Постулат об изначальном Всепрощении и Непорочности изымает, казалось бы, и само понятие греха - за отсутствием состава преступления, как такового. Но касается сие лишь Греха Первородного, коий, и вправду, суть изобретение бесовское, церковниками в канон возведенное. Ибо как иначе сумели бы они столь коварно овладеть душами пасящихся своих, коли не посеяли б в них страх вечный, пред вечными же муками за никогда и ни кем не содеянное. Воистину, трудно вообразить более кощунственное надругательство над любым свободно-мыслящим Я, над кроткими в тупости, смиренными в невежестве и доверчивыми в темени овчарни своей обитателями. Нет ничего более сохраняющего раба в рабе, нежели поминутное, непрестанное напоминание ему о вине его пред Хозяином - вине неискупной, извечной, но, однако же, алкающей непрестанного себе искупления.
Кстати, о пасящихся. Удивительная трансформация стада в паству произошла вовсе не в силу некоей истинной, глубинной, постигшей его метаморфозы духовной, невежество до просвещенности вознесшей. Отнюдь. Она явилась единственно следствием того, что пастухи вознамерились вообразить себя пасторами. В противном - так бы им в пастухах и хаживать. Но они восхотели большего.
Нет ничего страшнее и опаснее посредственности, облаченной властью и наделенной силою.
А грех? Есть ли он, и каков? Есть, как и есть праведность. Ибо Свобода не есть вседозволенность и отсутствие рабства не есть отсутствие морали.
Грех малый, услышав Зов, не распознать суть и назначение его.
Грех, во сто крат тягший - распознав, не устремиться во след, убоявшись, не довериться. Сие есть не только трусость и малодушие, но предательство самого себя-настоящего - единственное, по-настоящему истинное предательство из всех мыслимых.
Грех, увлекшись упоеньями изменений, истерять себя исконного в мишуре сменяющихся блесток.
Будь же, стало быть, собою - неизменным, извечно меняющимся, но не изменяющим себе.
Открытым новому, но не истаивающим в нем ценою утраты прежнего.
Учись у древа, кое живёт корнями, неустанно стремясь к свету, полоща синеву кроной, отворяя себя ветру, да даруя приют птицам. И всё это - не сдвигаясь с места.
На сколь же большее способен ты, разумный!
Завет же при том праведника, прост: чем больше я могу, - тем меньше смею.
И да пребудет с тобой свежесть!
Так сказал Я, Букашка, а коли смог то Я, то вы, человеки, и подавно.