этого не узнаем, о дальнейшем рано думать.
   На следующий день на рассвете Серко и Кривонос опять скрытно подобрались к позициям полка Матейсона и, вырыв небольшой окопчик, укрылись в нем. Выждав немного времени, они сконцентрировали свое внимание на поле перед траншеями, где внезапно, будто из-под земли возникли фигуры человек десяти казаков, бегущих в направлении укреплений. Когда оттуда раздались ружейные выстрелы, тульпы исчезли, но тут же появились в другом месте. Так, то исчезая, то появляясь, тульпы серыми тенями метались по полю несколько минут. Артиллерийские командиры, видимо, решив, что готовится новый штурм, открыли огонь по предполью. Именно это и нужно было Кривоносу и Серко, которые заметили, откуда солдаты подносят пороховые заряды. Оказалось, что крюйт- камеру Матейсон оборудовал выше линии орудий ближе к вершине Покровской горы, но со стороны Днепра.
   -Умно,- одобрительно заметил Кривонос,- солдаты меньше устают, спуская вниз пороховые заряды. А то, что вход в хранилище пороха находится со стороны реки, предохраняет склад от случайного попадания в него снаряда.
   -Вопрос только в том,- озабоченно сказал Иван,- закрывают ли они дверь крюйт-камеры на запоры или оставляют открытой?
   -Даа,- озадаченно почесал затылок Максим,- это вопрос, так вопрос. Если там, на дверях, пудовый замок, дидька лысого мы его откроем. Хотя, судя по всему, там просто выставлен часовой. Закрывать пороховой склад на замок опасно, ненароком ключ потеряешь, что будешь делать? Значит, в худшем случае на засов закрывают.
   -Ну, дай Бог, чтобы оно так и было,- все еще сомневался Серко. - Пора докладывать о нашем плане Хмелю.
   Глава шестая. Взрыв в ночи.
   -А вы уверены, что сумеете проникнуть в охраняемый лагерь, пройти через всех часовых, взорвать пороховой склад и остаться при этом в живых? Вы что заговоренные?- жестко спросил Хмельницкий, выслушав план, предложенный обоими приятелями.
   -Беллона часто помогает дерзким и отважным, а казак не без доли, - тряхнул оселедцем Максим.- Сам знаешь, что не раз так бывало, когда на первый взгляд, самые безумные предприятия, заканчивались полным успехом.
   Хмельницкий молча покусывал ус.
   -Да меня же на смех поднимут все, когда я предложу своей сотней штурмовать позиции, которые не смогли взять приступом восемь тысяч отборных жолнеров?- наконец, почти выкрикнул он.- Да меня же сочтут за безумца!
   -Так пусть тебе в помощь дадут два- три полка, если твоей сотни мало, мы не против, - захохотал Кривонос.
   -Да ты хоть понимаешь, что мне грозит военно-полевой суд и расстрел, если я без приказа подниму свою сотню и прикажу казакам имитировать штурм вражеских позиций. Противник ответит огнем, и не только ружейным, но и пушечным, поднимется волнение и в нашем лагере, дойдет до короля...
   -Ладно, мы поняли,- недобро усмехнулся Максим,- обабился ты, Хмель на ляшской службе. Пошли Иван, чего уж там.
   Обескураженный Серко вышел вслед за Кривоносом. С одной стороны, он понимал сложное положение, в котором оказался Хмельницкий, но с другой, весь их замысел был основан на том, чтобы скрытно, Днепром, подобраться к Покровской горе именно в то время, когда все внимание противника будет отвлечено на имитацию штурма укреплений, предпринятую сотней Хмельницкого. Казакам не было нужды врываться в траншеи, достаточно было полчаса пострелять из ружей с дальних позиций. Отказ Хмельницкого поддержать их, неимоверно усложнял выполнение задуманного.
   -А еще побратим называется,- бушевал Кривонос по дороге.- Засмеют, безумцем сочтут, суду предадут! Совсем бабой стал, трясця его матери! Забыл, что победителей не судят.
   -Ладно,- повернулся он к Ивану,- пойдем готовиться к ночи. Нам, собственно, много и не надо: кресало, кремень, добрый трут, да метра три фитиля.
   Внезапно, глянув на Серко, он с подозрением спросил:
   -А ты, часом, не того? Может, тоже хочешь жить вечно?
   Иван в ответ только молча пожал плечами.
   Наступление ночи приятели встретили в прибрежном лозняке. Максимально приблизившись к первой линии траншей, заканчивающейся у самого берега, они стали дожидаться полночи. Время тянулось медленно, в лозняке не смолкал писк комаров, где-то у берега играла рыба, которой в те времена в Днепре было огромное количество. Как назло, на темном бархате ночного небосвода, усыпанном яркими звездами, светила полная луна. Все вокруг до самой вершины горы было видно, как на ладони. Солдаты наверху еще не ложились спать, сюда к реке доносились обрывки разговоров, смех, окрики часовых. Наконец, все звуки постепенно стали затихать. Близилась полночь, над лагерем московитов расправил свои крылья Морфей.
   Прошло еще часа два. К счастью, легкие облака скрыли луну, которая уже скатилась к горизонту.
   -Пора,- сказал Кривонос, глянув на небо- Воз перевернулся, дело близится к рассвету. Казаки зашли в воду и медленно поплыли в сторону траншей. Там они, стоя по горло в воде, попытались определить, где находятся часовые. Серко сосредоточился, сконцентрировав всю свою мысленную энергию на том, чтобы разглядеть позиции солдат Майтенсона и закрыл глаза. Внезапно у него в центральной части лба, словно, открылся третий глаз и пробудилось какое-то второе зрение. В зеленоватом, струящемся свете, вдруг разлившемся вокруг, Иван отчетливо видел все пространство от берега до самой вершины горы. К его неудовольствию, оказалось, что ночью вдоль берега патрулируют парные часовые, причем на расстоянии прямой видимости друг от друга. Более того, метрах в ста пятидесяти дальше за линией этих часовых перемещается еще пара других.
   -Ну и как поступим? -спросил Серко, немного растерянно, поделившись с Кривоносом увиденной картиной.- Справиться с двумя первыми несложно, а как быть с теми?
   Вместо ответа Максим очень замысловато и нелестно отозвался в адрес "обабившегося" Хмеля. Действительно, если бы в предполье поднялась стрельба, внимание часовых было бы отвлечено. Можно было бы незаметно подобраться к берегу, а так каждый шорох и плеск воды разносился далеко и был слышен часовым.
   В этот драматичный момент, грозивший провалом всего плана, вдруг в предполье началась густая оружейная стрельба. Московский лагерь буквально через минуту уже был на ногах. Солдаты из траншей открыли ответный огонь, стреляя наугад в темноту, у орудий засуетились канониры. Паники и излишней суеты не было, но вторая линия часовых переместилась в сторону траншей, а та пара, что патрулировала берег, спустилась почти к самому Днепру. Это и нужно было Ивану. Оставаясь в воде, он шагов с двадцати, максимально сконцентрировался и завладел сознанием обоих часовых, мгновенно отключив его. Оба в беспамятстве свалились у самой воды. Серко и Кривонос быстро подобрались к ним, стянули с обоих головные уборы, кафтаны, брюки. Сапоги решили оставить свои, так было удобнее идти. Спустя минуту они уже, не спеша удалялись от берега, с фузеями на плечах.
   В предполье между тем стрельба не прекращалась. Два-три орудия тоже дали несколько залпов в том же направлении, больше для острастки. На Ивана и Максима, одетых в обычную форму солдат полка, никто не обращал внимания, но они шли осторожно, готовые в любой момент навести на противника морок.
   У крюйт-камеры, действительно, как они и думали, нес службу часовой. Приблизившись к нему, Серко, осмотревшись по сторонам, уже привычно сконцентрировал мысленную энергию, заставив ускориться процессы обмена веществ в своем организме. В следующую секунду он для часового и Кривоноса, словно размазался в воздухе легкой тенью. Для самого же Серко время растянулось во много раз и подойдя к солдату, он просто оглушил его ударом кулака. Оттащив тело часового к двери крюйт-камеры, Иван, потянув на себя незапертую дверь порохового склада, вошел внутрь. Перед ним открылось просторное помещение полное бочонков с порохом. Быстро расстегнув кожаный пояс, Иван достал спрятанный в нем трут, кресало, кремень и длинный фитиль. Широкий кожаный пояс был залит воском, поэтому днепровская вода внутрь него не проникла. Вставив фитиль в один из бочонков, подальше от входа, Иван осторожно высек искру, поджег трут, а затем и пропитанный серой фитиль. Все, пора было уходить. Выйдя из крюйт-камеры, он кивнул игравшему роль часового Кривоносу, и они, не особенно торопясь, стали спускаться к реке, хотя обоим хотелось бежать во весь дух. В лагере продолжалась суета, из предполья, по-прежнему, доносилась стрельба. На них с Кривоносом никто не обращал внимания и они, выйдя к берегу, погрузились в воду. Осмотревшись по сторонам приятели, двигаясь в воде вдоль берега, стали выбираться за пределы лагеря.
   Спустя несколько секунд они поравнялись с линией траншей.
   -Что-то долго нет взрыва,- озабоченно спросил Максим,- не дай Бог кто в склад вошел и заметил горящий фитиль.
   -Ну, я же не у самого входа его оставил,- возразил Серко,- фитиль рассчитан гореть на счет до трехсот, я проверял. Сейчас еше только двести восемьдесят, отсчет я веду. Давай тут заберемся поглубже в воду, чтобы обойти линию траншей.
   _-Быстро идем,- удивился Кривонос.- А Хмель все-таки не подвел. Сказалась казацкая натура. Только там такая густая стрельба в предполье, что, похоже, не одна его сотня задействована, а целый полк огонь ведет.
  
   Хмельницкий после ухода Кривоноса и Серко, долго не мог успокоиться. Обидные слова, брошенные ему в лицо побратимом, не выходили у него из головы. " Неужели Максим прав и я, действительно, обабился?- вновь и вновь задавал он себе вопрос.- Куда девалась прежняя дерзость и отвага, что я стал таким осмотрительным?"
   Сотник понимал, что Кривонос и Серко не отступятся от своего и сегодня же ночью попытаются реализовать свой план, не рассчитывая на поддержку со стороны, без которой он заранее обречен на провал.
   Между тем, время шло, уже вечерело, и надо было на что-то решаться. В конце концов, он отправился к Дорошенко. Наказной гетман без промедления принял его в шатре, но, выслушав сотника и своего старинного побратима, задумался.
   -Ты понимаешь, что существует лишь один шанс из тысячи, что это предприятие закончится успехом? - наконец, спросил он.- Им не удастся даже пройти линию часовых, не то, что к пороховому складу приблизиться. Они же там просто по- дурному погибнут. А ты переполошишь стрельбой весь наш лагерь.
   Хмельницкий пожал плечами:
   -Кривонос упрямый, как дьявол, он все равно от своего не отступится. Ну, а вдруг, у них получится? Представляешь, какая слава для казаков?
   -Так то оно так, слава нам не помеха,- согласился Дорошенко,- но устроить ночную вылазку, да еще целым полком без ведома его величества...
   -Да чем ты, Дорофей, в конце концов, рискуешь,- не выдержал Хмельницкий,- это меня он под суд может отдать, а тебе, гетману, разве, что выразит свое неудовольствие. Да и полка тут не надо, я со своей сотней вылазку устрою.
   -Ты москалей за идиотов держишь?- повысил голос Дорошенко.- А то они не поймут, что это только имитация атаки? Нет,здесь потребуется не меньше полка.
   Они еще некоторое время препирались, затем Дорошенко уступил.
   -Ладно, ты и сам упрямый, как бык, не лучше Кривоноса,- сказал он.- Ночную вылазку разрешаю, но усилю тебя. С каждого полка прикажу выделить в твое распоряжение еще по сотне. Итого у тебя под рукой будет около двух тысяч казаков. Только будь осторожен и не погуби зря людей. Если потерь с нашей стороны не будет, король в любом случае сильно гневаться не станет, а Радзивилл, тот, может, и одобрит даже. Любит он отчаянных и дерзких...
   Обрадованный Богдан, получив согласие гетмана на ночную вылазку, стал разыскивать Серко и Кривоноса, но их нигде не было. Поняв, что они уже на той стороне Днепра, он, получив подкрепление, тоже стал переправляться на другой берег. Там, собрав сотенных командиров, Хмельницкий поставил им задачу приблизиться к лагерю царских войск на расстояние ружейного выстрела,окопаться, замаскироваться и по его команде открыть огонь по позициям противника.
   -Постреляете так с полчаса и можете возвращаться в свои полки,- сказал он в заключение.- Главное, не рискуйте понапрасну, лучше всего было бы выкопать окопы полного профиля.
   Хмельницкому не раз приходилось участвовать в подобных предприятиях, поэтому он знал, что самая глухая ночь наступает часа в два после полуночи. Казаки время определяют по звездам и им известно, что когда Воз ( Большая медведица- прим. автора) переворачивается, сон особенно крепок. " Максим знает это не хуже меня,- решил он,- и раньше этого часа предпринимать ничего не будет".
  
   Дорошенко,отпустив чигиринского сотника, некоторое время оставался в своем походном шатре, барабаня пальцами по столу и обдумывая возможный результат предприятия, затеянного Хмельницким.Затем он вызвал окриком джуру, дежурившего у входа, потребовал коня и направился к великому подскарбию коронному князю Ежи Оссолинскому, который, как говорили, пользовался большим доверием короля.
   Выслушав наказного гетмана, Оссолинский спросил:
   -Кто, говорите, затеял это предприятие?
   -Сотник чигиринского полка, Хмельницкий,- ответил Дорошенко.
   -Хмельницкий, Хмельницкий...,- задумался подскарбий,- где-то я слышал эту фамилию... А, вспомнил, уж не тот ли это казак, который посоветовал его величеству штурмовать Покровскую гору?
   -Он самый,- подтвердил Дорошенко,- голова светлая, но уж больно горячий порой бывает.
   -Что ж, это неплохо,- ответил Оссолинский,- пусть пан возвращается к себе и ни о чем не беспокоится. Его величеству обо всем будет доложено в нужное время и должным образом.
  
   Взглянув на небо, Хмельницкий понял, что дальше медлить нельзя. "Пора начинать,- подумал он,- Максим с Иваном там в камышах давно уже готовы, хотя и не знают, что все идет по плану. Может оно и лучше..."
   Он передал по цепи команду открыть огонь. Казаки, давно уже отрывшие себе не особенно глубокие окопы и уютно в них устроившись, к стрельбе были готовы. С первыми же залпами в лагере противника поднялась суматоха. Из траншей ответили беглым огнем, правда, куда стреляли, никто не видел, прогремело несколько пушечных выстрелом. Ядра легли в стороне от стрелявших казаков, никому не причинив вреда.
   Хмельницкий, незаметно для себя поднявшийся во весь рост, до боли в глазах всматривался в лагерь царского полковника. Отсюда с расстояние метров трехсот трудно было, что-то разглядеть, кроме вспышек выстрелов из траншей. Время длилось мучительно медленно, минута истекала за минутой. "Неужели Максим с Иваном погибли?"- уже не в первый раз задал он себе вопрос, и в то же мгновение зарево в полнеба осветило гору. Нет, не гору, а то, что от нее осталось. Вершина Покровской горы, будто срезанная взмахом сабли, отделилась от подножия и величаво взмыла высоко вверх, рассыпаясь огромными комьями грунта. В следующее мгновение мощнейший толчок сбил Хмельницкого с ног, вода в Днепре заволновалась, забурлила и хлынула на берег. " Ничего себе фейерверк !"- обрадовано подумал сотник. Его казаки, не посвященные в замыслы Хмельницкого, без команды прекратили стрельбу, испуганно затаившись в окопах. У многих даже мелькнула мысль, что зря не послушали Хмельницкого и не вырыли окопы полного профиля. Но в это время тот громко объявив, что больше ничего интересного не предвидится, приказал всем, кроме казаков своей сотни, возвращаться на левый берег Днепра.
  
   В польском лагере, разбуженные грохотом люди повыскакивали из палаток в одном белье, правда, с саблями в руках. Увидеть всю картину взрыва удалось не многим, но Ежи Оссолинский, давно стоявший неподалеку от королевской палатки, наблюдал ее от начала до конца.Когда полуодетый и без шляпы Владислав вышел наружу и спросил, что произошло, коронный подскарбий, подошел к нему и в немногих словах объяснил, что казаки взорвали пороховой склад на Покровской горе.
   -Герои, настоящие герои! -восхитился Владислав IV._- Кто совершил сей доблестный подвиг, достойный быть занесенным в анналы истории?
   -Казацкий сотник Хмельницкий,- ответил Оссолинский,- и старший казаков Дорошенко. С моего ведома, ваше величество.
   -Но почему не доложили об этом мне?- нахмурился король.
   -Мы все были уверены в успехе и хотели преподнести вашему величеству сюрприз,- не моргнув глазом, ответил подскарбий.
   -И сюрприз вам удался, как нельзя лучше,- расцвел в улыбке король.-Ведь этот взрыв означает фактически окончательный прорыв блокады Смоленска. Чем же мне вас вознаградить за ваш доблестный труд на благо Отчизны?
   Подумав несколько секунд, он снял с пальца перстень с огромным бриллиантом, за который можно было купить небольшой город, и вручил его рассыпавшемуся в благодарностях подскарбию.
   -А Дорошенко и этого казацкого сотника завтра утром жду у себя,- сказал король, удаляясь досыпать в свою палатку.
  
   Оставшись один со своей сотней, Хмельницкий взял десяток казаков и отправился вдоль берега Днепра навстречу возвращающимся Кривоносу и Серко. Он очень опасался, что они могли не успеть оказаться на достаточном удалении от порохового склада. Была и вероятность того, что всколыхнувшиеся волны Днепра выбросили их на берег, а потом, потерявших сознание увлекли в глубину. Казаки, скрытно передвигаясь вдоль берега подобрались почти к линии траншей и Хмельницкий с удивлением понял, что хотя взрыв склада и разворотил гору, но большая часть солдат остались целыми и невредимыми, так как почти все они находились в траншеях. Кое-где, правда, траншеи были засыпаны упавшей сверху земли, но люди уже выбрались наружу и не пострадали. " Мое счастье, что сразу после взрыва я не бросил казаков на штурм траншей,- подумал он,- все бы тут полегли". Хотя траншеи пострадали мало, но зато пушечные батареи были частично засыпаны землей, а частично разбросаны по скату горы, да и что в них было толку без пороха?
   Между тем, начало рассветать. Оставаться дальше здесь у линии траншей было нельзя. Если Кривонос и Серко до сей поры не объявились и их нигде не было видно, оставалось единственное объяснение их отсутствию- оба погибли при взрыве. Горькая печаль охватила душу Богдан. Сняв с головы шапку, он перекрестился и приказал сопровождавшим его казакам возвращаться назад.
   Глава седьмая. Награды героям.
   Кривонос и Серко как раз зашли поглубже в воду, чтобы скрытно обойти траншеи, когда фитиль в крюйт-камере, наконец, догорел, воспламенив порох. Раздался чудовищной силы взрыв, потрясший землю. В Днепре поднялась волна, которая швырнула обоих на берег, а затем потащила назад в глубину. Полуоглушенные Иван и Максим, были опытными пловцами, поэтому не пытались сопротивляться силе могучей реки, а, наоборот, нырнули поглубже, отдавшись на волю течения. Когда они, наконец, вынырнули на поверхность то, осмотревшись, поняли, что их снесло к устью Ясменной. Смысла возвращаться на правый берег не было, в версте отсюда уже начинались позиции польско-литовских войск. Проплыв дальше по течению, они вылезли на берег в тылу своих позиций. Оба были одеты в одежду московских солдат, поэтому первым делом сбросили ее, оставшись полуголыми. Но запорожцам, бродившим тут с обнаженными торсами, уже давно никто не удивлялся, поэтому они быстро добрались в расположение чигиринской сотни, где,забрались в копну сена, и завалились спать. Спустя часа два сюда с того берега Днепра привел своих казаков и Хмельницкий, которого уже нетерпеливо ожидал гонец от Дорошенко. В письме гетман требовал его к себе на аудиенцию к королю.
   Переодевшись и наскоро приведя себя в порядок, Хмельницкий отправился на встречу с Дорошенко. Хотя печаль по погибшим друзьям, болью отдавалась в его сердце, все же аудиенция у короля льстила казацкому самолюбию. Далеко не каждый казацкий полковник мог похвастать, что король удостаивал его аудиенцией, а уж рядовой сотник, тем более.
   Наказной гетман уже ожидал Богдана, прохаживаясь перед своим шатром. Поздравив сотника с успехом задуманного предприятия, он, узнав о гибели Кривоноса и Серко, снял шапку и перекрестился:
   -Отчаянно храбрые были казаки, царство им небесное! Сами погибли , но смерть их была не напрасной, войско реестровое покрыли бессмертной славой!
   Богдан в ответ на эти слова смущенно кашлянул.
   -В чем дело?- насторожился гетман.
   -Да все правильно, кроме одного,- ответил сотник,- они не были вписаны в реестр, служили у меня волонтерами. Так что, скорее Запорожье они покрыли славой, а не реестровиков! Так и придется докладывать его величеству.
   -Волонтерами, говоришь,- хмыкнул Дорошенко,- ну, это дело поправимое. Гей, кто- нибудь там,- крикнул он джурам, стоявшим у шатра,- войскового писаря ко мне!
   Когда тот через несколько минут подошел к гетману, Дорошенко отдал распоряжение:
   -Немедленно внеси в реестр первой сотни Чигирнинского полка Максима Кривоноса и Ивана Серко. Причем запись должна быть, по меньшей мере, недельной давности. Все ясно?
   -Сейчас же будет исполнено,- поклонился войсковой писарь.
   Дорошенко и Хмельницкий вскочили в седла. Гетман сказал:
   -Ну, а вернемся от его королевского величества, прикажу исключить обоих из списков, как геройски погибших.
  
   Король Владислав IV принял их, сидя на стуле под балдахином, в окружении литовских и польских вельмож. Милостиво протянув руку для поцелуя, к которой оба припали, став на одно колено, король кивнул, чтобы они поднялись с колен и произнес:
   -Мы хотели бы подробнее узнать о том, как было задумано и осуществлено это важное для исхода всей кампании предприятие.
   Дорошенко был не особенно велеричив, тем более всех подробностей он не знал, поэтому подал незаметный знак Богдану и тот, сделав шаг вперед, начал рассказ, тщательно подбирая слова. Внезапно король, слушавший его с большим интересом, спросил:
   -Пан сотник, это ведь ты подал совет идти на штурм Покровской горы?
   -Я, ваще величество,- смущенно ответил Богдан.
   -Мало того,что совет дельный дал, так потом сам и реализовал его. Браво! Откуда пан родом?
   - Богдан Зиновий Хмельницкий, шляхтич герба "Абданк" из люблинской шляхты.
   Король удовлетворенно кивнул:
   -Пусть пан продолжит.
   Когда Хмельницкий дошел до того места в своем повествовании, где он предпринял поиски Кривоноса и Серко, но не нашел и думает, что они погибли при взрыве, Владислав снял шляпу и сотворил крестное знамение:
   -Пусть их примет в свои объятия пресвятая дева Мария!
   Затем сказал Дорошенко:
   -Надо будет проследить, чтобы семьям героев были произведены все положенные выплаты.
   Гетман низко поклонился. Король обратился к стоявшему рядом коронному подскарбию:
   -Воздав должное памяти погибших героев, перейдем к награждению живых. Присмотрите село покрупнее из коронных земель в Киевском воеводстве и подготовьте дарственную грамоту на него пану казацкому старшему Дорошенко.
   Оссолинский, склонился в поклоне, а Дорошенко упал на колени, благодаря короля за оказанную милость.
   Подав ему знак подняться, Владислав обратился к Хмельницкому:
   -Пусть пан сотник подойдет ближе.
   Богдан сделал несколько шагов вперед.
   Король отстегнул с пояса свою саблю, в богато инструктированных золотом и серебром ножнах, украшенных множеством драгоценных камней, и протянул ее сотнику, сказав:
   -Пусть пан носит эту саблю с честью и достоинством, как и подобает настоящему рыцарю.
   Когда Богдан упал на колени и, наполовину обнажив клинок, поцеловал его, король наклонился ближе и по свойски шепнул: "Пусть пан не думает, это не просто драгоценная игрушка, ее клинок с легкостью перерубит полудюймовую полосу железа. Так, что, пан сотник, без нужды его не обнажай, а без славы не вкладывай".
   Возвращаясь по окончанию королевской аудиенции,обласканные польскими и литовскими вельможами, казаки ехали в приподнятом настроении. По дороге Богдан сказал:
   -Заедем ко мне, Дорофей, помянем души грешные раба божия Максима и раба божия Ивана. Ведь, что ни говори, а награды сегодня от короля мы получили только благодаря им. У меня там в палатке найдется пара корцов оковитой да венгржины.
   -А что? - подкрутил ус гетман.-Сражения сегодня, пожалуй, не предвидится, да и злоупотреблять не будем, а помянуть усопших по христианскому обычаю надо бы.
   Перед палаткой сотника,они спрыгнули с коней, передав их подбежавшему коноводу. Когда Дорошенко вошел внутрь, Богдан вполголоса сказал молодому джуре, дежурившему у входа:
   -Ко мне никого не впускать!
   Когда чарки с горилкой были наполнены, Дорошенко сказал:
   -Нехай земля им будет пухом, добрые были казаки! Такое дело совершили, что не каждый бы отважился.
   Выпили, не чокаясь. Гетман расстегнул жупан и задумчиво произнес:
   -А Кривоноса я помню еще с похода на Москву. Совсем молодой был,да справный казак. Рассказывали, он уже в то время полсвета объездил, многое повидал. Жаль, что сейчас не довелось свидеться с ним , все дела, да дела... Эх, ну, что пан сотник, наливай чару!
   В этот момент у входа вдруг послышался какой-то шум. Гетман, держа наполненную чару в руке, не обратил на него внимание, но Богдан обостренным слухом разобрал слова джуры говорившего умоляющим тоном : "пускать никого не велено" и чей-то затейливый ответ до боли знакомым голосом. Затем полог палатки с треском распахнулся и в него спиной вперед влетел джура, а за ним внутрь вошли голые по пояс, все в приставшем сене, заспанные и злые Кривонос и Серко.
  
   Глава восьмая. Днепровское "копыто".
  
   13 сентября полковник Майтенсон получил приказ воеводы Шеина оставить позиции на Покровской горе и соединиться с его основными силами. Действительно, без артиллерии здесь обороняться было трудно, а новых запасов пороха не откуда было получить. Теперь, полностью контролируя правый берег Днепра, поляки наладили бесперебойную связь через реку с осажденным Смоленском и, таким образом, блокада города была прорвана..
   18 сентября королевская армия направила сконцентрированный удар на юго-западный участок обороны Шеина, примыкавший к Днепру в устье Ясменной. Здесь сражался солдатский полк Генриха фон Дама, численностью 1300 человек, сумевший отразить натиск поляков, но уже на следующий день Шеин приказал ему оставить позиции и двигаться на соединение с ним. Позднее все это было поставлено воеводе в вину, но надо признать, что после утраты Покровской горы, у него не было реальной возможности обороняться на таком широком фронте. 20 сентября польско-литовские войска атаковали позиции Шеина на юго-востоке, где держал оборону князь Прозоровский. Получив приказ воеводы отступить, князь нанес сильное поражение королевским войскам, но все же отошел на соединение с основными силами, сконцентрировавшимися теперь к северо-востоку от Смоленска у Жаворонковой горы.
   У московского воеводы еще оставалась возможность быстрым маршем отступить к Дорогобужу, а оттуда к Вязьме, но Шеин оставался в нерешительности, рассчитывая на подкреплений из Москвы и не решаясь бросить осадную артиллерию. Пока же, он, стянув все свои силы в район Жаворонковой горы, вполне успешно отражал натиск поляков.
   В первых числах октября Дорошенко вызвал к себе Хмельницкого.
   -Мы москалей зажали крепко и держим в кулаке,- сказал он, попыхивая люлькой,- но все же дорога на Вязьму пока еще остается свободной. Оттуда они доставляю провиант и могут получить подкрепления. Я не могу сейчас выделить много людей, чтобы перекрыть эту дорогу, король приказал усилить свои войска казацкими полками, да и вокруг по берегам Днепра местность надо постоянно прочесывать. У меня остались только резервные полки Филоненко и Романа Пешты. Возьми свою сотню и еще четыре из нашего, Чигиринского полка, отправляйся на дорогу, ведущую к Дорогобужу, и прегради ее у днепровского "копыта", чтобы не дать Шеину, если он вздумает бросить свою осадную артиллерию, отступить скорым маршем на Вязьму. На это время назначаю тебя наказным полковником!
   -Но как я пятью сотнями казаков удержу, по меньшей мере, пятнадцатитысячную армию москалей?- удивился Хмельницкий.
   -Тебе и не надо ее удерживать,- объяснил гетман. - Ты патрулируй дорогу и дай своевременно знать мне, если москали начнут отступать к Вязьме. Тут расстояние до нашего лагеря от силы верст двадцать. А дальше уже не твоя забота. Скажу только, что панцирные хоругви Радзивилла давно уже застоялись и он не упустит возможность применить их в бою.
   -А, если москали переправятся на правый берег и пойдут другой дорогой?- поинтересовался сотник.
   -Это маловероятно, зачем им дважды форсировать Днепр, а,кроме него, там еще полно речек помельче,- ответил гетман,- но на всякий случай наши разъезды патрулируют местность и на правом берегу.
  
   Хотя по словам Дорошенко, порученная ему задача выглядела не более, чем легкой прогулкой, Хмельницкий, полагаться на удачу и русский авось не стал. Похоже, гетман сам до конца не продумал все детали этой операции, легкомысленно полагая, что сможет получить своевременное известие о выступлении Шеина. Но, скорее всего, как решил про себя Богдан, Дорошенко не верил в то, что московский воевода начнет отступление и выслал его отряд перекрыть дорогу к Дорогобужу лишь на всякий случай. В месте, которое гетман назвал "копытом", Днепр делал копытообразный выступ, протекая с севера на юг, потом на запад, а затем верст через пять вновь поворачивая на север и затем на северо - запад. Здесь при впадении в него речушки Нагати, Богдан и решил на ее правом берегу оборудовать нечто вроде табора. Конечно, сбить четырехугольник из возов он не мог из-за отсутствия у него обоза, поэтому пришлось ограничиться тем, что вдоль берега мелководной, но болотистой Нагати казаки вырыли ров и насыпали вал. В течении нескольких следующих дней они продолжали заниматься земляными работами, выкопав много "волчьих" ям, которые явились бы серьезным препятствием для кавалерии. Попутно Хмельницкий отрядил полсотни казаков во главе с Кривоносом, который теперь, официально уже, был зачислен в реестр вместе с Серко, в сторону Дорогобужа. Отсюда Хмельницкий опасался подхода подкреплений боярину Шеину из Вязьмы. Заодно Кривонос должен был раздобыть провиант и фураж для коней, потому что Хмельницкий не знал, сколько ему тут придется еще стоять со своими людьми. У него тоже стало складываться мнение, что Шеин останется в своем лагере, но, тем не менее, Богдан с утра до вечера загружал работой своих подчиненных, сооружавших все новые и новые ловушки вокруг своих позиций."Оно в любом случае на пользу, чтобы служба медом не казалась",- думал сотник, зная привычку казаков в состоянии вынужденного безделья быстро утрачивать дисциплину.
   Дорогу в направлении Смоленска, наказной полковник поручил патрулировать Ивану Серко.
   -Стань верстах в десяти отсюда,- инструктировал он его,- и наблюдай внимательно, что делается в стане царского воеводы. Если он решится начать отступление, то сделает это ночью или на рассвете и вышлет вперед кавалерию. У них там не меньше трех тысяч рейтар, а это считай столько же ружей. Но у москалей есть еще полки иноземного строя, они не то, что стрельцы, переходы делают стремительные. Поэтому, если неприятель появится на дороге, немедленно высылай гонцов к гетману, а сам возвращайся ко мне. Мы им тут подготовим горячую встречу.
   -Да, но успеет ли гетман вовремя прийти на помощь? - засомневался Серко.- Ему для этого понадобится по меньшей мере полдня. Нас же тут просто сметут, растопчут...
   -Раз мати породила,- мрачно ответил Хмельницкий.- Есть еще сабля при боку, а рушниця за плечами. Не так страшен черт, как его малюют. Вам с Кривоносом тяжелее пришлось, а, видишь, и дело славное совершили и живы остались. А задержать москалей тут крайне необходимо, иначе они с арьергардными боями под защитой вагенбурга спокойно уйдут во Вязьму и догнать их уже вряд ли удастся.
  
   Однако, опасения Серко, как будто, пока, не подтверждались. Наблюдая за дорогой, ведущей к позициям царских войск, никакого движения по ней он не наблюдал. В течении дня со стороны польско-литовского лагеря доносился грохот орудий, артиллерия Шеина отвечала тем же, но в целом артиллерийская дуэль протекала вяло. Король не хотел терять понапрасну людей, ведь главная задача- снятие осады со Смоленска уже была практически решена. Воевода Шеин не торопился отступать, не желая бросать осадную артиллерию, но, вероятнее всего, опасаясь царского гнева. Ведь, если двадцать лет назад он героически в течение трех лет руководил обороной осажденного Смоленска, то в этот раз никакого полководческого таланта не проявил. А вина за неудачу этого похода во многом ложилась исключительно на него.
   Ничего не изменилось и в последующие несколько дней. Серко со своим разъездом даже придвинулся ближе версты на три к Смоленску, но, кроме орудийной канонады никаких звуков сюда не доносилось, а дорога по-прежнему оставалась пустой. Только вдалеке в нескольких верстах маячили разъезды воеводы Шеина, охранявшие свои позиции.
   Однако, спустя трое суток, боярин, утратив надежду на помощь из Москвы, под давлением своих командиров полков, принял решение отходить к Дорогобужу, пока еще дорога к нему оставалась свободной. Мелкие казацкие разъезды, сновавшие повсюду вокруг, он во внимание не принимал.
   На рассвете 8 августа собственный рейтарский полк воеводы и приданный ему рейтарский полк Самуэля Шарля д*Эберта, общей численностью около трех тысяч кавалеристов, выступили из лагеря в направлении Дорогобужа. Солдатские полки Тобиаса Унзена и Александра Лесли двигались вслед за конницей, затем шли основные силы войска Шеина, а полк Томаса Сандерсона оставался, прикрывая Жаворонкову гору, и должен был следовать в арьергарде. Рейтары- опытные солдаты-профессионалы,старались по возможности соблюдать тишину, поэтому сторожевые казаки в разъезде Серко, заметили плотную темную массу всадников, вынырнувшую из легкого утреннего тумана, только, когда до них оставалось версты полторы.
   Серко немедленно отправил гонцов к Хмельницкому, но быстро понял, что командир рейтар выслал несколько сотен кавалеристов прикрывать свое передвижение с правого фланга. Любой гонец, попытавшийся бы предупредить короля, Радзивилла или Дорошенко, о выступлении Шеина , неминуемо попал бы в поле зрения бокового охранения. Для того же, чтобы миновать эти рейтарские разъезды надо было возвращаться едва ли не к позициям Хмельницкого, а потом объезжать наступающих по широкой дуге. Но это требовало затрат времени и до подхода подкреплений Хмельницкий мог и не выстоять. На всякий случай, часть оставшихся с ним казаков Серко отправил попытаться прорваться через охранение рейтар, остальным приказал, что было сил мчаться назад и попробовать обойти конные вражеские разъезды стороной. Сам же он, остался на месте, не зная, как поступить. Когда до рейтар оставалось меньше полверсты, Иван понял, что вслед за рейтарами движется и все войско Шеина. Выдержать его натиск у Хмельницкого не было ни одного шанса.
   В этот драматический момент, на память Серко вдруг пришли слова старой Солохи о том, что тот,кто владеет чарами, может по своему желанию мгновенно перемещаться на большие расстояния. Вспомнил он и слова чаровницы о том, чтобы в трудную минуту он использовал подаренное ему кольцо. Спрыгнув с коня, и, отправив его шлепком ладони по крупу, назад к позициям Хмельницкого, сам он, замер, сконцентрировав всю свою мысленную энергию только на одном желании: оказаться у шатра гетмана Дорошенко. В его памяти всплыли мельчайшие детали отделки шатра и окружающей его местности. От мысленного напряжения он даже закрыл глаза и чисто автоматически повернул кольцо на пальце камнем вниз к ладони. Ощущение, которое Иван затем испытал трудно описать словами: у него создалось впечатление, что он сделал какой-то гигантский скачок длиной в десять верст, причем одна его нога оставалась на месте, а другая уже была очень далеко. В голове все резко помутилось, и он едва не потерял сознание. С опаской открыв глаза, Серко в первые секунды даже не поверил им: он стоял возле гетманского шатра, почти рядом с дежурным джурой , несказанно изумленным его внезапным появлением ниоткуда. Ощупав себя на всякий случай, чтобы убедиться, что это не сон, Иван отодвинул впавшего в ступор джуру в сторону и распахнул полог гетманского шатра...
  
   Когда гонцы, отправленные Иваном, прискакали к Хмельницкому, передав тревожную весть о подходе передовых частей Шеина, Богдан внешне остался спокойным, лишь спросил, где Иван.Узнав, что он оставался на месте, наказной полковник понял, что Серко попытается лично добраться к своим позициям и предупредить гетмана о выдвижении Шеина. Конечно, даже сейчас Хмельницкий мог, сославшись на инструкции Дорошенко, отступить назад или свернуть в сторону, открыв царским войскам дорогу на Дорогобуж. При таком превосходстве сил противника его никто ни в чем не смог бы обвинить. Однако, Богдан понимал, что, если не остановить войска Шеина здесь, то воевода обогнув "копыто", вырвется на простор и под прикрытием вагенбурга спокойно уйдет к Вязьме. Но и принимать единоличное решение наказной полковник не стал. Приказав всем собраться, он открыл малую раду, объяснив в нескольких словах ситуацию.
   -Как поступим, паны товарищи?- спросил он в конце.- Свернем в сторону и дадим москалям уйти, чтобы спасти свои жизни? Или станем грудью на их пути и, возможно, многие из нас встретят здесь костлявую старуху с косой? Кто не страшится безносой, ко мне! Остальные берите коней и уезжайте, пока еще можно! Каждый волен поступать, как считает нужным.
   Наступило молчание. Все понимали, что наказной полковник поставил каждого из них перед серьезным выбором. Если бы Хмельницкий просто приказал им садиться на коней и отступить, никто бы его ни в чем не обвинил. Казаки, хотя и были отчаянно храбрыми воинами, но не самоубийцами. Если бы наказной полковник приказал принять бой, они бы тоже восприняли это как должное. Но Богдан каждому формально предоставил выбор, как поступить. На самом деле, конечно, ни для кого из них выбора не оставалось. Для запорожца не было иного понятия наполненного столь же сакральным смыслом, как понятие "товарищества". Каждый казак, придя на Сечь и став "товарищем", не мог мыслить себя вне товарищества таких же как он он, проникнутых чувством единства и боевого братства людей. Предав товарищество, то есть Сечь, Запорожье, Низ казак становился изгоем, презираемым всеми и подлежал смертной казни. Оставить же своего полковника, куренного атамана или гетмана в бою приравнивалось к измене. Любой имел право убить такого отщепенца.
   -Раз мати породила!- рванул рубаху на груди Кривонос, становясь рядом с Хмельницким. "Раз мати породила!"-, отозвались сотни голосов. Чубатые запорожцы сбросили с себя рубахи и, оставшись голыми по пояс, сплотились вокруг Хмельницкого. В воздухе сверкнули почти пять сотен казацких сабель и сердце Богдана вдруг наполнилось радостью и ликованием от внезапно возникшего чувства слитного единства с товариществом единомышленников. "Раз мати породила!- крикнул и он, выхватывая саблю, подаренную польским королем, из украшенных драгоценными камнями ножен...
  
   Для полковника дЭберта, земляной вал, преградивший дорогу его рейтарам, оказался неожиданностью, хотя и неприятной, но на первый взгляд, не непреодолимой. Передние ряды кавалеристов перешли на галоп, намереваясь сходу ворваться на вал и расстрелять в упор укрывавшихся за ним дерзких удальцов, осмелившихся встать на пути многократно превышающего их числом, войска. Рейтарские кони понеслись к речушке, всадники на ходу доставали из кобуры пистолеты с длинными стволами. Рейтары предпочитали расстреливать противника на ходу, не спешиваясь, и свои тяжелые палаши пускали в ход в исключительных случаях.
   Но не зря и казаки почти целую неделю занимались оборудованием своих позиции . Конница не успела еще приблизиться к Нагати, когда одна за одной стали срабатывать "волчьи" ямы. Казалось, сама земля разверзлась перед летящими галопом лошадьми. Громкое ржание ломающих ноги коней, крики падающих с них рейтар были слышны далеко в задних рядах. Полковник дЭберт, приказал остановиться и отдал команду первым шеренгам открыть огонь по укрывающимся за валом казакам. Другие же рейтары, спешившись, стали переходить неглубокую речку вброд, намереваясь штурмовать вал. Однако, в это время раздался дружный залп из казацких самопалов. С этого расстояния в сотню шагов по плотному скоплению конницы промахнуться было трудно. Почти все выпущенные пули достигли цели. Конечно, кирасы рейтар многих своих владельцев спасли от смерти, но человек двести получили ранения разной тяжести. После первого раздался второй залп, заставивший дЭберта отдать приказ отойти назад. Поняв, что штурм казацких укреплений в лоб потребует длительного времени и повлечет большие потери, полковник приказал первым шеренгам продолжать вести непрерывный огонь по казацким позициям, а пятьсот кавалеристов отправил обойти их справа и зайти к казакам во фланг и в тыл. Но и там для рейтар было заготовлено немало сюрпризов в виде "волчьих" ям, замаскированных и заполненных водой рвов и других ловушек.
   Тогда разъяренный дЭберт пропустил вперед подошедший тем временем солдатский полк Тобиаса Унзена. Ситуация для Хмельницкого становилась все более угрожающей. Казакам пришлось отражать фланговую атаку рейтар, открывших по ним огонь из своих длинноствольных пистолетов, и отбиваться от солдат, забросавших ров фашинами и уже ворвавшихся на валы, под фронтальным огнем остальных кавалеристов. Постепенно сражение перешло во всеобщую свалку, солдаты почти всего полка уже взобрались на валы, рейтары, наступавшие с фланга наконец-то, спешившись, перешли речушку и обнажили палаши. Командовавший левым флангом обороны Кривонос с горсткой казаков ринулся им навстречу. Закипел бой, о котором, многие из его участников потом с гордостью рассказывали своим детям и внукам. Рассвирепевший Кривонос, с обнаженным торсом, перевитым канатами мышц, в полной мере раскрылся, как ратный профессионал сабельного боя. За его движениями невозможно было уследить, словно он расплылся в воздухе. Пустившись в свой знаменитый боевой танец, Максим окружил себя вращающейся, как ветряк саблей, сверкающей призрачной сферой. Время от времени он взлетал в воздух и, срубив очередного противника, вновь продолжал свой смертельный танец. Рейтары, никогда не видевшие такого зрелища. смешались в кучу, а казаки Кривоноса, дружно навалясь, сбросили их в Нагать.
   Здесь на левом фланге опасность была временно устранена, но оставшимся на валах приходилось тяжело. На каждого казака нападало, по меньшей мере, два солдата. Ожесточенная схватка достигла своего апогея. Солдатам приходилось не сладко, в сабельном бою с запорожцами мало кто мог сравниться, но и казаки уже падали один за другим. Хмельнпицкий, сразивший королевской саблей -подарком Владислава IV, нескольких солдат и сам уже получил ранение в левую руку. Жупан его был пробит пулями, шапку он где-то потерял. Все поле сражения затянуло густым пороховым дымом, за которым ничего нельзя было рассмотреть.
   "Где же Дорошенко? Где подмога? Неужели Серко не сумел добраться до наших?"- с тревогой и досадой подумал Богдан, вытирая обильный пот , смешанный с кровью, со лба. Однако, бросив в следующий момент взгляд на небо, он помрачнел: солнце поднялось над горизонтом еще не высоко, значит, прошло не так уж и много времени. "Даже, если Серко и добрался к гетману,- пронзила его мозг мысль,- помощь придет не скоро, им скакать сюда надо двадцать верст, а мы больше получаса вряд ли продержимся!" Мысленно попрощавшись с женой и сыном, которому уже не суждено увидеть отца, Богдан сотворил крестное знамение и вновь присоединился к товарищам, пустив в ход свою саблю. Натиск солдат все крепчал, все меньше казаков оставалось на валах.
   Сколько времени прошло еще, вспомнить позднее никто не мог, но вдруг в задних рядах рейтар раздались тревожные звуки труб. Солдаты, уже фактически выбившие казаков с валов, сплошь скользких от потоков горячей крови, внезапно стали быстро откатываться назад. Уцелевшие казаки, не понимая, что происходит, опять взобрались на опустевший вал. Больше никто не стрелял, пороховой дым развеялся, унесенный порывами ветра, и перед казаками открылась картина, наполнившая их сердца чувством безумного восторга. Слева со стороны польско-литовских позиций катился настоящий вал густой темной пыли поднятой тысячами конских копыт, молниями сверкали в солнечных лучах сотни сабель, солнечные зайчики отражались от наконечников казацких пик: на выручку своим погибающим казакам во главе двух тысяч всадников летел на гнедом аргамаке наказной гетман Дорошенко.
   Но как бы грозно не выглядели казацкие полки, не их испугался полковник дЭберт, его рейтары и солдатские полки Шеина. Немного дальше в стороне от конницы Дорошенко сверкающей стальной лавииой на войско Шеина неумолимо накатывались панцирные хоругви Великого гетмана Литовского Радзивилла и смоленского воеводы Гонсевского, а вплотную за ними разворачивалась к бою собственная панцирная хоругвь короля Владислава IV, впереди которой на буланом в яблоках коне в развевающейся за плечами бурке, мчался с палашом в руке поручик Стефан Чарнецкий.Серебряными молниями сверкали взметнувшиеся вверх палаши в руках закованных в железные доспехи воинов, ощетинившихся своими грозными копьями; слитный звук мерно качающихся на скаку страусиных крыльев наводил ужас на противника, а леопардовые шкуры на плечах гусар придавали им вид каких-то сверхъестественных существ.
   Тем не менее, привычные к сражениям рейтары полковника д8*берта успели развернуться фронтом к своим страшным противникам и даже произвести залп, но в следующий момент строй их оказался разорванным и центр отброшен прямо к Днепру. Затем гусары разделившись, обрушились вместе с казаками Дорошенко на оставшиеся беззащитными фланги кавалерии дЭберта.
   От полного уничтожения рейтар и солдат спасло только то, что уже неподалеку был вагенбург, окружавший основные силы воеводы Шеина. Не выдержав удара крылатых гусар, рейтары д*Эберта все же избежали полного разгрома, укрывшись внутри вагенбурга. Солдатам пришлось хуже, погиб их командир полковник Унзен. Шеину под прикрытием вагенбурга пришлось отступить на старые позиции у Жаворонковой горы.
  
   Бой еще продолжался, когда к Хмельницкому, окруженному своими уцелевшими казаками, подъехал гетман. Срыгнув с коня, он обнял Богдана и троекратно расцеловал.
   -Ты и твои люди совершили настоящий подвиг. Еще одну славную страницу вписали в историю реестрового войска!
   -Но как вы успели так быстро? Я уж и не надеялся...,- не договорив, Хмельницкий махнул рукой.
   -Да, если бы не он, то не успели бы, - повернувшись куда-то назад, ответил Дорошенко. В это время из-за его спины выглянул улыбающийся Серко. Кривонос, стоявший рядом с Хмельницким сразу все понял. Он широко улыбнулся и показал Ивану большой палец.
   Тесно окружив наказного гетмана и Хмельницкого, казаки не сразу заметили, как к ним подъехала группа пышно одетых всадников.
   Лишь громкий голос Оссолинского : "Его величество король!"- заставил всех отпрянуть от гетмана и, сняв шапки, склонить головы в низком поклоне.
   Владислав, отбросив полагающиеся в таких случаях условности, спрыгнул с коня, подошел к Хмельницкому и, протянув ему руку для поцелуя, сказал с улыбкой: "Вижу, пан войсковой писарь, ты уже успел испробовать мой подарок в деле! И должен признать, самым достойным образом".
   Богдан, опустившись на одно колено, приложился губами к королевской руке и, оставаясь в этом положении, поправил Владислава:
   -Ясноосвецонный король ошибается, я только казацкий сотник.
   -Вот странно,- улыбнулся король, подавая ему знак встать с колен,- а королевская грамота свидетельствует о другом.
   Он протянул руку назад и Оссолинский вложил в нее лист бумаги,скрепленный королевской печатью.
   Передавая грамоту Дорошенко, принявшему ее с низким поклоном, король, по-прежнему, улыбаясь, произнес:
   -Если пан войсковой писарь не доверяет словам своего короля, то, надеюсь, пан старший казацкого войска не станет оспаривать королевскую грамоту!
   Столпившиеся вокруг казаки побросали шапки вверх и громкими криками приветствовали своего нового войскового писаря реестрового войска.
  
   9 октября королевские войска полностью окружили лагерь воеводы Шеина. В конце ноября Шеин попытался сделать несколько вылазок из осажденного лагеря, но ловушка к тому времени уже была плотно захлопнута.Казаки заняли Дорогобуж и полностью перекрыли дорогу на Москву. У осажденных не хватало продовольствия, начались болезни. Но и полякам задерживаться под Смоленском смысла не было. В конце января по предложению короля начались переговоры. 14 февраля 1634 года воевода Шеин капитулировал, получив право на беспрепятственное возвращение в Москву со знаменами, ручным оружием и 12 полевыми пушками, но оставив полякам всю осадную артиллерию. Часть наемников перешла на службу к полякам. В Москву воевода привел немногим более 8 тысяч солдат. Царское правительство обвинило его и Измайлова в государственной измене и 28 апреля 1634 года они оба были казнены. Смоленский поход обошелся полякам в 6450000 злотых ( 2150000 флоринов), донельзя истощив королевскую казну.
   После столь удачного завершения дела под Смоленском Владислав 1У повел свои войска на Москву, до которой оставалось 300 верст, но героическое сопротивление небольшой крепости Белой спутало его планы захвата столицы Московского государства. Деньги в казне кончились, жалованье кондотьерам выплачивать стало нечем, наемники отказывались продолжать службу. По заключенному вскоре Поляновскому миру польский король вынужден был официально отказаться от своих притязаний на московский трон, возвратить все документы, связанные с его избранием в 1610 году ( в частности, крестоцеловальную запись бояр) на московский престол, возвратить на родину останки царя Василия Шуйского, умершего в польском плену,признать законным царем Михаила Романова.Границы восстанавливались по положению до Смутного времени, но с оставлением за Польшей захваченных ею территорий.
   Глава девятая. Кодак.
   Легкие казацкие челны рассекали голубую гладь Днепра. Гребцы в такт поднимали и опускали весла, вспарывая прозрачную воду, которая тяжелыми каплями падала опять назад в реку. Хотя чайки поднимались вверх по Днепру, скорость их хода была вполне удовлетворительной. Еще немного и покажется Чертомлыцкое Днеприще, а там уже рукой подать и до Сечи.
   Наказной гетман Иван Михайлович Сулима гордо стоял на носу передовой чайки, выпрямившись во весь рост. Ему было чем гордиться: поход на Азов, предпринятый в конце прошлого года вместе с донцами, закончился полным успехом. Казаки погромили и разграбили с полсотни татарских селений в окрестностях Азова, отбили выпасавшиеся там табуны коней, потопили несколько турецких судов в устье Дона. На обратном пути запорожцы крепко пограбили Керчь (древнюю Пантикапею),попутно нагрянули в Кафу, где освободили несколько сот пленников. Сейчас с богатой добычей участники морского похода возвращались на Запорожье. Здесь все награбленное и захваченное имущество подлежало дележу по давно установленным правилам. После этого каждый со своей долей отправлялся на волость и в украинные города, где все продавалось торговым людям. Обычно вырученные деньги быстро пропивались в шинках и запорожцы, порой, в одних шароварах возвращались на Сечь. Но многие из казаков постарше, особенно семейные, вкладывали деньги в развитие собственных хозяйств или накапливали на "черный" день.
   Кривонос и Серко присоединились к этому морскому походу в самый последний момент и во многом благодаря стечению случайных обстоятельств.Сразу после его назначения войсковым писарем реестровых казаков, Хмельницкому надлежало явиться в Чигирин и приступить к исполнению своих обязанностей. Дорошенко попрощался с побратимом, выделив ему для охраны сотню казаков, в числе которых оказались и оба приятеля. Из Чигирина гетман Орендаренко срочно отправил их на Сечь с каким-то письмом к кошевому атаману. Здесь они узнали о готовящемся морском походе и присоединились к Сулиме.
   Иван Михайлович среди казаков пользовался авторитетом, сравнимым разве что с авторитетом Конашевича-Сагайдачного, ближайшим соратником которого он являлся длительное время. Сколько ему лет никто точно не знал, но в то время уже исполнилось не менее пятидесяти. Говорили, что родился он где-то на Черниговщине в Любечском старостве. Дед или прадед его Сулейман был из крещеных турков, ставшим Сулимой. Войдя в возраст, Иван служил у гетмана Жолкевского, потом у старосты Даниловича, как и отец Хмельницкого. Когда Сагайдачный стал организовывать морские походы против турок и татар, Сулима примкнул к нему. Вместе они громили Трапезунд, Кафу, Измаил, ходили на Цареьрад. В 1605 году в одном из боев с турецкой эскадрой, Сулима попал в плен к туркам, где провел долгих 15 лет гребцом на галерах. Получив свободу, он участвовал в сражении под Хотином в 1621 году против 300- тысячной турецкой армии, а вскоре примкнул с отрядом запорожцев к донцам во время их морского похода против турок. Позднее под его руководством было организовано еще несколько морских походов, в одном из которых захваченных 300 турок он подарил папе римскому Павлу V,получив от него золотой портрет папы...
   Но вот уже показалось Чертомлыцкое Днеприще и чайки, выполнив левый поворот, устремились к острову Базавлуку. Здесь казаков ожидало неприятное известие, оказалось, что пока они ходили на Азов, поляки напротив первого днепровского порога, острова Кодака, выстроили неприступную крепость.
   -Совсем нас за горло взяли, клятые ляхи,- посасывая потухшую люльку, жаловался кошевой атаман Сулиме.- Теперь речным путем на Сечь не попадешь, а в степи разъезды выставляют. Всех беглых ловят. И нам теперь свободно по Днепру не плавать к городам и на волость. Испокон веков казаки свободно передвигались вверх-вниз по Днепру-Славуте, занимались промыслами, а теперь это запрещено.
   -Но, как они сумели за каких-нибудь полгода крепость там выстроить?- удивлялся Сулима.- Кодак же всегда голый был и лысый, как колено, там и леса-то нет.
   -Говорят, какой-то француз-инженер придумал, мол, такой и такой должна быть крепость, и рабочих французских с собой привез. Лес для строительства они на Княжьем острове брали и на Хортице, а камня там и своего хватает. Построили крепость быстро, с марта по июль. Там сейчас гарнизон в 200 солдат, а командует ими какой-то французский полковник.
   Повисла пауза. Сулима обдумывал услышанное,а кошевой раскурил люльку и выпускал дым кольцами.
   -Но и это еще не все,- продолжал он.- Люди сказывают, лютуют ляхи на волости и в городах. Понаехало панов из Польши тьма, да все со своим надворными командами. Уния опять свирепствует, церкви жидам в оренду сдают или закрывают, а жид за все дерет три шкуры. Покрестить ребенка -плати, свадьбу сыграть- плати, похоронить -плати. Многих хлеборобов со своих наделов сгоняют, православных иначе, как схизматами, не называют. Надворные панские команды творят, что хотят никаких законов никто не соблюдает.
   -Да доколе ж терпеть все эти ляшские притеснения будем?- стукнул кулаком по столу Сулима.- Тут на Сечи казаков много?
   -Да тысячи три наберется, но беглецы из панских фольварков каждый день десятками бегут. Если бы этого Кодака не было, то наверно сотнями бы бежали.
   -Тут три тысячи, да со мной больше тысячи храбрецов, испытанных в боях и походах,- сказал Сулима, размышляя о чем-то своем.- А ты случайно не знаешь, где Трясило?
   -Говорят на Дону,- ответил кошевой,- недавно уехал. Да, жаль, что его здесь нет, за ним бы многие пошли.
   -Вот снесем этот Кодак к такой матери,- опять стукнул кулаком по столу Сулима, -и за нами все пойдут. Есть у меня тут мыслишка одна...
   Он склонился к кошевому и, понизив голос, стал посвящать его в свой план.
  
   Пока сечевое начальство обменивалось новостями и совещалось, Серко с Кривоносом разыскивали знакомых. Долго искать никого не пришлось, уже через десяток минут Иван попал в могучие объятия Верныдуба,а вскоре появились Ярош, Водважко, Мельник. Особенно Серко обрадовался, увидев Богуна.
   -О, да тебя не узнать,- сжал его в объятиях Федор,- возмужал, заматерел, настоящим казаком стал. Сколько ж тебе годков уже?
   -Да, почитай четверть века уже белый свет копчу,- улыбнулся Иван.
   Приятели собрались в курене, где продолжали обмениваться новостями. Все они были в основном невеселые.
   -Стон стоит по всей Украйне,- с гневом говорил Водважко о панском своеволии.- Надворные панские команды налетают не только на села мирных хлеборобов, но и на фольварки русской шляхты. И правды нигде не добьешься, даже, если суд и примет сторону обиженного.
   -А, что уж говорить о простом люде?- вмешался Ярощ.- Сгоняют людей с их наделов, обращают в рабов. Каждый пан может убить любого простолюдина и не нести никакой ответственности.
   Иван вспомнил, что творили люди Лаща в Лисянке и руки его непроизвольно сжались в кулаки.
   -Что там о сироме говорить, когда и к нам уже подбираются ляхи,- произнес, затянувшись дымом из люльки Богун.- Выстроили крепость на Кодацком пороге и перекрыли все судоходство на Днепре. Скоро и Сечь обложат со всех сторон.
   Такие речи велись повсеместно, поэтому, когда на следующий день собралась рада, исход ее был заранее предрешен. Выбрав своим гетманом Ивана Сулиму, запорожцы постановили поднять восстание против поляков и в качестве первого шага захватить и уничтожить Кодак.
   Пока кошевой атаман рассылал гонцов на волость с универсалами гетмана, призывающих всех запорожцев прибыть на Сечь, сам Сулима в конце июля решил на нескольких чайках подняться к Кодацкому порогу, чтобы произвести рекогносцировку местности.
   Решение о постройке мощной крепости в месте, где течение Днепра с северо-запада поворачивает на юг ( нынешний Днепропетровск- прим. автора) и преодолевает первый из одиннадцати порогов, было принято еще Сигизмундом III, который с этой целью пригласил в Польшу известного французского инженера Гийома де Боплана. В феврале 1633 года сейм, избрав новым королем Владислава IV, санкционировал и начало строительства крепости Кодак. Основной целью ее постройки являлась защита южных рубежей Речи Посполитой от нападения крымских татар. Но в свете участившихся казацких восстаний она должна была сыграть роль сдерживающего фактора и для Запорожья. Построенная на высоком правом берегу Днепра, крепость представляла собой бастионный четырехугольник периметром 1800 метров. С запада от степи она была отделена рвом и земляным валом, с юга ее от удара конницы защищали рассыпанные по всему предполью железные "ежи". Тяжелые крепостные орудия контролировали оба берега реки,так как Днепр здесь был очень узким..
   -Такую крепость с налета не возьмешь, - вынужден был признать Сулима, рассматривая Кодак в подзорную трубу. -Хитро построена! Тут думать надо!
   Хотя они находились на расстоянии доброй версты от Кодака, даже сюда явственно доносился рев Кодацкого порога.
   Серко, Кривонос, Богун и еще несколько казаков, которых гетман взял с собой на рекогносцировку местности, задумались. Действительно, даже, если попытаться подняться по днепровской круче наверх, это ничего не даст, так как со стороны реки крепость ограждена стеной, на которой несут службу часовые. Если преодолеть ров и вал с западного направления, опять попадешь под огонь часовых на стене и крепостных орудий. Оставалось только южное направление, но и здесь все предполье простреливалось орудийным и ружейным огнем.
   -Но как-то же в крепость доставляется провиант, припасы? Интересно, у них свои фуражиры или им крестьяне с окрестных сел доставляют все необходимое?- спросил Серко.
   -Да нет тут никаких окрестных сел и сроду-то не было,- мрачно ответил Богун.- Все, что нужно ляхам, поступает сюда из Черкасс, Корсуня, Чигирина, Крылева или Кременчуга по Днепру. Там выше крепости пристань оборудована.
   -Кстати, не мешало бы на эту пристань взглянуть,- вдруг сказал Сулима, слышавший их разговор.
   Действительно, как выяснилось несколько позже, выше крепости, перед порогом была оборудована довольно вместительная пристань, но самое главное, что с севера у стен Кодака разместилась примыкающая к ней обширная слобода. Здесь поселились ремесленники, кузнецы, шорники, торговцы. Уже кое-где были вскопаны огороды и разбиты сады.
   Удовлетворенный разведкой, Сулима возвратился на Сечь, где приступил к разработке плана операции по захвату Кодака.
   Через несколько дней куренные атаманы и заслуженные войсковые товарищи, в числе которых оказались Серко и Кривонос, собрались в курене кошевого атамана. Разложив на столе лист бумаги с набросанной от руки схемой Кодака, гетман сказал:
   -У каждой крепости есть свое слабое место. Слабым местом Кодака является уверенность ляхов в его неприступности. Плюс рев Кодацкого порога, который грохочет так, что за версту слышно, а вот в самой крепости, хоть из пушек стреляй- ничего не услышишь. Значит, план предлагаю такой: штурмуем крепость с запада, откуда атаку ожидают меньше всего. Снимаем часовых, забрасываем ров фашинами. Запасшись веревками с крюками, взбираемся на стены. Для нас главное - оказаться внутри крепости, а там уж повеселимся от души. Что скажете, панове товариство?
   Послышались одобрительные возгласы. Хотя предложение Сулимы было рискованным, но в целом выполнимым, и большинство поддержало дерзкий замысел гетмана.
   В конце обсуждения поднялся Серко:
   -План хорош, что и говорить,- сказал он,- но его можно немного усовершенствовать.
   Сулима вопросительно посмотрел на Ивана и тот продолжил:
   -Самый сложный пункт плана- снятие часовых, а поэтому предлагаю...
   Иван говорил долго, гетман внимательно его слушал, изредка кивая головой.
   Когда Серко закончил, Сулима спросил:
   -Но ты, казаче, понимаешь, на что сам идешь? Чуть что пойдет не так- это верная смерть.
   Иван пожал плечами:
   -Раз мати породила!
   Со своего места поднялся Кривонос и сказал просто:
   -Если его милость пан гетман позволит, я пойду с ним!
  
   Спустя несколько дней, 11 августа 1635 года, когда солнце уже клонилось к закату, к Кодацкой пристани причалила легкая двухвесельная лодка с двумя сидевшими в ней, судя по одежде, реестровыми казаками. Согласно подорожной, предъявленной коменданту пристани, сотник Максим Кривонос в сопровождении казака Ивана Серко прибыл с посланием от гетмана реестровых казаков к полковнику Жану де Мариону.Окинув прибывших пристальным взглядом, немец-комендант отправил их в сопровождении одного из драгун в крепость.
   Жан де Марион, прозванный поляками "старым воином", сам по образованию инженер, помогал Боплану проектировать Кодак и теперь возглавлял его гарнизон, состоявший из 200 немецких наемников-драгун. Высокий, сухопарый с пронзительным взглядом бледно-голубых глаз, полковник бегло прочитал переданное ему письмо гетмана и, отложив его к другим бумагам, лежавшим на столе, поинтересовался:
   -Гетман пишет, что вы следуете на Сечь к кошевому атаману и просит оказать вам содействие. Как дальше думаете двигаться степью или водой?
   -Водой проще,- ответил Кривонос,- потому и не стали брать байдару, а пошли на лодке. При такой осадке пороги нам не помеха. Если не возражаете, мы бы завтра на рассвете двинулись дальше.
   -Дело ваше. - равнодушно ответил полковник. Позвонив в лежавший на столе колокольчик, он вызвал порученца и распорядился отвести прибывших казаков в одну из гостевых комнат рядом с казармой драгун.
   -Ужин вам подадут прямо в комнату,- добавил он на прощание,- и хочу предупредить, что после заката у нас наступает комендантский час. Хождение внутри крепости посторонним лицам запрещено.
   Оказавшись в отведенной им комнате, где стояло несколько походных коек, стол и два табурета, Иван и Максим поужинали нехитрой солдатской едой,затем улеглись, не раздеваясь на койки.
   -Ну,что пока все идет, как задумано,- с удовлетворением заметил Кривонос,- теперь осталось дождаться наступления ночи.
   -Да,- хмыкнул Иван,- если только Марион не вздумает перечесть письмо гетмана. Ох, и сильно же он удивится, обнаружив вместо него чистый лист бумаги.
   -А как он его найдет? - хитро улыбнулся Максим. -Лист-то я у него стащил со стола , пока он в колокольчик звонил.
   С этими словами он достал из кармана шаровар скомканный лист бумаги.
   -Ну, ты и мастер,- восхитился Серко,- даже я не заметил, когда ты это сделал.
   -То-то же, учись, пока я жив,- ответил польщенный Кривонос.
   Время шло медленно, тем более, что в комнате не было окон. Но и Кривонос и Серко умели определять ход времени по своим внутренним биологическим ритмам и знали, что в их распоряжении еще не меньше шести часов.
   -Можно пока и вздремнуть, - сказал Максим, поудобнее устраиваясь на узкой койке.
   Когда по расчетам казаков наступила глухая полночь, они оба незаметно выскользнули из отведенной им комнаты. В крепости уже все, кроме часовых на стенах спали глубоким сном, несмотря на рев Кодацкого порога. Но оба с удивлением обнаружили, что внутри крепости он почти не слышен, и к создаваемому им шуму можно привыкнуть.
   Им нужна была западная стена крепости, но,чтобы подняться на нее, необходимо было пройти мимо часовых внутри крепости. Убрать их не составило бы труда, но отсутствие часовых могло вызвать тревогу.
   -Напускаем морок,- предложил Серко. Максим согласно кивнул. Сконцентрировав мысленную энергию на стерегущих выход на стену часовых и воздействуя на их сознание, оба стали, словно, невидимыми для них. Казаки прошли вплотную к двум драгунам, стоявшим с фузеями на плечах, и те ничего не заметили. Оказавшись на стене крепости, друзья разделились, двигаясь в разные стороны и убирая по ходу часовых. Не прошло и десяти минут, как западная стена крепости оказалась полностью свободной от солдат гарнизона. Сойдясь вновь, Серко и Кривонос подали факелом условленный сигнал затаившимся в степи запорожцам. Спустя несколько минут внизу у крепостного рва появилось множество едва различимых в темноте теней. Все издаваемые ими звуки заглушал рев Кодацкого порога, особенно громкий в ночной тишине. Казаки Сулимы быстро забросали ров фашинами, взобрались на вал и вот уже сотни веревок с крюками на концах взвились в воздух у крепостной стены. Спустя несколько минут сотни полуголых запорожцев с обнаженными саблями в руках оказались внутри крепости, а еще через полчаса стали полными ее хозяевами...
   На следующий день утром Сулима вызвал к себе Серко. Принял он его в бывшем кабинете полковника Мариона.
   -Славная работа, сынок,- сказал он, обнимая Ивана за плечи.- Заслуга во взятии Кодака наполовину твоя и Максима. Но я вызвал тебя по другому поводу.
   Он внимательно посмотрел Ивану в глаза и продолжил:
   -Взятие Кодака- только начало. Я хочу развернуть такую войну, чтобы ни одного пана больше на Украине не осталось, чтоб забыли они сюда дорогу навсегда. Но у нас мало добрых казаков, профессиональных воинов, все больше вчерашних гречкосеев. Я слыхал, ты в Черкасском городке свой человек?
   Серко пожал плечами:
   -Да, я там три года прожил, хорошо знаю некоторых атаманов.
   -Вот тебе мое письмо к Татаринову, он там сейчас один из влиятельных атаманов, передай его ему и на словах скажи, что я прошу подмогу прислать. Хотя бы тысячи две донцов. Они нам во как пригодятся тут в предстоящем деле!
   Гетман провел ребром ладони по горлу и, перекрестив Серко на прощанье, отпустил его.
   В то же утро Иван оставил Кодак. Значительно позднее он узнал, что после пыток, которым запорожцы подвергли полковника Мариона, ему набили одежду порохом, затем его привязали к дубу, стоящему на краю днепровской кручи и запалили фитиль. "Пущай полетает!"- с хохотом кричали запорожцы. Снесенное сильнейшим взрывом дерево улетело в Днепр вместе с человеком, создавшим мощнейшую крепость, захваченную с помощью казацкой хитрости и коварства. Но и Кодак недолго пережил своего создателя. Через несколько дней запорожцы заложили бочки с порохом под его стены, и крепость взлетела на воздух. Валы снесли, рвы засыпали, остатки стен сравняли с землей. Победоносный Сулима возвратился на Сечь, развернув знамя всеобщей народной войны.
   Но в это время из далекого похода возвратился великий коронный гетман Станислав Конецпольский, находившийся вместе с королем Владиславом IV в Прибалтике, где шла война со шведами. Угрожая ликвидировать вообще все казачество, он добился того, что, как позднее ходили слухи,несколько старшин реестровиков: Иван Барабаш, Роман Пешта, Ильяш Караимович, Зацвиллиховский притворно присоединились к Сулиме, а затем пленили его и предали в руки Конецпольскому. Славный казак и гетман запорожский Иван Михайлович Сулима был доставлен в Варшаву, где и казнен в декабре 1635 года. Как сообщается в древних хрониках, ему отрубили голову, четвертовали и останки развесили по стенам польской столицы на поживу воронью.
  
   Часть вторая. Казацкие войны.
  
   Раздел третий. По военным дорогам.
   Глава первая. В Мурафе.
   Казак и война- понятия неразделимые. Казак- это привольная бескрайняя степь, широкая гладь голубого Днепра, гром сражений, грохот пушек, свист пуль, лязг сабель, высекающих сноп искр одна из другой. Казак-это долгие и трудные походы, кровопролитные битвы и постоянный тяжкий ратный труд. Без войны казак- либо обыкновенный бродяга, либо лихой разбойник, грабящий купцов и торговые караваны. Но среди всех многочисленных разновидностей казаков того времени одним лишь запорожским казакам было предопределено судьбою стать родоначальниками нового этноса и нового государства. Запорожский казак был не просто профессиональным воином, но еще и членом могучего боевого товарищества единомышленников, именуемого Запорожской Сечью, этого полугосударственного образования военной демократии, которому волею и предопределением судьбы суждено было стать колыбелью Украины, как страны и государства. Еще в описываемый период первой половины 17 века понятие польско-литовской Украйны ассоциировалось именно с Запорожской Сечью и ограничивалось ее территорией, в отличие от Южной Руси, собирательного названия для киевских, брацлавских, черниговских территорий. Здесь на Запорожье создавался не только прообраз будущего украинского государства, но и формировалась общность людей, из которых позднее выкристаллизовался украинский народ.
   Возникнув вначале на юге польско-литовского порубежья, как форпост против набегов крымских татар, Запорожская Сечь в 20-х годах 17 века превратилась в военно-политический фактор, с которым уже не могло не считаться правительство Речи Посполитой. Здесь на базе южнорусской народности зарождался и формировался новый молодой этнос, обещавший со временем стать грозным соперником, в первую очередь, своим "крестным отцам"- польскому и литовскому этносам. С укреплением запорожского казачества и повышением его влияния на народные массы, усиливался и новый находившийся еще в самой начальной стадии своего формирования, этнос, представлявший уже определенную социально-политическую группу близких по духу людей. Большая часть населения края продолжали считать себя русским народом, выходцами из распавшегося Древнерусского государства, но запорожцы и затем казаки вообще, уже постепенно начали осознавать себя отдельной этнической группой, которая чутко реагировала на малейшие попытки со стороны более сильных и старых этносов ограничить ее в правах и вольностях. Не случайно в документах Московского государства с периода Смутного времени они уже официально стали именоваться черкасами. Новому этносу требовалось признание, но он его не получал. Именно такие люди "длинной воли" ( по выражению Л.Н. Гумилева- прим автора) создали некогда могучую империю Чингис-хана и такой термин вполне применимо и к запорожским казакам. В исторической науке господствует мнение о том, что казацкие восстания, от Косинского до Хмельницкого, были вызваны притеснениями южнорусского народа польскими панами, но это верно лишь частично. Более точно и правильно объяснить их причины борьбой нарождающегося украинского этноса против старого польского этноса, видевшего в нем своего могильщика и инстинктивно пытавшегося его подавить. В самом деле, казацкие восстания возникали в подавляющем большинстве не потому, что казаки готовы были сложить свои головы за лучшую жизнь простого народа, а в связи с тем, что Корона предпринимала попытки ограничить или даже ликвидировать полностью казацкие вольности и привилегии. Любая, даже незначительная попытка такого рода вызывала резкое противодействие со стороны казаков и в ряде случаев положение народных масс не играло в этом существенной роли. Так, причиной Куруковской войны явилось то, что польское правительство существенно ущемило права казаков, не выплатив им жалованье за участие в Хотинском походе. Спустя пять лет восстание подняли реестровые казаки, к которым присоединился Тарас Трясило с запорожцами, из-за провокационного слуха о том, что в Киевское воеводство вводится дополнительный контингент польских войск для уничтожения православия и казачества. Наконец, восстание Ивана Сулимы вызвало серьезное ущемление свобод и вольностей запорожских казаков постройкой Кодака.
   К середине 30-х годов борьба старого польского и зарождающегося украинского этносов обострилась, достигнув своего апогея,чему в значительной мере способствовало и усиливающееся своеволие польских магнатов в южнорусских землях.
   Несмотря на то, что новый король Владислав 1У, отличался веротерпимостью и в целом неплохо относился к казачеству, именно в его правление своевольство шляхты достигло небывалого размаха. Отдавая должное его личным качествам, нельзя не признать, что, как политик и государственный деятель, он не оказался на высоте своего положения. Его претензии на московский престол еще в то время, когда он был королевичем, ввергли Польшу в тяжелую войну с Россией. Его притязания и на шведский престол привели к тому, что на протяжение десятилетий между двумя государствами не было заключено мирного договора. Поддерживая по этой же причине невыгодный для Польши мир с Австрией, он вынужден был жениться на дочери австрийского императора. Правда, Владислав приложил много усилий для того, чтобы сгладить противоречия между униатской и православной церквями. Во многом ему это удалось, во всяком случае, некоторые отнятые у православной церкви храмы были ей возвращены, однако в целом отношение поляков к православию, как к "хлопской" вере, сохранилось и усилилось. Своеволие панов при Владиславе приобрело невиданный размах. Случаи наезда одного магната на владения другого стали обычным явлением, а приговоры судов и сеймов повсеместно не выполнялись. Князья Вишневецкие, владея огромными землями на Левобережье, чувствовали себя равными королю, а то и выше. Не отставали от них князья Любомирские, Замойские, Четвертинские и другие. Чувствуя слабость королевской власти, польские паны на украинских территориях сгоняли крестьян с их земель, превращали в своих рабов, облагали налогами и поборами. Множество крестьян от нестерпимого гнета убегало на Низ, где вступали в ряды запорожцев и призывали к выступлению против панского своеволия.
   Не ограничиваясь притеснением крестьян, польские паны все чаще нарушали казацкие вольности и не считали нужным признавать их права, дарованные еще Стефаном Баторием и подтвержденные Сигизмундом III. Многие из них не хотели видеть разницы между реестровыми казаками и посполитыми людьми, притесняя в равной степени и тех и других. Для разбирательства жалоб казаков на притеснения король Владислав IV даже создал особую комиссию, которую возглавил подкоморий черниговский Адам Кисель. Несмотря на то, что Кисель старался объективно и честно рассматривать поступающие жалобы, магнаты мало считались и с выводами комиссии. В свою очередь реестровые и запорожские казаки - самый передовой слой нарождающегося украинского ( а ,если быть точным-малороссийского) этноса с начавшим пробуждаться национальным самосознанием, не хотели мириться с таким положением.
   В августе 1636 года казаки Переяславского полка, не выдержав притеснений со стороны князя Вишневецкого, приняли решение уйти на Запорожье. Остановить их от этого шага удалось лишь Адаму Киселю, который обратился к королю и коронному гетману Конецпольскому с письмами, в которых подтверждал факт притеснений. Но польское правительство оказалось неспособным принять по отношению к зарвавшимся магнатам каких-либо существенных мер воздействия. Весной 1637 года на раде, когда эмиссары польского правительства приехали к казакам, чтобы выплатить жалованье и взять от них новую присягу, реестровики объявили, что не желают служить полякам и уйдут на Запорожье. В конце концов, их удалось уговорить, был избран новый гетман Василий Томиленко, выражающий интересы казацкой черни, однако затишье оказалось временным.
   С созданием в 1625 году казацкого реестра некогда единое и монолитное Войско Запорожское оказалось расколотым и с течением времени противоречия между реестровым и запорожским казачеством стали все более углубляться. Но и за десять прошедших лет само реестровое казачество постепенно стало расслаиваться на верхушку, так называемых значных ( знатных) казаков, включающих в себя старшину и войсковых товарищей, с одной стороны, и казацкую чернь, то есть простых казаков -с другой. Казацкая верхушка, нередко обладающая своими личными земельными наделами и хуторами, стремилась подтвердить свои вольности и права мирным путем, то есть через суды, подачу жалоб, обращением к королю и сейму. Казацкая верхушка в ряде случаев шла на сговор с польским правительством и в предупреждении казацких восстаний и даже в выдаче их руководителей полякам, как это имело место с предательством реестровиками Ивана Сулимы.Часть казацкой черни поддерживала значных, но немало было и тех, кто с надеждой посматривал в сторону Запорожья, рассчитывая, что там вот-вот начнется очередное восстание против своеволия польских магнатов...
   Миссия, порученная Ивану Серко гетманом Сулимой, договориться об участии донских казаков в готовящемся им восстании, завершилась полным успехом. Почти две тысячи донцов во главе с атаманом Михаилом Татариновым готовы были выступить на Сечь, но в это время оттуда поступило известие о пленении Сулимы и провале готовившегося восстания. Поход пришлось отменить, а Иван вынужден был на зиму остаться в Черкасске, о чем он, впрочем, не жалел, так как помимо возобновления прежних связей с приятелями далекой юности, завел много новых полезных знакомств. Тем не менее, на Дону ему оставаться не хотелось и, едва сошел снег, он отправился на Запорожье. Там он уже в деталях узнал о трагической участи Ивана Сулимы, выпил, как водится, с приятелями за "упокой души" гетмана, но оставаться на Сечи не стал, твердо решив, наконец, повидаться с родителями.
   Мурафа встретила его по-летнему тепло. Иван с любопытством оглядывал знакомые с детства окрестности местечка, не находя в них существенных изменений. Но вот на лицах людей, обычно веселых и приветливых, Серко заметил отпечаток угрюмости. Многие смотрели на статного всадника в роскошном одеянии насторожено и только, завидя оселедець, выбивающийся из-под сбитой набекрень шапки, их лица светлели и становились приветливее.
   Хутор его отца Дмитрия Серко находился за чертой местечка, на отшибе. Приблизившись к нему, Иван заметил пожарище на месте старой мельницы, а некоторые хозяйственные строения оказались полуразрушенными. Когда он подъехал к дому, из него вышел отец- сорокасемилетний мужчина в расцвете лет, а за ним появилась несколько располневшая, но все еще статная и красивая, как в молодости, мать...
   -Совсем житья от проклятых ляхов не стало,- жаловался отец, когда спустя час они сидели за праздничным столом, опустошив не один ковш оковитой,- до сих пор как-то лихо стороной обходило, а вот нынешней весной...
   Оказалось, что в конце апреля в Мурафу нагрянул отряд брацлавского воеводы Николая Потоцкого.У возглавлявшего команду молоденького хорунжего был приказ изымать излишки продукции сельского хозяйства, имевшейся у крестьян и мещан. Напрасно Дмитрий Серко, когда дошла очередь и до него, предъявлял хорунжему документы об уплате им налога и всех податей в полном размере, тот его и слушать не хотел. Жолнеры выгребли все из погреба, хозяйственных построек и даже случайно подожгли мельницу, вынося оттуда мешки с зерном.
   -Ну, как Мамай прошел,- все больше мрачнел отец, вспоминая о постигшем его унижении.- Я решил не оставлять это дело без последствий, собрался и поехал в Брацлав к Потоцкому. За справедливым судом, как последний дурень...
   Он замолчал, с размаха осушил "михайлик", потом расстегнул рубаху и, задрав ее вверх, обернулся к сыну спиной.
   -Что это?- даже отшатнулся Иван, увидев покрывшиеся розовой корочкой следы плетей на отцовской спине.- Откуда эти кровавые рубцы? Кто посмел высечь шляхтича?
   Отец запахнул рубаху и скептически хмыкнул:
   -Шляхта теперь, сынок, только польская, а русская православная шляхта -это в глазах ляхов не более, чем быдло, скот. Вот так я съездил к Потоцкому за правдой. Он меня даже слушать не стал, а приказал всыпать двадцать канчуков за то, что посмел жаловаться на людей, выполнявших его приказ. Ну, и в назидание другим, конечно. Чтоб неповадно было ездить, правду искать! Во всяком случае, желающих побывать с жалобами у воеводы брацлавского больше что-то не замечено.
   После непродолжительной паузы, он сурово произнес:
   -Бог видит, раньше я не был сторонником войны с поляками. Думал подачей жалоб, обращением в суды можно добиться большего. Но теперь, клянусь Господом, в случае чего, я в стороне не останусь. Сила в руках еще есть, чтобы удержать саблю, да и глаза еще видят, чтобы без промаха разить ляхов, будь они прокляты во веки веков!
   Иван слушал молча, но его пальцы непроизвольно сжались в кулаки, а ногти впились в ладони до крови. Рассказ отца вызвал в его душе новый прилив ненависти к полякам, которая возникла еще после событий в Лисянке. Но тогда это были незнакомые люди и, положа руку на сердце, Иван никогда не думал, что подобное может произойти с кем-то из его родных. Более того, вспоминая бои у Смоленска, где казаки сражались плечом к плечу с поляками, уважительное отношение короля Владислава и высших вельмож к казацкой старшине, он даже подумал, что события в Лисянке -это просто нелепый случай, произвол собравшихся под командой Лаща полууголовных элементов. Конечно, жолнеры есть жолнеры, и тому что, по существу, они занимались открытым грабежом законопослушных людей, он не удивлялся. Но, чтобы брацлавский воевода, человек, олицетворяющий собой закон, мог поступить так с русским шляхтичем, его просто поразило. Что же тогда удивляться бесчинствам и своеволию панов в отношении простых хлеборобов? Где им, сиромахам, искать защиту от панского произвола, если даже русская шляхта не может защитить свои права...
   До конца года Иван оставался с родителями. Еще со времени морских походов он приберег и драгоценные камни и золотые монеты, добытые в Кафе. Кое-какая добыча досталась ему и в ходе Тарасового восстания и после взятия Кодака. Большую ее часть он зарыл в надежном месте в одной из днепровских пещер, но и при себе в широком атласном поясе у него оказалось достаточно золотых монет, рубинов и алмазов, чтобы быстро отстроить сгоревшую мельницу с учетом последних достижений голландских мастеров, и привести в порядок хозяйственные постройки. Несколько раз, когда вдали начинала клубиться пыль, и можно было опасаться появления какого-нибудь отряда или надворной команды, Иван просто выходил из ворот отцовской усадьбы и молча смотрел на приближающихся всадников. Все они проезжали мимо, не останавливаясь, будто не замечали Ивана и, словно, никакого человеческого жилья вокруг и в помине не было. Между тем,хутор Дмитрия Серко разрастался. К нему пристало несколько арендаторов, так называемых, подсуседков, с которых он брал мизерную арендную плату, рабочие руки в сельском хозяйстве всегда нужны, но их стало не хватать.
   К своим двадцати шести годам Серко превратился в высокого, статного, широкоплечего казака. Лицо его, словно вырезанное из дуба, отвердело, темно-карие глаза стали почти черными. На его губах редко появлялась улыбка и выглядел он мрачновато для своего возраста. С годами Иван стал хорошо разбираться в своих чувствах и ощущениях, постоянно совершенствуясь в концентрации мысленной энергии и ее накоплении. В свободное время он надолго погружался в состояние транса, иногда ему даже казалось, что сознание его покидает тело и путешествует отдельно в каких-то других мирах. Транс помогал ему накапливать мысленную энергию и при необходимости сосредотачивать всю ее на каком-то действии. Еще после памятных событий под Смоленском, Серко понял, что перстень, который ему дала старая Солоха, способен каким -то образом усиливать его магические способности, однако происходит это только в момент высочайшего напряжения и концентрации им мысли или, когда создается смертельная угроза его жизни.
   Иван знал, что пока он находится дома с родителями, то сумеет защитить их от любого панского произвола. Но ведь не вечно же ему было сидеть здесь в Мурафе. Уже наступила зима, а с весной надо было собираться в путь. Кто же тогда защитит отца и мать в его отсутствие, если какому-нибудь пану приглянется их хутор? Внезапно решение этого непростого вопроса пришло само собой. Как-то январским вечером Иван ушел далеко в степь и возвратился домой только под утро усталый, но довольный. В дальнейшем такие ночные вылазки продолжались довольно часто, но где он отсутствует, Иван никому не рассказывал. Так происходило всю зиму до самой весны.
   Однажды утром за завтраком отец с тревогой сказал сыну:
   -Что-то нынче волков развелось, помилуй Бог, сколько! Представляешь, я сегодня ночью вышел на улицу, а вокруг усадьбы будто зеленые фонари развешаны вдалеке. Пригляделся, батюшки, а это волки! Окружили всю нашу усадьбу и сидят, будто караулят. Чует мое сердце, без ружья скоро и на улицу не выйти.
   -А вот этого делать не надо, - серьезным тоном ответил Иван.- Где заприметишь волка, пройди мимо, будто его и не видел. Ни тебе, ни матери, ни тем, кто к вам на хутор заглянет с добрыми намерениями, волков бояться не надо. А вот, кто с худыми мыслями придет, тому не поздоровится.
   Отец недоверчиво посмотрел на сына, не понимая, серьезно тот говорит или шутит, но вдруг, вспомнив, что Иван родился с полным ртом зубов, внезапно побледнел и перекрестился на образа.
   Глава вторая. Начало казацких войн.
   Начало мая Иван встретил уже в Черкассах. Везде на всем пути от Мурафы до Днепра, беседуя в шинках с местными жителями, он слышал одни и те же жалобы на притеснения панов. Польские магнаты со своими надворными командами наводнили Украйну, то есть территорию Киевского, Брацлавского и Черниговского воеводств, где творили форменный произвол.
   -А что же вы молчите,- не раз сердито спрашивал он своих собеседников, стукнув ковшом по столу, -почто терпите этот произвол? Поднимайтесь, берите косы, топоры, идите на Запорожье!
   -Хлеборобы мы, пан казак,- чаще всего слыщал он безрадостный ответ,-побьют нас ляхи, до Сечи дойти не успеем. А вот, если запорожцы начнут первыми, тогда конечно, поддержим...
   Как-то, подъезжая к небольшому сельцу, хат в десять, Иван еще за версту заметил, что там происходит что-то неладное. Горело несколько скирд старой прошлогодней соломы, по улице бегали люди, до его ушей доносились истошные женские крики. Пришпорив коня, Серко уже через несколько минут оказался на околице и понял, что здесь бесчинствует какая-то группа поляков, скорее всего, надворная команда кого-то из местных польских магнатов. Жолнеров было не очень много, человек пятнадцать. Часть из них согнали местных жителей посреди села, а другие обшаривали хаты, вынося оттуда все ценное. Отовсюду доносился визг свиней, кудахтанье кур, блеяние коз и овец. Сбившиеся в кучу люди: мужчины, женщины, старики и дети стояли, понурив головы. Женщины, прижимали к себе детей, мужики исподлобья с плохо скрытой ненавистью смотрели на старшего команды, молодого шляхтича с тонкими усиками на розовощеком лице.
   -Что здесь происходит?- осадив коня прямо перед ним,глухо спросил Серко.- В чем виновны эти несчастные люди. что с ними обращаются, как со скотиной?
   -Пусть пан казак едет своей дорогой,- окинув Ивана надменным взглядом, процедил сквозь зубы шляхтич,- мы из надворной команды пана Ясинского и по его приказу, производим сбор налогов, которые эти лайдаки утаили от своего хозяина.
   Но тут из толпы вышел пожилой крестьянин и смело сказал:
   -Это неправда, мы все, что положено платить по закону, уплатили вовремя. У нас есть документы об уплате, да вот его милость пан не хочет в них даже взглянуть.
   -Ты, пся крев, хлоп, лайдак, смеешь еще что-то говорить! Так получай же!- взвизгнул шляхтич, размахнувшись нагайкой из невыделанной бычьей шкуры. Лицо крестьянина пересекла багровая полоса.
   -Что пан себе позволяет?- не выдержал Серко, вырывая нагайку из рук шляхтича.
   -Хватайте его! На кол этого пса-схизмата! Он посмел поднять руку на польского щляхтича!- крикнул тот своим жолнерам, выхватывая из ножен саблю. Два или три жолнера, стоявших рядом с ним направили на казака пистолеты и нажали на курки. Мгновенным напряжением воли, Иван ускорил процессы обмена веществ в своем организме и время для него, словно, остановилось. Выхватив из воздуха пистолетные пули, он спрыгнул с коня и, подойдя к замершим в неестественных позах жолнерам, отобрал у них оружие, засунув каждому пистолеты стволами глубоко в самое горло. Для окружающих его фигура приобрела призрачные очертания, словно расплывшись в воздухе. Спустя несколько секунд он восстановил нормальное течение времени и, прыгнув обратно в седло, не касаясь стремени, одним движением руки поднял за шиворот к себе на луку седла перепуганного шляхтича.
   - А ну пан, созывай сюда всех своих разбойников-жолнеров!- приказал он.
   Тот повиновался, выкрикнув внезапно пересохшим горлом команду всем подойти к нему. Солдаты выскочили из хат и прибежали на зов своего начальника, не понимая, что происходит. Кое-кто из тех, которые посмелее, видя его поднятым на седло к непонятно откуда появившемуся казаку, а трех своих товарищей с торчащими изо рта пистолетами, обнажили оружие.
   -А теперь, пан,- продолжал Иван держать его за шиворот, -прикажи им сложить все оружие в кучу и связать друг друга.
   Когда все было выполнено, и жолнеры стояли со связанными за спинами руками, Иван лично связал руки шляхтичу и сказал:
   -Возвращайтесь к своему пану Ясинскому и передайте, что все налоги уплачены вовремя. И помните, в этот раз я вас пожалел, но клянусь, если вы попадетесь мне еще когда -нибудь, то пожалеете, что сегодня я вас пощадил. И спасибо скажите, что пистолеты вам в горло засунул. а не в другое место.
   Когда связанные жолнеры понуро побрели по пыльной дороге, Иван обратился к собравшимся:
   -Здесь вас все равно в покое не оставят. Кому есть куда отправить жен и детей - отправляйте. Кому нет, пусть идут в Мурафу, найдут там хутор Дмитра Серко, скажут, что сын направил вас к нему. Работой, крышей над головой и пропитанием он вас обеспечит. А все остальные берите сабли, пистолеты и ружья, да и подавайтесь на Сечь. Там всегда нужны смелые и отважные люди!
   Добравшись до Черкасс, Иван рассчитывал отсюда спуститься на какой-нибудь байдаре с торговыми людьми вниз по Днепру до самого Запорожья. Но планы его внезапно изменились, когда, выйдя на торговую площадь, он увидел сидевшего там слепого великана - бандуриста, певшего рокочущим басом думу про то, как Северина Наливайко ляхи сожгли в медном быке на площади Варшавы. Хотя Иван знал, что на самом деле все было не совсем так ( Северина Наливайко четвертовали- прим. автора), послущать слепого запорожца- бандуриста собралась целая толпа, невзирая на то, что исполнение подобных дум преследовалось поляками. Держа коня на поводу, Серко протиснулся в первые ряды и с интересом дослушал думу до конца. В широкополую соломенную шляпу, лежавшую у ног бандуриста со звоном посыпались медные монеты- слушатели собрались небогатые. Иван достал из кармана золотой и бросил его последним.
   -Ого,- не поднимая головы пробасил бандурист,- по звуку чую, золото. Оказывается, паны тоже слушают казацкие думы. Что ж, спасибо, будет чем у шинкарки Мотри расплатиться за добрый обед и кружку пива.
   Потолкавшись по базару, Серко выяснил, где находится шинок Мотри. Оказалось, недалеко буквально в двух шагах от центральной площади. Подъехав туда ближе к обеду, Иван привязал своего жеребца к коновязи, где уже жевали сено три-четыре коня. Освободив его рот от удил, он насыпал в торбу овса и, прикрепив ее на конской морде, прошел внутрь шинка. Усевшись за свободный стол, Серко заказал пиво с соленой рыбой и окинул взглядом просторный зал. Посетителей пока еще было немного, несколько мещан, заглянувших сюда выпить кружку пива, да пара- другая крестьян, судя по всему, приехавших на базар. Мотря, хозяйка заведения, пышнотелая молодица лет тридцати на вид, лично принесла ему кувшин с пивом и несколько сухих тараней. Молча поблагодарив ее взглядом, Иван сделал добрый глоток их кружки и стал чистить тарань. В это время дверь распахнулась и в шинок, едва не зацепив головой за притолок, вошел давешний слепой бандурист. Уверенно пройдя к столу, за которым устроился Серко, он сел напротив него на лавку.
   -И давно ты, Остап, ослеп и взялся за бандуру?- с улыбкой, но негромко спросил его Иван.- Впрочем, рад видеть тебя, друже!
   -А как я рад встретить тебя,брат!- раскатистым шепотом ответил Верныдуб, это был именно он.- Тем более, ты объявился в самое время. Но о деле поговорим позже, есть тут у меня одно место, где нет посторонних глаз и ушей...
   Встретившись спустя час с Верныдубом в указанном им неприметном домишке на городской окраине, Иван узнал для себя много нового. Оказалось, что хотя Иван Сулима погиб, но дело его продолжает жить.
   -Помнишь Карпа Бута?- спросил его Верныдуб. - Должен помнить, он был одним из помощником Сулимы, когда мы Кодак брали.
   -Бута?- напряг память Иван.- Это часом не Павлюк ли или Павлюга, как его на Сечи звали? Говорили еще, что он из крещеных турок.
   -Он самый,- кивнул головой Верныдуб.- Вскоре после гибели Сулимы все запорожцы разбрелись, кто куда. Но вот в начале этого года Павлюк объявился на Сечи, собрал казаков и повел нас на помощь крымскому хану Батыр - Гирею. Трон у него собирался отнять турецкий прихвостень Кан -Темир. Короче, всыпали мы этому Кан -Темиру по первое число и к весне вернулись на Запорожье. А тут от гетмана реестровиков Васюты Томиленко гонец на Сечь явился. Долго они о чем-то с кошевым и Павлюком совещались, а о чем Войску не объявлялось. Только вскоре собрал Карпо с десяток самых проверенных запорожцев: Федора Богуна, Скидана, Гуню , ну и я попал в их число.
   Верныдуб умолк, оглянулся по сторонам и, пригнувшись к Серко, продолжил гулким шепотом:
   -Оказывается, Томиленко с верными ему казаками, готовит восстание против ляхов, только сторонников у него немного. Большая часть слушает старшину, а значные все на стороне ляхов. Ну, вот Томиленко и предложил Павлюку выступить с Сечи, а тогда и он со своими реестровиками нас поддержит. Да вот беда, у нас с арматой бедновато, пушек, почитай, совсем нет. Вот Томиленко с Павлюком и разработали хитрый план: гетман приказал свезти всю армату реестровиков из Корсуня на арсенал в Черкассы, то есть объединить в одно место. А вот охрану там оставил совсем мизерную. Мы же должны напасть на арсенал. захватить пушки и переправить их Днепром на Сечь. Ну, а когда у нас будет своя армата, выступим против ляхов. Реестровики нас поддержат, а вот у тех из них, кто за значных, пушек не останется.
   -Ну, а ты чего прикинулся слепым бандуристом?- с недоумением спросил Иван.
   -Я тут за связного,- пояснил Верныдуб,- сижу себе на базаре, думы напеваю всякие, а через меня связь поддерживается между гетманом и Павлюком.
   -Ну, теперь понятно,- сказал Серко.- Отменный из тебя бандурист получился. А, на когда операция намечается?
   -Похоже, что на сегодняшнюю ночь,- ответил Верныдуб. - Павлюк со своим людьми уже тут неподалеку. Поступит команда, нападаем на арсенал, забираем пушки, грузимся на челны и только нас здесь и видели. Ты с нами или как?
   -Почему бы и нет, -пожал плечами Иван,- я все равно на Сечь собирался.
  
   Глава третья. Павлюк.
  
   Возвращение запорожцев на Сечь с выкраденной из арсенала реестровиков артиллерией, было воспринято, как добрый знак. Правда, оказалось, что не хватает ядер для всех калибров пушек, поэтому пригодными для использования оказалось всего десять орудий. На Запорожье к лету скопилось много беглого народа, поэтому с выступлением решили не затягивать.
   Между тем, участие старшего реестровых казаков Василия Томиленко в фактической сдаче запорожцам всей артиллерии из черкасского арсенала обнаружилось и ему со своими сторонниками пришлось скрыться на Запорожье. По инициативе Адама Киселя казацкие старшины собрали на Россаве раду, на которой Томиленко был смещен, а на его место был избран Савва Кононович, сторонник пропольской политики.
   В свою очередь запорожцы и примкнувшие к ним реестровики в июле 1637 года выбрали гетманом Карпа ( Павла) Михновича Павлюка, который в конце месяца с 23-тысячным войском при 10 орудиях выступил из Сечи. При достаточно большой численности восставших, запорожцев и реестровиков среди них было очень мало, большая часть войска составляли вчерашние крестьяне, вооруженные вилами, косами, дубьем. Тем не менее, они были полны энтузиазма сражаться с поляками за лучшую жизнь.
   Павлюк стал табором на Масловом Броде вблизи Крылева и вступил в притворные переговоры с Саввой Кононовичем о проведении совместной рады для избрания общего гетмана. Сам же он тайно отправил полковника Скидана захватить Кононовича, что тот и сделал. На собранной затем раде в Переяславле Кононович был осужден и расстрелян. Убийство Кононовича запорожцы пытались оправдать слабостью его, как начальника. Павлюк в письме к Станиславу Конецпольскому, характеризовал покойного как неспособного руководителя, однако получил ответ, что нужно повиноваться тому, кого назначило правительство а, не самозванцам. Понимая, что следующим шагом коронного гетмана будет открытие военных действий, Павлюк оставил вместо себя Скидана, а сам вернулся на Сечь, собрать подкрепление и получить помощь от донских казаков.
   Между тем, восстание охватило Левобережье и большую часть правой стороны Днепра. В итоге все реестровые полки перешли на сторону восставших. Повстанцы захватывали города, разрушали шляхетские имения. Шляхта спасалась бегством, предпочитая по свидетельству польского хрониста "лыковую жизнь шёлковой смерти".
   Естественно, коронный гетман не мог оставаться безучастным наблюдателем происходящего и поручил подавление восстания брацлавскому воеводе Николаю Потоцкому. Со своей стороны и Павлюк, собрав небольшое подкрепление, вновь возглавил восставших. В этот раз он разбил табор у реки Рось вблизи села Кумейки ( ныне Черкасская область -прим.автора), куда вскоре подошел и Потоцкий. Первое столкновение между ними произошло 8 декабря 1637 года. Сражение открылось атакой казацких полков, которая вначале развивалась успешно, но, когда в контратаку перешли польские драгуны, они были отброшены назад. Спасая их от верной гибели, Павлюк допустил ошибку, неосторожно распахнув левую сторону лагеря, и туда ворвалась польская кавалерия, а за ней пехота. Линия казацких возов была разорвана, к тому же взорвался порох, хранившийся на некоторых из них. Началась обычная в таких случаях паника и, хотя атаку поляков удалось отбить, погибло много людей. Оставив за себя Гуню,Павлюк и Скидан отправились в Чигирин за подкреплением, но безуспешно. Большая часть восставших, в первую очередь реестровики. вступила в переговоры с Потоцким и выдала Павлюка, Томиленко и еще нескольких их сподвижников. За это брацлавский воевода их амнистировал и назначил над ними старшим Ильяша Караимовича, известного в казацкой среде, как Армянчик.
   Однако. другая часть восставших во главе со Скиданом и Гуней отказались сложить оружие и ушли на Левобережье. Среди них был и Иван Серко.
  
   Глава четвертая. Восстание Линчая.
  
   Весна 1643 года выдалась на Сечи ранней. Серко, недавно возвратившийся с Дона, еще здесь не бывал, поэтому с любопытством разглядывал местность, выбранную в прошлом году кошевым Линчаем для устройства новой Запорожской Сечи. Главное ее отличие от предыдущей, Чертомлыцкой, размещавшейся на острове Базавлук, состояло в том, что теперь она находилась на возвышенном правом берегу Днепра. Это было одно из условий Ординации 1638 года, согласно которой Запорожье, хотя и сохранялось, но впредь не должно было располагаться на днепровских островах. Берег в этом месте вдавался в Днепр обширным полуостровом, а сторона, обращенная к степи уже была оборудована рвом, валом и несколькими сторожевыми вышками. Явным преимуществом по сравнению с Чертомлыцкой, являлось то, что новая Сечь, заложенная в Микитинском Рогу, не подтоплялась каждую весну, как остров Базавлук, да и находилась она почти у Кичкасова перевоза, гораздо выше по течению Днепра. Ординацией 1638 года было предусмотрено постоянное нахождение на Сечи тысячи реестровых казаков, которые являлись ее гарнизоном, сменявшимся каждые полгода, но пока еще здесь квартировали только одни запорожцы.
   С подавлением восстаний Якова Острянина, ушедшего в Слободскую Украйну, и Дмитрия Гуни, нашедшего с двумя тысячами запорожцев прибежище на Дону, эпоха казацких восстаний, начавшаяся еще во времена Косинского и Наливайко закончилась. Мир и покой установился на Украйне, куда вновь со всех концов Польши устремилась шляхта. Запорожье было усмирено и скручено в "бараний рог" польным гетманом коронным Николаем Потоцким, который дорогу от Нежина до Лубнов уставил свежевыструганными колами с усаженными на них участниками восстаний. Нашел там мучительную смерть и отец Ивана Серко, о чем сам он узнал значительно позже. Реестровые казаки, число которых вновь сократилось до шести тысяч, потеряли право избирать полковников и старшину. Старшим им Потоцкий назначил вначале Ильяша Караимовича, а затем тот был заменен щляхтичем Петром Комаровским.Потерял свою должность и Богдан Хмельницкий, вновь превратившись в скромного чигиринского сотника.
   Коронный гетман Станислав Конецпольский добился решения польского правительства отстроить Кодак и в 1638 году на месте разрушенной Сулимой крепости выросла новая, еще более грозная. Тяжелые орудия, установленные на крепостных стенах, контролировали правый и левый берега Днепра на несколько верст вокруг. Гарнизон Кодака теперь составлял свыше тысячи жолнеров, а высылаемые регулярно в степь разъезды, отлавливали беглых крестьян, стремившихся на Сечь.
   -Совсем нас здесь ляхи зажали, как клещами,- мрачно говорил Линчай,- ни вверх по Днепру не подняться, ни степью не пройти.
   Серко, слушавший его сидя, опершись руками на эфес сабли, упиравшейся концом ножен в пол, кивнул, соглашаясь с кошевым:
   -Да, теперь Кодак так просто не захватить. Мы и тогда при Сулиме взяли его больше хитростью, да и гарнизон там был значительно меньше.
   Линчай, выпустив из люльки кольцо сизого дыма, решительно сказал:
   -Все же дальше терпеть нельзя. Ходят слухи, что ляхи намерены разместить здесь на Сечи, помимо реестровиков, еще и свой собственный гарнизон.
   -Так это же фактически будет означать конец Запорожью!- воскликнул Иван. - А нам куда деваться?
   -То-то и оно, что конец. Вот поэтому надо выступить из Сечи и взбунтовать Украйну. Там народ только ждет сигнала, поднимутся все от мала до велика.
   Серко с сомнением покачал головой:
   -Все эти гречкосеи очень ненадежные. Поджечь панский фольварок или разогнать надворную команду они еще туда - сюда пригодны. А вот в бою с драгунами или, не приведи Господь, с панцирными хоругвями, от них никакого толку, кроме паники.
   -А я вот кумекаю тут помаленьку,- пыхнул люлькой Линчай,- что как только мы выступим из Сечи, восстание вспыхнет по всей Украйне. Пусть себе эти гречкосеи жгут панские фольварки и расправляются с панами, а мы станем в верховьях Саксагани табором и будем там ждать ляхов. Тут на Сечи тысячи две запорожцев наберется, да еще тысяча реестровиков в качестве гарнизона подойти должна, их, я думаю, нетрудно будет склонить на нашу сторону. Коронный гетман двинет против нас реестровых казаков, постараемся перетянуть и их к нам. Я уже послал гонцов на Дон, атаман Осипов обещал прислать нам на помощь еще тысячи две донцов. Вот и суди сам, у нас окажется примерно десять тысяч настоящих казаков, а с этой силой ляшские драгуны и гусары страшны не будут. Стоит одержать одну убедительную победу и к нам присоединится сто тысяч восставшего народа. А это уже такая сила, что всех панов отсюда погоним за Горынь и Случ.
   Серко продолжал сомневаться:
   -Под рукой Павлюка, царство ему небесное, собралось около тридцати тысяч, да разбил нас Потоцкий тогда под Кумейками в пух и прах. А у него и панцирных хоругвей то не было, одних драгун хватило с избытком.
   -Ситуация сейчас не та,- возразил Линчай. -Томиленко с Павлюком за казацкие вольности выступали, а народ тогда как бы в стороне оставался. Сейчас же надо не о вольностях думать, а о том, как панов с Украйны выгнать, то есть превратить восстание в общенародное дело, а не в выступление одних казаков.
   -Ну, что же, кошевой,- согласился Иван,- я с тобой, можешь на меня рассчитывать.
   К лету на Запорожье подтянулось много казаков с городов и волости. Иван с радостью воспринял появление Верныдуба, Яроша, Водважко, Кривоноса, своих старинных приятелей. Прибыли и реестровики Корсунского полка в качестве гарнизона Сечи, среди которых у запорожцев было много приятелей и побратимов. Запаздывали донские казаки, но в середине лета Линчай решил, что к восстанию все готово и можно начинать без них, тем более, что он установил тайные связи с реестровыми казацкими полками и заручился их поддержкой.
   В распоряжении Линчая собралось около трех тысяч хорошо вооруженных казаков. Генеральным есаулом при нем был Лутай, реестровиками командовал корсунский полковник Кирилл Чиж, а в числе куренных атаманов оказались Кривонос и Серко.
   Выйдя из Сечи, Линчай стал укрепленным табором справа от верховий Томаковки, где к Днепру примыкает лиман, образованный какой-то безымянной речушкой, ожидая подхода донских казаков и распространяя по всему краю свои универсалы. Однако, для великого коронного гетмана, у которого повсюду были свои "глаза и уши", выступление запорожцев не явилось неожиданностью. Опытный военачальник, он не стал ожидать подхода подкреплений от местных магнатов, а только со своими собственными хоругвями и одним Чигиринским полком реестровых казаков, на байдарах поплыл к Кодаку, а оттуда форсированным маршем направился к месту, где разбил свой табор Линчай. Не ожидавший такой быстроты передвижения, кошевой не успел, как следует окопаться, и попал в окружение. Кроме того, не оправдалась и его надежда на то, что на подавление восстания будут брошены реестровые полки. Конецпольский прижал запорожцев к речке, плотно обложив их с остальных трех сторон и отрезав обратную дорогу на Сечь. Брод через неглубокую, но болотистую речушку с северной стороны Конецпольский поручил охранять сотне Хмельницкого.
   -Вряд ли они, конечно, здесь пойдут на прорыв,- сказал он,- впереди уже недалеко Кодак, но прошу тебя, пан сотник, быть бдительным. Штурмовать их табор у меня недостаточно сил, мы их тут просто измором возьмем.
   Хмельницкий, окопавшись в указанном ему месте, вскоре понял, что, если бы Линчаю удалось переправиться здесь через речку, то затем, пройдя к ее низовьям вдоль лимана верст пятнадцать, казаки добрались бы до Днепра, а оттуда могли бы беспрепятственно отойти на Сечь.
   Но как предупредить об этой возможности Линчая, чтобы самому не попасть под подозрение? Вопрос этот имел первостепенное значение. Наконец, после долгих размышлений, Богдан вызвал к себе Ивана Ганжу, казака своей сотни, которого он знал уже лет пятнадцать и которому полностью доверял.
   Ганжа, высокий плечистый, со звероватым выражением сумрачного лица и лопатообразными зубами, молча слушал его, изредка кивая головой с черной копной густых волос.
   -Все сделаю, батько,- сказал он, когда Хмельницкий окончил свой инструктаж,- будь спокоен, не подведу.
   Глухой ночью, Ганжа, не привлекая ничьего внимания, осторожно переправился вплавь через речку и явился в табор Линчая. Узнав, что прибыл гонец от Хмельницкого, кошевой приказал разбудить Серко, Кривоноса, Лутая и куренных атаманов. Ознакомившись с планом Хмельницкого, все с ним согласились, поскольку иного выхода, как пойти на прорыв, у них не оставалось.
   -Ничего не поделаешь,- хмуро признался Линчай,- мы оказались в ловушке. Коронный гетман, сто чертей ему в печенку, не взял с собой реестровиков, на что мы надеялись. На подкрепление нам рассчитывать неоткуда, а вот приход вспомогательных войск на помощь Конецпольскому, дело двух-трех дней. Надо послушать Хмеля и прорываться завтра ночью на его участке, пока еще здесь стоит только его сотня..
   К утру Ганжа возвратился к Хмельницкому, передав ему, что ночью запорожцы будут переправляться через речку на позициях чигиринской сотни. Богдан был в своих людях уверен, поэтому не сомневался, что даже те, кого он не предупредит о своем плане, будут стрелять вверх, а не по запорожцам.
   Однако, наступивший день внес свои коррективы. Неожиданно ближе к вечеру Хмельницкого вызвал к себе коронный гетман и озабочено сказал:
   -Ходят разговоры, что на помощь бунтовщикам движется подкрепление с Запорожья. Будто бы донцы подошли на Сечь. Возьми, пан сотник, своих людей и немедленно отправляйся на разведку местности до самого Микитиного Рога. Я должен знать, пустые это разговоры или они имеют под собой почву. А на твой участок я пошлю свою драгунскую хоругвь.
   Ни один мускул не дрогнул на лице Хмельницкого, хотя в душе его бушевала буря чувств. Он молча поклонился гетману и отправился выполнять приказ. Отдав распоряжение казакам седлать коней, он долго всматривался в сторону запорожского табора, но как предупредить Линчая об изменившихся планах, так и не придумал.
   В течении дня поляки вели артиллерийскую стрельбу по позициям запорожцев, те отвечали им тем же. Конецпольский не делал попыток предпринять штурм табора, так как у него для этого не хватало сил. Линчай же начал подготовку к ночной вылазке, постепенно стягивая своих людей на участок прорыва.
   Казалось, тревожиться оснований не было, все развивалось по плану, но чем ближе дело шло к ночи, тем сумрачнее становилось на душе у Ивана. Его томило предчувствие каких-то трагических событий, но на чем оно базировалось, он и сам не понимал.
   Наконец, не в силах бороться со своим чувством тревоги, Серко обратился к Линчаю, предложив отложить ночную вылазку.
   -Ты в своем уме?- спросил тот с недоумением. - Ведь с Хмелем все договорено. Ну, постреляют они вверх для видимости, а мы переправимся через речку и только нас видели.
   Лутай и Кривонос тоже с удивлением посмотрели на Серко.
   Все же Максим, лучше других знавший Ивана, слегка насторожился:
   -Ты чего-то конкретно опасаешься?
   -Нет,- беспомощно ответил Серко,- у меня просто сильное ощущение тревоги.
   Кривонос нахмурился, но Линчай рассмеялся.
   -Все это пустое,- сказал он,- я сам поведу казаков и, увидишь, все будет в полном порядке.
   -Ладно,- сдался Иван,- Но давайте продумаем и другие варианты. Предположим, что Хмельницкого там уже нет.
   -А куда он на хрен делся?- захохотал кошевой.- Если бы что пошло не так, Хмель бы обязательно предупредил.
   Кривонос молча кивнул, соглашаясь с ним.
   -Но все же иметь запасной вариант не помешает,- поддержал Ивана осторожный Лутай.-В любом случае есть смысл вначале переправиться на ту сторону небольшой группе, а, если все пройдет благополучно, тогда пойдут и остальные.
   -Ладно,- не стал спорить Линчай, будь по-вашему.- Первую группу, человек двести, поведу я, потом остальных ты, Лутай. Серко и Кривонос пойдут в арьергарде. Место сбора у Днепра.
   Наконец, ночь вступила в свои права. Темный бархат небосвода усеяли бриллианты звезд и созвездий, желтоватый серп месяца неярко освещал землю. Лунные блики играли на водной глади неширокой речушки, образуя прерывистую дорожку. У берега собралась большая часть запорожского войска, только часовые и небольшие группы прикрытия еще оставались на охране табора.
   -Пора,- наконец, негромко скомандовал Линчай, погружаясь в воды реки. За ним последовало человек двести казаков. Серко напряженно всматривался в противоположный берег, но как будто пока все шло по плану. Вот уже фигуры первых переправившихся казаков показались на том берегу. За ними через речку перебрались и остальные. Лутай уже приготовился дать команду переправляться остальным, но в это время на том берегу прозвучал слитный ружейный залп. Пули, выпущенные прицельно практически в упор, скосили первые ряды казаков. Раздались крики раненых. Линчай был сражен пулей одним из первых, оставшись без командира, кто-то пытался прорваться вперед, другие повернули назад. Следующий залп драгун не заставил себя ждать, унеся жизни еще полусотни казаков.
   Среди тех, кто остался в таборе поднялась паника, послышались крики: "Измена! Предательство!".
   Серко, чьи чувства были обострены до предела, внезапно сказал Лутаю:
   -Меняем план! Ты уведи людей отсюда и готовься к прорыву через основные позиции ляхов. Послушай меня, Конецпольский сюда скоро перебросят подкрепления с других участков. Надо будет воспользоваться этим.
   Кривонос, сразу сообразивший, что задумал Серко, прикрикнул на все еще колеблющегося Лутая:
   -Делай, что он говорит! Я остаюсь с Иваном.
  
   Спустя несколько минут, оставшись на берегу одни, Максим и Иван сконцентрировали свою мысленную энергию, погрузившись в транс. Внезапно засевшие на противоположной стороне драгуны увидели новую волну казаков, переправлявшихся через речку, и снова открыли по ним стрельбу. Тульпы исчезали, словно падали от выстрелов, и появлялись вновь. Коронный гетман, быстро поняв, что запорожцы все же намереваются прорваться через речку, стал снимать хоругви с ближних участков посылая их на помощь драгунам.
   Серко, не выходя из транса, повернул кольцо камнем к ладони. Количество тульп сразу возросло в несколько раз. Стрельба на том берегу усилилась, к драгунам присоединились спешившие им на помощь хоругви. Лутай, надо отдать ему должное, был не дурак и, хотя не до конца понимал, что происходит, но заметил, что один из участков позиции поляков фактически оголился. Выждав еще немного, он дал приказ идти на прорыв. Три тысячи запорожцев в едином порыве вырвались из табора, обрушились на позиции поляков, оставшиеся почти пустыми, и, прорвав их, устремились в степь.
   Коронный гетман, узнав о том, что запорожцам удалось вырваться из устроенной им ловушки, пришел в ярость, но преследовать их ночью не стал, опасаясь засады. Когда же с наступлением дня он отправил несколько конных хоругвей по их следам, запорожцы были уже далеко.
   Часть третья. Трое против кардинала.
   Раздел четвертый. На службе у Великого Конде.
   Глава первая. Экспедиционный казацкий корпус.
   В один из субботних майских дней 1645 года чигиринский сотник Богдан Зиновий Хмельницкий отдыхал в кругу семьи в своем хуторе Субботове, когда неожиданное событие круто изменило не только всю его дальнейшую жизнь, но и судьбу всей Южной Руси. Прискакавший на взмыленном коне гонец передал сотнику приказ старшего реестрового казацкого войска Ильяша Караимовича срочно явиться к нему.
   Прибыв на следующий день в Черкассы, Хмельницкий встретил у Армянчика, как казаки прозвали Караимовича, двух войсковых есаулов - Барабаша и Нестеренко.
   -Получен приказ лично от его королевской милости,- деловито начал Караимович после обмена приветствиями,- в срочном порядке явиться нам с вами, панове, в Варшаву. Зачем, не спрашивайте, сам того не знаю.
   Видя недоумение на лицах присутствующих, Караимович добавил:
   -О том, что едем по приказу короля никому ни слова. Официально цель поездки - передать сейму прошение от войска о восстановлении казацких прав и привилегий.
   Столица Речи Посполитой встретила казацкую делегацию по-летнему тепло. Хмельницкий то и дело ловил любопытные взгляды прохожих, которые они бросали на живописно одетых казаков- пришельцев из далекого южного порубежья не часто можно было встретить в Варшаве. Богдан, правда, не раз бывал в столице и не мог не восхищаться красотой ее улиц, огромных каменных дворцов и костелов. Пышно и богато жили польские магнаты, улицы города были вымощены камнем, все дома построены из камня, встречные прохожие были одеты в нарядные дорогие одежды.
   Как депутаты от реестрового казачьего войска, прибывшие на сейм, Караимович с товарищами были размещены на одном из отведенных для приезжих постоялом дворе. В тот же день они были извещены о начале работы сейма и о том, когда они могут выступить на нем со своим прошением.
   От сейма Хмельницкий не ждал ничего хорошего. Еще в 30-х годах, пребывая в должности войскового писаря, ему приходилось тесно сотрудничать с комиссией подкомория черниговского Адама Киселя, специально созданной занявшим польский трон Владиславом 1V для рассмотрения казацких жалоб. За три года ее работы ни одно из предложений комиссии в сейме не прошло. Закончилось все это грандиозными восстаниями Павлюка, Скидана, Острянина и Гуни, а затем и лишением казаков их привилегий. В 1638 году Богдан, сниженный в должности до чигиринского сотника, ездил с делегацией от реестрового войска на сейм в Варшаву с просьбой отменить Ординацию, но также безуспешно. И сейчас он понимал, что ни на какие уступки казакам сейм не пойдет.
   Предвидение Хмельницкого полностью сбылось. Едва Караимович начал свое выступление, как его прервали крики из зала: "Долой схизматов! О восстановлении в каких правах он смеет просить? Пся крев! На раны Иезуса! Давно пора это схизматское быдло разогнать плетьми!". Караимович сбился, его лицо в следах перенесенной в детские годы оспы, покрылось краской. Уже торопливо, комкая фразы, прерываемый доносившимися из зала выкриками, он с трудом дочитал послание сейму от войска. Когда он умолк и установилась относительная тишина, председательствовавший в сейме маршал посольской Избы со снисходительной усмешкой произнес, обращаясь к залу: "Панове депутаты, я понимаю и разделяю чувства, которые всех нас обуревают, но не случайно же мы именуемся шляхетской демократией. Предлагаю проявить выдержку, а прошение казаков передать на рассмотрение комиссии по жалобам".
   -Вот, тебе и шляхетская демократия, - с досадой подумал Богдан о нижней палате законодательного собрания Речи Посполитой, - все вернулось на круги своя. Прошение передадут Киселю, от него через полгода приедет комиссар в Черкассы, начнутся проверки и согласования, это затянется года на два, а потом все об этом прошении забудут.
   Он сокрушенно покачал головой и, дождавшись перерыва, покинул заседание сейма вместе с остальными членами казацкой делегации.
   Позднее, когда, в отведенной им квартире, Караимович, Барабаш, Нестеренко и Хмельницкий сидели в мрачном молчании, прибыл гонец от короля. Он передал, что Владислав 1V назначил им аудиенцию во дворце князя Священной римской империи канцлера Оссолинского за час до полуночи. Услышав о времени аудиенции, казаки понимающе переглянулись друг с другом. По-видимому, она действительно носила очень секретный характер, если король назначает ее не у себя, а у Оссолинского, да еще в столь позднее время.
   К назначенному часу все четверо прибыли в указанное место и тотчас были проведены в кабинет князя. Там, помимо самого Оссолинского, находился коронный подканцлер Радзеевский. С обоими Богдан был знаком еще в прежние годы при осаде Смоленска и во время приездов в Варшаву. Едва казаки успели обменяться приветствиями с канцлером и его заместителем, как дверь в кабинет распахнулась и в нее вошел король Владислав 1У. Был он в черном, прекрасно уложенном парике, в дорогом бархатном камзоле, тканным золотой и серебряной нитью, но лицо его выглядело усталым и даже болезненным.
   Все преклонили колени, но Владислав нетерпеливым жестом велел казакам подняться и в знак особой милости подал руку для поцелуя. Когда все по очереди приложились к королевской руке, он остановил свой потеплевший взгляд на Хмельницком.
   -Вижу, пан войсковой писарь, ты не расстаешься с моим подарком, - он кивнул на саблю Богдана, подаренную ему за храбрость при обороне Смоленска.
   -Жизнь готов отдать за вашу королевскую милость,- склонил голову Хмельницкий, - только, прошу прощения у ясноосвецонного величества, король ошибается- я не войсковой писарь, а чигиринский сотник.
   -Король никогда не ошибается, пан Хмельницкий,- добродушно улыбнулся тот,- в чем ты можешь убедиться уже вторично.С сегодняшнего дня ты вновь войсковой писарь, а паны Барабаш и Нестеренко - полковники. Что же касается пана Караимовича, - он перевел взгляд на вытянувшегося по стойке "смирно" казацкого старшего,- то перед вами новый гетман реестрового казацкого войска.
   Взволнованные казаки рассыпались в благодарностях, но король остановил их и твердо, но с грустью в голосе произнес:
   -Известно нам уже, какому осмеянию подверглись вы сегодня на сейме. Но не у всех в Речи Посполитой столь же короткая память, как у наших вельможных депутатов. Помним мы, панове казаки, и давние ваши заслуги перед нашими предшественниками, наияснейшими королями польскими, и перед Короной. Помним и те услуги, которые оказаны были вами в недавней хотинской войне, когда верно послужили нам против султана турецкого Османа. Как и отец наш, король Сигизмунд III, так и мы благодарны Запорожскому Войску, как и всему народу Украйны, и обещаем, что будем оказывать вам ту признательность и уважение, которые вправе от нас ожидать. И мы подтверждаем, что так оно и есть, и будет впредь.
   Король внимательным взглядом окинул замерших в глубоком молчании казаков, а затем негромким, суровым голосом произнес
   -А поскольку польские паны, что живут и властвуют на Украйне, не желают прислушаться к нашему королевскому наказу, чинят вам, казакам, и всем малороссиянам насилия и обиды, то хочу напомнить, что вы люди военные и можете, имея саблю на боку, а в руках самопалы, постоять за себя. Добивайтесь своих стародавних вольностей своей вооруженной рукой!
   Эти королевские слова были столь неожиданны, что в первый момент Хмельницкий подумал, что он ослышался. Но, взглянув на стоявших с таким же ошарашенным видом Караимовича, Барабаша и Нестеренко, понял, что, что король именно так и сказал. Слушавшие Владислава с непроницаемыми лицами Оссолинский и Радзеевский согласно кивнули головами - видимо для них королевские слова не явились неожиданностью.
   Тем временем, король подошел к столу канцлера и, взяв с него пергаментный свиток, скрепленный королевской подписью и печатью, протянул его Караимовичу.
   -Вот мое обращение к Запорожскому войску и ко всем казакам о возврате привилегий, вольностей и прав, дарованных вам еще блаженной памяти королем Стефаном Баторием, подтвержденных моим отцом гетману запорожскому Сагайдачному и теперь мною.
   Он испытующе посмотрел в глаза всем четверым:
   -Только до поры все это следует сохранить в тайне. Вы получите от меня шесть тысяч талеров прямо сейчас на постройку челнов с тем, чтобы уже к следующей весне запорожцы смогли бы выйти в морской поход против турок. Когда запылают Синоп, Трапезунд и Константинополь, султан непременно объявит войну Речи Посполитой и тогда, я, король, встану во главе вооруженных сил государства. Вот тогда с вашей помощью мы прекратим панское своеволие и заставим наших вельможных панов уважать законы Речи Посполитой.
   Голос короля окреп, а в глазах вспыхнул яростный огонь. Только сейчас Хмельницкий до конца осознал, сколько настрадался от панского произвола сам венценосный монарх, и сколько унижений от магнатов ему пришлось испытать в этой стране, формальным властелином которой он является.
   После этой официальной части перешли к обсуждению мер, которые необходимо предпринять для реализации задуманного. Король обещал осенью дополнительно выделить на постройку чаек еще двадцать тысяч злотых, но настаивал на том, чтобы работа по строительству казацких челнов была начата немедленно. Хмельницкий пожаловался, что из-за сокращения реестра много профессиональных воинов, обладающих заслугами перед Речью Посполитой, Сечью и Войском, превратились в обыкновенных бродяг, без средств к существованию, которым нечем заняться. Услышав об этом, король оживился:
   -Еще гетман Сагайдачный предлагал моему отцу разрешить отправлять казаков на службу волонтерами за границу, но в то время этот вопрос остался открытым. Но вот совсем недавно французский посол просил меня от имени кардинала Мазарини помочь, по возможности, волонтерами для принца Конде, ведущего войну с Испанией. Поручаю тебе, пан писарь,- обратился он к Хмельницкому,- встретиться с ним и обсудить вопрос об отправке во Францию, ну скажем, двух-двух с половиной тысяч казаков-охотников. Заодно, они пройдут там и хорошую военную подготовку. Только все это следует решать в приватном порядке, никого из реестровых казаков туда посылать нельзя, осложнения с испанским правительством нам не нужны.
   Аудиенция закончилась глубоко за полночь. В завершение ее король обещал в случае реализации намеченных планов новые привилегии казакам, в том числе установить реестр в количестве двадцати тысяч человек.
   Возвратившись к себе на квартиру, Хмельницкий долго не мог заснуть. Предприятие, затеянное королем, попахивало государственной изменой. Богдан понимал, что в случае обнаружения королевских планов пострадают в первую очередь именно они - простые исполнители, но эта авантюра находила отклик в его душе. Ведь в случае успеха роль и значение казаков усилится, как при Сагайдачном, а панскому произволу на Украйне будет положен конец.
   Осторожный Караимович осознавал все это не хуже Хмельницкого, поэтому утром передал полученные от короля документы Барабашу, сказав:
   -Храни их, пан полковник, пуще глаз своих и пусть пока об этом никто не знает, незачем раньше времени шум поднимать.
   Хмельницкому он велел решить все вопросы, связанные с получением обещанных денег и доставкой их на Запорожье, а также с отправкой охотников во Францию. Сам же он, вместе с Барабашем и Нестеренко, в тот же день покинул Варшаву.
   Встреча с французским посланником де Брежи прошла успешно. Тот откровенно обрадовался, узнав о поручении, которое Хмельницкий получил от короля. Договорились, что уже к осени Хмельницкий должен доставить в Париж две с половиной тысячи казаков-охотников. Необходимую экипировку и оружие они получат во Франции, а в качестве аванса за предстоящую службу и на дорогу Хмельницкому для казаков были выданы деньги.
   Возвратясь к концу лета в Чигирин, Богдан развил кипучую деятельность по выполнению возложенного на него поручения. Прежде всего, он занялся поиском охотников для отправки во Францию, так как понимал, что с одной стороны тем самым материально поддержит казаков, не вошедших в реестр, а с другой- приобретет еще большую популярность в казацкой среде. Но задача эта оказалась сложнее, чем он думал вначале. На Сечь после неудачного восстания Линчая был введен польский гарнизон. Запорожцы переселились на соседний остров Бучки, где их теперь больше трехсот человек вместе не собиралось. Остальные разбрелись, кто куда по волости и городам. Собрать их становилось непростой задачей.
   Трудно передать словами радость Богдана, когда в начале сентября к нему в Субботов наведались Кривонос и Серко. Хмельницкий, не видевшийся с приятелями лет восемь, не знал, куда усадить и чем угостить дорогих гостей. "Сама судьба послала мне вас! - обрадовано говорил гостеприимный хозяин, когда гости уже были изрядно навеселе. Затем он посвятил их в план подготовки к отправке казацкого корпуса во Францию. -Лучших полковников, чем вы для этого дела не найти в целом свете."
   С предложением Хмельницкого оба согласились, не раздумывая. Серко последние два года провел у себя дома в Мурафе, и жизнь добропорядочного эсквайра ему надоела до чертиков. Не лучше чувствовал себя в своей Ольшанке и Кривонос, никогда прежде не занимавшийся хлеборобством. Третьим полковником Хмельницкий предложил стать Ивану Золотаренко, своему давнему приятелю. Все трое с энтузиазмом включились в работу и уже к концу года две с половиной тысячи отборных запорожцев-товарищей, были готовы к отправке во Францию.
   Глава вторая. Жан де Люпугрис.
   Осада Дюнкерка стала первым, но далеко не последним сражением запорожских казаков под знаменами принца де Конде. Постепенно победитель при Рокруа привык поручать казацким полковникам проведение самых рискованных предприятий и они никогда его не подводили. Особенно пришелся по душе принцу Иван Серко, которого с его легкой руки французы стали называть Жан де Люпугрис. Когда срок контракта запорожцев истек, они под командой Кривоноса и Золотаренко возвратились домой, а Ивану принц предложил продолжить службу при своем дворе. Тот согласился при условии, что вместе с ним на службу к принцу перейдет и Верныдуб, бывший при нем есаулом. Конде не возражал, так как более могучего великана, чем этот запорожский казак, не найти было во всем его войске.
   Особых обязанностей при дворе принца де Конде у Серко не было. Формально они с Верныдубом числились в его охране, но фактически еще полгода назад он поручил им охрану своей сестры герцогини де Лонгвиль. Она сейчас отсутствовала в Париже и большую часть времени казаки оказались предоставленными самим себе. Любознательный от природы Иван свободное время посвящал ознакомлению с парижскими достопримечательностями, которых, сказать по правде, во французской столице было немного. Несколько раз он в эскорте принца побывал в Лувре; заглянул в Нотр-Дам, где свободно размещалось девять тысяч человек- все население Парижа ко времени окончания постройки собора; осмотрел все пять городских ворот и посетил знаменитый парижский рынок, получивших впоследствии название "Чрево Парижа". Увеселительные заведения на улице Сен-Дени его интересовали мало, но однажды поздним вечером, возвращаясь к себе на квартиру, которую они снимали с Верныдубом, он пересекая эту улицу, услышал в одном из темных переулков лязг шпаг, шум и мужские голоса.Ускорив шаг, Иван заглянул в переулок и увидел пятерых мужчин, которые с обнаженными шпагами в руках атаковали одного, на вид совсем еще молодого человека. Юноша защищался вполне успешно, показывая настоящие чудеса ловкости и владения шпагой, но против пятерых ему явно было не устоять. " Если пятеро нападают на одного, то они всегда не правы",- мелькнула мысль в его мозгу и Серко, не долго раздумывая, по привычке, уже ставшей в таких случаях условным рефлексом, ускорил обмен веществ в своем организме. В следующую секунду он словно растворился в воздухе, а его сабля, с мягким шорохом покинув ножны, плашмя обрушилась на голову одного из нападавших.
   Следующий, кто оказался на его пути, получил сильный удар эфесом в голову, а третьего он просто пнул ногой в зад. Все трое стали падать, но с таким замедлением, что Иван успел еще выбить шпагу из рук четвертого. В следующее мгновение субъективное время Серко стало течь, как обычно, и он увидел, что двое нападавших, схватившись за головы, падают на землю, третий, получивший пинок, врезался в стену дома, а четвертый с удивлением смотрит на свою руку, не понимая, куда делась шпага. Оборонявшийся юноша, сохранявший полное самообладание, воспользовался возникшей паузой и изящным движением проткнул шпагой плечо пятого из нападавших.
   Затем он поднял шпагу вверх и с нескрываемым восхищением посмотрел на Ивана. Тот, небрежно бросив саблю в ножны, повернулся к человеку, у которого он секунду назад выбил шпагу из рук. Мгновение помедлив, тот бросился бежать со всех ног, вызвав громкий хохот Ивана и сдержанную улыбку на лице юноши, который взяв шпагу под правую руку, левой рукой снял с головы шляпу и изящно поклонился своему спасителю.
   Серко приветствовал его в ответ и юноша, не скрывая своего восторга, произнес:
   -Благодарю вас, месье! Теперь я у вас в долгу и поверьте, Шарль д*Артаньян не из тех, кто свои долги долго не возвращает! Но, черт меня побери, если я встречал когда-либо мастера фехтования, который обладал бы, хотя бы сотой долей вашего искусства.
   -Учтивая речь столь молодого человека, свидетельствует о прекрасном воспитании и делает честь не только вам, сударь, но и вашим родителям,- ответил Серко, представившись в свою очередь.
   Когда юноша узнал,что Жан де Люпугрис является приближенным знаменитого принца де Конде, восторг его еще больше усилился и он рассыпался в новых комплиментах.
   Не желая попадаться на глаза ночной страже, Иван предложил д*Артаньяну пройти к нему на квартиру, где привести себя в порядок:
   -Это здесь рядом, буквально в двух шагах.
   Юноша с благодарностью принял предложение и последовал за ним.
   -Знакомьтесь, месье д*Экстирперше ( буквальный перевод прозвища Верныдуба-прим.автора),- представил Иван новому знакомому открывшего дверь квартиры Верныдуба.
   -Д*Артаньян,- в свою очередь назвался юноша, с удивлением и восхищением рассматривая гигантскую фигуру казака. Верныдуб был одет по- домашнему в одной рубахе, тонкая ткань которой не скрывала бугры могучих мускулов на его руках, плечах и спине.
   По случаю неожиданного знакомства у запасливого Верныдуба нашлась бутылка бургундского. В ходе неторопливой беседы казаки узнали, что их новый знакомый, гасконский дворянин, только накануне приехавший в Париж, чтобы поступить в роту мушкетеров короля. Устроившись в гостинице "Козочка" на Тиктонской улице, он вечером пошел прогуляться и заблудился в лабиринте парижских улочек.
   -Ну, а все дальнейшее вам известно,- закончил д*Артаньян, осушив стакан рубинового вина.
   -Но, кто были эти люди, напавшие на вас?- задумчиво произнес Иван, сделав добрый глоток из своего стакана.- На обыкновенных грабителей они не очень похожи.
   - Мне самому показалось, что они приняли меня за другого,- согласился юноша, наблюдая, как Верныдуб ударом ладони вышибает пробку из новой бутылки вина.- Теперь я припоминаю, что прежде, чем напасть на меня, кто-то из них крикнул "сдавайтесь, Рошфор!"
   Это имя ничего не говорило Ивану, поэтому после того, как стаканы были опять наполнены, он сменил тему:
   -Я слышал, что рота королевских мушкетеров полностью укомплектована и легче стать пэром Франции, чем быть в нее зачисленным.
   -Да, это правда,- согласился юноща,- но капитан де Тревиль- старинный приятель моего отца. Лет двадцать назад, еще до моего рождения они вместе участвовали в осаде Ла-Рошели под знаменами герцога де Ришелье. А у меня с собой рекомендательное письмо от отца к господину де Тревилю.
   Он похлопал себя по нагрудному карману куртки.
   С учетом позднего времени Верныдуб и Серко не решились отпустить д*Артаньяна одного, проводив до самой гостиницы "Козочка".
   -Господа,- сказал на прощание юноша,- кроме вас, у меня здесь никого знакомых нет. Обещайте, что как только я стану мушкетером, мы с вами отметим это событие.
   -А зачем ждать?- удивился Верныдуб, переглянувшись с Иваном.- Можем продолжить наше знакомство хоть завтра.
  
   Примерно в это же время в одном из покоев кардинальского дворца, за столом, заваленным бумагами и книгами, сидел мужчина что-то быстро писавший гусиным пером на листе пергамента. Позади него в огромном камине горел яркий огонь. Свет очага падал сзади на великолепное одеяние сосредоточившегося на письме человека, а пламя свечей в канделябрах освещало красную сутану, отделанную кружевами, бледное лицо и высокий лоб человека, который олицетворял собой высшую государственную власть во Франции.
   Дописав последнюю строчку, он еще раз бегло прочел написанное, затем отодвинул пергамент в сторону и погрузился в размышления, подперев голову руками. Кардинал Мазарини, а это был именно он, в ту пору достиг расцвета мужской зрелости и красоты. Являясь полновластным властелином Франции и любовником королевы Анны Австрийской, регентши при малолетнем Людовике XIV, кардинал с каждым днем чувствовал себя все более одиноким и изолированным от высшего дворянства с одной стороны, а от народных масс - с другой. Ни у тех, ни у других он, правда, никогда особой любовью и не пользовался. Для простого народа он всегда являлся чужеродным организмом, иностранцем, итальянцем, случайно вознесенным к вершинам власти волей покойного кардинала де Ришелье,а французские дворяне относились к нему полупрезрительно, называя не иначе, как унизительным прозвищем "Мазарен".
   Но во всеобщей к себе неприязни кардинал виноват был сам, обложив народ столь непосильными налогами, что терпении его уже нельзя было продлевать больше даже громом военных побед, одерживаемых принцем де Конде. Не только крестьяне, но, в первую очередь, лавочники, ремесленники, купцы не могли больше выдерживать увеличивавшегося бремени налогов и роптали все громче. Но Мазарини этого оказалось мало, и он затронул интересы парижского парламента, продав двенадцать патентов на должности парламентских докладчиков. Эти действия вызвали возмущение членов парламента, лидером которых стал парламентский советник Бруссель. Членов парламента поддержало население Парижа и чувствовалось, что не за горами тот час, когда на сторону народа встанут и представители высшего французского дворянства.
   Мазарини, остро нуждавшийся в предприимчивых и отважных людях вспомнил о том, что уже несколько лет в Бастилии содержится граф де Рошфор, один из самых преданных и ловких приближенных покойного кардинала Ришелье. В свое время он же сам и упрятал Рошфора за решетку, однако сейчас приказал доставить его из Бастилии, надеясь привлечь на свою сторону. Он знал, что у Рошфора, блестяще выполнявшего в свое время самые щекотливые поручения Ришелье, разоблачившего заговор Шале и Монморанси, прекрасные связи в высшем парижском свете. А эти связи кардиналу сейчас нужны были как воздух. Но Рошфор оказался несговорчивым и Мазарини отправил его назад в Бастилию. По дороге на карету лейтенанта королевских гвардейцев де Коменжа, сопровождавшего узника, напала толпа, карету опрокинули, а Рошфор скрылся. Кардинал приказал Коменжу во что бы то ни стало найти Рошфора и задержать, так как в порыве откровенности в беседе с ним наговорил много лишнего.
   Сейчас он ожидал доклада лейтенанта гвардейцев, который почему-то задерживался.
   Настенные часы за спиной кардинала пробили два, когда в коридоре послышались четкие шаги, дверь кабинета открылась и на пороге появился де Коменж.
   Поклонившись Мазарини, лейтенант гвардейцев хмуро произнес:
   -Неутешительные новости, монсеньор. Рошфору удалось ускользнуть.
   -Как это произошло?- откинулся в кресле кардинал.
   -Мои люди выследили графа и следили за ним, когда он свернул в один из переулков по улице Сен-Дени.Там они напали на него, но оказалось, что произошла ошибка и атаке подвергся не граф, а другой человек, какой-то случайный прохожий.
   -Ну и что,- не понял кардинал,- ошибки всегда возможны. Почему они не преследовали Рошфора дальше, ведь он не мог далеко уйти? Прошла всего минута - другая не больше.
   -Не совсем так,- замялся де Коменж,- после полученных повреждений мои люди уже были неспособны никого преследовать, и, судя по их рассказам, им здорово повезло, что они вообще остались в живых.
   И лейтенант стал рассказывать то, что уже известно читателю.
   -Сколько вы говорите было ваших людей?- спросил кардинал, выслушав де Коменжа.
   -Пять,- ответил тот,- и смею вас заверить, ваше преосвященство, превосходных, не раз проверенных в деле бойцов.
   -Пять,- задумчиво повторил Мазарини, выбивая дробь пальцами по столу.- И в течении буквально десяти секунд они были выведены из строя, словно. пятилетние детишки...Да, похоже. их действительно пожалели и не стали убивать.
   Лейтенант молча поклонился в знак согласия.
   -Бог с ним с Рошфором,- наконец, произнес кардинал,- пусть поживет пока на свободе. Мне необходимо во что бы то ни стало разыскать тех двоих. Такие замечательные бойцы всегда пригодятся. Жаль, что о них нет никаких сведений.
   -Не совсем так, монсеньор,- почтительно возразил де Коменж,- они называли себя и мои люди запомнили их имена. Один, тот, что еще совсем мальчик, д*Артаньян, а тот, что, как буря налетел на моих гвардейцев, де Люпугрис, хотя имя довольно странное.
   -Люпугрис,Люпугрис,- задумался Мазарини.- Это по-моему просто перевод на французский язык. Серый волк, Серко... Кажется, я понял, кто это.
   Отпустив лейтенанта, который не скрывал радости, что так легко отделался, Мазарини задумался. Он обладал феноменальной памятью, поэтому вспомнил, что среди командиров запорожских казаков, которых он несколько лет назад отправил к принцу Конде под Дюнкерк, был человек по фамилии Серко.
   - Но как он мог оказаться в Париже,- размышлял кардинал, -ведь все эти наемники уже вернулись домой. Впрочем, этот вопрос можно выяснить и позже.
  
   Глава третья. Мушкетер короля.
  
   Через несколько дней капитан королевских мушкетеров де Тревиль испросил аудиенцию у королевы Анны Австрийской. В ее рабочем кабинете он застал и кардинала Мазарини. Королева была явно не в духе, поэтому повертев в руках проект указа о зачислении в роту королевских мушкетеров некоего д*Артаньяна, имя которого ей ничего не говорило, недовольным тоном заметила:
   -Насколько я помню, вакантных мест в роте мушкетеров нет. Или я ошибаюсь?
   Тревиль, не ожидавший, что Анна Австрийская, подписывавшая прежде такие указы, не читая их, станет задавать подобные вопросы, на несколько секунд смешался, не зная, что ответить.
   Неожиданно для него Мазарини, прочитавший через плечо королевы текст документа, спокойно сказал:
   -Ваше величество, я думаю, что этот молодой человек вполне заслуживает носить плащ мушкетера. Несмотря на молодость, он превосходно владеет шпагой, отличается умом, храбростью и отвагой.
   Де Тревиль, меньше всего ожидавший поддержки в этом вопросе со стороны кардинала, поспешил подтвердить его слова,хотя и не мог понять, откуда Мазарини известен д*Артаньян, о существовании которого он и сам узнал всего пару дней назад.
   Анна Австрийская молча подписала проект указа и передала его де Тревилю. Когда рассыпавшийся в изъявлении благодарности капитан мушкетеров покинул ее кабинет, королева возвратилась к разговору с кардиналом, прерванному приходом мушкетера.
   -Мне надоел этот Брусель,- в сильном раздражении сказала она.- Долго ли еще мы будем терпеть всех этих стряпчих, лавочников, конюхов?
   -Успокойтесь Анна,- мягко произнес кардинал,- не стоит так нервничать и волноваться.
   - Не стоит?!- взорвалась обычно сдержанная королева.- Вас вчера не было в парламенте, когда король подтвердил прежние эдикты относительно налогов и огласил новые. Даже Матье Моле (первый президент парижского парламента-прим.автора), обычно поддерживавший все законы о налогах, выступил против. А, что уж говорить об этом Бруселе. Он и Бланмениль ( президент парижского парламента-прим. автора) смотрели на меня так, словно, готовы были вцепиться мне в горло.
   -Да полно вам, Анна,- добродушно заметил кардинал,- пусть себе сердятся, лишь бы платили налоги. А платить они будут, казне необходимы деньги.
   Королева секунду с презрением смотрела на него, затем гневно воскликнула:
   -Вы, Джулио, ни о чем не хотите думать, кроме денег. А честь королевы для вас ничего не значит!
   И с этими словами она зарыдала, отвернув лицо от кардинала.
   -Ну, полно, полно вам,- стал успокаивать ее Мазарини,- хорошо, обещаю, больше ваше величество об этом Бруселе не услышит.
   Королева улыбнулась сквозь слезы, которые стали быстро высыхать на ее шеках.
  
   Возвратясь к себе,де Тревиль увидел ожидавшего его в приемной д*Артаньяна и, сделав ему знак следовать за собой, прошел в кабинет.
   -Итак, молодой человек,- строго спросил он, подкрутив ус,- почему вы скрыли от меня то, что произошло здесь с вами в последнее время?
   -Но месье,- искренне удивился юноша,- я ничего от вас не скрывал. Да и ничего особенного со мной не произошло... Разве, что эта стычка в переулке? Но я не счел этот случай настолько важным, чтобы рассказать о нем вам.
   -В Париже любая случайность может быть важна, - все еще ворчливо произнес де Тревиль,- но все же, что это была за стычка, расскажите подробнее?
   Внимательно выслушав рассказ д*Артаньяна, капитан, расхаживавший по кабинету заложив руки за спину, остановился и удовлетворенно хмыкнул:
   -Ну, теперь, кажется, все кусочки мозаики сложились в одно целое. Так вы говорите, все началось с того, что нападавшие на вас крикнули "сдавайтесь Рошфор!".
   -Да, месье. Так вы знаете, кто эти люди?
   -Во всяком случае, догадываюсь,- нахмурясь, ответил капитан.- Но ладно, об этом позже. А сейчас прошу вас ознакомиться с этим документом.
   С этими словами он протянул д*Артаньяну указ о зачислении его в роту мушкетеров.
   Выслушав поток благодарностей от вновь испеченного мушкетера, де Тревиль сказал:
   -Благодарить вам следует не меня, а его преосвященство кардинала. Без его вмешательства, королева вряд ли подписала бы этот указ. Но вот это меня и беспокоит. Как старинный друг вашего отца, хочу предупредить, что, судя по всему, кардинал Мазарини попытается использовать вас в своих целях. Как поступать, дело, конечно, ваше, но запомните: кардинал чрезвычайно скуп и алчен, щедр на обещания, но выполняет их очень редко.
  
   Вечером счастливый д*Артаньян явился на квартиру к Серко и Верныдубу.Увидев юношу в новеньком голубом плаще королевских мушкетеров с вышитым серебряным крестом на нем, друзья бросились поздравлять его. На столе появилась бутылка шампанского, пробка, выбитая ударом могучей ладони Верныдуба ,ударилась в потолок, в стаканы хлынуло струей золотистое вино. В этот раз, д*Артаньян, ограничившись стаканом игристого напитка, поблагодарил друзей за поздравление и предложил встретиться завтра, чтобы отметить его производство в мушкетеры уже по-настоящему.
   -Мне рекомендовали трактир "Отшельник" на Монетной улице. Говорят, он знаменит своей кухней.
   -Действительно, готовят там неплохо,- согласился Серко.- Значит, договорились. Мы с месье д*Экстрирперше завтра заглянем к вам в "Козочкук".
   -Нет,- немного подумав, ответил юноша, - завтра состоится богослужение, на котором будет присутствовать королевская семья. Охрану Соборной площади станут нести гвардейцы и мушкетеры. Поэтому нам лучше встретиться после богослужения в конце улицы Кокатри, а оттуда и до Монетной рукой подать.
   -Конечно, - сообразил Серко,- а вам от Соборной площади достаточно будет пройти по улице Святого Христофора, чтобы оказаться на Кокатри. Итак, до завтра!
   На следующий день с утра тысячи парижан заполнили Соборную площадь. Всем было известно, что сегодня состоится богослужение, на котором будет присутствовать королева-мать и юный король. Когда площадь перед собором Богоматери уже была заполнена, появилась рота мушкетеров де Тревиля, расположившаяся у входа в собор. В десять часов прогремел пушечный выстрел, возвестивший о выезде из Лувра короля и королевы. Толпа заволновалась, всем хотелось лицезреть венценосных особ. Д*Артаньян, оказавшийся первый раз в составе такого караула, также был взволнован и возбужден, ведь ему предстояло воочию увидеть королевскую семью и других вельмож. Между тем, толпа запрудила не только площадь, но и улицы перед ней, поэтому процессия, состоявшая из кареты королевы, короля, кардинала и еще десятка экипажей их придворных, продвигалась медленно под конвоем гвардейцев. Юный король периодически выглядывал из окна своей кареты с важным видом и даже едва кивал толпе, разражавшейся восторженными криками:
   -Да здравствует король!
   Наконец, кареты достигли площади и остановились у входа в собор. Все прибывшие один за другим, не спеша, вошли под его сумрачные своды, и вскоре богослужение началось.
   Д*Артаньян все это время пожиравший глазами королеву, короля, Мазарини и других придворных, заметил, что когда все вошли в храм, карета, украшенная гербом лейтенанта гвардейцев де Коменжа, отделилась от других и медленно отъехала в конец улицы Святого Христофора. К концу богослужения, он также увидел, что Коменж вышел из собора и, подозвав к себе двух гвардейцев, не спеша направился вслед за каретой. Спустя несколько минут все молившиеся вышли из собора и, усевшись в свои экипажи, направились к Лувру. За ними последовали и мушкетеры, но д*Артаньян, получив разрешение своего сержанта, поспешил к месту встречи с Серко и Верныдубом, которые, как он думал, уже ожидают его.
   Быстро пройдя по безлюдной улице Святого Христофора, он чисто механически отметил про себя, что ни Коменжа, ни его кареты здесь нет. Однако, свернув на Кокатри, д*Артаньян с удивлением увидел большую толпу, собравшуюся возле одного из домов. Там же стояла и карета Коменжа, окруженная горожанами. Самого лейтенанта он не видел, но на втором этаже дома вдруг распахнулось окно и истошный женский голос закричал:
   -На помощь! Помогите советнику Бруселю, его хотят арестовать за то, что он защищал народ! На помощь!
   Толпа внизу заволновалась и окружила карету Коменжа. Кое-кто попытался взять лошадь под уздцы. Кучер, сидевший на козлах, стегнул его кнутом, а сидевшие внутри два гвардейца открыли дверцы и выставили наружу пики.
   Орущую женщину оттащили от окна, но тут кто-то закричал еще громче:
   -Убивают! Разбой! Убивают Бруселя!
   Шум усилился, к дому Бруселя стал сбегаться народ со всех концов улицы. Гвардейцы, выйдя наружу, отталкивали пиками особо ретивых от кареты, но толпа от этого раздражалась еще больше и становилась все более агрессивной. Под натиском горожан гвардейцы оказались прижатыми к карете и, хотя кричали : "Именем короля!", на их крики никто не обращал внимания.
   Д*Артаньян, новичок в Париже, понятия не имел, кто такой Брусель, но он понял, что, если задержание этого человека проводит лично лейтенант королевских гвардейцев, то это важная фигура. Как мушкетер короля, он не мог остаться в стороне, поэтому, обнажив шпагу, с криком: " "Именем короля!" поспешил на помощь гвардейцам. Толпа, увидев мушкетера, в первое мгновение раздалась в стороны, что позволило д*Артаньяну пробиться к карете. Там он, держа в левой руке пистолет, присоединился к гвардейцам и стал наносить удары шпагой плашмя наиболее агрессивным нападающим. Минут десять гвардейцам и мушкетеру удавалось сдерживать натиск толпы, когда, наконец, на пороге дома появился лейтенант Коменж, ведя за руку Бруселя.
   Увидев арестованного парламентского советника, толпа пришла в неистовство.
   -Разбить карету!- раздались крики.
   -Убивают!- вопила какая-то женщина.
   -Смерть офицеру!- орал кто-то.
   -Именем короля!- надрывался Коменж, пробиваясь с Бруселем к карете.
   Д*Артаньян в свою очередь крикнул:"Всем стоять! Первый, кто сделает шаг вперед, будет убит!" и, видя, что его начинают теснить, стал колоть острием шпаги, тех, кто на него напирал.
   Лейтенанту удалось, наконец, втолкнуть Бруселя в карету и самому вскочить туда вслед за ним. В это время откуда-то из окна раздался выстрел, и пуля попала в руку одному из гвардейцев, шедших вслед за лейтенантом. Этот выстрел подействовал на толпу, как красная тряпка на быка.
   -Смерть офицеру!- послышались крики и толпа надвинулась на карету.
   Бледный Коменж приставил острие шпаги к шее Бруселя и крикнул:
   -Остановитесь или я заколю арестованного! Мне приказано доставить его живым или мертвым, я привезу его мертвым, мне все равно.
   В толпе поняли, что решительный лейтенант поступит так, как сказал. Хотя угрозы еще продолжались, но народ отступил от кареты. Коменж помог подняться внутрь раненому гвардейцу и крикнул кучеру: "Гони во дворец!".
   Кучер, полумертвый от страха стегнул лошадей, те двинулись вперед, сквозь нехотя уступающую им дорогу толпу. Мушкетер шел рядом с каретой. Но едва карета повернула на набережную, как сюда хлынула новая волна горожан, опрокинув карету и сбив с ног лошадей. Началась настоящая свалка.Разъяренный и уставший д*Артаньян стал уже орудовать шпагой в полную силу, нанося удары направо и налево, как и гвардейцы, коловшие острием своих пик тех, кто напирал на них. Но это сопротивление еще больше раззадорило толпу. Уже кое-где мелькнули дула мушкетов и прогремели первые выстрелы. Все громче раздавались голоса : "Смерть гвардейцам! Смерть мушкетеру! В Сену их!". Д*Артаньян потерял шляпу, его новый плащ был порван в нескольких местах, он уже порядком устал. Сотни рук тянулись к нему с угрозами, готовясь растерзать, стоило ему только упасть. Краем глаза он видел, что Коменж пытается выбраться из опрокинутой кареты и рвет на себе волосы от отчаяния. Гвардейцы яростно отбивались пиками, но не могли помочь ни мушкетеру, ни своему лейтенанту. Казалось все потеряно, еще немного и обезумевшая толпа разнесет в клочья лошадей, карету, гвардейцев и мушкетера. Д*Артаньян уже приготовился подороже отдать свою жизнь, когда вдруг толпа колыхнулась и раздалась в стороны. В воздухе свернули две широкие сабли и Серко с Верныдубом, сбивая всех с ног и опрокидывая особо рьяных в Сену, в мгновении ока оказались рядом с мушкетером. В следующий момент они обернулись к толпе с таким грозным и свирепым видом, что даже самые отважные бунтовщики попятились, давя друг друга.
   --Эй вы, оглянитесь,- вдруг зычным голосом крикнул Серко,- спасайтесь, кто в Бога верует!
   Он махнул рукой назад и, обернувшись, все увидели примерно в трехстах метрах позади десяток конных мушкетеров со шпагами в руках, несущихся галопом прямо на толпу. Забыв о гвардейцах и Бруселе, все бросились врассыпную, да так быстро, что Верныдуб не смог удержаться от гомерического хохота. Спустя полминуты пропали куда-то и мушкетеры, так и не доскакав к месту, где находилась карета.
   -Благодарю вас, господин мушкетер от всего сердца,- сказал Коменж, наконец, выбравшись из кареты,- скажите мне ваше имя, мне нужно назвать его королю! И вас господа прошу назвать...
   Он вдруг умолк, беспомощно озираясь вокруг. Ни Серко, ни Верныдуба нигде поблизости не было. Д*Артаньян, обладавший острым умом, понял, что его друзья не хотели быть узнанными, поэтому назвав себя лейтенанту, также незаметно скрылся, пока тот со своими гвардейцами поднимал карету и затем продолжал движение во дворец.
  
   Глава четвертая. На службе у кардинала.
   Когда д*Артаньян возвратился на улицу Кокатри, надеясь отыскать там свою шляпу, он увидел Верныдуба и Серко, шедших ему навстречу. Иван держал в руках его шляпу, немного помятую, но выглядевшую вполне прилично. Водрузив ее на голову,мушкетер сердечно поблагодарил друзей за свое спасение.
   -Признаться честно, я уже успел попрощаться с жизнью,- сказал он, с чувством пожимая руки обоим,- вы оказались там весьма кстати и вовремя.
   -Значит, будете долго жить,- серьезно сказал Серко,- примета такая.
   -Но, господа,- с удивлением спросил д*Артаньян,- почему вы так быстро ушли и не назвали господину Коменжу себя? Он доложил бы о вас королеве и уверен, ваш подвиг был бы оценен по достоинству. Ведь вы спасли жизнь лейтенанту гвардии его величества.
   Переглянувшись с Верныдубом, Серко решительно сказал:
   -Кажется, настала пора объясниться. Скажите, д*Артаньян, что вам известно о советнике Бруселе, которого арестовал де Коменж?
   -Да, в общем ничего, кроме того, что он, по-видимому, совершил какое-то серьезное государственное преступление, в противном случае вряд ли его стал бы задерживать сам лейтенант гвардейцев короля,- пожал плечами мушкетер.
   -То, что является преступлением в понимании кардинала Мазарини, может выглядеть героизмом в глазах народа,- объяснил Серко.- Кардинал обложил народ такими непомерными налогами, что его терпение лопнуло. А парламентский советник Брусель- выразитель и защитник интересов народа. Но волею судьбы на стороне народа оказалось и высшее дворянство Франции, ненавидящее Мазарини, в том числе и герцогиня де Лонгвиль, сестра принца Конде, ставшая фактически лидером Фронды. А не так давно принц временно поручил нам стать ее телохранителями, вот почему мы сейчас в Париже, а не вместе с ним в очередном походе. Но дней десять назад герцогиня уехала к мужу в его замок и мы временно предоставлены сами себе. аким образом, если возвратясь, она узнает о нашей роли в аресте Бруселя...
   -Я все понял, господа,- сообразил д*Артаньян,- и обещаю, что, как мне ни жаль, но от меня никто о вашем участии в этом деле не узнает. А теперь, не пора ли нам отправиться в "Отшельник"?
   -Только налегать на вино не советую. - усмехнулся Серко,- похоже сегодня ночью в Париже будет очень не спокойно! И лучше, чтобы голова оставалась трезвой.
  
   Лейтенант Коменж, доставив Бруселя в Сен-Жерменскую тюрьму, как это ему было приказано кардиналом и королевой, возвратился в Лувр. Там он доложил Анне Австрийской в присутствии Мазарини об аресте советника Бруселя и о своем чудесном спасении. Услышав о героизме, проявленном д*Артаньяном, кардинал заметил:
   -Кажется, ваше величество, вы поступили правильно, приказав зачислить этого молодого человека в роту мушкетером де Тревиля. Он не замедлил выразить свою признательность за это в самом приемлемом виде.
   -Правда,- добавил де Коменж,- ради объективности следует сказать, что всех нас спасли от верной гибели два каких-то незнакомца, которые словно могучие рыцари древних сказаний, моментально усмирили бунтовщиков. Я так и не узнал их имен ибо, разогнав толпу, они и сами куда-то удалились.
   Однако королева не особенно внимательно слушала Коменжа, ее обуревали гнев и возмущение.
   -Как они посмели напасть на офицера короля?- воскликнула она, сжимая кулаки.- Разве они больше не мои подданные? Это ведь бунт! Их необходимо всех усмирить силой оружия!
   Кардинал сделал знак Коменжу, что тот свободен, а, когда лейтенант ушел. озабоченно сказал:
   -Кажется, мы сделали ошибку, арестовав этого Бруселя. Оставаясь на свободе, он был менее опасен, чем находясь в тюрьме.
   Не обращая внимания на причитания королевы, он возвратился в свой дворец и приказал вызвать к себе мушкетера д* Артаньяна.
  
   К счастью, молодой мушкетер, прислушавшись к совету Серко, не особенно налегал на бургундское, поэтому, наведавшись в казармы мушкетеров и, узнав о том, что его вызывает к себе кардинал, быстро привел себя в порядок и вечером прибыл в Лувр. В приемной кардинала его встретил Бернуин, камердинер Мазарини, молча распахнувший перед ним дверь кабинета.
   Ответив кивком на приветствие мушкетера, кардинал, оставаясь сидеть в кресле, внимательно оглядел ладную фигуру молодого человека, выдававшую скрытые силу и ловкость, несмотря на его юношескую стройность и даже кажущуюся хрупкость. Д*Артаньян был среднего роста, с хорошо развитым плечевым поясом и узкими бедрами, что выдавало в нем человека с хорошей физической подготовкой. Лицо его, совсем юное, с очерченными скулами и волевым подбородком, возможно, не было особенно красивым, но дышало дерзкой отвагой, а большие темно-карие глаза выдавали живой ум и проницательность.
   -Так, так, молодой человек,- нарушил молчание кардинал,- едва одев форму мушкетера, вы уже успели оказать важную услугу его величеству королю.
   -Моя жизнь принадлежит моим королю и королеве, - с поклоном ответил юноша,- я просто исполнял свой долг.
   -И хорошо исполнили,- заметил Мазарини,- ее величеству доложено о вашем подвиге и она осталась очень довольна тем, что не ошиблась, зачислив вас в роту королевских мушкетеров.
   -Мне известно о том, что, если бы не ваше высокопреосвященство, - вновь поклонился д*Артаньян,- то это назначение могло и не состояться. Весьма признателен вам за это и всегда готов оказать услугу вашему высокопреосвященству.
   "Гм,- подумал кардинал,- он весьма доходчиво дал почувствовать разницу между королем. королевой и мной. Однако, хитрая бестия этот гасконец!"
   Однако вслух он произнес совершенно другие слова:
   - Скорее всего, вам представится такая возможность гораздо раньше, чем вы думаете. Но в этом мире за все приходится платить, поэтому обещаю, что, если я буду требовать от вас услуг, то за их выполнение вы будете по достоинству вознаграждены.
   Д* Артаньян выжидательно посмотрел на него и кардинал после паузы продолжил:
   -Здесь,- он слегка выдвинул ящик стола,- лежит патент на должность лейтенанта королевских мушкетеров. Он не заполнен и, чья фамилия будет в нем указана, впредь зависит только от вас.
   Д*Артаньян молча поклонился, но в голове его предостерегающе прозвучали слова де Тревиля. сказанные накануне о том, что Мазарини редко выполняет свои обещания.
   -Так вы готовы мне служить?- прямо спросил кардинал, решив, что почва для такого вопроса уже достаточно подготовлена.
   -Да, если только поручения вашего преосвященства не будут противоречить понятиям чести дворянина.
   -Вы полагаете,- поморщился Мазарини,- что я стану поручать вам выполнение низких, неблаговидных поступков, вроде кого-то убить или ограбить? Будьте спокойны, вы мне нужны совсем в другом амплуа. Вы станете шпагой в моей руке, которая будет надежной охраной меня, королевы и короля, вот в чем должна заключаться ваша служба. Вы уже доказали, что один стоите, по меньшей мере, четырех королевских гвардейцев, а таких людей, как вы, в моем окружении нет.
   -Готов служить вашему преосвященству,- теперь уже вполне искренне сказал мушкетер, глядя в глаза кардиналу.
   -Вот и отлично. С этой минуты вы будете постоянно находиться при мне и действовать по моим приказам. С де Тревилем я все это улажу.
   После непродолжительной паузы он вдруг внезапно спросил:
   -Скажите, вам известен некий де Люпугрис?
   Д*Артаньян замялся, не зная, как ему поступить, но в это время дверь кабинета открылась и на пороге появился встревоженный Бернуин.
   -В Париже бунт,- сказал он взволнованно,- королева просит ваше высокопреосвященство срочно прибыть в Лувр.
   -Следуйте за мной,- кивнул д*Артаньяну кардинал, одевая шляпу и взяв со стола перчатки. Они вышли из кабинета и,сев в карету, стоявшую у заднего крыльца, направились к королевскому дворцу.
   События той драматической ночи не имеют прямого отношения к нашему повествованию, поэтому ограничимся лишь их кратким изложением. В Лувр на аудиенцию к королеве прибыл парижский коадъютор де Гонди, передавший требовании парижан вернуть свободу советнику Бруселю. В то же время толпа народа окружила королевский дворец, грозя ворваться в него. В конце концов, Анна Австрийская, хотя и закатила истерику, но вынуждена была отдать распоряжение начальнику Сен-Жерменской тюрьмы освободить Бруселя. Объявив об этом парижанам с балкона Лувра, Гонди в одночасье из обыкновенного священника превратился в народного героя. Толпа, убедившись, что советник освобожден из тюрьмы, постепенно стала расходиться, и к утру мало что в городе напоминало о ночных событиях.
  
   Глава пятая. Поручение принца Конде.
  
   Освобождение советника Бруселя совпало с другим событием, которое взволновало Париж не меньше- в столицу возвратился герцог Энгиенский, принц де Конде, Великий Конде, как его стали уже именовать в народе. Сославшись на усталость, принц не стал никого принимать и сам никуда не поехал, но распорядился разыскать Серко и Верныдуба.
   Оба находились во дворце, поэтому не прошло и десяти минут, как они явились в кабинет принца.
   -Господа,- несколько смущенно начал принц,- у меня к вам есть поручение, совершенно личного характера, от которого вы вправе отказаться.
   Он умолк, словно, ему в голову пришла какая-то неожиданная мысль, а затем спросил:
   -Но прежде прошу ответить приходилось ли вам бывать в Англии и понимаете ли вы английский язык?
   -В Англии мне, к сожалению, бывать не приходилось,- ответил Серко, переглянувшись с Верныдубом,- но с английским языком я знаком, во всяком случае, бегло разговаривать по-английски могу.
   -А я в Англии не бывал и языком не владею,- пробасил Верныдуб.
   -Впрочем, это не важно, - подумав, сказал принц,- насколько я знаю, король Карл превосходно владеет французским.
   -Ваше высочество желает отправить нас в Англию?- удивился Серко.
   -В общем- то не я,- ответил принц, - но, не скрою, тем самым вы окажете и мне большую услугу. Речь идет о весьма щекотливом поручении, которое я прошу сохранить в тайне. Известно ли вам, господа, о последних событиях в Англии?
   -Лишь в общих чертах,- осторожно сказал Серко,- известно, что король Карл I Стюарт ведет сейчас войну с армией парламента, которую возглавляет генерал Кромвель.
   -Да, - согласился Конде,- но это лишь часть правды. Дело в том, что у короля почти не осталось приближенных, которым он мог бы доверять. Одни сложили свои головы в боях, другие предали короля, иные просто заняли выжидательную позицию, не зная, кто, в конечном итоге, победит- Кромвель или Карл I. На короля уже было организовано несколько покушений, которые, к счастью, не достигли своей цели. Его царственная супруга Генриетта Мария, как известно, являетcя дочерью Генриха IV и родной сестрой покойного короля Людовика XIII, а следовательно состоит в родстве и со мной, хотя и отдаленном...
   Серко за время пребывания во Франции из любопытства ознакомился с историей династии Бурбонов, поэтому знал, что основатель династии Конде первый Бурбон являлся дядей короля Генриха Наваррского, а победитель при Рокруа и Лансе приходится ему правнуком. Поэтому Людовик де Конде и Генриетта Мария были троюродными или даже четвероюродными братом и сестрой, словом, по украинским понятиям "седьмой водой на киселе"
   -Так вот,- продолжал принц,- сейчас английская королева находится в изгнании во Франции, пользуясь гостеприимством ее величества вдовствующей королевы, а, если быть точным, то его преосвященства кардинала. В прошлый мой приезд в Париж она обратилась с просьбой подыскать несколько надежных дворян, которые могли бы находиться при особе ее мужа- короля, обеспечивая ему безопасность. У меня достаточно предприимчивых храбрых воинов, на которых можно положиться, но для такого дела они мало пригодны. Вот я и остановился на ваших кандидатурах. Если вы не согласитесь, мне придется отказать родственнице, что, конечно, будет весьма неприятно.
   Серко и Верныдуб переглянулись, затем Иван твердо сказал:
   -Ваше высочество, мы согласны.
   Принц облегченно вздохнул:
   -Безусловно, вы будете снабжены в дорогу всем необходимым, в том числе и деньгами. Но вначале вам необходимо встретиться с ее величеством, видимо, у нее будут для вас конкретные инструкции. Можете быть уверены, что после выполнения этого поручения, вас будет ожидать достойная награда.
  
   На следующий день один из офицеров принца провел их в то крыло Лувра, где у дверей стоял лишь один привратник. Войдя вовнутрь, Серко и Верныдуб с удивлением увидели насколько запущено жилище, предоставленное дочери Генриха IV щедростью и гостеприимством кардинала Мазарини. Огромные пустые залы, из которых была удалена мебель, покрытые трещинами стены, на которых еще местами сохранились следы позолоты и остатки лепных украшений, производили гнетущее впечатление. Серко и Верныдуб обратили внимание, что нигде не было ни караулов, ни лакеев. Наконец, они вошли в зал, как понял Серко, смежный с комнатой королевы, в котором она их уже с нетерпением ожидала.
   -Войдите господа,- просто сказала Генриетта,- добро пожаловать.
   Они вошли и остались стоять. Королеве в то время было около тридцати семи лет, как и обоим казакам, она все еще сохранила обаяние молодости и красоты, хотя глаза ее были полны скрытой печали. Оглядев обоих пристальным взглядом, она, казалось, осталась довольна результатами первичного осмотра и жестом предложила обоим сесть.
   -Принц Конде рассказывал мне о вашей отваге и храбрости,- сказала королева Генриетта, - охарактеризовав вас самым лестным образом. Я знаю, что вы не мои соотечественники, но полагаю, сейчас это не имеет никакого значения.
   Она умолкла, молчали и казаки.
   -Господа,- продолжила она через несколько секунд с горькой улыбкой на устах,- всего несколько лет тому назад у меня было многочисленное дворянство, армия, я не нуждалась в деньгах. Вы,вероятно, поражены тем, что меня окружает теперь. Чтобы осуществить план, который должен спасти жизнь моего мужа у меня есть только вы, господа, которых я вижу в первый раз.
   -Вы можете вполне положиться на нас, ваше величество,- ответил Серко, поднявшись и отвесив глубокий поклон,- наши жизни в вашем распоряжении.
   -Благодарю вас, господа,- сказала королева.- Несколько дней назад мне передали письмо от моего царственного супруга. В нем он сообщает, что готовится к последней битвы и, если окажется побежденным, то у него не останется другого выхода, как искать убежище во Франции.Я обратилась к кардиналу Мазарини, чтобы узнать сможет ли Франция предоставить убежище королю Англии.
   -И каков же было решение кардинала?- спросил Серко, уже предвидя ответ.
   -Он отказал.
   Серко переглянулся с Верныдубом и оба обменялись презрительной усмешкой.
   -Ваше величество,- спросил Серко,- что нам нужно делать?
   -Значит, вы испытываете сожаление к постигшим меня бедствиям?- растроганно спросила королева.
   -Ваше величество,- сказал Серко, - я и мой товарищ, простые польские дворяне, мы не можем похвастать знатностью своего рода, но мы просим указать нам, чем мы можем служить вам, мы готовы.
   -Ах, у вас, действительно, благородные сердца!- горячо воскликнула королева и в глазах ее блеснули слезы. Поборов себя, она продолжила:
   -Господа, если вы согласны оказать услугу несчастной королеве, покинутой всем миром, вот что предстоит сделать. Король сейчас один, если не считать нескольких дворян, которых он боится потерять. Он окружен шотландцами, которым не доверяет, хотя и сам шотландец. Может быть, я прошу у вас слишком много, тем более, что не имею никакого права просить. Но молю вас, поезжайте в Англию, проберитесь к королю, будьте его друзьями, охраняйте его, держитесь возле него во время битвы, следуйте за ним постоянно, пресекайте козни, которые строятся против него, более опасные, чем пули и мечи. Взамен этой жертвы, которую вы мне принесете, я обещаю вам свою дружбу, признательность и уважение.
   -Ваше величество, - спросил Серко, - когда нам отправляться?
   -Значит, вы согласны!- радостно воскликнула королева.
   -Да, ваше величество, мы готовы вам служить всей душой. Только ваше величество слишком милостивы, обещая нам дружбу, которой мы не заслуживаем.
   Королева достала из ларца лежавшего на столе, колье из крупных бриллиантов и, протянув его Серко сказала:
   -Может случиться, что у вас не хватит денег. Сломайте оправу и продайте камни какому-нибудь ростовщику, вы выручите за них, самое меньшее, тысяч пятьдесят ливров. Истратьте их, если будет нужно. Благородные люди должны быть обставлены так, как они того заслуживают, то есть по-королевски.
   Затем она передала Серко письмо к Карлу I от себя, а Верныдубу- от дочери Генриетты.
   -Возможно, в силу обстоятельств вам придется действовать порознь,- сказала королева,- в таком случае у каждого будет верительная грамота к моему супругу. И еще одно. Если вдруг сложится ситуация, когда королю придется покинуть Англию, доставьте его в Нидерланды, по адресу, который указан в обоих письмах к нему. Этот дом я приобрела еще в прошлом году на всякий случай.
   Поцеловав руку королевы, Серко и Верныдуб покинули Лувр и после непродолжительной беседы с принцем Конде в тот же день оставили Париж. Путь их лежал на север к порту Кале. Перед самым отъездом они отправили в гостиницу "Козочка" с посыльным письмо д*Артаньяну, в котором коротко сообщали, что на некоторое время покидают пределы Франции и ранее, чем через полгода не предполагают возвратиться в Париж. На следующий день их квартиру посетил гонец от кардинала Мазарини, с письмом, которое так и осталось непрочитанным.
   Раздел пятый. На службе короля Карла I Стюарта.
   Глава первая. Туманный Альбион.
   Как ни резвы были кони Серко и Верныдуба, но гонцы принца де Конде опередили их на добрых шесть часов. Поэтому, когда казаки прибыли в Кале, их ожидала готовая к отплытию в Дувр шхуна, а полагающиеся в таких случаях формальности начальник порта оформил за десять минут. Едва они поднялись на борт, как шкипер приказал своим матросам отдать концы.У принца Конде была своя неплохая канцелярия, поэтому Серко и Верныдубу были оформлены документы на мальтийских рыцарей- паломников, путешествующих по святым местам. Серко превратился в Артоса д*Обюссонна, далекого потомка знаменитого Великого магистра ордена, а Верныдуб остался при своих настоящих имени и фамилии Евстафий Портант герба Корчак. Причем канцеляристы герцога Энгиенского использовали незаполненные подлинники мальтийских документов, имевшихся в распоряжении принца. Однако плащи мальтийских рыцарей друзья решили не одевать, предпочитая остаться в обычной одежде французских или английских дворян, чтобы меньше привлекать к себе внимание.
   Всю ночь дул попутный ветер, поэтому к обеду следующего дня показались белые скалы Дувра. Спустя еще несколько часов, сойдя на берег, вновь испеченные рыцари устроились в городской гостинице, рассчитывая выяснить, где сейчас находится король Карл I со своей армией. Действовать приходилось осторожно, так как большая часть населения к королю относилась враждебно. Наши герои не особенно интересовались, чем обусловлена эта ненависть, уходящая своими корнями еще в 20-е годы, полагая, что их эти вопросы не должны касаться. Выйдя к ужину в общий зал гостиницы, друзья заказали ужин, состоящий в основном из вареной баранины, рыбы и эля, и стали прислушиваться к разговору других постояльцев гостиницы, ужинающих здесь же. Собственно говоря, прислушивался один Серко, Верныдуб, отхлебнув добрый глоток эля, поморщился и, отодвинув кружку в сторону, спросил:
   -А чего покрепче тут нет? Если не горилки, то хотя бы вина.
   -Какая тебе горилка,- усмехнулся Иван,- тут пуританская страна. Кроме эля они ничего не пьют. А элю этому далеко до нашего пива, согласен.
   Как Серко не прислушивался, ничего нужного он не услышал. Тогда сосредоточившись, он устремил свой взгляд на толстого хозяина гостиницы, стоявшего со скучающим видом за стойкой в глубине зала. Спустя несколько секунд он явственно сумел разобрать его мысли, но они сводились в основном к подсчету приходов и расходов гостиницы. Тогда Иван осторожно подтолкнул мысли англичанина в русло интересующей его темы. "Быстрее бы закончилась эта война, - вдруг отчетливо разобрал он мысль, скользнувшую в голове толстого бюргера.- Стюарт уже потерял все города, которые его поддерживали, остался один Ньюкасл, да и тот не сегодня, так завтра сдастся Кромвелю...". Он продолжал размышлять дальше, но для Серко его дальнейшие мысли уже не представляли интереса.
   Расстояние от Дувра до Ньюкасла в 150 лье друзья преодолели с максимально возможной скоростью и вскоре прибыли в королевский лагерь, находившийся на берегу Тайна. Ньюкасл еще держался, но, судя по всему, хозяин дуврской гостиницы был прав- дни обороны города были сочтены.
   Когда королю доложили о том, что два мальтийских рыцаря, прибывшие из Франции, просят у него аудиенцию, он распорядился, чтобы их немедленно провели к нему. Кроме короля в его палатке находился сэр Артур Каппель, преданнейший из его сторонников, недавно произведенный в пэры Англии, а также его старый камердинер Парри, которому Карл I доверял не меньше.
   Вначале король настороженно воспринял появление двух незнакомцев, но когда те предъявили ему письма от любимой жены и дочери, слезы радости выступили на его глазах. Внимательно прочитав оба послания самых дорогих ему людей, Карл I поцеловал каждое из них и бережно спрятал их в нагрудный карман камзола. Обратившись затем к посланникам своей супруги, король сказал:
   -Вы, господа, прибыли очень вовремя.Сэр Артур,- он кивнул в сторону Каппеля, внимательно рассматривавшего нежданных гостей,- через несколько дней должен покинуть нас и отправиться созывать под наши знамена тех, кто еще остался верен королю. С его уходом возле меня не останется людей, которым я мог бы всецело доверять.
   -Но, ваше величество,- неожиданно произнес Каппель,- можем ли мы доверять подателям писем вашей венценосной супруги и дочери? Где гарантия в том, что это не шпионы Кромвеля, перехватившие настоящих посланников ее величества королевы Генриетты?
   Повисла тяжелая пауза. Серко и Верныдуб переглянулись между собой.Последний , правда, не понял о чем идет речь, но по выражению лица Ивана, ему стало ясно, что что-то пошло не так. Король также нахмурился, поняв, что в словах его преданного сторонника есть резон.
   Вдруг в голову Серко пришла удачная мысль. Он поклонился королю и спросил:
   - Ваше величество, печати на письме не повреждены?
   -Нет,- ответил Карл I,- печати в целости и сохранности.
   -В таком случае, чем можно объяснить, тот факт, что мы с моим другом знаем место, где вашей супругой приобретен дом в Нидерландах? Кроме того, нам королева показывала ваше письмо к ней, в котором вы просили выяснить, предоставит ли Франция вашему величеству убежище, если, не дай Бог в этом возникнет необходимость. И,наконец, - он расстегнул куртку и достал из нагрудного кармана колье Генриетты,- эту вещь нам вручила ваша венценосная супруга, чтобы мы использовали ее при необходимости. Разве солдаты Кромвеля, убей они нас, передали бы вашему величеству это замечательное колье?
   С этими словами Серко протянул колье Карлу I. Тот бережно взял драгоценность из его рук, поднес к глазам, затем прикоснулся к ней губами и возвратил ее Ивану, сказав:
   -Если королева сочла нужным вручить это колье вам, пусть оно у вас и остается. Тем более, что все далеко еще не окончено. Что касается меня, то я и не сомневался, что вы - посланники моей венценосной супруги, но вы представили такие доказательства, которые устранили бы всякие сомнения, даже возникни они у меня. Не так ли сэр Артур?
   Он бросил взгляд в сторону Каппеля, который молча поклонился в знак согласия.
  
   На следующий день, попрощавшись с королем, сэр Артур Каппель отозвал в сторону Серко и Верныдуба.
   -Господа,- нахмурившись, сказал он,- с тяжелым сердцем оставляю я его величество, положение наше крайне тяжелое. Шотландцам,которые сейчас остались у него единственной опорой, уже полгода не платят жалованье, королевская казна пуста. Именно поэтому я и вынужден отправиться на поиски людей, оставшихся верными его величеству и попытаться сформировать, хотя бы несколько полков. Понятно, дело это не одного дня, но я постараюсь решить все эти вопросы, как можно скорее. Может быть и с финансами удастся уладить. Удачи вам господа и да хранит Бог его величество!
   С этими словами он вскочил на коня и вместе с группой сопровождающих его всадников вскоре скрылся вдали. Серко и Верныдуб возвратились к себе. По приказу короля, палатка, в которой они разместились, была поставлена рядом с его и соединялась с ней небольшим коридором, чтобы они в любое время могли пройти к королю, минуя стражу у входа в его палатку.
   Еще через несколько дней, король, желая избежать напрасного кровопролития, вынужден был сдать Ньюкасл армии Кромвеля, получившей существенные подкрепления для штурма города. В связи с этим королевский лагерь пришлось отодвинуть на несколько миль дальше от Ньюкасла, ближе к границе с Шотландией.
   С наступлением ночи все смолкло вокруг. Полная луна, изредка закрываемая набегавшими облаками, озаряла мушкеты часовых и их высокие шотландские шапки. Отсюда в ее бледном свете отчетливо вырисовывались стены, крыши и колокольни Ньюкасла, где также царила тишина.
   В конце королевского лагеря, в большой палатке, битком набитой шотландскими офицерами, проходил военный совет, созванный командиром шотландцев графом Левеном. Серко, напустив морок на часовых, стоявших у входа в нее, подобрался к палатке с тыльной стороны. С этой позиции он отчетливо слышал, каждое слово, сказанное внутри.
   Когда в Ньюкасле на городской колокольне пробило два часа час после полуночи, Серко, посчитав, что услышал достаточно, бесшумной тенью отделился от палатки и направился в противоположный конец лагеря, который весь занимал всего пятьсот квадратных футов. У входа в их палатку его ожидал Верныдуб.
   -Ну, что друже?- с тревогой в голосе спроси он Ивана по-польски.
   -А то, что обо всем необходимо доложить королю. Коротко говоря, его предали. Седлай наших коней, Остап, и королевского жеребца тоже. Держи их с тыльной стороны палатки. А я пойду к королю. Когда мы с ним выйдем, подавай коней.
   Верныдуб кивнул и молча направился в сторону коновязи.
   Серко вошел в свою палатку, а из нее по коридору перешел в палатку короля. Парри, еще не ложившийся спать, вопросительно посмотрел на него.
   -Мне срочно необходимо поговорить с его величеством,- сказал Серко.
   -Но король только недавно заснул.
   -Поймите, дело серьезное,- настаивал Серко,- поистине вопрос жизни и смерти.
  
   Глава седьмая.. Предательская сделка.
   Парри все еще колебался. Он не боялся, что король разгневается за то, что его разбудили, ему просто было по-человечески жаль своего господина, который всю последнюю неделю спал урывками. Он и сейчас лишь прилег отдохнуть на походную кровать в своем черном камзоле и высоких сапогах, только расстегнув пояс и положив рядом с собой шпагу и шляпу, но сон сморил его.
   Серко понял колебания камердинера правильно, и только тяжело вздохнул, решив немного обождать. Однако приглушенный шум их голосов уже прервал чуткий сон короля, и он открыл усталые глаза.
   А! - сказал он.- Это вы господин д*Обюссон?
   -Да, ваше величество.
   -Что-то случилось?- с тревогой в голосе спросил Карл I, садясь на кровати.
   -Увы, да. И новость моя дурная.
   -Что, ж,- спокойно сказал король,- какова не была бы ваша весть, говорите смело. Откровенно говоря, я уже давно не жду хороших новостей.
   -Ваше величество, в Ньюкасл этой ночью прибыл Кромвель?
   -Он жаждет сразиться со мной?
   -Нет, ваше величество, он хочет вас купить.
   -Как это понимать?- король поднялся с кровати.
   -Очень просто, ваше величество, Вы должны вашей шотландской армии четыреста тысяч фунтов стерлингов и Кромвель готов их уплатить. Точнее уже уплатил.
   -Этого не может быть!- воскликнул Карл.- Невозможно, чтобы мои шотландцы продали меня за четыреста тысяч фунтов!
   - Продали же евреи Иисуса,- пожал плечами Серко,- всего за тридцать серебреников.
   -И какой же Иуда предал меня?
   -Граф Левен.
   -Боже мой, - воскликнул король.- Граф Левен!
   В отчаянии он схватился руками за голову. Затем опустил руки, остро глянул в глаза Серко и спросил:
   -Но уверены ли вы в этом? Нет ли тут какой-то ошибки?
   -Ваше величество, я слышал все это собственными ушами, стоя у полога палатки, где собрались все шотландские офицеры во главе с графом Левеном. Ни одного голоса против не раздалось.
   -О, шотландцы, шотландцы!- прошептал несчастный король.- Как же низко вы пали!
   Затем, взяв себя в руки, он спросил:
   -И когда же должен состояться этот подлый торг?
   -Сегодня утром. Нам нельзя терять ни минуты времени.
   Король опустился на кровать и обхватил голову руками. Затем сказал безразличным тоном:
   -Время теперь не играет роли, если я, как вы утверждаете, уже продан.
   -Но вы можете еще переправиться через Тайн и скрыться в Шотландии.
   -Да,там лорд Монтроз и он меня не предаст,- согласился король.- Но, что мне делать в Шотландии? Всю оставшуюся жизнь вести партизанскую войну, подобно Роберту Брюсу? Нет, это недостойно короля. Если они меня продали, пусть они меня выдадут Кромвелю. Да падет на них вечный позор этой гнусной измены!
   -Если ваше величество желает отказаться от дальнейшей борьбы,- твердо сказал Серко,- то это право короля, поступать так или иначе. Может, так и следует поступить королю, но не мужу и отцу. Вспомните, у вас есть супруга, которая ждет вас и любит, у вас есть дети, которые и сейчас уже каждую секунду с тревогой думают о вас и вашей судьбе.
   -Но я уже один раз был в плену,- возразил король.- И благополучно освободился из него. Вот сэр Артур Каппель соберет войска, мы еще посмотрим, чья возьмет!
   -Ваше величество,- сказал Серко,- надо смотреть правде в глаза. Кромвель уплатил не свои фунты стерлингов шотландцам. Это деньги парламента. С Кромвелем вы могли бы договориться, но с парламентом нет. Он выдаст вас парламенту и какое решение парламент примет, предугадать не трудно.
   -Вы правы сударь,- ответил король окрепшим голосом.- Я не страшусь смерти, но устал от борьбы. Вы правы: за исполнением обязанностей короля я забыл, что у меня есть еще супружеские и родительские обязанности. Я отказываюсь от дальнейшей борьбы, если Рок против меня и будь что будет! Уедем в Нидерланды и там я соединюсь со своей семьей. Если мои подданные предпочитают, чтобы ими правил узурпатор, пусть Господь будут нам судьей!
   Он поднялся, застегнул камзол, затянул пояс, прицепил к нему шпагу и, отирая влажный лоб платком, спросил:
   -Итак, что нужно делать?
   -Садитесь на коня, ваше величество, мы переправимся через Тайн, там уже Шотландия. Там мы будем в безопасности. А оттуда найдем способ добраться и в Нидерланды.
   -Что ж, быть по сему! - согласился король. - Едем!
   Они вышли из палатки. Верныдуб уже держал лошадей на поводу и быстро подвел королю его коня, который, увидев хозяина, радостно заржал. Ночь кончилась, занимался рассвет. Вдали у реки Серко заметил темную линию, которой вечером, насколько он помнил, не было.
   -Что это?- воскликнул он, показав рукой в том направлении.
   -Не пойму,- ответил Верныдуб, всматриваясь из-под ладони в даль.
   В этот момент первые лучи солнца озарили местность и Серко крикнул:
   -Это железнобокие! Посмотрите, как блестят их кирасы! Кажется, мы опоздали, но еще есть возможность переправиться через Тайн западнее. За мной!
   Кони рванулись вперед, унося всадников за пределы лагеря, но вдруг им навстречу показалась плотная колонна конницы. Это был шотландский кавалерийский эскадрон, выставленный предусмотрительным Левеном на пути возможного бегства короля. Все же, все трое сумели бы прорваться, так как Серко с Верныдубом, врезавшись в ряды шотландцев, сражались, как два разъяренных дьявола. Каждый взмах казацких сабель находил свою цель, всадники стали шарахаться от них в стороны и казакам удалось расчистить настоящий коридор сквозь строй конницы.
   - Ну, а теперь вперед! -крикнул Серко, дав шпоры коню, но оглянувшись назад, увидел, что раненый в ногу королевский конь захромал и валится набок. Карл I , едва успел соскочить из седла и сейчас кричал, размахивая шляпой:
   -Господа, спасайтесь! Мне уже ничем помочь нельзя!
  
   Раздел шестой. Запорожцы и кардинал.
  
   Глава первая. Посланник Кромвеля.
  
   На следующий день после того, как Серко и Верныдуб покинули Париж, направляясь в Кале, какой-то всадник сошел с коня у ворот королевского дворца и объявил страже, что у него есть важное сообщение для кардинала Мазарини. Пройдя несколько караулов,он добрался к приемной кардинала, где его встретил камердинер Бернуин, как всегда затянутый во все черное.
   -От кого у вас сообщение к его высокопреосвященству?- спросил он, окинув внимательным взглядом незнакомца.
   - От генерала Оливера Кромвеля,- ответил вновь прибывший. - Сообщите об этом его высокопреосвященству и спросите, может ли он принять меня.
   Весь его мрачный и гордый вид, резкий голос, непрезентабельная одежда выдавали в нем пуританина. Бернуин еще раз окинул его внимательным взглядом, отметив про себя, что посланнику Кромвеля около сорока лет, затем прошел в кабинет кардинала, которому доложил о прибытии гонца из Англии.
   -Гм,- насторожился Мазарини.- А как он выглядит?
   -Больше похож на шотландца, чем на чистокровного англичанина, монсеньор,- ответил камердинер.- Брюнет, волосы до плеч, лицо несколько удлиненное, выразительное. Высокий, широкоплечий. Гордый и надменный. Видавший виды плащ и такие же сапоги.
   -Вы мне прямо портрет Карла Стюарта обрисовали, - хмыкнул в усы кардинал,- впрочем, шотландцы все на одно лицо. Хорошо, скажите ему, пусть передаст письмо.
   Бернуин вышел в приемную, сказав:
   -Монсеньор требует письмо.
   -Монсеньор получит его только от меня из рук в руки,- непреклонным тоном ответил посетитель. -Чтобы у вас не оставалось сомнений, что письмо у меня есть, можете взглянуть на него. Он показал Бернуину письмо с печатью Кромвеля и добавил:
   -Передайте его высокопреосвященству, что я не простой гонец, а чрезвычайный посол.
   Эта оттяжка во времени понадобилась Мазарини, чтобы сосредоточиться и постараться понять, чем вызвано появление в королевском дворце посланника Кромвеля. В сложившейся нестабильной политической обстановке кардинал, как никогда был заинтересован в мире с Англией, но в то же время стремился уклониться от взятия на себя каких-либо обязательств перед вождем английской революции. " Кто его знает, чем закончится противостояние между королем и парламентом,- думал он, - и к кому из них будет благосклонна Фортуна".
   Наконец, посланник Кромвеля, держа в одной руке письмо, а в другой шляпу, вошел в кабинет и поклонился кардиналу.
   Тот вышел из-за стола и спросил:
   -У вас есть, сударь, верительное письмо ко мне?
   -Да,- ответил тот, протянув письмо.
   Кардинал взял письмо, взглянул на печати и вскрыл его.
   Там было всего несколько строчек и, прочитав их, Мазарини спросил:
   -Господин Грослоу, где второе письмо, о котором говорится здесь?
   Посол достал из кармана второе письмо, вручил его кардиналу и сел в одно из кресел, стоявших у стола. Свою потертую шляпу он положил на колени. Кардинал распечатал письмо и стал его внимательно читать. Как он и предполагал, Кромвель предупреждал, что в случае, если Франция даст прибежище Карлу Стюарту, то это будет равносильно открытию военных действий с Англией.
   Прервав чтение, Мазарини бросил взгляд в сторону посла, но на его отрешенном и равнодушном лице не отражалось ничего.
   Прочитав письмо до конца, кардинал положил его на стол. Кромвель хотел от него лишь одного: не предоставлять убежище королю Карлу на территории Франции и не оказывать ему никакой помощи ни деньгами, ни людьми, ни вооружением. В конце письма была приписка: "Прощайте, монсеньор. Если в течение двух недель я не получу ответа, то буду считать это письмо недействительным. Оливер Кромвель".
   -Господин Грослоу, мой ответ для генерала Кромвеля будет готов в течение десяти дней. В целях сохранения тайны, прошу вас уехать в Булонь-сюр-Мер и там его ожидать. Чем меньше людей будет знать о вашем посещении Парижа, тем лучше.
   Грослоу склонил голову в поклоне и удалился.
   Оставшись в кабинете один, Мазарини сел за стол и погрузился в размышления. Просто ответить на письмо Кромвеля, передав его с Грослоу, было проще всего, но он знал, что в политике простой путь далеко не самый лучший. До сих пор точной информации о том, что происходит в Англии и как обстоят дела у короля Карла, он не имел. В своем письме генерал писал, что намерен дать королю последнее сражение, после которого тот останется без армии, но так это или нет на самом деле, можно было лишь догадываться. Кардинал мысленно похвалил себя за то, что, когда несколько недель назад королева Генриетта обратилась к Анне Австрийской за помощью, он благоразумно отказал ей в этом. Но все же письмо Кромвеля могло быть и блефом. Возможно, побеждает именно Карл и, если победит он, тогда Франция может тоже оказаться в сложном положении. "Нет, пожалуй, пусть мой ответ Кромвелю передаст мой посол, который заодно и выяснит действительное положение дел на месте."
   Он побарабанил пальцами по столу. Решение казалось правильным, но кого послать в Лондон так, чтобы эту переписку сохранить в тайне? Ведь король Карл I был легитимным монархом, против которого подняли бунт его подданные. Кромвель же в глазах монархов Европы выглядел узурпатором и не был никем из них признан. Если бы о закулисных переговорах Мазарини с вождем английской революции стало известно, это вызвало бы бурю возмущения не только в высших кругах французского дворянства, но и у европейских монархов. А учитывая огромное количество его врагов и недоброжелателей, то даже Анна Австрийская вряд ли смогла бы его защитить от изгнания. Значит, нужен был человек, который сумел бы сохранить тайну, а еще лучше такой, которого, при необходимости, можно было бы устранить без особого шума. Но, где найти такого человека в своем окружении, кардинал не знал.
   Мазарини вновь погрузился в размышления. Внезапно в его мозгу мелькнула, как ему показалось, удачная мысль.Он взял лежавший на столе колокольчик и позвонил. Через несколько секунд на пороге кабинета появился Бернуин, которому Мазарини велел вызвать к себе Д*Артаньяна.
   Когда мушкетер вошел в кабинет, кардинал оглядел его оценивающим взглядом и спросил:
   -Д*Артаньян, вы по-прежнему хотите стать лейтенантом мушкетеров?
   -Да, монсеньор,- невольно вытянулся тот.
   -Можете считать уже себя лейтенантом, - сказал Мазарини. - Когда возвратитесь из Англии, немедленно получите патент на свое имя.
   -О, - воскликнул мушкетер,- монсеньор отправляет меня в Англию?
   -Да, не позднее, как завтра, вы получите от меня депешу, с которой должны будете убыть в Лондон.
   -Монсеньор,- сказал мушкетер, глядя в лицо кардиналу,- это легко сказать, но не легко выполнить. Для поездки нужны деньги, а их у меня нет.
   -А!- задумался Мазарини.- Вы говорите, у вас нет денег?
   Он выдвинул ящик стола и достал из него кошелек.
   -Думаю, тысячи экю вам должно хватить,- он вопросительно посмотрел на юношу.
   -Это зависит от того, на какой срок я туда еду,- д*Артаньян в свою очередь вопросительно посмотрел на кардинала. - Я слыхал, что в Англии жизнь дорогая, монсеньор.
   -Англичане вообще воздержанный народ, - ворчливо заметил кардинал,- а после революции там все живут скромно. Но не будем спорить и я, пожалуй, прибавлю еще двести экю.
   Он отсчитал из кошелька нужную сумму и передал деньги д*Артаньяну.
   -Завтра в 10 утра получите от меня письмо и дальнейшие инструкции, а также подорожную и немедленно отправитесь в путь. С де Тревилем я все вопросы решу, впрочем, он и так знает, что вы находитесь в моем распоряжении. Да, кстати, вы так и не ответили на мой вопрос о том, известен ли вам некий де Люпугрис?
   Д*Артаньян, уже получивший письмо от Серко и Верныдуба об их длительном отъезде, не видел теперь смысла скрывать от кардинала факт своего знакомства с Серко.
   -Да, монсеньор,- сказал он.- Это один из приближенных принца Конде.
   -Вот оно как, - произнес кардинал с задумчивым видом,- впрочем, я так и думал. А известно ли вам, где он живет?
   Д*Артаньян назвал адрес.
   -Ну, что же,- кивнул ему Мазарини,- более не задерживаю и жду вас завтра готовым к поездке.
  
   На следующий день в назначенный час, д*Артаньян, одетый по-походному, явился к кардиналу. Судя по осунувшемуся лицу последнего и темным кругам под глазами, Мазарини вообще не ложился спать. Он вручил мушкетеру депешу. Тот осмотрел ее и, не увидев адреса, спросил:
   -Могу ли я узнать, кому должен вручить этот пакет?
   -Вы вскроете верхний конверт только по прибытию в Лондон, там на втором конверте есть адрес. Отсюда вы сейчас направляетесь в Булонь, там в гостинице "Герб Англии" найдете некоего Грослоу. Вы поступаете в его распоряжение и вместе с ним направляетесь в Лондон. Тот, кому адресовано письмо, решит, когда вам возвращаться обратно. Ваша поездка должна быть сохранена в глубокой тайне и о ней никто не должен знать. Это все инструкции. Счастливого пути!
   ДАртаньян не видел смысла особенно торопиться, поэтому, чтобы не загнать лошадь, в день проезжал не более 10 лье. На пятый день к вечеру он прибыл в Булонь. Разыскав гостиницу "Герб Англии", он спросил здесь ли остановился господин Грослоу и уже через несколько минут стучался в его комнату.
   Немногословный, мрачного вида англичанин произвел на молодого мушкетера довольно отталкивающее впечатление, но приказ есть приказ и он заявил Грослоу, что поступает в его распоряжение.
   -Отлично,- сказал тот,- поужинаем и отправляемся в путь. Бриг уже готов к отплытию, а генерал Оливер Кромвель с нетерпением ждет моего возвращения.
   -Ага!- сказал мушкетер.- Значит, мы едем к генералу Оливеру Кромвелю?
   -А разве у вас нет письма к нему? - нахмурился Грослоу.
   -У меня есть письмо, но без адреса. Наружный конверт я должен был вскрыть в Лондоне, но раз я и так знаю, кому оно адресовано, то не вижу смысла дальше это скрывать.
   Д*Артаньян сорвал верхний конверт. Письмо действительно было адресовано: "Господину Оливеру Кромвелю, командующему армией английского народа". Мушкетер не очень силен был в политике, но переписка французского кардинала, по сути главы правительства, с лидером английских революционеров, показалась ему странной.
   Грослоу, убедившись, что у д*Артаньяна имеется послание Мазарини, заторопился.
   -Прошу вас,сударь,- сказал он настойчиво,- не будем терять зря времени, поужинаем и в путь.
   Д*Артаньян, не знал о том, сколько ему предстоит пробыть в Англии, поэтому всеми силами старался расположить к себе своего попутчика. Должен же быть на чужбине кто-то, к кому можно будет обратиться в трудную минуту. За ужином он рассказывал смешные истории, анекдоты, шутил, словом, производил впечатление не очень далекого рубахи - парня. Грослоу тоже помалу разговорился, мушкетер узнал, что он при Кромвеле исполняет обязанности секретаря, адъютанта, порученца и одновременно является армейским капитаном. По его словам, он примкнул к Кромвелю, когда тот был еще капитаном и лишь начинал свою военную карьеру, поэтому пользуется его полным доверием.
   Закончив ужинать, они отправились на судно, куда по трапу перевели и своих лошадей. Еще полчаса спустя бриг вышел в открытое море, взяв курс на Дувр, а уставший д*Артаньян уснул в своей каюте сном праведника.
  
   К огорчению Грослоу, когда они прибыли в Лондон, Кромвеля там не оказалось. Ему передали распоряжение генерала следовать к Ньюкаслу, где находилась вся армия, готовясь к решительной битве с Карлом I. Тащиться через всю Англию к шотландской границе не особенно привлекало Грослоу,но делать было нечего. Для д*Артаньяна проехать каких-нибудь сто пятьдесят лье верхом не составляло труда, но за время в пути он рассчитывал улучшить свой разговорный английский и повидать Англию, о которой мало, что знал. Ничто так не сближает людей, как совместная длинная дорога, поэтому за три недели нахождения в пути мушкетер и пуританин, если и не стали приятелями, то сошлись довольно близко. Д*Артаньян не скупился на лестные отзывы о достоинствах Грослоу, которые тот воспринимал все более доверчиво. Так, узнав, что Грослоу в прошлом три года провел в Париже, мушкетер восхищенно сказал:
   -Если бы я провел в Лондоне даже всю свою жизнь, никогда не научился бы разговаривать по-английски, как вы по-нашему.
   Грослоу расплылся в довольной улыбке, а мушкетер спросил:
   -Кстати, чем вы занимались в Париже?
   - Мой отец коммерсант и он поместил меня к своему торговому партнеру. Ну, чтобы я делу учился. А его сын отправился к моему отцу. Так уж принято в среде коммерсантов. Правда, давно это было, добрых лет двадцать тому назад, я тогда был совсем мальчишкой.
   -О,- восхитился д*Артаньян,- столько времени прошло, а вы так превосходно разговариваете по-французски! А какое впечатление произвел на вас Париж?
   -О, Париж замечательный город. Но только вам следовало бы по примеру нгличан устроить у себя революцию. Не против короля, он еще ребенок, а против этого плута итальянца, который, говорят, любовник вашей королевы.
   Д*Артаньян слегка смутился этой грубой откровенности спутника, но, тем не менее, решил ему подыграть:
   -О, я с вами согласен! Но, к сожалению у нас вряд ли найдется десяток таких офицеров, как вы- без предрассудков, решительных и предприимчивых. С такими людьми мы бы быстро расправились с Мазарини и привлекли бы его к ответу, как вы хотите привлечь к ответу своего короля.
   -Вот оно как! - удивился Грослоу, взглянув в лицо мушкетеру.- А я думал, что вы состоите на службе кардинала, если он послал вас к генералу Кромвелю.
   -Будет правильно сказать, что я состою на службе короля. Но так уж получилось, что узнав о том, что кардинал собирается послать кого-то в Англию, я добился, чтобы послали именно меня.Признаюсь честно, мне давно хотелось повидать гениального человека, который держит сейчас в руках судьбы Англии, Шотландии и Ирландии. Скажу больше, я хотел бы оказаться ему чем-то полезным и служить при нем с оружием в руках, плечом к плечу с вами.
   В подобных разговорах проходил весь их путь, а на остановках они играли в ландскнехт, эту солдатскую карточную игру, не требующую большого интеллекта и которой Грослоу был увлечен, как наркоман. Д*Артаньян, не имевший большого опыта в карточных играх, поначалу проигрывал, но вскоре наловчился играть на уровне капитана и порой они проводили за ландскнехтом ночи напролет, а отсыпались днем в седлах.
   В Ньюкасл оба прибыли на следующий день после того, как шотландцы арестовали короля и передали его Кромвелю. Таким образом, война закончилась, и довольный генерал готовился к возвращению в Лондон. Карл I был схвачен, угрозы более не представлял, поэтому, пробежав глазами послание Мазарини, переданное ему д*Артаньяном, Кромвель отложил его в сторону.
   -Передайте его высокопреосвященству,- сказал он мушкетеру,- что я вполне удовлетворен его пониманием внешнеполитической ситуации в отношениях между Англией и Францией. Письмо я посылать не буду, сами расскажете обо всем, что видели. Ведь он вас для этого и послал?
   Д*Артаньян устремил на него гордый взгляд и ответил:
   -У меня, сударь, такого поручения от его высокопреосвященства не было. Я не шпион, а посол кардинала.
   -Простите,- ответил генерал,- я не хотел вас обидеть.Но видит Бог, у меня нет тайн от его высокопреосвященства, поэтому хочу, чтобы вы могли удовлетворить его любознательность и ответить на все интересующие его вопросы, а они, в первую очередь, будут касаться Карла Стюарта.
   -Кстати,- обратился он к Грослоу,- вы прибыли очень вовремя. Мне нужен надежный человек для того, чтобы возглавить охрану Стюарта. Отберите нужное число людей, человек тридцать, думаю, будет вполне достаточно, и под надежным караулом доставьте пленника на остров Уайт. Уж оттуда он не сбежит, тем более, что вы же и продолжите его там первое время охранять, пока я не подберу вам надежного сменщика.
   Грослоу и д*Артаньян поклонились и уже хотели выйти, когда Кромвель вдруг задержал их.
   -Между прочим, господин д*Артаньян, - сказал генерал,- если желаете, то можете возвращаться назад вместе с капитаном Грослоу. Правда, корабль будет ждать пленника в Портсмуте, но я думаю, вам все равно откуда возвращаться во Францию- оттуда или из Дувра. Счастливого пути господа!
   Когда д*Артаньян и Грослоу оказались на улице, последний спросил:
   -Так каково ваше решение? Присоединяетесь ко мне или же отправляетесь в Дувр один?
   -Я особенно никуда не тороплюсь, а путешествовать в хорошей компании всегда лучше, чем одному. Если вы не против, я остаюсь с вами.
   Грослоу откровенно обрадовался:
   -Это замечательно! Лучшего попутчика мне не найти. Мы сможем коротать свободное время за игрой в карты.
  
   Глава вторая. Неожиданная встреча.
  
   Прорвавшись сквозь эскадрон шотландцев, Серко и Верныдуб, устремились к Тайну. Переправляться на противоположный берег они не стали, убедившись, что за ними нет погони. Никто их не преследовал, да и интереса для шотландских солдат они, по-видимому, не представляли. В самом деле, кому были интересны два странствующих мальтийских рыцаря, скорее всего, случайно оказавшиеся в королевском лагере.
   -Как думаешь, - спросил Серко,- сообщил ли граф Левен генералу Кромвелю о нашем участии в попытке спасти короля?
   -Я думаю, что и сам граф Левен вряд ли знает об этом,- ответил Верныдуб.- Все это со стороны выглядело, как бегство короля с двумя приближенными, а не их попытка спасти его. Для шотландцев главное, что они захватили короля, а мы для них не интересны, за нас ведь им не платили. Ну, убежали, и убежали, тем более никто из них толком нас раньше и не видел. Мы здесь и пробыли меньше недели.
   -Я тоже так думаю, - согласился Серко.- Шотландцы скоро уйдут домой, а плененного короля под сильным караулом Кромвель отправит, по-видимому, в Лондон. Караул будет состоять из английских солдат, а никто из них нас вообще никогда не видел. Слишком быстро они передвигаться не смогут, в лучшем случае со скоростью двадцать-двадцать пять верст в день.
   -Ты что Иван задумал,- спросил Верныдуб,- неужели намерен отбить короля?
   -Понимаешь, Остап,- раздраженно дернул себя за ус Серко,- если бы произошло сражение, и короля захватили в плен в бою, я бы примирился с этим. Но его подло предали. Одни купили, другие продали. Я не смогу показаться на глаза королеве Генриетте, если не попытаюсь освободить ее супруга. Потому я остаюсь здесь, а ты, друже, возвращайся в Париж и расскажи ей обо всем, что произошло.
   -Нет,- отрицательно покачал головой Верныдуб.- Я тоже не рассчитываю жить вечно, а к риску привык не меньше, чем ты. Да и не принято у запорожцев друга оставлять одного наедине с опасностью. Я останусь с тобой, а там будь, что будет. Бог не без милости, казак не без доли!
   Иван с чувством пожал руку другу и спросил:
   -Ну и что ты предлагаешь? Как поступим?
   -Я думаю,- рассудительно сказал Верныдуб,- надо, прежде всего, выяснить каким путем повезут короля и попытаться пристроиться к конвою, а там будет видно, как поступить. Времени для выработки дальнейшего плана у нас достаточно.
   -Дарем они в любом случае не минуют,- подумав, согласился Иван,- лучше всего нам встретить конвой с королем там. Тут расстояние всего пятьдесят верст, но думаю, они меньше, чем за двое суток туда не доберутся. Вот там мы их и подождем.
   Дарем- центр одноименного графства был знаменит своей крепостью, возвышающейся на скалистом утесе, нависшем над рекой Уир. Построена она была еще во времена Вильгельма Завоевателя для защиты от шотландских набегов, но затем она превратилась в резиденцию местного епископа, являвшегося крупнейшим феодалом этого региона. Внизу вокруг утеса проходила крепостная стена ограждавшая город, население которого в то время составляло не более трех-четырех тысяч человек. Одной из достопримечательностей Дарема являлся соборный храм Девы Марии, в котором с конца XI века хранились мощи святого Кутберта Линдисфарнского. Поклониться им съезжались паломники со всей Европы, поэтому появление в Дареме двух странствующих мальтийских рыцарей не привлекло ничьего внимания. Друзья устроились в гостинице, объяснив ее владельцу, что хотят поклониться святым мощам. Тот лишь кивнул головой, таких постояльцев он принимал едва ли не каждый день. Выйдя вечером прогуляться, они из разговоров местных жителей поняли, что весть о пленении короля уже дошла сюда. Более того, конвой, сопровождающий Карла I, ожидался в Дареме завтра в первой половине дня.
   Действительно, на следующий день толпа горожан собралась за городскими воротами на дороге, ведущей в Ньюкасл. Когда появилась королевская карета, а за ней еще несколько повозок с провиантом, фуражом и снаряжением, окруженных вооруженными всадниками, толпа заволновалась, всем хотелось посмотреть на пленного короля. Одни выкрикивали проклятия в адрес павшего величества, но многие стояли с мрачным видом, сжимая кулаки. Солдаты, скакавшие впереди и по сторонам кареты с зашторенными окнами, оттесняли толпу с дороги. Не сбавляя хода, конвой вместе с королем въехали в Дарем и вскоре скрылись за воротами крепости.
   -Ты видел?- с изумлением спросил Иван Верныдуба, указав ему на молодого всадника скакавшего рядом с командиром королевского конвоя.
   -Как он здесь оказался? - вместо ответа спросил удивленный Верныдуб.-Вот уж кого угодно готов был здесь встретить, только не д*Артаньяна.
   -Тем более в качестве помощника начальника конвоя, охраняющего пленного короля,- сказал Серко.- Но, не использовать выпавший нам шанс оказаться в составе охраны короля с его помощью, нельзя.
   -Да, они в любом случае отправятся в путь не раньше, чем завтра утром . Значит надо отыскать д*Артаньяна сегодня,- согласился Верныдуб.
   Не теряя времени зря, они отправились к крепости.
  
   Если казаки увидели д*Артаньяна при подъезде королевской кареты к Дарему, то и мушкетер, обладавший острым зрением, сразу различил их в толпе, тем более, что гигант Верныдуб был на целую голову выше других мужчин, собравшихся поглазеть на короля. "Как они здесь оказались?"- удивился он про себя, но решил выяснить этот вопрос позднее.
   Когда короля вместе с Парри отвели в приготовленное для них помещение, д*Артаньян сказал Грослоу, что хочет побродить по городу. Тот, не желавший ни на минуту оставить знатного пленника без надзора, лишь с завистью посмотрел на него и ответил, что ждет мушкетера к ужину, чтобы сразу приступить к игре в карты. Это хобби капитана уже порядком надоело д*Артаньяну, мечтавшему, хотя бы один день нормально выспаться, но Грослоу был готов играть ночи напролет. Мушкетер вздохнул и направился к воротам крепости, выйдя из которых почти сразу увидел идущих ему навстречу Серко и Верныдуба.
   Встреча друзей была радостной. После взаимных приветствий и объятий Серко предложил зайти в один из даремских трактиров пообедать, а заодно и поговорить.
   Когда трактирщик поставил на стол кружки с пенящимся элем, мушкетер отхлебнул из своей пенный напиток и сказал:
   -Я получил ваше письмо, но никак не думал, что вы уехали в Англию?
   -Но как вы сами, д*Артаньян, оказались тут?- спросил Иван.- Уж вас- то встретить здесь мы никак не ожидали.
   Д*Артаньян несколько секунд размышлял, говорить правду или нет, затем ответил:
   -Я здесь выполнял небольшое поручение кардинала Мазарини. Кстати, он вами интересовался, господин Люпугрис.
   -Странно,- удивился Серко,- я, кажется, не имел чести быть знакомым с его высокопреосвященством. Однако, что за поручение вы выполняли, если это не составляет тайны?
   -Вообще - то, это тайна,- ответил мушкетер,- но от вас я не вижу смысла ее скрывать. Я всего лишь доставил послание кардинала генералу Кромвелю, а теперь возвращаюсь назад в Париж, вот и все. Но как вы здесь оказались? Неужели и принц Конде поддерживает связь с Кромвелем?
   Серко и Верныдуб переглянулись, затем Иван, усмехнувшись, ответил:
   -Нет, пожалуй, наоборот. Да и принц к нашей поездке имеет отношение постольку-поскольку.
   Он впился крепкими зубами в принесенную трактирщиком вареную баранью ногу, после чего отхлебнул из кружки добрую порцию эля.
   -Мы тоже выполняем тут поручение,- продолжил он затем,- но только королевы Генриетты Английской. По ее просьбе мы оказались здесь, но свою миссию до конца нам выполнить не удалось...
   И он подробно рассказал обо всем, что произошло за последние несколько дней, включая предательство шотландцами короля Карла I и его пленение.
   -Теперь вы, видимо, возвращаетесь назад во Францию,- сочувственным тоном сказал д*Артаньян.- Что ж делать, обстоятельства нередко оказываются сильнее нас. Может быть, в таком случае продолжим путешествие вместе?
   -А, каким образом вы оказались среди караульных пленного короля ? - поинтересовался Серко, не отвечая прямо на вопрос мушкетера.
   -О! Этот капитан Грослоу, которому поручена сейчас охрана пленника, был послан Кромвелем к Мазарини. Ну, и он же сопровождал меня на обратном пути в Англию. А сейчас ему поручено доставить пленника на остров Уайт, вот я и следую за компанию вместе с ним до Портсмута.
   -Вот как,- со значением заметил Серко,- так короля везут на остров Уайт, а не в Лондон?
   -Мне Грослоу по секрету сказал,- мушкетер понизил голос, - что есть сведения, будто кто-то из сторонников короля собирается его освободить. Вот во избежание всяких неожиданностей в качестве тюрьмы для Карла I и выбран остров Уайт.
   Он в свою очередь прожевал кусок сочной баранины, запил ее пивом и спросил:
   -Но, господа, вы не ответили на мое предложение о том, чтобы дальше продолжить путешествие вместе. Откровенно говоря, этот Грослоу надоел мне до чертиков с его картами.
   И он со смехом рассказал приятелям о фанатичном увлечении Грослоу карточной игрой.
   -Я уже не помню, когда ночью нормально спал,- жаловался он,- все больше сплю днем, в седле. Вот и сегодня капитан предупредил, что после ужина нам предстоит игра.
   Серко вопросительно взглянул в сторону Верныдуба и, видя, что тот кивнул ему в ответ, решительно сказал:
   -Господин д*Артаньян! Мы должны объясниться до конца, чтобы между нами не было недомолвок. Тем более будет неблагородно и нечестно вводить вас в заблуждение относительно наших дальнейших планов. Пусть нам не удалось защитить короля от коварства предателей, но мы хотим освободить его из плена и доставить к супруге.
   Верныдуб молча кивнул головой, подтверждая слова товарища.
   Д*Артаньян, отхлебнувший в это время глоток эля из кружки, едва не поперхнулся и отставил ее в сторону.
   -Вы намереваетесь выкрасть короля, охраняемого тремя десятками солдат?- удивлению его не было границ.
   -А почему бы и нет?- спокойно ответил Серко.- С вашей помощью успех нам практически гарантирован.
   -С моей?- растерялся мушкетер.- Но как я могу вам помочь?
   -Нам крайне необходимо присоединиться к конвою. От этого зависит успех всего предприятия. Для всех мы путешествуем по Англии под видом странствующих мальтийских рыцарей, а Дарем посетили для того, чтобы поклониться мощам святого Кутберта. Если бы вы сказали капитану Грослоу, что познакомились с нами еще в Париже и случайно встретились здесь в Дареме, а теперь мы возвращаемся домой и просим присоединиться к нему, то оказали бы нам неоценимую услугу.
   -Однако, господа,- неуверенно произнес мушкетер,- если ваш план удастся, и вы сумеете освободить короля, то Мазарини вряд ли понравится мое участие в этом предприятии.
   -Вот поэтому мы ничего от вас и не скрываем, - заметил Серко,- вы должны сделать свой собственный выбор самостоятельно. Мы дали слово королеве Генриетте предпринять все возможное для охраны ее венценосного супруга, и мы попытаемся освободить его любой ценой, вплоть до того, что уничтожим всю охрану. Но караульные в таком случае могут не остановиться и перед убийством короля, а с вашей помощью все может закончиться тихо и мирно, никто не пострадает. А решать, что важнее- честь французского дворянина и его долг перед дочерью короля Генриха IV или призрачное обязательство перед кардиналом Мазарини, ненавидимым народом, решать вам.
   Д*Артаньян задумался. " Ну, не такое уж оно и призрачное,- мелькнула мысль в его голове, - это обязательство. Патент на должность лейтенанта королевских мушкетеров, то есть на почти генеральское звание в армии, или долг перед дочерью короля Генриха IV, которую он даже никогда не видел? Честь дворянина или будущая карьера?". Молодому мушкетеру никогда еще не приходилось отвечать на извечный гамлетовский вопрос и делать подобный выбор. Он вдруг ясно осознал, что это и есть настоящая взрослая жизнь, когда приходится желания и поступки соизмерять с определенными обстоятельствами и правилами поведения. " А как бы поступил на моем месте отец или де Тревиль?- вдруг подумал он. - Разве я служу Мазарини, а не королю Франции? А, чью сторону принял бы король, будь он взрослым?"
   Видя колебания молодого мушкетера, Серко добавил:
   - Месье д*Артаньян! Нам с моим другом не раз приходилось у себя на родине вести борьбу с оружием в руках против вельмож и магнатов, притесняющих народ. Но никто из шляхтичей не решился бы поднять руку на короля. Его особа для каждого дворянина священна и неприкосновенна. И, когда король становится жертвой подлого предательства, долг каждого дворянина прийти ему на помощь, независимо от того, чьим монархом он является английским, французским или польским.
   Ладно, я с вами! - решившись, воскликнул мушкетер.- Черт с ним с патентом и с Мазарини, вы правы, честь дороже!
   Серко протянул ему руку и сказал:
   -Что ж, в вашем выборе мы и не сомневались. Итак, один за всех и все за одного!
   -Один за всех и все за одного!- воскликнул Д*Артаньян, отвечая на его пожатие.
   -Один за всех и все за одного!- прогудел гигант Верныдуб, накрывая своей широкой ладонью обе их руки.
   Затем, склонив головы друг к другу, они стали полушепотом обсуждать план, позволивший бы Серко и Верныдубу присоединиться к солдатам Грослоу, конвоирующим короля.
  
   Не прошло и часа, как д*Артаньян возвратился в крепость. Грослоу, увидев его, слегка удивился:
   -А почему вы так быстро вернулись? Я думал, вы появитесь только к вечеру. Или же вам Дарем не пришелся по душе?
   -Ну, что вы! Дарем замечательный город, но, боюсь, мои дальнейшие планы несколько изменились и нам, к моему глубокому сожалению, придется расстаться.
   -Как расстаться? Почему расстаться?- с беспокойством спросил Грослоу. -Что могло случиться такого, что бы заставило вас отправиться дальше одному?
   -Ну, почему же одному?- ответил мушкетер, объяснив, что совершенно случайно встретил двух своих знакомых мальтийских рыцарей- паломников, путешествующих по святым местам.- Когда они были в Париже, мы с ними очень неплохо провели время и даже сдружились. Из Франции они отплыли в Англию, хотели поклониться мощам святого Кутберта. И представляете, мы с ними сейчас столкнулись прямо лицом к лицу в городе. Завтра с утра они намерены двинуться в обратный путь и приглашают меня с собой. Они следуют налегке, поэтому, думаю, в их компании мы достигнем Портсмута значительно быстрее, чем с вашим караулом.
   -Но позвольте,- с нескрываемым огорчением сказал Грослоу, - а как же я? Как же наша игра в карты? Неужели вы хотите, чтобы я тихо сходил с ума в этой поездке, окруженный одними солдатами и в компании со Стюартом? Нет, вы не можете поступить так со мной, ведь мы так здорово проводили время вместе!
   -Но, как же мне быть?- напустил на себя растерянный вид д*Артаньян.- Не могу же я оказаться одновременно и с вами и с ними, хотя признаю ваш упрек в свой адрес вполне заслуженным.
   -Гм!- задумался Грослоу, которого перспектива потерять карточного партнера совершенно не устраивала. - А скажите, д*Артаньян, кто эти люди? Что вам о них известно?
   -В свое время мне пришлось взглянуть на их подорожную,- ответил мушкетер, чувствуя, что капитан уже заглотнул наживку,- подписанную Великим магистром ордена. Поэтому могу с уверенностью сказать, что они именно те, за кого себя выдают. Один правнук или праправнук знаменитого Великого магистра д*Обюссона, зовут его Артрос д*Обюссон. Второй, настоящий великан, поляк по происхождению, Портайн или Портант. Но так как их имена трудны для произношения, одного я называю Атосом, а другого Портосом. Кстати, это их боевые прозвища.
   -Вот как,- сказал капитан, что-то обдумывая.- А вы случайно не знаете, играют ли они в карты?
   -О, конечно!- воскликнул д*Артаньян.- Они большие любители игры в ландскнехт, бассет и еще с полдюжины подобных игр. По правде сказать, это они меня в Париже и научили карточной игре.
   -Вот как!- радостные нотки прозвучали в голосе Грослоу, и д*Артаньян понял, что рыбка уже заглотнула крючок и остается только ее подсечь.- А скажите, деньги у них есть?
   -О!- воскликнул мушкетер.- Помнится, в Париже они были просто набиты дублонами, пистолями и ливрами. Да и сегодня мы вместе отобедали и они не дали мне заплатить, сделав это сами. Когда они расплачивались, я заметил, что кошельки у них по-прежнему увесистые. Да и, к слову сказать, здесь в Англии не особенно разгуляешься, не то, что у нас во Франции.
   -Вот как!- вновь сказал капитан, радостно потирая руки.- Если все обстоит именно так, то я, кажется, придумал, как нам решить возникшую проблему.
   -И как же?- разыграл удивление д*Артаньян.
   -Пусть ваши приятели присоединяются к нам,- ответил Грослоу.- Таким образом, вы останетесь и со мной и с ними. К тому же, вчетвером мы внесем разнообразие в игру, а то последнее время она проходит совершенно на равных и, если сегодня выигрываю десяток пистолей я, то завтра эту же сумму отыгрываете вы.
   -Да, пожалуй, это хорошее решение,- согласился мушкетер, внутренне ликуя,- но вот только согласятся ли Атос и Портос присоединиться к нам? Ведь тем самым они существенно снизят скорость своего передвижения.
   -А разве они куда-то торопятся?
   -Вот чего не знаю, того не знаю, - развел руками д*Артаньян.- Мы с ними не касались этого вопроса. Впрочем, это несложно выяснить. А в целом меня ваше предложение устраивает. Лишь бы они согласились.
   -Вы уж постарайтесь убедить их, что это отличный вариант, который вполне устроит всех нас. Уверяю вас, мы отлично проведем время в дороге!
   Д*Артаньян, сделавший уже несколько шагов по направлению к выходу, вдруг остановился и хлопнул себя ладонью по лбу.
   -Боюсь, капитан, что из этого ничего не выйдет,- сказал он разочарованно.
   -Почему?- удивился Грослоу.
   -Но ведь вы ни на минуту не оставляете Стюарта без надзора. Мы играем в той же палатке, где содержится и он, но я это одно, а мои друзья совсем другое, не можете же вы допустить их к такому важному узнику.
   На грубоватом лице Грослоу отразилась игра чувств, сменяющих друг друга: растерянность, задумчивость, волнение и, наконец, радость.
   -Но почему нет?- сказал он.- Сейчас постоянно охрану Стюарта несет пять солдат, я увеличу караул до восьми с сержантом во главе. Чтобы они нам не мешали, в палатке рядом с пленником будет находиться четыре стража и столько же станут охранять палатку снаружи. Тем более, я буду сидеть лицом к Стюарту, а ваших Атоса и Портоса усадим к нему спиной. Да и, собственно говоря, все эти предосторожности излишни. Вряд ли они попытаются его освободить.
   Грослоу громко рассмеялся, а д*Артаньян пожал плечами.
   -Насколько я понял,- серьезно сказал он,- Атос и Портос не особенно воинственны по натуре. Да и, по-моему, мальтийские рыцари за последние полтора века не участвовали ни в одном серьезном сражении. Они скорее священники, чем воины. Я задал вопрос о возможности их присутствия в палатке Стюарта лишь в том смысле, чтобы вас никто не смог упрекнуть в пренебрежении своим долгом начальника караула.
   -Вы хороший товарищ, д*Артаньян,- хлопнул Грослоу мушкетера по плечу,- но проверять меня, кроме генерала Кромвеля никто не имеет права. А он вряд ли станет это делать. А кого и когда допускать или не допускать к пленному Стюарту, решаю только я. Так что идите за своими друзьями и я с нетерпением жду вас всех здесь к ужину.
   Глава третья. Необыкновенное спасение.
  
   Почти всю ночь Серко, Верныдуб, д*Артаньян и Грослоу провели за карточной игрой. Капитан откровенно наслаждался тем, что сейчас, когда король находился в запертой комнате и за ним не нужен его постоянный надзор, он может в полной мере сосредоточиться на игре. Грослоу играл, рисковал и выигрывал к неудовольствию д*Артаньяна, который проиграл тридцать пистолей. Серко и Верныдуб проиграли примерно столько же, и удовлетворенный капитан взял с них слово вечером продолжить игру.
   В восемь часов утра все тронулись в путь, только теперь д*Артанььян, то ехал впереди с Грослоу, то возвращался в конец колонны, которую замыкали Серко и Верныдуб.
   Остановку на ночь капитан решил сделать примерно на полпути от Дарема до Дарлингтона. Здесь в степи солдаты быстро разбили палатки: одну большую, в которую перевели из кареты короля и Парри, другую для Грослоу и еще одну для д*Артаньяна, Серко и Верныдуба. Кроме того, большая палатка для отдыха караула была установлена позади той, где находился король. Таким образом, временная тюрьма, в которой содержался Карл I, оказалась окруженной со всех сторон.
   Когда походный лагерь был обустроен, за д*Артаньяном и его друзьями прибыл солдат, сообщив, что их ожидает капитан Грослоу.
   В палатке, которая одновременно являлась тюрьмой для Карла I, их уже с нетерпением ожидал главный тюремщик. Просторное помещение пополам преграждал своеобразный полог, в данный момент откинутый в сторону, за которым находились две походные кровати ( для короля и его камердинера), раскладной стол и двое стульев. Карл I, уставший от езды в карете, лежал на кровати, а Парри сидел рядом и тихим голосом читал ему какую-то главу Библии в неверном свете свечи, стоявшей на столе.
   Лицо короля выглядело бледным и осунувшимся, он лежал, не раздеваясь, только сбросил сапоги и прикрыл ноги пледом.
   -Разве мы будем играть в карты в одной палатке со Стюартом? -громко спросил Серко, будто это для него явилось неожиданностью
   Услышав его голос, король приподнялся на локте и, увидев Серко с Верныдубом, медленно опустился на подушку. Глаза его лихорадочно заблестели, а на бледном лбу выступила испарина. Парри на несколько секунд прервал чтение, оглянувшись на вошедших, но, повинуясь взгляду короля, тут же продолжил читать, еще более понизив голос.
   -Мы можем опустить перегородку, чтобы вас, господин Атос, не раздражало это соседство,- усмехнулся Грослоу,- а еще лучше просто садитесь спиной к нему и вас ничто не будет отвлекать.
   -Да, пожалуй, я сяду против вас, чтобы меня ничто не отвлекало,- сказал Иван,- ведь должен я отыграться за прошлый раз.
   Грослоу рассмеялся с чувством превосходства:
   -Не думаю, чтобы у вас это получилось, чувствую, что сегодня я в ударе.
   Усевшись за столом, д*Артаньян с завистью сказал:
   -Да, уж, вы нас вчера просто ограбили! Еще две-три такие игры и вы пустите нас по миру просить милостыню Христа ради.
   -Ничего, -захохотал капитан,- я вам одолжу ваши же деньги.
   Верныдуб, бросив взгляд в сторону Парри, спросил Грослоу:
   -Разве вы позволяете камердинеру все время находиться при Стюарте?
   -Генерал Кромвель разрешил,- с досадой ответил капитан,- так как он король, то, видите ли, он не может ни одеться сам, ни раздеться.
   Стол, за которым они расселись, был уже накрыт сукном, здесь же лежали несколько карточных колод и стояли две высокие свечи в подсвечниках.
   Два солдата находились у перегородки с обнаженными шпагами, еще два несли службу у входа в палатку, а четыре окружили ее со всех сторон.
   -При такой охране,- со знанием дела пробасил Верныдуб,- вашему пленнику никогда не удастся убежать.
   -Конечно, нет,- согласился Серко,- разве только к нему свалятся друзья с неба.
   Услышав эти слова посланника своей супруги, король едва заметно встрепенулся и, чтобы скрыть волнение, произнес:
   -Парри, друг мой, ну что вы шепчете, будьте добры, читайте немного громче.
   Д*Артаньян в ответ на слова Серко серьезно сказал:
   -Чудес не бывает и с неба друзья не свалятся, да и все друзья давно оставили Карла Стюарта.
   -Значит, это были не настоящие друзья,- твердым голосом сказал Иван,-настоящие друзья всегда найдут возможность выручить друга из беды. Однако, мы пришли сюда, насколько я понимаю, не для того, чтобы обсуждать состояние охраны пленника, не так ли господин капитан?
   -Совершенно верно,- вмешался мушкетер, позванивая пистолями в кармане,- лично я пришел отыграть свои деньги и, черт меня возьми, не уйду, пока не выиграю, по крайней мере, столько же, сколько вчера проиграл.
   -Посмотрим, посмотрим, - сказал Грослоу, потирая руки,- Фортуна сегодня на моей стороне, вот увидите!
   Карл слышал этот разговор и хорошо его понял. Он теперь знал, что его отважные телохранители находятся рядом и готовятся его освободить, но каким образом, ему было невдомек. "Впрочем,- решил он,- у них есть какой-то план, ведь не стали бы они без нужды лезть в смертельно опасную ловушку". Успокоившись, он откинулся на подушку, но все же волнение не давало ему уснуть. Парри продолжал бубнить себе под нос Библию, хотя его мысли были поглощены попыткой разгадать, что затеяли мальтийские рыцари.
   Между тем, игра началась.
   Грослоу действительно был в ударе, он все время азартно рисковал и выигрывал. Около сотни пистолей уже перешло на его сторону. Он был необычайно для него весел и даже сыпал шутками. Верныдуб проиграл пятьдесят пистолей и находился не в духе. Серко и д*Артаньян проиграли пистолей по двадцать пять. Караульные, привлеченные запахом золота, столпились вокруг играющих и, захоти друзья пустить в ход кинжалы или шпаги, с ними было бы покончено в одно мгновение. Но устраивать резню не входило в планы казаков и мушкетера. С течением времени все трое стали постепенно отыгрываться и к концу игры оказалось, что каждый даже выиграл с десяток пистолей. На улице уже стал заниматься рассвет и пришлось игру прекратить. Раздосадованный Грослоу поклялся, что вечером он их разденет до нитки и все разошлись поспать, хотя бы пару часов перед дальнейшей дорогой.
   Когда друзья остались одни в своей палатке, Серко сказал:
   -Мы могли бы уже сегодня вырезать весь караул и освободить короля.
   Верныдуб согласно кивнул головой.
   -Мы должны освободить короля,- решительно сказал мушкетер, - но без кровопролития. Вспомните, вы мне это твердо обещали!
   Серко пожал плечами:
   -Нам самим проливать христианскую кровь не с руки. И нам совсем не доставляет удовольствия устраивать здесь бойню. У меня, кстати, родился четкий план, как освободить короля, не пролив ни капли крови. Но для этого нам необходимо войти в полное доверие к Грослоу...
   С той поры почти каждый вечер они собирались у капитана. Иногда эти встречи происходили в той же палатке, но нередко караул останавливался в каком-нибудь городе, тогда игра в карты происходила в комнате, смежной с той, где располагались Карл и его камердинер. Дни шли за днями, Грослоу все более доверял обоим мальтийским рыцарям, видя, что они проявляют абсолютное безразличие к судьбе королю. Как всегда, когда играют примерно равные по силе партнеры, проигрыш в один день возвращался проигравшему в другой, поэтому в общей сложности никто особенно не проигрывал и не выигрывал. Но сама по себе игра доставляла азартному Грослоу фантастическое наслаждение, и он уже несколько раз намекал трем друзьям, что было бы неплохо задержаться вместе с ним на острове Уайт. Д*Артаньян вяло возражал, ссылаясь на то, что Мазарини его уже, по-видимому, заждался, Серко колебался, а Верныдуб разыгрывал безразличие.
   -Поймите, господа, - убеждал их капитан,- ну что для вас значит одна, две или даже три недели. Я уверен, что генерал Кромвель уже подыскал мне замену и на острове мы долго не пробудем. Зато, как отлично мы проведем там время! Стюарт будет содержаться в замке Карисбрук, это на окраине Ньюпорта, оттуда уж точно ему не скрыться. Конечно, я буду вынужден находиться ночью рядом с ним, но он нам мешать не будет. Пусть себе спит, а мы будем играть! В конце концов, должен же я выиграть у вас ваши деньги!
   И он, довольный собой, рассмеялся.
   Наконец, когда до Портсмута оставался всего один переход, карточная удача изменила Грослоу и он за ночь проиграл больше ста пятидесяти пистолей. Капитан был чрезвычайно раздосадован этим и д*Артаньян, сказал Серко и Верныдубу:
   -Думаю, с нашей стороне было бы неблагородно не позволить господину Грослоу отыграться. Ладно, я согласен продолжить наше путешествие дальше, только в Портсмуте схожу в порт и постараюсь с каким-нибудь судном, уходящим во Францию, передать весточку кардиналу, а то, может, он уже вычеркнул меня из списков живых.
   Серко согласился, заметив:
   -Видимо, сама судьба позволила господину капитану проиграться, чтобы затем мы дали возможность ему отыграть проигранное. Что ж не будем противиться судьбе!
   Обрадованный Грослоу не знал, как благодарить своих партнеров по игре в карты, обещая устроить их в замке Карисбрук по-королевски.
   Когда, наконец, караул с пленным королем прибыл в Портсмут, там его уже ждал бриг "Орел". Д*Артаньян, сообщил Грослоу, что идет на розыски корабля, который отправляется во Францию, чтобы передать с ним письмо кардиналу и просил его подождать. Отсутствовал он несколько часов, но вернулся очень довольный, сказав, что теперь он весь в распоряжении капитана. Бриг давно был готов к отплытию, поэтому уже спустя полчаса вышел в открытое море и устремился к Ньюпорту, главному городу острова Уайт.
   Оставшись в своей каюте наедине с Серко и Верныдубом, д*Артаньян коротко сказал:
   -Все готово.
   -А документы короля и его камердинера? - спросил Иван.
   -Здесь!- похлопал по нагрудному карману куртки мушкетер.
   -Значит сегодня ночью!- сказал Серко.- Главное действовать быстро и четко. Начнем, когда я скажу: "Наконец !"
   -Главное избежать жертв,- напомнил молодой мушкетер.
   -Будьте спокойны,- ответил Серко,- ты, Остап, только не задуши Грослоу, а то знаю тебя.
   Великан в ответ лишь усмехнулся.
  
   Замок Карисбрук, которому к тому времени исполнилось уже четыре сотни лет обычно не использовался в качестве тюрьмы, но к прибытию короля здесь уже все было подготовлено для того, чтобы превратить его в надежное узилище. Однако Грослоу в это дело внес свои коррективы: всю местную стражу он выставил нести службу на стены и вокруг замка, а на входе и внутри него для охраны короля распределил своих людей. Комната, которая стала камерой короля, соединялась с другой, где разместили Парри. Ключи от обеих этих комнат находились у Грослоу. Здесь же немного дальше, были отведены комнаты для д*Артаньяна и его друзей.
   -Ну, что же,- сказал довольный Грослоу,- все даже лучше, чем я ожидал. Стюарт пусть находится у себя в комнате, у его двери я выставлю двух часовых. А мы спокойно расположимся по соседству с ним, в комнате напротив, которая теперь будет моим кабинетом. Сквозь открытую дверь мы будем видеть часовых, стоящих на часах у двери Стюарта. Муха не пролетит мимо!
   -Да, диспозиция хороша,- вынужден был согласиться д*Артаньян, но в душе его шевельнулась тревога, ведь часовые могли прийти на помощь капитану и поднять шум. Однако, бросив взгляд в сторону Серко, он отметил про себя, что тот совершенно спокоен и перестал волноваться сам.
   -Итак, господа,- весело сказал Грослоу,- можете прогуляться по острову или отдохнуть у себя в комнатах, но в восемь часов вечера прошу быть у меня и прихватить с собой побольше денег. Я сегодня намерен обчистить вас до нитки.
  
   Действительно, этим вечером Грослоу феноменально везло. Он уже отыграл свои сто пятьдесят пистолей и продолжал выигрывать дальше.Верныдуб проиграл сто пистолей, Серко и д*Артаньян по пятьдесят. У двери короля сменился уже второй караул и оба караульных, не утерпев, подошли к двери комнаты, где шла игра, чтобы наблюдать за ней. В этот напряженный момент Грослоу стал метать карты. Все уставились на стол. Если бы выпал туз- выигрывал Грослоу, если король- он проигрывал. Выпал король. "Наконец!",- воскликнул Серко, приподнимаясь и устремив взгляд на обоих часовых. Через секунду они оба, сморенные сном, упали на пол, выронив шпаги из рук.
   -Что с ними случилось? -воскликнул Грослоу, вставая из-за стола. В ту же секунду его сдавили стальные руки Верныдуба, а д*Артаньян сноровисто всунул в рот капитану заранее заготовленный кляп. Верныдуб продолжал держать капитана в могучих объятиях, а Серко внимательно смотрел в глаза Грослоу, безуспешно пытающемуся вырваться из рук великана-казака. Д*Артаньян, не понимая, что происходит, переводил взгляд с одного на другого, но в то же время его руки деловито сгребали в кошелек лежащее на столе золото. Вдруг он заметил, что лицо Грослоу как-то неуловимо изменилось и стало чрезвычайно похожим на лицо короля Карла. Затем капитан как-то сник, обмяк в руках Верныдуба и внезапно уснул.
   -Ну, кажется, все,- глухо сказал Серко, опустившись на стул и обхватив голову руками,- Остап, раздевай капитана, открывай комнату короля и пусть они поменяются одеждой. Только не теряйте времени. Дайте мне пару минут прийти в себя.
   Спустя десять минут, разбуженный король был уже одет в одежду Грослоу и в полумраке стал очень на него похож. Верныдуб перенес спящего Грослоу, переодетого в одежду Карла, в его комнату. Ключи от комнат положили в карман одного из спящих караульных, а затем король, Парри, д*Артаньян , и замыкающий процессию Иван покинули замок. Проходя мимо часового на выходе из внутреннего помещения, он голосом Грослоу ( по крайней мере, часовой потом клялся, что это был голос капитана) сказал: " Мы немного прогуляемся и вскоре вернемся".
   Быстро спустившись в порт, д* Артаньян без труда нашел там среди нескольких судов шхуну, которую он зафрахтовал в Портсмуте, когда, якобы ходил посылать весточку кардиналу. Шкипер уже давно оформил документы на выход из порта и едва все поднялись на борт, якорь был поднят, и судно устремилось в открытое море, взяв курс на Гаагу. Выйдя поутру на палубу вместе с Парри, король подошел к стоявшим у борта друзьям и сказал:
   -Но, как вам удалось меня освободить, я до сих пор этого не пойму?
   -Просто мы обещали вашей супруге доставить вас в безопасное место и выполняем свое обещание,- ответил, улыбнувшись Серко.
   -Господа, примите мою безграничную благодарность. Мое слово порукой, что, когда мой сын возвратит себе трон короля Англии, вы будете вознаграждены по-королевски. Я позабочусь об этом.
   Все трое поклонились.
   -Но я думаю, что мое отсутствие в замке уже обнаружилось и нас могут догнать военные фрегаты,- с тревогой сказал король, оглядывая горизонт.
   -Не стоит беспокоиться, ваше величество,- спокойно сказал Серко, - сейчас в замке отсутствуют лишь Грослоу и ваш камердинер. Идут их розыски. Ищут. конечно, больше капитана , Парри мало кого интересует. А король находится в своей камере под караулом, где ему и положено быть.
   -Вы, верно, шутите, сударь, - с недоумением произнес Карл.
   -Ни в малейшей степени, ваше величество,--серьезно ответил Серко.- Просто капитан Грослоу считает себя королем Карлом I и станет убеждать в этом любого, кто его будет спрашивать, тем более, что он стал похож н ваше величество, как две капли воды. Похож для восприятия окружающих, естественно.
   Король по-прежнему с недоверием посмотрел на него, но ничего не сказал. Зато
  д* Артаньян с беспокойством спросил:
   -Но, если Грослоу считает себя королем Англии и похож на него, то его могут судить и казнить.
   -Но зачем,- удивился Серко,- никто еще никогда не казнил королей. Кстати, через года полтора Грослоу вспомнит о том, кто он есть на самом деле и снова станет похож на самого себя.
  
   Глава четвертая. Вынужденное расставание.
  
   Когда путешественники добрались, наконец, к дому, адрес которого был указан в письме королевы Генриетты к мужу, их ожидал неожиданный сюрприз - на его пороге появился дворецкий, которым оказался никто иной, как родной брат Парри. Оказывается, предусмотрительная королева поручила вести здесь домашнее хозяйство человеку, которого хорошо знал ее муж. У брата Парри имелось и несколько экземпляров совершенно подлинных документов на имя владельца дома, которым теперь законным образом становился Карл I под именем коренного голландца Ван дер Беккера. Еще больше обрадовало короля сообщение дворецкого о том, что королева Генриетта уведомила его о своем предстоящем приезде, который ожидается со дня на день.
   Ввиду того, что все разрешилось наилучшим образом, Серко, Верныдуб и д*Артаньян засобирались в обратный путь. Сердечно простившись с королем, Парри и его братом, друзья вскоре оказались в гавани, откуда попутным судном отправились в Булонь. Здесь они приобрели лошадей и направились прямой дорогой в Париж, однако отъехав с милю, Серко придержал коня и сказал:
   -Ну, а теперь нам следует разделиться.
   Заметив недоуменный взгляд мушкетера, он пояснил:
   -Мы, кажется, забыли, что прибыли в Англию разными путями и с разными поручениями. Д*Артаньяна послал кардинал Мазарини к Кромвелю отнюдь не для того, чтобы тот спасал короля Карла. Наша же миссия именно в этом и заключалась. Если Мазарини узнает, что из Англии мы возвратились вместе, это может вызвать подозрения.
   -Но в чем нас сможет обвинить кардинал?- удивился мушкетер.- Ведь о спасении короля, как я понимаю, он не знает.
   -Это так,- согласился Серко.- Но об исчезновении Грослоу, без сомнения, Кромвелю уже известно, как и о том, что замок Карисбург он покинул в нашем обществе, по крайнем мере в вашем, д*Артаньян. Будьте уверены, Мазарини уже ждет вас, чтобы допросить подробнейшим образом, как это случилось и где теперь находится капитан. В его же распоряжении имеются и наши детальные приметы. Я уверен, что Кромвель не успокоится, пока не разберется самым доскональным образом, куда исчез его адъютант, а заодно и камердинер Карла I.
   -Да, это верно,- вынужден был согласиться гасконец,- генерал производит впечатление весьма проницательного человека.
   -Вот именно,- продолжал Серко.- В настоящее время вам еще можно сослаться на то, что Грослоу ночью провожал вас в порт, откуда вы намеревались убыть во Францию. А куда потом подевались он и мальтийские рыцари, вам неизвестно.
   Верныдуб скептически хмыкнул и Иван с досадой произнес:
   -Согласен, объяснение хлипкое. Но опровергнуть его кардинал не сможет, да и зачем ему это? Но, если он узнает о том, что д*Артаньян прибыл в Париж в нашем обществе, нас всех начнут допрашивать. И, главное, если Кромвель затребует нас в Англию для проведения дознания, Мазарини не задумываясь, отправит всех к нему под конвоем. Ведь Грослоу, дьявол его побери, не просто армейский капитан, а ближайший помощник генерала.
   -Гм! - воскликнул гасконец. -Довольно мрачную перспективу вы, однако, обрисовали, дорогой Атос.
   -Думаю, на самом деле все будет еще мрачнее. Кромвелю не составит особого труда выяснить, что из королевского лагеря Карл намеревался спастись бегством с двумя мальтийскими рыцарями, приметы которых удивительным образом совпадают с приметами тех двух ваших знакомых, которые вы встретили в Дареме. Ну, а дальше только полный дурак не поймет, что мы втроем замышляли освободить короля. Но ни Мазарини, ни Кромвель к их числу не относятся.
   -Ваши аргументы, Атос, чертовски убедительны,- не стал спорить мушкетер. - Что поделаешь, нам действительно придется разделиться.
   -В таком случае мы поедем Пикардийской дорогой через Дьеп,- сказал Иван,- а вы прямой - через Амьен и Компьен. Если все пройдет благополучно, встретимся у вас в "Козочке" на Тиктонской улице. А сейчас давайте поделим наши деньги.
   Разделив по-братски пистоли и ливры, друзья обнялись и разъехались в разные стороны. Несколько раз, они оборачивались и приветствовали друг друга взмахом рук, пока все не скрылись в голубоватой дымке.
   -Д*Артаньяну придется тяжелее, чем нам,- после непродолжительного молчания произнес Верныдуб,- можно побиться об заклад, что Мазарини устроит ему настоящий допрос.
   -Остап, а как ты думаешь,- вдруг спросил Иван,- не пора ли нам возвращаться домой? Надоело мне что-то здесь на чужбине. Соскучился я по бескрайней глади Днепра, соловьиным трелям весной, хочется выпить ковш горилки, закусить вяленой таранью или вареной кабаньей головой, да головкой цыбули, поваляться на зеленой траве в широкой степи, глядя, как по прозрачному голубому небу несутся легкие облачка, складываясь в причудливые фигуры...
   -Не береди душу!- хлестнул нагайкой коня Верныдуб, переходя на рысь.- И без тебя тошно!
   ...Принца Конде в Париже не оказалось, но зато Серко там уже давно ждала герцогиня де Лонгвиль, закатившая истерику по поводу долгого отсутствия его и вестей о нем. Сестра принца никак не хотела поверить, что Иван выполнял поручение королевы Генриетты и, каким образом он ее успокоил, можно лишь догадываться. К тому же выяснилось, что она находится на пятом месяце беременности, которая еще была незаметной для окружающих.
   Явившись к исходу четвертых суток к себе на квартиру, где его уже давно ожидал Верныдуб, Серко сказал:
   -Остап, я, кажется, скоро стану отцом.
   -С чем я тебя и поздравляю,- хмуро ответил Верныдуб, показывая письмо от кардинала Мазарини. - Оказывается, оно пролежало здесь все время, пока мы отсутствовали. Кардинал назначал нам аудиенцию, а мы, выходит, ее проигнорировали.
   -Мдаа,- протянул Серко,- это неприятный сюрприз. Помнишь, наш друг мушкетер, говорил, что Мазарини интересовался мной. Но получается, не только мной, но и тобой. Интересно, какого дьявола, мы ему понадобились?
   -Рискну предположить, что у него к нам имелось какое-то деловое предложение.
   -Похоже на то,- согласился Серко,- но в любом случае оно и к лучшему, что мы не явились. Ничего хорошего от этой аудиенции я не ожидаю. А, кстати, что известно о д*Артаньяне?
   -Я сегодня был в "Козочке", там он пока не появлялся.
   В это время послышался звонок, кто-то дергал колокольчик на входной двери. Когда Верныдуб открыл дверь, на пороге стоял посыльный, вручивший ему конверт с печатью Мазарини. Кардинал приглашал обоих друзей к себе на аудиенцию завтра в 10 часов.
  
   Глава вторая. Аудиенция.
   Когда в назначенное время оба друга появились в приемной Мазарини, как всегда чопорный и затянутый в черное Бернуин молча распахнул перед ними дверь кабинета кардинала, чтобы войти в которую, Верныдубу пришлось пригнуть голову.
   -Рад вас видеть, господа,- сказал Мазарини, ответив на приветствие казаков,- тем более, что помнится господин Люпугрис, мы, кажется, уже встречались, правда, звали вас тогда немного иначе.
   -Принцу де Конде было угодно переименовать нас на французский манер, - смело ответил Серко,- но, если вашему высокопреосвященству угодно называть нас настоящими именами, мы не против. В тех местах, откуда мы родом, у людей бывает много имен и прозвищ.
   "Например Артос д*Обюссон или Евстафий Портант, а может Атос и Портос",- вертелось на языке у кардинала, но вслух произнес совсем другое:
   -Нет, нет, я не имею ничего против. Однако, верно, вы удивлены, что я уже второй раз назначаю вам аудиенцию.
   -Ваше высокопреосвященство должен простить нас, - сказал Серко,- к сожалению, первое ваше письмо пришло, когда нас не было в Париже, но получив второе, мы немедленно прибыли по приказу вашего высокопреосвященства.
   -Кстати,- мимоходом заметил кардинал,- далеко ли вы ездили?
   -Принцу де Конде,- поклонился Серко,- было угодно отправить нас с поручением.
   "Гм!- подумал Мазарини. - Он тонко намекнул мне обратиться за разъяснениями к принцу. Ну, ладно, повременим".
   -Как я вижу, вы пользуетесь полным доверием принца,- произнес он вслух.
   -Собственно говоря, - уточнил Серко,- последние полгода, даже немного больше, мы состоим в охране герцогини де Лонгвиль.
   "Вот это неожиданный сюрприз!",- подумал кардинал. Меньше всего ему хотелось обострять отношения с сестрой Конде. Двадцатишестилетняя голубоглазая красавица-блондинка, жена герцога де Лонгвиль, одного из влиятельнейших вельмож королевства, отличалась довольно легкомысленным поведением, но пользовалась огромным уважением у парижан, как один из признанных вождей Фронды. Тем более кардинал, являясь знатоком женщин, понимал, как опасно иметь ее в числе своих врагов.
   -Хорошо, перейдем к делу,- решительно сказал он.- Я пригласил вас, господа, чтобы предложить вам послужить на благо Франции.
   Серко и Верныдуб вопросительно посмотрели на него.
   -Видимо, вам известно о том, что в Париже сторонники Фронды готовят бунт горожан против властей. Король и королева в это тяжелое время остро нуждаются в преданных людях, которых, к сожалению, осталось очень мало. Такие отважные воины, как вы, могли бы оказывать нам некоторые услуги, которые не поручишь первому попавшему.
   -Речь идет о службе королю и королеве или вашему высокопреосвященству?- прямо спросил Серко.
   -Разве в этом вы усматриваете разницу?- надменно ответил кардинал вопросом на вопрос.
   -В том и дело, что нет,- ответил Иван,- служба частным лицам, например, в охране госпожи Лонгвиль- явление вполне допустимое, но служба королевскому дому Франции или первому министру может быть истолкована польским королем, подданными которого мы являемся, как измена. Ведь война католических государств. в том числе, Речи Посполитой, против Франции еще не окончена ( имеется в виду Тридцатилетняя война- прим.автора).
   -Вот оно что,- протянул кардинал, утратив интерес к дальнейшей беседе.- В таком случае не смею вас больше задерживать, господа.
   И он погрузился в чтение бумаг, лежавших на столе. Среди них острый глаз Серко давно различил раскрытый конверт с хорошо известной ему печатью Оливера Кромвеля.
   На выходе из дворца их уже ждал лейтенант вардейцев де Коменж. Вежливо приветствовав обоих, он сказал с некоторым смущением:
   -Господа, прошу ваши шпаги!
   Верныдуб положил руку на эфес сабли, но Серко увидел, что двор перед ними заполняется гвардейцами.
   -А в чем дело, господин лейтенант?- обратился он к Коменжу.
   -Приказ его высокопреосвященства,- ответил тот и тихо добавил,- я узнал вас, господа, ведь это вам я обязан жизнью. Но приказ есть приказ. Прошу вас, взгляните на окна второго этажа.
   Казаки обернулись и увидели десятки мушкетных стволов, наведенных прямо на них.
   -И куда нас?- спросил Иван.- В Бастилию?
   -Отнюдь,- ответил Коменж.- Приказано доставить вас в Рюэй.
   -Ну, Рюэй, так Рюэй,- сказал Серко, отстегивая саблю и сделав знак другу поступить также. Передав ее лейтенанту, он спросил:
   -Не могли ли бы вы уведомить госпожу де Лонгвиль, что мы арестованы? Видите ли, мы служим в охране герцогини и не хотелось бы, чтобы она думала, будто мы дезертировали.
   -Будьте спокойны,-дружелюбно ответил лейтенант.- Герцогине об этом будет сообщено сегодня же, но я не имею права назвать место, где вы находитесь.
   -Да это и не имеет значения,- усмехнувшись, ответил Серко,- вряд ли герцогиня соберет войска, чтобы отбить нас у кардинала Мазарини. Нам будет достаточно, чтобы она знала, что мы отсутствуем по уважительной причине.
   Поместившись в карету вместе с Коменжем, друзья погрузились в молчание. Рюэй находился на расстояние трех лье от Лувра. Еще в 1635 году эту местность приобрел кардинал Ришелье, выстроивший там замок, который достался после его смерти Мазарини.
   Выехав из Парижа и свернув направо, карета минут через десять въехала во двор замка и остановилась возле охотничьего павильона. Двор замка имел форму подковы. В центре его находились апартаменты кардинала, с одной стороны от них находился оранжерейный павильон, с другой- охотничий павильон, куда де Коменж и привел Серко с Верныдубом. Позади этих зданий был разбит обширный парк.
   Охотничий павильон представлял собой продолговатое здание, комнаты которого имели зарешеченные окна. В одной из них и разместились Серко с Верныдубом. Ее довольно широкое окно выходило во двор замка. Из него хорошо просматривалось караульное помещение и вход в оранжерейный павильон.
   -Интересно,- спросил Верныдуб, - почему кардинал держит нас при себе? Проще было бы приказать нас убить или поместить в Сен-Жерменскую тюрьму.
   -Не все так просто, - ответил Иван. - Я заметил на столе у кардинала конверт с печатью Кромвеля. Думаю, он там лежал не случайно. Видимо, Мазарини тем самым давал нам понять, что ему известно о наших похождениях в Англии. Или, по крайней мере, что он о них догадывается. Видимо, Кромвель не прекращает поиски Грослоу и, вероятно, затребует нас к себе. Вот для этого Мазарини и держит нас под рукой. Если бы не это, то он просто устранил бы нас, как ненужных свидетелей его контактов с Кромвелем.
   -Но в таком случае вскоре здесь должен оказаться и д*Артаньян,- предположил Верныдуб. - Для кардинала лучше держать нас всех вместе.
   -Да, гасконец- ключевая фигура во всем этом деле, - согласился Серко,- хотя, в принципе, и нас одних достаточно, чтобы установить нашу причастность к исчезновению Грослоу. Впрочем, в сложившейся ситуации кардиналу лучше держать нас всех под рукой.
   -Эти решетки,- небрежно махнул рукой Верныдуб в сторону окна,- сломать ничего не стоит. Мы в любой момент можем отсюда выйти.
   -А дальше что?- спросил Иван.- Перебить всю охрану и бежать в Польшу, убивая по дороге всех, кто станет на нашем пути? Нет, это не дело. Подождем, должен быть какой-то выход. Удача часто сопутствует терпеливым. Если Коменж сдержит свое слово и передаст известие о нашем аресте герцогине, то, думаю, она не замедлит принять меры к нашему освобождению.
   Верныдуб, давно знавший о любовной связи приятеля с сестрой принца Конде, лишь скептически усмехнулся.
   Глава третья. Арест.
   Д*Артаньян, расставшись с друзьями, ехал дальше шагом, лишь изредка переходя на рысь. Он пытался сочинить правдоподобные ответы на возможные вопросы кардинала о своем пребывании в Англии, но, не зная, какой информацией располагает Мазарини, сделать это было трудно. "Видимо, надо исходить из худшего.- подумал он,- то есть из того, что кардиналу в деталях известны подробности нашей поездки с королем до самого острова Уайта".
   По зрелому размышлению, он пришел к выводу, что нет смысла отрицать участие в этой поездке двух мальтийских рыцарей, с которыми он якобы познакомился в Париже. "А, ладно!- в конце концов, решил гасконец. -Главное, твердо стоять на своем, а там видно будет".
   Явившись в казармы мушкетеров, он узнал, что его уже несколько раз разыскивал кардинал. Д*Артаньян хотел было повидаться с де Тревилем, но оказалось, что капитан мушкетеров тяжело болеет. Отправившись в "Козочку", он узнал от ее хозяйки, прекрасной Мадлен, что его разыскивал Верныдуб,но никакой записки не оставил. Оставив коня в гостинице, мушкетер отправился на квартиру друзей, но не застал их там. Устав от всех этих хождений, он возвратился в гостиницу и завалился спать.
   На следующий день свежий и отдохнувший д*Артаньян в десять часов утра явился в приемную кардинала, где его встретил, как всегда невозмутимый Бернуин. Окинув гасконца любопытным взглядом, он ушел доложить о нем Мазарини, а возвратясь спустя минуту, молча распахнул перед мушкетером дверь кабинета.
   Кардинал, сидя в кресле в своей алой сутане, как обычно, что-то быстро писал на листе бумаги. Подняв взгляд на застывшего у входа мушкетера, он отложил перо в сторону и сказал:
   -О! Господин д*Артаньян, что-то долго вы отсутствовали!
   -Совсем нет, ваше высокопреосвященство,- ответил мушкетер, смело глядя в лицо Мазарини.- Генерал Кромвель поручил мне сопровождать со своим адъютантом пленного короля Карла I на остров Уайт. Но как только он туда был доставлен, я в тот же день отправился назад во Францию.
   -А, кстати, - заинтересовался кардинал,- как происходило пленение короля Карла?
   -Мы с капитаном Грослоу прибыли в Ньюкасл на следующий день после того, как король оказался в плену у Кромвеля, поэтому я об этом знаю лишь понаслышке.
   -И что же говорят, было ли сражение?
   -Нет, ваше высокопреосвященство,- сдержанно ответил мушкетер,- сражения не было. Шотландцы продали короля генералу Кромвелю за четыреста тысяч фунтов стерлингов.
   -Вот оно как!- забарабанил пальцами по столу Мазарини.- И вы говорите, Кромвель поручил вам конвоировать пленного короля на остров Уайт.
   -Не совсем так, он поручил эту миссию своему адъютанту капитану Грослоу. Меня же он отпустил к вам, но предложил попутно присоединиться к караулу, охраняющему короля и вместе с ним добраться до Портсмута. Там мы должны были расстаться, но, каюсь, Грослоу уговорил меня сопроводить его и на остров. Однако, я еще в Портсмуте зафрахтовал корабль, который забрал меня из Ньюпорта и доставил в Булонь.
   -Гм! - нахмурился кардинал, продолжая выбивать пальцами по столу гвардейский марш.- И вы говорите, сопровождали Грослоу один до самого острова?
   -Ну, не один, естественно,- улыбнулся д*Артаньян.- С ним было еще три десятка солдат, которые несли охрану короля.
   -Я имею в виду не солдат, - слегким раздражением сказал Мазарини.- Был ли еще кто-нибудь с вами из посторонних?
   "Итак, ему все известно",- подумал мушкетер.
   -Ну, если вы имеете в виду двух мальтийских рыцарей, то они присоединились к нам в Дареме. Но, как я погляжу, вашему преосвященству известны даже такие мелочи,- разыграл он удивление.
   -Господин д*Артаньян,- кардинал поднялся из-за стола,- я спрошу вас прямо, что вам известно о судьбе этого Грослоу?
   -Ничего,- ответил мушкетер. - Он вместе с мальтийскими рыцарями проводили меня до пристани, подождали, пока я поднимусь на борт судна и возвратились в замок, как я полагаю. А что с ним что-то случилось? Жаль, если так, мы ведь за это время с ним крепко сдружились.
   -Господин д*Артаньян, - сухо сказал Мазарини.- У меня есть серьезные основания не доверять вашим объяснениям, поэтому вынужден вас задержать. На выходе из дворца отдайте шпагу лейтенанту Коменжу.Он знает, куда вас дальше доставить.
   -Как я понимаю,- дерзко спросил гасконец,- патента лейтенанта мушкетеров мне теперь не видать, как ушей без зеркала и, следовательно, наше соглашение утратило силу?
   Кардинал ничего не ответил, отвернувшись к окну. Мушкетер поклонился, коснувшись перьями шляпы пола в комнате, одел ее на голову и, повернувшись, вышел из кабинета.
  
   Отдав шпагу де Коменжу, который принял ее со смущенным видом, пообещав хранить, как зеницу ока, д*Артаньян в знакомой читателю карете, знакомым путем отправился в Рюэй с той лишь разницей, что в этот раз, въехав во двор замка, карета остановилась возле оранжерейного павильона. Сопроводив мушкетера в отведенную ему комнату, де Коменж, желая сделать приятное человеку, к которому он относился с искренней симпатией, указал на стену комнаты, сказав:
   -Если бы здесь было прорублено окно, то вы могли бы видеть своих друзей, которые находятся здесь же напротив в охотничьем павильоне.
   -Вот как!- воскликнул мушкетер. - Они тоже арестованы?
   -Кардинал, поручив мне доставить вас сюда,- сказал с тонкой улыбкой лейтенант,- подчеркнул, что вы все трое находитесь у него в гостях.
   -Однако странное представление у его преосвященства о гостеприимстве,- саркастически заметил гасконец. - Но Бог с ним, в гостях, так в гостях. Но у меня к вам, сударь, есть просьба...
   -Всегда к вашим услугам,- сказал де Коменж,- если только ваша просьба не слишком противоречит инструкциям, полученным от господина кардинала.
   -Если мне позволено знать о том, что мои друзья находятся по соседству, то я полагаю, у вас нет запрета сообщить им о том, что я тоже здесь.
   -Нет, такого запрета у меня нет,- подтвердил лейтенант,- и я сегодня же выполню вашу просьбу.
  
   Возвратясь в Лувр, де Коменж доложил Мазарини об исполнении его приказа.
   -А как ведут себя двое других?- спросил кардинал.
   -Ничего необычного в их поведении нет, - пожал плечами лейтенант,- они довольно спокойные заключенные.
   -Господин Коменж,- поморщился Мазарини,- я уже говорил вам как-то, что они не заключенные, а мои гости. Вы знаете всех троих, но не до конца. Могу под большим секретом сообщить, что некоторое время назад я поручил им оказать помощь королю Карлу, так вот, благодаря им, арестованный Кромвелем король едва не оказался на свободе.
   -Но, если они такие верные слуги,- поразился услышанному де Коменж,- почему вы держите их в тюрьме?
   -В тюрьме?- с удивлением повторил кардинал.- А с каких это пор Рюэй стал тюрьмой?
   -С тех самых, когда в нем находятся заключенные, - упрямо повторил лейтенант.
   -Эх, Коменж, Коменж,- лукаво улыбнулся Мазарини,- ну сколько раз вам повторять, что они мои гости. Настолько дорогие гости, что я разместил их в своем дворце, велел сделать решетки на окнах и запоры на дверях из опасения, как бы они не лишили меня своего общества. И, хотя они кажутся узниками, но на самом деле это совсем не так. В доказательство своего уважения к ним я намерен сегодня вечером нанести визит господину д*Артаньяну. Вы знаете, что я имею обыкновение гулять там в оранжерейном павильоне и вот после окончания прогулки я зайду к нему, у нас есть о чем побеседовать. Как знать, может, после этой беседы он станет лейтенантом королевских мушкетеров.
   -Даже так!- удивился сбитый с толку лейтенант и, поклонившись кардиналу, покинул его кабинет.
   Возвратившись в Рюэй, де Коменж пошел к Серко и Верныдубу, впереди него шел сержант с двумя солдатами, которые несли ужин в корзине, наполненной блюдами и мисками.
   -Ну вот,- разочарованно пробасил Верныдуб,- опять баранина.
   -Господин лейтенант,- с улыбкой произнес Серко,- мой друг решил взбунтоваться, если Мазарини будет упорно кормить его бараниной, мой друг уже достаточно насытился ею в другом месте.
   -Хорошо,- отдал распоряжение сержанту лейтенант,- унесите баранину и принесите жареную курицу. Я должен исполнять желания гостей его высокопреосвященства, тем более, что у меня для них есть отличная новость.
   -Иронизируете, господин Коменж, - с укором заметил Серко,- разве гостей держат под замком?
   -Господин кардинал сегодня мне раза три повторил, что вы его гости, а у меня нет оснований ему не верить,- с легкой улыбкой ответил лейтенант.
   -А о какой новости вы хотели нам сообщить?- напомнил Серко.
   -Ах, да, их даже две. Первая состоит в том, что герцогине де Лонгвиль сообщено о вашем.., гм,- замялся лейтенант,- ну, в общем, что вы не дезертиры, а отсутствуете на ее службе по уважительной причине. Правда, я не берусь передать всех тех слов благодарности, которые она высказала в адрес его высокопреосвященства...
   -Благодарю вас! -живо отозвался Серко.- Это отличная новость? А какова вторая?
   -Приятно ли было бы вам узнать, что господин д*Артаньян находится в добром здравии?
   -О чем вы говорите! - воскликнул Серко.- Безусловно, это весьма приятное сообщение!
   -В таком случае с удовольствием сообщаю, что он поручил мне передать вам о том, что находится в добром здравии, чего и вам желает.
   Иван сначала откровенно обрадовался, но затем нерешительно спросил:
   -Если он поручил вам передать нам привет, следовательно, вы его видели?
   -Конечно.
   -И где же, если не секрет?
   -В этом нет никакого секрета,- ответил Коменж, указав рукой на окно.- Вы отсюда видите вход в оранжерейный павильон, так вот ваш друг находится там.
   -Следовательно, и он арестован?
   -Как вы знаете, - рассмеялся Коменж,- в Рюэе нет арестованных, потому, что здесь нет тюрьмы.
   - А если без шуток! Значит, д*Артаньяна арестовали? Давно?
   -Сегодня утром, сразу после аудиенции у кардинала.
   -Арестован,- глухо повторил Серко.
   -Арестован,- эхом откликнулся Верныдуб.
   -Да, полно вам,- сказал де Коменж, чувствовавший искреннее расположение ко всем троим за услугу, оказанную ими при аресте Бруселя.- Не отчаивайтесь, я не хотел вас огорчить этой новостью. Тем более, в этих непростых условиях все мы подвержены всяким случайностям. А Фортуна, как известно, изменчива. Строго между нами, Мазарини намекнул, что после того, как он сегодня вечером посетит вашего друга в оранжерейном павильоне, тот может стать лейтенантом в роте де Тревиля.
   -Вот как!- сказал Верныдуб. - Кардинал сегодня вечером намерен нанести визит д*Артаньяну!
   -Ты неправильно понял господина Коменжа,- поправил его Серко,- видимо, Мазарини вызовет его к себе.
   -Нет, нет, все правильно,- повторил лейтенант,- именно кардинал посетит д*Артаньяна. Обычно Мазарини в сопровождении двух караульных прогуливается вечером в оранжерейном павильоне. Вот после прогулки он и намерен посетить вашего друга и побеседовать с ним.
   -Он будет беседовать с ним в присутствии караульных?- удивился Серко.
   -Ну, это швейцарцы, - ответил лейтенант,- они по-французски не понимают, разговаривают только на немецком. Хотя, я думаю, он их оставит за дверью.
   -Весьма опрометчиво со стороны кардинала оставаться наедине с д*Артаньяном,- сказал Серко,- это очень решительный молодой человек и, видимо, он не очень доволен гостеприимством господина Мазарини.
   -Полноте!- рассмеялся Коменж.- Можно подумать, что вы какие-то монстры! Мушкетер ведет себя вполне спокойно. Кроме того, он безоружен, а кардинала охраняют два караульных.
   -А это не те ли два караульных, которые каждый вечер прогуливаются подолгу перед нашим окном, пока их кто-то не позовет?- с равнодушным видом поинтересовался Иван.
   -Да, это они,- подтвердил лейтенант,- эти швейцарцы ожидают здесь, пока их не позовет Бернуин сопровождать кардинала в его прогулке. Обычно они сидят на скамейке у вас под окном.
   Глава четвертая. Побег.
   Едва за лейтенантом закрылась дверь их камеры и щелкнул ключ в замке, Серко вопросительно посмотрел на Верныдуба.
   -Я же тебе говорил, что терпеливым сопутствует удача, - сказал он.
   -Да, - отозвался тот, - для двоих этот замок был в самый раз, но для троих заключенных он уже не годится. Итак, каков твой план?
   -Давай сначала поужинаем, а потом уже обсудим план в деталях. Они уселись за стол и с аппетитом угостились тем, что передал им кардинал от щедрот своих.
   Окончив ужин, оба подошли к окну. Серко глянул в сторону караульного помещения и сказал:
   -Швейцарцы должны появиться через четверть часа.
   -Да, похоже пора, - произнес Верныдуб, взявшись за один из прутьев решетки.- Но взгляни, Иван, тут высоко, я не смогу до них дотянуться.
   -Не переживай, они станут на скамейку.
   -Ну, тогда ладно,- ответил Верныдуб и одним легким движением рук согнул прут так, что оба его конца вышли из своих гнезд, где они спокойно находились на протяжении пятнадцати лет.
   -Проверь, твоя голова тут пройдет?- спросил Серко.
   -Да я и весь в эту дыру пролезу.
   Он отставил в сторону прут решетки и действительно просунул в образовавшееся отверстие свой торс.
   -Тогда приготовимся, вот они, кажется, выходят. Только бы закрыли за собой дверь караульного помещения,- заволновался Иван.
   -Закрыли,- успокоил его Остап.
   Действительно, два швейцарца, один высокий, другой пониже, вышли из караульного помещения, закрыв за собой дверь, и подошли к скамейке, где привыкли обычно сидеть в ожидании кардинала. Был конец февраля и обоим солдатам на улице стало зябко, они кутались в плащи, надвинув шляпы на самые уши.
   Верныдуб стал сбоку от окна, а Серко сказал:
   -Когда один из них станет на скамейку у окна, хватай его и тащи сюда. Второй останется сидеть на скамейке и уснет. Хватай затем его и тоже тащи сюда.
   Когда швейцарцы подошли к скамейке, Серко громко сказал:
   -Гутен таг!
   Один из солдат ответил на приветствие.
   Иван, знавший по- немецки всего несколько слов, спросил:
   -Будешь дринк?
   -О яволь! - ответил солдат, поняв, что ему предлагают выпить.
   -Ком цу мир!- поманил его Серко,- дринкен тут.
   Когда солдат понял, что его приглашают подняться выше, он стал на скамейку. Второй остался стоять рядом, с любопытством наблюдая, что будет дальше. Серко мгновенно вошел в его сознание, заставив моментально уснуть. Швейцарец качнулся и, сев на скамейку, уснул. Верныдуб же по знаку Ивана протянул руку, схватил за горло вставшего на скамейку солдата и втянул его, как пушинку внутрь. Затем он вылез из окна и передал Ивану второго. Не прошло и минуты, как друзья, накинув на себя плащи и шляпы солдат, которых они связали, а Серко, кроме того, еще и погрузил в сон, спрыгнули вниз и стали у скамейки. Почти сразу же дверь караульного помещения открылась и кто-то крикнул:
   - Караульные, где вы?
   Потрогав эфесы щпаг, которые они отобрали у швейцарцев, и, убедившись, что шпаги легко выскальзывают из ножен, они подошли к двери караульного помещения. Из него вышел Бернуин и показал им знаком следовать за собой. Серко и Верныдуб нахлобучили шляпы на самые носы и склонили головы, чтобы не быть узнанными. Бернуин провел их к оранжерейному павильону, открыв его дверь своим ключом. В небольшой прихожей стояло несколько стульев, стол, какой-то шкаф. Две боковые двери, расположенные напротив одна другой, вели из прихожей в разные помещения.
   -Сидите здесь и ждите, вы должны пропустить только одного человека и никого больше,- сказал камердинер Мазарини и вышел из павильона, закрыв на ключ входную дверь.
   -Похоже, мы сменили одну тюрьму на другую,- хмыкнул Верныдуб.
   -Не спеши с выводами, Остап,- успокоил его Иван,- я уже чую запах свободы!
   -А запах золота ты часом не чуешь?- сострил Остап.
   -Тише,- сказал Иван,- кажется, сюда кто-то идет.
   Действительно, одна из боковых дверей, скрипнув петлями, отворилась. На пороге показался человек, закутанный в коричневый плащ, с низко надвинутой на лоб фетровой шляпой и с фонарем в руке.
   Подойдя ко второй боковой двери, он оглянулся и спросил:
   -Вы знаете приказ никого сюда не пропускать?
   -Ja,- ответил Серко, решив ограничиться одним этим немецким словом.
   -А, немцы!- проговорил Мазарини ибо это был никто иной, как он, - Тем лучше.
   Он открыл ключом дверь и вышел из прихожей. В двери щелкнул замок.
   -Что теперь?- спросил Верныдуб.
   -Прежде всего,давай забаррикадируем двери, чтобы быть уверенными, что на нас не нападут с тыла.
   Они подперли двери столом, стульями и другой мебелью, что была здесь, затем подошли к двери, за которой скрылся кардинал. Серко подергал ручку, но дверь оказалась запертой.
   -Ломай,- сказал он приятелю,- только не снеси ее вовсе с петель.
   Верныдуб нажал, одна створка отошла и Иван, просунув конец шпаги, открыл замок.
  
   Глава пятая. Сокровищница кардинала.
  
   -Ну, что с Богом!- сказал Серко, отворяя дверь в помещение, куда вошел кардинал.
   -Ха! Да тут настоящий сад,- восхищенно произнес Верныдуб. Действительно, в свете фонаря, оставленного кардиналом у входа на полу, они увидели длинные ряды апельсиновых и гранатовых деревьев, растущих в больших деревянных кадках, которые образовали несколько аллей.
   -Однако кардинала здесь нет,- проговорил Иван, оглядевшись по сторонам.- Куда он к дидьку подевался?
   Он прошел немного вперед, Верныдуб следовал за ним. Внезапно друзья увидели, что одна из кадок с деревом выдвинута из ряда, а на ее месте в полу оранжереи зияет отверстие.
   -Эту кадку так просто не сдвинуть, - со знанием дела заметил Верныдуб,- видимо, тут какой-то скрытый механизм есть.
   -Теперь я понял!- негромко воскликнул Серко, указав на ступени винтовой лестницы, ведущей вниз.- Это же сокровищница Мазарини. Здесь он прячет свое золото.
   -Похоже, - согласился Верныдуб,- и, судя по всему, у него тут его немало.
   В это время внизу раздались звуки запираемого сундука или двери, затем послышались шаги и показался слабый свет. Мазарини оставил фонарь у входа, но спустился вниз с толстой восковой свечой. Сейчас он поднимался по лестнице, держа в одной руке свечу, а в другой мешочек с золотыми монетами. Серко и Верныдуб отошли чуть назад, спрятавшись за одной из кадок.
   Поднявшись наверх, кардинал направился прямо к ним и, остановившись в нескольких шагах, нажал что-то в стене, приведя в действие механизм, который бесшумно поставил выдвинутую кадку на ее место, закрыв отверстие в полу. Затушив свечу, кардинал спрятал ее в карман и подняв с пола фонарь, пробормотал:
   -Навестим-ка, теперь этого дерзкого юнца!
   Он пошел по центральной аллее, Серко и Верныдуб шли параллельно ему, чуть поотстав, чтобы свет фонаря не падал на них. Пол оранжереи был усыпан песком. поэтому звука шагов слышно не было.
   Пройдя в конец оранжереи, кардинал открыл стеклянную дверь и оказался в коридоре, который из оранжереи не был виден. Сделав еще несколько шагов, Мазарини подошел к одной из дверей, но вдруг остановился и негромко чертыхнулся:
   -О черт! Ведь Коменж советовал взять с собой солдат и поставить их у двери, чтобы не оставаться наедине с этим головорезом. Придется возвращаться.
   Он повернулся, но в это время Серко выступил вперед и, сняв шляпу, приветствовал кардинала.
   -Не беспокойтесь, монсеньор,- сказал он.- Мы здесь.
   Вслед за ним вышел из тени и Верныдуб.
   -Да, мы здесь,- пробасил он,- к услугам вашего высокопреосвященства.
   Мазарини перевел испуганный взгляд на него, узнал обоих и, застонав от ужаса, выронил фонарь.
   Серко поднял фонарь, который, к счастью, не погас и серьезным тоном сказал:
   -О, как вы неосторожны, монсеньор. Тут бродить в потемках опасно, можно споткнуться о какую-нибудь кадку и упасть в какую-нибудь дыру.
   -Люпугрис,- еле слышно произнес Мазарини, все еще не доверяя своим глазам.
   -Да это мы с моим другом Портантом или, если угодно Портосом,- насмешливо произнес Иван.- Вы, кажется, собирались проведать господина д*Артаньяна, мы с радостью готовы вас сопровождать к нему. Следуйте вперед, а мы будем вас охранять.
   Мазарини, надо отдать ему должное, оставался верен себе, поэтому первым делом спросил дрожащим голосом:
   -Давно ли вы в оранжерее, господа?
   -Нет,- быстро ответил Серко, бросив взгляд в сторону Верныдуба,- только что вошли.
   Мазарини облегченно вздохнул, подумав, что они не видели, как он спускался в свою сокровищницу. Что-то вроде улыбки скользнуло по его губам, и он окрепшим голосом со вздохом сказал:
   -Ну, что же, должен признать, вы меня переиграли. Вы хотите потребовать у меня свободы. Я возвращаю ее вам!
   -Ваше великодушие, монсеньор,- насмешливо поклонился Серко,- а равно и ваша доброта поистине не знают границ. Но свободу мы себе уже возвратили сами, а теперь хотим получить от вас кое-что другое.
   -Вы хотите сказать,- с минуту помолчав, сказал напряженным голосом Мазарини,- что теперь я ваш пленник и вы станете диктовать мне свои условия.
   -Что-то вроде того,- ответил казак,- вы уж не обессудьте, монсеньор, но таков закон войны. Вы ее объявили нам, но проиграли, теперь вы наш пленник и должны уплатить выкуп.
   - И в чем же он будет заключаться, этот выкуп?
   -Мы с моим другом пока не решили, монсеньор,- ответил Серко,- тем более, есть еще и третий наш товарищ. Сейчас мы пойдем к нему и спросим его мнение. Он ведь тут в двух шагах от нас. Соизвольте только открыть дверь и все через несколько минут выяснится.
   Мазарини вздрогнул, но не сдвинулся с места.
   -Монсеньор,- в голосе Серко прозвучал металл,- вы, без сомнения, заметили, что мы преисполнены к вам почтительности. Однако, время не ждет. Потрудитесь открыть дверь и прошу запомнить, что при малейшей вашей попытке к бегству, при малейшем крике, мы вынуждены будем применить крайние меры. Скажу откровенно, не хотелось бы к ним прибегнуть.
   -Хорошо, господа, - ответил кардинал,- я не сделаю такой попытки, даю вам честное слово.
   С этими словами он подошел к одной из дверей, у которой был уже раньше, достал из кармана ключ и, вставив его в дверной замок, повернул. Затем он отворил дверь и вошел внутрь комнаты, оставив дверь открытой. Серко и Верныдуб последовали за ним.
  
   Глава шестая. Благополучная развязка.
  
   Д*Артаньян, предупрежденный уже де Коменжем о предстоящем визите кардинала, поклонился ему, сняв шляпу и держа ее в руке.
   -Ваше высокопреосвященство могли бы прийти ко мне и без сопровождающих,- сказал он с едва заметной иронией. - Честь, которую вы мне оказываете, слишком велика, чтобы я мог забыться.
   -Но, дорогой друг, монсеньор вовсе и не собирался нас брать с собой,- сказал Серко, делая шаг вперед и сдвинув шляпу назад.- Мы сами настояли на этом, может быть, и не самым вежливым образом.
   -Это вы!- воскликнул мушкетер.- Но объясните мне, что все это значит.
   -Это значит, милый юноша, - вмешался Мазарини, кусая себе губы, в тщетной попытке улыбнуться,- что роли переменились и теперь я стал пленником этих господ. Но хочу сразу предупредить, что, если только вы не перережете мне горло, триумф ваш будет недолог.
   -Ах, монсеньор,- заметил Серко,- к чему угрозы? Вы подаете дурной пример. Мы так кротки и вежливы с вашим преосвященством! Не лучше ли обсудить возникшую ситуацию без обид, по-дружески?
   - Я ничего не имею против, господа,- ответил Мазарини твердым тоном,- но прежде, чем мы перейдем к обсуждению условий выкупа, я не хочу, чтобы вы считали ваше положение лучше, чем оно есть на самом деле. Не спорю, я попал в западню, но и вы сами в ней находитесь. Здесь полон двор солдат, с минуты на минуту меня начнут искать. Де Коменж перероет здесь каждый уголок. Вам не выйти из оранжереи.
   "Казак татарина поймал, да сам на аркан к нему попал,- подумал Серко,- в чем- то он, конечно, прав". Иван не хотел применять в отношении кардинала никаких чар, памятуя, что во Франции инквизицию еще никто не отменял.
   -Я уже предлагал вам свободу, - продолжал тем временем Мазарини,- и предлагаю ее вновь. Собственно, у вас нет другого выхода, как согласиться, потому что через час ваше отсутствие будет замечено и вас разыщут.
   -Но как мы можем вам поверить,- спросил Серко, - если от вас зависит тут же нас ее лишить, этой самой свободы?
   -Но разве слово Мазарини уже ничего не значит?- с хорошо разыгранным возмущением спросил кардинал.
   -Гм!- вмешался молчавший до сих пор мушкетер.- Я слыхал про одного Мазарини, который плохо выполнял свои обещания. Случайно, он не был предком вашего преосвященства?
   -Вы очень умный юноша, господин д*Артаньян,- почти искренне заметил кардинал,- поверьте, мне жаль, что я рассорился с вами.
   -Давайте мириться, монсеньор,- ответил мушкетер, - я только этого и хочу.
   -Ну, ладно,- сказал Мазарини, несколько секунд подумав,- пожалуй, есть вариант. который устроит всех нас. В конце коридора есть дверь, она ведет в парк. Я дам вам ключ, открывайте дверь и уходите. В ста шагах вы увидите стену, перелезайте через нее и там рядом проходит большая дорога. Выйдя к ней , вы окажетесь на свободе.
   -Ну, вот это уже деловой разговор, - произнес Серко, переглянувшись с мушкетером и Верныдубом. -Только не будете ли вы так добры, монсеньор, провести нас к двери.
   -С удовольствием,- ответил Мазарини,- вы убедитесь, что я веду честную игру.
   Откровенно говоря, кардинал не рассчитывал отделаться так легко, поэтому прошел вперед в конец коридора и имевшимся у него ключом, открыл дверь. В коридор тут же ворвался ветер и снежная пыль.
   -Ого!- сказал Серко, выглянув наружу.- Да тут не видно не зги. В этой темноте мы можем проплутать по парку до утра. Если уж вы, монсеньор, были так добры, что взялись нам помогать, то может быть, проведете и к стене парка, чтобы поскорее избавиться от нас.
   -Охотно,- ответил кардинал и пошел вперед. Не прошел он и ста шагов, как показалась стена.
   -Полагаю, вы удовлетворены? - спросил Мазарини.
   -Разумеется,- произнес Серко.- Только вот незадача, у господина д*Артаньяна нет шпаги, а за стеной мы можем наткнуться на стражу или еще на кого-нибудь. Может быть, вы одолжите свою шпагу, монсеньор, нашему товарищу.
   -С удовольствием,- сказал кардинал,- я даже дарю ее и прошу сохранить на память. Он отстегнул шпагу и вручил ее д*Артаньяну.
   -Я обещаю, монсеньор,- поклонился мушкетер,- никогда не расставаться с нею.
   -Как это трогательно!- заметил с усмешкой Верныдуб.
   -А теперь, д*Артаньян, прошу вас полезайте на стену и посмотрите все ли там в порядке,- предложил Серко.
   Юноша быстро взобрался на стену и ответил:
   -Кажется, все спокойно.
   Он спрыгнул вниз по ту сторону стены.
   Теперь на стену взобрался Серко. Он уселся там поудобнее и сказал Верныдубу:
   -Остап, давай сюда кардинала.
   В следующую секунду Мазарини подброшенный могучей рукой, оказался на стене, не успев даже вскрикнуть.
   -Прыгайте вниз, монсеньор!- приказал Серко.- Д*Артаньян, держите его высокопреосвященство!
   Когда кардинал оказался внизу Серко тоже спрыгнул со стены. Вслед за ними через стену перелез Верныдуб.
   -Но господа,- наконец, опомнился Мазарини,- вы нарушаете ваше обещание!
   -А что мы обещали вам, монсеньор?- с улыбкой спросил Серко.
   -Но ведь благодаря мне вы получили свободу, - сказал Мазарини,- ваша свобода - мой выкуп.
   -Допустим,- согласился Серко. Затем, наклонясь к кардиналу, он тихо шепнул ему на ухо:
   - А как насчет выкупа за те несметные сокровища, что хранятся в подземелье? Разве сохранение тайны о них не стоит хорошего выкупа?
   Мазарини застонал.
   В это время со стороны дороги, о которой говорил кардинал, послышался слитный гул сотен лошадиных копыт и конское пофыркивание. Спустя минуту из темноты на казаков, мушкетера и Мазарини надвинулась темная масса и чей-то повелительный голос крикнул:
   -Стой, кто там у стены?
   -Господи! - снова застонал кардинал. - Это граф Рошфор, я пропал!
   Серко выступил вперед и ответил:
   -Осторожнее господа, здесь кардинал Мазарини!
   Рошфор спрыгнул с лошади и подошел ближе:
   -Нас послала госпожа де Лонгвиль освободить вас. Но я вижу, вы не только сумели освободиться сами, но и захватили с собой этого плута -итальянца. Думаю, герцогиня будет довольна!
   Э П И Л О Г
   Кардинала доставили в один из замков герцогини де Лонгвиль, где в результате долгих и утомительных переговоров, Мазарини вынужден был согласиться на большинство из требований, предъявленных освободившимися пленниками. Серко потребовал передать герцогине де Лонгвиль в полное наследственное владение Нормандию, пятьсот тысяч ливров и обязательство, чтобы король Людовик IV, был крестником ее ребенка. В свою очередь герцогиня пожелала, чтобы парижскому коадъютору де Гонди была выхлопотана в Риме кардинальская шапка. Д*Артаньян стал лейтенантом королевских мушкетеров, с обещанием, что после смерти де Тревиля займет его место. Было еще несколько условий, с которыми кардинал также вынужден был согласиться. После этого высокие договаривающиеся стороны составили договор, который подлежал утверждению королевой Анной. Мазарини, которому на прощание Серко прошептал несколько слов на ухо, прибыв в Париж, был очень настойчив и королева подписала договор. Для себя казаки выторговали сто тысяч ливров, которые им вскоре были доставлены. Затем под охраной двух десятков дворян принца де Конде они отправились в порт Кале, где на зафрахтованном судне добрались в Гданьск. Южные рубежи Речи Посполитой уже полыхали в огне казацкого восстания, поднятого Богданом Хмельницким, поэтому двум мальтийским рыцарям удалось вернуться на родину только к концу года.
   Серко оказался плохим пророком. Сэр Артур Каппель, выполняя обещание, данное королю, собрал полк преданных ему дворян и двинулся к острову Уайт, желая освободить Карла. Но по дороге он был перехвачен отрядом верного Кромвелю генерала Ферфакса, разбит и сам оказался в плену. Парламент во избежание дальнейших проблем, перевел "короля" из крепости Карисбрук в Лондон, где он был предан суду и обезглавлен в Уайтхолле 30 января 1649 года, как это и указано в любом учебнике истории. Казнь была произведена спустя четырнадцать месяцев после его доставки на остров Уайт. Правда, некоторые современники утверждали, что, подойдя к отрубленной королевской голове Кромвель с большим недоумением остановился, глядя на нее, но ничего не сказал, а лишь махнул рукой и ушел. Кто знает, как бы все обернулось, если бы с казнью подождали, хотя бы еще четыре месяца ...
   Вскоре вновь произошло возмущение горожан в Париже и кардинал вынужден был ночью в карете с малолетним королем и королевой убежать из Парижа и скрыться за границей, опасаясь взбунтовавшихся парижан. Рядом с его каретой скакал верный лейтенант мушкетеров д*Артаньян, охраняя венценосное семейство, позднее, после возвращения во Францию произведенный кардиналом в капитаны мушкетеров его величества короля Людовика XIV.
   Спустя годы были опубликованы "Мемуары мессира д*Артаньяна капитан-лейтенанта первой роты мушкетеров его величества короля Людовика XIV", однако, по вполне понятным соображениям всей правды в них рассказать не мог, ограничившись лишь кратким упоминанием о друзьях своей далекой юности Атосе и Портосе.
  
   май- август 2013 года гор.Новосибирск
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"