Джоши С.Т. : другие произведения.

Лавкрафт: жизнь, глава 7

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Глава, почти целиком посвященная ранней поэзии Лавкрафта (поэтому, увы, много непереведенных букв). Стихи у ГФЛ были фиговые, да. Все, что не про поэзию, - заслуживает внимания.


Г.Ф. Лавкрафт: Жизнь

С.Т. Джоши

по изданию Necronomicon Press, 1996

7. Метрический Механик (1914-1917 [II])

   Если взгляды Лавкрафта на прозу отличались консерватизмом и старомодностью, то к поэзии он подходил еще более строго - как в принципах, так и на практике. Как мы уже видели, его подростковая поэзия имела осознанно старомодный оттенок и подчас была более архаична, чем некоторые из его детских стихов, которые (как "Предпринятое путешествие"), по крайней мере, иногда отличались современной тематикой.
   Любопытно, что Лавкрафт с самого начала сознавал, что у его поэзии довольно мало достоинств помимо педантичной правильности размера и рифмы. В письме 1914 г. к Морису М. Мо, школьному учителю английского и одному из своих первых друзей в самиздате, он заявляет в защиту своей неискоренимой любви к героическим двустишиям: "Уберите форму, и ничего не останется. У меня нет реальных поэтических способностей, и все, что спасает мои вирши от полной никчемности, - это тщательность, с которой я выстраиваю их метрическую конструкцию". В 1918 г., составив полный список самиздатовских публикаций своих стихов, он добавляет к нему красноречивое заключение: "Что за посредственная & жалкая стряпня. Надо обладать поистине острым зрением, чтобы отрыть хоть намек на достоинства в столь никчемной куче скверных стишков". Похоже, Лавкрафт извлекал своего рода мазохистское удовольствие, бичуя себя за ничемность своих стихотворений.
   В 1929 г. Лавкрафт даст своей стихотворной деятельности, вероятно, наиболее красноречивую оценку из всех возможных:
  
   Обучаясь стихотворчеству, я, увы, был хроническим & неискоренимым подражателем, позволив своим антикварным интересам возобладать над поэтическим чутьем. В результате сама цель моего сочинительства вскоре оказалась искажена - до сего времени я сочинял, только чтобы воссоздать вокруг себя атмосферу моего любимого 18-го столетия. Самовыражение как таковое выпало из поля моего зрения, & единственным критерием качества стала степень, в которой я приближался к стилю м-ра Поупа, д-ра Янга, м-ра Томсона, м-ра Аддисона, м-ра Тикелла, м-ра Парнелла, д-ра Голдсмита, д-ра Джонсона & так далее. Мои стихи утратили всякий признак оригинальности & искренности; единственный их смысл - воспроизводить типичные формы & чувства той георгианской эпохи, когда им следовало появиться. Язык, словарь, идеи, образы - все пало жертвой моего рьяного стремления мыслить & воображать себя в мире париков & длинных S, который по некой странной причине казался мне нормальным миром.
  
   К этому анализу особо нечего добавить. Он демонстрирует, что Лавкрафт использовал поэзию не для эстетических, но для психологических целей: как средство обманом убедить себя, что восемнадцатый век все еще продолжается... или, по крайней мере, что он сам - отпрыск восемнадцатого века, каким-то образом заброшенный в эту чуждую и отвратительную эпоху. И если "единственным критерием качества" стихов для Лавкрафта было успешное подражание стилю великих георгианских поэтов, тогда придется категорически заявить, что как поэт он абсолютно не состоялся.
   В библиотеке Лавкрафта действительно имелась завидная подборка поэтических работ конца XVII и XVIII столетия: от "Гудибраса" Сэмюэля Батлера, стихов Драйдена (включая его перевод "Энеиды" Вергилия), "Dispensary" Сэмюэля Гарта (1699) и, разумеется, Мильтона - до поэзии Джозефа Аддисона, Джеймса Битти, Роберта Блумфильда ("The Farmer's Boy"), Томаса Чаттертона, Уильяма Коллинза, Уильяма Каупера, Джорджа Краба, Эразмуса Дарвина ("Ботанический Сад"), Уильяма Фалконера ("The Shipwreck"), Оливера Голдсмита, Томаса Грея, "Оссиана" Джеймса Макферсона, Александра Поупа, Мэтью Прайора, Уильяма Шенстоуна, Роберта Таннахилла, Джеймса Томсона, "Питера Пиндара" (Джона Уолкота) и Эдварда Янга наряду с несколькими поэтическими антологиями XVIII века. Здесь также были стихи американского поэта Джона Трамбулла, и Лавкрафт был знаком с работами Джоэла Барлоу, и хотя и не владел ими. Этот список не включает некоторых авторов, упомянутых в процитированном письме (Томас Тикелл, Томас Парнелл), но Лавкрафт, несомненно, их читал (и ряд других поэтов) - возможно, в Публичной библиотеке Провиденса. Иными словами, для дилетанта Лавкрафт был неплохим знатоком поэзии XVIII века.
   Не следует считать, что в своих работах Лавкрафт старался воспроизвести конкретные стихотворения XVIII века; подобные совпадения редки и неточны. По его словам он "старательно изучил Дунсиаду Поупа", но это становится ясно, стоит прочесть "Ad Criticos" - хотя, возможно, это стихотворение (с его необычно прямыми нападками на оппонентов) большим обязано "Мак-Флекно" Драйдена, чем Поупу. В сущности, большинство стихотворений Лавкрафта на самом деле более близки к легким небрежным стихам Драйдена, чем к Поупу, с чьим лаконичным и блистательным стилем Лавкрафт и не надеялся сравниться. Его многочисленным "сезонным" стихотворениям мы, возможно, обязаны "Временам года" Томсона, но и здесь Лавкрафт не преуспевал в том, что составляло саму суть стихов Томсона, - в использовании вполне традиционных описаний природы для передачи моральных и философских идей.
   Раннее стихотворное творчество Лавкрафта распадается на ряд групп, различаемых, в основном, по содержанию. Большая часть стихов попадает в обширную категорию "стихов по случаю"; к этому классу относятся стихи к друзьям и знакомым, стихи о временах года, стихи, связанные с делами самиздата, подражания классической поэзии (особенно "Метаморфозам" Овидия) и прочие разноплановые произведения. До, по крайней мере, 1919 г. им написано большое количество политических и патриотических стихотворений, как правило, скверных. Есть и некоторое число посредственных философских и дидактических стихов. Обильно представлена сатирическая поэзия - возможно, наиболее достойная часть раннего творчества Лавкрафта. Стихи о сверхъестественном останутся малочисленны вплоть до 1917 г. (именно тогда Лавкрафт возобновит сочинение weird fiction), так что о них позже. Эти категории, разумеется, пересекаются: часть сатирических стихов адресована коллегам или лицам из самиздатовских кругов, либо написана на политические темы. В поэзии 1914-17 гг. представлены примеры почти всех упомянутых типов за исключением стихов о сверхъестественном.
   О "стихах по случаю", в целом, сложно говорить благожелательно. Во многих случаях без преувеличения невозможно понять, зачем Лавкрафт это написал. Похоже, стихи частенько служили ему просто эквивалентами писем. И, действительно, однажды Лавкрафт признался, что "В юности я с трудом вел переписку - поблагодарить кого-то за письмо было настолько тяжким испытанием, что я охотнее написал бы 250-строчную пастораль или двадцатистраничный трактат о кольцах Сатурна".
   Некоторое их число посвящено делам самиздата. Лавкрафт охотно поддерживал отдельных самиздатовцев и любительские пресс-клубы - особенно если последние организовывались молодежью. Стихотворение "Членам Pinfeathers по вопросам их Организации и их нового Издания, The Pinfeather" появилось в первом выпуске "Pin-feather" (ноябрь 1914). Pin-feathers, видимо, был женским пресс-клубом ("Hail! learned ladies, banded to protect / The lib'ral arts from undeserv'd neglect"), больше мне о нем ничего неизвестно. "Скрибблерам" (ок. 1915; очевидно, неопубликованно) отдает дань клубу, которым, видимо, руководил Эдвард Ф. Даас, поскольку Лавкрафт упоминает Милуоки, местожительства Дааса. "Сэмюэлю Лавмену, эсквайру, о его поэзии и драме, нап. в елизаветинском стиле" (Dowdell's Bearcat, декабрь 1915 г.) - дань уважения заслуженному самиздатовцу, с которым Лавкрафт на тот момент еще не был знаком. Позднее Лавмен станет одним из ближайших друзей Лавкрафта.
   О "сезонных стихах" сказать практически ничего. Были написаны стихотворения почти о каждом месяце и каждом времени года, но все они банальны, механичны и лишены подлинного чувства. Одно стихотворение, "Весна" (Tryout, апрель 1919 г.), судя по подзаголовку, имело любопытное происхождение: "Переложено с прозы Клиффорда Раймонда, эскв., в Chicago Tribune". Я не нашел (признаюсь, даже не искал) статью Раймонда в Tribune, однако это стихотворение напоминает нам о словах Лавкрафта из письма 1915 года: "Экспромты, или "стихи" на заказ, легки только при холодно прозаическом настрое. Зная, что сказать, метрический механик вроде меня легко выкует из темы технически правильные стихи, подменив реальное вдохновение формальным поэтическим языком". Одно раннее стихотворение, "Осень на Миссисипи" (Ole Miss', декабрь 1915 г.), действительно подписано "Говард Филлипс Лавкрафт, Метрический Механик".
   Стоит остановить внимание на одной эпической работе - "Старое Рождество" (Tryout, декабрь 1918 г.; написана в конце 1917 г.). Это 332-строчное чудовище - самая длинная поэма Лавкрафта. Если принять ее исходную посылку - воссоздание типичной рождественской ночи в Англии времен королевы Анны, то можно получить немалое удовольствие от этих крайне жизнерадостных и веселых стихов. Подлинное обаяние поэмы, в конце концов, захватит того, кто сможет выдержать ее старомодный слог. Временами появляется самопародийный юмор ("Assist, gay gastronomic Muse, whilst I / In noble strains sing pork and Christmas pie!"). И даже отдавая неизбежную дань - определенно, вынужденную - христианству ("An age still newer blends the heathen glee / With the glad rites of Christ's Nativity"), Лавкрафт потихоньку подрывает впечатление, изображая гостей, которым не терпится за стол ("Th' impatient throng half grudge the pious space / That the good Squire consumes in saying grace"). Каламбур с "consumes" особенно хорош.
   Годами позже эта поэма получит весьма радушную похвалу от канадского знакомого Лавкрафта, Джона Рэвенора Буллена, который много времени проводил в Англии. Комментируя поэму, которую Лавкрафт в 1921 г. вышлет англо-американской группе переписки, называвшейся "Транс-атлантический Сплетник", Буллен замечает, что та "во всех смыслах английская", и далее дает характеристику всей поэзии Лавкрафта:
  
   Стоит ли упоминать, что во все времена поэты творили свои строки в духе и слоге своей эпохи, тогда как мистер Лавкрафт намеренно "позлащает" поэтические работы "замысловатым рококо" времен своих предшественников, тем самым идя на большой риск. Но, быть может, его проницательный взгляд различает, насколько многие современные приемы ублюдочны и эфемерны. Из-за приверженности стилю времен королевы Анны его сочинения могут показаться современным критикам искусственными и высокопарными, но их цветистое обаяние (которое разбираемому стихотворению придают чарующие ассонанс и аллитерация, ономатопея, рифмы и тональность) свидетельствует, что мистер Лавкрафт - истинный поэт, а "Старое Рождество" - образец поэтического построения, способного выдержать проверку временем.
  
   Оценка, честно говоря, крайне доброжелательная, но в целом она верна. Позднее рождественские стишки для друзей и родных окажутся в числе самых неподдельно очаровательных стихов Лавкрафта; к этим стихам, коротким и непритязательным, принадлежат, пожалуй, наиболее душевные из его работ.
   Как, наверняка, уже можно догадаться, большинство стихов Лавкрафта были опубликованы в самиздате; и во многих случаях он, похоже, был озабочен тем, чтобы снабдить очередной журнал материалом для заполнения страниц. Нехватка материалов была вечной проблемой любительской прессы, и Лавкрафт, как мог, старался этому противодействовать. Этим могут объясняться некоторые аномальные моменты в его поэзии - особенно те стихи, в которых с обманчивой искренностью выражены мысли и идеи, чуждые Лавкрафту. "Премудрость" (Silver Clarion, ноябрь 1918 г.) снабжена вступлением: "28-ая, или "Золотодобытная" глава Иова, переложение дословного перевода исходного еврейского текста, предоставленного д-ром С. Холлом Янгом". Несомненно, это стихотворение - парафраз 28 главы Книги Иова, где ценность золота, серебра и самоцветов сравнивается с ценностью мудрости. Оно включает строки:
  

Then did He see and search, and then proclaim

The truth supreme, that He alone could frame:

"Behold," He cries unto the mortal throng,

"This is the Wisdom ye have sought so long:

To reverence the Lord, and leave the paths of wrong!"

  
   Вряд ли атеист Лавкрафт написал бы такое по собственному почину. Но он, кажется, испытывал полу-снисходительную симпатию к редактору Silver Clarion, Джону Мильтону Самплзу, чья безыскусная набожность трогала Лавкрафта. Давая журналу оценку ("Комментарий", Silver Clarion, июнь 1918 г.), Лавкрафт отмечает, что он - "талантливый и последовательный образец литературной умеренности и качественности, представленных в профессиональном мире The Youth's Companion и наилучшими из религиозных изданий". Ряд наиболее "здравых" стихов Лавкрафта увидят свет в этом журнале.
   В числе самых симпатичных стихов Лавкрафта - те, что посвящены книгам и писателям. Здесь он в родной стихии, ведь с раннего возраста книги были его жизнью, а его жизнь была книгами. Стихотворение "Книжный киоск" (United Official Quarterly, январь 1916 г.), посвященное Рейнхарту Кляйнеру, - среди них одно из самых ранних и самых лучших. Отвергая современность, "в дни благородные фантазия манит":
  

Say, waking Muse, where ages best unfold,

And tales of times forgotten most are told;

Where weary pedants, dryer than the dust,

Like some lov'd incense scent their letter'd must;

Where crumbling tomes upon the groaning shelves

Cast their lost centuries about ourselves.

  
   В этом стихотворении упоминаются наиболее любопытные книги из библиотеки Лавкрафта: "With Wittie's aid to count the Zodiac host" (подразумевается "Ouronoskopia, или Изучение Небес" Роберта Уитти [1681] - на тот момент старейшая книга в его собрании), "O'er Mather's prosy page, half dreaming, pore" (подразумевается фамильный экземпляр первого издания "Magnalia Christi Americana" Коттона Мэзера [1702]) и - самое очаровательное - "Go smell the drugs in Garth's Dispensary!" (подразумевается "The Dispensary" сэра Сэмюэля Гарта [1699]). Последняя строчка стоит почти всех его архаичных виршей, вместе взятых. И как может нас не тронуть этот маленький гимн кошке?
  

Upon the door, in Sol's enfeebled blaze,

The coal-black puss with youthful ardour plays;

Yet what more ancient symbol may we scan

Than puss, the age-long satellite of Man?

Egyptian days a feline worship knew,

And Roman consuls heard the plaintive mew:

The glossy mite can win a scholar's glance,

Whilst sages pause to watch a kitten prance.

  
   Напиши Лавкрафт написал побольше подобных вещей, он смог бы опровергнуть суровое, но полностью справедливое замечание Уинфилда Таунли Скотта, заклеймившего его поэзию как "свалку восемнадцатого века".
   Две грани творчества Лавкрафта, на которых из сострадания не стоит задерживаться, - это подражания классике и философская поэзия. Лавкрафт, похоже, обожал создавать слабые подражания "Метаморфозам" Овидия - своему, давайте вспомним, первому поэтическому увлечению; среди них "Гилас и Мирра: Рассказ" (Tryout, май 1919 г.) и еще несколько вещей. Остается сожалеть, что они не исчезли без следа. Из ранней философской поэзии немногое заслуживает внимания. "Вдохновение" (Conservative, октябрь 1916 г.) - довольно изящный стих о литературном вдохновении, снисходящем на писателя в самые неожиданные моменты. Важен он, главным образом, тем, что стал первой поэтической работой Лавкрафта, опубликованной профессионально и не в местной газете, - в ноябре 1916 г. его перепечатал бостонский National Magazine. В течение следующих нескольких лет в нем появится еще несколько стихотворений Лавкрафта. Не знаю, какое вознаграждение он за них получал, но, поскольку Лавкрафт ясно писал, что журнал был профессиональным, он должен был получать хотя бы символический гонорар.
   С течением времени читателям самиздата стало очевидно (как это всегда было очевидно самому Лавкрафту), что в поэзии он сознательно остается ретроградом - с прекрасным техническим уровнем, но без реального творческого чутья. В итоге, Лавкрафт начал сам над собой посмеиваться. Среди наиболее симпатичных примеров - "На смерть критика-рифмача" (Toledo Amateur, июль 1917 г), где сатира прямо-таки убийственна. Повествуя о смерти некого Мэйсера, рассказчик замечает (восьмисложным стихом, излюбленный размером Сэмюэля Батлера и Свифта, Рейнхарта Кляйнера и Джона Расселла), что:
  

A curious fellow in his time,

Fond of old books and prone to rhyme -

A scribbling pedant, of the sort

That scorn the age, and write for sport.

A little wit he sometimes had,

But half of what he wrote was bad;

In metre he was very fair;

Of rhetoric he had his share -

But of the past so much he'd prate,

That he was always out of date!

  
   Это и следующий пассаж ("His numbers smooth enough would roll, / But after all - he had no soul!") лишний раз показывают, что Лавкрафт прекрасно сознавал свои творческие недостатки. Однако в финале стихотворения дело принимает неожиданный оборот. Теперь Лавкрафт обыгрывает свое умение корректировать плохие стихи (к тому времени он, вероятно, уже взялся за литературные переработки, о чем речь пойдет ниже), заставляя рассказчика неумело спотыкаться на рифмах. Тот должен написать элегию в память о Мэйсере для Morning Sun, но кто ему в этом поможет? Стихотворение буквально разваливается:
  

So many strugglers he befriended,

That rougher bards on him depended:

His death will still more pens than his -

I wonder where the fellow is!

He's in a better land - or worse -

(I wonder who'll revise this verse?)

  
   Другое стихотворение, "Мертвый Буквоед" (United Amateur, сентябрь 1919 г.), примерно на ту же тему. Здесь объект издевательской надгробной речи - некто, названный попросту Буквоедом ("Temp'rance crank - confounded ass!"), кто "never seemed to thrive / I guess he was but half alive".
  

Well, now it's over! (Hello, Jack!

Enjoy your trip? I'm glad you're back!)

Yes - Bookworm's dead - what's that? Go slow!

Thought he was dead a year ago?

  
   И так далее. Энергичный разговорный слог этого стихотворения крайне необычен для Лавкрафта - возможно, на него повлияли "альбомные стихи" Рейнхарта Кляйнера, незаслуженно забытого мастера этой легкой формы.
   Не меньше, чем себя, Лавкрафт любил пародировать других. Особенно его раздражал некий поэт-любитель по имени Джеймс Лоуренс Кроули, которого Лавкрафт в "Отделе публичной критики" открыто осуждал за сентиментальность. Мало того -Лавкрафт спародирует Кроули в стихотворении "Моя утраченная любовь", написанном летом 1916 года:
  

When the evening shadows come

Then my fancies they go roam

Round the dear old rustic cottage by the lane,

Where in days that are no more

Liv'd the maid I did adore,

Liv'd my own beloved sweetheart, darling Jane!

(Chorus)

O my dearest, sweetest pride,

Thou couldst never be my bride,

For the angels snatch'd you up one summer day;

Yet my heart is ever true,

And I love you yes I do,

And I'll mourn for you until I pine away!

I - pine - a - way - (by 1st Tenor).

  
   Подобные кошачьи концерты Лавкрафт с приятелями, несомненно, устраивали, когда учились в старших классах. Это стихотворение Лавкрафт так и не опубликовал, однако написал еще несколько стихов под явно пародийным псевдонимом "Эмес Дорранс Роули". Один из них, "Лаэта, Стенание" (Tryout, февраль 1918 г.) - тоже пародия, хотя и более сдержанная, чем первая. Несколько лет спустя Лавкрафт выражал сожаление, что так обходился с Кроули, и, в конце концов, правил одно из его стихотворений - вероятно, безвозмездно.
   Но, в целом, Лавкрафт не так уж часто писал пародии в ответ на чужие стихи. На стихотворение "Современный Бизнесмен - своей Возлюбленной" Олив Г. Оуэн (Tryout, октябрь 1916 г.) он откликнулся "Ответом Нимфы Современному Бизнесмену" (Tryout, февраль 1917 г.):
  

Your silks and sapphires rouse my heart,

But I can penetrate your art -

My seventh husband fool'd my taste

With shoddy silks and stone of paste!

  
   Стихотворение Рейнхарта Кляйнера "К Мэри из кино" (Piper, сентябрь 1915 г.) вдохновило его на "К Чарли из комедии", а "Кинозвезде" Кляйнера породило "Госпоже Софии Симпл, Королеве Экрана" (последние два стиха были опубликованы в United Amateur в ноябре 1919 года). Их Эти стихотворения я рассмотрю чуть позже.
   Итак, мы пошли к сатирической поэзии Лавкрафта, которая не только охватывает широкий спектр тем, но и является единственный аспектом его поэзии (помимо стихов о сверхъестественном), который заслуживает внимания. Это было подмечено еще Кляйнером в "Заметке о стихах Говарда Ф. Лавкрафта" (United Amateur, март 1919 г.), первой критической статье о нем:
  
   Многие из тех, кто не сумел прочесть более длинные и претенциозные произведения м-ра Лавкрафта, находят его легкие и юмористические стихи бесспорно бодрящими. Как сатирик в привычном ключе, лучше всего представленном Батлером, Свифтом и Поупом, здесь он в своей стихии - парадоксальной, как он сам. Читая его сатиры, нельзя не ощутить задора, с которым автор их сочинял. Они восхитительны, при этом открывая всю глубину и силу убеждений м-ра Лавкрафта, а обнаруживаемые в них остроумие, ирония, сарказм и юмор выявляют в нем сильного спорщика. Почти безжалостная свирепость его сатир неизменно смягчается сопутствующим юмором, который не раз заставляет читателя рассмеяться при знакомстве с атаками, направленными на отдельных лиц или поведение, навлекших на себя неудовольствие м-ра Лавкрафта.
  
   Безупречно меткий анализ. Сам Лавкрафт напишет в 1921 г.: "Развлечение я всегда черпал из сатирических источников..."
   Литературные ошибки - или литературное новаторство (что для Лавкрафта в то время было одним и тем же) - другая мишень многих его сатир. Когда Чарльз Д. Айзексон в своем любительском журнале In a Minor Key ("В миноре") выступает на защиту Уолта Уитмена, как "Величайшего американского мыслителя", Лавкрафт отвечает резкой отповедью "В мажоре" (Conservative, июль 1915 г.), в которую входит неозаглавленное стихотворение об Уитмене:
  

Behold great Whitman, whose licentious line

Delights the rake, and warms the souls of swine;

Whose fever'd fancy shuns the measur'd place,

And copies Ovid's filth without the grace.

  
   И так далее. В то время имя Уитмена был для Лавкрафта полной анафемой - не только за его пренебрежение поэтическими традициями, но и за откровенные упоминания гомосексуального и гетеросексуального секса. Не совсем ясно, как много стихов Уитмена все-таки Лавкрафт прочел - он владел томиком "Избранного" Уитмена, но тот датируется 1927 годом. Во всяком случае в статье Лавкрафт утверждает, что эпиграмма на Уитмена была "написана несколько лет назад, как часть эссе о современных поэтах". Я дорого бы дал, чтобы увидеть эту работу, очевидно, представлявшую смесь прозы и стихов.
   Между тем, Айзексон и не подумал спускать Лавкрафту нападки на Уитмена и ответил разгромным откликом, направленным против старомодного литературного стиля Лавкрафта:
  
   М-р Лавкрафт пишет против Уитмена хорошо рифмованные стихи.
   Я вынужден осведомиться, а действительно ли м-р Лавкрафт читал Уитмена?
   ...
   Уже было сказано, что сочинения м-ра Лавкрафта отдают библиотекой. Они литературны. Они надуманы. Все сочинения Консерватора во всех смыслах фальшивы.
   Если бы только м-р Лавкрафт вышел на свежий воздух и поглубже вдохнул озон, уверен, он бы себя показал.
  
   Любопытный образчик сатиры - "Натикана", вероятно, написанная не позднее 1920 г., хотя впервые опубликованная только в последнем, долго откладывавшемся выпуске Vagrant (весна 1927 г.) У. Пола Кука. Позже Лавкрафт заявлял, что это стихотворение было "шуткой, некогда состряпанной мной & Гальпином - пародией на те стилистические изыски, что не имеют под собой реального смысла". Стихотворение написано в соавторстве под псевдонимом Альберт Фредерик Уилли, который Лавкрафт в том же письме расшифровывает как "синтез в честь Гальпина - Аль(берт) Фред(ерик) & "Уилли" как вариант Вилли, девичьей фамилии матери Гальпина". Сейчас сложно установить, какая часть стиха была написана кем из соавторов, но в целом получилась пародия на По с его высокопарными повторами:
  

And here in the swirl of the vapours

I saw the divine Nathicana;

The garlanded, white Nathicana;

The slender, blach-hair'd Nathicana;

The sloe-eye'd, red-lipp'd Nathicana;

The silver-voic'd, sweet Nathicana;

The pale-rob'd, belov'd Nathicana.

  
   Вырванный из контекста, фрагмент действительно звучит нелепо, однако другой коллега Лавкрафта (Дональда Уондри) вполне резонно замечает, что "Это редкий и курьезный вид литературного дурачества, сатира слишком хороша, так что вместо пародирования - оригинальна".
   Но обычно Лавкрафт предпочитал высмеивать несимпатичные ему тенденции в литературе с помощью не пародий, а простого порицания. Иногда выходило забавно. Остроумные моменты есть в "Состоянии поэзии" (Conservative, октябрь 1915 г.), критике плохой (не обязательно современной) поэзии. Вот так метко высмеиваются плохие рифмы:
  

How might we praise the lines so soft and sweet,

Were they not lame in their poetic feel!

Just as the readers' heart bursts into flame,

The fire is quenched by rhyming "gain" with "name",

And ecstasy becomes no easy task

When fields of "grass" in Sol's bright radiance "bask"!

  
   Похоже, неоднократные суровые выступления Лавкрафта в "Отделе публичной критики" были пропущены авторами мимо ушей. Самое крупное его стихотворение на эту тему - "Amissa Minerva" (Toledo Amateur, май 1919). Подробный комментарий к нему Стивена Дж. Мариконды проливает свет на многие его отличительные моменты. Сперва вкратце пересказав историю поэзии от Гомера до Суинберна, Лавкрафт принимается методично разносить современную поэзию, упоминая по именам, в частности, Эми Лоуэлл, Эдгара Ли Мастерса и Карла Сандбурга. (Неустановленный "Гульд" - вероятно, Джон Гульд Флетчер; хотя, почему Лавкрафт упомянул его по среднему имени - загадка.) Вот выдержка из этого стиха:
  

Yet see on ev'ry hand the antic train

That swarm uncheck'd, and gibber o'er the plain.

Here Librist, Cubist, Spectrist forms arise;

With foetid vapours cloud the crystal skies;

Or led by transient madness, rend the air

With shrieks of bliss and whinings of despair.

  
   Тематика современной поэзии оскорбляла Лавкрафта не меньше, чем ее отказ от привычных рифм и размеров: "Exempt from wit, each dullard pours his ink / In odes to bathtubs, or kitchen sink". Первое стало темой неопубликованного стихотворения из корреспондентского цикла Кляйкомоло, "Ad Balneum" ("К ванной").
   В действительности, Лавкрафт впервые столкнулся с поэтическим радикализмом несколькими годами ранее. "Последнее время я развлекался чтением некоторых знатных "имажистских" нелепиц", - пишет он в августе 1916 г. - "Любопытно как разновидность патологии". Это исчерпывающе характеризует отношение Лавкрафта к свободному стиху в целом и к имажизму в частности. Я не знаю, что именно Лавкрафт тогда читал - вероятно, какую-то из трех антологий под заголовком "Поэты-имажисты", выпущенных между 1915 и 1917 гг., которые Лавкрафт мог найти в Публичной Библиотеке Провиденса. Далее он пишет:
  
   Их излияния абсолютно лишены художественного принципа; уродство подменяет красоту, а хаос приходит на смену смыслу. Правда, кое-что из этой ерунды приобретет подобие смысла, если ее аккуратно переделать и читать как прозу. Но большая часть не выдерживает никакой критики. Это плод безнадежно испорченного вкуса и вызывает, скорее, печальное сочувствие, чем простое презрение.
  
   Эти аргументы повторяются в "Эпидемии верлибра" (Conservative, январь 1917). Здесь Лавкрафт проводит различие между двумя формами радикализма - радикализмом формы и радикализмом мыслей и идей. Как пример первого, Лавкрафт приводит свою коллегу, Энн Тиллери Реншо, чья энергия в деле самиздата приводила его в восхищение, но чьи поэтические теории он при каждом удобном случае осуждал. Он неоднократно отмечал, что при всем новаторстве ее поэзия, несмотря ни на что, часто принимает довольно ортодоксальные формы. В статье "Метрическая правильность" (Conservative, июль 1915 г.) Лавкрафт пересказывает ее идеи ("подлинно вдохновенный бард должен выражать свои чувства независимо от формы или слога, позволяя любому новому импульсу менять ритм его баллады и безоглядно подчиняя свой рассудок "дивному неистовству" настроений"), изложенные в статье в личном журнале Реншо Ole Miss' за май 1915 г.; в ответ Лавкрафт едко замечает: "На "языке сердца" надо писать понятно и вразумительно для других сердец, иначе его смысл навеки останется ясен только автору". Эта фраза сойдет за обвинительный приговор всей поэзии ХХ века.
   Со вторым, более неприятным видом радикализма - мыслей и идей - Лавкрафт обходится куда суровее. Как сказано в "Эпидемии верлибра", это школа "Эми Лауэлл в худшем виде": "пестрая орава истеричных и полоумных рифмоплетов, чей главный принцип - запечатлевать свои мимолетные настроения и психопатические порывы в любых аморфных и бессмысленных фразах, что подворачиваются им под руку в момент припадка вдохновения (или эпилепсии)". Остроумный, но не слишком резонный аргумент. Лавкрафт, однако, продолжает в том же духе: "Впечатления, что они испытывают и записывают, ненормальны и не найдут отклика у людей с нормальной психикой; в их излияниях нет подлинного искусства или даже рудиментов творчества. Этих радикалов вдохновляют какие угодно умственные и эмоциональные процессы, только не поэтические". Что позволяет Лавкрафту подытожить: "Они ни в коем смысле не поэты, и их работы, как полностью чуждые поэзии, не могут служить примерами поэтического декадентства". Ловкий риторический прием - но всего лишь прием, и Лавкрафт, вероятно, это понимал. Его мнение, что имажизм (и вообще свободный стих) - вовсе не авангард поэзии будущего, выглядит попыткой выдать желаемое за действительное, пусть даже крупнейшие поэты того времени и продолжали придерживаться традиций. Лавкрафт будет вести бой против авангардной поэзии всю оставшуюся жизнь, хотя, как легко догадаться, к тридцати годам начнет ощущать, что борьба безнадежна. Но он останется предан традиционной поэзии, хотя позднее в спорах значительно смягчит свою позицию, придя к точке зрения, что поэзия должна говорить на языке своего времени, но изящно и понятно.
   Как уже отмечалось, Лавкрафт, пародируя работы Джеймса Лоуренса Кроули, по крайней мере, однажды ("Лаэта, Стенание") использовал псевдоним "Эмес Дорранс Роули". Всего псевдонимов у Лавкрафта было немало. Мы уже видели, как он использовал псевдоним "Исаак Бикерстафф-мл." для полемики с астрологом Й. Ф. Хартманном и "El Imparcial" для самиздатовских статей; остальные псевдонимы Лавкрафта за малым исключением связаны с поэзией. Было идентифицировано порядка двадцати его псевдонимов для любительской прессы, и еще один-два могут оставаться нераскрытыми. Правда, только немногие использовались достаточно регулярно: Хемфри Литтлуит, эскв., Генри Пейджет-Лоу, Вард Филлипс, Эдвард Софтли и, чаще всего, Льюис Теобальд-мл. Некоторые из этих имен вряд ли кого-то обманывали. Так, псевдонимом "Льюис Теобальд" мы, разумеется, обязаны незадачливому знатоку Шекспира, которого Поуп высмеял в первой версии (1728) "Дунсиады".
   Иногда Лавкрафт брал псевдоним только потому, что в таких количествах присылал свои стихи в любительские издания (особенно в Tryout С. У. Смита), что, вероятно, боялся создать впечатление, что занимает больше места, чем заслуживает. В других случаях Лавкрафт, возможно, реально хотел скрыть свое авторство из-за необычного содержания очередного стихотворения. Поэтому непривычно религиозная "Премудрость" выходит под именем Арчибальда Мэйнуоринга, которое только человек, хорошо знакомый с поэзией XVIII века (и знающий о любви к ней Лавкрафта), мог бы возвести к малоизвестному поэту Артуру Мейнуорингу, переведшему фрагмент "Метаморфоз" для "Овидия Гарта". Однако очень трудно найти какой-то смысл в других псевдонимах Лавкрафта (особенно тех, под которыми публиковалось большинство работ). Очевидно, Лавкрафт использовал их исключительно под влиянием настроения, и не думая создавать некое подобие личности для каждого псевдонима. У меня еще будет возможность прокомментировать отдельные псевдонимы, придуманные для более поздних работ.
  
  
   Многие из ранних стихов Лавкрафта посвящены на политике. Политическая жизнь 1914-17 гг. в изобилие подбрасывала темы для полемического пера Лавкрафта - учитывая его тогдашние воззрения на расы, общество и милитаризм. Лавкрафт, разумеется, не мог и предложить, что его вступление в ряды самиздата в апреле 1914 г. всего на четыре месяца опередит развязывание Первой Мировой войны. Но стоило войне начаться, а Лавкрафту - увидеть, что его страна не собирается немедленно вступать в нее, чтобы постоять за его любимую Англию, как его гнев не заставил себя долго ждать. Критику мировых событий в прозе он предпочитал публиковать в "Консерваторе"; его стихи на эту тему раскиданы по всему самиздату.
   Хотя один стихотворение Лавкрафт посвятил Гражданской войне в Мексике ("Генералу Вилье", Blarney-Stone, ноябрь-декабрь 1914 г.), большая часть его внимания, естественно, была отдана Первой Мировой войне. Лавкрафт просто не ожидал, что американцы не встанут рядом со своими английскими братьями в борьбе с гуннами, и из себя его должно было вывести не только то, что правительство не стало вмешиваться в войну в Европе, но и то, что американское общественное мнение было категорически против подобного вмешательства. Даже гибель "Лузитании" 7 мая 1915 г. (среди более чем 1200 погибших было 128 американцев) только начала постепенно настраивать людей против Германии. На этот инцидент Лавкрафта откликнулся громогласным стихотворением "Преступление из преступлений. Лузитании, 1915". Его пронзительная искренность несомненна, но из-за использованного автором старомодного размера и стиля стихотворение сложно воспринимать всерьез, и оно поневоле кажется шуточным, почти самопародийным. То же самое можно сказать о большинстве политических стихов Лавкрафта.
   "Преступление из преступлений" примечательно тем, что стало первой отдельно опубликованной работой Лавкрафта. Оно вышло в уэльском любительском журнале Interesting Items за июль 1915 г. и примерно тогда же редактор журнала, Артур Харрис из Лландудно (Уэльс), выпустил его в виде четырехстраничной брошюры. Сейчас это одно из редчайших изданий Лавкрафта - известно лишь три уцелевших экземпляра. Мне неизвестно, как Лавкрафт познакомился с Харрисом; возможно, он послал ему первый номер "Консерватора". В любом случае Лавкрафт время от времени общался с Харрисом до конца своей жизни.
   Инцидент с "Лузитанией" заставил президента Вильсона произнести знаменитую фразу "Мы слишком горды, чтобы воевать", - которая привела Лавкрафта в ярость. Он припоминал ее Вильсону при каждом удобном случае (особенно в стихах). Лавкрафт публикует антипацифистские стихи ("Военная песнь пацифиста - 1917", Tryout, март 1917 г.; "Поборник мира", Tryout, май 1917 г.) и статьи ("Ренессанс мужества", Conservative, октябрь 1915 г.) вкупе со множеством поистине ужасных стихов, в которых он выражает преданность Англии ("1914", Interesting Items, март 1915 г.; "Американец - Матери-Англии", Poesy, январь 1916 г.; "Роза Англии", Scot, октябрь 1916 г.; "Britannia Victura", Inspiration, апрель 1917 г.; "Американец - Британскому Флагу", Little Budget, декабрь 1917).
   Первая реакция Лавкрафта на войну была, однако, курьезной. Его не волновали ни реальные причины войны, ни кто в ней повинен; главной его заботой было прекращение того, что он воспринимал, как самоубийственную гражданскую войну двумя "англо-саксонскими нациями". Вот где расизм Лавкрафта выходит на первый план:
  
   Выше национальных преступлений, подобных сербским козням против Австрии или германского пренебрежения суверенитетом Бельгии, выше таких прискорбных вещей как уничтожение невинных жизней и имущества, грозно воздвигается призрак величайшего из преступлений, оскорбления не только общепринятой морали, но и самой Природы: осквернение расы.
   В неестественном расовом уравнивании разных противоборствующих сторон нам видится пренебрежение антропологическими принципами, которое не может сулить ничего хорошего будущему мира.
  
   Это цитата из "Преступления Века" - одной из статей Лавкрафта в первом номере (апрель 1915 г.) "Консерватора". Вот, что делало войну столь ужасной с точки зрения Лавкрафта, - то, что население Англии и Германии (а также Бельгии, Голландии, Австрии, Скандинавии и Швейцарии) принадлежало к тевтонской расе и, следовательно, никак не должно было воевать друг с другом. Даже являясь политическими противниками, англичане и немцы остаются единой расой:
  
   Тевтонец - вершина эволюции. Чтобы полностью понять его место в истории, мы должны отбросить прочь банальную терминологию, которая путает "тевтонцев" с "немцами", и рассматривать их не как нацию, но как расу, отожествляя ее коренную породу с высокими, бледнокожими, голубоглазыми, желтоволосыми, длинноголовыми "Xanthochroi", описанными Хаксли, среди которых возникла группа языков, называемых "германскими", и которые ныне составляют большинство германоговорящего населения нашего земного шара.
   Хотя некоторые этнологи утверждают, что тевтон - единственный истинный ариец и что языки и установления других номинально арийских рас происходят исключительно от его речи и обычаев, тем не менее, вовсе необязательно принимать эту смелую теорию, чтобы оценить его громадное превосходство над остальным человечеством.
  
   Как мы видели, что предубеждение против чернокожих Лавкрафт испытывал уже в возрасте четырнадцати лет; но откуда взялись эти идеи насчет тевтонского превосходства? Процитированный абзац дает нам один источник: Томас Генри Хаксли. Работы Хаксли нельзя огульно заклеймить как расистские - он крайне осторожно отзывался об идеях расового превосходства; однако в "Преступлении Века" Лавкрафт явно ссылается на две работы Хаксли, "О методах и результатах этнологии" (1865) и "По арийскому вопросу" (1890) - обе вошли в сборник "Место человека на Земле и другие антропологические эссе" (1894). В первой статье Хаксли вводит термин "Xanthochroi" (народы со светлыми волосами и кожей), применяя его к обитателям Северной Европы, отдаленным потомкам "нордических" варваров. Наряду с Melanochroi (светлокожими, но темноволосыми), населяющими Средиземноморье и Ближний Восток, Xanthochroi были - и есть вершина цивилизации:
  
   Излишне напоминать о цивилизации этих двух великих племен. От них берет свое начало все, что есть наивысшего в науке, искусстве, праве, политике и технических изобретениях. В их руках на данный момент находится общественный порядок в мира, и им вверен его прогресс.
  
   Хотя из заявлений Лавкрафта очевидно, что, превознося тевтонов, он апеллировал к эволюционным теориям, мода на восхваление тевтонов, англосаксов, нордиков или арийцев (эти термины были крайне расплывчаты и часто взаимозаменяемы) как вершины цивилизации насчитывала почти целый век. Английских и немецких историков (начиная с "Подъема и прогресса английского государства" сэра Френсиса Палгрейва (1832) и включая таких известных ученых Эдвард Э. Фримен, Дж. Р. Грин, Френсис Паркмен, Уильям Х. Прескотт и Джон Фриск) особенно завораживала идея, что своими достоинствами английская (а значит, и американская) и германская политические системы обязаны тевтонам или англосаксам. Многих из этих авторов Лавкрафт читал - их книги были в его библиотеке. При подобных наставниках неудивительно, что он вторил их расовым теориям, пускай и в куда более крикливой и высокопарной манере.
   Но если тевтоны, арийцы или англосаксы - вершина цивилизации, то другие расы, естественно, ниже их, подчас намного. Соответственно, с точки зрения Лавкрафта, другие расы обязаны позволить высшим существам управлять собой - ради собственного блага и ради блага цивилизации. Рассуждая о том, следует ли США удерживать контроль над Филиппинами, Лавкрафт заявляет: "Трудно быть терпеливым с политическими идиотами, что отстаивают отказ Соединенных Штатов от архипелага - сейчас или когда-либо в будущем. Туземцы-полукровки, в чьих жилах преобладает малайская кровь, по природе своей не были и никогда не будут способны самостоятельно поддерживать цивилизованные условия". И далее в той же статье:
  
   По поднятому вопросу об обращении белых людей с индейцами в Америке, лучше всего признать правоту слов Роджера де Коверли [sic], "что многое можно было сказать об обеих сторонах". Хотя притеснения аборигенов действительно были жестокими и деспотичными, похоже, что англосаксу, где бы он не прошел, предопределено сметать низшие расы со своего пути. Мало кто любит индейцев настолько сильно, чтобы мечтать вернуть этот континент в его первозданное состояние - населенным дикими кочевниками вместо цивилизованных колонистов. ("Отдел публичной критики", United Amateur, июнь 1916).
  
   И Лавкрафт, определенно, к ним не относился.
   И опять возникает вопрос об источниках взглядов Лавкрафта. Явно прослеживается влияние антропологии Хаксли и других авторов; не возникает сомнений, что свою роль сыграло и его семейство. Лавкрафт, как представитель новоанглийской протестантской аристократии, впитал подобные взгляды как нечто самом собой разумеющееся; примечательны лишь юношеская горячность и догматизм, с которыми он их выражал. Л. Спрег де Кэмп утверждал, что на Лавкрафта значительно повлияли "Основы XIX века" Хьюстона Стюарта Чемберлена, опубликованные в Германии в 1899 г. и переведенные на английский в 1911 г. Но ни в одном виденном мной документе Лавкрафта нет ни единого упоминания о Чемберлене; и даже беглое изучение основных положений расовой теории Чемберлена показывает их коренное отличие от воззрений Лавкрафта. Согласно одному исследователю, Чемберлен "посвятил себя примирению христианства, этой религии смирения и прощения, с агрессивным немецким национализмом", чем Лавкрафт никогда себя не утруждал. Забегая вперед, мы еще увидим, как антихристианство Лавкрафта обретет новую силу, когда в 1918 г. он откроет для себя Ницше. Кроме того, Чемберлен прославлял германских варваров, уничтоживших Рим, как носителей "истинного христианства" (т.е., "сильного" христианства, свободного от сострадания и терпимости); эту точку зрения Лавкрафт никогда бы не принял, учитывая, что он до конца жизни считал, что "Римская Империя всегда будет для меня центральным эпизодом в истории человечества". Этим (и другими моментами) расизм Лавкрафта в корне отличался от расизма Чемберлена, так что какое-то влияние последнего не прослеживается - особенно учитывая полное отсутствие документальных подтверждений того, что Лавкрафт вообще был знаком с трудами Чемберлена.
   Более вероятным кажется другой источник - "Путь великой расы" Мэдисона Гранта, который сразу после своего появления в декабре 1916 г. стал бестселлером. И все же во взглядах Гранта и Лавкрафта есть значительных отличия. Основная идея Гранта - что Европа населена тремя расами (нордической, альпийской и средиземноморской), - не совпадает с похожими высказываниями Лавкрафта. Да и в любом случае все приведенные выше цитаты из работ Лавкрафта были написаны до выхода в свет книги Гранта - очевидно, что взгляды Лавкрафта к тому времени давно устоялись. У нас мало данных о других расистских трудах, которые мог прочесть Лавкрафт - известно лишь то, что он прочел "Цветную линию" Уильяма Бенджамина Смита (1905) и посвятил ей "De Triumpho Naturae", - но ясно, что на возникновение подобных убеждений повлияло множество факторов (влияние семьи, чтение специфической литературы и воззрения, распространенные в общества и его социальном классе). Стоит лишний раз напомнать, что многие из них изменились с течением времени.
   Тема чернокожих вновь была поднята в 1915 г. Мы уже видели, как Лавкрафт нападал на Чарльза Д. Айзексона, защищавшего Уолта Уитмена в своем журнале. Большая часть журнала Айзексона, однако, была посвящена призывам к расовой терпимости - особенно к чернокожим. Особенно суров он был к "Рождению нации" Д. У. Гриффита, обвиняя фильм в ложном взгляде на отношения между черными и белыми после Гражданской войны и в разжигании расовой ненависти.
   В статье "В мажоре" (Conservative, июль 1915 г.) Лавкрафт делает поразительное заявление, что "Взгляды м-ра Айзексона на расовый вопрос... слишком личные, чтобы быть непредвзятыми" (прочти Лавкрафт в то время Фрейда, он мог бы назвать это "проекцией"). Далее Лавкрафт пишет, что еще не видел фильма (это произойдет позднее), однако читал роман (The Clansman, 1905) Томаса Диксона-мл., а также его драматургическую адаптацию, на которой был основан фильм. После чего он предсказуемо разражается хвалебным гимном Ку-клукс-клану - "этой благородной, но сильно очерненной компании южан, которая по окончании Гражданской войны спасла половину нашей страны от гибели". Кажется зловещим знаком, что Лавкрафт писал это как раз в то время, когда Клан был возрожден на Юге Уильямом Дж. Симмонсом (хотя заметной силой он станет только к 1920-х гг). Стоит отметить, что Лавкрафт умалчивает о тысячах чернокожих, линчеванных в первые десятилетия ХХ века; однако вновь о ККК он упомянет только в самом конце жизни - чтобы от него отречься. Кроме того, в своей статье он пытается объяснить призывы Айзексона к толерантности:
  
   Возможно, его возмущала более-менее явная антипатия к детям Израиля, которая всегда пропитывала христианский мир, однако человеку его ума следовало бы отличать малограмотные предрассудки, религиозную и социальную враждебность одной белой расы к другой, интеллектуально равной белой расе - от естественного и научно обоснованного отношения, которое препятствует смешению европоидного населения Соединенных Штатов с чернокожими африканцами. Биологически негр принципиально ниже белых и даже монголоидов, и людям Севера надо время от времени напоминать об опасности, которой они подвергаются, слишком свободно допуская его до привилегий и правления.
  
   Лучшее, что здесь можно сказать - высказывания Лавкрафта о евреях сравнительно толерантны; далее мы увидим, что он не всегда бывал настолько сдержан. От столь уродливого и невежественного взгляда на негров, как на биологически низших существ (который, напомним, был обычен для конца XIX-начала XX вв.) Лавкрафт по сути никогда не откажется - вопреки множеству свидетельств противоположного в 1920-30 годах.
   Однако, как и в случае с надоедливым астрологом Й. Ф. Хартманном, Лавкрафт недооценил оппонента. Ответы Айзексона и Джеймса Фердинанда Мортона во втором выпуске In a Minor Key (опубликован в конце 1915 г.) настолько разгромны, что заслуживают более обстоятельного рассмотрения. В статье "Относительно Консерватора" Айзексон едко шутит, что "при чтении Консерватора чуешь заплесневелый запах старых книг", и далее пишет:
  
   ...хотя я уверен, что он не поймет, пока ему не объяснят очень тщательно:
   Он против свободы слова.
   Он против свободы мысли.
   Он против свободы прессы.
   Он против терпимости к цвету кожи, вере и равноправия.
   Он за монархию.
   Вопреки постоянным риверансам [!] интеллекту и духовности евреев, он все время ставит себя наособицу - сводя идеи индивидуумов к их религии. Недостойно человека, который явно кичится своей родиной и своим происхождением, так цепляться за консервативные убеждения и игнорировать сам дух Америки, отказывая в национальной принадлежности американцу, рожденному здесь от родителей-американцев, гражданину лояльному, терпимому, жаждущему [!] служить своему народу - из-за разницы в мировоззрении!
  
   Упоминание о свободе слова относится к вопиющему высказыванию Лавкрафта, что публикация статьи Айзексона "Большее мужество", в которой пропагандировался отказ от службы в армии, - "преступление, за которое природный американец арийской крови заслуживал бы самое суровое наказание". Лавкрафт, противопоставив "м-ру Айзексону и его приезжим друзьям-пацифистам" "реального американца", заставил Айзексона заметить, что он - не менее "реальный" американец, чем сам Лавкрафт.
   Ответ Мортона еще более нелицеприятен. Джеймс Фердинанд Мортон (1870-1941) был - как сам Лавкрафт признает в тогдашнем письме, - примечательной личностью. Одновременно получив в 1892 г. в Гарварде степени бакалавра и магистра искусств, он стал энергичным поборником равенства чернокожих, свободы слова, единого налога и антиклерикализма. Из множества его памфлетов, посвященных этим темам, большинство было напечатано или им самим, или The True Seeker Co.; среди них - "Права печати" (1905?), "Проклятье расового предубеждения" (1906?) и многие другие. Он был Президентом НАЛП в 1896-97 гг. и позднее станет президентом Ассоциации Естествознания Томаса Пейна и вице-президентом Союза Эсперантистов Северной Америки. Свою карьеру он закончит (1925-41) куратором музея Патерсона в Нью-Джерси. За свою деятельность он удостоился статьи в справочнике "Кто есть кто в Америке" - знак признания, которого никогда не добьется Лавкрафт.
   В начале статьи "`Консерватизм' сходит с ума" Мортон пророчески заявляет: "По-моему, м-р Г.Ф. Лавкрафт... довольно молодой человек, который в один прекрасный день посмеется над забавным догматизмом, с которым он сейчас берет на себя право устанавливать законы". Далее он обрушивается с градом упреков на расизм Лавкрафта:
  
   Без удивления обнаруживаешь, что "консерватор" типа м-ра Лавкрафта, не стесняясь, защищает низкую страсть к расовым предрассудкам. И снова вместо аргументов используются догмы. Как противник демократии, м-р Лавкрафт настаивает, что социальное положение индивида пожизненно должно зависеть от обстоятельств его рождения, что цвет кожи имеет большее значение, чем качество мозгов или личность. То, что он никак не обосновывает эти реакционные утверждения, - неудивительно. Расовые предрассудки невозможно отстаивать рационально... У Лавкрафта нет научных оснований для утверждения, что расовые предрассудки - "дар Природы" или более важный фактор развития общества, чем любые другие предрассудки. Они - порождения определенных исторических условий и не имеют глубоких корней в человеческой природе. Подобно другим порокам, их без труда могут преодолеть личности, способные подняться до рационального взгляда на жизнь.
  
   Касаясь заявления, что Айзексону следует запретить его непатриотические высказывания, Мортон возражает: "Тот, кто даже не лоялен к Биллю о Правах, входящему в нашу Федеральную Конституцию, вряд ли вправе считать себя истинным патриотом". В финале Мортон делает другое мудрое предсказание:
  
   По образчику, предоставленному обсуждаемой газетой, очевидно, что м-ру Лавкрафту предстоит еще долго и усердно учиться, прежде чем он станет достаточно компетентен, чтобы сидеть на учительском месте и метать громы и молнии ex cathedra. Только одно говорит в его пользу - он явно искренен. Позволим ему однажды прийти к пониманию ценности других точек зрения, разделяемых лицами, такими же искренними, как и он сам, и лучше осведомленными в некоторых вопросах, - и он станет менее узколобым и нетерпимым. Когда энергия его стиля соединится с более ясными идеями, основанными на большем понимании, он станет сильным автором.
  
   Подобные пассажи в итоге заставили Лавкрафта помириться с Мортоном, который позднее стал одним из его близких друзей.
   Но до этого оставалось несколько лет. В тот момент на уме у Лавкрафта был только решительный отпор оппонентам. Однако любопытно, что настоящий ответ так и не был дан. В сентябре 1915 г. Лавкрафт пишет замечательное стихотворение "Айзексонио-Мортониада", но не публикует его в самиздате - и нет свидетельств того, что он вообще его кому-нибудь показывал. Это блестящая сатира в стихах - столь же искрометная, как и некоторые фрагменты "Ad Criticos". Лавкрафт буквально разносит каждую мелкую ошибку Айзексона ("риверансам" вместо "реверансам", приписывание девиза ордена Подвязки "Honi soit qui mal y pense" французам) и последовательно пытается опровергнуть его идеи о политическом равенстве и мнение (предвосхитившее современные дебаты о политкорректности), что "Все, что подстрекает ко всякого рода предубеждениям, следует ограничить":
  

Whilst the brave Semite loud of freedom cants,

Against this freedom he, forgetful, rants:

Eternal licence for himself he pleads,

Yet seeks restraint for his opponents' deeds;

With the same force that at oppression rails,

He'd bar the Jeffersonian from the mails!

  
   С Мортоном - который в то время был воинствующим атеистом - Лавкрафт обходится ни в пример уважительней. Позднее Мортон отойдет от атеизма и обратится в бахаизм.
   Кроме этого стихотворения, чья рукопись семьдесят лет прождала публикации, Лавкрафт больше ничем не ответил ни Айзексону, ни Мортону. Но, увы, похоже, этот эпизод, никак не повлиял на его расовые воззрения.
  
  
   Побочная проблема, связанная с войной, которая привлекла внимание Лавкрафта в 1915 г., - это ирландский вопрос. Это, естественно, вызвало бурный обмен письмами с Джоном Т. Данном. Переписка Лавкрафта с Данном (1915-17) охватывает критический период современной ирландской истории. С конца XIX в. ирландские политики и избиратели были разделены на три основные фракции: тех, кто (подобно лорду Дансени в начале XX в.) выступал за союз с Англией, с ирландским представительством (сравнительно небольшим) в британском парламенте; тех, поддерживал Гомруль, учреждение независимого ирландского парламента, который, обладая властью над многими сторонами местной жизни, по-прежнему подчинялся бы Британской Короне; и тех, кто стремился к полной независимости от Англии. Лавкрафт, естественно, находился на одном конце политического спектра, Данн - на другом.
   Ирландские и британские политики продвигались в сторону гомруля весь конец XIX столетия, и в итоге билль о нем прошел в сентябре 1914 г. - но из его действия изымались шести графств Ольстера, которые оставились юнионистскими, а действие приостанавливалось до конца войны. Сама по себе война вызвала серьезное напряжение в англо-ирландских отношениях, так как наиболее радикальные группировки - включая Шин Фейн, Ирландское республиканское братство (позднее - ИРА) и Ирландских Добровольцев - требовали немедленной независимости от Англии.
   Когда Лавкрафт поднял этот вопрос в переписке с Данном, то не нашел ничего лучше, как старательно нарисовать в заголовке первого (из сохранившихся) письма к нему (20 июля 1915 г.) развевающийся Юнион Джек. Но помимо этой злобноватой выходки тон письма Лавкрафта, скорее, примирителен:
  
   Ты, выступая как ирландец по происхождению, перечисляешь все прошлые ошибки Англии в управлении Ирландией. Разве ты не видишь, что былой опыт смягчил решения Англии в подобных делах? Разве не видишь, что прилагаются все усилия, чтобы обойтись с ирландцами по справедливости? Что земля лендлордов передается ирландскому народу? Что очень скоро начнет свою работу действующий гомруль?
  
   Когда Лавкрафт пишет, что "полагаю, что ты более враждебен к Англии, чем ирландцы из самой Ирландии", он совершенно прав - Лавкрафт знал, что американские ирландцы действительно более радикальны, чем их компатриоты в Ирландии. Движение фениев зародилось в 1850-х гг. в среде ирландских иммигрантов в Нью-Йорк и Чикаго, как средство противостоять антиирландским настроениям, разжигаемым партией "ничегонезнаек" (которая, к слову, была тогда очень сильна в Род-Айленде).
   Но больше всего Лавкрафта волновал военный нейтралитет Ирландии - положение, которое, по его мнению, могло привести к тайному сговору или поддержке Германии Ирландией и к возникновению вражеского плацдарма у самого порога Британии. Лавкрафт глубоко оскорбляло поведение ирландо-американцев, которые открыто поддерживали не только Ирландию с ее стремлением к независимости, но и Германию - или, по крайней мере, были враждебны к Унии. В апрельском "Консерваторе" 1916 г. мы находим злую стихотворную сатиру "Баллада о Патрике фон Флинне, или Ирландско-германо-американский англоненавистик". Все, что о ней можно сказать, - написано грубо, но энергично. Целиком написанная на пародийном ирландском диалекте, она повествует о компании ирландо-американцев, которые присоединяются к германо-американцам в нападках на Англию. Когда обе компании начинают брататься и вместе выпивать ("Thin all began to fraternise; McNulty and von Bohn - / O'Donovan and Munsterberg, von Bulow an' Malone"), с ирландцем происходят странные перемены:
  

Ochone! Ochone! Where am Oi now? What conflict am Oi in?

Do Oi belong in Dublin town or back in Ould Berlin?

A week ago me son was born; his christ'nin's not far off;

Oi wonder will I call him Mike, or Friedrich Wilhelm Hoff?

  
   Помимо этого Лавкрафт наносит пару хороших уколов насчет якобы недостаточного нейтралитета Соединенных Штатов ("They all denounc'd the President an' currs'd the Yankee laws / Fer bein' too un-noothral loike to hilp the German cause"). К сожалению, он умудрился послать стихотворение Данну, с невероятной наивностью заметив: "Я искренне надеюсь, что вы не отнесете "Балладу о Патрике фон Флинне" на свой счет..." Ответ Данна, как его записал Лавкрафт, было легко предугадать: "Меня... мало удивляет, что баллада о "фон Флинне", мягко говоря, не порадовала".
   Публикация "Баллады о Патрике фон Флинне" совпала с Пасхальным Восстанием 1916 года. Это выступление - попытка в пасхальное воскресенье взять власть в Дублине с помощью оружия, полученного из Германии, - было организовано небольшой и пестрой группой политиков, революционеров и поэтов, включая Патрика Пирса, Джозефа Планкетта, сэра Роджера Кейсмента и других. В общем и целом, оно не имело народной поддержки и потерпело сокрушительную неудачу: германский транспортный корабль, везший оружие, был перехвачен британским ВМФ, а само восстание - за неделю подавлено британской армией с потерями с обеих сторон (450 восставших и гражданских лиц, более 100 британских солдат) и казнью лидеров восстания за государственную измену.
   Лавкрафт, как ни странно, ничего не сказал Данну о восстании, ограничась замечанием, что в последнем "Консерваторе" (видимо, апрельском выпуске 1916 г., содержащем "Балладу") "я чувствовал неодолимое желание отплатить тем, кто называет мой народ `убийцами', хотя старался подавить соблазн". Он продолжает спорить с Данном, что Ирландии следует - по крайней мере, пока идет война - оставаться в союзе с Англией. В октябре 1916 г. Лавкрафт публикует в "Консерваторе" "Старую Англию и `Дефис'", вновь поднимая вопрос ирландо-американцев и других "дефиснутых", использующих Соединенные Штаты как базу для антианглийских выступлений:
  
   Прусские пропагандисты и ирландские невменяемые, потерпев неудачу в своих неуклюжих попытках использовать Соединенные Штаты как орудие мести Хозяйке Морей, с неожиданной находчивостью и рвением ухватились за популярный лозунг, придуманный, чтобы противостоять их вероломным махинациям, и принялись размахивать избитым требованием "Америка - первой" перед лицом каждого американца, который неспособен разделить их дурацкую ненависть к Британской Империи.
  
   Англия, возражает Лавкрафт, в действительности не чужая страна, "и истинная любовь к Америке невозможна без любви к британской нации и к идеалам, что создали Америку". К этому эссе - и к подчеркнутому неприятию Лавкрафтом идеи "плавильного котла" - я вернусь позднее.
   Лавкрафта воодушевила "отменно язвительная телеграмма", посланная в конце сентября президентом Вильсоном Джеремии О'Лири, ирландо-американскиму радикалу, выступавшему против американской помощи Британии. На последнем этапе своей кампании по переизбранию Вильсон, в ответ на клятву О'Лири не голосовать за него, заявил: "Я был бы глубоко оскорблен, если вы, или кто-то вроде вас, голосовал бы за меня. Поскольку у вас есть доступ ко многим нелояльным американцам, а у меня нет, прошу вас донести эти слова и до них". Стало ясно, что Вильсон все более открыто поддерживает Унию, хотя Лавкрафта и не порадовало, что своим переизбранием в ноябре Вильсон был в основном обязан лозунгу своей кампании "Он удержал нас от войны".
   В начале 1917 г. Лавкрафт соглашается на предложение Данна провозгласить "перемирие, прекращение огня или вечный мир" в дискуссии по ирландскому вопросу; но спор неминуемо вспыхнул снова всего пару месяцев спустя. После того, как в конце февраля 1917 г. Соединенные Штаты перехватывают германскую телеграмму, обещающую Техас, Нью-Мексико и Аризону, если Мексика вступит в войну, американское вмешательство стало неизбежным. 2 апреля 1917 г. Вильсон в выступлении перед Конгрессом объявляет войну Германии; Сенат утверждает военную резолюцию два дня спустя, Палата Представителей - еще через два дня. Законопроект о военном призыве был принят 18 мая, призыв начался 5 июня.
   В начале июля Лавкрафт, выражая озадаченность "нынешним отношением [Данна] к войне", пишет: "Честно говоря, я считаю, что твои взгляды искажены пристрастием к предубежденной и предвзятой прессе". На этом переписка резко прекращается. Что же произошло? Вот что Лавкрафт объясняет в письме, написанном на следующий год:
  
   [Данн] принял войну очень плохо & десятками писал изменнические письма. Когда начался призыв, он отказался регистрироваться & был арестован правительственными агентами. В июле его призвали, но он не отвечал на повестки - и потому попал под трибунал & был осужден на 20 лет в федеральной тюрьме Атланты (где, думаю, томится до сих пор). С Данном покончено!
  
   На самом деле Данн провел в тюрьме всего 2 года и был выпущен вскоре по окончании войны. Он стал католическим священником, проведя в диоцезе в Огайо более сорока лет - до своей смерти в 1983 г. Невероятно, но подобно Бертрану Расселу он протестовал как против Первой Мировой, так и против Вьетнамской войны!
   Но для нас более интересна история с призывом не Данна, а самого Лавкрафта - ибо 16 мая 1917 г. он объявляет Данну:
  
   ...Недавно я попытался принять свою долю ответственности и, вопреки своему болезненному состоянию, подал заявление о зачислении в Национальную Гвардию. Моя попытка закончилась полным провалом, ибо я действительно слишком хил для военной службы, но, по крайней мере, я сделал все зависящее, чтобы доказать, что мое последовательное неприятие пацифизма - не пустые слова.
  
   Что ускользнуло от комментаторов - то, что весь эпизод с Род-айлендской Национальной Гвардией (R.I.N.G.) имел место до подписания Вильсоном законопроекта (18 мая 1917 г.) и задолго до начала призыва. После апрельского объявления войны Лавкрафт, должно быть, ощутил, что патриотический долг призывает его принять участие в боевых действиях.
   Трудно представить себе Лавкрафта, принимающего такое решение. В 1915 г., предвосхищая упрек Чарльза Д. Айзексона, почему при своем милитаризме он сам не на войне, Лавкрафт напишет: "Я не унижусь до объяснений, что я - инвалид, который, несомненно, сражался бы под Юнион Джеком, если бы мог..." Эта фраза рефреном звучит в его письмах и статьях того периода. А вот самый подробный его отчет о попытке вступить в R.I.N.G.:
  
   Некоторое время назад, потрясенный своей полной бесполезностью в этом мире, я решил, вопреки своему почти инвалидному состоянию, попасть на военную службу. Я рассуждал, что, попади я в полк, готовый к отправке во Францию, я смогу продержаться исключительно благодаря своей нервной силе (которая не так ничтожна), пока пуля или осколок шрапнели не положат моей жизни решительный & быстрый конец. Итак, я заявился на призывной пункт Национальной Гвардии Р.А. & подал заявление о зачислении в любое соединение, которое первым отправляется на фронт. Из-за отсутствия у меня технической или специальной подготовки мне сообщили, что я не попадаю в полевую артиллерию, которая отправлялась первой; однако мне был выдан бланк заявления в береговую артиллерию, которая отбывала после короткого периода подготовки к службе в одном из фортов залива Наррагансетт. Заданные мне вопросы были по-дурацки неадекватными & в части физических требований пропустили бы и хронического инвалида. Единственными заболеваниями, достойными осмотра, были специфические недуги, которыми я никогда не страдал & о некоторых едва ли слышал. Медицинский осмотр выявлял только основные органические проблемы, которых у меня не было, & вскоре я (как и думал) обнаружил себя вполне годным рядовым в 9-м Co. R.I.N.G.!
  
   Для нас здесь важен ряд моментов. Во-первых, Лавкрафт, даже вступи он в R.I.N.G., вероятно, не отправился бы воевать за море, но вместо того нес бы службу в резерве, неподалеку от дома (в другом письме сообщается, что 9-ая Береговая артиллерия размещалась в форте Стэндиш в гавани Бостона). Во-вторых, Лавкрафт прошел настоящее (хотя и поверхностное) медицинское обследование, которое не выявило серьезных физических проблем. Лавкрафт уточняет: "Обследование для Гвардии... проходило в конторе, в полностью приватной обстановке & при подходящей температуре. Медик, который проводил обследование, майор Огастес У. Кальдер, недавно уволился из федеральных военврачей по состоянию здоровья". Запись об осмотре, если она и сохранилась, не была найдена, но его результаты наводят на мысль, что "недуги" Лавкрафта были по преимуществу "нервными" или, выражаясь прямо, психосоматическими.
   Но, если Лавкрафт прошел медосмотр, почему он не служил в R.I.N.G.? Предоставим слово ему самому:
  
   Как легко догадаться, я пустился в это отчаянное предприятие, не уведомив свою мать, & как также легко догадаться, дома это произвело, мягко говоря, немалую сенсацию. На самом деле моя мать чуть не слегла от этой новости, поскольку знала, что лишь большая удача позволит слабаку вроде меня выжить в неумолимой рутине лагерной жизни. Ее действия быстро положили конец моей военной карьере. Потребовалась всего пара слов от нашего семейного доктора о состоянии моих нервов, чтобы отменить зачисление, хотя армейский врач заявил, что подобное аннулирование крайне необычно & почти против устава... в итоге, мой статус - человек, "негодный по состоянию здоровья".
  
   Это сообщение крайне интересно. Неизвестно, что именно Сюзи и врач Лавкрафтов сообщили должностным лицам R.I.N.G. Выдвигалось предположение, что последний мог разгласить сведения о паретическом состоянии Уинфилда Лавкрафта. Связь между парезом и сифилисом была установлена в 1911 г., и вполне возможно, что теперь и Сюзи, и врач имели полное представление об истинной причине смерти Уинфилда. Но медицинское обследование, вероятно, показало, что сам Лавкрафт не страдал от пареза или сифилиса, так что непонятно, какое действие произвела бы информация о Уинфилде. Полагаю, лучше согласиться со свидетельством самого Лавкрафта и допустить, что решающей оказалась оценка врачом "состояния нервов" Лавкрафта.
   Лавкрафт, по собственному признанию, испытывал депрессию и разочарование. "Мне говорят, что неделя жизни в лагере с ее тяготами, вероятно, навеки превратит меня в развалину; но как можно знать, не попробовав? И, кроме того, что такое жизнь или здоровье одного слабака, когда за несколько месяцев убивают, калечат или обезображивают тысячи здоровых и способных молодых людей?" Я не знаю, как воспринимать эти постоянные выражения желания (или, по крайней мере, отсутствия страха) умереть. Немного позднее он напишет:
  
   Оставаясь штатским, я чувствую себя несчастным и одиноким. Практически все мои знакомые сейчас на службе в какой-нибудь части, обычно в Платтсбурге или в R.I.N.G. Вчера один из моих ближайших друзей поступил в Медицинский... Корпус регулярной армии. Физические требования для этого рода войск очень легки, и вопреки предыдущей неудаче с Береговой Артиллерией, я бы попытался туда поступить, если бы не почти безумное поведение моей матери, которая всякий раз, как я покидаю дом, заставляет меня поклясться, что я не сделаю новой попытки записаться добровольцем! Но так печально быть единственным гражданским среди множества гордых новобранцев.
  
   Для Лавкрафта это был еще один знак, что жизнь проходит мимо: не сумев окончить школу и поступить в колледж, он видел, как друзья его детства находят хорошую работу в журналистике, торговле и органах правопорядка. Теперь они отправлялись на войну, а он оставался дома, чтобы писать для любительской прессы.
   На самом деле Лавкрафт зарегистрировался как призывник - по закону он обязан был это сделать. Своей профессией он указал "писатель". "Мне сказали, что, возможно, я пригожусь, даже если не пройду физическую проверку для действительной военной службы". Но он явно не "пригодился". Его запись призывника, если она и сохранилась, также не была обнаружена.
  
  
   Другой социополитический интерес, проявившийся с самого начала деятельности Лавкрафта в любительской журналистике, - это трезвый образ жизни. На самом деле возник он примечательно рано. В 1916 г. Лавкрафт заявляет:
  
   В мрачное время 1896 [после смерти его деда по матери] я наткнулся на старый экземпляр "Солнца [!] & Тени" Джона Б. Гафа & прочел & перечитывал его от корки до корки. С того самого времени я не терялся, выступая против спиртного!
  
   Гаф (1817-1886) - сам по себе любопытен. Второсортный актер, он все сильнее спивался, пока не повстречал члена так называемого Вашингтоновского Движения (организация борьбы за трезвость, возникшая в 1840-х гг. и использовавшая Джорджа Вашингтона как своего рода символ правильного образа жизни) и в 1842 г. не дал обет воздержания. Вопреки нескольким рецидивам, Гаф в итоге стал полным трезвенником и потратил остаток жизни, разъезжая с лекциями по всей стране. Его книга "Свет Солнца и Тень; или Сведения о деле моей жизни" вышла в 1880 г. Тот факт, что она имелась в семейной библиотеке Филлипсов, отнюдь не удивителен - вспомните пуританский город Делаван в Иллинойсе, основанный предками Лавкрафта по матери. Как известно, молодой Уиппл Филлипс провел в нем, как минимум, год в 1850-х годах.
   Самому Лавкрафту до 1915 г. не представлялось шанса публично высказаться на эту тему. К тому времени он обнаружил в самиздатовских кругах страстного коллегу по борьбе с демоном спиртного - Эндрю Френсиса Локхарта из Милбанка (Южная Дакота). Статья, озаглавленная "More Chain Lightning" (United Official Quarterly, октябрь 1915 г.), восхваляет труды Локхарта на ниве трезвости. "Chain Lightning" назывался профессиональный журнал под редакцией Локхарта, который, согласно Лавкрафту, "прошлым апрелем успешно избавил город Милбанк от лицензированных салунов и обеспечил осуждение незаконных торговцев и держателей притонов".
   Лавкрафт осведомлен о сложности задачи: "Сложности в практическом насаждении Сухого Закона, конечно, велики, но ни один достойный человек не может не способствовать окончательному низвержению Спиртного". Он осознает, что деньги, власть и влияние на стороне производителей спиртного и что сухой закон непопулярен среди широких слоев населения, которое полагало, что пара стаканчиков время от времени - не так уж плохо. И он счел настоящим оскорблением хитрую рекламную кампанию, предпринятую "печально известной пивоваренной корпорацией Сент-Луиса", где все отцы-основатели США были показаны любителями иногда выпить. По раздраженному замечанию Лавкрафта, эти рекламки были опубликованы "якобы респектабельными газетами, включая такие высококлассные издания, как Daily Journal и Evening Bulletin Провиденса".
   Судя уже по этому замечанию, борьба за трезвость по ряду причин была весьма непопулярна в Род-Айленде. Соответствующая поправка к конституции штата прошла в 1885 г., но четыре года спустя была отменена. Род-Айленд, на самом деле, не ратифицировал Восемнадцатую Поправку. Баптисты - единоверцы предков Лавкрафта по материнской линии - действительно издавна были поборниками трезвости, однако нынешняя борьба за трезвость в действительности являлась инициативой Прогрессивного движения 1890-х гг. и имела реальные успехи, в основном, в первые пятнадцать лет ХХ столетия. Вовсе неудивительно, что Лавкрафт стал сторонником трезвости - Движение имело сильный классовый и расовый оттенок; как отмечает один историк, его возглавляла "старая порода, протестанты-американцы среднего класса", которых отвращала приписываемая иммигрантам (особенно немцам и итальянцам) привычка к неумеренному потреблению спиртного. Это предубеждение невольно звучит в словах Лавкрафта, когда тот описывает лекцию за трезвость, данную епископальным священником в Провиденсе в октябре 1916 г.:
  
   ...едва ли менее интересны, чем оратор, были отбросы человечества, теснившиеся вокруг него. Со всей искренностью могу сказать, что никогда прежде не видел столько человеческих отбросов, собранных в одном месте. Я созерцал видоизменения человеческой физиономии, которые напугали бы даже Хогарта, и аномальные разновидности походки и осанки, которые с потрясающей ясностью указывали на родство человека с лесными обезьянами. Даже на открытом воздухе вонь от виски ужасала. Уверен, именно этой дьявольской отраве обязана большая часть увиденного мной убожества. Многие из этих подонков явно были не иностранцами - я насчитал, как минимум, пять американских физиономий, на которых сквозь красные алкогольные пятна проступало некое былое достоинство.
  
   Последняя сентенция подразумевает, что даже американцы под влиянием спиртного способны пасть до уровня "иностранцев". Мы уже видели, как Лавкрафт описывает иностранцев, которые "Around the wine-shops loaf with bleary eyes" ("Падение Новой Англии"); и в "Балладе о Патрике фон Флинне" он не мог не подчеркнуть привычку ирландцев выпивать.
   Поэзия дала Лавкрафту другой способ постоять за дело трезвости. Пробой пера стала "Власть вина: сатира", впервые опубликованная в Providence Evening News 13 января 1915 г. и перепечатанная сперва в Tryout в апреле 1916 г., а затем в National Enquirer (газете сторонников трезвости) 28 марте 1918 г. Некоторые из сатирических моментов довольно хороши:
  

The youthful Tom, with Dionysiac might,

Waylaid and robb'd an aged Jew last night,

Whilst reeling Dick, with Bacchic ire possess'd,

Shot down his best beloved friend in jest.

  
   Не знаю, найдется ли во всем раннем творчестве Лавкрафта более сочувственное упоминание об евреях, чем это. К концу стихотворения дело приобретает фантастичный и пугающий оборот:
  

Shriek with delight, and writhe in ghoulish mirth;

With every draught another sin hath birth;

Beat your black wings, and prance with cloven feet;

With hideous rites the friends of Chaos greet!

Minions of Hell, your fiendish tones combine,

And chant in chorus of the Pow'r of Wine!

  
   Другие стихи, предположительно, датируемые этим временем, но, видимо, так и не напечатанные, продолжают диатрибу. Единственное их достоинство - изобретательное включение в рифмованный текст химических формул алкоголя. Вот третья строфа "Заката и падения человека":
  

C17H19N

O3 + H2O

The hapless youth took now and then,

And knew De Quincey's woe.

  
   Возникает резонный вопрос, почему Лавкрафт был настолько одержим неприязнью к спиртному. Сам он любил заявлять, что "опьяняющие жидкости я никогда не пробовал и не собираюсь"; позднее, теоретически оставаясь сторонником Сухого закона, он начал сомневаться в его эффективности и его отмену в 1933 г. принял с циничным смирением. В его позиции явно просматривался философский аспект, когда он заявлял, что "я не видел, чтобы он [алкоголь] делал что-то, кроме как огрублял, оскотинивал и портил", но об этом немного позже. Однако когда Лавкрафт замечает, что "меня тошнит от малейшей вони любого спиртного", на память приходит его крайнее отвращение к рыбе и возникает вопрос, не вызвало ли такую резкую физиологическую и психологическую реакцию какое-то событие детства. Мы ничего не знаем об употреблении алкоголя в семье Лавкрафта; даже относительно его отца, какими бы иными пороками тот не страдал, у нас нет свидетельств его склонности к пьянству. Следовательно, любое предположение на эту тему будет несправедливым и несостоятельным. Следует отметить, что сухой закон - единственный аспект социальных реформ, к которому Лавкрафт в юности проявлял хоть какой-то энтузиазм - энтузиазм, словно бы противоречащий уже разработанной им "космической" философии, которая привела его к безупречной внешней индифферентности к судьбам "вшей, запятнавших" этот земной шар.
  
  
   Как уже отмечалось, среди благ, по словам Лавкрафта, полученных им от самиздата, было знакомство с симпатичными и сходно (или противоположно) мыслящими людьми. Тому, кто 1908-1913 г. провел настоящим затворником, любительская журналистика позволила постепенно войти в человеческое общество - сперва не напрямую (через переписку, либо дискуссии в любительских газетах), затем и при личном контакте. Ему потребуется несколько лет, чтобы хоть немного приспособиться к человеческому общению, но перемена все-таки произошла; и некоторые из его знакомых по самиздату на всю жизнь останутся его близкими друзьями.
   Вероятно, тремя самыми близкими товарищами Лавкрафта в ранний самиздатовский период были Морис У. Мо, Эдвард Х. Коул и Рейнхарт Кляйнер. Мо (1882-1940) был учителем старших классов в Эпплтоне, Висконсин (а позднее в средней школе Западного округа в Милуоки) и одним из титанов тогдашнего мира самиздата, хотя и занимал сравнительно мало официалььных должностей. Его ортодоксальная религиозность была источником постоянных трений с Лавкрафтом, что, возможно, помогло развиться и усугубиться неприязни последнего к религии. Ни одно из бурных выступлений о религии, которыми Лавкрафт потчевал Мо в переписке, не оказали на адресата никакого воздействия.
   Эдвард Х. Коул (1892-1966) также был уважаемым самиздатовцем, однако являлся стойким сторонником НАЛП, непоколебимо враждебным к ОАЛП. Он был официальным редактором НАЛП в 1911-12 гг. и ее президентом в 1912-13 гг. Его журнал "Olympian" считался одним из шедевров любительской литературы - как по содержанию, так и по оформлению, хотя после 1917 г. он перестал выходить и не издавался два десятилетия. Предположительно, именно Коул убедил Джона Т. Данна, создававшего Любительский Пресс-Клуб Провиденса, связаться с Лавкрафтом.
   Коул был одним из первых самиздатовцев (помимо членов Любительского Пресс-Клуба Провиденса), с которым Лавкрафт встретился лично. Он проживал в пригороде Бостона и в конце ноября 1914 г. посетил собрание клуба в Северном Провиденсе. В том же 1914 г. (вероятно, до встречи с Коулом) Лавкрафт виделся с самиздатовцем Уильямом Б. Стоддартом в провиденском отеле "Корона". Подробности этих встреч неизвестны, однако Коул стал переписываться с Лавкрафтом; позднее, бывая в Бостоне, Лавкрафт всегда навещал Коула. Вопреки своему предвзятому отношению к ОАЛП, Коул в 1917 г. женился на Хелен Э. Хоффман (президенте ОАЛП в 1913-14 гг.; при ней в ассоциацию вступил Лавкрафт) и согласился отметиться в списке членов ОАЛП. Первые письма Лавкрафта к Коулу крайне сухи и формальны, но со временем он расслабился и стал менее неловким. Когда в 1919 г. родился сын Коула, Э. Шерман Коул, Лавкрафт послал другу очаровательно глуповатое письмо.
   Рейнхарт Кляйнер (1892-1949) из Бруклина связался с Лавкрафтом, после того как в конце марта 1915 г. получил первый номер "Консерватора". Немедленно завязалась многословная переписка, и Кляйнер, разумеется, посылал Лавкрафту экземпляры своей собственной любительской газеты "Piper". Впервые они встретилась 1 июля 1916 г., когда Кляйнер с товарищами (включая недавнего противника Лавкрафта, Чарльза Д. Айзексона, и У. Э. Гриффина) были в Провиденсе проездом по пути на собрание НАЛП в Бостоне. Впоследствии - особенно когда сам Лавкрафт в 1924-26 гг. жил в Бруклине, - у них с Кляйнером завязалась крепкая дружба.
   Летом 1916 г. Мо предложил Лавкрафту создать среди членов ОАЛП цикл переписки. Лавкрафт, уже ведший обширную переписку, охотно согласился и предложил принять третьим Кляйнера. Мо предложил четвертого - Айру Э. Коула, коллегу-самиздатовца из Бэйзина (Канзас) и редактора "Plainsman". Корреспондентский круг получил название (придуманное Мо) Кляйкомоло - аббревиатуру из первых букв фамилий каждого участника. Каждый, сочиняя письмо, адресованное остальным трем участникам, убирал из подписи свой слог (так, Лавкрафт обращался к остальным, как к "Дорогому Кляйкомо"; Кляйнер - как "Дорогому Комоло" и так далее). Изначальной идеей было спасти от забвения искусство сочинения писем; независимо от ее успешности, группа, определенно, дала толчок переписке Лавкрафта и развитию его философских воззрений. Существует неподписанная статья "Кляйкомоло" (United Amateur, март 1919 г.), которая иногда приписывается Лавкрафту, однако ее стиль вообще не показался мне лавкрафтианским. Мое мнение - она была написана Кляйнером. Автор статьи, вкратце пересказав биографии четырех участников, далее подробно описывает работу корреспондентского круга:
  
   Кляй пишет Ко, который добавляет свое письмо и пересылает все Мо. Мо делает то же самое и посылает Ло, а Ло завершает статьи и отсылает все обратно Кляю, который забирает свое письмо, пишет новое и начинает рассылку заново. С приемом Гала [Альфреда Гальпина] и проволочками авторов, ждущих удобного случая, время, требуемое для полного цикла, постепенно увеличивалось, и сейчас на все уходит от шести до десяти месяцев, хотя срочное внимание к письму по его прибытии сокращает этот срок на два или три месяца. Один из участников [Мо?] выразил желание сохранить полную версию переписки и стал копировать письма, когда те проходили через его руки. Эта задача вскоре сделалась слишком велика и неподъемна, и остальные избрали его библиотекарем и пообещали присылать копии своих писем. Вполне возможно, что в будущем лучшие части Кляйкомоло публика сможет увидеть в виде книги.
  
   Подобная книга была самым желанным исходом, однако неясно, что произошло с остальными частями корреспонденции Кляйкомоло помимо писем Лавкрафта. Если Мо все-таки был библиотекарем, он, похоже, передал Огюсту Дерлету и Дональду Уондри для публикации в "Selected Letters" только записи Лавкрафта. Неизвестно даже местонахождение оригиналов. В любом случае карьера Лавкрафта как сочинителя писем началась.
   Другой его иногородний коллега, Эндрю Френсис Локхарт, интересен тем, что написал первую настоящую статью о Лавкрафте. В сентябрьском номере United Amateur 1915 г. Локхарт публикует биографию Лавкрафта, тем самым возобновляя долгую, но нерегулярную серию статей под общим заголовком "Маленькие путешествия в гости к видным авторам". Это ли не признание популярности Лавкрафта - всего через полтора года в самиздате он стал первым кандидатом для подобной статьи. Локхарт, разумеется, не посещал Лавкрафта, однако интенсивно с ним переписывался. Статья несколько сентиментальна и больше напоминает панегирик, но этого, видимо, и следовало ожидать:
  
   Чем он так сильно затрагивает струны моего сердца - для меня загадка. Возможно, своими здравыми идеалами; возможно, тем, что он затворник, с головой ушедший в старые книги; возможно, своими физическими недугами; своей любовью ко всему, что есть прекрасного в Жизни, своей горячей защитой трезвости, чистоты и воздержания - я не знаю.
  
   Этот отрывок показывает, что Лавкрафт уже создал себе вполне определенный имидж: отшельник, закопавшийся в книги; человек хрупкого здоровья и, как следствие, не подходящий для превратностей большого мира. Что это были за "физические недуги" - загадка; ниже статья отмечает, что прямо перед поступлением Лавкрафта в колледж "его слабое здоровье сдало, и с тех пор он был физически нетрудоспособен и стал почти инвалидом". Правда это или нет, но Лавкрафт явно хотел, чтобы Локхарт (и вся ОАЛП) в это верили.
  
  
   Тем временем, в жизни семьи Лавкрафта произошли значительные перемены. С 1904 г. он проживал вдвоем с матерью в доме 598 на Энджелл-стрит. После смерти его дедушки Уиппла Филлипса, замужества и отъезда в Кембридж (Массачусетс) младшей тетки Энни и брака и переезда старшей тетки Лиллиан, жившей в Провиденсе, но довольно далеко от Лавкрафтов, атмосфера в доме 598, вероятно, стала несколько клаустрофобичной. Напомню, что примерно в то время Клара Хесс описывала "странный, спертый воздух" их дома. Затем, 26 апреля 1915 г., после тринадцати лет брака с Лиллиан, дядя Лавкрафта Франклин Чейз Кларк скончался в возрасте шестидесяти семи лет.
   Сложно сказать, насколько Лавкрафт после подросткового возраста оставался близок к Кларку. После смерти Уиппла Филлипса в 1904 г. Кларк стал единственным взрослым мужчиной, которого Лавкрафт мог расценивать как "отца". Другой его неродной дядя, Эдвард Френсис Гэмвелл, был намного моложе доктора Кларка да и в любом случае жил в другом штате. Что до Эдвина Э. Филлипса, по молчанию Лавкрафта о нем очевидно, что привязанности к родному дяде он не испытывал. Определенно, не стоит оценивать чувства Лавкрафта к доктору Кларку по его "Элегии Франклину Чейзу Кларку, Д.М.", которая появилась в Providence Evening News через три дня после смерти Кларка, ибо более деревянного, безжизненного и механического стихотворения еще поискать.
   Примерно полтора года спустя, в последний день 1916 г. кузен Лавкрафта, Филлипс Гэмвелл, скончался от туберкулеза в возрасте восемнадцати лет. Филлипс, единственный ребенок Энни Э. Филлипс-Гэмвелл и Эдварда Френсиса Гэмвелла, переживший младенчество, был единственным, кроме Лавкрафта, отпрыском мужского пола в этом поколении. Из различных упоминаний Лавкрафта о нем становится ясно, что он очень любил Филлипса, хотя виделись они, только когда Лавкрафт посещал Кембридж или Филлипс приезжал в Провиденс. По словам Лавкрафта, Филлипс, тогда двенадцатилетний, "развивался в прелюбопытного товарища по переписке, жаждущего обсуждать разные литературные и научные темы, поднятые во время наших с ним редких разговоров", и свою любовь к сочинению писем Лавкрафт приписывал четырех- или пятилетней переписке с Филлипсом.
   В октябре 1916 г. Энни увезла сына в Розвелл (Колорадо) для поправки его здоровья, но, видимо, туберкулез зашел слишком далеко, и 31 декабря 1916 г. Филлипс скончался. "Элегия Филлипсу Гэмвеллу, эскв." Лавкрафта, опубликованная в Providence Evening News 5 января 1917 г., столь же тускла, как и посвященная доктору Кларку: "Such was the youth, whose stainless mind and heart / Combin'd the best of Nature and of Art..." После смерти Филлипса Энни вернулась в Провиденс и, по-видимому, оставалась в доме своего брата Эдвина вплоть до его кончины 14 ноября 1918 г. (примечательно, что Лавкрафт нигде ни словом не обмолвился об этой смерти); затем, вероятно, проживала на разных съемных квартирах - до начала 1919 г., когда наконец переехала к Лавкрафту в дом 598 на Энджелл-стрит.
  
  
   В течение всего обсуждаемого периода, насколько я могу судить, Лавкрафт действительно не занимался ничем помимо сочинительства - разве что открыл для себя новую форму досуга, походы в кино. Интерес Лавкрафта к театру пошел на убыль около 1910 г., что примерно совпадает с развитием кинематографа, как популярного, хотя и не слишком изысканного, вида развлечений. К 1910 г. по всей стране насчитывалось уже 5000 синематографов, хотя они и считались развлечением для рабочего класса. По словам Лавкрафта первый фильм был показан в Провиденсе в марте 1906 г.; и, хотя он "слишком много знал о литературе & театре, чтобы не распознать полную & однообразную дешевость кинокартин", он все равно их посещал - "в том же настроении, в котором я читал романчики Ника Картера, Старины Кинга Брэйди & Фрэнка Рида". Судя по письму 1915 г., можно предположить, что просмотр кинофильмов занимал некоторую - возможно, заметную - часть его времени в "пустой" период 1908-13 гг.:
  
   Как вы и думали, я поклонник кинокартин, так как могу посещать их в любое время, а слабое здоровье редко позволяет мне определенные развлечения или охоту за настоящими театральными билетами. Некоторые современные фильмы действительно стоят просмотра, хотя когда я впервые познакомился с кинокартинами, единственное, на что они годились, - убивать время.
  
   Но в то же время Лавкрафт не отвергал возможности, что со временем кинематограф разовьется в нечто эстетически жизнеспособное: "Правильно поданная, кинокартина обладает бесчисленными возможностями приносить литературную и художественную пользу и, похоже, заняла постоянное место, предназначенное нести гуманитарные знания массам, до сих пор лишенным такого удовольствия" ("Отдел публичной критики", United Amateur, май 1915 г). Сейчас, восемьдесят лет спустя, мы, похоже, по-прежнему ждем, когда это произойдет.
   Когда Рейнхарт Кляйнер напечатал "К Мэри из кино" в Piper за сентябрь 1915 г., Лавкрафт немедленно откликнулся "К Чарли из комедии" (Providence Amateur, февраль 1916). Ничего удивительного, что поэты решили воздать должное Мэри Пикфорд и Чарли Чаплину - ведь те были первыми настоящими "звездами" киноиндустрии. Посредственное стихотворение Лавкрафта примечательно только современностью темы и стиля и использованием восьмисложных четверостиший.
   Лавкрафт явно питал симпатию к Чаплину: "Чаплин невероятно забавен - слишком хорош для вульгарных фильмов, в которых он обычно появляется, - и я надеюсь в будущем увидеть его в более тонкой комедии". Дуглас Фэрбенкс "несомненно, обладает куда меньшим талантом", однако Лавкрафту нравились и его фильмы, "поскольку в них присутствует определенный стиль, которого подчас лишен Чаплин".
   Но сомнения Лавкрафта в эстетической сущности кинематографа очевидны в "К госпоже Софии Симпл, Королеве Экрана" - стихотворении, в рукописи датированном августом 1917 г., но опубликованном United Amateur только в ноябре 1919 г., одновременно со стихотворением, послужившим для него источником вдохновения, - "К звезде экрана" Кляйнера. Эта изящная небольшая сатира эффектно высмеивает безвкусную героиню фильма:
  

Your eyes, we vow, surpass the stars;

Your mouth is like the bow of Cupid;

Your rose-ting'd cheeks no wrinkle marks -

Yet why are you so sweetly stupid?

  
   Здесь мы подходим к необычному эпизоду, имевшему место в январе 1917 года. Театр Фэя, расположенный на углу Юнион и Вашингтон-стрит, назначил приз в $25.00 за лучшую рецензию на фильм, который Лавкрафт называл "Скульптор из Фив", хотя в списках его название значится просто как "Скульптор". Фильм шел (согласно рекламе в газетах) 22-24 января 1917 г. Лавкрафт, за неимением лучшего, отправился на него и принял участие в конкурсе. Фильм в пяти частях (о современной паре из Флориды, которые постепенно осознают себя новой инкарнацией древних египтян) оказался даже хуже, чем ожидалось: "грубая дилетантская поделка, обходящаяся с темой реинкарнации в прискорбно слабой & банальном манере, лишенная малейшей тонкости или технического мастерства, что в сценарии, что в режиссуре и игре актеров". Лавкрафт, оставив надежду выиграть конкурс, написал разгромную четырехстраничную рецензию "в моей обычной для О.А.Л.П. манере - которую, выражаясь простым языком, назвал бы `разносом'!" К своему изумлению конкурс он выиграл!
   Было бы неплохо найти эту рецензию - единственную, насколько мне известно, кинорецензию, написанную Лавкрафтом, - но тщательные поиски архивов театра Фэя (он был снесен в 1951 г.), предпринятые Майклом А. Мишо и мной в 1977 г., не принесли результата. "Скульптор" был поставлен Эдгаром Муром с Вальдой Валкириэн, баронессой Девиц в главной роли. Сейчас совершенно забытый (похоже, не сохранилось ни одной его копии), фильм на самом деле был хорошо принят в свое время, однако рецензия в New York Dramatic Mirror может дать некоторое представление о том, почему он пришелся Лавкрафту совсем не по вкусу:
  
   "Скульптор" удовлетворит те массы, которым в кинокартинах нравится Роман - с большой буквы Р... Есть волнующие приключения - в достаточном количестве, чтобы удовлетворить даже самого пресыщенного зрителя, понравится и счастливо заканчивающаяся любовная история... Эта картина из числа тех, что нравятся толпе, и прокатчик не промахнется, продавая на нее билеты.
  
   Этот эпизод интересен тем, что чем дальше, тем более критично Лавкрафта отзывается о кинематографе. Да, он никоим образом не отказывал кинокартинам в художественном потенциале, однако вскоре после получения премии от театра Фэя напишет Данну:
  
   Кроме нескольких картин Триангла, Парамаунта & Витаграфа, все, что я видел, - полный хлам, хотя порой довольно безобидный & занятный. Хуже всего сериалы - чьи авторы, вероятно, те же бедные создания, что вчера писали "грошовые романы". Мне бы еще увидеть многосерийный фильм, стоящий потраченного на просмотр времени - или не задремать на нем. Технику превзошло бы большинство десятилетних детей.
  
   В 1921 г. в письме к матери он замечает, что "В плане постановки кинокартина, конечно, оставляет театр далеко позади. Хотя это вряд ли возмещает отсутствие цвета и звука". Даже после появления в 1927 г. звуковых фильмов низкое мнение Лавкрафта о фильмах не изменилось, а особое его раздражение вызвали первые фильмы ужасов, поставленные по любимым литературным произведениям. За редким исключением Лавкрафту не понравились удивительно много из увиденных им фильмов.
  
  
   Итак, за три года Лавкрафт написал массу статей, стихов и критических рецензий на любительскую периодику. Но возобновит ли он сочинение беллетристики, в которой подавал такие надежды до 1908 г.? В 1915 г. Лавкрафт напишет Г.У. Макоули: "Я хотел бы писать, но, боюсь, это почти невозможно". Макоули "категорически несогласен" - не потому что он реально видел какой-то рассказ Лавкрафта, но потому что, послав Лавкрафту свой рассказ, получил настолько тонкий и подробный разбор, что пришел к выводу, что у самого Лавкрафта есть писательский дар. Критика сочинений и сочинительство, разумеется, две разные вещи, но в случае Лавкрафта трудно избавиться от ощущения, что частота, с которой он подмечает недостатки рассказов, опубликованных самиздатом, указывает на растущее желание доказать, что он способен писать лучше. Беллетристика, разумеется, всегда была самым слабым местом в любительской прессе - не только потому, что ее, в общем-то, писать сложнее, чем обычнве статьи, но и потому, что ограничения по объему, как правило, не позволяли печатать в любительских изданиях что-то кроме набросков.
   Через два с половиной года после вступления в самиздат Лавкрафт все-таки решает напечатать свой "вступительный взнос", "Алхимика", в United Amateur за ноябрь 1916 года. Вполне предсказуемо, он сам нападает на него в "Отделе публичной критики" (United Amateur, май 1917 г.), говоря, что "мы вынуждены умолять, чтобы Ассоциация со всей благожелательной снисходительностью отнеслась к этому скромному, но амбициозному новичку". Слово "амбициозный" может намекать на желание Лавкрафта написать больше, если эта вещь (при всем самоуничижении автора) получит благосклонный прием. Видимо, так и произошло, но пройдет еще полгода, прежде чем Лавкрафт прервет свой осознанный обет молчания. За то, что он, в конце концов, это сделает, летом 1917 г. одного за другим написав "Склеп" и "Дагона", можно, наверное, благодарить его нового знакомого, У. Пола Кука из Атола (Массачусетс), который будет оказывать значительное влияние на Лавкрафта всю остальную жизнь.
  
  
  
   Примечание: Перевод не преследует никаких коммерческих целей и делается непрофессионалом исключительно ради собственного удовольствия. Имеющиеся в тексте книги ссылки самого Джоши по большей части не приведены (пока). Все ссылки, помимо специально оговоренных, сделаны мною.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"