Две бусины, парящие в пространстве, ты - бирюзовая, я - гранатовая... ветра времён и сонмища дорог несут нас - два чуда невесомых - в просторы расстояний, в безбрежное Везде. Влекомые наитием предчутий, пересекаем страны и века, затем лишь, что б попасть как раз туда, когда и где нам должно проявиться, дабы присутствием гармонию создать... а уж она - позволит воплотиться тому, что быть... и что не миновать.
Под нами, невозможно-глубоко, во мраке блеск мерцающей зарницы. Мы чувствопонимаем: это - то, и устремляем в ниспаденьи лица...
Пустыня. Шорохи ветров. Глубокий фиолет тугих барханов. И защищённый склоном костерок, обложенный округлыми камнями. Подходим ближе. Бедуин сидит, тишиной увит - священнодействует. Пламя зрит, в глубь глядит - огнепоклонствует. Канул долгий миг - рукавом взмахнул - приглашает в круг. Чайник на огне. Пряная марва веточкой горит. Сладость. Густота. Внемлем пустоте, вспушиваем чуткость. Полнота бытия - до крайней опушки... сознанья... ещё бы чуть - через край плеснёт, поглотит, унесёт...
Но на то и чуткость - распознать.
И промолвил он,гася тишину:
- Сказ поведаю. Быль скажу.
МЁД БЕДУИНА.
Когда над пустыней - огромной и странной -
Луной расцветает кошачий зрачок,
Когда голубиные стаи ветров
Пески завивают со свистом скрижальным,-
Я песню пою. Переливом наскальным
И радостной дрожью пастушьих шагов
Та песня полна. Занавесив сомненья
И спелым порывом предчутья вспушив,
Я шепотом жарким спешу окропить
Шнурок непослушный шатра вожделенья.
Литым полу-мраком застигнут в тиски,
Её отыщу, ощутив неумело...
На шкурах овечьих лампадное тело...
Два финика бьются упругой груди.
И прежде, чем дрогнет кинжальный испуг,
Пронзая навылет пожаром продольным,
Струя засверкает надкусом покорным,
Ущелья взметнутся и горы падут.
И будет оазис. И будет вода
Из самого чистого в мире колодца.
Травою зелёной дыханье зайдётся
И разом затихнет заклятием сна.
Змея молодая обнимет едва
Сиреневой пальмы тугой полумесяц
Рассветный козлёнок шатёр заприметит,
Тряхнув невзначай колокольчиком дня.
II.
ЧЁРНЫЙ ГОРОД
В чёрный город принесла нас стая.
Крыльями махала: Ая! Ая!
Резко так, пронзительно, как лица,
Что тенями чертят обелиски.
У фонтана села, у сухого,
Зачерпнула пригоршню рукою,
Горстью пальцев, призрачных от боли
И взметнулась с криком: Ои! Ои!
И давай носиться небом шалым
Биться оземь роем одичалым
Изводиться ором наизнанку,
Как подранок кровью с позаранку...
А город лежал стыло
А город застыл навзничь
Закаменев пылью
Иссохшись в веках жажды.
"Он позабыл проснуться" -
Молвил вожак устало
"Помню его лучшим".
Сказал, и крылом канул.
И следом за ним стая
Легла на крыло ломко
Вот уж и след исстаял
Лишь окоём - кромкой....
***
А мы, две бусины, отставшие от стаи, и всё-таки немного запоздалых, объялись трепетом и затаив миганье, зависли в тени арки, не смея спугнуть чудо.
- Вот-вот появится, - ты прошептала чутко.
- Да,там... где зеленеет ранью... вот он летит, гляди....
И мы узрели...
ЛЕТЯЩИЙ ПЕРС
Над пеленою глинобитной тины
Над городом,заснувшим набекрень
Над сумраком в пустынном карантине
Зависла тень.
Песок не запорошен догола,
Под ним курится ночь ультромаринна,
Она,прелестница,вдвойне малинна,
Не потому, что чуткая зурна
Струною обливается пунцовой,-
Она всегда предвиделась такою
Младенческому жребию зрачка.
Вдоль зноя бахромы, сквозь бронь плаща
Пятно лица - пустынная бойница
Скитания зелёная зарница
Оазиса бездонная праща.
Но потому, что всё ещё Коран,
Но потому, что всё ещё сулится,
Я призову верблюда преломиться,
На коврик вознося Альдебаран.
И мы, разоблачённые Луной,
И недовоплощённые слихвою,
Гася шатры ущербным водопоем,
Козлами отпущенья поплывём
В края молитв, за три-девятых Рая...
Туда,где Магометом расцветая,
Все, как один бальзамом изойдём,
Над каждым блюдом плов перебирая....
Там наслаждений пряная халва
Там заклинаний радостные птицы...
Там гурии, двугорбы, как ослицы,
Парчовыми ушами шевеля,
Гаремные сплетают небылицы,
Рубиновые груди громоздя...
Не приведи Аллах не пробудиться,
Перевирая чётками слова...
Но потому,что всё ещё Коран,
Но потому,что гаснет полумесяц,
Рыгнёт верблюд,призывно заприметив,
Как по ковру скользит Альдебаран.
III
ЧАЙКА
Мы знали: есть она! Хотя бы потому, что создали её, вообразив... иначе, ведь, и быть не может: хоть раз привидившись пытливому сознанью, она, тем самым, обрекла на жизнь природу вымысла и даровала суть и смысл созиданью... Всё предрасполагало к появленью: десятки совпадений и примет слагались в гармоничную канву и череда изменчивых видений, казалось бы, обозначала путь...
Но сколько б не искали тайных врат,избороздив пространства и века, всё гасло втуне... как тень от радуги недосягаема была... и как она, манила миражом... и таяла за миг до прикасанья....
Тогда мы поняли,что если кто и сможет нам помочь, так только чайка. Чайка, да... Следили ль вы когда-либо за чайкой? Попробуйте...
Мы обратились к морю...
Вспыхнет. Выпорхнет. Сверкнёт.
Гребнем Солнце разметает.
Льдом слепящим обласкает.
Глубиною призовёт.
На кромке полоумного зрачка,
Где бирюза игры рождает фрески,
Лукавы, восхитительны и дерзки
Дельфиньи па.
Росистое - росистее листа!
Распахнуто - кристальная зеница!
В тебе грозят трезубо преломиться
Все чудеса!
Да, синее! Синее, чем платок!
Пронзительней младенческого крика!
Твой силуэт - предвосхищенье лика -
Того, из грёз!
Будь птицей - влюбился бы по уши,
До последней пушинки хвоста!
Всё нырял бы, роняя уста,
В эти горько-солёные проруби,
Зелень Солнца на сгибе крыла!
...мы выбрали одну, в открытом море, где небо столь бездонно, сколь и синь морская, интуитивно предопределив, что коль Страна Птиц существует, то влёт в неё лежит в таких, вот, средоточиях Безбрежья, чей лик - ничем не нарушаемый простор...
У чайки ускользающая плоть
И взмахи крыльев жалобно-пугливы...
Внезапности пронзительные гривы
Лишают стройность чёткости...Она
Неумолимо гаснет в перспективе
И краткий миг нездешнего броска
Трепещет в семицветии зрачка,
Как мотылёк в объятьях объектива...
Вдоль синевы пустующего дива,
Там, где цвела изменчивая плоть,
Изгибы ветра проникают вплоть
До ставней сути...Лепят переливы,
Ликуют, наливаясь бирюзой...
И, словно необременённая собой,
Тень отраженья плещется игриво,
Скользя над затихающей волной
И тает....
Не дав пунктиру истончиться вовсе, мы ринулись во след исчезновенью... Что мрилось нам? Каких высот иного постиженья нам грезилось достичь? Кто знает... Нездешний свет, теплящийся в душе, извечно чает воссоединиться со светом большим... влиться, объяться истиной... вновь обрести себя в потерянном младенчестве... быть может, в том и состоит земное наше предоназначенье: проторить путь к свершенью... и сколько колышков успеем укрепить - настолько быть ускорену сближенью...
......мы ринулись во след....
Преодоленье малой пустоты...
Изломанность причинного сцепленья...
И ты за гранью... Невесомость зренья
Рассеянно скользит вдоль наготы
Единого Живого... Пятна звуков,-
Таких причудливых и сеющих тепло,-
Неуловимо стелятся сквозь то,
Что некогда ты называла плотью...
И трепетной беспалой горстью
Ты зачерпнёшь великое Ничто.
Засмотришься,по капле растворяясь...
Переливаясь, тая, истончаясь,
Сплетаясь воедино... Тенью губ
Успеешь выдохнуть вослед исчезновенью:
Всё истинно!... Предашься дуновенью...
Предвосхитишь томительный испуг...
И станешь светом.
Лепестком сознанья
Благословишь осколки темноты
За то, что ограничили черты
Самих себя, за то, что мирозданья
Воздвигли контур, силясь превозмочь....
Благословишь... и устремишься в ночь.
И Некто,светящийся издали,
Промолвит рассвет.
IV
РАССВЕТ
....Из дня, что полнился морской волной и солнцем ослепительно зелёным, мы окунулись в ночь. Она была настолько непроглядной, что даже возжелай мы взвиться прочь - не ведали б: куда... Однако же, и тьма имеет, видимо, свои границы, ту запредельно крайнюю черту, после которой мрак, лишаясь пищи, но всё ещё стремясь постичь себя, преображается во что-то, что нельзя определить ни светом и ни тьмою, настолько это чуждо им обоим...То было, просто, трепетно Иное... не тьма... но и не явный свет...
Так стали очевидцами того мы, что позже окрестили, как Рассвет.
Тьма истончалась... стали проступать обрывки контуров, предочертанья... и прежде, чем фрагменты пониманья сложились в целостность и обрели себя в гармонии проявленных пейзажей... мы уловили... трель.... она была... Как можно передать словами чудо? Несясь одновременно ниоткуда, она пронзала с тонкостью пера, влекла неистово истомой отрешенья... и мы, заворожённые сполна, предались колдовству самозабвенья...
То соловей, то ухо соловья...
То сумрак дерева, неведомый и чудный...
Ночной рассвет, прохладный и безлюдный,
Изобличал повадки янтаря
Росистых склонов. Лепесток пера
В заподнебесьи лакомого дива,
Едва дыша, румянился игриво,
На грани натяжения крыла.
Гора спросонок полнилась горами,
Ущельями, лесами, бирюзой...
Вся напролёт пронзённая собой,
Наотмашь исцелованная снами,
Она, казалось, бредила ручьями,
Цветеньем скал, сияньем голосов...
Безумная, резвилась небесами,
Носилась далью реющих высот,
Роняя ошалелых соловьёв
С вишнёвыми от счастья головами.
V.
У Р А Г А Н
Небеса курчавились и вихрились...нет, не облаками... самими собой... там - явно вызревали синевой, а там, напротив, выцветали, полощась на порывистых ветрах... Ветра вынянчивали материю простора, лепили его представление о себе, и он, подставляясь к ним то тем, то другим боком, отслеживал самоощущенья, познавая мир и себя....
Простор - единый и всеохватный в своих множествах, простирался пред нами нехоженой глубью, маня и призывая, и мы, объятые спелой бездонностью, устремились в него сполна.
Ветра крепчали, синева подёрнулась сизостью, ландшафт посуровел, заухал провалами, затемнился... Воздух, вконец истрёпанный, силился запахнуться в себя, дабы сохранить в целости заповедную суть, грозящую быть развеянной прахом - серым по сизому....