Федорцов Игорь Владимирович : другие произведения.

Кровь с молоком

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Юридические услуги. Круглосуточно
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Говорят, горбатых в рай не пускают, подразумевая вовсе не физический недостаток. А какой?.. Он действительно из далека... Он идет по следу... И рай ему не уготован... Теги: ведьмовство, сверхъестественное. Зло малое и Зло большое. P.S. История вторая. Продолжение "Кто-то из далека".
  Кровь с молоком
  История вторая
  
  "...Злые же люди и обманщики будут преуспевать во зле, вводя в заблуждение и заблуждаясь..."
  Святой апостол Павел. Второе послание к Тимофею.
  
  1
  За семь шагов до дорожной развилки лошадь остановилась. Верхового качнуло в седле и он сонно заморгал, рассмотреть помеху движению вперед.
  - Знаешь, Мянтуз, чем отличается жеребец от мерина? - в дремотной тянучке обратились к бахмату*.
  Конь всхрапнув, дернул шеей и без принуждения зашагал дальше, забирая влево.
  - ...Правильно. Читает указатели.
  На черной стрелке, косо прибитой и загаженной птицами, когда-то белой, а сейчас серой краской, крупно выведено "Брашовъ". С отмененным сто лет назад ярем на конце названия. Патриархальность в незамутненном виде, умиляться и вздыхать.
  - Какой указатель, такой и город. Примета верная, - зевал всадник. Из трех последних ночей, одну вовсе не спал, а две кемарил вполглаза под комариный писк.
  С равнины означенный Брашов напоминал старенькую плохонькую шапку не по размеру, нахлобученную на плешину холма. По приближению странноватое впечатление только усиливалось. Достаточно абстрагироваться от линий черепичных крыш, контуров каменных мерлонов и церковных маковок. Шапка и шапка. По местному - аблавуха. Приютивший городишко Чирьев Взгор омывала тишайшая Плиска, кое-где подбираясь под крепостные куртины, шестиростовые, крупной кладки, старой и новой. Пяток башен торчали суровыми стражами, видеть далеко сверху. Донжон с подачи местного клира и при поддержке патриаршего кустоша* разобрали, пустив материал на постройку колоколен монастыря Святого Якуба, городской ратуши и торгового пассажа, походить на столицу. Подвести путника к зеву Речных ворот, через спокойные воды, переброшен каменный мост. Въезд некоронованных особ, обязательно и исключительно, через них. Проще взимать пошлину и за теми, кто её взимает, приглядывать верным оком. Вторые ворота - Дальние, выпускали из городского периметра на простор и раздолье Меншчыны, разбегаться дорогам во всю ширь благодатного края, в последнюю войну, всех противу всех, не разоренного. Не дотянулась, пожечь, порушить. Не зря колокольни возвели, малиновым звоном заутрений, обеден и вечерь беды отгонять.
  Городская среда... Мудрено названа, не мудрено застроена. Три площади: Мародеров, Мидного Лужа, она же Королевская, и Рыночная, соединены Малым Кружем. Местные так и говорили приезжим: "Кружем на Мародеров, Кружем на Рыночную", подразумевая, двигаясь в левую сторону на названные площади верно попадешь. Внутри весьма приблизительного кольца - Кукуши. Грáдок* состоятельных, гербовых, именитых и родовитых. За Кружем область заселения торговцев, цеховых, ремесленников, накромсанная расходящимися лучами мощенных улиц на кварталы: Бальверы, Гофтары, Прасолы... У крепостного пристенья лачуги и хижины бедноты - Копытки, Шлехи, Босы. В остальном все привычное слуху и глазу: церкви, ратницы*, шинки, бордели, лечебни, мыльни. Ну и остального по мелочи, не отставать от подобных мест и местечек, рассованных и распиханных по углам страны.
  Было Брашову и досадное. Не отметились верноподданные горожане в анналах и роковниках* родной державы выдающимися умами науки и политики, хвастаться и гордиться ими. Певел Гнилый лютовал и разбоил на дорогах, выпросив за свои деяния монаршего гнева и высочайшего указа о немедленной поимке. Год подвоевода Леш Гач выискивал подлого вора по деревням и хуторам. Народу разорил больше именитого злыдня. И не поймал бы век, но обнищавшие людишки сами Гнилого изловили и под палача отдали. Ославился и Охрим Чечерь, королевской хоругви пикинер. Венценосцем обласканный и им же на плаху спроваженный, не путать дворцовую казарму со спальней королевы во дворце. Не умолчать и о Юсе Пекше, златокузнеце, ювелире и фальшивомонетчике. За свое непревзойденное мастерство подделки, ему не свинец в глотку залили, а головой в расплавленный металл окунули. За остальных, упомянутых в летописях бегло и без подробностей, тост в приличном обществе помянуть тоже не произнесешь.
  Въезжая в незнакомый город, напрасно надеяться, до вас никому нет дела. Думать подобное, глубоко заблуждаться. Лучше придерживаться противоположного мнения. Осознавать, вы под доглядом мытарей, властей и закона, обывателей, ворья и попрошаек, и потому будет не лишним проявить благоразумную осторожность и осмотрительность.
  - Важно, Мянтуз, правильно сориентироваться. Перед кем шапку ломать, кого подальше послать. С кем торг вести, кого невозбранно ебсти, - проведена верховым поучительная лекция. Multa paucis - многое в немногом, похвалили бы мудреца люди ученые и книжные, за умение ухватить и сжато передать суть.
  Жеребец недоверчиво тряхнул головой. Рассказывай сказки другим. Предприимчивый выискался. В лесу чего учудил? Лошаденки егерские к барышнику сами кинулись, только бы забрал от тебя. Здесь обойдется ли?
  Кокур упрек бахмата понял, потому продолжал разъяснять.
  - Тварей, которые Божьи, не спорю, на квадратную сажень побольше... Такой паноптикум! А которые не пойми чьи, те мелкие и зажравшиеся. Ничего серьезного беспокоиться. Стшига в саду гнездо совьет. Упырь под чердачные стропила заселиться. В подвале ватракос* квакает или ювха* под крыльцо заползет. Умертвие в оранжерее землицу рыхлую, унавоженную облюбует прилечь. Ведьмовки на отшибе избенку с банькой поставят. Неупокоенные в гости незваными наведаются. Призрак в доме мебель подвигает, посудой побрякает. Суккуб хозяина... хе-хе-хе... срамно уластит. Инкуб...
  Мянтуз возмущенного фыркнул.
  - ...хозяйку vingull (конский член) побалует. И все!
  Утешил! От таких обнадеживающих речений и день светлей и дышится легче. Полной грудью и взахлеб! Ни тебе скоффина (василиска), ни виверны, ни мантикоры, ни водяницы, ни сланги*, ходить потом с порченной шкурой, на живую, на скорую руку, дратвой залатанной.
  Отцокали копыта по мосту, накрыла грозная тень машикулей, медяк вброшен в металлический ларь сбора въездной пошлины. Отдай, не греши!
  - Ехай! - дозволил опцион, отмахнув не задерживать. Скорее по привычке. За въезжающим никого. Первый нынче. Суеверный бы сплюнул.
  Вслед всаднику длинно харкнули. И гость припоздавший, и не люб. На заплечье только левое глянь и рожу коцаную.
  Через арку ворот, преодолев звенящий эхом тоннель, Кокур оказался на небольшой эспланаде, засвеченной солнцем. Из достопримечательностей места - кордегардия охраны под городским стягом; вакантная виселица на одну шею; странноприимный дом древнего зодчества, с колоннами и контрфорсами; церковь, отхватившая большую часть пространства. По сюжетам витражей посвящена Святому Луду, крестившему некогда благодатный край, жителей которого в столице презрительно кличут "ботвинами". Из-за не проходящей любви провинциалов к борщу.
  - Двигай, Мянтуз! - увещевал всадник лошадь. - Надо где-то прислониться, толком поесть-попить-поспать.
  Жеребец понукание проигнорировал. Не впервой на городских улицах. Сильно не разгонишься, сшибешь кого ненароком. А спрос с кого? Не со шпор, с копыт. Наслушаешься разного и огреть могут.
  Не торопился и Кокур. Не здания и памятники рассматривать следует. Не среду обитания, а обитателей среды. Людей. Тех, кто под ногами снует. Кто в стороне стоит. За шторами окон прячется, подглядывать. В теньке расположился, головой вертит.
  Церковной паперти не минуешь. Попрошайки всех мастей, видов и образов, привычно тянут руки, получить милостыню. В каждую грязную лапу сунуть, никакой казны не хватит. Потому Кокур спокойно ехал мимо, игнорируя просьбы и сетования на хвори, на деток малых голодных, на родителей старых немощных, на безвинные страдания и лишения. На особо настырных косился Мянтуз, храпел и скалил крупные зубы. Отставали быстро. Не крестьянского поля лошаденка, не у войника под седлом. Грива в ленты и ремни прибрана, в косицы сплетена, кольцами обвешана. Вядзьмара (принесла нелегкая!) животина.
  Ближе к концу пестрого ряда страстотерпцев, в тенечке молодой липы, взгляд Кокура поймал лохматого мужичка. Почему его? Местечко удобное выбрал. А зачем попрошайке удобства? Не на отдыхе ведь, на промысле. На пропитание собрать, выклянчить. Костыль под рукой. И с ним не просто. Не на виду - разжалобить, в сторонке лежит, не мешаться.
  - Как зовут, горемыка? - подъехал Кокур поближе, перемолвиться с нищим словом.
  Отслеживать в обыденном необычное не столько склад ума или вбитая в подсознание привычка, сколько жизненноважная потребность. Если угодно - рефлекс. Обобщать опыт, наблюдения и подозрительность. Кредо гурмана. Не пропустить вкусное, не оставить без нужного внимания.
  - Назовусь больше подашь? А то тезке ярыжку* бросишь? - одним зырком, исподлобья, оценили приезжего. Конь справный, всадник ладный, в железо доброе опоясан, взглядом прилипчив и дотошен. Сволочь, словом. С таким не разговаривать, в ножи сходиться, дальше спокойней жить и, соответственно, дольше.
  Подгляди кто на них со стороны, с философской бы грустью заметил - ворон ворону глаз не выклюет, и оригинально собственную сентенцию переосмыслил. Эти выклюют. Им поделенное не поделить. На одной ветке не усидеть. В широком небе не разминуться.
  - И такое может случиться, - не отрицал, но и не сулился попусту Кокур, явить щедрость руки и сердца.
  - Побудой.
  Услышав, верховой только усмехнулся. Как он Кокур, так и нищий - Побуда.
  - Запомнил.
  - Бройником служил. При Радоже знатно побило. Теперь у ограды службу несу, - кратенько изложили некоторые подробности и кивнули на костыль. - При оружии. - Подергали одежонку. - В броне и табарде.
  - Немного их осталось тогда, - выказал Кокур понимание тяжести выпавших испытаний калечному воину.
  - Кто из Брашова, все здесь, - признался Побуда, но на жалость не давил, что весьма странно.
  Необычно для нищих. Не свойственно. Не голоден выходит. Голову прямо держит, глаза не отводит, не прячет.
  - Монетку бы подал, потом спрашивал.
  Монетку попрошайка получил. Ожидания оправдались, ярыжку бросили.
  - По делам вижу в Брашов прибыл, - смотрел Побуда на торчащий из-за спины всадника дюсак. Пояс и меч уже оглядел. Справа хитрая и хозяин непрост.
  - Ищу кое-кого, - признался Кокур. Зачем лишний туман. Ненужный интерес подогреть? Упомянутого интереса и без того будет, шагу не шагнуть. - Помочь хочешь?
  - Какой с меня помощник, - напомнить об увечье, Побуда локтем толкнул костыль. - Хромоногу только в помощниках и бегать.
  - А чего тогда спросил?
  Всматриваться в личину занятие малоприятное, поскольку скрываемое вряд ли получиться отнести к достоинствам. Но кто ты, спрашивать с других, когда на самом подобная "морда". И под ней не лик святого.
  - Нечасто к нам вядзьмары заезжают, - осторожно капают словеса.
  - Скажешь тоже! - глядел сверху великан на клопа.
  Побуда понимающе покивал. Не то сказал. Разуму две части тела не подчиняются. Язык и хер.
  - И то верно. Помолчу, - и брякнул одинокой монетой в кружке.
  - Постоялый двор подскажи, не проехать, - обратился Кокур с самой обычной просьбишкой, не заканчивать разговор на острой ноте и не искать нового информатора. С этим более менее понятно. Не место красит человека, а человек оное место выбравший. И это не обязательно тот, кто на нем сидит, задницей греет.
  Опять зырк.
  - На солидный кошель - Поветный Грифон. Прямо по улице, до Мидного Лужи, с ней налево, - обсказывал Побуда путь. - Вашей стати в Золотую Беркану, на Мародеров, подаются. Или в Королевский Крумкач. Он рядом. Прижимистые в Хвосте Саламандры живут. Ну, а голь перекатная при шинках угол со шлебаном снимает.
  - Про Грифона подробней? - захотел уточнить Кокур. Не из желания покрасоваться или пыль пустить в глаза. Иные соображения возникли, игнорировать их.
  - Каретный сарай, конюшня, мыльня, охрана. Место тихое. Не на глазу.
  Вполне внятные и достаточные объяснения, одобрить собственную расчетливость и, возможно, прозорливость.
  Пестрят уличные вывески, снует разномастный народец, горланят зазывалы, расхваливая товар и услуги. Хорошо пахнет хлебом, жареной и пареной готовкой, копченостями. Сытый голодным сделается, нанюхавшись вкуснятины.
  - Заметил? Мир не без добрых людей, - разглагольствовал Кокур, привычно обращаясь к жеребцу. - Я о нашем Побуде. Сидит в сторонке, рожа грязная, а шея и уши чистые. В волосах колтун, а вши не скачут. Одежка замызгана, но слишком аккуратно, а то и такие места изгвазданы, где в последнюю очередь замараешься. Костыль при нем. Подмышкой его носит? Или на манер коромысла закидывает? Опора под плечо не блестит, не натерта. Пятка не сбита, а металлической набойки нет. Нога хромая и не гнется? А колено на портках вытянуто. Скажешь с чужой жопы сняты. Ловко с размером угадали. Как на него пошиты. Башмаки отчего одинаково стоптаны? На раненную сторону нормально ступает. Опять же, кто при Радоже бился, тому из казны платят. Морда не запитая. Куда деньги идут? И пахнет он сладко. Брехней. Она, Мянтуз, всегда сладко пахнет. Слаще малинового варенья. Такой вот Побуда нам попался. Тебе интересно? Мне уже. Въехали только. Я тебя загодя предупреждал, в городе наперво надо правильно сориентироваться. Думал про улицы говорил?
  До площади добрался скоро. Понятно почему Лужа. Посередине плескался фонтан. Семь хилых струй в гранитной чаше. Столичные моды. Гулять разодетым горожанам в арках многоцветных радуг, красиво и шумно падающей воды. Не понятно почему Мидного? Траты на показ покойный монарх не приветствовал. За рачительность ратовал. От того в дырявых шкарпэтках (носках) и помер. Король! А не босяк уличный.
  На подворье "Грифона" Кокура встретили насторожено, не сказать с опаской. Хозяин - Артим Царный, дородный, бородатый, хитрый во все стороны и со всех сторон, не пришел в восторг от потенциального постояльца. Ликом не одухотворен, видом не благополучен, манерами не благороден. Платежеспособность под сомнением. От таких получишь головные боли и истрепанные нервы, и никакого прибытку неудобства компенсировать.
  - Комнату снять, два гроша в день. С обедом три. Полное содержание - пять, - огласил условия Царный, прибывая в больших раздумьях, не указать ли заезжему открыто на выход. Однако сдерживался события форсировать, предоставляя клиенту либо дать повод для отказа в заселении, либо убраться собственной волей.
  Кокур слушая речи Царного оглядывал зал "Грифона". Столы под скатертями, стулья изящной колченогости и никаких лавок. Окна с чистыми стеклами. Под потолком колесо светильника на сто свечей. По углам поменьше, на двадцать пять. Пол мыт и выскоблен до желтизны. Стены недавно белены и красиво увешаны рогами и мордами убиенного охотниками зверья. Не людно. Семейная пара завершала трапезу и юная панеле* допивала, судя по тонкому аромату, тминный ликер. Пристрастие выдавало в ней коренную аукштайтийку.
  "Землячка," - оглядел Кокур девицу. Бледна, узка в кости, долгообразна. Ничего примечательного, облизываться и пускать слюни.
  - Пять это..., - хотелось уточнить за что немыслимые деньги сдерут. В ином шинке неделю проживешь, бражничая и обжираясь.
  - Комната, завтрак, обед и ужин. Мыльня. Стойло для лошади и догляд за ней. Посыльный. Купить, отнести-принести. Пригласить бальвера (лекаря), брадобрея, портного, - раскрывались нюансы предоставляемых благ в "Грифоне". - Девки и прочие непотребство отдельно.
  Сделалось любопытно, какими такими непотребствами помимо девок пользуются постояльцы. О чем Кокур Царного и спросил.
  - Наряды разные. Антураж. Может вы королем хотите побыть. Или заморским султаном себя мните. Сераль собрать и повелевать басурмански, - нисколько не стеснялся хозяин посвящать в тонкости экзотичного времяпрепровождения. - Рабыни, одалиски, пажи, миньоны...
  "Одичал," ‒ признался Кокур отсталости от светской увлекательной жизни. Люди вон как отдых обставляют. Королями, султанами живут. Расходов двадцатка, а впечатлений на всю тысячу. - "Особенно с пажами и миньонами," - тяжелел за спиной дюсак, развлечься по своему.
  - Медь не принимаем, - предупредил Царный, исподволь склонить заезжего поискать другое место проживания. Облик гостя с весьма колоритным и запоминающимся лицом внушал самые худшие опасения, предполагая натуру беспокойную, деятельную, привносящую хаос в устоявшийся размеренный уклад.
  - Меня устроит, - высказали согласие остановиться в "Грифоне".
  Поскольку отделаться от нежелательного приезжего не получилось, Царный извлек толстую книгу в сафьяновом дорогом тисненом переплете, со шнурком-закладкой. Макнул перо в чернила, внести соответствующие записи в строки и столбцы.
  - Прозвание, титулярность, род занятий, причина прибытия в Брашове, сроки проживания в комнатах. Таков порядок.
  "Имя основа основ," - вальяжно текла мысль, подобная скрывшемуся под лестницей дымчатому аборигену из кошачьих.
  - Кокур.
  - Простите? - не совсем понял гостя Царный, глянув в сторону подъема на второй этаж.
  - Вы спросили имя. Кокур. В Брашове проездом. Жительствовать у вас предполагаю три-четыре дня, - кратко рассказано о себе и планах на ближайшее будущее. Звание и род деятельности опущен. Уточнять Царный не стал. Подобных он повидал немало, ошибаться. Легко сбрешут, а то расскандалятся, указать на необоснованность требовать с них подобные сведения, приплетя еще и конфиденциальность.
  - Оплачивается три, шесть, девять и так далее. Съезжать можете в любое время. Вещи не проживающих не храним и для передачи третьим лицам не принимаем.
  - Тогда шесть, - размахнулся Кокур тратить деньги. День-два отоспаться. День осмотреться. Еще парочка на беготню и поиски.
  Оплату за проживание внес сразу.
  Вернулся к жеребцу. Отвел в конюшню и самолично расседлал. Сунул припасенный соленый ржаной сухарь, похрустеть четвероногому приятелю. Похлопал, погладил, осмотрел копыта. Обязательно проверил в гриве узелки лент и колечки с рунами. Обронил и слово нужное. Hailaz ana sinþai sijēs (Невредимым останься в пути).
  - Не скучай! - пожелал он Мянтузу. Конюху трущемуся рядом, в чаяньи заработать, сунул мелкую монетку. - Вечером дашь овса в пиве вываренном.
  - Сделаю! - обещался тот, клятвенно прикладывая руки к груди или прижимая деньгу к сердцу. - Может кобылку сообразить?
  - Я как-нибудь сам, а он обойдется.
  Получив от Царного отпирку* с номером, Кокур поднялся в комнату. Чисто. На полу ковром коротко стриженная овчина. В стену не гвозди набиты, развешивать вещи, а имелся двустворчатый шкаф. Рядом куфра* с замком и ключом, запирать ценное. Круглый стол, близнецы стулья и кровать под пологом от мух. Узкое окно с ячеистой рамой на петлях, открывать проветривать. На подоконнике плошка с отравой для летучей братии.
  Сунул руку к поясу, захватить из кармашка щепоть праха. Бросил вверх. Дунул, развеять серые хлопья.
  - Kwemain miz nēþō nurþanē, audaz austanē, sēlį̄ sunþanē, wunjō westanē (Да прибудет мне спокойствие с севера, изобилие с востока, благость с юга, радость с запада).
  Бегучий сполох отразился голубым в стеклах и звездным фиолетом в маленьком настенном зеркале. Подошел, посмотрелся в отражение. Провел пальцем по глади, оставляя четкую полоску следа. Не пылью покрыто. Наговоренным тленом удавленного ворона, седмицу кормленного мертвечиной и мертвецкой кровью поенного.
  "Ic dir nach sihe (Я тебе вслед смотрю)... Ic dir nach sihe...," - пробормотал Кокур строку из ритуала, получить хозяину Грифона в обиход столь редкую вещицу, познавательно и полезно подглядывать за постояльцами.
  - А возможно и не его инициатива, - заподозрили в вуайеризме иных любопытствующих. Людей, промышляющих присвоением чужой личной собственности. Вспомнил более, чем странного нищего у церкви. Связано ли одно с другим? Узнать не помешает, раз судьба свела нос к носу.
  Зеркало протер рукавом, слюной начертал руну "манназ". Поразмышляв не отходя, знак стер. Нанося новый - "иера", нашептал на гладь.
  - Wari þū mek, Ꝧunraz, furi elhjaimaz wurdamaz, jahw ubilammai augammaz (Защити меня, Тунар, от злых слов и дурных глаз)...
  Седельные тоболы сунул в куфру. Попробовал прочность скоб и надежность замка. На ключ капнул тягучего желтого жира. Не сведущий примет за гхи, а посвященный в науку тлена и праха сделается молчалив и завистлив. Очень уж редкое маслице. Очень.
  Вставил ключ в замок, произнеся чуть слышно.
  - Kwemain miz helpō fram himinai (Да будет мне помощь небес).
  После чего закрыл, а ключ убрал на пояс. Прошелся по углам комнаты. Заглянул за шкаф и куфру. Подвигал стол и стулья. Задрал скатерть. Мало ли? Подошел к окну, глянуть на окрестные виды. Непритягательно. Участок сада старых яблонь, крыши конюшни и сарая, въезд на подворье. Впрочем, все ли так худо, не впечатлиться городскими пейзажами?
  В ворота сунулся шустрый малой. Туда глянул, сюда прошелся посмотрел. Пробежал глазами по окнам этажей здания. Спросил служанку, показал бумагу. Вроде бы послание доставил. Много лишних телодвижений для письмоносца.
  Кокур поспешил спуститься, отловить соглядатая. Едва успел сойти с последней ступеньки, пацан показался в зале. Уличная босота, тощая, ловкая и прихватистая.
  Громко свистнув, Кокур поманил - подь сюда! Почтарь с оглядкой приблизился.
  - Меня ищешь?
  - Нет. Мамка за батькой послала, - уверено соврал малой, белобрысый что березовое полено.
  - А родитель кто?
  - Брукарь.
  Здесь правды больше, но тоже не вся.
  - Погляжу, не плохой заработок на укладке мостовых, в Грифоне пропадать.
  Неглупый парень. Понял, несколько с враньем перебрал.
  - Мне домой надо, - навострился белобрысый ретироваться. Поручение-то выполнил. За кем посылали, нашел.
  Кокур пацана не слушал, но услышать его самого выудил монету.
  - Куда деревенский лапоть в городе пристроиться может? - сверкнула в руке ярыжка. Ей-ей плотвичкой на отмель брошенной трепыхалась, завлекала.
  - При гарнизоне или городской управе, - поддались искушению хорошо и не напрягаясь заработать. - В других местах бумагу от войта потребуют, не беглый ли. В наем сговорится пойти, нанимателю взнос платить за год. В гильдию без рекомендации не возьмут, хоть голова золотая, хоть руки, хоть жопа. Или в золотари, или на казенный кошт. Платят маловато, зато волокиты никакой и в казарму селят на первое время, жилье подыскать.
  - Пашко Руць из Малушей. В городе с прошлого года. Ищу его, - опять подбросил Кокур монету, приворожить взгляд пацана.
  Белобрыс почесал макушку, в потолок для приличия посмотрел, на двери оглянулся.
  - Приметы бы какие... А так...
  - Найдешь, удвою, - выстрелено монетой в белобрысого.
  Ловок. Подхватил, не уронил. Не в жменю загреб, а пальчиками, что пинцетом лекарским цапнул.
  - Слово? - потребовал пацан подтверждения сказанному, выставив скрюченный указательный палец. Кокур догадался, сделал зацеп своим. Подергали будто дрова пилили двуручной пилой.
  Отпустив малого, спросил обед. Молочная затирка, пячисто, шкубенки, смаженки... Под прохладный ржанок* легкие мысли обо всем и не о чем. С "Аббатского" о душе бы думал. О ней все пекутся, тревожатся. И знают про неё досконально всё.
  Что хорошо, в зале не колготно. Говорят тихо, пьют умерено, музыкой уши не дергают. Сиди посиживай, пиво потягивай. Жизнь в удовольствие. Беззаботное ничегонеделание.
  Заказал кружку хваленого "Августинского". Понравилось. Вторую стребовал. По нормальному, розыском бы заняться, времени не теряя, но вот не хотелось. Ничего не хотелось. Даже задницу от стула отрывать.
  "Приморился видно," - легко оправдано безделье под пиво и пячисто.
  Кликнул полового.
  - Попадью сделаешь? - захотелось после "Августинского" градуса посерьезней.
  - Не серверуем. Скотство-с, - вежлив отказ постояльцу.
  "Надо же? Гарэлка с пивом - скотство!" - поразился Кокур чистоплюйством установленных порядков.
  - Шмаковки принеси.
  - Пойла не держим.
  - А так, - Кокур стукнул монетой по столешнице. Сработает, нет?
  Не сработало.
  - Это вам в Крумкач надо. Или в иное место пожалуйте. У нас такие распивы не подаем, - даны половым соответствующие разъяснения.
  "Вот тебе и Грифон," - подумалось Кокуру совсем о другом. О других. Коротко. Не развивая и не углубляя. Все завтра. А сегодня.... Пячисто и пиво. "Августинское".
  Вернулся пацан часа через три. Взмыленный и довольный.
  - Он при важне* состоит. Живет с вдовой на Клепцах. У вдовы дочь взрослая, - ехидно показал, выставив локти. - Титьки во! Сейчас в Синицы подался. Путь известный. Туда многие служивые ходят, у кого с деньгами туговато или баба за дворнягу держит. Когда погавкать, когда полизать.
  - Жди! - наказал он белобрысу. - Вернусь!
  На минуту заскочил в комнату. Сменить одежку, переоблачиться. Пояс снял, надел другой, попроще. Проверил кармашки под клапанами, не пусты ли. Проверил деньги, не оказаться без гроша. Глядя в зеркало поправил воротник не светить сторонним рудракшу. Вытянул из тоболы филактерий* на гайтане и тоже прибрал подальше. Из оружия оставил заплечную перевязь с дюсаком. Скорчил улыбку. Взгляд мирный, вид добрый. Неплохо.
  - Пошли, покажешь, - и поманил белобрысого третьей монетой.
  Тот не возражал. Чего бы не сводить приезжего? Сразу два дела сделает. И заработает, и присмотрит.
  Не телепались и добрались быстро. Познавательно прошлись через три квартала по Прасолам. Не жируют люди, но и не бедствуют.
  Место шинку выбрано ходкое, на перекрестке Бодайки и Рядной. По ней до Рыночной площади прямо держать. И служба и "дружба" в соседях.
  В зале человек тридцать компаниями и единично. Терпимо дымно. Пахнет пригорелой курицей, пережаренным луком, перцем, картошкой. Разносит сквозняками знакомый парок hundssoð* (варево из собаки). Шибает закисшим пивом, тертой кожей, потняком заношенных рубах. Смех, речь, возгласы. Гудят голоса. Тихонько ноет дуэт: жалейка и смык.
  ‒ђ агародзе верба расла,
  Там гуляла дзеѓка красна....
  Душевно. Зайти и остаться.
  - Вон тот, с чубом, - кивнул белобрыс на клевавшего в кружку важника.
  Умаялся за день на ногах толочься. Тому принеси, этому подай, туда сходи.
  - Понятно, - легонько хлопнул Кокур проводника по спине, отпуская. Монету без обмана отдал. - Дальше тебе не интересно.
  Пробрался сесть напротив чубатого. Словом не перемолвились, а двинуть в морду кипит.
  "Двинуть всегда успею," - утихомиривал себя Кокур. Разумом соглашался, а душа отсрочки не понимала.
  - Пашко Руць, ты будешь?
  Важник, сморгнув дремоту, посмотрел на Кокура с большой настороженностью. Дюсак приметил.
  - Сам-то кто, спрашивать?
  - Привет привез из Малушей. От Ганки.
  Стоило договорить с Пашко сонность и вялость слетела. Чубатый попытался сразу и дохлебать пиво, и встать, и перелезть через лавку. Удрать помыслил.
  - Сидеть! - прирыкнули на деревенского, хлопнув ладонью по столу. Рядом заозирались, залюбопытничали, пригляделись. По какому случаю буза? С кем? С чего? Один здешний, примелькался, а второй... Второй с рваной мордой никому не глянулся. Какой-то он не свой...
  Окрик на беглеца подействовал, остановил. Пашко обмяк и опустился на прежнее место. Скис видом и фигурой ужался.
  - Рассказывай, - потребовал Кокур у чубатого признаний.
  - Про что? - артачился тот говорить. Долго ли только? Приучен народ церковниками наизнанку выворачивать неприглядное. Но напротив сидит не поп, откровенничать. Незабытым, но уже и не столь колким.
  - Из дома сбежал. Бабу и хозяйство бросил. Чем старая жизнь плоха сделалась, за лучшей в город подался? - давил Кокур на важника не сидеть тому немым истуканом.
  - А ты кто, лезть расспрашивать? - боялся Пашко и прошлых дней, ворошить их, и человека с рваными шрамами на лице. И вестей его тоже боялся.
  - В Орден обратимся? Официально объясняться, под свидетелей и на бумагу? Или с него начать? - указано на дюсак за плечом. - По пальцу за вопрос и за неправильный ответ. Не веришь? Брактеат при мне. Показать?
  - Че-та я не пойму, - затравлено бегали глазенки у чубатого. Нос росой пота покрылся. Губа задрожала.
  - Я же не от безделья здесь, - понизил голос Кокур поделиться секретом. Секрета нет, но зачем в том признаваться. Сам догадается ли?
  От услышанного последний гонор с чубатого сошел. Глотнул из кружки успокоиться, мысли расстроенные упорядочить.
  - Время не тяни, - поторопили Пашко, дыша злом в лицо.
  Не из далека начал. С основного. Болело нутро. Тревожило. Думано о случившемся не раз и не одной ночью. Не отпускало.
  - На ярмарку навострились с сестроебцем... со свояком то есть. На завтра ехать, а он возьми захворай. Что делать? Товару наготовили на три воза. Одному разорвись, не управиться. Хотел по соседям идти, нанимать кого, Маря, жена его, сестра моей Ганки, поехать в помощь вызвалась. Не бабье дело, но куда деваться? Стороннему платить надобно. Кормить. Добрались до места, расторговались славно. Ярмарка неделю, а мы за три дня привезенное продали. Больше возьми и то ушло бы. Да кто же наперед загадывал? Ране за седьмицу три четверти уйдет, хорошо. Собрались вертаться. Чего надо купили для хозяйства, да и в обратный путь сладились...
  - Привет Пашко! - поздоровались с чубатым вошедшие.
  Руць вяло взмахнул ответно рукой. Знакомцы к столу не подсели, рядом за соседним угнездились. Трое важников. Знаки весов на рукавах. Старший подозрительно глянул на Кокура, на чубатого. Все ли нормально? Тот лишь покивал подтверждая, все путем!
  - Ночевкой стали, - продолжил малушский беглец прерванный рассказ. Голос понизил, только Кокуру слышать. - С прибытку зубровки выпили. Посидели. Спать легли, не спится. Теплынь. Маята. Мысли всякие в голову лезут. Маря рядом ворочается. Я к ней поближе. Она ко мне. По жопе погладил. За сиську подержался. Какая баба от чужого хера откажется, а мужик от чужой манды...
  "Вряд ли кто тебя за такое осудит," - согласился Кокур и самого совесть кольнула. Слегонца.
  - ...В общем, постеснялись чуток и каждый свое получил. А утром она в слезы. Мол, как сестре в глаза смотреть будет, грех великий взяла. Я и так, я и сяк, ревет коровой стельной... Ничего, проревелась и сует в руки дощатик. Дескать, себе купила, но коли согрешила со мной, Ганке отдай. Пусть на божничку поставит. Только чтобы сама в избу занесла. А мне и самому стыдно. Душа в кровь. Хмельному-то радость, плоть потешил. У трезвого иные думки. Я ведь Ганку шибко любил... На каждой вечерке из-за нее с парнями в кровь дрался... Взял дощатик... Только не могла Марька его купить! Все время рядом со мной крутилась. И за покупками со мной ходила. И деньги её я в своей калите держал. Может подсунул кто или дал? С тем и вернулись.
  - Мужик у нее откуда? Пришлый? - потребовал Кокур уточнения, не оставить неясностей, дознаться истины.
  - Наш. Из Малушей. Илькой звать. Илией. Тютькой дразнили. Медлительный. Многие в непонятках чего в нем Маря нашла. Были бойчее хлопцы и рукастей к хозяйству. Бабка наверное ему поспособствовала. Она вроде лекарки. Травы собирала. Наговоры знала многие. Роженицам помогала.
  - Какая бабка? - извострился Кокур на нового участника истории с дощатиком.
  - Вроде из Крывского края... а то из Полаччыны перебралась. Он и не ведал, что у него родня там, а сыскалась. Радовался. Так-то у него ни матки, ни батьки, ни кого. Бабка все говорила, оженю тебя, правнука увижу и помру. Так и вышло. Только перед смертью сильно плакала. Ой, горевала!! Бабы, что за ней доглядывали, рассказывали, лежит в хате на лавке, слезы ручьем и шепчет, деточка мой, кровиночка... Померла.
  "Диббук," - едва не простонал Кокур, запуская пальцы в волосы. Как не догадался-то?
  Прячется такая погань по белому свету. Вечной жизни ищет. Сколько проживет, дряхлое тело на молодое меняет. Вспомнил и ритуал их поганый. Ꝧegar hrafninn verðr hvítr en álptin svǫrt (Когда ворон станет белым, а лебедь - чёрным). Сыскал и утешение - отпряталась сучина! Водяница сказывала семья угорела. Черная волшба черным дымом вернулась. Жалости или угрызений не испытывал. Виновная невинных с собой на тот свет утащила. Негаданно и дорого вышло тварь извести.
  Кокур тихо стукнул по столу не молчать, продолжать Пашко. Душещипательные моменты на потом оставить.
  - Приехали. Я дощатик Ганке и отдал. На говорю, поставь на божничку. Она и радёшенька. С той поры жизнь и поехала в разные стороны, - кисло важнику. Самолично счастье свою порушил.
  - Чего обратно не отнес, у которой брал? - дергало у Кокура рваную щеку в праведном гневе на чубатого.
  Сидит перед ним крепкий мужик. В самом соку и силе. Такому только детей делать и растить их. Он дерьма сотворил, а расхлебывать бабе своей оставил. Не расхлебала бы. Диббуку родня ни к чему, раскрыться только. Попадись Ганке вовремя ведунья толковая, первой же руной прочитала бы, нет у нее сестры, а есть подмена! Потому-то диббук Ганку и изводил. Спокойней жить. Да и домом завладеть мыслила.
  - Забоялся. Ганка... Она характерная.... Насмелился однажды. А Маря мне и говорит, а ты сестрице моей повинись, как лянку с меня стаскивал, как груди тискал, сосцы слюнявил, ступни дыханием грел, щекой о галёнки (голени) терся, колени целовал, до менжи моей подбирался. Слова говорил ласковые. Любой своей и радой называл, горлинкой..., - Пашко хлебнул из кружки умягчить память. - С того и уехал. Ганку звал... Ни в какую. Дом, мол, дедов... Сестрааа, - потянул последний слог, выразить свое отношение к родственнице. - Блядь позорная...
  Лучше бы дальше каялся... Пизда свояченицы ему виновата!
  Взорвало Кокура. Въехал чубатому в зубы от всей накаленной до предела души. Того с лавки в проход выбросило. Упал, худые сапоги вверх задравши.
  - Ах ты ж паскудина! - подхватились, словно ждали, приятели, за Пашко заступаться.
  Кинулись стаей. Вожак впереди. Но и Кокур не медлил. Отступил в бок, топнул по краю лавки, задрать противоположный конец. Старшой жестко налетел пахом на внезапное препятствие.
  - Ох! - болезненно с кривил рожу, согнулся и присел.
  "Ох" случился погодя. Кокур, с хорошим шагом, пнул важнику в грудину, откинув под ноги своим. Продолжая двигаться, смел со стала кувшин, подставил под удар кулака очередного бойца. Кувшин в дребезги, брызги на одежду, в морду, в глаза. Несущественные мелочи, отвлекаться на них, платочком утираться, видеть. Глаз не залупа, все сам пролупат.
  Поднырнув под замах, вбил кулак в печень второго важника. Здоровяк хмыкнул, извился гусинецей, упал. Не забыл Кокур и Пашко. Зарядил пенделя, отбить "лаптю" ливер и собственную ногу. Не зевнул, успел отшатнуться, пропуская пролет брошенной кружки. Еще подшаг, двинуть чубатому подъемом стопы в рожу, не боясь что-то сломать или повредить. Руць приложился потылицей (затылком) о мостицы - гул пошел. Кровь из носа хлынула.
  "Вдова умоет!" - праведно хрипел Кокур, шалея от криков, движения и тесноты.
  Оперся рукой на столешницу, подпрыгнул и встретил нападавшего ударом ног. Важник (третий из пашковских) перелетел через проход, на столешницу. Проехал, собирая посуду и долбанулся башкой в стену. Уронил на себя светильник. Припалил морду.
  - Ааааа!
  Кокур крутанулся юлой. Долбил локтями в тесном пространстве. Клацнула чья-то скивица (челюсть), отхватила кончик языка... Хрустнуло ребро... Лег на бок нос... Скок с опорой на лавку, таранить коленом. Враз раздольней сделалось.
  - На! - припечатали к лопаткам Кокура табурет. Хорошо на дюсак попали, ничего не сломали, но дых сбили.
  Верть на мысочках, зрить нападавшего. Одного из... Старый проверенный пинок по мудям с большим выносом стопы. "Табуреточник" убыл, по бабьи вереща. Сам прошлепал, словил отменную зуботычину. На ногах устоял, не опрокинулся. Обидчику, закабанелому войнику, ответил и с правой, и с левой. Высоко вскинул колено, в грудак пробить. Позади со злой напряженностью выдохнули.
  - Ииииихххх!
  Успел, пригнулся. Над макушкой мелькнула доска лавки. В затылок метили, суки! Хер угадали! Тут же подбили ногу, уронили. Топнули рядом, промахнувшись морду сплющить. Пружиной сыграл, припал на руку, отработал мельницу, уложил двоих. Отпробовал пинка в сральник. Спасибо не сказать, но подсобили живей с пола подняться.
  Времени прошло, сердчишко раз тридцать стукнуло, а зал штурмовал Кокура. Чужой он! Обликом, поведением, норовом! Меченный былинным богатырем отмахивался и отбивался, как мог и чем мог.
  - Бей, вядзьмара, братове! - призывали, нападая по парно, зажимая и обходя со стороны.
  Некому! Некому с тыла прикрыть! Насело волчье! Работал на скорость и точность. Отступал, смещался, уклонялся... По плечу попала брошенная тарелка, рассыпая куски мяса и картошку. Над макушкой шклянка сбила свечи светильника, плеснула за шиворот осколки стекла.
  Сунули кулаком в ребра, напрыгнули сзади. С тушей назакорках не развернешься. Глотку перехватят, быстро сдуешься. Перебросил напавшего через себя. Придержал уронить головой в мостицы, в рассыпанную кашу, пролитое пиво.
  - Ебашь подлюгу! - призывали не отступать, месить меченого.
  Два нырка и шаг назад, занять новую позицию, встретить на кулак. Правых нет, все виноватые!
  Подсечка, посадить на жопу плотника. Или кто он там, балда дубовая. Двинули сзади. Пролет вперед и под стол, укрыться от подсола*. Вскочил, опрокинул мебелину, поставил баррикаду. Подхватил из-под ног, запустил блюдо, успев увидеть, глиняный диск разрубил губу войнику. Ответно принял жбан на локоть. Свернул скивицу рыжему крепышу и сам в скивицу получил, зубами клацнул. Отшагнул на пяты, запнулся и клушей перевалился через лавку. Ох...
  "Хлыстом" - прыжком со спины - встал! Двоих уронил, пропустив чувствительный подрёберник. Бодливого остановил табуретом. В щепки разбил. Не голову. Сидушку.
  Сквозь ор, топот и грохот беснующегося шинка, донеслось.
  - Всем стоять!
  Попытка угомонить побоище и развести бойцов не удалась, но спровоцировала полный потоп!
  Кокур не уступал. Столько за последнее время накопилось, в душе и на сердце! Не спеть, не сплясать, не высказать... Потому вот оно очищение! Раздать наболевшее, честно поделиться!
  - Железо не тронь! - предупредил войника, потянувшего из-за голенища нож. Не жалеючи хряснул кулаком, сломал ключицу. Лучше сказанное дойдет.
  Дотянулся левой, погасил чей-то глаз. Правой проверил селезенку. Уворачиваясь, отпрянул в бок и назад. Выстрелил ногой в голову, нападавшему дылде...
  - Стоять сказано! - безуспешно требовали подчинения. Клином вбились в разгулявшуюся хмельную толпу. Разнять, развести, унять. Успеть, пока совсем худо не обернулось.
  Саданули слева. Боль пронзила бочину. От толчка Кокура развернуло. Выцелил и влепил обидчику в переносицу. Разогнался добавить. Бухнуло в правое заушье... Бытие погасло....
  
  
  2
  Низко пригнувшись, не задеть притолоку - на горбатого проем ставлен, придержав капялюш (шляпу), хоружий Огей Дыбка шагнул через родной порожек.
  - Здравия всем, - произнес он привычно, в удивлении выкатывая глаза на двоих подчиненных.
  С темна коридора да на свет, не сразу разглядел и сообразил, что увидел. Подьячие занимали привычные места за столами. И бардак у них привычный взгляду и уму. Завалы бумаг, стопки книг учета, склады свитков, горы списков, пучки перьев, выводки чернильниц, песочниц... Но вот внешний вид обоих...
  - Охерели! С жиру беситесь?! - праведно вознегодовал Дыбка увиденному. Раньше подчиненные мирно не жили, а теперь до прямого рукоприкладства докатились. Люди что скажут, глядючи на такое безобразие. - Выгоню к ебеням!
  - И вам не хворать, - ответили с ошуи, являя, прибывшему на службу начальству, побитое лицо. Весьма и очень. Синюшная вздутость с правой стороны, заплывшие глаза, красно-синяя кипень левой скулы. Нетронутой осталась только щека. Небольшое светлое пятно на пострадавшем от побоев лике.
  - Здравия, господин хоружий, - прогундосили с одесной. Младший из подьячих выглядел лучше. Не столь катастрофично и цветасто. На лбу рассечение, односторонняя лопоухость, нос отечен и бардов, потому гундит. Скивица в бок сдвинута. Харя в ссадинах, будто по занозистой доске провезли и не единожды.
  - О своем пекитесь! - сверкал Дыбка грозными очами на побитых дурней. - Чего опять не поделили, заголки (бездельники) полоумные?
  Ругаться и лаяться хоружий горазд, не исправила и женитьба на племяннице прежнего бурмистра. Благородная Попина Аеш, обязалась привить супругу высокие столичные манеры, не уронить чести в беседе с людьми достойными. Лучше бы супружеский долг чаще исполняла, не оставлять Огею сил на ругачку и прочие взбрыки.
  - Напраслину возводите, - перечили обидным речам Дыбки.
  Именем подьячий Юрай Птых. Он с одесной. Сынок городского казначея, человека в Брашове уважаемого. Но это казначей уважаемый, а отпрыск ни в чем достоинств не проявил. Может оно и слава богу? Нынешний его вид прямое тому подтверждение.
  - Обосранцы! - выразил Дыбка свое отношение на всякие оправдания, несомненно заготовленные ему высказать.
  Настроение хоружия вызвало понимающее переглядывание подьячих. Дыбка он весь на виду. Весело - смеется. Не ладиться в жизни - печалиться и обязательно лается. Нет в нем мудрой сдержанности проявлять чувство иначе. Не выставляться открытой книгой, позволять читать себя с любой страницы.
  - Как успехи? - задан вопрос вторым, маленько осадить воинствующего горлопана. С порога и орать. Не разобравшись в ситуации, не вникнув в суть, не спросив, не выслушав, дать трезвую оценку, причинам и следствиям.
  Осадили. Дыбка прошел в свой угол. Отпихнул стул ногой. Смахнул с него пыль, откуда бы ей взяться? Бросил мятый, в кляксах засохшей глины, капялюш на стол, на груду неразобранных бумаг. Сбил чернильницу. Благо пустая, замарать документы. Их не мало скопилось, плотно занять день-два.
  - А никак, - раздраженно и честно признался хоружий.
  Обиженным медведем глянул на подьячих - спрашивайте, притихли!
  Юрай смолчал. Негоже младшему поперед старших лезть, любопытничать.
  - Обманул доносчик? - спросили второй, без лишнего подхалимского драматизма, ныне вполне уместного, пролиться на раны Дыбки утешительным елеем.
  Хоружий переложил шляпу на дальний край стола. Поправил листы. Даже бегло прочитал несколько строк из подвернувшегося первым.
  "Оооо!" - поняли с одесной.
  "Ууууу!" - догадались с ошуи.
  - Верно говорил. Прихватили подлюг на горячем, - принялся рассказывать Дыбка о ночной облаве, избегая аллегорий и книжной воды. - Склады у ганзейцев вскрыли. Мы им - кто такие? Они деру на второй этаж, в окно и на крышу. С нее в проулок спрыгнули. Думали к монастырю метнутся, в саду спрячутся, а ворье через ограду и на кладбище.
  Юрай крыжму наложил. Ночь!? Скудельница!? Господи, спаси!
  - Гонимся не отстаем. Они твари всякую тропку знают, за крестами и надгробиями укрываются, следы путают, - рука хоружия змеей вьется по столешнице, отображает перипетии погони. - Но не сдаемся, в потылицы им дышим. Нам легче, воры с узлами бегут. Вот-вот нагоним сволочье! - нагнетает Дыбка трагизма ночному преследованию. - Уже можно сказать за шкирку готовы хватать и вязать, а они, курвы такие, шасть к Старой ратнице. Нырь в подвалы. Сунулись следом, навстречь кажанов поднялось - тьмы! Пищат, верещат, крылами бьют!
  - Давно халупу снести надобно! - впал в нервное возмущение Юрай. Сопереживал. Тонко чувствуя юношеской, не огрубевшей душой, обиду начальства.
  - Барон не дозволяет, - напомнили младшему. - Место приглядное. Ратница стоит - королевское имущество. Снесут, земля городу отойдет. Мызе с того прибытку не поиметь.
  В недосказанности осталось упрямое не желание договариваться к взаимной выгоде сноса ветхого пустующего здания. Городская управа жадилась сделать достойное Их Светлости подношение, землицей в черте стен разжиться, а Мыза всячески избегал брать на себя инициативу договариваться на щепетильную тему. В столицу донести могут. Вопрос завис и оставался нерешенным много лет. У каждого на то свое мнение, высказанное и невысказанное, но сейчас время исповеди хоружия, его слушают.
  - Лаз у них там, в катакомбы спуститься, - нет предела досаде Дыбки. Обставили его на последнем шаге. Лишили законной славы, увели удачу.
  - И не побоялись же, - ежиться Юрай, представляя, кто ждет человека в каменных норах, пронизывающих Чирьев Взгор. Самое место разной нечисти обитать.
  - Поди на кладбище старой земли набрали, обсыпались. От кого могилой тянет, ночные твари не трогают, - со знанием проговорил второй. Недоверие к сказанному снял чужим авторитетом. - Про то отец Барталом толковал. Из Шацкого монастыря. В прошлом году заезжал, когда язычники объявились, капища ставили, волхвовали.
  - Дальше-то что? - вернулись к повествованию хоружия, о провале задержания расхитителей склада.
  - Попытались пройти разведать, стрелу в нас пустили. Благо промазали. Вот тут прошла, - показал Дыбка мизер над плечом. - В ловушку из наших угодил, без увечий обошлось. Охромел маленько. Короче, потолкались у входа и вылезли. В катакомбах их не взять, а соваться не знавши лазеек пройти, верная смерть. Не от стрелы помрешь, так заблудишься и с голоду околеешь.
  Про пленение не заикнулся. Не нагнетать лишнего.
  - Стрелков бы в засаде оставить, - предложен Юраем тактический маневр.
  - Где? - полон раздражения Дыбка. Учить его вздумали. - Входов-выходов, что дыр в сыре. И к реке, и за стену ведут. В городе почти под каждым старым домом потай сыщется, заходи и прячься.
  - Этим и пользуются, - согласился второй подьячий. Выглядел он тщедушным, одет не столь нарядно, как Юрай. Не у всех отцы в казначейской должности. У Якуша Гаркушки и вовсе родителей нет. Приютский он. Дома призрения Святого Марка. Благодаря монахам не подох в канаве от бескормицы, холода и вшей. Выходили, вырастили, выучили и в людской мир отпустили, не признав талантов церковные повинности надлежаще нести. Непредставителен, вороват, греху лживости подвержен, а так же корыстолюбию и мздоимству. Прибывай талант Якуша в некой гармонии, в малой уравновешенности, несомненно воспитатели не отказались бы пристроить столь ценного члена братства к нужной службе. Но характер воспитанника уподоблялся светилу, беспорядочно выстреливающему протуберанцы огня и жара, и не поддающееся верному предсказанию и контролю. Излишняя и необоснованная инициативность в разы вреднее бесталанной смиренной посредственности.
  - Мне бы с вами пойти! - полон энтузиазма Юрай, проявить себя на ниве активного служения закону.
  - И что бы изменилось? - хочет послушать Дыбка дурака, лезть на варначий нож.
  - По морде бы не получил, - рассмеялся Якуш, болезненно кривя разбитые губы и охая отбитыми ребрами.
  - В зеркало посмотрись для начала, другим остры строить! - рассердился Птых. Выглядели оба не геройски, но так и геройствовать только младший мечтал.
  Дыбка сменить неприятную тему собственного неуспеха, наболевшее излил - полегчало, спросил у подьячих.
  - С вами-то что приключилось? Чего опять не поделили? Или жемантийцы с куршами на державу набег устроили? От чухонцев отбивались?
  - А у нас, господин хоружий, вот что, - Якуш сунул руку под свой стол и извлек холщовый сверток. Подал Дыбке.
  "Вий и вий," - сравнил тот подчиненного. Казалось Гаркушка не моргает, а поднимает веки лобными мышцами.
  - Что за хрень? - насторожился хоружий принимать предмет без внятных пояснений откуда и у кого взят.
  - Посмотрите-посмотрите, - интриговал подьячий ошуи.
  - Уворованное у оружейников из слободы сыскали? - подозрителен Дыбке приподнятый настрой Якуша. Бит хорошо, но не квасится, не киснет в обидах. Кольнула ревность. Вдруг важного, из розыскных листов на площади вывешенных, изловили, пока он по подвалам паутину на капялюш собирал и в мышином дерьме топтался.
  - Вядзьмара повязали вчерась. В Синицах! - не утерпел похвалиться Юрай, преисполненный неподдельной гордостью за необыкновенной отваги поступок.
  - Охренели! - вылупился хоружий на подчиненных и лицом красен сделался. Благо сердечными коликами не страдал, пустырник глотать в столь острые моменты. - Да вы, бл...
  Продолжать не стал. Удостовериться, не вводят ли в заблуждение и сами не заблуждаются ли, развернул концы свертка, увидеть заплечные ножны и дюсак. Проще в близнецах родства не признавать, чем с принадлежностью оружия ошибиться. Но теплилась надежда. Чудеса ведь случаются? Редко, вдруг и к хорошему.
  - Драку учинил в шинке, - усмехнулся Якуш довольный произведенным на хоружия впечатлением. Не поленился привстал, подать начальству исписанный лист. - Ознакомьтесь.
  Дыбка отложил дюсак, дотянулся взять бумагу.
  Составленный документ уведомлял.
  "Пятого числа месяца чэрвеня (июня), в шинке "Синицы", в Шилгавом переулке у Рыночной площади, беспричинно был избит Пашко Руць, работник городской важни. Вкупе с ним нанесены тяжкие побои важникам: Волоту Рябе, Остафию Пряхе, Питуту Гмыре и еще многим (список прилагается), общим количеством семнадцать человек. Разбито посуды (опись составлена), разрушено мебели и прочего имущества (приведено отдельно) на сумму двести грошей. По прибытию представителей властей, зачинщик беспорядков отказался следовать их законным требованиям. Выражался грубо и матерно. Оказал злостное сопротивление при задержании. Согласно статьи пятьдесят второй, Уложения о Порядках, принудительно помещен в городской каземат, до прояснения всех обстоятельств противоправных действий, повлекших рушение закона..."
  Хоружий, закончив чтение, посмотрел за окно. Солнце. Посмотрел на подчиненных. Одно расстройство.
  - С чего взяли что... Имени даже не указано... Что арестант вядзьмар?
  Само слово произносить, что после бани на ежа садиться.
  - Кокур, - резануло слух Дыбке.
  - Что Кокур?
  - Под таким именем арестованный прибыл в Брашов, - растолковал Якуш. - А вядзьмаром его признали потерпевшие. В частности, пострадавший от злонамеренных действий, Пашко Руць.
  Дыбка на ладонь вытащил дюсак из ножен. Не сегодняшняя поделка. Кован мастером. Вещь в себе. Хороша уже тем, что есть и готова к прямому применению. Не на парадах хвастать.
  - Такие шойхеты (убойщики) еще носят, - припомнил хоружий рассказы знающих людей. - Переняли.
  - Из Mumme (ряженых)? ‒ боязливо втянул голову в плечи Юрай. Поубавилось отваги у горячего парня.
  - Совсем непохож. Не из клоунов, - отказано Гаркушкой арестанту в принадлежности к отряду наемников, не брезгующих заказными расправами.
  - А на кого похож? - разозлился Дыбка. Мало ему ночных неприятностей, теперь еще это... Вот уж макнет жизнь в дерьмо, то по макушку. - На Böske?
  Упомянутое сообщество "охотников за головами", в просторечье "козлы" с вядзьмарами одного поля ягодки, только с другого края. Людишек ловят, с нечистью не связываются.
  - На вядзьмара. И сомневаться не следует, он и есть. Вы его жеребца не видели. В гриве серебра рунного на сотню. Спроста что ли? - снисходителен Якуш к мнительному начальству. - Можно сказать повезло!
  - В каком месте везение начинается? - попросил хоружий пояснений у подьячего. Лично склонялся к противоположному мнению.
  - Вядзьмар! - громко произнес Гаркушка, привлечь внимание к самому факту о ком говорит.
  - Сунет грамотку от имени и по воле монаршей в Брашов заехал и уже мы с тобой будем в камере сидеть, как мешавшие правосудию и следствию. Запамятовали? В столицу запрос писали, прислать вядзьмара, - обрисовал Дыбка свое виденье ситуации и развития ближайших событий. Городские интересы противу государственных не поставят. - Но еще хуже обернется, если он взаправду из козлов. Гайтан свой предъявит и что?
  - Рано столичному. Они так быстро не откликаются. Да и уведомления не поступало, - не унимался Якуш, ссылаясь на формализм царивший повсеместно. Ему ли не знать. На таком же месте зад греет. И руку. Четко представляет о чем говорит.
  Хоружий погладил ножны оружия. Ощутил шероховатости, прошелся по швам и клепкам. Оно многое расскажет о хозяине, но не всей правды. Сталь тому и служит, всей правды владельца никому не позволить выведать.
  Взялся за рукоять дюсака. Рука удобно легла. Таким железом в толчее самое оно шуровать. Верткое. Сноровистое. Руби-режь!
  "Для шойхета оно и есть," - не отпускала Дыбка подозрительность.
   Одарил подьячих грозным взглядом. Вздыхать не стал. Ох, не зря попы утешают, Господь терпел и нам велел. Но вот прямо сейчас, глядя на подчиненных, хочется воспросить Всемогущего. До коль? Край когда?
  "Не вводите меня во искушение!" - стоило бы присоветовать сидящим от него по одесную и ошую. А искуситься желалось.
  - Проспится, уведомит! - пригрозил Дыбка подчиненным в нескрываемом негодовании. Ситуация с арестом вядзьмара ( вядзьмара ли?), виделась исключительно в мрачных тонах. Про "козла" думать вовсе отказывался. - Вместе объясняться перед Их Сиятельством Мызой будем. Вы за арестанта из Синиц, а я за Веселя. И лучше чего толкового загодя придумать, не мямлить и пол с потолком не рассматривать, овцой тёчной стоя.
  - Не о том думаете, господин хоружий, - ткал воодушевленное словоблудие Гаркушка. - За деревенским ботвином козла посылать? Не смешите! Нас бы подвязали. Будь Кокур шойхетом, прирезал бы Руца ни за что бы не вызнали кто и с чего. А он в шинок приперся. Где чужих глаз, в арбузе семечек меньше. Не работают клоуны на виду, на свидетелей. Традиции у них опять же. Рог козлиный в зубы вобьют, трепался много. В глаз воткнут, видел не положенное. В ухо вставят - подслушивал лишнего. В анус запихают - предал чужие интересы. А наш? С разговором полез.
  - Может заказан так?
  - Кмет? Из Малуш? Подсобный на важне? - рассмеялся бы над сомнениями, да ребра отбитые болят.
  - Выкладывай, - дозволил Дыбка подьячему дальше делиться мыслями и соображениями. Про Mumme верно подмечено. Не их стиль, прилюдно аутодафе устраивать. Для Böcke слишком мелкая рыбешка, не их уровня.
  - Наш вядзьмар, сам по себе вядзьмар, - зашел из далека Якуш лучше быть понятым. - Он к Пашку Руцу из Малушей прибыл, а это в другой стороне, в Наваградчыне. Про Малуши сам Руць поведал.
  - Сцепились они с чего?
  - Темнит важник, правду рассказывать.
  - А вы спрашивали? - заподозрил Дыбка промашку в ведении следствия. Все спустя рукава делается!
  - Вчера больше отмалчивался. Знатно ему досталось. Рот еле открывал. С десяток слов произнес не более.
  - Глядючи на вас, можно представить. На сегодня вызывали? Допросить надлежаще?
  - Уехал с раннего утра.
  - Куда?
  - Не сказывал. Вдова говорит, с постели оделся и за дверь не жравши.
  - И на службе не появился. Пропал, - дополнил Юрай историю с избиением важника. От себя предположил. - Видать не захотел повторно с вядзьмаром связываться.
  Хоружий не удержался присвистнул. Настроение сделалось еще хуже. Самому в узилище забраться, время у судей не отнимать?
  - Кокур тот еще фрукт, - расцвечивал Якуш рассказ подробностями. - Остановился у Царного! Будь он по бумагам гильдийский, первым делом в ратушу заявился бы, отметиться о прибытии. Уложение от них того требует, время ему позволяло. Детали службы предстоящей выспросить, уточнить. За деньги поговорить. О постое узнать. Условия выкатить. Сами знаете! В них гонору, сколько на тифозным покойнике вшей.
  - На рыбе чешуи, - поддакнули с одесной.
  - В Уложении четко прописано, при невозможности определить на казарменное довольствие, оплачивать трехдневное прибывание в заведениях средней стоимости жилья, но не более десяти грошей. Десять грошей это десять грошей. Не воробьиный бздех. А наш вядзьмар мимо ратуши стороной и куда? В Поветный Грифон! - умело укладывал Якуш немногие факты в мозаику собственного виденья событий предшествующих аресту. - Заселился к Царному, подорожной не предъявил, ни звания, ни рода занятия не указал, - последним штрихом прозвучало. - И Кокуром назвался.
  Хоружий призадумался. В словах подьячих присутствовал определенный смысл. Никто не откажется пожить на широкую ногу за казенный счет.
  - Вядзьмар вещички в номер занес, мальчишку, что у босоты городской на прикорме, отловил и нанял нужного ему человека сыскал, - выдавал Гаркушка подробность за подробностью.
  - Пашко Руца из Малушей, - сдвинул Дыбка брови к переносице, сообразив к чему клонит подьячий. История в самом деле странная и путаная.
  - Его самого, - подтвердил Якуш важную в их деле деталь. - Кокур прямиком в Синицы заявился. Люди говорят, Руць хотел сбежать, но вядзьмар не позволил. Рявкнул, тот и прирос к лавке задницей. Сидел пришибленным.
  - О чем говорили? Хотя бы приблизительно, - очень желалось Дыбке услышать пусть косвенные, но подтверждение словам подчиненного.
  - А! Неизвестно, - досадно подьячему. - Малуши упоминали, точно. Но в основном говорил Пашко, а вядзьмар расспрашивал. После в рожу Руцу въехал, с лавки сбросил. За приятеля важники поднялись. Кокур и их уронил. А дальше, сами понимаете, народ на всякое непотребство отзывчивый и к противозаконию склонный.
  Справедливо подмечено, не поспоришь.
  - Пришлось вмешаться, - дополнил Юрай не без пафоса. Послушать, гордился битой мордой.
  "Кроме синяков, заслуг никаких," - очень понимал хоружий рвение младшего Птыха выделиться, проявиться, зарекомендоваться.
  - Вы-то как в Синицы попали? - подозрительно Дыбке. За правило собирались в "Селедке", а тут в другой край подались. На пару.
  - С обходом шли, - выдал несуразицу Юрай. - Хозяин Синиц за стражей послал, драку разнять. Сошлось так.
  - Вы же не стража? - непонятна хоружию инициативность подчиненных лезть не в свою вотчину.
  Подьячие переглянулись. Один выглядел виноватей другого. Выручил менее "виновный".
  - Объясните это нашим торгашам. Опять многостраничную кляузу настрочат. Так распишут... Налоги, мол платим, на благотворительность жертвуем..., - кривлял Якуш кого-то из гильдийских старшин, важного и вредного.
  - С этим понял. Хотя ни в чем не уверен. Дальше что с арестованным делать? - требовал досказанности хоружий. Упирайся не упирайся, в стороне не останешься. Его подчиненные учудили.
  "А выставятся хотят героями. Вядзьмара повязали," - от одной такой мысли у хоружия спина взопрела.
  - Выпустим. Не та величина в подвале держать, - разворачивал Якуш план действий, обернуть урон к выгоде. - Поговорим. Есть что обсудить, - кивнул он на составленную бумагу о вчерашнем беззаконии в Синицах.
  - Вдруг потребует компенсаций за вмешательство? Или маршалоку, а то и воеводе поветному с жалобой обратиться? - видел хоружий возможные ответы на хитрости и уловки Гаркушки. - Или к Их Светлости барону. А Мыза, сами знаете, на столицу оглядывается, теплое место не потерять, а то и вовсе поближе ко двору перебраться, выслуживается.
  - Выясним, - заверил Якуш не проявляя чрезмерного беспокойства. - Уверен, не все так однозначно плохо, как представляется на ваш взгляд, господин хоружий.
  - Говори уже! Плохо... не плохо... Ничего хорошего не вижу в допущенной в мое отсутствие самодеятельности! - отчитал Дыбка подьячих.
  Потому как пялился на Гаркушку, его вина бОльшая. Сразу понятно с кого спрос, в случае выявления ошибочности принятых мер по задержанию некоторых персон.
  - Показания потерпевших предъявим. Выставим к возмещению ущерба пятьсот грошей. Не доводить до суда и исков, предложим Веселя отловить. Катакомбы по вядзьмарской части. Они в норы разные чаше спускаются, чем в сортире надобности справляют. Гули, трау*, упыри... Самый вядзьмарский промысел. Призовые посулим отдать, за отлов вора назначенные. Ему не за всякую тварь столько заплатят. А тут человек! Плевое дельце, - закончил Якуш говорить, нисколько не смущаясь очевидной натянутости его планов и зыбкости умозаключений. Выйдет, не выйдет. Куда шатнется.
  - Пятьсот грошей серебром! Он что Кукуши сжег? - неподдельно изумился Дыбка выставляемой сумме ущерба от обычной кабацкой драки перепивших мужиков.
  - В бумагах написано двести, - напомнил Юрай не завираться сослуживцу. На таких мелочах и ловятся, лихоимцами прослыть.
  - Перепишем, - заверил Якуш, потирая руки от предвкушения успеха. Умел людей обязывать, в должники вгонять. - Порча имущества, обращение к лекарям пострадавших, штраф за сопротивление властям... Плюс-минус, но лучше в плюс, оно и выйдет на пятьсот-шестьсот. А поднатужиться, в свете вновь открывшихся обстоятельств, и на тысячу натянем!
  "Нас бы самих не натянули," - не разделяет Дыбка убежденности подчиненного в удаче.
  - А ежели он со столицы окажется? Мало ли? - не мог успокоиться хоружий. Посыл у подьячего хороший. Но обоснование хлипковато. Это не в карты или кости продуть, отыграться не позволят?
  - Бумаги пусть предъявит и брактеат, - сквозила в речи Якуша уверенность, ничего подобного у арестанта не найдется.
  - Предположим имеет, - сделал хоружий неприятное для всех допущение.
  - Предъявит, извинимся. Голову пеплом посыплем. Дескать, сами не признали, а вы не представились. А должны, - не мало не смущался Якуш потерпеть фиаско в затее подрядить необычного арестанта на работу. - Но думаю не из столицы он. Какое дело столичному вядзьмару до служащего важни Пашко Руца, родом из Малушей?
  - Погоди ты! Малуши... Малуши..., - резалась память у Дыбки. Не это ли беспокоило? Порылся в бумагах. Извлек полученную перед самым его убытием бумагу. - Там лес недавно горел?
  Хоружий передал послание деревенских жителей на изучение подьячим.
  - И какая связь? Вядзьмар ельник подпалил? - спросил Юрай. Первым прочел и первым догадку высказал.
  - Может и пожег. Нам-то что? - отмахнулся Якуш, не слушать глупости. - Послание кому? Подскарбию. Передадим, пусть с этим Шуба разбирается. У нас тут другое наклевывается... Хотя постараться и пожар можно до кучи приобщить, еще жирнее претензии выйдут! Однако с доказательствами совсем плохо. А в Синицах Кокура на горячем взяли. Свидетелей и потерпевших два десятка, больше! Уверен, вядзьмар этот в Брашове частным порядком и представляется возможным припрячь его решить нашу маленькую проблему. Которая если приглядеться не такая уж и маленькая, - подьячий даже приосанился, излагать масштабно. - Скоро новые назначения в управу и то, что Весель гуляет на свободе, нашему маршалоку припомнят. Не оставят на должности. Я это понимаю, вы понимаете, он прекрасно понимает. Маршалок наш, пон Чапля, рыбина еще та. Перестрахуется, нас крайними сделает и показательно выгонит, ославив на весь город, в кресле своем остаться. С другой стороны, не переназначат его, новый маршалок нас выпрет. У Гелки свои люди, на наши места присмотрены. Мы в их число не входим. Скомпрометированы прежней службой. Разве только папаша Юрая, новому начальству вкусно денег занесет.
  - А чего это мой? - заерепенился Птых. Не первый раз родством попрекали и не только Якуш. Намеки оскорбительные делали.
  - У меня с господином хоружием нет никого, - напомнил сослуживец о своем и Дыбка полном сиротстве. - Поэтому следует Веселя доставить на суд или показательно извести. Маршалок останется прежний, ну и нас не попрут, - ласково похлопал и погладил стол. - Еще четыре года при должностях и хлебных крошках останемся.
  Дыбка облизывал вполне разумные соображения подьячего. Правильно растолковал, Гаркушка. С какого края не подступись, а выкручиваться придется. С вядзьмаром или без него. С вядзьмаром лучше, поскольку предыдущие попытки навести законный порядок, мягко говоря, не задались.
  "Новый Гнилый объявился" - сравнил хоружий древнюю историю с текущим моментом современности. В обеих случаях помощь со стороны. Вядзьмар, конечно, не местные кметы, но и он не Леш Гач, год за ним гоняться. Памятуя о назначениях в Совет города, ему и срока такого не отпущено.
  - Верное, что про вядзьмара известно? - потребовал Дыбка итогов разговора, принимать окончательно решение действовать.
  - Приехал вчера за полдень. Пошлину заплатил не чинясь, - докладывал Якуш выжимку фактов. - С нищим остановился поговорить. Очевидно расспросил дорогу. Определился на жилье в Грифон. Снял комнату на шесть дней..., - подьячий многозначительно поднял палец. - На шесть! Тридцать грошей! Деньги свои за постой внес! - тряс он указательным перстом. - Значит, у него здесь личное дело. Возможно и не одно. Про Руца и Синицы сказывал.
  - Не много, - метались сомнения в Дыбке. Не хотелось лишний раз угодить в историю, за которую не похвалят и наград не дадут. С другой стороны уже угодил. И с ночной неудачной погоней и с непонятным арестом. Подьячие под чьей рукой ходят?
  - Вот сердцем чую, я прав! - постучал себя в грудь Якуш.
  - Сердцем он чует! - ворчал хоружий, поворотившись к окну. Кого хотел за стеклом увидеть? Ворон?
  - Многое потеряем, если он окажется тем, кем нам кажется, - путано выразил Юрай свою настороженность неприкрытым шантажом вядзьмара. Интриги не геройское поприще, мараться.
  - Чего гадать перегадывать? Давайте пригласим, поговорим, а там уж и определимся слезы лить или гарэлку пить, - вынес окончательное предложение Якуш.
  Дыбка осмотрел свой стол, будто искал важное и нужное. Не нашел. Потянулся к капялюшу - не тронул. Глянул на подьячих. Хмыкнул. Ну и рожи. Превозмогая внутреннюю боязнь и сопротивление, согласился.
  - Пусть ведут. Только вежливо, с обхождением.
  Юрай шустро выглянул за дверь, крикнуть в коридор.
  - Господин хоружий, желает с арестованным вядзьмаром толковать!
  
  Комментарии.
  Заговоры в основном взяты из книги "Hwītaz hrabnaz" (Белый ворон), за авторством Rekwaz, а так же из "Язык и стиль древнегерманских заговоров" Тороповой Т.В. За верным написанием и толкованиями к первоисточникам. Так же использован белорусский фольклор: песни, пословицы, наименование предметов.
  
  Бахмат - крепкая лошадь.
  Кустош - хранитель библиотеки.
  Грáдок - городок, обособленный район.
  Ратница - устар. казарма.
  Роковник - погодник событий.
  Ватракос - жаба
  Ювха - змея-оборотень.
  Сланги - огромные змеи пожирающие людей.
  Ярыжка - серебряная сонета, умышлено порченая уменьшить вес.
  Панеле - и обращение и обозначение незамужней девицы.
  Отпирка - большой ключ, но не к замку, а двигать засов.
  Куфра - сундук с выпуклой крышкой.
  Важня - весовая.
  Филактерий - медальон с мощами святого внутри.
  Hundssoð - шуточное "собачий суп". Варево из обрезков мяса, жил и мослов.
  Подсол - скорый, догоняющий, второй удар.
  Трау - темнокожие существа, ростом от карликов до великанов, не любят закрытых дверей и обожают пауков.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"