|
|
||
Последний день надзирающего
Я видел этот дом во времена своего детства. Калитка, обвитая плющом, широкий двор, тропинка посередине, два дуба, посаженные полвека назад, кроны их значительно потяжелели за время моего отсутствия и почти полностью скрывали высокий белый дом с острой покатой крышей, когда-то давно, мне казалось, они тянулись к небу, а сейчас видится, все же к земле. На веранде плетеное кресло-качалка, скрипучее и зловещее, раскачивающееся само по себе. Над дверью музыкальная подвеска-пагода, переливающаяся от ветра заунывными тревожными трелями, нарушительница здешней тишины. Однако дом этот сперва открывался мне с заднего двора, запущенного и неряшливого, с куртиной розового куста в центре, обвившей и съевшей фонтанную чашу, вылезшей изо рта мрачного ангела колючим почти черным одним единственным соцветием. Окна торопливо забиты изнутри неодинаковыми по ширине досками, так что между ними видны были щели, через которые казалось кто-то, наблюдает за улицей. Краска на стенах давно облупилась и осыпалась прахом на окаменевшую землю. Внешний двор и фасад здания были безупречны, собственно и теперь ничего не изменилось, хотя процесс его разложения начался еще в мое отрочество. Я надеялся увидеть эту обитель зла сгнившей, раздавленной, поставленной на колени вместе с его обитателем. Но нет, дом как будто раздувался в боках, пыхтел, мол посмотри какой я и какой ты, я еще столько же протяну, а ты не протянешь. - Входи, я уже заждался, - сказал старческий голос. За маленьким столом сидел худой сгорбленный старик, склонив лицо над какой-то бумагой. Обстановка в комнате была скудна и неприятна, но епископ очевидно давно пребывал в ином мире, а потому не замечал отсутствия важных бытовых деталей и всячески предавался записям, которые в данную минуту представляли самый главный интерес и даже смысл его жизни. Он желал начать разговор, но мысли роившиеся в его голове полностью завладевали им, и он безропотно отдавался перу, беспрестанно водя по бумаге рукой. - Что привело вас к нам? Ваш отец был католиком? - спросил епископ, все также, не отрывая взгляда от пергамента. - Я никогда не верил в бога, вера моего отца лишь вера моего отца. - Тогда зачем вы пришли сюда? - Чтобы убить вас. - Вы не первый, - старик оторвал взгляд от бумаги, - но, кажется, много решительней всех предыдущих. - Орден оставил вам право на последнее слово. - Ах, вы от ордена. Зачем вам это, ведь вы не верите ни в бога, ни в дьявола, возможно в инопланетян, проклятый дурацкий орден. Отец ваш вышел и правильно сделал, что вышел. - Он был масоном. - Одни понятия у вас мальчишка, масонство лишь прикрытие. Когда-то и я был писаный красавец и молод, а теперь вон оно что получилось. Я знал, что так и получится, а сколько же глупостей сотворил, чтобы подольше молодость сохранить. Откроюсь, двух младенцев замучил, купался в их крови, крови чрезвычайно мало было, но красным красно всё забрызгала, словно бы и много, чрезвычайно бестолково вышло. До сей поры чертяки снятся, они, поди, сейчас на небесах в амурчиках и купидончиках ходят с золотыми луками и стрелами, и на пуховых облаках качаются, как на картинах, а я всё расплачиваюсь. - Как же это вы младенцев посмели? - Посмел, молод был, в наследстве миллионы, а с ними и строптивость, и амбиции и чувство вседозволенности, распущенности, безнаказанности. Я тогда ещё в тайном масонском обществе состоял до безобразия жестоком и угораздило же меня, когда в соседней губернии, говорили, точно такое же общество было только гуманное. - И что же с обществом этим? - Общества эти-с и поныне существуют, а я без них обхожусь, давно уж, прямо с тех самых пор, как промотал всё состояньице свое, а поместье родителей едва ли приносило доход, всё больше убытки. - Ужасный вы человек! - Бесспорно. Ну, а вы то, что предлагаете?! - Закон превыше всего! Закон стоит над всеми нами и правильно делает, что стоит и именно над нами! - Позвольте полюбопытствовать, что есть закон? - Право я имею только на то и то, а на другое ни в коем случае. Но это не главное, право я имею и в этом суть. - Человеку так мало надо? - Человек имеет право на жизнь, а это между прочим всеобъемлющее понятие. - То есть получается, что право на жизнь человеку дал ни кто иной, как сам закон. Все ли закон этот соблюдают? - Кто не соблюдает Закон, его Закон же и наказывает. - Ага. А кто Закона этого представитель? Ведь кто-то же должен его нести людям и следить неподкупно и беспристрастно за беспрекословным его исполнением. Насколько я знаю, вы люди, подвержены тяготению земли и верите лишь в то, что можно даже не увидеть, не в обиду вам будет сказано, а потрогать. - Обученные закону люди имеются. - Простите, какой наимудрейшей святой премудрости обучает? А судьи кто? - Обученный закону обучать. - А кто же его обучил?! - Человек! Человек сам обучился и других обучил. - Хм... Выходит закон есть ни что иное как человек! - Путаница выходит. Какая разница, кто и кого обучил, откуда право пошло, важно, что оно все-таки откуда-то пошло, и мы его имеем. - Эко жить страшно с такой неоднозначностью. Вывод у меня один - закон ваш ненадежен, дрянь иными словами. - Человек ничего надежнее за всю свою историю еще не придумал, ни одна стена с законом не сравнится. - Вы судите чрезмерно однобоко, а как же мир не материальный, наличие которого человек доказал. Некая духовная инстанция, где человек абсолютно свободен, ничто над ним не довлеет и тем более закон ему уже нипочем. Человека можно заковать цепями, душу нет, ибо она не осязаема, ее нельзя потрогать. Оттого и закон ваш пустое, потому что распространяется он исключительно на человеческое тело, срок жизни которого, как известно, ничтожно мал, по сравнению с душой, какая вечна. - Епископ, я вынужден прервать вас. Да, человек умирает, но рождается другой человек и нам с ним жить и работать. - Душа вас не интересует друг мой, а зря. Не убедили вы меня в своем открытии. Над человеком, который, прежде всего душа, ничто материальное не властно. Ежели думаете, что властно - заблуждаетесь. Меня другим человеком, подобным мне самому, не усмирить! Идите к черту! - Я полагаю вы все сказали. - Порою мир бывает прекрасен в своём уродстве и отвратительно безобразен в красоте. Была ли жемчужина, если бы песчинка не попала в тело моллюска и он старательно не полировал её день ото дня, покрывая перламутром, взращивая, с единственной целью комфортного сосуществования и отторжения в конечном итоге, восхитительное чудо природного безрассудства, чтобы потом этим чудом природы все восхищались, а создателя его беспощадно съели или растоптали. Всё в мире относительно. Ты можешь жалеть моллюска и ненавидеть жемчужину, утверждая, что именно он достоин восхищения, хотя бы потому что он трудолюбив, терпелив и может произвести на свет ещё не одну жемчужину, а она лишь блестящая пустышка. Но одно без другого невозможно. Скажите и вы свое последнее слово. - Нечего мне вам сказать. - Тогда я скажу за вас. Не догонять, не умолять, не упрашивать остаться, промолчать, нужно было промолчать. Всегда про вас будут говорить: "меж ними не любовь, всего лишь законные брачные узы, когда связующее звено ребёнок". Но человек вовек, вне зависимости от выбора, непременно поступает так, как у него в памяти, как запечатлено в линиях его руки и значит враг, растравивший, истязавший до основания всю душу - мой враг; друг, с которым однажды в молодости сошлись мы и мыслями не расставались никогда, невзирая на расстояния - мой друг; жена, названная вопреки внутреннему голосу, какой бы далекой и чужой не была мне - моя жена. Думается мне это важнее тайн, в которые нас посвятили еще в младенчестве, лишив возможности жить просто, когда всё пустяки в сравнении с тем, что мы знаем. - Меня предупреждали, что вы дьявольски хитры и убедительны. Ваш жизненный путь окончен. - Предупреждать о выстреле не благородства знак, а трусости, во всяком случая не от большого умения или вы прирожденный мучитель. Что ж вот вам мое последнее слово. Отрекаюсь от всего, от всех дел и слов своих. Вчера снилось мне, что ловлю я воздух ртом, как рыба, которую вытащили из воды на сушу. И в темноте космоса, будто веер рассыпается заветная книга, и две стороны ее, то что знаю я и мне подобные и никто более и то, что знают все. Открываю я двери и мне почему-то вдруг ясно представилось, что там за этими сокровенными дверьми сидит человек, на него падают лучи невиданного света, отчего лица его не видно, весь стан скрыт под бледно-голубыми просторными одеждами и он на первый взгляд, не имея никакого образа, представляет собой самый что ни на есть образ доброты и справедливости. Появляюсь я в воротах его царства, умерщвленный, и стоит ему только взглянуть на меня своим светлым ликом, как он тут же поднимает светящуюся ладонь, приветствуя, будто всю жизнь знал и любил меня. - Мы так скоро не ждали, - сказал он, но слова, сказанные им существовали сами по себе, да и были ли они. - До нас путь не близкий. Ты, верно, притомился с дороги?! Иди отдыхай добрый человек, но сначала дай взглянуть в глаза твои. - Ага, убит такого-то числа, такого-то месяца, такого-то года, - продиктовал он секретарю, который, как и он сам был весь в завесе света. - Формальности, - обратился он ко мне, - предъявить нужно будет однажды. Слово мое записанное никто опровергнуть не сможет. Секретарь золотым пером поставил кляксу на предложении, и письмо оставил в замешательстве. - Он же самый большой грешник. Не внести ли его в список? - спросил секретарь. - Оправданию он не подлежит и так понятно! - сурово провозгласил он. - Спрос с него другой. С бессмертными я буду говорить особо, решится все с глазу на глаз, - секретарь, не осмелившись спорить, заводил пером по бумаге. - Ах, не пугайтесь милый друг, - обратился он тут же ко мне. - Наказание порой бывает слаще похвалы, но это уж после, как вы со всеми объяснитесь. Ничего вокруг нет, все внутри нас.
- Оставить комментарий
- © Copyright F Маргарита (ghuga@mail.ru)
- Размещен: 05/06/2010, изменен: 05/06/2010. 11k. Статистика.
- Рассказ: Проза
Связаться с программистом сайта.