Рассвет уже разгоняет тени по углам комнаты, и я, наконец, нахожу в себе силы тихо шепнуть брату:
- Мне нужно тебе кое-что рассказать.
Мы лежим лицом друг к другу. В апреле нам исполнилось по семнадцать, но мы по-прежнему делим одну кровать.
- О чем? - шелестит Степка.
- О маме.
Наверняка ему сложно сдерживать любопытство, но он терпеливо ждет несколько минут, пока я не произношу: "Ее убил отец".
Судя по тому, как брат смотрит на меня, мое признание убеждает его, что я тронулась умом.
- Она умерла от инсульта, - осторожно напоминает он.
- Этот "инсульт" сидел за рулем.
- Они ехали по серпантину, Оль. Шел сильный дождь. Папка не справился с управлением.
Он специально строит короткие предложения, и произносит их с одинаковой ровной интонацией, словно я несмышленыш. Не поверил. Этого следовало ожидать, ведь родные придерживаются версии отца - мама умерла в результате второго инсульта, наступившего сразу после аварии. Степка чувствовал, что я что-то недоговариваю, он даже кое-что понял из скудной информации, которую удалось выпытать у меня. Теперь он знает, что три года назад, когда отец собирался навестить маму в больнице, где она приходила в себя после рождения близнецов, я спряталась в кузове ЗиЛа под большим отрезом целлофана, припасенного для бабулиной теплицы. Мне запретили покидать дом, поэтому я ничего никому не сказала. Но брат почему-то винит себя, думая, что бросил меня. Я так не считаю, но тоже жалею, что его не было рядом. Он бы не побоялся и обнаружил свое присутствие, не позволив отцу довести дело до конца.
Осторожно переворачиваюсь, пытаясь не слететь с узкой кровати. Отворачиваюсь, упираясь взглядом в серый потолок. Полумрак, созданный восходом, рождает черно-белое кино. Тени ветвей, усыпанных абрикосами, ползут по потолку. Ветер шевелит их, заставляя раскачиваться.
Степка приподнимается на локте, и теперь его лицо загораживает игру теней.
- Рыжик, что молчишь? Ты не уснула? - брат тянет руку к выключателю за моей спиной. Там на столе сутулится одноногий торшер. Щелчок, и у его ступни образуется ровный круг света.
В тихом свете лампы лицо Степки кажется старше. Квадратный подбородок, широкие скулы, серьезный взгляд зеленых глаз.
- Нет. Просто думаю, куда подевался тот мальчишка, с которым я била камнями лягушек на мелководье?
Брат усмехается, поглаживая рыжий "ежик" на голове. Мы с ним очень похожи, как мне кажется: цвет волос, глаз. За последний год он заметно возмужал, поэтому тут сходства заканчиваются. Но мы по-прежнему хорошо чувствуем друг друга.
- Ты боишься?
Степке не нужно мое подтверждение, чтобы убедиться, что он попал в точку. Но я киваю.
- Ты боишься отца?
Перелистываю воспоминания, возвращаясь к нашей последней встрече. Отвратительная сцена. Отец вырывался из цепкой хватки санитаров, когда его придавили к полу в большой комнате. Он боролся с ними, пока не подействовало лекарство. Хорошо помню, как метался его взгляд и вдруг застыл. И глаза стали далекие и холодные.
Я знала, что еще долго не увижу отца, но, тем не менее, сожаления не испытала. А даже наоборот, была рада. В тот момент я его боялась.
- До дрожи.
А еще я его ненавижу. Н Е Н А В И Ж У!
И это чувство росло с того момента, как не стало мамы. Теперь оно настолько велико, что я ощущаю его пульсацию.
- Зря я тогда спряталась в грузовике. Теперь и забыть бы рада, да сны не дают.
Мои кошмары и загнали нас в одну постель. Чувство безысходности отступает каждый раз, когда Степка находится рядом. Даже сейчас, думая об ужасной смерти мамы, о том, что и я сама могу умереть, крепкая ладонь накрывает мои пальцы. За последние годы он стал для меня не только братом, но преданным другом. А я собираюсь ошарашить его информацией, которую и мне-то знать не нужно было.
- Поговорим на улице? - предлагаю я. Свешиваю ноги с кровати, пытаясь мыском нащупать тапок.
Степка возится позади, и когда я оборачиваюсь, он уже сидит, по-турецки скрестив ноги. В глазах брата боль. И сожаление, что тогда не раскусил меня. И он напряжен. Но пусть лучше сразу настраивается на серьезный разговор, я направляюсь к двери, ничего не добавляя к сказанному.
Стараюсь не шаркать тапками, проходя мимо кровати близнецов, и задаюсь вопросом, как бы сложилась судьба мамы, не будь в ее жизни детей?
Позади раздается шелест шагов. Степка идет за мной. Выскальзываем в узкую дверь, на цыпочках проходим мимо спальни бабули, ныряем в темноту коридора. Впереди дверь, ведущая на просторную веранду. Свет включать мы не решаемся, бабуля спит чутко, глазом моргнуть не успеем, как окажемся в кровати до подбородка накрытые одеялом. Даже без освещения я легко ориентируюсь: справа стол с шестью стульями, слева - пузатый буфет. Мы стараемся держаться левее, чтобы нечаянно не зацепить что-нибудь, и оказываемся у лестницы, ведущей в абрикосовый сад. Как только подхожу к ней, сразу вдыхаю сентябрьский абрикосовый воздух.
Там, где пышные абрикосы сменяют любимые мамины пихты, стоит приземистый сарай. Раньше мы со Степкой часто забирались на его крышу. Правда, в то время сарай был более строен, а крыша целее. Большой валун, который нам прикатил Антон - старший брат - стоит с заднего торца. Забираюсь на него и карабкаюсь вверх, надеясь, что крыша выдержит нас. Осторожно наступаю на когда-то серую черепицу, сейчас покрытую порослью мха.
Садимся рядом, и я кладу голову брату на плечо. Здесь звезды кажутся ближе. Серое небо висит совсем низко. Туман заполняет впадины в горах и клочками стелется по траве. Во дворе лает собака, а дверца старой калитки, которую забыли закрыть на ночь, жалобно стонет под натиском ветра.
Мы крепко жмемся друг к дружке, то ли потому что к утру заметно похолодало, то ли ищем поддержки. Сначала просто молчим, и я почему-то уверена, что думаем мы об одном и том же.
Смерть. Ночью это слово приобретает зловещий смысл. Раньше детское воображение рисовало образ человека, в длинном черном балахоне, его лицо накрывала тень от капюшона пилигрима. Каждый раз он доставал из широких складок крапленый кровью тяжелый кинжал, еще секунда и острие мягко входило в теплую плоть жертвы.
Я давно знакома со смертью. Когда папка еще был нормальным, мы держали много свиней. Сколько удовольствия я получала, тиская маленьких хрюшек. Потом они вырастали, и наступало утро завешанных окон. С самого утра бабуля с мамой вешали тяжелые не пропускающие свет шторы, закрывали двери, доставали фильмоскоп и включали нам с братьями новую пластинку со сказками. Они думали, что мы ничего не слышим и не понимаем. Но предсмертный визг свиней, поглощал все остальные звуки. Однажды я нарушила запрет и заглянула за штору.
Спустя час бабуля принесла нам котлеты, которые очень любил Степка. Пока братья кушали, она снимала шторы и болтала о погоде. А я с тех пор ни разу не пробовала мясо. Это казалось неправильным и жутко несправедливым, когда животное мучают, только для того чтобы потом ее мясом набить желудок.
Первым тишину нарушает брат.
- Я рад, что ты начала разговор. Завтра вернется отец, а я все еще не знаю, как к этому относиться.
Оказывается, еще не поздно начинать исповедь на тему: "Отец-убийца". Не люблю обман, но порой он добрее правды. Может пощадить, в то время как никому не нужная правда сильно ранит. Да я и не вру. После смерти мамы, я несколько месяцев вообще не могла разговаривать. Батюшка Иоанн навещал меня два раза в неделю. Лечил по-деревенски - воском и молитвами.
- Степ, я до сих пор не уверена, что тебе нужно знать это. Сейчас ты думаешь, что отец слабый человек, который не выдержал гибели любимой жены и сошел с ума. А спустя пару минут ты узнаешь, какое чудовище произвело тебя на свет.
- Как-нибудь справлюсь, - отмахивается он. - Я уже давно не могу ему доверять.
Это заявление удивляет меня. Каждое слово отца Степка воспринимал как неоспоримый факт.
- Почему?
- Как можно доверять сумасшедшему? Если бы я пораньше сообразил, то не позволил бы ему забирать мать из больницы в таком состоянии. Так что выкладывай.
Так-то. Значит, Степка тоже думает, что отец поступил неправильно, забирая маму, и прежде чем начать рассказ, я решаю спросить:
- Почему ты сам не заговаривал со мной об этом?
Степка жмет плечами. Он такой - никогда не будет с расспросами лезть. Но я знаю, как сильно его раздражало мое молчание, возможно, даже причиняло боль. Неизвестность для него - сущий ад. Порой кажется, что брат пытается за всем уследить и все проконтролировать. Вот и сейчас он, видите ли, не смог вовремя сообразить, что отец тронулся умом.
Я погружаюсь в болото вязких воспоминаний. Словно опять сижу, забившись в угол кузова, прикрытая черным целлофаном. Иногда в кошмарах я возвращаюсь туда - в свое убежище.
***
Едва начав говорить, я заявила, что выйду замуж только за папу. В ответ мама улыбнулась, а папка сгреб меня в охапку и посадил на плечи. Мы долго играли в "лошадку". Бабуля ворчала - заигрались, мол, наездница уже макушкой люстру сбивает.
У нас с отцом сложились особые взаимоотношения. Думаю, потому что я очень похожа на маму. Но бабуля считает, что папы всегда больше балуют дочерей. Одним словом, у меня всегда было на две конфеты больше, на один шлепок меньше и ответ "да" на любую просьбу. Но тем утром отец сказал, что в больницу поедет один. То, что я услышала "нет", само по себе удивляло, а то, что он, ничего не объяснив, ушел - вообще казалось неправдоподобным. Он уже пару дней ходил сам не свой. Жаль я не присмотрелась внимательнее, возможно, уже тогда у него началось помутнение, но меня заботило другое. Мама родила больше месяца назад и по всем моим подсчетам давным-давно должна была быть дома. Меня кольнуло ощущение недоговоренности, и я выложила Степке свои подозрения, он ответил что-то вроде: "Успокойся. Выпей бабулиной валерьянки". Брат уверено заявил, что отец ничего скрывать не станет и лезть к нему не нужно.
В итоге, затаскивая в грузовик вязаный плед, я была изрядно обижена и возбуждена. Мне предстояло не только узнать, что творится с мамой, но и утереть Степке нос, поэтому совершенно забыла, что в кузове отец перевозит свиней - сначала поросят, потом мясо на рынок. Стоит ли упоминать, как вонял короб, который отец сплел из лозы для поросят?
Моток целлофана я подтащила к коробу и натянула его край на угол кузова. Получился маленький закуток, отгородивший меня от вони. Пол я застелила пледом и, подложив куртку под голову, предалась мечтам, представляя, как вытянется лицо брата, когда я расскажу ему, что оказалась права. Пусть тогда жалеет, что даже толком не выслушал сестру, а побежал к Лизке, соседской девочке. Утренняя прохлада и легкий ветерок спасли от неприятного запаха, и мне удалось уснуть.
Начало сентября, как всегда, обещало сезон дождей. День выдался жарким и душным, черный целлофан быстро нагрело солнце. Проснулась я, когда грузовик уже стоял у ворот больницы. Ветра совсем не было, и над кузовом завис жуткий запах. Со всех сторон раздавалось жужжание. Наверное, мухи и разбудили меня.
Я встала на колени и, приподнимая край клеенки, высунула лицо наружу, наслаждаясь свежим воздухом. ЗиЛ стоял у шлагбаума, на аллее, усаженной рослыми елями, впереди, за невысоким забором, виднелось четырехэтажное белое здание. Благодаря арке-переходу, соединившей два корпуса больницы, оно напоминало букву "Н".
Открыв бутылку с газировкой, я сделала глоток и сморщилась. Она, конечно, тоже нагрелась, поэтому и жажду не утолила, и удовольствия не доставила.
Прошло совсем немного времени, когда вернулся отец, и мне пришлось спрятаться. Вокруг снова сомкнулась горячая духота. Я ничего не видела, поэтому судить о происходящем могла только по звукам.
Басистый голос пояснял, что отец должен поставить подпись на бумажке, коротко объяснив "мало ли чего". Теперь-то я понимаю, что это были за бумажки - врачи снимали с себя ответственность в случае гибели пациентки.
Послышалось шуршание нескольких пар ног, и отец заговорил с особой интонацией. Так он обращался только к маме. Я с трудом удержалась, чтобы не выглянуть, потому что очень соскучилась по ней. Но пришлось довольствоваться лишь ощущением ее близости. Я вся обратилась в слух, чтобы услышать ее ласковый голос. Но уловила только нечленораздельное мычание.
Я так ничего и не смогла понять, если бы между деревянными досками не обнаружила маленькую щель. Теперь я ориентировалась не только по звукам. Отец оказался совсем близко, еще чуть-чуть и я смогла бы ощутить его дыхание. Его вид мне нравился все меньше, лицо приняло то выражение, какое можно встретить на похоронах, но не в роддоме. И только немного позже, когда он отступил в сторону, чтобы позволить врачам с носилками подойти ближе к двери, я поняла, что привело его в такое состояние.
На носилках лежала мама. Я не видела ее лица, только собранные в пучок волосы, и завитушки, торчащие у виска. Через секунду передо мной снова возникла крепкая спина отца, когда он легко поднял маму на руки. Одна ее рука повисла, раскачиваясь, вторую он перекинул через свое плечо. На миг показалось, отец сейчас поставит маму на ноги, и дальше она пойдет сама. Но она не шелохнулась. В тот момент я горячо просила Бога, чтобы отец развернулся так, и я смогла увидеть лицо мамы. Он услышал мою мольбу.
Отец чуть отклонился и посмотрел на маму. Тогда бледное, больше похожее на восковую маску лицо оказалось в поле моего зрения. Болезнь заострила черты: под глазами залегли тяжелые тени, когда-то пухлые щеки впали, очертив острые скулы. Только глаза оставались живыми - зелеными, как у меня с братом, только теперь они казались больше. Ее взгляд вцепился в смуглое лицо отца, обегая прямой нос, задерживаясь на полных губах, затем поднялся выше к чуть раскосым черным глазам.
Голова мамы запрокинулась, когда она сделала глубокий вдох. Может, хотела что-то сказать. Отец нагнулся, поцеловав ее в щеку, и прошелестел на ухо "тшшш".
- Нужно выздоравливать, - бодро заявил он. - Абрикосы поспели, кто еще повидло нам наварит? Олька - лодырь, каких поискать.
Когда он усадил маму в кабину и закрыл дверь. Про лодыря он конечно преувеличил. И в иных обстоятельствах эти слова здорово бы меня обидели, но в тот момент мне было наплевать. Отец продолжал что-то говорить маме, но шум заведенного двигателя заглушил его слова. Безразличные ели уныло смотрели мне вслед.
Я уперлась спиной в деревянную стену. Теперь меня охватило чувство нереальности происходящего. Могло ли маме стать настолько плохо? Может, показалось? В такой вони еще и не то померещится.
Солнце стояло в зените, и вонь стала нестерпимой, теперь она буквально пропитала воздух. Но я была слишком напряжена, чтобы обращать на это внимание. Грузовик остановился. Послышался скрежет открывающейся двери, и глухой удар, когда отец спрыгнул на землю. Зашуршали шаги, и я догадалась, что он идет по камням. Открывая дверь со стороны мамы, он продолжал что-то болтать. Горячность и даже некоторая истеричность в его голосе еще больше меня испугала. Отец говорил быстро, словно скороговорками, и все что он произносил, звучало как тарабарщина. Должно быть, он и в дороге не замолкал.
Я приподняла край целлофана. Свежий ветер охладил пылающую кожу и наполнил легкие сырым воздухом. Со странным привкусом. Позади, между пологими скатами гор петляла присыпанная гравием дорога, а впереди виднелась синяя полоса моря. Небольшая бухта притаилась между двумя каменистыми выступами. Пляж был пуст, что весьма странно для сентября. Хотя и пляжем-то его можно назвать только с большой натяжкой - густые заросли самшита, а за ними узкая полоска мелкой гальки.
Помню, мама сказала, что море пахнет особенно - солью. Мы со Степкой целый час нюхали солонку, но так и не поняли, как пахнет соль. Захотелось подробно расспросить ее. Вот только это вряд ли получится. В кармане все еще лежали абрикосы, которыми я собиралась ее угостить. Неожиданная мысль, что теперь она вряд ли удержит их в руке, поразила меня как электрический разряд. Даже слезы навернулись. Я зажмурилась, и начала отчаянно молить Бога дать мне этот шанс.
- А ты когда поняла что он того? - брат стучит костяшками пальцев себе по лбу.
- Когда он привез ее на пляж.
- На пляж? - Степка здорово удивлен.
- Я думала, он везет ее в другую больницу, лучшую! - восклицаю я. - А он поехал на пляж.
- Зачем?
- Кто его знает! - нащупываю рукой камень и сжимаю его в ладони.
На самом деле все выглядело так, словно любящий муж выполнил желание тяжелобольной жены. Мама очень любила море, и поэтому поступок отца вызывал невольное одобрение. Все это так, но есть одно очень важное "но".
- Мама умерла там.
Степан прищуривает глаза, и просит повторить.
- Да. В момент аварии она уже была мертва. Отец привез маму на пляж и положил у воды. Сначала просто лежал и гладил мамино лицо, а потом, - пытаюсь проглотить слюну, но во рту сухо. - Он задрал ее платье и лег сверху.
Пока я молчу, не решаясь отвести взгляд от собственных коленей, Степка выдает несколько матерных слов. А я-то боялась, что он рассмеется и скажет что-то вроде: "И что? Ну, занялись сексом родители на пляже, и?". И я не могу не согласиться. "Это даже было красиво" - мысленно добавляю я, вспоминая.
Солнце, едва лизнув горизонт, застыло над морем, заливая снопами света тела родителей. Отца трясло, словно в лихорадке. Для девочки моего возраста не секрет что муж и жена занимаются этим, но в тот момент мне показалось, что на берегу творится что-то неправильное. Это было отвратительно. Но я не сразу нашла в себе силы отвернуться, ритмичные движения отца завораживали.
Когда я натянула целлофан, погружаясь в темноту, мое дыхание вновь стало горячим. Пока я пыталась разобраться, что же меня так ужасает в происходящем, послышался хрип и тут же утонул в рваном ритме шелеста волн. То ли в бреду, то ли наяву раздался пронзительный вопль. На секунду показалось, что я нахожусь дома, стою у окна, заглядываю за тяжелую штору. Посреди залитого кровью двора визжит свинья, а над ней склонился отец. В его руке зажат длинный нож, по рукоять замазанный кровью.
Господи, до сих пор в ушах стоит этот оглушительный рев. Все, что происходило дальше, запечатлелось в моем воспаленном мозгу рваными клочками.
Помню, как отец громко матерился, пытаясь завезти двигатель, а машина только фыркала, не двигаясь с места. Потом хлопнула дверь и он, выскочив из кабины, скрылся в самшитовых зарослях.
...я открываю дверь ЗиЛа, и мама начинает клониться на меня.
- Мам, ну что же ты... - подхватываю ее за плечи и с усилием сажаю обратно. Ее голова качнувшись, касается подбородком груди. Меня обжигает страх. На лоб мамы садится муха и медленно ползет к белой щеке, потом приближается к ноздре и останавливается, словно заглянув внутрь. А мама остается безразличной. И я начинаю понимать все, что произошло. Становится так жутко, что странный страх стирает крики чаек и мое сознание просачивается сквозь шелест волн и тянется к пустынному пляжу, где у самой кромки воды лежит обездвиженное тело мамы, над которым громко рыдает отец.
Мама умерла.
Чтобы закричать, у меня нет сил, и когда страх превращается во всепоглощающий ужас, прижимаю ладони к лицу, и сквозь растопыренные пальцы смотрю на ползающую муху, не смея закрыть глаза. Потому что начинаю понимать, что мама уже не встанет, не будет больше ни ласковых слов, ни объятий, ни поцелуев, ни абрикосового варенья. Она даже не смахнет эту чертову муху. И совершенно неуместно реветь, устраивать истерики, просить, умолять. Смерть не услышит и не поймет. И уж конечно не вернет того, кому не посчастливилось с ней встретиться. Смерть это навсегда...
В месиве воспоминаний этот момент стал самым страшным. Реальность настолько потрясала, что пара часов вылетели из моей жизни. Словно меня окружала все та же темнота сомкнувшихся глаз и горячие испарения целлофана. Следующее что я помню - ослепляющий свет фар и сигнал машины. Визг тормозов вырывает меня из темноты, и я начинаю испуганно озираться. Машина съезжает на обочину и из нее выскакивает наш старший брат Антон. Один только Бог знает, что творилось в его голове, когда он встретил меня на дороге. Но он ничего не спросил, только притянул к себе и успокаивающе прошептал:
- Все хорошо. Я рядом.
Братья - моя защита. Я очень люблю Тошку. Люблю, когда он сажает меня к себе на колени. Мне нравится исходящая от него стойкая сила. И то, что он очень похож на отца. Оказавшись укутанной в его большую куртку, вдыхая запах сигарет и бензина, я окончательно прихожу в себя. И только тогда чувствую душившие меня слезы. Они хлещут из глаз, текут по щекам, крупными каплями падая за воротник.
Страх и боль с тех пор не покидают меня. Иногда их цепкие клешни слегка разжимаются и дают мне возможность отдохнуть от гнетущих мыслей. Но стоит только вспомнить, что маму заколотили в коробке и закопали глубоко в землю, как ужас с новой силой принимается плавить напускное самообладание. Как выглядит она сейчас? Действительно ли ее глаза съели черви, или это придумала Лизка, чтобы напугать меня? Лизка любит рассказывать страшилки, раньше я смеялась над ней, а теперь они только сильнее будоражат и без того буйное воображение. Не понимаю, как ей удается так легко и шутя, болтать о смерти. Пусть даже ее родители владеют единственным в деревне "Бюро ритуальных услуг". К сожалению, оно находится прямо напротив нашего дома, и утром, по дороге в школу, я частенько натыкаюсь на сколоченный ночью новенький гроб, который забирают зареванные родственники. Уж конечно подобное соседство не позволяет надолго отвлечься.
Было время, когда отец провожал нас со Степкой в школу, он закрывал большой ладонью мои глаза и начинал задавать вопросы, типа: "Что сейчас делает брат?". Из мыслей тут же вылетали мрачные образы, потому что он в это время мог делать все что угодно начиная со смешных рож, заканчивая ветвистыми рогами над моей макушкой. Я быстро включалась в веселую игру.
Перемена в отце пугала не меньше маминой смерти. Стоило догадаться, что он стал другим еще на пляже, когда я уловила в его голосе нотки безумия. Вероятно, если бы это было кино, то режиссер непременно сделал на этом акцент. Может, вставил определенную комбинацию звуков, сопровождающую нарезку кадров, наполнив ситуацию ощущением надвигающейся беды. Но я фиксировала внимание лишь на том, что выглядело важнее, и мне не было дела до перемен в отце, потому что меня с потрохами проглотило горе. Гораздо позже, вороша в памяти кусочки прошлого (что стало своеобразной игрой-ребусом), мне удалось найти один очень важный момент. Это произошло в ту же ночь. Когда мы приехали домой, на дворе бушевал ветер. Он клонил деревья к земле, и даже детские тяжелые качели в саду протяжно скрипели под его натиском. Небо над домом прорезала желтая молния, и совсем рядом слышался раскат грома. Я пряталась за спину брата, но если бы меня спросили от чего, то с ответом я нашлась бы не сразу.
Отец сидел у ворот прямо на земле. Уже одно только это было странно, мама была очень чистоплотной, и любовь к чистоте привила мужу и детям. Мы с братьями знали, что с апреля по октябрь самые жаркие месяцы в году и нужно мыться два, а то и три раза в день. И одежду всегда надевали чистую и выглаженную. Я никогда не видела отца небритым, в несвежей рубашке, а уж сидящим прямо на земле в новых брюках подавно. Но даже не это заставило меня насторожиться.
Все произошло позже. Мы подошли к нему: Тошка уверенным шагом, а я трусливо выглядывая из-за его спины. Брат окликнул отца. Он вздрогнул и поднял голову. Мое уставшее от переживаний сознание зацепило его взгляд. В разгар пурпурного сияния молний этот взгляд казался безумным и чужим одновременно.
Тошка начал объяснять, что нашел меня ночью на дороге, пояснял, мол, ревела и была не в себе. Брат ткнул пальцем назад, где я и пряталась, и отец даже проследил за направлением, но словно споткнувшись вылупился в стоящее сбоку от Антона дерево.
Брат схватил его за ворот рубахи, рывком поставил на ноги и, кажется, даже несколько раз основательно встряхнул, но взгляд отца так не прояснился. Тогда он взял меня за руку и потащил вглубь сада, не успела я глазом моргнуть, как двери веранды остались далеко позади, а мы вошли в дом.
Там по-прежнему пахло абрикосовым вареньем. Прошло слишком мало времени, чтобы этот запах выветрился и достаточно много для того, чтобы изменилось все остальное.
В узком коридоре, прислонившись к стене, уже стояла бардовая крышка гроба и несколько усыпанных цветами венков, к каждому была привязана ленточка. Секунда, в которую мы пробежали короткий коридор, растянулась в минуту, потому что там, глядя на выведение каллиграфическим подчерком буквы, я успела подумать о многом. Одна из надписей гласила: "Любимой маме от любящих детей". Стало очень обидно, ведь по сути, купив этот венок, родные лишили меня права выбрать самой последний подарок для мамы. Это жестоко.
В доме ревела бабуля, когда я выглянула из-за спины Антона, она тут же бросилась ко мне. Я позволила ей крепко прижать меня к своей пышной груди. Ее объятия были теплыми и мягкими, как пуховый платок. Закрыв глаза, я чуть не застонала от облегчения, потому что на миг мне показалось, что все, что произошло со мной случилось в каком-то другом мире, а в мире, котором находилась я, была только бабуля и ее уютные объятия. А я когда открыла глаза, и тусклый свет зажженной свечи на миг меня ослепил, реальность дала мне пощечину. Я увидела лежащую в гробу маму.
Всего несколько часов изменили до неузнаваемости абсолютно все: привычный уклад жизни и даже окружающих меня людей. Отец не стал исключением. Все это так, вот только он забыл, что не один потерял маму.
Глава вторая
Отец
Прямо над моей головой раскачивается ветка, увешанная спелыми абрикосами, а еще выше тянется нить электропровода. Вот там и сидит ласточка, заворожившая меня своим пением.
- Эй, - зовет Степка, размахивая перед моим лицом рукой. - Ты тут?
Тряхнув головой, отвожу в сторону руку брата.
- Тут, конечно. Ласточку слушаю.
Брат пристально смотрит на меня. Последнее время я частенько зависаю в своем мирке, и это беспокоит родных. Антон хочет забрать меня в город, чтобы сводить к психологу. Словно я сумасшедшая. Ну, нет уж. Одного дурака на семью вполне достаточно. Я выдерживаю долгий взгляд. Нельзя первой отворачиваться, тогда снова к нам в гости (совершенно случайно) каждый день будет приходить батюшка Иоанн. А рассуждения о небесах и загробной жизни приводят меня в уныние.
Степан продолжает сверлить меня пытливым взглядом, и мне приходится стукнуть его по макушке.
- Перестань пялиться.
- Ты в порядке?
- Да, - быстро отвечаю я. Привычка. Стоит помедлить, и бабуля тут же несется с пузырьком валерианы.
Я тянусь рукой вверх, срываю с ветки несколько спелых абрикосов и кладу в протянутую ладонь брата. Абрикосы у нас какие-то карликовые, а в широкой ладони брата они кажутся еще меньше. Рву еще два абрикоса, один сразу отправляю в рот.
Брови Степки все еще недоверчиво сведены, когда он спрашивает:
- Что было потом?
Теперь, когда я открылась, мне хочется знать, что он думает о моем рассказе, как теперь видит случившееся и по-прежнему ли ждет приезда отца. Степан ждет новых откровений, а солнце, выглядывая сквозь тучи, укорачивает длинную тень калитки. Совсем скоро бабуля хватится нас.
- Антон привез меня домой.
- Он здорово удивился. Представь, он нашел сестру в два часа ночи бредущую как зомби, - брат выставляет вперед руки, как мертвецы из фильма, который мы недавно смотрели.
Фильм мне очень понравился, особенно зомби. "Живые мертвецы" звучит зловеще, конечно, но я бы не отказалась даже от такого бессмертия. Смотрю, как дурачится Степка, издавая булькающие звуки, и представляю, что выглядела бы так же, поэтому сдерживаю притаившийся во рту смешок. Степка успокаивается сразу, как только понимает, что мне, мягко говоря, не очень смешно. Он вздыхает и, опуская руки, признается:
- Я ведь тоже тебя искал.
- Знаю.
Прижимаюсь щекой к упругому плечу. Прикидываю в уме, стоит ли напрямую спросить об отце. Завтра он приезжает, и нам нужно что-то делать. Но Степа явно не хочет начинать эту тему, потому что еще раз спрашивает:
- Что было потом?
- Потом были похороны.
Глупый вопрос, ведь после моего возвращения несколько дней он не отходит от меня. Брат устало потирает лоб, набирает в легкие воздух, а потом медленно его выдыхает сквозь сомкнутые губы - пррр. Отрываю голову от его плеча. За каменным выражением лица скрывается недовольство.
- Ну да, - в голосе раздражение, что тоже немало удивляет. Я успела привыкнуть к спокойствию, которым меня окружили близкие, боясь спровоцировать еще один нервный срыв.
- А что еще ты хотел услышать? Потом мы все время были вместе.
Брат снова пристально смотрит на меня, и я почему-то не выдерживаю взгляд и отворачиваюсь. Тогда он берет меня за плечо и разворачивает к себе.
- Я был у него.
На короткое мгновение время замирает, а я слышу удары собственного сердца и шум крови бегущей по венам.
- Он просил у тебя прощения. Даже на похоронах мамы он не плакал.
...он стал на колени у моих ног, обняв мои бедра, и заплакал...
Поведя плечом, хочу отмахнуться не только от руки, но и от нестройных образов, возникших в голове. Эти непонятные, отрывистые куски воспоминаний, постоянно пытаются меня затащить в тот самый мир, где я не хочу находиться.
...черные как угли глаза полны раскаянья...
Если очень постараться, то я смогу вспомнить, о чем он сожалел, но делать этого я не буду. За этим последует жуткая головная боль. В лучшем случае.
- За что он просил у тебя прощения?
- А ты считаешь ему не за что извиняться? - я сержусь, считая поступок брата предательством.
- И все же...
- Ты слушал то, что я тебе целый час рассказывала? Он убил нашу мать.
- В тот день, когда я повез бабулю в больницу за близнецами. Ты осталась дома с отцом. Помнишь?
- Да. Помню. В тот день его забрали в психушку.
- Что было незадолго до этого? До того, как бабуля вошла в дом.
- Ничего не было, - отрезаю я. - Лучше скажи, что мы будем делать, когда он вернется?
- Ничего, - резко бросает Степка, продолжая удерживать меня за плечо. Пытаюсь вырваться, но он сильнее.
- Значит, ничего?
- А что ты предлагаешь сделать? Не пустить его?
Именно на это я и рассчитывала. Степка озвучивает мое желание, таким тоном, словно это несусветная чушь, и во мне расцветает гнев.
- А ты предлагаешь, испечь ему пирог? Отрепетировать "польку-бабочку"? Постой, а может, мы пригласим "Венский хор мальчиков", и он исполни весь свой репертуар в его честь? - понимаю, что меня несет. Слова сыплются как град. Такие же холодные, колкие. И бьют точно в цель, распаляя ссору.
- Нет, давай забаррикадируем дом, заколотим окна, двери, а у ворот поставим пулемет. Пусть в следующий раз приходит с милицией. Но мы же сможем объяснить, почему не пустили отца в его собственный дом, где он прописан с детства.
В словах Степки есть все: логика, здравомыслие, но только я все равно продолжаю стоять на своем.
- Он не имеет права находиться рядом с детьми.
- Он прошел лечение. Люди меняются.
Некоторое время мы яростно смотрим друг на друга. Первая нарушаю молчание я:
- Хорошо, тогда мы подождем, пока не залезет в твои трусы. Не надейся, его не остановит то, что ты мальчик, - ехидно бросаю я.
- Ты перегибаешь палку! - вспыхивает брат, и его пальцы с такой силой впиваются в мою кожу, что я громко вскрикиваю, чем пугаю ласточку, замолкшую на проводе.
Брат переводит дыхание, пытаясь обуздать чувства, потихоньку разжимает руку, и я болезненно морщусь, потирая покрасневшее плечо.
- Прости.
Даже видя, каких трудов Степке стоит сдерживаться, продолжаю огрызаться.
- А ты и впрямь считаешь, что отец вылечился? Хорошо, пусть так. Но ты можешь дать мне стопроцентную гарантию, что он не тронет малышей, пока мы будем в школе или на работе? Бабуля для него не помеха, сам знаешь.
Степка знает, что я права, бабуля один раз уже получила он него синяк под глазом, поэтому он молча смотрит на абрикосы, зажатые в ладони. Он не особенно их любит, поэтому они так и остались нетронуты.
- Он опасен.
- Был опасен.
- Он принудил к близости полумертвую маму.
- Она была его женой.
- Он озабоченный извращенец. Как после этого ты сможешь оставить его наедине с близнецами? Особенно с Темой, он даже убежать не сможет!
Закусываю губу. Тема родился с синдромом Дауна. В свои три года он все еще не может ходить. Представив беззащитного малыша рядом с этим уродом, я снова начинаю злиться.
- Оля, что ты несешь? - стонет Степка, - с какого перепугу он опасен для мальчиков?
- Просто поверь мне.
- Не сможем мы ему запретить жить здесь.
- Вместе сможем.
Я поднимаюсь и тяну ему руку. Моя ладонь открыта. Наш знак. Брат мешкает, но все встает и кладет свою руку сверху моей. Этот раунд останется за мной. Потому что против меня Степка не пойдет никогда. Мои губы растягивает довольная улыбка, но Степка остается серьезен.
- Ты не умеешь прощать.
- Может и так, но вот только прощение еще надо заслужить.
- Но ты не даешь ему даже шанса оправдаться.
- За шансы тоже нужно побороться.
Степка только устало качает головой. Я знаю, что со мной трудно: я упрямая, в чем-то жесткая, но несправедливой меня назвать нельзя. Брат, кажется, полностью успокоился, чем снова меня удивил. Как ему удается так быстро справляться с эмоциями? Минуту назад, мы ругались, а сейчас он смотрит на меня нежно, грустно, сожалея, о причиненной боли. Потом поправляет мне челку и говорит:
- Как ты похожа на маму...
Эти слова выдергивают меня из реальности. Все вокруг словно темнеет, как если бы я надела солнечные очки. Это Ощущение похоже на дежа вю, только сопровождается вялостью в конечностях и быстрыми скачками сердца. Уши заложило, и тело охватил непонятный жар. Он растекается по жилам, парализуя конечности. Обрывки реальности смешиваются со старыми воспоминаниями. Лицо брата плывет как расплавленный воск, спустя мгновение я вижу черные глаза отца, в них вспыхивает горячий блеск. Страсть. Полные губы изгибает полубезумная улыбка, когда он произносит: "Ты так похожа на мать". Я закрываю уши руками и мотаю головой, чтобы стряхнуть наваждение. Но темнота сомкнувшихся век играет по своим правилам.
Из глубин подсознания выскакивает еще одна фраза, которая парализует мой рассудок: "Я думал, ты умерла". Мужская, мозолистая ладонь, коснувшись моего колена, скользнула выше. Гораздо выше мест, которых меня кто-либо касался.
Боюсь дышать, издать протестующий вопль. Словно в тумане проступают контуры оранжевого сундука, что стоит в комнате бабули. Разводы краски на нем создают узор. Мой палец бродит по его стенке, выводя невидимые линии, где-то далеко голос бабули, срывается на визг.
- Эй! - голос брата с трудом пробирается сквозь окруживший меня туман и звучит отдаленным эхом. - Оля! Посмотри на меня, Рыжик.
Открываю глаза и смотрю на брата. Он очень энергично трясет меня за плечи. Глаза Степки расширены, щеки заливает румянец. Мотаю головой, прижав ладони к открытому рту. Там уже притаился крик, и он готов сорваться в любую секунду. Я почти уверена, что отец убьет меня. А потом меня заколотят в гробу и зароют в землю.
- Все нормально, - слова царапают горло. - Ласточку заслушалась.