Аннотация: Один из ранних рассказов Степана Царева, известного под псевдонимом Стефан Бахус.
МАНЕКЕН
Я манекен. Влюбленный манекен. Глупо, наверное. Неподвижный истукан из витрины магазина готового платья влюблен. И тем не менее.
Когда меня в общей куче таких же безликих чучел выволокли из маленького грузовичка и после множества перемещений определили на эту витрину, я затосковал. Здесь было скучно. И я слегка завидовал собратьям, занявшим места с видом на центральную улицу. Там, наверное, кипела жизнь: люди, автомобили, занятные сцены. Счастливчики наблюдали человеческую жизнь во всех ее проявлениях, и я слышал, как ночью они горячо обсуждали увиденное днем. Центровые манекены даже разработали парочку-другую философских теорий на тему людской психологии и роли человека в мироощущении манекена. А я не мог принять участия, хотя был не согласен ни с одной из их точек зрения - все же я пару дней постоял на центральной витрине и мог сказать с уверенностью, что поведение людей на главных улицах и второстепенных разительно различается. Но меня и слушать не стали бы. Что я мог увидеть со своего поста? Узкую дорожку с редкими прохожими и забор здания напротив. Правда, если очень постараться, можно было разглядеть часть двора, два подъезда дома справа и крыльцо соседнего магазина. Но постоянное наблюдение за таким обширным участком грозило внутренним косоглазием и, как следствие, смещением центра тяжести внутреннего "я", свойственное особо любопытным манекенам. Я же привык следить за собой и не мог допустить развития столь неприятного дефекта зрения. Поэтому и ограничивался скудным участком прямо передо мной.
Но даже по такому маленькому пятачку улицы можно было определить: весна, весна идет. Весну и осень легко перепутать. Осень я наблюдал еще из заводского склада. Те же лужи, месиво грязи, солнце хмурое, но тужащееся казаться ярче. Поначалу я так и подумал: снова осень. Как грустно! Но едва заметная перемена во внешнем мире подсказала: потепление после снегов - весна. Я так и не могу уловить суть перемен. То ли клочок неба стал выше, то ли воздух прозрачнее. А может, общее настроение за окном стало другим. Понурые бродячие собаки заулыбались, взбодрились как-то. Лица редких прохожих разгладились, посветлели.
Я следил за весенними метаморфозами. Как уменьшались и исчезали лужи, как каменели и сливались с землей ловушки чавкающей грязи. И в одно чудесное утро дорожка перед моей витриной высохла совершенно. Лужа под забором, неохотно скукоживающаяся несколько дней, сдалась под лучами дневного солнца и пропала. Тополь справа от меня вовсю распускал листочки, крохотные, но он хвастал, что они вырастут с мою ладонь, а то и больше. Я подзуживал, мол, не может быть. Тополь сердился, шумел, потрясая ветвями, стучал в витрину.
Светлое утро обещало дивный день - без унылых капель с неба, без темных, бросающих на землю серые безрадостные пятна, туч. А значит, и на моей крохотной улочке будут люди. Может, даже произойдет что-нибудь интересное. Но пока я мог наблюдать только за облезлым котом, устроившимся на заборе через дорожку. Потянувшись, кот зевнул, выгнув спину, задрал хвост и вдруг замер, уставившись в одну точку. Проследив за его взглядом, я перевел глаза на дорогу.
Испугался, серый бродяга. Впрочем, немудрено: громадный черный пес задрал лапу под моим соседом-тополем. Оставив отметину, пес повел носом, поднял кудлатую голову и увидел кота. Поразительно, как быстро собаки переходят из одного состояние в другое: ленивое праздное существо на моих глазах в одну секунду превратилось в бдительного охотника. Напряженный корпус развернулся к коту, уши встали торчком. Кот от ужаса растопырил усы, раззявил пасть и приготовился к обороне. Но вдруг пес обмяк, равнодушно отвернулся от недавнего объекта внимания и неторопливо направился прежним путем.
Вот тут-то в поле моего зрения и попала она. Девушка, чьему приказу моментально подчинился огромный мощный пес. Высокая, тоненькая она бросила в витрину рассеянный взгляд и прошла мимо. Несколько секунд ее глаза смотрели на меня и остались в моей памяти навечно. Пьянящей разноцветной волной накрыло меня, окутало душистым облаком. Одуревший, я на миг выключился из бытия. А когда пришел в себя - лишь облезлый кот, все еще настороженный, сидел на заборе. И я уже не знал: видел ли ее на самом деле, привиделось ли? Засомневавшись, я донельзя скосил взгляд в сторону магазинного крыльца. Но увидел лишь пару старушек устанавливающих столики с нехитрым товаром.
Прислушиваясь к себе, я пытался разобраться. И вдруг радостно понял: она была! Эта чудная девушка! Конечно! Как глуп я был, слепо приняв на веру общепризнанную теорию, что внешний мир создан лишь для того, чтобы манекены не тупо стояли на своих постах, а всесторонне развивались, изучая внешнюю среду. Бред! Мир создан для нее! Чтобы она ступала ногами по земле, чтобы вдыхала аромат трав и цветов, радовалась солнцу, любила и ненавидела, смеялась и плакала. А зима? Как же зимой? Неужели зима тоже нужна ей? Внезапно пронзила мысль: как мало я знаю о ее мире! А значит - о ней. И - что это со мной?
Судорожно порывшись в памяти, я наугад вытащил слово, вернее, оно само выпрыгнуло - любовь. Тело дрогнуло. Любовь к человеку? Манекены не могут любить! Ни себе подобных, ни кого-либо еще. Но, опровергая это исторически проверенное утверждение, я вновь и вновь ощущал накатившую волну, незнакомую, волнующую, лишающую разума. Хотелось оторваться от привычного места и побежать вслед за девушкой. Но мои ноги - лишь две опоры, не предназначенные для передвижения. Мне оставалось только ждать, неотрывно глядя на улицу: вдруг чудо повторится?
Долго, слишком долго тянулся день. И как назло прохожие заполонили улочку. Людской ручеек превратился в реку. Они шли и шли, по одному, по двое, по трое. Такие разные и такие не похожие на нее.
Наконец солнце забралось на самый пик. Скоро оно покатится на запад. Наступит ночь, а затем и утро. Придет ли?
Какой кошмар! Она придет, а на мне эта дурацкая шляпа! Зеленая с красной ленточкой! А шорты? Разве можно на мои ноги напяливать шорты? Если манекен в задней витрине, так можно на него всякую дрянь надевать? Как бы исхитриться и сбросить это зеленое безобразие? Шорты - это сложно. А вот шляпу - можно попробовать. Влево-вправо, влево-вправо, еще немного, ну, ну! Наконец-то! От зелени избавился. Уже легче. Мне б костюмчик посимпатичнее.
Людской поток редел. А вот эту нелепую фигуру я уже видел не раз. От женщины в этом существе мало что осталось. Сгорбленная, почерневшая, с гнилыми зубами, она часто подтягивала сползающие потрепанные штаны и приглаживала сальные волосы. Со сморщенного лица не сходили странные круги: синие, со временем переходящие в зеленые, желтые, то под одним глазом, то под другим. Спотыкаясь, женщина подошла к инвалиду, что сидел у забора напротив.
Я часто видел эту странную пару и скоро понял, что за узоры украшали эту даму. Женщина каждое утро привозила безногого мужчину на одно и то же место - как раз напротив меня - высаживала его на землю, заботливо расстелив дырявый, проеденный застарелой мочой коврик. Один раз она сделала неловкое движение, и инвалид упал, головой ударившись о землю. Женщина кинулась к бедняге, подняла, усадила, прислонив к забору. А он, видимо, в благодарность, отвесил звонкую плюху - даже витрина зазвенела. Тетка мотнула головой, беззвучно пошевелила губами, усадила инвалида поудобней, поставила перед ним драную зимнюю шапку с ушами и ушла.
Успев привыкнуть, как к пейзажу за окном, я почти перестал обращать внимание на забулдыжек. Лишь когда выдавалось особенно безлюдное время, я равнодушно наблюдал, как инвалид, дотягивается до шапки, пересчитывает деньги, брошенные жалостливыми прохожими, и вновь приваливается спиной к забору. Примерно к обеду женщина наведывалась к инвалиду. Он вяло материл ее, забирал бутылку, закуску и прогонял прочь - на поиски пропитания. Иногда женщина, разозлившись, оставляла инвалида на ночь. Он не особо, кажется, огорчался. Резким движением безногий опрокидывался на спину и быстро засыпал. Бывало, у женщины хватало сил дойти неверной походкой до инвалида. Но погрузить его на коляску и отвезти до ночлежки - уже не могла. Переругиваясь заплетающимися языками, они заваливались рядышком на коврике, допивали бутылку водки и на второй-третьей песне засыпали, прижавшись друг к другу.
Сегодня, видимо, женщине не удалось раздобыть бутылку. Она робко протянула инвалиду батон и виновато пожала плечами. Мужик, взмахнув рукой, выбил батон из ее рук. Хлебец покатился в пыль и замер у собачьих лап.
Никогда в жизни я не радовался появлению собаки. Ничего не знаю о собаках, но это был особенный пес. Ее пес. Он брезгливо отвернулся от батона и важно прошествовал дальше, ведя за собой хозяйку. Мое бесчувственное тело затрепетало, когда она вышла на точку наилучшего обзора. Девушка наклонилась, подняла булку и подала оборванке. Как я был благодарен этой нищенке: больше минуты я мог наслаждаться линиями тела, движениями любимой. Я старался попасть в такт снова нахлынувшей волне, грозящей утопить меня в разноцветном душистом мареве. И - получилось: я закачался на гребне восторга.
Как жаль, что нельзя остановить мгновенье! Постой! Еще секундочку! О, чудо: она услышала. Рассеянный взор двинулся в мою сторону, замер, встретившись с моими глазами... Не понимая, откуда чувствуется взгляд, девушка мельком глянула по сторонам и скрылась из поля моего зрения.
Но мне и так хватило счастья: она прошла, она посмотрела на меня. Я видел ее глаза, почувствовал тепло ее кожи, ощутил нежность ее волос. Пусть только в своем воображении. Но разве можно требовать большего?
С той поры я каждый день живу ожиданием встреч. Два раза в день она ходит мимо. Иногда поворачивает голову в мою сторону. Вроде бы смотрит на меня, но как-то сквозь. Еще бы: что интересного в манекене? Зато я в это время живу в полном смысле слова: неведомые ранее чувства переполняют пластиковое тело, на краткие секунды вживляют в пустую грудь сердце. Живое, бьющееся. И это часть псевдоживой плоти зарождает во мне ненависть к себе самому. К мертвому бесполезному телу. Я - манекен. И не могу быть с ней.
Зато я могу мечтать. И никто не может помешать мне. Вот если бы... Если бы ей понадобилась вешалка - а я тут как тут. И кофточку можно повесить, и платье. Я мог бы... что бы я мог сделать для нее? Ну почему я такой неживой? Я даже ковриком ей не могу служить!
Рядом с ненавистью к самому себе гнездится неприязнь ко всем мужчинам мира. Не потому, что они могут подойти к ней, заговорить, вызвать симпатию. Я презирал их за похотливые взгляды, за сальные пожирания глазами ее тела, за низкие мысли, так явно плещущиеся в зрачках. Неужели вы все за стройными ногами не видите возвышенной души, глубокого ума в матовых под темными ресницами глазах, ранимой души в трепещущих крыльях тонко очерченного носа?
По ночам мне стали сниться сны. Что я покидаю витрину, дожидаюсь ее и... Дальше я боялся думать даже во сне. И просыпался всякий раз на одном и том же месте: со звоном разлетаются осколки стекла, я иду ей навстречу. И каждую ночь я пялюсь в витрину, не в силах забыться.
Вот и сегодня мне нет покоя. На улице темно, лишь один-единственный фонарь освещает крыльцо магазина, дотягиваясь краем светлого круга до спящей пары пьянчужек. Этой ночью женщина не смогла увезти инвалида. Вероятно, удалось добыть больше нормы, и три бутылки водки оказалось чересчур. Я смотрю на двоих людей и не могу отвести взгляда - так странно видеть их в объятиях. Ужасное понимание парализует сознание, я ее отталкиваю, но оно настойчиво лезет в голову.
Внутренне содрогаясь, перестаю сопротивляться настырной мысли: эти двое людских ошметков тоже были когда-то влюбленными. Ведь не вчера они встретились, не за две недели так накрепко прилипли друг к другу. Я никогда не узнаю, что сломало их, но уверен: была любовь, ожидание встреч, такие же восхитительные волны омывали обоих - и ее, и его.
Странная она - любовь. Опасная? Не все ли равно?! Выпало счастье любить, мне - пластиковому туловищу без души и без способности передвигаться. Думаю, у меня есть несколько месяцев - весна, лето, часть осени. А вдруг она и зимой оставит маршрут прежним? Нет, это слишком хорошо - счастье, каждый день, месяц, два, полгода, год... Я буду любоваться единственной девушкой на свете и уже никогда не вернусь к привычному ощущению пустоты. Даже если она уйдет совсем, я запомню каждое движение, сохраню каждый взмах ресниц...
Рассвело. Уже недолго ждать ее появления. О, в груди оживает мираж сердца. Милая...
Что за шум в столь ранний час? Люди, угомонитесь, не кричите, вы сбиваете меня, уничтожаете ту атмосферу... Куда? Куда? Оставьте меня! Какая бесцеремонность! Нет, нет... Опять перестановка. Только не сюда. Она не ходит здесь! Верните меня! Что вы... делаете... как больно... больно...
ххххх
Продавщицы разом вздрогнули от грохота. Манекен, перенесенный в начале рабочего дня с задней витрины в центровую, рухнул. Он лежал, жалкий - без руки, туловище спереди лопнуло - прямо на груди, голова отлетела.
- Теперь только на свалку, - посетовала старшая продавщица. - Ну почему в нашу смену? - она злобно пнула манекен ногой. - С нас же и вычтут. Чего он грохнулся-то? Собирайте, что стоите, как истуканы?
Над дверью звякнул колокольчик. Продавщицы оглянулись, готовые встретить покупателя.
- Простите, - девушка остановилась на пороге, придерживая на крыльце большую собаку. - У вас там, на витрине, манекен стоял...
- У нас много манекенов, - нелюбезно отозвалась старшая, не найдя в посетительнице признаков желания потратить деньги.
- На витрине, что на маленькую улицу выходит...
- Там и стоит манекен.
- Это не тот, - мотнула головой девушка. - Там другой был.
Продавщицы переглянулись - "чокнутая" одновременно пронеслось в головах.
Продавщицы переглянулись. В глазах старшей загорелась искорка.
- Может, и не мое, - подбоченилась она. - Но манекен - вещь подотчетная. В списке товаров не числится.
Девушка растерялась.
- Я же заплачу, не просто так...
Продавщицы давились от смеха, а старшую распирало пока еще не вполне понятное ей самой чувство. Чувство росло и, наконец, оформилось в жгучую неприязнь к этой чокнутой девице.
- Да вы смеетесь, девушка? - прошипела старшая. - Ходите тут со своими причудами, работать мешаете. - Развернувшись к прыскающим от смеха девицам, старшая прикрикнула: - Что рты раскрыли? По местам! Работать! На улицу захотели? - И уже развернувшись к посетительнице: - Идите, девушка, идите, нечего отвлекать занятых людей. Если вам делать нечего, это не значит, что и остальные такие же.
Уже звянькнул второй раз колокольчик, провожая девушку с собакой, а старшая все не могла успокоиться.
- Ходят тут всякие, денег девать некуда, издеваются... Ублажай их. А у нас, может, тоже своя гордость имеется. Манекен ей подавай. Дура! - распахнув дверь, выплеснула она на улицу избыток желчи души.
Но вряд ли девушка услышала. Завернув за угол, она посмотрела на витрину с равнодушным чужим манекеном, вздохнула и исчезла.
ххххх
Потрепанная пьянчужка подобрала искусственное тело на свалке. Оглядела со всех сторон, подобрала валяющуюся в кустах голову. И осталась довольна. Руку, правда, так и не нашла. Но решила, что так будет даже лучше. Взвалив манекен на плечо, она поспешила к магазину. В матерчатой сумке трепыхались бутылка водки и полпалки колбасы. На плече покоился пластиковый мужик. Тетка со свежим синяком под глазом шла и улыбалась. Наконец-то она подарит на день рождения - она многое забыла, но помнит, помнит, когда у него день рождения - своему мужику, пусть безногому, пусть алкашу проклятому, но своему, настоящий подарок - бесценного собутыльника. Подремонтировать его чуть-чуть - и порядок. Голову чем-нибудь примотать и грудину подштопать.
Тетка уже представляла, как сидят они рядышком - мужик безногий и мужик искусственный однорукий. И подойдет она к ним, и спросит, подмигивая: "Мужики, третьей примите?"