Федорцов Евгений Германович
Дождливые Парижские ночи

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В ночном сердце Парижа 1952 года, под завесой дождя и неоновых огней, разворачивается история любви. Бывалый ветеран и таинственная беглянка Анна, со шрамом прошлого, сплетают свои судьбы в клубах дыма и джаза Сен-Жермена. Их союз расцветает в ночных поездках по городу.
  Париж, 1952. Дождь стекал по стеклу моего "Мерседеса-170 С", хром блестел под уличными фонарями, когда я припарковался неподалеку от ночного клуба Сен-Жермен. Неоновая вывеска гудела, отбрасывая красноватый свет на булыжники. Я поправил шляпу, затянулся сигаретой и шагнул под моросящий дождь, чувствуя, как под плащом уютно лежит мой "1911" в кобуре. Шепотки о мафиози - итальянцах или русских, не важно, - витали в воздухе.
  
  Внутри воздух пропитался дымом и джазом. "Инк Спотс" пели "I Don"t Want to Set the World on Fire", их гармонии вплетались в полумрак зала. Я скользнул в кресло, заказал виски - без льда - и обвел взглядом толпу. Женщины в блестящих платьях, мужчины в безупречных костюмах, смех сливался со звоном бокалов.
  
  И тут я увидел её. Рыжеволосая красавица в зеленом платье двигалась сквозь толпу, словно пламя в ночи. Наши взгляды встретились, она улыбнулась и подошла ближе. "Не возражаете, если я присяду?" - её голос был мягким, с лёгкой насмешкой. "Меня зовут Анна."
  
  Я поднял бокал. "Садись, милая. Сегодня я просто усталый странник." Мы заговорили - о дожде, музыке, о том, как Париж дышит даже в этой тьме. Она смеялась над моими колкостями, её изумрудные глаза сияли. "Инк Спотс" перешли к "If I Didn"t Care", и я протянул руку. "Потанцуем?"
  
  Её прикосновение было живым, как ток, её аромат смешивался с виски на моём дыхании. Я бросал взгляды по залу - мафиози не видно, лишь пары растворялись в ночи. Напряжение ослабло, и мы танцевали через две песни, её смех звучал как мелодия, пока мы, запыхавшись, не вернулись к моему столику.
  
  "Ты опасен, да?" - поддразнила Анна, отпивая мой виски. Я усмехнулся, похлопав по "1911" под пиджаком. "Только для тех, кто это заслужил." Она не дрогнула - лишь улыбнулась, будто знала правила игры. Мы чокнулись, дождь стучал по окнам, и в ту дождливую ночь в Сен-Жермен мир сузился до нас, музыки и этого мгновения.
  
  Дверь распахнулась, и атмосфера изменилась. Двое громил в полосатых костюмах вошли, с них капала вода - мафиози, без сомнений. Один с шрамом на щеке, другой с подозрительным бугром под пиджаком. Моя рука скользнула к "1911", и я наклонился к Анне. "Твои друзья?"
  
  Она посмотрела, улыбка угасла. "Не мои." Её взгляд встретил мой, в нём мелькнуло предупреждение. Я кивнул, осматривая зал. Шрамолицый что-то шепнул напарнику, и они направились к нам.
  
  Я осушил виски и встал навстречу. "Останься, Анна," - сказал я, но она поднялась, гордо вскинув подбородок. "Я не беспомощная." Толпа расступилась. Я держал руку у кобуры, готовый ко всему, с Анной рядом - союз, рождённый в дождливой ночи.
  
  Когда мафиози приблизились, Анна сжала мой локоть. Я приподнял бровь, чувствуя, как её пальцы дрожат, но в этом дрожании была не слабость, а сдерживаемая ярость. Шрамолицый остановился в нескольких шагах, его глаза сузились, изучая нас. Его напарник, с бугром под пиджаком, шагнул чуть вперёд, но что-то в моём взгляде, или, может, в том, как Анна выпрямилась, заставило их замереть. Внезапно шрамолицый нахмурился, словно сомнение пробежало по его лицу. Он что-то пробормотал на русском, его голос был низким и хриплым, и я уловил лишь одно слово. Напарник кивнул, и они, не говоря больше, развернулись и растворились в толпе, оставив за собой лишь мокрые следы на полу.
  
  Тишина повисла над залом, прерываемая лишь мягкими аккордами "Инк Спотс", которые вновь обрели свою меланхоличную плавность. Я опустил руку с кобуры, чувствуя, как напряжение медленно покидает тело, но сердце всё ещё билось где-то в горле. Анна отпустила мой локоть, её дыхание выровнялось, но в её глазах всё ещё тлел огонёк тревоги. Она посмотрела на меня, и на миг мне показалось, что между нами что-то дрогнуло - не любовь, нет, а нечто более глубокое, как если бы мы оба узнали друг друга в этом мимолётном столкновении с тенью.
  
  "Они ошиблись," - тихо сказала она, усаживаясь с грацией, которая контрастировала с только что пережитым. Я сел напротив, поставив пустой бокал на стол. "Похоже на то. Но кто ты такая, что их напугало?" - спросил я, не отводя взгляда. Её губы дрогнули в слабой улыбке, но она не ответила сразу, лишь взяла сигарету из моей пачки и прикурила, затянувшись с усталым вздохом.
  
  "Прошлое, которое не отпускает," - наконец вымолвила она, выпуская дым в воздух, где он смешался с дымкой зала. - "Я не хочу в это вдаваться. Не сегодня." Её голос был твёрдым, но в нём сквозила уязвимость, которую она старательно скрывала. Я кивнул, понимая - у каждого из нас были свои призраки, и не всегда их стоит будить.
  
  Мы сидели молча, слушая музыку, и дождь за окном стучал всё сильнее, словно подчёркивая одиночество этого момента. Анна допила остатки моего виски, её пальцы слегка дрожали, когда она ставила бокал. Я заказал ещё пару, и мы подняли их, не чокаясь, просто глядя друг на друга через стол. В её глазах я видел не романтику, а союз двух людей, которые знают цену выживания. Мы не нуждались в словах - достаточно было этого взгляда, этого взаимного признания.
  
  "Ты не похож на тех, кто сдаётся," - сказала она после долгой паузы, её голос был мягким, но с ноткой уважения. Я усмехнулся, затягиваясь сигаретой. "А ты не похожа на тех, кто ждёт спасения. Мы с тобой одной крови, Анна." Она кивнула, и в этом кивке было что-то вроде молчаливого договора, доверие, выкованное в тени опасности.
  
  Мы пробыли в клубе ещё час, танцуя ещё раз под "Maybe", когда напряжение окончательно растворилось в ритме. Её движения были уверенными, но не соблазнительными - это был танец двух равных, где каждый смотрел в глаза другому, не ища больше, чем то, что уже было. После танца мы вернулись к столику и я заметил, как она достала из сумочки маленький блокнот, записывая что-то карандашом. "Что это?" - спросил я, любопытство взяло верх.
  
  "Адреса," - коротко ответила она. - "Места, где я могу скрыться, если они вернутся. Париж большой, но тени длинные." Я не стал расспрашивать дальше, лишь кивнул. Её осторожность была понятна, и я уважал её за это. Мы договорились встретиться завтра в небольшом кафе на Монмартре - не потому, что тянуло к романтике, а потому, что оба знали: в одиночестве выживать труднее.
  
  На следующий вечер дождь не утих, и кафе "La Belle Époque" встретило нас тёплым светом и запахом свежесваренного кофе. Анна сидела у окна, её рыжие волосы тускло блестели под лампами. Она выглядела усталой, но собранной, с тем же блокнотом в руках. Я сел напротив, заказав кофе и сигареты. "Никаких следов?" - спросил я, зная ответ заранее.
  
  "Нет," - ответила она, глядя в окно, где капли стекали по стеклу. - "Но я чувствую их. Они не сдадутся так легко." Её пальцы сжали чашку, и я заметил, как она время от времени касалась шрама у виска, словно проверяя, реальна ли она сама. Я рассказал ей о своём прошлом - о годах, проведённых в окопах, о том, как война оставила во мне пустоту, которую я заполняю сигаретами и виски. Она слушала молча, её взгляд был полон понимания, но без жалости.
  
  "Мы все носим свои раны," - сказала она наконец, и я знал, что она говорит не только о теле. Мы говорили о жизни, о том, как Париж - город мечты и кошмаров - стал нашим убежищем. Не было места для нежности, но было место для товарищества. Мы делились планами: она хотела уехать на юг, подальше от теней синдиката, я - найти работу, чтобы забыть о прошлом. Но мы знали, что это лишь слова - настоящая борьба ещё впереди.
  
  Дни шли, и наши встречи становились привычкой. Мы гуляли по набережным Сены под дождём, говорили о книгах, о музыке, о том, что держит нас в живых. Однажды вечером, сидя на скамье у реки, она рассказала мне о Москве - о холодных улицах, где она училась выживать, о предательстве, которое заставило её бежать. Я слушал, и в её голосе слышал эхо своих собственных потерь. Мы не обнимались, не искали близости - это была связь двух людей, которые нашли друг в друге отражение своей боли.
  
  Однажды ночью, когда дождь стих, мы стояли на мосту, глядя на отражения огней в воде. Анна достала свой кинжал, показала мне, как она научилась с ним обращаться. "Это не просто оружие," - сказала она. - "Это часть меня." Я показал ей, как держать "1911", и мы смеялись над её неуклюжими попытками. Это был не флирт, а обучение - мы готовились к тому, что могло прийти.
  
  Прошёл месяц, и слухи о синдикате снова зазвучали. Анна стала осторожнее, её блокнот заполнялся новыми адресами. Мы решили действовать вместе, потому что вместе мы сильнее. Однажды вечером, в тёмном переулке, мы столкнулись с агентом синдиката. Он был один, но вооружён. Анна действовала быстро, её кинжал сверкнул в темноте, и я прикрывал её с "1911". Он упал, не успев выстрелить, и мы молча ушли, зная, что это лишь начало.
  
  Наши пути могли разойтись, но мы выбрали идти вместе. Не как влюблённые, а как солдаты, выжившие в одной войне. Дождливые ночи Парижа стали свидетелями нашей дружбы, выкованной в огне опасности. И в этом было что-то настоящее - не иллюзия любви, а крепкая связь, которая выдержит любые испытания.
  
  Дождливые ночи Парижа продолжали тянуться, как бесконечная мелодия, и после той стычки в переулке мы с Анной ощутили, как что-то в нас изменилось. Не сразу, не резко - это было медленно, как рождение новой звезды в тёмном небе. Мы всё ещё держались друг друга, но в наших встречах начало зарождаться что-то иное, что-то, что мы оба боялись признать. Опасность отступила в тень, хотя её присутствие всё ещё витало где-то на периферии сознания. Но в те ночи, когда Париж зажигал свои огни, мы начали забывать о прошлом, позволяя настоящему захватить нас целиком.
  
  Однажды, после очередного вечера в кафе "La Belle Époque", где мы делились сигаретами и молчаливыми взглядами, Анна предложила: "Давай прокатимся. Ночной Париж - это не то, что видишь днём." Я кивнул, и мы направились к моему "Мерседесу-170 С", чьи фары пробивали мрак, отражаясь в мокрых улицах. Двигатель заурчал, и мы выехали на набережную Сены, где огни города отражались в воде, словно разлитое вино. Анна сидела рядом, её рыжие волосы развевались у открытого окна, и в этом движении было что-то свободное, почти дикое.
  
  Мы ехали без цели, позволяя ночному городу вести нас. Мосты мелькали за окнами, их арки терялись в тумане, а свет фонарей скользил по каплям на лобовом стекле. Она включила радио, и из динамиков полилась меланхоличная мелодия Эдит Пиаф, её голос обнимал нас, как старый друг. "La Vie en Rose" - ирония судьбы, подумал я, но не сказал вслух. Анна повернулась ко мне, её глаза блестели в полумраке. "Ты когда-нибудь думал, что можно забыть всё это?" - спросила она, её голос был тихим, почти шёпотом. Я пожал плечами, затягиваясь сигаретой. "Иногда. Но забвение - это роскошь, которую мы себе не позволяем."
  
  Мы остановились на Пон-де-Нёф, где Париж казался застывшим во времени. Она вышла из машины, и я последовал за ней. Мы стояли у парапета, глядя на реку, и молчание между нами было тяжёлым, но не угнетающим. Её рука случайно коснулась моей, и этот контакт, лёгкий, как дуновение ветра, заставил моё сердце биться быстрее. Мы не смотрели друг на друга, но я знал, что она чувствует то же самое. "Давай ещё покатаемся," - сказала она наконец, и мы вернулись в машину, оставив этот момент висеть в воздухе, как нерешённый вопрос.
  
  Ночью Париж становился другим - улицы, полные теней и света, казались живыми. Мы проехали мимо Нотр-Дама, чьи готические шпили пронзали небо, затем вдоль Булонского леса, где деревья шептались под дождём. Анна рассказывала мне о своих мечтах - о том, как она хотела однажды уехать туда, нет преследований, нет прошлого. Я слушал, и в её словах слышал отголоски своей собственной тоски. Мы не говорили о любви, но в этих поездках она начала прокрадываться к нам, как незваный гость, которого мы не могли прогнать.
  
  На следующей неделе, после очередной прогулки, мы оказались в маленьком отеле на окраине города - "Hôtel des Arts". Это было скромное место, с потёртой мебелью и запахом старого дерева, но в ту ночь оно стало нашим домом. Мы поднялись в номер на втором этаже, и когда дверь закрылась за нами, тишина обрушилась, как тяжёлое одеяло. Анна стояла у окна, глядя на дождь, а я подошёл ближе, не зная, что сказать. Её силуэт в слабом свете лампы был прекрасен, и я почувствовал, как что-то во мне ломается - барьер, который я строил годами.
  
  Она повернулась, и наши взгляды встретились. "Ты не обязан быть сильным всё время," - сказала она тихо, и в её голосе была нежность, которой я не ожидал. Я шагнул к ней, и она не отступила. Наши губы встретились - не страстно, как в романах, а осторожно, с трепетом, как если бы мы боялись разрушить хрупкий мир, который создали. Её руки легли на мои плечи, и мы опустились на кровать, где ночь стала нашим первым настоящим убежищем. Это не было бурей страсти - это была тишина, прерываемая лишь дыханием и шорохом дождя за окном. Мы не спешили, позволяя себе быть уязвимыми.
  
  Утро пришло серым и холодным, но в комнате было тепло. Анна спала рядом, её лицо было спокойно, и я смотрел на неё, не веря, что это происходит. Мы не говорили о любви, но это утро было началом чего-то нового. Мы позавтракали внизу - кофе и круассаны, - и впервые за долгое время я почувствовал, как тяжесть прошлого немного отступает. Она улыбнулась мне, и в этой улыбке было что-то, что заставило меня поверить, что мы можем жить иначе.
  
  В следующие недели мы всё глубже погружались друг в друга. Поездки на машине стали ритуалом - мы катались по ночному Парижу, останавливаясь у Эйфелевой башни, где огни отражались в её глазах, или у Монмартра, где мы пили вино на террасах. Опасность синдиката становилась всё более далёкой, как эхо, которое утихает с расстоянием. Мы начали забывать о блокнотах с адресами, о кинжале и "1911" - они лежали в ящиках, как ненужные реликвии. Вместо этого мы жили моментами: долгими разговорами у камина в её квартире, где она учила меня готовить борщ, или тихими вечерами, когда мы слушали джаз и курили у открытого окна.
  
  Однажды ночью мы лежали в её постели, глядя в потолок, где плясали тени от свечей. "Ты когда-нибудь думал о будущем?" - спросила она, её голос был лёгким, почти игривым. Я повернулся к ней, улыбаясь. "Раньше нет. А теперь - да." Она засмеялась, и этот смех был как музыка, которую я хотел слушать вечно. Мы не строили планов, но в наших сердцах зарождалась надежда - не на идеальную жизнь, а на жизнь вместе, несмотря на всё.
  
  Прошёл месяц, и Париж стал нашим миром. Мы забыли о тенях и шрамах прошлого. Наши ночи были полны тепла и близости, не бурной страсти, а тихой, глубокой связи. Мы гуляли по Люксембургскому саду днём, держась за руки, и никто не мог бы сказать, что мы - те самые беглецы, что однажды сражались в переулках. Анна начала рисовать - небольшие наброски Парижа, которые она оставляла на столе, а я читал ей стихи Верлена, которые находил в старых книжных лавках. Это была жизнь, которую мы украли у судьбы, и мы цеплялись за неё, как за последний свет в тёмной ночи.
  
  Но где-то в глубине души я знал, что это не навсегда. Тени могли вернуться, и мы оба это чувствовали, хотя не говорили. Пока же мы жили друг другом, и каждая ночь в Париже была доказательством, что даже в мире, полном насилия и предательств, можно найти что-то настоящее.
  
  Ночь в Париже, как всегда, была пропитана влагой и меланхолией, но та ночь, 1952 года, обещала быть особенной. Мы с Анной сидели у бара "Le Chat Noir" на узкой улочке Монмартра, где свет уличных фонарей мягко пробивался сквозь пелену дождя. После месяца, проведённого в объятиях друг друга, забыв о тенях прошлого, мы чувствовали себя почти свободными. За столиком на тротуаре, под старым зонтом, мы курили, смеялись и шутили, как будто весь мир принадлежал только нам. Её рыжие волосы блестели от капель, а смех звенел, перекрывая шум дождя. Я рассказывал ей о нелепом случае с немецким сержантом в окопах, она подшучивала над моей неуклюжей попыткой приготовить борщ, и мы оба хохотали, пока слёзы не выступили на глазах - не от грусти, а от лёгкости, которая редко нас посещала.
  
  Сигарета догорала в моей руке, и я протянул ей новую, наша дружба переплеталась с чем-то глубже, чем слова могли выразить. Она затянулась, выпустила дым в ночь и сказала: "Знаешь, иногда я думаю, что мы заслужили это - просто быть здесь, вместе." Я кивнул, улыбнувшись, и в тот момент мир казался таким хрупким, таким прекрасным. Мы не замечали ничего вокруг - ни прохожих, ни шума города, ни тени, что начала сгущаться за углом.
  
  Внезапно тишину разорвал звук мотора. На другой стороне улицы остановился чёрный автомобиль, его фары мигнули, как предвестники беды. Дверцы распахнулись, и из машины вышли четыре фигуры в длинных плащах, их силуэты были угрожающими под дождём. В руках у них блеснули автоматы Томпсона, и прежде чем мы успели осознать, что происходит, ночь взорвалась огнём. Сухие очереди прорезали воздух, и я почувствовал, как пули впиваются в моё тело, словно раскалённые иглы. Анна вскрикнула, её рука потянулась ко мне, но тут же упала, сражённая выстрелами.
  
  Мы рухнули на мокрый тротуар, дождь хлестал по лицам, смешиваясь с кровью и слезами. Боль была оглушительной, но хуже всего было видеть её рядом - её глаза, полные ужаса и нежности, смотрели на меня сквозь пелену воды. Они скрылись так же быстро, как появились, оставив нас лежать окружёнными пустотой.
  
  Я протянул руку, мои пальцы дрожали, но нашли её ладонь. Её рука, холодная и слабая, сжала мою, и в этом прикосновении было всё - годы войн, бегства, надежды и любовь, которую мы так боялись назвать. Её губы дрогнули в слабой улыбке, и я ответил ей тем же, несмотря на боль, которая разрывала грудь. "Мы были вместе," - прошептала она, её голос тонул в шуме дождя. "Да," - выдохнул я, чувствуя, как жизнь утекает, как тьма забирает меня. Наши слёзы смешались с водой, стекающей с неба, и в последние мгновения мы держались друг за друга, уходя из этого мира с лёгкостью, которую нашли только сейчас.
   Дождь продолжал падать, смывая кровь с тротуара, и Париж, не знающий наших имён, остался равнодушным свидетелем нашей последней ночи.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"