Рассказ основан на реальных событиях недавнего прошлого. Любое совпадение имён, дат, мест или черт персонажей - не случайно.
Сегодня мне приснился сон... Да и не сон вовсе: как может что-либо сниться, когда ты , вот уже, третью неделю не спишь... Привиделся... открылся...
Какое-то невероятно древнее, седое прошлое сплелось с жутким, всамделишним или альтернативным настоящим и породило... правду? не знаю... Всю правду знаешь лишь ты сама...
Всё было так же, как и на яву. Были Он и Она, я и ты. Тебя звали Лоника: - дивное, редкое имя, даденное тебе в далёкой стране Индии... Меня... я был то ли Йосек, то ли Джосек, то ли Джамму, то ли Джамус... что-то такое... И был я горец.
Я принадлежал к древнему, очень древнему и почётному роду, что относился не то к южным осетинам, не то к сванам, а может, и ещё к кому-то... Одно знаю точно: мы были язычники. Не христиане и не мусульмане. Будучи малым народом, куда как менее могущественным и многочисленным, чем наши соседи, мы, тем не менее, не подкупились ни одной религией, ни одним новомодным веянием и продолжали свято блюсти заветы и тысячелетние традиции, не отступили ни на йоту от Веры отцов и поклонялись лишь тому, что видели, чувствовали и чтили: ветрам и горам, ручьям и ущельям, деревьям и священным камням. И духам предков.
А я сам был одним из лучших представителей моего народа. Честность и доблесть, неукоснительное следование заветам, непогрешимая мужественность. Я был Горец в чистом виде. На меня указывали малолетним детям и говорили: вот, учись быть человеком и мужчиной, бери пример с Джосека!...
Лишь одно омрачало мою жизнь, мою и моих близких: я всё ещё не был женат, мой дом пустовал. А ведь, я был последним в нашем Роду, и кроме одного дальнего родственника - единственным мужчиной. Если я не рожу наследника - Род угаснет! Никто не будет уже окроплять жертвенной кровью Камень Предков, никто не поднесёт на алтарь первой пряди колосьев пшеницы, кома земли из первой весенней борозды, не помажет козьим молоком... не позаботится о духах умерших... Некому будет даже передать награды моего отца-героя, заслуженные им в Великую войну.
Я знал всё это, знал... и оставался один: всё никак не находил ТУ, единственную, кого искал по всему свету...
Да, я был горец, классический представитель своего племени. Но... я был другим, белой вороной... Вызывая неизменное уважение словами и поступками, я, всё же, разительно отличался от всех.
Горец,но... иной... И отец и мать мои принадлежали к знатным кланам Рода, однако же, мать долгие годы жила и воспитывалась в крупных европейских городах, знала языки и культуру, любила искусство, особенно, музыку. В нашем доме стоял рояль - вещь неслыханная в здешних местах! А я учился на нём играть с детства...
Отец мой был столь же особым, даже странным. В Великую войну он прошёл всю Европу и вернулся домой лишь несколькими годами после её окончания. Он многое повидал и понял, тоже знал в совершенстве несколько языков и умудрился собрать в своём горном жилище удивительно богатую библиотеку на трёх языках:русском, французском и немецком. И я читал эти книги и учил по ним языки.
Но главное было не в этом, а в том, что я был... тем, кого на Западе назвали бы "эзотерик"... Эзотерик и экстрасенс.
Да, я свято чтил традиции и веру, но за всем этим усматривал куда как более широкие горизонты, дали неведомые, необъятные и беспредельные миры Космоса. Творя свой образ жизни, я заботился, прежде всего, не о соблюдении традиций и зове предков, но о сохранении непогрешимости пропорций Красоты и Гармонии, о сочетаемости энергий, сбалансированности полей... Просто, в подавляющем большинстве случаев, наши традиции строго им соответствовали, вот и получалось, что я блюду их неукоснительно...
За религиями и верованиями, ритуалами и традициями усматривал я единое, глубинное и универсальное начало и знал, что на самом деле людей следует делить лишь по одному признаку: на духовных и бездуховных, по их способности и стремлению проникать в дух и жить им. Сам я умел это делать, видел и чувствовал многое, но проще мою жизнь это не делало, совсем напротив...
Мне было уже далеко за сорок, а очаг в моём доме, как я уже говорил, был пуст, ибо не было хранительницы его...
По всему свету искал я свою Любимую, искал... и не находил... А потом я встретил тебя, не помню: во сне ли, в грёзе ли на яву, но с того мига я понял, что ты есть и вполне досягаема.
Вот тогда-то я и задумал свой грандиозный проэкт.
Я достал из подпола старый, отцовский, ещё времён войны компас и принялся делать замеры. От моего дома до ближайщей линии электропередачи оказалось 12 км с небольшим. Я протянул прямую черту и начал рыть ямы. Каждые 50 метров - яма. Точнее, не рыть, а долбить, т.к. почва у нас, в основном, каменистая, к тому же на пути моём пролегали два хребта и три глубокие впадины, почти ущелья. У меня не было никакого специального инструмента, только лопата, кайло и железные клинья, которые я забивал в скальные трещины обухом топора.
На недоумённые вопросы соседей, пересуды и незлобивые подтрунивания я только усмехался в усы и говорил: "Сами увидите".
Работать я начал ранней весной, как только сошли снега и работал полные восемь месяцев. Я вырыл 226 ям. Каждая в метр глубиной и пол-метра диаметром. К середине ноября работа была закончена.
Тогда я отобрал трёх самых жирных баранов, два бурдюка лучшего вина и мешок орехов, погрузил всё это на телегу и поехал в районнное правление.
Начальник сперва счёл меня за ненормального или крупного шутника. Но постепенно до него дошло, что я не шучу и вполне в своём уме. По мере того, как мы распивали вино он проходил все стадии - от искреннего веселья, глубоких сомнений, воодушевленья и новых сомнений... Наконец он встал и затянул распущенный пояс.
- Ладно, пошли, показывай свои ямы.
Я показал. Моя работа показалась ему вполне профессиональной.
- И так - всё дорогу до твоего дома?
- Да, всё дорогу. 12 км с лишком.226 ям.
- Хорошо, убедил. Сделаем. Вот к весне, как снега сойдут...
- Нет, начальник, не к весне. Сейчас. Ещё до снегов.
- Да ты в своём ли уме?! Ты что думаешь, раз захотел, так бац - и готово? Это же не от меня зависит, это ж в область надо прошение подавать, инженеры приехать должны, планы сделать, утвердить, это ж сколько...
- Сейчас, - сказал я твёрдо. - Не надо было б - не просил бы.
Я достал из кармана тщательно свёрнутый платок, развернул. На платке лежало массивное золотое кольцо.
- Отцовское, - пояснил я. - По наследству перешло. Держи. Ещё дам. Сколько надо будет - столько и дам. Но - сейчас!
Потребовалось две недели и три бригады рабочих в две смены для установления столбов. Последние дни работали уже при настоящих снегопадах. Я - наравне со всеми.
Семья и дальние родственники, не понимая ни зачем всё это, ни для чего, - подключились к всеобщим усилиям и развозили чай, чачу и еду рабочим.
К середине декабря всё было готово и провода натянуты. Как только в моём доме загорелась первая лампочка, сразу три моих соседа востребовали провода и к их домам и тут же обзавелись телевизорами.
Но мне электричество требовалось не для телевизора, а чтобы установить неслыханную в наших краях вещь: компьютер!
Никто не понимал: зачем мне взбрело это в голову, никто... кроме меня самого.
Я поехал в областной центр и вернулся оттуда с несколькими ящиками и техником. Техник жил у меня неделю и уехал только после того, как убедился, что я умею не только обращаться с компьютером и устранять мелкие неполадки, но и заменять детали, подключать дополнительные блоки питания и памяти, управлять веб-камерой.
Проведение электро-линии, покупка самого компьютера и частей к нему, установление кабельной связи (телефонной у нас и в помине не было), оплата "услуг" и всех делающих эти услуги - вылилась в конечном итоге в некую четырёхзначную сумму, способную повергнуть в ужас любого горожанина. Наверное, мой компьютер стал самым дорогостоящим в мире.
Но мы - горцы. У нас другое отношение к деньгам и их эквиваленту вообще. Мы их не ценим, а значит и не ощущаем цены потерь. Да, бараны - штука важная, но бараны родятся снова. По настоящему ценимые нами вещи - это земля и дом, а они остались при мне, как и были. Так что же такого особого я потерял?
Компьютер засветился голубым экраном, на нём заиграл значок интернета. Я возобновил свой поиск, но теперь - на совсем другом уровне, к тому же, я точно знал: что и кого ищу.
Поиск был долгим и не раз был я близок к отчаянью, принимая за золото медь. Но я не отчаялся.
Я искал тебя почти десять месяцев.
А потом нашёл. И понял, что поискам моим наступил конец.
Я отыскал тебя в конце октября, но потребовалось ещё полных семь месяцев, чтобы мы встретились,т.к. я не хотел ехать в чуждую мне Москву. Я знал: ты должна быть той, ктоприедет ко мне: только так смогла бы ты оценить мою страну, познать её дух, прочувствовать всё то, чем живу я сам и чем предстояло жить и тебе...
Ночи напролёт вели мы нескончаемые видео-беседы... признания, исповеди, обещания и планы... А потом... потом я рассказал о тебе и о своих намерениях на совете клана.
Мой поступок не только не был понят в моём роду, но вызвал резкое неодобрение. У нас, как и у евреев, существовало жёсткое неприятие всего внешнего и чуждого. Люди делились на нас самих и на весь остальной мир. Женщина чужого племени, будь то русская или грузинка, турчанка иль черкеска - воспринималась, как "гойка", "шиксэ". Старухи произносили это имя с презрительным шипеньем и с омерзением сплёвывали в пыль. А я собирался привезти в дом шиксу!
Сперва меня ещё старались уговорить, образумить, указывали на самых молодых и красивых девушек нашего и соседних селений: на ясноглазую Агунду с талией, тоньше осиной, на розовощёкую Томирисс, с руками нежными и тёплыми, как молоко роженицы, на тёмноокую и таинственную Джерассу... Любая из них пошла бы за меня с радостью. Но я оставался безучастен и упрямо стоял на своём.
Будучи истым горцем, я, всё же, не отличался никакой особой внешней красотой: крепыш среднего роста, в котором всё было округлым и покатым: плечи, черты лица, руки, бёдра. С годами я обзавёлся небольшим животиком. И, конечно же, я носил усы. К тому времени они стали почти седыми, впрочем, как и короткий лысеющий волос на голове, неизменно покрытой традиционной войлочной шапочкой, очень схожей с той, которую я ношу и сам.
Я встретил тебя в тбилисском аэропорту, привёз в селение и ввёл в дом. Он был совсем небольшой, старый, двухэтажный, приткнувшийся к крутому склону, на котором расположилось и наше древнее семейное поле пшеницы, загон для отары, овчарня, а дальше и чуть выше - кладбище. Простые каменные столбики без надписей и знаков указывали на могилы предков. Каждый ребёнок с младенчества заучивал их расположение и мог точно сказать: кому принадлежит какая. Я сам безошибочно знал свою родословную на 17 колен назад и на 6 колен вширь.
Я привёз тебя, иностранку и чужеверку и повёл на родовое кладбище.
Я переходил от столбика к столбику, от могилы к могиле и называл имена и даты, степень родства и обстоятельства смерти. Семнадцать поколений предков...
Выше них лежал участок, где столбики покосились, вросли в землю, а частью и вовсе скрылись под ней. Тут были захоронены люди нашего Рода в такую седую старину, что даже наша память не сохранила их имён. Но именно поэтому, место это особенно чтилось.
- Я открыл тебе Дух Рода, - сказал я, серьёзно глядя тебе в глаза, - это значит, что я готов, чтобы ты стала одной из его дочерей. Чтобы смешала свою кровь с моей кровью, жизнь свою с моей жизнью, судьбу свою - с моей судьбой и судьбой моего народа. И родила наследника. Я считаю тебя достойной всего этого. Считаешь ли ты сама себя достойной? Готова ли ты и хочешь ли того же?
- Я хочу того же, - отвечала ты, - и я готова на всё. И сделаю всё, чтобы быть достойной.
Тогда я повёл тебя ещё выше. Там, высоко-высоко, на плоском уступе, возвышался Камень.
Никто не знает кем и когда было воздвигнуто святилище. Оно было всегда. Камень сплошь порос зеленовато-серым мхом и казался живым. Да, собственно, так оно и было. Я, со своим восприятием, мог это подтвердить: Камень импускал неимоверно мощную энергию, то ли находясь на перекрестии силовых полей, то ли сам являясь их источником. Пред ним была алтарная площадка с жертвенником, курильницей и тонким желобком для стока крови.
Я привёл тебе к Камню Предков и мы опустились на колени.
Ты и сама была чутким сенсориком, работала с информационными потоками, ты не могла не почувствовать Силу. Я видел, как ты затрепетала, проникаясь вибрациями Камня, познавая его суть и дух, открывая пред ним свои.
Камень должен был принять тебя либо отвергнуть. Я ощутил бы его отклик безошибочно, по неуловимым изменениям в частоте и мощи вибраций, по той информации, которую он нёс на заповедном своём языке.
Камень усиленно загудел. Он внимал тебе и обрабатывал внимаемое.
Я ждал. Камень гудел натужно, тяжело. Ответа не было.
Я понял, что всё совсем не так просто... "Неужели же я ошибся в ней? - ужаснула меня неизбежная мысль, - неужели она не ТА, ужели недостойна?! Или... или , может, всё дело в Камне? Может, это он закостенел в Вере предков? В неспособности своей принять новое - любое новое и несхожее - просто потому, что оно - чужое, незнакомое, чуждое?"
Я содрогнулся от собственного кощунства, я уже ни во что не верил и ждал лишь грозной, суровой отповеди Камня, жестокого и справедливого покарания за святотатственные, отступнические мои мысли.
И в этот момент Камень "заговорил". Энергопоток его был сложным и неоднозначным по структуре, как, впрочем, и по содержанию. Ответ сводился к "НО". Достойна, но... Возможно, но... При условии, что.. и ещё одно условие... и ещё...
Я понял что мне сказал Камень: Лоника может быть достойной, но не достойна сейчас. Она сможет стать Той, кого ты ищешь, но лишь при целом ряде условий и после череды изменений в себе самой. Сумеет ли она их пройти, достанет ли ей сил и воли - того не знал даже Камень.
"Это твой выбор, - сказал мне Камень. - Твой выбор и твой риск. В случае успеха - ты обретёшь Ту, кого искал и она станет гордостью Рода. В случае неудачи - результаты могут быть страшными. Выбор за тобой."
Я обратил свой взор на тебя и не сводил его долго, очень долго. Я видел, что и ты всё прочла правильно.
Ты смотрела на меня и взгляд твой был открыт и ясен. И столь же непреклонен.
- Всё ли ты поняла? - спросил я тебя сурово.
- Я всё поняла, - отвечала ты. - Я буду достойной.
Тогда я снял с шеи свой амулет, свой личный, родовой оберег - древний, неведомо сколько поколений переходящий из рук в руки. Это был маленький кожаный мешочек на шнурке, а в нём - жёлтая, отполированная временем и бесчисленными руками косточка.
Я достал её, протянул тебе и сказал:
- Клянись в том на родовом обереге.
И ты поклялась.
Поклялась вечно, сколько жива, хранить преданность мне и нашей любви. Верность традициям и духу Рода. Поклялась быть достойной их и меня.
***
А весна была в самом разгаре. Стоял чудесный месяц май. Вот-вот поспеют мушмула и миндаль, а за ними и вишня.Яблони, грушевые и сливовые деревья, все были в цвету. А инжир в этом году грозил уродиться такой, что двумя плодами ты мог бы насытиться на весь день.
Я брал свою любимую кобылу Нунцу и мы ехали куда глаза глядят. Ты сидела спереди, боком, прижимаясь ко мне всем телом, тёплая, пряная, млеющая... Нунца прядала ушами и тихо шла шагом по всей этой красоте.
Мы забирались на крутые холмы, пробирались по диким тропам, собирали павшие орехи и гранаты, кизил и шиповник, пили чистую воду ручьёв... нежились... любили...
Я рассказывал тебе историю этого края и его людей, древние предания и смешные случаи из жизни соседей; я посвящал тебя в тонкости местного этикета и обычаев, в повадки зверей и особенности сельского уклада, в секреты местной кухни и заготовки припасов на зиму, в приметы и знаки, языковой колорит и певучую строгость наших песен...
Ты всё впитывала, как губка, тебе всё нравилось. "Вот увидишь, - говорила ты, обращая ко мне свои сияющие, восхищённые глаза, - вот увидишь, я всё выучу и смогу, всё преодолею. Ты будешь по праву мною гордиться!"
А ещё мы бесконечно говорили о духовности. Блаватская и Рерихи, теософия, антропософия и буддизм, Ошо и Кастанеда... полёты сознания и Беспредельность... Космос и саморазвитие... тайны души и неисчерпаемые энергии Высшего Я... красота, гармония и удивительная слиянность всего сущего...
К тому же, по твоему заверению, у нас был один и тот же Учитель: Великий Мастер М. Я шёл путями его заповедей, долго сам не зная того, всю свою жизнь. Но у меня не было с ним прямого контакта: я не умел, да и не хотел его налаживать, просто не чувствовал в этом никакой необходимости, мой Путь того не требовал... А у тебя этот контакт был, - или так, по крайней мере, ты утверждала. Часто ты склоняла голову на бок, взгляд твой затуманивался на миг, расфокусировывался и соскальзывал куда-то влево, в глубь пространства... ты прислушивалась - то ли к внутреннему "голосу сердца", то ли к "информационным потокам", то ли к биенью собственного сознания, - и поведовала мне очередную информацию, решение, совет или видение...
Ты была совершенно уверена, что всё у нас будет хорошо, неимоверное количество проблем разрешится самым чудесным образом, легко и просто, и мы будем вместе и счастливы. Ты даже назвала дату своего окончательного переезда ко мне: 24 декабря 2008 года, а значит, нам предстояли два с половиной года жизни в почти полной и постоянной разлуке. Но это нисколько не смущало тебя, напротив, ты была готова на всё: на смену страны и культуры, языка и религии, обычаев и уровня жизни - на всё!
Ты, как и я, была уверена, что нашла того, кого искала всю жизнь...
"Ты будешь гордиться мною, вот увидишь"...
А я... я уже гордился тобой. Нунца вышагивала по главной дороге, вдоль домов и участков, выгонов и полей, у всех на виду... на виду у всех...
Ты, та, которую избрал неприступный Джосек, - была всеобщей, самой большой и неслыханной новостью, не только нашего селения, но всей ближайшей округи. Никто не говорил ни о чём другом , только о тебе, о моём выборе. Ибо выбор этот был неслыхан, не вписывался ни в какие рамки, попирал все понятия о том, что есть правильно и сообразно. Он был оскорбителен.
Привести себе жену извне, чужеродку сомнительных кровей, уже само по себе считалось вопиющей несуразицей, почти святотатством. Такие случаи были настолько редки, что за последние 50 лет хватило бы пальцев одной руки, чтоб их пересчитать. И то, речь шла об армянке, абхазке, черкеске... - они хоть и были иноверки других народов, но, всё же, наши, кавказские...
Я же не только избрал себе русскую из далёкой Москвы, не отличавшуюся ни особой красотой (внешность твоя по любым стандартам была вполне заурядной), ни молодостью: тебе вот-вот должно было исполниться 34, - по местным меркам - более, чем перезрелый возраст для невесты. Но главное было даже не в этом, а в том, что ты была разведенной, да ещё и с двумя малыми детьми! Такого не в силах был понять никто! Ни понять, ни стерпеть.
В моём выборе видели не простое сумасбродство или упрямство чудака, нет, его расценивали, как прямой вызов обществу, всему , что дорого и свято. Впервые и в полную меру я противопоставил себя окружению.
Результат не замедлил явиться: традиционные, совершенно обязательные приглашения на пиршества, которые несомненно последовали бы, привези я "правильную" невесту, - испарились, как не бывали. Близкие и дальние родственники демонстративно захлопывали ставни и загоняли играющих во дворе детей в дом при любом моём появлении в поле зрения.
"Ты бы ещё и скотину загнала, - весело и зычно кричал я на это, - а то гляди, не ровён час, подхватит от меня какую заразу!" - мне было обидно и вместе с тем радостно: я окончательно понял, насколько же я на самом-то деле отличался от всех, отличался всегда и изначально, и был горд этой своей инаковостью. Горд и полон сил, ведь я был ведом любовью, а она способна на всё.
И тогда я решил сам устроить пир. Я уже понял, что родственники не придут, но были ещё мои самые близкие друзья: Фидар, Сослан, Раг и Батраз. Уж в ком в ком, а в них я был уверен.
Я разослал приглашения, зарезал барана и почти двое суток занимался приготовлениями. Ты помогала мне во всём, попутно познавая секреты нашей кухни.
Не пришёл никто. Ни один! А ведь речь шла о людях, с которыми меня связывала многолетняя мужская дружба, прошедшая не одно испытание на верность.
Вот когда я разгневался по-настоящему! Дикая, буйная ярость охватила меня. Я достал все вещи, подареннные мне ими за долгие годы: серебряные кубки и медные чаши, уздечки, пояс и флягу, табакерку и трубки, бутыль старинного коньяка и дорогой кинжал, - собрал всё это и стал ломать и рвать на куски, дробить и кромсать, калечить, гнуть, изувечивать.
Я собрал жалкие останки былой дружбы и швырнул каждому во двор его долю в знак возвращённого оскорбления. Стояла глубокая ночь, окна домов чернели немотой и, хоть я делал всё в полном молчании, я знал, что никто из моих бывших друзей не спит, что все они видели всё.
С этого дня отношения с односельчанами круто изменились. С их стороны исчезли насмешки и задирки, стихли пересуды у меня за спиной, уговоры и увещеванья. Всё сменилось глухим отчужденьем, отрицанием меня самого.
Между нами воздвиглась стена, стена противостояния. И не хватало лишь одного шага, малой искры для того, чтобы противостояние перешло в открытую войну.
***
Две недели промелькнули, как миг и вот уже селение видит меня, грузящего твои вещи на подводу. Твой багаж увеличился чуть ли не втрое: столько наготовил я тебе и детишкам гостинцев.
Я доехал до ближайшей большой дороги, оставил лошадь с подводой на привязи и поймал первую попутку, что довезла нас до райцентра, а оттуда - автобусом до города и дальше, в Тбилиси. Там я посадил тебя на самолёт.
На следующий день я вернулся к себе, в свой собственный дом, в родное селение. Вернулся, как в изгнание.
И потянулись недели наших ночных бдений. Ночи напролёт вели мы видео-беседы. То были нескончаемые рассказы о самих себе, от мелочей детства и до вчерашних встреч, от бытовых сиюминутных проблем и до духовных раздумий. И всё было проникнуто неизбывной любовью и нежностью.
Прошло недели три, когда ты, глядя на меня сияющими и чуть испуганными глазами, сказала:
- Я зачала от тебя. У нас будет сын, как ты и хотел.
Вот тогда, в первый раз в жизни, я заплакал.
Да, мы оба знали, что это сын. Моё счастье не знало границ. Мы бесконечно обсуждали нашу будущую жизнь впятером: я, ты, двое твоих детей и наш общий сын. Мы вдавались в любые детали его воспитания, всерьёз споря о том, в какую школу его отдадим, как вырастим его в нетронутости пагубных влияний телевизора, какими методами следует прививать ему начала духовности... Ты, помнится, была за полную свободу и отсутствие всякого давления, я - за ненавязчивые, но чёткие наставления на Путь и строгость...
Мне всё более становилось ясно, что нам не будет жизни в родном селении, что связав наши жизни вместе, нам обоим придётся искать для себя новый мир.
И тогда я вспомнил о Монголии. Монголия всегда представлялась мне родиной моей души, - не знаю, какими нехожеными тропами сознанья или кармической памяти объяснить это моё притяжение к ней, но оно было неотвратимо, я всегда рвался именно туда.
Я высказал тебе эту идею и ты с радостью её подхватила. Мы принялись разрабатывать новые планы: устроение жизни в незнакомой стране, выискивание средств к существованию и занятий для души. Ты непрерывно генерировала идеи: от клоунад в дестких садах и вплоть до жизни в передвижном фургоне... Мне нравилось всё.
Я стал задумываться о продаже дома и земли, о покидании своей родины.
Бойкот на меня не прекратился, а перерос в тотальное отлучение. Но я был уже по ту сторону, такие мелочи перестали меня интересовать. Как в полу-сне занимался я самыми неотложными хозяйственными делами: кормами для скота и заботе о нём, да ещё, пожалуй, сбором плодов. Но ничено, направленного на долгосрочные проэкты я уже не предпринимал: ни к зиме, ни к будущей весне не готовился вовсе,так, словно они никогда не наступят.
Осенью, в октябре, планировали мы мой приезд в Москву, где собирались официально сочетаться браком. А потом ... потом ожидали мы длительной бюрократической волокиты с гражданством, видом на жительство, гипотетическим переездом в неясное нам обоим место...
Но вот появились первые признаки того, что что-то неладно... Ты стала сдержаннее в выражении чувств, уклончивее... Исчезли ласка и нежность в голосе и интонациях, а если и проскальзывали, то только в ответ на мои, почти насильно вымученные.
Признаки множились день ото дня. Я замечал их с сожалением и болью, но относил за счёт твоей беременности, напряжения, вороха твоих и наших общих проблем, страхом перед переменами и ответственностью...
Потом очень важные мои просьбы стали оставаться и вовсе без ответа, а мои вопросы вызывали у тебя вспышки гнева, капризные придирки, всё новые и новые увиливания...
Я впервые стал подозревать тебя во лжи.
А затем ты исчезла вовсе. Дни и дни не выходила ты на связь, а когда появлялась на миг - отговаривалась то крайней занятостью, то плохим самочувствием... Работа, дети, встречи и долги, помощь людям, так в ней нуждающимся... Ты обвиняла меня в чёрствости и эгоизме, в том, что думаю лишь о себе, что не понимаю тебя...