Джоши С.Т. : другие произведения.

Лавкрафт: жизнь, глава 5

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Восстановлено.

Г.Ф. Лавкрафт: Жизнь

С.Т. Джоши

по изданию Necronomicon Press, 1996

5. варвар и чужак (1908-1914)

  
   Лавкрафт становится крайне немногословен, как доходит до причин или происхождения того, что можно расценивать лишь как настоящее нервное расстройство (лето 1908 г.) Помимо самого факта его возникновения нам мало что известно. Вот четыре заявления, сделанных Лавкрафтом с 1915 по 1935 г.:
  
   В 1908 я должен был поступить в Университет Брауна, но мое подорванное здоровье сделало эту идею абсурдной. Я был и остаюсь жертвой сильных головных болей, бессонницы и общей нервной слабости, что препятствует любому столь угодно продолжительному приложению моих сил.
  
   В 1908 я как раз готовился поступить в Университет Брауна, когда мое здоровье окончательно сдало - и о занятиях в колледже поневоле пришлось забыть.
  
   ...и все же старшая школа была ошибкой. Мне там нравилось, но нагрузка оказалась слишком велика для моего здоровья, и я пережил нервный коллапс в 1908, сразу по окончании школы, что начисто исключило поступление в колледж.
  
   Здоровье не позволило мне пойти в университет - честно говоря, усердные занятия в школе вызвали у меня нечто вроде нервного срыва.
  
   В первом, втором и четвертом случае Лавкрафт несколько неискренен, даже нарочит: подразумевается, что его поступление в Университет Брауна было делом решенным, тогда как на деле он не окончил школу, и ему, несомненно, потребовался бы, по крайней мере, еще один год обучения, чтобы получить аттестат. Третье утверждение, - что он все-таки окончил школу, - один из немногих, известных мне случаев, когда Лавкрафт откровенно лгал о себе.
   Так как в целом мы пребываем в неведении относительно происхождения данного расстройства, нам остается лишь строить догадки. У нас есть два сторонних свидетельства. Одно принадлежит Гарри Бробсту, который говорил с женщиной, ходившей в школу вместе с Лавкрафтом:
  
   Она... описывала эти его ужасные тики - он сидел на своем месте и внезапно вскакивал - по-моему, их называли припадками. Семья забрала его из старшей школы, а дальше, если он и продолжал обучение, то, по всей вероятности, у неких частных учителей. Она говорила: о да, она его запомнила. Думаю, он пугал других учащихся до полусмерти.
  
   Это весьма примечательное сообщение наводит на мысль, что малая хорея (если Лавкрафт действительно страдал этим заболеванием) не полностью прошла даже к тому времени. Бробст, доктор психологии, имеющий подготовку психиатрического медбрата, не исключает возможность "хорееподобных симптомов", но также предполагает, что мог иметь место истероидный припадок - чисто психологическое недомогание, лишенное органической основы. Стали ли эти припадки реальной причиной его ухода из школы, сейчас разрешить уже невозможно.
   Другое свидетельство принадлежит Гарольду У. Мунро, который пишет о несчастном случае, приключившемся с Лавкрафтом:
  
   ...возводился новый дом, который, конечно, привлекал местную молодежь, особенно после того как плотники уходили на день. Было множество инспекций и забор многочисленных образцов из открытых емкостей с гвоздями. Перемещаться вверх или вниз по-прежнему можно было только по приставным лестницам. Фаворитами были самые рискованные верхние этажи. Их загадка привлекала и юного Говарда, который никогда не бегал со стаей, но дожидался, пока немного стемнеет и площадка расчистится для одиночных посещений. Затем прошел слух, что мальчик Лавкрафтов упал (никто не знал, с какой высоты) и приземлился на голову. Когда возбужденные пересуды об этом улеглись, поговаривали, его ушибленную голову день и ночь держат, "обложенную льдом".
  
   Мунро не называет дату этого инцидента (который он лично не видел, только слышал о нем от девочки "немного младше Говарда", - впоследствии своей жены), но далее сообщает: "Лавкрафт не окончил школу на Хоуп-стрит или где-то еще. Ему нужны были зачеты, чтобы поступить в Университет Брауна, но задолго до того, как большинство из нас выпустились, пошатнувшееся здоровье заставило его бросить школу". Видимо, Мунро косвенно связывает этот инцидент с заброшенной учебой.
   Заболевание Лавкрафта - было ли оно чисто психическим, или нервным, или комбинацией обоих факторов, - явно было связано с его учебой в школе, как мог быть с нею связан и более слабый нервный срыв 1906 г.; хотя даже "усердных занятий" всего-то по трем предметам (все, что он посещал на третий год учебы на Хоуп-стрит) вроде бы недостаточно, чтобы вызвать настолько тяжелое расстройство. Обратите, однако, внимание на то, какие три предметы он посещал: химию, физику и алгебру. По первым двум он получал самые высокие отметки; по алгебре повторно прошел часть прошлогоднего курса. Возникает ощущение, что сложности в усвоении высшей математики мало-помалу пробудили в Лавкрафте осознание того, что он никогда не сможет серьезно и профессионально заниматься химией или астрономией, а, следовательно, карьера в этих двух сферах деятельности для него закрыта. Это сокрушительное понимание потребовало бы полной переоценки карьерных планов. Задумайтесь над замечанием, сделанным им в 1931 г.:
  
   Учился я не так плохо - за вычетом математики, которая пугала и изводила меня. Я сдал ее - но едва-едва. Или, если точнее, главным жупелом была алгебра. Геометрия была не столь плоха. Но вообще меня постигло горькое разочарование, ведь тогда я собирался избрать своей профессией астрономию, а прогрессивная астрономия - это, конечно, просто море математики. Меня постигло первое крупное фиаско - впервые меня поразило понимание собственной ограниченности. Стало ясно, что мне не хватит ума, чтобы быть астрономом - и эту пилюлю я не смог проглотить с невозмутимостью.
  
   И снова Лавкрафт не связывает это "фиаско" со своим нервным срывом 1908 г., однако, на мой взгляд, их скрытая взаимосвязь легко прослеживается. Повторяю, это всего лишь предположение, но за неимение иных доказательств, это, вероятно, лучшее, что у нас есть.
   Еще одно, краткое свидетельство исходит от жены Лавкрафта, которая сообщала, что, по словам Лавкрафта, его сексуальные инстинкты достигли своего пика к 19 годам. Вполне возможно, что половое воздержание - невозможно представить себе Лавкрафта того возраста, как-то удолетворяющего эти свои потребности, - могло внести свой вклад в его нервный срыв. Но учитывая, насколько, в целом, вялой была его половая жизнь, я не уверен, что этот фактор сыграл какую-то существенную роль.
   Лавкрафт рисует яркую картину своего психологического состояния:
  
   В юности меня подчас настолько утомляло само бремя разума & умственной & физической активности, что мне приходилось на более-менее длительный период забрасывать школу & полностью отдыхать от любых обязанностей; & когда мне было 18, я перенес такой нервный надлом, что пришлось отказаться от колледжа. В те дни мне тяжко было с кем-то видеться или разговаривать, & я предпочитал отгораживаться от мира, опустив темные шторы & включив искусственный свет.
  
   Как следствие, период 1908-13 гг. является подлинным пробелом в жизни Г.Ф. Лавкрафта. Это единственный промежуток в его жизни, о котором нам толком неизвестно, что он делал изо дня в день, с кем дружил и что писал. Это также единственное время в его жизни, когда словосочетание "эксцентричный затворник" - часто употребляемое с небрежным невежеством, - будет точной его характеристикой. Таким образом, нам известны лишь скудные обрывки сведений о его жизни и деятельности - главным образом, из беглых замечаний, сделанных Лавкрафтом в письмах годы спустя.
   Лавкрафт упорно старался не бросать свои научные занятия, хотя кажется довольно печальным, что в начале 1909 г. он возвращается к своим подростковым журналам - "Научному бюллетеню" и "Род-айлендскому журналу астрономии", к последнему - после двухлетнего, а к первому - после четырехлетнего перерыва (если не считать его краткого возрождения Артуром Фредландом). Единственный вышедший номер "Бюллетеня" (январь 1909 г.) содержит интересное объявление: "Интернациональные заочные школы" в Скрэнтоне (Пенсильвания) предлагают полный курс уроков за $161.00. Несомненно, именно этот курс заочного обучения по химии Лавкрафт по собственному признанию "некоторое время" проходил. Откуда он узнал об этой организации, будет рассказано чуть позже. Судя по тому, что мать Лавкрафта была готова заплатить такие деньги, она по-прежнему позволяла сыну свободно удовлетворять свои интересы; возможно, она думала, что обучение принесет ему работу, хотя до этого, несомненно, было далеко. Однако, вновь у него возникли трудности из-за наиболее сложных или скучных моментов:
  
   Между 1909 & 1912 я старался усовершенствоваться как химик, с легкостью преодолев неорганическую химию & качественный анализ, которые составляли излюбленные забавы моей юности. Но посреди органической химии с ее ужасающе занудными теоретическими проблемами & запутанными случаями изомерии углеводородных радикалов - бензольным кольцом - &c., &c., &c. - впал в такую отчаянную скуку, что положительно не мог заниматься более пятнадцати минут подряд, не заработав мучительной головной боли, от которой лежал пластом весь оставшийся день.
  
   Результатом, однако, явился солидный "Краткий курс неорганической химии", написанный в 1910 г., который Лавкрафт полагал "объемистым манускриптом". Эта работа, насколько мне известно, не сохранилась, и мы ничего не знаем о ее содержании.
   Два выпуска "Род-айлендского журнала астрономии" (январь и февраль 1909 г.) нельзя назвать особым откровением. Невероятно, но Лавкрафт возобновил серию статей о Луне, приостановленную еще в апрельском номере 1907 г. - словно читатели ждут не дождутся ее продолжения! Второй выпуск выглядит довольно печально: четыре статьи с новостями на первой странице, но на второй дело не пошло дальше шапок. Остальная страницаальше титульных данных пуста, не считая двух вертикальных линий, разделяющих ненаписанные столбцы. Возможно, Лавкрафт осознал абсурдность продолжения того, что было подходящим занятием для подростка: ведь ему было уже восемнадцать с половиной лет.
   Лавкрафт взялся за новый астрономический проект - более амбициозный, но не предназначенный для печати. Это была тетрадь астрономических наблюдений; ею сперва владел Дэвид Х. Келлер, позднее - Лавкрафтианская коллекция Грилла-Бинкина. Тетрадь озаглавлена "Астрономические наблюдения, сделанные Г.Ф. Лавкрафтом, Энджелл-ст., 598, Провиденс, Р.А., США, годы 1909 / 1910 / 1911 /1912 / 1913 / 1914 / 1915". Как сообщает Келлера, в ней не менее 100 страниц; на странице 99 написано следующее:

Основная астрономическая работа

  
   1. Месяц за месяцем отслеживать все небесные феномены, как то: положение планет, фазы луны, пятна на Солнце, затмения, Метеоритные Дожди, необычные феномены (записывать) также новые открытия.
   2. Продолжать ознакомление с созвездиями и их сезонностью.
   3. Наблюдать за всеми планетами и т.д. в большой телескоп, когда они удобно расположены (в 7 ч. 30 мин. зимой, ок. 9 ч. летом, дополнительно - по утрам).
   4. Наблюдать среди звезд объекты [доступные для] театрального или полевого бинокля при помощи маломощных инструментов, записывать результаты.
   5. Аккуратно вести запись ежевечерних работ.
   6. Ежемесячно сдавать статью по астрономии из 7 стр. рукоп. или 4 стр. печат. в в "Providence Evening News" (начато 1 янв., 1914).
  
  
   Программа звучит впечатляюще, однако Лавкрафт не придерживался ее последовательно; откровенно говоря, Келлер сообщает, что в 1911 и 1913 г. вообще нет записей о наблюдениях. С другой стороны, там, к примеру, имеется затмение луны 3 июня 1909 г., "многословное описание" кометы Галлея от 26 мая 1910 г., частичное лунное затмение 11-12 марта 1914 г. и длинное рассуждение о комете Делавана от 16-17 сентября 1914 г. Сам я не смог увидеть этот документ и полагаюсь на доклад Келлера о нем; однако, похоже, он не предоставляет особых свидетельств того, что Лавкрафт как-то старался разнообразить свое затворничество, либо занять заметное положение во внешнем мире. Можно сказать, что Лавкрафт вернулся в дни своей ранней юности.
   Повзрослев, Лавкрафт признавал, что несмотря на отсутствие высшего образования, ему следовало обучиться какой-нибудь канцелярской или иной "беловоротничковой" профессии, которая хотя бы позволила ему наняться на работу вместо того, чтобы хандрить дома:
  
   В юности я сделал ошибку, не догадавшись, что литературные труды не всегда означают заработок. Мне следовало подготовиться какой-то к рутинной конторской работе (подобно Чарльзу Лэму или Готорну), приносящей надежное жалование и все же оставляющей мозг достаточно свободным для некоторой творческой деятельности - но за неимением неотложной нужды я чертовски сглупил, не заглядывая вперед. Похоже, я считал, что деньги для повседневных нужд есть у каждого как нечто само собой разумеющееся, - а если у меня закончатся финансы, я "всегда смогу продать рассказик, или стихотворение, или что-то еще". Что ж... мои расчеты были неточны!
  
   Вот так Лавкрафт и обрек себя на жизнь во все усиливающейся бедности.
   Но что же в этой ситуации делала его мать? Сказать довольно сложно. Вспоминая ее историю болезни из больницы Батлера (в настоящее время утраченную) в пересказе Уинфилда Таунли Скотта: "женщина с узким кругозором, пребывающая в травматическом психозе из-за осознания приближающегося банкротства". Это заключение было вынесено в 1919 г., однако состояние должно было развиваться годами - самое позднее со смерти отца Сюзи, Уиппла Филлипса. Хотя она всячески превозносила сына ("поэта высочайшего порядка"), Скотт справедливо предполагает, что "Как бы она его не обожала, могла быть подсознательная критичность к Говарду - такому талантливому, но такому бесполезному экономически". Несомненно, ее разочарование в сыне, не способном ни окончить школу, ни поступить в университет, ни содержать себя, не улучшало ситуацию.
   Лавкрафт, говоря о неуклонном экономическом упадке своей семьи, отмечает "несколько резких рывков вниз, как когда в 1911 дядя потерял уйму наших с матерью деньжат". Фейг с почти стопроцентной уверенностью идентифицирует этого "дядю" с братом Сюзи, Эдвином Э. Филлипсом. Эдвин с трудом поддерживал даже свое собственное финансовое положение, как показывает его пестрая трудовая биография. Разумеется, мы не знаем, как Эдвин потерял эти деньги, но есть подозрение, что в результате неудачных капиталовложений, которые не только не принесли прибыли, но и пожрали капитал.
   О том, как это отразилось на Сюзи и на ее отношение к сыну, можно лишь предполагать. Супруга Лавкрафта, Соня Грин, хотя ни разу и не видела Сюзи, но сделала правдоподобное утверждение, что та "изливала всю свою любовь и всю ненависть на своего единственного ребенка". Это замечание, похоже, подтверждается следующим неприятным эпизодом с Кларой Хесс, имевшим место в тот период или чуть ранее:
  
   ...когда она [Сюзи] переехала в небольшую квартиру на нижнем этаже дома на Энджелл-стрит, сразу за углом с Батлер-авеню, я часто сталкивалась с ней в трамвае на Батлер-авеню и однажды после множества настойчивых приглашений зашла к ней в гости. Тогда про нее поговаривали, что она ведет себя довольно странно. Визит вышел достаточно приятным, но в доме был странный, спертый воздух, атмосфера [дома] казалась необычной, а миссис Лавкрафт без умолку говорила о своем несчастном сыне, который настолько ужасен, что прячется от всех и не любит выходить на улицу, где люди на него глазеют.
   Когда я возразила, что она преувеличивает и что у него нет на то причин, она поглядела на меня таким жалостливым взглядом, словно я не понимаю, что говорю. Помню, я была рада выбраться на свежий воздух и солнце и больше к ним не заглядывала.
  
   Я не вижу причин не верить этому печально известному свидетельству отношений Лавкрафта и его матери. "Ужасен", вероятно, относилось к его внешности - вот почему я и хочу датировать этот эпизод концом второго - началом третьего десятка лет в жизни Лавкрафта: в детстве он выглядит настолько нормально, что никто - даже его мать при всей своей "странности" - не счел бы его "ужасным"; но к 18-20 годам, по всей видимости, он уже достиг своего полного роста - 5 футов 11 дюймов, и у него, вероятно, появилась та длинная, выдающаяся нижняя челюсть, которую он сам считал физическим дефектом. Гарольд У. Мунро утверждает, что еще в школе Лавкрафту докучали вросшие волоски; но, говоря о "мелких красных порезах" на его лице, явно считает их результатом тупой бритвы. На самом же деле, по свидетельству Лавкрафта, эти порезы приключались от иглы и пинцета, которыми он вырывал вросшие волоски. Эта проблема - только когда Лавкрафту было сильно за 20, она пошла на убыль, - также могла повлиять на его негативное отношение к собственной внешности. Даже в феврале 1921 г., всего за несколько месяцев до смерти матери, Лавкрафт в письме к ней, говоря о новом костюме, пишет, что он "позволил мне выглядеть почти респектабельно при моем-то лице".
   Разумеется, я не пытаюсь защитить мать Лавкрафта - несомненно, ни одна мать не должна говорить подобные вещи о своем сыне, как бы уродлив он ни был, - но может статься, что ее замечание подразумевало нечто большее. Существует - по-моему, весьма правдоподобное - предположение, что Сюзи перенесла на сына ненависть и отвращение, которое питала к своему мужу после его заражения сифилисом. Конечно, Сюзи вряд ли знала точную причину болезни мужа (даже доктора ее не знали), но вполне могла почувствовать, что та как-то связана с сексом; теперь же, когда ее сын постепенно превращался в половозрелого мужчину, она могла заподозрить, что он станет подобием своего отца - особенно, если Лавкрафт в то время носил отцовскую одежду. В любом случае, по-моему, у нас нет оснований отрицать, что она все-таки сделала свое "ужасное" замечание. Сам Лавкрафт однажды (только однажды) признался жене, что отношение матери к нему было - и это его собственное слово! - "опустошающим", и нам нам нет нужды искать тому иных подтверждений, кроме приведенного выше случая.
   Итак, и Клара Хесс, и Гарольд У. Мунро засвидетельствовали, что Лавкрафт в тот период действительно избегал общения с людьми. Позднее, по просьбе Огюста Дерлета, Хесс напишет: "Иногда я видела Говарда, идущего по Энджелл-стрит, но он [ни с кем] не заговаривал и смотрел прямо вперед - его воротник был поднят, а подбородок опущен". Мунро заявляет: "Явный интроверт, он проносился мимо словно ищейка, ссутулясь, всегда с книгами или газетами, зажатыми подмышкой, глядя прямо перед собой, никого не узнавая".
  
  
   Мы располагаем лишь обрывками информации о том, что делал Лавкрафт все это время. Он признается, что в 1908 г. посетил долину Мусап и специально - дом Стивена Плейса в Фостере (где родились его мать и бабушка); факт, наводящий на размышления. Вряд ли этот визит был чисто развлекательным. Его сопровождала мать - имеется фотография (вероятно, сделанная самим Лавкрафтом), где она стоит перед домом Плейса. Похоже, Лавкрафту вновь потребовалось своего рода возобновление семейных уз, чтобы преодолеть тяжелую психологическую травму; но в данном случае визит, похоже, не особенно помог.
   В данных о 1909 г. (помимо астрономических наблюдений и заочного обучения) зияет полный пробел. В 1910 г. он, как нам уже известно, наблюдал комету Галлея, но, видимо, не в обсерватории Лэдда. В 1918 г. он пишет:
  
   Я больше не посещал ни обсерваторию Лэдда, ни иных приманок Университета Брауна. Когда-то я надеялся работать там на правах постоянного студента, а в один прекрасный день, возможно, и руководить какими-то из них в качестве преподавателя. Однако, узнав их "изнутри", отныне я не желал бывать там, как случайный посетитель и не-университетский варвар и чужак.
  
   Это чувство отчуждения, наверное, возникло вскоре после нервного срыва 1908 г., и комету Галлея он, видимо, наблюдал в свой собственный телескоп. Он упоминает, что ранее в том же году пропустил появление яркой кометы, "лежа в постели пластом с жутчайшей корью!" В другом письме он пишет, что за время болезни потерял 54 фунта и чуть не умер. В году 1910 он, однако, частенько посещал театральные постановки и по собственным словам увидел множество пьес Шекспира в Оперном театре Провиденса. Он также посетил Кембридж (Массачусетсе) - вероятно, чтобы повидаться со своей теткой Энни Гэмвелл и 12-летним кузеном Филлипсом. А еще совершил перелет на воздушном шаре в Броктон (Массачусетс) - город примерно на полпути из Провиденса в Бостон. Судя по этим поездкам он не жил совершеннейшим анахоретом; возможно, на воздушном шаре он катался вместе с Филлипсом Гэмвеллом. Свой 21-ый день рождения (20 августа 1911 г.) Лавкрафт отпраздновал, весь день напролет катаясь на трамвае:
  
   Несмотря на дурное самочувствие, я решил устроить себе праздник и целый день проездил на трамвае - поехав на запад через живописную местность, откуда родом были предки моей матери, отобедав в Путнеме, Конн., свернув на север к Уэбстеру, Масс., (с которым связаны мои первые подлинные воспоминания), затем повернув на северо-восток к Уорчестеру, держа на Бостон & наконец ночью вернувшись домой по завершении поистине рекордного турне.
  
   Это было своего рода возвращением в детство: несомненно, Лавкрафт вспоминал похожую поездку 1900 (или 1901) г., после которой он написал свой забавный "Отчет в стихах о чудесных приключениях".
   В 1911 г. (вероятно, ближе к его концу) он видел президента Уильяма Говарда Тафта, когда тот во время предвыборной кампании останавливался в Провиденсе. Впоследствии он выражал огромное восхищение Теодором Рузвельтом и, вероятно, голосовал (или, как минимум, поддерживал) за Рузвельта, который рассорился со своим протеже Тафтом и с осени 1911 г. яростно выступал против его кандидатуры от Сохатых [прогрессивной партии]. Лавкрафт признается, что видел Рузвельта в Оперном театре Провиденса в августе 1912 г., за 2-3 месяца до выборов, но позднее делает следующее откровение:
  
   Что до Вудро Вильсона - он твердый орешек для анализа. Я был за него в 1912, поскольку полагал, что он представляет цивилизованную форму правления, отличную от откровенно воровской плутократии твердолобых [консерваторов] Тафта и от слепо бунтарских Сохатых. Однако его нерешительная политика по отношению к Мексике почти немедленно охладила меня.
  
   Таким образом, по итогам выборов 1912 г. Лавкрафт оказался на стороне победителей: поскольку Тафт и Рузвельт поделили голоса республиканцев, пост президента занял демократ Вильсон. Упоминание о Мексике относится к мексианской Гражданской войне, которая на протяжении последующих трех лет периодически вовлекала Соединенные Штаты в мексиканскую политику. Однако из приведенного выше отрывка неясно, голосовал ли сам Лавкрафт на выборах 1912 г.
   12 августа 1912 г. он пишет свое первое и единственное завещание. Позднее я подробней расскажу об этом документе; в целом, в нем перечисляется, что делать с имуществом и денежными средствами в случае его смерти: они отойдут к его матери, Саре С. Лавкрафт, либо, если он ее переживет, к теткам Лилиан Д. Кларк (две трети) и Энни И. Гэмвелл (одна треть), либо, если он переживет и их тоже, к их потомкам. Засвидетельствовали завещание Эддисон П. Манро (отец Гарольда и Честера), Честер П. Мунро и адвокат Альберт А. Бейкер, который до совершеннолетия Лавкрафта являлся его опекуном.
   Это подводит нас к вопросу - а продолжал ли Лавкрафт общаться со своими друзьями. Факты допускают двоякое толкование. Несомненно, что Лавкрафт испытывал определенное ощущение неудачи и фиаско, когда видел, как его школьные друзья женятся, находят работу и, в общем, ведут взрослую ответственную жизнь. Гарольд Манро женился, переехал в Восточный Провиденс и стал помощником шерифа. Честер Манро, о котором чуть ниже, уехал в Северную Каролину. Стюарт Коулмен пошел в армию, дослужившись, по крайней мере, до майора. Рональд Апхем стал коммивояжером. Один из одноклассников, чьи сочинения Лавкрафт частенько правил, позднее опубликовал, по крайней мере, одну статью в New York Tribune. Все это заставило его в 1916 г. заявить:
  
   Я никогда не переставал стыдиться своего неуниверситетского образования; но, по крайней мере, знаю, что не мог поступить иначе. Дома я занимал себя химией, литературой & тому подобным... Я сторонился общества людей, полагая себя слишком большим неудачником, чтобы составить компанию тем, кто знал меня в юности & глупо ожидал от меня каких-то великих свершений.
  
   Но вот что Эддисон П. Манро сообщает в интервью Уинфилду Таунли Скотту:
  
   Он жил всего за несколько домов от нас и довольно часто бывал у наших сыновей. Помню, у нас в подвале была устроена комната, которую мальчики заняли под клуб, который пользовался популярностью из-за Говарда. Этот так сказать клуб состоял из полудюжины соседских мальчишек примерно лет по 20, и когда они устраивали так называемый "банкет", импровизированный и обычно самостоятельно приготовленный, Говард всегда выступал оратором, и мои мальчики всегда говорили, что его выступления - подлинные жемчужины.
  
   По-видимому, это и был Исторический Клуб Ист-Сайда, чьи собрания продолжались даже после того, как участники закончили школу. Если Манро не ошибается относительно их возраста, тогда эти заседания тогда происходили точно в то самое время (1910 г.), когда по уверениям Лавкрафта он "сторонился общества людей", а, в особенности, своих друзей. Гарольд Манро делает любопытное заявление, что "После дней на Хоуп-стрит я ни разу не разговаривал с Говардом, хотя видел его несколько раз"; но мы-то знаем, что Лавкрафт и Гарольд в 1921 г. вместе побывали в Сельском клубе Грейт Медоу. В действительности, как покажут дальнейшие события, Лавкрафт никогда не утрачивал связи с семейством Манро; так что рассказ Эддисона П. Манро относительно встреч в "клубе" вполне может быть правдой. Далее он говорит:
  
   Иногда мне удавалось поговорить с ним, и он всегда поражал меня зрелостью и связностью своей речи. Особенно мне запомнился один случай. Когда я был членом Сената Р.А. в 1911-1914 гг., у нас на повестке дня было несколько важных мероприятий; Говард как-то вечером завел разговор об этих мероприятиях, и я был изумлен его осведомленностью относительно вещей, которые обычно не интересны молодому двадцати лет отроду. Честно говоря, он знал больше, чем 75 процентов сенаторов, которые проголосовали за них.
  
   Вряд ли Манро ошибается насчет срока своих полномочий в Сенате Род-Айленда, так что, видимо, его воспоминания точны. Своей осведомленностью о политической жизни Род-Айленда Лавкрафта, несомненно, хотя бы отчасти был обязан тому факту, что он - вероятно, именно тогда - от корки до корки проштудировал всю подшивку Providence Gazette and Country-Journal (1762-1825) в Публичной библиотеке Провиденса. Несомненно, он регулярно читал и Providence Journal (или, скорее, ее вечернее издание, Evening Bulletin, на которое подписывался и впоследствии).
  
  
   То, что Лавкрафт продолжал общаться, как минимум, с одним из Манро, объясняет существование двух любопытных, хотя и посредственных стихов: "Стихи, предназначенные Шурину Друга Автора в подарок на Новый Год" и "М-ру Манро за его Поучительный и Увлекательный Рассказ о Швейцарии". Первое стихотворение не датировано, но, вероятно, написано в 1914 г.; рукопись второго датирован 1 января 1914 г. "Друг автора" из первого стиха - это Манро, хотя я и не знаю который из них. В "Представляя м-ра Честера Пирса Манро" Лавкрафт сообщает, что отчет о Швейцарии был написан Честером, хотя и не уточняет, с какой целью; возможно, это было университетское задание. Одно двустишие невольно описывает отшельничество самого Лавкрафта:

Th' untravell'd student, close within his doors,

The lofty peak and crystal lake explores.

  
   Лавкрафт - чья нога до 1921 г. не ступала за пределы штатов Род-Айленд, Массачусетс и Коннектикут, который ни разу не переночевал под чужой крышей между 1901 и 1920 гг. и который (главным образом, по финансовым причинам) никогда не покидал Северную Америку, - должен был находить идею поездки в Швейцарию столь же фантастической, как и поездки в Антарктиду.
  
  
   Вот как Лавкрафт описывает свою литературную деятельность во время этого "пустого" периода:
  
   Работы по химии - плюс некоторые исторические и краеведческие исследования, - вот что наполняло годы моей немощи примерно до 1911, когда меня потянуло к литературе. Тут я устроил своему стилю самую основательную ревизию; раз и навсегда очистив его от некоторых гнусных газетных штампов и нелепых подражаний Джонсону. Мало-помалу я выковал орудие, которое следовало выковать десятилетие назад - пристойный стиль, способный передать то, что я желал сказать. Но я по-прежнему писал стишки и тешил себя иллюзией, что я - поэт.
  
   Любопытнее всего то, что у нас почти нет образчиков его прозы за период между "Алхимиком" (1908) - или последней астрономической заметкой для Providence Tribune, "О солнечном затмении в июне" (1 июня, 1908)... смотря, что было написано позднее, - и первой заметкой для Providence Evening News 1 января 1914 г. Есть курьезное письмо в редакцию Providence Sunday Journal (3 августа 1913 г.) с жалобой на неудобное расположение концертной площадки в парке Роджера Уильямса (судя по письму, Лавкрафт часто бывал на этих концертах) и довольно неправдоподобным предложением выстроить громадный концертный зал наподобие Дионисийского театра в Афинах. Есть еще несколько писем, которых я коснусь чуть ниже.
   Зато сохранился целый ряд стихов, вероятно, написанных "около 1911" или чуть позже. Немногие из них заслуживают какого-то внимания, но одно представляет биографический интерес: "Члены Мужского клуба при Первой Универсалистской церкви Провиденса, Р.А. - своему Президенту, готовому уехать во Флориду для поправки здоровья".
   Нет способа точно датировать это стихотворение -оно могло быть написано как 1910, так и в 1914 г.; однако обратим внимание на сам тот факт, что Лавкрафт, похоже, состоял в мужском клубе! Первое Универсалистское общество было учреждено в Провиденсе в 1821 г. и первоначально его церковь находилась на пересечении улиц Вестминстер и Юнион - там, где сейчас деловая часть Провиденса. Новая церковь была выстроена в 1872 г. на углу улиц Грин и Вашингтон (западная окраина делового Провиденса, возле Публичной Библиотеки); должно быть, именно туда Лавкрафт и ходил в мужской клуб. Во всей этой ситуации чувствуется рука матери Лавкрафта: не сумев (по крайней мере, дважды) привить сыну обычное религиозное воспитание в воскресной школе, он, возможно, решила, что менее формальная церковь больше придется ему по душе. По всей вероятности, это было и способом помешать Лавкрафту совсем отдалиться от общества - в сущности, принудить его хоть изредка выбираться из дому.
   Стихотворение поет хвалу безымянному основателю и президенту клуба:

The club's foundations by your hands were laid;

Beneath your rule its guiding laws were made;

Your efforts caus'd the social band to gain

The pow'r at once to teach and entertain.

With careful thought, its policy you fix'd,

The grave and gay in just proportion mix'd;

Nor let its frequent meetings know a dearth

Of lofty learning, or diverting mirth.

  
   В нем не говорится о цели и функциях клуба, и вряд ли мы теперь когда-нибудь о них узнаем.
   Прочие стихотворения того периода сходным образом касаются местных дел - и, к сожалению, единственным, что их объединяет, является расизм. "Провиденс в 2000 году" - первое опубликованное стихотворение Лавкрафта, вышедшее в Evening Bulletin 4 марта 1912 г., - оно довольно забавно, хотя подобный юмор вряд ли встретил бы сейчас хороший прием. Предваряющее его вступительное слово - "(В Providence Journal объявлено, что итальянцы хотят переименовать авеню Этвелла в `Авеню Колумба')" - объясняет все: Лавкрафт высмеивает идею, что итальянцы с Федерал-Хилл имеют право менять дарованное янки название главной улицы собственного района. (Улица так и не была переименована.) Эта, довольно сокрушительная сатира повествует о неком англичанине, что в 2000 г. возвращается в Род-Айленд, землю своих праотцов, и обнаруживает, что все здесь стало чужим. Вот он сходит с корабля в порту залива Наррагансетт: "I left the ship, and with astonish'd eyes / Survey'd a city fill'd with foreign cries". Он обнаруживает, что Фокс-пойнт переименован португальцами в мыс Сао Мигуэль; что ирландцы превратили Саут-Мэйн-стрит в О`Мерфи-авеню; что евреи превратили Маркет-сквер в Голдштейн-корт, а "Голову Турка" - в перекресток Финкльштейна. Наконец, он добирается до итальянского района:

I next climb'd on a car northwestward bound,
And soon 'mid swarthy men myself I found
On La Collina Federale's brow,
Near Il Passagio di Colombo.

  
   Далее он обнаруживает, что целый городок Потукет переименован в Новый Дублин, а Вунсокет стал Nouvelle Paris, Новым Парижем. В Олнивилле его ждет следующее переживание: "In what was once called 'Olneyville' I saw / A street sign painted: Wsjzxypq$?&%$ ladislaw". В ужасе он кидается обратно на пристань, где встречает "сморщенную фигуру", что объявляет себя "чудовищной диковиной": "Last of my kind, a lone unhappy man, / My name is Smith! I'm an American!" Судя по тому, что Evening Bulletin это напечатал, видимо, не только сам Лавкрафт находил подобный юмор забавным. И, по крайней мере, в этом стихотворении он никого не дискриминирует: все этнические меньшинства Провиденса - итальянцы, португальцы, евреи, поляки, ирландцы, франко-канадцы - получают свое.
   Другие стихи того периода гораздо злее, но, к счастью, они не были опубликованы. "Падение Новой Англии" (апрель 1912 г.) - весьма гнусное 152-строчное злопыхательство, предваренное, естественно, эпиграфом из третьей сатиры Ювенала (на монгрелизацию Рима), - повествует о сказочных временах, когда работящий, набожный англосаксонский фермер создавал культуру Новой Англии -

Oft to the village drove good Farmer John,
To stock his larder, and supply his barn.
'Mid shady streets he sought the village store,
And hail'd the rustics cluster'd 'round the door.

   - но лишь для того, чтобы чужаки проникли в общество и разложили его изнутри:
  

The village rings with ribald foreign cries;
Around the wine-shops loaf with bleary eyes
A vicious crew, that mock the name of "man",
Yet dare to call themselves "American".

  
   Несомненно, это едва ли не надир в поэзии Лавкрафта - не только из-за оголтелого расизма, но и из-за избитых, банальных изобразительных средств и тошнотворно сентиментального живописания блаженной жизни флегматичного белого фермера. Возможно, лишь пресловутое "На сотворение Негров" превосходит его по гнусности. Вот это стихотворение целиком:

Когда встарь Боги Землю создавали,
Юпитера обличье Человеку дали.
Затем создали меньший ранг зверей -
Но непохожи вышли на людей.
Связать с людьми, исправить сей изъян,
Замыслили с Олимпа Боги план:
С людской фигурой тварь изобрели,
Порок вложили, НЕГРОМ нарекли.*

  
   Единственное, что тут можно сказать - по крайней мере, в отличие от "De Triumpho Naturae" и "Падения Новой Англии", здесь расизм не прикрывается ханжески христианством, в которое Лавкрафт не верил. Публикаций этого стихотворения не найдено, и, будем надеяться, что их не было. Текст, однако, сохранился в виде гектографической копии, то есть Лавкрафт мог, как минимум, распространять его среди друзей или членов своей семьи: вероятно, они одобряли - или, по крайней мере, не возражали против подобных высказываний.
   Стихотворение "Новоанглийская деревня в лунном свете" (On a New-England Village Seen by Moonlight) в рукописи датируется 7 сентября 1913 г.; оно не публиковалось до 1915 г. Из него достаточно прочесть вводный абзац: "(Мирные старые деревеньки Новой Англии быстро теряют своих исконных обитателей-янки и свой земледельческий дух, становясь местами промышленного производства, наводненными южно-европейскими и западно-азиатскими иммигрантами самого низкого разбора)". Этот короткий стишок из восьми четверостиший возвращает нас к теме "Падения Новой Англии", но с большим акцентом на утрате земледельческой культуры и образа жизни и на засилье машин, нежели на нашествии чужеземцев, пускай Лавкрафт и считал оба этих явления звеньями одной цепи.
   Несколько безобиднее "Парк Квинсникет" (Quinsnicket Park), который Лавкрафт датирует 1913 г. Парк Квинсникет (ныне парк Линкольн-Вудз), что находится в четырех милях севернее Провиденса, был излюбленным местом уединенных прогулок Лавкрафта; в течение всей жизни он гулял здесь - и читал, либо писал на открытом воздухе. 117-строчный гимн этому сельскому уголку банален, безжизненен и механичен, но в нем есть, по крайней мере, такие интересные строки:

In yonder reedy pool we half expect
Some timid Nymph or Satyr to detect:
Our raptur'd eyes for fleeing Naiads scan,
And ears are strain'd to hear the pipes of Pan.

  
   Сразу вспоминается мистическое видение "козлоногого Пана и сестер гесперийской Фаэтузы", посетившее Лавкрафта в возрасте семи лет, - хотя оно, скорее, приключилось в парке Блэкстоун на берегах Сиконка, а не в Квинсникете.
  
  
   Более о конкретных занятиях Лавкрафта в эти годы нам неизвестно ничего. Вероятно, он погрузился в учебу и перечитал огромное количество книг, как научных, так и художественных; возможно, именно тогда был заложен фундамент его начитанности по множеству предметов, которая позднее поражала коллег. И, несомненно, он продолжал читать фантастическую литературу.
   Мы уже знаем, что он в больших количествах читал ранние `бульварные' журналы. В чудом уцелевшем номере "Род-айлендского журнала астрономии" (27 сентября 1903 г.) он упоминает статью Э.Г. Доджа "Может ли человек достичь Луны?" из октябрьского выпуска Munsey's Magazine, что в частности указывает на то, что Лавкрафт уже тогда читал этот журнал. Были ли многочисленные журналы, основанные Фрэнком А. Манси, желтыми или нет - предмет дискуссий; для наших целей будет достаточно сказать, что они стали предшественниками подобных журналов и представляли собой передаточное звено между дешевыми фантастическими романчиками XIX века и настоящими `pulps' 1920-х гг. Учитывая насколько истовым читателем дешевых романов, видимо, был Лавкрафт, ничего удивительного, что журналы Манси представляли для него неодолимый, хотя и "преступный" соблазн. Но он и не подозревал, что они радикально изменяет его жизнь и профессиональную карьеру - по большей части (хотя и не исключительно) к лучшему.
   Неизвестно, как долго Лавкрафт читал Munsey's до того октябрьского номера 1903 г. (который, подобно большинству популярных журналов, оказался в продаже еще до выходной даты на обложке), и как долго он продолжал его читать. Но вот письмо Лавкрафта в All-Story Weekly от 7 марта 1914 г.:
  
   Почтя каждый номер вашего журнала, начиная с его основания в январе 1905, я чувствую себя в какой-то мере вправе черкнуть пару одобрительный и критических строк касательно его содержания.
   В нынешнюю эпоху вульгарных вкусов и низменного реализма приятно перелистывать издания подобные All-Story, который были и остаются продолжателями художественной школы По и Верна.
  
   В другом письме Лавкрафт пишет, что первый номер All-Story за январь 1905 г. был доступен в киосках уже в ноябре 1905 г. All-Story был "компаньоном" Argosy, который Манси в октябре 1896 г. превратил в общелитературный журнал. Он много раз менял название, с 7 марта 1914 г. став еженедельником, а а затем объединившись с Cavalier (выходившим с октября 1908 г.), чтобы с 16 мая 1914 г. стать All-Story Cavalier Weekly. Лавкрафт, разумеется, читал и Argosy, хотя трудно сказать, с какого времени. В 1916 г. Лавкрафт довольно смущенно заявлял, что "в 1913 приобрел предосудительную привычку хвататься за дешевые журнальчики вроде Argosy, чтобы отвлечься от скучной реальности", но теперь ясно, что это заявление не слишком искреннее - по крайней мере, если речь идет об All-Story. Читал ли Лавкрафт Argosy с 1905 г. или даже ранее, - об этом нам сейчас остается лишь гадать. Еще один факт - страница с рекламой "Интернациональных заочных школ" регулярно появлялась в Argosy; скорее всего, именно из этого источника Лавкрафт узнал об организации, чьими услугами воспользовался в 1909 г. В 1935 г. он упоминает, что читал Popular Magazine (Street & Smith-овский соперник Argosy) "25 или 30 лет назад" - то есть, примерно в 1905-10 гг.; но неясно, как долго и насколько регулярно он читал это издание, в целом публиковавшее меньше фантастики, чем издания Манси.
   Еще один любопытный - вернее, почти пугающий - факт: Лавкрафт прочел всю подшивку Railroad Man's Magazine (1906-19), потрясающее количество рассказов и статей о железных дорогах. Это было первое специализированное издание Манси; образ Лавкрафта, прочитавшего все 150 номеров этого ежемесячного журнала, несколько нервирует. Возможно, тот факт, что он забросил игру в "Новый Анвик" в 17 лет, вынудил его удовлетворять свой интерес к железным дорогам посредством чтения.
   Но чем же эти журналы так привлекали Лавкрафта? Процитированное выше отчасти дает ответ: их содержание во многом состояло из рассказов в жанре ужасов, фэнтези, детективов и научной фантастики - которые почти исчезли из тогдашних "глянцевых" и литературных журналов. Как сам Лавкрафт заявлял в 1932 г.: "В целом... издания Манси сделали для публикаций литературы о сверхъестественном больше, нежели любой другой журнал начала 20 века". В другом письме он замечает, что около 1904 г. "впервые заметил" Black Cat (1895-1922), и что вместе с All-Story эти журналы "стали для меня первым источником современного потустороннего". Для того, кто вырос на По, У. Кларке Расселе и других авторах XIX века, знание, что подобное пишется и в его дни, должно было поощрить, а, возможно, и вдохновить.
   И все же до сего момента я не упоминал про чтение Лавкрафтом взахлеб журналов Манси, потому что, в отличие от дешевых романов, они, кажется, никак не повлияли на оба сохранившихся с 1903-08 гг. рассказа, на "Зверя в пещере" и "Алхимика". На вид в них пробладает влияние По, готики и (в стиле) литературы XVIII века - что довольно странно, учитывая явную страсть Лавкрафта к продукции Манси. В любом случае теперь мы знаем об одном из занятий Лавкрафта во время "пустого" периода 1908-12 гг.: может, у него и был нервный срыв, но он никогда не пропускал новый номер All-Story.
   В Argosy Колонка писем - озаглавленная the Log-Book, "Вахтенный журнал" - была учреждена только в феврале 1911 г., и писем сперва приходило мало; однако к концу года было опубликовано множество писем (помеченных только инициалами автора, либо названием его родного города) с комментариями редакции. Первое письмо Лавкрафта в журналы Манси появилось в Argosy в ноябре 1911 г. Следующее письмо, в All-Story Cavalier от 8 февраля 1913 г., было реакцией на великолепный рассказ Ирвина С. Кобба о получеловеке-полурыбе "Рыбоголовый".
   Осенью того же года письма Лавкрафта вновь стали публиковаться в Argosy; однако сейчас я хотел бы вернуться к уже процитированному письму 1914 г. - к письму размером около 2000 слов, занявшему почти 2 печатные страницы. В нем он суммирует все то, что ему нравилось в журнале, и определяет, что тот, по мнению Лавкрафта, символизировал. Высмеивая просьбу некого Дж. У. Ф. из Данди (Шотландия) о более "правдоподобных" рассказах, Лавкрафт заявляет:
  
   Если человек на деле и неспособен творить живых существ из неорганической материи, гипнотизировать зверей леса, чтобы они исполняли его волю, скакать с дерева на дерево на манер обезьян из джунглей Африки, воскрешать мумифицированные тела фараонов и инков или исследовать атмосферу Венеры и пустыни Марса, позвольте нам хотя бы в воображении увидеть эти чудеса и удовлетворить ту страсть к неведомому, странному и невозможному, что свойственна каждому живому человеческому разуму.
  
   Последнее утверждение определенно чересчур оптимистично: будь страсть к неведомому свойственна каждому, тогда бы фантастика не находилась сейчас в литературном гетто. Но данный перечень не просто краткий пересказ некоторых известных произведений, опубликованных All-Story, но и подборка элементов сюжета, которые сам Лавкрафт поздней использует в собственной работе (и, насколько нам известно, уже использовал в уничтоженных рассказах 1903-08 гг.)
   Далее звучат хвалебные песни многим популярным авторов All-Story. Кто назван первым? "На - или у вершины - вашего списка, несомненно, стоит Эдгар Райс Берроуз". Позднее Лавкрафта, похоже, смущало это юношеское (или не такое уж и юношеское: на момент написания письма ему было 23 года) увлечение Берроузом, и он старался дистанцировать себя от создателя Тарзана. В 1929 г., убеждая корреспондента не поддаваться рыночным соблазнам и не писать халтуры, он валит Берроуза в одну кучу с Эдгаром Э. Гестом и Гарольдом Беллом Райтом - примерами того, как "сущий идиот и неуч добиться славы удачным выстрелом".
   Далее в своем письме Лавкрафт возносит хвалу и другим авторам - мало кто из них хоть чем-то примечателен. В другом письме (опубликованном 15 августа 1914 г. в All-Story Cavalier Weekly) он восхваляет Джорджа Аллана Инглунда, Альберта Пейсона Терьюна и Зейна Грея. Примечательно, что большинство из них даже не писали фантастику: Зейн Грей, конечно же, легендарный автор вестернов; Терьюн прославился рассказами о собаках; и Лавкрафту даже понравились многие юмористические рассказы. Похоже, Лавкрафт читал каждый номер - иногда из 192, а иногда из 240 страниц - от корки до корки, месяц за месяцем или даже (когда он стал еженедельным) неделя за неделей. Это громадное количество для любого читателя - и, честно говоря, составляет противоречие целям этого журнала, в котором каждый член семьи должен был находить те рассказы или те виды рассказов, которые его (или ее) интересовали.
   Вероятно, All-Story опубликовал это длинное письмо в номере 7 марта 1914 г., потому что и сам Лавкрафт стал некоторым образом знаменитостью в журналах Манси. Случилось это весьма необычным образом. Лавкрафт, читавший все, что попадалось ему в Argosy, находил некоторые материалы менее привлекательным для своего привередливого вкуса, чем другие. В частности, в сентябрьском номере 1913 г. им был обруган популярный автор Argosy по имени Фред Джексон. Джексон был одним из "фирменных блюд" Argosy, и две его повести целиком появились в двух номерах - "Первый закон" в апреле 1913 г. и "Третий акт" в июне 1913 г. Содержание этих работ было не из тех, что понравилось бы Лавкрафту. "Первый закон" был немыслимо слащавой, мелодраматичной и многословной историей об оперной певице. Вот отрывок:
  
   Она, возмущенная до глубины души, неистово боролась с ним, но он был куда сильнее. Он крепко держал ее, и его губы касались ее уха, горла, подбородка и глаз, пока, наконец, он не впился в ее уста долгим поцелуем.
   Затем он отстранился, а она безвольно лежала на его руках, дрожа и ужасаясь охватившему ее безумию. Казалось, что он пробудил в ней некого спящего демона - существо, неведомое ей, существо, жаждущее его поцелуев, страстно вожделеющее его объятий.
  
   Сегодня Джексон, пожалуй бы, стал хорошим автором дамских романов.
   Часто забывают, что гневная тирада Лавкрафта была вызвана не только необычным преобладанием Джексона на страницах Argosy, но и письмом против него, опубликованном в июльском номере 1913 г. Это письмо - от некого Ф.В. Беннетта из Ганновера (Иллинойс) - однако, было столь малограмотным, что Лавкрафт счел его скрытой пародией, а на деле косвенной рекламой Джексона. Его собственное письмо в сентябре 1913 г. трудно счесть таковой. Он пишет:
  
   Для незаинтересованного наблюдателя все это выглядит попыткой насильно навязать мистера Джексона читающей публике в результате беспрецедентной рекламной кампании и отбора для публикации в Вахтенном журнале тех писем, где его одаривают наибольшим количеством подхалимажа
  
   Тут кое-что следует сказать: в течении нескольких предыдущих номеров "Вахтенный журнал" был полон хвалебных писем Джексону - как правило, как ни странно, от мужчин. Разумеется, Лавкрафт сходу отмел возможность того, что Джексон действительно пользовался успехом у читателей Argosy; или, скорее, проигнорировал тот очевидный факт, что у большинства его читателей были крайне незамысловатые литературные вкусы и тяга к дешевым развлечениям.
   Отклик на это письмо, видимо, не могли предсказать ни Лавкрафт, ни Мэтью Уайт-мл., редактор Argosy. В ноябрьский номер вошло еще несколько писем о Джексоне - и два из них прямо поддерживали автора и нападали на Лавкрафта и Беннетта. Одно из них, от Т.П. Крина из Сиракуз (Нью-Йорк), заявляло:
  
   Я до сих пор озадачен письмом Г.Ф. Лавкрафта. Я могу понять, как блестящий Ф.В. Беннетт не одолел истории Джексона. Но мистер Лавкрафт, судя по его письму, должен бы при встрече различить хорошую историю. Мое личное мнение - письмо просто демонстрирует миру THE ARGOSY его словарный запас...
  
   Этот рефрен частенько будет звучать во всей дискуссии. Дело, однако, могло и не принять необычного оборота, не будь второе письмо, от Джона Рассела из Тампы (Флорида), написано стихами. Эта эксцентричная вещица начинается так:

Does Mr. Lovecraft think it wise

With such long words to criticize

An author whom we greatly prize?

That's Freddie Jackson.

  
   Лавкрафт упоминает ее как "пример четырехстопного стихотворения... в котором было столько природного остроумия, что я решил на него ответить". И действительно, ответил в январском выпуске 1914 г. - своим собственным стихотворным посланием в манере "Дунсиады" ("Глупиады") Поупа. Это, действительно, очень остроумное стихотворение, показывающее ту склонность к язвительной сатире, что станет одним из немногих достоинств поэтического наследия Лавкрафта.
   Рукопись стиха озаглавлена "Ad Criticos" ("Критикам") (с подзаголовком "Liber Primus", вероятно, добавленным позже, когда Лавкрафт продолжил этот цикл); в опубликованном виде оно озаглавлено "Возвращение Лавкрафта: Ad Criticos". Открывается оно бравуро:

What vig'rous protests now assail my eyes?

See Jackson's satellites in anger rise!

His ardent readers, steep'd in tales of love,

Sincere devotion to their leader prove;

In brave defence of sickly gallantry,

They damn the critic, and beleaguer me.

  
   Неплохая насмешка над "фанатами". Лавкрафт хвалит Рассела за его находчивость и остроумие, а затем устраивает прочим противникам нагоняй.
   Но прежде чем стихотворение вышло в печати, на Лавкрафта яростно напали в декабрьском номере 1913 г. Заголовки, данные письмам редактором, дают некоторое представление о возмущении, которое спровоцировал Лавкрафт: "Вызов Лавкрафту" (Дж. И. Боннер, Спрингфилд, Огайо); "Виргиния против Провиденса" (мисс Э.Э. Блэнкеншип, Ричмонд, Виргиния); "Эльмира против Провиденса" (Элизабет Э. Луп, Эльмира, Нью-Йорк); "Бомба для Лавкрафта" (Ф.У. Сондерс, Коулгейт, Оклахома). Два письма, правда, принимали сторону Лавкрафта.
   В "Liber Secundus", опубликованном в Argosy в феврале 1914 г., Лавкрафт ведет массированную стрельбу по новым оппонентам. Тон второго стиха намного резче, чем у предшественника. Лавкрафт, естественно, оказался на позиции подавляющего интеллектуального превосходства над большинством своих жертв - порой это выглядело, как стрельба из пушки по воробьям; но сатира от этого не становится менее испепеляющей. Вот как он отбивается от напавших на него женщин:

Now fairer forms from out the ranks emerge;

The Amazons in reckless fury charge.

Good Madame Loop, like Crean of Syracuse,

Protests unkindly `gainst the words I use:

Whoe'er this lady's firm esteem would seek,

In monosyllables must ever speak.

  
   С этого номера Лавкрафт начинает собирать как друзей, так и врагов, - как правило, последних. Одним из вернейших друзей стал никто иной, как Ф.В. Беннетт, нечаянно начавший дебаты. Ныне подучив грамоту (или отдавая свои письма на правку орфографических ошибок и неправильной пунктуации), он писал "ну, руку, ГФЛ" и заявлял "мы начали дело, которое положит конец потоку галиматьи Джексона..." Это заявление подтверждается примечанием редактора Боба Дэвиса: "Могу пообещать, что в 1914 вы не увидите слишком много Джексона ..." Разумеется, это не значило, что его не будет совсем: между концом 1913 и концом 1917 г. вышло еще несколько рассказов и повестей, но в итоге Джексон перестал появляться в журналах Манси, поскольку взялся за сочинение пьес, и позднее добился на этом поприще довольно заметного успеха.
   Дискуссия ни шатко ни валко шла еще несколько номеров, однако приключилось нечто странное: до самого октября 1914 г. вы не видим в Argosy новых ответов Лавкрафта. В рукописном варианте "Ad Criticos" есть еще два записи: может, он их не отправил? или их не приняли? Последнее кажется маловероятным, поскольку комментарий редактора к "Поправке для Лавкрафта" (письма, написанного прозой и напечатанного в мартовском выпуске 1914 г.) гласит: "Вы всегда желанный гость в Вахтенном журнале".
   Но тут Лавкрафта атаковали с неожиданной стороны. В апрельском номере All-Story Weekly 1914 г. содержится форменная бомба от С.П.Н. (Кеннет-Сквер, Пенсильвания), которая разносит длинное письмо Лавкрафта от 7 марта 1914 г.
  
   Я уже знаком с этим джентльменом. Он выглядит прирожденным критиканом и эгоистом наихудшего толка. Его тщеславие ужасает. Его якобы красноречие и литературные способности отвратительны.
   Сейчас я в первый раз увидел его в All-Story и не желаю видеть снова.
  
   И все в таком духе на половину колонки ("Погодите, пока он не начнет обстреливать вас своими мерзкими стишками. О боже!") Лавкрафт, похоже, так и не ответил публично на ядовитый укус.
   Конец дискуссии пришел в октябрьском номере 1914 г. Весь раздел писем несет заголовок "Фред Джексон, за и против"; как и ожидалось, "Фанаты Джексона" превзошли числом "Критиканов". Никто из них прямо не выступал против Лавкрафта, однако верный Ф.В. Беннетт все же заступился за своего наставника и напал на его главного оппонента: "Что же до писателей, нападающих на мистера Лавкрафта, я с ними не согласен, так как мистер Лавкрафт одного мнения о подобной дряни. Что же до Исделия [sic] Джона Расселла, то оно - в одну цену с Джексоном". Но интереснее всего стихотворение под заголовком "Прощание Критиков", на котором стоят Лавкрафта и Расселла. В действительности, они не были реальными соавторами; скорее, Лавкрафт написал первую часть ("Конец войне с Джексоном"), а Расселл - вторую ("Наши извинения Э.М.В."). Лавкрафт, естественно, писал двустишиями, Расселл - очень живеньким анапестом. Лавкрафт замечает, что примирение было достигнуто по настоянию редактора Argosy, который "тонко намекнул, что война поэтов должна бы и закончиться, поскольку корреспонденты жалуются на переизбыток наших виршей в их обожаемом журнале". Лавкрафт называет имя редактора - Т.Н. Меткалф. Нам известно, что редактором самого Argosy был Мэтью Уайт-мл., а Меткалф - одним из редакторов All-Story под Роберта Х. Дэвиса; возможно, Меткалф отвечал за Вахтенный Журнал.
   Задумаемся же о значении этого побоища "при Джексоне" в Argosy/All-Story. В каком-то смысле мы должны благодарить мистера Джексона (или, возможно, Ф.В. Беннетта) за то, что он дал толчок дальнейшей карьере Лавкрафта, ибо неизвестно, сколько бы еще он продолжал вести растительную жизнь в оранжерейной атмосфере дома 598 на Энджелл-стрит. У Лавкрафта не было работы, он лишь развлекался химией и астрономией, он жил с матерью, которая постепенно теряла разум, время от времени писал посредственные стишки о своем родном крае и поглощал журналы Манси, но и не думал посылать что-то из своих работ в печатные издания. Но работы Джексона так раздразнили его, что он выбрался из своей раковины - по крайней мере, чтобы засыпать упомянутые письмами. Хотя это Джон Расселл первым начал писать стихами, Лавкрафт ухватился за замечательный шанс приспособить свой любимый старинный сатирический стиль в современных целях - как он вновь сделает позднее, в 1914 г. Возможно, Лавкрафт даже и не думал, поступает странно, используя "Дунсиаду" как модель; вспомните, как позднее он довольно убедительно заявит, что "я, наверное, единственное живое существо, для коего выговор 18 столетия действительно прозаический и поэтический родной язык". С другой стороны, Мэтью Уайт-мл. (или Т.Н. Меткалф), вероятно, нашел творения Лавкрафта небезынтересными именно из-за их старомодности в сочетании с яростной полемичностью.
   Неизвестно, получил бы Лавкрафт такой же отклик, напади он не на Фреда Джексона. У Джексона, несомненно, имелись очень верные почитатели как в Cavalier, так и в Argosy; среди них вызывает удивление число мужчин, которым, по-видимому, искренне нравились его любовные истории. И здесь обратим внимание на личный момент в претензиях: Лавкрафт, как закоренелый холостяк; как человек, не избалованный нежностью и оттого враждебный к любому проявлению нежных чувств; как циник, что насмехался над романтикой. Некоторые из его попреков, действительно, никак не относились к вопросу о действительных достоинствах произведений Джексона; однако Лавкрафт совершенно точно объявляет его писателем сентиментальным, стилистически небрежным и довольно расчетливо потакающим ожиданиям своей аудитории. Но защитники Джексона, в целом, были столь плохо образованы, что не могли даже отличить просто понравившийся рассказ от рассказа, имеющего подлинную литературную ценность. Разумеется, противники Джексона в этом смысле были немногим лучше.
   Основной пользой от этого эксперимента стало, естественно, открытие Лавкрафтом - или, скорее, открытие Лавкрафта миром любительской журналистики. Эдвард Ф. Даас, тогдашний Официальный Редактор Объединенной Ассоциации Любительской Прессы, заметил поэтическую перепалку между Лавкрафтом и Расселом и пригласил обоих присоединиться к этой организации. Они так и сделали; Лавкрафт официально стал членом ОАЛП 6 апреля 1914 г. За несколько лет ему предстояло перемениться и как писателю, и как человеку.
  
  
  
   Ссылки:
   * Перевод взят отсюда. Полный текст стихотворения на английском и русском там же.
  
  
  
   Примечание: Перевод не преследует никаких коммерческих целей и делается непрофессионалом исключительно ради собственного удовольствия. Имеющиеся в тексте книги ссылки самого Джоши по большей части не приведены (пока). Все ссылки, помимо специально оговоренных, сделаны мною.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"