Федорцов Игорь Владимирович : другие произведения.

Радуга над полем павших

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повод стараться старухе Урд, молодице Верданди и деве Скульд? На что употребят небесную пряжу мастериц Норн? Ссучить Путеводную Нить или свить Виселичную Петлю? Найдется ли ведающий верный ответ? И что ответит, спрошенный о том? О Путеводной Нити. Кому предназначена и куда заведет? О Виселичной Петле. Для кого увязана и когда обреченному срок? Или нет им различия и все дело в длине скользящей удавки?
  Радуга над полем павших.
  Часть первая. Путеводная Нить.
  
  
  Ad notam*.
  
  "...Сокрыты нам пути Господни, но ведомы Ему наши. И в них нам искать правду и веровать, правильны они. Те, кто верует, пройдут ими. И кто не веруют, преодолеют их. Одолевшим путь, воздастся по трудам мерой заслуженной, ибо не бывает путей легких, как и жизни легкой. Не дана человеку судьба беспечного мотылька..."
  Из проповеди Эварда Юэна Великого Викария.
  
  ***
  1. Кэффа. Катакомбы Пфальца.
  Глухой подвал, в который не заглядывают ни мыши, ни мокрицы. Кричи. Ори. Вой, надсаживая глотку. Взывай к Всевышнему и палачам. Звени вольным мечом или кандальной цепью. Ни один звук не вырвется за толщу стен. Вековой камень сохранит любую доверенную ему тайну. Здесь она и умрет. И очень повезет, не с носителем секрета.
  В помещении нет ничего, способствовать откровенному задушевному разговору. Ни дыбы, ни "железной девы", ни очага калить железо, ни просторного прилавка железо удобно разложить. Кольца в стене, приковать пленника и держать без питья и еды, и того нет. Однако совсем необжитой камора не выглядела. Грубый, обзольной занозистой доски, стол. Лавки по длинным сторонам. Морковка факела. Свет жидкой кляксой ползает сбоку, подсвечивает лица и руки противосидящих. Не начать им с вранья. Сразу выдать червивое слово, дрожащей тенью нервных холодных пальцев. Глаз, верно, не рассмотреть. Да и рисково сходиться взглядами с королем.
  ‒ Долбаная сука подсунула великовозрастному недоумку жопастую девку и у него съехали набекрень мозги! Сраная буча из-за какой-то смазливой дуры! Я не против его женить. Давно пора. Но не на этой хюлькской шлюхе! Только не на безродной дряни нищего септа Дардов! Никто в здравом уме не скрещивает породистого кобеля с дворовой шавкой! Пусть бы просто драл потаскуху! Её саму, всю её родню до третьего колена и самого бруги* Дарда! Их там человек двадцать вместе с дворовыми. Я бы пережил и остальные гавкать поперхнулись. А он удумал жениться! Cusani ol ti thraed*! Представляешь?! Ты представляешь обряд, храмовник? Их сучий cusani ol ti thraed!..
  Не сдерживаемые эмоции ограненные яростью. Отменный, первосортный, чистейший гнев. Редкостное явление наблюдать неконтролируемый выброс громов и молний, распаленной обидой и униженной души. Надо знать бешеный характер Гильфа Амаля, прекословить ему в такие минуты или говорить, то чего он не пожелает слушать.
  Отвлечь бушующего правителя Асгейрра, в кружку щедрой рукой пенно налито вино. В последний месяц крепкое зелье потреблялось королем без всякого разума. Обороть постыдную слабость, не вразумляли ни государственные дела, ни запреты лекарей, ни воспалившиеся раны. Глупость атлинга (наследника) оказалась прилипчивой и заразной, передаться отцу. Игнорировать последствия своих поступков. Простительно молодым, не допустимо зрелым годами. Потворствующие собственным слабостям недолго носят царственный венец.
  ‒ И что теперь? ‒ спросил Гильф, лихо опорожнив кружку. Заострить вопрос, посудина пущена в стену. Осколки разлетелись, едва не поранив собеседников. Один черепок покатился по столешнице. Другой выбил из факела масляную слезу и она расплылась на полу и горела. Остальные ушли по сторонам. Продырявили храмовнику плащ, шаркнули по сапогу, впились в дерево лавки.
  ‒ Аерн в надежном месте, ‒ последовал ответ с намеком. Любые глупости пресечены. Но короля волновали не только они. Он уже предчувствовал последствия мятежа. С его подавлением ничего не закончилось. Ведь не ради брака с Люн Дард вся история затевалась. Значит и не исчерпает себя недопущением брачного союза.
  ‒ В надежном? На небесах что ли? В преисподней? Да хоть у бога под бородой! ‒ богохульствовал Гильф. ‒ Лисбет мальчишку достанет! Не сама, других натравит. И повода долго искать не будет. Нотарии не вылазят из её комнат, а настольной книгой заделался Свод законов туатов Великой Равнины! Читает на ночь! Она и алфавита толком не знала, а теперь только страницы шуршат! Тварина! Я не листая скажу, следуя букве и духу Свода, к Аерну применят Cenn Cruach (кровавая голова). Имеешь представление, что это такое?
  Собеседник едва качнул головой и налил вина в следующую кружку. У него запас и вина и посуды.
  ‒ Ты мне, блядь, не кивай башкой, а говори. Знаешь или нет? ‒ свирепел король от всякой мелочи.
  Ответчик остался спокоен, речь взвешена, выверена и безэмоциональна. Эмоций хватает и без того.
  ‒ Голову преступника сжимают деревянными брусками, а палач разбивает череп дубовым молотом.
  ‒ Так что дурные мозги летят по все округе, как коровье дерьмо из-под сапога! ‒ вино уполовинено, легче продолжить. ‒ Подробности сказать? Не кивай башкой, уебок! Враги короля умирают от руки самого короля. От моей, блядь, руки! Я собственноручно должен проломить лоб своему сыну, потому что он, чего скрывать, этого заслужил! ‒ Перечислить прегрешения загибались пальцы. ‒ Выказав неповиновение, поднял оружие против закона. Вышел на поле боя под собственным стягом и привел с собой ратных людей. Жег нивы и зорил города. Нанес раны ri bunaid cach cinn (верховному королю над всеми). Достаточно вспомнить кто им является. Я! Которого уже прозвали Galgavaldr (Владыка Виселиц)! Не принял смерть со своими воинами в последней битве, сбежал! Пять! ‒ угрожающе потряс Гильф кулаком. ‒ Что прикажешь делать?
  ‒ Ваш сын в монастыре, ‒ все так же выдержан собеседник. ‒ Забрать его из Тайры и судить, возможно только с дозволения Великого Викария.
  ‒ Омоньер*! Вы там в своем Ордене поголовно тупые? Мы имеем дело с Кайонаодхом! Плевать туатам на викария, сколь бы великим он не был. Это здесь, в Кэффе, Юэн обожаемый, боготворимый, еще какой! Носитель Веры! Святитель Мира! Наместник Бога! и прочая поебень.... Но не на Великой Равнине. И поверь, величие Кайона существенно превосходит поповское, поскольку подкреплено отменной сталью. В хер танам любое другое величие. Они до сей поры похваляются отрезанными головами поверженных врагов, привязывая трофеи к седлу, а ты мне монастырь, викарий! ‒ гримасничал Гильф, доводя себя до полного неистовства.
  "Стареет," ‒ посочувствовал омоньер владыке Асгейрра. В былые годы выжрал бы пинт пять пойла, поскрипел зубами, обложил всех не свято и грязно, и засучил рукава дело править. Сейчас на глотку налегает. Пить и орать.
  ‒ Вы король не только Кайонаодха. И клялись равно уважать и блюсти законы живущих под вашей дланью. В Асгейрре взять под стражу человека, нашедшего убежище в монастыре, можно лишь с разрешения Великого Викария. Более того, вы прекрасно осведомлены, Тайра не просто монастырь.
  ‒ Нахер кому сдалось спрашивать разрешения у древнего попика! Вашу Тайру и штурмовать не станут, хотя не поручусь за обратное. Им и утруждаться не придется. Ни к чему. Промедлю с правосудием, таны потребуют созыва малберга*. Я не смогу им отказать. И ты знаешь почему! А малберг... Малберг это конец!
  Выпита вторая кружка и поставлена на стол. От стука скололись ручка и отвалилась донышко. Битое сметено на пол, отпнуто из-под ног не хрустеть, не раздражать.
  ‒ Повторю. Вы король Асгейрра. Вам решать, кого и как судить, и какому праву и суду следовать. Орден берется вам в том всемерно способствовать.
  ‒ Понимаешь, Лисбет не отступится, полажу я с туатами или нет? Купит кого-нибудь. Щепоть яду и Аерн мертв. Или поманит чем-нибудь, высунуть дураку свой нос... Что так, что эдак! Выгодней не грызться с танами, а раздолбить Аерну дурную башку! Но это не выход! Никакой, блядь, не выход! Слышишь, омоньер? Не для меня!
  Мертвая хватка на глиняном горле. Запальчивые глыки из высоко запрокинутого кувшина. Пить король умел. Один из многочисленных его талантов. На ряду с войной, блудом напропалую и политикой. Что впрочем одно и тоже, каким цветом не вымажь и в какой обертке не подай.
  ‒ И вся срань потому что мой сынок думал не головой, а головкой! И ладно бы самостоятельно в дерьмо влез! С подачи мачехи угодил! Поспособствовал, освободить дорогу её отродьям.
  ‒ Наследник в монастыре и под нашим доглядом, ‒ повторили королю, продвинуть разговор с топтания на месте. Стены услышали, король нет. Может и прав в том?
  ‒ Это не спасет, омоньер. Говорю же! Не спасет! Ты не слышишь! Лисбет достанет мальчишку! Она или туаты с её денег! Рагам, Швальб, еще кто. Аерну конец! ‒ в произнесенном имени вся горечь отцовского негодования. Он обманулся, его обманули. Поздно о том. Прошлого не исправить, в настоящем не разобраться, на будущее не загадывать. Жизнь сузилась до горлышка винного кувшина. ‒ Что бы ты понимал.... Согласно закону, в случае смерти наследника, которая вызовет подозрения, я могу назначить в приемники любого. ЛЮ-БО-ГО! Даже своего бастарда от дворовой навозной девки. Даже Кэрэн, обрюхатив её одним из дворцовых недоумков. Даже её не родившегося ребенка. Зная это Лисбет сыграла по правилам. Не придраться. Аерн мятежник и ему крышка! А в наследники соответственно выходят её выродки. Ну и мои тоже, чего греха таить, постарался. Но мне-то нужен Аерн. Аерн! А не эти!
  Омоньер взял маленькую паузу начать с начала. Старался не ради короля. Король для него просто-напросто человек наделенный сомнительного качества властью. Говорят выше только Бог, но это только говорят. Образно, красиво, но абсолютно неверно. Между небом и землей достаточно места. Надо занять свое. Поближе к э... облакам.
  ‒ Никто не знает, где он, ‒ теперь пальцы загибал собеседник короля. ‒ И узнать о его местонахождении не так-то легко. Круг посвященных весьма узок, ‒ жест рукой: я ‒ ты.
  Король нисколько не успокоился.
  ‒ Эти стены знают! Этот стол, эти лавки. Уже много. Ты плохо знаком с Лисбет. Она дороется до правды. Когда ей сильно приспичит, а все что касается Аерна для нее теперь важность первейшая, узнает. Скорее, чем ты найдешь, чей рот заткнуть, не выболтать нашего секрета.
  ‒ Тем не менее, ей понадобится определенное время.
  ‒ Не так много, ‒ не желали соглашаться с омоньером.
  ‒ Сколько-то да понадобится.
  ‒ Сколько? ‒ желалось королю конкретных сроков и дат.
  ‒ Достаточно. Занять мистресс Лисбет другим, ‒ обещано королю с холодной уверенностью, обещанное исполнить и эффект с того превзойдет затраты.
  ‒ Слушай омоньер, у меня стойкое ощущение, разговариваю с глухим, ‒ вздохнул король, примерясь допить содержимое глиняной чеплаги. ‒ Или еще хуже. С безмозглым храмовником, не представляющим, чем живут за порогом Бринмора. Долдоню и долдоню, Лисбет и туаты, а ты упрямо твердишь, существует решение проблемы, которого лично я не нахожу! Разные глупости отметем в стороны. Во что выльется срач с Кайонаодхом не трудно представить и никак не избежать. Помешать Лисбет задача того же порядка. Она хочет смерти Аерна, гарантировать благополучие своему выводку. Им ведь, вот так-так, ничего не грозит! Даже младшему Дуанну. Он всего лишь наемник, под рукой брата, ‒ король долбанул кулаком в стол. ‒ Хитрая сука! Все просчитала! ‒ и еще раз двинул по столешнице, сбить болью гнев. ‒ Так что, сколько не веди дипломатию, сколько не торгуйся, не рядись, туаты все равно потребуют суда. Аерну в исключения не попасть. По сути, с него и следовало начинать. Мне еще припомнят, каждую минуту промедления. А я не могу лишиться сына! И потому что он мой сын. И потому что наследник. Кому оставить корону? Этим выморошам?
  Опять пострадал стол, гулко отозвавшись на удар тяжелой королевской длани.
  ‒ Вы не хотите меня выслушать, ‒ не спешна речь омоньера. Убеждать долго, не убедить вовсе. Он будет краток и словами и временем. ‒ Существует возможность отвлечь от Аерна и вашу супругу и туаты. Не навсегда, ‒ уточнено для придания правдоподобности.
  ‒ Прибегнете к волшбе сделать его невидимым? Или отправите в изгнание, а потом вернете, покрытого воинской славой и сединой мудрости?
  ‒ Орден волшбой не занимается.
  ‒ Каким тогда чудесным образом отведете угрозу? ‒ окончательно остыл король и готов слушать. Раны донимали, вино не брало, сына надо спасать, сколько не ори в полупустом подвале, срывая злость на храмовнике.
  ‒ Так мы говорим об этом? Сейчас? Здесь? С вами? ‒ готовы начать торги за собственный интерес.
  Обоюдное ясное понимание, на чем они сойдутся под конец трудного разговора. Каких взаимных обязательств и гарантий достигнут, с чего начнут, какие роли исполнят сами и кого вовлекут играть и кривляться за компанию.
  ‒ Говорим, ‒ сдержано согласился король. Политика требует ясности ума. О выпитом он сожалел.
  
  2. Королевская тюрьма ,,Брюхоˮ. Пыточная Южной Башни.
  Через фенестру, расположенную под потолком камеры, проникало солнце. Фенестра, скорее отдушина, маленькая, с кулак. Света едва с пригоршню, но яркого, предзакатного. Где-то там, по наклону небесной выси, за крыши домов, за шпили соборов и маковицы церквей, скатывался оранжевый диск, а здесь всего-навсего крохотное пятно кралось по неровностям камня и плесени в швах кладки. Вслед за пятном, запаздывая, ползла отогревшаяся муха. Большая, говенная, с зеленым перламутровым брюшком, с черными тяжелыми растопыренными крыльями. Уже не летунья, но еще живая и медленная. Муха обиженно зудела, и безнадежно отставала, за ускользающим манящим теплом.
  − Ооууууу! - дико завыли за стеной по соседству.
  Проштрафившийся гвил* вздрогнул от неожиданности, переступил с ноги на ногу, сложил ладонь в ладонь, спрятать трясущиеся пальцы. Знакомо с чего пытарь начинает работу.
  − Ооуууйй! - вой перешел в высокий пронзительный визг и почти сразу оборвался.
  Сделалось страшно. Не от визга, от резкой тишины. Страшно до онемения нутра. До слабости плакать и умолять. Его еще ни в чем не обвинили. Не задали ни единого вопроса по существу случившегося в тюремном дворике. Не прибегли к железу и огню, а он готов каяться. Со слезой в глазах, плачем в горле и соплями до подбородка.
  Немалым усилием гвил заставил себя отрешиться от слабости держать взглядом угасающее солнце и зеленобрюхую преследовательницу.
  ‒ Ты из Хюлька, верно? ‒ уточнили у Кирби.
  Странный, вразрез разговору, вопрос. Абсолютно никчемные знания. Или он чего-то не понимает? Что важного несут сведения о месте рождения? Уж не выясняют ли таким образом причастность к мятежу и мятежникам?
  Или... Или... Или.... Дергались догадки в затуманенном страхом сознании.
  Гвил постарался немного собраться с мыслями. Собраться с мыслями - важно! Для него важно. Сейчас не время думать о постороннем. О звуках, солнце, мухе, прочей ерунде, но о целостности и сохранности собственной шкуры. Он затравлено посмотрел на мейстера* Солано. Омоньер Ордена Святого Храмна*, в черном шапе*, стоял напротив, за спинкой пыточного стула. Злое волевое лицо перечеркнуто шрамом. Лицевой нерв поврежден и верхняя губа мелко дергается. Голова наклонена к плечу. Пес и пес, присматривающийся надежней вцепиться.
  Стул, перед омоньером, измызган засохшей кровью. На подлокотниках глубокие царапины и выщипы от ногтей. Сиденье с дырой - подставлять снизу жаровню. Либо ведро, собирать нечистоты, исторгнутые по слабости. Имелось и корытце под выпавшие внутренности. В верхней части спинки железный налобник, величаемый местными острословами Венчальной короной. Оденут - повенчают. С тяжкой и долгой погибелью, с муками, претерпев которые при жизни уже не убоишься страстей в посмертии.
  − Аааааа! - резанул слух новый дикий вопль.
  Следом частый стук. Пронизав человеческую плоть, в дерево остервенело вколачивали кованые широкие гвозди. Мозжили запястья, разбивали голени. Человек кричал. Кричал долго, насколько хватало воздуха в легких, насколько держалось сознание.
  − Ааааа! Мааааамаааа!
  Как надо измываться над крепким и телом и характером мужиком, чтобы он, в неизбывных страданиях, позвал родимую матушку. Неутомимую заступницу перед Господом, людьми и всем миром. Милостивицу, чье благословение щедрей божьего, а проклятье тяжелей вселенской беды.
  Кирби сообразил, что не дышит. Слушает, впитывает страшный грохот молотка и крик... вопль.... визг... Взгляд гвила метнулся ко второму храмовнику и пристыл, примерз, присох.... Мейстер Локли безучастно перебирал предметы на низком столе. Пилки для мелких костей. Ножечки срезать кожу. Шильца вонзать под ногти. Месяцевидные зубила рубить пальцы...
  По сравнению с омоньером, храмовник* ‒ модник из модников. На нем светло-серая туника с узкими рукавами, поверх черный скопуляр с вышитым серебряной нитью крылом ворона. На голове, в нарушение устава братства, нарядный шаперон, а не скромный коиф. Препоясан Локли рыцарским, а не орденским, поясом с ножнами. Ножны в богатых накладках со сканью и щедрой позолотой. Рукоять меча из рога горного тура в рубиновой сыпи.
  Из-за стены новые звуки. Жалобное блеяние изломанного и исстрадавшегося человека, покрывал грубый требовательный бас.
  − Как на духу! Правду! Правду, мне выкладывай!..
  Чего добиваются? Чего требует? Кирби взахлеб вдохнул холодный и тяжелый воздух пыточной. Лучше подумать чего хочет Воронье от него самого! Теперь, ползающий свет казался ему горючей слезой. Не скатывающейся вниз в великой скорби, оплакать его незавидную участь, а втягивающейся вверх, перестать понапрасну жалеть.
  Позади неожиданный щелчок костяшек. Как забыл?! Фра* Лукко! Этого Кирби хорошо знал. Просто отличненько. Нет, не водил знакомство и не состоял в приятельстве, кто он, а кто фра? но наслышан. В Брюхе ничего не утаишь. Неважно, здешний ли ты сиделец, простой служака из охраны вроде гвила или храмовник, дознаватель истин. Все друг о друге в полном понимании. На шелковом прочном шнурке четок фра, крупные антрацитовые кругляши. Для чего странные четки, в Брюхе осведомлены. И пусть он не видит, но отлично чувствует за спиной страшное присутствие Петельщика. Накинет шелковину на шею, сдавит, уронит на пол. Подрыгаешь в воздухе ногами, попыжешься запустить пальцы под удавку, побуреешь ликом, побьешься-подергаешься, застынешь взглядом, измараешь штаны говном и молофьей*, и все, отжил!
  От навалившихся фантазий тремор пальцев и небритого подбородка, с легким клацаньем зубов. По вискам, справа и слева, кто вперед, поползли капли пота. Слабость из груди скатилась вниз живота. Приспичило помочиться. Где стоишь. Не до позора! В коконе страха свои представления о дозволенности и допустимости поступков и оправдание их совершать.
  Омоньер, ожидая ответ гвила, проявлял не свойственное характеру терпение. Мейстер Солано здесь за главного, спрашивать и требовать. Но первым заговорил другой, Локли.
  − Не мешают? Крики? - голос вкрадчив, подобно поступи ночной кошки. Тембр мягок и соткан из сотен оттенков других голосов. Однако схожий со многими, он уловимо отличен от них. Таким голосом с Кирби говорили на исповеди, побуждая к честности. Честность не блажь, не причуда. Острая потребность! Первейшая необходимость. Как есть, пить, спать, дышать. В честности спасение души! Души которая...
  ˮ...подобно шелудивой свинье, норовит вымазаться в греховную грязь плотских утех и еретических сомнений...,ˮ о чем неустанно предупреждал отец Рымань, пекущийся о заблудших. О таких как он, Тобас Кирби, грешных и порочных.
  Гвил с запоздалым смущение припомнил попытку сокрыть от духовника постыдное. При живой-то женке тешиться рукоблудием! Но духовник сразу учуял недомолвку. Пришлось каяться, вскрывать нарыв унизительных обид. Откровенность обернулась пользой. Отец Рымань вразумил Лейси, сделаться той уступчивой и покладистой.
  − Нет, − наскреб Кирби (верно, верно! наскреб!) мужества ответить храмовнику.
  Одно слово, а усталость, будто целый день мешки с зерном на мельнице таскал.
  − Действительно? - уточнил Локли, звонко щелкнув пальцами. − А не пригласить ли тебя в Серную Башню? Или к нам, в Бринмор. Но там не столь уютно, как здесь. Стол, стул, столовые приборы (издевается же!), приличное общество. Не желаешь попоститься, погостить?
  В последнем слове Кирби расслышал только шесть начальных букв. Погост!!!
  Гостившие у храмовников исчезали бесследно, оставалось только гадать о их незавидной судьбе. Редкие везунчики быстро оказывались на плахе, под взмахом палача, уронить голову в корзину, забрызгать настил поганой кровью. Третьего не предоставлялось. Жизнь не сказка, выбирать на распутье лучший путь. Выберут без тебя и вряд ли выбор понравится.
  Гвил поспешно мотнул головой, отказаться от любезного приглашения.
  − И что же происходило дальше? После извлечения заключенного из воды? - потребовал омоньер продолжать и склонил голову в другую сторону. Откуда штрафник родом уже не интересовало.
  "А то вспомнит ранне детство, под себя ссаться," ‒ так бы прокомментировал Солано собственный отказ.
  − Слушаем, слушаем тебя, − вторит добрейшим голосом мейстер Локли. Из его рук хочется принимать подачки и прижимаясь к ногам, искать защиты. Считать хозяином... Богом! И быть ему верным псом, только бы... отошел от стола. Не прикасался к железу. Не искушался опробовать.
  Внешность обманчива, верить кому бы то ни было. Истина многократно подтверждена и записана на шкуре рубцами и шрамами, вбита в память утратами и потерями. Под умоляющим взглядом трясущегося гвила, храмовник выбрал спицы тянуть жилы. Понимай за намерения, принимай за угрозу, но правду дознаются любыми доступными способами. А их.... Выбьют зубы, выкрутят пальцы, выдавят глаза, раздробят кости, изжулькают мошонку, снимут кожу, срежут мясо... Своего добьются.
  − Рассказывай как есть, − разрешил Солано гвилу, верно оценив причину тугомыслия и косноязычия. Невелик секрет, долго голову ломать.
  − Важно восстановить подробности событий. Иначе виновные уйдут от наказания, − разъяснил Локли плохо соображающему Кирби. ‒ А невиновные незаслуженно пострадают.
  Уж как Воронье наказывает, во сне увидишь - не проснешься! Никакое сердце не сдюжит! Бычье и то надсадится.
  Кирби раззявился и застыл с открытым ртом. Слова не желали покидать пересохшее горло.
  − Чем больше раздумий, тем дольше молчание, − Локли поменял спицы на большие ножницы. Крык! Послушно сработали лезвия. − Становится подозрительным, так ли развивались события, как нас пытаются убедить очевидцы и участники. Нет ли лукавства и выгоды умолчать правду?
   Кто пытался убедить и в чем? У гвила мелькнуло подозрение, его умышленно обманывают, вводят в заблуждение. Он ведь первый на допросе. Но подозревать в чем-то служителей Ордена Храмна показалось ему кощунственным. Кирби тут же бредовые мысли отринул и выбросил из головы. Кто-кто, но только не храмовники.
  − Я жду! - не поторопил, но обвинил омоньер перепуганного до усрачки гвила.
  Неприязнь к стражнику скапливалась у Солано подобно обильно капающей воде в подставленной чаще. Немного времени и расплещется через край. Глупо поддаваться чувству, ставить себя в зависимость от эмоций и предпочтений. Мерить иной мерой, нежели той, что применяешь к себе самому. Почему с гвилом не так? Никто ведь не гневается на тучу за дождь. На тучу да. И на дождь. Но гвил не туча и припекает двинуть ему в рожу. За трусость. За мямли. За несвязность слов и мыслей. За неряшливый вид. За неумение держать страх в себе и давить его, давить, не позволяя взять верх.
  "Чем ты лучше его?" ‒ задан вопрос из орденского покаянного опросника и дан на него скорый внятный ответ. ‒ "Я ‒ омоньер!"
  Так никогда не отвечают. Но Солано ответил. Себе врать противней, чем другим. Но он-то не врал! Его не раз укоряли за гордыню. Получалось гордиться тем, чего достиг, плохо.
  "Повод ли возвышаться над беднягой или иным смертным? Перед Всевышним все равны!" ‒ наставляли адептов Храмна, ломая постами и тяжкими трудами с мизерной отдачей.
  "Перед Всевышнем. Но не между собой!" ‒ отказывался омоньер любить ближнего, увидеть в нем брата или сестру, как завещали первые служители Ордена. Кому завещали? И с чего такое вселенское жалкое человеколюбие?
  За спиной Кирби равномерно защелкали костяшки, что капельки в водных часах. Кап-кап... Кап-кап... утекает вода, утекает время...
  Гвил мысленно, в яви духу не хватило и шелохнуться, осенил себя охранным крестом.
  − Ну, значится, когда утопца из колодца вытащили, винтенар Коул и говорит...
  Опять затык. Можно ли при омоньере повторять слова произнесенные сгоряча, но оскорбительные?
  − Продолжай-продолжай, − явил великодушие Локли, угадывая основу новой заминки. - Истина такова, какова она есть. Приукрашивать, значит лгать, искать выгоду, выгораживать... Остальное на твое усмотрение.
  Выгораживать? За себя бы ответить. Кирби вздохнул. Воля ваша. Пожелал перекреститься, но опять не посмел.
  − Тогда винтенар Коул и говорит, теперь из-за утопца такая срань начнется, говно крыши Бринмора забрызгает.
  Локли кивнул - услышано!
  − А почему он решил, что... человек мертв? - уточнил Солано.
  Кирби очевидно, омоньер хотел назвать пленника по имени, но не назвал. Нету имен у тех кто оказался в Брюхе. За въездом остались. Звания, достоинства, фамилия и связи.
  ˮВон оно как оборачивается! Не простой интерес у Воронья!ˮ − совсем скис гвил. Ноги ослабели и ссать давило, не утерпеть долго!
  − Не подскажешь что это? ‒ Локли держал мягкую, отожженную проволоку, унизанную острыми шипиками. Внешне напоминало метелку с десятками наконечников.
  − Волчья колючка, мейстер, − одними губами произнес Кирби, не потревожить собственное воображение. Оно порой чересчур красочно и изобретательно.
  − А для чего? - взгляд Локли не на собеседника, а ему за спину.
  Легкий шорох. Гвил инстинктивно оглянулся. Фра Лукко! Слишком близко!
  − Для дознания. Вводят в мужской уд. Потом вытаскивают...
  − Так ты знаком с применением? Видел? И как оно? Помогает? Дознанию?
  У Кирби сбилось дыхание. Проклятые ноги отказывались держать. Под левой коленкой задергалась жила. Мелко-мелко. Предательски замокрело в брэ. Еле оборол слабость, совсем не опозориться.
  − Тебе дурно? - спросил Локли. - Присядешь? ‒ проявляя участи, жестом пригласил на стул.
  Кирби с радостью бы примостил куда-нибудь свою задницу, но единственный стул в помещении - пыточный. А уж на него успеет! Спаси и сохрани Всевышний, раба твоего! В глубине сознания перепуганного гвила, промелькнула безжалостное сомнение, существует ли на свете защита от Воронья? От дел их и судилища?
  На предложение храмовника помотал головой. Хриплое ,,благодарствуюˮ застряло где-то в груди, над желудком, не добравшись до языка.
  − Ты не ответил. Видел, как пользуются? - допытывался Локли у полуобморочного гвила.
  − Один... Два раза... Давно. В прошлом годе. На Святого Мартина. Когда..., − коряво и трудно выползло из глотки Кирби.
  Локли одобряюще закивал ‒ давай-давай! Не останавливайся. Поддержал словом Писания.
  ‒ Не знал человек, куда ступать ему, кому лик свой обратить, в ком искать поддержки и кто суд над ним в грехах и делах его неправедных. Не ведал он дороги истины и не просил утешения в неведенье, не искал наставления, не тянулся к мудрому слово. Веровал слепо изболевшей душой. И во что веровал, вело его...
  От слов ли, от усталости бояться, гвил вдруг почувствовал некую легкость говорить. Он сделался спокойней и словоохотливей. Вдохновленнее.
  - И мужикам подходит и бабам..., ‒ пояснения гвил любопытному храмовнику. ‒ Особливо им.
  − Должно быть очень больно? - потребовалось Локли уточнить у очевидца.
  − Аж наизнанку выворачиваются, − признался Кирби, собираясь поведать о присутствии на допросе Ведьмы из Буркха, во всех мыслимых подробностях. После полного ступора молчания, прорвало трепаться. Обо всем и не останавливаясь. Выговорить страхи и тревоги.
  Неосторожное движение с колючкой и храмовник проткнул шипиком большой палец. Машинально сунул в рот зализать кровь. Мысль не успела за действием, но догнав, заставила Локли подмигнуть гвилу хитрым глазом и облизнул верхнюю губу.
  "Бабы хоть молодые?"
  "???.."
  "Тогда ладно!"
  "???.."
  Кирби даже несколько растерялся, наблюдая выразительную мимику храмовника.
  − Ты не пояснил, почему винтенар счел человека мертвым, − вернулся к разговору Солано. Прочие подробности, не относящиеся к произошедшему, ему второстепенны и подождут.
  На этот раз Кирби ответствовал без всякой скованности.
  − Так утопец посинел и пена у него ртом сочилась.
  − И не дышал?
  − Неа..., − подтвердил Кирби удручающее состояние арестанта.
  − За инструментом совсем не следят, − Локли показал гвилу клещи. К стальной скуле прилип человеческий ноготь. Неровный, черный, с кусочками порченой плоти. ‒ И убираются погано, ‒ шаркнув ногой, выкатил из-под стола ампутированный палец. Скрюченный и очервивевший.
  В голове сразу сделалось пусто. Кирби сбился говорить. Молчать ему не позволили.
  − Дальшшшше шшшшто? ‒ слышалось змеиное шипение.
  За спиной, голосу вразлад, перестук костяшек. Антрацитовые кругляши падают в петле нити. Бьются друг о дружку. Опять окаянная память. В два движения перехватят горло, накинув удавку, стянут на рывок. Не вывернуться. Не было таких сноровистых спастись.
  − Марек... рыжеватый... из нашего развода. Он с побережья. С Донегола. Рыбак словом, − полилось из Кирби. − У них с детства приучают утопцев спасать.
  − А разве не в воле Всевышнего даровать жизнь и смерть? - последовала каверза от Локли, смутить рассказчика.
  Тут уж Кирби нашелся сходу.
  − Само собой в воле Господней забрать жизнь или оставить. Тока ведь не зря же лекаря существуют. Стало быть способствуют Божьему промыслу.
  Локли одобрил услышанное, щелкнув пальцами − молодец!
  − Продолжай, керл, - терпелив мейстер Солано к новой заминке.
  Обозвать бывалого воина керлом, открыто оскорбить. За такое умаление чести морду бьют в кровь и вдрызг. Но сказано храмовником. Омоньером. До него дотянуться, у короля руки коротки, а тут всего лишь ветеран.
  Кирби обиды не затаил. А и затаил бы, так что? Кому бы снес?
  − Он значит, рот утопцу дирком отворотил, ‒ жестикулировал гвил, живописуя свою, не очень связную, речь. − Зубы стиснулись, вот и ковырнул. Язык поддел и наружу вытащил. А я помог утопца на колено животом положить. Ну, Мареку.
  По неосторожности или специально хрукнула пила для костей. Зубастая сталь прошлась по металлу. В черепушке гвила гул как с похмелья. От которого полдня в лежку и кишки навынос.
  − И что потом? Положил беглеца на колено, − помогли Кирби справиться со смятением и потерянностью.
  − А потом Марек вдарил утопца по спине, − старался рассказывать гвил. - Раза три приложился. Крепко. Коул ему замечание сделал. Отобьешь чего или хребет сломаешь. Благородный, не шваль базарная. А Марек винтенара послал по-своему...
  − Odjebi (отеб...сь) или Ajd u kurac (пошел на х...й)? ‒ готовы у Локли варианты ответов строптивого помора. Такое винтинару сказать! Удалец, прямо!
  − Во-во, − согласился Кирби, не уточняя употребленный вариант. − С последнего разу, вода из нутра хлынула. И кровь маленько. И сблеванул утопец чуток. Но не задышал.
  − А кто помогал Мареку? ‒ подталкивали гвила говорить, не задерживаться.
  − Никто. Что делать не учены, ‒ признался тот в беспомощности. ‒ Мешаться только. Сам управился.
  − А винтенар? Он что?
  Кирби раскрыл рот и замер. Долго соображал с продолжением.
  − Мы договорились! Правду! − напомнил Локли, подбирая к руке дубовый молоток. Их на столе два. Потяжелей ‒ ровный и легче, с острым загнутым бойком-клювом.
  − Он это... ну сказал...
  ˮПрости Коул,ˮ − искренне раскаялся Кирби в вынужденной болтливости.
  − ...поздно, дескать. Душа Уэкуфе* досталось!
  − Ты смотри! Винтенар у них не простой парень-то! С приграничья..., ‒ обрадовался Локли, будто завели разговор о чем-то для него значимом, дорогом и заслуживающем всяческого внимания.
  − Пять лет оттянул, − попытался Кирби загладить вину перед товарищем. Вложил, получается, старого приятеля. Подставил под Воронье! ‒ По выслуге чин даден.
  − Чего же он на второй срок не остался? Еще пять и в сотниках*, ‒ заинтересовал Локли выход в отставку бывалого вояки. Обычно цепляются до последнего с казны жить, а тут отставник.
  Кирби не понятно, как относится к делу, по которому его маринуют в пыточной, послужной список Коула. Но раз спрашивают, значит нужно им знать. Гвил ошибочно полагал, больше расскажет, меньше спросят, быстрее отвяжутся. С кем-то такой подход и срабатывал, но не с Орденом. Им мало вызнать до ногтей. Им всю подноготную к досмотру подавай.
  − Ранение у него. На бочине, − Кирби, пренебрегая солдатскими предрассудками, а может более страшась храмовников, указал на себе, где именно. − Шрамина, смотреть страхотно.
  − Разберемся с твоим винтенаром, − пресек отступление от темы омоньер. - Давай дальше.
  ˮНе хотел я,ˮ − опять повинился Кирби перед Коулом. Стыдно и обидно за себя, но деваться некуда.
  − Продолжай, ‒ подпнули гвила, живей ворочать языком.
  И снова за спиной шорох. Кирби не удержался, дернулся повернуться. Фра Лукко отступил. Тяжесть в груди попустила. Задышалось свободней.
  − Марек утопца на землю скинул. Голову ему задрал и стал вдыхивать в рот из себя воздух. Думали, действительно сиделец отбегался, − обсказывал подробности гвил. Посчитал обязательным добавить. − Всевышний миловал.
  Боялся, но рискнул, прикрыл винтенара. Умолчал, Коул упомянул Уэкуфе. Через мат и божбу. За такое епитимьи на годы накладывают. Молитвами и поклонами не отделаешься. На коленях землю обетованную обойдешь.
  Кирби насмелился вытереть пот со лба. Ей-ей у отца на покосе у отца. Вые...ся! Ноги не держат.
  − Как думаешь, почему заключенный пытался покончить с собой? ‒ спрашивал омоньер, думая о своем. Никто не поручится за совпадение направления задаваемых вопросов и мыслей, крутившихся в голове.
  − Вас испугался, − железно уверен Кирби, в первопричине предосудительного поступка.
  − Нас? Допрос оставшихся мятежников доверили королевскому бейлифу, ‒ не понятно Локли. Отвлекся от своих дум и Солано.
  ‒ Мы когда в камеру вошли, из колодок заключенного освободить и к мессиру Вокху отвести, он крепко ругаться начал. Дескать, долго ему с крысами сидеть. С крысами под надзором крыс. Еще попытался ударить винтенара. Коул возьми и скажи, это сейчас ты такой духаристый, посмотрим, насколько яиц хватит, перед Орденом ответ держать...
  − А может вы его..., − перебили разговорившегося гвила щелчком пальцев. Заткнули, будто конь копытом в поддых двинул.
  "Вот же... Влезет в разговор, щелкнет, мысли спутает, со слова собьет!" ‒ еще не сообразил разобиженный Кирби, в чем подозревают. Когда же дошло...
  Непонимание (непонимание ли?) позабавило храмовников. Не улыбчивый Солано и тот ухмыльнулся.
  − Ты же долго в Брюхе служишь..., ‒ развивал затронутую тему Локли.
  Кирби осторожно кивнул. Про службу все верно. Почитай десять лет. Хвалить не хвалили, для хвальбы других держат, но и взысканий не накладывали, краснеть за нерадения.
  − ...и про мужеложство слыхом не слыхивал? ‒ заранее не верят онемевшему от возмущения гвилу.
  − У нас с подобным строго, − отрезал Кирби. Очень постарался выглядеть убедительным. Но спохватившись, перед кем стоит на вытяжку и ответ держит, признал. - С бабами иной раз допускаются вольности, а чтобы мужиками тешились... Такого не знаю!
  − Неведенье о грехе, не свидетельствует о его отсутствии, ‒ не удовлетворен ответом Локли. По блеску глаз храмовника, определенно желает подробностей иного порядка. Не по службе, потехи для.
  ‒ Оставим блуд на рассмотрение следующего раза, ‒ омоньеру тонкости тюремного быта и шконочных нравов, мало познавательны. ‒ Значит, когда он услышал о визите к нам... Кстати, откуда винтенар узнал о нашем прибытии в Брюхо?
  − Заприметили, вы в ворота въехали.
  − И арестант слов винтенара испугался. Это было так заметно? ‒ подозрительно Солано. Неужели и в правду упустили кого? Тех, кто им интересен, сажают отдельно и ненадолго, казну лишними расходами обременять.
  − Сразу заткнулся, ‒ распрямил плечи Кирби. ‒ Они все тут горазды недовольство высказывать. Как же? Знать! Тому вина потребно или свежей соломы в тюфяк. Этому шлюху или бумагу и перо. По первости здешнего харча брезгуют! Жрачку выливают, плошки бьют. Баланда, понятно, не с домашней печи стряпня, но все лучше, чем с пустыми кишками доски давить. А утопец наш, из камеры вышел и тише воды, ниже травы сделался. Шел медленно, ногу за ногу цеплял. Ну, дак, по лестницам вверх, с тюремной поперды не больно разгонишься.
  − И вас шестеро сопровождало его на дознание к бейлифу? Почему не десять? ‒ потребовал омоньер отчета по кажущейся мелочи. Вполне допустимо придраться желал и правёж устроить.
  − Десятеро когда арестант со Дна. С нижнего этажа стало быть, ‒ пересказал Кирби заведенный в Брюхе порядок. ‒ А утопец с предпоследнего. Не особо опасный. По уложению полагается в сопровождение шестеро. Шестеро и наличествовало.
  − Вывели из камеры и...
  − Поднялись дальним коридором. В ближнем ремонт. Не пройти. Затем во двор. Когда мимо колодца проходили, арестант возьми и сигани. Только вода булькнула.
  − И никто не помешал? ‒ подозрительно омоньеру попустительство охраны не пресечь нарушение. Вшестером за одним не уследили.
  − Кабы знатьё, ему на такое решиться! Да и ловок, курва! ‒ возмущен гвил поступком сидельца. Отдувайся теперь перед Вороньем за паскудство.
  − Твое мнение? Ради чего арестанту неискупимый грех принимать? Самоубийц запрещено отпевать и хоронить на освещенной земле, ‒ крючкотворствовал омоньер, выудить ценные сведенья. Охрана горазда подмечать странности и несуразности. Развлечений нет, вот и пялятся во все стороны. И наблюдениями своими охотно делятся, коли ручку позолотишь или прижмешь, как следует. ‒ Вариант о нашем приезде уже звучал.
  − Еретик! − не раздумывая обвинил Кирби. Не все же ему выкручиваться. - Вероотступник проклятый! Не зря в каземате одиночно сидел.
  Сказанное гвилом дурь совершенная, не понятно на кого рассчитанная. Вернее понятно. Перестроить, перехилить разговор на другую, более безопасную тему. Отступников веры в Брюхе не держали. Попы сами с ними разбирались. Со знанием тонкостей людской души и анатомии человеческого тела. Прежде чем отправить на костер. Покаяния, самые искренние и сердечные, никого из инквизитория Великого Викария не удовлетворяли. Один раз ереси поддался, на веки пропал. Зачем такому жить? Потому умрет, других от греха отвадить.
  − Подытожим, ‒ не поддался Солано глупости гвила, удариться в теологию. ‒ Я говорю, а ты либо подтверждаешь, либо опровергаешь меня.
  Кирби согласился. Попробуй не согласись! Стул по-прежнему вакантен для несогласных. А человек за стеной более не кричал. Отмучился, прости Господи!
  Глянул зачем-то на Локли. У того взгляд палача, взявшегося за работу скомороха. Сколько бы не старался, весело не будет никому, а вот лихо придется.
  Гвил облизнул сухие губы.
  − Спрашивайте, мейстер омоньер....
  Храмовник с минуту буравил Кирби взглядом, обдумывая прибегнуть к помощи пытаря. Локли словно мысль его перехватил.
  − Мэтр Гугс освободился.
  Кирби непроизвольно вытянулся во фронт, изобразить рвение и готовность всемерно способствовать установлению истины.
  − Вас отправили отвести арестанта на допрос к королевскому бейлифу..., − начал Солано блиц-допрос. От палача отказался. Сам управится или фра Лукко подключит. Вот бы удивился гвил, в отлучении Локли ломать кости и сдирать кожу.
  − Так точно, мейстер! ‒ подтянулся вверх Кирби, показать выправку.
  − Вы пришли. Двое у дверей снаружи...
  − Хоппер и Вюлль, мейстер!
  − Двое у дверей внутри...
  − Я и Хольт, мейстер!
  − Давай покороче, без фамильярностей, − настоятельно попросили гвила. - И не так громко. В ушах звенит.
  ‒ Понял, мейстер, ‒ неохотно согласился ответчик. Мало слов, больше вопросов.
  − Двое возятся с арестантом, ‒ продолжал омоньер.
  − Винтенар Коул и Марек, − по-парадному отчеканил Кирби.
  − Как содержали?
  − Ноги в колодках. Поясными цепями к стене.
  ‒ На растяжку?
  ‒ Никак нет! Бегунок на шесть шагов. До стола, до лежака и параши.
  − Слышал, что арестант говорил винтенару Коулу?
  − Так точно! Обозвал нас крысами.... облезлыми крысами.
  − И только? ‒ из опыта Солано знал, в подобных случаях арестантов не заткнуть. Страх словесными помоями выплескивают. Потому как с дыбой и плахой никто не рвется свидеться.
  − И сосками, − не скрывал Кирби. За такие речи кишки выпускают, легко и не раздумывая. А говоруну и по роже как следует не приварили. Один раз только. В челюсть, прикус поправить.
  − И вы его...., − Локли жестом показал процедуру совокупления. Левая ладонь неплотный сжатый кулак. Правой сверху ‒ хлоп! Звук ‒ тугую пробку из бутылки вышибли. ‒ В круговую. На шестерых.
  − Нет! ‒ отказался гвил. За такое прямая дорога на костер!!! Муди клещами вырвут, уд выстригут и голым погонят на Сушильни. Попятился бы к дверям от позорных обвинений подальше, фра Лукко за спиной.
  − ??? ‒ не верит храмовник честному служаке. Любопытство многим мозги свернуло. Запретный плод... и все такое....
  − Нет! ‒ упирался гвил.
  − В колодках он беззащитней младенца! ‒ подбивал Локли сознаться. Чисто лис вокруг курятника крутился, простофилю добыть. ‒ И как? Его жопа такая же сраная, как у знакомой шлюшки по-соседству?
  − Нееееет! - выдержал Кирби не сознаться. Ведь грешен, грешен. Не с этим, не с утопцом. Не в этот случай! Но было!
  "Все Марек! Все он! Паскуда рыбная!" ‒ заочно взвалили вину на сослуживца. Дознаются... В мотне холодно, а в горле жарко сделалось.
  − Не надо кричать, − ласково заткнули Кирби. - Рано пока... Вообще-то церковь не поощряет пыток... Но мы не церковь. Мы Орден Святого Храмна. Понимаешь о чем я? Нам простятся и выдернутые ногти, и вывернутые руки, и разбитые суставы. И ослепление и оскопление, ‒ поделились тайным, сделать сопричастным к ней. ‒ Скажу тебе честно, цена на истину (большой палец направлен в пыточный инструментарий) неоправданно выше, чем она, истина эта самая, того стоит.
  − Нет! - отчаянно упирался Кирби. Громкими словами выбивал из головы трусливую мыслишку сознаться. Бывает такое, ломаются люди на ерунде. Плетей не попробовали, кости целы, шкура не палёна, ливер не отбит, а выворачиваются наизнанку. Было, не было, весь мусор на себя!
  − Гвил..., − Солано нахмурился, припоминая нужную фамилию, − ...Хольт давно у вас?
  − Месяц, ‒ выпалил Кирби. Говорить о других много легче и душе и совести.
  − Приятельствуете? ‒ взгляд омоньера прострелил к фра Лукко, подтвердить или отрицать сказанное гвилом.
  − Не особенно.
  − Почему? ‒ закономерен вопрос.
  ‒ Как тут сказать, мейстер...
  − Против спарсов не стоял, от ульфхеднаров* не бегал, ‒ вспомнил Солано поговорку рагаманских наемников.
  − Так и есть, ‒ согласен с омоньером гвил. Не довелось сослуживцу настоящего лиха хлебнуть. В столицах, в гарнизоне отсиживался. С площадей и улиц пыль сбивал, с мерлонов поплевывал.
  ‒ А сам?
  − Гесит* шестой линии* второй роты, третьей королевской батальи, ‒ не особо доволен своей военной карьерой Кирби. Великих побед не стяжал, обеспечить трофеями сытую старость. В Брюхе дослуживает ветеранский пенсион, крохами добирает на сытый кусок.
  − Мессира Дьюса?
  − Мессира Тидда, ‒ поправил бывший гесит имя героического ордфрума*.
  − Ммм! Cu Roi (Пес Войны)! ‒ выказал Локли умение в наречии Кайонаодха.
  − Он самый! Пять походов вместе! ‒ похвалился Кирби. За похвальбой ничего, только нудящая память о обильно пролитой воинской крови. Не зря ведь Тидда псом величают. Взалкал.... Побед. Или денег. Или и того и другого, брать нахрапом неприступные стены. Покойники по самые машикули лежали.
  − Хольт подтвердит сказанное тобой по сегодняшнему случаю? ‒ сделал Солано поворот, продолжить расследование с добровольным утоплением.
  − Не поручусь за искренность гвила Хольта, мейстер, но говорю правду. Винтенар Коул только и сказал арестованному, отведет не к бейлифу, а к Воронью, − повторил Кирби ругательное прозвище храмовников.
  − И вы обман поддержали?
  Вопрос не пустяшный. О круговой поруке, со всеми вытекающими и отягчающими.
  − Служба она, мейстер омоньер, навродя тяжелого сундука. Один не унесешь. Надсадишься, ежели от остальных на особицу держишься, − неожиданно рассудителен и по житейски мудр гвил.
  Дружбы не упомянул, о чести не заикнулся, долг не приплел. Соображает.
  Допрос длился еще с полчаса, после чего многострадального, разящего потом и мочой, Кирби, отпустили, намекнув никуда не пропадать. Ни со службы, ни из дома.
  − Почему ты выбрал именно его, а не винтенара? - полюбопытствовал Локли у омоньера.
  − На улитку похож, ‒ с брезгливостью говорил Солано о гвиле. ‒ Снаружи твердая раковина, а внутри... мягкотел. Стержня нет. Характера. Такой хорош в группе, зажатый чужими плечами. Сам слышал - гесит шестой шеренги. Даже не лучшие из худших. На него и давить не надо. По лицу читается. Все ждал, когда расплачется или обоссытся.
  − Не обоссался же, ‒ смешно Локли. Ему гвил где-то симпатичен. Держался до последнего. Приверал местами, но держался. ‒ Подтек малость, а так ничего, не раскис.
  Омоньера не переубедить. Не стоит и пробовать. Боишься грешить, живи праведно. Боишься отвечать за грехи, кайся и не греши.
  На минуту в помещение воцарилась тишина. Люди будто выжидали, пока в фенестре погаснет солнце, говорить свободно.
  − С душком история, − выразил Локли общее впечатление. − Странная попытка весса* Свена покончить с собой.
  ‒ Обусловленная нежеланием встречаться с Вороньем, ‒ напомнил Солано важную подробность. Прозвище ему нравилось, а вот сама птица нисколько. Мудрый не выберет облачиться в черный цвет.
  − Не связан ли он с Ингид? Мелькал некоторое время среди близких к ней людей, ‒ поделился фра Лукко толикой знаний о свите королевской невестки-отравительницы.
  ‒ Помелькал и что? ‒ потребовалась омоньеру развернутая информация. В свиту без протекции не пристроишься и без веских причин не покинешь. При дворе быть чьим-то или с кем-то, уже урвать кусочек личного счастья. Ну или достатка. − Ингид представлен?
  ‒ Нет.
  Дальше и говорить не о чем. Мало кто верил в прямую причастность королевской невестки к убийству мужа. Отравление, как и соитие, действо тайное и личное. То, как его проделала Ингид... за рамками удачливости и везения. Но сколько не бились извлечь "корень зла" поступка, не продвинулись в том ни на пол-шага. Вина Ингид показательно признана. Безвариантность выбешивала храмовников. Умные люди плохо переносят дур, а тут за дело взялась именно дура и у нее получилось!
  "Или умело подчистили за собой," ‒ подозревал Солано. Интуиция вопила о том. Но нужных доказательств не добавляла. Клубок интриги не распутывался, несмотря на все старания бейлифа, самого короля и Ордена.
  ‒ С Ингид тупик, ‒ трезво оценил Локли выдвинуть Свену обвинения сопричастности к отравлению.
  ‒ Железо приложить? ‒ свое виденье у фра Лукко отсутствию сведений и их получению.
  − Допрос у бейлифа ничем особенным Свену не грозил, − вернулся Солано к рассказу гвила. Всплывала более насущная тема тратить время. - Вокх не из тех, кто способен добраться до сути, а само участие Свена в мятеже, лишь следование оммажа и фуа* тану Фоссу. Кого следовало король вздернул, кого не следовало тоже, остались крохи. К тому же, засудить выходца с приграничья, надо умудриться. И то, при условии изъявления монаршей воли. Сие не высказано. Максимум высылка в родной септ, коровам хвосты крутить.
  ‒ Что он вообще в Брюхе так долго делал? Вполне, мог внести залог. Или поменяться местами с младшей родней, собрать откупные. Вариантов предостаточно, не куковать здесь лишний день, ‒ перечислил Локли основные способы нивелировать наказание за слепое следование вассальной присяге. ‒ Однако он занозил задницу о тюремную шконку. Прятался?
  ‒ От кого? ‒ сразу уперся вопрос в личности. Ну и причины, конечно.
  ‒ Выходит от нас. Стоило заикнуться и Эрд..., ‒ Локли глянул на монаха. Верно с именем?
  Фра Лукко кивнул в подтверждение. Верно.
  ‒ ...Свен испугался. Чего? Он не мог не знать, мы ведем дела личных преступлений против короны. Личных! Даже причастность к хищениям из казны не сделает его нашим клиентом. Что же за ним такое? Прятаться в каталажке и кидаться в колодец при малейшем намеке на наше разбирательство?
  − Жеребчик из спален мистресс Медани? ‒ подана идея фра Лукко. Сейчас любое, даже самое невероятное предположение могло способствовать верному ходу мыслей. Позволить из крохотной искры догадки разгореться пожару истины.
  − Беден. Для её любовника непростительный изъян, − обосновано отмел Солано амурную линию. − Ей важен объем мошны, но не мошонки.
  ‒ Тем более была занята. Доила казну руками Амюса.
  − Не от безделья же удумал топиться? ‒ честно не видит ответа фра Лукко.
  ‒ И подвиги, и глупости совершают мотивировано. И какова мотивация самоубийства у весса Свена? ‒ обратился Солано более к себе, чем к присутствующим с ним в каземате.
  − Совершил нечто предосудительное, ‒ потряс четками фра.
  ‒ Касающееся короны, ‒ подправил Локли.
  Череда обменов вопрошающих взглядов. Что именно натворил весс, испугаться разбирательств с Орденом?
  − А если только планировал? ‒ и догадка и наводка от Лукко.
  − Не реализованные замыслы очень трудно доказуемы, ‒ напомнил Солано о невозможности читать людские мысли и мечтания.
  ‒ С доказательствами можно постараться, ‒ вызвался фра провести соответствующую работу с несостоявшимся утопленником. ‒ Не плохо бы иметь какой никакой ориентир, не попасть впросак.
  − Допустим, повод имелся. Почему именно колодец? - доискивался Солано причины поступка арестанта. − Всегда есть шанс на спасение. Почему не Серная Башня? Там отличный переход. Почти двадцать ярдов высоты над мостовой. Гарантированная смерть.
  − По видимому в башне Свен никогда не был, узнать такую подробность и своим знанием при необходимости воспользоваться, ‒ рассуждал Локли о странном поступке незадачливого самоубийцы.
  Не очень убедительно, но вероятно.
  ‒ Ни разу не водили к Вокху на допрос? ‒ удивился Солано пренебрежительности бейлифа к своим обязанностям.
  ‒ Бейлиф принимал в Караульной. В Серную переехал неделю назад, ‒ поставил фра в известность храмовников.
  − Вокха Свен не опасался. Забеспокоился лишь услышав, ведут к нам, − цеплялся до каждой мелочи Солано и настоятельно требовал от подчиненных того же. Мелочи что песок в песочных часах. Из мелких крупиц насыплется заметная горка. − Последствия беспокойства вылились в не удавшуюся попытку свести счеты с жизнью. И предпочел не пики бдительной стражи, пустившись в бега, не прыжок с высоты, не удар головой о стену, а тюремный колодец.
  ‒ Шаг отчаяния?
  ‒ Отчаяние подвигает на незамедлительную деятельность, а Свен выжидал целых двадцать минут, ‒ указал Солано на тонкость поступка пленника. ‒ От камеры до колодца. Предостаточно времени обдумать последствия и выбрать вариант свести счеты с жизнью.
  − Предлагаешь взяться за сидельца? ‒ видел Локли заинтересованность омоньера докопаться до истины. Не оставлять неясностей. Довести разбор до логического завершения.
  − Предлагаю. Займись, пока не вернусь. Мне наказано срочно отбыть в Чедвиг, − объявил Солано свой скорый отъезд.
  Локли пожал плечами - как скажешь, но полюбопытствовал.
  − Что на этот раз?
  − У короля приватный разговор с наследниками, ‒ как всегда сказана часть правды. Самая крохотная часть. Никчемная. Не способная принести пользу, тому, кто не ведает истины целиком.
  ‒ Добрался до главного, ‒ готов язвить Локли над мешкавшим правосудием.
  Мышиная возня устроенная Гильфом, у многих вызывала снисходительную улыбку. Как отца его с натяжкой, но понимали. Как короля ‒ ни на мизинец.
  − Начни с Коула, ‒ закрыл омоньер тему своего отъезда.
  − Хорошо, − принял обязательства Локли без всякой веселости и надлежащего энтузиазма. − Полезно пообщаться с человеком, выдержавшим пять лет на границе с горцами Майгара.
  ‒ Обрати внимание на Марека, ‒ пожелал Солано от подчиненного. ‒ Послать винтенара попахивает панибратством или соучастием в предосудительных деяниях. Что-то там есть, между ними. Не может не быть.
  − Никого не забуду, ‒ пообещал Локли, успокоить омоньера. Иначе наговорит, десятерым исполнять хватит.
  − Фра! ‒ обратился Солано к монаху. ‒ Спусти Свена к Крысоеду, под наблюдение. Лишний волос не должен упасть с головы весса, пока не узнаем подоплеки, зачем ему нырять в колодец. И сам ли он туда нырнул.
  − Будет исполнено, брат омоньер.
  ‒ Скажи Вокху, мы сейчас к нему поднимемся, ‒ отпустил Солано фра. Дальнейшее Лукко нисколько не касалось.
  Монах бесшумно выскользнул за дверь, оставив храмовников с глазу на глаз.
  − Когда вернешься? - позволил себе Локли не корректность. Нет у него ни прав, ни полномочий спрашивать подобное. А дружба?.. Дружба с омоньером из разряда невозможного, а случись таковая, никаких вопросов не предполагала бы. Солано не любил когда суются в его дела. Ни важно кто. Недруг, приятель или духовник. К последнему он вообще относился предвзято. Откровенность во спасение души лежит совсем в иной плоскости от земных обязанностей человека.
  − Я еще не уезжал, скоро соскучиться по мне.
  − Наши считают, Ингид примет постриг, ‒ проинформировал Локли омоньера о беспокойстве приора и пробста. Оба хотели видеть отравительницу на костре. ‒ Лэйт Кэрэн хлопочет за мать перед Гильфом.
  − Король не дрогнет уступить. Насядут, всплывут занятия Ингид черной волшбой. Жир рыжеволосого мертвеца для приготовления яда, равно опасен и для жертвы и для изготовителя отравы. Если поискать, без труда отыщется масса причин передать её Викарию.
  ‒ Подмазывается выпросить у Юэна развод? ‒ озвучил Локли самый горячий столичный слух.
  ‒ В ближайшее время исключено. Разрыв с Лисбет обернется для Гильфа бОльшими проблемами, чем мятеж в Кайона, ‒ отказал Солано в подобном развитии событий. ‒ Когда нибудь, но не в обозримом будущем.
  ‒ Аерн?
  ‒ Не только.
  ‒ У короля достаточно бастардов поменять любого. Он их строгает ловчее, чем крол крольчат! Среди них найдутся и посмышленей помета Безумной, ‒ усмехнулся Локли. ‒ Нарожала ‒ в детстве следовало утопить.
  Солано припомнилась история своего подчиненного. Тому не досталось от отца ничего, хотя законный наследник, мягко сказать, умственными и физическими способностями не блистал. Вследствие алкогольной аменции.
  ‒ Бастарды плохо приживаются на троне, ‒ сдержанно пояснил омоньер.
  Локли с ним не согласен, но прекрасно понимал, несогласие было и останется его собственным. И не более. Будь он сто... тысячу раз прав, Гильф плохо гнется, пересматривать принятые им решения. Хорошее качество, когда в доме все хорошо.
  В миру вечер. В пыточной сделалось слишком темно. Омоньер и Локли направились к выходу.
  − Амюсу опять прислали цветы. Второй букет за два месяца. По двенадцать фарозских роз, − нисколько не завидно Локли. Розы стоили умопомрачительно дорого и выглядели подстать цене. УМОПОМРАЧИТЕЛЬНО.
  − Цветы? - Солано запамятовал, говорилось ли ему о первом случае подношения. Так и не вспомнил, потому буркнул невразумительное. - Ему теперь только и остается любоваться цветами и наслаждаться красотой.
  Почему двенадцать и исключительно роз, омоньер походя плохо пошутил.
  "Всякому вору своя примета."
  Своей шутке не придал особого значения. Может и напрасно.
  − Наведаешься в Бринмор? ‒ спросили Солано заведомо предполагая отказ. ‒ Пробст Улль на пару с приором Тейчем исходят желчью. Ты дважды пропустил обряд Смирения.
  Сколь не заберись вверх и над омоньером имеется власть. Не та и не тех, кого Солано хотелось и, хотелось ли вообще, терпеть над собой.
  − Если им нечем себя занять, пусть исходят. Хоть говном, ‒ ругнулся омоньер, не удержавшись в рамках эмоций.
  Чтобы сказал Кирби, теперь увидев лицо храмовника? Неподдающаяся контролю злая ярость и желание грызть и рвать глотки.
  − Так что им передать? Если вдруг спросят? ‒ не отставал Локли, явно намекая, спросят обязательно и не единожды, надоесть.
  − Объяснюсь при возвращении, ‒ отговорился Солано. Подчиниться следовало бы, но общение с Тейчем и особенно с Уллем отложены на потом. Слишком много важных дел. Запланированных и внеочередных.
  ‒ Заготовить списки, что именно захотят от тебя услышать в приватной беседе? - язвит Локли, давая понять омоньеру на бессердечность обрекать подчиненного замещать его на время отсутствия.
  − Их интерес мне ведом, ‒ безразлично Солано и будущая встреча и участь брата храмовника.
  − Ты в этом уверен? ‒ теперь не понять чего в Локли больше, язвительности или ехидства.
  − Быть уверенным, надо обладать прозорливостью несколько большей, чем доступно любому из смертных. Но предположу, я не ошибаюсь в своих догадках, чего от меня потребуют при встречи.
  Хорошо не видит лица Локли. Сразу бы сообразил. Ошибается. Еще как.
  
  3. Северо-запад Мальгара. Храм Предков*.
  Пельин знал приглашенных достаточно долго. Много солнц и лун. О каждом мог поведать немало подробностей. В любой другой день их не зазвать и не усадить за общий стол. Ни в праздник, ни на тризну. Не заставить разделить угощение и питье, радость и горе. И лишь четыре раза в год, приходя сюда, они усмиряют взаимные неприязни и старые обиды, загоняют в глубины ума и сердца зависть и презрение.
  Дунга, бесхитростный и простоватый. Таких хорошо иметь врагами, но не друзьями. Не украсть, не покараулить. Чревоугодник. Ест, не наестся. Еду будто в пропасть бездонную бросает. Метет без разбору сладкое, горькое, жирное, пряное. Охоч до дармового и чужого. За жадность учен. Нос свернут, двух пальцев нет.
  Кике, вечно дерганый и нервный. Хорек и хорек. Что плохо лежит − утянет, а придется солоно сбежит. Слова не держит, за слово не отвечает. На лесть падок и льстить сладок.
  Нанки. Шея длинная, стать бабья. И голосок переспевшей молодухи, томный. Мастак договариваться, мастак договоры переиначивать и выворачивать к личной пользе.
  Масо. Грузный, грубый, шумный, пустой, что сушеная тыква-гуада. Трус каких мало, похабник каких поискать. Перепьет пятерых, в драке и одного не одолеет.
  Неру − изворотливый лис. О нем надо помнить все время. Спишь или молишься, бодрствуешь или пируешь. И не обманываться его отсутствием. Он рядом, с боку, за спиной, в твоей тени, везде. Наблюдательный и хладнокровный. Забудешься, упустишь на миг из виду, потом пожалеешь, да поздно.
  Кэтро. За глаза дразнят Уткой. Хром, потому ходит вперевалку. Беззастенчивый обманщик и хитрец. Обведет вокруг пальца любого. Даже Небесную Чету*! Нынче осунулся и бледен. Уж не молодая ли жена причина недомогания?
  Не торопливо, не уронить достоинства, приглашенные вкушают сочное мясо ибекса, потягивают крепкую брагу-мудай, переговариваются с ленцой и не выказывают нетерпения. Не лица, но личины. Не слова, но яд лицемерия. Не радость встречи, но пытка ожиданием. Не родство крови, веры и языка, но удачливость подмять, подчинить и тем возвыситься. Таковы гости Пельина. Было ли когда-то иначе и были ли люди иными? Старики (а сам он кто?) уверяют − было. И время, и люди, и жизнь между людьми....
   Недельный пост, длинные молитвы, ночные и дневные бдения у Небесного Очага, дались Пельину трудно. Все же, сколь не храбрись, не молод. Прожитое выстудило не плоть - душу. И не хочется ничего кроме покоя. Ничего. Ни жареного ибекса, ни браги-мудай, ни даже женщины. Только покоя и огня, у которого увы! уже не согреться и остается наблюдать горение высушенных особых трав и прутиков священного бойгэ, коричного дерева. Вдыхать чудесный запах, пронизывающий весь мир своей благодатью и с осторожностью ворошить былое. Как угли в очаге. Не обжечься.
  Обычай предков требовал до оглашения Предсказаний не прикасаться к питью и еде. Но глоток хмельной браги пришелся бы очень и очень кстати. Не утолить жажду. Свободней поведать правду. Сказать её, надобно мужество большее, чем мужество воина, встретившего свою погибель. Воину допустимо отступить, не грешно убежать. Ему обреченно поведать послание Небес.
  "Чего ради?" ‒ липнут черной смолой к сердцу сомнения.
  Жизнь показала, правда о будущем людям потребна меньше всего. Им более необходима крыша над головой. Поле, лес и река кормиться. Условия родить и вырастить детей. Для чего им правда? Убедиться мир шаток и зол, подобно пропащему выпивохе? Убедятся, легче станет?
  Не нужна правда и его гостям. Пельин в том уверен. Им и без нее хорошо. Тепло, сытно, и не каплет на голову. А кому тогда? Получается ему одному?
  В полночь большой луны, сорок одна кость с тридцатью шестью рунами Судеб и пятью рунами Пустоты, брошены в пепел священного бойгэ. Сизое облачко долго оседало, открыть ему Небесную Весть....
  О том, что открылось, пожалел тысячу раз и много думал, решая, как поступать с известием. Долг приказывал передать без утайки. Опыт сомневался в полезности посторонним подобного знания. Колючая совесть непонятно молчала, не принимая ничью сторону. Получается, на его плечи ответственность взвалена. Выдержит? Он ‒ выдержит! Выдержат ли остальные?
  Пельин стойко выжидал отпущенное пиру время, остро чувствуя возрастающую усталость. Но и она не могла унять, притупить, нивелировать пугающую обреченность скорого времени. Трудные времена, трудные решения их пережить. Кто возьмется? Поддержит? Поможет? Нет таких. Не будет. В пору брюзжать об одиночестве. Не замысловатый трюк спрятать собственный страх думать, решать, действовать.
  "Я стар... Чего мне бояться?" ‒ иронизировал Пельин прекрасно сознавая ‒ есть чего. И причина страха не так далеко. Рядом. Уже здесь. Не за порогом. Подле.
  Мерная щепь выгорела до половины. Пора.... Требуя внимания, мачи*, костяной палочкой, ударил в большой гонг. В полированном зеркале металла зарябило уменьшенное отражение Пельина. Иссушенное временем и невзгодами тело. Краски татуировок потускнели, шрамы (гордость мужчины) полученные в боях и в ритуальных испытаниях, потерялись на желтушной коже. Лысый шишковатый череп покрыт старческими пигментными пятнами. С левой стороны, вместо уха, белесый бугристый рубец.
  Мачи, переждав затихающий звук, заговорил.
  - Для каждого, однажды, земной путь завершится. Достигнет ли человек почтенного возраста или будет ему час от роду, возвысится ли в деяниях своих или проведет дни в рабском ошейнике, жизнь его пресечется и душа, покинув более ненадобную телесную оболочку, отправится в Великое Путешествие по Млечному Пути к Арке Судеб.
  Пельин подождал. Пусть одолеют недопитый глоток. Не поперхнуться, проглотят последний кусок. Обратятся в слух, впитать своими крохотными птичьими мозгами смысл им сказанного.
  − Всех нас без исключения ждет воздаяние за малое и большое, за свершенное и по малодушию оставленное. Там, за Аркой, Великий Анту-Солнце решит, даровать ли человеку новую жизнь или же препоручит воле Нуке-Луне томить грешника ожиданием, и лишь спустя века и тысячелетия, вернуть в мир, падающей звездой Черуве. Будут и такие, кого навсегда отправят к Уэкуфе. Растворят в вечной черноте Ам-Утран ‒ стране мертвых, в бездне зева кладбища душ Олтун.
  Перевести дух и продолжить.... Пельин сдержался не глотнуть браги. Поддаться малой слабости, не устоять перед Великим Искушением. Он должен проявить стойкость. Не зная помыслов Небес, не принять мудрых решений, не начать верных дел.
  - Кратко Слово, - Пельин взял паузу повторно стукнуть в гонг. Легонько, обозначить переданное ему. - Из чертогов Ам-Утран и глубин Олтуна, через Арку Судеб, Алуэ* вернулся в мир живых.
  Боги умеют удивлять смертных, не объясняя зачем. Грешат краткостью, не балуют многословием. Не привносят ясности и определенности, но подпускают туману усилить сумбур. Таковы свои Вседержители, но и чужие не лучше, искать у них ответов, на большие и малые почему и зачем.
  В храме замер воздух, замерли люди, замер свет. Жиденькие дымки благовоний причудливыми завитками повисли в тишине и пустоте огромного зала. Расписанный золотом свод осязаемо тяжел, крепкие колонны и нервюры столь же осязаемо хрупки и ненадежны, удержать тяжесть, не обрушить её.
  С лиц гостей линяет сытость и довольство. Птичьих мозгов хватило осознать услышанное.
  − Только это поведали Анту и Нуке? - осмелился первым спросить Кэтро. В его землях нашли красные камни, прибыльно торговать с людьми равнины. Он уже примерялся оярмить всех майгар. Нынешняя весть ‒ крест на его планах.
  − Да, − при всем желании короче не ответить. Безгласно кивнуть ‒ святотатствовать. Начало сущему положило Слово. Оно же скорбно завершит его.
  − И что же делать?
  Хороший вопрос. Знать бы на него столь же хороший ответ.
  "Не для этого ли собрались?" ‒ выразительно смотрит мачи на своих притихших гостей. Большинству из них, молчание венец достоинств и благо остальным. Но не теперь.
  − Зачем Алуэ прошел в Арку?
  У Пельина снова нет ответа. Нет мыслей озвучить. А те, что озвучиванию не подлежат, пребудут в немоте.
  − Говорят, представ перед Анту и Нуке, − плетет мачи нить иносказания, − дозволяется спросить о чем пожелаешь. Спроси их о том. Спроси Анту-Солнце, спроси Нуке-Луну, хватит смелости спроси Хозяина в Великой Темени. Открытое мне, я открыл собравшимся. Суметь распорядиться знаниями, назначено нам. Потому давайте определяться, как поступить.
  − Алуэ следует отыскать! − грозен Масо. Он убежденный сторонник решительных действий. Действиями и ограничится, не вложив в них капли разума. Хлопотное дело думать, возложит на других. Ответственность тоже.
  За Масо говорить пожелали все сразу. Страх тянет язык наружу. Не хитрая стратегия поделиться плохим с соседом, выговориться. Ноша на двоих вполовину легче. На семерых и не ноша вовсе. Лебяжья пушинка.
  Начался птичий базар. Кто кого перекричит. Спасает, сидят далеко друг от друга, устроить толкотню.
  ‒ Прогнать откуда пришел!
  Легко предлагать. Кому прогонять взяться?
  ‒ Мертвым не место среди живых!
  Человеку ли судить, где чье место? Своего-то порой не ведает, чужое указывать.
  ‒ Алуэ здесь не своей волей! ‒ проскользнуло в гомоне и шуме здравое соображение.
  Верно, ох верно! И это тревожит много больше, чем факт нахождения среди живых.
  ‒ Не важно чьей! ‒ огрызаются от страха и беспомощности. Жалкая потуга показать молочные зубы матерому хищнику. Сколько не задирай хвост, не рычи, не дыбь шерсть на загривке, не сверкай глазами, страшно делается только самому себе. И чем дольше фрондируешь, тем страшнее.
  ‒ Что значит не важно! ‒ не разделяют глупого отрицания.
  Важно! Еще как важно! Первооснова происходящему под звездами ‒ иерархия Неба и Земли.
  − Для начала необходимо разыскать Алуэ! - отверз уста Неру. Проняло и этого! Нашлись хитрее хитрого.
  − Можешь описать его? Как выглядит? Чем отмечен? И кем? - сомневается Дунга в успехе поисков. Он всегда сомневается. И ничего не принимает на веру. Сейчас его сомнения оформились в вопросы, на которые ответов скоро не получить и получить ли их вообще.
  − Не обретя плоти, Алуэ беспомощен, − рассуждает Кике в тон соседу. Кто бы с ним спорил? − А в мире людей возможно спрятаться только человеку!
  Оказывается он еще и безбожник?! Полезное наблюдение. В будущем, если оно наступит, чему масса препятствий, пригодится.
  ‒ Прячется ли он? ‒ новая порция сомнений. Очень верных. Зачем Алуэ прятаться? Покинуть Ам-Утран и играть в прятки? Скорее его роль искать. Приняв подобное допущение, замкнешь круг вопросов на ключевом. Что оставлено в мире живых, потребное мертвым? Или может, что будет привнесено? Тогда, чем грозит смертным привнесенное?
  − Почему собственно Алуэ прибывать в человеческом облике? - обращается ко всем длинношеий Нанки. Но смотрит на Пельина.
  − А какой смысл отличаться от нас? Привлечь внимание? Выдать себя? − рассудил хромоногий поперед хозяина. Не все мозги с бабой проспал. ‒ В истинном обличие порождение Ам-Утран легко узнаваем.
  ‒ Получается предупреждение Анту и Нуке бесполезно?! ‒ первый звонок подступающей паники. ‒ Людей в миру, что зерен на маисовом поле!
  "Может так оно и есть. И уже ничего ни от кого не зависит. Предопределено и сбудется, сколько не вертись", ‒ понятие фатализма неизвестно Пельину, но это он и есть. Плыть по течению проще, чем выгребать к берегу или бултыхаться вспять.
  Самое время вмешаться.
  − В образе человека ли, зверя ли..., − берет Пельин слово, говорить над всеми. − Само его присутствие среди живых, повод перестать спать спокойно. Будь по другому, по другому бы звучало и ниспосланное предсказание.
  Масо, в ожесточении, хватанул кулаком по колену. Что остается, когда не хватает слов. Еще меньше нужных мыслей, ими речь наполнить.
  − Его нужно отыскать, − повторяет Нанки предложение Неру. Он осторожен, в любой момент передать инициативу собеседникам. Не замараться о неудачу.
  Принято без возражений, ознаменовать полное согласие. Что делать отыскав Алуэ, остается вне обсуждения.
  − Мир слишком велик. Даже если кланы разойдутся на поиски до последнего воина, ‒ унылы слова Дунги. Он все еще не созрел действовать и ищет тому оправдание. ‒ Нас ничтожно мало, гоняться за песчинкой в пустыне.
  − Мир велик тому, кто лишен памяти предков, − собирает мачи внимание на себя. − Забыли? Где-то на равнине затаился Периман, первый среди слуг Уэкуфе!
  − Хочет разбудить? ‒ щурит глаз Масо. К войне он готов до мгновения войну начинать. Дальше ему потребуется не указующий перст, а поводырь, бессмысленно не топтаться на месте.
  − Возможно, ‒ продолжал начатую мысль Пельин. ‒ Возможно Алуэ здесь для этого. Или чего-то другого. Мы не знаем. Но предупреждены, не засидеться сложа руки за разговорами и брагой.
  ‒ Кроме Перимана есть еще Уальипэн в Большом Болоте. Карлик Сомпалуэ в Великом Озере. В Бесконечной Реке царствует Кэтро-намун. Коло-коло затеняет крылами Бескрайнюю Равнину. Кучивилу хранит Перевитый Бор. Их много. К кому из них Уэкуфе отправил своего посланника? ‒ подхватил мысль и дополнил Нанку.
  Снова тихо. В куцем хороводе слов вновь не прозвучало главного, как поступать, отыскав пришельца из Ам-Утран.
  "И не прозвучит," ‒ очевидно Пельину. ‒ "Сколько в болото не вылей меда и не кроши хмеля, мудай не выходит."
  − Отправим воинов и к озеру и к болоту и в другие места, перехватить Алуэ, - предложил Неру, вытягивая шею. С ним полностью согласны, но развить предложенное никто не осмеливается. Никто не жаждет стяжать славы и чести. Слава и честь для голодных, а здесь все сыты.
  − Он обхитрит воинов и они не найдут его, - предвосхищает Дунга плачевный исход поисков.
  Ему толково не возразить. С порождением Уэкуфе человеку не тягаться. Как тогда поступать смертным? Кто-то скажет, уповать на Высшее покровительство. Пельин полностью согласен, но согласие его иного оттенка. Когда боги меняют установленные ими же правила, не знак ли поменять самих богов? Мысль не блещет новизной, но беспредельно соблазнительна и вкусна, полна хороших ожиданий и предчувствий. Она пришла ниоткуда, из Великой Пустоты души, с осознанием беспомощности и невозможности повлиять на грядущие события. Но и оставаться безучастным не получится. Не дадут. Не позволят.
  "Под проливным дождем мокнут все, даже хитрые", ‒ утешает мудрость.
  Но разве нужда в утешениях? Кому обратить лик свой и слово, спасти выстраданное и выстроенное от рушения? Ответ не в рунах. В золе священного бойгэ. Прах к праху? Не для него. Последней битвы не выиграть, достаточно глянуть на присутствующих и обратиться к посланию Неба. Но ведь есть и другая сторона. Не проигравшая.
  Вслух, Пельином сказано ожидаемое всеми. Другого им ненадобно.
  − Вверимся заступничеству Небесной Четы.
  На лицах гостей неподдельно облегчение. С них не потребовали быть героями. Не предрекли сделаться мучениками.
  "Вот и посмотрим," ‒ окончателен выбор Пельина. Сомнения? Сомнения остались. Фантомной болью отжитого.
  По двойному не удару ‒ царапанью гонга, раб внес в зал кувшин и поставил на стол. Сосуд представлял собой составной пузатый многогранник с узким накладным горлом, закупоренный золотой пробкой.
  ‒ Что в нем? ‒ ожил Масо, любитель всяких дорогих штучек. Не столько впрок, но бахвальства ради.
  ‒ Возможно ответ на все наши вопросы.... На один из них, ‒ Пельин обвел гостей рукой, приглашая узнать секрет. Первым ожидаемо Масо. Тщеславие обгоняло любопытство. Любопытство поторапливало тщеславие.
  Схватился за горлышко, поднять. Накладка выдавила пробку, сосуд соскользнул, стукнулся об столешню и раскрылся цветком.
  Живая черная спираль змеи распрямилась в прыжке.
  ‒ Аааааа! ‒ заорал Масо, отбиваясь от стремительных укусов взъяренного гада. Человек не любит неволи, отчего же твари божьей покорно сносить пленение?
  На помощь пришел расторопный Нанку. Подхватил большое блюдо, сронил еду, рубанул ребром, рассекая тело аспида на двое.
  Сильный человек умирает долго. Нехотя расстается с жизнью. Всем своим существом противится неизбежному, не уйти за край, в Ам-Утран, до срока. Пусть он и определен богами, смертный старается выгадать, выцарапать, вырвать лишнюю минуту, мгновение, миг земного бытия.
  Масо умер удивительно быстро. Быстрее, чем перерубленная надвое змея. Половинки долго ворохались на столе, разбрасывая посуду и еду, опрокидывая кувшины и чашки.
  "Всегда был дрянью," ‒ нет жалости в Пельине к старому знакомцу.
  Гости притихли в ожидании пояснений. Смерть? В храме?
  ‒ Анту-солнце и Нуке-луна узнают наше решение. Вестник отбыл, ‒ последовала в общем-то обыкновенная отговорка.
  На удивление, проглотили. Не задав вопросов. Не меня и ладно. Согласие с самим собой достигается безо всякого напряжения и ломки.
  ‒ Когда насытитесь, вас проводят, ‒ произнес Пельин насторожено и нервно молчавшим гостям. ‒ Дорога покажется вам короткой, ‒ пообещали им, сдувая с ладони золу и пепел бойгэ.
  Мудро не предоставлять выбора, где он кажется необходимым. Раз он только кажется.
  Мачи ударил в гонг и закрыл глаза, отрешиться от света и звуков. Замкнуться в тесном мирке собственного разума. Показались ли напрасными предпринятые им усилия, или виделись напрасными те, что еще только предстояло предпринять? Было ли о чем ему беспокоиться? Не настолько, переменить свое решение. Не всех, а его. За которое предстоит отвечать не ему ‒ всем.
  Пельин просидел с закрытыми глазами до самого вечера. Он все слышал, но ни во что не вмешивался. Не требовалось.
  Ближе к закату рабыня осмелилась напомнить ему.
  − Мачи, солнце коснулось дальних пиков.
  Поднялся. Тяжко-то как! Словно все болячки и хвори разом вспомнили про него и кинулись терзать и мучить. Ныла спина, горели огнем суставы, судороги тянули мышцы, колотилось сердце, давило в висках и голова гудела гонгом.
  ˮНу-ну! Расквохтался,ˮ − пожурил он себя и, шаркая, побрел через пустой зал, на задний двор.
  Сопровождающий раб, расторопно открывал перед ним двери. Одни, вторые, не задерживаться и не ждать.
  ˮКак далеко,ˮ − сокрушался Пельин идти. Приступ несвойственной лености или нежелание заниматься обдуманным и намеченным? Честно? Он не хочет быть честным. Ни перед Небом, ни перед самим собой. Он перестал им быть, день назад, обдумывая расклад рун, вороша пепел и уголья бойгэ.
  За храмом, в ровных линиях песчаных дорожек, сад. Здесь приятно в жару и чудесно в дождь. Пахнет медоносами и закат подобен цвету дикой земляники. В самом конце сада, за зарослями можжевельника, прячется под нависшей скалой, загон. В нем безмолвными тенями мечутся свирепые псы-трегуа. Нерастраченная ярость требует выхода. Они жаждут охоты. На человека. К другой добычи не приучены. Другая кровь не всласть.
  В отгороженном участке, к косому кресту из жердей, накрепко привязан кожаными ремнями обнаженный мужчина. Под ним, в ногах, на короткую цепь посажена женщина. Нага, грязна и вонюча. Пельин вспомнил её имя. Лауэн. Зачем ему замарашка? Ему не зачем. Она важна распятому мужчине.
  Раб поймал быстрый взгляд мачи и низко, до собственных коленей, склонился.
  − Чиста, − заверили Пельина, имея ввиду нечто другое, нежели состояние страдающего тела.
  И мужчина, и женщина наказаны за прелюбодеяние. Нет, в кланах не страдали ханжеским целомудрием, но женщина изменила мужу, а мужчина взял её, зная о принадлежности другому. Нарушил священное право собственности. Теперь оба приговорены к мучительной казни. Их не кормили, но мужчине в избытке давали воду. Лауэн не доставалось и этого. Первая часть наказания, дождаться, когда измученная женщина утолит жажду мочой любовника. Раз она приняла его семя, примет и это. Пока женщина не сдавалась. Страдала, но упорствовала. Сдастся, достанется кобелю-трегуа. Не в качестве жертвы. Личной суки. И лишь потом её скормят злобным тварям. Любовник последует за женщиной, но не раньше, чем увидит последствия слабости своего духа.
  Пельин пытливо посмотрел на пленника. Мужчина ненавидел его и не скрывал своей ненависти. Ненавидел за себя, ненавидел за женщину. Ненавидел за сносимые унижения. И еще больше за страдания избранницы. Ненавидел за то, что не позволили жить, как он хотел. Опасное заблуждение. Жить, как хочешь, не дозволено и не дозволят никому. И свобода выбора только жалкая обманная видимость что-либо выбирать. Но Пельин слишком устал пускаться в назидательные пояснения, убеждать в свое правоте. Зачем? Когда его самый веский довод жмется к ногам пленника, ища защиты и помощи.
  − Мы лишь пожинаем плоды своих деяний. Так устроено и не зависит, нравится нам данное устроение или нет. Данность можно не принимать и не соглашаться с ней, но поможет ли неприятие и несогласие хоть сколько облегчить последствия? Ты мог взять в дом первую красавицу, вдовую молодицу, зрелую деву или злющую каргу, но выбрал чужую жену. Променял токикуру* на бабий подол. Ты ‒ вор, − Пельин говорил только с мужчиной. Разговаривать с женщиной... Бог не снизойдет до бесед с тлей. - Неважно кто из вас первым сделал шаг в пропасть. Но первый утянул за собой второго.
  Мужчина слушал, обращая голос старика в ненависть. Еще немного и она разорвет ему грудную клетку, столь сделается сильна.
  "Уподобься взгляд кинжалу, мне конец," ‒ наблюдал мачи буйство сильных чувств. Впрочем, может статься и он, Пельин, и этот влюбленный дурак, и его сука, и храм, и эти горы скоро обратятся в прах.
  − Слушай меня! - ожгли пленника словом. Мачи умел и пользовался своим мастерством по потребности. Сейчас она велика. - Говорят, раз в сто лет солнце темнеет. Великий Анту закрывает глаза на наши греховные деяния. Я не ровня ему и святотатство о том и говорить и думать, но забуду твой проступок. Вполне возможно за покровительство с меня взыщется, у Арки Судеб. Тем не менее, я освобожу тебя и освобожу её.
  Подал знак и раб незамедлительно кинулся выполнять приказ. Пельин строго указал − первой Лауэн!
  - Твоя женщина носит твое дитя, ‒ объявил он пленнику, взять над ним еще немного воли. ‒ Оно еще с рыбью икринку и не округлило живот, но растет, набирая сил жизни.
  Просчитано правильно, удивление мужчины искренне. Забыта ненависть, забыты страдания. Только бездна нежности к грязной вонючей суке.
  ˮВечно бабы тянут! Сглаза боятся? Или еще чего-нибудь напридумывают?ˮ - отвлекся Пельин, но продолжил.
  - Она будет ждать тебя здесь, а ты отправишься к заброшенным городам. В один из них. За Ледяным Зубом. Возьмешь серебра. Ни оружия, ни доспехи, ни украшения, ни иного не тронешь. Только серебро. Круглые монеты, называемые на Равнине деньгами и которые меняют на любой товар. Ты будешь чрезвычайно осторожен. Не говорю как мышь, но осторожней стократ. В руинах дремлет Великий Мор. Я не хочу, чтобы ты коснулся его, погиб сам или принес болезнь с собой. Опасайся Солнечных Призраков*. Встретишь, и память твоя станет памятью младенца.
  Речь оборвалась. Последняя пауза. Последняя возможность отказаться. Нечто подобное прыжку в пропасть. Стоя на краю еще возможно отступить. Шагнув, ничего не исправить.
  Мачи скользнул взглядом по ломаной линии гор. Сощурился на блеск льдистых пиков. Полюбовался розовым на искристо-белом. Почувствовал теплоту заката и запах снегов.
  - Раздобыв серебро, спустишься на равнину и будешь держаться левого берега Бесконечной Реки. Они называют его Киардха. Что значит черный. Камень Тысячи Дланей. Следы тех, кого не помнит само время. Другое прозвание и оно распространено больше, Лиа Фаль. Их короли получают благословение, касаясь черной поверхности. Мы же знаем камень как Спящего Перимана.
  Мужчина не выказал страха, а в глазах отразилась хищная готовность к битве. Не важен противник, важна сама схватка. Поставить на себя и выиграть. Свободу, женщину, жизнь с ней.
  Пельин призадумался. Предстояло сжато и внятно поставить задачу. Никаких иных трактовок и допущений, кроме им оговоренной последовательности действий и бездействий.
  − Прежде следует понять происходящее в долине Лиа Фаля. Не упустить мелочи. Не преувеличить пустого, не принизить значимого. Помнить, за событиями и деяниями стоят люди! Людей водят вожди. За их спинами советники и друиды.
  − Я убью любого.., − рвался в бой пленник.
  − Их может быть много. Пять... семь... десять... Потребен один. Мне сокрыто его обличие. Мне не доступны его помыслы, и я ничего не ведаю о его истинных целях. Он может гореть ярче огня, привлекая бабочек найти погибель. Или прячется в тень, раствориться в чужих судьбах и жизнях. Может быть победителем в битвах или незримо направлять к победе. Живет одиночкой или человеком окруженным свитой. Изгоем и любимцем. Героем и позором рода. Одним лишь он не будет никогда. Жалкой вошью на шкуре поганого пса. В этом я уверен.
  Мужчина кивнул. Понял ли, мачи не стал уточнять и выспрашивать. Понятней уже не сказать.
  ‒ Признав его, предложишь служение. Не от себя, ‒ бой взглядов проигран пленником вчистую. ‒ От имени всех Майгар.
  ‒ А если он откажется?
  ‒ Ты будешь настойчивым, ‒ Пельин пристально посмотрел на женщину. ‒ Более настойчив и красноречив, чем соблазняя чужую жену.
  ‒ А если....
  ‒ Я верю в тебя.
  Пленник покачал головой, сомневаясь в собственных способностях, провести успешные переговоры.
  ‒ Такая клятва потребует особого дара. Он спросит, ‒ не хитрость отказа, но верное и разумное замечание. На равнине не бывает королей без заложников, не отправляют к ним послов без богатых подношений.
  ‒ Конечно, ‒ согласился Пельин с мужчиной. ‒ Отдашь ему это.
  Подан знак и раб принес мешок. Тяжелая ноша съехала набок и из раскрытой горловины выкатилась голова Нанку. Изумленный взгляд, округлый безъязыкий рот, наполненный солью. Язык в последней службе мертвым ни к чему.
  Мужчина сдержано кивнул, окончательно соглашаясь исполнить поручение. Облегченного вздоха не последовало. Пока рано вытирать пот со лба.
  Закрыв лицо ладонями и раскачиваясь, Пельин запел. Монотонно и невнятно. Измененным пронзительным голосом.
  −...Вступая в чащу.... бойся... Клыки и когти... против тебя.... Водную ширь.... гадов сокрытых в ней... Взбираясь.... о тварях парящих... Но более.... зверя.... в обличье человека...
  Мужчина подался вперед, сколько позволяли путы, не пропустить ни слова наговора. Им провожали героев, встретить в битве последние времена Сущего Мира.
  Позади Пельина, за заснеженные пики, скоро падало солнце, а черные тени шустро накрывали обжитые майгарами долины.
  
  
  4. Шинок ,,Королевский шлюшельникˮ.
  
  От Абони, светлого города соборов и храмов, до Чедвига, королевской крепости, можно добраться тремя дорогами. Двумя точно! Чедвигский тракт для тех, кому не жалко ни себя, ни лошадок, ни груза, если таковой перевозят. Чего уж скрытничать, тракт место разбойное, лихим людом давно облюбованное и обжитое. Поговаривают, в своей лихости и наглости, тати не приемлют не только закона божьего и королевского, но и власти Соломенного Венца*. Плевать они хотели (и могли!) на всех!
  Нижним отпутком путешествовать и чище, и поспокойней, и шинков рассовано за каждым пнем два. Ехать против Чедвигского тракта втрое дольше, но комфортно, сыто и весело.
  Глинистым Руслом еще век назад ездить зареклись. Шел он от Абони через Перевитый Бор и люду на той дороженьке сгинула тьма-тьмущая! Сколько не пытались дознаться, куда народ подевался, кто извел, так и не дознались. То ли не старались, то ли купцы абоньские сунули кому следует мздицу немалую и дознание похерили. С торговцами из Бопамана абоньские испокон веков на ножах, а те на Русле интерес имели.
  Король, с великой свитой или с малой, в спешном деле или так, муди о седло потереть, всегда ехал от Абони Нижним отпутком, не преминуть остановиться в ,,Королевском шлюшельникеˮ. Повод для подобного выбора весьма курьезен. Однажды, заприметив владетельным оком заведение со столь вызывающим названием, рассерженный Гильф решил незамедлительно разобраться с наглецом. В те годы король многое делал сам, не передоверяя работу подданным и палачам. Рубил головы смутьянам, контролировал поступление налогов, порол собственных детишек, врачевал раны, сдирал кожу с предателей, не гнушался зубодерством и костоправством. Несчастных, попавших на плаху, на порку или на зубодерство, успокаивал, рука, мол, у меня легкая. Спорить с ним никто не отваживался, а то еще чего удумает, показать сноровку.
  Попрыгав через лужи, нацепляв на каблуки куриного помета и соломы, Гильф ввалился в тесный смрадный шинок, до потолка, битком набитый местными забулдыгами, бродячими музыкантами, музицирующими бродягами, дезертирами-фоссарами*, героями fir fer*, духаристыми бандитами, понтовым ворьем, шлюхами всех возрастов и комплекций, босяками в шелку и побирушками в заморском ряжье. Ввалился и опешил. Эдем разверзся...
  Краснолицый мужичонка, шел гусем, вскидывал колени, шлепал ладонями по лодыжкам босых ног. Нет-нет разводил руками, приглашая в круг зазноб. Зазнобы, с красными запитыми лицами и нечесаными патлами, ждали особого обхождения и доброй монеты, принять вызов. Кто-то поправлял кофты, не стеснять грудь. Кто-то расправлял подолы, что птицы перья. Кто-то болтал сапожком, закинув нога на ногу. Кто-то цедил пиво, примеряясь плеснуть в рожу за грубое обхождение.
  Музыканты старались попадать в такт притопов и шлепков из зала, и удивительное дело попадали, не похабить мелодию. Дударь, бубенщик и лютнист. Один пьяней другого, в условной градации хмельной нирваны.
  ‒ Хоть и могуча власть любви,
  Бездейственна она! ‒ затянул пьянчуга на удивление чистым голосом. Локотки растопырил... Прыг... Дрыг... Опа!.. и растопырил руки, объять необъятное.
  ‒ Коль дырка женщины в крови
  Иль задница грязна!
  Продолжение понравилось публике больше запева. Любовь не шуба, не согреет. Поддержать, кинули монету. Блеснув истертым боком, кругляш попал под ногу танцору, был подхвачены с полу, подброшен и пойман в поясной кошель.
  ‒ Мила со мною, нимфа, будь,
  Мне радость возврати..., ‒ расшаркивался талант перед особо толстой бабищей. Как говориться мяса на ней на голодную роту хватит, а манды на полных три!
  Достоинств и впрямь не перечесть. Щекаста, губаста, разворот плеч любому кузнецу завидовать. Грудь ‒ у хорошей коровы вымя меньше, а их две, томным вздохом всколыханные.
  ‒ ...Ты о подтирке не забудь,
  И губке - впереди!*
  Слушатели хохотали, товарки визжали, бабища скромничала, всем видом показывая, у нее-то с этим в порядке.
  Сделав круг, собрать деньжат, лихой танцор пел дальше, подкрадываясь с боку на мягких кисах.
  ‒ Была ты сукой драною,
  Такой осталась ты!
  Разорванною раною
  И чувства, и мечты!** ‒ и на колени бабе скок! В губы чччмоккк!
  ‒ Ах, ты отсосок! ‒ вскинулась избранница певуна. Наглым, безденежным посягательством возмущенная.
  Хлесткий удар скинул ухажера на пол. Второй не позволил подняться.
  ‒ Не поваляешь не поспишь! ‒ гоготали зрители, подчуясь зрелищем.
  Баба со зла вытряхнула певуна из штанов. Деньги тоже не побрезговала забрать.
  ‒ Теперь к ложке привязывай, ‒ советовали доброхоты, обозревая недостойное достоинство. Сморщенное и хилое.
  На короля ни одна душа внимания не обратила. Хера ли им король!? Пива закажет? Или зад покажет?
  Гильф с наслаждением голодного втянул носом будоражащий воздух, насыщенный флюидами порока. Помягчел гневным сердцем, умилился черствой душой....
  − Бля! Точь-в-точь, как у меня. Такой же срач!
  ...и заказал кролика. Вполне возможно хорошо приготовленную кошку. Умеючи и придерживаясь рецептуры − мммм! коронное блюдо стола! С хреном и горчицей ‒ бесподобно! К жаркОму королю подали пиво в кружке, со сползающей белой пеной по холодным бокам. Такую бадью, даже он не одолел с первого захода ‒ задохнулся.
  С той поры и кухня в шинке стала лучше и пиво не разбавляли, а хозяин, отмытый и постриженный, предусмотрительно завел дозорного, приглядывать за дорогой. Не прозевать дорогого гостечка. К приезду монарха лишние люди любезно со двора выпроваживались. Кто на сеновал, кто в лес, кто в ближайшую канаву. Глиняную посуду меняли на фарфоровую. Пол прометали полынным веником для запаху и от блох. Увы, увы, увы! Иногда улучшить, не сделать доброе дело. Исчезли колоритные босяки, вытягивавшие через ноздрю, без чиху, пинту портера и плевком гасившие свечу. Канула в лету достойная женщина Свегда, за вечер обслуживавшая винтенарство, по три, а то и по четыре члена на заход. Откочевали невесть куда балагуры-ваганты, затих задиристый стих и слог бесстыжих попевок. Запропастился несравненный вой Рупя, против которого лучший столичный рубака Дугэл Кетш, не держался и полминуты. Все сделалось обыденным и унылым. Утратило неповторимый колорит удали и молодечества. Растеряло всеобъемлющий пофигизм и всеохватный похуизм. Бесследно развеялся бодрящий дух безбашенного разгула и безоглядного греха, за что когда-то и глянулся Гильфу придорожный ,,шлюшельникˮ.
  Ныне король ковырял вилкой яичницу на сале. В этот раз от кролика (или кошки!) отказался. К пиву не притронулся. Лекарь (гореть ему в аду!) запретил. Видите ли раны могут воспалиться. Где связь? Пиво и раны?
  Напротив Гильфа устроился омоньер. Храмовник ничего не ел. Перед ним лишь кружка с холодной водой, а в ней отражение самого омоньера и чистого, мертвенной побелки, потолка.
  − Нынче, Солано, ты редкий гость во дворце. Делами загружен? Или отсутствуют хорошие новости, поведать их с чистой совестью своему королю?
  − Отсутствовали. Теперь есть, ‒ пропустил омоньер обязательную форму обращения.
  − Только теперь? ‒ усмехнулся Гильф, своевременности новостям объявиться. Усмешка получилась с горчинкой. Последнее время властитель Асгейрра налегал на вино и лишь уговорами лекаря остепенился и отказался от злоупотребления спиртным. И в молодости грешил чрезмерными возлияниями, а подавляя мятеж старшего сына вовсе перебирал. Усердствуя осунулся, обрюзг, растерял ненасытность жить и подчинять чужие жизни своей непреклонной воле. Раньше давил характером, теперь вешал без разбору, не внемля ни совести, ни закону.
  − Мы получили подтверждение, разыскиваемый манускрипт из Сарцаны в королевском именном архиве Ногра, ‒ мимика короля, чтобы она не выражала, омоньера не обеспокоила и не нервировала. С Гильфом они на "одном берегу" и значит равно заинтересованы в успехе.
  − Хорошо звучит. Для правды. А на самом деле? ‒ отложил король вилку. Соли и той пожалели, твари. Столкнул тарелку на пол, двинул сапогом, отпнул от себя. Сорвать злость придержал, вспомнил, на кухне крутился лекарь ‒ гореть ему в аду! Его нытьем нормальная жратва превратили в безвкусную дрянь.
  − Он там, ‒ не колеблется омоньер в ранее сказанном.
  ‒ Но как всегда, нечто мешает его заполучить, ‒ совсем нетрудно предвидеть королю. Обыденность жизни. Своеобразный обряд. Нужное просто не дается и в руки не падает. ‒ У нас, то миска мелкая, то ложка не серебряная, то говно жидковатое.
  ‒ Доступ в королевский архив ограничен, а кому разрешен, не входят в число наших друзей, − объяснил Солано объективные трудности в получении необходимого из чужих загашников. Не за пазуху лезть. Место укромней, догляд тщательней.
  ‒ И не одного прикормленного? ‒ не поверил Гильф омоньеру. По его мнению и убеждению, Орден Храмна способен втиснуться в любую дырку не намыленным и не намыливая.
  ‒ Наша рыбка мелка, столь широко разинуть пасть.
  − И послать некого?
  Послушать ответ, король сощурился на огонек свечи. Лекарь (гореть ему в аду!) говорит, полезно для зрения. У зануды целый свиток полезностей ежедневно отравлять ему жизнь.
  − Нам нужно получить манускрипт, а не перерезать неугодную глотку. Задачи разные.
  ‒ А если совместить, ‒ последовало заманчивое предложение омоньеру. Почти приказ.
  ‒ Мы думали о том, ‒ сознался Солано, из чего вытекало сложности в изъятии не малые.
  ‒ Они думали! И не хера не надумали! ‒ понесло Гильфа скандалить. В последнее время срывался часто. Жизнь рушится ‒ виновны все!
  ‒ Первое трудно выполнимо. Второе без первого теряет всякий смысл. И скорее вредно, чем сколь нибудь нам полезно.
  − За то полезно подсунуть Ногру девчонку моего покойного братца! Она еще с куклами спит! Доверишь ей кражу? ‒ разгонял злость Гильф. Злым он выглядел прежним, способным к расчетливости и шкурности. Каким и был до мятежа.
  − Орден не возложит на вашу племянницу такой ответственности.
  ‒ Как тогда?
  ‒ Приставим к лэйт Кэрэн доверенную особу, которая справится.
  ‒ А самостоятельно не справится? Ваша доверенная особа?
  ‒ Без лэйт Кэрэн её не пустят на порог королевского дворца. Архив рядом со спальней атлинга. Через дверь.
  ‒ То есть всех дел её туда загнать. В спальню?
  ‒ Не всех. Но добыть манускрипт будет главное.
  − Не слыхивал, чтобы в Ордене служили бабы. Или я ошибаюсь? Или чего-то не знаю о вашей Вороновой стае?
  − В исключительных случаях, мы прибегаем к помощи достойных мирян, − краток в пояснениях омоньер. Скажи вдвое меньше, все едино король не забудет навести справки. Сунется куда не приемлемо. Во многих знания не только многие печали. Даже для короля. Для короля особенно.
  ‒ И где подобрали? Неужто степнячку прикормили? ‒ не поверил сам себе Гильф. Двадцать лет войны со степью исключали какое-либо сотрудничество сторон. Перемирие достигалось не монаршим соизволением, а сезонностью. Ранней весной никто не воевал. Поздней осенью тоже.
  ‒ Зачем искать далеко и трудно? Столица большая. Голодных много, ‒ обошелся минимумом слов омоньер в пояснении.
  − На твоей совести... Что нам даст опись из Сарцаны? Как определите из груды барахла, вывезенного на трех больших флейтах, едва одолевших пролив при тихой погоде, нужный предмет. Ковчег, рака, филактерий, вурфкройц святого, диадема, корона? Что именно нужно от нас длиннорясым из-за проливов?
  − Для определения опись и потребна. Интересует не все изъятое в Галахаде, а только похищенное из храма Святого Кеннета. Вряд ли количество реликвий велико. От силы десяток. Пусть два десятка. Часть хранится у нас, часть однозначно попала в Дакс, часть в Ногре. Лучший вариант − спуститься в королевскую сокровищницу и взять искомое.
  − А если трофей переплавили в звонкую монету? Только подавление Хюлька уполовинило в сундуках.
  − В храме Кеннета не держали ни золота, ни серебра.
  ‒ Час от часу не легче! ‒ и удивлен и возмущен Гильф. Удивлен неалчности монахов Сарцаны и возмущен корыстолюбием собственных подданных. Церковью собрано желтого металла, год армию кормить. И не редькой с уксусом, а полноценно.
  Омоньер его понял и выскажи Гильф идею позаимствовать у священников золотишка беспроцентно, полностью бы поддержал. Не ладилась дружба Ордена Храмна и Святого Престола. Ни Великий Викарий, ни его адепты не желали взаимодействовать с храмовниками. Более того, всячески противились сближению. Духовному, финансовому, военному.
  − Реликвия может оказаться и в Даксе, ‒ предположил король худший вариант из возможных.
  − У нас там вообще никого нет, ‒ признался Солано Гильфу, доведя прогноз по обретению искомого к безоговорочно проигрышному.
  − У меня только одна племянница. И родниться с Бирром? Ох-хы-хы!
  Кто поверит вздохам короля? Раны - да, но не печали о судьбе лэйт Кэрэн. Заметил бы король, пропади девушка из Пфальца*?
  − Жизнь часто напоминает игру в мечи и чаши*, − прибег Солано к пустой аллегорике. − У кого-то хорошая карта, у кого-то нет, кто-то берет взятки, кто-то пасует. Так или иначе, играть нам придется. Другой вопрос, сколькими козырями будем располагать, не выглядеть дураками или в дураках не оказаться.
  − Почему манускрипт нельзя купить? Или попросить снять копию, под предлогом написания новой хроники, ‒ возил Гильф вилкой по столу, помогая сформулировать вопрос. Писанина отвлекала от саднящих ран и от неприязни действовать под чужую диктовку. Последнее задевало Гильфа злее всего. Он слишком долго король, подчиняться. Людям и обстоятельствам ими созданными.
  − Подкупить не сможем. Те, кто имеет доступ к необходимому документу, обладают высокими чинами и титулами. Любые, даже незначительные, контакты с ними, сразу станут известны Дюэлю, королевскому бейлифу. К чему лишнее внимание? Официальное обращение насторожит Керса. Носатый и его канцлер далеко не дураки. К тому же существуют причина отказать нам. Второстепенная, но так или иначе для Ногра малоприятная. Когда делили добычу, Ногр некоторым образом нагрел союзников. И весьма. Им нежелательна огласка давней истории. Каково выставить венценосного предка, перед всем миром, отъявленным обманщиком.
  − Столько подробностей и ничего в пользу, ‒ подосадовал Гильф, поглядев на шинкаря. Тот с умным видом протирал кружку. Красной пережженной глины и емкую. Из такой хорошо потягивать пиво, взявшись не за ручку, а обхватив потный бок, отчего содержимое кажется еще холодней и игристей. Гильф настороженно принюхался, уловить ароматы выходившего солода и хмеля. Гораздо приятней вони крови и мертвечины, преследовавшей его денно и нощно. То ли мертвые взывали к совести, то ли живые требовали справедливости. Что он мог им предложить? Виселицы! С чем с чем, а с пенькой и лесом проблем в державе никаких.
  − А почему отсутствует второй экземпляр? Третий? Делили-то трое!
  − Спешка. И Асгейрр, и Ногр, и Дакс торопились убраться из Сарцаны, пока весть о добыче не достигла ушей Дал Риады, пригнать им свои драккары. Вмешайся разбойные моряки и трофеев бы убыло.
  − Из-за какой-то безделицы, о которой никто не помнит, столько беготни. Объясни, старому дураку. Намекни, с чего так?
  − Плохо то, помнят клирики храма Святого Кеннета. И это не безделица, коли они подозрительно не разглашают подробности кражи. Их требования крайне сжаты и до безобразия внятны. Верните взятое и весь сказ! Никакой дипломатии об отсрочке, обмене или оценке и возмещении ущерба.
  − Для пиктов с Белых островов, зеркальце стоимостью в грот, дороже ведра золотого песка, ‒ проворчал Гильф. С омоньером он согласен, но выразил свое согласие таким странным образом, припомнив воинственных людоедов.
  − Служители Святого Кеннета не пикты. Чужие реликвии трудно соотносить с общепринятой шкалой материальной выгоды. Для нас возможно это мелочь и пустое. Для них ценность немыслимая. Опора бытия. Повод гордиться и ощущать свою значимость. Взять хотя бы Ульстерскую Икону с Ликом Создателя, сплотившую плечом к плечу, в одном строю непримиримых врагов.
  − Даже не предположу обстоятельств, встать в один строй, скажем, с дикарями Майгара!
  ‒ Пригодились бы и они, но нечем приманить. А вернув реликвию помощь гарантировано получим. Это не обсуждают, но подразумевают. Единственное и непреложное требование, возвратить прихваченное из храма. В обостряющейся ситуации с Ллогром, любой союзник сгодится.
  ‒ Так докатимся пригласить кочевников из Ройба и сделаться в угоду им огнепоклонниками.
  ‒ Поможет, отчего нет?
  ‒ Они жрут человечину! ‒ воззвал Гильф к пониманию недопустимого. Рубежа, за которым духовная бездна.
  ‒ Если потребуется, ‒ поразил короля ответ омоньера.
  "Он ведь нисколько не рисуется!" ‒ охренел Гильф откровению храмовника. Но признал, сам бы подобный совет подал, спроси его кто.
  Единомыслие симпатий к омоньеру не прибавило. Но подход.... Умение жертвовать многим, для достижения цели, но не самой целью, дорогого стоит. Незашоренность во взглядах, не брезгливость в отношениях. Талант!
  "Не прозевать бы когда зайдет за спину," ‒ король, вытер слезу, навернувшуюся на травмированный глаз. Лекарь... гореть ему...
  − Сама империя наглядный пример союза бывших врагов, ‒ говорил Солано королю. ‒ Её объединила не только и не столько Плащаница Святой Иезы. Умение Иеша Губатого не видеть недостатки, но обратить их к своей пользе. Плащаница лишь ширма, упрятать разногласия. Чем темнее ночь, тем чернее кошка и острее её коготки. Опробуем собственной шкурой, если ничего вразумительного не придумаем и не предпримем против Ллогра.
  − Жаль мне не досталось такой плащаницы, − король поднял кружку, подержал и поставил. На этот раз не обвинив лекаря. − Но достался Кайонаодх.
  − С ним скоро разрешиться.
  − Ты оптимист! К худу или к добру, у Аерна не получилось. А он на порядок башковитей младших.
  ‒ Заприте десяток крыс в бочке и в конце останется одна. Самая зубастая и самая голодная.
  ‒ Ты говоришь о моей крови! ‒ выказал Гильф недовольство формой сказанного, но не содержанием. Детей от Лисбет он не любил. Терпел, как терпел их мать и помнил лишь, они у него имеются. Считал этого достаточным. Уподобившись азартному игроку, уповал на одну ставку. Ставка не сыграла. Что теперь? Извлекать козыри помельче.
  ‒ Я говорю о методе, ‒ сделан Солано нажим в конце.
  ‒ Откровенно паршивый метод.
  ‒ Предложите другой? ‒ готов омоньер принять королевскую волю, ведая наперед "другой" отсутствует.
  ‒ Не имею, ‒ без боя и ненужного упорствования отступил Гильф. С идеями у него в последнее время не густо.
  ‒ Тогда...
  − Что бы ты запел, окажись на моем месте?
  − Я на своем. Я, омоньер.
  − Тогда ответь, омоньер, ‒ Гильф постарался выделить звание голосом. Такая у них игра с храмовником. ‒ Что у вас с Сарцаной? Я об Ордене, но не поручусь, ты в стороне в этом случае.
  Солано хлебнул водицы. Вопрос ему не понравился. Не думал дойдет до него. Королю ответит. Из необходимости отвечать. Они на одном берегу.
  "Не забыть бы во время переправиться, " ‒ царапинка на память, разделить и не спутать, не направление, но разницу преследуемых целей.
  − Когда Господь сотворил человека, поставил Храмна приглядывать за ним и оберегать от недостойных поступков.
  − Крадешься из далека.., ‒ рука Гильфа опять потянулась к кружке с пивом. Стоило прикоснуться к прохладной глине, отдернул как от горячего железа.
  ‒ Орден владел значительными землями за проливами. В Галахаде. С того многим мало покоя, ‒ запросто признался омоньер в корыстном участии в королевских делах. Ничего не озвучено, но предельно понятно. Дармовой помощи короне не предоставят.
  − Надеетесь вернуть? ‒ озадачен Гильф откровением омоньера. Не намек ли ему на цену преданности храмовников. Она велика, но реальна.
  − Надеяться слишком зыбкое занятие. Вернемся, ‒ говорил омоньер за других, но не за себя. И этих других он призирал. Не обвиняя и не осуждая.
  ‒ Не в тот момент, когда мне придется совсем туго? ‒ уточнил Гильф, делаясь спокойней и рассудительней, на время превращаясь в прежнего себя.
  ‒ Мы не столь наивны, полагаться на собственные силы. Не обольщаемся и по поводу гостеприимства за проливами.
  ‒ Рад слышать, меня не придадут, ‒ похвалил Гильф с явным сарказмом. ‒ Знать бы, как долго.
  У омоньера свело скулы отмолчаться. Зависимость в любой форме обременительна. У некоторых она вызывает стойкое неприятие и противление....
  Когда долго наблюдаешь подданных, привыкаешь не доверять их сладким рожам. Любое, самое мимолетное проявление чувств, улавливаешь сразу. Сейчас же, как по книге... Со страницы с крупным текстом и красочными картинками. Омоньер гневался. Невозмутимый Солано изволил играть желваками и узить глаза! Гильфу презабавно. Его хотят сожрать с говном и не могут.
  "Нагуливают аппетит," ‒ язвительность короля едва ли меньше желания двинуть храмовника в зубы. Десница монаршая тяжела, оставить зарвавшемуся омоньеру способность кусаться. Но король (проклятье такое!) не может поддаваться светлым порывам своим души. Он король! Родился, клеймен и будет им до могилы.
  − Ты, Ворон, со мной через губу не разговаривай. Напомнить кто перед тобой?
  ‒ В этом нет нужды, ‒ нейтрален ответ омоньера. Дипломатия не его конек, но основы известны. На эскапады не реагировать. По возможности. Они пока не исчерпаны.
  ‒ А в чем есть? Или в ком? ‒ провоцировал король омоньера на резкость.
  Солано хлебнул водицы. Смыть ответ с языка. Порой говорить с королем, что жевать веревку. Долго, невкусно, и все время одно и тоже.
  ‒ Тяжелая у меня работенка, не находишь? ‒ намекнул Гильф на свое вселенское терпение.
  ‒ Препоручите часть богу, облегчить ношу, коли не в пору, ‒ комариный укус нареченному Владыкой Виселиц. Не больно, но зудливо.
  ‒ Не берется, старая сука!
  Сильно сказано. Но не тому человеку, не в надлежащем месте и уж совсем в неподходящее время. А что Солано? На памяти неизбитая мудрость старца Фрашери. Червь думает о навозной куче - милый дом! Человек думает о доме червя - гора навоза! Небеса думают о человеке не лучше, чем человек о черве и навозной куче.
  В Гильфе вновь возобладал политик. Цапаться сейчас не выгодно. Ни ему, ни Ордену. Нисколько не паритетно, потому-то и разворот от конфронтации к союзничеству. Мы в одной лодке, на одном берегу, в одном строю и прочая сладкая лабуда.
  − Когда совсем паршиво, хватаешься за любую возможность выбраться из дерьма. Их у нас всего две. Возвращение реликвии Великим Мормерствам Пролива, ‒ королевская кружка движимая королевской рукой, уехала влево. ‒ И подчинение Кайонаодха, ‒ посудина вернулась на место. ‒ Но это только возможности, а не гарантии, ‒ поворот кружки ручкой к себе. ‒ А мне нужна железная уверенность, мы справимся.
  ‒ Есть идеи?
  ‒ Отсутствуют, ‒ признал Гильф горькую правду. Не так чтобы совсем, но качественно много хуже. Сродни братанию со степняками Ройба.
  ‒ Тогда ни отчего не отказываемся, ‒ допустил Солано явить легкое превосходство.
  "Все-таки надо было," ‒ припомнил король острое желание двинуть омоньера в жвала.
  ‒ Кровопускание опасный способ лечения, ‒ справедливо укорили омоньера, сбить излишний гонор. ‒ Я не о себе и лекаре. Я о нашей затее с Кайона.
  ‒ Мы все обговорили.
  ‒ Обговорили, ‒ согласились с Солано. Согласие с изрядной долей неуверенности и колебаний. Посыл не впадать раньше времени в благодушие самоустраниться.
  ‒ Можем отменить.
  ‒ Не можем, ‒ отказался Гильф пересматривать собственное решение. ‒ Но таны не подчинятся. Несмотря что я для них ri bunaid cach cinn.
  ‒ Продержись Аерн еще месяц и Кайона вручила бы ему торквесс, ‒ не открыл омоньер нового собеседнику. ‒ Проблема подчинения туатов верховной власти была и есть! Мы предоставим танам выбор. И они выберут. Вынуждены будут. Закон гласит... Не может быть туата без короля. Вы переуступите часть владетельных полномочий. Хорошая возможность танам договориться с вашими наследниками. Со всеми или одним. Они и договорятся, ‒ сказанное следовало подкрепить гаденькой улыбкой, но у омоньера мимика камня. И голос соответствующий. Не придерешься. ‒ Наследники не вы. Вами тяготятся. Вы беспокойный король. Король не по старине.
  ‒ В болоте жить легче.
  ‒ Спрашиваете или утверждаете?
  ‒ Сам не знаю, ‒ Гильф вторично поменял кружку на вилку. Отплясывать по столу, отбивать дробь, позванивать по глине. Способствовало мыслетворению, находить ответы. Хотя бы для себя самого. Но и с этим нынче плохо. А ведь еще совсем недавно полагался исключительно и только на свой Нуада* и свою волю. Теперь вынужден прибегать к услугам сторонних, сохранить созданное кровь и потом. Орден не хуже и не лучше, скажем, дал-риадских пиратов или бахайских спарсов, такой же шкурник. Просто унизительно признавать, барахтаешься в дерьме и выдраться из него, тянешь в дерьмо других.
  Совсем не долгая пауза. У омоньера больше причин молчать, чем у короля.
  ‒ Ты ни в чем меня не убедил, ‒ отбросил Гильф последние сомнения. На них нет времени, нет средств и не достаток в людях, долго тянуть сомнения развеять.
  ‒ В вас говорит отец, а не король.
  ‒ Намекаешь благословить?
  ‒ Или дать денег. Им или туатам.
  ‒ Нету, ‒ с простецким видом объявил Гильф.
  ‒ Худшее из бедствий, пустая казна, ‒ посочувствовал омоньер несостоятельности короля. Монархи и монархии дряхлеют вместе.
  ‒ Не будет тебе секретом, из всех в Асгейрре, самый нищий ‒ король, ‒ подтвердили никудышную платежеспособность, ядовито добавив. ‒ Поскольку подданные тратят лишь на короля, а король тратиться на многих. Кому из нас приходиться легче?
  − Почитаемым в миру мудрейший Иво Фрашери, предупреждал. Не можешь не берись, взялся не бросай!
  ‒ Считай я взялся, ‒ Гильф решительно потянулся к пиву. Выхлебал громко, с удовольствием глыкая. Лекаря решил спровадить обратно в столицу. Пока не повесил.
  
  
  5. Кэффа. Столица. Левый берег канала. У моста Святого Гугона.
  Чернила, а не ночка! Ни зги! Никакая Славная Рука* не понадобиться! И погодка, та еще дрянь!
  Вспыхнул крохотный свет. Приподнятый до плеча фонарь плохо освещает небольшой пятачок. В нем: пузырящаяся лужа, раскисшая земля, клочья травы, фигуры двоих людей, задок телеги и косые плотные прочерки дождя.
  − Переждать не могли? В такую темень тащиться! ‒ ворчит тот, что крупней. Накидка совсем его не спасает от холодных струй воды.
  − Не могли! ‒ откровенно нервничает второй, мелкий. ‒ Забирай ящик и двигай ногами!
  − Интересно, что в нем? - кряхтит здоровяк, подтаскивая снять груз. Дождевик ему мешает и он сронил одежку на тележный борт.
  − Свиные хвосты! - огрызается фонарщик. То ли работа не по нраву, то ли дождь не любил, то ли трусоват для ночного промысла. Фонарь держит от себя подальше, меньше "светиться" сторонним.
  − Тяжелый, − носильщик повел носом, принюхался. Сквозь сырость и ветер явственен трупный запах. - И воняет. Покойником.
  − Тебе-то что? - взаправду сердятся на говоруна. Никто дела молча не ладит. Всяк со своим словом и разумением лезет. И расспросами дурацкими!
  − Посветил бы куда ступать, − просит здоровяк, тяжело шлепая по лужам и грязи. − А то сковырнусь прямиком в реку. Добро утоплю.
  − Не сковырнешься, − фонарщик приподнял свет повыше. Видней ни ему, ни носильщику не сделалось. Дождь смывал желтую муть с пространства ночи. − А сковырнешься, туда тебе и дорога.
  − Это... по...че...му..? - пыхтит здоровяк. Груз скользит в руках, он поддерживает ящик коленом, перехватиться ловчей.
  − Говоришь много.
  С дороги влево и вниз, идти тропкой сквозь кладбище брошенных и сгнивших лодок. Лавировать среди куч мусора, намытого еще высоким весенним половодьем. Обходить грязевые озерца поздней осенней слякоти. Отыскивать в ночи и непогоде спрятанный спуск к берегу.
  Не скоро, но выбрались на мостки. Широкие доски с набитыми поперечинами, скрипят и проседают. Не в шаг, по дереву, топочут люди. Речной ветер, бросая капли на стекло, слепит фонарь. Слышно, волны плещутся о сваи. Дотягиваются до настила, пролезают в щели черными шипящими языками и протуберанцами. Перебивают, глушат людскую поступь.
  К причалу жмутся несколько лодок. Легкий ял, крепко стиснут соседями посолидней, черпает бортом в хлипкое брюхо. Плоскодонка затоплена по самые лавки гребцов. Ее соседка опрокинута на бок. Блеклый отсвет скачет по ряби короткой неровной дорожкой. Вода черна до копоти.
  Здоровяк с неподдельным облегчением брякнул ящик в ноги. Не рассыплется, поди. Собачьим манером стряхнул влагу с волос. Отер лицо, сморкнулся, ударив с руки соплями в причал.
  − Вон та! - светит фонарщик дальнюю лодку, закинутую сверху дерюгой.
  − Хлипкая, − жалуется здоровяк. Для него и морской баркас - утлое корыто, отправляться в плаванье в такую непогодь. Но выбора не предоставляют. Пользуйся предложенным.
  − Весла на дне, − едва слышно подсказку сквозь затяжной порыв ветра.
  − Помог бы, − укоряют сопровождающего за бездеятельность. Фонарь держать, спина не взмокнет.
  − Справишься, − и не думают соглашаться. В поганую мокрень и шевелиться неохота.
  Здоровяк подтянул за веревку прыгающее по волнам суденышко. С предосторожностями, придерживаясь за настил, спустился. Выругался. В лодке по щиколотку воды! Стянул ящик и, шатнувшись, резко уронил, успеть не выпасть за борт.
  − Свет давай! - перекричали дождь и ветер, потребовать фонарь.
  Тусклое освещение перекочевала из рук на нос танцующей по волнам дрянной посудины.
  − Благослови, Господь! ‒ напутствовали не лодочника, но дело ему порученное.
  − Нахер ему сдались! ‒ посчитали нужным ответить на такую глупость. Кому Всевышний благоволит, по ночам, в дождь, не на реке промышляют, а пиво в шинке хлещут и бабам титьки мнут.
  Здоровяк достал весла, приладил в уключины. Сильно налегая, направил лодку вверх по течению под мост. Горбатая громада Святого Гугона угадывалась в полсотни ярдах выше лодочной пристани.
  − Махнешь, как обратно! - наказал фонарщик, осторожно ступая по краю причала. Фигура залитая дождевыми потоками, выделялась в темноте сероватым водяным контуром.
  С какофонией непогоды диссонировали противный скрип уключин и размеренные всплески ударов весел. Свет фонаря мелкими рывками удалялся все дальше и дальше в дождь, но не бледнел, размываясь, а ужимался в маленькую точку. По ней и отслеживал наблюдатель положение суденышка. Далеко ли?
  Потратив время справиться с течением и ветром, гребец, цепляя дно, вытолкнул лодку на берег. Выгиб моста накрыл от косохлеста, но загустил, захолодил ночь. Не фонарь бы, хоть на ощупь иди!
  Здоровяк выбрался и подхватил ящик. Скользя по раскисшему грунту, доставил ношу к решетке канализационного стока. Крякнул от удовольствия, бросая ношу чуть ли не на мыски сапог. Неудачно вышло. Густо плюнуло грязью на штаны.
  ‒ Дерьмище! ‒ выругался здоровяк на собственную непредусмотрительность. Тухлятиной провонял, в грязюке вывозился! Подумают на кладбище дохлятину перекапывал. Добрые люди руки не пожмут.
  Высоко и коротко скрипнули гвозди, с обидой хрустнуло дерево. Используя дирк, здоровяк отворотил с ящика крышку. Вонища! Нос затыкай! Задерживая дыхание, торопясь управиться быстрее, поддел и распорол хорошо провощенную мешковину большего мешка. Затем второго, вложенного в первый. Ящик поддал ногой, опрокинул набок. Любопытничать о содержимом не стал. Чего в мертвечине любопытного? Черви?
  Быстро вернулся к лодке, вскочил в нее, порядком черпнув волну и едва не утопив фонарь. Отдышался. Поднял свет повыше, мотнул им туда-сюда, обозначить выполнение порученной работы.
  Коротко свистнула стрела, опрокинув здоровяка вместе с фонарем за борт.
  − Вот ты молодец, Джог! Обратно мне как? - заворчал фонарщик, незряче ступая по настилу в обратном направлении. - В загорелой жопе светлей!
  Стоило ли жаловаться убийце? Стрелок пустил стрелу на голос. Угадал.
  − Хккк! - осеклось дыхание в пробитой грудине.
  Быстрая следующая стрела, сбила фонарщика в реку.
  Шел дождь, подвывал ветер. За пеной облаков мучной кляксой выделилась слепая луна. Скоро развиднеется и небо осохнет.
  − Ну и ладушки, − тихо произнес стрелок, покидая сухой безветренный схрон.
  Черные волны не отдали берегу ни фонарщика, ни здоровяка.
  
  
  6. Приграничный септ в Бахайи. Замок Брух.
  В подвале темно, сыро и холодно. По западной стене сползают капли грунтовых вод, просочившихся сквозь гранитную кладку в ярд. Факел воткнут не в гнездо у двери, а в специальную треногу. Пламя горит чадно, рассержено шипит и истекает вонючим смольем. В помещении двое. Девушка и мужчина. Между ними толстая решетка и десять шагов неравно поделенного расстояния.
  Сидя на скрипучем табурете, мужчина разглядывал пленницу. Пленница, поджав ноги и обхватив колени руками, втиснулась в самый дальний угол. Она боялась. Смертельно боялась мужчину. Хотела его в том убедить. Мужчина не верил страху пленницы, не спускал с нее глаз и размерено раскачивался вперед-назад. Табурет под ним столь же размерено скрипел. Не отвлекаться на противный звук, не выйти невзначай из образа, нужны железные нервы и стальная выдержка. Пленница на раздражитель не реагировала, испугано моргала и обиженно шмыгала носом. Несчастная, затравленная, потерянная...
  − Кто ты? - спросил мужчина, не прекращая раскачки.
  Скр-скр... Скр-скр...
  Девушка выразительно не понимала заданного вопроса.
  − Кто ты? - терпеливо повторил мужчина. Общаться с бабами нужно отменное самообладание. Неподатливость слезам, крикам, причитаниям. И не забывать, не поворачиваться спиной. Ни при каких обстоятельствах. Даже имея дело с полными дурами.
  Скр-скр... Скр-скр...
  Не естественно испуганный девичий взгляд.
  Скр-скр... Скр-скр...
  Мужчина ждал ответа. Может позволить себе ждать. Результат покроет издержки ожидания. Несомненно он будет. Добиваться результатов мужчина умел.
  − Балжан..., − пролепетала девушка ответить.
  − Сладкая, как мед? ‒ дали понять пленнице о знакомстве с речью степи. ‒ Кто-нибудь уже полакомился... сладостью? ‒ провоцируют пленницу сменить амплуа. Плаксы в театре на последних ролях. Требуются кусаки и скандалистки.
  Скр-скр...скр-скр...
  − Балжан бент Архи, − развернуто представление. К шмыганью добавился блеск слезинок в больших глазах.
  "Красивая, сучка," ‒ оценил мужчина. И слезы, и выдержку, и ум пленницы.
  − Я не спрашивал твоего имени, туташ (барышня). Имя для меня не столь существенно. Я спросил, кто ты? Песчаная Рысь? Огненная Ласка? Дочь Зари? Взнуздавшая Ветер? Кто из них?
  Балжан замотала головой. Она не понимает, о чем говорят.
  − Я из Худдура, − добавлена маленькая подробность. Еще бы пояснила, где названая дыра находится. Но очевидно подробность приберегли, скормить позже.
  Поглядеть овечка овечкой. Но нужно знать куда глядеть и на что обращать внимание, не обмануться. Иногда хочется быть покладистым.
  "Это усталость," ‒ посочувствовал себе мужчина, не напирая на жалость. Так и плакать захочется. Поддержать пленницу.
  Балжан всхлипнула. Она ни в чем не виновата.
  ‒ Я отбилась от кочевья. Я совсем не знаю приграничных пойм. Мы первый раз здесь, ‒ плетется изящное кружево лжи.
  "Слушал бы и слушал," ‒ наслаждался мужчина обманом. Приятно когда стараются для тебя. Нет, правда. Такой талант! А самоотдача какая!?
  − Как думаешь, для чего я тащился в такую даль, кугярченем (голубка моя)?
  ‒ Я не знаю. Вы не сказали, откуда прибыли, ‒ громко шмыгают соплями. Слякоть ручьем течет.
  ‒ Из далека, ‒ мужчина склонил голову, устало потер лоб, рукой заслонив себе обзор.
  Сколько потребовалось времени? Почти ничего! Острая булавка, выщелкнутая сильными девичьими пальцами, упала в его тень. Прямо на левую сторону груди.
  − ...Пять суток в седле слишком даже для выдубленной задницы степняка, − мужчина тяжко, несколько раз вздохнул, прижал руку к сердцу. Раскачиваться прекратил.
  Подышав глубоко, унять непонятную боль, привстал и передвинул табурет вперед, почти к самой решетке, и левее, в бок. Вперед - лучше видеть пленницу, в бок не заслонять свет. Булавку он ,,не заметилˮ.
  ‒ Не возражаешь? ‒ спросил он о свершившемся переезде.
  Девушка сжалась еще больше. В расползшийся рукав куртки видно круглое плечо. В разорванные шалбар ‒ крепкую ляжку.
  − У тебя есть семья? Муж? ‒ пустился выспрашивать мужчина, а сам продолжал прислушивался к внутренним ощущениям. Что с ним не так? Переутомился? Заболел? С чего вдруг и так резко?
  − Отец, мать, братья, − перечислила Балжан и, смутившись, договорила. - Мать-поле приняла хэйз.... мою женскую кровь только два года назад.
  Кивнул головой, понял. Девушку отдают замуж не раньше истечения трех лет со дня появления первых регул. Ранние не рожают крепкого потомства, а слабаки дохнут в степи быстрей мух на морозе.
  − А жених? Ээээ.... Махтуб? Имеется?
  Она энергично замотала головой.
  − Мало лошадей... Нет богатого приданного...., − старательно горевала пленница жестоким жизненным обстоятельствам. - С крепким родом не породниться ‒ не примут. Связываться со скудным - уравняться с ними в нищете!
  − Но шашбау ты носишь.
  Девушка обиженно потупилась.
  − Позор отцу, если у его дочери в косах нет серебра.
  Краткая тишина. Шипит факел, капает вода, скачут и ползают по стенам тени.
  − Так кто ты? - подался вперед мужчина, почти коснувшись лицом решетки.
  − Бент Архи, − девушка принялась всхлипывать и прятать лицо в колени. Впрочем, щель подглядеть оставляла. - Отец не даст выкупа.
  − Напрасно упрямишься, − произнес мужчина, разочарованно вздохнув. − Я хотел договориться. По хорошему.
  Он по-стариковски, медленно, поднялся с табурета и повернулся уходить.
  Дальше и мужчина, и пленница действовали одновременно. Он резко скакнул к двери, избегая цепкого захвата, слетевшей с лежака Балжан. Из недосягаемости, одним движением, сорвал с пояса кинжал и, в развороте, бросил. Не в пленницу. Пленнице. В руки. Сработал вбитый в подкорку навык. Девушка, поддавшись импульсу, сходу схватила оружие и, широко расставив ноги, присела в низкую боевую стойку.
  − Значит Песчаная Рысь, − довольно рассмеялся мужчина. Его уловка сработала. Он поднял булавку и показал пленнице. ‒ Оставлю на память. Пригодиться когда, ‒ и с усмешкой подержался за сердце.
  Балжан свирепо зарычала. У нее оружие! Достаточно постоять за себя.
  Мужчина прочел её решимость сражаться. Удивился бы, поступи степнячка по-другому, спасуй или запроси мира.
  − Железка не сделала твою шкуру значимо дороже. Она, как и прежде, дешевле некуда. Вздумается тебя прикончить, справлюсь сам. Удавлю собственными руками. Возникнет потребность развлечься, повалять тебя на соломе, снять сладость, ‒ мужчина лизнул натянутую кожу ладони между большим и указательным пальцами. ‒ Обойдусь своими силами. Отмою только и выведу вшей. Случится приступ великодушия, отдам в казарму к спарсам. Не поручусь за целостность твоих девяти дыр. Одолеет хандра, послужишь в качестве движущейся мишени для моего лука. Но есть и отличные новости. Для Балжан бент Архи. Хорошо врешь. Если столь же хорошо владеешь оружием, мы сторгуемся.
  − Ррррр, − скалилась Балжан. Гнев и ярость горячили кровь. Хотелось драки, хотелось действий. Показать на что способна.
  − Кс-кс-кс! Хорошая киса, − поддразнил мужчина пленницу. - Думаю, нам есть о чем договариваться. Я хочу пригласить тебя на охоту... Нет-нет... На королевскую охоту! А лучше сказать... Охоту на короля! Что скажешь, Балжан бент Архи, дева из Песчаных Рысей? Кулын жинел булсын (пусть будет легкой твоя рука)!
  В ответ все тоже рассерженное рычание.
  Мужчина открыл решетку и шагнул на встречу удару. Оценить мастерство. Не хотелось бы ошибиться с приглашением поохотиться.
  
  7. Кэффа. Столица. Апостольский Дворец.
  Ему нравилось находиться ЗДЕСЬ. Особенно в солнечные дни. Из узенького стрельчатого оконца, рыжий свет границей ложился на мраморный пол помещения. Из квадрата комнаты убрано лишнее: армуар, бомбе, герион, кассоне*, не мешать и не вмешиваться в противостояние медного и серого. Он всегда располагался в глубине тени, под фреской Начал Сотворения*, покрытой вековыми трещинами. Отсюда, из старого, от древности черного, и жесткого кресла, ему лучше слышались пения хора. Чудесные детские голоса, волнующие и высокие, исповедально-пронзительной чистоты, обращенные к Светлым Небесам. И пока голоса звучали, восхваляя торжество Добра и Веры, тень медленно пятила золото света, загоняя на стену, предвосхищая темноту. День начинается зарей, но заканчивается ночным мраком.
  Случалось ему приглашать в комнату гостей. Допущенные всегда... всегда! будь-то новости дурные или добрые, оставались на засвеченной половине, в шаге от рубежа с тенью. Если разговор затягивался, свет, повинуясь движению солнца, отступал к ногам посетителей. Те, начинали нервничать и ретироваться. Кто-то уверено скажет, в их страхе и робости немного смысла и будут по своему правы. Ему же понятно другое. Всякие Начала обречены обернуться прахом. И то, что он наблюдает, занятная иллюстрация незыблемости обреченности. Её предопределение и неизбежное наступление. Не оттого ли у святых на фресках темные лица? Не скорбные и печальные, а отмеченные благодатью грядущей ночи.
  
  
  8. Из миссионерских заметок Иво Фрашери. ,,Воинские наговоры-напутствия горцев Майгара.ˮ
  ˮ...Вступая в чащу лесную, бойся хищника таящегося! Его клыки и когти против тебя. Преодолевая водную ширь, стерегись гадов глубинами сокрытых! Вода стихия изменчива и слаб в ней ею не порожденный. Взбираясь в высокие горы, помни о тварях парящих! Не тягайся с ними! Лишенному крыл, полет заказан от роду и до кончины. Но более всего опасайся встретить в чистом поле зверя лютого, что не таится и не бежит прочь. Зверь этот в хитрости, в силе, в ловкости многих лучших сынов Божьих превосходит. Встреча с ним гибельна любым храбрецам. А обличьем зверь - человек.... И признать его мудрено и мудрость сия смертным не доступна.ˮ
  
  9. Из миссионерских заметок Иво Фрашери. "Описания Великой Равнины."
  "... Величайшей святыней Кайонаодха считается Лиа Фаль ‒ Камень Королей, иногда именуемый Поющим Камнем. В древности ri bunaid cach cinn пройдя обряды Tarbhfind (Поедание Белого быка) и Foaidcasegwyn (Совокупление с Белой кобылой), отправлялся к камню, возложить на него свои длани. По тому насколько громко камень пел от прикосновения, судили о удачливости будущего правления нового короля..."
  
  10. Империя Ллогр. Императорский дворец.
  В скромной комнате двое, похожих на недобрые тени. Сумеречно и освещение бедно. Лиц не разглядеть. Этого и не требуется. Тихо. Все ночные шумы за окнами. Встреча тайная и в тайном месте. Люди прячутся от чужих глаз и ушей не посудачить. Для этого в их жизни не отведено ни минуты.
  ‒ Как поживает наш друг? ‒ накладывается вопрос поверх скупых жестов приветствия.
  Минорным тоном не обманываются. Просто время ночное, дремать страстям.
  ‒ У меня скверное чувство, он не только наш, ‒ высказаны честные подозрения. Не следует скрывать то, что в последствии, вполне вероятно, окажется удручающей правдой. Обман помнят долго. Порой дольше, чем проживешь.
  ‒ В народе говорят, послушная теля двух маток сосет, ‒ допускают возможное двуличие названного другом.
  ‒ Вот и я про тоже, ‒ согласились и с говорящим и с народом. Со вторым еще можно поспорить, а вот с первым.... Не стоит и пробовать.
  ‒ А второй? Пишет?
  ‒ С удовольствием бы ознакомился о чем НЕ пишет.
  Тоже не самое радостное признание и не самые радужные перспективы, запоздать с ознакомлением нужного и важного.
  ‒ Так что предпримем?
  На этот вопрос, ни развернутого в рассказ, ни сжатого до одной фразы, ответа не последовало. Право говорить осталось у спрашивающего. У того, с кем не рискуют спорить и кого избегали обманывать.
  ‒ Большой кусок из Белого быка не означает, он самый вкусный. Рецепт приготовления вызывает настороженность, ‒ прибегли к нарядной иносказательности. Ничего не поделаешь, привычка.
  Затяжная пауза поиграть с пламенем свечи, пощипывая длинный фитилек. Поплевать на подпаленные пальцы.
  ‒ Что не означает, отказаться угоститься. Верно?
  Отвечать не следует. Вопрос лишь повод продолжать размышлять вслух. В излюбленной манере.
  ‒ Надо лишь привнести в рецептуру ИХ блюда, НАШИ собственные ингредиенты. Нивелировать излишнюю остроту. Не всем она по вкусу. Мне так нет.
  Опять игра с огнем. Болезненная склонность привносить в бытие предельные ощущения и эмоции. Пытать, казнить, первым идти в бой и первым встречать атаку. Странное понимание долга и предназначения. Или правильное? Не зря ведь зубцы короны напоминают и острые клыки, и вскинутые клинки, и челюсть капкана, и терновый венец.
  ‒ Наш подарок ко дню бракосочетания дошел по назначению?
  ‒ Дошел. Осталось вручить, ‒ опущены перипетии доставки.
  После короткого молчания (опять забавлялись с огнем свечи), последовало кажущее отвлеченным продолжение.
  ‒ Удали песчинку из песочного холма и он осыплется. И не обязательно ей находиться близко к вершине. Скорее наоборот, песчинка в подножье. Где её мудрено сыскать в бесконечном скоплении других. Похожих и не похожих. Такая песчинка найдется всегда. Погрести любые планы. Лучшие и замечательные.
  Последние слова растянуты, будто мысль унеслась вперед, охватить предполагаемые последствия обрушения. Мир вовсе не шар. Пирамида. Карабкаться вверх. Быть наверху.
  
  
  
  Ad rem*.
  
  "...Говорили они ‒ Зло в нем! И в деяниях его и помыслах. За собой же Зла никакого не числили."
  
  1. Левобережье Плейсы. Чедвиг. Висельный Холм.
  − Сдается мне, опять к войне оборачивается, − произнес Кейш, вглядываясь в противоположный берег. Королевский замок, перенесший двухнедельную осаду, напоминал тулью судейской шляпы, сильно побитую молью и погрызенную мышами. Прореха на прорехе.
  Повернуться гвила побудил звук. На всю округу трескучий лязг цепей. Запоздало поднимали герсу. Герольды звонко и дружно дунули в медь. По мосту, громыхая в настил дерева, пронеслась кавалькада. Склоняя штандарты и баннероли, пригибаясь под зубья решетки, втиснулась в черный от копоти зев ворот.
  − Может и так. Тебе что за печаль? Скажи спасибо, нынче свезло, − ответил ему напарник, ни мало не интересуясь суетой на въезде замка.
  − На дожде мокнуть? - не оценил Кейш выпавшего ему воинского счастья.
  Он поправил на плечах куцый плащик, сбил на груди и животе с жака* дождевые капли, притопнул ногами немного согреться. Осень ети её! Совсем не жарко. Утром лед в лужах, днем дождь со снегом.
  − Сейчас винтенар с парней три шкуры дерет, да приговаривает. Не там стоишь! Не там сидишь! Не туда смотришь! Морда опухшая! Оружие не чищено! Пояс не по уставу! Я вас сволочей! Я вас сукиных детей...
  Кейш согласно ухмыльнулся. Винтенар горазд собачиться. Бывают такие люди. Не поцапался - день зря прожил. В зубы не двинул ‒ не поел вроде. А налается, будто сладким обожрался до отвала иль наебся до судорог. Довольный, что блаженный подаянию.
  − Крику больше, чем от торговок на овощном рынке. А здесь мы как у бога за пазухой. И компания у нас не шумная, − Кессер, так величали второго гвила, вопросительно глянул. В чем я неправ?
  Молодой полностью разделял мнение старшего приятеля. Уж от кого-кого, а от покойников никакого беспокойства. Висят дружненько. Пить-есть не просят. Попахивают, но терпимо. На вонь воронье привадилось, ближайшие ветки заняли, ждут. Клювами черными крутят, глазками круглыми блымают. Кшы, картавые сволочи!
  Висельников пятеро. Обычные мужики. Деревенские. С голодухи и отчаяния подавшиеся промышлять на большую дорогу. А куда деваться? Нынче пахари, печники, плотники без особой надобности. Война мирную жизнь с ног на голову поставила, им применения не нашлось. Не прижились стало быть в войне.
  Кейш, позевывая, сделал малый круг обхода. Его очередь.
  Нудно поскрипывала перекладина под раскачиваемыми ветром телами. Намокшее от дождя, чиненное ремужье капало водой. Черные Братья полным составом. Спасибо бейлифу. Расстарался в коем веке. Отловил, судил, не помиловал.
  − Потерял чего? - подивился Кейш, привлеченный занятием приятеля. Как всегда от скуки херней занялся.
  Кессер струганой острой веткой рыхлил землю под висельниками. Под ближним копнул, под дальним ковырнул. Червей ищет рыбалить? День-два, с мертвяков бы насобирал. Жирнючие, не чета земляным.
  − Дружок у меня в школярах ходил. Сказывал, здесь корень должен чудной расти. Мандрагора. Аптекари да лекари, из образованных, по пять гротов за штуку покупают.
  ‒ А тут-то чего? ‒ не видел младший связи между висельниками и выбранным местом копки.
  ‒ Так под ними и растет.
  − С хера ли? - не поверил Кейш. Кессер мужик не брехливый, но на шутки затейник.
  − Под мужиками только. Когда вздернут, ногами поболтают и обтрухаются. Не видел что ли ни разу?
  − Да, как-то не приглядывался, ‒ признался в недоумении молодой.
  − Во. А от семени удавленников корень и произрастает, − вещал Кессер с ученым видом.
  − А под этим-то чего рыть? Он ведь в сапогах? - закатился Кейш над незадачливым добытчиком.
  Кессер с досады помянул святых. Нехорошо помянул.
  − Корешок-то аптекарям на кой? - выспрашивал гвил у старшего, поглядывая из-за плеча. Надо же время занять. До прихода смены еще далеко.
  − Лекарства всякие делают, − не уверенно ответил Кессер. Дальше оплаты его интерес к диковинному растению не распространился, подробности толком спросить.
  На стенах опять завывание труб. Шумно клацает механизм подъема. Всадники, пролетев мост, сбились в кучу, ожидая открытия въезда.
  − Четвертые за день! Точно к войне...
  − Не выдумывай, - Кессер сковырнул из-под земли невзрачный корешок. Обтер о штаны, рассмотрел, забраковал и выбросил.
  − К тану Инхорна три дня съезжались-разъезжались, а потом зачин мятежу.
  Заслышав довольное кряхтение, Кейш глянул назад. Не уж-то сподобился, нашел, старый чухомор? Пять грот деньги солидные.
  Кессер энергично почесывал в паху, запустив руку под ремень, внутрь штанов.
  − Тан не причем. Аерн смуту учудил. В риаги метил. Решил батюшку своего поторопить, престол освободить. И то верно, зажился старый мудень на белом свете.
  − Э!!! Ты бы язык не распускал! − предостерег Кейш от высказываний в адрес державного кормильца.
  − Услышит кто?
  − Услышит кому надо.
  Кессер отмахнул от предупреждения.
  − А! Братству вздернутому все едино кто при короне. Старина Гильф, баба его придурочная, от нее прижитые выблядки или сиротка Аерн. Воронью пожрать бы, а ты не трепливый. Да и должен мне.
  − За что это? ‒ возмутился Кейш. Не надуть ли его хотят, непонятный долг приписав? За воскресенье разговор, так в складчину гуляли. А шлюху он на кровные снял. Два пенса. Монетка к монетке выложил.
  − О! Обеспамятел?! А кто тебя откупил, когда ты жалование просрал в брандуб*? И как повелся-то с Луссом связаться? ‒ ехидно щурился Кессер. ‒ Что скажешь? Не было?
  − Лишка хапнул, − сознался молодой страж в промашке, повлекшей значительный убыток сбережений и заработка. ‒ Поднесли.
  Старший гвил подошел ближе к берегу, надеясь разглядеть, кого на этот раз принесло в замок, герольдам надрываться.
  − Пустоглазый заявился, − определил Кессер уверенно. − У него штандарт с золотым полем. И корона малая намалевана.
  − Вижу, − согласился Кейш, хотя последней подробности не различил. Спалил зрение в подмастерьях у сапожника. Науки никакой, одно битье бестолковое. Хорошо дочка у мастера сговорчивая, скрашивала его горькую ученическую жизнь по мере желания и отцовского отсутствия. Но тоже лярва добрая. Горбушкой улестит, а отпыхтишь на ней за ковригу.
  − Видит он, ‒ не секрет гвилу близорукость молодого приятеля. ‒ К реке лучше спустись. Лесу с живцом кинь. Повезет, сома зацепишь. Их нынче развелось, сами в руки просятся. Перри на прошлой неделе − во! с мою ногу вытягнул. Ему винтенар монет отвалил за добычливость. Два дня королем в шинке сидел, шлюшек спаивал.
  − Буду я такую пакость жрать! ‒ передернуло Кейша от омерзения к добычи. ‒ Сомы трупятину по дну собирают, с того и растут с колоду.
  − Охо-хо-хо! Трупятину. Скажешь тоже.
  − А что нет?
  − Откуда трупятина-то? Мертвяков из замка в поле вывезли. Двести девяносто два отважных воя. Чин по чину яму вырыли, освятили, голышом покидали, − Кессер прихлопнул в ладоши, притопнул ногой и запел.
  ‒ Коль не знатен, не богат,
  Для тебя дорога в ад.
  Похоронят под вербою,
  Ссыкнут-перднут над тобою!
  Приятель из любителей глотку драть. Спьяну заведет попевки, не переслушаешь.
  − Ой, как весело! - передразнил певуна Кейш. В похоронах он лично участвовал. Яму рыл, холм насыпал. Радости никакой. Мозоли набил, спину потянул и не жрамши остался.
  − Сходи, не рядись, - не отступался от напарника Кессер.
  − Это здешних зарыли, а выше по течению? - не внемлет уговорам Кейш. − У Ланта с полтыщи потопла в своих железках. Сказывают, тех кто от спарсов* Гильфа спасаясь, на другой берег переправился, маршалк* Ритг обратно в воду загнал и из луков бил без разбору. Как в мишени садили.
  Со стороны замка долетел неуверенный тонкий звон малого колокола. Отбили полуденную. Не по уложению, но большой-то из требушета в лом разнесли. А раньше как бухнет-бухнет, ясные небеса вздрагивали, солнце жмурилось!
  − Половину отмучились, − вздохнул Кейш о своей службе мертвяков стеречь, да птиц гонять.
  Согласно распорядку, все же к воинству приписаны, старший из гвилов обошел полный периметр охраняемой территории. Тридцать на тридцать ярдов. Немного, но за целый день маршировки мозоли на ногах набьешь.
  − Вот объясни, для чего их блюсти? - наблюдал Кейш рейд исполнительного товарища.
  Покойников он, в общем-то, не боялся. Но неприятно, на синюшные морды смотреть и вонь трупную вдыхать. Воронье еще. Кра-кра! Кра-кра! Осмелеет на голову сядет, глаз раздолбит. Гони не гони, далеко не отлетит. По соседству примоститься и крутиться повторно подобраться, дармовщиной потешиться.
  − Как для чего? Моргнуть не успеешь, снимут. Веревка сказывают, удачу в любой игре приносит. Фидхелл, брандуб, барье. Только я тебе скажу − полная брехня. У меня знакомец, грот отвалил за фут пеньки, думаешь, помогла? Наследство спустил в один вечер. С утра в кармане золотую марку грел, а к вечеру уже и выпить оказалось не на что.
  − Может обманули? Не висельная была.
  − Не. Ему верный человек продал.
  − Откуда известно, что верный?
  − Уж известно. А еще такую веревку вокруг головы повяжешь, моментом болеть перестанет. Потом одежка с них, ‒ кивок в сторону висельников. ‒ В полночь рубаху с повешенного наденешь, вокруг себя по три раза в обе стороны повернешься, невидимым сделаешься. Собаки и те на нюх не возьмут. Гуси на что чуткие к тревоге, не пошевелятся.
  − Ворью в самый раз, ‒ верил и не верил Кейш рассказу старшего. Сам он подобными вещами не интересовался и не занимался. Характером не удался.
  − Или любовнику, ‒ придумал Кессер новое применение ценной пеньке. ‒ А что? Шасть в дом к зазнобе, а никто и не видит, как пристроился.
  Гвил покряхтывая от удовольствия опять потеребил брагетт.
  − Сапоги с них износу не знают! Сто лет проходишь. Дорога в три раза короче покажется. О камень не зацепишься, в ямину не уроешься, по воде аки посуху ступаешь.
  − В чем тут ходить?! - фыркнул Кейш, стукая концом пики по носку сапога повешенного.
  Единственный висельник в обуви, сам Черный Олуз. Обутки на нем действительно не всякий и чинить возьмется. Подошва в дырах, смоляным тряпьем обернута, крепкой дратвой подвязана.
  − Из мошонки приворотное зелье варят, − продолжал рассказывать незадачливый добытчик мандрагоры, проявляя недюжинные познания. Тоже видать дружок-школяр просветил.
  Кессер подозвал напарника помочь. Вдвоем сладили небольшой навес из прихваченной рогожи, заслонить костер. Ветки сложены, но ветер с моросью задувал и тушил пламя, не давая ему должно разгореться. Дыма полно, а огня и тепла не дождаться.
  − Можно хер отрезать, пока задеревенелый! - заржал Кейш, представляя похабную забаву. ‒ Одиноким бабам или уродинам продать.
  − Дурень! Я тебе верное толкую. Из ногтей чего-то там варят. Волос заговаривают и в свечу вставляют. Зажжешь такую, подышишь и вскорости сам покойник. Сало топят. Ведьмы салом тем мажутся и летают. Висельник он как бы между небом и землей парит.
  Привстав на мыски, Кессер показать полет. Обхохочешься! Летун! Спереду-сзаду и мать его и самого!
  Костер бодро разгорелся и гвилы с удовольствием грелись и сушились.
  − Интересно, для чего столько-то народа в замок понаехало? ‒ любопытничал молодой. Ему нудная служба трудно давалась. Ранее в объездных служил. Что не день, новины. А теперь цепным сиднем. С утра до вечера никаких перемен.
  − Вернемся и узнаем, ‒ безразличен старший к наплыву гостей. Ежели пир ‒ не пригласят. Праздник ‒ вина не поднесут. Винтенар придирками замордует, это да!
  − Войну объявят, запишусь в фоссары, − поделился Кейш планами на будущее.
  − Легких денег захотел? Хэга наслушался? ‒ ворошит Кессер костер. Углям жарче гореть.
  − В Чедвиге мне в неделю десять фартингов платят, а в войске распоследний копейщик четыре в день получает. Разницу улавливаешь?
  − За то тут над тобой только дождь каплет, а там стрелы с неба сыпятся. Знаю о чем говорю, ‒ вразумляли молодого гвила. ‒ Четырежды в войске состоял. За Рагам противу Лафии. За Лафию противу Хюлька. За Швальб противу Бахайи. В последний раз с мессиром Манусом мар-Филлом в Спорную Марку ходил. Землица в том краю поганенькая, тощенькая и мало её. За пятину пешим пройдешь. Но тану она понадобилась до зарезу. Мое и все тут! Сцепился он за Марку с тамошним Реном мар-Шайо накрепко. Раз пять мы владения захватывали, и столько же нас оттуда вытуривали. Деревни пожгли, посевы вытоптали, скотину извели. Крестьяне от нас в лес удрали и попрятались. В любой дом заходи и ночуй! К концу похода жрать нечего стало. Не купить, не украсть, не на меч взять. Траву жевали, что овцы. Животами мучились, не приведи бог! От повального дристу войску урону больше, чем от неприятеля. Помню, отрядили нас жратухи поискать. На лесовичку наткнулись. Думали углежогов хибара, − Кессер покачал головой, вспоминая давние подробности. − Оказалось беженцы. В котле младенца варили! С корнем петрушки и картофельными очистками....
  Кейш по рассеянности не обратил внимания, голос приятеля просел. Считай, полкотелка они тогда с сослуживцами выхлебали, пока сообразили с чего вкус у варева сластит. Не с корешков лесных и огородных, точно.
  − ...Мы их блядей на месте кончили и в огонь покидали. Два дня шлындали по округе, а ничего и не нашлындали! На последнюю битву строились, руки оружие держать отказывались. Но куда деваться? Герольды протрубили - становись! Как заведено, благородия удалью блеснули. Наш-то вражьего одолел. Чисто морковину нашинковал. Потом орет, мол, Бог за нас! Вперед удальцы! Ну, мы и поползли в атаку. Лансеры на лошадях прытко, а мы пешими, в хвостах телепались, бздюки их нюхали. Только в низину сунулись, как вдарят-вдарят из луков. От стрел небо черно сделалось! И нас и благородий наших накрыло. Еле ноги унесли. Из двух тыщ вернулось едва ли три сотни. А ты заладил на войну, на войну, − расстроенный нахлынувшими воспоминаниями, гвил вздохнул. - Нет, парень. Уж лучше тут, в замке. Через годик, глядишь за выслугу накинут. Фартинг-два не помешают. Зато и голова не болит чего пожрать и где поспать. Шинок за углом. Пиво, правда, хреновастое, но в походе и такого не поднесут. А ночевать в казарме оно спокойнее. Лежи себе. Слушай, как Дорс храпит. Или нюхай, как горошница в нем переваривается.
  Дружно загоготали. Уж что-что, а насчет храпа Дорс мастак. Такие примброхи* выдает, музыканты не сыграют. А про горошницу.... комары дохнут, мыши разбегаются, чумными делаются.
  Кессер опять почесал в паху.
  − Живность прикупил? - на этот раз не оставил без внимания Кейш подозрительных действия приятеля.
  − Эдме, сучка, наградила, ‒ признался старший. Не велик грех, а беспокойства много. Только ратника без мандавошек, что бабы без бус, не бывает.
  − Так ты теперь атлингу Аерну ровня, − подначил Кейш незадачливую жертву женской нечистоплотности. − Сказывают и он хером занемог.
  − Типун тебе на язык. У меня что? Мандавошки! А он живым сгниет за три года. С сифачком, парень, шутки плохи! Ошелудеет, обезносит и хана старшему наследничку!
  − Слыхивал, ему лекаря девок водят. Мол, девственная кровь всякую заразу с хера смывает.
  − Ну, я не атлинг, мне целку забесплатно не предложат, а в Шелковой Подвязке на мое жалование её не купишь. Да и целки там уж по тридцать третьему разу в целках ходят. Ежели в деревне несмышленку сторговать.
  − После того как округу королевские спарсы прошерстили? Тут и восьмилетних девок не отыщется, − заверил Кейш. ‒ Всех обабили, ‒ и ухмыльнулся паскудно. ‒ И девок и ухажеров их заодно.
  Кессер, уже не стесняясь приятеля, почесался от души.
  − А вот морду ей набок сверну, курве. Теперь придется лекаришке пенс занести. За припарки и мазюки.
  Оба пристроились на короткое бревно у костерка. От дыма подальше, к огоньку и теплу поближе. Кейш достал хлеб, сало, пироги и честно поделился.
  − Благодарствую, − не отказался Кессер. Развернул свой узелок. В нем кусок кровяной колбасы с зазеленелым боком и пушком плесени, краюха хлеба, луковица, крепкая обскобленная редька. Отдельно, в глиняной плошке, слипшаяся в ком каша, без мяса и масла. Пахла кислым, но за дымом испорченность не учуять и охотничьему псу.
  Подогрев еду над огнем, размерено жевали. Запивали слабеньким хересом. Больше помалкивали. Времени прорва, наговориться хватит.
  Из-за дальнего лесочка золотистых березок показался фургон. Добрый мерин упрямо переваливал транспорт через ухабины, промоины и дождевые лывы. Фургон немилосердно болтало, он глубоко оседал то левым, то правым бортом. На очередном повороте пошел юзом и едва не опрокинулся.
  − Но, пошел! Пошел, говорю! - покрикивал возница, подхлестывая конягу, ускорить шаг, выправить угрозу.
  − Маркитанты, − признал Кейш желтую ромбовидную латку на тенте.
  - Сучья у них житуха, − посочувствовал, размякший от хереса Кессер. − Всю жизнь под небом. Ни кола, ни двора.
  Фургон подъехал поближе и гвилы разглядели − правит им баба. Остановилась на взгорке. Легче потом стронуться. Дорога такая, вода в реке гуще.
  − Ежели за веревкой или еще чем, проваливай, − предупредил Кессер маркитантку. - Не велено никого и близко подпускать к лиходеям.
  − А чего же подпускаешь? - подколола возница старшего.
  Ей лет сорок. Крепко сбитая. Где надо кругло, где надо мягко. Ничего вида не портит. Мордой не удалась, но взгляд живой, игривый. Понимает откуда в жизни деньги и дети берутся. По-всему тертая бабенка. И жизнь терла и мужики старались.
  Кессер покосился на висельников. Обнаглевшая ворона примостилась на плечо одного из пятерки и долбачила щеку, отстукивая клюв о зубы. Языком решила побаловаться, тварюжина!
  − Им положено, оне при должности, − пошутил гвил.
  Дружно рассмеялись. И маркитантка и охрана Холма. Кейш ворону прогнал, королевское имущество портить вздумала.
  − Чего тебе? - подобрел Кессер. Не от смеха, конечно. С маркитанткой воину завсегда есть на чем сойтись. На товаре иль услуге. По потребности сторон.
  − Не велено же? - раскусила баба подвох служивого.
  − Ты скажи сначала, может столкуемся? - состроил хитрую рожу гвил вести предметные переговоры.
  − Смотря на чем?
  − Оно и понятно не на пустом месте о пустом баять будем.
  − В Чедвиг еду. Не он ли? - вроде как потеряла маркитантка интерес к предложению мутить мутное. Но у нее глаз, что у хорошего волчатника, всякую мелочь примечала за гвилами. Кто главный, а кто при главном. За жалование служат или в чины метят. Шибко в жизни дерьма хлебнули или сами, по жизни, дерьмоватые.
  − Он самый и есть, − не скрывал Кессер. − Но можешь даже не щемиться. Не впустят. Не конно, не пеше, не задрав подол до пупа.
  − Черный мор? - не на шутку встревожилась маркитантка отказом. Для таких как она, все пути и двери открыты, а причин отказать не так много.
  ‒ Бог миловал! ‒ говорил один, а окрестились оба.
  ‒ Чего тогда? От Уилдена сколько миль отмахали по слякоти! Зазря выходит? ‒ завздыхала маркитантка. Первый бабий прием на жалость давить.
  − Про то велено молчать, но красивым и невредным скажу, − расцвел от собственной хитрости Кессер, почесываясь.
  ‒ Говори, не мнись, ‒ руки в боки, грудь вперед, мол, о ней и речь.
  − Сир Гильф наследников своих привечает. Потому еже ли ты не мистресс Медани Гулящая или Элори Блаженная, ехай мимо и скоро. Тамошнее воронье не чета нашему, ‒ начертал гвил в воздухе символ крыла.
  Понятливой маркитантке не надо объяснять о чем предупреждают. В дорожной жизни бестолковка должна соображать быстро и правильно, не расстаться с этой жизнью самым печальным и скорым образом.
  − Еще что интересует? - подводил Кессер к нужной теме. Баба ему глянулась. Выспевшая. Таких растрогаешь, огнем горят, с хера не слазят!
  − Волос вон с того красавца позволишь остричь? ‒ указал маркитантка на висельника.
  − Чернявого? А остальные чем не хороши? Вона белобрысый, целехонек! Вороньем не тронут.
  − На черноволосых грехов больше.
  − А не забоишься, к покойнику лезть? ‒ обхаживал Кессер заезжую павушку. Плечи расправил, приосанился. Герой героем, посильно помочь-пособить.
  − Живых бояться надо. Мертвые чего сделают? ‒ не понимала баба переживаний гвила. Вернее понимала, но в расчет не брала. Перед каждым навзничь падать? Пи.... Спина заболит.
  − Ладно-ть уболтала, − согласился Кессер и прямо проворковал, что сизарь горленке. - А чего взамен поимею?
  − Мази тебе дам.
  − Мази? На кой мне? − попробовала возмутиться жертва ,,курвы Эдмеˮ.
  − Э, милок, ты кому глаза мылишь? ‒ добродушно посмеялась маркитантка. ‒ Я таких сотнями лечу, да сама не хвораю.
  Расстроенному гвилу невесело, другим раздолье зубоскалить.
  − Договорились, − не стал упрямиться разоблаченный Кессер. За мазь платить не придется и то выгадал.
  − Могу заячью лапу отдать. Длинноухого в полночь на кладбище добыли. Удачи прибудет. Ни в кости, ни в карты, ни в ином бедовом деле урона не понесете. Всегда в прибытке, ‒ соблазняли гвилов. Предложение, нужно сказать, заманчивое. Безденежье не вши, мазью не изживешь.
  − Для того у меня барсучий зуб припасен, − обосновал отказ Кессер, нацеливаясь взять с торга подороже.
  − Клевер с четырьмя листиками дам. Под пятку, в башмак положишь, суженную встретишь.
  − Уже встретил, − Кессер шумно почесал пах.
  От хохота воронье забеспокоилось, мерин фыркнул, головой мотнул.
  - Еще что? Кроме висельников? - сменил приятеля Кейш. Не светит старому, до путного договориться. - Может мандрагорень интересует? Помогу сыскать.
  Маркитантка посмотрела на него со снисходительностью. Чего не знавши мелешь. Кейш понял, сказанное приятелем про корешок − дурость.
  − Вон того надобно глянуть, − попросилась маркитантка к крайнему справа.
  − Гляди, − дозволил гвил, но дорогу заступил. Рожа медовой сделалась. Все мысли без утайки на чело легли.
  − А поближе?
  − И что смотреть станешь? - заигрывал Кейш, по молодости лет, находивший особое удовольствие почесать языком с противоположным полом.
  − Есть местечко, − женщина покрутила ладонью туда-сюда, - укромное.
  − Это какое?
  − Уж сыщу, не ошибусь.
  − А мне и искать не потребуется, − Кейш повторил движение маркитантки. ‒ Знаю, где повдоль лежит.
  Маркитантка раздумывала недолго. Сразу ухватилась за предложение молодого гвила. У парня даже подозрение вкралось, не продешевил ли?
  − Уговорились, − приняла условия маркитантка и попросила кого-то. ‒ Присмотри!
  − Ты куда? - высунулась из фургона симпатичная и заспанная девица. Мордочка приятная, а говорит, вроде щавеля полный рот. Кривится, да кваситься.
  − Звать-то как? - спросил Кейш маркитантку, пропуская к висельникам.
  − Так и зови. Зовуткой.
  Управлялась она живо. Кейшевой пикой подцепила с головы черноволосого клок волос вместе с кожей. Шепча наговор, добычу завернула в чистую застиранную тряпицу. Упрятала в один из карманов юбки. Затем безбоязненно подошла к Олузу. Аккуратно развязала брагетт, раздернула пояс штанов, вывалила наружу посинелое хозяйство покойника. Умело, Кейш отвернулся не смотреть, вырезала тестикулы. Защепив крайнюю плоть, натянула и оттяпала.
  − Ловко управилась, − похвалил старший. Жизни он прожил дольше, повидал всякого, потому не забоялся и не побрезговал понаблюдать.
  − С мужиками-то? Легче легкого, ‒ не польстились на похвалу гвила.
  − Ой, ли! - фыркнул Кессер. Не любил когда баба, за здрасте, себе цену набивает. Ходит павой, глядит орлицей, нос воротит, а прижмешь, воском тает. Бери да дери!
  − Ты попробуй роженицу обиходь!
  Кессер махнул руками. Все-все, молчу!
  Ценную добычу маркитантка сунула в берестяную коробушку. Коробушку спеленала в выделанную мягкую шкуру.
  − Слей, - попросила она девку.
  Тщательно, с зольным раствором, на две воды, вымыла руки. Вытерла не о подол, о поданную тряпку.
  "Чистюля,"‒ подметил Кессер за маркитанткой.
  Та быстро отыскала среди своей поклажи и отдала хворому страдальцу мазь.
  − Лучше конечно шерсть с мудей сбрить, ‒ посоветовали гвилу усилить лечебный эффект.
  − Это где же такая цирюльня, яйца скоблить прихорашивать? - подтолкнул Кейш приятеля.
  − Ну, или опали, − пошутила ответно маркитантка. ‒ В кузне-то знакомцы есть?
  − Разберусь, − свернул разговор Кессер. С бабами трепаться, язык о зубы сотрешь. И молодой туда же. Гы-гы-гы!
  − Мажь утром и вечером, − наставляла женщина удаляющегося гвила. Второго позвала. - Ну что, пошли дружок.
  − Так о цене еще не говорили, ‒ поглядел Кейш на заспанную юницу с щавеливым выговором.
  − Известная цена! Луком-пореем* от тебя не откупишься. А на Кензи таращишься попусту. Со мной договаривался, с меня и расчет.
  Все случилось просто и не очень интересно. Зашли за повозку, маркитантка подобрала подол, нагнулась.
  − Некогда разлеживаться. Ехать далеко, раз в Чедвиг не пускают.
  Кейш похлопал по крепкой заднице. Мазнул по сраму пальцами. Сочит, сладкая!
  − Не жениться собираешься, − торопила маркитантка. − Для милки нежности прибереги.
  Через десять минут фургон покатил дальше. Плеская из-под колес грязью и водой луж.
  Проводив взглядом отъезд маркитанток, Кессер обвел по земле, вокруг себя, на несколько раз ножом. Проследил линиям разрывов и тонкостей не иметь.
  − Ты чего? ‒ оглянулся на приятеля Кейш, с удовольствием отливая в речное мелководье.
  − От ведьминого сглаза, ‒ покровительственно пояснил старший.
  − Какая ж она ведьма? - довольно лыбился напарник. - Все на месте. Баба и баба. Хвоста не заметил.
  − Лишним не будет, − произнес Кессер, со знанием жизненных коллизий, белому обращаться черным. - Попы не зря твердят. От них, от баб, все беды мужские и земле разор. С чего Аерн бузу поднял? Батюшка жениться не дозволил. Счастью мешал. А счастье того хохолок волос и дырка под ним.
  Случайное ли совпадение или недоброе предчувствие заставило гвила поступить так, но распогодившийся денек закончился для обоих скверно. Из-за того же леска золотистых березок, скользнули бесшумными тенями два десятка, одичалых в воинскую лихую пору, псов. По следу бежали-гнались за добычей или за хозяйкой поспешали-трусили, но свернули к Висельному Холму, где живые охраняли мертвых. И свежатины псы до отрыжки поели и смердятины на зуб попробовали, не отказались.
  Чтобы не говорили, война, она подобна чумному мору. Скоро начинается, не скоро завершается. А те, кто долго живет, и вовсе утверждают, нет ей окаянной окончания никогда. И участвуют в ней твари Божьи, что о двух ногах, что о четырех, все, поголовно!
  
  
  2. Замок Чедвиг. Донжон.
  Со времен возведения грозная фортификация повидала немало больших и малых осад. Замок несчетно и разоряли, и сжигали, но хуже последнего раза испытаний не выпадало. Две недели непрерывных обстрелов из десятка катапульт и баллист. Западная стена ,,обеззубелаˮ на треть. У левой надвратной башни отпал целый угол. У фланкирующей, после обвала, раскрыто нутро. Верхний этаж донжона разнесен в мусор и щебень. В кладке зияют проломы, в проломы торчат рухнувшие стропила, видны провисшие лестничные марши и разваленные плахи настилов. Сильно пострадал замковый храм. Портик в руинах, из четырех игольчатых шпилей уцелел один. Флешь и крыша осели, пинакли сбиты. Досталось и звонницам. Большой колокол сметен, а малый звучит над округой по-сиротски жалобно. Остряки уже прозвали его ,,кастратомˮ. Колодец во дворе завален обломками перечницы - сторожевой башенки с внутренней стороны надвратной башни. Большая часть хозяйственных построек выгорела и уничтожена. Ангус мар-Тонг, человек в Хюльке не из последних, по прямому приказу атлинга Аерна вел осаду, долбя куртины в пыль, осыпая зажигательными стрелами, прокладывая множественные подкопы. Чедвиг запирал границу Хюлька и Асгейрра. Мятеж наследника грозил расползтись за пределы Старого Королевства. Имейся под рукой тана больше людей, а сам Тонг больше терпения, захватил бы Чедвиг непременно. И как там дальше сложилось бы, одному богу известно. Но замок выстоял, от гарнизона осталась половина, округу вытоптали и пожгли. Десятки деревень и хуторов теперь лишь зола, пепел и головешки. Разорение края непостижимое ни умом, ни сердцем. Тем не менее, именно в Чедвиге король решил провести встречу и как не отговаривали, настоял на своем.
  − Глядишь поумнеют! - таково его заключение на уговоры.
  В большом зале грязно и мусорно. В выбитом окне сквозняк треплет занавесь, метет в углы солому, труху, птичьи перья, обрывки тканей. Сдувает пыль с полок и известковую крошку из щелей. В огромном камине сложены не дрова − обломки мебели: лавок и столов, шкафов и сундуков. На растопку приготовлены распотрошенные фолианты. Камин не разожжен. И не похоже что собираются разжигать, не смотря на собачий холод, пробиравший до костей и промозглую сырость от близости реки. Гобелены, вывешенные в арках опорных столбов, порчены и драны. Частью сняты и брошены в угол. Факела освещения горят через один. Многие немилосердно дымят и дергаются. Не ухоженней донжона места в замке не сыскать, но в зале полно народу.
  Вдоль стен, тесным рядом, плечо к плечу, расставлены две спарсы. После тяжелейших боев под Лантом и Крэ, не полного состава, но грозные и непреклонные. Перед здоровыми мужиками в мятых доспехах и секирами наизготовку, челночат Карл Инчи и Лок Чечень. За обеими дурная слава мясников и забойщиков. Командоры спарс друг друга недолюбливают. До зубовного скрежета и плевков. Но здесь они не для выяснения превосходства. Зал стерегут. Кому должно войти - войдут, кому не повезет остаться - останутся!
  За командорами лично приглядывает маршалк Тауг Ритг. Три месяца без сна и отдыха, и вот уже от цветущего военачальника, любимца женщин, веселого выпивохи и греховодника, тень прежнего. Под глазами круги, нос заострился, взгляд влажно блестит, как у больного чахоткой на последнем сроке. Ритг в любой момент готов скомандовать - бой! Резать всякого, кто только подумает мыкнуть против короля.
  В тени стены, и не за углом камина и не перед камином, омоньер Ордена Св. Храмна. В неизменном шапе, с глубоко надвинутым капюшоном. Он наблюдает. Привычка и потребность.
  За омоньером, еще дальше от сторонних глаз, далак* фра Мюрис. Тень в тени тени. Сложно представить, непросто понять. Карающая рука Ордена. Воплощение неминуемого правосудия. Неподкупного и неотвратимого закона. Его присутствие привносило в обстановку повышенный градус нервозности. Многие истолковали нахождение Мюриса в замке, планами Гильфа передать наследников на суд храмовникам.
  В стороне от маршалка топтался мустер* Дебрей. Длинное жеребячье лицо бесстрастно, насколько может оставаться бесстрастным тыловой сиделец в гнезде войны. Под кустистыми бровями маленькие внимательные глазенки. Они видят все. Кто шепчется, кто мается, кто прячет недовольство за воинственной сдержанностью. Над короткой верхней губой мустера нависает нос-крюк. В прорези рта торчат крупные желтые крепкие зубы. Подбородок вытянут вперед, и по-юношески гол. Стыд какой! Не растет борода окаянная!
  Центральная фигура в зале Гильф Второй Амаль. Король Асгейрра. Туго опоясан, но брюхо, что поплывшее тесто, свисает через ремень. В добротном доспехе. Без единого украшения. Не жаловал бирюлек и висюлек, кружева и фестоны.
  − Я вам кто? Баба? Цацки на меня вешать! - рычал он своему кубикулярию Хеншу при малейшей попытке напомнить о королевском достоинстве и положенных регалиях: солидной цепи с рубином и пятью перстнями, символами владения землей, водой, воздухом, лесами и людьми. О скипетре и державе кубикулярий предпочитал не заикаться вовсе. Сразу прибьет.
  В молодости Гильф несомненно был привлекателен. Но как пишут хронисты − годы и невзгоды рано состарили самодержца. Еще больше его состарили многочисленные женщины и любовь к возлияниям. Умение хлебать всякое пойло без всякой меры, вызывало восхищение у его многочисленных собутыльников. В выпивке тягаться на равных с монархом никто не мог. Скапустившихся выпивох, из-за стола, волокли проспаться в курятник. Откуда те, пристыженные, возвращались в помятом виде, в перьях и птичьем помете.
  Высокий лоб короля пересекал шрам, спускавшийся через глазницу на щеку. Травмированный глаз плохо видел и Гильф постоянно прищуривал его. От чего о короле сложилось предвзятое мнение, как о недоверчивом человеке. Густые брови почти всегда сдвинуты к переносице. Нос с горбинкой и слегка свернут. Наивные говорили в Великой сече (у короля все сечи великие!). Сведущие шептались, заработал в пьяной драке с покойным братом Кааном. Широкие скулы самодержца выдавали примесь южной крови Великих Мормерств. Бородка росла куцая, не солидная, отчего Гильф величал себя за такое непотребство козлобородым, а королева козлом. Стригся властитель Асгейрра не по моде коротко. С его же слов не разводить блох. Стрижка оголяла коцанное правое ухо, а на левом отсутствие мочки. По заверению срезанная стрелой в одной из многочисленных войн. А на самом деле откушенная взбешенной Лисбет, взятой королем на силу, без её на то согласия. Благодаря рубцу и шраму, Гильф выглядел бродячим мартовским котом и подобная схожесть льстила ему гораздо больше, чем верноподданнические наречения Воителем, Великим и прочая, прочая, прочая... Соответствие внутреннего и внешнего, однозначно неплохо для понимания натуры венценосца. Меньше шансов обмануться и больше некоторой уверенности в будущем. Но только некоторой, без определения процентной величины.
  Пользуясь ситуацией мустер пристроился вполголоса говорить с Гильфом. Король слушая Дебрея, мрачнел и невнятно комментировал услышанное. Упоминание кровосмесительной связи не отнесешь к положительной оценке новостей.
  − Сир, − обратился к Гильфу лекарь. Причем произнес обращение с дурацким акцентом. Общепринятое sir прозвучало, как syr (дикая свинья) − Вам не рекомендуется волноваться и нельзя долго находиться на ногах. Ваши раны могут воспалиться.
  Лекарь выбрал явно не лучший момент лезть с указаниями к королю, что ему делать, а от чего отказаться. Да еще коверканье впридачу.
  − Я провел в дороге полдня, значит не упаду и за полчаса. И тебе платят деньги, избавлять своего короля от таких мелочей, как хвори, ‒ отчитали врачевателя. Могли высказаться значительно грубее, но берегли силы общаться с наследниками.
  − При условии, вы будете следовать моим рекомендациям.
  Дойрон слыл человеком не сдержанным на язык и нудным, каковы лекари все поголовно. Иногда невоздержанность в речах ему сходила с рук. Как сейчас. Иногда приводила к печальным последствиям. В прошлом месяце отведал плетей. У целителей тоже имеется придел могущества и влияния на венценосных особ. И лучше бы его придерживаться. Топор палача одинаково остер для любой шеи, а чурка плахи гостеприимна к любым званиям.
  − Непременно. Как освобожусь, − Гильф многозначительно посмотрел в сторону двух молодых мужчин и двух женщин.
  "Крысята," ‒ повторил за омоньером Гильф. Сейчас, когда он собран и зол, сравнение не показалось ему обидным. Шустрые твари и теперь готовы его укусить. ‒ "Все в мамашу," ‒ похвалил он отпрысков. Плохо это или хорошо, предстояло выяснить буквально в ближайшие полгода.
  Экрут, первенец короля от Лисбет Безумной, ничем не походил на родителя. Ни осанкой, ни походкой, ни внешностью, ни громкой речью. Серый, пригнутый, приплюснутый, с дерганой моторикой холеных ручек, он взаправду напоминал амбарную крысу. Хитрую амбарную крысу, не владеющую ничем, но претендующую на все! и доподлинно знающую где, чего и сколько лежит и припрятано. И как лежащее и припрятанное пригодиться. И кому пригодиться. И сколько можно утянуть в свою пользу, без боязни быть за воровство битым.
  Длинный нос Экрута вечно шевелился, будто он принюхивался к неприятному запаху. Догадайся, чудилось ли дерьмо или так им выражалось отношение к окружающим. Как к дерьму. Его брови то сходились к переносью, то расходились, что сбивало собеседников с толку. Переменчивая мимика убеждала их в рассеянности и невнимательности − слушает, но думает о своем. Но думал-то Экрут как раз о том, о чем и следует думать! Он отличался исключительной деловой хваткой, въедливостью и дотошностью в мелочах. Любил долгие переговоры и особенно подготовку к ним. Рылся в документах, штудировал законы, заготовлял тексты, обожал расплывчатость трактовок, нечеткость правил, судейские прецеденты, разнообразие редакций кодексов и уложений. Торговался не то что за каждый грот или пенс, за фартинг! А уж проценты в сделках оговаривал до сотых долей, подробно расписывая кому и сколько отойдет. Но как бы не делил на равные части, получал больше и лучшее.
  Свой двор, весьма немногочисленный и легкий на подъем, содержал на собственные средства. Имел достойных лейдов и страшную любовницу - Саскию Нелль. Страшную не в смысле необузданной страсти и похоти, а буквально. На личико. Фигурой тоже не блистала. Нечем было блистать. Ни в платье на балу, ни голой в бане на полке.
  Увлекался собирательством редких книг. Сказывают, спалил второй экземпляр раритетного издания по фехтованию с гравюрами Дюрака, чтобы оставшийся, которым владел, взлетел в цене вдесятеро!
  Терпеть не мог родню, извечных попрошаек и особенно свою матушку Лисбет. Узнав от лекаря о его первых юношеских поллюциях и шалостях самоудовлетворения, родительница загнала к нему в постель свою адди*. Обретение статуса мужчины прошло крайне болезненно. Его не только избавили от девства, но и от легкой стадии фимоза*. Экрут не числился в любимчиках ни отца, ни матери, ни их родственников и не сильно тому убивался. Свято верил, власть у тех, кто за спинами красавцев, в тени колоссов и в секретарях великих умов. Опираться на веру, пусть приземленную и стяжательскую, уже что-то! Многие не имели и такой.
  Подле Экрута, сказать рядом оскорбить обоих, Кифф Пустоглазый. Огромное бельмо ослепило десницу, отчего держит голову слегка повернутой, видеть больше. Он вызывающе заносчив, до неприличия честолюбив и преисполнен избыточного призрения. К братьям и сестрам. Причины? Ах, да причины... Куда же без них! Без причин. Они: Экрут, Дуанн, Медани и Элори ‒ его братья и сестры! Достаточно? Остальных живущих − из подозрений в жалости к нему. Полуслепой, тот же увечный. Кифф категорически не терпел советов старших, чурался забав ровесников, и был людоедски жестокосерден к собственным слугам. Общение с попами породило в нем всеобъемлющую неприязнь к церкви. От него хотели, посещать храмы неизвестно зачем, любить неведомо кого и прощать непонятно почему. Едва ли возможно сыскать существо, к которому он питал пусть не любовь, не мог Кифф опуститься до столь ,,возвышенногоˮ чувства, но крохотную привязанность. Кошек, собак и птиц попросту травил, часами наблюдая, как божьи твари мучаются, корчатся, дрищут, блюют и издыхают в агонии. Находил забавной псовую охоту, когда аланты и грейхаунды рвали на куски медведей, волков, оленей и всякую иную живность, попавшую им в пасть. Несколько раз проделывал подобное с людьми. Перевозбуждался и оргазмировал до обмороков. Нашел силы отказаться от пагубного увлечения. Позволить чему-то подчинить его? Ну уж нет! От вина его воротило, от цветов он чихал, единственный приемлемый запах для него − запах крови. Словно где-то в подсознании ворочались воспоминания далеких предков, диких и необузданных. Впрочем, предков он тоже не переносил. Благородные деяния достойные всяческого подражания, ограничивали способы и пути достижения поставленных целей. А цели у Пустоглазого имелись, удивляться тут нечему.
  Противность характера обеспечивала Киффу желанный вакуум в общении. Но назови его кто несчастным и одиноким, он бы удивился. Несчастными нас делают кто-то. Враги, дети, жены, друзья. У него ничего этого не водилось. Разве что любовница. Которую он посещал строго по четвергам, рано утром до завтрака и молитвы. Кифф делал свое дело, Маринн терпеливо переносила тяжесть выпирающих мослов и ребер любовника и получасовой акт размеренного соития. Он был холоден, что лед, она не теплей его. За всю встречу не обменивались и десятком слов. Поцелуев избегали из обоюдной брезгливости. Матушка считала Киффа достойным короны, о чем твердила постоянно, к месту и не к месту. Когда её спрашивали почему, Лисбет Безумная заразительно хохотала, хлопала себя по коленкам и подбивала ладошками свою не малую грудь.
  − Зачала его самым постыдным образом!
  Каким именно и в чем постыдность, не делилась. Кифф единственный, кто удостоился знать пикантную подробность. Удивительно, но его родитель, ничего предосудительного не помнил.
  "Дал по морде не кусаться, задрал подол и вые.... Вот и все," ‒ скудна отцовская и мужняя память.
  Обе дочери Гильфа держались от братьев в стороне, предпочитая дистанцироваться от родственников, как от прокаженных. Медани, невысокая, с мелкими чертами лица, пожалуй, скорее миловидная, чем красивая. В одежде неукоснительно блюла гармонию темно-бардового и темно-фиолетового. Тугие пояски резче обозначали тонкую талию и лучше подчеркивали объемную грудь. Избыток цепочек, кулонов и колец (почти на каждом пальце) неплохо отвлекал и вуалировал неприятное впечатление от общения с ней. Кто-то из придворных признался, говорить с мистресс Медани все одно что облизывать подколодную змеюку. Медани не носила ни барбета, ни вимпла, предпочитая покрывало-солнце и тонкого золота обруч. Её темно-льняные волосы собраны в косицы. Две из них закручены в кольца у висков.
  Ни первый, ни второй брак не испортили её фигуры деторождением, чего она строго, даже маниакально избегала, но прибавили небольшой шрам на подбородке (от удара латной рукавицей первого мужа) и жесткий рубец на шее (от столового ножа второго супруга). Обеих она благополучно пережила. Медани считали изворотливой, на что она не обижалась. Меркантильной, что в её понимании скорее добродетель, чем порок. Лживой, с чем мистресс никогда не спорила. Испорченной, о чем иногда откровенничала. Человеческие достоинства Медани измеряла количеством полновесных золотых марок, а большинство, но не все! прегрешений, прощала за количество тех же марок, но вдвое большее. Поговаривали, правда с осторожностью, о её связях с Соломенным Венцом*. Она, не таясь водила дружбу с антикварами*. Подозревали, зналась с фальшивомонетчиками. До подделки монет не опускалась (это прерогатива монетного двора, а там царь и бог граф-палатин), но кое-какие вещицы для нее делались. Не брезговала Медани и знакомствами с теми, о ком плакала виселица и рыдала плаха, а бейлиф Вокх зачитывал их имена перед сном, как молитву - не забыть! Внешне молодая женщина выглядела большой модницей, легкомысленной ветреницей, говоруньей, от которой много шума и беспокойства, сногсшибательной шлюшкой и много еще кем. Здесь уместно вспомнить змею и не обманываться расписной яркой кожей и игривым язычком, поостеречься двух острых зубов с ядом!
  Элори, самая младшая из детей короля от Лисбет, умиляла. Её приятное личико носило печать благолепия и набожности. Губы все время подрагивали от произносимых молитв. Взор редко поднимался выше горизонта и обычно прибывал опущенным к долу. Церковники звали её Благочестивой, королевский двор Блаженной. Она успела побывать замужем и брак её уверенно дрейфовал к разводу. По выражению Дея мар-Тейта, мужа Элори, в их спальне вечный пост. Он силой добивался регулярной супружеской близости, она с той же регулярностью не донашивала зачатых от него детей. Развод не состоялся по причине банальной, Дей Тейт погиб во второй декаде мятежа. Элори облачилась в траур, но горе не исторгло из её серых глаз ни слезинки, скорбь не обозначилась лучиками морщинок. Соболезнования она принимала с тем же выражением лица, что и месяц до этого поздравления ко дню ангела. Свое свободное время Элори посвящала изучению мудростей Священных книг. Являлась обладательницей роскошного Писания стоимостью в тысячу грот, на которое облизывался сам Великий Викарий. Разъезжала по монастырям и святым местам. Бжегский скит, Вандарская обитель, Лелюва пустынь - обычный маршрут её паломничеств. Строгий, как у почтовый кареты. Попы Блаженную привечали (неправедно надеясь заполучить в дар земли Тейтов), ставили прочим женам и девицам в пример. Наверное поэтому Элори Благочестивую не очень жаловали в обществе ,,шитья и вышивкиˮ. Мужчины её сторонились и сально шутили. ˮУ такой и место не сыскать, куда присунуть. Вся Святая!ˮ В детстве она не перечила отцу, в замужестве - супругу. И не разу не поступила как того от нее требовали. Близкие считали младшую простушкой, двинутой на вере, но никто не мог с уверенностью сказать, о чем она думает на самом деле. Её исповедник огорчался и жаловался в высшие инстанции.
  − Она поит меня чистой водой!
  − И что в том плохого? - удивлялся недовольству Эвард Великий Викарий королевства.
  − Я бы хотел узнать, что за срань у ней в башке!
  Пожалуй, исповедник единственный кто не доверял Элори. Справедливо не доверял.
  Впрочем, Гильф хорошо относился к обеим своим дочерям.
  − По крайней мере сучки не путаются у меня под ногами.
  Но так было до мятежа. Пришлось мнение переменить. И не только по отношению к ним.
  Ох, уж этот мятеж, наделавший столько шума! Он многим добавил седин, многим стоил жизни и имущества. А вся буча из-за конфликта поколений. Король отказал наследнику в праве самому выбрать себе жену.
  ‒ Снизу они все одинаковые! ‒ вразумлял отец сына. Тот не слышал...
  ...Любимая в блеске твоей красоты,
  Языческой фрески прекраснее ты.
  С тобой забываю сокровища края,
  Эдемского сада плоды и цветы*....
  Пленившись "верхом", вздумал прекословить государю (надо помнить о высшей миссии царственного родителя) и был нещадно порот на конюшне. Провалявшись неделю в горячке, оклемался и удрал в Хюльк, к возлюбленной, где и поднял мятеж. Так виделось многим. Многие не все. Прозорливые считали иначе. Старину Гильфа попробовали на прочность. Он устоял, мятеж задавил. Наследник прятался в Тайре, в монастыре. Опять же курсировал слушок, Аерн серьезно болен. Потому-то и жив до сих пор. Больной что убогий. Убогих в Кайона жалели. Но как бы там ни было, никогда и никто не принимал в расчет Лисбет Безумную. Так ли уж она безумна, фактически обеспечив одному из своих (пусть будет милый матушкиному сердцу Кифф) крепкие права на престол.
   − Сир! Доставлен Дуанн Амаль! - правильно доложил сентинар фоссар*, Ланн Дусс, человек громоподобный и неповоротливый. Единственный из замковых допущенный в залу.
  − Давай щенка сюда! - с оживлением прикрикнул король. - Мог бы и не докладывать. Час ждем, недоноска.
  Третий сын короля, исторгнутый щедрым и плодоносным лоном Лисбет Безумной, закован в легкие ручные кандалы. Как представитель королевского рода удостоен оков, изготовленных из золота. Не сказать, что драгоценный металл держит лучше ржавого железа, но почему не потрафить традиции и самолюбию высокородного арестанта, а с ним и замшелым танам Кайонаодха.
  Дуанн высок, но сутулость скрадывает рост. На нем дорогая, по последней моды одежда. Одно катарди чего стоит и сколько! Золотого шитья едва ли не больше, чем веса в кандалах. Украшений нет. Были, но королевский арестант щедро раздарил их своим церберам и сокамерниками. Он на редкость подвижен и эмоционален. До взбрыка старшего братца круг занятий Дуанна сводился к охоте, пирушкам, увеселениям, и опять к охоте, пирушкам и увеселениям. Мятеж привнес в его жизнь сладкий привкус вседозволенности, ощущения собственной величины и значимости. Он как хищник, рожденный в неволе, попробовав живой крови, уже не признавал иной еды. В Кайона Дуанн очутился случайно. Искал новых развлечений. Атлинг Аерн, по-братски, доверил ему командовать лансерами и послал на убой. Опять же из братских чувств. Дуанн ни разу не принимал участия в настоящих боевых столкновениях, воинского лиха не хлебал и подвоха не углядел. Позже ему припишут смерть Тейта, мужа собственной сестры. Дуанн ничего такого не помнил. Эмоции столь захлестнули его, что в памяти отложились всесветный ор, грохот железа, давка, свалка и сотни смертей. Первую свою битву воспринимал статической картинкой, где в центре он сам. Потом были еще битвы и еще. И даже когда Аерн ударился прятаться, Дуанн два раза выводил спарсов в бой. Оба к всеобщему удивлению, выиграл, но в оконцовке оказался и без спарсов и без денег нанять новых. Впрочем, денег у него никогда толком не водилось. Дуанн избалованно желал многого, но довольствовался и обходился аскетически малым. Он часто говорил, чувствовать себя счастливым можно и с двумя гротами в кармане. Два грота стоила самая дорогая шлюха в столичном Охотничьем Домике. Чаще им монеты и перепадали.
  Но довольствоваться и обходиться малым вовсе не означает принимать сие за должное и незыблемое. И если представится возможность.... Она ведь представится?
  − Majeste! (Величество) − качнулся Дуанн в неглубоком поклоне королю и родителю, обратившись по старине принятой в туатах. - Рад видеть во здравии.
  − Рад он меня видеть! Во здравии! - возмутился Гильф неприкрытой наглостью мятежного сын. - Ты бы больше радовался возвести надо мной туайм (погребальный холм).
  ‒ Собственноручно остриг бы вам ногти* и осыпал цветами, ‒ непрочь погрызться младший Амаль. ‒ Оказывается я создан их дарить.
  ‒ Избави меня от твоих даров!
  − Уверяю, − Дуанн приложил руку к груди в знак беспримерной искренности, − Представить не мог на сколько в Хюльке паршивые лучники. Аерну не стоило делать на них ставку. Все могло закончиться у Черного Брода.... А потом туайм и цветы.
  − Хер бы у тебя вышло! - сердился король на наглеца.
  В геройства сына он посвящен в подробностях. И как громил мар-Тейта, и как спалил и уничтожил процветающий Лугош, не оставив от городка ни кирпичика, ни живой души. И как отдал под меч Доуд, рассчитавшись с наемниками из Рагама. Впечатляющие успехи, подвигли столичных рифмачей намарать баллад. Складная хрень пользовалась определенной популярностью у пустоголовых юнцов, изнывающих под отцовской опекой. В дали от полей воинской славы, от кутежей победителей и бестолковой вседозволенности.
  ‒ Не сотвори себе кумира! ‒ предостерегали попы, но кто их слушает, когда в ушах звучит победный рев боевых труб.
  Гордиться таким сыном мешало одно обстоятельство. Как за самим Гильфом стоял Орден Святого Храмна, так и за плечом Дуанна возвышалась одиозная фигура Глена Веронна. Старый рубака, носил забытый титул Северного пограничья - фрайх, чем вводил половину столицы в лютое бешенство. Народ еще не забыл вековой давности разорение Кэффы ордами скеггоксов*. Отменный воин, осмотрительный полководец, пестун и наставник молодых да ранних, он разносил чесотку удальства. После уроков фрайха, столичный бейлиф прореживал генеалогические древа многих родов. В свое время у Гильфа не хватило духу, все-таки они водили личное знакомство, подписать указ об аресте искусителя. Приказ пошел на растопку, а фрайх продолжал смущать неокрепшие умы. Такие люди как Дуанн Амаль и Глен Веронн просто не могли разминуться на дороге войны. И не разминулись. В Хюльке.
  − Будь у меня еще пару сотен таких парней, что сейчас подпирают стены донжона, по мессиру Ритгу уже бы справили сороковины.
  Маршалк снисходителен и выдержан. Неудачник Дуанн волен играть и переигрывать в солдатиков сколько захочет, но прошлого не изменить. Мятеж подавлен. Не всех кто заслуживает повесили, но это вопрос времени, амбиций и связей.
  Король жестом отправил младшего сына присоединиться к братьям и сестрам.
  В нарушении этикета, постыдный тыл показывать монарху возбранялось, Дуанн повернулся и поприветствовал Медани. Направил на нее два пальца, указательный и средний. Женщину шатнуло от негодования, а лицо исказила такая ненависть, что присутствующим показалось, в зале стало гораздо холодней, чем на улице.
  Дуанн довольно улыбнулся.
  − Я тоже рад встрече, сестренка!
  Медани справилась с чувствами и промолчала. Ненависть не предполагает ответов. Только месть. Дуанн не сколько не опасался сестры. Никогда не имел дел со змеями и не изучал их повадки. Они ведь умеют ждать. Умеют двигаться так, покажется не двигаются вовсе, а их раздвоенный язык отвлекает от двух зубов обильных ядом.
  Экрут, подергав носом, сделался незряч приветствию. Кифф облил призрением и Дуанна и Медани. Чувства должны направлять действия, действия должны приносить желаемые плоды усилий. Эти двое варились в собственной ненависти уже с десяток лет! Кто возьмет верх, ему, Киффу, безразлично!
  Элори молитвенно склонила голову. Загляни кто под капюшон её сбернии*.... Но для того и капюшон, прятать лицо от посторонних и не позволить заглянуть в глаза.
  − Наконец-то, − выдохнул король и поманил мустера. - Раздай. И не перепутай! Этот сопляку лично от меня!
  Дебрей выполнил просьбу. Разнес туго скрученные свитки королевским наследникам. Младшему, Дуанну, вручил последнему.
  − Что это? - спросил тот, прицеливаясь сорвать большую королевскую печать.
  − Узнаешь, − последовал ответ короля торопыге. - И не разворачивать, пока не разрешу!
  Гильф подал знак Солано покинуть тень и выдвинуться на свет.
  - Зачитай-ка им, фра омоньер.
  Черный призрак выплыл в центр залы. На оглашение свершенных злодеяний потратил полчаса. В мятеже атлинга Аерна, в той или иной степени принимали участия все отпрыски королевской семьи Амаль. Экрут организовал брату большой займ, нанять фоссаров, лансеров и спарсов. Последние пришлись к поре и очень пригодились в битве при Клюце, сходу разметав королевскую баталью мар-Тейта. Кифф вроде оставался в стороне, но Ордену удалось доказать, именно его люди, по его прямому распоряжению, разграбили королевский обоз, создав немалые трудности в снабжении и поспособствовав значительным потерям в армии. Медани, одной ей известным способом, договорилась с частью знати Лафии и Бахайи, присоединиться к Аерну. Более того, мистресс привлекла к заговору камерария Тунара Амюса и тот запустил руку в государственную казну, что было неслыханно! Деньгами короны оплатили мятеж против короля!? Элори, чья набожность того гляди превратиться в святость, совершала молебны во спасение многострадального Кайонаодха. Щедрые пожертвования, собранные сирым и немощным, чудесным образом использовались на покупку оружия и выплаты жалования мятежникам. Под её эгидой наскоро создали Орден Святой Хильдебранты, для вспоможения раненым, калечным и хворым. Но почему-то (и почему только?) новоявленные братья более воевали на стороне смутьянов и мародерствовали, чем исполняли в Хюльке святую миссию милосердия.
  Когда Солано умолк, а голос его перестал отзванивать в притихшем зале недобрым эхом, говорить взялся король.
  − Медани, кажется твой любовничек командовал лансерами при Херсте? Какой он у тебя по счету?
  − Двадцать шестой, сир, − сделала миленькое личико старшая дщерь.
  Право слово ‒ целуй в щечки, гладь по голове, говори добрые слова ‒ прекрасное дитя!
  − Тут ты не в свою мамашу.
  − Должно быть в вас, сир, ‒ отыгрывала Медани милашку, любимицу отцов и матерей. Досталось ли ей полсотни добрых родительских слов? Пяти не наберется.
  "Потаскуха!" ‒ сдержал гневный рык венценосный владетель.
  − Как сумела? С камерарием? - давил Гильф желание орать на дочь. Все знали, насколько близко он воспринял измену преданнейшего ему и государству человека. − У меня не наблюдается избыток хороших управленцев и финансистов.
  − Он хорош не только в этом! ‒ не стеснялась Медани отцовского порицания. То что она шлюха, указано ей давно. И нежной матушкой. И добрым батюшкой. И остальным честнЫм миром. ‒ Надеюсь с мессиром Амюсом все хорошо?
  − Надейся. Не воспрещаю, − пропыхтел король, прекратить бесполезные и запоздалые препирания. Из всех деток от Лисбет, беспутную гулену он выделял особо. Не родись девкой, цены бы не было. А так...
  Ни плащ на гвозде,
  Ни вол в борозде,
  Ни конь в узде,
  Ни ворон в гнезде,
  Ни хозяйка пизде!**
  ‒ ...Давай, разворачивай!
  Остроту по поводу "давай" Медани попридержала. Подцепив пальчиком, небрежно оторвала королевскую печать, попортив уголок свитка.
  − Похоже, Рагам, − рассмотрела она изображение на карте.
  − Мне отсюда не видно, но вряд ли ошибаешься. Слава Великой Кьен Валькирии ждет тебя! Державь! Элори!
  Младшенькая разрезала нить маленьким острым кинжальчиком. Прятала его где-то в бесчисленных складках одежды.
  − Лафия, сир, − в голосе приторная благодарность. За монастырь Св. Идрика, Копскую пустынь, и другие святые места и местечки туата.
  − Возможно, самой Лафии пригодятся твои молитвы, но лично тебе ‒ толковый маршалк.
  − Маршалк? ‒ миролюбива и наивна Блаженная, не понимать отца.
  "Все она понимает, блядина" ‒ уверен родитель, чувствуя подвох в ангельском смирении меньшенькой.
  − Присмотрись к Руарху Иву, ‒ наставлял Гильф дочь. ‒ Не дурак и не поп. А это немало.
  − Как скажите, сир, − слова и поклон дочерней благодарности и жест благословения родителю.
  "Порчу наслала, что ли?" ‒ следил за младшей Гильф. Мнение исповедника: "Хитрая сука дурит всем голову", разделял полностью.
  − Экрут! ‒ скомандовал сыну снять печать с бумаг.
  − Голадж, сир, − доволен второй наследник, выпавшим жребием. Крысе выделили амбар с зерном, а еще с сыром и колбасой, и всем, всем, всем...ему, ему, ему!
  − Деньги великая сила, но иногда мечи важнее, ‒ говорил Гильф непонятно для чего. Экруту его слова ‒ мертвому баба. ‒ А в Кайона важней в большинстве спорных случаев. И не спорных тоже. Прежде чем трясти напоказ мошною, взвесь, может дешевле обойдется закаленный булат. Кстати, в Голадже существует забавная традиция. Любой мужчина может продать свою жену на воскресной ярмарке. Избавься от своей ведьмы! Моим внучкам сильно не повезет, если уродятся в мать. Их потом не сбагрить и платы за невест не получить. Кифф, шевелись!
  Пустоглазый разворачивал бумагу, словно её вытащили из бочки золотаря.
  − Бахайя, − ,,выплюнулˮ Кифф название туата.
  − Все мы ждем своего часа. Блеснуть талантами, доказать чего стоим. Твой шанс, − король в шутку прикрыл свой травмированный глаз. - И не верь, что кривым всегда и во всем везет.
  Гильф понапрасну растратился на слова. Кифф не оценил ни шутки, ни отцовского трепа.
  Дуанн не стал ждать. Дернул печать, откинул с куском бумаги.
  − Хюльк! ‒ подосадовал мятежник, сминая карту в ком.
  − Удивлен? - злорадствовал Гильф, припомнив отпрыску и остриг ногтей и цветы.
  − Удивился бы, достанься мне туат получше, ‒ пытался совладать с разочарованием Дуанн. Никудышное самообладание за сардоническую улыбку не спрячешь.
  − Каждому свое, сын мой. Каждому свое! ‒ выказали наследнику обвиняющее сочувствие.
  Мустер вскинул руку в знак соблюдения всеми полной тишины. Его послушался даже сквозняк.
  ‒ Каждый из вас достоин лучшего, ‒ несколько возбужден Гильф проистекающим моментом. ‒ В основном перекладины и веревки. Особо отличившимся с удовольствием свернул бы шеи собственными руками, не перепоручая и не передоверяя палачу. По-моему убеждению, так следовало бы поступить. Но поступлю я иначе. Омоньер не даст соврать, долго сомневался, но согласился не с доводами сердца и закона, а разума и необходимости.
  ‒ Чего так долго-то? ‒ прочирикала Медани. Её губы вытянулись в гузку, обозначить поцелуй раскаяния за несдержанность.
  "Ни хрена она не раскаивается," ‒ не купился Гильф на ужимки дочери. ‒ "Хорошо бог яиц не дал," ‒ и сразу усомнился. ‒ "Хорошо ли?"
  При всех недостатках и спорных достоинствах, порочности на грани и за гранью дозволенного, ума и изворотливости у Медани не отнять. Особенно ценно умение договариваться, находить точки взаимовыгоды, легко обещать и столь же легко обманывать. Вести свою многоходовую игру, добиваться своего, жертвовать союзников и скупать недругов. Не помогали деньги, в ход шли шантаж и связи. Давали осечки они, постель решала многое. Говорят последний довод королей большие армии, у королев свои аргументы. Спальня. Справляются не хуже. В иные сроки дипломатия раздвинутых ног выигрывала битвы до выезда в поле. Завладевала богатствами не тяжкими трудами подданных, а подчиняя принципу вынь (гм...гм...!), да положи! Выигрывала споры, не потратив ни гроша на ставку. Все это и многое другое, у Медани получалось отменно.
  "Все-таки хорошо," ‒ согласился Гильф с первоначальным своим утверждением о её принадлежности к женскому полу. При ином раскладе, корону у него дано бы стянула.
  − Волей и властью ri bunaid cach cinn, назначаетесь в туаты Кайонаодха риагами, − объявил мустер торжественно. − С этого момента вы полновластные владетели полученных земель.
  Взял слово и Гильф.
  ‒ Теперь под жопой каждого из вас свой личный трон. А на ваших головах маленькая, но своя корона. Мое слово по прежнему в приоритете, но и ваше в вверенных туатах не последние. Владейте!
  Радоваться никто не торопился. В мышеловке не только сыр бесплатный, но и сама мышеловка. Путеводитель к ней соответственно тоже.
  − А как же Аерн? - первым вспомнил Дуанн. - Всем, так всем! Или ему сразу Асгейрр?
  − Хрен ему! - выругался король без свойственной таким моментам экспрессии. - Твой старший братец отсиживается в монастыре и не желает ни с кем общаться. К тому же умудрился залезть на такую помойку и подцепить такую заразу, лекари руками разводят. Вот пусть там и сидит, дурак!
  − Швальб кому достанется? Кэрэн? - любезно поинтересовалась Элори. - Она же в некотором роде...
  − Не впутывайте ее! - моментально озверел король. - Всякого, кто попробует макнуть девчонку в наше семейное дерьмо, сгною в Брюхе! Омоньер! Прими мои слова приказом к решительным действиям! Невзирая на лица и родство! Или собирай всех в Тайре. Спалю недоумков!
  Солано послушно склонился. На людях король волен говорить все что вздумается, а поступать ограничен совместными договоренностями.
  − Насчет Швальба, напрасно беспокойтесь, - Гильф жестом пресек вопросы. − Сентинар, давай парня сюда!
  Дусс пропал на минуту и вернулся в сопровождении рослого воина. Разворот плеч, твердый шаг, ладно сидящий доспех, пытливый ко всему взгляд. Парень на загляденье! Медани при его появлении повела бровкой. Не ожидала!
  ‒ Dher (бык осеменитель)! ‒ произнесла женщина в волнительном придыхании.
  В этом вся Медани. Не стесняется других говорить о себе. Много напускного, вздорного. Но привыкла, как привыкает театральный злодей до смерти выступать антагонистом герою. Свет бывает ярок и ничтожен. Тьма всегда в одной поре. Превосходства.
  Её не услышали. Постарались не услышать. Гильф, омоньер, далак... Вполне достаточно заткнуть любое веселье.
  − Выдь-ка ближе, голубец, − поманил король скромника.
  Приглашенный сделал несколько шагов вперед. Остановился. Чуть поклонился. Воин не слуга, низко гнуться.
  − Давай, давай не стесняйся. Прошло время стесняться, − подбодрил Гильф молодого мужчину.
  "Dher" вышел в центр. Он не стушевался в столь избранном обществе высокой крови и больших титулов. Воин скорее напоминал матерого волчару, угодившего в западню и готового к хорошей драке.
  − Назовись, дружок, да не мямли! - приказал король приглашенному.
  − Винтенар Эерих Гашш, сир, − склонился воин не более прежнего.
  − Эерихом Гашшем ты звался до того, как тебя вытащили сюда. Теперь ‒ Эерих Великий Бастард! − хлопнул в ладоши Гильф. От резкого движения дернулся. Раны в груди причинили резкую боль. Стрела едва не отправила короля к праотцам. Удар копья в ребра, здоровья не прибавил. - Пусть твое происхождение не столь высоко, как у твоих единокровных братьев и сестер, хотя в последнее время склоняюсь считать это отягчением, а не превосходством. Но моей крови достаточно компенсировать любое неравенство! Поэтому получаешь Швальб. Мустер, вручи!
  Дебрей отдал винтенару последний свиток и даже снизошел до поддерживающего похлопывания по плечу. Владей!
  ‒ Еще не все! ‒ присек Гильф начавшееся недоброе оживление и продолжил говорить с Эерихом. ‒ Предвидя недовольство некоторых, счел за благо заранее принять кое-какие меры. Давай гостей! ‒ вновь обратился король к Дуссу, исполнявшему нынче несвойственную роль церемониймейстера.
  Возня за дверью, толкотня на пороге, а затем в зал впихнули... трудно сказать кого именно. Их трое. Молодая женщина и двое мужчин, по старше и совсем еще юнец. Обнажены, сильно избиты, медленно переставляют ноги в кандалах. У женщины, внутри бедер и промежности кровь. Темные капли сочились из ануса и влагалища. Мучилась сопротивляться боли и проигрывала на каждом шаге. Неудачи отражались гримасой мук на сильно побитом лице. Левый сосок на груди отсутствовал, обозначенный грубой коркой сожженной кожи. Юнец прижимал руку к ребрам и слизывал языком кровь в уголку рта. Растрескавшиеся губы выдавали острую жажду. Ему не давали пить по меньшей мере дня три. У старшего из троицы пальцы без ногтей, вместо мизинцев гниющие культи.
  ‒ Железо сними! ‒ недоволен Гильф видом вошедших. ‒ Не убегут.
  Дусс раздраженно махнул рукой помощникам. Кандальников поспешно освободили от оков.
  ‒ Мы с вами договорились? ‒ спросил король пленников. Голос звучал хлестко и требовательно. С глуховатым эхом получилось весьма недобро. Отказа не предполагалось. Вернее не трудно предположить последствия отказа, выраженного прилюдно.
  Троица лишь нервно и в разнобой кивнула. Запоздала женщина. Очевидна из троих сломалась последней.
  ‒ Сделаете как должно? ‒ не удовольствовался король кивками. Не воспринимал жестикуляцию за ответ. Если человек рта открыть не хочет говорить, о чем с ним толковать, возмущался он немтырям. Греша на других, сам подобным правилом порой пренебрегал.
  ‒ Мы приняли слово и слово дали, ‒ прохрипел старший из пленников. Тавро на груди, выжгло мясо до ребер. Рана мокла и дурно пахла.
  Взгляд Гильфа медленно путешествовал по залу, останавливаясь на лицах наследников, ближников, стражи. Он их читал. Своего отношения к увиденному не выдал. Главное понял, кто в данный момент о чем думает. Единомышленников горсти не наберется.
  ‒ Приступайте! ‒ разрешил король начинать обряд.
  В зал тут же внесли большую корзину, набитую каким-то тряпьем и барахлом.
  Троица облачилась в белые длинные туники, подвязалась гибким лозами лесного винограда.
  ‒ Друиды! ‒ прошипел кто-то из стражи, схлопотав от Инчи хорошую плюху. Стукнулся затылком о стену и, обмякнув, сполз на пол.
  Мужчины и женщина продолжали облачение, помогая друг другу. Мазали лица толченым мелом, надевали ожерелья из косточек плодов, амулеты из мелких костей животных. Младший водрузил на голову маленькие рожки.
  ‒ Симпатично! ‒ выдала реплику Медани, но не слишком громко. Получить в зубы, рукоприкладство Гильф позволял и приветствовал, она не желала. Но такая уж сучья натура, хоть дюйм, но поперек. И даже если повдоль, все одно поперек.
  Старший и женщина захлестнули на щиколотках ножные браслеты с небольшими пронзительными бубенцами. Макнув палец в кровь, смешанную с медом, не мизинцем как положено, их нет на обеих руках, но указательным, старший нарисовал женщине на лбу валькут и инг в вырезе одеяния. Младшему нанес трисколь и неорт. Себе все четыре знака. Зеркала у него не было глядеться, но начертал правильно, без помарок и кривизны.
  Подступил к королю.
  ‒ Позволь руки, ‒ попросил старший.
  Гильф протянул. На ладонях эольх ‒ знак защиты и беорк ‒ покровительство матерей и детей. С тыльной стороны райдо ‒ власть и знатность и каун ‒ преемственность и опыт, предать следующим поколениям.
  ‒ Вам, ‒ обратились к Эериху.
  Лагун, отел, ур ‒ легли на щеки и переносье.
  Пока старший наносил руны, жрица зачерпнув из горшка мелу, насыпала на полу ромб, ориентированный по сторонам света. На белых полосах явственно проступали оброненные израненным чревом рубиновые капли. Младший постелил в центре меловой фигуры лоскут шкуры, крашенной в красный цвет. Запалил масляный огонь в чаше и разлил по маленьким плошкам, расставив мелочь по периметру рисунка.
  Последними извлекли клеть с белым петухом и взяли пучки омелы.
  ‒ Ты сдурел! ‒ возмутился Дуанн, первым сообразив, чему присутствующим предстоит стать свидетелями. И участникам и зрителям Юэн не скажет ничего хорошего.
  Обряд, который собирались проводить над Эерихом, назывался Uab Teirgwaed ‒ Сын трех криков. Древний акт усыновления. За такие проделки церковь спрашивала крепко. Но кто спросит с короля? Кому позволят? Глупцы бы порадовались, назвав Великого Викария. Мудрецы вздохнули о злой участи неумной Ингид-отравительницы.
  ‒ Заткнись! ‒ грубо оборвал Гильф сына. ‒ А то вместо Хюлька окажешься в Серной Башне. Там научат вести себя тише, ‒ прикрикнул на остальных. ‒ Всем цыц!
  Король строго глянул на обеих командоров. Свою понятливость оба выразили безмолвным согласием ‒ да, сир!
  К обряду Гильф подготовлен. Пришлось расстараться. Без напоминаний и подсказок, лицом на восток, шагнул в ромб, широко расставив ноги над шкурой.
  ‒ Лисбет заставить бы колени раздвинуть. Забыла наверное, как это делается, ‒ пробубнил Гильф и позволил старшему. ‒ Начинай.
  Друиды синхронно притопнув, звякнули бубенцами.
  ‒ К Великим Девам и к Великим Матерям наше обращение, ‒ двинулся вдоль ромба старший. Ему следовала женщина, кропя зал водой с ветки омелы. Им впротивоход младший, рассыпая смешанные с цветными камешками зерна.
  ‒ К Вам обращены наши слова!
  ‒ К тебе грозная Бебинн, ‒ произнесла ломким голосом жрица.
  ‒ К тебе несравненная Маха! ‒ продолжил молодой.
  ‒ К тебе великая Морриган! ‒ закончил старший, остановившись возле клети с птицей. Мгновение и петух оказался в его крепких руках. Дунул в клюв, передал женщине. Жрица повторила действие и передала младшему. Тот выдрал из шеи перьев, отправив в полет. Белоснежные облачка прыгали по невидимым волнам сквозняка. Не падали, но набирали высоту и кружили, подавая добрый знак благословения упомянутых древних богинь.
  Женщина взяла Эериха за руку и ввела в ромб. За спиной короля.
  ‒ Ложись на шкуру, ‒ попросила она, жестом показывая, как следует расположиться.
  Мгновение тишины. Слышно как капает на пол кровь. Или кажется что слышится. Может это прорезалось время, обозначить свой быстротекущий неумолимый ход. Нельзя ступить в одну реку дважды, нельзя повторно прожить скорые мгновения. Многое недозволенно человеку и вернуть былое одно из недозволений, и едва ли самое не желанное ему.
  Молодой мужчина колебался. Он вправе отказать. Только что потом со своим правом делать? Греть нары Серной Башни? Камеру в Брюхе за милость считать? Существовали варианты попроще.
  "Рыб, например, кормить," ‒ мрачно пошутил винтенар. В бою при Лузе он участвовал. На стороне победителей. На стороне короля. Повторить ситуацию, но несколько в ином качестве нисколько не хотелось. Видел бесконечные ряды виселиц. Видел речные плотины из распухших зловонных тел. Видел "тыквенное поле"* и не одно.
  ‒ Ложись, сказано! ‒ полуобернулся Гильф. Боль ран проткнула десятком тупых горячих шил. Лицо исказилось в людоедскую гримасу. Загрызу, сученыш!
  Эерих, скорчившись эмбрионом, лег на кожу, оказавшись под неудобно стоящим королем.
  Друид бросил на лежащего горсть толченого мела, забелив одежду и волосы.
  Опять синхронное топанье, заставить тренькать бубенцы. Через шаг начались хлопки и распев.
  ‒ О-ой-о! Взываем к тебе о Бебинн, Дева колыбелей!
  О-ой-о! Просим участия твоего и помощи!
  О-ой-о! Доброму роду дай продолжение!
  О-ой-о! Дай защитника краю,
  О-ой-о! Где могилы предков,
  О-ой-о! Где долины до солнца!
  О-ой-о! Где горы до моря!
  О-ой-о! Где рощи до Небес!
  О-ой-о!Где тучные стада без счета!
  О-ой-о! Ждут они кому суждено появиться* ‒ пела женщина.
  ‒ Uab, ‒ выкрикнул младший, остановить движение.
  Старший с натугой, на фут-полтора, протащил шкуру по полу. И опять, хлопки и распев.
  ‒ О-ой-о! Не оставь своей милостью дева Морриган!
  О-ой-о! Надели дитё доблестью!
  О-ой-о! Надели мужа мудростью!
  О-ой-о! Надели всем, что должно!
  О-ой-о! А сверх того, не давай ничего!*
  ‒ Uab! ‒ новый выкрик превратить друидов в живые статуи.
  Скупая короткая тишина. Рывок, переместить шкуру с Эерихом. Король глянул сверху на великовозрастное дитя.
  ‒ О-ой-о! О, грозная Маха! Пусть увидит он свет
  О-ой-о! И познает день!
  О-ой-о! Пусть увидит тень!
  О-ой-о! И познает ночь!
  О-ой-о! Пусть не бросит худого,
  О-ой-о! Что собаке кость.
  О-ой-о! А за добрым нагнется,
  О-ой-о! Другим отдать!* ‒ запредельно высок голос жрицы, полный нот весенних ручьев, громов первых дождей и запаха нехоженого луга.
  ‒ Uab! ‒ третий крик младшего. Никакого замирания. Вцепился зубами в шею петуха и резким движение откусил голову. Придерживая трепыхающуюся тушку, друид обошел обновить ромб кровью птицы.
  Старший медленно, раскачивая из стороны в стороны, тянул шкуру. Мир встречал новорожденного тишиной, пропитанной возмущением и негодованием. Никто не свят, но терпеть чужое святотатство...
  Взгляд короля задавил недовольство зала. Опыт и практика. И три тысячи виселиц вдоль дорог и на площадях.
  ‒ Сядь! ‒ подсказано Эериху жрицей.
  Королю передали костяной нож. Гильф надрезав запястье, не очень острым лезвием, обронил капли на макушку и лицо воина.
  Женщина вытерла Эериха холстиной и скрутила из нее жгут. Король и винтенар, с подсказки, взяли ткань за концы.
  ‒ Небеса, леса и воды услышали твою молитву, ри Гильф! ‒ объявлено собравшимся и старший перерезал символическую пуповину.
  Младший подал королю воду из священной тисовой рощи.
  ‒ А отец кто? ‒ четко слышен язвительный шепот Медани, сказанный под руку.
  Король запустил не испитой чашей. От увечья женщину спас брат. Кифф чашу поймал. Поступил не из благородства, не страдал подобной ерундой. Не из любви к сестре, он её терпеть не мог с детской поры. Не с тайным прицелом заключить в дальнейшем союз или получить со спасенной преференции. Не упустил возможность досадить родителю, вмешавшись.
  Гильф забурел лицом от гнева. На выходку ответил по-своему.
  ‒ Бейлифы в туатах предупреждены, указы за большой королевской печатью и моей рукой, эрлам и мормерам передадут. Владейте. Посмотрю как у вас получится! Отправитесь в свои вотчины прямо сейчас! Встречу кого в Чедвиге после заката или узнаю, сунулись за пределы Кайона, постригу в монахи. ‒ Гильф прогулялся взглядом по отпрыскам. Возмутятся? Нет?
  "Ты объявил себя покойником?" ‒ это от Медани.
  "Заманчиво...," ‒ считал деньги и выгоду Экрут.
  "Батюшка, вы дурак?" ‒ не похвалила его Элори.
  "Созрел, наконец," ‒ одобрил Кифф.
  "Старая сука!" ‒ разобижен Дуанн.
  Главное и вкусное всегда в конце. Так уж заведено.
  ‒ Кто соберет туаты под одну руку, лично вымою тому голову*, ‒ нагнетал Гильф страсти. ‒ И назначу атлингом!
  Он сумел удивить. Своих крысят.
  ‒ Вопросы? Неясности? Недоговоренности?
   − В Хюльке таны уже отслужили щитовые, − прорычал недовольный младший Амаль. Что делать нищему в разоренном краю нищих? Пересчитывать вшей друг на друге?
  − За то тебя неплохо знают. Доброе имя много значит, − издевался над бывшим мятежником Гильф. - Может Веронн присоветует дельного? У него идей, что в деревенском сортире мух. Не отобьешься.
  Король жестом приказал наследникам или теперь уже риагам, убираться. Лекарь спешил нести склянку с настоем.
  − Вы себя не жалеете, − обвинил Дойрон короля в небрежении собственным здоровьем.
  − Тебе же лучше, больше заработаешь, − слабо огрызнулся Гильф. Спросили бы как он, честно бы признался - херово. Но его не спросили, а венценосец не имеет права жаловаться первым. Тем более подданным. Зачем радовать и обнадеживать. Вдруг не напрасно.
  Тем же часом, согласно уговору, привязав каждому мешок с камнями, друидов утопили в крепостном рву.
  ‒ Она того стоит? ‒ спросил младший старшего на последней минуте.
  ‒ Вера-та? ‒ чуть задумался тот и пожал плечами. Каждый решает сам, за себя и для себя.
  Мужчин столкнули, женщина прыгнула в воду без принуждения. Чему она улыбнулась? О чем насвистела ей птица из ближайших кустов? Наплескала волна у иловой кромки берега? Наплел холодный северный ветер? Что шепнув, открыла Смерть?..
  ... Остальных шестерых, без затей рассадили на колья, завершив болью короткой, страсти многодневные.
  
  
  3. Замок Чедвиг. Восточная стена. Сторожевая турнелль.
  
  Туман накрыл реку, заткал белым окрестные поля, переполнил низины и овражки. Замок плыл в молочной кипени потрепанным невзгодами кораблем. Бесшумные волны обтекали каменный остов, вскидывались на стены-борта, лезли кверху, захлестывали проломы и обрушения. Подрастеряв прыть, медленно отступали, опадали в ров, уползали за березовые околки. Слева, обманной отмелью, вспухал Висельный Холм, заманивал хороводом светлячков-факелов, перекличкой встревоженных голосов.
  ˮСлучилось что?ˮ − присмотрелся Солано, но ничего толком и не разглядел. Из-за тумана и сумерек.
  Достаточно прохладно и омоньер, согреваясь, прогулялся по парапету стены, неосознанно переступая чересполосицу щелей плохо подогнанного настила. Когда ходить бесцельно надоело, коротал ожидание, кидая с высоты мелкие камешки, слушал тихий звук падения. Мечталось вернуться в комнату. К теплому камину, ужину и вину. Но не он назначил встречу, отменить или перенести. И место выбрал тоже не он.
  Далак Мюрис предупредительно кашлянул, обозначив свое приближение. Он облачен в обычного кроя теплую, овечьей пряжи, тунику. Не серую, предписанную большинству храмовников, а темно-голубую. Поверх туники неизменный орденский черный скопуляр с серебряный крылом. На голове шапочка-каль. На поясе уставной баллок и старого янтаря четки.
  "За пазухой дирк, в рукаве лафийский шабер," ‒ припомнил Солано предпочтения своего учителя. Бывший наставник как-никак, не знать его маленьких неприятных секретов.
  Их встреча не частное свидание, вспомнить дни былые, повздыхать о быстротекущем настоящем и загадать о будущем. Далак в Чедвиге лицо официальное, не приглашенное и крайне нежелательное.
  "Дерьмо до крыш Бринмора достанет," ‒ находил омоньер верными слова гвила Кирби применительно к встречи с фра Мюрисом. Не обманывался формулировкой присутствия. ,,...Наблюдать отправление закона, всячески пресекая его неправедное толкованиеˮ. Далак не судья. Дознаватель и палач. Судья это слишком долго, нудно и не показательно.
  "По мою душу, пожаловал," ‒ убежден омоньер. ‒ "Во время объявился."
  Обряд проведенный друидами еще одно веское основание приору и пробсту Ордена взяться за него всерьез. Могут сами, не зря далака прислали в Чедвиг, а могут потрафить инквизиторию Викария. На месте церковников предоставленной возможность воспользовался бы показательно. Сразу вопрос, как поступать находясь на своем месте, отбрехаться от всех скопом?
  ˮЛокли знал...ˮ, − заподозрил Солано, в предумышленном умалчивании важных сведений. Впрочем, на кого пенять? То обостряющийся, то вялотекущий конфликт с иерархами Ордена, рано или поздно, повлек бы вмешательство в дела с королем. Главное подгадать момент. Подгадали. Далак здесь.
  "Много воли взял," ‒ слышалось омоньеру злопыхательское обвинение. Некая сумма всех его прегрешений и проступков, веский повод отлучению на законных основаниях. Для этого далак и послан, взыскать с нерадивого в той степени, в какой заслуживает. Вмешается ли король? Вмешается. Иметь в должниках омоньера весьма полезно и дальновидно. Принимать ли долг, не правильный вопрос. Под какие проценты? Гильф безжалостный кредитор. И шерсть, и шкуру, и мясо снимет разом.
  "Где-то я поторопился..," ‒ сожаления без сожалений. Укор без укора. Сухая констатация факта неосмотрительности, итог которой теперешний тяжелый и непростой разговор. С далаком простых разговоров не бывает и не получается. Он появляется снять чью-то голову, когда придут к мнению (не трудно угадать кто), прегрешения человека велики, а вреда больше пользы. Далак рассудит, так ли это. Нет ли смягчающих обстоятельств, в его случае никакие обстоятельства во внимания не примут, и сколько обстоятельств отягчающих. Последние сочтут до фартинга. От рождения до вчерашнего поноса. Как обставят Requiescat in pase (упокойся с миром)? По разному. Прямой удар в сердце, падение с лошади, отравление рыбой с грибами, публичный костер. Повезет... Хорошо везение, ничего не скажешь, заключат в келью в забытой богом и людьми пУстыни. Назначат ухаживать за прокаженными и сифилитичными. Отправят собирать милостыню, бродя по дорогам или стоя на паперти в захудалом приходе. По разному. Но каково бы ни было грядущее наказание, на омоньерстве крест! На всем остальном тоже. Если не заступится король. Или самому не предпринять усилий выкрутиться, пусть и временно.
  Потому как далак решительно шагал, держал голову и отмахивал правой рукой, определенно он в паршивом настроении. В левой руке наставника тессер. Свинцовый кружок с оттиском-символом Храмна-ворона. Груз на тонкой тесьме, способной выдержать прибавку четырех из восьми бусин-довесков, олицетворявших смертные людские грехи. Сами бусины жестко собраны в ладони.
  Не сказаны приветствия, не отбиты поклоны, не досталось братских поцелуев в щеку, а первая из бусин скользнула из захвата.
  ‒ Ты знаешь за что! ‒ гудит Мюрис рассерженным шершнем. Надавать оплеух, сбить с ног, втоптать в дерево, квинтэссенция обуреваемых им устремлений. Далак на взводе и плохо собой владеет.
  Солано не дрогнул. Ни телом, ни мыслью, ни духом.
  ‒ Обряд.
  ‒ Считай, обсудили. Захочешь, вернемся к этой теме позже. Но на твоем месте я бы не хотел. Вовсе, ‒ предупредили омоньера не пытаться оправдываться. Что иное ‒ пожалуйста. Но обряд и друиды в вечном исключении оправдательных тем.
  ‒ Моя вера незыблема, ‒ по возможности спокоен Солано. Большая игра слов началась. У него заведомо проигрышная позиция, в которой предстоит извернуться и не проиграть.
  − Человек слаб духом и легко пускается искать выгоду, призрев блюсти чистоту. Ты - человек, ‒ напомнили и обвинили Солано. ‒ Душа не рубаха и грязные пятна греха не отстираешь и не замоешь. Прибудут навечно.
  "У кого-то она до смерти чистенькая остается. И душа и рубаха", ‒ этого далаку не скажешь. Не поймет. А поймет, не примет. Сейчас речь только о нем, омоньере Ордена Святого Храмна.
  ‒ Объяснения нужны? - тон далака, не предполагал и не предвещал мирного исхода. Ни целых овец, ни сытых волков.
  "Придется солоно...," ‒ мрачноват каламбур омоньера.
   − Какие объяснения, ‒ не стал требовать Солано вводной речи, о нахождении наставника в Чедвиге, замке далеком от путей и интересов Ордена.
  − Т-тогда жду их от т-тебя, ‒ потребовали от храмовника. Проявлением легкого заикания, обозначена высшая степень борьбы с гневом. Самый пик. Остроту и крутизну которого предстоит еще испытать.
  "Носить воду решетом...," ‒ оценил Солано комментирование собственных поступков и устремлений. Выслушают, но не услышат. Будь по-другому, разговор велся в ином месте, с людьми иными.
  − С какого события прикажешь объясняться? ‒ медлил с самобичеванием омоньер.
  − Без приказа. Все сам. От последнего покаяния, ‒ рекомендовал далак бывшему ученику. ‒ Если сподобишься вспомнить, когда склонял колени перед братьями, принять его.
  ˮЗначит инициатор Улль...ˮ, − заходил желваками Солано. За истекшие полгода пробст сделался невыносимым. Ни шагу без его дозволения. Все подгребал под свою руку. Непонятно, отчего приор Тейч смотрел на происходящее самоуправство сквозь пальцы, позволяя старому дружку присваивать полномочия не оговоренные уставом для его службы. Цена многолетнего знакомства? Или цена старческого спокойствия, досидеть в приорах до почетной кончины. Еще один "великийˮ сиделец в бессмысленном пантеоне Ордена? Если и сподобились пошевелиться, только соблюсти приличия или личные интересы. ‒ "Под себя ходить будут, но с места не сдвинутся. Вдруг займут!"
  − Попробую изъясниться короче, ‒ отказался омоньер следовать пожеланию. Подробности в его случае не помогут. Они скорее для него окажутся вредны.
  − Настолько уверен в собственной непогрешимости? ‒ не понравилась Мюрису неподатливость давнего ученика.
  − Возлагаю судить о том другим, − тверд Солано. О грехах лучше с далакам не затевать разговора, верный проигрыш. Изничтожь мышь, околеет с голода кошка. Сдохнет кошак, перемрут блохи в кошачьей шерсти. За скольких ответишь? За всех. Так это работает.
  ‒ Примешь суд, не пряча лица? ‒ звучит провоцирующее недоверие.
  ‒ Я никогда его не прячу!
  − Гордыня! − нисколько не проникся Мюрис готовностью омоньера отвечать за свои деяния. По-паучьи цепкие пальцы разжали вторую бусину, спустить по тесьме. Цок!!!
  ˮДолго не поговорим,ˮ − признал Солано предопределенность встречи с далаком. Победителя не судят! Не обязательно судят. Сразу к ногтю! Но разве он победитель? Позволить трясти тессером перед самым своим носом.
  Оборачивалось к худшему из возможных исходов встречи. Обязанности законника Ордена не предполагали рассмотрения в миру каких-либо иных ценностей, кроме ,,Бог есть Истина! Истина есть Бог!ˮ Что может быть значимей? Ничего! Чем оправдать свое прибывание под солнцем? Беспорочным служением. Что есть служение? Отстаивание постулатов веры! Что есть вера? Истина! Круг замкнулся. Колесо покатилось. Жернов вращается. Не попадись! Попался?
  − Что тебя интересует фра Мюрис? ‒ прямо спросил Солано, отсечь ненужные и бесполезные подробности. Их истолкуют не в его пользу. Раз далак здесь, так и произойдет.
  ‒ Тебя не должно интересовать, что интересует меня. Лишь поведать за что стоишь и с кем. О чем радеешь. Рассудить, достаточно ли рассказанного, понять мотивы поступков, позволь мне, ‒ далак поднял болтающийся тессер на высоту глаз омоньера.
  Акция устрашения не сработала. Две бусины. И что?
  ‒ Верно ли поймешь?
  ‒ Теперь это не то, что должно тебя занимать и беспокоить.
  "Все равно что в вековой дуб стучаться головой. Не пробить, " ‒ определил для себя омоньер. Мысль настырно желала продвинуться дальше. Дальше напрашивалась кровь. ‒ "Святой водой Святого не напугаешь," ‒ и не похвальба и не укор, и не осуждение. Готов ли он к тому? ‒ "Я ‒ омоньер!" ‒ Сколько раз повторил и повторит за сегодня? Но тут оттенок другой. Людоедский. Сластит.
  Лозунг кто не с нами, тот против нас, хорош в открытом конфликте, в интриге, в торговле. В семье, а Орден это семья, он не работает. Не должен работать! И мысли о таком допускать нельзя.
  "От чего же?" ‒ пялился Солано в сумерки за спиной фра Мюриса, державшего тессер на вытянутой руке. Приманка отступить... Жупел свернуть с выбранного пути... Символ принятия чужой несправедливой воли... С какой стороны смотреть. Лучше смотреть со своей. Или сказать правильней?
  ‒ А если все-таки беспокоит? ‒ пребывал в раздумьях Солано, но отнюдь не о том, о чем говорил далаку.
  ‒ Ты еще ничего не поведал обратиться мне в слух, ‒ напомнили о вступительном многословии. ‒ Лишь торгуешься подобно владельцу лавки, чей товар сомнительных достоинств.
  От изножья Западной Башни шумное движение. Стук дверей, грохот сапог по лестнице вверх. Десяток гвилов во главе с винтенаром на обходе стены, проверить и сменить караулы. Минута и вновь тихо. Сумерки гуще, ветер холодней, фра Солано, фра Мюрис и тусклый меркнущий блеск раскачивающегося свинца, с шапочкой-навершием двух бусин. Мир не стал тяжелее, но легче тоже не сделался. Неприязнь копилась, подбираясь к верхнему пределу. Когда одному надоест ждать, второму терпеть.
  − Ознакомился с переданной буллой? ‒ спросил далак, подвигнуть омоньера заговорить по существу. Открытого конфликта он не опасался. Ученик не из тех, кто бросает начатое, поддавшись сиюминутному порыву закончить все разом.
  "Как бы у него это получилось, справиться?" ‒ снисходителен законник. Ученик хорош, но схватки проигрывал с завидным постоянством.
  Честный ответ о булле расстроил бы Мюриса. Солано хватило на три верхние строки. Дальнейшее проигнорировал. Бумаги сжег, руки вымыл в яблочном уксусе. До того сделалось противно и мерзко.
  Тессер слабо качнулся на тесьме. По счастью второй бусины гордыни в наборе не предусматривалось.
  − Я наблюдаю, − напомнил Мюрис о своем присутствии.
  − Наблюдают за тем, кто вышел из доверия, − высказана омоньером ненужная претензия. Все равно что висельнику пенять на качество веревки колоть шею и неудобство стоять на шаткой и занозистой пяткам опоре.
  − Утрата доверия, - Мюрис похрустел бусинами в ладони. - Нет такого греха, поставить в вину и спросить.
  На Висельном Холме непонятное оживление. Мельтешение огней и фигур. Громкий разговор, почти крик и брань.
  Далак подступился вплотную к пролому в стене - при осаде зубец вывалился. Под ногами обрыв. Нечаянно потревоженный осколок цокнул где-то внизу по камню.
  ˮНе вводи меня во искушение, ибо слаб дух мой и смятение сердца моего великоˮ, − припомнил Солано строфу псалма, но не увидел ничего крамольного в действиях строфой порицаемых. Верней всего нежелательные споры и встречи завершаются по невозвратному убытию одной из спорящих сторон.
  − Несколько обнадеживает... Но и спросить с ничего не делающих наблюдателей не помешает, − позволил Солано дерзость. Намек не мудрено понять. Однако понимание не входит в обязанности далака. Он здесь и этого должно быть достаточно, прекратить тратить его время впустую. ‒ Оказали доверие, ждите результата. Выносите суждение по достигнутому, а не руководствуясь непонятно какими соображениями и амбициями.
  Далак слушал и не слушал. Все это пена. Потуги обелить себя, выгородить, предстать в лучшем, но не истинном свете. Человек скушен в своей шаблонности, и предсказуем до последнего вздоха в изворотливости и трюкачестве. Даже лучшие из лучших, из известных ему, грешат подобным. Кто в силу страха, кто в предрасположенности лгать. Кто из корысти путать свое и общественное.
  Омоньер сосчитал бегающие огоньки на Висильном Холме. Нечетно − к добру, четно - к худу. Огней пять.
  ˮДокатился..,ˮ ‒ укорил себя Солано. Суеверия отлично подходят оправдать внутреннюю неуверенность. Проиграв, найти тому уважительную причину. Остается решить для себя, проигрывает ли он, пересмотреть стратегию.
  − Начни с Аерна, − неожиданно предложил Мюрис, опуская тессер. Не в правилах и обычае далака расставлять акценты и делать выбор. Но он сделал. Тем не успокоил, но насторожил омоньера. Чудеса происходя когда в них возникает потребность. Не зрителям. Устроителям.
  "Подбираются взнуздать короля," ‒ первая и в общем-то здравая догадка Солано о вмешательстве в его дела. Впрочем кому пенять? Сам он каков? Однако нахлебники вознамерились прийти на готовенькое и присвоить результаты приложенных им усилий.
  Говорить о короле и наследнике Солано вовсе не желал. Ни в подробностях, ни в кратком варианте с пятое на десятое. Но видимо придется. Коррелируя степень достоверности и насыщенности выдаваемой далаку информации. Альтернатива? Вспомнить о дирке и шабере. Превзойдет ли он учителя? Или лучше спросить готов ли рискнуть достигнутым. Риск риску рознь и здесь он явно избыточен.
  Взгляд Солано невольно опустился к тессеру, придавленному двумя бусинами.
  "Время есть," ‒ короткая, но странная фраза. На что время? И что изменится, когда оно истечет? И в какую сторону произойдут изменения? Получиться ли продолжить начатое или придется отвлекаться, устраивать конфликт с Орденом. И как его потом замять?
  "Время есть," ‒ напоминание сбавить темп, не форсировать события. Незамутненный разум, холодное сердце, не запятнанные руки... Все такое... Глупое.
  − Бывший атлинг болен и он в Тайре, − обошелся Солано скупым речением, без всяких живописующих деталей.
  − Что из этого правда? - нисколько не удовлетворился Мюрис неразвернутостью сообщения.
   Солано внутренне подобрался. Разговоры в подобном ключе подразумевали еще больший обман. Ставки повышались и отказываться нельзя.
  ˮВрать надо легко! Как дышишь!ˮ - мысль насколько мерзкая, насколько и вкусная. Правда застревает в глотке, а вранье льется патокой. Ко всему, ложь не включена в списки смертных грехов, потому как присуща каждому. И грешным, и праведным, и исцеляющим от греховности и к греховности склоняющим.
  − Все. Аерн болен. Он в Тайре. Помещен по негласной просьбе короля..., ‒ выдана омоньером скудная порция слов.
  − Король знает о своей просьбе? - готов далак к обману и недосказанностям. Обычное дело, если не принимать во внимание ‒ он далак! - Держать наследника в монастыре, куда никого не пускают. Включая, самого короля.
  − Вынужденная мера ограничить контакты Аерна из-за болезни. Не мне объяснять о заразе и последствиях.
  − Из-за болезни? ‒ подозрительно Мюрису и винить его в том напрасно. История с изоляцией за милю воняла подлогом. Подлог устраивал большинство причастных. Тех, кого не устраивал, искали способы вмешаться переписать финал под себя.
  − Ему нужен надлежащий уход. И совсем нет нужды в лишней суете вокруг него. Атлингу найдется с чем обратиться к богу.
  ‒ Не находишь, очутиться на виселице здоровым духовно и телесно, выглядит спорным решением? Болезнь не освобождает от ответственности за мятеж. Аерну не забудут смуту.
  Далак прежде всего законник, остальное второстепенно. Судьбы, жизни, древность фамилии. Ничего, что могло вознестись над законом! И никого, кому бы право попирать закон, было даровано.
  ‒ Судьбу Аерна решать королю, ‒ постарался Солано уйти в тень событий с атлингом.
  ‒ Не Викарию? ‒ подозрительно далаку. Угодить под крыло Юэну нелегко. Не легче из-под заботливого крыла вырваться и возможно ли вообще.
  ‒ Они договорятся.
   ‒ Примас изыщет способ Аерну чудесно исцелиться и вернуться в мир. Расчувствовавшийся отец простит непутевого сына. Для танов он поборник их ущемленных прав. Я верно говорю?
  ‒ Ты знаком с историей не хуже меня. Обратись за разъяснениями к королю, не придумывать лишнего к тому, что уже придумано в Бринморе, ‒ увильнул Солано от прямого ответа. Далак не является сам по себе, движимый чувством справедливости и страстью вершителя правосудия. Его присылают. Орден близоруко нацелился вторгнуться в планы Гильфа, заставить их пересмотреть.
  − Тщеславие! - скользнула третья бусина по тесьме, тукнув предыдущую.
  Солано невольно вздрогнул от звука соударения.
  "Не критично," ‒ удержал омоньер бурю чувств, переносить суд над собой.
  "Так еще и не конец разговора," ‒ напомнил далак потряхиванием тессера. Ученика Мюрис читал. Так себе чтиво. Самолюбие и амбиции, изъеденные проказой неподчинения и своеволия. Плохо скрываемое стяжательство власти. Подняться в небо можно обретя крыла светлой веры. А можно насыпав курган из человеческих голов.
  - Пояснишь? Слухи о затворничестве атлинга? - вытягивал Мюрис из омоньера.
  − Слухи это только слухи. Их всегда много. Всегда разных. Людям свойственно придумывать страшилки.
  − По поводу девок подкладываемых Аерну. В лечебных целях, − потяжелел голос далака. Рык льва в лицо приводит в смятение любого храбреца, но с охотником на львов подобное не пройдет.
  Нельзя сказать, что Солано не испытал страх. В возникших ощущениях тот явно присутствовал холодящим привкусом. Отбить охоту чем-либо заниматься. Склонить, плюнуть на все и все, глотнуть горячего глегга* и завалиться в кровать. Задрав ноги на спинку, слушать тишину и сверчков. Смотреть танец теней от свечного пламени, жмуриться теплу жаровни и сожалеть лишь об одном. Нет бабы под боком. Прожженной бесстыжей умелой бляди, выдоить из него все эмпатии, антипатии, переживания и желания. Начать завтра с чистого листа уже без помарок и клякс.
  "Как тебе такое?" ‒ обращение и сомнение, ответить на них самому. ‒ "Поэтично.... И?... Неприемлемо."
  − Шесть, − завершил далак грозную паузу, добиться ответа от Солано.
  − Чего шесть? ‒ откровенно лицедействовал омоньер, прекрасно понимая о чем сказано.
  − Шесть девочек. Не достигших зрелого возраста. Тебе назвать их имена? ‒ повышал далак голос от слова к слову.
  "Не укусил бы...," ‒ пришла Солано на ум какая-то веселая глупость. ‒ "Загрызет."
  − Понадобятся имена, назову. И среди них нет детей. Они все даровали первую кровь пашне*. И сниться мне они не будут! Тот, кто стыдиться трудов своих, вкусит горечь их плодов, − отповедал храмовник строкой из Писания. Он не прятался за слова. Он утверждал и веровал в них.
  − Пробую понять, ты искренне заблуждаешься или сознательно попустительствуешь, потворствуешь и участвуешь, ‒ обвинили омоньера.
  "Несть числа грехам моим...," ‒ готов согласиться Солано и тем утешиться, жить дальше.
  ‒ ...Или мне не ведомо нечто, понять тебя? ‒ очередная попытка законника вытянуть омоньера на откровения.
  Ученик учителю не верил. Понимание не входит в обязанности далака, наивно играть с ним в открытую. Ни по желанию. Ни под давлением. Ни от безысходности. Лучше не сделается. А умирать с чистой душой и чистой совестью, едино умирать.
  − С чего в Ордене переполох? Сиднем сидели, а тут поднялись с насестов?
  Далак издевку пропустил.
  ‒ Слухи вокруг событий в туатах и их участников. Поверь, висельники никого не волнуют. Происходящее не нравится братьям.
  "Скажешь имена недовольных?" ‒ готово едкое замечание у омоньера. Не скажет. Не признается. Не обязан. Не должен. Не уполномочен.
  В руке далака тессер, придавленный тремя бусинами. На уме у Солано дурная ассоциация с кистенем.
  "Не такая уж дурная," ‒ памятливо омоньеру зачем далак прибыл в Чедвиг.
  − Поговорят и успокоятся, ‒ убежден и взвешен Солано. ‒ Скоро абсолютно всем станет не до досужих разговоров. А я делаю то, что необходимо. В данный момент и ближайшее время.
  − Отмыться тяжелее, чем замараться, ‒ проскальзывает у далака порыв наставничества. Время когда его слушали с открытым ртом давно минуло. Забыл? Или все же хочет сыграть на этом?
  ‒ И чем замаран я?
  Вновь, едва ли не к носу, поднят тессер с бусинами. Рассказывать долго. Показать доходчивей. Таковы твои достижения фра омоньер.
  ‒ Укрывательство бывшего наследника. Девки ему. Назначение риагов. Обряд! Никто не вспомнит о воле короля, но не забудут близкого присутствия омоньера.
  ‒ Я представлял Орден!
  "Врешь!" ‒ рука законника тряхнула тессер. Бусина из горсти перебралась в пальцы, удерживаться ногтями.
  "Четвертая," ‒ подозрительно самому омоньеру собственное спокойствие. Непонятное короткое просветление, почти вдохновение, осознать неизбежное и не принять его.
  − Грядет война. Большая война, ‒ заговорил Солано без уверенности в необходимости распылятся пусть и перед далаком. ‒ Какой еще не было. С Ллогром. У нас нет с империей сопряжения ни в языке, ни в обычаях, ни в вере. Мы слабы противостоять. Нашу несостоятельность, к сожалению, понимает не каждый. Я понимаю. Гильф понимает. Кто-то из его окружения. Кто-то в Кайона. Но не большинство. Нужны сторонники, соратники, люди умеющие держать меч. Кайонаодх способен в какой-то мере подправить отставание от империи. Но добровольно туаты не ввяжутся защищать Асгейрр. Будут отсиживаться, пока война не постучит в их двери. Поэтому в Хюльк, Лафию и в остальные назначены риаги. Но Гильфу нужен один. Корона Асгейрра в обмен на помощь. Аерн мятежник и по совести и по закону его следовало минимум вздернуть. Но он пригодится. Его дед и его мать, покойная Гвиннет, родом из Рагама. Аерн Гнилой это козырь против ruiri (высший король) всех шести туатов. Болезнь не смерть. Иногда она проходит.
  ‒ В вашем плане много но, ‒ указали омоньеру на спорность идеи и способа её реализации.
  ‒ Других никто не предложил. Предпочитает оставаться в стороне.
  ‒ Складно ‒ не развеяны сомнения Мюриса. ‒ Как ты представляешь себе Пустоглазого риагом? Первый гейс для владетеля, не иметь увечье. Он не может быть... oenlaim (однорук), otnsuil (одноглаз), otnchoiss (одноног)!
  ‒ Не представляю, даже будь он совершенно здоров, ‒ умело лукавил Солано.
  ‒ Медани? Элори? Гулящая и Блаженная? ‒ не говорил, грыз имена Мюрис.
  "Э... да ты слеп словно крот," ‒ подивился омоньер поразительной для далака неосведомленности по поводу новоявленных рийа. Им отведут полгода заключить брак с кандидатурой предложенной Советом туата. Или выберут сами из утвержденного тем же Советом Перечня Десяти.
  ‒ ...Экрут ничего не смыслит в войне....
  "У него полно денег и он знает где и на чем заработать еще," ‒ очень логичен был бы ответ "слепому", но омоньер нем.
  ‒ ...Дуанн полный простофиля в политике...
  "Ему и не нужно. У него имеется Глен Веронн."
  Фрайх уподоблялся клейму мастера. Есть ‒ успех гарантирован.
  ‒ ...И в добавок бастард, прошедший языческий ритуал усыновления...
  "Uab Teirgwaed до сей поры входу в туатах. За это точно не четвертуют," ‒ завершил Солано негласно оппонировать далаку. Спор, который он легко бы выиграл, происходи он в яви.
  ‒ ...А вы толкуете о торквессе Кайонаодха!? Их не примут! Ни одного!.. ‒ огласил Мюрис довольно неубедительный вердикт.
  "А ведь он учил меня," ‒ стыдился омоньер.
  "А ведь я учился у него," ‒ сокрушался Солано.
  ‒ ...Так что в данных условиях, не выполнимо!
  ‒ Не выполнимо, если не знать о тех людей и тех деньгах, что за спинами риагов. Почти каждого. Гильф, Лисбет Безумная, Великий Викарий, Орден...
  ‒ Ты не Орден! ‒ осекли храмовника, упрямо отказывая в очевидном. Поразительно!
  ‒ Тогда зачем ты здесь? ‒ тут же уязвили далака за оговорку.
  Два вдоха и выдоха подумать обоим.
  ‒ Я НЕ ВЕРЮ! ‒ отказал Мюрис принимать доводы омоньера.
  − Не верь. Король готовится к войне. И история с манускриптом из Сарцаны лишь маленький эпизод из его трудов. Скрысить и зажить счастливо у Ордена не получится. И там, за проливами, нас не ждут! Не нужны мы там. Кто согласится пустить вора в дом?
  "Наговорил достаточно," ‒ выдохнул Солано, ожидая ответа на свою столь насыщенную эскападами речь.
   Далак ощущал, собеседник буквально пропитан жгучим нетерпением закончить разговор. Он не смириться и не отступит и не признает греховности. Его грехи на службе его интересов и чаяний. Знать бы с какой стороны у него Орден? Или скопуляр храмовника всего лишь ширма, обстряпывать свои делишки?
  ‒ Т-ты обвинил б-братьев в д-двоедушии? ‒ за заикался Мюрис. Дурной знак должности соответствовать.
  ‒ Только некоторых из них.
  ‒ С-скажи честно. Ч-чего ты в д-действительности д-добиваешься? С-скажи сейчас. Пока нас слышит н-ночь и в-ветер. Н-ночь п-пройдет, в-ветер с-стихнет, ‒ катали бусину ногтем указательного по подушечки большого пальца. Играть на нервах далак умел. Одна беда, уже темно и плохо видно.
  − Я служу Ордену! - отчеканил Солано едва ли не по слогам и повторил. ‒ Ордену!
  − Гнев! - качнулся тессер под четвертым щелчком бусины.
  Запоздалая волна холода прокатилась по спине. Омоньер тяжело сглотнул. В горле всегда сохнет перед дракой.
  Далак медлил продолжать, позволяя ученику прийти в себя. Остыть. Больше шансов получить от него четкие разъяснения. Пока что прозвучали намерения.
  − Король готовится к отречению? - продолжил выспрашивать Мюрис.
  ‒ Он многое к чему готовится.
  ‒ О войне я слышал. О риагах тоже. Добавишь?
  "Сработает?" ‒ на мгновение усомнился омоньер. Дальнейшее являлось откровенной туфтой. Но врать надо как дышать. Это он отлично помнил.
  − История с Амюсом. Обманули не только камерария, если обманули, но и тех, кто с его яко бы помощью поживился из казны.
  − Насколько обоснованы твои подозрения? ‒ очень уж осторожен сделался далак.
  − Тридцать лет службы вторым человеком в государстве не выбрасывают в сортир. Не похож Амюс на недоумка готового пожертвовать карьерой и положением из-за бабы.
  − Весьма расплывчато, ‒ заподозрили омоньера в утаивании нужных сведений.
  Омоньер лишь кивнул. Иного не скажет. Выдумывать подробности, загонять себя в угол. Труднее запомнить, повторить позже.
  ‒ Наитие. Как в бою. Смерть всюду, но странно осознаешь, сегодня не твой день погибнуть, ‒ признался Солано и покрутил в ладони некий невидимый предмет, яснее представить собеседнику о чем хочет сказать. Неуловимо и нематериально. Яснее не стало. И ладно.
  ‒ Для чего Гильфу понадобился бастард?
  − Швальб. Король отказался отправлять туда законных наследников. Велик риск таны его прикончат. А бастард...., ‒ Солано безразлично пожал плечами. ‒ Обряд для того и проведен, предать больше законности отправке в туат Эериха. Густую кашу дольше хлебать.
  − Почему Гашш, а не кто другой из ублюдков Гильфа? Их полно в Кэффе. Не меньше десятка.
  − Рос при дворе. Отчасти был на виду. Зрелый мужчина. Хороший воин. Не заскулит, когда ему станут выкручивать суставы, дробить кости и окунать в кипяток, − цинично признался Солано в уготованной бастарду участи.
  − Думаешь, смерти одного ублюдка достаточно втравить туаты в междоусобицу?
  − С удовольствием бы послушал, что будет достаточным для этого. Добавить или убавить, проконтролировать. Вино играет пока не выходит сахар. Здесь тоже самое. Туат его не примет. Но никто не позволит оставаться танам Швальба без хозяина. Того требует закон. У остальных появится повод влезть к соседям. Сколь не скуден край, но там живут люди и крутятся деньги.
  − Больше похоже на заклание, − почти возмутился Мюрис. Реакция законника на несостоятельность помешать беззаконию. Но его вотчина Орден. Рубеж и клетка. Не перешагнуть, не сбежать.
  ‒ И не только Гашша, ‒ дополнил Солано, развеять последние иллюзии, явив поразительную готовность жертвовать всяким, добиться поставленной цели.
  − Слышал бы тебя кто...
  − Ночь и ветер, ‒ напомнили Мюрису данное им обещание. Впрочем не сдержи далак слова, омоньер бы не капли не расстроился. Кто поверит ночи и ветру? Только безмозглый романтик.
  − Каков ТВОЙ выбор? ‒ с задержкой спросил далак. Чем дальше он говорил с учеником, тем больше погружался в мрак людских душ и дум. Нисколько не тревожился бы, не находись среди прочих один из Ордена Святого Храмна. Этот один ‒ омоньер.
  "Паршивая овца испортит все стадо," ‒ кольнуло далаку в ребрах. Слева. Где сердце.
  ‒ Кифф, ‒ не задумываясь выбрал Солано. У Гильфа предпочтения отсутствовали, фаворита он не назначал. Сцена с Гашшем фарс и только. Чего не отнять, у Пустоглазого серьезная поддержка. Его мать ‒ Лисбет Безумная, её родня, их деньги и связи. Получение им Бахайи вряд ли слепая случайность. Не слепая и не случайность. Но зачем о том говорить далаку.
  ‒ Уродец? ‒ не ожидал далак услышать подобное.
  "А ты думал кто?" ‒ готов разулыбаться Солано. Лгать, как дышать. Ночь и ветер. Дышится на удивление легко.
  ‒ У него избыточная мотивация, прилагать усилия больше остальных.
  ‒ Он калека! ‒ опять приведен избитый аргумент против Пустоглазого.
  ‒ Одноглазые отмечены мудростью. Старик Один пожертвовал глаз, обрести мудрость. Киффу ничем жертвовать не придется. Уже мудр. От рождения, ‒ не скрывал насмешки Солано.
  ‒ Прекрати! Ты не язычник.
  ‒ Я ‒ омоньер! ‒ храмовник весь в ожидании нового щелчка бусины.
  ‒ Почему не Экрут? У него ума за всю семейку Амалей, ‒ не загонять себя в тупик Мюрис убавил экспрессию диалога. ‒ Помощь станет дешевле. Если уж выбирать среди червивых яблок, это наименее порченное.
  ‒ Торгаш до мозга кости. Когда выгода перетянет, он вполне способен переуступить корону. Вопрос цены и вопрос кому? И близкие родственники не первые в очереди. Основная проблема, в Кайона торгаши не в великом почете. Даже удачливые. И Экрут прекрасно проблему осознает.
  ‒ Дуанн? ‒ в мальчишку далак не верил абсолютно, но желал услышать комментарий от омоньера. Запоздалая попытка не понять, но познать.
  ‒ У младшего Амаля пустая голова, но есть Веронн и ничего кроме, − в речи Солано уважительное отношение к фрайху. Чего удостаивались не многие. Человек делал то, что считал нужным, ни на кого не оглядывался, и ни с кем особо не считался. Его советов искали, его поддержки добивались, и страшились его гнева. К цели добираются или приводят именно такие. Или помогают достичь. Но, увы, не в этот раз. Гильф уже отдал соответствующее распоряжение нужным людям, вывести фрайха из игры. − Королевский рескрипт о риагах только обдумывался, а за Пустоглазого во всю старались. И в столице, и здесь, в Кайонаодхе. Мамаша с родней подключила все свои связи.
  ‒ Ты сказал в столице...
  ‒ Кригс* Гибб, − щедро делился тайнами омоньер. ‒ Ухо Безумной при короле. Достаточно вспомнить многодневные запои Гильфа. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.
  − Зачем кригсу лезть в волчью стаю? Он не самый зубастый.
  − Лисбет хорошо платит.
  − У него долги?
  − У кого их нет, − не соизволил пояснить омоньер. ‒ Разве что у Гайда, большого приятеля нынешнего камерария.
  − Весьма занятно, - призадумался Мюрис. Стезя искателя правды не из легких. Все время сталкиваешься с лжецами. Эккер добрый знакомец пробста. История начинала дурно попахивать.
  − Могу дополнить, ‒ с удовольствием макали далака в помои дворцовых игрищ. ‒ У Гибба есть младшая дочь Анстиг. Она подружка Маринн Хвикке. Лэйт Маринн Хвикке счастлива лежать под Киффом Пустоглазым. Обюс мар-Хвикке, отец счастливицы, не в чести в Пфальце, но в отличных отношениях с briugaid Фэзз, которому в Кайонаодхе не задолжали разве что земляные черви. Позиции других риагов гораздо хуже. И если проведение не вмешается...
  ‒ А оно не вмешается? ‒ наградил далак собеседника подозрительным взглядом. Те, кто часто говорят о проведении и фатуме, взваливают их роли на свои плечи.
  ‒ Кто поручится, ‒ не спешил Солано убеждать или разубеждать законника.
  ‒ Значит Кифф получит обе короны?
  ‒ Если это будет он, то для начала одолжит Кайонаодх отцу, а уж потом...
  − Познавательно. До тошноты, − признался Мюрис ученику. Очевидно вспомнил об Аерне в Тайре. Спокойно пережидающего бурю.
  ‒ Мы, ‒ подчеркнул Солано, ‒ в этом участвуем. Орден в этом участвует.
  Далак, покачав тессер на пальце, будто взвешивая, достаточен ли груз, не следует ли добавить, вдруг убрал его.
  "Отсрочка," ‒ сластит во рту омоньера и безумно хочется глотнуть вина и хорошо вдохнуть холодного ночного воздуха.
  Отрезвление пришло быстро.
  ‒ Дюк, ты этим не занимаешься, ‒ объявлено омоньеру. Мюрис назвал своего ученика по имени. Назвал умышленно. Наступить бойцовому псу на хвост и посмотреть, достаточно ли выдрессирован, не кинуться.
  − Это важно Ордену! - зашипел Солано. Омоньер не любил собственного имени. Его часто на этом ловили, провоцировали, желая ущемить. Он злился и ничего не мог поделать с собой. Собственное имя выступало худшим оскорблением из возможных.
  ‒ Ордену многое важно. Не тебе расставлять приоритеты. Манускрипт из Сарцаны! Забыл? Забылся? ‒ внезапная дружественность Мюриса насторожила омоньера. Размахивай далак тессером было бы спокойней. Во всяком случае, знал бы чего ожидать.
  ‒ Порученное дело не стоит на месте.
  ‒ Беда в том, другие тоже не статичны. А значит и прибывать в благодушном настроении нет никаких причин.
  − Ты о Мэйве Ланже? − догадался Солано. − Младший сын хлафорда* Ланжа из Тревилла. Фамилия знатная. Но знатностью не наполнишь карманы. Полгода ошивается в столице, непонятно в качестве кого. Появился в свите Киффа, затем переметнулся к Экруту. Подачки жирнее, рука щедрее. Умерено вздорен. Два поединка. Неплохо себя проявил. При пособничестве Шиллы Ёнс, своей родственницы, свел знакомство с лэйт Кэрэн. Несколько мимолетных встреч. Одно-два коротеньких свидания. Никаких обязательств, ‒ выказана осведомленность в делах сердечных племянницы короля. ‒ Девочка выросла и хочет любить. И хочет ответной любви... Обычное дело для взрослеющего человека. А женщине особенно. Записки, платочки с вышивкой, засушенные ромашки, прочая чепуха, популярная у столичных недорослей.
  − Дело не ограничилось чепухой... Дафна Этуро, адди и близкая подруга лэйт Кэрэн...
  Солано кивнул соглашаясь с соответствием сказанного далаком.
  −... заказала у Эйкинса вот это.
  Омоньер взял протянутую керамическую трубку. Обожжена под цвет кожи. Крышечка открывалась давлением ногтя. Неприметная и миниатюрная.
  На ладонь выкатилась рыхлая пегая горошина. Солано понюхал. Запах песка и зноя.
  − Яд?
  В столице мэтра Эйкинса знали просвещенным ученым и умелым медикусом. Он так и представлялся − медикус Эйкинс. Считал, звучит солидней. Медикус бесспорно образован, смекалист и обладал рядом востребованных умений. Первым из лекарей додумался использовать хлопок с растертыми фисташками, акацией и медом в качестве противозачаточного средства. До этого повсеместно употреблялась кожура лимона внутрь вагины и горькая ртуть, в качестве профилактического питья. Оспорил и доказал вздорность убеждения, что рыжие родятся в результате греховного зачатия во время регул. Успешно изготовлял различные зелья широчайшей направленности действий. Лечить, травить, привораживать, изгонять. Являлся ярым сторонником Солернской школы медицины, и тончайшим знатоком ведьмовской волшбы и любжы, адептом рунной магии. Выполнял узко специфические хирургические операции. При помощи многочисленных срезов сводил клейма каторжникам. Сшивал девственные плевы поддавшимся греховному соблазну девицам. Зубопротезировал сластен, драчунов и любителей грызть орехи. Исправлял ,,заячью губуˮ, лопоухость и курносость. Словом, занимался много чем предосудительным и попал в поле зрения Ордена. Будь медикус менее умен и умел, запросто бы распрощался с жизнью или свободой, угодив в Серную Башню. Но храмовники взяли его на довольствие. Эйкинс и не подумал отказываться. Свобода или жизнь - риторика чистой воды! Глупая, нужно отметить, риторика! Глупейшая! Под патронажем и соответственно защитой, ни больше, ни меньше, самого Ордена Святого Храмна, он задумал осуществить множества небезопасных идей, коими фонтанировал его изощренный в изобретательности и новаторстве ум.
  − Алеколу, − назвал Мюрис снадобье из трубки. - Он научился делать легендарное приворотное зелье.
  − Парня и прислугу уберут, − моментально отреагировал Солано на слово. Прозевать такое!
  "Ублюдок!" ‒ досталось одним словом и медикусу, и далаку, и приору с пробстом. Но больше остальных себе.
  − Твой выводы скоропалительны и от того удручающи. Не станет этих, объявятся другие. И действовать будут не в пример осмотрительней. Если у Кэрэн это серьезно... значит тебе в руки дается еще один способ влиять на её. Ингид слишком ненадежный поводок. С рождения девочку препоручили нянькам. Её дочерние чувство не более, чем боязнь окончательно остаться в одиночестве. Любовью к матери там и не пахнет! ‒ тыкали омоньера носом в промахи и зевки. ‒ Чувства к мужчине, как их не назови и не охарактеризуй, это весьма серьезно.
  Солано наглядно продемонстрировали насколько он зависим. Не ему, омоньеру, повышать голос и задирать хвост. Облачаться в тогу всезнайки и всеумейки.
  ‒ Тебя ждут в Бринморе... Капитул соберется через семь дней. Объяснишься с ними, ‒ озвучен приговор. ‒ Братья дадут оценку твоим делам и решат о доверии в дальнейшем поручать их. Отвезешь мое послание, ‒ омоньеру почти в лицо пихнули тессер в короне из четырех бусин.
  "Не отстанет, ведь..," ‒ понимание неизбежного и невольная инициация цепочки имен преемников далака. Ашан... Гадар... Сольт... Свято место... Аминь и аллилуйя, разбить последние сомнения Солано. Все сказано. Утрись и жди. Итог подведен. Ни надежд, ни пепла от них, пустить по вольному ветру.
  ‒ Пусть твоя дорога повернет к свету! ‒ пожелал законник и протянул руку для поцелуя, принять бывшему ученику волю Ордена, переданную его устами.
  "Чего я там не видел?" ‒ склонился омоньер к Мюрису, одновременно вытряхивая из собственного рукава болт охотничьего самострела. Подхватил. Не рисковать, под одеждой у далака вполне мог оказаться прочный доспех, сильно и вверх ударил в горло.
  Широкое жало наконечника прошло под скулой, прошила заднее нёбо и угодило в мозг. Мюрис дернулся будто от испуга и сразу повалился. Солано, используя малое время, поддержал тело подтащить и сбросить со стены. Прежде чем вывалиться наружу в ров, мертвый законник словил стрелу, пущенную снизу. Хруст пробитых ребер, заставили Солано вздрогнуть от неожиданности. Омоньер отшатнулся от края, спрятаться во мрак.
  "Или я поторопился, или далака сочли лишним в Чедвиге. А нашу встречу исключительно не продуктивной. Король?" ‒ мысли быстры, подобно вспышкам. Всплеск воды поставил точку в данной части истории.
  ‒ Эй! Кто нибудь! Скорее! Убит далак фра Мюрис, ‒ с плохо скрываемым облегчением крикнул в темноту Солано. Под ногой скорготнул оброненный тессер. Бусины раскатились по доскам. Поди собери.
  
  
  4. Туат Хюльк. Дорога на Довер и Инхорн.
  
  − Не поторопимся, опоздаем! − подгонял спутников Дуанн. - Эрл Вильм не жалует поздних гостей. Захлопнет ворота и дожидайся рассвета, войти!
  ˮСдались мы ему, хлебосольствовать!ˮ − по другому видел Веронн ситуацию с неоговоренным приездом риага. Но не стал озвучивать. Дуанн из тех, кто признает собственные заблуждения, лишь приложившись об них лбом. Не тихонько, а со всей страстью, разбившись в кровь. И не с первого раза. И не со второго.
  − Тогда нам нужны лодки, а не лошади! - вслед за многими негодовал великан Керсо.
  Конь под десо* осел на задние ноги и едва не завалился. Всадник удержался, но нарядная шляпа слетела с головы под копыта.
  − Но! Шлюхино семя! - с досады рванул поводья Керсо, выправить посадку.
  − Не отставать! - не терпит замешательств Дуанн. Его не могли сдержать ни ужасная дорога, ни непогода, ни иные причины, сколько бы их не набралось. Вперед! Подставляя лицо дождям и ветрам. Расправляя за спиной крылья черного воинского плаща. Дыбя загривок сброшенным с головы шапероном. Посверкивая изумрудом в яблоке меча.
  Дорога через низину подобна грязевой реке. В начале спуска, сгнивший межевой столб завалился на обочину, клюнув указателем в лужу. Огромные лопухи, наступавшие из канав, барабано дрожали от тяжелых дождевых капель. Грунтовые вязкие намывы не объехать и самый простой путь по прямой, рискуя утонуть лошадям по брюхо.
  Кавалькада сползла вниз, продавилась по дну, втащилась вверх. Дорога ложилась на длинный полукруг, обежать околок, и резво взбиралась на взлобок, к поросшим сорняком развалинам. Под деревом, с прореженной безжалостным ветром листвой, прятался от непогоды фургон маркитантов. В такую мокрень удалось развести костерок согреться. Две фигурки, накинув на плечи мешки, жались к крохотному теплу. Над огнем висел котелок, пуская жиденький и пустой пар.
  Всадники пронеслись мимо. Керсо из предосторожности прикрыл собой Дуанна.
  − От вашего брата можно ожидать чего угодно! ‒ не акцентировал он в чей адрес высказаны подозрения в низменных помыслах.
  − Не в такую сырость! Пустоглазый в дождь и носа из дома не покажет! Маменька не дозволит, слепошарому херу, простыть, ‒ ни с чего Дуанн расхохотался. ‒ Не удивлюсь прислала своему любимчику вязаные, овечьей шерсти, носки и брэ, парить яйца!
  − Ему незачем самому месить грязь. Наймет кого! ‒ увещевали риага быть осторожным и осмотрительным.
  Короткий пролет по открытому месту. Узкая просека через старый спелый, в двести шагов, сосняк. За ним давно брошенная пахота, без хозяйского догляда поросшая бурьяном и овсюгом. Справа остов шалаша и загороди пустого загона.
  Одолев поле, дорога добегала до вросшего в мох камня и расходилась надвое. Левый отвилок долго тянулся вдоль сосен, нырял в подлесок, проседал в балку и прятался за черемушник. Правый, зигзагом, перечеркивал бурьянное море и скатывался к низкому берегу речки. Неподалеку находился мост, но от всадников, и он и река, заслонены вымахавшем на гарях густым осинником.
  − Не нравиться мне это, − Керсо придержал разгоряченного скачкой коня. Животное заплясало под седоком, разбрызгивая бурую жижу.
  Не только десо, но и весь выезд насторожился неожиданной встречей.
  На камне стоял человек. Стоял задрав голову. Смотрел в серую осеннюю высь, ловил раскрытым ртом редкий дождь. Жадно сглатывал скупые дождинки и не мог утолить жажду. Человек абсолютно гол. Ни клочка ткани или шкуры прикрыть тело. Но ни наготы, ни холода он не замечал, ненасытно глотая малую воду небес.
  Керсо привстал в стременах и далеко огляделся. Он не жаловал случайности. Случайность обычно чей-то трезвый расчет. Но за непогодой многое ли увидишь? Мир заткан серым до горизонта.
  − Лучше поберечься, сир, − обеспокоился великан безопасностью своего риага. Кто-то же должен. Герои хороши живыми, мертвые они просто покойники. Бесполезный тлен.
  − Этого? - возмутился Дуанн. Легкий флер пренебрежительности нынче в широкой моде. И в столицах, и в провинциях. По другому никак. Опыт толком не нажит, не пройдены горнила потерь и обретений, относительно цела шкура и по прежнему пуста голова, видеть смерть доброй кумой.
  − Сир! − воззвал Керсо к благоразумию Дуанна. Он не мог определить для себя, что именно заставляет относиться к безоружному несчастному с подозрительностью и недоверием. И совсем не видеть беспомощности и беды, сострадать в малой доле.
  − Обычная жертва разбоя! - уверен Бусси. Уверен-то уверен, но рука тянется к шестоперу. Всякая вера крепка сталью, ею питается, поддерживается и утверждается.
  − Не словить бы стрелу, − крутиться в седле Хойх, предупредить нежелательный исход незапланированной остановки.
  − Чистое поле вокруг! - вразумляет не в меру подозрительного товарища Дуанн, обводя дождевой простор плетью. Намокший темляк кропит восток и север водой. Не обижает юг и запад.
  − Сир! Позвольте мне? - вызвался Йюхен. Весс преисполнен надежд ухватит судьбу за мылкий хвост. Предыдущая попытка закончилась тюремным заключением, и шикарной перспективой угодить на королевскую виселицу в качестве мятежника и позора семьи. Только благодаря Дуанну он на свободе и в целостности. Благодарить это для бедных и глупых. Служение ‒ соблюсти выгоды и интересы обеих сторон.
  Дуанн первенства не уступил. Он вообще не любил уступать. А теперь, обладая малым королевским величием и подавно.
  − Сир! - пытался Керсо образумить риага, но не образумил.
  Веронн не вмешивался. Не во что вмешиваться. Ситуация не ординарная, но не более, хвататься за меч и драть глотки.
  Расстояние малое, доброй лошади на два скока. Дуанн подъехал к камню. Жертва разбоя не реагировала на его приближение. Как не реагировала на непогоду и стылый ветер.
  − Кто такой? - потребовал объяснений подоспевший Йюхен. Не самому же риагу спрос с быдла чинить.
  Человек часто дергал острым кадыком. Вода для него важней, отвлекаться.
  − Оглох? Кто такой спрашиваю? - подпустил угроз Йюхен. Рослый весс давил голосом. - Беглый? Отвечай!
  Обыденность бытия, его размеренность и даже в какой-то степени предсказуемость, притупляет восприятие окружающего. Не подмечаются настораживающие детали, остаются без должного внимания важные мелочи. ,,Не читаютсяˮ штришки к событиям, в лицах их участников, в действиях обороняющих и атакующих сторон. Зрячие слепы, имеющие слух глухи, разумники оглуплены...
  От Веронна не укрылось, нищий слушает их. И слышит! Прекрасно слышит!
  ...Звякнул металл. Не пряжка о пряжку, не украшение на конской справе - оружие! Человек чуть повернул голову, наблюдать всадников в щель век. Повернул ровно на столько, на сколько требовалось видеть угрозу. Отслеживали ˮбряцающие и воспрошающиеˮ изменения? Уловили перемену? Готовы к дальнейшему?
  "Нет, конечно!ˮ - изумился Веронн. И изумление старого рубаки не отнести к приятным. Учить дураков вообще малоприятное и малопродуктивное занятие. Вложений на золотой, а отдачи на медяк.
  Глен Веронн много старше своих спутников и помнил, чему и как обучали в старых школах. Не в нынешних, где наставник больше напоминает балаганного Полишинеля, а у истинных фехтмейстеров. Помнил ˮзлых мэтров клинкаˮ натаскивавших учеников не на парады и марши, а на убой и резню. Измыватели мрачно шутили над разодетыми в бархат и шелк маменькиными сынками.
  − Если тебе мешает биться слишком задранный кверху нос, отсеки его! Пока не отхеракали голову! Мешают быстро двигаться собственные яйца, отрежь! Все равно пропадут. Без пользы.
  Сейчас и Дуанн, и Йюхен, и Бусси напоминали таких зазнаек. Разве что Керсо и Хойх должным образом осторожны и осмотрительны. Об остальных лучше промолчать. Дуболомы.
  Взгляды Веронна и пытливого великана встретились. Что Керсо хотел ему сказать? На что обращал внимание и желал обратить внимание опекуна? Веронн проследил взгляд. Камень.... Подножье.... Что из этого важно, фрайх не понял.
  Йюхен направил короткую пику, ткнуть молчальника в ребра. На крестьян угроза производила должное воздействие. Они или разбегались в панике, или падали на колени, стукаясь лбами в землю, или начинали без умолка тараторить, вопить и жаловаться, выпрашивая милости. Здесь все обратно. Человек расслаблен и спокоен. Дыхание не участилось, а выровнялось. Блядство! Крестьян не учат тонкостям боевой концентрации!
  ˮСеверянин?ˮ − сомнительно Веронну. В Уладе нынче днем с огнем не сыскать доброго бойца. Повывелись. Сгинули в бесчисленных походах и набегах. Вымерли от заразы и хворей. Подались в наемники. Спились. Обабились. Снищали духом.
  ˮМайгар?ˮ − другая крайность фрайха, но тоже маловероятная. Чего горцу делать на равнине в двухнедельном пути от снежных пиков?
  ˮХресвельг*?ˮ − последнее что можно предположить в здравом рассудке. Догадка выглядела вздорной, но не исключающей подобной встречи с безумцами, воюющими с прикрытыми лицами и голыми мудями. Здесь же и намордника нет.
  ˮКто тогда?ˮ ‒ горяч вопрос, успеть не наделать непоправимых глупостей.
  Дальнейшие наблюдения вызвали у Веронна еще больше удивлений. По человеку, сверху вниз пробежала легкая волна, будто он мысленно проверял готовность мышц к схватке. Дернулась шея, напряглись плечи, поджался живот, подогнулись колени. Затем волна пошла вспять. Перебрала пальцы левой руки - мизинец чуть отошел в сторону. На правой − пальцы поджались.
  ˮИшь, шельма!" - неосознанно восхищался Веронн, улыбаясь в усы. Душе приятно встретить толкового воя. Такому и оружия не потребуется. Голыми руками управится.
  "Когтями... зубами...", ‒ подошли бы нищему умения ульфхеднаров.
  − Оглох! ‒ гаркнул Йюхен, напугав собственную лошадь. Белобокая кобыла фыркнула теплом.
  Пика чуть двинулась в сторону голого. Тот качнулся вперед, перераспределив опору ног и положение локтей.
  В старой школе это называлось балансом мер. Ничего лишнего в ответ на угрозу. Ничего! Ни единого движения, ни единого вдоха. Достаточность. Прихлопнуть муху не понадобится бревно, обойдется и щелбаном.
  Окончательно разозлившись, Йюхен потянулся кольнуть пикой. Наживить на ноготь. Для сообразительности.
  − Долго молчать собираешься?
  Теперь человек не двигался вовсе.
  "Он готов. А этот дурак нет," ‒ мысли в голове Веронна закрутились быстрее. Ему не жаль ни того ни другого. Чисто профессиональный интерес.
  ˮЧем ответит?ˮ
  Фрайх железно уверен, странно откуда такой уверенности взяться, но она наличествовала, нищий безучастен только до малейшей потуги (не попытки!) угрозу реализовать.
  ˮУклониться в развороте?" ‒ гадал Веронн. ‒ "Пропустит укол, перехватит ближе к руке и сдернет раззяву с коня? Залепит в рожу стопой. В переносицу. Или сместит удар выбить глаз?ˮ ‒ Варианты множились и предпочтения однозначно не отдать. ‒ "Ударит в морду лошадь!? Нет! Нет! Рывок на себя забрать пику, разворот и хлесткая плюха в голову риагу. Используя лошадь за опору, кинется к Керсо! Или скользнет между Дуанном и Йюхеном! Дуанн левша, ему неудобно рубить! Как узнал? Откуда? Меч ему не виден! А Йюхен? А что Йюхен? Где ему развернуться с пикой?! Если только подтоком? Бляжья рожа! Дуанн! У него к подседельной сумке цеп привязан! Выдернет!"
  ˮЗараза уладская!ˮ - выругался Веронн собственным фантазиям. Против умелого цепа, мало кто продержится. Из маменькиных сынков никого.
  Фрайх потратил драгоценные секунды, оценить человека, прозреть упущенное и важное. У босяка крепкие кости спеленованы в тугую ткань мышц и сухожилий. Сбит добротно, учен отменно.
  ˮВыносливей вола... Ловок", − на ум напросилось сравнение с ртутью, подвижной и неуловимой. Способность первейшая в свалке.
  Потенциальная опасность стремительно нарастала. Качество цеплялось за качество. Одно вытекало из другого, переплеталось, суммировалось....
  Разворот корпуса, положение головы, мягкость позиции. Все это не от заученных премудростей на тренировках, а от опыта, из пройденных боевых стычек. Подкачал только взгляд. Отсутствующий. Словно человек сквозь пелену неведомых далеких образов, пытается разглядеть, сосредоточиться на настоящем. А так... Нет, перед ними не жертва грабежа! Кто угодно, но не жертва! Но почему здесь и в таком виде? Или лучше спросить зачем?
  "С этим потом!" ‒ одернул себя фрайх, не терять последние мгновения, остановить избиение младенцев.
  − Имя есть? - вмешался Веронн, проезжая в первую линию, оградить нищего от дураков. Или дураков от нищего.
  Человек вздрогнул, будто ему неожиданно гаркнули в ухо.
  − К..хан...., − первый звук получился разломанным. Не К, не Х, не КХ - гадай, вот!
  − Как? - подивился Дуанн. Ему показалось, человек не договорил, сглотнул окончание. - Ты из Дакса? Кха? Небо? Или Кханга-дхага? Вооруженный? - спрашивал риаг и сразу переводил спутникам, не знавшим ни слова древнего языка.
  Свита верноподданнически захмыкала. Вооруженный?! Как раз про босяка сказано. Чем? Собственным удом? Хороша палица!
   − ...Или просто Кханга. Меч, - дополнил Веронн. Он следил за реакцией человека. Реакции никакой. Не угадал. Ни он, ни Дуанн.
  − К..ха..н, − прохрипел человек со странной обреченностью в голосе. Одним коротким словом сказал о себе все. Все, что хотел или все, что знал или помнил.
  − Может Ксан? Хенк Ксан? Нет? - продолжало потешаться над беднягой сопровождение риага.
  Дуанн оценил шутку сдержанной улыбкой. Чуть уголками губ дернул. Ему хотели угождать.
  − Пусть будет Кхан, − согласен Веронн не коверкать имени и распорядился. − Бусси, отправь кого к маркитантам. Пусть захватят нашего Кхана и двигаются за нами в Довер. ‒ Подкрепить приказ, бросил монету. ‒ Заплатишь им.
  Сказанное о смене направления, полнейшая неожиданность для спутников. Причина? В Инхорне ждал хлебосольный эрл Вильм.
  До разъяснений фрайх не снизошел.
  − Зачем тебе эээ... даже оборванцем не назовешь! - полюбопытствовал Дуанн. Его отношения с фрайхом едва уравновешивались необходимостью иметь под боком искусного воина и советника, и всепожирающим желание распоряжаться и командовать самому. Баланс соблюдался с нарастающим давлением в самостоятельность. Зная норов Дуанна, ничем добрым это закончится не могло.
  − Для численности! - опередили фрайха непритязательной шуткой.
  − Да-да! Самая пора обзаводиться шутами! - добавил колкость Лё-Рю. Взыграл паскудный характер задирать тех, кому затруднительно должным образом ответить на оскорбительный вызов.
  Есть люди чья сущность подвязана к кончику языка. Они будут дольше всех спорить в проигранных пари. Будут многословны там, где необходима краткость. Засыплют вас словами, что снегопад зимой, когда достаточно коротких да или нет. Они произнесут самый уморительный спич на собственных похоронах, скажут самый занудный тост на собственной свадьбе. Их признания в любви достойны пухлого романа, но выслушать полностью сможет разве что глухая и не читающая по губам. Словесная невоздержанность определенно послужит причиной безвременной смерти. Иначе, подобные Лё-Рю переживут чуму, войну, и пять колен родни. Способностью говорить длинные ненужности, приобретут столько врагов, пол-мира встанет против них в качестве противника, а остальные запишутся в секунданты вызвавшей стороны.
  Лё-Рю не следовало говорить подобного. Ему и по рангу и по роду полагалось помалкивать и сопеть. Но Лё-Рю болтун и трепач. Подобно Йюхену, мечтает полонить капризную удачу. Сколько их, желающих, иметь хвостатую в наложницах, мотается по белу свету?
  Приказ отдан и его не отменили. Дуанн не воспротивился. В Довер так в Довер. Путь до Инхорна ближе, но он доверял чутью наставника. Раз им не подходит общество эрла Вильма, придется обратиться к мар-Тонгу в Довере.
  - Нам сюда, − Веронн указал дорогу вдоль сосен.
  − Сир, разрешите проверить до реки? - инициативен Керсо, выдвинуться в разведку. Намеченный разлад между фрайхом и риагом он просчитал. Теперь предстояло набрать очков, заменить старика, как только тому укажут на дверь.
  Получить заветное место имелись основания. Он был с Дуанном в заключении. Занимал соломенный тюфяк по соседству. Дружбу советуют подвергать испытаниям: добром, бедой и тюрьмой. Убедиться, дружба ли это? С тюрьмой все в порядке, нынешнее положение ничем иным как бедой не признаешь. Насчет добра... в ближайшей перспективе. Наверное.
  − До моста и обратно! - разрешил Дуанн. Спросили его, а не фрайха. Мир двинулся в нужную сторону.
  - С маркитантами разберись, − надавил Веронн на Бусси, не забыть тому о наказе пристроить придорожную босоту.
  Кавалькада свернула с развилка и заспешила наверстывать упущенное время. Керсо и трое боннахтов* в сопровождении, унеслись к реке. Еще один, живо обернулся к маркитантам, придержал коня на том же развилке и повернул за риагом. Сиротливая монетка затерялась в скудном кошеле Бусси.
  Фургон тащился не столь быстро. Играть в догонялки с всадниками и со временем, коня заморишь.
  − Чего уставилась, бесстыжая? - ругалась Аннис на безмерное любопытство девушки.
  - Голого мужика не видела, - ничуть не смущалась Кензи. - Столько секретов! В пригоршню уместятся! ‒ и сложила из ладошек мелкий черпачок.
  − Прикройся, говорю! − маркитантка кинула нежданному пассажиру скомканную тряпку. − Потом штаны подыщу и рубаху.
  − А он ничего..., − подзуживала Кензи наставницу. Молода разумом язык придержать. - Чем бы с него за проезд взять? С голого-то какой барыш?
  − На колени ему сядь! О барыше она беспокоиться! - окончательно распалилась Аннис. Вот не ждала не чаяла заботу себе найти на ровном месте. − Ну-ка марш на козлы!
  − Там дождь! - заканючила девушка. Внутри фургона много теплей и интересней.
  − Не сахарная, не растаешь, − не потерпела возражений Аннис. То-то непонятно чего бесстыжая здесь толчется.
  − Сама говорила, мне простужаться нельзя, − упиралась девушка, потянуть время.
  − А на голых мужиков лупиться можно? Да, прикройся ты! - рыкнула маркитантка пассажиру. - Сидишь истуканом, хозяйством наружу. Глядите, не сглазьте! Тьфу! Срамотень!
  Кензи прыснула в кулачок, продолжая подглядывать, на что благовоспитанным девушкам заказано до замужества смотреть и думать.
  Увы, но пассажир не отреагировал на просьбу Аннис. Она сама натянула на него старую короткую тунику. Можно сказать прикрыла.
  − Звать-то как? Не экать же тебе все время. Чего молчишь? ‒ заглянула Аннис в лицо нечаянной заботе.
  Взгляд уперся во взгляд, будто два камня столкнулись. Искры только не полетели, поджечь чего.
  ‒ Ладно, молчун, жрать запросишь, сам назовешься, ‒ предсказала маркитантка скорый ответ.
  − Хан, − резко произнес пассажир.
  − Ух, ты! Как о жратве вспомнила и имя нашлось. Это где ж так непотребно младенцев нарекают? В Уладе? Или Дерри?
  Тут уж ответа не дождалась. Видать не край мира, а сразу за краем.
  Фургон еле тянулся по раскисшей дороге. По-хорошему требовалось стать на роздых ‒ приморился мерин. Но где? Кругом грязь. А время? Светло еще. С такой скоростью до города за неделю не доберешься.
  − И чего нам в Довере делать? - любопытничала Кензи не столько направлением и конечной точкой пути, сколько глянуть на попутчика. Тунику одели, а прорехи в ней не штопаны, голова пролезет.
  − Город все-таки. Людишек больше. Найдется кому снадобья продать. После войны поди мужиков раненых полно, ‒ объяснила Аннис, отступившись ругать ученицу. Больше раззадоришь. Запретный плод сладок. ‒ Опять же пошлину с нас за въезд не возьмут, поскольку мы по приглашению самого риага Дуанна. Не заплатила, считай заработала.
  − Почему риаг?
  − В давешние времена так в Койана выборных королей величали. Риаг Оффа или риаг Кедрик.
  − А Довер большой город?
  − Большой ли малый, любой сгодиться. Зима на носу. Надо куда-то притулиться, переждать до Имболка (1 февраля), а то и дольше. По погоде. Холода многим брюхо к хребту подведут. Лихого люда станет, что на ярмарке в Кэффе. Кого переловят, кто сам сдохнет от бескормицы. Поля-то пожгли. Но на то рассчитывать не приходится. Самим бы поживой не попасться.
  − А куда риаг спешил? ‒ в голосе Кензи режутся романтические нотки. Юное воображение рисовало веселые беззаботные гулянья до утра, нарядные выезды на показ и азартную охоту.
  − Так нам и скажут. Спешил и спешил. Пир или еще какое безобразие устроить. Турнир может.
  − А Хан ему зачем?
  − Родственник, − пошутила Аннис. - Глянь, как сидит. Спину не гнет, глазами лупает и молчит. Вылитый риаг!
  Обе, и женщина и девушка, рассмеялись. Кисло скривился Хан.
  − Ну, хоть так-то. На человека похож. А то морда, что у холощенного медведя.
  Опять расхохотались. Успели разглядеть у мужика и тыл и фронт! Фронт особенно.
  − Вдруг войну затеют? - лезла с расспросами Кензи. Хитрила, потирая плечи - замерзла она! Обморозилась, прямо!
  − Затеют, нас не спросят. А так мы, можно сказать, местечко на зиму застолбили. Солдатикам рубаху, штаны починить. Мази какой. Присыпки.
  − Особенно от мандавошек.
  − И что? Военное дело такой. А фартинг что из рук полученный, что из говна выковырянный, фартингом и останется, − по-житейски наставляла Аннис девушку. - Чем захворают за то и заплатят, от хвори избавиться.
  − Толкотно с ними, с вояками. Лишний раз мимо не пройди. То за жопу ущипнут, то запазуху заглянут, то гадость скажут. Друг к дружке задираются, ‒ справедливо пожаловалась Кензи наставнице на вольных ратников.
  − На смерть ходят, с того ум скособенило. В здравом рассудке под стрелы и мечи не полезешь.
  − И потому все дозволено?! - негодовала ученица. Имела на то причины. Насмотрелась. Саму чудо от беды сберегло. Синяки долго сходили.
  − Чего не позволишь, того и не будет. Меньше рядом красуйся. Одежку поскромней. На разговор окликнут, ступай себе, не слушай. Подарки подарят, не бери. Умом думай, жопе и остальному легче будет.
  − Мэгги расскажи, ‒ обиделась Кензи. Что она дура полная, не понимает?
  − А то не говорено ей?! Как и ты меня слушала. В одно ухо влетело, в другое вылетело. На кого пенять?
  Отогревшись, насмотревшись и наговорившись, Кензи вернулась на козлы. Без догляда мерин совсем шаг сбавил.
  Возница ли ,,зевнулаˮ или проезду не было, но ухнув в жижу, фургон застрял намертво. От Аннис досталось всем. Кензи − безглазой вороне, которой хер в два фута померещился, пути не зрить. Непогоде, что течет хлеще всяких женских дней ‒ когда заткнется только? Мерину - голову бы, гаду безмудому, оторвать, овес попусту жрет. Хана зацепила.
  − Присмотрел бы за сикухой. Бабье ли дело конем править!
  От причитаний и ругани живой пользы мало. Пришлось вылезать под дождь и пробовать толкать.
  − Чего сидишь? Помогай! ‒ гавкалась Аннис. ‒ Чай не тебя риагом назначили, идолищем сидеть, в даль глядеть посматривать.
  Хан спрыгнул на дорогу, половчее ухватился и рванул повозку вверх. Засевшие задние колеса чавкнули, отрываясь от грязи.
  − Ополоумел! Надсадишься! Толкай! Толкай! Толкай! ‒ командовала Аннис, вызволить движимое имущество из грязевой ловушки.
  Фургон покатился. Первая Кензи, потом маркитантка, комкая подолы, впрыгнули под тент. Хан остался стоять, где слез. Смотрел во след и не видел ни фургона, ни дороги. Только край далекого неба зачеркнутого черным горизонтом.
  − Ты чего? Дождь ведь! Не мокни! Давай, скорее! ‒ позвала Аннис навяленного ей малахольного пассажира. Бросить бы от греха, да велено доставить.
  Очнувшись от её зова, Хан неуверенно пошел, мало помалу, сокращая расстояние.
  − Полоумный честное слово!− вздохнула женщина без всякого зла. Перегорела. Да и не умела долго сердиться.
  − Обычно ты не так говоришь? - поддела языкастая Кензи наставницу. Та не только лекарка, а и ругательница знатная. Начнет крыть, у лошади морда краснеет.
  − Много знаешь, что да как, − осекла ученицу Аннис - На дорогу смотри. Опять в какую лыву въедем.
  Скитальческая жизнь учит внимательности и недоверчивости. Доверчивость по нынешним временам роскошество не позволительное. А вот суметь сходу, с первого взгляда, "щелкнутьˮ человека, что орех, то не просто талант − жизненная необходимость. Бабий наметанный глаз распознал скрытое. Силен. Невреден. Незлоблив. Немногословен. Хе-хе-хе! И живое при нем. Есть за что подержаться, душу отвести. Странный только. Мыслью будто в себя обращен. А что там? Грех великий или беда большая? Чего ждать? За себя не переживала. За Кензи. Молодая. В поле ветер, в жопе дым! Такую ласковым словом помани, пойдет, что голодная дворняга за подачкой.
  Хан нагнал повозку ярдов через двадцать. Ловко впрыгнул. Уселся на прежнее место.
  Ехать долго и негоже время впустую тратить. Аннис практично использовала попутчика в работе. Поручила перетереть в ступке коренья. Хан работал на совесть. С чем маркитантка возилась по полдня, управился за час.
  − Все польза. Не только глазами лупать, да девку в смущение вводить.
  Подкинула еще работенки. Пока Хан трудился, Аннис составляла сборы, заодно экзаменуя Кензи в непростом лекарском искусстве.
  − Как волдырь свести?
  − Протяну сквозь него шерстяную нитку и обрежу кончики.
  − А что лечит плакун-трава?
  − Больные глаза. Промывают росой или водой из чашечек травы.
  − А скажем, голова болит?
  − Мох с человеческого черепа высушить и истолочь. Давать нюхать, ‒ бойко отвечала Кензи, выказывая познания в целительстве людских недугов.
  − От желтухи как избавишь? Короля пригласишь?
  − Дам больному проглотить восемь вшей на куске хлеба.
  ‒ А для чего жир с рыжего мертвеца?
  ‒ Приготовить верный яд.
  − Аааааа..., − задумалась над очередным каверзным вопросом Аннис. - А вот отчего ты валериану за поясом носишь?
  − Я?? ‒ заскромничала девушка от хитрого вопроса.
  − А у нас что? Полный фургон Кензи?
  − Я... ну... это...
  − Давай-давай, поживей. Очень мне любопытно узнать, отчего это молодая смазливая девица еще и валериану таскает. Не хворая ли часом?
  − Ни отчего! − отказалась отвечать Кензи, хотя ответ, конечно, отлично знала.
  − А хочет это девица сделаться еще краше. Ухажерам вокруг нее роем роиться, а она их будет грязной тряпкой разгонять. Кыш, надоеды! ‒ посмеялась Аннис, ловко смутив ученицу.
  − Где тут ухажеры! - отмахнулась Кензи и густо раскраснелась.
  Безрадостное осеннее пространство расступаясь, медленно тянулась по обочь дороги, и, не охотно прощаясь, отставало пузырями в лужах. Миля провожала милю, межевые столбы передавали друг другу эстафету. Старое кладбище сползло в овраг. В раскисшей земле серели кости. Деревушка, спасаясь от сырости, из низины взобралась на бугор. В черных обгоревших коробках домов, светлели квадраты окон. По ближним улицам торчат могильники печных труб. В сторонке догнивала никем не прибранная копна сена. Коровий скелет пророс щетинником.
  Отъехав далеко, за деревеньку, место больно неприглядное, остановились на роздых.
  − Ручей близко и травы полно, − удовлетворена Аннис выбором ночлега.
  Костерок сладился быстро. Водица в котелке вскипела. Вскоре к сырости и прохладе примешался дразнящий запах каши. Хан ел через ложку.
  − Не голоден что ли? Или не нравится? - пытала его маркитантка. Стряпуха, по правде, она не важнецкая, но кому рожу воротить-то? − Сама бы крольчатины отведала, но не заработали. А промыслить, бог таланту не вложил. Ни к воровству, ни к браконьерству.
  После еды и мытья посуды, Аннис вспомнила обещание поискать одежду молчаливому попутчику и полезла в сундук с жалобными причитаниями.
  - Одно разорение... Последнее сыми, чужому отдай!
  Открыла нехитрую защелку, на честного человека рассчитанную, сунулась в нутро, пахнущее полынью.
  − Оденем тебя чин по чину. Чтобы мужественностью почем зря не блестел.
  − В берестянку забери, на хранение, - прыснула Кензи, сгорая от нетерпения поучаствовать в добром деле помощи.
  − Ох, получишь ты у меня, девка! Ох, схлопочешь! - погрозили шутнице за бойкий язык.
  Аннис вытащила несколько верхних свертков. Ткань на шитье. Рубаха. К празднику надеть или к иному доброму случаю. Любовно отложила в сторонку. Симара. Скоро впору, зима близко. Тряпица узлом. В тряпице бусы. Дорогой подарок. Давний. Сбоку, у самого дна, невеликий скрут с искомым.
  − Эти подойдут, пожалуй, − протянули Хану штаны.
  − В них же Курт помер? - брезгливо зашипела Кензи. − Ты хотела на тряпки пустить.
  − Курт помер, ему, стало быть, не наряжаться. А вот нашему молчуну в самую пору.
  − Ему? Он втрое худей жирдяя.
  − Ничего, не выпадет. Веревкой подвяжем, за пуп прицепим...
  Кензи засмеялась. Ну-ну, за пуп, как же!
  ‒ ...Походит, после подгоню.
  Нашлась Хану и рубаха. Почти новая.
  − Не считая заплат. Заплаты старые, − приговаривала Аннис, отдавая убогую одежку.
  Хан над шуточкой хмыкнул.
  − Ну, во! А то сидишь букой. Что ты, что дрючок в кустах. Рассказал бы про себя. Откуда сам, про женку, детишек. Как в таком виде оказался? Черного Олуза повесили, так может еще какой шалапут завелся, − торопилась Аннис разговорить пассажира.
  На все её вопросы Хан промолчал. Ему нечего ответить. Даже при всем желании и уважении. Прошлого не помнил... Не помнил себя в своем прошлом. А те крохи памяти, что остались... Что ему с тех крох?
  Костерок догорал. Ночь выспела темнотой. Тонким блином мутнела луна. Ручей невесело журчал под бережком. Упоительно тихо...
  Утолклись спать. Пошел дождь и потому теснились в фургоне. Кензи определили на лавку.
  − Твердо на ней! - жаловалась Кензи. - И тесно!
  − Задницу наешь, мягче будет, − отмахнулась Аннис от капризов ученицы. - А тесно, шуруй на улицу. Хоть вдоль, хоть поперек ложись.
  Ага! Сейчас! Нашла дурочку! В фургоне много теплей, от специально нагретых на костре каменюк. Не каплет. И не страшно. А на улице! В траве шелестит, у ручья плещется, в близкой сторонке хрустит сучьями, птиц не слышно.... Если только филин ухнет.... Примета нехорошая.... Где ночная птица голос подала, там девица непорочность потеряла.
  Аннис и Хану место на дне фургона. Маркитантка долго крутилась, прилеживалась, пристраивалась. Хан как лег на спину так и замер.
  − Вода в головах, − напомнила ему лекарка. - Не спутай!
  Утихает возня, ровняется дыхание, убаюкивается тишиной слух, теряет остроту. Весь мир - колыбель.
  Ночью Кензи проснулась от шума.
  − Ты чего это удумал, а? - тревожилась Аннис.
  Хана бил озноб. Клацали зубы, сводило мышцы. Лежал, вцепившись сильными пальцами, в подосланную вместо матраца тряпку.
  − Захворал что ли? Говорила, не торчи под дождем.
  Пощупала лоб, прислушалась к дыханию, не хрипит ли в грудях?
  − Негорячий.
  − Может тиф? - лезет поучаствовать Кензи, определить недуг.
  − Тьфу на тебя! Скажешь такое. Какой тиф?
  Нашарив руку Хана, посчитала пульс.
  − Чисто хвост овечий. Мотыляется счету нет.
  Дотянулась до воды. Зачерпнула в ковшик. Поднесла.
  − Вот еще забота, − в беспокойстве ворчала Аннис.
  Вода пролилась. Хан не сделал ни глотка.
  − Свет зажечь? - подхватилась девушка оказать посильную помощь в лечении.
  − Еще чего! Свечу портить!
  − Делать что будем?
  − Уж известно что...
  Аннис решительно содрала с Хана рубаху и сдернула штаны. Сама разделась до нательной туники. Подумав, стянула через голову последнюю одежку.
  Девушка затаилась, вглядываясь в сумрак повозки во все глаза. Интересно же...
  − Дура ты еще. Мужику иной раз не это надо. Тепла нашего. Бабьего, − вразумляла маркитантка. − Его не от хвори бьет. Внутри что-то.... Душа колотится. Может он с горя великого такой пришибленный.
  Аннис легла к Хану, прижалась поплотней, закинула его руку на себя, крепко обняла.
  − Ну-ну, успокойся! Все образуется. Жизнь, она беды горькие переборет. Водой, что святой слезой, омоет, − напевала-баюкала Аннис. - Ночка пройдет, день придет. День придет и дела придут. Закрутят-завертят, завертят-замутят дела-заботы. В заботах напасти наши пропадут-растают, снегом с души сойдут. Чистой будет...
   Любопытная девушка все ждала, когда они завозятся, задышат часто, запыхтят. Наставница начнет мыкать, выгибаться и задыхаясь приговаривать − ох, родненький!
  Жизнь цинична в своей простой правде. Ничего не скрывает. И не очень стесняется показать лишнего. Не подгадывает ни к сроку, ни к уму, ни к пониманию. Хочешь − смотри, хочешь − слушай. Хватит ума промочишь, а не хватит.... О чем тогда и толковать, с бестолочью.
  Аннис оказалась права. Хан скоро успокоился. Озноб прекратился и он уснул. Уснула и Аннис, прижавшись к плечу. Сложив сверху руку и ногу, спала так, будто заслонилась от мира надежной непробиваемой стеной.
  Кензи долго мучилась бессоницей. На душе сделалось особенно беспокойно и маятно. Кровь приливала к голове, дыхание сбоило. Кожа сделалась особо чувствительной, отзывалась на прикосновение тянущей сладостью внизу живота.
  Шумел дождь, барабанил по тенту. Громко хрупал травой мерин... Луна стерегла людей...
  ...Керсо и его боннахтов накрыли сразу за леском. Лучники с первого захода сбили их из седел.
  Плюхаясь в луже, загребая в жмени жидкую грязь, великан безуспешно пытался подняться.
  − Ишь ты! Живехонек благородие! - склонился над ним крепкий латник. - И стрела его не взяла, быка такого. Жаль не Дуанн. За него риаг Кифф денег сулился отвалить. И эрл Вильм тоже!
  − Я... тебя..., − Керсо пробулькал угрозу забитым кровью горлом.
  − А ну, кто первей?!
  Мужик дернул голову раненного кверху и набок. Вогнал шабер за ухо. Так в его родной деревне забивали скот. Не все. Кто умел. Он умел.
  Угасающее сознание открыло, странность обнаженного человека на камне. Кому-то открытие могло пригодиться, но умирающему Керсо точно нет.
  
  
  5. Кэффа, столица Асгейрра.
  Король не любил путешествовать в карете и всячески таких путешествий избегал.
  − Пусть видят, Гильф Второй, еще в состоянии удержаться на кобыле, − обычно шутил он и хохотал над двусмысленностью громче остальных.
  Считалось уместным поддержать монаршую шутку коротким фырканьем, усиливая неоднозначность фразы. То ли удовлетворенные ,,кобылыˮ фыркают, то ли подданные по достоинству оценили острословие своего сюзерена.
  С Плешивых Холмов вид столицы мерзопакостный. Кэффа, величаемая словоблудами и поэтами жемчужиной короны, нисколько высокому "штилю" не соответствовала. Она скорее напоминала прохудившийся котел, завалившийся набок, протекший в дыры предместьями. Сотни.... тысячи невзрачных развалюх и хибар, в кривых квадратах заборов, обозначить подворья, огороды, сады. Смрадная и дымная область иссечена трещинами кривых улочек, сползающихся к воротам. Стены столицы в опухолях и шишках башенок, башен, турнеллей. Задним планом по-над куртинами "костиˮ старого замка. Над ним "перья" храма Восшествия на Небесный Порог. Серой пеной пузырились крыши королевского Пфальца. Обозначая кварталы Губари и Вайда, плавают множества множеств луковок церквей и церквушек. Огромным мослом выглядывает Бринмор - цитадель братства Святого Храмна. С высот следит воронье за округой, первой слететься к пиру или бойне.
  Гильф столицу недолюбливал. Ему в ней тесно, как тесно тигру в собачьей будке. Ни почесаться, ни блох погрызть, ни под хвостом полизать. При любой подходящей возможности сбегал. На охоту, войну, произвести досмотр владений. Все дороги хороши, кроме обратных, в Кэффу, в королевские покои, к подданным и близкими, к рожам и мордам, с которыми с великим облегчением попрощался бы на веки. Иногда (теперь чаще) задумывался, обладая многим и над многими властвуя, ему отказано быть собой.
  "Ты король. У тебя нет выбора," ‒ объяснял и уговаривал он себя поступать должно, но не по сердцу и страсти души.
  "Я ‒ король," ‒ соглашался Гильф дальше терпеть и сносить общество ему до икоты неприятное. Ведь действительно король. Не человек, не личность, а функция объединять, награждать, охранять, судить и казнить.
  "А где же сам?"
  Жалкими крохами разбросан по спальням жарких любовниц, по загульным застольям. Забыт в пыточной, утерян на полях битв. Везде и нигде. Стоять надо всеми и не над чем. С каждым и от каждого на особицу. Ровняться богу и жить в оковах человека.
   К столице, королевский кортеж тащился по единственно мало-мальски пригодной для проезда по такой погоде дороге. За три века, вбитый в дорожное плотно крупный галечник, потерял плотность кладки. Оттого оспины глиняных лыв и разливы луж. По обочинам дурной бурьян в рост. Раскисшие склоны холмов, пустили почвенные языки к самому проезду. Отчасти разнообразят унылый до зевоты пейзаж виселицы. С мятежников щедро кормится воронье и бродячие псы. Проезжая мимо одной из шибениц, Гильф в приветствии вскинул руку. Длань дающая и длань карающая. Забылись сучьи дети, кусаться вздумали?
  Не терпеть вонь, ускорили шаг лошадей. При достаточном приближении, можно разглядеть на стенах полотнища королевских и городских стягов, большие тележные колеса, обвешанные усекновенными конечностями. Не у всех мятежников закон отобрал жизнь. У малой части счастливчиков частью малой и довольствовался. Рукой по локоть или ногой по колено. В деревянных бадьях отсеченные пальцы, отрезанные уши и носы, вырванные глаза.
  Заприметив королевский кортеж, на башнях дружно дунули в медь приветствие - Славен край в державной длани! А-то не славен!? Висельники до горизонта!
  Под копытами уставших лошадей загромыхал мост через ров. Под мостом, из черной глади мусорных вод, торчат срезы столбов и макушки утопленников. За смуту карали по-разному. Не гнушались и утоплением.
  Кортеж втянулся в сумрачный тоннель въезда. Чадили факела, роняя смоляные капли на влажный камень отмостий. До головной боли звенит цокот копыт, старательно повторенный эхом. Скорготали лебедки поднять герсы, не задерживать. Мгновения холодного тесного сумрака и... на свету простора площади Пивоваров. Под дождем и серым небом.
  По периметру редкая линия гвилов. Бедняги промокли до нитки, но держались браво. Пики торчком вверх, грудь вперед и навыкат. Ноги твердо на ширине плеч. На мордах суровое спокойствие, внушать подданным уверенность в незыблемости правопорядка, мироустроения и законности.
  С Пивоваров повернули обычным и наезженным путем в хитросплетение улочек и переулков. Впереди едущие лейды* в пурпуре королевских цветов, разгоняли зевак. Герольд оглашал улицы растяжным криком.
  − Бооожиююю Мииилостиююю, сир Гильф Второоой! Бооожиююю мииилостиююю....
  Народ приветствовал короля. Народ махал королю. Народ кланялся королю. Народ плевал вслед королю. Народ поминал короля всуе непотребными словами. Народ судачил о короле. Народ по своему любил короля и ненавидел. Многие ли из земных правителей могут похвастаться тем же? Если подданные не сложили о тебе и пары анекдотов...
  ...− Что больше всего украшает самодержца? Корона или уд*?
  − Конечно уд!
  − А на кой он ему на лбу!?..
  
  ... и не спели нескольких непотребных куплетов...
  
  ...Наш король с зарею встал,
  Во рту волос щекотал!
  Не с усов, не с бороды,
  Рыжий! С милкиной манды!..
  
  ...ты никчемный венценосец!
  Омоньер Солано держался от Гильфа по левую руку, но позади, под локотком, внимательно осматривая крыши. Старания лейдов, как всякие титанические усилия по поддержанию порядка и безопасности, тщетны. Достаточно спрятать на крыше Зала Гильдий или за пинакль на церкви Великомученика Прова по лучнику.... По доброму лучнику. В памяти омоньера всплыло сожаления Дуанна о паршивых стрелках из Хюлька. Только чудо спасло жизнь королю. Не окажись стрелок паршивым.... Пожалуй, троица хороших лучников, запросто решили бы дело в пользу престолонаследника. Безо всякого мятежа, разорения городов, разрушений моттов* и шилтронов*, кровавого противостояния scildburh (стены щитов) на полях битв.
  Удобные скрыты для отстрела, Солано, на всякий случай, постарался запомнить. Никогда не угадаешь, что в будущем пригодиться. И как скоро.
  На Старой Губе плотная толпа, не пробиться. Не протаранить и лансерами. Если только пустить спарсу Карла Инчи. Но ведь это королевские подданные! Налогоплательщики и, в случае беды, ополчение. Хреновастенькое, но ополчение! Отхожие места копать, обоз сопровождать, трофеи стеречь.
  − Что? В городе разразилась эпидемия желтухи? - недоволен Гильф. Раны тревожат и хочется поскорее добраться до спокойного места. ‒ Или пришли убедиться, не сдох ли я! - вяло махнул рукой толпе. - Видите? Нет? Жив ваш трисветлый король!
  Народ свистит, вопит, кидает шапки вверх.
  − Сир, вы не справедливы! - вдохновлены верноподданническим зрелищем народного ликования.
  Лобызать королевский зад невозбранно и похвально. Не зря умник Херцл утверждал, путь к высотам власти, легче пролизать, чем прорубить или оплатить.
  ‒ Они приветствуют своего великого короля.
  "Издевается что ли?" ‒ вкралось подозрение к Гильфу. Он бы с радостью повернулся увидеть лицо говоруна, но раны тянули - волком вой. Нихрена лекарские мази толком не помогали. Кувшин вина помогал, это да.
  ‒ Лучше бы работали, ‒ пробурчал владетель Асгейрра, придерживаясь рукой за саднящее рассечение. Повязка пропиталась сукровицей и пахла сырым и металлом.
  ‒ Они готовы осыпать ваш путь цветами! ‒ восхищались и вздыхали.
  ‒ О цветах я недавно толковал с собственным сыном. Обойдусь, ‒ вертит головой король отдать приказ. ‒ Разгоните скотов, проехать. До ночи не разойдутся.
  Лейды применили испытанный способ. Пинки, тычки и ругань. Кого-то опрокинули в грязь, кого-то наградили синяком. Тележку зеленщика разбили в хлам. Толстую бабу вытянули вдоль хребта древком. Та взвыла - вороны с церкви взлетели! Толпа колыхнулась и не подалась. Брошенный кусок грязи залепил лейду рот.
  ‒ Наелся ебун косорылый? Скусно? Ишо хошь?!
  В ответ грянул команда.
  ‒ Ножны долой!
  Закончилось бы кровью, но вовремя объявился волчатник. Королевские предпочтения сходу поменялись.
  − На псарни! - переориентировался Гильф маршрут движения, забыв и про раны и про покой.
  − Сир, вам необходимо отдохнуть. Вы себя не бережете, ‒ закудахтал лекарь вразумить венценосного пациента. Плохо усвоил, когда вмешательство неуместно.
  − Беречь короля забота подданных, − не услышали умных советов.
  Совершив крюк, въехали в королевские псарни. Иной рейнх жил хуже, чем питомцы Лёса Дагри.
  − Сюда, сир, − показывал путь волчатник. Он оброщ как каторжник и могуч, что вековая листвяжина. - Направо. В ту дверь!
  Несколько переходов в пустом сумраке. В вольере натаскивали мастиффов. На человека. Озлившиеся псины совали морды в растерзанное красное мясо. Растягивали кишки по земле, обгрызали ребра. Крупный кобель спокойно объедал пальцы со ступни.
  − Как того? - Гильф указал на красномордого.
  − Смалько, сир, − ответил волчатник. - Но вон тот, в дальнем краю, не в пример кусливей. Ярый! Так и кличем!
  Распахнулись двери. Светлое теплое помещение. Чистое и ухоженное. Женщина, лежала на охапке свежей соломы и кормила щенков аланта грудью. Двое слепышей, довольно-таки крупных для своего возраста, с жадностью тянули человеческое молоко.
  ‒ С мамашей что? ‒ волновался хозяин псарни.
  ‒ Не приняла, ‒ пожаловались на строптивицу.
  При виде Гильфа кормилица забеспокоилась встать и приветствовать высокого гостя. Она покраснела, словно её застали за чем-то постыдным и срамным.
  − Хорошо берут? - поочередно принимал король пищавших щенков, рассмотреть ближе.
  − Да, сир.
  Гильф потеребил уши, потискал животы, подул в морды.
  − Молока хватает?
  − Хватает, сир.
  − Сам знаю, кто я.
  Король потрогал грудь кормилицы. Пальцы жестко прошлись по соскам, обильно увлажняясь молоком. Втерев белую жирноватую влагу, понюхал. Попробовал, лизнув кончик пальца. Не удовлетворился. Прильнул к груди, потянул из соска молоко. Повозив во рту языком, сплюнул под ноги.
  ‒ Жидкое! Кормите лучше, ‒ наказал Гильф волчатнику.
  Дагри склонился ‒ слушаюсь.
  − Продолжай, ‒ дозволено женщине кормление, вверенных заботе слепышей. Наказ волчатнику другой. ‒ Суку на шкуру отдай!
  Принесли объемную плетушку. В ней барахтались и возились корсо*. Головастые, громкие комочки.
  − Три кобелька и две сучки, − доложил волчатник, передавая питомцев Гильфу.
  Король принимал щенков одного за другим. Вертел рассматривая, дул в носы, заглядывал под хвост и в крошечные пасти.
  − Выродок, − разочаровался Гильф в одном из помета.
  Щенок меньше остальных и не достаточно подвижен.
  − Нахер его! - уронили кроху на каменный пол. Корсо пискнул и сразу затих.
  Следующий повторил участь предшественника.
  − А этот? Видишь, нет? Окрас бледный... Уши? Ну что за.... На задние лапы глянь!
  Гильф отшвырнул щенка. Тот обижено тонко заскулил.
  Волчатник подхватил с полу отбракованных корсо. Король выговорил ему напрасно. Все недостатки прекрасно определил. Но без воли господина тронуть не посмел? Хруст тонких шеек не побеспокоил монарха. Бездыханные тельца, Дегро закинул в клетку с грейхаунду. Того сегодня не кормили.
  Посещением псарен Гильф остался доволен и, прибывая в приподнятом настроении, решил заглянуть на Сушильни, благо рядом. Площадь приобрела свое название не от дымных печей, где подвергали термической обработке мясо, рыбу или фрукты и не от тряпок, развешанных прачками, а от виселиц. В иной день на просушке болтались до трех и более десятков. Ну и много чего еще, достопримечательного, по доброму соседству к перекладинам.
  Здесь всегда людно. Народ толкается с утра и до заката, принимая участие в качестве благодарного зрителя во множестве актов правосудия. Ничего сложного, никаких непонятных телодвижений и мистерий. Веревка, топор, костер и т.д. и т.п... разнообразить зрелищами скучную серую жизнь.
  ...Запертому в клетку страдальцу сунули плошку объедок, смешанных с мочой и человеческим дерьмом. Обезумивший от голода жадно хватал еду, пихал в рот и не жуя глотал, насытиться пока не отобрали.
  ‒ Ну как? Мало? ‒ потешался окрестный люд.
  ‒ Жрет и не давится!
  ‒ Можа кормы (пшеничная брага) плеснуть для вкуса, ‒ не стесняясь выставлен уд помочиться.
  ‒ И карригану* подложить, ‒ похлопали себя по заднице в полном восторге.
  ...Повешенный вверх ногами, брыкался и извивался, что червяк на крючке. Силился освободиться. По закону вторично не наказывали. Соскочишь, считай прощен. Жиденькая толпа кидалась камнями и грязью. Тыкала острыми палками. Раскровянила лицо и порвала одежду....
  ...Под растянутым на решетке человеком, горел слабый огонь. Любому желающему за монетку дозволялось подбросить хвороста или подлить масла, добавить жара. Зачерпнуть лопатою углей и насыпать на живот, грудь, лицо. Особым притяжением пользовался пах. Там, где не скупились платить, дикие крики и вонь паленого волоса и мяса...
  ...Приговоренную к порке гулящую девку уложили на лавку, заголили спину и задницу. Палач размахивал бичом, заставлял выть воздух и зрителей.
  ‒ С оттяжкой вдарь!.. На себя, на себя секи! ‒ советовали кату. По доброй жопе и удар хороший должон быть. Путный. Пронять, блядину до визгу.
  ‒ Свянцу ей в чревА налейте! ‒ требовала изъеденная чирьями старуха. ‒ По старине судите! Хули жалитесь!
  ‒ Не слушайте дуру! Не портите бабу! Пригодиться кому! ‒ посмеивались мужики. С их места весь греховный "товар" глазу доступен. Облизывались. Отчаянные блудодействовали.
  Гильф заинтересовался, подъехал. Ему неохотно уступили, пропустили вперед. Махнул отпустить гулящую.
  ‒ Ума не вправите, чести не вложите, а красоту испортите, ‒ пожалел он молодку. Чего не отнять, бабьих задниц знаток, дегустатор и объездчик первейший....
  ...За коротким валом с нанизанными на колья покойниками, на огромной чурке, ворью секли руки. Поочередно укладывали на колоду. Захлестнув веревкой запястье, конечность вытягивали. Кат со старательным хеком, тяжелым топором воровские длани усекал. Кому по локоть, кому только пальцы. Как глянется.
  Среди приговоренных старые, зрелые, молодые, немощные, несколько подростков, и перепуганный, белея мела, пацаненок лет восьми.
  ‒ Отслужить не желаете? ‒ спросили кандальников, поиграв на нервах правкой острия.
  ‒ Лучше дрочить бросим, ‒ ответил за всех старик. Гонорливый, с катом цапаться. ‒ Грех, говорят.
  Осужденные слабо оживились, посмеялись. Успеют наплакаться.
  ‒ Вот и отмолите.
  ‒ Не. Руби, ‒ упрямился старик. С ним не очень соглашались, но побаивались сказать против.
  "Из Соломенных Венцов," ‒ определил Гильф ерепенистого старца. С этими сговориться, мешок соли съесть и того мало.
  ‒ Гоните всех в Шендам, ‒ сходу пересмотрел король приговор. ‒ Продайте в моряки. В Дал Риаду.
  ‒ Что бы ты сдох, сука старая! ‒ душевно пожелали любимому королю. ‒ Ехал же мимо! Чего встрял?!
  ‒ Веселые больно, ‒ признался Владыка Виселиц. ‒ Пацана оставьте, все равно не дойдет, околеет.
  ‒ Отпустить? ‒ уточнил судейский, не возникнуть недопониманию.
  ‒ Отпустите. Руку только не забудьте отхерачить, ‒ проявили монаршею милость к мальцу.
  Мимо шибениц проехал, головы не повернул. Ничего интересного в покойниках. Вонь и воронье.
  ‒ Когда доедят, новых развесьте, ‒ все еще желал наказания Гильф. Не отпускало. Саднило пуще прежнего. Сынок, что б его...
  Королевский Пфальц подвергался перестройке при всякой смене главного обитателя. Иногда изменения носили декоративные преобразования, иногда устраивалось нечто кардинальное и грандиозное. Но воровали в обоих случаях не по-божески! При отсутствии средств, что, впрочем, являлось хроническим состоянием казны, но при наличии непомерной жажды перемен, проводили перекладывание подъездных аллей в саду, переносы прудов, разрушение и возведение летних павильонов и ротонд. Расширяли арки, облагораживали фонтаны, обновляли лепнину фасадов.
  Гильф в отличие от предшественников довольствовался укладкой новой черепицы на основном здании и минимальному вмешательству, доделать внутренние неустройства. На остальное махнул рукой. К просьбам оставался невосприимчив. Особо настойчивых сажал под замок на неделю. Ничего удивительного. Венценосец не любил дворца, как не любил и название своей резиденции − Королевский Пфальц. Но сколько не пытался переиначить название, оно прилипло накрепко. Что ириска к гнилым зубам.
  − Божию Милостию король! - покатилось по этажам уведомление о прибытие хозяина в дом.
  Брякнули оружием лейды. Их винтенар громко гаркнул.
  − На краааа-ул!
  Дружный топот ног заглушил все прочие звуки дворца.
  Это в сказках с дороги спешат в мыльню или в баню, смыть пот и усталость, переодеться в чистое. В жизни наоборот - в трапезную! За куском и глотком.
  Кривясь от боли, с остановкой, Гильф одолел два лестничных марша, свернул в коридор и прошагал в зал.
  Всякий монарх предрасположен к гурманским причудам. Адраш Третий никогда перед едой не мыл рук. Даже после сортира. Дескать, вкусней еда. Джойд Кривой Нос, страдавший хроническим насморком, ронял сопли во все блюда, не успевая утираться, лишал ближних всякого аппетита. Нынешний - Гильф Владыка Виселиц, любил питаться наспех. Он мог закатить пир и высидеть за столом дольше всех, сожрав и выпив неизмеримо. Мог устроить веселую пирушку, скакать козлом, тискать и лезть за лиф платьев к раскрасневшимся партнершам. Мог чинно вести прием послов и гостей, угощать их яствами и расхваливать изыски в печеном, вареном и копченом виде, разражаясь целыми кулинарными лекциями. Но прибывая в кругу своих, король хапал еду, прохаживаясь вдоль длиннющего стола. Хватал руками мясо. Не отрезал, а откусывал от целого куска, сколько влезало в рот. Остатки кидал обратно или швырял скулящим борзым. Особо пряную готовку запивал вином, а иные соусом, прямо из носика соусницы. Расковыривал паштеты, тщательно обсасывая вымазанные пальцы. Каждый по отдельности и по нескольку раз. Выворачивая ножку у фазана или журавля, брызгал жиром и размахивал ею, подговаривая сотрапезников угощаться без стеснения. Натыкивал грибы на нож и, прихватывая лезвие зубами, снимал и глотал не жуя. Черпал бульон половником и шумно сёрбал из него. Яйца фесских перепелов загребал в пасть десятками, жамкал, хрустел, вытягивая содержимое. Скорлупу сплевывал куда придется. Порой в супницу. Супы не переносил, но требовал готовить.
  − Руки ополоснуть негде! - доводил Гильф до сердечных колик панетария* Нелля.
  Любил макать хлеб в вытопленное сало и, капая на стол, костюм и пол, смачно высасывал юшку из набухшей корки. Из рыбы выбирал кости, мякоть поддевал широкой лопаткой для торта и чаще валил на скатерть, чем доносил до рта. Оброненное спрессовывал в щепоть и съедал. Обожал икрицу! Сподоблялся сожрать в один присест фунт и больше. От копченого сальца откусывал шкурку. Потрошил голубцы, добывая фарш. Из пирогов лакомился начинкой. Мистресс Лисбет, супруга короля, избегала присутствовать за одним столом с мужем.
  − Я не питаюсь в хлеву со свиньями! - отказывалась она, получая за свой категорический отказ приятные подарки. Семейные обеды скучны до ломоты в скулах, вызывают уныние и способствуют мужскому бессилию.
  Нынешний день не исключение. Похапав еды и вытерев испачканные в крем руки о скатерть, а жирную морду о портьеру, Гильф, поковыряв пальцем в щербатом рту застрявшую жилку, сыто порыгивая, отправился на Малый Совет. Его уже поджидали: камерарий Эккер, граф-палатин Горрус, сенешалк Гайд, референдарий Курц и кубикулярий Хенш. Из отсутствующих только Великий Викарий. Верховный Пастырь показательно чурался Гильфа. Гильф старался не злоупотреблять настоятельностью видеть у себя попа по любому значимому поводу. Друг друга они терпели и тем довольствовались, стараясь не пересекаться в интересах. Ни в личных, ни в государственных. До сей поры успешно. Общались мужи пользуясь перепиской, но и эпистолярным жанром чрезмерно не увлекались.
  "Бумага дорогая, изводить на дураков," ‒ ерничал Гильф, составляя коротенькую, в четверть листа, записку.
  "Слово пастыря не кость, всякому шелудивому псу бросать," ‒ в сердитости бубнил Юэн, растягивая каракули на две строки.
  Сегодня собирались накоротке, в Гостевом зале. Для более доверительных встреч у короля существовали личные покои. Для гостей высокого ранга − Большой Чертог, неприветливое упокоенное место. Сумрачно, холод мрамора, вешки факелов, колонны и эхо.
  − Пещера! − хвалился Гильф всякий раз, организовывать торжественный прием.
  Ушлый филид* Легью, выпивоха и похабник, будучи в сильном подпитии, удачно сострил.
  Как семечке в чертоге геморроя,
  Мне хочется под небо голубое.
  Гильф ржал до икоты. Рифмоплета из дворца выгнал, жаловал лесом и пашней где-то в Лафии и велел больше на глаза не попадаться.
  У свободного от всякой посуды стола, раскладывал бумаги, суетился Эйб Эккер, еще три месяца назад скакавший на цырлах обычным дворцовым нотарием. Услужливый, угодливый, пахнущий сладостями и ванилью. Глядя на его прилизанный, приглаженный вид, как не вспомнить поговорку: Низвержение орла (Турома Амюса) с небесных высот, возносит петуха (Эйба Эккера) на вершину забора. Про петуха только слух и не более. Но больно горячий и повторяющийся время от времени во множественных вариациях.
  В тени занавесей окна пристроился омоньер. Неизменный участник большинства Малых Советов. Он не всегда брал слово, но обязательно отмечался в принятии непопулярных решений. Не будь за его плечами Ордена, давно бы попробовали прикормить или припугнуть. Храмовник мешался, лез куда не просят и представлял собой величину плохо предсказуемую и на короля влияющую. Последнее, вызывало немалую обеспокоенность в выстраивании его отношений с окружением Гильфа. Ручной он устроил бы всех. Самостоятельный ‒ никого. В том числе и самого короля.
  − Дай волю, вы (это об Ордене) мне хер заправлять начнете, туда куда и без вас попаду, − брюзжал Амаль на чрезмерную опеку, но вмешательство сносил. Времена такие. Не до жиру, быть бы живу.
  Памятником самому себе ненаглядному и несравненному, восседал на стуле, граф-палатин Ариас Горрус. В нем всего понемногу: твердолобости, упертости и тупости. Изъяны, имеющие и положительные аспекты. Горрус не задавал лишних вопросов и блюл сторону короны, призрев интересы прочих. Привилегией, сидеть в присутствие короля, пользовался неизменно и при любых обстоятельствах. Сказывают, при Суллах, под проливным дождем, на походном Совете, уселся прямо в грязь, не желая отказываться от заслуг предков. Сидение в присутствие монаршей особы не вызывало бы столько злословия, не имей палатин вздорной привычки раскачиваться, на манер игрушечного болванчика. Поэтому Горрус всегда предлагали под задницу крепкий стул. Скрип бесил короля неимоверно. Гильф вполне серьезно, изыскивал маломальски благовидный предлог, привилегию отозвать. Но ни на подставы, ни на провокации Горрус не поддавался. Блюл закон.
  Сенешалк Фланн Гайд занял хлебную должность благодаря родне, своевременно ссудившей королю денег. Должность значительная, выглядеть сенешалку надлежало соответственно, но Гайд выглядел откровенной дешевкой. Ни ума, ни сердца, ни путного слова не дождаться. Однако, он обладал отменным чутьем момента. Укараулить и взять свое. Выцарапать, вырвать, увести из-под носа. Это он мог. В этом Фланн Гайд непревзойденный мастер и умелец.
  ‒ Тебе лучше помалкивать, ‒ предупреждал его Гильф, подмахивая назначение. ‒ Все равно нихера не смыслишь ни в войне ни в дерьме (о политике речь!) и дельного не подскажешь. Твое дело головой кивать и мне поддакивать.
  Не чувствовать себя потерянным и ненужным, Гайд на Совете остервенело грыз зубочистки, занять рот не речами, но жеванием. Огрызки складывал на край столика. По их количеству судили о вовлеченности сенешалка в процесс обсуждения животрепещущих вопросов войны и мира.
  Референдарию ‒ хранителю королевской печати Гёду Курцу, должно находиться при короле, согласно ордонансам старого времени и вновь введенных. Сейчас ему больше предстояло слушать, чем говорить и действовать. На таких встречах документы не подписывались и печати к ним не прикладывались.
  Кубикулярий Уэйт Хенш исходя из уже упомянутых ордонансов, вовсе тень короля. А от тени, как известно, не избавиться ни в мыльне, ни в нужнике. Разве что ночью. Но и тогда... "в холода, когда в помещение не топлено должным образом или не успел согреться воздух, надлежит греть королевскую постель, а буде на то монаршая воля, оставаться под одеялом с королем на ночь...ˮ Ко всему кубикулярий обязан выручить монарха по любому вопросу. Будь то вино, легкая закуска, мелкая монета или иная прихоть.
  Не прошенным гостем встречи являлся Эмс Херцл, превосходный умница и замечательная сволочь, козырявший и превосходством ума и тем, что высокопробной сволочью является. То, что локи* не блещет широтой души давно плюнули и забыли, а вот ума простить не могли. Умных терпят по необходимости, но тот вплотную приблизился к рубежу, когда и необходимость не спасет. Талант обретать верных врагов и терять ветреных друзей, грозил поставить скорую точку в бренном существовании Эмса. Ничего возвышено-поэтического и героико-благородного. Стилет или удавка в одном из малолюдных переходов Пфальца. По поводу близкой и безвременной кончины, локи самолично справлялся о стоимости услуги у сведущих людей.
  ‒ Десять грот достаточно, ‒ таков честный ответ. ‒ Но вас исполнят бесплатно.
  Одевался Херцл весьма изыскано и единственная вещь грубо контрастирующая с его отменным гардеробом - колпак с бубенцом. Он сам головной убор придумал, сам сшил и таскал всякий раз при выходе к королю и иное публичное место.
  − Зачем тебе? - недоумевал Гильф глупому, вызывающим насмешки, наряду.
  − Необходимейшая вещь! Особенно в гостях. Удобно блевать с перепоя, − серьезно ответствовал Херцл, несколько раз проделывая трюк, доказать правоту в необходимости колпака.
  − А бубенчик на кой? Ты же не корова?
  − Ориентироваться тем, кто ищет, − еще серьезней делался локи. ‒ Ищите и обрящете!
  − Не боишься, обрящут? ‒ попугивали Херцла за безалаберность и безрассудство.
  − А вдруг там окажусь не я? ‒ хитро подмигнули пугальщику, толсто намекая на некие незавидные перспективы самого короля.
  ‒ Сволочь ты! ‒ восхитились и похвалили Эмса. Надо отметить вполне заслужено. В гадючьем гнезде ценится не ядовитость, а изворотливость.
  ‒ А я о чем! ‒ принял справедливую похвалу локи.
  Солано при всякой встрече, мимолетной или как сейчас затянувшейся, Херцлом раздражался. Бездоказательно считая того отъявленным хитрецом и интриганом. Именно бездоказательность и выводила омоньера из душевного равновесия. Локи, не то чтобы противопоставлял себя храмовнику ‒ он был! Омоньеру вполне достаточно, задумываться об улучшении людской породы, путем секвестирования части живущих. В своих желаниях омоньер очень не одинок.
  ‒ В чем затык? ‒ не желал Гильф делать работу приближенных и прикончить ёрника и заеду.
  Затык ‒ подозревали, локи не столь безобиден. Но достоверно подтвердить подозрения или опровергнуть их никто не мог. Эмс не оставлял в живых свидетелей своей небезобидности. У каждого свое кладбище врагов. У Херцла их два и он планировал начать заселять третье. Если уже не начал.
  − Когда успел вернуться? - поинтересовался король у локи, как только тот закончил дуэльные переглядки с каждым из присутствующих на нынешнем Совете.
  − Вчера. Родственников и врагов нужно хоронить быстро и самому.
  − Уровнял, называется! ‒ поспешил возмутиться Гильф и столько же поспешно признал за Херцлом неприятную правоту.
  − Конечно! Первых до оглашения завещания. Иначе останутся смердеть в церкви, не погребенные и забытые всеми, кем дорожили при жизни. А вторых, следует закапать до ниспослания откровения, сколь ничтожен был повод враждовать. И кого потерял с их уходом.
  ‒ И кого же?
  ‒ Часть самого себя. Лучшую часть. Ведь ничто так быстро не приходит в негодность, как прекрасное.
  − Тебя не упомянули в завещании? ‒ познавательна Гильфу говорливость с оттенком ворчливости. Чего греха таить, король любил заглянуть в чужой карман. Случалось ревновал, когда людям ничтожным перепадала кроха малая. Малая, да не ими заслуженная. Потому-то наличие денег и отсутствие оных, исподволь сказывалась и на личностных взаимоотношениях подданных и монарха. Бедный подданный ‒ неплатежеспособный попрошайка. К попрошайничеству Гильф относился несколько терпимей, чем к неплатежеспособности.
  − Упомянули. В основном нецензурными словами. Брату досталось и того меньше. Клякса в конце строки, перед словом остальные.
  Временами Эмс, не особо акцентируя, упоминал о своем единокровном брате, но никто, и омоньер тоже, особого любопытства к члену фамилии Херцл не проявлял. Провинция мало интересна столице. Был и был. Лишь бы не оказалось, братцы два сапога ‒ пара. Сказывалось предубеждение. За глаза хватало одного душемота, выспрашивать о втором.
  Король плюхнулся в кресло, придвинутое для него ближе к огню. У камина жарко и светло. Покряхтев, Гильф сбросил сапоги, вытянул ноги к теплу. Запахло сырым и неприятно едким.
  ‒ Хорошо быть королем, никто не скажет, какая ты деревенщина, ‒ дернул носом Херцл и показательно сморщился.
  ‒ Не скажет, ‒ согласился Амаль-старший, блаженствуя долгожданным уютом и покоем. Тело расслабилось, боль притупилась.
  ‒ Боюсь представить запашок, когда штаны снимешь, ‒ звякнул локи бубенцом. Трепать колпак в руках, любимое занятие последнего времени.
  "У меня свои забавы," ‒ отговаривался Эмс на все замечания и возмущения окружающих. Непонятно кто больше вызывал негодование. Владелец колпака или бубенец на колпаке. Обоих не заткнуть.
  ‒ Этого можешь не бояться, ‒ пообещал Гильф в легкой настроенности быстрее закончить Совет.
  ‒ Ты - король! ‒ нисколько не верили обещанию венценосца. Обманывать свойство всякой власти. И чем её больше, чем она выше, тем масштабней обман. С чего бы страдать подобной ерундой, верить ей? Пусть и в мелочах, оставаться в штанах.
  Грызться с локи можно с утра до ночи и безуспешно. Опробовано и отклонено за бесперспективностью. Лучше и не провоцировать. И призвание обязывает и характер у таланта не золотой.
  ‒ Давай! ‒ махнул Гильф лекарю, получить очередную порцию лекарского зелья.
  Тонкая стеклянная мензурка наполовину полна. Или пуста. В обеих случаях жижа выглядела не аппетитно, но из полупустой пить меньше. Дилемма, которая разрешается качеством налитого в сосуд и желанием пойло хлебать.
  Гильф выпил, кривясь и дергая кадыком, не сблевать на штаны.
  ‒ На навозе настаиваешь? ‒ сплюнул он желтым и тягучим на пол.
  Возмущенный ответ лекаря нисколько не разубедил. Откуда тогда у бальзама такой отвратный вкус и цвет?
  Совет начали в нарушении традиции и договоренностей, с сенешалка.
  ‒ Что у тебя, ерзаешь не успокоишься? ‒ повернулся Гильф к оживленному Гайду.
  ‒ Боннахты из Галаджа предложили найм, ‒ уведомили о возможности восстановить численность бана*, понесшего значительные потери при подавлении мятежа в Хюльке.
   ‒ Не поздновато? ‒ не спешил Гильф радоваться сообщению. Дорога ложка к обеду, а уже и ужин миновал. ‒ Где они были два месяца назад?
  ‒ Стерегли Швальб, ‒ растерялся сенешалк перед сдержанностью короля. Последнее время тот только и вел разговоры о боевой убыли и ничтожности своей армии. "Лучших псам скормили!" ‒ гневался Гильф. ‒ "С кем останусь?!" ‒ и гневался еще больше. Два сопляка (детки рОдные) при поддержке танов, знатно попортили ему кровь.
  ‒ Что там было стеречь? Болотину их вонючую?
  ‒ Гензайский Нос. Нынче у них ряд с Голаджем закончился.
  ‒ Приятно слышать. И сколько народу просится? ‒ морщился Гильф, сглатывая и сглатывая послевкусие мерзкого лекарства.
  ‒ Нужны серьезные деньги.
  ‒ Блядь, Фланн! Я спросил сколько народу, а не сколько ломят вои за свои топоры! ‒ готов взорваться Гильф от бестолковости Гайда. Не ждать расспросов, а внятно выложить разом все что хотел донести. Не жевать бороду.
  ‒ Триста человек. Три фелага.
  ‒ Что собой представляют? ‒ не торопился король услышать испрашиваемую сумму. "Бородачи" похуже спарсов, но тоже не дешевы.
  ‒ Их потрепали... но... люди опытные..., ‒ мялся Гайд оперировать характеристиками и цифрами.
  Насмешливый взгляд локи окончательно лишил его связанности мыслей и без того путанных и скудных.
  ‒ За половину найми, ‒ отмахнулся Гильф от озвученного предложения. Если уж сенешалк заговорил о потрепанных боннахтах, жди сюрпризов не из приятных. Остатки сладки только в присказке. ‒ Не согласятся, пусть катятся куда хотят. Где они найдут работу в зиму?
  ‒ Чем мы займем? ‒ влез локи. История с наймом, попахивала не ароматней прелых ног короля. ‒ Отбить затраты.
  ‒ Еще не потратились, ‒ дали понять Херцлу не лезть в серьезный разговор.
  ‒ Потому как и нечего тратить. Уже. Давно, ‒ дзинькал бубенец в руках локи. Королевскому пожеланию он не внял. Что ему король?
  ‒ Сколько потребуется? ‒ вопрос к сенешалку, закрыть тему с боннахтами. Не нанять сейчас, весной потратиться вдвое. От спячки просыпаются не только суслики на полях. Все кто голоден или полагает что проголодался, нацелены подхарчиться с чужого стола, забыв уведомить хозяев.
  ‒ Около двадцати пяти тысяч грот в месяц, ‒ назвал Гайд на удивление вполне приемлемую сумму.
  ‒ Эккер? Что скажешь? До Лугнасада (1августа)? Меньше года.
  ‒ В казне нет и трети, ‒ без раздумий пожаловался камерарий на неподъемность испрашиваемых средств.
  ‒ У тебя нет, найди где взять, ‒ потребовал король от управителя казны инициативности. Отказы придумывать ума много не требуется, извернись сделать.
  Смиренный поклон принять волю и требование сюзеренна.
  "Догадался," ‒ похвалил локи сообразительного камерария не вступать в спор и перечить.
  − Есть что горящее? - Гильф подозрительно скосился на объемную папку с вложенными листами. Похоже, остаток дня безнадежно пропал. Застрял тут надолго.
  − От камерария Турома Амюса, − оговорился Эккер и подал королю прошение. Бумага заполнена строками с завитушками и прочими каллиграфическими изысками. Так писали в старину. Ловкий намек о многолетней беспорочной службе, приверженности традициям и соответственно полной невиновности в выдвинутых обвинениях.
  − От бывшего камерария, − недоволен Гильф. Чего-чего, а предательства Амюса он не ожидал. И не простил. Истекший срок нанесенных обид не залечил. Смягчающих обстоятельств не открылось, о прощении думать. - Чего ему?
  − Уверяет в своей полной невиновности и просит дозволения допускать к нему жену, духовника и целителя.
  Не дослушав, король бумагу разорвал. Кинул в огонь. Подождал пока займется и прогорит.
  ‒ Притащите ему шлюху и пригласите кого-нибудь из Ордена, покаяться. А хвори пусть молитвой исцеляет! Бог милостив! Продолжай!
  ‒ Про цветочки не сказал, ‒ подсказал Херцл забывчивому камерарию. Благодарности подсказкой не сыскал.
  ‒ Какие цветочки? ‒ удивился Гильф, возрившись на локи, на Эккера и опять на локи.
  ‒ Огромный букет фарозских роз, ‒ держал Херцл в руках не зримую охапку. ‒ У рейнха Брау сын женился, невесте три подарили, она счастлива была до неба. А тут двенадцать, причем Амюс ни разу не невеста.
  ‒ Что за розы? От кого? ‒ пялился Гильф исключительно на Эккера. Все что касалось бывшего камерария король воспринимал болезненно и остро.
  ‒ Я докладывал.
  Гильф повертел глазами вспоминая. Не вспомнил. Уставился на омоньера. Даже рот приоткрыл поручить разобраться, но беззвучно захлопнул. Вдогонку тут же сердито спросил у Эккера.
  ‒ Интересней разговора нет?
  ‒ А про розы разве не интересно? ‒ не отступался локи, ответив за мешкавшего камерария.
  ‒ Нет, ‒ махнул Гильф рукой, придать отказу вес.
  ‒ И напрасно, ‒ постучал Херцл пальцем по лбу, призвать короля подумать. Призыв не возымел действия.
  ‒ Сам ему куплю, придет время, ‒ пообещал Гильф, дозволяя говорить камерарию дальше.
  − Из Штрэена доносят... Роберт Белезм* чинит насилие над домашними. Выколол глаза собственным детям. Жену каждодневно истязает в застенках, после чего подвергает насилию, оскверняя супружеское ложе. Родственник женщины испрашивает вашего справедливого суда, ‒ шуршит листами Экклер.
  − Сами разберутся, ‒ нисколько не заинтересовался Гильф вмешаться. Еще будучи юным, его учили: "Не всякий хер направишь, не всякую манду ладошкой прикроешь". Лезть в семейные дрязги неблагодарное занятие. Кругом останешься виноват. Будь причина иной, тогда да. А так.... Долги на Белезме не висят. Денег занять не получится. Разве что весной стребовать дополнительно людей в бан выставить.
  − В семье не без урода, − подал глас палатин, начиная раскачиваться на стуле. Сегодня раньше обычного проснулся.
  − Вы о ком? - оживился локи на замечание Горруса. - О родственнике? Согласен. Заниматься доносительством не хорошо.
  − Дальше давай! - поторопил Гильф и поманил слугу. У того наготове: кувшин глеры, перченые колбаски, козий сыр и кружка в семь глотков, на королевскую пасть. Все как сюзерен любит.
  − Мессир Вокх, столичный бейлиф, докладывает. Не смотря на предпринятые меры, не удалось задержать некоего Хенка Ксана, убийцу молодого рейнха Стиффа. Где означенный преступник находиться, ничего неизвестно. В столице достоверно отсутствует.
  − Этот Ксан удалец, каких поискать! Семь поединков и семь покойников! - напомнил Херцл неутешительный счет побед возмутителя столичного спокойствия. ‒ Явился ниоткуда. Зарезал уйму народу и пропал.
  − Омоньер? ‒ зыркнул король в сумрак портьеры. Тяга Солано прибывать в тени подбешивала Гильфа, а нынче же донимала больше обычного. Вполне возможно, проявлялись остаточные детские страхи. В юную пору, в его комнатах углы обжили крысы и пауки. Тварей самодержец боялся до девчачьего визга. По сути храмовник, как и весь их пресловутый Орден, помесь грызунов и насекомых. Выжидают, изредка покидая темноту.
  − Смерть рейнха не относиться к делам короны, − отказался участвовать Солано в розысках ловкого преступника.
  − Да не уж-то!? - по-кошачьи округлил глаза Херцл. - Сынок Олли Стиффа, а перед ним племяш Арла Улокка, а до того внучок прежнего графа-палатина, а еще раньше младшенький Ллойдов...
  Король, слушая локи, развернулся в полуоборот. Даже кружку опростал лишь до половины, прервался. Куда клонит?
  − ...Наследники славных воителей, героев великой битвы при Гершеме. Когда смешали с грязью цвет и гордость Бреды. А наш, тогда еще молодой и горячий король, собственноручно четвертовал венценосного брата северянина.
  − Солано?! ‒ опять обратились к храмовнику. Не за объяснениями. За действиями.
  − На дознание потребуется время и люди. Прикажите оставить прежние дела?
  Гильф в неудовольствие брякнул кружкой по столу. Всем нужны время и люди.... Время и люди. Он не Господь Всемогущий распоряжаться первым и нищ вторыми.
  − Занимайся своим, ‒ отказано омоньеру отвлекаться на малозначимое.
  − Хорошо спелись! − подгадал Херцл упрекнуть монарха под руку. Тот принялся допивать вино. Подавиться не подавился, но зло хмыкнул в кружку. Отстань, мол. - Одному нет дела, до художеств Белезма, второму откровенно наплевать на безобразия чуть ли не под стенами Бринмора!
  Гильф повозил кружкой по столешнице, подавая знак налить. Слуга не жадничал. Король что Всевышний, скупых не любит, а спрашивает и того строже.
  − Горрус, займись! - перепоручили палатину разбирательство с ловким дуэлянтом. - Найди Ксана. Узнай чьего гнезда вылупок. И какого рожна ему не сидится спокойно?
  Граф-палатин качнулся, принимая повеление.
  "Доверь дураку зажечь свечу!.. Дом сгорит, соседи погреются," ‒ осудил Херцл подход короля к разбирательству с таинственным бретером.
  Отмашка Эккеру продолжать. Неудачно вышло, качнул кружкой, плеснул вино на брюхо.
  − Из Серейи сообщают. Дакс ввязался в войну с Ллогром, ‒ резануло слух объявление камерария.
  Всем новостям новость.
  − От этого осла Бирра не приходиться ожидать чего-нибудь умного. Ослы, как правило, не умнеют ни в двадцать, ни за полста, − не сдержано и грубо отреагировал Херцл. Его многие могли поддержать в суждении, но политика больше требует молчания. В кругу своих особенно. Не проронив ни звука, выразить свою одобрительную и солидарную позицию, а отверзнув уста, порицать и возмущаться.
  − С какого хера сорвался? − вынуждено отставлено вино и колбаса. О Бирре Гильф откровенно плохого мнения. Сообщение Эккера окончательно мнение закрепило.
  − Посчитал ситуацию удобной, − в ответе камерария больше философии, чем информации. А требовалось совершенно обратное.
  Локи открыто недоумевал.
  " И этот человек у нас занимается финансами?!"
  На него таращились зеркально.
  "А чем казначей должен заниматься?"
  "Людьми! Людьми, у которых денег прорва. И его задача денежки получить. Любым законным способом."
  "Что значит любым?"
  "Вытрясти деньги, все способы законны."
  Отвлеченное обсуждения не состоялось и наверное все-таки к лучшему. Успеть за кружкой короля. Теперь это так называлось. От первого глотка до последнего, времени пройдет достаточно. Но от середины можно уже не считать и заканчивать с разговором.
  − Обычно ситуация должно определяться выгодной, приступать действовать, − замечает Херцл, выворачивая колпак на изнанку. Бубенец жалобно и придушено тренькнул.
  − Они уже сошлись? Каков итог? − Гильф махнул Эмсу - помолчи!
  − Очевидно сражение последует в ближайшие дни. Дакс занял ничейные земли и продвинулся вглубь империи до..., ‒ камерарию пришлось подглядеть название в бумагах, ‒ ...Бакеша.
  − Фьюююють! - присвистнул Херцл прыткости королевского войска под командованием осла.
  Его примеру желали последовать многие. Властитель Дакса окончательно оскудел разумом, пойти на агрессивный шаг - спровоцировать войну. Занятые земли не окупят фуража, который сожрали лошади, преодолевая каменистую пустыню.
  − Не иначе астролог поспособствовал. Узрел победу в положении ночных светил, − подозрительно сведущ локи о несамостоятельности владетеля Дакса, столкнуться лбом с Ллогром.
  Гильф тоже зыркнул на омоньера. Солано безучастно пялился за спину камерария. Для него, похоже, столь необычное начало войны не великая новость. Не неожиданная точно!
  "Врал никого нет?" ‒ взъелся Гильф на храмовника. Разборки отложил на потом, прижать при надобности. Далаком ведь дело не ограничится, ходить омоньеру гоголем, глядеть орлом.
  − Что там с астрологом? ‒ нужны пояснения королю от Солано.
  Омоньеру нет надобности выбираться из тени, отвечать.
  − Мэтр Цвейц. Не исключено, империя имеет способ на него влиять.
  ‒ И каким образом? ‒ резкий разворот короля к камерарию.
  − Выясняем, ‒ обтекаем Эккер, дальнейшие расспросы на щекотливую тему нивелировать.
  − Чего раньше не выясняли? ‒ не отступился локи. Камерарий отнесен им к типу людей при рождении отмеченных печатью посредственности. Они способны выиграть, только запомнив ходы гениев. Когда гениев нет или они закончились (как Тунор Амюс), ожидать путного от них не приходится. И не предвидится. Их удел немость рыб, там где должны заливаться сладким соловьем.
  ‒ Дорого выйдет, ‒ сорвалось у Эккера. Молчать он не умел. Сладко петь? У посредственностей нет ярко выраженных талантов, только посредственные склонности к чему-либо. К пению, например.
  − Человек, влияющий на принятие решений, не может стоить два грота, как какая-нибудь местная шлюха. В принципе суть одна и та же, шлюха и есть. Вот только обойдется мэтр... Не чета нашему омоньеру. Он один у нас бессребреник, ‒ тренькал Херцл и языком и бубенцом. ‒ А они баснословно дороги. Пфффф! Пожалел пару сотен презренного металла управлять звездами на чужом небе. Те же шахматы, но выигрыш масштабней.
  Гильф погрозил кулаком не распускать язык. Мог и кружкой запустить. Неудобно сидел, верно попасть.
  − Организуй. Пригодится, светилами двигать, ‒ отдано Эккеру прямое распоряжение, не увильнуть исполнить.
  − Сир, речь пойдет не о паре сотен...
  − Только не начинай гнусить. Нет денег, казна пуста. Она всегда пуста! Это её естественное состояние. Хроническое. Быть пустой... Аксиома жизни, деньги всюду за исключением казны. Моей казны! Думаю у других та же херня, мучиться безденежьем и слушать подобное нытье, денег нет!
  − Совсем как в моих карманах, − согласился локи, вывернув парочку. Алая материя свисала длинными алчными языками, пуская голодные слюни нитей, растрепавшейся ткани.
  Изъявление полного согласия наилучший выход и Эккер им воспользовался. Согласился. Страдательно.
  − Как отнесся Ногр к выходке Бирра? ‒ приложился Гильф к новой порции налитого вина. Семь глотков не океан. Не утонешь.
  − Они в растерянности, ‒ упрямо избегал камерарий конкретики, сориентировать в назревающем кризисе на границе.
  − С чего им теряться? ‒ мотал Херцл колпаком, исторгая мерзкий трезвон. ‒ Союзного договора между ними не существует лет сто, кинуться выручать дурашку Бирра. Армия, в отличии от нашей, укомплектована и в порядке. Скал и ущелий полно, легко к ним подобраться. А блокаду на изюме и кураге переживут, не охудают.
  ‒ Опасаются угодить под горячую руку сира Иеша.
  ‒ А мы не опасаемся? Руки сира? ‒ обратился локи к королю, потряхивая бубенцом, будто заканчивал мочиться. И мину состроил дурацкую и благостную, облегчился.
  − Где Красные Чулки? - взгляд Гильфа гипнотизировал кувшин, но рука к сосуду не притронулась. Слугу не позвал. Зыркнул зло на Херцла. Перевел взгляд на омоньера и обратно. Речь зашла о весьма серьезных вещах.
  − Свадебное посольство прибудет самое позднее через месяц. Ко дню Самайн (1 ноября), − уведомил Эккер нырнув в бумаги. Выглядело плохо. Значимое не запоминает. Сам ли готовил, не помнить.
  − Лекари с их стороны заявлены?
  − Мэтр Кабаль и мэтр алхимии Эоса. Так же мистресс Каролла, сестра короля Керта и аббатиса Лаис из Бжа, весьма сведущая по женским хворям.
  "Если девственность хворь, берусь лечить всех подряд!" ‒ одарил локи Эккера плотоядным взглядом. Затем подбросил колпак и поймал на носок высоко задранного сапога.
  − Великая Маха! Две развратницы берут под свое покровительство бесценное сокровище! ‒ воскликнул Херцл. ‒ Бьюсь об заклад на тысячу золотом, по приезду в Ногр, нашу Кэрэн примут за очередную потаскуху, а не образчик непорочности и чистоты. Она ведь образчик? Не так ли? ‒ вкрадчиво обратились только к омоньеру.
  − Заткнись! - не выдержал Гильф паскудного многознайства. − Солано! За тобой!
  − Лэйт Кэрэн под надежным досмотром, − твердо заверил храмовник короля. Не все подробности следует озвучивать, избежать лишней напряженности в отношениях. С алеколу еще следовало детально разобраться. Вокруг Кэрэн непростые фигуры. И двигали их незаурядные игроки. Видеть в проступке Дафны Этуро зависть и ревность по меньшей мере недальновидно. Роман с Ланжем не имел будущего, следовало лишь переждать время. Пережидать не стали...
  − Бросьте! Досмотр за бабой в такой поре, ‒ театральности локи отобразить похабщину, позавидуют уличные комедианты. ‒ Никогда не может быть надежным! − Херцлу явно неймется ввергнуть Совет или его часть в склоку. Горячность голов положительно сказывается на распущенности языков. Можно узнать много нового и познавательного. Порой в грубой форме, но что с того. - Достаточно надежным, ‒ звенел бубенец привлечь внимание. ‒ Не быть однажды поставленным перед прискорбным фактом, ‒ последовал вульгарный жест дал-риадских пиратов символизирующее "мышиный глаз" в совершении грубого соития. ‒ Не уберегли сокровище. Проеб....и! В казне дыра и тут дупло не меньше...
  − Орден примет дополнительные меры оградить лэйт Кэрэн от ненужного внимания, − отвлекся Солано от созерцания дверей и стен. Помогает справиться... Не всегда... но чаще всего...
  Злые глаза омоньера едва не горели углями из сумрака. Прибил бы... распял... растоптал... отымел.
  "Отымел? Грозишься или обещаешь?" ‒ не возмутим Херцл угрозам "ворона". Как упустить возможность поиграть у храмовника на нервах? Дразнить бешеного пса, не то же самое пнуть комнатного мопса. Другой вкус у жизни. Острый, бодрящий.
  − Ох, сердце вещует оконфузимся! - простонал локи, закончив бодание с омоньером.
  Королю поменяли кувшин. С первым справился, почал второй. Тему переменили. Прибытие ногрского посольства не для общего обсуждения.
  − Сколько Бирр продержится? ‒ наблюдают за дразнящим журчанием вина в кружку.
  ‒ Зависит от собранного им войска, ‒ мнется Эккер высказать собственное суждение. Он вообще-то камерарий. Его боль деньги, а не война.
  Очевидно король его мнение не разделял. Бедные не воюют. Не на что. Кому, как не казначею ратовать за приумножение богатств, посредствам присоединения новых территорий и притока платежеспособного населения.
  ‒ Так сколько?
  Державного соседа Гильф откровенно призирал. Впрочем, к зануде Бирру невозможно относится по иному. Все время пытается рассказать окружающим, какой он славный король и как его любят и боготворят. За три последних года, славный король, подавил два мятежа своих эрлов, а уж крестьянские волнения не прекращаются в Даксе ни на день. Столь безжалостно подданных не обирал ни одни известный Гильфу монарх. Бирра смута не пугала. В его понимании любовь это прежде всего терпение. Ослиное и покорное.
  − Год, − назвал камерарий срок, повторив однажды выслушанное суждение сенашалка. Насмелился и на развернутый ответ. ‒ Еще год на Ногр. Империя не оставит Керса в тылу, ‒ с запасом кроил Эккер. Плохие новости в определенный момент надо уметь подавать, выглядеть им относительно добрыми.
  − Солано? ‒ призвали к ответу храмовника, развеять иллюзии слушателей. Его слову Гильф доверял больше. Орден подглядывал не только за ним. Совался во все щели и дырки. Пусть у них свой интерес, но в данный момент они заодно.
  − Девять месяцев добраться до нас, ‒ назван омоньером ближайший срок передела мира.
  Херцл потряс бубенцом, выказать одобрение храмовнику за беспокоящую правду. Заодно призвать других слушать.
  − К началу лета, - неприятна Гильфу скорая и серьезная схватка. На кону много, если не сказать все.
  − Дакс сдадут. Бирр надоел своим. Месяц-два на кампанию. И от трех до полугода навести порядок с налогами, землепользованием, конфискацией маноров, раздачей ленов своим соратникам, поменять попов и т.д. Значительных потерь не предвидится. Не задержатся восполнить строй и подтянуть новичков. Ногр им не нужен. Много скал и льда, тесные долины. Негде равнинникам развернуться. Самому Ногру воевать не зачем. Ничего не навоюют. Предпочтут отсидеться. Года два-три у них в запасе есть. После нас Иеш вернется, подобрать крошки.
  Звяк-звяк-звяк... скромна поминальная панихида по надеждам, видеть в Ногре верных союзников.
  ‒ Мы значит вроде хорошего обеда, ‒ колпак Херцла перекочевал с ноги на кулак. Удобней трясти и щелкать ногтем по бестолковому украшению.
  ‒ Не подавился бы большим куском, ‒ не терпится не внявшему королевскому предупреждению сенешалку говорить на Совете.
  ‒ Не подавится, ‒ процедил Гильф, медля опорожнять очередную кружку. Настроение сменило окрас. Погано и муторно. Легкая взвесь хмеля выпала грязным осадком.
  − У Бирра прорва наемников. Солидный королевский бан и хорошее ополчение, не бояться им жертвовать, ‒ попробовал выручить приятеля Эккер. Он даже готов спорить и возражать.
  − Наемники ему слабо помогут, ‒ убежден локи. ‒ Против Ллогра верная смерть. Они за деньги воюют. Мертвым злато-серебро не понадобится. Ха! Может Бирр решил сэкономить? А что? Выведет в поле спарсов и боннахтов, им свернут шею как курятам. И платить ненужно. На образовавшиеся излишки перекупит у Керта нашу девочку. Отца отравили, мамашу сожгли, дочь отдают в наложницы старику. Мы же не бросим крошку?
  − Хватит! Вопрос с браком решен! - объявил Гильф незыблемые приоритеты. О каких либо вариантах и вариациях он слушать не хотел. Поскольку все они означали одно. Недосягаемость манускрипта. Без паршивой бумаги переговоры с жрецами Сарцаны делаются невозможными. Выигрыш в войне с Ллогром приносила исключительно одна комбинация. Девушка, манускрипт, роты из-за пролива. Последнее важнее успеха в Кайона с риагами.
  Король с омоньером переглянулись. Гром не грянул, но напряженность и наэлектризованность почувствовали. Камерарий дорого бы отдал, узнать подробности зрительного обмена. Судя по событиям, их сближение связано с замужеством лэйт Кэрэн. Не лучшее решение Гильфа, за которое он уцепился, что голодный пес за кость. Никаких видимых преференций брак короне не сулил. Если он верно понял, Ногр не помощник против империи. Союз двух корон ‒ союз на бумаге. Столь же надумано и желание цивилизованно избавится от девчонки. Кто-кто, а Гильф такие проблемы решал не оглядываясь на мнение других. У него свое и оно правильнее прочих. Значит, существует нечто, стремиться к единению именно с Ногром.
  ‒ Время принять необходимые меры имеется. Сейчас главное изыскать средства, ‒ объявлено королем Совету, сосредоточиться на поисках решения проблемы безденежья, оставив остальные на него.
  - Казна значительно потратилась на подавление мятежа. Расходы вне всяких разумных пределов, ‒ напомнил камерарий о удручающем состоянии королевских финансов.
  − Война вообще штука затратная, если ты прибывал в неведенье, − смурнел Гильф, но вина не трогал. - Придется средства изыскать. По другому никак.
  − Может обратимся к сиру Экруту. Получить от него заем. Как Аерн, − довольно скалился Херцл половиной лица. Вторая изображала вселенскую скорбь. Гримасничать равных ему не найти. ‒ А лучше в туаты обратимся. У нас там сейчас повсюду свои люди рассованы.
  − Поедешь? − недобро уставился Гильф на локи. Тот открыто старался досадить всем присутствующим. Чего от сволочи еще ожидать?
  ‒ Не я! ‒ отказался Херцл. В четырех из шести туатах, ему вынесен смертный приговор. Длинный язык, конечно, доведет куда угодно, но вернее всего до виселицы или плахи. В иных случаях и далеко ходить не придется. На месте голову открутят. Отзывчивых людей много, долго тянуть.
  ‒ Сейчас с Кайона не о чем договариваться, ‒ отмел омоньер саму идею связываться с риагами в ближайшей перспективе, ‒ Полгода. Самое малое.
  − Остается викарий, − не стеснялся выдать новую идею локи. ‒ На спасение праведных душ единоверцев от нашествия мерзких еретиков. Придет Ллогр, вряд ли позволит старой кочерыге и дальше греть задницу на насиженном месте. Поменяет и кочерыгу и место, куда сносить десятину. Жопы разные, а геморрой тот же.
  Со стороны могло показаться локи бездумно бросается словами, занять время и других. Но это со стороны. Изнутри жалящее понимание, власть короля уподобилась подтаявшему льду. Непрочна, хрупка и кое-где отсутствует напрочь.
  − Думаешь расщедриться? − запыхтел Гильф в зле. В отличии от него, денег у попов полно.
  ‒ Попроси как следует. Босым и в рубище. Пузо только подтяни, голодным и истощенным выглядеть. Расценит, действительно нуждаешься, а не на блядей просишь. Можно торгануть Ингид, ‒ не обращал Херцл внимание на нарастающую нервозность Гильфа. Откровенно переигрывал. Но молчальников в окружении короля хватало и без него. Он не из их когорты.
  ‒ Или захлопни пасть или дело говори! − гневно одернули советчика. Заткнуть не велик труд, но чем заставить остальных хитрозадых разинуть рты для вящей пользы. Скудность ума удручающая. Инертность поразительная.
  Дружно помолчали. Молчали бы и дальше, Гильф взялся говорить совету.
  ‒ Деньги нужны! ‒ подчеркнуто присутствующим, проникнуться насущными заботами. От графа-палатина, которому финансы поскольку постольку, до камерария, кого наполненность казны касалось напрямую. ‒ На войну. Она еще не завтра, но будет обязательно. Скажу сразу, пресечь пустой брех. Кайона денег нам не даст. Больше того, туаты не отрядят к нам и сопливого керла, под руководством столько же сопливого весса. Во всяком случае в достаточном и достойном количестве. Срок коронной службы у большинства истек. Бить морды, сделаем только хуже. Сплетутся в гадючье кубло. Давно следовало бы их прижать! Налог платят мизерный. Чеканят собственную монету, стоимостью в полхера. Грызутся между собой по каждому пустяку. Обиды помнят с древности, когда еще на Родовое Древо молились, друидов обхаживали, под бубен плясали. Влезть стороннему, у них тут же круговая порука всех со всеми. Родственные связи подобны тысячи узлов на одной веревке. Один распутаешь, сотню затянешь. По мне так Кайона полное уподобление худой лошади в упряжке. Тянет в сторону и мешает ехать.
  ‒ Кто-то запамятовал, ‒ вмешался палатин в речь короля. ‒ Мы одалживались воевать со степью и обещали не беспокоить до следующей осени. Чего сейчас возмущаться?
  ‒ Люди понадобятся поздней весной! ‒ продолжал Гильф, проигнорировав справедливый упрек. Справедливость, как и совесть, не хлеб, прожить без них вполне можно. ‒ А деньги потребны много раньше. Сейчас! Вчера! Позавчера! Неделю назад! К началу лета, как трава станет, Ллогр приведет свои войска к нашим границам. Чем и кем их остановить? Слушаю вас!
  − Свободы и Вольности Кайонаодха существовали исстари, − говорил и раскачивался палатин. Его не особенно волновало мнение Совета и даже Гильфа. Он представлял ЗАКОН. Дух и букву. - Они прописаны. Хартии скреплены именами ваших предков и оттисками больших королевских печатей, ‒ давил Горрус на Амаля. Для того его и держали, не быть уступчивым в правде и праве. ‒ Ничего сверх того они не требуют и не исполняют. Не обязаны и не должны. И мы требовать иного не в праве. Просить и только.
  ‒ Нас пошлют. Сказать куда? ‒ жест Херцла эталон содержательности и визуализации, двояко не истолковать ни направления ни место прибытия.
  "Поменяют, старый ты дурак," ‒ подмигнул локи Горрусу. Палатин не мало не стушевался угрозе лишиться возможности скрипеть стулом, действуя королю на нервы. И на дурака не ответил.
  ‒ И каков выход? ‒ не спросил, потребовал ответа Гильф. По форме и по сути Горрус прав.
  ‒ Принудить, ‒ не молчалось сегодня сенешалку. ‒ Зря вы отказались от заложников. Вашу добрую волю не верно истолковали.
  ‒ Победитель получает все! ‒ провозгласил локи поддержку грубой силе, предложенной Гайдом. ‒ Или нихера не получает!
  ‒ Нужны деньги! Нужны деньги и люди! ‒ вернулся Гильф к основе основ дня сегодняшнего. Если он ожидал внятных советов, то напрасно. Поохают поахают и разойдутся. А с чем выходить на Собрание Короны? С протянутой рукой? Босым и в рубище?
  ‒ Подождем малость. Дадим новым риагам закрепиться, освоиться и себя проявить, ‒ локи энергично потер руки, в предвкушении невиданных перемен и событий. ‒ Королями не рождаются. Королями становятся.
  ‒ Прольется кровь, ‒ предупредил палатин. Говори очевидности и прослывешь мудрецом. Повторяй их из раза в раз и сойдешь за провидца. Пророчествуй ими и обретешь святость невиданную. − Королевская кровь..., - резко прекратил Горрус болтанку.
  − В первой что ли? - недоумевал страшилке локи. Родня Горруса когда-то помогла Гильфу укрепиться у власти. Противные стороны позволили себе много лишнего и недостойного. Тогда династия едва не пресеклась. Может этого и добивались? К концу распри Амали надоели всем, но не нашлось приемлемой альтернативы заменить.
  С Херцла монарший недобрый взгляд уполз к Солано. Молчание целое искусство. Освоить его необходимость из необходимостей.
  ˮНе знаешь, почему эта сволочь до сей поры, жива?ˮ
  "Какая из...?"
  "С колпаком."
  ˮУ поэтов век долог. Но не теряю надежды.ˮ
  "?.."
  "Не я!" ‒ сдержано пообещал Солано. Обещание не очень искренне. Херцл заел его до чесотки.
  " Я спросил, почему он жив до сих пор?"
  "Дуракам везет."
  "Дуракам как раз нет," ‒ для Гильфа локи кривое зеркало, в котором отображается окружающий мир. Худо только, среди прочих отражений представлено и его собственное. Вроде бы убрать зеркало напрашивалось само собой. Однако, сразу возникали большие и обоснованные сомнения. Мир краше станет? Он изначально, изогнут, искривлен, испохаблен. А Херцл? Как и всякий его ремесла, делает отражение контрастней. Очерчивает границы тому, что уже давно всякие границы потеряло и требует скорейшего вмешательства, остановить расползание. Как с чумой. Спасти танство ‒ сжигают септ, сохранить туат ‒ превращают в угли танство, сберечь державу ‒ изничтожают туаты.
  "Всякому свое предназначение." Книжная заумь верно передавала суть ситуаций, в которой он, король, в большинстве случаев не прав и виновен, а в меньших виновен и не прав. Что остается? Пенять на зеркало? Или распять зеркальщика?
  − Посмотрим насколько она у них королевская, − закрыта Гильфом острая тема назначения риагов. Хлебок вина. Во здравие и за упокой. − Продолжим говорить о деньгах, ‒ не закончен с Советом разговор о самом насущном.
  ˮХо! - покоробило Херцла. - ˮО деньгах не говорят! О них лгут с честными глазами и милой рожей. Лгут вдохновенно и много, положа руку на сердце, для пущей убедительности! Лгут когда их нет. Ни ломаного медного грошика! И еще больше лгут, когда деньги оттопыривают карманы и сыплются через край сундуков, мусорят пол."
  − Рассмотреть переуступку сборов налогов в Клейбше и Сневе на последующие три года? Ряд Торговых Домов выказал в том заинтересованность, − вымучил Эккер некое решение. Решение практически провальное, но способное если не снять остроту вопроса, то притупить. Когда королю потребны деньги, бездействие опасно для карьеры и шеи.
  − Еще бы барыжным скотам не выказать! Золотое дно! - недоволен Гильф откровенной заманухой. Быть недовольным не значит отвергнуть. Мало идей, тут же их отметать. Еще меньше возможностей их продуктивно осуществить.
  - Переуступим, а потом что делать? С Клейбшем и Сневом? ‒ оживлен локи звенеть тревожным бубенцом. ‒ На паперти пристроить по очереди. Где столько папертей найти? ‒ Звон не умолкал и порой заглушал речь. ‒ Опять же с паперти платить придется. Десятину. Викарию. Не греши, отдай!
  − Дом Хёльге предлагает хорошие условия, ‒ не отступался Эккер. Быстро сделать не вариант, даже в угоду королю. Денег все одно потребует, а королевское упрямство отказаться, забудет. А то и обвинит ‒ не убедил!
  − Предлагать одно, а выполнять эти живоглоты их собираются? ‒ справился Херцл, попридержав трезвон. Показательно пошурудил пальцем в оглохшем ухе, расслышать ответ.
  ‒ Будет составлен договор, где пропишут обязанности сторон.
  ‒ Во-во, бумага стерпит! Стерпят ли Клейбш и Снев, остаться в исподнем. А то и без оного. Произошел тут забавный случай, в Хюльке...
  Херцла не дослушали. Никому не интересно. Про Хюльк. Надоел за два месяца смуты и суда.
  ‒ Рано или поздно недоимки придется взыскивать. Так почему бы не поручить это третьим лицам? ‒ аргументирован ответ камерария. Так поступали и поступают. Для чего сейчас отказаться?
  ‒ Взыскивать надо. Но почему именно Клейбш и Снев, а не, скажем, Блинт или Крауск? ‒ спросил локи, помахивая колпаком в сторону Гильфа, не проспать тому новый мятеж, организованный с легкой руки Эккера. А лучше сказать с дурной головы.
  ‒ Перебьются, ‒ отказался Амаль от обсуждения переуступки.
  Намерения Домов не на ладони, но легко читаемы. Сядут Хёльге с сотоварищами на единственный тракт, обдерут не только Клайбш и Снев, пол-Асгейрра обнесут и мздой обложат.
  Совет ни на предложение, ни на отказ не среагировал.
  "Сам виноват," ‒ укор и сочувствие королю от локи.
  − Так же поступило предложение откупить заезжие дома в Оффали и Килдере, ‒ выдал камерарий, предоставив Гильфу самостоятельного выбора. Из двух зол.... Но как видно Амаль не созрел отдать "золотую курицу" в чужие жадные руки.
  − Ох и рисковый ты парень, предлагать такое..., ‒ восхищен локи речами Эккера.
  Солано отстранено думалось, Херцл кого-то ему смутно напоминал. Не лицом или фигурой, мало ли похожих друг другу, манерой держаться. Не спрошенным влезать в разговор. Не мешаться, не зубоскальства ради, а исключительно по делу. Ответа сразу не нашлось. И не сразу тоже. Как во снах. Со всем знаком и никого не признаешь. Ни образов, ни имен.
  На удивление гром не грянул. Гильф невнятно выругался, поскрипел зубами, отстучал кулаком по столу нехитрый ритм. Вот и все.
  − Тогда сир, предлагаю вернуться к рассмотрению введению нового налога. Далее откладывать его принятие не оправдано.
  ‒ У нас вводится новый налог? ‒ вопрос локи обращен к Гильфу. Прошлый раз сошлись на мнении о несвоевременности подобных действий. Мятеж только пережили, зачинать новый.
  ‒ Налог на соль, ‒ подсказал Эккер, привычно нырнув в свои бумаги.
  − Платят все. Поголовно! И тан, и шорник, и поп, и шлюха, ‒ потребовал Амаль, справившись с малым сомнением. Двигала им вовсе не жажда справедливости, не свойственная королям, а корысть им как раз свойственная. Со всех получится собрать больше, нежели кого-то исключить из списков облагаемых.
  − С последних брать натурой, - потряс колпаком Эмс. ‒ С остальных деньгами. Величество, исключить из списка налогоплательщиков. Состояние личных средств любимого народом ridwn (королька), не позволяет уплачивать в казну ни монетки! Но прошу учесть высокий Совет, после введения налога на соль, дрянь тут же перестанут жрать, потом покупать, а потом и продавать, − критиковал идею локи. - Не пройдет и полгода и невостребованной солью можно будет посыпать улицы, солить воду в каналах и оздоравливать выгребные ямы. Прикажите ходить по дворам и совать язык в каждую кастрюлю, выявляя неплательщиков? Не кажется ли присутствующим, за пять грот в день* наш камерарий должен лучше выполнять свои обязанности?
  − Тебе найдется что предложить? − не стал Эккер устраивать пустой беспредметной перепалки. Умников бьют их же оружием.
  - Налог на рога! Освобождаются от уплаты только рогоносцы и бляди! Денежки мешками понесут. Кто признается что он... Бе-е-е-е! ‒ сотворил локи рожки из указательных пальцев. ‒ Или ...Ме-е-е-е! ‒ жест к приличным не отнесешь. ‒ На случай недостаточности поступлений, ввести сбор на двери. Подобная конструкция есть в любой коморке, ‒ во всю разглагольствовал Херцл, впрочем, не перебарщивая с фантазией. ‒ А еще лучше, на проем для входа в строение и перемещения во внутреннем пространстве. Найдутся хитрецы дверь снимут, натянут тряпку или шкуру, лаз оставят. А так, любая дыра в стене, в полу и потолке - плати! Ограды не забудьте! Ворота, калитки!
  Лицо камерария выражало безмерное терпение, в бесконечном ожидании окончания выступления локи. Он бы ему даже поспособствовал заткнуться. По дружески. Вбил бы в поганую пасть смолистое полено, вытащенное из камина. Горящее и шипящие. Углистое. Что бы эта тварь... Картинно и показательно могут вздыхать не только истомившиеся девицы на выданье.
  − Подходит! - похвалил палатин находчивого Херцла.
  С камерарием Горрус в натянутых отношениях. Враждебность передана эстафетной палочкой от Амюса к Эккеру. С прежним хранителем казны дуэлировал дважды. Оба раза неудачно. Амюс свое милосердие объяснил просто. Где такого дурня еще сыскать? Безвреден и безынициативен. Золото, а не палатин.
  − Всегда готов! ‒ отзывчив локи продолжить. − Налог на королевское посещение. Каждый подданный, вне зависимости от сословия и положения, платит за высокую честь принимать у себя монаршею особу. Отказаться, нанести оскорбление Величию Короны. На Сушильне полно не используемого места. Ингид вполне сгодится таскаться по столице с визитами. На пару с дочерью. Выйдет неплохо. Я о поступлениях.
  Херцл умел отравлять жизнь окружающим. И вместе с тем, что такое яд? Лекарство. Лекарь только ни капельки не сострадателен к немощным и болящими.
  ‒ Разберись с солью, ‒ хлопнул Гильф ладонью по столу, закончив прения в Совете. ‒ И с дверями. Позже решу, когда вынести на обсуждение Собранию.
  Камерарий поспешно раскланялся и удалился, провожаемый взглядами. Остро желалось поплевать через плечо. В коридоре он так и сделал. Столько недоброго вслед.
  
  
  6. Пфальц. Малый Совет.
  − Как тебе пришло в голову назначить его на должность? С перепоя? − говорил Херцл в спину уходящему Эккеру, обращаясь исключительно к королю.
  Слышал ли камерарий сказанное? Локи не очень сдерживался. Но при дворе уметь не слышать ора в оба ухо и наоборот разобрать, о чем шепчутся в другом конце здания, ценный талант. Наряду с физиогномикой и чтением речи по губам.
  ‒ Мне пришла? ‒ проворчал Гильф немного расслабляясь. Раны ныли, голова гудела, общее состояние сродни плохо выжатой тряпки.
  ‒ Ах, да. Честный обмен, ‒ припомнил Хрецл историю взлета Эккера. ‒ Теперь он мне не кажется честным. А тебе?
  Насчет обмена Гильф промолчал, но ссуженная ему сумма удручающе мала, покрыть недостатки назначенца. За былые и будущие неудобства ‒ крохи скудные! Очередной повод вспомнить предательство Амюса. Ни обвинения, ни оправдания не имели значения. Сам факт столь вопиющ, что вкрадывалось сомнение, а не злым ли умыслом лишились нужного человека в нужное время. В самый острый момент. Другая мысль, помиловать и заставить отрабатывать грехи. Потом, а при нужде кровью. Не поддаться желанию мешала не проходящая, почти детская обиженность. И сколь не весом довод за, одно малюсенькое хиленькое нет перевешивало.
  Следом за камерарием откланялся граф-палатин. Потребность поменять ,,шатающегося пняˮ превосходила замороченность с пнем и его родней связываться. Горрус чтил закон и не чтил короля, а нужно с точностью наоборот. Сейчас ситуация требовала забыть писанное право, отступиться от сложившихся традиций, отречься от обычного уклада, подчиниться королевской воле. Добровольно подчиняться палатин не склонен.
  К всеобщему облегчению отвалил сенешалк. Сегодня он отличился, но надеялись подобное разово и в дальнейшем его присутствие останется безвредным. Нужно лишь обеспечить достаточным количеством зубочисток.
  Референдарий и кубикулярий из разряда мебели. По присутствовали и хорошо. Для того и звали. Присутствовать.
  Перед уходом Хенша, Гильф наказал пригласить лэйт Кэрэн и заодно приготовить ему ушат с горячей водой.
  − Солому не бросайте! ‒ отказался Амаль от благоухающих ароматов трав и соцветий. ‒ Воняю не пойми кем!
  Херцл перестал играться с бубенцом, утратив азарт донимать компанию. В зале находились лица с избыточной властью. А у кого её откровенно много... Король куда ни шло, а с омоньером вкупе, никакое вино не поможет, сколько не выдуй натощак и без закуски.
  − Мне пора! - засобирался Херцл, придушив колпак подмышкой.
  − Понадобишься еще, ‒ вредничал Гильфу отпускать локи. Злопамятность для короля рефлекс. Срабатывает безотказно.
  ‒ Сомневаюсь. К тому же мне назначено уважаемой мистресс Лисбет, − выдал Херцл большую неожиданность. С Безумной у него состояние открытой войны. Локи относился к ней, как к корове.
  "Все что в вас примечательного ‒ дойки! В руках не соберешь. На одно блюдо не поместятся," ‒ выдал он однажды во время званного обеда. Еле увернулся от брошенного Лисбет ножа для разделки мяса. От рыбной вилки спрятался под стол. Гильф хохотал до икоты. Не отвлек даже пролитый на мотню и пузо горячий горчичный соус.
  − И давно зауважал? - спросил Амаль с подозрением. Локи устоявшихся мнений не менял. Не сложившихся отношений не налаживал, с дружбой не клеился.
  ‒ Мать пятерых риагов! Это ли не повод возвышенному пиетету. Величайшая женщина!
  Херцл восторжен. Слишком восторжен и приторно вежлив. Ему совершенно не свойственно. Быть восторженным и вежливым. А вот умной сволочью, принепременно. В раю расторгуется яблоками, разожжет костер из плодовых древ и нассыт в райскую реку Фисон, другим не пить.
  ‒ Она здесь причем? ‒ все же желал король выслушать мнение локи. Лисбет назначению деток нисколько не противилась. Выказала горячее одобрение. Но инициатором-то, опустив оговорки и поправки, можно сказать, был он.
  ‒ На конец-то дошло! ‒ почти плюнула венценосная супруга в лицо Гильфу и отправилась... нет, не в церковь и не к товаркам и адди, делиться сногсшибательной новостью. Собирать вещички к отъезду кривого любимца.
  ‒ Образцовая кукушка. Не грешно перенять опыт, ‒ похвалил Херцл Безумную, чего никогда не делал прежде.
  Сейчас колпак в руках локи походил на куренка со свернутой головенкой. Намек на Аерна? На него самого? Гнев плохой судья и никудышный подсказчик. Кипящие мысли Гильф остудил глотком. Постепенным и осторожным. Будто опасался заработать ангину.
  ‒ Суета ‒ волос твоих седина
  Суета ‒ любовь, суета ‒ война.
  Суета ‒ богатство на дне ларей
  Все суета, коли смерть у дверей...*, ‒ с кислым видом прочитал локи куда-то в угол. В старых домах он звался Красным, располагать в нем иконы. Стоять перед божьим ликом, отвечать за прожитой день. Перед ним. Перед собой.
  − Не хочу ни мешать ни свидетельствовать твоим извинениям бедной родственнице. Впрочем..., ‒ дзынь! трепыхнулся дурацкий колпак. ‒ Короли, ломая чужие судьбы, не имеют привычки извиняться.
  − Правильно делают, − одобрено Гильфом. В словах локи, как в сказочной куче навоза, обязательно жемчужина. Не всякий наклонится, не всякий отыщет, но добыть, руки испачкать придется. − Своя через колено, почему с чужой сдувать пылинки?
  − Дряхлеешь дружище, − изображена колпаком дряхлость и вялость (вот паскуда!) умудренного годами мужчины. ‒ Раз рассуждаешь о чужой и своей судьбе. Это определенно потуги на мудрость. А мудрость приходит, как правило, когда от нее ни малейшего прока. Она сродни половому бессилию. Только усвоишь тонкости как и куда, а уже не способен ни куда и никак, ‒ колпак описал дугу, бубенец мелькнул злой стрекозой, повиснуть вниз.
  Говорить Херцл не закончил.
  ‒ Лучше сам... Один на один... Не стесняться и позже верно узнать, кто окажется не сдержан на язык, ‒ локи качнулся на каблуках и обратился к обоим, королю и омоньеру. ‒ Это ведь важно? Держать язык за зубами?
  ‒ Очень, ‒ согласился Гильф, пытаясь понять, о чем ему сказали. Или предупредили. И его ли? В комнате омоньер.
  Херцл раскланялся, расшаркался, изогнулся, словно изломан на дыбе.
  − Постарайся выглядеть убедительным, блея лэйт Кэрэн о её великом долге и твоем нелегком выборе. А лучше не заикайся вовсе. И не слишком посвящай в ваши с омоньером делишки, ‒ локи исполнил немыслимый пируэт. − И не проговорись о пикантной подробности ногрского двора.... , − попятился Эмс к дверям. − Омоньер, и вам доброго дня и добрых начинаний! Всяческих успехов в архивной деятельности!
  − Меньше трепись, − очнулся храмовник, предупредить Херцла.
  − Немее рыбы! - пообещал тот скромность в речах. − Я бесконечно далек от ваших интересов. Скажу больше, мне ваши интересы вовсе не интересны. Но вы все равно мне не поверите. Ни вы, ни другие. Я уже устал отбиваться от приглашений на званные обеды и вечерние посиделки. Хотят выведать, что у короля на уме. Откуда у нашего короля у...., ‒ новый дурацкий скок, ‒ уууудаляюсь!
  ‒ Так за каким хером ты прешься к Лисбет? ‒ решил добиться ответа Гильф. Сказанное локи ему не понравилось. Он мало что понял, а значит многое упустил, понять сказанное.
  ‒ Встаю я в одиннадцать, кушаю в два, ‒ манерно распевал Херцл.
  А в семь напиваюсь; очнувшись едва,
  Я блядь приглашаю, но триппер ‒ мой страх,
  Кончаю в колени её и руках!
  Потом мы грыземся, пока я не стих,
  Тут сука в карманах шурует моих;
  Сбегает, и что б отомстить без нужды,
  Лишает и денег меня и пизды!
  А если проснусь я в горячке и пьян,
  Утративший шлюху, я ‒ страшный буян!
  Реву и бушую, от гнева дрожа,
  Скучая по бляди, содомлю пажа!
  Больной, я на слуг начинаю роптать,
  Зевая, лежу, чтоб в одиннадцать встать!*
  ‒ Яснее можно, ‒ дотерпел Гильф не прерывать сволочного рифмоплета.
  ‒ Куда уж яснее!
  ‒ К одной из её адди пристроился? Деньги кончились, на старух заришься?
  ‒ Поэзия это тонко. Как стилет, ‒ не стал объясняться Херцл. Про метание бисера и свиней не обмолвился. Избито. Не свежо и напрасно.
  ‒ Про блядей-то!? ‒ недоступны Амалю тонкости слога и смысла четырнадцати ершистых строк.
  Задиристый звон и последний поклон в распахнутых дверях. На пороге. Меже уйти и остаться.
  − Тебя предупредили, − провожали локи угрозой. Омоньеру не до стихов. Он и не пытался проникнуться, в отличии от короля.
  ‒ Вы мне не верите?
  ‒ Мой долг не верить никому, ‒ сердит Солано. Ему еще в Бринмор тащиться. Там своих умников полно. Тоже складно говорят. И дружат.
  − Так и не верьте! - обрадовался Херцл. - Не верьте всем без исключения! Даже тому, кому верите! ‒ охватывающий жест. Мир в объятьях, прежде чем уронить его. Все огромное, как правило, умещается в совке. Горсткой никчемного мусора, вынести на помойку.
  Локи заправски стриганул ногами и был таков. Убрался прочь, бойко звеня бубенцом.
  Шрамированная губа Солано дернулось от неудовольствия. Отчего в словах звонаря столь явный отзвук ратного железа? Как совсем недавно. Ночь, ветер, и замковая стена. Напоминание или предостережение? Кто на этот раз?
  − Что он нес? - извернулся в кресле Гильф, видеть омоньера. ‒ Верьте, не верьте?
  − Вам должно быть видней к чему распускает язык ваш ollam*.
  Амалю нисколько не видно и разъяснения, очевидно, получить не с кого.
  − Загоню на недельку в Брюхо, − пообещал король, но сразу понятно не предпримет ничего. Больной зуб либо удаляют с кровью и плотью, либо мучаются. По всему терпежа пока хватает, бездействовать.
  − Не портите репутацию тюрьмы, ‒ засобирался омоньер. Следовало уйти раньше, но желал убедиться, король больше никого не призовет на разговор. Когда знаешь привычки человека, можешь строить не только предположения, но и просчитывать поступки. Гильф примет племянницу и на этом сегодня все. К тому же, повод спешить с уходом у Солано имелся. Уважительный.
  − Я пришлю нужного человека, неотступно находиться при лэйт Кэрэн.
  − Бабу? Знаю её? ‒ прорезалась у Гильфа кобелиная нотка.
  ‒ Поручусь ни разу не встречались и не виделись. Фратта Деринн подготовит лэйт к предстоящему замужеству и сопроводит в Ногр.
  − Находишь монахиню добрым советчиком будущей супруге наследника Ногра? Не вышло бы как с Элори. Не позволит мужику лишний раз присунуть.
  − Деринн не монахиня. Она не принимала постриг.
  − Тогда кому же она сестра? Тебе?
  − Ордену, сир, ‒ не пробиваем на эмоции омоньер. Эмоции обозначают доступность чужому влиянию и манипулированию. Королю этим не похвастаться. И не только ему.
  ‒ О чем говорил с далаком? ‒ желалось узнать Гильфу на прощание. Вовсе не запоздалое любопытство. Брал время за омоньером наблюдать. Смерть фра не останется без последствий и последствия отлично предугадывались. Оставалось определить для себя меру безвозмездной и возмездной помощи Солано. Сухим из воды не выйдет, но и не утонет.
  ‒ Заехал предупредить о созыве Капитула, ‒ вычленил омоньер фразу из разговора с далаком, практически не соврав.
  ‒ Не грыз тебя за друидов? ‒ спросили храмовника с изрядной долей недоверия. Они знали оба, чем аукнется затея с обрядом. Как скоро и с кого больше выпьют крови, даже не любопытно. Одному в силу высочайшего положения, второму в личной приверженности высокому предназначению, вытащить мир из болота. Хотя бы и за уши.
  ‒ Он не мог оставить подобное без своего внимания, ‒ уклонился Солано сообщать какие-либо подробности трагической встречи.
  ‒ Не по этому со стены упал? ‒ как не сдерживался Амаль, в голосе вылезла язвинка. Судить не осуждал. Солано, а это скорее всего он или кто-то с его подачи, возникшую перед ним проблему отодвинул, краткосрочно выиграв время.
  ‒ Этим занимается Орден, ‒ отказался от комментирования омоньер.
  ‒ Прищемят хвост, обращайся, ‒ напутствовал Гильф чеканный уход храмовника.
  Два хитреца под одной крышей явный переизбыток. Какими бы не являлись причины им собраться. Вина попить, дела обсудить.
  − Надеюсь в ближайшем будущем услышать новые подробности о манускрипте, ‒ последовало пожелание от короля из обязательного к исполнению.
  ‒ Они будут, ‒ пообещал Солано, не изменяя правилу выглядеть истуканом.
  За прощальным хлопком двери, Гильф поднялся и, похмыкивая, помочился в камин. Не нюхать едкий запах испаряющейся мочи, прошелся к окну и обратно. Раны досаждали нытьем. Машинально потрогал повязку под одеждой. Воглая. На подушечках пальцев остатки грязно-розовых разводьев. Вызвать лекаря? Глотнуть отвратного пойла и полегчает.... Но удивительное дело, совсем не хотелось облегчения. Боль настраивала не раскисать. Потренькал колокольчиком, вызвать кубикулярия. Поморщился. Звук напоминал о бубенце с колпака локи. Наговорил с три короба, ломай голову.
  − Приму лэйт Кэрэн у себя, − переназначил Гильф встречу.
  ˮТам проблею?" ‒ король беззлобно усмехнулся. ‒ "Козлом обозвал, недоносок!ˮ
  Малая гостевая, помещение запущенное и дикое. Обитель, куда уползают спрятаться от родни, друзей, соратников, просителей и проблем. Кто-то снисходительно скажет наивность! Ни от первого, ни от второго, ни от десятого не укроешься. Разве только на погосте. Но там надолго. Здесь ‒ на время. Выпить вина, побыть в тишине, предаться безделью. Выбрать смолистое полешко и разжечь огонь, близко не подпуская слугу священнодействовать у камина. Натоптав, нагрязнив, разуться, используя спинку кровати, а не жука*. Сбросить лишнюю одежду, остаться хоть в брэ, хоть без них. Валяться в постели, не на льняных тканях, а обыкновенной овчине, пахнущей пылью и теплом. Пить из горлышка кувшина, зажирать с тарелки руками. Швырять кости в пламя или псам. Их у него в Пфальце два. Неподкупная охрана, стеречь покой. Словом, только в этих стенах он по настоящему дома. В царстве, где исключительно все подогнано под него и подчинено его власти и воле. От дверного скрипа, до давленных мошек и комаров на окне. От прожженного выпавшими угольками ковра, до разбросанных по углам, обоссанных по-пьяне штанов и облеванных с перепою рубах.
  Сквозняк качает пламя свечей. Свет, то тусклый, то яркий, мечется по росписи, прячась в цвета изображения фигур. Меняет выражения лиц, сгущает и обедняет краски. Смотрится живо и забавно. От огромной жаровни тепло. Даже жарко. В окне не витраж, а прозрачное стекло. Стекло запотело и тянет рисовать рожицы, писать анаграммы или короткие строки. Не все детские привычки остаются в поре, когда сказкам веришь больше, чем в приземленность и скуку бытия.
  Поставец со Святым Писанием, с закладкой на десятой странице. Страница заложена лет двадцать назад и с той поры не переместилась ни на лист вперед ни на строчку вниз. На столе, в чернильнице давно сухо и она доверху наполнена дохлыми мухами. Сам складывал. Великий королевский труд в дни безысходности. Между перьев паутина и махра пыли. Здесь не занимаются делами государственными или личными (с личными ‒ добро пожаловать в спальню), здесь прячутся и изредка... изредка приглашают "на поговорить". Очень выборочно и очень редко. Спекулировать на тщеславии во истину королевский дар. Один из многих. Не самый-самый, но без него не обойтись.
  Мечта его дворни, попасть сюда. Оказаться вхожей в узкий круг доверенных людей. Побывать в королевской берлоге, куда заказан путь жене и детям. Разве что пронырливой Медани удалось переступить порог заветных комнат. Прежний камерарий побывал пару раз. Омоньер Солано три-четыре. Избранные наперечет. В Пфальце им завидовали и исходили желчью, в ожидании приглашения. Избранность сродни запретному плоду, сладка и маняща. Кормить с рук полезно не только собак, но и прочую окружающую живность.
  Встретиться с племянницей в малой гостевой ‒ определенный расчет. Обозначить девчонке и остальным свое ей расположение. Это, так сказать, на показ, на продажу. В действительности, никто не мог поручиться за исход разговора и здесь он на своем поле. Без лишних ушей и глаз, внести исправления в ситуацию.
  Доковыляв до покоев, первым делом заглянул в смежную комнату. Псы-трегуа повели ушами, но морд к нему не поворотили. Вышколены. Без команды не двинутся. Подарок старого друга, которого им же и скормил. И если древние предупреждали бояться данайцев дары приносящих, то следовало соблюдать не меньшую внимательность и осторожность с дарополучателями. А то вон как обернулось.
  Добравшись до стола, буквально рухнул в кресло. Посидел, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Терпимо. Энергично растер лицо руками, прогнать подступающую сонливость. Выпитое усмирило боль. Клонило в дрему, а не бодрило. Приказать подать вина, сдержался. Племянница, насколько помнил, не любила запах перегара и свежака. Да и развезет окончательно.
  Кэрэн не подпадала ни под один из провозглашенных и страстно воспетых труверами, канонов красоты. Локоны не золотисты, а скорее пшенично-желты. Лицо не овально и не бледно. На скулах легкий румянец. Глаза не голубые, а карие. Брови слишком тонки. Нос? К носу особых претензий нет. К форме губ тоже. Подбородок с небольшой ямкой, что скорее личит мужчине, чем женщине. Шея худа. И как не прячь, торчат ключичные кости. Маленькая грудь. Действительно маленькая. Ни затянутый туго поясок и ни хитрый крой лифа котты, объем не увеличивали, сколько не ловчи. Талия... бедра... задница... походка... А!!!! Что говорить, если даже взгляд девушки... Нет в нем той заинтересованности, будоражить умы сильнейшей половины мира. Нет изысканной рассеянности, заставлять кавалеров лезть из кожи, понравиться и запомниться. Нет легкой капризной пренебрежительности, распалять желание мужчины обладать именно этой женщиной. Нет изощренного лукавства обещать многого. От невинного свидания до памятной подвязки, а то и кружев с панти. Нет обманчивой дымки уступчивости, сулить верную награду терпеливым и настойчивым. А что есть? Что в наличии? Робкое любопытство, ум и доверчивость? Не то! Совершенно не то!
  ˮТоща,ˮ − так оценил Гильф основное ,,достоинствоˮ внешности своей племянницы, проявив поразительную деликатность. А деликатничал он не со всеми и не всегда. Чаще выражался не сдержано и прямолинейно.
  Спроси мнение Херцла, тот с ним не согласится. Природа-матушка непонятно почему тянула вдохнуть в лэйт Кэрэн женственности. Вот-вот, совсем скоро, все должно замечательно перемениться. Но пока... Удручающее "пока" заставляло с замирающим сердцем глядеться в зеркало, сравнивать себя с остальными и приходить в слезливое и сопливое отчаяние. Она более напоминала собой миленького подростка, обряженного в женское платье. Это раздражало и мешало увидеть − срок преображения близок. Другое дело, чем природа одарит, а чем обделит? На поверку в нехватке обязательно окажется самое необходимое.
  − И как такую Эрбру втюхать? - не удержался вздохнуть Гильф. Произнеся имя наследника ногрского престола, подивился. Впервые выговорил без ошибки сокращенный бытовой вариант. Ну и имечко у паренька. В документах полное наречение занимало целых пол-строки! Без всяких причитающихся королевских титулований.
  Кэрэн потупила взор. Будучи девицей неглупой и не страдающей излишним самомнением, сообразила о причинах королю расстраиваться. Многие, не только она, грешат настойчивостью бить правдой в сердце! Изрекать, но не слушать. В обратном направлении ничего подобного не наблюдалось.
  Закончив критический осмотр, Гильф не изменил сложившейся убежденности. Товар не высокого качества. И единственное, но неоспоримое достоинство Кэрэн, многовековой выдержки кровь Амалей. Все остальное... весьма скромно. Наличие живого ума к положительному не отнесешь. Скорее наоборот. Высокий интеллект и могучие дарования совершенно не привлекательны. От жен правителей требуют крепость форм и послушание рожать наследников мужеского пола. Желательно первенцами, а не последышами и не поскребышами*.
  − Давно собирался с тобой поговорить, − начал Гильф с откровенного вранья и намеревался им продолжать. Обыкновенная практика преследующего свои выгоды. - Но как ты знаешь, над временем не властны даже владетели скипетра и державы. То мятеж, то поездки, то еще какая напасть...
  Не шедевр риторики, ну, дак, и не перед Собранием Короны распинается. В конце концов, он не к сожительству её подбивает.
  − Вы весьма великодушны, сир, − склонилась Кэрэн перед королем. Будь ты родственник или ближайший друг, не стоит забывать, чье чело сковано обручем власти, а на чьем всего лишь ухоженные прядки волос.
  ˮЧто есть, то есть,ˮ − согласен Гильф, вспоминая недавнюю поездку на Сушильни. Попы уверяют, добрые дела зачтутся. Есть чего опасаться и нет возможности избежать.
  − Ты наверное наслышана, скоро в Кэффу прибывает посольство, ‒ балансировал Гильф между холодным официозом и родственной доверительностью. Для подобного разговора больше подошла какая-нибудь престарелая дура, но вопрос важен, ситуация сложная, дурам встречу доверить. ‒ Из Ногра. Прибывает заключить брачный союз. Между тобой и...
  Нет, второй раз имечко безошибочно не выговорить.
  ‒ ...и королевским наследником. Во исполнение взаимных, пусть и давних (придумано находу) договоренностей. Подозреваю, тебе бы не хотелось покидать Асгейрр.
  − Мне бы это вовсе не хотелось, сир.
  − Но такова действительность, Кэрэн. Она, увы, такова... Посольство пребывает через месяц или раньше. Не вижу причин твоему браку не состояться. Кровь Амалей ‒ здоровая кровь, а твое потомство достойно занимать любой трон. Им достанется ногрский. Не многие смогут похвастаться столь удачной партией. А ты сможешь.
  ‒ Но ведь еще ничего не решено. Окончательно? ‒ спрошено с наивной надеждой и подозрительной дрожью в голосе.
  "Пожалуй, с умом тоже не все благополучно," ‒ огорчен Гильф словами племянницы.
  ‒ Не решено из-за отсутствия посольства в столице. Появится, о союзе объявят во всеуслышание. Состоятся торжества. Церковь исполнит обряд освещения брака. Сам....Э... наследник не пребудет, но это не помешает празднества провести. Вся Кэффа будет чествовать тебя и провожать.
  ‒ Я с удовольствием бы отказалась от подобной чести в пользу одной из ваших дочерей, сир, ‒ попробовала перечить девушка. Гильф не умел слушать женщин, потому отнес девичий вздор к обыкновенному упрямству, взбалмошности и истеричности.
  "Скажу лекарю окурить бабью половину дворца дымом. Мне только крику, драных волосьев и обмороков не хватало."
  Но отказ все-таки досадил ему. Мелкая заноза способна доставить большие хлопоты. Получается он не Великий король, а король рохля! В его государстве всякий имеют собственное независимое мнение и обязательно вразрез королевскому. Жопа он на стуле, вот кто!
  − Отказ не принимается и не рассматривается. Другие варианты не обсуждаются, ‒ предупредил Гильф не повышая голоса. Получилось удачно.
  ‒ Вы сами признали во мне кровь Амалей. Мою судьбу должны решать родители. Отца нет, но мама..., ‒ краснела Кэрэн. Перечить в новинку, но обстоятельства заставляли. Ох, уж эти обстоятельства, ссылаться на них и находить судьбоносными. Надеяться тебя услышат, тебе внемлют и признают обоснованным упорствовать. Перетягивание одеяла на себя, будь то спор, долевание добычи или дележ шкуры не убитого зверя, целая наука. Постигается годами, укрепляется опытом и связями. Личные качества тоже не маловажны. Короче, торговать и торговаться надо умение, хотение и призвание.
  ‒ Матери у тебя нет! ‒ подчеркнул Гильф. Ему в этот момент пришла весьма здравая мысль. Почему не раньше? Паскудное свойство здравомыслия, приходить в последний момент.
  "Похоже мужика завела. Потому-то Солано засуетился с монахиней. Херов храмовник! Прошляпил девку!"
  ‒ У тебя нет матери, Кэрэн, ‒ повторил Гильф, с грозным нажимом, подавить волю девушки. Отсутствовало всякое желание о чем-либо спорить или выслушивать сопли от сбрендившей девицы, в опасной поре сучьей течки. ‒ Твоей судьбой занимаюсь исключительно и только я. По праву твоего короля. Ясно? ‒ здесь голос коротко громче, тут же просесть. Намек прозрачен и колок.
   ‒ У вас свои дочери, устраивать их жизнь, ‒ трепыхалась Кэрэн, пока обходясь без мокрых глаз. И так выходило обойдется без сырости. Хрупкость телесная не всегда отражала ломкость духовную, когда с чужого полуслова жизнь вдребезги.
  "Точно мужик у нее!" ‒ дурел Гильф подозрительностью. Не поздно ли разводить дипломатию и объясняться, выглядеть понимающим и хорошим. О понимающих и хороших людях хорошо и с пониманием вытирают ноги. Кажется, именно сейчас это ему продемонстрируют. Что он там думал про жопу и стул?
  − Видишь ли в чем загвоздка. Мои дочери побывали замужем. А если говорить о Медани, то слава столичной бляди не то приданное, осчастливить наследника. Элори? На ней вдовий траур и минимум год она не сможет выйти замуж. Официально. Не официально, думаю, штаны уже завела, не чувствовать себя брошенной. По статусу и по положению они выше тебя. Однако... У тебя есть качество... назовем его так, уже не присуще им обеим. Они не девственны.
  Кэрэн густо покраснела. Она женщина... будущая женщина и у нее есть свои секреты. Разве может быть женщин без секретов? Или хотя бы одного, самого маленького? Её секрет ‒ Мэйв Ланж. Юноша напоминающий конфетку в дорогой обертке. Нарядный, пахнущий смесью муската и корицы. Шилла и Дафна уши прожужжали про него, расхваливая и восхищаясь. В первую встречу...
  Красок на щеках Кэрэн прибавилось. Рдение охватило кончики мочек и подбородок...
  ...он выглядел рассеянным, но оставался учтив. Во вторую, галантен и любезен. В третью, весел и раскован. Она позволила ему вольность. От легкого поцелуя в сгиб локтя зашлась душа. Счастье (оно ли?) прокатилось теплой водой от макушки к бедрам.
  − Невеста должна быть чиста. Таковы условия Ногра. Мы обязаны их соблюсти, ‒ буравил Гильф взглядом племянницу, пытаясь прояснить, что прячется за сменой цвета щек. Девичья наивная мечтательность о любви. Или познание греха женской уступчивости?
  ‒ Допускаю, а так и происходит, вокруг тебя вьется множество приятных глазу молодых людей...
  "Ах, если бы!" ‒ порхали мысли в голове Кэрэн, услащенные образом милого Мэйва.
  ‒ ...Их внимание....
  "Здравствуйте, лэйт! Рад вас видеть, лэйт! До свиданья, лэйт!" Это другие. Мэйв звал её Кэнни. В общем-то не правильно, но очень душевно и ей безумно нравилось. А она? Между доверительным Мэй, дружественным Эйв, ласковым Ви, выбрала последнее. Ви! Солнечный зайчик на холодной стене.
  ‒ ...льстит твоему самолюбию. Все это естественно. Но не должно возникнуть оснований, сказать о тебе грязное слово, ‒ Гильф вытащил из ящика стола миниатюру. Сделал усилие сконцентрироваться. − Эр...бр, ‒ проскрипела глотка короля трудное имечко. ‒ В обозримом и скором будущем король Ногра.
  Кэрэн не посмела отказаться и приняла портрет. Нареченный совершенная противоположность любимому. Ни единой черточки сходства с дорогим сердцу Ви. И еще имя! Эрбр! Чуть ли не бобр!
  − Он мил, − произнесла девушка, посчитав себя должной высказаться, по поводу изображения на миниатюре.
  "Врет," ‒ чужая брехня переносится плохо. Со своей такой проблемы не возникает.
  − Он просто чучело с крестьянского огорода, ‒ ошарашил Гильф грубой прямолинейностью. ‒ Мой тебе совет, никогда не говори мужу подобной ерунды. Мил он или смахивает на стоптанный башмак. Лучше обзови дураком и импотентом.
  Кэрэн в удивлении подняла глаза на Гильфа. Подобных советов ей еще не давали. И не предлагалось их получить по столь щекотливому случаю.
  − Заводит сильней. Больше удовольствия перепадет. Чаще ему объявляться в твоей спальне, а не у какой-нибудь ловкой суки. Ни мать, ни Лисбет тебе такого не скажут. Я говорю. Из собственного опыта.
  Опыт о многом мог поведать. Женщины, с кем король сходился в постели, не довольствовались осознанием ублажить, но добиться большего. Шлюшки - золота, простолюдинки - верного дохода, наглые ‒ дворянства. Знатные мистресс - высших титулов и больших чинов для мужей, сыновей, любовников. Жены и фаворитки - власти над ним. Как результат, у него шестеро наследников и два десятка бастардов. И не одной он не уступил. Отделался подарками, обещаниями и торопился сменить. На брыкливой лошади далеко не ускачешь, да и езда, среднего удовольствия.
  − Портрет оставь себе. Привыкай. Можешь похвастать подружкам. Им такого не обломится. Свободных атлингов не густо в округе.
  Хвастать особо нечем и не в характере. Гильф посчитал бы разговор оконченным, но ощущение недосказанности не допускало ставить точку. Опасения оправдались полностью.
  − Дозволено ли мне узнать у вас, сир?
  − Если в моих силах ответить, отвечу, ‒ гадал Гильф, что еще надумала его молодая родственница. И кого в последствии отблагодарить, за её изворотливость и несговорчивость, принять его волю?
  − О чем бы речь не зашла?
  − К чему долгое хождение вокруг да около? Тебе страшит сам вопрос или ответ на него?
  "Никакого порядка," ‒ признал он расшатанность в сознании приближенных и подданных. С мятежом мечей покончили, но осталось самое трудное. Извести смуту сердец и задавить брожение умов.
  − Правда, что в Ногре, до сей поры существует herrenrecht*, − Кэрэн слишком нервничала и произнесла последнее слово на горском наречии Запада.
  ˮХерцл надоумил?ˮ ‒ припекла короля злая мысль, обозначив умника, просветившего племянницу. Последовавшие мыслеформы склоняли укоротить говоруну язык вместе с головой. Для надежности и не повторения подобных эксцессов.
  − Существует, ‒ не стал скрывать Гильф. Раз спросила, постарались передать подробности дворцовых нравов соседа. К земным владыкам нельзя подходить с обычными мерками. У Великих не только деяния Великие, но и грехи. Не зря же пословица гласит: Пьешь святую воду, а ссышь обыкновенной. Низменное и высокое в одной упряжке, способствовало ездить значительно быстрее.
  − И в королевской семье? − уточнила Кэрэн, заиметь повод апеллировать к королю отменить брак с Эрбром. Промискуитет прерогатива мужчин, а не добродетельных женщин.
  В добродетели Амаль давно изверился. Добродетельность успеха не принесет, сколько не пыжься.
  "Станет проблемой," ‒ почувствовал Гильф серьезную угрозу своим планам. Никакая стража и фратта Деринн не помогут. Воинственные девки пиктов, если в семье не оказывалось взрослых воинов, дарили свою девственность отцовскому топору, насаживаясь на топорище, сменить статус и самим в дальнейшем отвечать за собственную судьбу и судьбу септа. У скоттов Гвента роль первого мужчины исполняла древняя старуха, ногтями разрывавшая плеву, окропить идола Фрейи. В Швальбе девушки иценов имитировали фаллос, навернув на палец кусок белой тряпки, даровать свою чистоту Морриган, быть той вечной девой. Подобно же монахини-альбийки отдаривались от пострига, вернуться в мирской мир. Не счесть верных способов потеряв девство не потерять именем и честью. Не служить объектом осуждения и насмешек, но гордости и восхищения самоотверженностью.
  "Херов Керт! Целку ему подавай!" ‒ едва не скрипел зубами Гильф, от переизбытка чувств к любителю молодости и непорочности.
  − Мы обговорим это в брачном договоре особым пунктом, ‒ старался быть убедительным Гильф. Он взял со стола первый попавший лист и корябнул по нему пером. Пометка не забыть. На бумаге ни загогулинки, а перо даже не окунулось в чернила (их нет и в помине!). Но выглядело убедительно и правдоподобно. ‒ Керт Пятый не из тех людей, кто слепо следуют традициям и пойдет на встречу нашим пожеланиям.
  Не убедил. Нисколько. Мало красноречия и доброго отношения. Но исправлять ситуацию придется. Не тянуть, как с мятежом. Уговаривать и убеждать не к поре.
  ‒ Есть еще кое-что для тебя.
  Гильф нашарил пыльную трубку свитка. Не вставая с места, подал Кэрэн пергамент, предлагая ознакомиться. Девушка, завороженная обилием разноцветной тесьмы и печатей, в растерянности и любопытстве, потянулась забрать бумаги. Неужели помилование матери?
  Резкий перехват руки и Гильф уронил племянницу на стол.
  ‒ Ой! ‒ испугано вскрикнула Кэрэн, грубо и больно перехваченная за шею и придавленная к столешнице.
  Приблизил лицо к лицу. Обнюхал как кобель обнюхивает загулявшую сучонку. Пахнет ребенком, молоком и сладкой карамелью. Но дети ничего не смыслят в деторождении и праве первой ночи... А тут... Вопросы задает. Смеет задавать.
  ‒ Ответь.., ‒ обдавая вонью перегоревшего вина, тяжело дышал Гильф. Не от возбуждения. Не заорать, не ударить, не передавить дыхание, не вцепиться зубами в рдяное яблоко девичьей щеки.
  − Сир.... Я....
  ‒ Мне переживать за не исполнение нашей стороной условия договора с Ногром? Переживать?
  ‒ Сир...., ‒ не пыталась вырваться пленница. Спонтанный порыв откровения, признаться в маленькой невинной интрижке с Ланжем, умер где-то в районе вздоха, задавленный болью в шее и ужасом, вызванным волчьим взглядом короля. Покаяние не поможет. Сколь не нежна златорунная шерсть на молодой ярке, для хищника она всего лишь парное мясо. Волки овец не стригут.
  Гильф захват не ослабил. Давил, порой на миг теряя над собой контроль, возвращался в реальность и вновь терялся, удивляясь. Почему она еще разевает рот, говорить с ним?
  ‒ Лучше заблаговременно обратиться к медикусу Эйкинсу, ‒ полились помои незаслуженных подозрений. ‒ Решить маленькое недоразумение. Заштопать прореху. До того, как она станет предметом всеобщего обсуждения, ‒ чуть ли не капал слюной Гильф. Молочной вязкости пена скапливалась в уголках рта и медленно стекала вниз. Медани сообразила бы спросить, вы так меня вожделеете? Но Кэрэн не она. Близко не Гулящая Мед.
  ‒ Это лишнее, сир, ‒ барахталась и тонула девушка в бездонном омуте черного страха. ‒ Я... у меня... не было... мужчины...
  ‒ Значит не все плохо? Мне показалось? Или лучше удостовериться? Поверь, я смогу отличить порченую девку от не тронутой. Надеюсь ты меня поняла. Ты... меня... поняла? ‒ пена с губ полетела в Кэрэн, изъязвить кожу лба, щек и подбородка белыми пузырьками.
  ‒ Да, сир..., ‒ трясло девушку. Половину сказанного ей, попросту не расслышала. Не нужно слышать, воспринять мерзкий смысл. Не разумом, он сейчас ни на что не способен, всей сутью, угодившей в липкое болото темного нечто.
  ‒ Вижу нет! ‒ мало слов Гильфу. Слова только слова. Всего лишь слова. Воздух вытолкнутый легкими, выдавленный из глотки, выплюнутый языком, сквозь преграду зубов и губ. Нужно что-то более веское. Не возвращаться к пройденному. Не опасаться за тыл. Не остерегаться предательства.
  Ему стоило бы остановиться. Все хорошо в меру, не получить откатом обратный результат. Но короля несло, выплеснуть накопившуюся злость. Он пронзительно свистнул, заставил Кэрэн вздрогнуть.
  ‒ Чуку! ‒ позвал Амаль пса-трегуа из смежной комнаты. ‒ Ко мне!
  На массивном шаге крепкие когти грубо цепляли и шкрябали дерево пола. Здоровенная псина не вошла, втиснулась в гостевую. Объем комнаты сделался малым, ощутить узость стен и тяжесть потолка. Теснота что вода для пловца, при нырке на запредельную глубину. Вяло двигаться и думать.
  ‒ Как тебе?
  Пес загырчал, подошел ближе, старательно обнюхал, улавливая нюансы запахов женского тела. Он согласился бы с хозяином. Сука пахла молоком и карамелью, но она не дитя. Она... вполне... готова зачать и вынашивать щенков...
  Носом поддел край платья, сунулся под подол.
  ‒ Сир... сир...., ‒ шептала Кэрэн. Страх не ведал ни границ ни дна, поглощая бытие без остатка. В бездне умещалось все. От желания жить до самой искры жизни. Способность мыслить и мысли связно высказывать. Сопротивляться и безвольно ждать участи.
  Мокрый холодный нос, тычась, поднялся по икрам. Вполз под левое колено, обильно намочил ткань чулка. Полез выше ‒ к ажурной подвязке, запутаться в кружеве. Фыркнул, преодолевая препятствие, продолжить подъем. Шершавый язык влажно зашлепал, слизывал соль кожи, щедро ослюнивая, подбираясь к паховой складке. Тягучие густые капли собачьего секрета поползли внутри бедра.
  Гильф шипел раскаленным металлом в ледяной воде.
  ‒ У майгар бытует обычай. Непослушных и провинившихся жен и девок, отдают псам. В качестве сук, спариться. А потом им же скармливают. Я нахожу это правильным и справедливым. А ты? Ты находишь?
  Пес выбрался из-под подола. Близко встал на задние лапы, опершись передними на поясницу Кэрэн.
  ‒ Сииир...., ‒ шепот-крик в пустоту. Ничего не осталось. Безумие и холод в белых, почти мертвых, глазах.
  ‒ Теперь вижу. Поняла. Пошел вон! Место! ‒ прогнал Гильф трегуа, гырчавшего недовольством.
  Недовольный рык, цокот когтей и лишь вонь и память влажного касания говорили, произошедшее не ночной кошмар, сгинуть и не вернуться.
  Гильф отпустил девушку, дал продышаться. Не помешало бы вино или пара крепких оплеух для встряски скисших от страха мозгов. Приберег. Говорить еще не окончили.
  Гипнотизирующий взгляд удерживал Кэрэн крепче всяких оков. Сколько бы ей не желалось убежать, двинуться не могла. Не смела. Он не разрешал. Она слушалась.
  ‒ Любишь танцы? ‒ отвлеченный, но не пустой вопрос.
  ‒ Да.., ‒ едва справилась сообразить Кэрэн о чем её спросили.
  ‒ Какой больше?
  ‒ Бранль, ‒ выдрала она из памяти, ответить быстро. Закончить безумную бесконечно долгую встречу.
  ‒ А песни?
  ‒ Балла... кха-кха... Баллады...
  ‒ Колыбельную знаешь?
  ‒ Колыбельную? ‒ чуть уверенней чувствовала себя Кэрэн. В работу полноценно включались и чувства и разум.
  ‒ Да. Ты же будешь петь своим детям на ночь.
  ‒ Буду.
  ‒ Ну, так какую? Хочу послушать.
  ‒ Зач.....
  ‒ Хочу послушать! ‒ рыкнул Гильф не хуже трегуа.
  Ответно тряска-кивание. Да-да. Сейчас-сейчас...
  ‒ Баю-баю! Спит река.
  Месяц спит и облака.
  Котик греет нос хвостом,
  Рыбка дремлет под мостом.
  Спят рогатые улитки,
  Спит барбоска у калитки
  Спи, малышка! Засыпай.
  Снов хороших! Баю-бай!
  Голос не слушался и не подчинялся простецкой мелодии. Поначалу выходила дерганная и корявая декламация, перешедшая в неустойчивый речитатив. И лишь последние строки немного напоминали детскую песенку.
  ‒ Хорошо, ‒ похвала как признание, племянница пришла в себя после преподанного урока. − На днях в Пфальце объявится твоя наставница. Фратта Деринн. В её обязанностях поделиться необходимыми познаниями и опытом. Может научит обходиться без мужика, дотерпеть до законной спальни. Её приказания обязательны к исполнению, её требования неукоснительно тобой выполняются. Заодно колыбельной научит. Для мальчиков. Она же тебя досмотрит. Если не она, то я. Понятно выразился?
  ‒ Да, сир, ‒ согласилась Кэрэн. Не соглашаться и противиться для нее сейчас не подъемно. Горечь обиды еще не окончательно выспела, обжечь ядовитыми плодами унижения.
  ‒ Мы друг друга поняли?
  − Да, сир, ‒ склонилась девушка. Лицо её сделалось красным, руки дерганными, спина ссутулилась. Две разные Кэрэн. В начале и в конце разговора.
  "Попробовала бы, сука, сказать нет!" ‒ опять забурлило в груди Гильфа.
  − Меня уведомили, ты вновь просила за Ингид..., ‒ Амаль порылся в бумагах. Ничего не нашел. Да и не находилось у него подобных бумаг. Взял лист снизу тонкой стопки, не показать, он чист. − Как только отбудешь в Ногр, обещаю, отправить твою мать в монастырь Святой...
  − Августы, − подсказала Кэрэн, едва справляясь со второй волной нервного напряжения.
  Давать клятвы не изменять принципам, не отступать перед трудностями много легче, чем принципам следовать и от принципов не отступать. Клясться и божиться не подписывать безоговорочных капитуляций и капитулировать, находя положение безвыходным. Выбрасывать белый флаг, не закрепив на флагштоке баннероль гордости и непреклонности. Противостояние всегда сложно, особенно когда силы не равны. Но даже проиграв везде и всюду, остается нечто, не рассыпаться прахом. Не зря же и всуе и к месту упоминают соломинку, гожую и переломить горб верблюда и спасти утопающего. У Кэрэн спасительная соломинка Мэйв. Она свято верила в свое спасение. Скорое и обязательное.
  − В любой, по твоему выбору, − согласился Гильф, опять чиркнув по бумаге сухим пером. Он не добр и никогда добрым не был и не будет. Много хотите от короля. Ингид нужна многим и он еще не определился окончательно, кому её продаст. Дочь в судьбе матери никакого участия не примет и на её участь не повлияет. Ни прямо, ни косвенно. Так что обещать молочные реки, кисельные берега, золотые горы, святую дружбу, верную службу и вечную любовь, можно сообразно проистекающему моменту. Вольно и без обязательств выполнить.
  
  
  7. Туат Хюльк. Дорога на Довер.
  
  − Вот напасть! Спишь и спишь за мужиком! Сладкие слюни по бороде текут! - ворчала недовольная Аннис.
  В коем веке маркитантка проспала. Уж и дождь перестал, и зорька разгорелась, а никто и ухом не повел, в бок не толкнул! Вставай!
  - Как к родному прижималась, − посмеивалась Кензи над расстроенной наставницей.
  − Пока похарчуемся, пока тронемся, полдня долой, − суетилась Аннис, не зная за что схватиться. − А когда в Довер доберемся? К первому снегу?
  Проведя две трети жизни в дороге, маркитантка научилась ценить время, научилась понимать его быстролетность и невозвратность. Упущенный час не воротишь. Улетевшее мгновение не вернешь. Некогда замирать столбом. Крутись.
  Пожевали всухомятку, второпях. Черствый хлеб, сыр − плесень срезали и опять свежий. Вода, замутненная дешевеньким закисшим вином, вприхлеб с сушеной малиной для сладости.
  − На, примерь, − Аннис подала Хану сапоги. - Подойдут, носи. Чего им место в сундуке пролеживать. Новей не станут.
  Сапог её жалко. Ой, жалко! Загадывала продать, а деньгу отложить. Зима скоро, а зимой денежки что дым в трубу улетают, не напасешься. Потеплей одеться, дров или хвороста прикупить. А если морозы грянут, как в прошлом году? Под крышу проситься придется. И дня не пройдет, в фургоне околеешь.
  − Обойдусь, − отказался Хан от подарка. Почувствовал нежелание маркитантки расстаться с вещью. Бросовая, а дорожит.
  − Обойдешься... А мне опять с тобой полночи возись! ‒ и рассердилась бы да рот сам улыбается. Жарко спалось. С мужиком всегда так. Самый сон. Ничего не мешает... кхе-кхе...
  − Чур, я в следующий раз! - лезет Кензи в разборки.
  − Уймись балаболка! - пристрожила Аннис ученицу. Шестнадцать девоньке. Пора уж и на мужиков заглядываться и ласки от них хотеть. Вон сидит, коленки расшаперила. Опять небось с цацей игралась.
  Хан без дальнейших препирательств примерил обутки. Удивительно, но по ноге пришлись. Может что ношены переношены и чинены не раз.
  Не успел к обновке притоптаться, отправили запрягать мерина. Фургон сам по себе в путь не стронется, до Довера не докатит.
  − Справишься? - поинтересовалась Аннис у Хана с сомнением.
  ‒ Попробую.
  Справиться или нет Хан не знал. Не был уверен. Прошлое в памяти черным черно замазано.
  Подойдя к лошади, заставил себя не искать подсказок, не обращаться понапрасну к утраченному прошлому. Все одно не вспомнить. В мутной воде хорошо только рыбку ловить, а дней минувших улов скуден буден. Доверился смутному наитию. Вроде когда-то мог лошадь обиходить. Пацаном.
  Осмотрел шею, спину мерина. Не сбита ли, нет ли болячек. Сбрую проверил. Кожа хорошая, мяконькая. Узда, седёлка, хомут.... Мерин сердито пофыркал от недоверия к незнакомцу, успокоился, притих, дался в заботливые руки. Хан подогнал шлею по размеру. Завел лошадь в оглобли... и дальше, по порядку: дуга, гужи, супонь... Справился. На удивление... На душе невесть с чего потеплело.
  ‒ Молодец. Хороший... Хороший..., ‒ гладил он мерина по шее. Подсунул ладонь лизнуть. Обманул с угощением.
  ‒ Балуй мне его! ‒ заподозрила маркитантка в хлебной подачке.
  Работа Хана не вызвала особых нареканий. Аннис лишь хмыкнула. Не безрукий мужик попался.
  − Сушин набери, − последовал приказ сделать запас топлива, а не разгуливать праздно. Не на ярмарке, рот попусту раззявливать. - Кто знает, где ночевать придется.
  Хан молчком исполнил просьбу. С бабой спорить - наслушаешься всякого! Это не из прошлых, из нынешних ощущений. А с прошлым чего? Не.... Не пробить черноту.
  Скрипят вразнобой оси, покряхтывают борта, хлопает ветер ткань, обмахивается хвостом мерин и тянет фургон, плеская лужами.
  Кензи дремлет на козлах, Аннис возиться с корешками. Через сито готовит особую приправу. И к столу и к пользе. Семя льна, петрушки, конопли, дикой моркови, сельдерея, фенхель, укроп, пажитник. Соль конечно! Пахнет!!!! Ложкой бы ела, да нахваливала. В другой ступке, поменьше, мешала вареный сельдерей, пчелиную пыльцу, желток, две луковицы, семена тыквы, тыквенное масло, сок алоэ. Это на продажу. С ноготок принять, столетний дед за юбками гоняться начнет, молодому форы даст!
  Позади фургона шагает Хан. Иногда налегает плечом, пособить лошади, выбраться из промоины или переползти вздыбь бугра. Не дорога - наказание Божье! Морозец бы ударил, землю прихватил. Грязюка сплошная! Опять дождь зарядил. Кап-кап. Дальше-больше. Потек с небес нудной нескончаемой сыростью.
  − Накинь, − подала Аннис Хану провощенную мешковину.
  Набросил на голову, расправил по плечам и спине, сомнительную защиту. Но лучше такая, чем вовсе без нее. Не парное молоко за шиворот льется.
  Ругать Судьбу удел слабаков, не обученных полезному промыслу добывать хлеб насущный. Не знающих с какой стороны меч заточен. Страшащихся вымазаться в чужую кровь и пролить свою. Для таких страх согрешить тяжелее вериг и каторжных кандалов. У Джефа с Судьбой негласный уговор. Она к нему помягче, он о ней ни словечка худого. Ремесло свое лихое и бродяжье познал до тонкостей. С мечом не расставался с десяти лет. Чужой крови пролил достаточно и за грехи придет срок ответит. Но с этим лучше не спешить. Мессир Майси, законник Хюлька, во всеуслышание грозился перед жителям Крамба отловить и сварить в кипятке. Иные казни посчитал мягкими. Но раздавать обещания легче, чем обещанное исполнить. Господь сподобил выскользнуть из всех ловушек и хитростей, от погони и ищеек оторваться.
  − Фургон, − толкнул Джефа в бок Щурый.
  Знались они давно, но за что напарнику не повезло такую кличку иметь, Джеф не любопытствовал. Нынче оба в бегах, оба в розыске бейлифом и его псами. К обоим большущие претензии со стороны закона, по поводу неправедного жития и заработка. И место нахождения тоже не устраивает. Взялись за них серьезно.
  − Вижу, ‒ наблюдает Джеф движение.
  − Маркитантки. Одна..., − Щурый пригляделся внимательней. - Не... кажись двое. И мужик следом телепается. Что скажешь?
  А что сказать? Лежа в кустах в такую погоду кроме лихоманки ничего не вылежишь. Опять же бейлифу не сидится спокойно. Обещался ведь отловить.
  − Руки только при себе держи, − предупредил Джеф, прикидывая ловчее к делу приступить.
  − О? - не понял Щурый приятеля.
  Два дня назад они укатали купчиков. Ничего кроме денег и еды от них не взяли. Товар бросили в овраг.
  − Палево, − отказался Джеф забрать хоть сколько из невеликого хабара. - Какие мы с тобой торгаши? На рожи наши глянут и поймут, нечисто. Еще тяжесть таскать. Нам на скорую ногу вся надежда.
  − Так добра столько пропадет! - заходился от негодования Щурый. ‒ Забарыжим кому.
  − Ты о шкуре своей думай. Вот она пропадет, другую не купишь, у старьевщика не выменяешь.
  Им до зарезу нужно в Довер. Там у Джефа хорошие знакомцы. Приютят, дадут отсидеться зиму. При деньгах это сделать проще. Но в город умудрись, попади! Их описание, наверное, уже у каждого сволочного сервиента имеется, что в городских воротах толкутся, да по рынкам шастают.
  − Может с ними и въедем за стены. Ищут двоих, а нас будет пятеро. Да в фургоне, не пешие, ‒ говорил и не очень верил бродяга. Какой с него маркитант? На дураков рассказ.
  Поднялись с лежки. Джеф заботливо закинул за плечи котомку. В нем длинный ящик-полено. В руку толщиной и длинной по пояс. Потрясешь не бренчит, не пересыпается. Может бумаги. Еще до того, как сошелся с Щурым, антиквара с барахлишком придавил. Тело и шмотки с книжками в болотине утопил, а вот ящик пожадничал. Работа на загляденье. По черному дереву резьба, знаки всякие. Буквицы чудные, медной проволокой вдавлены. Сверху лак. Хотел подломить, глянуть внутрь, да замочек мудреный. Мастер нужен. Не сломать, не попортить. У Джефа на примете таковой имелся. Опять же в Довере. Откроет. И не такие открывал. Вполне возможно, внутри полная лажа или вовсе пуст. Но и за пустой ящик, не хило денег поднимешь. В столице, говорят, на такие вещицы спрос не малый. По иному, кому надо в заброшки мотался, старье выискивать?
  − Не сутулься. Мы честные люди, − напомнил Джеф Щурому.
  Тот рад бы, да половину жизни прятался от сервиентов, голова сама ниже плеч виснет.
  Срезали падину топкого лужка и выбрались к дороге. Репье со штанин смахнули, подождали пока подкатит фургон. Не суетились, на встречу не спешили. Заподозрят чего и разговаривать не станут, а то за дубье возьмутся. Ссадить труда нет, что потом с добром делать? Фургон приметный. Лишняя бейлифу наводка и только.
  − Доброго пути, уважаемые, − поклонился Джеф. - Не возьмете в попутчики?
  В ответ от Аннис услышал.
  − Дорога никому не заказана, ступайте. Хочь во след, хочь вспячь.
  − Приморились пехом. Подвезите, − попросился Джеф и пообещал. - Заплатим, коли сговоримся. Лошадке на овес, хозяйке на плат.
  Наметанный глаз верно определил, кто хозяйством заправляет. Мужик так, с боку припека!
  Аннис не настроена подбирать незнакомцев. Люди неизвестные. Что на уме держат? По виду из лихих, но после войны никто сильно нарядным и добрым не выглядит. Хлеба бы добыть, не до кружевных нарядов.
  − По совести, без обмана, − посулил Джеф, похлопав по кошелю. Загодя вывесил напоказ. - Наперед рассчитаюсь.
  Он не встречал людей, что откажутся от легких денег. Мерину холку хомутом бить, не хозяйке.
  Не будь Хана, Аннис ни за чтобы не согласилась. Маркитантов обычно не трогали. Но кто нынче поручится за их неприкосновенность? Люди храмы обирают, с древних икон оклады сламывают, а уж ближнего, что липку обдерут, не усовестятся. Однако, деньги лишними не будут. Опять же за сапоги, что Хану отданы, вернуть неплохо бы.
  − У брата спрошу?
  ˮАга, братˮ, − раскусил Джеф хитрость маркитантки. - ˮМамаша к соседу похаживала, братца такого завести.ˮ
  − Попутчики вот просятся, − разыграла роль сестры Аннис и подсунула Хану нож - возьми! Тот не взял.
  Маркитантка виду не подала, что рассердилась.
  − Пенс с двоих! - потребовала она. Обдираловка, но риск имеет свою цену. На безлюдье тройную.
  Джеф без слов полез в кошель, выудил монету, подал Аннис. Кензи сунул фартинг. На сладости.
  Забрались в фургон. Поклажу Джеф сунул под лавку, не светить. Сидели тихо, что мышь под веником, с расспросами не лезли, на жизнь и непогоду не жаловались.
  ˮНе просты парни, ох не просты,ˮ − подмечала Аннис, поглядывая на мужиков.
  Чего уж она там подмечала? Что не спрятать, не сокрыть как не старайся? Джеф бы с удовольствием послушал. Умным да тертым полезно внимать, в чем фальшь.
  Парням сомнения маркитантки понятны, но старались держаться непринужденно.
  − Далеко ли до Довера, матушка?
  − Пффф! - возмущенно зашипела Аннис. Старухой облаял, кобель безродный! − Послезавтра к вечеру прибудем. А вам туда зачем?
  − Слыхивали в роты вербуют, − вполне правдоподобно придумал Джеф. Говорить Щурому не доверял. О чем предупредил загодя. Не спросят молчи, спросят коротко отвечай. Пурги лишней не мети.
  − И ты в роты? - подивилась Аннис на Щурого. Такого ханыгу и в пустой амбар страшно пускать, а тут в казарму. На старые портянки позариться, босота прожженная!
  − С меня вояка никакой. В обоз, − не стал гнать Щурый, проявив удивительное здравомыслие.
  − Бумагу от танов что ли зачитали? - любопытствует Аннис подробности. ‒ Вроде Щитовые королю отстояли. Замятню наследника уняли. Чего опять-то?
  − Знакомец сказывал, в Довере собирают, а причине не обмолвился, − в непонятках Джеф.
  − И кто с кем, и чем не поделился?
  − А нам-то что? Заплатят таны, за них станем. Кто другой − за него. Воинское умение простое. Бей-руби!
  Разговор не разговор. Тягучая игра кто кого подловит и сам на брехне не попадется.
  Фургон ползет, оставляя в грязи колесный след, макает спицы в лужи. Аннис возится с травами, с попутчиков глаз не спускает. У Щурого язык чешется, поболтать, но помня наказ помалкивает. Джеф поглядывая за названным братом маркитантки, тревожился. Родственник слова не обронил, шлепал следом. Вымокшая мешковина не спасала от дождя. Но тому вроде как без разницы.
  Налетел ветер, разогнал тучи, просушил серое небо. К закату остановились на ночлег, облюбовав пригорок с одинокой березой. Дерево в спираль от комля свилось, ветки в ширину распластало, место стерегло. Дождь зачастит, меньше мокнуть и покойнее как-то.
  − Спать, где пристроитесь, − предупредила Аннис. - В фургон не пущу, хоть грот предложите.
  − А за два? - пошутил Джеф, разрядить обстановку. Занервничала маркитантка. Крепилась-крепилась, а заегозила. Оно и понятно. Ночь время от божьего взгляда закрытое.
  − И за два не пущу! - в отказе Аннис от шальных денег.
  − Устроимся как-нибудь, − отстал Джеф. В шутках тоже меру знать надо.
  − Мы привычные, − ляпнул Щурый.
  − Где же привыкнуть то успели? - зацепилась Аннис за оговорку.
  − А где и брат твой, − нашелся с ответом Джеф и так глянул на Щурого, пояснений непотребно - язык прикуси!
  Хан, скинув дождевик, щеголял в одной рубахе, мастеря костерок. Розжигом занимался в удовольствие. Лицо в сизый дым от берестяной коры кунал. Вроде слаще и не дышал.
  − А ему хоть говори хоть нет. Упертый, как и вся ваша жеребячья порода. Давно ли лихоманка трясла, а сегодня героем ходит, соплей в землю бьет, − Аннис покосилась на Хана. Мужики, они насчет самолюбия слабоваты. Но Хан на её слова ноль внимания. Или не услышал. Или, что скорее всего, похеру ему. Бабий лай не гуще песьего.
  "Днем облает, ночью оближет," ‒ говорят некоторые. Не мудрецы, а ум светлый, верно подметить.
  Джефа брат маркитантки занимал сильно. Непонятной роли человек. Роль она у всякого есть. Нищие богачами выставляются. Бздлявые ‒ героями. Худородные в кумовьях у короля ходят. Они вот путники уставшие. Маркитантка простуху корчит, а самой палец в рот не клади, сгрызет до локтя. Молодуха что ежик, щетинится, да иголки не колючие. Никто в своей собственной шкуре не ходит. И очень полезно знать, кто есть кто на самом деле. Только вот с братом, не угадать, что за птица? К примеру, с сушины щепу на растопку тесал. Тонко-тонко. Топором бил от пальца на волосинку. И не боялся мясо скромсать. Рубаха колоколом, на доходягу в ней похож, а коряжину припер, вдвоем с Щурым надсадились ворочать. Огонь когда разжигал? Так долбанул, искр - лес поджечь можно! За водой пошел, в ночи растворился. Как вернулся, не уследил. Не запнулся в темноте, не водой не плеснул, ни капли из котла на сапоги не пролил. Вот и гадай, что за человек пред тобой. Непонятный. И это не то, что плохо. Опасно, не угадать!
  Чем дольше и внимательней Джеф присматривался к Хану, тем больше беспокоился. Вспомнил слух. В Лафии людоеды объявились. Но в послевоенную пору чему удивляться? Всяким способом выживают и человечиной не давятся, в презрении к законам людским и божьим заповедям.
  От этой мысли рука сама за голенище потянулась, за ножом. Еле стерпел острым поиграть. Надо же такая дрянь на память пришла.
  Костерок горит, каша силу нагуливает, кипит, густо пыхтит. Аннис хлопочет. Что-то подсыпает, солит. Кензи хлеб режет. Щурый ей помогает. То это подаст, то другое, только что подол следом не носит. Джеф в сторонке, на границе света и темноты. Хан на кочке примостился. Подобрал ветку, сломил надвое, в одинаковую длину. Сидит, забавляется, в пальцах крутит. Порознь левой-правой, впротивоход в обе стороны, вместе вперед-назад, потом левая быстрей, потом правая... и не обронил не разу, не сбился, не замешкался. Пустая вроде забава. Пустая, а ну как пика босяцкая в руку подвернется. Джеф хотел в шутку спросить, где научился, но осекся на вздохе. Ветром костер притушило, темнота сдвинула границы. Хана что родного за плечи обняла, собой укутала, укрыла. Только сидел и пропал! Джеф тряхнул головой - блазниться! Костерок от ветра выправился и вот он! Хан! Он да не он! Черной дырой Джефу показался! Свет будто отскакивал от человека и только руки с палочками можно различить.
  Натешившись, Хан воткнул ветки в картофелины, удобней переворачивать, и подсунул к углям.
  ˮМайгары так делают!ˮ − подобрался Джеф, ощущая все большую тревогу. Знался с одним, с границы. Много чего рассказывал о тамошнем быте. Людей за людей не считал, резал что скот стадный.
  Джеф на всякий случай нож из сапога достал. Зыркнул, не попалился ли? Ох, лучше бы не трогал сталь!
  За спиной Хана ночь собралась в черную плотность. Туманом-маревом кутало ноги, облаком прятало тело, вскидывалась над плечами и головой черными крыльями, убавляя звезд и луны.
  Стиснув зубы Джеф боролся с наваждением. Куда там!
  ˮОтсюда снимуˮ − подбодрился бродяга. Но... вот он, сидит человек, а не возьмешь его, не достанешь! Жила тонка! Да и человек ли перед ним?
  Спиной почувствовал ночной мрак. Плотный, липкий, приставучий... Холод под сердцем ворохнулся. На ушко будто кум покойничек шепнул-остерег.
  ˮА ты бейлифа, боялся.ˮ
  − Ну, спасибо вам за тепло, за помощь, − подался порыву Джеф незамедлительно уходить. − Пойдем ночлега искать. Слыхивал тут деревня неподалеку. Может и себе транспорт найдем.
  − Ты чего? - удивился Щурый. Он уж с Кензи на ты. Разок за попу тиснул, не сразу отстранилась. За груди тронул, виду не подала.
  − Каши хоть поешьте! - удивилась Аннис решению попутчиков. Чего подхватились?
  − Негоже добрых людей объедать, − любезен Джеф. Но Аннис не проведешь, не от любезности это, от... от... от страха? − Пошли, друже, не будем мешать отдыхать. У них день не легче нашего выдался.
  Джеф буквально уволок подельника от насиженного места. Аннис в недоумении поглядела на Хана. С его выходки люди в ночь подались? Вроде сидит, за картошкой присматривает, не сгорела ли?
  Бывший попутчик ломился в потемках, не различая дороги. Щурый едва поспевал. Запинаясь, налетал на кочки, цеплялся ногами за траву.
  − Стряслось чего?
  − Стряслось, − буркнул бродяга, ускоряя и ускоряя шаг. Почти бежал. От провожающего взгляда Хана... От метки....
   Страхи наши они из детства. Уж и не помнишь почему боишься, а изжить страх не можешь. Живет под сердцем, время свое выжидает. Свой страх Джеф помнил. Не мал уже был. На спор ночью кладбище перешел. Смелый? Дурной! Пока кресты да могилы со всех сторон не окружили еще ничего, а потом... Увязался кто-то следом, в затылок пялился. И от взгляда этого тяжелого, сердчишко через раз стукало, а то и вовсе замирало. В грудь что в барабан бей, не раскачаешь. А как в шею кто дохнул, будто холодным пером провел, то и вовсе худо сделалось. Обезножил. Ноги хлипкими тростинками подогнулись, сломились. На четвереньках ковылял, на брюхе полз. От ужаса подвывать стал по-собачьи.
  Спор выиграл. Домой пришел, не помня как. Неделю сидел, на улицу носа не показывал. Заря упадет, на двор по нужде ни в какую! Под себя ходил! Ночью криком кричал, из снов страшных вырывался. Мать спохватилась, пропадает парень! к бабке повела. Жила у них за околицей древняя карга. Говаривали второй век небо коптит. Глянула старая на Джефа, белей стены сделалась. Водой святой умывала, заговоры шептала, травы настаивала, поила. Матери, как та не добивалась, правды не открыла.
  − Не твоего ума печаль, голубушка. Лучше за дитём смотреть надо. А то ить и внуков не дождешься.
  Ему, при последней встречи, молвила.
  − Второй раз не отпустит. Первый раз пожалел. А он не из жалостливых.
  Кто пожалел? Кто отпустил? Джеф не понял.
  Зато отец родимый, так родительскую руку приложил, шкура с задницы лохмотьями сошла. А как наросла, тятя не поленился, второй раз её согнал, для закрепления науки. Повторение оно мать учения. Так-то!
  Вот и сейчас. Тот же страх. И взгляд тот же!!! Жжет в затылке холодом. Будто тавром метит.
  − Ну, ты даешь, кирюха! - недоумевал Щурый. - Там тепло, сытно. Бабы. Я уж к молодой подкатил, подластился. Брат её не мешал. Сидел пришибленным чухарем.
  Джеф остановился перевести дух. Себя загнал и подельника.
  − Я тебе врал когда?
  − О чем ты?
  − Скажи, я тебя обманывал?
  − Нет.
  − Подставлял, бросал?
  − Да не было такого, − не мог сообразить Щурый в чем беда-горе. Что нашло на человека, сорваться в темень.
  − Вот и сейчас просто поверь мне. Поверь. Останься мы. Даже никого не тронув. Он бы нас задавил. Знаешь, как хорь куриц. Не для еды, не для забавы. А потому что подвернулись, под ногами у него путаемся!
  − О ком ты?
  − О нас!
  Щурый ничегошеньки не понял. Но промолчал. Не верить Джефу у него нет повода. А верить?
  ‒ Мешок свой забыл, ‒ напомнили Джефу, в нехитром расчете вернуться.
  ‒ Ну и забыл, ‒ отмахнулся напарник, до этого ни подержать, ни рассмотреть резную вещицу не позволив.
  Цвиркнул сверчок.... Ухнула птица... Чиркнуло крыло, распуская невидимый полог, сделать ночь светлей, а путь легче. Задышалось свободней...
  Людей риага Дуанна фургон настиг у деревеньки с потешным название Синебородье. Такое и спьяну не придумаешь, а вот придумали и гордились! От завернули, так завернули! Могём! Соседям нос утерли, на всю округу прославились. Раз услышали, долго не забудут.
  − Что за Синебородье? - изумилась Кензи, прочитав слова на указателе.
  Аннис своеобразно истолковала название и сгустив краски, поведала девушке о ужасном тане и его несчастных семи женах.
  − Вот и выходи после этого замуж, − совершенно не ужаснулась Кензи страшилки.
  − А может слушать надо, что говорят, − в общем то верно интерпретировала свой рассказ Аннис. Дескать, сказано не лезь, значит не лезь! Нет же, надо поперек мужней воли сделать, а потом изумляться, чего не так?
  И куда только бабья мудрость девается, как под венец сходят? В церкви, перед образами теряют? Или на законный хер сядут, счастье оседлают? Не скинуть кудесниц выездки, не сбросить всадниц богом данных, мучайся!
  Остановились на лужку. Чистенько, мерину травки вдоволь пощипать. На возмущение прибежавшего крестьянина, Аннис строго ответила.
  − Мне сир Дуанн велели. Хотите, жалуйтесь ему.
  Селянин попенял на убытки, возвел напраслину на маркитантку о своем скором разорении и голодании детей, но жаловаться не посмел. Пятерых, что на вороватого старосту управы искали, риаг Дуанн приказал сечь плетьми. Не любил наушников и трусов.
  − Сами бы повесили давно, − таков ответ риага поротым жалобщикам.
  Хан с лошадкой возился, обихаживал. Репешки с хвоста и гривы повычесал, копыта осмотрел. Аннис над огнем колдовала, ворчала.
  − Этак бы кто меня по заднице гладил, мякоть пощупывал, так я бы маковым цветом цвела и спать сговорчивой и доброй ранёшенько ложилась, ‒ и изобразила звезду. После, то ли с досады, то ли от переизбытка иных чувств, сплюнула в котел. Для кислости. Капустник затеяла.
  Безделья маркитантка не жаловала и такого счастья никому не позволяла, особенно когда сама при работе и суете.
  − Сходи-ка девонька в шинок, − Аннис подала Кензи вырученные в дороге деньги. - Купи хлеба, сыра, пинту вина и, если хватит, голубя.
  − Может свинины? В голубе одни кости.
  − Как разбогатеем, - пообещала Аннис. Ртов кашу есть прибавилось, а деньгами не особо разжились.
  Кензи долго и не отговаривалась. Фартинг карман жег. Девушка чуть ли не вприпрыжку отправилась исполнять поручение, не забыв накинуть на голову нарядный плат.
  − На-ка вот картошки почисть, − Аннис сунула освободившемуся Хану под ноги ведро. В ведре шесть приличных клубней и нож, хлипкий и источенный до предела.
  Сама Аннис помешала пустую воду ложкой, глянула в круговорот. Дунула три раза. От сглазу. Затем из мешочка щепоть душистой травки. По поверхности расползлось пыльное пятно. Пряно запахло.
  − Ну вот, закипит...., − она повернулась к Хану поторопить.
  Тот и не приступал к чистке.
  − Чего выжидаешь? Обед сам за брюхом не ходит, расстараться надо. Ручками-ножками.
  Слышал ли? Смотрел куда-то ей за спину. А потом поднялся и ушел, обеспокоенный чем-то.
  Аннис со вздохом подтянула ведро к себе.
  − От мужиков толку нигде нету. Пустая вещь в дому, − в сердцах оговаривала она сильный пол. - Только воевать и детей делать. Это они завсегда первые и просить не надо.
  Маркитантка долго еще перемывала косточки мужскому племени. От прародителя их непутевого до теперешнего никчемного поколения. По ее женскому мнению Всевышний зря утруждался создавая столь безответственную особь.
  − Нам бы приладил чего и так бы обошлись, − подытожила она краткую, но накаленную эмоциями речь.
  Выпроводить чужака на столование к риагу, хоть так крути хоть эдак, а лишний едок, ей было жалко. По-бабьи жалко. Сама по свету помыкалась и мыкается по сию пору. От делать нечего на дороге не окажешься. Причины на ней судьбу искать не из сладких. Не от добра люди по миру идут. От беды бегут, от лихолетья.
  − Да еще голым, − вспомнила она первую встречу.
  Видать здорово его Жизнь-Матушка приложила. И вспоминать прожитое не желает.
  Картошку почистила, ссыпала в воду. Прошлась, выглядывая, куда подевался Хан и, посматривая, не возвращается ли Кензи.
  − За смертью посылать, козу безрогую, - всерьез забеспокоилась Аннис. Ученица задерживалась. - Тут на хромой ноге три шага шагнуть! В соседнюю деревню подалась что ли?
  Женщина вбросила в котел трав, опустила вываренный до известковой белизны мосол. Мяса нет, так хоть бульон замутит, запаху мясного прибавит.
  − Ааааанниииисссс!!!!! - блажила Кензи, сигая через грядки чужого огорода. - Ааааанннннииииссс!!!!!
  − Ой, божечьки, ты мой, божечьки! - встревожилась маркитантка. - Ой, ты ж лихо проклятое, не спалось тебе, не сиделось смирно!
  За девушкой гнался воин. На кольчуге и наплечниках отблеск солнца. Ноги спьяну заплетались и только потому не поспевал за беглянкой.
  − Стой сука! Стой! - рычал в бешенстве Лё-Рю.
  − Аааннииисс! − исходила криком перепуганная в смерть Кензи. Вот она запнулась о здоровый кочан капусты, проехалась юзом, пачкая лицо и одежу...
  − А, сучара... − обрадовался воин и сам ухнул носом в морковную грядку, зацепив гороховый ус.
  Девушка быстро вскочила и бросилась бежать дальше. Нарядный плат слетел с головы - не обернулась поднять. Не до того!
  − Покалечу, тварь ебливая! Ноги переломаю! - грозил Лё-Рю, поднимаясь с земли не с первой попытки. Весс пребывал в бешенстве. На его щеке царапина, из порванной мочки на доспех накапала благородная кровь. − Я тебя патаскуха на куски порежу! На кускиииии!
  Со злости пнул кочан. Лохматая голова, распуская зеленые уши, нагнала девушку, ударила в спину, едва не сбив с ног.
  − Давай Рю! Давай! - орала вывалившая из шинка толпа собутыльников. Воители совместно угощались пивом и говяжьей свежиной, коротая время за пустым и бестолковым трепом.
  − Вали её! Вали, лярву!
  − Мы верим в непорочное зачатие! Рю, поднажми!
  Аннис запаниковала. Душа зашлась в страхе. Убьет ведь, убьет. А нет, за собой утянет. Хуже смерти девка муку примет.
  − Ох, дуреха! Ох, дуреха! - едва не плакала женщина, от бессилия придумать спасти ученицу.
  Беглянка достигла забора. Не стала терять время, искать лаз или калитку. Сиганула через преграду, зацепилась подолом, выдрала огромный клок. Сияя ляжкой понеслась дальше. До спасения, как ей казалось, оставалось совсем близко. Лё-Рю протаранил забор весом, запутался в плетях хмеля, упал. Поднялся, хватаясь за столбик, и упрямо продолжил погоню. Куда она сбежит!? Не сбежит!
  − Как вам не стыдно! Вы же благородный человек, - выкрикнула Аннис, подхватив девушку. Напрасный труд образумить весса. Остановить, дать время опамятовать. Наораться, намахаться кулаками.
  − Обеих задавлю! - беленился Лё-Рю, вконец потеряв разум.
  - Она еще ребенок, − заслонила маркитантка, ревом ревущую Кензи и отступала... отступала... отступала.
  Женщина заворожено следила за ногами весса, быстро отмерявших оставшееся расстояние. Двадцать шагов, пятнадцать, десять... так скоро... так скоро...
  Сбоку мелькнул Хан, шагнул из-за фургона. Таранный удар кулака, обмотанного наспех оторванным кожаным ремнем, остановил погоню. Звук − к трюхлявине каменюку приложили.
  Спина весса выгнулась, Лё-Рю ошалело полупал глазами и бухнулся на колени. Попытался говорить, богато выплюнул крови. Еще. Алая жидкость толчками била из полопавшихся сосудов. Завалился вперед, подергиваясь и хрипя.
  Не прошло и минуты фургон, Хана, Аннис и рыдающую с перепугу Кензи, окружили. В кольцо щетинился десяток мечей. Кто-то занялся вессом. Перевернули на спину, похлопали по щекам, пощипали кончик носа. Поздно возиться. Уж и глаза закатил и не дышал.
  − Встань на колени и заведи руки за голову! - проорал, негодуя Бугс. Он припоздал к месту событий. Грузен бегать.
  Хан не шелохнулся лишь смотрел... в пустоту. Свет гас и мир бледнел красками. Цвета линяли, обедняя синь небес, зелень луга, блеск стали. Оставались лишь оттенки серого. Тысячи оттенков серого.... Оттенки пепла. Оттенки прошлого. Оттенки настоящего. Оттенки будущего....
  − Я не буду повторять десять раз!..
  ...Риаг Дуанн, фрайх Веронн, Нелл Бусси и весс Йюхен возвращались в полном раздрае чувств. В Довер их не пустили. Фрайх подобный исход предполагал. Затея риага, зиждилась на пустых ожиданиях. Глупая трата времени, с той лишь разницей, в Инхорне вообще ничего не светило. Тут оказалось тоже.
  − Ангус мар-Тонг не окажет нам помощи. Он и Аерна поддержал из родственных обязательств. Причем весьма скромно поддержал. А ты ему кто? ‒ дипломатично предупреждал Веронн воспитанника.
  − Я риаг! - глупо упрямился Дуанн.
  − Проще было бы оставайся ты по прежнему братом атлинга. Сейчас и в город остерегутся впустить, - давил фрайх авторитетом на подопечного.
  Так и вышло впоследствии.
  − А указ короля? А бейлиф? А нунций? - азартно перечислял Йюхен. Он верил в силу бумаги с королевскими печатями. Ну-ну...
  − Мы в Кайона. Король далеко. Указ порвали и пустили на растопку...
  Рассказывать о традиции, не устраивающие ордонансы вывешивать в сортире, фрайх повременил.
  ‒ ...Бейлиф у эрла на прикорме, что гусь новогодний. А нунций... Что былина у обочины, что ваш нунций. Одинаковы танам.
  − Все-таки указ..., − не совсем из сказанного фрайхом согласен Бусси.
  − Указ власть тому дает, у кого она в ножнах днюет, в кошеле ночует. Бумага только факт констатирует. Для танов писулька и не более. Толку с нее..., − темяшил фрайх своим молодым спутникам. Напрасный труд. ‒ Будь у нас пару спарс или рот шесть боннахтов, лобызали бы в щеки. А так под зад двинут и успокоятся. Если только обиды какой не вспомнят на Гильфа, на нас отыграться.
  Фрайха не услышали. Прибывали в наивном воодушевлении свернуть горы. О перспективах свернуть шею, никто не думал.
  − Уверен, не посмеет мар-Тонг не принять, сира! - ни в какую не верил Йюхен.
  С этим понятно. Дуанн не верит и этот в ту же дудку дудит.
  − Увидите, посмеет, − не поддался Веронн смягчить свое предсказание.
  − Бог рассудит, − попробовал примерить спорщиков Бусси.
  Рассудил. Еще как! По вероннову слову. Бывший союзник в город их не впустил. Ворота захлопнули перед самым носом. Самолично разговаривать мар-Тонг тоже не стал, послал хольда* передать на словах. Матерый воин беззаботно вышел в калитку, предстать пред Дуанном не далее хорошего плевка.
  − То, что сражались на одной стороне против короля, ни к чему меня не обязывает. То, что ты назначен риагом, не дает тебе права распоряжаться или требовать в моих землях, − передали послание владетеля танства. И сплюнули под ноги лошади.
  Хольда Дуанн попытался зарубить. Не в гневе, не в порыве чувств. Осознано и хладнокровно. И не за нанесенное оскорбление. За неприятную правоту. Веронн не позволил, а то наделал бы дел, недоумок! Весь туат за такое оскорбление полыхнул бы пожаром. Коронованный папаша не спас бы.
  Если и были у Дуанна какие-то призрачные надежды на старые связи в Хюльке, то отказ мар-Тонга ясно дал понять, его ни здесь, ни тем более где-то еще в Кайона, не примут. Таны ничего ему не должны. Тридцать человек, собранные с миру по нитке, ничтожная сила уважительно и серьезно относиться. Ничтожная! Не изведут местные, прикончит Пустоглазый. Отсутствие до сего времени Керсо, чем не симптом. Братец открыл на него охоту, не брезгуя действовать из засад. Был паскудой, паскудой и остался.
  Торчали перед закрытыми воротами битый час, требуя личной встречи с таном. Удостоились пролета стрелы над головами, убираться по хорошему и скоро. Пришлось поворачивать восвояси. В спину раздавался свист и улюлюканье. Пращей швырнули конский кизяк. Дуанну выпачкали плащ. Он выкинул королевский пурпур в канаву.
  Веронн отмалчивался, наслаждаясь приятной погодой. Осень такой благодатью не часто балует. Бусси ругался на чем свет стоит. Йюхен бычился. Дуанн зрел злостью на Тонга, Хюльк, отца и всех остальных. Заявить свои права на власть не получилось. Имеет ли смысл объезжать туат, в надежде найти помощь или хотя бы крышу над головой, не мокнуть под непогодой. Обратиться к бейлифу с жалобой? Старая крыса сильно не расстарается помочь, а начнет длинную переписку со столицей уточняя и выясняя. Там со смеху покатятся над его риагством! И это после славы героя Лугоша и Доуда. Мар-Тонг наглядно продемонстрировал общее настроение знати в туате. Риаг им без надобности. Хватит одного Амаля-старого на шее. Так и скажут, не постесняются. И добровольно принять не согласятся. Единственный способ − сила! Лансеры, боннахты, спарсы. Откуда взять? Вернее, где изыскать средства, нанять воинство? К кому обратиться не за советом, советы без надобности, за деньгами! Нет таковых....
  − Нам нужен замок. Любой. Тот, который сумеем прибрать к рукам, − изрек Веронн, налюбовавшись солнцем и лугами.
  − Если только подарят! - ворчит Бусси. - Нас всего тридцать! Какой замок?!
  − Я же говорю, любой, с которым справимся.
  − Тогда нам на запад. Полно развалин, − огрызается фрайху Дуанн, дошедший до белого каления. В таком настроении обложит и собственного родителя. Получил бы от него в рожу за хамство и непочтительность, но не угомонился.
  − Мозгами пошевелите! - прикрикнул на молодежь недовольный Веронн. - Нету мозгов? Тогда шевелите сраками, пока за нас не взялись. В Хюльке бродяг вешают не спрашивая дозволения бейлифа и не дожидаясь суда!
  Окрик отвлек Дуанна, от упоения собственными невзгодами. Не мог старый вояка просто так брякнуть о замке.
  − Добровольно нам не сдадут.
  − Ишь чего захотел! Добровольно ему! - негодовал Веронн на бестолковость, беспардонно показывая вверх кукиш. Небесам? Хорошо если им.
  − Тогда предложи! ‒ порыкивал Дуанн. Взяли манеру умничать.
  − Надо изыскать способ заполучить любой замок любым способом, − гнул свое Веронн. Ну, молодые пошли! Все им на блюдечке подай-принеси! Не подали? Глазенками луп-луп, до слез обижаются. Губешками трясут.
  − Придется штурмовать, − додумался Йюхен. ,,Додумкаˮ еще безумней дурной идейки фрайха. Тот хоть на штурме не настаивал.
  − Мало желательно, − не забраковал Веронн предложение спутника.
  − Как ты это себе представляешь? − пыхтит Дуанн. Легко давать трудновыполнимые и недостижимые советы. Никто ведь не попользуется, убедиться ‒ не работает.
  − В тридцать мечей? Тупость конечно, − признался Веронн. Фрайху пришлось ровней держать спину под перекрестием взглядов спутников. Аж взопрел, так припекали. ‒ Но иногда срабатывает. Иногда, а не всякий раз!
  − Тогда что? Купить? - не очень уверен Йюхем.
  − Это еще менее реально, чем захватить, - не верит в куплю Дуанн. В штурм он еще готов поверить. Три десятка собраны, а вот денег почти нет. Не почти, а совсем. Путного вина приобрести не на что. Не с деревенской же бражки говорить о высоком.
  − Найти человека который нас временно укроет. А там по обстоятельствам, − не стесняясь предложил Бусси иной подход к решению проблемы.
  − После того как Тонг дал нам от ворот поворот? Такого дурака не сыскать ни днем с огнем, ни ночью в подполе, − зарубил постыдную идею фрайх. - Ни один септ не пойдет против воли старших танов. А мар-Тонг её озвучил и продемонстрировал нам.
  − Так какого праха ты твердишь о каком-то там замке? - закипела в Дуанне дурь. Глазами сверкнул, желваками заходил, поводья дернул.
  "Вылитый папаша. Только ума меньше в четверть... В половину," ‒ весьма низко оценена фрайхом интеллектуальная одаренность юнца.
  − Я твержу? Я констатирую необходимость, поднять, ‒ Веронн показал на указательном пальце две фаланги. Символический детский писюн. Мол, вот такой и толку столько же. ‒ Наш карликовый авторитет. Ко всему, замок послужит прибежищем на все время или переждать сезон, не болтаться по дорогам в зиму, - толкует фрайх. - Есть тут орешек, что по нашим зубам? - гоготнул старый плут. Во рту, слева внизу, пустые десны. Не конфетами проедены.
  − Кеш, - делает выбор Дуанн, но в голосе полная безнадега. Как у приговоренного к плахе. Топор уже падает вниз, спастись чуда не представится.
  − Кеш? Пускай будет Кеш, − согласен Веронн.
  У Дуанна неприятное чувство, назови он Крамб, столицу Хюлька, или Кэффу, наставник согласится. Только кому на стены лезть? Три десятка разношерстных бродяг.
  "Хуже," ‒ понизил Дуанн статус собственно войска.
  − Или мы едем к твоему братцу на поклон, − продолжил мысль Веронн. - Кто-то же должен нас приютить, раз твой папаша заказал нам возвращение.
  − К Пустоглазому? - не верит услышанному Дуанн.
  У них сложные отношения. Он не только с Киффом, со всей родней не в ладах. Их можно описать плохо, очень плохо, никуда не годится и полных крах. Это про Медани. С Пустоглазым чуть лучше.
  "Это ворон ворону глаз не выклюет, а брат брату запросто," ‒ предвидел младший Амаль результат такой братской встречи.
  − На выбор. Можно и к Экруту. Или под подол к Гулящей. Не в первой, − подначил Веронн Дуанна. Обычная практика северян. Не можешь ответить достойно, будь готов терпеть измывательства.
  Йюхен глянул на старого фрайха - спятил? Предлагаешь такое? Но фрайх есть фрайх, ему и король рот не заткнет. И Орден и все остальные.
  Лошади поднялись на взгорок у Синебородья.
  − Свара какая? - навострился Дуанн видом сборища.
  Всадники пришпорили коней успеть к пику событий.
  ...- Тем хуже для тебя! - взбешен Бугс непокорностью убийцы.
  − Что происходит? - гаркнул Веронн, пресекая начало любых столкновений.
  Ему, а не риагу, коротко доложили суть инцидента.
  − Эта подзаборная тварь убил Лё-Рю, ‒ указали на Хана.
  − Убил? Чем? Не вижу оружия, − взялся Веронн за разбирательство смерти весса. Говно человек, но мечом владел и конченым трусом не был. А теперь червям пожива, попам прибыток.
  ˮГлянуть бы как он его свалил,ˮ − пожалел фрайх о своем отсутствии при столь интересном поединке. И был ли он? ‒ "И чем?" ‒ оружия злодеяния не наблюдалось.
  Бугс замялся, стеснясь чужой беспомощности, проиграть быдлу.
  − Оружия не было, но преступление очевидно. Кхан убил Лё-Рю и должен понести суровое наказание.
  − Простолюдин. Без оружия. Убил мечника. Весса, - медленно произнес Веронн, смакуя факт. Он не ошибся. Херов северянин, тот еще ухарь! - Я правильно понял?
  − Эта сучка...
  − Мне не важна предыстория, − гырчит фрайх, нависая над пешими грозовой тучей.
  − У него не было орудия, − признает Бугс. - Но весс Лё-Рю мертв и это требует...
  − Повторяешься. Заело? Сходи в шинок, промочи глотку, − пресекает всякие словоизлияния Веронн.
  Фрайх с высоты лошади осмотрел столпившихся примолкших людей. Его сейчас занимал исключительно Хан.
  ˮУблюдок!ˮ - восхитился Веронн выдержкой виновника толковища. - ˮХоть бы изобразил раскаяние или сожаление...Слезу пустил, разжалобить.ˮ
  Взгляд фрайха перебежал на неподвижное тело Лё-Рю. Грудь вдавлена, морда в крови. Веронну сразу вспомнились оскорбительная фраза о шуте. Яркое подтверждение, язык мой - враг мой!
  ˮКак же ты его уделал?ˮ − спрашивал себя Веронн верно угадать. Глаза наткнулись на обмотанную кожаным ремнем руку Хана. Сдержал облегченный вздох. Хорошо никто не знает обычаи Севера. Убить безоружной дланью, нанести оскорбление всему роду. Кровная вражда на десять поколений!
  "За баб вступился,ˮ − понятно фрайху и без рассказов очевидцев. Для северянина не уступить свою женщину или потянуться к чужой, уважительный мотив для драки. А уж летальность вроде сахара к чаю, обязательна.
  Дольше размышлять фрайху не позволил решивший заговорить Дуанн.
  − Думаю, тут не о чем рядиться...
  − Думаю, да, − перебил риага Веронн. Кхан ему нужен живым. Дуанну тоже. Только младший Амаль об этом еще не догадывается и собирается потрафить своим прихлебаям, северянина прикончить. − Покойный Лё-Рю полез под чужую юбку, посягнув на чужое добро?..
  − Девушка дала повод! ‒ перебили речь Веронна.
  Перебил и Веронн.
  − Но не дала вессу. Судя по итогам спора, кому давать, а кому нет, правильно сделала.
  По судилищу прокатились смешки. Люди остывали, дезориентированные легким словом и веселым настроем фрайха.
  Веронн поднял руку, призывая внимать ему.
  − Проступок Кхана карается смертью по всем законам Асгейрра и Кайонаодха. Простолюдин не может поднять руку на благородного. Никаких оправдательных причин его действиям, не существует в природе! Но... так сложилось мы на враждебной территории. Жизни каждого из нас предназначены служению риагу Дуанну и потому..., − дальше обращался только к Хану. - С тебя Откуп Кровью! Откажешься принять волю риага Дуанна, или примешь, но не исполнишь должно, или не исполнишь вовсе, или решишь сбежать, тебя ждет смерть! Твои сообщницы, выступят гарантом отсроченного правосудия над тобой, − пафос слов резко спал. − Такого количества мужиков, сколько придется на каждую из твоих баб, не выдержит два борделя шлюх. А потом, сдеру с них живых кожу и залью в их чрева кипящего масла....
  
  
  8. Туат Рагам. Раагам, столица.
  
  Встреча Медани и Совета туата состоялась в старой ратуше, в посольской палате, по такому торжественному случаю нарядно прибранной. У рийа возникли подозрения, в помещение стаскали всю утварь и мебель, наличествующую в здании. Большой стол уставлен светильниками ушедших эпох от Сотворения Мира. Стол поменьше задвинут в угол и сервирован закусками. Ничего такого, от чего текут слюни и урчат кишки. Жаркое, заливное. Пожалуй, лишь индейка в грибном рагу выглядела аппетитно. Но грибы.... повар мог и напутать с их съедобностью. Вдоль стен несколько поставцев с полной дребеденью. Захваченное далекими предками нынешних танов древковое тяжелое оружие. Огромные тарели, подавать целиком вепря, диких бычков и выкладывать гур из голов поверженных недругов. Морские раковины якобы привезенные из дальних походов, но скорее всего приобретенные в Шендаме, в лавке диковин, за шесть пенсов штука. Ряд вещиц непонятного происхождения и предназначения, но из золота, что искупало их функциональную и эстетическую никчемность. А вот знаменитая Танская Братина из коей пивали на равных с королями, конунгами и ярлами, из совсем плохонького серебра. Ну, дак, откуда у нищих оно возьмется на приличную посуду?
  У колонны специально организовано место нотария. Кипы бумаг и такое количество перьев, словно общипали полтора десятка гусей. Множество лавок, мешаться под ногами. Стулья трех видов и размеров, количеством под двадцать. На восемь-то человек? Палата не велика и щедрость принимающей стороны явлена неслыханная - весело, потрескивая сырыми дровами, горел камин. За переносным ограждением, на возвышении, Святое Житие, скромный труд переписчиков из скриптория Геншанского монастыря. Стоит солидно, выглядит убого.
  Медани потешила фривольная мысль. Подменить святую книгу, брошюркой со стишками Аретино, для наглядности иллюстрированной Джулио Романо. Брошюрка, не смотря на тощенький размер, произвела в столице фурор. Не случиться ли здесь тоже самое? Не станут ли клятвы более нерушимы и крепки? Не пристраститься ли народ к чтению гривуазных рифм и разглядыванию похабных картинок.
  Что рийа порадовало, никто Совет не проигнорировал. Было ли это обычное любопытство, поглядеть на бабу определенную во власть, данью уважения к высокой королевской воле или стечение обстоятельств, Медани предстояло выяснить самой. А вот чего не выяснить Совету, в честной игре слепого жребия, за небольшую сумму, каких-то жалких триста грот, свиток с картой Рагама, адресно оказался у нее. В туате у Медани имелись кое-какие связи и знакомства и еще больше перспективы на добрые связи и знакомства. Глупо от подобного отказываться или удачно не использовать. Кроме прочего под боком Шендам. Она точно знала, не так давно, две недели назад, Королевский Совет заседал, долго и безрезультатно, изыскивая способ получать с морского порта дополнительные налоги. Шендам находился на территории туата, но не подчинялся ему. Вольный город по всем раскладам прибывал вольным от всех! и короля в том числе. Необременительный взнос, налогом сумму не назовешь, установленный двести лет назад, смехотворен. Венценосный дурень, прапрадед Медани, щедро назначил пять тысяч грот, не предусмотрев скорого роста торговли и развития, заложенного им на побережье города.
  Краткое знакомство прошло без заминки. Бейлиф Айдж Рюок представил рийа Медани танам, мормер Беар перечислил состав Совета. Собравшиеся вели себя сдержано, вежливо и немного отчужденно. Обычное поведение людей готовых вас выслушать, но не склонных вам помогать. Ни в чем, ничем и никогда.
  Подобное отношение Медани не обескуражило. Ей было даже занятно, как она управится с гонористыми танами. Но то что управиться вне сомнений. Талант находить общий язык с самыми разными людьми достался ей от бабки по отцу.
  Официальная часть завершилась довольно быстро. Мессир Рюок повторно огласил указ Гильфа Второго, ri bunaid cach cinn, известный присутствующим и изученный до последней буквы.
  Медани была мила, обаятельна, хороша и ничего не требовала. Глупо ,,с порогаˮ клянчить у подданных денег на войну, рассыпаться в заверениях блюсти закон и разглагольствовать о стремлении к всеобщему благоденствию. Денег на войну она с них однозначно получит, соблюдать законность и традиции собиралась лишь в той мере, которая отвечала её личным интересам, а всеобщее благоденствие в принципе невозможно. Потому лучше сосредоточиться на собственном процветании. По умолчанию, конечно же. Все что Медани себе позволила в кратенькой речи, вскользь упомянуть торжество справедливости. Ничего более подходящего в тот момент на ум не приходило. Слушатели выглядели слишком серьезными, чтобы о чем-то серьезном пытаться говорить и затевать.
  Таны не скрывали разочарования. Они ожидали от Гулящей Мед заискиваний, просьб, жеманных заигрываний, намеков на очень личную благодарность за их личную поддержку. Честно признаться, готовились к обещаниям лизать, сосать и подставлять. Обломились. К досаде и непониманию. Словом, рийа Медани произвела двоякое, но благопристойное впечатление. Старые олухи едва ли заподозрили, она буквально превзошла сама себя в разных любезностях. У Энарда мар-Беара, здоровяка с обветренным до цвета меди лицом, поинтересовалась здоровьем жены и поздравила с рождением дочери. Мормер, выглядевший столпом вселенской незыблемости, расчувствовался и пригласил с визитом. С Меткэфом мар-Вагном, любителем и заводчиком собак, посоветовалась о приобретении комнатной живности.
  − По меньше блох, потише лай и никакой вони, − выразила рийа пожелания к живой забаве.
  Тан разразился целой лекцией о грейхаундах, алантах, мастиффах, лэймерах и т.д. Медани ровным счетом ничего не поняла, но поблагодарила. Переступив черту дозволенного, дружески подержала лектора за ручку. Властитель должен поставлять пищу для сплетен, иначе сплетники изыщут её сами. К тому же, Вагн нравился ей более остальных. В его взгляде наличествовал задор хорошего кобеля. Было бы обидно не закапай у нее на тана.
  Гленн мар-Бирд, владетель Оливери, просветил насчет лучших мест охоты на лисиц. Ведьмина Падь, Паутинный Дол, Златый Бор. Названия звучали строками ненаписанной поэмы, которую непременно напишут, раз в туате завелась такая дриада. На изречение завелась, Медани не обиделась, похвалила поэта и сделал зарубку. Вся её память из таких рез и черточек. Не забыть!
  Моннет мар-Викс обсказал ситуацию на границах - у них трения со Швальбом, в торговле - затык с Шендамом, в дипломатии отсутствие желанного мира с Лафией. Раздор с соседом за Спорную Марку не прекращался с незапамятных времен и предпосылок завершению склоки не видно. Медани поболтала с каждым, никого не обделяя вниманием, и завершила встречу сердечным пожеланием видеться чаще и не только на подобных встречах.
  Благородные таны раскланялись и, теряясь в догадках, разошлись. Они, съевшие зубы в войне и политике, склонялись считать, денег рийа так или иначе попросит. Войско - точно! Первая просьба мало выполнима, если выполнима вообще − денег, конечно же, нет и взять неоткуда. А войско? Щитовую Службу придется нести. Другое дело, что столичная блядешка (ох, уж эти слухи!) предпримет с собранным воинством. Проведет смотр? По закону туата Рагам, риаг, в данном случае рийа, неволен объявлять войну кому вздумается. Воевать же частным порядком, кому? бабе! смешно! Спокойней остальных чувствовал себя Ренн мар-Шайо. Спорная Марка бремя налогов и Щитовой Службы не несла. Танство перманентно находилось в состоянии войны с Лафией, Хюльком и Бахайей, с церковниками, и как острили злопыхатели - со всеми остальными, кроме Господа и Орденом Святого Храмна.
  − Вы их определенно покорили, мистресс, − польстил Медани бейлиф, впавший в благодушие.
  Айдж Рюок, чахлого вида мужчина, напоминал ей засохший цветок. Герань или что-то в этом роде. Весь растопыренный, тонкий и ломкий.
  − Вы так думаете? - восторженной наивной дурочкой захлопала ресницами Медани.
  − Вне всяких сомнений! − доволен бейлиф, от чего выглядел еще болезненней. Почти ожившим покойником.
  − Я бы предпочла чтобы меня боялись, − красиво оперлась она на спинку трончика. Место восседания пророчески шатнулось. Власть рийа зыбка. Утлому судну не долго плыть по волнам жизненных бурь.
  − Бояться? Вас? Скажите тоже! - чуть не заржал Рюок. И непременно бы заржал, не будь он человеком не столько сдержанным и воспитанным, сколько осторожным. Чутье подсказывало ему - не нарывайся!
  Веселым, бейлиф глянулся больше. Насколько это вообще возможно при его болезненности. Походил на живого, а не на раздавленный лист из лекарского гербария.
  После Совета Медани выразила желание проехаться по Раагаму. Ее с готовностью сопроводили, осмотреть достопримечательности и красоты города и окрестностей.
  Развалины Старого Раагама (правильней Раагаама, а исторически верно Рааʼг-амаа!) удручающее зрелище. В обмелевшем рву полно лягушек, в руинах шастают бродячие и одичавшие псы. Везде бурьян, бурьян и бурьян. Три века назад город буквально стерли с лица земли. Пришлось отстраиваться на новом месте.
  После развалин, затяжной и унылый спуск в низину. В окружении ив и валунов Водопад Влюбленных. Жиденький ручеек шлепался с ярда на плоский камень. Облако брызг и аура радуги в пейзаж ничего не добавляли.
  − В давешние времена здесь назначали свидания, − пояснил бейлиф очевидное. Шаблонность людского ума и фантазии. Ничего не попишешь. - Вода в нем круглый год теплая.
  Кажется, она помочила пальчик. Кажется, произнесла вслух: ˮПодмываться удобноˮ. Кажется, даже смутилась. Кажется, её не расслышали.
  Далее обзорный крюк с охватом нескольких окрестных деревень и хуторов. Местного пива ей не предложили. Все-таки женщина. На казни двух воров присутствовать настояли. Все-таки рийа. До отвала угостили сыром с голубой плесенью и согрели горячим глеггом. Все-таки высокая гостья.
  Еще одно из красот − Оленья Горка.
  − Здесь до сих пор они (очевидно олени?) встречаются! − восторгался бейлиф и тыкал рукой в какие-то дикие заросли дальше по склону.
  Горка невысока, вытоптана, удобрена овечьим дерьмом и испятнана кострищами.
  − Не сомневаюсь, − согласилась Медани, посматривая на сопровождающих её мужчин. Встречаются. Сплошь и рядом.
   "Целыми стадами," ‒ высчитала рийа. Ни один из сопровождающих не сделал ей сколь нибудь достойный комплемент. Дикари!
  Приятно поразила долина Ветряков. Около десятка ветряных мельниц медленно, скрипя и рокоча, вращали свои огромные крылья.
  ,,Эдилия!ˮ − затаила дыхание Медани, представляя как ветряки горят, размахивая огненными лопастями, разбрасывая фейерверк углей и дождь из чадящих головешек.
   Потом еще тройка мест, куда её затащили и куда она сама ни за что не отправилась. Ни капельки не романтично, но неисправимо провинциально. И красоты, и люди в жюнелях, хубонах и катеронах, давно выброшенных в столице на свалку.
  ˮДостопримечательность забытой богом дыры − сама дыра и есть!ˮ − таков неутешительный итог поездки.
  Фогт* Рагама, мэтр Нокс, проявив недюжинные организаторские способности, подмазав кого нужно и договорившись с кем следовало, настоял на встречи рийа с городским купечеством и знатью. Такой предприимчивый человек мог пригодиться в будущем и Медани не отказала в просьбе.
  Для торжественного случая откупили большой зал Торговой Гильдии.... у самой Торговой Гильдии, ибо встречу организовывали от имени.... Торговой Гильдии. Не пожалели свечей, тепла и музыки. В зале блистали представители крупных купеческих домов: Кормики, Зейды, Шпеи. Не отставала и местная знать, белая кость Раагама: Конроды, Вюрены, Гроу. Явились, в основном, семейно. Мужья и жены, дочери и сыновья, племянники и племянницы, дядья и тетушки, добрые знакомцы и нужные знакомые. Для первого раза, пожалуй, слишком много народу. Медани светилась улыбкой, благосклонно выслушивала представления, делала дружеские замечания.
  − Мистресс Лайз, вам больше подойдет бирюза, чем топазы, − душевно щебетала добрейшая рийа.
  Лайз умилилась словам заботы, а святые на небесах онемели в ужасе! В мыслях Медани пожелал видеть на жене тана Конрода конскую сбрую и седло. Мистресс широка в кости, по мужски крепка и очевидно колченога. И волосата. От манды до коленок.
  − Мессир Гроу, вас трудно с кем-либо спутать!
  Мужчина возвышался над присутствующими на полголовы и поражал богатырской былинной мощью.
  ˮКак же ты топчешь свою дохлую курицу?ˮ - стрельнула Медани в сторону мистресс Гроу, миниатюрной крохотули без всяких женских форм и дурным вкусом в нарядах.
  − Мэтр Зейд, вы приятный собеседник, ‒ порхала рийа вокруг статного старика.
  Собеседник заикался, глотал слоги, и понятен только людям, знавшим его с раннего детства. Когда же мэтр Зейд употреблял спиртное, то и знакомые оказывались бессильны в усвоении изрекаемой загадочной тарабарщины.
  Общаясь с семейством Вюрен, Медани позволила себе подержаться за округлый животик мистресс. Пришла в полное умиление и восторг, ощутив толкание растущего плода. Сделала для себя выводы, беременность дурно сказывается на женской внешности и что она с большим удовольствием подержалась бы за самого мессира Вюрена или хотя бы за ту часть, что осчастливила семейство прибавлением.
  Не обошлось без приятных неожиданностей.
  − Мистресс, я право не знаю, радоваться мне или плакать! - произнес Ридж Блас, торговец в Раагаме не из первых, но проныра отменный.
  Купец выделялся из окружения отсутствием золотого шитья на одеждах, висюлек из серебра и минимализмом в обладании камней. Имелся всего один. Правда камешек сей ‒ красный алмаз, обладал баснословной стоимостью и большой редкостью. Остальное все по канонам не скопидомства, но бережливости.
  − Если не будешь жадничать, − выдвинула не менее шуточные условия Медани.
  − Я само бескорыстие...., − заверил Блас, готовый к сотрудничеству.
  − Тогда мне нужен кто-нибудь из Стальных колец*.
  − Вы втянете Раагам в войну, - хищно улыбнулся Блас. На поставках во время мятежа он поднялся втрое! Согласно выплаченному налогу. А на самом деле? Ответ сокрыт в трех бочонках с серебром, закопанных в подвале его купеческого дома. Ну и в памятной книжице мистресс Медани. На кодовой странице с руной райдо.
  − Хотелось бы, но Совет еще не определился с этим.
  − А разве Совет еще не знает, чего именно хочет? ‒ игриво негодовал Блас, держаться тона разговора. И не дружественный и не деловой. Комплиментарный.
  − Узнает, но позже, ‒ заверили торговца и не верить услышанному от рийа нет оснований.
  − Мистресс, я полностью к вашим услугам, − таял Блас. В отличие от Совета туата Рагам, он уже ясно представлял, чего и главное сколько хотел. Аппетит приходит во время еды. Торгаш уже мечтал попасть за стол, делить тушку. Не в конце ряда, но ближе к руке кормящей.
  − Откуда такая покладистость?
  − Я помню ваши слова.
  − Какие? ‒ очаровательна мистресс Забывчивость.
  − Кто имеет деньги, имеет всех!
  − Неужели я столь мудра? ‒ сомневалась Медани, но не сомневался Блас.
  − И еще добавляли. Многократно!
  − Теперь припоминаю. Говорила.
  Прием шел. Свечи горели и гасли. От жары становилось душно и кисло пахло мужским (конским) потом. Музыканты чаще фальшивили в самых простых пассажах, повторялись и комкали концовки.
  Если не хотите безвозвратно разочароваться, не дожидайтесь истечения времени встреч, разговоров и свиданий. Недосказанность много приятней, чем точка в окончании. Ибо недосказанность предполагает новые встречи и свидания, а точка означает завершенность события. Порой безвозвратно.
  Первый час Медани перенесла отлично. Второй непринужденно удерживала улыбку на лице. Третий боролась с искушением потихоньку удрать. На четвертый её не хватило. В завершении Медани подарили ,,чудесное ожерельеˮ стоимостью вполовину ею обутых для такого случая туфель и кошель с сотней грот на женские капризы. Жизнерадостные толстосумы изволили пошутить. Медани подмывало брякнуть, что урильник под её кроватью, стоит в два раза дороже. Но она оставалась столь же любезна и обворожительна, как и на встрече с танами.
  После всех дневных и вечерних хлопот и забот, Медани уединилась в спальне, и похвалила себя, за отменную выдержку и старание. Эти надутые индюки из Совета думали она с порога начнет клянчить у них денег? Конечно, начнет, но пока терпит. Ибо денег у нее - полно! Голову прежнего камерария оценили в сумму достаточную содержать приличную роту боннахтов в течение всего года. Крах финансового колосса еще будет отмечен историками, описан романистами и приукрашен словесами поэтов. Действительность упростят, но расцветят пустыми подробностями и позолотят догадками. Медани с удовольствием вспомнила долгую и нудную оппозицию Тунару Амюсу. Поисками случая насолить, дикими россказнями, слезными просьбами к отцу сместить камерария с поста.
  Амюс проявлял выдержку, отец пробовал унять дурищу. В Пфальце радовались и наслаждались беспричинной склокой. В один прекрасный момент, судьба, не без помощи самой Медани, столкнула её и Амюса на полутемной галерее во дворце. На ней тогда было обворожительное соркани темно-фиолетовых оттенков, подчеркнуть бледность лица и яркость взгляда.
  − Мистресс, я огорчен тем, как вы ко мне относитесь. Возможно, знай я истинную причину..., − придворный старой закалки, Амюс предпочитал договориться и умел это делать.
  − Причину... причину..., − шипела Медани и вдруг... О! это женское вдруг! Оно неотразимо действует на мужчин. - Вы... Вы... Вы... меня совсем не замечаете, − и вздох способный всколыхнуть вселенную! − и не любите...
  Несколько прямолинейное заявление многодетному отцу и счастливому мужу. Но война есть война! Все средства хороши и оправданы! Вопрос эффективности первостепенен. Моральная сторона оставлена потомкам и попам. Первые забудут, вторые простят. Она безутешно рыдала у него на груди, колотила кулачками и плела что-то маловразумительное о своих разбитых чувствах и неразделенном сердце. Вполне возможно о неразделенных чувствах и разбитом сердце, но кто обратит внимание на такие мелочи.
  Конечно, Амос не очень поверил ей. Иначе бы не занимал столь ответственный пост. Легковерные простаки не назначаются камерариями и уж тем более не держаться в высоком кресле три десятка лет. Еще месяц после встречи, Медани краснела и бледнела, столкнувшись с ним. Словно малахольная дура опускала зареванные глаза. Сбивалась в речах, если в тот момент говорила. Теряла ритм, если танцевала. Оступалась, если шла. Обессилено падала в первое ближайшее сиденье, если находилась рядом с ним. Она напоминала порченую девственницу, последствия падения которой лицезрели все! Медани непременно присутствовала на всех приемах и мероприятиях, где бы Амюс не появлялся (даже на заседание Собрания Короны!) и тут же покидала мероприятие вслед его уходу. Когда канцлер серьезно простыл, не смущаясь мистресс Агнесс Амюс, прилетел к нему с Дойроном, королевским лекарем.
  Про них стали шушукаться. Сперва немного и насмешливо, потом благожелательно и сочувственно, очень скоро ехидно и зло. Прежние любовники Медани делали ставки сколь долго Амюс будет ходить мимо наживки и блюсти супружескую верность. Другие бились об заклад, на какой срок камерария допустят к раздвинутым ногам и во что это ему обойдется? Еще не состоявшаяся связь обрастала правдивыми и достоверными подробностями. Появились свидетели и очевидцы. Начатое Медани, довели до логического конца другие, охочие перемывать чужие косточки. Амюс настоял на свидании. Подслушай их сочинитель романтических пьесок, целиком бы вставил разговор в одну из сцен спектакля. Финальную.
  − Мистресс, наши отношения служат темой нежелательных пересудов....
  − Отношения? О чем вы, Тунор? - лепетала она. Простое ,,Тунорˮ слаще птичьего пения на зорьке. - Вы не замечаете меня, а заметив спешите спрятаться. Единственная встреча, когда мы стояли ближе чем на шаг, слишком скоротечна, считать её какими-либо отношениями. Их нет! Но если вы считаете, что она... как-то вас задела... то прошу у вас прощения. Я не должна была так поступать, − сбивчивая речь оборвалась в ожидании его слов.
  Не давать высказаться противоположной стороне, погубить дело. Общение ценно само по себе, а когда добиваешься чего-то, ценно вдвойне. Позволяйте собеседнику хоть иногда открывать рот, даже если уверены - прозвучит очевидная глупость или затертая банальность. Но банальности и глупости вас сблизит. Может и не приведут к полному взаимопониманию, обычно того и не требуется, но вы станете лучше осознавать, чего хотят услышать от вас и что вам, соответственно, следует говорить. Скорее добьетесь желаемого.
  − Вы сожалеете о том?
  Медани протянула ладонь и показала аграф. Тогда, в коридоре, она не сообразила оторвать украшение. Но позже купила у слуги Амюса. За ничтожный грот. За марку верный слуга обещал принести костюм камерария целиком, но она попросила аграф.
  − До сих пор не выбросила, − поникшим голоском произнесла Медани. − Возьмите, если считаете, что он к чему-то обязывает, - и горько (у Амюса заныло в груди... Наконец-то!) произнесла. - Окажись безделица вашим сердцем, я бы предпочла оставаться воровкой.
  Мужчины падки на лесть. Но открытая лесть не так хороша. А вот скрытая... дает ощущения тайной власти и могущества. Уровень бога или подобного ему!
  − Оставьте себе, − Амос сжал аграф в её руке.
  Пальцы Медани холодны (очень кстати! очень!). Он согрел их дыханием, слегка касаясь губами.
  − Пожалуйста не надо, − искренне (ха-ха-ха!) молила она.
  − Почему? Вам неприятно?
  − Я слишком слаба, − призналась Медани.
  Отказ лапать, действует на мужчин совершенно противоположным образом. Телесный контакт для них предпочтительней вербального. Руки Амюса не ведали преград. Пальцы познали её упругости и влажные щелки. Канцлер отбросил сомнения и крепко поцеловал её. Еще и еще. А потом пользовал похабно и многократно. В тот момент Медани была безоговорочно согласна с некоторыми запретами святых отцов церкви*. Все-таки в человеке избыточно скотского.
  Далее смута в Кайона. Поползли слухи о суммах взятых из казны в пользу мятежников. Граф-палатин не мог не отреагировать, капнул и нашел, просто не мог не найти! какие-то бумаги. Припомнилась связь канцлера с Медани, подозреваемой в пособничестве мятежнику Аерну. Дело умело раздули и Тунор Амюс, умница, стратег и политик, загремел в Брюхо, под следствие возглавляемым самим королем. Ему инкриминировали воровство и посягательство на честь члена королевской семьи. За воровство ему грозила конфискация имущества и ссылка, а вот за посягательство... ,,сосновая толстухаˮ и топор.
  Заказ успешно выполнен и заказчик щедро рассчитался с Медани. Так что денег у ней полно и без займа у Совета туата Рагам. Но тратить свои кровные высшая бессмыслица. Надо постараться заставить платить этих милых людей, от щедрот отваливших сто грот на женские капризы. Ах, наивные! Если бы они знали, сколько на самом деле стоят её капризы. Пусть не все, но один самый-самый...
  Медани покосилась на широченную кровать. Увы, сегодня никто не приглашен разделить столь неохватное, холодное и скучное ложе. Не отбирать же мессира Вюрена у его беременной женушки. Рийа скакнула и плюхнулась, сбивая льняные покрывала. Мудрость (знать бы чья?) приписывает подавать блюдо мести холодным. Но сто крат приятней готовить. Ни одного ингредиента нельзя положить больше или меньше. Иначе испортишь. А вкушая его сладость надо помнить горечь того дня, когда оно только задумывалось, а рецептура составлялась.
  Конечно, обойдется дорого! В финансовом плане. Но на что не пойдешь ради удовлетворения своих желаний. Тем более рийа уже представляла, как восполнит потерю. Орден Храмна очень удивится имени человека пожелавшего низвержения Тунора Амюса. И главное, человек тот и не подозревает, что она знает его. Можно считать это случайностью, но Медани называла это редкое... редчайшее явление везением.
  Везение это когда не ждешь ничего, а Небеса вспомнят о тебе в нужный момент и отсыпят за десятерых!
  
  
  9. Бринмор. Орден Святого Храмна.
  Зодчий цитадели собирался маниакально обороняться от всего белого света. Долго и успешно. Толстенные куртины Финиса* замкнуты башнями в октагон. К въездным воротам узкий подъем по отсыпной дамбе. Крутой, не всякая лошадь втянет воз. И не широкий, двоим не разъехаться. На въезде три ряда толстых герс, между ними нависающие над головой игольчатые подвесные плиты. При необходимости крепление освобождали, обрушить грозную тяжесть на голову врага. Внутри Финиса четырехугольник Уптона. Стены еще толще, башни массивнее. Кладка похожа на берег изрытый стрижами. Фенестры, амбразуры, бойницы, узкие окна. Для лучников, больших и малых скортионов, эвфитонов и полиоркетов*. Пространство простреливалось отовсюду. Попасть в Уптон можно через одну из башен. Герс нет, но в чреве её спрятан подъемный мост. Миновав его, окажешься во дворе, перед монолитом (столь плотно уложены большие камни) Хоарда. Три башни соединены вогнутыми стенами. Донжона как такового нет. В треугольник заключены дворик, артезианский колодец и сад, на малом солнечном пяточке вырастить нежные вишни.
  Солано давно в Бринмор не тянуло. Наверное с поры осознания, великий Орден по сути великий миф. Миф оберегаемый и с тщанием поддерживаемый. Приложи половину, много ‒ треть усилий, не на поддержание былого величия, а обретение нового, хватило бы с лихвой. Но Орден столь незыблем и вечен, что закостенел в своей вечности. Так омоньер думал. Считал позволительным подобным образом думать. К своему прискорбию, нисколько не ошибался. А хотелось ошибаться. С покорностью приклонил бы колени, покаялся в грехе Уныния и искупил его неслыханными свершениями, но... каяться не в чем, не за что и не перед кем. По молодости досадовал на удручающее открытие, потом злился, потом преисполнился всеобъемлющим презрением. Не к Ордену, нет! К людям, присвоившим плоды служения братьев, что подлый вор праздничную одежду.
  ˮИмя тому ‒ Гордыня!ˮ − припомнил Солано обвинения далака. О фра Мюрисе омоньер вспоминал ни как об учители, человеке и строгом законнике, а неком преодоленном препятствии. Угрызений совести или стыд не испытывал. Душа не скорбела, сердце не плакало, голова не болела. Никто не убивается по врагам и не благодарствует союзникам. Одни мешали, другие помогали.
  "Не перепутать бы кто," ‒ находит храмовник собственную отчужденность вполне нормальной. Отвлекаться на эмоции и самокопание нет смысла и пользы. Делаешь должное и идешь дальше. Предстояло еще как-то объясниться с приором и пробстом. И Капитулом.
  За пять кварталов омоньер свернул в Молочье, район утопающий весной в белом цвету яблонь.
  В ,,Хохолкеˮ подавали отменные отварные лытки, изумительную кровяную колбаску, пряно пахнущую дымом и бринморский портер. Откровенный обман. Братия не варила пива и не производила вин. Не жала хлебов и не выращивала живность. Орден Святого Храмна воевал. Ранее часто, потом реже, теперь никогда.
  Хозяин "Хохолка", шен Луц, лично знал Солано. Чем не повод хлебосольству? Тряся огромным брюхом − ей-ей целый баррик*, совершая пассы волосатыми ручищами, шинкарь засуетился. Для омоньера освободили стол у окна, смахнули крошки на пол, развезли пролитое пиво и даже старательно погоняли мух, рассевшихся на подоконнике.
  − Как всегда, мейстер? ‒ готовы услужить дорогому посетителю.
  − Да, конечно, − согласился храмовник. Нет повода изменить привычкам и пристрастиям.
  Луц тут же сообразил заказ, подал и отошел. Омоньер не терпел стояния над душой и навязанных, а тем более пустых разговоров, в качестве дополнительного блюда.
  Ел Солано дольше обычного. Луцу показалось, без всякого удовольствия и больше поглядывал за окно, чем в тарелку.
  Во дворе, по грязи и лужам, облезлый кошак отбивался от двух дворняг. Шипел, выгибался, ходил боком, отмахивался лапами, пятился к дереву. Дворняги не спешили подставлять морды под острые когти, а приноравливались подкараулить, цапнуть и придушить хвостатого бойца. Они даже не лаяли. Низко рычали и то поочередно, то совместно, наскакивали. Как и во всякой схватке, устроенной людьми или зверями, своя стратегия и тактика, неявные преимущества и невидимые изъяны. Долго коту не продержаться. Попытается спастись на дереве, сразу конец. Деревце чахлое, ветки тонюсенькие. Высоко на него не запрыгнуть, достанут. Выходит отступать некуда?
  Солано невольно спроецировал дворовую драку на себя. Он против приора Тейча и пробста Улля. Худо. За спиной у него и такого ,,деревцаˮ нет. А что есть? Король? Порученное дело? Невнятная история с утопленником в Брюхе? Много чего наберется. Кому это только покажется нужным и важным, не похерить, довести до финала.
  Затруднительно сказать насколько подглядывание в окно, медленное жевание или перекатывание горошин перца по тарелке, способствует размышлениям. Но очевидно как-то способствует, коли омоньер выпал из реальности на добрых полчаса. И размышления его не назовешь приятными. От наблюдательного Луца не ускользнуло, мейстер храмовник дважды посолил один и тот же кусок, трижды переносил солонку с места на место, всякий раз заглядывая в нее. Из своих наблюдений шинкарь тревожащие выводы. У омоньера в жизни наступила черная полоса. Дай бог не сказаться ей на платежеспособности. Остальное не столь катастрофично.
  С немилых сердцу и уму личностей приора и пробста, еще обрыднет говорить и встречаться с ними, Солано переключился на услышанное от далака в Чедвиге. Кто-то всерьез вознамерился помешать сделке Асгейрра и Ногра? После долгих месяцев упорной переписки, подношений и облизывания нужных людей, предварительных встреч и взаимных расшаркиваний, крах переговоров Гильф спишет на Орден. Редкие владыки (Амаль не из таковских) признают собственные просчеты, но отлично отыскивают виноватых на стороне. Строго спросить, крайним, однозначно, назначат его. Удобно, под рукой и значимо. Что это? Местная инициатива неизвестных недоброжелателей? Чьих конкретно? Короля? Ордена? Проделки империи, разрушить нежелательный союз? Чем он Ллогру грозит, тянуться Иешу Губастому столь далеко и наверняка за дорого?
  ˮИз двух крыс не сложить льва,ˮ − прокомментировал омоньер возможную военную коалицию против общего врага. - ˮТолько крыса скорей всего Асгейрр, а Ногр хомяк. Жирный, щекастый и жопастенький.ˮ
  Солано вспомнил про глиняную трубочку Эйкинса. Удержался не вытащить, рассмотреть еще раз. Поучительная наглядность искусности человеческих рук и хрупкости замыслов, изощренного в каверзах ума. Заказчику медикуса крупно не повезло, а вот ему удача улыбнулась.
  "Чудная улыбка," ‒ представил омоньер грядущий объем работы, разобраться с неожиданной вставшей перед ним проблемой. ‒ "Золотарю позавидуешь. Он говно черпает, а мне нырять!.."
  Ёнс и Этуро не из рядовых девиц и не простых семей, требовать объяснений. Их не дадут. Бесполезно соваться выспрашивать. Только нажить врагов и поделиться ими с Эйкинсом.
  "Мы люди скромные. Лучников никто на крыши садить не станет. Подошлют кого порасторопней," ‒ просматривалась омоньерам неприятная перспектива грубого ответа на его неуместные поползновения подозревать и расследовать.
  Затяжной не глоток ‒ вдох винного аромата. Не смаковать, но помочь сосредоточиться, разобраться с "ближним кругом" участников...
  "Не столь велик, говна помельче..," ‒ самоутешительно омоньеру, насколько возможно утешиться в его разбирательстве только предполагая фигуры "круга дальнего".
  Юный провинциал Мэйв Ланж. Беден. Не родовит. Не достаточно родовит, представлять фамилию. Вполне допустимо, намеренно дурит девке голову, достичь своих целей. Какие цели у таких юнцов, чье имущество составляет дедовский меч и отцовские сапоги? Найти и занять местечко потеплей. Встать под крепкую руку. Кого попало служить нынче не берут. Греть состоятельным старухам постель, то же хорошая протекция нужна.
  "Или хер в локоть," ‒ полезли из глубин души иглы собственного жизненного опыта. Вдетыми нитями за ними, строки разбитной школярской попевки.
  ‒ За что мне нравятся старухи,
  Скажу без всяческих прикрас.
  Беззубы пусть они и глухи,
  Но заебут до смерти вас!..
  Существовал иной вариант последней рифмы. "Но в ебле смыслят больше вас!" Справедливо. Мы же все за справедливость. С младых ногтей и до кончины...
  Омоньер передвинул солонку. Чем-то помешала. Или напомнила кого. Удобно двигать. Мэйва Ланжа? С чем прибыл, с тем и остался. Меч и сапоги... Ни достатка, ни положения... Рискнул связаться с Кэрэн? Вроде не дурак. Не конченный дурак. Логичней и убедительней, на хорошем поводке у заинтересованных сорвать союз с Ногром. Кто такие? Пустоглазый? Экрут? Непонятно...
  "Едем дальше...," ‒ не поторопил, но придержал себя омоньер, не заглядывать пока столь глубоко в омут королевского двора.
  Ланжа к лэйт подвела Шилла. Могла Ёнс хлопотать за родственника? Допустим могла. Обычное дело. Сплошь и рядом... Ей нетрудно. Как-никак внучка кубикулярия Хенша. Тени короля. Сильная позиция играть "за", но её почему-то не играют. Играть "против" должно быть очень жирно. Но и с этим тишина. Или затишье? По отцовской линии слабовата, но и тут не все просто. Седьмая вода на киселе королевскому панетарию Неллю. Человеку вне политики, насколько можно прибывать вне её, проживая и служа в Пфальце. С чего девчонке лезть в глаза за нищего Ланжа? Попросили... С какой просьбой еще обратились?
  Солано сдул с пальцев прилипшие крупинки соли. Безоглядно соваться в болото догадок не желательно и немного боязно. Куда забредешь и выберешься ли?
  "Дафна... Дафна... Дафна...," ‒ омоньер едва не выругался. Надо же, фамилию забыл! ‒ "Этуро...".
  С этой все серьезней. Заказала алеколу. Для кого? Непраздный вопрос, если предположить разговор пойдет не о Мэйве Ланже. О Кэрэн. Отнюдь не две стороны одной монеты. Могли попросить? Кто? Вторая отзывчивая душа, помочь в чьих-то хлопотах, закрепить родственничка Ёнс к лэйт Кэрэн. В замен, что обещали? Одной и второй.
  "Может хотели просто посмеяться над дураком?" ‒ выстрелила мысль. Как и все прочие имевшая право на существование. ‒ "Тогда бы пошли на рынок. Самое простое. Доступное. Там подобного зелья у каждой древней карги по мешку. Она отправилась (или направили) к медикусу. Сама или кто надоумил?"
  Следовало переговорить с Эйкинсом. Алеколу он готовил на конкретный заказ или зелье уже было им открыто, опробовано и рекомендовано? Кому успел похвалиться, обрести известность и лавры кудесника? Для кого старался? Не для Ордена точно. Пришла Дафна по рекомендации или же сорила гротами, купить с потрохами? Медикус за свои услуги брал очень дорого. Правда, и качество обеспечивал соответствующее цене.
  ‒ Так что там наша Дафна..., ‒ пробубнил омоньер себе под нос, не очень пока довольный своими несвязными умозаключениями.
  Отец Дафны ‒ Пако Этуро, королевский шенк и по совместительству верный собутыльник короля. За ним давняя дружба с Гильфом, слава воителя, сволочная и склочная родня всех рангов и уровней. Нищая, вечно недовольная, обнесенная, обделенная, обманутая. Не определившаяся кому обвинения в своих несчастьях и злосчастьях выкатить и получить недостачу. Кто-то из них задействовал девчонку? Или кто-то через них? Или кто-то мимо них припряг Дафну задействовать алеколу?
  "Начинает смахивать на дешевую пьеску, где герои бегают по сцене в ловле злодея. А что злодей? И кто злодей, его упорно не находить в двух шагах?" ‒ омоньер собрал пальцами просыпанную соль со стола. Эхо постороннего. Далак - бусины, Херцл - соль.
  Изящность задуманного указывало на авторство женщины или женщин. Опозорить, смешать с грязью и остаться в стороне, невинно хлопая ресницами. Ах, как же такое могло произойти?! Нет-нет не верю! Память будто сдавала игральные карты. Ингид... Лисбет... Медани... Элори.... Кэйтри Дло.... Хватит на всех колоды?
  "А что Daire (осеменяющие)?" ‒ не оставил Солано без внимания мужчин. Грешно обделить вниманием талантами не обделенных.
  Те поступили бы не столь изощрено. Отловили в темном углу или повторили выходку Дуанна с сестрицей. Свернуть шею оставили на крайний случай. Кто? Путь практически в бесконечность, поскольку не определено, окольцован ли назревающий скандал "ближним кругом" или корни ему в "круге дальнем". В первом, легком случае, все основные действующие лица маломальски известны, остается взять под плотный присмотр. Во-втором, все замечательно плохо... Что же замечательного? Верно направлять движение, нужен не просто толчок, а вектор приложения сил. А вектор задан из понимания складывающейся ситуации. Понимание взялось из анализа доступных и достоверных сведений. Здесь ближний и дальний круги отступают и на передовой оказывается совсем иная болячка. Оберегаемая информация о манускрипте, сделалась достоянием чужих ушей и языков. Гильф мог проболтаться спьяну собутыльникам или шлюхам. Вспомнить секретность назначение риагов. В яви, Кифф прибыл в Чедвиг отлично подготовленным. Не все чисто и с Рагамом для Медани. Могли порыться в бумагах короля. Амаль прибегал делать пометки, не забыть. Великий монарх угасал, уступая место дряхлому старику, чье величие не в мудрости, а в допущенных ошибках, потерять последнее. Отдельным коржом на столь примечательный слоеный пирог ложился Бринмор. Как не прискорбно, вероятность виновности Ордена в разглашении секрета посторонним, достаточно велика, а при некоторых условиях определяюща. Кто бы не затеял игру, он "спит" в чужих картах.
  "В наших... С какого края прикажите грызть лепешку?" ‒ толокся на месте омоньер, ощущая во рту мерзкий вкус прогорклого масла и древесины. Выработанная симптоматика на грядущие неприятности. Близкие и очень большие. Очень.
  Впору ассоциировать себя с гребцом в допотопной лоханке, по среди неспокойных волн. Грядет шторм, посудина вот-вот пойдет ко дну, у него одно весло и надо как-то выгребать к берегу, спастись. Или спасать. В любом случае не бездействовать.
  − У тебя найдется перо и бумага? - спросил Солано, отлипнув от раздумий. Одними размышлениями проблемы не решить и угрозу не снять.
  − Конечно, мейстер, − с услужливой готовностью откликнулся Луц.
  Брюхан пропал в какой-то каморке и скоро появился.
  − Обыкновенная, не монастырская, сгодится?
  − Сойдет-сойдет.
  Завис над чистым листом, сжимая белейшее перо с лоснящимся черным острым кончиком. Отрешился, позволить наитию самовольно водить рукой. Первый лист испорчен единственным словом "Кэрэн". Провидение ли нашептало, подсознание ли сыграло злую шутку и толкнуло под локоть, но он вывел имя верного выгодополучателя от провала брачного посольства. Вина на Мэйве. Соблазнитель на плахе. Ногр в отказе от договоренностей. Она не покидает Кэффу. Получается никакой интриги нет.
  "Или все гораздо хуже, но не понятно куда смотреть. На кого и за чем?" ‒ вел черную линию Солано, зачеркнуть надпись. Давил столь сильно, перо продрало бумагу.
  "А ведь она была с матерью.... Когда отравили Каана. Может потому Ингид не может внятно объяснить, чем занималась в тот день. Почему отсутствовала за роковым обедом... И вина тут вовсе не её...," ‒ рвал и жег свою писанину Солано, поглядывая по сторонам. Не прочитано ли через плечо? Не подслушаны ли его мысли?
  Дальше омоньер действовал с прежней уверенностью. Размашисто и скоро заполнил половину нового листа текстом. Острый глаз Луца осмелился подглядеть незнакомые ему буквы. Вроде на древнем? Не злоупотреблять любопытством, шинкарь дальновидно переключился изучать потолок. Чужие тайны укорачивают собственную и без того недлинную жизнь.
  Храмовник поставил подпись и сложил послание. Растопил воск. Ароматная желтая капля раздавлена личным оттиском, затруднить нарушение конфиденциальности переписки.
  − Отошли кого-нибудь в монастырь Великомученицы Маркетты. Письмо для послушницы Деринн.
  Не прошло и минуты, а шустрый посыльный, подхватив подмышки деревянные сабо, не потерять в грязи, несся по улице, собирая за собой хвост из местных шавок и дворняг.
  Храмовник пригубил пива. Принятых мер недостаточно и, он вновь взялся за перо. Второе послание ушло так же скоро, как и первое. Но в противоположную сторону.
  Солано вернув чернила и перо, спросил шинкаря.
  − Клебб вернулся?
  − Не объявлялся еще, ‒ огорчили омоньера отсутствием в городе необходимого ему человека.
  − Пусть сразу зайдет ко мне на Рыбий Нос. Или лучше отряди кого проследить. Он неделю будет отъедаться и отсыпаться, соизволить подать о себе знать. Срочно нужен.
  В помощи омоньеру не откажешь. Якшаться с антикварами* приличному человеку, верно рисковать репутацией. Торгуют недозволенным, неправедно добытым за тридевять земель в Заброшенных Городах. Богомерзкими книгами, неведомым оружием, редкими безделушками, много чем. Знакомство с такими запросто обернется лишний головной болью. Попы узнают, взъедятся. Или тот же Орден душу вымотает. У пропащих* интерес проявится. Другой посетитель в шинок пойдет. Хлопотный. А за ними сервиенты* бейлифа нагрянут, ловить-хватать. И не отбрешешься, выполнял просьбу мейстера омоньера.
  "Вот и крутись!" ‒ вздыхал шинкарь, тряся брюхом.
  Солано расплатился за еду, за посыльных и беспокойства с антикваром. Больший, чем Луц рассчитывал, приглушить тревоги и не вздыхать горько и жалобно.
  До цитадели омоньер прогулялся пешочком, ведя лошадь в поводу. Его узнавали. Кто-то раскланивался, кто-то воротил морду. Два прихвата*, потрошившие уличного кукольника, отвалили едва тень храмовника легла на перекресток Капуцинов и Овчаров. От Прясны удостоился эскорта Трии, местной симпатичной шлюхи.
  − Мейстер сегодня один? - пахнуло на Солано крепким перегаром вэн-жона и гвоздичной воды. Впечатление, смешали дорогое вино и дешевый парфюм.
  − Более, чем когда либо, − признался омоньер в собственных ощущениях.
  − Никто не поймет вас лучше меня, − новый выхлоп одуряющей смеси. - Черного неба одиночество, накрыло тебя с головой.... И что там тра-ля-ля... Стану я путеводной звездой...., − вдохновенно шептала Трия, прикрыв глаза.
  ˮКуда катимся?ˮ − подивился Солано декламации безграмотной шалавы.
  С богемой: труверами и вагантами, рисовальщиками и актерами, шлюхи предпочитали не сходиться. Не платят клейменые талантом. А от поэтических фантазий и высокого вдохновения или анус болит, или глотка, или триппер в качестве доказательства ‒ Вечная Любовь существует.
  − И сколько просишь за понимание?
  − Грубить не стану. Грот! - нагло заявила Трия. В отличии от прочих клиентов, омоньер женщин пальцем не трогал. С ним позволительно.
  − Да, ты не звезда, красотуля! Маяк!
  − А какая вам разница на куда залазить, − глубокомысленно заметила шлюха, останавливаясь у лавки булочника. Дальше не её территория. За вторжение могли личико попортить. Опоросячить ‒ носа лишить, оморщинить ‒ лоб часто порезать, навеселить ‒ рот от уха до уха развести, оканапушить ‒ веснушек на щеках каленым штырем натыкать.
  Солано только заступил за герсу альбарана* охранявшего подход к Бринмору, его предупредили.
  − Вас ожидает приор Тейч.
  − Буду.
  − Сейчас, − поторопил клирик. - С ним пробст Улль.
  − Буду сейчас, − пообещал Солано не оттягивать приход. Худших собеседников для себя не придумать. − Фра Локли здесь?
  − Да. Мейстер в фехтовальном зале. С новичками. Как обычно.
  Омоньер миновал дамбу. В Финисе, раскланялся с допиером*, распекавшим нерадивого возницу. Наскоро миновал Уптон и вошел в Хоард. Ему вторично напомнили.
  − Вас ждут, фра.
  И никаких мейстер или омоньер. Беспокоящий признак. Не придавать значения, не получится.
  В ордене не в чести принимать с порога, не позволив сбить пыль с одежды, испить воды и умыть лица. Но тут видно взыграло у обоих старцев, тащить на правёж от дверей.
  Солано препоручил древнему служке отвести лошадь в конюшню. Пройдя арку, пересек дворик. По исшарканной лестнице поднялся на галерею. Глянул сверху. Ничего не изменилось с его отъезда. Даже проросшую сквозь камень траву не выпололи. Торчит метелками, качается.
  В комнате светлый сумрак. Из освещения угли в жаровне. Но омоньеру вовсе не обязательно разглядывать лица присутствующих. Вряд ли на них братская душевность и расположенность. Впрочем, взаимно. Ничего подобного к приору, а тем более к пробсту не испытывал.
  Солано поискал глазами писца. Не оказалось. Значит, содержание разговора не внесут в архивы Ордена. Не бывало такого. Значимое обязательно фиксировалось, подшивалось, систематизировалось.
  Угли в жаровне перемигнулись, словно голодная волчья стая, плотно сбившись, пялилась на омоньера. Но пробст и приор хуже всякого зверья. От них мечом не отмашешься и на высоту не заберешься. Как тут не вспомнить кошака и дворняг во дворе шинка.
  "Знамение не иначе," ‒ прочувствовал омоньер накал будущего разговора.
  Старость бывает безобразной. Лицо приора Тейча в глубоких морщинах, почти складках. Волосы длинными седыми прядями ниспадают на черный скопуляр. Крючковатый нос велик. Нос королевского мустера и близко не конкурент. Солано удивлялся, не мешает ли такой ,,клювˮ вкушать хлеба. Не тонул ли в кружке, испить росы?
  "Клевать удобно," ‒ издевательски желчен омоньер. Мелочно и низко, но не удержался потрафить самолюбию.
  Храмовника несказанно поражало многочасовое отшельничество в пустой комнате. То, что приор безвылазно у себя, знал точно. Молиться? Помнит ли хоть коротенькую строку из молитвенника? Придается воспоминаниям славных побед? Уже четверть века побед ни в малом ни в большом не одерживали. Составляет наставление потомкам? Уморить можно более гуманным способом. Предается медитации духа? Говорят были такие, ощущали бег времени течением воды и прозревали грядущее. И это не про него. Что тогда? Ни-че-го! Но, отстраненность приора от дел Ордена зло меньшее. А вот пробст!..
  Взгляд переместился к жаровне.
  Поближе к углям, грея старческую жидкую кровь, топтался Улль. Кривенький, косенький, тощенький. Древний как сам Храмн. Древний? Сгнивший! Старческая кожа похожа на пленку над гнойником. С зелена желтая. Он и есть гнойник. Не вылезающий наружу, а разросшийся глубоко внутрь.
  И пробст и приор, совместно и порознь, вызывали у Солано стойкое отторжение. Много всего намешано и личного и стороннего, но основная причина, будущее Ордена видели по-разному. Он хотел вернуть былое величие деяниями, они о былом величии красиво говорить. Ратовал врастать в мирское общество и прилагал тому усилия. Они уповали на благодарность подлунного мира. Он добивался большего влияния на правящий дом, они желали превосходствовать над обитателями Пфальца. Безосновательно и незаслужено. Он беспокоился уменьшением числа братьев, иерархи находили их количество достаточным. Не пройдет и десятилетия, Орден не сможет защитить не то чтобы кого-то ‒ собственных людей и стен цитадели! Он метался сохранить Асгейрр и подчинить Ордену, они нацеливались сбежать от опасности за проливы, выклянчив кусок отобранной когда-то земли.
  − Ты долго отсутствовал. Надеюсь, тому есть оправдания? - обратился к нему пробст. Ни доброго дня, ни как труден путь, ни здрав ли? Оправдания подавай. Ничего не предъявив, причислили к виновным по самую макушку.
  "А чего ожидал?" ‒ пустой вопрос почувствовать себя нелюбимым пасынком в недружной семье. Почти изгоем.
  − Исполнял возложенные обязанности, ‒ опустил приветствия омоньер. Мера за меру. Или око за око? Солано никогда не склонялся к беззубому противостоянию.
  − Вот и просвети нас, как именно исполнял. Не помехой ли сомнения, видеть окружающее в истинном свете? Не заблуждаешься ли греховно, полагая служение себе или сторонним лицам, истинным служением?
  − Судят по делам, а не по речам. Сомнения и заблуждения не приведут к цели, не помогут достичь результата, ‒ выдержал Солано, не выплеснуть до срока наболевшее. Если ты в чем-то проявишь слабость, этим рано или поздно воспользуются. И хорошего выйдет мало.
  ‒ А к чему приведут? ‒ едва ли не роется в углях Улль. Омоньеру показалось запахло паленым мясом и волосом.
  ‒ К поражению.
  ‒ Поэтому погиб фра Мюрис? ‒ почти обвинили омоньера в смерти далака.
  ‒ Я скорблю о невосполнимой утрате, ‒ поберег Солано возмущаться. Не приплести в горячке лишнего. Покойнику без надобности, этим двоим все равно, ему тем более. ‒ Он был моим наставником, ‒ скупо добавлена слезинка в чашу печали. Соберут ли лжицу, смочить уста покойнику*?
  ‒ Что вы делали на стене?
  "В подробности посвящены," ‒ обеспокоился Солано осведомленностью пробста и приора деталями встречи. Получается не только ночь и ветер присматривали за ними.
  ‒ Место и время назначал фра Мюрис. Ему не требовались мои пожелания по этому поводу.
  ‒ А они были? Пожелания?
  ‒ Отапливаемая комната подошла бы гораздо лучше продуваемого парапета, ‒ высказал Солано очевидное в его тогдашнем положении.
  ‒ О чем говорили? ‒ и полунасмешка, и полуиздевка. Послышалась или пробст решил испытать терпение?
  ‒ Далак доставил тессер, ‒ только сухой официоз, без добавок личного.
  ‒ Что же послужило основанием фра Мюрису так поступить? ‒ преисполнился приор истинного осуждения виновника разбирательств.
  ‒ Как ты принял суд? ‒ у пробста свой подход. Каялся ли? Признал ли вину? Назначено ли искупление?
  Тупейший маскарад рассчитанный на зеленых новиков. Маски Orwenn (белой ведьмы) и Orddu (ведьмы черной), за которыми белого не сыскать, а черного не спрятать. Как зубища в сомкнутой пасти голодного крокодила.
  ‒ С признательностью, ‒ пролил ложь Солано. Честно не выиграть ‒ раз. Честность не оценят и не поймут ‒ два. И нужна ли она, честность ‒ три. Дальше лучше не считать.
  ‒ Ты оправдался?
  Оправдывается виновный. Доказывают истинность правые. Омоньера причислили к оправдывающимся. И дали о том понять.
  ‒ Тессера я не получил, ‒ ответил Солано в разрез ожидаемому финалу противостояния с далаком.
  ‒ Сколько? ‒ звучит по-лисьи вкрадчиво, скрыть подлинный интерес. Греховность вкусна и притягательна. Грязь на святом не то же самое что святой в грязи.
  ‒ Четыре.
  ‒ У тебя крепкая судьба, ‒ ни сколько не завидовали омоньеру.
  ‒ Какая есть. Служение не предполагает иной, ‒ спокоен Солано. Виноватей уже не станешь, а обелиться? Приходит сравнение. Диковатое. С сортиром. Тебе туда нужно, ты заходишь. Терпишь вонь и мух. Свершил свое и свалил.
  "Но здесь я надолго," ‒ дергается сильней обычного верхняя губа омоньера. Пришлось прикусить. За оскал сочтут. Опять наслушаешься.
  Барахтанье фразами не может длиться долго. Надоедает.
  ‒ Кто? ‒ ужалили Солано, вывести из равновесия.
  Отвечать он не поторопился. Не замялся, не тянул, а именно не спешил. Совесть чиста, дергаться и захлебываться трагическим рассказом.
  ‒ Стреляли из охотничьего самострела и лука. Вряд ли крестьянине или обычные браконьеры. С тридцати-сорока ярдов, в темноте. Попали в шею и грудь.
  ‒ На смерть? ‒ одолжил приор инициативу разговора. В войне он смыслил больше Улля.
  ‒ Фра Мюрис стоял у провала в стене. Упал в низ.
  ‒ Так понимаю стрелков было двое?
  ‒ Если управился один, то это истинный мастер.
  ‒ Так один или двое?
  ‒ Едино. В Хюльке таких нет.
  ‒ ???
  ‒ В Хюльке таких нет, ‒ повторил Солано сказанное Дуанном в Чедвиге. Сожалел только о другом, в отличии от риага.
  ‒ А где есть? У кого?
  "Кто посмел!?" ‒ поправил Солано пробста, отмечая прорезавшуюся у старика нервозность.
  ‒ Для этого надо знать откуда фра Мюрис прибыл и чем занимался в последние дни.
  ‒ Этого тебе знать не следует, ‒ категорически отказал Улль поделиться сведениями.
  "Да и бог с ним," ‒ согласился храмовник, но как видно поспешил. Оппонентов у него двое и один из них Orwenn.
  ‒ Он выехал из столицы за тобой следом, ‒ тянул говорить приор, решая насколько Солано, посвящен в дела далака. ‒ А перед этим встречался с мистресс Ингид и Лисбет. Ты знал?
  ‒ Далак приезжал не делиться со мной подозрениями или соображениями по поводу происходящего в Кэффе и Пфальце. Моего мнения не спрашивал. Он привез тессер и обвинения.
  ‒ Мне кажется или ты гордишься четырьмя бусинами? ‒ кипятиться возмущением пробст. По всему другого ожидал от встречи в Чедивиге. Не объездили норовистого, не взнуздали.
  ‒ Проделанную мною работу как-то, но оценили, ‒ высказал омоньер претензию.
  ‒ Окончательную оценку тобой названной работе, дадут братья. До времени им собраться судить, хотелось переговорить с тобой, фра Дюк, ‒ больно клюнули Солано.
  "Так, так, так," ‒ успокаивал себя омоньер. С паскудным именем Улль угадал. Как поленом приложил. Зато предельно понятно, Капитул перетряхнет каждый час его жизни.
  "Дерьма соберут не мало," ‒ и сочувствие и предупреждение самому себе.
  Солано вспомнил о подозрениях утечки секретов из Ордена. Круг посвященных после Капитула неминуемо расползется и вычислить "язык" станет практически невозможно.
  − Я здесь, перед вами, − склонился омоньер. Но и в согнутой спине смирение отсутствует. Склонился скрыть чувства. Столь они велики. И не о гордыне речь.
  − Мы готовы выслушать тебя, ‒ спокоен тон приора. Он не старается давить. Статус Orwenn обязывает располагать, а не гнуть и ломать.
  ‒ Брату ли стыдиться братьев. Не так ли? ‒ не роняет Orddu установленный градус разговора. Пробсту подавай погорячее. На эмоциях человек не сдержан, выпустить потаенное. Выплеснет мутью, поднятую со дна души.
  ˮГлупо и противно," ‒ виделась Солано затея двух выживших из ума стариков, играть в подобные игрища.
  − Какие-то затруднения? - заинтересовался Тейч затяжкой омоньера говорить. К месту бы хитрый прищур глаз и повелительный жест, придать вопросу окрас эмоционального превосходства. Очевидно, слишком сложно для него.
  "К старости следует относиться терпимей и снисходительней" ‒ ехидничал над собой омоньер.
  − Нет, фра, − Солано опять спрятал неприязнь за поклон. Поклон чуть ниже, с задержкой, отягощенный не жалостью, а чувством, окунается во что-то грязное, мерзкое.
  − Не епитимью отбываешь, хребет гнуть, − одернул его Улль, не выдержав показного смирения омоньера.
  "Начнем. По порядку," ‒ дозволил Солано зачин повествованию.
  − Гильф отправил в туаты Кайонаодха своих наследников, рожденных от Лисбет Безумной, риагами. Эерих Гашш, бастард короля, усыновлен Амалем обрядом Uab Teirgwaed. Обряд проводили друиды. При свидетелях.
  Рассказывая, Солано внимательно отслеживал приора и особенно пробста. По его части блюсти чистоту веры, не запятнать её неправедным. Капитул не найдет обряду оправданий. Захочет ли снять голову, в большей степени зависело от позиции этих двух стариков. Своей властью либо утопят, либо спасут. Шанс минимален, любой исход окрашен отвратным привкусом дерева и прогорклого масла. Большим неприятностям быть.
  Его признание приняли с удивительным спокойствием.
  ‒ Фра Мюрис обвинил тебя в ереси?
  ‒ Да. Такова была его реакция.
  ‒ Он не вмешался? В обряд?
  Ни осуждения, ни возмущения, ни удивления. В пору самому удивляться и возмущаться.
  "Кого-то я проглядел. И не одного," ‒ определил для себя омоньер. Не поздновато осторожничать и пугаться? Считая волны у горизонта, не пропусти яму под ногами, предупреждали предки. И что? Предупредили. Хромых меньше стало?
  ‒ Далака не касаются мирские дела. В Uab участвовал Гильф, не я, ‒ держит невозмутимость Солано.
  ‒ А ты способствовал. Отловил друидов. Подсказал, чем улестить к сотрудничеству. Честно выполнил условия договора с еретиками. Утопил, а не передал инквизиторию, ‒ оглашал проступки Улль без особого надрыва.
  "Глубоко влезли," ‒ подивился омоньер основательности собранных на него сведений. Впервые подумал о связи пробста со службами Великого Викария, радеть за веру. Кто с кем в доле и на каких условиях? Определенно тандем заслуживает самого пристального внимания. На будущее.... Если прядь его судьбы в руках Скульд*, не окажется чересчур короткой.
  "Слышал бы тебя старик," ‒ удержался Солано от хмыка удовольствия, вызывая в сознании картину ошпаренной дворняги с головой Улля.
  ‒ Все так, ‒ согласился омоньер с обвинениями пробста.
  Что-то буркнули. Вроде обозвали молокососом. Безмозглым и упрямым.
  − Спившийся дурень окончательно спятил, устраивать такое, - по стариковски, беззлобно рассмеялся Тейч. Так смеются над детскими глупостями. И спросить смешно, и простить грешно.
  ˮГильфа бы сюда,ˮ − предвидел Солано бурную реакцию короля. Приор, не Господь, за бороду ухватит, с челюстью оторвет.
  − Что сам мыслишь, по этому вопиющему поводу?
  Ответить омоньер не успел. Тот случай, когда промедление оказало добрую услугу.
  ‒ Вы же не думали, Юэн оставит без своего внимания и отеческой опеки мистресс Элори, - намекнули омоньеру, отчего тот еще не препровожден в подвал инквизитория. Место ни чуть не хуже Серной Башни. И "обслуживание", по слухам, на высоте.
  Откровение вызвало у Солано некоторое замешательство. То, что туаты поделены не совсем волей случая, не только подозревал, он в некотором роде, например с Дуанном, принимал в дележе участие. Темнил Гильф. Влезла Лисбет. С Викарием получилось неожиданно.
  Солано честно пытался осознать обеспокоенность Юэна судьбой Блаженной. Экрут выглядел предпочтительней. Богатенький умненький мальчик в богатом туате. Любая поддержка ‒ щедрая ответная благодарность. Стяжательство церкви "притча во языцех". Корыстолюбие викария толстенный свод таких "притч".
  "Решил подвигать фигуры? Хор уже надоел?" ‒ серчал Солано, позволив опуститься до сплетен. Великий Викарий трепетно относился к юным певчим при соборе Святого Марира. Не ко всем. К некоторым ,,златогласым агнцамˮ.
  "Утоплю любовь в вине
  И в любое время суток,
  Друг мой юный слаще мне,
  Сотни нежных проституток!*" ‒ кололи в виски едкие рифмы сволочного локи. В поддержку сплетен. До которых опустился.
  "Проушанил вдовушку...," ‒ отвесил себе омоньер воображаемую пощечину. Рад был получить вторую от Улля. Встряхнуть мозги.
  ‒ Чем мы помогли мистресс Элори?
  Очевидно ссылка на незнание о высокой опеке над младшей Амаль, не спасет и нужно выкручиваться.
  "Продать ворону за грача" Так это называется у антикваров. Втюхать грошовую подделку за подлинный раритет.
  − Король настоятельно рекомендовал в маршалки рейнха Руарха Ива.
  Прозвучало несколько отвлеченно, но все же понятно, кто подсказал Гильфу кандидата. "Шепот в затылок" частый прием, им пользоваться, не афишируя своего участия в начинаниях.
  − У рейнха выдающиеся таланты государственного мужа? - требуются приору пояснения к рекомендации.
   "С мужем вариант был бы неплох," ‒ взят омоньером новый ракурс на королевского ставленника. На скорое будущее.
  − У него выдающийся размер уда и талант к любовным играм, − честно пояснил Солано, критерий выбора рейнха на высокую должность при Элори. Получить верные сведения, пришлось посетить несколько публичных домов, оплачивая ценную информацию. Кроме достойного "мяса" в мотне, за Ивом признана отменная сноровка пользования им. Счастливыми браки делают не церковь и не любящие сердца ‒ спальня. Не вся. Раздольное место именуемое брачным ложем.
  − Совладает? − не смущается и не осуждает выбор пробст. Всякой женщине потребен мужчина. Платоническая любовь и дружба у коронованных особ и с коронованными особами не предполагается. ‒ Предыдущий не справлялся.
  ‒ Все что нашлось под рукой, ‒ признал омоньер скудность выбора и не однозначность его последствий. Кобель, жеребец, волокита, кто угодно, но не политик и не воитель.
  ‒ Один рейх погоды не сделает, ‒ не столько сомнения, сколько скрытое приглашение к определенным шагам в пользу рийи, удивило Солано. Как-то не к моменту сказано.
  − В туате заправляют попы, ‒ напомнил храмовник сдерживающий фактор ввести светские порядки в Лафии. Отдельным словом, сама Блаженная, двинутая на почве молитв и постов, позволять окружить себя мирянами без одобрения церковников. И третьим пунктом, очевидная отсылка к Викарию. Из его епархии подопечные, препоны чинят.
  ‒ И что? ‒ не видели препятствий к сотрудничеству с Юэном.
  Кто кому в жопу лезет, следовало разбираться. Солано припомнил разговоры и слухи вокруг Элори. Припомнил немногочисленные личные контакты с ней.
  "Всегда найдется кошка чернее прочих," ‒ беспокоился омоньер собственным упущением. В игре с риагами у него нет предпочтений. Ни явных, ни скрытых, никаких. Но они имеются у других. И вот этих других набиралось достаточно, придется учитывать. К Гильфу и Лисбет добавился Викарий. Кто еще поучаствует? ‒ "Наличие черной кошки в темной комнате столь же плохо, когда её там нет вовсе. В первом случае трудно уследить, не выдать присутствия беспокойной зверушки. Во-втором, потребуется отловить тварь (Отсутствующую! Черную! В темноте!), предъявить в доказательство, она там водится," ‒ рисовал Солано невеселую картину лишнего для себя обременения. Стоит прознать королю и новый хомут готов.
  − Лафию она возьмет. Но Кайона... У танов другие личности в святцах, ‒ высказал омоньер осторожные сомнения. В свете внезапно открывшихся обстоятельств, делать более определенные прогнозы недальновидно и опрометчиво. Не провоцировать ненужной активности. Все в руках Божьих, но топор почему-то всегда у палача.
  ‒ Поменяют. Это не сложно, ‒ открыли омоньеру иной взгляд на ситуацию. Элори Благочестивая достойна торквесса Кайонаодха. Возразишь чем?
  Не выглядеть бестолковым соглашателем, Солано не мучаясь с ответом, в мягкой форме пересказал Амаля-старшего. О туатах и Юэне.
  ‒ Для Кайонаодха меч и символ веры, и сама вера, и мерило всякой святости. Ни ради Викария, ни тем более во славу Блаженной, пересматривать и отрекаться не станут. И навязать перемены не позволят.
  − Вера не в попечении омоньера.., - указано грубовато, но верно. Зачем брать на себя лишнее, когда найдется кому нести. И горбу, и совести избыточная тяжесть противопоказана, не надорваться.
  ‒ Мы в Кайона участвует! ‒ готов козлиться храмовник со всяким поперечным ему. Ставки сделаны, позорно сдавать партию и выходить из игры. За Аерном ‒ Гильф, следовательно и Орден. За Киффом ‒ Лисбет Безумная. За Элори ‒ Великий Викарий. Более менее ясно. За Экрутом? С этим еще разбираться, но пусть будут торгаши и деньги. За Дуанном ‒ Веронн и какая никакая воинская слава. За Медани? Черную кошку он уже упоминал. Правда, в другой связи, но суть та же. За бастардом... Нет за ним никого! Такой расклад. На начало. Коалиции составлены, результат, на сколько возможно, просчитан. Колебания допустимы, но королевская доля в выигрыше неизменна!
  − Орден участвует во многом, − согласился Тейч с омоньером, подойти к главному. - Нас беспокоят твои розыски. Не сами по себе, а их результат.
  ‒ Из-за пролива напомнили, ‒ обжигал пробст руки над жаровней. Он будто боялся от нее отойти дальше шага. ‒ Клирики весьма настойчивы проявлять нетерпение. Четвертое послание за два месяца. Начинают утомлять.
  "Пригорает им...," ‒ подозрительна омоньеру активность клириков Прародителя.
  Хилый проблеск догадки (случилась такая) ушмыгнул куда-то на задворки мыслей. Свойство всех зерен истин, теряться в плевелах обмана. Прятаться и оставаться недоступными.
  − Слушаем тебя, − теперь уже точно не обращение с просьбой или пожеланием рассказа.
  Болезненная тема. Острая. Квинтэссенция всех устремлений последнего времени. Волна, которая либо вознесет на самый верх, поближе к облакам, либо обрушит в темную бездну, откуда не то что облаков, тверди не увидишь, выбраться.
  − Известным событиям предшествовал невнятный поход к отрогам Галахада. Орден заручившись помощью Асгейрра, Ногра и Дакса..., ‒ начал Солано с небольшой и необязательной преамбулы.
   − Невнятный? Это как? - остановил пробст, замахав рукой прервать.
  ‒ Хочешь убедить нас, войска двинулись в Западный Галахад без определенных целей? - сполз приор на краешек кресла, а пробст обошел жаровню, стоять не вполоборота к Солано, а лицом.
  Омоньер просто диву дался, насколько не переваривал стариков. Ненавидел он врагов, а этих брезговал, как брезгуют испачканной, отслужившей свой срок, вещью. Но столь специфичное отношение, начавшегося разговора к сожалению не отменит.
  − Официально выставили ‒ принуждение конгов к миру. Безопасно действовать в другом направлении. Конфликт с Южным Регедом выходил весьма затратным, затягивать надолго.
  − Почему не при помощи самих Великих Мормерств? Они рядом, под боком. Регед горек им столько же сколько и нам. Если не больше. Чем привлекательно Пайсу обратиться за море? Не ближний свет, послов гонять.
  − Сарцана, Биэлт и Бриуйн объявили о своем нейтралитете, не поддерживать в конфликте.
  ‒ Звучит не убедительно? Не находишь? Нейтральными не бываю даже покойники. Кому-то приходится с ними возиться.
  ‒ Обыкновенная политика выжидания. Стервятникам все равно за кем победа. Им важна пожива. Они только радовались бы, растраться мы в долгой войне. В идеале, ослабление Братства Храмна могло привести к протекторату над ним, − краток Солано к своей собственной досаде. В те годы последовательностью во взаимоотношениях не отличалось ни одно мормерство. От ничтожного Феррега до разжиревшего Пенгверна. Бардак и во вне и внутри. Власть, что единственная ложка хлебать из котла. Кому досталась, тот и сытый. Сытыми хотели быть все. Но лучше, на тот момент, получалось у Ордена.
  ‒ Ты поделился официальной версией. Так понимаю существует неофициальная, твоя?
  − По моему мнению, Пайс собственным авторитетом умышлено продавил организацию похода. Прирезав новых территорий, тогдашний приор готовился объявить о создании нового мормерства. Под своей единоличной властью, − ответил Солано, понимая какую бурю вызовут его слова. Потребуют прямых доказательств, а их нет. Они следуют из внутренней логики взлета и падения Ордена. Из неудач и просчетов, из событий и обстоятельств им меняться, скоро и необъяснимо. ‒ Для того и союзники. Из-за моря. Соседи на подобное не согласились бы. Более того, всячески воспротивились, не смотря на заявленный нейтралитет.
  ‒ Серьезное обвинение. Обоснуешь? Хоть как-то, ‒ поразительно спокоен приор и настораживающе молчалив пробст.
  Странно в общем-то. Ни крика, ни обвинений, ни слюней оскорбить. Разделяют подозрения? Или уверены на сто процентов, он прав?
  ‒ На тот момент конги к Ордену не лезли. Вовсе наоборот, торговлишку кое-какую наладили. Золото меняли на бросовые товары. Регед не совался. Очередные наследники делили корону. Их хитрозадый сосед, Дунотинг имевший на Регед исключительное влияние, неудачно спровоцировал Эвраут. Мелкий пограничный конфликт из-за коровьего брода разверзся в полномасштабную войну. Не оправдать действия Пайса и лозунгом ‒ лишней земли не бывает! За год до похода, Орден прикроил Манау. Почти сто тысяч акров жизненно важного пространства! Работы по освоению приобретенного хватало, жадничать и взваливать сверх уже имеющегося.
  ‒ Только поэтому? Одеть венец, мантию и взять в руки скипетр?
  ‒ Вполне достаточно замотивировать. Пайс, бывший атлинг вшивенького Кайир-Кери. Бывших наследников и бывших королей не бывает. Орден это всего лишь сумма равнозначных мелких единичек. Мормерство отдельная единицы, личная и наследуемая.
  ‒ Приор Пайс не весь Орден, полновластно распоряжаться и командовать. Как и омоньер, ‒ остановил рассуждения Улль.
  Солано предпочел не огрызаться. Прав пробст. Не во всем, но прав. Один Пайс на подобное не осмелился бы. Не позволили. В те времена Капитул не был сборищем вислоухих такс. Значит, действовал с общего одобрения и полной поддержки. Кто поручится, они не договорились между собой. Не поддались уговорам и посулам. Не переуступили свой голос. Братство крепко пока через крепостные стены не начинает наружу высыпаться золото.
  ‒ Что же пошло не по плану? В чем просчет, не взвиться над Галахадом мормерским лилиям Пайса?
  ‒ В организации. Не верная расстановка приоритетов и слепое следование традициям. Не обнаружено ни одного клочка заключенных договоров! Lyg-n-enech (цена чести)! Клятва на мече и только! Потому, знатно поживившись, союзники не захотели оставаться. А конги оказались слишком сильны и упорны, удержать завоеванное, ‒ скупа палитра омоньера, рисовать закат Ордена Святого Храмна. ‒ По окончанию военных действий мы остались с тем, с чего начали. Растратив людей, обременившись калеченными и испортив отношения с дикарями. Итог общеизвестен. Ни золота, ни земли, ни мира.
  − Иных причин не назовешь? ‒ спросил приор выжидательно, будто надеялся омоньер нечто приберег и теперь время утаенное выложить.
  − Нет, ‒ фактически признал Солано скудность доказательных фактов о давних делах Ордена и в Ордене.
  − Тогда переходи к клирикам Прародителя, ‒ разочарован и даже разобижен Тейч неубедительностью омоньера. Водянистостью доводов. Превалированию домысливания над фактологией.
  Солано вытащил из дорожной сумки свиток в чехле черной кожи и катанул по столу. Сто пятьдесят лет свитку, не меньше.
  − Хроника Гоарда весьма своеобразное чтение. Корявость изложения, вычурность слога, вздорность выводов. Настоящая головную боль чтецу. Ею редко кто пользуется. Но у хроники неоспоримое качество. Обилие цитируемых сочинений других ученых мужей. Современников и предшественников. Тех, чьи труды, возможно, никогда не получится изучить, - к свитку никто не притронулся и Солано продолжал. − После похода в земли конгов. Союзники выдвинулись в Сарцану, переправиться на судах через пролив. Не задерживаясь, поделили добычу. Поскольку море противник не подвластный оружию и мало предсказуемый, договорились, каждый отвечает за свою долю. Чуть ли не наследующий день после отплытия, разразился скандал. Асгейрр, Ногр и Дакс обвинили в подлом деянии, хищении из храма Кеннета-Прародителя. К числу виновных причислили и Орден, выставив пособниками и наводчиками похитителей. Мормерства выступили единым фронтом и Орден выдавили из Галахада в течение года.
  − Слава Богу подобрались к главному! Или еще нет? - хитра рожа пробста. Походил на гурмана, захапавшего деликатес, сожрать не поделившись, в одного.
  Солано продолжал.
  − Поскольку обвинения не конкретизировались, ни тогда ни в настоящее время, виновных в хищении не смогли найти. Но и обвиняемые не сумели надлежаще оправдаться в своей не причастности к преступлению. Впрочем, до последнего времени не очень и старались. Дело не двигалось с мертвой точки без малого двести лет. Мне удалось выяснить, существует манускрипт, о нем обмолвился Гоард, где подробно описано вывезенное из-за Пролива триумвиратом Асгейрра, Ногра и Дакса...
  − Оттуда много чего вывезли. Земли конгов называли Земным Раем и Краем Солнца, за обилие золота. Говорили из плаща пилигрима можно нахлопать золотой пыли на марку. Еще на марку соскребешь с худых башмаков. И так каждый день.
  − Меня интересовало только похищенное в Сарцане, ‒ обозначено омоньером поле деятельности.
  − И что можно украсть из храма Кеннета-Прародителя, где никогда не держали ни золота, ни серебра, ни драгоценных каменьев? Ничего стоимостью более пол-грота?
  − Обычную деревяшку, камень, глиняную черепушку, ржавый гвоздь, древнее оружие, терновый венец, огрызок веревки, кусок ткани, ‒ перечислил Солано из однажды составленного списка. ‒ Религиозные предметы обладают ценностью неизмеримой денежным выражением. Ни по счету, ни по весу.
  − А зачем деревяшка, камень или черепок могли понадобиться победителям? Они грузили в трюмы не шерсть или лес. Богатую добычу.
  ‒ Первым напрашивается, заиметь покровителя, благополучно вернуться домой.
  ‒ Ты с этим согласен?
  ‒ Излишняя набожность могла подвигнуть на подобный проступок. С точки зрения похитителя, он поступал дальновидно, заручаясь защитой в обратную дорогу.
  ‒ Набожность и святотатство? Не стыкуется.
  ‒ Поэтому намеренное воровство исключил, но не исключил не преднамеренное. Когда предмет взяли по ошибке, за компанию, как говорят общим чохом.
  − Но ты утверждаешь, в манускрипте предмет вывезенный из-за Пролива, упомянут. И предстоит самостоятельно вычленить его из общего списка искомое. А если предмет в манускрипте не значится? Прихватили, как ты говоришь чохом или приобщили после дележки и не внесли в записи?
  ‒ Предъявим манускрипт Сарцане. Во-первых выкажем намерения разобраться в столь щекотливом вопросе до конца. Во-вторых ознакомившись сами, ознакомим клириков Прародителя и попросим указать, что именно им принадлежит. Возможно они убедятся, похищение святынь никоем образом Орден и их союзников не касается и виновна неизвестная сторона.
  ‒ Их будет трудно убедить. Двести лет они знали виновных, а тут у вора алиби. Не поверят, даже если это чистая правда и Орден непричастен к пропаже.
  ‒ Тогда придется самим решать головоломку.
  ‒ А если реликвию за ничтожностью не упомянули. Деревяшка, черепушка, дрянь какая-то. Зачем вписывать? Нам ведь требуется не только убедить или разубедить Сарцану, но и самим верно знать. Пригодиться, ведь, не так ли?
  − Члены триумвирата не доверяли друг другу и честность оценки и дележа поручили нотариям из Голаджа, сделавших себе имя и имевших безупречную репутацию в подобных делах.
  − Ты уповаешь на человеческую честность, когда учетчик сидел по уши в рубинах и золоте?
  ˮВсплывет финт Ногра, распнут не дожидаясь Капитула,ˮ - остерегся Солано открывать любопытную подробность о честном дележе.
  − Плату за работу они взяли заранее. За ними самими следили в сто глаз. Если предмет был, он оценен и упомянут в манускрипте. Нотариев могли проверить. Не исключено подставить. Медь репутации, дороже золота наживы, − стоял на своем омоньер.
  − Хорошо, ‒ согласился Тейч. ‒ А если похититель действовал сам по себе. И не связан ни с Ногром, ни Даксом, ни Асгейрром. Один из...
  ‒ Вряд ли вор настолько мелочен. Добыча в Галахаде достаточно велика. Святыню не воруют для обогащения, тем более из храма Кеннета-Прародителя. В своей истиной ипостаси, за столько лет, реликвия обязательно бы была где-то упомянута. Не имея материальной ценности в обычном понимании, её не продадут, не обменяют, не заложат. Завещать храму, передать в монастырь не получится. Обретением святыни поинтересуются, проверить не подвергнута ли поруганию, опороченью или иному предосудительному действию, способному умолить её святость. Обязательно внесут в списки имя дарителя и испросят дозволения у Церковной консистории, выставить в одном из приходов. О ней рано или поздно заговорят. Сарцана подобный слух вряд ли бы проигнорировала. Мы в ссоре, но их купцы и попы не редкие гости в Асгейрре и Кайона.
  ‒ Церковники могли реликвию припрятать. Об их сокровищницах легенды слагают.
  ‒ Золото само по себе достояние. Оно есть и больше его не сделается. А вот реликвия, к тому же деревяшка или черепушка, способна приносить доход одним лишь фактом наличия. Вера требует подпитки словом и деянием, а лучше хлебами и зрелищами! Хлеб раздавать накладно, убыток. А зрелище чудес и священных предметов более всего подходят для пополнения казны.
  ‒ Осторожно со словами, омоньер, ‒ обозначил Улль излишнюю прямолинейность суждений младшего чина.
  ‒ Более чем. Но доказательства видны практически из любого окна. Позолота на купала церквей и храмов от сырости не ляжет, ‒ не уступил Солано пробсту. Один из пунктов их болезненных разногласий, принятие бедности в служении. Жить нищим омоньер не соглашался. Терпел, но не принимал, решительно настроенный к переменам.
  − Не еретичествуй, − потребовали с омоньера придерживать язык. Опять же сдержались. Обошлось без пены упреков и хая обвинений.
  − Ведомо ли тебе, почему поставлен Храмн-ворон наблюдать за человеком? Знаешь ли ты истинную причину выдворения Кеннета-Прародителя за Небесные Пороги? ‒ не позволил приор разгореться перепалки по вопросу чистоты вероисповедания и нестяжательского служения.
  − В общих чертах, − признался омоньер, в скупости сопутствующей розыскам информации.
  Он покорно ожидал нравоучений. Обошлось. Как не странно...
  − Прежде чем населить мир добрыми зверями, рыбами и птицами, Господь наш изгнал за Пределы прежних его обитателей, затворив выход кровью своею. Никто не ведает, что за твари обитали в водах и сушах, но очищение потребовало значительного времени. Одарив землю своею благодатью, лишь в последний срок сотворил Господь подобие свое − человека. Беседовал с ним и наставлял по-отечески. Так отмечено в Писании Старого Времени. Не смущать праздные умы, откуда твари взялись, если всему начало Бог и власть его, как и подробности очищающей войны, в Новом Писании опущены. И сказано, создал Бог твердь земную, воды и небо и светила на нем. Вполне достаточно.
  Солано пытливо глянул на Улля.
  "Я не ослышался?" ‒ прошевелил омоньер одними губами.
  "Не ослышался," ‒ спокоен пробст, не вмешиваться и продолжать греться у огня.
  "Ну и кто тут еретичествует?"
  ‒ Выдохни и слушай! ‒ одернул его Улль и жестом попросил не отвлекаться и не отвлекать.
  ‒ ...Человек был, есть и всегда останется существом неблагодарным, − продолжал рассказывать Тейч. Кому сентенция в новость, но только не омоньеру. - Кеннет-Прародитель не оказался исключением. Позавидовал Господу в его могуществе. Как неразумный сын завидует силе отца, его уму, его богатству. И наш Прародитель в зависти своей стал изыскивать способ возвыситься и сравняться с Господом. Сам ли додумался или подсказал кто, но он, поскольку сотворен по подобию Божьему, отверз Пределы кровью и плотью своею, выпустив Зло из недр и тьмы. Мне встречалась книга, где ученый ум выводил род человеческий от обезьян. Отмечая, те мастера повторять за другими. Что-то в этом есть? Не находишь? Гм... да.... Может, была и другая причина у Кеннета-Прародителя, но осуществить задуманное собирался прибегнув к помощи однажды изгнанных тварей. А Риххи-Еретик склонялся к мысли, желал не возвыситься, хотя и это тоже, но и низвергнуть Господа. Стоит ли верить еретику и стоит ли так плохо думать о нашем Прародителе? Господь наш, задолго предчувствуя беду, приставил к Кеннету стражем Храмна-ворона. Тот же Риххи-Еретик утверждает, именно Храмн подучил Кеннета, где найти союзников в борьбе с Всевышним. Но опять же, кто такой Риххи? Еретик! С попустительства или предательства Ворона, Кеннет-Прародитель отдал дом отца своего на поругание нечистым, − приор посмотрел на омоньера, сокрушаясь покачал головой. Не подобная ли участь тебе уготована? Не сам ли ты её выбрал? - Пришлось Господу закатывать рукава, восстанавливать и наводить порядок. Знакомо? Последствия наших глупостей всегда разгребает именно Он. В тот раз итог трудов его, восстановление миропорядка и изгнание Кеннета из-за Небесных Порогов на поруганную войной твердь. Но дабы не пропали старания Господа, все-таки не мало он повозился с детищем своим, дана была Кеннету для продолжения рода Непорочная Дева. Опять же сошлюсь на Риххи-Еретика, прости меня Всевышний. Не из божьей плоти Дева сотворена, а оставил Господь одну из изгнанных за Пределы. И приняла она власть его, волю его и уверовала в него. Вот такие подробности. Не знать которые похвально, и большинство их не знает, а знать поучительно, но вредно. Ибо невольно задаешься вопросом о греховной сути человека и о Пределах, как символе высшего искушения человеческого духа. Не можешь не задаваться. С грехами понятно, несть им числа, а вот Пределы якобы находились в землях конгов. Вовсе не жажда наживы подвигла Пайса отправиться завоевать дикий край. Вернее не только стяжательство и властолюбие обрести царствие земное. Отправился к отрогам Галахада искать Пределы, сокрытые от человека до скончания времен Мира. Кое-где веруют, они в краю Заброшенных Городов, в горах майгар. Называют так же остров на озере Гиле, на границы Бахайи и Хюлька. Некоторые убеждены, искомое погребено в Уэрдской болотине в Швальбе. Иво Фрашери толкует о Лиа Фаль или Камне Королей. Упоминают Ногр и Ущелье Туманов, куда в языческую пору, а то и в нынешние времена, скидывают королевских дочерей. Когда родных, когда удочеренных, ‒ намек приора трудно не понять. ‒ Возможно, о местонахождении Пределов ведали в храме Кеннета-Прародителя и служение их, не допустить сторонних, повторить давнюю историю. Возможно владели ключом, отверзнуть сокрытое Всевышним от рода людского. Не все что спрятано надлежит искать и находить. И коли уж сыщется, не должно оказаться у людей праздных, корыстолюбивых, злонравных. Искушение велико, не поддаться. Не всем смертным справиться с ним.
  ‒ К Амалю манускрипт не должен попасть, ‒ глухо выговорил пробст и приор согласно кивнул. В этом они едины. ‒ Но добыть его крайне важно. И если упомянутый ключ существует...
  "Поиски только начнутся," ‒ прекрасно понимал Улля Солано. В первые за многие годы проживания бок о бок. Поверил ли? Для этого следует искомое добыть.
  ‒ Что предпринято тобой не оказаться ни с чем к приезду свадебного посольства? ‒ вопрос от Тейча.
  У Солано вкралось сомнения, не возвел ли он напраслину, обвиняя стариков в бездеятельности. Для никчемных приживалок они очень неплохо осведомлены о происходящем.
  − Сегодня я отправил фратту Деринн к лэйт Кэрэн в качестве наставницы и опекунши, ‒ вкратце отчитался омоньер.
  − Возникла необходимость или обычная перестраховка, человека занятого тысячью дел? - обеспокоен пробст услышанным от Солано.
  "Сам что думаешь?" ‒ сердился омоньер, подозревая и здесь его старцы обставили.
  − Мэйв Ланж замечен в обществе лэйт Кэрэн. Она ему благоволит. Все держится рамках приличий и вмешательства бы не потребовалось, но возможно влияние со стороны, способствовать более тесному сближению. Раз имеется некто третий, заинтересованный, ситуация вполне может принять нежелательную направленность в своем развитии.
  ‒ Она вообще не должна развиваться! ‒ обозначен омоньеру недосмотр за важной подопечной.
  ‒ Для этого фратта Деринн и послана мною, − поспешил с ответом Солано. ‒ Исключить не только общение с Ланжем, но и сплетен по поводу их встреч. Сохранить доброе имя невесты незапятнанным.
  − Третья сторона? Насколько она активна вмешаться? ‒ не заставил ждать вопрос от приора.
  "Алеколу? Знают?" ‒ ключевой момент для ответа. Не один из вариантов упоминать не благоприятен ему.
  − Шилла Ёнс и Дафна Этуро. Через них выйдем на остальных, − раскрылся храмовник, но уже без давления гонором. Уведомлять о приворотных пилюлях воздержался. Спросят, ответит. Даже фразу подходящую подготовил: "Покупка зелья еще ни о чем не говорит".
  ‒ Остальные? Они ведь имеются?
  ‒ Предполагаются и склонен думать, предполагаются верно. Пр этом чувствую себя слоном в посудной лавке, действовать аккуратней, ‒ намекнул Солано на не быстрое разбирательство.
  − На фратта Деринн только опека? ‒ уже просматривал приор множество ходов. Охрана, слежка, влияние, воровство, подлоги, шантаж. Устранение в самом конце. Вроде точки или восклицательного знака.
  − Не только, ‒ признал омоньер. Сколько вокруг понятливых! Дрожь берет! ‒ Отправится с лэйт в Ногр. Будет выглядеть естественней, чем присоединись она в последний момент. К тому же монашка вызовет меньше подозрительности вопросов.
  ‒ Ты сказал монашка?
  ‒ Для посольских и Пфальца.
  ‒ Монашка?
  ‒ Не совсем.
  ‒ Омоньер! ‒ возмутился до этого спокойный приор. ‒ Сколько вопросов нужно задать, получить исчерпывающий ответ?
  ‒ Она не монашка.
  ‒ Слава тебе Господи! ‒ пошли вход благодарственные окрестия. ‒ Манускрипт действительно в Ногре? Достоверно? Ошибки нет?
  ‒ Он там, ‒ решил Солано по возможности продолжать отвечать кратко. Выглядит убедительней и надежней россыпи заверений, ничем не подкрепленных.
  − Насколько фратта Деринн посвящена в тонкости? ‒ не мог успокоится Тейч. Улль лишь кивал во всем поддерживая приора.
  − Она справится.
  ‒ Ты уверен? ‒ сыпался и сыпался горох вопросов.
  ‒ Полностью.
  ‒ Что заставляет тебя не сомневаться в её исполнительности и главное преданности?
  Попробуй объяснить. Убедительно и достоверно. Двум, не впавшим в маразм доверия, въедливым старикам. Омоньер объяснил.
  ‒ Есть тюрьма из которой не сбежать. Даже если сняты замки и засовы, открыты двери, на окнах отсутствую решетки и не выставлена охрана.
  ‒ И какая же? ‒ духовные тонкости по части пробста, он и спросил. Почувствовал родственную душу.
  ‒ Ты сам, ‒ припечатал омоньер железные гарантии.
  Покивали, помурчали, помолчали.
  − Мы движемся окружным путем, − не упрекнули, но поставили Солано на вид. - Самым длинным из возможных.
  − Других не существует, ‒ очень не хотелось тому выглядеть беспомощным. Его план не имел страховочного варианта. Либо удача, либо крах. Это требует многих усилий. Не зевать самому, заставить не зевать помощников и не раскрыться до срока противникам.
  − Нет... есть... Чего действительно нет, или оно исчерпывает себя, отпущенное нам время, ‒ упрек явно в сторону омоньера.
  − Понимаю ваше беспокойство, ‒ не стал он возражать и противиться быть крайним. Все одно дальше уже не задвинут.
  ‒ Понимания мало.
  ‒ Делается все возможное, ‒ Солано напрягся в ожидании, в разговор неудержимо влезет пробст, капать на мозги поучениями. Любимое занятие.
  − А по другому никак, фра, ‒ согласился с ним Тейч. ‒ По другому не получится.
  ‒ Дружба с антикваром входит в это возможное? ‒ отогрелся Улль у жаровни, заговорить.
  − Он продает услуги. Я ими пользуюсь, ‒ омоньер собирался посвятить в некоторые аспекты контактов с Клеббом, но его перебили.
  − Предосудительно, но терпимо. Не терпим, способ лечения бывшего атлинга, предложенный ТОБОЙ. Не всем придется по душе подобная рецептура. Особенно Юэну и его инквизиторию. Они уже справлялись.
  ‒ Лечение придумал не я. Оно практиковалось в туатах. Про него подзабыли....
  ‒ А ты напомнил. У тебя оказались обширные познания в данном вопросе, давать наставления в лекарском ремесле. Что же... Викарий еще побеседует с тобой, оценить правомочность давать подобные рекомендации врачевания. И по поводу обряда Uab тоже, ‒ уведомили Солано. Не угрожали, а предупредили.
  "Что-то новенькое... Гильф пусть разбирается. В конце концов у него Ингид, сторговаться,ˮ ‒ чуть не брякнул Солано. Пришлось кашлянуть, сбить слова с языка.
  ‒ И что за приказ, никого не впускать в Тайру? Доступ закрыт, до особого указания омоньера Ордена Святого Храмна. Отворот поворот всем, включая самого приора упомянутого Ордена, − давили фактами на храмовника. Не самоуправство, но попахивало, узурпаторством власти.
  "Не по удаву кусок. Но куда удаву деваться?" ‒ можно сказать выручила Солано народная мудрость. Воспринять упрек со спокойствием.
  − Вы ездили в монастырь? - выказал удивление омоньер. Ни разговоров, ни слухов об отлучке приора не слышал.
  − А меня пустят?.. Или фра Улля? Или кого другого? Фра Мюриса не пустили, ‒ пожаловался Тейч на негостеприимство. Не удалось разобрать насколько он задет неподобающим обхождением и к чему склоняется за непотребство спросить.
  В Тайре подобраны люди преданные не Ордену, а ему, Солано. Лично и персонально, поштучно и оптом. Если надо сядут в осаду. Потянуть время, вмешаться королю. А вмешаться Амалю придется, никому не препоручая. Выручить сынка. Иначе малбергом не отделается.
  − Бывал бы чаще в Бринморе, знал бы, наверное, ездил я в Тайру или грел жопой эту самую деревяшку, ‒ отпустили шутку в адрес омоньера, похлопывая по скользким подлокотникам.
  − Доступ ограничен во избежание распространения болезни и соблюдения покоя больного, ‒ аргументировал Солано вынужденность отказывать посетителям и визитерам. ‒ Пришлось принять меры.
  − Лучше прими меры заполучить манускрипт! Остальное: Аерн, риаги, Кайона, оставь! ‒ приказано Солано. Четко и ясно. Не слово в слово, но повторение услышанного от далака.
  − Все взаимосвязано! Это..., ‒ не стоило и пытаться убедить, но храмовник попытку сделал.
  Слушать его не желали.
  − Ты слышал нас? − повысил голос приор, донести свою волю и не спорить с ним.
  У Солано зачесалась кожа. Будто его хлестнули жгучей крапивой. Самая ядовитая растет на кучах мусора и кладбищах. Именно такой и ожгли.
  − Слышал, - подтвердил омоньер, понимая не уместность жестикуляции и телодвижений разобиженной гордости.
  − Надеюсь так, ‒ довольствовался приор, но не довольствовался Улль. Не достаточно пробсту омоньеровского "слышал". Слышать-то он слышал, что предпримет? В послушниках из карцера не вылезал, а власть взял, сил набрался и вовсе сделался сам себе и крыша, и флюгер, и ветер.
  ‒ И поступишь соответственно?
  "Призвать в свидетели Морриган?" ‒ тихо закипал Солано в который уже раз. Пожалуй, он мог бы повторить все песнопения обряда Uab.
  ‒ Я ‒ омоньер!
  − Как не странно, мы осведомлены кто ты, − мягко "стелил" приор. - И как давно!
  ‒ И как долго им останешься! ‒ пригрозил пробст, карать за малейшее непослушание.
  Болезнь противостояния из хронической принимала открытую форму. Существовало ли лекарство не излечить, смягчить острые приступы, приглушить их. Достигнуть равновесия терпимости.
  "Прижиганиями смерть не вылечишь," ‒ отказал омоньер в исцелении недуга.
  − Без сотрудничества с короной, с манускриптом не получится. Или поможем Гильфу в его нужде или обойдутся без нас, ‒ склонился Солано внести некоторую ясность в свои поступки. ‒ У него средства и ресурсы, которыми мы не располагаем и которые понадобятся. Гильф верит, выдаст Кэрэн за наследника Ногра. Верит, заполучит манускрипт. Верит, с его помощью добьется союза с Мормерствами. Верит, сплотит Кайонаодх, поставить под свои знамена. Верит, спасет Асгейрр. По этой вере он теперь живет. Но вера это прежде всего единство... единение людей и идей. Возвысить Орден мы должны помочь королю не упасть! − обобщил Солано сказанное им. Он почти выдохся. Не разговор, а ночной бой с комарами. Иззудели, а он никак не отобьется!
  За последним словами ‒ тишина. Сумрак. Мерцание углей. Пробст.... Приор.... Странная пауза. Ничем не оправданная. Все ли сказано? Достаточно ли наговорились, молчать?
  Но пытка для него похоже закончилась.
  − Я, как и ты, хочу еще при жизни увидеть наши знамена, поднятые выше прочих, - примирительно молвил приор. Недовольство Солано он понимал, но не принимал. Есть правила подчиняться им. Даже тем, кто их придумал для других.
  ˮДолго не сдохнешь", − не сдержался зло сопеть Солано.
  − Но это вовсе не значит, на хоругви Ордена будет твой образ, − предупредил пробст своим гнусавым голоском. − Достаточно Божьего лика, - и отпустил, отмахнув рукой ‒ ступай. − Фра Ваерд ждет тебя.
  Солано выполз из комнаты приора с огромным животным желанием кого нибудь придушить. Не пронзить дирком, не зарубить мечом, не стоптать лошадью, а медленно сжимать глотку, ощущая предсмертную дрожь и агонию жертвы.
  "А еще выдрать печень и сожрать," ‒ фантазировал разуравновешенный омоньер. И раньше обычаи степи не казались ему дикими, а нынче и вовсе воспринимались привлекательными и вполне употребимыми.
  Он истратил столько сил, хватит переспорить Общий Совет туатов Кайонаодха. Он честно пытался держать ум трезвым, а сердце холодным. Сегодня получилось. А завтра? Слава Богу, никто не требовал от него чистых рук. Невозможное невозможно? Не о чистоте речь.
  "О сожранной печени," ‒ чувствовал Солано на языке горьковатый вкус сырой плоти, желанию только остриться.
  Распаленный храмовник тщетно гнал крамольные мысли, ибо склонялся к неподобающему. В них нет ничего от милосердия и братской любви. В том, что ее давно нет, никак не извиняет ни мыслей, ни поступков.
  − Во благо. Во благо, - твердил он себе. Верил ли? Несомненно.
  Дождавшись ухода омоньера, Тейч повернулся к пробсту. В сумраке жаркими углями освещено противоположение двух лун старческих ликов.
  ˮКак тебе наш Дюк?ˮ
  ˮОбычно. Не признает своих грехов, не терпит вмешательства в свои дела, не желает от них отказываться и не переносит сюзеренитета над собой.ˮ
  Пробст рассмеялся. Тихо, по-мышиному, пискляво. Спросил. С малым интересом.
  − Подробности о фра Мюрисе известны?
  − Нейб прибудет дня через два-три. Осенние дороги не быстрые.
  ‒ Думаешь работа Дюка?
  ‒ Грешу на короля, ‒ признался Тейч с толикой сомнений. ‒ Солано ему нужен. Искать замену некогда. Плюс вопрос доверия, вовлеченности и личной заинтересованности. А вот мы, как не прискорбно, и далак, Амалю абсолютно без надобности.
  ‒ Совсем или не угадали со временем?
  ‒ Нашему строптивому брату Дюку совсем. А Гильфу? Кто-то же должен придерживать омоньера, не обогнать самых ретивых. Иначе возница, потеряв всякое терпение, побежит впереди лошадей. Но для Ордена пользы от первого больше, чем от второго, ‒ в этом у Тейча сомнений никаких.
  ‒ Уступить мальчишке место? ‒ безо всякой насмешки или веселья спросил пробст, заглянув в жаровню. Майгары жгут ветки дерева бойгэ, получить от своих богов точный ответ. Попробовать, что ли? Найдется парочка горящих.
  ‒ Сказано, не вводи во искушение, ‒ предостерег Тейч приевшейся, и потому не действенной, цитатой. ‒ И без того он хочет быть на вершине.
  ‒ Пусть. Кто-то же должен взобраться туда и затащить братьев, ‒ раздумчив Улль. Нашлась цитата и у него. ‒ И не будет равных ему в своей и иных землях. Подняться выше, ‒ сказав сощурился на угли. Еретики вспоминались сегодня достаточно. Лишнего не прибавит, но звучит верно и уместно.
  − Поэтому отправил к Ваерду?
  − Слепой не узрит выражения его одухотворенного лица, ‒ опять мышиный смех-писк.
  − То, как пылает чистой братской любовью? А голос?
  − Голосом Дюк владеет отменно, − признал Улль талант омоньера. - Гораздо лучше, чем мимикой. Врет складно, умалчивает не подкопаешься. Про снадобье Эйкинса ни звука... А Ваерда мне подсказал келарь, возмущенный игнорированием Солано принятия Смирения. Сам рассуди, наш воитель одинаково не переносит старых и дряхлых, вроде нас с тобой и увечных и немощных, вроде Ваерда или Тильга. За малую полезность Ордену. Зря едим хлеб чужих трудов. Хуже мышей в амбаре. Теми хоть кот кормится.
  − А какое дело келарю до Смирения омоньера? Ему что? Нечем заняться в своих кладовых? ‒ острожел Тейч. Склоки в Ордене он пресекал строго. За интриганство не жаловал. На улицах хоть грязь по крыльцо, а в дому должно быть чисто.
  − Очевидно, навел в них порядок. Мокрицы налево, колбаса направо! Отправь омоньера проверить.
  ‒ Возлюби ближнего своего! ‒ сбилась строгость с Тейча. Он не представлял, но верно знал, что уготовано келарю при участии Солано в ревизии кладовых. ‒ Как быть с Капитулом? Отменяем?
  ‒ Зачем? Соберем в оговоренное время. По отъезду посольства подержим нашего Дюка в узилище на хлебе и воде. Потом выпустим. Под наше поручительство.
  ‒ Желаешь проверить, раскается ли он в содеянном? Принесет ли на алтарь победы собственный характер?
  ‒ Не раскается. И ломать его не разумно. Другого на свое место не мыслю.
  ‒ А я на свое. Чем бы не закончились история с манускриптом.
  И опять тишина. Видеть в остывающей жаровне, скорое окончание малых дней своих.
  
  
  8. Замок Бринмор. Дормиторий.
  Во рту вязкий привкус крови. Он и привел Солано в чувства. Ни махина Хоарда, нависшая над головой, которую странно не заметить, ни вечерний ветер, безжалостно трепавший полы шапа, ни колкий дождь, брызнувший в лицо, но не принесший свежести, не смогли этого сделать. Кровь справилась. Омоньер пососал прокушенную от досады губу, сглотну тягучую солоноватую слюну. Раз-другой. Эти двое.... Сильно хлопнул ладонью по дереву дверного косяка. Жгущая боль спасительна, не захлебнуться в омуте гнева и злости.
  Давным-давно... Давным-давно он спросил у своего наставника, в чем смысл Смирения?
  − Испытания одного - унижение. Многих − обряд. Плохой, хороший, но обязательный без исключения для всех. То, что он не устраивает тебя, не означает, что обряд дурен. А в чем смысл? Помнить, кто мы друг другу. Равные и единые.
  Тогда наставник не сказал братья, но отцы и сыновья. Получается он пасынок и грех в том сомневаться. Что сказать о встрече? Что думать и стоит ли забивать голову. Взаимопонимания не достигнуто. Капитул не собирают поругать нерадивых. Строго взыскивать с них. Ни положение, ни заслуги во внимание не принимаются. Кого прочат на его место? Послушного Грэу? Тугодума Юлга? Учтут ли риски не договориться с королем принять нового назначенца? Посмеют напрямую обратиться к Амалю, с просьбой указать желательного ему человека, не обострять отношения?
  Солано повторно двинул по косяку. На этот раз боль оказалась менее эффективна, справиться с нахлынувшим негодованием. Пришло странное ощущение, он переиграл самого себя. Можно и следовало, как теперь выясняется, поступать иначе. Объединить доступные ему средства и возможности. Но не ради угодничества самому себе, а прищемить дурной характер во имя достижения цели. Скормить инквизиторию с десяток друидов и придержать сколько-то для обряда. Выяснить и пообещать Юэну присмотреть за Блаженной. Отослать в Орден состряпанный на коленке нужный доклад, спросить совета... Действовать с оглядкой, не расточая и расплескивая елей округ, выигрывая время. Сейчас что-либо предпринимать поздно. Только пожинать плоды ошибок и просчетов негнущейся спины.
  Омоньер без стука (в служении нет секретов) толкнул дверь и вошел в келью. Серое помещеньеце с закопченным потолком и паутиной по всем углам. Небольшой очаг, с горсткой слежавшейся золы, давно не разжигали. Раскоряченный лежак закинут облезлой овчиной. Такая же овчина, скатанная в тюк, служила древнему храмовнику подушкой. Стол, глиняная миска. В остатках еды копошатся личинки. Вокруг миски крошки, объедки, непрожеванные шкурки сала, мышиный помет и тараканы. Пустой подсвечник. Зачем он слепому? Расшатанная, видны вылезшие шляпки гвоздей, лавка. В углу на подставке ушат и медный кувшин под воду. Это все чего удостоился немощный старец, потерявший здоровье в бесчисленных сражениях и ослепший от бесполезной писанины в скриптории Ордена. В чем смысл переписывания молитвенника? Возненавидеть каждое слово обращенное к Богу?
  − Фра Ваерд, прими мое Смирение, − произнес Солано абсолютно спокойно. Отсечен в памяти злосчастный разговор с приором и пробстом. Забыты слова наставника и его смерть. Его прошлому нечего делать в келье старика.
  Древний храмовник кивнул. Он вообще старался обходиться без слов. Обладая скрипучим противным голосом, будто выдергивают доску, накрепко приколоченную ржавыми скобами, приучился молчать.
  Солано снял шап, не нашел куда пристроить, единственный гвоздь в стене занят, повесил на ручку двери. Принялся хозяйничать. Развел огонь в очаге, дал ему разгореться. Дул, взбадривая пламя и разгоняя сажу. Семь раз (как и предписано!) сходил к колодцу за водой с небольшим ковшом, наполнил котел и подвесил над пламенем. Поставил ушат, пододвинул лавку. Попробовал, не качается ли? Лавка плясала, норовя сложиться. Солано, гардой баллока, подбил шляпки гвоздей. Попробовал вновь. Убогая конструкция обрела терпимую устойчивость. Пока возился с починкой, вода немного нагрелось. Ополоснув ушат, перелил содержимое котла.
  − Все готово, ‒ обращение "брат", Солано проглотил.
  Старик на ощупь обошел стол. Омоньер усадил его, разул. Ваерд осторожно опустил натруженные, с дряблой кожей и вспухшими венами, ноги в воду. Омоньер преклонил колени и, шепча молитву, не спеша, омыл ступни. Старательно перебирая каждый палец, скобля грубые натоптыши и мозоли куском шершавого камня. Затем столь же тщательно вытер подолом своего шапа, не оставив ни капли на коже.
  − Свет мне! − произнес Солано, троекратно целуя старику ноги.
  Не глядя зачерпнул в пригоршню пахнущую несвежим мутную воду и умыл себе лицо.
  − Свет нам, брат мой, − Ваерд возложил руки на голову Солано.
  Вполголоса, совместно прочли молитву. Закончив, омоньер выплеснул воду за дверь.
  − Ты чем-то расстроен? - заговорил с ним старик.
  − Разве? - давит омоньер порывы бурлящих эмоций. На сегодня он наговорился досыта, снова погружаться в словесный смрад.
  − Так давил мне на пальцы... Я готов был расхныкаться.
  ˮДень просто не скончаем,ˮ - не впускал Солано гнев в сердце, слушать брюзжание и жалобы еще одного старца. Тейч, Улль, Ваерд. Кто еще? Кто следующий поучать, наставлять, обвинять, требовать, отнимать у него время? Орден превратился в собрание беспрестанно говорящих, ничего не делающих и не к чему не способных стариков. Заняв место потеплей, живи спокойно, в рассуждениях о служении и всеобщем благе. Все хотят величия Ордену, вдохновленно о том болтая, распространяя заразу прокрастинации на тех, кто все еще хотел перемен. Таких меньше и меньше. Большинство устремлено напялить скопуляр с орденской эмблемой и красоваться на рынках и толкучках. Строить глазки благородным мистресс, богатеньким шенам и дорогим шлюхам. Считать себя избранными среди избранных. В фехтовальный зал палкой не загонишь. Ничего труднее принеси-подай не поручить.
  − Сожалею, если причинил тебе мучения. День выдался трудным, фра Ваерд, − ограничился полуправдой Солано. - Для меня во всяком случае.
  − Не бывает дней легких в истинном служении Ордену....
  "Началось..." ‒ подавился омоньер вздохом отчаяния.
  ‒ ...Сколько помню, они всегда тяжелы. А помню я многое. Помню, когда в Бринморе не хватало мест, разместиться нашим братьям. В День поминовения Святого Храмна, приходилось спать на полу и тесниться по десятку человек в комнате. Питаться поочереди из общего котла, пользуясь одной ложкой. Ныне многих ты встретил в доме Ворона, миновав ворота Финиса? Разве скажешь, недостаточно места для послушников? Бринмор пуст, как выгнившая тыква! Где они, чьи плечи держали славу Ордена? Чьи руки вздымали наши знамена к облакам. Чей клич останавливал биение вражеских сердец. Они в горах Майгара, на полях Южной Соммы, в вонючих болотах Хирса. Мы рассеяли свою мощь, как неразумный пахарь рассеивает зерно перед стаей грачей на пашне. Уже давно нет всходов и слава наша, отзвуки забытого прошлого, - старик прервался и продолжил с еще большей горечью. - Вчера, я шел к пробсту. К моему лицу прилипла паутина. Паук успел её сплести. Сколько же времени никто не ходил этим путем?
  − Время не щадит никого? И нет ничего вечного.
  − Кроме тех, кто служит Вечности! - надсадно скрипит Ваерд. − Кто и есть сама Вечность!
  − Мне пора, фра, − слова старика не пролились бальзамом на обиды храмовника. Не омыли сладким вином горечь дум. Не нуждался он ни в утешении, ни в утешительных беседах, ни во врачевании скорбей своих.
  − Погоди, − остановил слепец. Сдернул с шеи черный засаленный шнурок и протянул в сторону омоньера ключ.
  − Для чего мне? - не торопился Солано принимать предмет.
  − Его выдал пробст. В теперешним состоянии, мало на что гожусь. Потому выполняю не слишком много поручений. По вторникам я посещаю Улля поболтать по-стариковски. По средам, когда его нет, прибираюсь, как могу. Ключ от его библиотеки. Нынче там полно книг из архива и еще больше из Заброшенных Городов. Они тряхнули антикваров. Как следует тряхнули. Уж поверь мне, постарались.
  − И что с уловом собираются делать? ‒ новость о том что Орден полез к антикварам, насторожила Солано.
  − Малодушно сжечь. Знания никому не нужны. Мешают спать и путают мысли. Заставляют сомневаться и доискиваться правды, − говорил Ваерд так быстро, что задохнулся. - Еще я знаю о манускрипте. Не спрашивай откуда. Знаю.
  ˮСекрет, который ни для кого не секрет. От нас утекло... Просто отлично..,ˮ - тяжко задышал Солано. - ˮМолчать уже не годимся.ˮ
  − Я нечаянно услышал чужой разговор, − Ваерд понизил голос, но от этого он не зазвучал приятней. − Некоторые теряют осторожность и говорят громче, рядом со слепым. Путают. Слепой не глухой. Разговор не предназначался для посторонних. Я не могу передать его целиком. Только часть. Пробст договаривался с кастеляном Риданом. Собираются снять тебя с омоньерства... Госпитальер* Вирб с ними. Готовятся к Капитулу. Ты им больше не нужен. Это их слова.
  ˮВсе верно, ‒ согласился со стариком омоньер. Ничего нового не открыто. ‒ "Ненужен. Что они скажут Гильфу? Что Гильф скажет им? Согласятся ли на диалог? У каждого свои хотелки, не сойтись. И есть ли у них выбор, не соглашаться.ˮ
  − Я не удивлен, фра, - затаил гнев Солано. − И приму волю братьев с должным смирением.
  − Не будь дураком! - скрипит старик. - Сейчас твое смирение нахер не сдалось. Особенно Воронью! Тем, кто еще может и хочет летать в небе, а не скакать по помойкам, довольствуясь подачками!
  − Но всего подслушанного разговора ты передать не хочешь.
  − Не теперь, ‒ непреклонен старик в отказе.
  − Ключ что? Вернуть пробсту?
  − Верни. Но я бы сперва глянул с чего им торопиться тебя задвинуть.
  "Не подумал," ‒ согласился Солано с доводом старика.
  Откровения пробста ведь не с пустого прозвучали. И какие откровения! Костер всему Ордену!
  "С этим позже," ‒ осадил омоньер желание впасть в побуквенный разбор услышанного от Улля.
  − Ты чем-то обижен на пробста, фра Ваерд? ‒ поинтересовался омоньер, понять мотивы древнего храмовника помогать. Устраивало же не рыпаться.
  − Во что превратился Орден! - скорготал гневливый старик. − Многие хотят посиживать спокойно в удобных креслах и загребать жар чужими руками. И не особо печалиться, что проели за бражными столами, растеряли во дворцах, проспали на мягких кроватях остатки былой славы. И мне этого не понять. И не принять!
  − Сочувствую тебе, фра, − искренен Солано чужой боли. Самому удивительно, нашлось за душой.
  − Сочувствуй себе! Мое время скоро закончиться, твое продлится дольше. Я уйду с гордо поднятой головой. Как уйдешь ты? Будет ли стоить гнутую медяшку, скопуляр с символом Храмна! Я слеп и не увижу, какое решение ты примешь. И не слышу его в твоем голосе. Ключ твой, а как с ним поступить.... В битве у Вёзара, последней моей битве, мы не могли победить и не могли отступить. И потому сделали лучший выбор в нашей жизни, − старик стоял, расставив ноги и сжимая кулаки, будто и в этот момент находился там, в плотном строю на бранном поле. - Мы атаковали! Это не жертвенность, мы не жертвовали собой. Осознание кто мы есть и что должны свершить! Мы!
  Короткая пауза отдышаться.
  − Не хочешь, ввязываться, неволить не стану. Но раньше, на пожелание победы отвечали... Во славу Господа! Кто если не внуки Храмна! А не нынешним, кастрированным ‒ Во славу Всевышнего!
  Солано забрал ключ из дрожащей руки старика. В словах Ваерда был смысл. С чего консистории Ордена спешить от него отделаться? Нашли замену? Пусть. Чем нового омоньера вооружили? Что откопали в архивах и в изъятом у антикваров?
  Граница между ,,не должен ˮ и ,,обязанˮ слишком условна. Есть еще время подумать. До конца следующей недели точно. Но омоньер уже сделал для себя выбор.
  − Пусть Ворон приглядит за нами, − склонился Солано перед стариком и убрал ключ в шап.
  − Пусть приглядит, − ответил поклоном Ваерд.
  Покинув келью, омоньер постоял на ветру, заглянув в черную глотку ночного неба. Темень притягивала. Неодолимо хотелось узнать, что же там упрятано в непроглядном мраке. Но еще больше о скрытом за ним.
  Померзнув на ветру, Солано поднялся к себе в комнату. Собственно, делать ему здесь нечего. С удовольствием бы отправился на Рыбий Нос, где давно жил и прихватил в гости Трию. Но уже поздно и его не выпустят из Бринмора. Еще не все заведенные прежде порядки похерили.
  У двери зажег светильник. Оглядел свой сиротский угол. Лежак с набитым шерстью тюфяком. Грубый, как из-под топора, стол. В трещинах и сколах (он их помнил все!), в давнишнем воске от оплывших свечей. Полка для книг и посуды, кожаный мешок для одежды. Все богатство нажитое им. Не больше, чем у остальных, но и не меньше.
  ‒ По трудам нашим воздастся, ‒ процитировал Солано вслух. Прозвучало издевкой.
  У него побывали непрошенные гости и рылись в вещах. Тюфяк сбит, лежак сдвинут, мешок увязан не тем узлом. Книги не в прежнем порядке. Вот вам прямая польза от бардака. Никто кроме хозяина не упомнит, где и что лежало и стояло. Уже и обыскать правильно, не оставив следов присутствия, не умеют.
  ˮА для чего стараться? Скоро Капитулˮ, − успокоился Солано. Еще не совсем, но гнев уверенно сходил.
  Чтобы не искали, здесь ничего не могли найти.
  "Разве что подбросили," ‒ заподозрил омоньер, но опять же как-то вяло. Без всякого чувственного отклика, Перегорел на сегодня воевать.
  "На Рыбий Нос тоже поди совались," ‒ предугадал Солано поступки посетителей. Но и там ничего такого, снять с него шкуру одним куском или пустить лоскутами, на каждый случай отдельно. ‒ "Было бы желание," ‒ критичен омоньер к своей безвинности. Попахивало соглашательством на скорое судилище. ‒ "Можно гордиться. Весь Орден занят моей персоной, низложить. Как сдержаться, не впасть в грех?" ‒ виделась храмовником незримая бусина. Горбатого не исправит и могила.
  − Нерешительность, верный признак великих сомнений и смятения духа, − раздался за спиной омоньера бодрый голос Локли. - Тот ли путь выбрал, желать свернуть? Крепок ли ты в вере, позволить одолеть страхам?
  − Моя вера выкована из клюва Ворона и закалена в его крови! - ответил Солано древней формулой.
  − А вот моя, прочнилась в старом добром мистеле*, − Локли похлопал опечатанный глиняный кувшинчик вместимостью в добрых пять пинт. - Не желаешь ублажить бренную плоть и порадовать нетленную душу? Они того заслужили.
  Увидеть Локли в такой час, Солано не ожидал. Храмовник умудрялся пропадать из Бринмора в последнюю минуту.
  − Знал, что далака отправят ко мне в Чедвиг? ‒ решил Солано сразу прояснить для себя некоторые животрепещущие моменты.
  − А должен был? - удивился Локли.
  Молчание омоньера, признак не принятия подобного ответа.
  − Нет, не знал.
  − Антикваров действительно тряхнули?
  − Прошлись частым гребнем. Юсваль, братья Мюгг, Лайгэ, книжник Кэротт, еще Лобри и Лой Сухарь...
  "Совсем рядом с Хохолком... Луц промолчал," ‒ выслушивал омоньер имена жертв обысков.
  − Клебба не тронули?
  − Самого его нет, а дома он ничего не держит. Ни для себя, ни знающим людям.
  − У меня, на Рыбьем Носе были?
  − Я бы сказал аккуратно заглянули, ‒ вполне исчерпывающий ответ для понимания проведенных действий в его обиталище.
  ˮЭтот в курсе всего,ˮ − Солано прошелся по комнате, продолжая осмотр. Оторванных половиц не наблюдалось. Стены и потолок не тронуты. На боковине лежака, в отщипе занозы, синяя нитка с одежды. Не рядовой гость.
  − Чем поживились с народа?
  − Затрудняюсь сказать. Не вхож запросто ни к приору, ни к пробсту. Чин мал.... М-да... Вижу не вовремя я... Что ж...
  Солано остановил его жестом и пригласил войти. Разговор только начат. Вино к разговору имеется. Легкость градуса не означает легкость беседы.
  − Что слышно о Капитуле?
  − Поговаривают у нас будет новый омоньер, ‒ не скрывал Локли шепотков в Ордене.
  Светильник в центр стола, в светлую зону кружки.
  − Расклад известен?
  Локли возился с кувшином, сковыривая восковую заливку с горлышка.
  − Пять против двух. Но могли подвинуться.
  − Куда?
  − К шести против одного.
  − Один это кто?
  − Покойный далак, ‒ справился Локли с пробкой. Вино нежно заблагоухало и забулькало в кружки. ‒ Ммммм...., ‒ восхищен храмовник в великом предвкушении. ‒ Был бы жив...
  ‒ И что бы изменилось? ‒ непонятно Солано влияние одного, пусть и далака, на решение многих.
  ‒ Он как-то сказал. Мало знать ‒ человек честен. Важно понимать почему. И вот этих почему у него изрядно припасено на каждого в Ордене. По десятку, не меньше.
  − Закуски никакой, - предупредил Солано. О смерти далака он не сожалел и не сожалеет. Союзника в нем не видел. Не был и не стал бы фра Мюрис ему союзником. Раз приехал в Чедвиг и размахивал тессером. А сказанное собеседником в отношении покойного наставника... Слишком неопределенно. Расплывчато.
  − Сие чудо под закуску? Нет-нет! - категорически отказался Локли. - Под добрые новости.
  − Есть и такие? − усомнился Солано. В последние месяцы жизнь ничем подобным не баловала. Стратегия кнута и пряника хромала и западала на одну сторону. Отнюдь не пекарскую.
  − С чего начать? - спросил Локли.
  − С моего отъезда из Брюха.
  − Тогда еще по глоточку.... Закрепить послевкусие, вкуснее рассказывать.
  Вторая значит вторая. Помягчело и полегчало. Не сказать нирвана. Предбанник нирваны, точно.
  − ...Первым взялся за Марека. Заинтересовала его активность в процессе спасения весса Свена. Гвил явился со свежим синяком под левым глазом.
  − Винтенар?
  − Он самый. Выяснилось, Марека обвинили в пропаже некоего предмета, который у арестанта имелся до ныряния в колодец, а после чудесного спасения, пропал. Кирби, помниться, подобной подробности не отметил, потому как не видел арестанта близко до купания. В грехе воровства винтенар Марека и заподозрил. В чем принуждал сознаться. Искренне и чистосердечно. Наши методы пользуются популярностью. Они просты и действенны.
  − Винтенар ошибался?
  − Марек поклялся всеми святыми о не причастности к исчезновению ценностей весса.
  − Ты ему поверил?
  − Это что? Игра такая? Верю, не верю? - Локли шумно, с высоты ладони, лил в кружки, выбить аромат из вина. - Я вызвал Коула. Тот не отпирался. Имел желание применить и возможность осуществить рукоприкладство по отношению к подчиненному. Ему доподлинно известно, Марек шнырь и вор. В чем готов поклясться на Святом Писании. В казарме несколько раз пропадали деньги и вещи. Прямые подтверждения крысятничества Марека отсутствуют. А тут почти с поличным. Был медальон и пропал.
  − Медальон?
  − Винтенар обозвал пропавшую вещицу медальоном. И даже описал его. Как сумел. Неточно и бледно. События с утопцем начали приобретать хоть какую-то осмысленность. Я приказал перекрыть поступление воды в колодец и вычерпать содержимое, осматривая каждый добытый предмет, каждый комок грязи. Сам отправился потолковать с людьми, как их мне отрекомендовали, хорошо знавшими незадачливого утопца. Благо большинство их дожидалось в Брюхе королевской амнистии. Заметь, не суда, а именно амнистии! Помнишь наш разговор об Ингид? Желает принять постриг, но не желает на костер...
  − Давай о Свене.
  − Некто Вайлар припомнил забавную историю с перевернувшейся лодкой на озере Копли. Наш несостоявшийся утопец, тогда вовсе не собирался тонуть, а легко и просто спас трех адди королевы Гвиннет. Мало того, достал со дна, а там ярдов пять глубины, утопленное имущество. Если сопоставить с нырянием в колодец, отличному ныряльщику тяжко утопиться. Еще Вайлар припомнил, после случая спасения адди, Свен стал вхож в свиту мистресс Гвиннет на правах своего. Для двора он числился при наследнике тана Фосса, но нашего утопца привечали отдельно и особо. Он не дурно вписался. Веселый нрав, живость речи, славно танцевал, отменно бился на саксах*, еще лучше на фоссарах, щедр на подарки и, не в укор сказано, небогат. Другой мессир, Айглиф, потешил меня чудной историей. Во время празднований в честь рождения наследника престола, то бишь смутьяна Аерна, Свен, будучи крепко во хмелю, свалился в реку и переплыл с берега на берег, распевая песни. Так что, наш утопец выбрал странный способ покончить с жизнью.
  − Нужда заставит.
  − о! О нужде..., − слишком оживился Локли.
  Солано махнул рукой. Этот анекдот он знал. Во всех вариантах.
  − Что же получается? - продолжал рассказ храмовник. − Марек, отрицает причастность к хищению, но винтенар настаивает на обвинениях в краже медальона. Совершил один, а пятно ляжет на всех шестерых! А весс Свен отчего-то помалкивает о пропаже ценного имущества. Пришлось тащится в лазарет навестить нашего утопца. Выглядел он не совсем здоровым. И если физическая форма еще сносна, то душевная составляющая желала лучшего. Вполне возможно расстройство ума, прямое следствие пережитых потрясений.
  − Притворяется?
  − Можешь попробовать сам с ним поговорить. На мой взгляд, в ближайшую неделю бессмысленное занятие. Неделя было бы полбеды, беда, − Локли постучал пальцем по лбу. - Разговаривать с ним бессмысленно и через месяц и через год. Гвил упоминал Уэкуфу... Грешно повторять за ним, но похоже Кирби угадал. Словом, ничего вразумительного от Свена не добился. Зато пока шастал по коридорам и этажам Брюха в поисках ответов, из колодца выудили....
  Щелчок пальцев и перед Солано выложили золотой медальон на крепкой крупной цепочке.
  − Предмет по всему вессу очень дорог, и расставаться с ним Свен не собирался. И только прослышав о встрече с нами, забеспокоился, что некий секрет раскроется. Сидя в колодках его не спрячешь. Выронить в тюремном дворе не выронишь, подберут. Зашвырнуть не зашвырнешь, увидят и найдут. Пришлось инсценировать попытку самоубийства, а на самом деле прятать медальон.
  Омоньер разглядел анаграмму и вопросительно глянул на Локли. Что еще?
  − Удивительный поступок. Все кто знаком с ним накоротке, в один голос заверяют, Эрд Свен родом из Голаджа, из Бозо. Танство на границе с Худдуром. Весьма засушливое место. Лужу найти проблематично, а уж выучиться хорошо плавать... Поэтому, на всякий случай, отрядил фра Лукко навести о Эрде Свене подробные справки. Включая родословную от пятого колена и до любовных шашней нашего неудавшегося утопца.
  Ни к чему не придраться, все сделано правильно. Солано толкнул кружку. Наливай!
  Было бы сказано, да будет сделано!
  − Медальон не семейная реликвия. Работа современная, − разглядел омоньер стилизованные под древность вензеля. - Любой средней руки ювелир клепает десятками в неделю.
  − Первая буквица несомненно его имени, − Локли очертил ногтем мизинца. - Вторая... все так делают... его дражайшей половины.
  − Спорно.
  − Спорно? Загляни внутрь! − предвкушал неожиданность Локли.
  Солано с осторожностью открыл медальон. Портрет развеял бы все сомнения. Но портрета, увы, отсутствовал. Даже крошечный. Но медальон не пуст.
  − Волосы?
  − Думаю младенца. Сорокового дня жизни.
  Не закрывая, Солано положил медальон на стол. Говорил с Локли, уставившись в точку.
  − Хранить локон первенца в обычаях жителей побережье Пролива.
  − Жителей с той стороны Пролива, − уточнил Локли и продолжал. - С чего бы вессу Свену, из засушливого Бозо, соблюдать обычаи Великих Мормерств? Если на минуту забыть, о приграничье Худдура, но вспомнить, в мормерствах свен это младший титул, равный нашему вессу. Оказывается, наш свен Свен весьма ловкий малый. Мало выдавал себя за другого человека, так еще по всему заслужил благосклонность мистресс Гвиннет, чья анаграмма украшает его медальон.
  − Или одной из её адди, ‒ мало убедительно возразил омоньер.
  − Из-за истории с адди никто не станет топиться. Тем более столько лет спустя. А вот если предположение верно и вторая нанесенная буквица от имени Гвиннет, а не скажем какой-нибудь Гротии или Гретты, делается понятна боязнь попасть к нам на разговор. Ведь речь зашла бы о Аерне-мятежнике. Он банально испугался. Хранимый секрет выплывет наружу, после казалось бы успешного забвения.
  Солано слушал и переосмысливал каждое прозвучавшее слово. Не без шероховатостей, но складно. Возникает вопрос (Сколько их в последнее время? Несть им числа!) что с историей делать? Копаться дальше или оставить, в покое чужие грехи? Достаточно дел сегодняшних, доискиваться с кем приспала дитё покойная королева. В приоритете другое направление ‒ манускрипт.
  − Согласно записи в церковной книге, Гвиннет Амаль родила мальчика, нареченного Аерном, − добавил Локли к размышлениям омоньера. − И теперь как бы стоит вопрос от кого?
  Солано его слышал, но уподоблялся ныряльщику, не желающего бросаться в студеную воду.
  − Подождем вестей от фра Лукко? − уловил Локли колебания омоньера. ‒ Вернется через месяц, а то полтора.
  Тот не отвечал, согласиться или отказаться. Ответ завис в безвременье. Через неделю, пусть через две, он перестанет быть омоньером. Запил тревогу затяжным глотком.
  Локли щелкнул пальцами.
  − Надо отыскать кого-нибудь из близкого окружения Гвиннет. Поговорить доверительно.
  − Это верный эшафот для разговорчивых, ‒ посмотрел Солано на храмовника. Думай о чем говоришь!
  Повторный щелчок пальцами и новая идея.
  − Спустимся в усыпальницу Амалей. Побеспокоим почившую. В её левой руке* самый правдивый ответ, чьи волосы в медальоне Эрда Свена. Нам повезло, что Гвиннет родом из Кайонаодха.
  Прозвучало здорово. Но! В усыпальницу запросто не попасть. Официально за разрешением не обратиться. А самовольно? Риск велик. Надо найти верных людей, добраться через катакомбы до места погребений королевы. Надо не попасться, шастая среди склепов. Поймают, за плаху проголосуют и король, и Викарий, и Орден. Добравшись, нельзя наследить. В День Поминовения туда спускается родня почивших. Поднимется немалый шум. Будут искать и найдут.
  "И каков выход?" ‒ честный вопрос самому себе, перестать думать категориями наказания и возмездия.
  ‒ Если Капитул меня снимет, ‒ нарочито медленно заговорил Солано. ‒ Отправишься в Тайру. Неофициально. Уберешь Аерна.
  ‒ А если не снимет, лезем под землю, ‒ разлил Локли вино. ‒ Пройдет почти два месяца, как он соберется. Много воды утечет.
  ‒ Сколько? ‒ не поверил Солано услышанному.
  ‒ Позавчера приор объявил, в связи с трагической гибелью фра Мюриса и проведению погребальных обрядов, Капитул переносится на сороковой день от положения в могилу. Тело доставят к концу недели. Плюс три дня, после омовения останков и отпевания. Набегает почти два месяца.
  Солано очень глубоко вздохнул, задержал дыхание будто боролся с икотой, затем шумно выпустил воздух через нос. Ничего не сказал. Перетерпел.
  ‒ Надеюсь никто не слышал, ‒ бесшабашно расхохотался Локли. ‒ Твоего вот этого..., ‒ и тоже выдохнул, дразнясь. ‒ Сочтут за покушение, ‒ и щелкнув, указал большим пальцем вверх.
  Омоньер покивал болванчиком. Подчиненный понял все правильно.
  На этом новости не закончились. Локли сунул руку под скопуляр и выложил на стол нож в кожаном чехле. Бахрома спутана. Бисер тускло переливался в неверном свете. Вытянул нож из чехла. Вороненый металл клинка отблескивал мутью, пуская радуги по долу.
  − Майгары... Ритуальный, − определил омоньер без колебаний. ‒ Не рядовая поделка, но и не высокая сталь.
  − Зашевелились. Активно. И война не война и миру конец. Поговаривают, замятня у них.
  − Гм..., − хмыкнул озабоченный омоньер. С горцами много лет вооруженный нейтралитет. Не совались, уже хорошо. С чего очнулись? Власть меняется?
  − Ловят зевак и приносят в жертву. Детей, баб, мужиков. Всех подряд. Без разбору.
  Солано не сдержался, хмыкнул. Как жертвоприношение проходит он видел. Бывалые блюют, новички за Бога прячутся, глаза зажмуривают.
  − В Кайона полно их святынь, − проронил омоньер, поддаваясь назойливой отсылке к странной истории поисков Пределов приором Пайсом. Майгары что? Дополнение к рассказу?
  − На равнину они пока не рвутся. А вот на границе из-за их шевеления полный бардак.
  ‒ Он там всегда. Неотъемлемая часть воинского быта.
  ‒ Здесь похоже что-то другое.
  ‒ Пусть Гайд этим занимается.
  ‒ Тогда остается еще одно. Амюс и фарозские розы.
  "Херцл..," ‒ Солано едва не вслух погано помянул локи. Новостей прямо через края помойного ведра! Успевай, отчерпывай!
  − Я тебе рассказывал, в Брюхе. Ему дважды присылали по букету. Первый раз Амюс получил букет в прошлом месяце, седьмого числа. Одиннадцать красных.... и одна белая роза, − Локли говорил с легкими паузами, подчеркивая ими важные детали. − Второй раз... восьмого этого месяца. Десять красных.... и две белых... Предположу, следующий будет... девятого дня следующего месяца и в нем будут.... девять красных... и три белых.... В Фарозе белые розы кладут на могилу.
  Омоньер сам налил в кружки по полной. Стукнулись. Отсалютовали.
  ‒ Тогда за упокой души Тунора Амюса!
  Локли опять весело.
  ‒ И как мы без такого омоньера?!
  Удивительная беззаботность и похуизм. Или это только так подается?
  
  
  11. Тайра, монастырь-замок ордена Св. Храмна.
  
  Воздух пропитан солнечными запахами апельсиновой цедры, лавандового масла и выпаренного розмарина. Дразнящие, отвлекающие ароматы, смешаны с жиденьким серым светом полудня, добавить красок и настроения. Отвлечь ярмарочной шумностью от невзрачной повседневности. Праздники они изредка. Немного. Нечасто.
  Атанор с рабочей посудой упрятан от любопытных глаз за ширму. Не пугать непосвященных изгибами и формами реторт, кукурбитов, аламбиков, алуделей, прожорливым зевом сжигателя*. Развешанные по натянутым веревкам пучки и увязки трав более подошли бы жилищу какой-нибудь деревенской ведуньи. Емкий котел старой бронзы накрыт неподъемной крышкой с ручкой-петелькой. На деревянном вешале черпаки, длиннозубые вилки, лопатки: плоские и выпуклые. На широкой лаковой доске мелкие кости рядками выложенные на клей. Глазастый череп скалит клычки.
   − Я всего лишь лекарь, − удрученно произносит Вервик, глянув куда-то в окно. Над ближайшей крышей, серое холодное небо вымазанное облаками, и никакого солнца. И праздника никакого. ‒ Лекарь..., ‒ заклинание не приносящее облегчения. Снадобье неспособное исцелить.
  Девушка... Вряд ли вено*... Пожалуй все же девочка... Одной рукой прикрывала припухлости наметившихся грудок, второй, сложив ладонь лодочкой, лобок и под ним. Она младше его дочери. Наверное, на год. От силы два.
  Лекарь прикрыл глаза. Ему мешал свет, мешал запах, погрузиться в состояние целительной пустоты и отрешенности. От дня вчерашнего, дня сегодняшнего, дня завтрашнего. От всех дней осени!
  Жмурься не жмурься, легче не делается. Не отпускает. Не позволяет вздохнуть свободней. Чем спастись? Молиться? Прятаться за молитвы с каждым разом все тяжелее. Сегодня вовсе никак. Тянет, задрав голову, проорать: "Услышь меня! Услышь же!" или просто завыть затравленным зверем. Господи! Знаком, словом, движением покажи не оставлен я, не брошен тобой, мучиться деяниями своими и не напрасна моя надежда на тебя.
  − Мне необходимо произвести осмотр, − напоминает Вервик, истончившись всякой верой дождаться. Опять глянул в серое безрадостное заоконье. День перекликался с внутренним состоянием. Нет, пожалуй, внутри еще хуже. Темнее, чернее, пустынней.
  Остро желалось быстрее отделаться от обязанностей, но он не позволил грубых слов и действий. Из жалости. Вялой и бездеятельной. Жалость не сострадание. Сострадать потребно иметь душевное мужество воспринимать чужую боль как свою, врачевать её. А жалость?.. Слезинки в уголку глаз, высохнут не омочив кожи лица, ничего не изменив. Не подтолкнув измениться. Ни в жизни вено, ни в собственной. Девочка не первая и не последняя, мог бы привыкнуть к неизбежному. Но ни в какую не привыкается. Не можется к ЭТОМУ привыкнуть! А чего можется? Или тогда уже хочется? Честно. Без молитв к Нему. Без уверток перед собой. Все равно больше не помогают. Ни молитвы, ни увертки.
  "У нее еще груди нет," ‒ мучается Вервик в пустоту. Где отведено биться сердцу и обитать светлым чувствам бездна. Куда падать и падать, без времени и срока. И лишь ароматы апельсина, лаванды и розмарина удерживают на краю. Пока удерживают. ‒ "Она совсем ребенок..." ‒ слезливо сокрушается лекарь. Продолжать в том же духе, только накручивать самого себя. Ощутить, там внутри бродят и мечутся фантомы боли. Не сама боль, но память, когда-то болело. Хотя бы так, окончательно не изувериться, не потеряться в миру.
  − Ты не можешь опоздать. Тебя ждут. Сир Аерн, − голос Вервика утихает до шепота. Сам едва слышит о чем говорит.
  Девочка загнано дышит. Вот-вот разревется. Она растеряна, напугана и не помнит ни словечка из полученных недавно наставлений. О высоком долге и великой чести. Не помнит и заверений о новой хорошей жизни. Ей более ни дня не придется работать на чужих людей. Возиться в огороде на морковных грядах, собирать волосатых зеленых гусениц с кочанов капусты и противных оранжевых жуков с картофельной ботвы. Чистить свинарник и приглядывать за цыплятами - бестолковой мелочью, лакомой вечно голодным кошкам, пронырливым собакам и хищным птицам. Надрываться таскать неподъемным ведром воду и поить скотину. Вставать рано-ранешенько, до зорьки. Помогать доить соседских коров и выгонять пеструх в стадо. Сидеть бесконечными вечерами, стирать пальцы до волдырей и крови, ссучивая из шерсти нить. Убегать и прятаться в лебеде или в сарае, когда мимо деревни идут наемники. Хлебать не нахлебаться пустыми щами, куда мать нарубит первой крапивы. Возиться с младшими в семье. Обходить стороной дом бабки Саяры, ведьмы и противной крикливой старухи. Бояться грома и молний, спаливших по лету мельницу. Ныне прошлая её жизнь отменяется. Все позади. И огород, и коровы, и крапива. С позавчерашнего дня наступили исключительно счастливые и сытые деньки. Следует лишь исполнить на нее возложенное. Трудно ли это, понравиться сиру Аерну? Нисколько. Нужно только слушать и делать что ей говорят!
  − Твое дело подчиниться, да дурой не упрямиться. Что скажут, то и исполняй, - стыдилась родительница своих слов. Нашла и утешение. - Всем нам через то испытание, − пояснив кому. - Бабам.
  О чем мать сказывала, догадку имела. Зря что ли в лебеде от лиха отсиживалась. Подглядела раз, как вои с соседкой управлялись. Марту с хахалем однажды подкараулила. В амбаре они... Чего уж там такого? Мужика на себе тяжело держать? Или целоваться с ним противно? С этим согласна. Противно. Испытания причем? Из-за колючей соломы? А стонать зачем? Больно? Терпи. Не можешь, не заголяйся. Не потому ли из всей деревни её выбрали? Терпеливая. Отец когда вожжами приложит ни слезинки, ни вскрика не выбьет.
  − Я только лекарь, − не убедительно оправдывается Вервик. Он не узнал имя девчонки. Не допытывал у ранешних, обойдется и сейчас. Безымянные помнятся, но легче. Обезличено. Как ушедшие в давность знакомцы и предки. Уйдут и вено, побывавшие в его лекарской. Вервик ни разу не столкнулся с ними в замке. О избранницах атлинга никто не говорил и не упоминал. Он специально ходил на кладбище, смотреть свежие могилы. Для чего? Скорее уж почему. Из страха, засевшего внутри ненасытным паразитом, денно и нощно грызть его. Нет, на погосте свежих безымянных могил. Тем и успокоился. Ни вопросов, ни сомнений себе не позволив.
  Девочка шмыгнула носом, набралась храбрости и убрала руку от грудок. Затем, не так смело, отвела вторую. Опустила вниз, прижав плотнее к бедрам.
  Чистая нежная детская... детская кожа! Ровная без изъянов. Даже родинки редкость. Вервик стиснул зубы не проронить ни звука, ни вздоха. Перетерпеть. Коснулся небольшого шрама на боку. Кожа девочки тут же сделалась гусиной. Встопорщились и набухли сосочки. Лекарь поспешил зайти за спину.
  "Я ‒ лекарь..," ‒ умолял Вервик, не думать о последствиях осмотра. Найди он изъян, придумай его, ничего не изменится. Будет другая вено. Сколько их уже, перебывших? Шесть? Семь?
  − Через забор.... от быка сигала, − залепетала девочка, оправдываясь. Вдруг выгонят из-за шрама! - Никому проходу не давал. Даже взрослым.
  "Если в деревне голод, продадут и за майль. Спасти остальных. Хорошо если просто не увели за долги. В Кайона, после мятежа, таких семей - каждая вторая!" ‒ оправдать родню девчонки ‒ оправдать себя. Это ведь они отправили дочь в замок. А он... Он всего лишь лекарь...
  "Замковый..," ‒ тут с оправданием у Вервика совсем худо.
  Жалел девчушку, жалел себя. В Тайре оказался не собственной волей, не собственным выбором. Жену лечил, клиентов растерял. Кто к лекарю пойдет, коли не может бабу свою выходить. В долги влез. С того жизнь и покатилась в разор и нищету. Хозяйство продал, дом продал, в съемной халупе жил, За гроши бедняков пользовал. Сколько бы продержался? Полгода много. Что дальше, думать не желал и боялся. Одним днем пришли люди, сунули ворох расписок, велели собираться и вопросов не задавать. Так сюда и попал. Крышу над головой предоставили, денег на прожитье выдали. Три дня на обустройство выделили. Тайра в роде и монастырь ‒ но порядки не монастырские, и не замок, мирян мало и не владетелю принадлежит ‒ Ордену. И не город, малолюдно и не селиться никто. Стоят на крутом холме, одно в другом, два кольца крепких стен, между собой спицами переходов соединенные. Что в сердцевине малого кому неизвестно. Закрыт туда ход. В основном обитатели толкутся в пространстве между внешним и внутренним кольцами. И он, Вервик-лекарь, к ним приписан.
  Никаких поверхностных недостатков или физической ущербности, лекарь у девочки не обнаружил. Теперь следовало осмотреть её луно*.
  ˮГосподи! Господи!ˮ - хныкал Вервик. Не все грехи простятся. Не всем искупление назначают Не искупимые будут.
  ˮВо тьме я и не ведаю пути! Направь, Господи!ˮ ‒ горяча мольба, обреченного мучиться в великом смятением. Покинуть тьму или выйти к свету? Вопрос на который ответ не ведом. Ибо что есть тьма, бежать от нее? И что есть свет, стремиться за ним? У других не спросить, самому не ответить. Взяться угадать? Угадаешь ли верно, наступить добрым переменам. И возрадуешься ли им? Могут забрать его дочь. Вместо этой деревенской простушки. Они уже приходили, смотрели и ничего не сказали. Для чего говорить им?
  ˮНадо просто делать свою работу. Для этого я здесь. Ни для чего более. Делать свою работу. Врачевать хворых и досматривать крепких телом. Не лезть спасать или обвинять. Не мне это отпущено! Не мне...,ˮ − твердил Вервик, не вдумываясь. Он и твердил, не вдумываться. Покорно следовать выпавшему на судьбу обременению.
  Покосился на застеленную чистой тканью лавку. Уложить, довершить осмотр.
  ‒ Мать в поле водила? ‒ спросил Вервик, не совладав с внутренним протестом. ‒ Хейз.... Кровь сронила уже? Из луно.
  ‒ Два раза... только...
  "Боже! Боже! О чем я?! О чем?!" ‒ задыхался лекарь. Эти слухи... Дрянные, мерзкие, дикие. Если они правдивы, тогда... Что тогда? Мир перевернется? Солнце упадет? Кары небесные обрушатся, сразить виновных? Глянь за окно? Небо на месте. Громов не слыхать. Молнии не блещут. Хляби не разверзлись. Осень отойдет. За ней зимние вьюги и метели грядут. Потом оттепели весну рассопливят. Зелень лето украсит... Что выбилось или выбьется из вечного порядка? Что не так происходит или произойдет? − "Все не так! Все!"
  Досматривать девство Вервик не стал. Пошел на поводу собственных душевных кипений.
  "Пусть подавятся.... Пусть.... Пусть," ‒ щедро сыпал лекарь словами. Сорил, разбрасывался. Нет в них ни ненависти к нанимателям, ни ненависти к себе. Ничего. Только слова. Ни к чему не обязывающие.
  Он посвятил лекарскому искусству тридцать лет. Любил свою работу, как всякий, однажды сделавший правильный жизненный выбор. Готов был отдаваться призванию без сна и отдыха. Благоговел, когда величали лекарем. Гордился лекарем называться. Переполнялся вдохновением, при обращении к нему за лекарской помощью. Он не мыслил себя нелекарем. Теперь же ощущал нарастающую неприязнь к богоугодному умению, вдруг ставшему грязным промыслом, сравнимый с подлой татьбой.
  − Все хорошо, − жалко улыбнулся Вервик девочке и опять вспомнил о не спрошенном имени. Почему именно с ней болезненно воспринимал потребность узнать наречение? Моложе предыдущих? Чем-то напоминает дочь? Участвовал в чудесном превращении замарашки? Стоило отмыть, накормить, расчесать неузнаваемо той преобразиться. Пока еще девочки, даже вено, не распустившейся, не вошедшей в полную девичью стать. Не горькое ли сожаление о загубленной детской жизни, давит на него? С его помощью, при его участии опорочат красоту, скормят постыдной болезни, не передаться детям в последующих поколениях, радовать и восхищать.
  Обнять, успокоить, сказать доброе слово напутствия... Благие порывы... Не злую ли драму играет с ним подсознание? Проецируя чужую судьбу на судьбу собственной дочери. Ведь если не бывшая деревенская замарашка, то его Сания.
  Девушка... девочка опять прикрылась ладошками. Лекарь обратил внимание на грубую кожу обветренных рук. Цыпки скоро не сойдут. За неделю не отпаришь, не сведешь.
  − Тебя помогут одеться, − сообщил Вервик и торопливо звякнул в унылый колокольчик. Пожалуй, он слишком долго возился, окончательно раскиснуть, впасть в провоцирующую слезливость.
  Девочка поджала губы. Ей стыдно выставляться в неподобающем виде. Мать примером и поучениями, привила понятие греховности женской наготы.
  ‒ И сама согрешишь и других в грех введешь! ‒ строжила родительница не особо поясняя в чем грех выразится и в чем её вина перед совращенными.
  Появилась служанка. Старая женщина с умершими от невзгод глазами и шаркающей походкой. Вервик позавидовал ей. Она больше не чувствует. Не в состоянии чувствовать, а значит чувствам отзываться. Потому не способна помнить. Ей без надобности такое лекарства ,,забытьˮ. Снадобье не существующее в природе, но порой крайне необходимое.
  Прикрывая грудь и промежность, девочка мешала служанке одевать.
  ‒ Ты думаешь я не знаю как у тебя устроено? ‒ с трудом открывала рот служанка. Говорила через силу, двигалась и смотрела не ловчей.
  Белые тонкие чулки, второй кожей обтянули ноги. Дымчатый муар туники обнял голое тело, водопадом опасть к долу. Нарядный, с глубоким вырезом бронфолл, окутал радугами ткани и вышивки. Тройка гребней собрала и зафиксировала волосы. Поверх оголовное расшитое покрывало и тонкий рифленый обруч. Сафьяновые башмачки с золотыми пряжками невесомы, ступать по облачкам и цветам. Девочке одежда понравилась. Свободней теплого летнего ветра и очень нарядная.
  Служанка ушла и вернулась с мэтром Кабашем. Вервик отвернулся не смотреть. Он не переносил человека, источавшего стойкие и насыщенные флюиды лжи. Подобных Кабашу у Пропащих называют кокийярами. Люди мастерски выдают себя за других. Подменяют. Не важно кого. У них отменно получается.
  Полноватый Кабаш воронил волосы, пудрил лицо, подводил глаза. Мазал скулу, стянуть кожу в шрам. Руки скорее паучьи лапки, прибывали в мелком ворошении. Ткут невидимую паутину для удачной охоты.
  Кокийяр лисом обошел вокруг девочки. Уложил складки платья, расправил оголовье, приподнял за подбородок лицо. Девочка испугано моргала, не выказывая неподчинения. В большущих глазенках скапливались слезы. Она боялась и ей хотелось домой. Снова доить коров, ходить за свиньями. Где все знакомо и близко.
  ‒ Не пугайте ребенка, ‒ вступился Вервик, преодолевая внутренне отчаянное сопротивление.
  − Где ты видишь ребенка? − не отпускал Кабаш девочку. ‒ Детей матери в поле не водят. ‒ Наклонился понюхать шею за ухом. - Хороша!
  Никакая пудра и шрам не скроют похоти.
  ‒ Она же... Ей же..., ‒ запутался в речи Вервик.
  Кабаш поднял вверх указательный палец ‒ помолчи!
  ‒ Ей же...
  Палец кокийяра погрозил ‒ заткнись!
  Вервик заткнулся, пугаясь собственного поступка. Что на него нашло?
  Не званным призраком на пороге фра Монк. В широком черном шапе, он необъятен! В понимании лекаря ‒ главный здешний злодей. Один из главных. Чье слово закон, даже если оно поперек всякого закона, человеческого и божьего.
  ˮМы все здесь не святые!ˮ - утешался Вервик не утешаясь.
  − Фра Монк храмовник. Он отведет и представит тебя сиру Аерну. Ты будешь служить королю, − произнес кокийяр сладким голоском. - Боишься? Зря, − посмеялся Кабаш и легонько ущипнул девочку за щеку.
  ‒ Все хорошо, ‒ ободрил Вервик, прощаясь с пациенткой. То малое, что он смог ей дать. Малая ложь, великая ли, во спасение ли, в обман, ложью пребудет и таковой зачтется.
  Язык горит, будто лизнул раскаленную сковородку. Он бы лизнул, большей болью унять боль меньшую. Тяжко в груди. Тошно.
  Храмовник поманил девочку, но видя её робость и растерянность, взял за руку. Жестко, но не грубо. Жизнь в замке, от крыш до подвалов, подчинена Ордену. И правило работает всегда и распространяется на всех.
  − Тебе не стоит бояться, − заверил девочку Монк. - Страх делает людей глупыми. Глупых не любят и не терпят.
  Девочка поникла и поплелась следом, позволяя себе лишь чуть-чуть упираться. До недавнего времени, она не часто покидала родную деревню. В лес ходила сопровождая хорошо знакомых взрослых. На речку стирать с матерью и теткой. Мотт тана Гоуша видела из далекого издали. Он казался огромным и страшным. Судьба круто поменяла масштабы, сунуть в каменную мышеловку. Сколь не велик страх девочки, в нем присутствовала капелька мышиного любопытства. Подглядеть, потрогать, попробовать на зубок.
  "На все воля Божья!" ‒ часто присловила мать. И пока не очень-то понятно, чего воля хочет от нее, больше путая и сбивая, чем приближая к ответу.
  − Ты не скажешь лекарь, отчего мне не по нутру твоя кислая рожа? Прямо такая кислая, кислей некуда. Стог щавеля слаще, − уставился Кабаш на Вервика. Даже подошел ближе, встать лицом к лицу. - Совесть мучает?
  − Моя совесть никого не касается. Сам с ней договорюсь.
  − Вот-вот. Договорись, договорись. И мне спокойней и тебе безопасней. Хочешь совет? Хочешь-хочешь! Совесть она только кажется недотрогой, а на поверку та еще шлюха. Тряхни мошной потолще и не пискнет. Делай чего хошь, не мыкнет против. Такая она, совесть. Что моя, что твоя.
  − Я сегодня еще понадоблюсь? - терпит Вервик кокийяра. Терпение, привычка выработанная от общения с нудными болящими с несуществующими недугами. Те больше лекаря знают о своей болезни и методах её лечения. Попробуй таких обиходь.
  − Моя бы воля.., ‒ Кабаш провел большим пальцем по горлу, намекнув на незавидное будущее. ‒ Не понадобился вовсе. У тебя на лбу написано - предатель!
  ‒ Я свою работу сделал.
  ‒ А мог отказаться? ‒ удивлен, возмущен и весел кокийяр.
  − Что вы от меня хотите?
  − От тебя-то? Да не много. Сопли не распускай. Шибко жалостливый. Для лекаря. Думаешь, зачтется жалость твоя, когда помрешь? Мечтай-мечтай! Свое-то жальчее? Дочурку жальчее, нет? То-то... Тогда будь ласка, сделай морду по приятственней. Не сможешь, я помогу. У нас знаешь как? Человек плачет, а рот до ушей. Всем видно смеется. Захлебывается от веселухи. Не желаешь поучиться?
  Дуэль взглядами лекарь проиграл с первого схождения.
  − Если у вас не имеется жалоб на здоровье, прошу покинуть лекарскую, ‒ предельно вежлив Вервик с кокийяром. ‒ Мне необходимо работать. У меня имеется поручение от фра Монка для сира Аерна.
  − Работай-работай. Я твоего куска не отниму, ‒ доволен Кабаш молниеносной победой. ‒ Но ежели в следующий раз слабину дашь... Ежели увижу губешки твои затрясутся, а глазенки увлажнятся... Я тебе их закрою.
  ‒ Какое ваше дело?
  ‒ Такое. Собаку заведи. С живой шкуру сними, жалости поубавится. Три-четыре раза проделаешь, никакого беспокойства. Хоть младенцев ошкуривай.
  Варвик задохнулся от возмущения, столь наглому и бездушному предложению, измываться над живым существом.
  ‒ Ну, разинь пасть! Скажи чего хорошего, ‒ дразнился Кабаш. ‒ Скажи, чтобы сдох! Или кровью изосрался. Давай! Я послушаю. Очень занимательно. Люб я тебе или нет, ‒ медленно, подобно весенней льдине, наплывал кокийяр на лекаря. Тот пятился, то бледнея, то краснея, то задыхаясь, но.... Пятился.
  ‒ Молчишь? Вот и молчи. Язык в жопу затяни и помалкивай. Не понятно? Так скажи. Растолкую. Здесь стесняешься, домой к тебе загляну. Доходчивей выйдет. В ум войдешь, куда там мудрецу.
  − Я понял вас. Уходите, − попросил Варвик, смирившись с участь проигравшего.
  ‒ Я-то уйду. Легче станет? Вижу легче. Но не забывай, вернусь ведь. Мы, ведь, как два сапога в паре. Одной дорожкой шагаем. Ать-два! Ать-два! ‒ маршировали в воздухе пальцы кокийяра.
  "Куда только?" ‒ тошно Вервику за себя и свое призвание.
  Злость проглочена им вслед за жалостью. Несварение ему не грозило.
  Хлопнула дверь. Лекарь вздрогнул. Следующая встреча через неделю. Ничего не измениться за столь малый срок. И за лучшее выходило, пусть бы и не менялось.
  ‒ Мать как звала? ‒ не останавливаясь обернулся Монк через плечо.
  Девочка боязливо сглотнула. Выглядела она уверенней, но не достаточно, заговорить с грозным своим сопровождающим.
  ‒ Понятно. Как телушку днёвую. Телей, ‒ пошутил монах, хитростью подступив к маленькой спутнице.
  ‒ У нас не было коровы, ‒ призналась девочка, на ласковое, но обидное прозвище. Никакая она не "теля". И по взрослому, как-то особенно, вздохнула. Мечта всей семьи, завести в хозяйство "зорьку" или "пеструшку". Любое бы прозвище подошло любимице.
  ‒ А овец держали?
  ‒ Десяток.
  ‒ Это сколько?
  ‒ На двух руках пальцы, ‒ уверено сообщила девочка. Счетом она владела на зависть старшим.
  ‒ Десяток это не мало. Значит Мемелькой, кликала?
  Девочка улыбнулась. Грозный монах откуда-то ведал ласковое прозвище крошечных новорожденный ягняток. Они такие славные. Мягкие, теплые, и глупые.
  ‒ Арси.
  ‒ Где?
  Сдержанное хихиканье серебром раскатилось по коридору.
  ‒ Я ‒ Арси!
  ‒ Вот оно что! А то забоялся прячется какая шемела. Хочет утащить мой плащ, наряжаться в него, за меня обед слопать. И на моем коне кататься, воображать.
  Девчонка опять хихикнула. В такой широкий плащ можно всех её деревенских подружек завернуть и еще место останется!
  Монах замолчал, но Арси не до разговоров. Поговорить можно позже. Когда придут. Она не стесняясь глазела на разные диковины. Окружающее походило на сказку. Не добрую и не злую. Волшебную. Вокруг нее, на её пути и там дальше ‒ волшебно. Чудные каменные фигуры, игравшие в ,,замри-отомриˮ, она застала в миг, когда те замерли. Кто они, воины в гранитных латах и плащах? Кто великанши в мраморных туниках и коттах? Чьей волшбе подчинялись колонны-сосульки, то ли росшие к потолку, то ли, наоборот, свисающие с потолочных сводов. Запрокинув голову, на них увидишь завораживающих ярких птиц в голубых небесах за лебяжьего пуха облаками; неведомых зверей в изумрудных рощах; прекрасных людей на лужайках и берегах. Наверное, это рай. Ведь там всем хорошо, красиво и много-много цветов. Девочка поискала глазами Эстли, свою младшую сестренку, умершую прошлым летом. Священник сказывал, безгрешные души попадают в рай. Значит она там! Арси уверена, она узнала глазастую егозу, прежде чем капитель колонны заслонила родную и хрупкую фигурку.
  Эхо шагов брызгами разлетается из-под ног. Вихрит, кружит вокруг, взбирается ввысь. Чудиться кто-то незаметный и скрытный, неужели брауни? идет следом, обгоняет, взбирается на галереи и балконы. Карабкается к своду, затаиться в перекрытиях и чудной лепнине, наблюдать хитрющим глазом.
  Сквозняком качает тени, огни и гобелены. Или не сквозняки?! Проказливые феи прячутся и морочат голову своей хитрой игрой. Их полно в лесу, по полянкам и лужкам, но они пробрались сюда, проводить. Арси нарочно отставила в сторону свободную руку, взяться проказницам за пальчик. В общем-то, она уже взрослая, умеет доить коров и сыпать макуху курям. Её вязание не хуже материнского и тянется лучше, а носочные пятки выходят ровнее и не трут. Ей ли верить в фей и пикси? Но тут такое место! Такое место! Волшебное!
  ˮВ плохом месте они не живут,ˮ − совершенно успокоилась девочка. − ˮДаже предложи сот с медом и свирелькуˮ. Арси прикрывает веки, не видеть, обмануть хитруний. Резко распахивает. Ага, попались! Не получилось. Фей так просто не проведешь. Зато увидела цверга! Честно-честно! Его недовольную мордочку, усы врастопырку и черный, наверное в саже, нос-пипку. Цверг мелькнул и пропал в темном углу. Неужели там живет?
  ˮНадо ему молока принести ˮ − наказала себе Арси. Строго наказала, не забыть! Обидится. Спать не даст, а варить будешь, соли подсыплет и испортит готовку.
  Лестница. Широкая, с множеством ступеней. Каждая ступень различается по цвету. Идешь как по радуге. Вверх, вверх! К самым небесным небесам! Сфинксы пропускают подняться, не повернув свои свирепые морды. Не оголив клыки. Не ворохнув длинными хвостами с ядовитыми жалами на кончике.
  Перила, не упасть с лестницы-радуги, в виде огромной змеи. Хочется потрогать. Погладить. Змея, конечно, не та живность, ластиться или отвечать на ласку. Их следует опасаться и вообще избегать. Но ведь это не просто змея, а сама Кархэнах*! Кто еще похвалиться, что прикоснулся к спине настоящего чудовища! Девочка не заметно для храмовника погладила камень. Холодный. Совсем как уж, которого поймал брат. Уж жил два дня в старой крынке. Она ловила и бросала ему жуков и стрекоз. Потом выпустила. Уж не терпел неволи и ничегошеньки не ел.
  Зная счет только до десяти, все равно отважилась сосчитать причудливые фигуры-балясины. Хитрых лис на задних лапах и длинными хвостами. Журавлей-дылд на ножках-тростинках. Аистов с огромными крыльями нараспах. Фигур много и все разные-разные и почти настоящие.
  Арси вздрогнула от неожиданности. Застывший в арке стражник, принятый за очередное волшебное изваяние, оказался живым дядькой! Смотрел на нее строго, совсем как священник на шумящую в церкви ребятню. Она спрятала свободную руку за спину. Вдруг схватит и уведет обратно, вниз. В сказке все чудеса в самом конце и она хочет увидеть их все-все-все! Не пропустить ни одного, потом жалеть. Кто знает, вернется она сюда?
  Внезапно свет! Много света! Дождь! Ливень! Блестит позолота, искриться серебро, сияет сталь. Оружие на стенах вызывает неприятный холодок. Но оно красиво, особенно со сверкающими камнями. Розовыми, синими, зелеными, красными.
  Чучела зверей. Каких знала, о каких слышала, о каких и понятия не имела. С удовольствием бы остановилась рассмотреть, потрогать, погладить, заглянуть в глаза и открытые пасти. Но её ведут дальше, к новым чудесам. И чудеса не заставляют ждать. С картин в больших... больше, чем дверь в доме! и тяжелых рамах, богатые лэйт кланяются ей. Воины замирают и прижимают руку к груди. Обещают помочь и защитить. Строгие старцы благословляют пятиперстием и шепчут молитвы. Матушка всегда учила, молитва первая помощь в беде. Но какая может приключиться с ней беда или напасть, в таком волшебном и полном разных чудес месте? Никакой, ведь, правда же?
  Прошли в комнаты, где развешаны одежды. Она никогда таких не видела. Представить не могла существование такой красотищи! Из бархата и парчи, расшитые золотой нитью и жемчугом. Гаммуры, котты, марлетт, сбернии... Широкие, с пышными юбками и узкие, как ночная рубашка. С подбитыми плечиками и короткими рукавчиками. Рядом другие, с рукавами до пола и проймами, как лаз в подвал. Кали, фолии, шапероны... С перьями, отороченные мехом, в бисерной сеточке-паутинке.
  Мысленно она перемерила каждое из увиденных платьев. До единого пришлись в пору и ходить в них можно целыми днями, а не только по праздникам. Девочка не пропустила глянуться в зеркало. Да, вне сомнений, во всех платьях ей было бы лучше, чем в нынешнем наряде.
  ˮКирст бы обзавидывалась,ˮ − уверена Арси. Дочка мельника носила богатую кофту из расшитого бархата, и все мальчишки ходили за ней гужом. А уж на танцах или посиделках, шагу не давали ступить. Дарили цветы и лакомства. Толстуха сладости жрала, никого не угощая. Жадина толстая. Появись она, Арси, в таком замечательном платье в родной деревне, все кавалеры безраздельно её! Но она бы никого не замечала. Больно надо! Пусть идут к своей мельничихе. А еще... А еще она знает. Толстуха дает себя трогать. Там... Видела-видела!
  Комната знамен решительно не понравилась. Дорогая материя изведена на непонятно что. Украшать одну единственную палку с блестящим набалдашником хорошей тканью, недопустимая растрата! Какая с того радость неживой палке? Лучше бы пошили еще одно платье или даже несколько, носить. Практично и рачительно.
  По мере прохождения анфилад, настроение Арси улучшалось и она совсем перестала упираться. Но не бежала. Как тут все рассмотреть набегу?
  Её привлекли гобелены искуснейшей вышивки. Загадала научиться вышивать не хуже. Попросит и научат столь полезному рукоделию. Олени, лужайки, охотники и псовые своры. У нее получится. Ей все удастся!
  Эта зала! От нее просто захватило дух! Волшебство впитано в камень! В золотые арабески стен и колонны, мозаики плит и фрески потолков, в витражи окон и инкрустации массивных дверей. Легкий скрип нисколечко не противный, возвестил о её приходе. Здесь танцевали! Так мечтала. Видела! Здесь должна звучать красивая и веселая музыка, а благородные вессы вести по кругу своих неотразимых избранниц. Они чинно раскланиваются, меняются местами. Снова раскланиваются. Вессы поддерживают лэйт за пальчики. Левой руки, потом правой, потом опять перехватывают, склониться в поклоне. Пахнет цветами и сладким. А стоит музыке стихнуть, тут же начинает звучать другая. Медленная и торжественная, сопровождать шествие по кругу. Ступать с высоко поднятыми головами. От мелодии легко сердцу и душе. Арси не знала, откуда к ней пришла такая необычная фантазия. Она никогда не слышала ничего подобного. В их шинке играли только шайтольт, хуммель, иногда ребек. Еще гемсхорн и бубен. Да топали хмельные зрители. А плясали кейли, шан-нос и таф с платками. Но здорово сознавать, так оно и есть, так оно и должно быть, так оно и будет! С ней, во всяком случае, непременно!
  Ароматно пахнет жаренным. Не определить чем. Мясом? Овощами? Хлебом? Так вкусно, что приходится сглатывать слюну. От запаха даже слюни кажутся вкусными и их хочется глотать, снова и снова.
  Фра Монк толкнул дверь, впустить.
  − Входи.
  Девочка скорее машинально, чем осознано легко шагнула в натопленную уютную и яркую комнату. Обежала помещение взглядом увидеть хозяина. У чудес должен быть хозяин и зачем-то он её ждет?
  − Как тебе зовут? - раздался сиплый голос сбоку. Из-за ширмы вышел человек.
  − Арси, − задохнувшись, произнесла девочка и, слезы потекли из глаз.
  Бывший атлинг короны Асгейрра. На голове проплешины от выпавших волос и бляшки отслаивающейся кожи. Возле рта и по подбородку, прикрытая куцей порослью, россыпь язв. Нос неестественно сиз и прыщав. Ассоциация с уродливым дворфом могла прийти в голову Арси. Но чтобы это изменило.
  Сказка оборвалась на пороге королевских покоев, а надежда воплотить её в явь умерла на мягкой подушке и кружевных простынях королевского ложа.
  
  12. Граница туатов Швальб и Хюльк. Деревня Мщец.
  
  Изжеванно до оскомины, вбито палкой фехтмейстера, намучено личным опытом, движенье ‒ жизнь. Потому хочешь подольше прожить ‒ двигайся! Двигайся, мать твою! Дви-гай-ся! Будь ты бестолковый керн, зажравшийся гвил, самоуверенный грам или новоиспеченный риаг ‒ дви-гай-ся! Не стой улыбчивым чучелом с огорода, радый обнять. Не кому улыбаться и обниматься погоди!
  Эерих юркой куницей вывернулся из-под броарда*. Он не видел выпада, не уследил оружия, уловил только встречное движение плеча противника. Отточено сработали рефлексы. Шейные мышцы дернулись, с хрустом скручивая позвонки и острое лезвие, не задев, мелькнуло у виска, обдав кровяными брызгами, льдистым блеском и холодным дуновением. Бастард, наспех, на пятках, почти падая, сделал полшага назад... Справа гудящий пролет бебра. Отполированное древко острожалого копьеца мазнуло по щеке. Слева рубящий сближающийся сизый сполох секиры. На блок не примешь, щит (был бы он!) не подставишь. Спасительный отскок. До судорог потянуло связки. От затылка до ахилловых сухожилий. Перевести бы дых, оглядеться, сориентироваться. Куда там! Жесткий удар подкованного сапога отшвырнул Эериха на забор. Раздался жалобный треск. То ли штакетина, то ли хребет и ребра не выдержали столкновения с прочным ограждением.
  − Ххххыыыы, − спазмировало легкие. Не вздохнуть, не выдохнуть! Ни ртом, ни носом.
  Заваливаясь, Эерих задержал падение, вцепился в прожилину. Снова мелькнул сапожище. Больно, самым мыском, буцкнул по пальцам. Не цепляйся, сучонок!
  − Хк! - дернувшись телом, бастард отпустился, опасть на задницу.
  Вражеский запоздалый выпад не угадал в грудь, но сорвал наплечник. Разорванная вязка плетью, до крови, стеганула надглазье. Эерих с опережением пнул нападавшего в голень, подловив на подшаге. Воин, опрокидываясь назад, рубом швырнул в него меч. Сталь грохнула об дерево загороди, с треском спустила с обзолины сучковатый занозистый щеп. Попытка бастарда потянуться и подхватить оружие, беспощадно пресеклась. Изуверский кос от плеча ударил в околышек. Голова больно дернулась, хрустнуло в шее, клацнули зубы, вышибло из носа соплю.
  − Поккк! − лопнул подбородочный ремень и шлем улетел в бурьянную гущу.
  Толчок ногой, проехать по грязи и траве назад. Выиграть место подняться на ноги. Бастард, с перехватом рукояти за навершие, швырком попал ближайшему врагу в незащищенный пах. Свиной визг раненого, реально оглушил!
  − Ыыыххх..., − Эериху, с надрывом, удалось втянуть воздух в спертые легкие. ‒ Хыыы...., ‒ следует божественный выдох.
  Змеёю скользнул, дотянуться до бебра. Развернулся встретить мечников.
  ‒ Ыыыххх..., ‒ сладко тянется воздух, оживить задохнувшегося бастарда.
  Рядом уже двое. От укола первого откинулся вбок и на руку. Боль раны прострелила до локтя. Вражеский броард вырвал клок волос на макушке. Второй нападавший, пинком подмышку, показалось, оторвалось плечо! подбросил Эериха, пособив подняться.
  − Ыыыххх..., − натужно сосут меха легких, благодатную сырость и холод. Полуослепший, обессиленный до дрожи рук-ног, бастард прерывает попытку встать, шлепается в грязь. Вовремя!
  Држ!.. Држ!.. Држ!.. - секущий удар вражеского меча, крошит верхушки штакетин. Щепки и обломки разлетелись градом по сторонам!
  Дзыкк! - перерублен кованый гвоздь.
  Буххх! - содрогнулся оградный столбик, опадая корьем и щепой.
  Шиииххх! ‒ пронеслась ветром с молнией сталь.
  Бастард гибкой лозой извернулся от падающей вертикали. Под убойным железом хрястнула располовиненная прожилина ограды. Перекатился, широким махом бебра отогнал одного атакующего. Зацепил предплечье второго.
  Сидя на заднице и валяясь в траве много не навоюешь. Отчаяние вскидывает Эериха в стойку. Ноги не держат, и он проседает в коленях. Через муть сознания, углядывает выпад. Запоздало выкручивается, отловив собственными ребрами скользящий клинок. Табард, вамс, рубаху, шкуру ‒ насквозь! Отступив, бьет ответно уклоняющегося врага. Бьет!? Отмахивается. Высоко, вяло и вполсилы. Вязкий шлепок знаменует попадание плоскостью наконечника бебра в висок противника. Кость и глаз долой!
  ‒ Ааааа! ‒ хватается мечник за лицо, кружась на месте, унять боль.
  Эериха повело назад. Не успевая перебирать ногами, спиной втыкается в огородный столбец.
  "Отбегался!" ‒ в бессилии омягчел бастард. Рука все еще сжимает бебр, но драться ‒ все! Кончился запал.
  Сквозь затуманенный разум слышит свист и сигнал рога. Скоргочащий звук огромного точила. Эерих наугад, в глазах пульсирует красная пелена, приподымает копьецо навстречу предполагаемой атаки. Никто не атакует, рука сразу слабнет. Оружие не роняет, но опирается на него не упасть. Хватается за штакетину, удержать равновесие. Окровавленные пальцы липнут к сосновой смоле. Ломота окутывает кисть в свинцовый кокон. Боль глодает плечо. Бастард сглатывает стон и пытается проморгаться, отдышаться, прейти в себя. Окружающее плывет и качается. Надо стать ровней. Медленно переступая ногами, подталкивает тело вверх по столбику. Порывистое дыхание рвет легкие, выбрасывая и втягивая хрипы. В башке медленно светлеет, видеть дальше, слышать больше, соображать ясней.
  Впереди конного отряда ‒ Лоэр Марч. Литая тяжеловесная фигура на черной масти жеребце. К седлу приторочены две головы, нунция и бейлифа. Третий крюк вакантен. Долго ли? Вороненный доспех блестит черным солнцем. Не человек ‒ монумент! Риттер*, нарушая традицию, не на боку, а торчит за спиной. Рубиновые точки навершия и перекрестия, сердитым роем висят над плечом. Шлем с позолотой и сканью. На щите - цапля. Родовой знак.
  Эрл медленно, словно в раздумьях, не добить ли ублюдка, не тратить времени на разговоры, опускает вскинутую руку.
  ˮПоживем чутка..,ˮ − гудит в голове Эериха. Взбодриться, прогнать усталость, нужны эмоции. Злость, ярость, желание победить, выжить, в конце концов. Ничего не осталось! Что имел в душе, выплеснул наружу, словно воду из ведра. Выложился полностью! До дна!
  Новая атака не начинается и это радует, но близкие двое ждут команды закончить начатое. Эерих кряхтит - не рассыпаться бы песочным замком! держаться ровнее. В правой ступне колко. На сапоге, в пылу схватки, отлетела подошва и теперь он стоит босым на мусоре и сучьях. Отменно над ним поработали. Левая рука отказывает, в плечо, будто гвоздей набили. Бастард покосился на ладонь. Пальцы посинели, с безымянного сорван ноготь, мизинец изуродован, остро торчит кость. Дистальная* фаланга болтается на перебитых жилах. Просто замечательно! Но это не все! Бок, в такт сердечному ритму, наполняется нестерпимым жжением. Эерих шикая сквозь зубы, сдержать стон. Не выдать слабость. Полную свою боевую никчемность.
  Еще десять минут назад, он в компании бейлифа Лудэна, нунция Рейза и десятка гвилов сопровождения, спокойно въезжал в деревушку. Мшец. Въезжал, коротая дорожное время беседой. Вернее беседовали Лудэн и Рейз, он слушал. Не будь разговор для него столь значим, конечно, углядел бы засаду. Её слепой не углядит! Но он сидел в седле, раззявив рот голодным галчонком. Неприятель атаковал, по проезду русла ручья. С двух сторон перекрестка, пешими и конными. Сзади, из проулка, выдвинулись копейщики, отрезать путь к отступлению. Нападали люди ратные, бою ученные, к переговорам не уполномоченные. Пришлось экстренно спасаться. Пригнуться от броска "ежа". Кувыркнуться из седла, осевшей на подрубленные ноги лошади. На опережение швырнуть щит в одного из противников, угадать в отверзнутое криком хлебало. Скоро пятиться, отмахиваясь от наседающего неприятеля. Отбивать острия копий, не словить широк. Забор крестьянского огорода не вовремя отступлению помешал.
  Сперва вчетвером, он и гвилы, отбивались против преследователей. Потом уже вертелся в одиночку. На дороге, под копытами лошадей остался лежать нунций. Рейза достали отменным броском топорка. Узкое лезвие угодило в голову, раскроило лоб, вошло в мозг. Бейлифа сняли пикой, нанизав брюхо. Ну и охрана. Трое недвижимые, четвертый, с бебром насквозь, слабо ворочался и дергался. Голова пятого подсматривала из лопухов. Тело лежало в ручье. Других ему не видно. Баннероль Короны, обеспечивающий неприкосновенность, неизвестно где. Утерян в запарке боя. Скверно сие.
  − Ты и есть Эерих Бастарад? - требовательно спросил эрл. Голосище - гром! Лошадь в испуге присела под тушей Марча.
  ‒ Он самый... Извинятся будешь? ‒ дурманит боль и обида разум Эериха говорить с вызовом.
  Эрл взглядом предупредил бастарда - не перегибай! За его спиной верховые с луками на изготовке. Не промахнутся, дойдет до стрельбы.
  - Сколько помню, ублюдки выживают во всех битвах. Или мрут последними. Отчего так?
  ‒ Везунчики..., ‒ совсем выдохся Гашш. Полежал бы прямо тут под забором. Не поймут.
  "Уложат еще... Не встанешь," ‒ гонит он прочь расслабленность и одуряющую усталость, оставаться стоять.
  − Сумку мне! - приказал эрл одному из своих людей. Дренг*, ловко, свесившись на бок, из седла, подхватил с дороги, оброненный в сумятице, кожаный мешок бейлифа. Передал Марчу. Тот растянув вязки, запустил лапищу, достал свитки. Какие обронил, несколько оставил. С нужного сорвал печати. Пробежал королевский рескрипт, скомкал и швырнул на безглавое тело нунция.
  − Еще сам не сдох, присылать замену.
  Бастард, плохо слушал, держался не согнуться. Достойно снести нарастающую боль и слабость.
  ‒ У нас говорят, по двое на лошади не ездят.
  Вроде и отвечать не требуется, а придется.
  − Я не сам назначился, − произнес Эерих. Прозвучало плохо, вроде оправдывался перед эрлом. - Властью короля.
  − Нет здесь его власти! − Марч посмотрел по сторонам. ‒ С атлингом пусть разберется. С Аерном.
  Знаковое уточнение. Не верили Гильфу и его затеи с риагами. И сколько таких невер, сказать сложно.
  ‒ Сам ему скажешь или передать? ‒ резким выдохом бастард сбил капельку пота с кончика носа. Только-только отдышался.
  Следующий свиток постигла участь предыдущего. Марч прочел и бросил в грязь, потоптаться жеребцу.
  − Венценосный папаша надумал избавиться от собственного ублюдка нашими руками? − продолжал говорить эрл. Явно разговор с бастардом дольше подумать. Основательней. От мертвецов проблем меньше, но они имеют один существенный недостаток. Их не воскресить при нужде. − Или Амаль вознамерился стравить нас с остальными? Смерть назначенного в риаги, отменный повод дружно взяться за мечи против Швальба.
  − Откуда мне знать, кто чего надумал или вознамерился, − обвыкся Эерих к состоянию битого пса, терпеть и геройствовать. ‒ В Пфальце таких, что в улье пчел.
  − Ты не умен, ‒ выставили обвинение бастарду в житейской близорукости.
  − Где же набраться ума? На конюшне? ‒ остаточно ерепенился бывший винтенар. Уступившему в схватке ничего и не остается, как бравировать синяками и битой мордой. А больше чем? Дырявым сапогом?
  − А почему ты? У Гильфа полно ублюдков и родовитей и смышленей? ‒ тянет с решением Марч, продолжая спрашивать. Произошедшему у Мшеца и его участникам он оценок не давал. Тридцать покойников ‒ мелочь. Он пытался заглянуть в ближайшее будущее. На неделю, на две, на месяц вперед. Зная Амаля (та еще курва!) нетрудно предположить, что-то задумал. Не зря же с Орденом кумился.
  − Очевидно, я самый ублюдок из наличия. Или Гайд похлопотал. Жалко ему стало должности сотника, - как смог ответил Эерих. По ситуации эрл прав. Подстава во всей красе, со всеми вытекающими.
  − Гордишься? ‒ очевидный намек бастарду на ублюдочного происхождение.
  − Теперь буду, ‒ тоже намек, но на мертвецов эрлова лида (воинства).
  − Будешь, ‒ согласился Марч. Засада дорого обошлась нападавшим. Негоже терять стольких в рядовой схватке. ‒ Если уберешься отсюда.
  − А как с этими? - Эерик кивнул на побитых гвилов сопровождения, нунция и бейлифа.
  − Мы в своем праве. Катэль*.
  ‒ Повод нужен.
  ‒ Не соблюдение традиций, ‒ озвучена повсеместно принятая формальность.
  ‒ Аерн? Больной что убогий. Другим все равно.
  ‒ Кому-то да, кому-то нет.
  − Ваше дело, − согласился бастард, наконец-то высмотрев искомое. − Королевский баннероль не забыли? Пусть я по вашему не риаг, однако представляю здесь интересы сира Гильфа Второго Амаля. Моего и вашего ri bunaid cach cinn, − Эерих мысленно поблагодарил Рейза за те отрывочные и неполные сведения о порядках в Кайона и Швальбе. - Кое-кто в туате задолжал королю Щитовую и денеги. Или ему самому явиться, если я не устраиваю? Не поторопились с катэлем?
  После долгого тягостного молчания, которое, кажется, не решались прервать даже вездесущие вороны привлеченные падалью, эрл заговорил.
  − Щитовые отслужим, − признал Марч справедливость требования. - Те, кто должен. Их не много. Пять тысяч грот передадим. Через тебя. Раз это.., ‒ эрл указал на втоптанный в грязь баннероль, ‒ твое. Сожалею, не разглядели. В темноте.
  Лид зареготал. Божий день на дворе, не видеть королевской тряпки.
  Эерих кивнул соглашаясь. Глупо не соглашаться. Быть мертвым героем слишком долго. Оставаться бастардом какой-то срок, много предпочтительней.
  − Все причитающееся получишь в течение недели, − заверил Марч обрывая веселье. - Срок знаешь. По его окончанию Швальб ничем не обязан ни ублюдку Амаля, ни ему самому. Мы объявим катэль! И призовем туаты присоединиться к нам.
  Эериху удалось окончательно выпрямиться и отлипнуть от опоры за спиной.
  − Как блюститель королевского баннероля, я удовлетворен. Как бастард нет, ‒ заявил Гашш сразу оговорить будущие острые моменты. Теперь можно.
  − Когда станешь таном. Или хотя бы кем-нибудь, − назначил Марч условия. Равный с равным и никак иначе. − Гейнс!
  На зов эрла вперед выехал воин. Пожилой хольд сильно сутулился в седле и напоминал вымокшего ворона.
  − Проследи за порядком. Передашь шинкарю, выделить помещение, − и уже Эериху. − Согласно закону туата, представителю короля отводится территория в двенадцать миль от места пребывания. Вот и прибывай. - И опять Гейнсу. - Павших обиходить за счет осеннего налога и только моих. С остальными пусть возится корона. − Снова обратился к бастарду. − На всякий случай запомни. У нас лежачих не бьют. Придется солоно − падай!
  Надо ответить! Как? Чем? Злость плохой советчик, но Эерих разозлился и пожертвовал накопленными за время передышки силами. Стараясь не морщиться, вцепился зубами в поврежденный мизинец...
  Если хочешь открыть в боли неизведанные доселе стороны, расширить представление о ней, познать её многогранность, многоликость, глубину оттенков и полутонов ‒ испытай её на собственной шкуре, любым доступным способом.
  ... скрипя зубами, перетер кожу и жилы...
  Новые знания... Новые ощущения... Роение куцых мыслей, выразить их сумбурным потоком ярких коротких слов и экспрессивностью цветастых фраз. Вдохновиться на эпичный финал.
  ...далеко сплюнул откушенную фалангу.
  По бледному лицу бастарда, расползается диковатая улыбка. Кровь на губах, кровь на подбородке, на нагруднике. Никогда победитель не выглядел столь впечатляюще отвратно, соответствовать статусу - полный ублюдок! О величии речь вести рано и неуместно. Не достигнуть величия скандальным эпатированием.
  Марч рыкнул успокоить возмущение собственных воев. Он не бестолковый юнец и не кисейная барышня, впечатлиться дурацкой выходкой, что-то кому-то доказать. Мир одинаково любит победителей и мучеников. Последним снисходительны прощать любые слабости и закидоны. Даже то, что они ублюдки прощают. Ни те, ни другие, ему под боком не надобны, но срок назначен и условия выставлены. Придется подождать.
   Звучит сигнал и вскоре на улице остались только мертвяки, полудохлый Эерих и Гейнс.
  Сбрасывая напряжение, Гашш привалился к забору. Как не худо ему, но подметил за хольдом недоброе к отъезжающим. Даже вычленил средоточие недоброжелательности.
  − Вторым... После меня, − еле расцепил бастард зубы, говорить. Мог и промолчать, но так легче перетерпеть боль. Отвлекает.
  Гейнс криво сощурился.
  − Неуверен, будешь ли ты первым.
  ‒ Буду, ‒ пообещал Эерих, вяло окрещиваясь. Те, кто вмешиваются разрушить наши планы, худшие из врагов. Замирения с ними невозможно. ‒ Бог свидетель!
  Хольд внимательней присмотрелся к бастарду. От самого полуживого ублюдка он ничего не хотел и не ждал, решал что-то для себя. Покивал соглашаясь. Опять же с собой.
  − Коль приставлен ко мне, подбери баннероль, − попросил бастард, опадая на прожилину забора. Ноги плохо держали.
  Королевский символ ко многому обязывает и многое позволяет, но для начала мечник обошел и по-хозяйски осмотрел убиенных. Срезал кошели и выворачивал карманы.
  Один из лежащих слабо застонал. Живой?
  − Извиняй, парень, − Гейнс выдернул из-за голенища шабер. Подбросил, переменить хват. Раненый попытался заслониться выпачканной в земле рукой. Хольд ударил в незащищенную шею. Придержал, пока тело не прекратит дергаться. Эериху объяснил, не заботясь услышит ли. - Эрл завсегда раненых бросает. Невместно ему с ними возиться. Поранили, не поднялся, сам виноват. Пройсса, старшего моего, так же вот бросил подыхать.
  Следующего, лежавшего вниз лицом, перевернул ногой. Обшарил, насобирав скупо монет, меди и серебра. Сдернул с шеи замурзанный мешочек. Вытряхнул земельную пыль на мертвого.
  − Мать дала. С отцовой могилы. Теперь ни мужа, ни сынка. На тлен заговор. Уберечь последнего в роду мужика. Он и был последним.
  Гейнс двинулся дальше, попутно объясняя бастарду.
  − С нунцием эрл давно не в ладах. Лет пять, кабы не больше. Рейз за короля стоял, за порядок. Марч свое гнул. За прежние вольности. Кто кого? А тут возможность подвернулась. Амаль с Аерном затуфтил. Сам не повесил и малберг не собрал. Честно сказать, жаль попа. А бейлиф? Блядь конченная! У кого сила, тот его и покрывал... − Гейнс вернулся на несколько шагов. − Знатно ты Беннота приложил. Сразу и не признать, морда всмятку. Видишь, на запястье шерстяную нитку повязал. Говорил из плащаницы Святого Иеримии. В бою охранит. Чего только людишки не удумают с костлявой разминуться.
  Эерих понял, речь о воине, сбитым с коня броском щита.
  К мародерству хольда, бастард отнесся с созерцательным равнодушием. Человек за привычным занятием. Шарит по заначкам, монетой разжиться. Лезет за пазухи, обереги и амулеты снимает. Попутно содержание кошелей пересыпает в свой. Кто воевал и не такое видел. И штаны стаскивают и сапоги. Ношенными нательными рубахами и брэ не брезгуют. Мертвые сраму не имут, а живые срама не стесняются. Живут и не горюют.
  Новый взмах шабера. Выверенный, поставленный удар. Точка в бренном бытие.
  − Чего мучился? - посочувствовал Гейнс убиенному. Не звучало в голосе старого хольда ни наигранности, ни ёрничества, ни злорадства. - Мыкнул, я бы к тебе первому подошел.
  Следующий, с развороченной брюшиной, цеплялся за жизнь до последнего. Оно и понятно, подыхать не медовую брагу ковшом без меры хлебать. Не похмельем грозит. О Царствие Небесном много говорят, только никто в него переселяться не рвется.
  Раненый завозился. Засопел. Попробовал отползти.
  − Поглянь, дурья башка, у тебя весь ливер наружу. По земле половиком расстелился. Огневица пойдет. Мало сутки промучаешься, пока отойдешь. Все одно помирать.
  Умирающий согласен страдать и терпеть оставшееся ему время. Он сипит, перебирает пятками отползти. Оскальзнув, вновь упирается, продвинуться на пядь-другую. Подальше от хольда.
  Гейнс присел, закрыть рукой глаза всхлипнувшему воину. Не уполз.
  ‒ Матери не сказывай..., ‒ бегут сыновьи слезы.
  Последнее желание свято. Отказать, не принять невозможно.
  − Договорились, − хольд добил страдальца и поднялся с колена. − Не знаю про иные места, а у нас так. Дедами заведено, отцами не отринуто, то и нам переиначивать не след. На железе клялся, с железа жил, с железа ел, от железа помер.
  Обойдя побоище, подобрал королевский знак. Тряхнул, сбить налипшую грязь и траву. Поймал лошадь и подвел к Эериху. В том состоянии, в котором прибывал бастард и через полено не перешагнуть, не то, что в седло влезть.
  − Под баннеролью пешими не ходят, − съязвил Гейнс расправляя королевский штандарт.
  Эерих цепляясь за забор поднялся. Постоял, с сомнением поглядывая на лошадь.
  − Подержи, − попросил он, собравшись с духом садиться в седло. Коняга беспокоилась чужим людям. Фыркала и приплясывала, мотая хвостом.
  − Я одну подержал, троих сынов мне родила, − отказал ему Гейнс. - Давай сам, коли в риаги набился.
  Гашш зло уставился на воина.
  − Я тебе не кум, а ты не кума, в гляделки играться, − не впечатлён хольд ,,испепелениемˮ королевского отпрыска. ‒ Под мягкую задницу подсаживать, обойдешься.
  Бастард вложил в единый рывок ничтожность сил, боль и крик отчаяния. Ткнулся головой в гриву лошади, не сверзиться на землю. Для верности вцепился в жесткий волос зубами, яростно вдыхая запах шерсти и лошадиного пота.
  − Лечь оно проще простого, − забрал Гейнс повод бастардовой кобылы. - Вот подняться, то да!
  Хольд трусил впереди. Эерих позади, чувствуя отбитыми внутренностями каждый шаг лошади. А уж как по мостку копыта задробили, замыкал в такт ударов!
  За оградами черных от дождя и времени домиков, мычала и блеяла живность, охотно брехали собаки, беспокоились люди. Ребятня, переборов страх и забив на родительские запреты, лезла повыше: на заборы, крыши сараев, сеновалы, рассмотреть конных. Про схватку в Мшеце прослышаны и из ворот, то там, то здесь, выезжают телеги, возить покойников. Возницы, кто попроще и робей, ломали шапки, кланялись, здоровались. Кто понахальней, смотрели в сторону. Разминулись, не увиделись.
  Шинок располагался на другом конце центральной улице, за домом деревенского старосты. Никогда еще расстояние в милю не казалось Эериху столь дальним путешествием. На край света, не иначе плелись. Во дворе все просто. Заливистый пустобрех на длинной цепи, сараюшка для кур и свиней, плохонький навес и коновязь. Бочка с водой, лошадей поить, самому попить и умываться.
  Если кто и сиживал в шинке за кружкой пива и разговорами, то поспешили убраться. Какое пиво и какой разговор? Лязг железа на всю округу, мертвые по улице в разрядку и купно, а раненный и оружный под королевским стягом на постой приперлись. Присмотреться надобно. Присматривались через забор, да прислугу пытали расспросами.
  Шинкарь определил Эериха в узкую клетуху, с единственной мебельной роскошью - топчаном. Окна нет. Под потолком отдушина, куда проникает свет и свежий воздух. В холода отдушину затыкали, и помещение напоминало склеп. Последнее пристанище неудачников.
  Эерих устроился быстро. Без возражений и споров добрался до топчана и растекся квашней.
  − Лекаря бы надо, − посоветовал мечник пыхтящему от боли бастарду.
  − А найдется? − усомнился Эерих в скорой и необходимой ему помощи. В такой дыре и попа поди не сыщется. Церкви не выдел.
  ‒ Откуда? И знахарка досматривать не возьмется, ‒ убежден хольд в отказе.
  ‒ И за деньги?
  ‒ И за деньги.
  ‒ Чего так?
  ‒ Стесняется, ‒ тянул лыбу хольд на бастардову недогадливость. Чужак он, потому и откажут. Ладно хоть под крышу приняли. Так и то по слову эрла. Про лечение ряда не было.
  ‒ Сам досмотри, ‒ удивили Гейнса отчаянным предложением.
  − Утерпишь?
  − Постараюсь, − обещался Эерих, слабо представляя на что соглашается.
  Гейнс оказался опытным воякой. Не особо церемонясь, эдакий пустяк! прощупал Эериху плечо твердыми пальцами. Резко, до хруста дернул. То ли вправил подвывих, то ли доломал сустав окончательно. Подождал пока эмоционально и выразительно опишут богатство ощущений и перестанут ерзать на топчане, сбивая в кучу тощую подстилку. Спокойно выслушал цветастое мнение о своем умении костоправа.
  − Сам вызвался, − напомнили страдальцу и продолжили осмотр. − Ребра целы. Порез пустяшный... Бок... Печенка вроде не лопнула...
  − А лопнула бы? Коровьев мочи хлебнуть? ‒ за разговором терпеть много легче. Эерих едва проморгал набежавшие слезы. Даже даванул косяка на плечо. На месте ли?
  ‒ Помогло бы? ‒ подивился хольд средству спасти разодранные требуху.
  ‒ Не пробовал, ‒ признался Гашш в неведеньи полезности снадобья. Слышать слышал, но не очевидец.
  ‒ На крайний случай оставим, ‒ возились с бастардом дальше. − С пальцем ловко управился, все одно не прирос бы. Но кость острая на сломе. Мясом не затянет. По сустав отнять надо, − поделился самочинный лекарь планами целительства. Впрочем, чего от хольда требовать? Как сказано, не кум с кумой, нежности разводить.
  − Валяй, раз надо, ‒ дозволил Эерих продолжать походную медицину. Осознанная необходимость. То-то и оно. Необходимость. Осознанная она или не особенно.
  − Эко ты быстрый какой, − почесал за ухом Гейнс. ‒ Все тебе разом и сейчас.
  − А чего телиться? - духарился бастард, поскорее закончить экзекуцию. Того гляди сробеет. ‒ Все одно само не затянется.
  − Дык и спешка не надобна, − попенял хольд торопыге.
  Достал из вещевой сумы и разостлал чистую тряпицу... бывшую когда-то чистой. Нырнул в закрома за глиняной чеплагой с большой дубовой пробкой. В раскачку откупорил. Запахло спиртным, медом и дегтем. Из берестянки вытряхнул нитки и иголку. Обрезал ножом, послюнил кончик. Щуря глаз, вдел.
  − Макай! - приказал Гейнс бастарду.
  − ???
  − Ну, не хер же. Обкусыш макай.
  Бастард сунул мизинец в раствор. Закряхтел, зажмурился, напрягся до ломоты, зубами скорготнул.
  ‒ Вымай! ‒ разрешили Гашшу, когда его терпение почти иссякло. Руку выдернул, что из огня спасал.
  ‒ Подуй еще, ‒ бурчит хольд на бабий характер.
  Оглядел откус, кончиком ножа пошевелил края раны. В красной мякоти отчетливо видны беловатые жилки и бордовые сгустки запечатанных свернувшейся кровью сосудиков.
  − Ровней держи! ‒ прикрикнул Гейнс на кряхтящего бастарда.
  Эерих налег боком на локоть, зафиксировать дрожащую руку. Боль ртутью каталась от фаланги к запястью.
  − Во!
  Гейнс стянул кожу от торчащей сахарным осколком кости и кончиком лезвия рассек мышцы и связки.
  − Морду-то не вороти! Кусал, не ойкнул, а тут чисто девка на первом хую. Поболит, потом ладно будет. Еще понравится.
  Орудовал хольд ловко. Уже почти отделив сустав, сменил наклон рассечения, выкроив лоскут кожи.
  − Макай!
  Бастард послушно сунул укороченный мизинец в раствор. Дыхание зашлось, глоткой заскрипел. Гейнс буркнул вроде, рожаешь что ли?!
  Самозваный лекарь, закрыв сустав лоскутом кожи, оформил культю и принялся шить. Стежки получились разными. Где больше, где глубже, прихватить сползающую плоть.
  ‒ Херовая с меня швея, ‒ пожаловался недовольный хольд на криворукость.
  ‒ Я заметил, ‒ согласен с ним Эерих, вдосталь натерпевшийся от лекаря-добровольца.
  Гейнс завязал последний узелок, обрезал концы. Швейные принадлежности прибрал. Пригодятся когда.
  − Не уссался? ‒ припомнили бастарду кряхтение, пыхтение и ворочание.
  ‒ А чего? Попахивает? ‒ отдыхивался Эерих, преисполненный неизгладимых впечатлений и ощущений прожитого дня.
  ‒ Вроде нет, ‒ шумно подышал Гейнс носом.
  ‒ Тогда стерпел. Вроде.
  − Вот и ладненько, − похвалили терпеливого раненного. − На сегодня хватит. Отлеживайся. Пойду с хозяином потолкую. Прислать кого. Морду тебе умыть, одежку состирнуть, да починить. Со старостой перемолвлюсь о скорбях ратных.
  ‒ С моими что?
  ‒ То же что и со всеми. Раздели, в овраг свезли, да землицей присыпали.
  ‒ У меня деньги и вещи в седельной сумке остались.
  ‒ Не приметил, ‒ не понял его хольд.
  ‒ Лошадь подо мной ноги посекли. На ней сума.
  Гейнс махнул рукой не беспокоиться, разберется.
  ‒ Дремай, покеда.
  Дремать не выходило. Раны донимали. Обиды душили. Злость будоражила. Крутенько жизнь закладывала повороты. Жил, не особо тужил, службу тянул. Довелось повоевал, в винтенары поднялся. Глядишь со временем и выше шагнул.
  "Куда выше-то?" ‒ злобился Эерих на себя. Редко такое. Не весь мир виноват, а сам. Надо же! Из служивых в риаги прыгнул. Дрогнули коленки, зашлась душонка. Как же! Со знатью сравнялся. Раньше ходили морды воротили, слова доброго не дождешься, а тут здравия да поклоны. Эерих Великий Бастард! О чем думал, соглашаясь? Вольным мыслил бегать? А чужую жопу на своем горбу катать, не хочешь?
  От таких мыслей на душе гаже некуда. Теперь ни от бастардства не откреститься, ни с риагства не соскочить. Куда двинуться? Не побитой же собакой возвращаться. Это только в присказке за битого двух небитых дают. Битых нигде и никто не любит. Поманила жизнь жирным куском, да не попотчевала. По сусалам съездила. Окравянила. Спасибо живым оставила. Богатый событиями день, помнился в немыслимых подробностях. С того сердце кипяток качает. Голова огнем горит. Раны углями пышут.
  ‒ Ох, ты ж сука, ‒ хрипит бастард сухой глоткой. Подхватил чеплагу куда палец макал. Разом заглотил содержимое. Отбросил прочь. Не разбил. Прочная черепушка. А он? Он, что?
  Не чувствовать беспомощности, сел на топчане. Подышал тяжело, взять над собой контроль. На глаза рваный сапог попался. В дырку грязные, в глине и куряке, пальцы торчат.
  "Еб твою душу!.." ‒ навалились эмоции, подталкивая к пропасти гнева.
   Без стука и спроса вошла девка. Рыжая что кирпич перекаленный. Притащила большой кувшин воды и глубокий таз. Откинула край постели, поставить посуду.
  ‒ Мыть велено, ‒ передала наказ хольда.
  ‒ Мой, раз велено, ‒ огрызнулся Эерих, усмиряя бурление крови и нрава. Чего на девку злобиться?
  С бастарда стянули куртку и рубаху. Он с кряхтением наклонился над тазом. Полилась горячая вода, скользили шершавые мозолями девичьи ладони. Смывали кровь и грязь. Чище становилось и телу и душе. Мысли спокойней, упорядочение, ровней. Уж не скачут козлами во все углы и стороны. Злость поутихла. Не со всем ушла, а лишь схлынула. Прошлое оставить, сегодняшнее принять, на будущем сосредоточиться. Трезво, без надрыва, оценить себя в ближнем дне и забежать дальше.
  Девка мытье закончила. Обтерла передником насухо.
  Сняла таз на пол. Стащила с Эериха сапоги, потом штаны. Он поставил ступни в воду, продолжить помывку.
  ‒ Не ведьма? Стоя не мочишься? ‒ разглядывал он рыжую девичью макушку. Даже принюхался. Пахла сырым и теплым, как всякая баба.
  ‒ С чего придумал?
  ‒ Волос медняной.
  ‒ А ведьма, так что? Без манды? ‒ хмыкнула девка не то упреку, не то комплименту. Её медь мужикам, что быку красная тряпка. И с носа, и с губы, и с уда капает.
  ‒ Не встречал.
  ‒ Ну, значит не ведьма, ‒ посмеялась девка.
  ‒ Неужто все на месте?
  ‒ Сомневаешься? ‒ понимала рыжая, куда разговор двигается. Мужику на еб всякие годны. И ведьмы и неведьмы. Горбатая плохо лежит миловаться, с остальными никаких забот.
  ‒ Вечером загляни, ‒ назначил Эерих свидеться. Запах сырости и тепла будил плотские желания, отгоняя все прочие. Заставлял забыть раны, боль и обиды. Тоже лекарство.
  ‒ За то не плачено и разговора не велось.
  ‒ Сейчас веду, ‒ Гашш выковырял из потайки ремня полупенсовик.
  ‒ Мало, ‒ попытались раскрутить бастарда на прибавку.
  ‒ Звать-то как?
  ‒ Радкой кличут.
  ‒ Элори бы кликали или Медани, марку бы не пожалел, ‒ доходчиво отказано рыжей жадобе в доплате.
  Девка монету взяла. Не стесняясь задрала подол... И там медняная! ...прибрала деньгу в пришитый к изнанки кармашек.
  ‒ Пожрать чего принеси, ‒ попросил бастард. ‒ Сейчас.
  Девка фыркнула. А она-то подумала все моментом постояльцу предоставить. И стол, и стряпуху.
  Принесла в горшке "мочало". Разваренную в рассыпуху курятину, в густом жирном бульоне. К курице большой кус хлеба и кувшин ржаного пива. Холодного и хмельного. Оставила на табурете. От соседей взяла, пополнить скудную меблировку бастардова жилища.
  Эерих вымакивал бульон хлебом. Когда коркой, когда пальцами подчерпывал мясо. Пиво глыкал с горла. Работал одной рукой. Вторую берег. Ел не спешил, куском думы не подгонял. А дум тех, что на тифозном покойнике вшей. Копошатся и скачут.
   Первое, правильно распорядиться "щитовыми". Пришлют ему не хольдов, грамов или дренгов, а лишних в септах. Обузу никчемную. Тех, кого в тяжкую пору, с великого худа, ставят за двенадцатую линию. Тех, кому до конца дней прозябать в ...надцатых очередниках на семейное наследство. Кого нисколько не жалко. Дерьмо подсластят пятью тысячами грот. Скорее всего майлями отсыпят. Оно и не плохо и не хорошо. Монета хождение имеет в границах Кайона. Путный наемник их в оплату не примет и вдвое от спрошенного за свою службу. А непутных у него и без денег будет, больше необходимого. Однако на майли и пожрать купишь и крышу, ночь переждать, оплатишь. Пожалуй, на краткий срок он и при деньгах и при людях. Остается и то и другое толково применить, пустить в рост. В Швальбе развернуться не позволят. А за туат сунуться, огребёшь не унесешь. Союзник нужен. Заинтересованный его поддержать и не позволить прикончить. Экрут отпадает. У него полно денег и наверняка полно прожектов под собственные деньги. Зачем ему с кем-то связываться? Пустоглазый? Вряд ли пожелает знаться с бастардом и делиться. Дуанн? В голодный год и хер мясо, но младший Амаль сам на птичьих правах в Хюльке. Веронн ему помощь слабая. Элори? Ну, Элори? Что Элори? Ничего. Непонятная. И не она в Лафии рийа. Попы. Остается Медани. И имя вкусное и сама неплоха. Баба не простая и хваткая. То, что блядь порядочная, не ему печалиться. А вот то, что денег и связей у нее порядочно, пригодилось бы. Чем такую заинтересовать? Вот именно... Чем?
  Пришла Радка. Без стеснения скинула одежку. Ополовинила оставшееся пиво и юркнула в постель.
  ‒ Никогда с благородным не енькалась. А тут риагу подставлю.
  Полночи вошкались. Ему нужнее, чем рыжей. Все схватки Эерих выиграл. Расшатывал топчан, заставлял девку мыкать и охать, хватать воздух пересохшим от возбуждения ртом, облизывать губы, собирая влагу поцелуев. Подчинял и властвовал, испытывая упоительную пресыщенность хищника над трепыхающейся жертвой.
  Уходя Радка пошутила.
  ‒ Королевичем бы не понести.
  Ночь помутнела утром. Бойкая птичка сунулась в отдушину, не осмеливаясь влететь. Запах пота, мужских и женских влаг, держался долго, притягивая и отпугивая пернатую кроху. Чирикнув, улетела, не связываться с человеком.
  Из пены сомнений... Из тумана терзаний... Из штормов отчаяния... Из глубин безнадеги... Искушающая... Соблазнительная... Дразнящая... Великолепная... Полное безумие!.. Настолько!.. Хочется кинуться осуществить немедленно! Уже завтра пожинать плоды трудов своих. В такие минуты на второй план отступают трудности, риски кажутся мизерными, а удача стоит под седлом, нести быстрее ветра. Как здесь не потерять голову?
  Наверное, потому что накануне, Эерих голову действительно едва не потерял, он подошел к своей придумке строго и расчетливо. Не позволял себе захлебываться счастьем и сбиваться на радостный придых. Рассматривал всесторонне, трезво и умно. Учесть многое, не потерять малое, но приумножить.
  От дум не спалось и не лежалось. Эерих сидел на кровати и ежась от холода, кутался в куцее одеялешко. Сейчас, избитый и истрепанный, буквально полудохлый, лишенный всякой поддержки и покровительства, не имея ни крепких людей стоять за него, ни больших денег крепким людям за службу платить, окруженный недругами разной степени воинственности, он находил больше причин для оптимизма, чем два или три дня назад, вступая на землю Швальба. Насколько обоснован просчитанный им оптимизм, покажут ближайшие недели.
  
  
  13. Гейб. Туат Бахайя.
  
  Гейб старый город. Богатый и уютный. В нем обжит и ухожен каждый фут и ярд. Милые беленые фахверки подглядывают на улицы сквозь зелень плюща, лоз хмеля и все еще цветущих косиц вьюнов. В окнах, повсеместно, вощеная бумага, где достаток − бычий пузырь, а то и стекло. Трудно вообразимое обилие лавок и лавочек. На каждом и всяком углу горластый лоточник бдит покупателей. На торжищах, особенно на Купцовом Пупу, продают все, что продается или считается возможным продать, втюхать, впарить. От швейных иголок до дорогих тканей и причудливых морских раковин, помнящих шум беспокойного прибоя. Много оружия. Бросового, завалящего, плохонького, хорошего, отличного, разного... Местной ковки для среднего дохода и редкие экземпляры из-за Пролива, любителям пустить пыль в глаза. Кое-где (если знаешь где!) приторговывают антикварным булатом и раритетными вещицами. Полно украшений. Не всякая мистресс откажет себе в прихоти приобрести красивых безделиц. Выложит и пятьдесят грот, и сто, и больше. Юные лэйт по-сорочьи падки до блескушек. Колечки, наперстия, браслеты, оручья, кулоны, подвески, лунулу, серьги, оголовье. Россыпи драгоценных фитюлек! Для тех, кто постарше, поспелей, выбор другой и цена другая. Не к долу, но в гору! Жены не сестры и не дочери, экономить дорого обойдется. Избыток посуды, своей и привозной. Тонкий фарфор, утолить благородное тщеславие; расписной фаянс, потворствовать рядовым обывателям, мол, и мы не хуже живем; грубая гончарка, гожая лишь на крестьянский стол. Одежда в невообразимом выборе расцветок и фасонов. Гаммуры, котарди, марлотты, сюрко, На торжества, на праздник, на выход, на повседневную носку. Еды полно! Ешь - не тресни! Поджаристые булки, лепешки с медом, сыром, зеленью и прочей немудреной начинкой. Кренделя с корицей, сахаром, с не пойми чем, но вкусным! Колбасы! Кровяные! С гречневой кашей, с ливером и салом! Копченые! С дымком вишни, каштана, груши, дуба, ольхи! Фаршированная требуха! Желудки с картошкой, шкварками и печенью. Осердие с орехами и пряностями. Ветчины более десяти видов! На можжевельнике, с чесноком, с тмином, бездымная на сажи от дров. Птица! Гуси, утки, куры, фазаны, тетерева, куропатки, журавли, лебеди.... Стрелой битые, сетями ловленные, в хозяйствах и на подворьях вскормленные. Мясо! Вырезка телячья, ребра свиные, филе говяжье, кабанина, медвежатина, лосятина, оленина, бобровые тушки! Промыслового зверя, в лесу или степи, какой имеется, бьют, разделывают и на торг волокут! А рыба! Озерная из Геле-моря! Речная из Плейсы и Гривца! Морская с побережья! Увалы! От карася сорного до севрюги и осетра. А поискать хорошенько, угорь-змею отведаешь. Не при всяком королевском дворе к столу подают! По казне и аппетит!
  На городских улицах с рассвета до заката многолюдно. Кто пехом, кто в повозке, кто верхом правит. Несут, везут, доставляют. Движ безостановочный! Среди людской круговерти выделяются оружием и воинской справой сервиенты, псы бейлифские. Рослые, мордастые, серьезные. Порядок досматривают. Шлюх от всех прочих глазом выделишь. Их атрибут − красные чепцы ‒ видны из далека. Путешественник и искатель приключений Дэмиен Сарт, побывавший в Гейбе век назад, из многих впечатлений о городе, оставил и такое.
  ˮ...Продажные девки здесь дешевы, задиристы и весьма умелы. Пробираясь от Ратушной площади до Собачьего Выгона, а это ярдов сто пятьдесят пути, мне несчетно раз предложили свои услуги обитательницы многочисленных Голубятен*. Выбор великий! От недокормленной десятилетней безгрудой соплячки до протухшей беззубой старухи, восьмидесяти лет...ˮ.
  Другой любитель перемены мест, Веспиан, знаменитый философ и прославленный выжига, сравнил служительниц со спелой малиной. ˮГлазу понятно, где изобилие лакомого. Есть из чего выбрать, потрафить предпочтениям.ˮ
  Обидно, но ни один из упомянутых путешественников не удостоил своим капризным внимание Палатин - богатейший городской квартал, где ,,улицы мощены мрамором, стены из сандала и палисандра и крыши крыты не свинцом, а серебром.ˮ Очевидно, для них подобное обыденно или наличествует здоровая аллергия на откровенное вранье. Не впечатлил их ни странноприимный дом, ни старая долговая тюрьма. Не заинтересовал авторов и Дворец Нобилей. В Гейбе уж и старожилы не помнили, от фамилии ли местного тана или от высокой должности произошло прозвание богатых хором. Само здание пряталось от уличной суеты за величественным портиком. Два десятка ступеней, полсотни беломраморных колонн и стража старательно процеживали посетителей. Лишних к бейлифу не пускали.
  Остался без должного внимания и Мост Вздохов. Оно и понятно, таких мостов, мостиков и мосточков в городах по два-три на район. У каждого своя занимательная и поучительная история про неразделенную любовь и разбитые сердца. Высокая трагедия человеческих судеб завершалась прощальным шагом с высоты. Но все же, отличие от прочих имелось и немалое. Не размерами и ажурностью кованных перил, дикостью рож гранитных горгулий или формам конструкций. Мост Вздохов нависал не над рвом, каналом или ручьем, а над Конюшенным спуском, выглядевшим обмелевшим руслом. Возможно, улица когда-то и была рекой, но теперь здесь скопище скобяных и шорных лавок и на удивление ‒ никаких конюшен.
  Не заикнулись хронисты собственных скитаний и о древнем амфитеатре, схожим с большущим ухом, обращенным к небу. Руины горожанами Ухом и прозывались. В старину сказывают здесь устраивали побоища между людьми, травлю зверьем приговоренных к смерти. Нередко разводили костры, публично, под вой и возбужденный крик, сжигая ведьм. Похоже, с той замечательной поры удальцы бездоспешного, одоспешенного и конного боя извелись. Крупных хищников в лесах и горах выловили. Ведьмы вняли увещеваниям и отказались от рискованного ремесла, что вызывает справедливые сомнения. Мужья и отцы тому порукой! Водятся еще! В каждом семействе одна-две сыщутся. Теперь Ухо место заброшенное и сорное, к которому присматриваются местные клирики, хапнуть землицу под монастырь. И давно бы хапнули, но куда девать нищих и бродяг, коим полуразрушенный амфитеатр служит последним пристанищем... Предпоследним. Последнее давно вынесено за городские стены. Живым тесно с мертвыми соседствовать и делить дефицитные акры.
  Кифф Пустоглазый городские красоты не углядел. Его мало занимали храмы, лавки и шлюхи. Прибывая в некоторой отстраненности от происходящего, он рассеяно слушал вещавшего ему нунция Фирша, человека словоохотливого, вольного в речах, потому, собственно, и спроваженного в ссылку, в Гейб. Да кем!? Самим Великим Викарием! По слухам, нунций имел трех любовниц, настрогал шестерых деток, презирал деньги, не воспринимая их мерилом счастья, с чего наделал ошеломляющее количество безнадежных долгов.
  Сегодня, наслаждаясь ролью сопровождающего, Фирш забавлялся сам и забавлял рассказами Киффа. О замечательном граде Гейбе. Риаг откровенную ,,лапшуˮ пропускал мимо и лишь по упоминанию великой радости горожан его приезду, заметил на суесловие.
  − Не наблюдаю ликующих.
  Народ и вправду оружный выезд сторонился. О прибытии риага горожан не уведомили. Не побуждать к глупостям.
  Фортуна помогла нунцию выйти из неудобного положения. Из подворотни выплеснули вонючее содержимое помойного ведра.
  − А разве нет? - нашелся с ответом Фирш. Не припомнить случая, не выкрутиться старому пройдохе. Даже Орден Св. Храмна не смог к нему подобраться. А шептались, было за что на крюк за ребра подвесить.
  Нунций продолжал заливаться соловьем, а Кифф не обращать внимание на сладкое пение. У Мавра Страстотерпца и прочих святых местах, полно нищих и увечных. На папертях битком, честным людям в храмы не пройти. У ворот монастырей раздают хлеб. Давка, крик, драка в кровь. Прокаженные трясут колотушками и тянут изъеденные болячками руки за подаянием. С настырными попрошайками справляются сервиенты, кому вменено ограждать риага от нежелательных встреч. Свободно бегают псы и шныряют крысы. Повадками и ухватками не лучше людей. Из сточных, подтопленных последними дождями, канав, немилосердно воняет. В них всякий сор и нечистоты, протухшая требуха и дохлятина. На Водовозной, монахи выуживали распухшее тело ребенка, освободить сток и свести страдальца в ближайший овраг.
  За двумя поворотами праздник. Гуляли Святого Килиса - покровителя ткачей, меховщиков и сукноторговцев. Воют начищенные трубы, гремят звонкие литавры, бухают толстокожие барабаны. По периметру акробаты на ходулях с гирляндами цветов. Первыми в шествии - первые богатеи. Айкоки и Брандты, разодетые в парчу и атлас, обвязанные ленточками и бантами. За богатеями, не намного скромней, Шаффены, Кьюссы, Харги. В горностаевых мехах, в шапках с собольей опушкой, в тяжелых медвежьих шубах. В такую-то теплынь!? За ними, уже не рядами, а бестолковой толпой, пошивщики одежды, с флагами из разноцветных тканей: бархата, шелка, виссона. Златоткачи в плащах из дорогущего люстрина, с висюльками из яшмы, аметиста, янтаря и жемчуга. Кружевницы в черных юбках и накинутых на голый верх ажурных пелеринах. Сквозь паутинное плетение хорошо видны плечи и торчащие сосцы грудей. В пупки вклеены серебряные монеты. Старух меж них нет, портить праздник ветхостью и дряхлостью. За кружевницами торговая мелюзга с бурдюками, кувшинами, бочками на тележках. Наливают всем, лишь бы громко орали.
  − Мы под небом родились,
  Славить мудрого Килис!
  Не очень грамотно, но от чистой души и настроения!
  Крикунам восторженно и возбужденно вторили обитательницы Голубятен. Шлюх в торговых рядах - Боже мой! Комары на болоте! Этим любой праздник к приработку! Всякая подворотня алтарь греха и опочивальня.
  Людской поток не пересечь, потому свернули на Богоявленскую, к собору. Оттуда к ратуше, зданию помпезному, не по разряду сверкающему новыми витражами и позолотой шпиля. В соседях у ратуши базилика Святой Аюн, буднично серая и невзрачная. Не символично ли? Торжество материального над духовным.
  Риага встречали бахайские таны. Знатные по фронту, худородные в тылах. Совсем в арьергарде ‒ выборные от Гильдии купцов. Сказывают, передрались и изорались избираться. За ними представители цехов, разноцветные, что бойцовые петушки и столь же гонористые. Отдельно духовенство. Эти скромно, по-простому. Лишних ротозеев оттеснили за площадь. Там глазами лупайте.
  Фогт, бледный и взволнованный, мощно откашлялся, одернул одежду, готовясь произнести соответствующую торжественному моменту речь.
  − Гоните всех в шею! - приказал Кифф бейлифу Макгилу, чем вызвал у последнего определенные симпатии.
  Макгил с самого начала противился ненужной суете. Суета мешала пониманию остроты ситуации. В Бахайи смена власти! Совет туата рассуждал схоже. Не тот случай гульбища устраивать. Изъявит риаг охоту потешиться, к сукноторговцам пусть присоединится. Может прирежут по пьяному делу. А специально... Обойдется. Не до веселья. Предстоял передел давно поделенного. И делить будут не сами. Пустоглазый. За ним, конечно, люди и деньги, но и в туате свои люди и тоже не нищие. Миром не закончится.
  Кифф безразлично миновал фогта, в растерянности разинувшего рот. Уклонился от разрозненных приветствий танов. Не заметил дары цеховых и едва не въехал в ратушу верхом. Конь, повторится ли в его жизни подобный момент, прокопытил по дорожке из рассыпанного зерна лишний десяток ярдов. У самой лестницы риаг, без посторонней помощи, соскользнул из седла и не дожидаясь сопровождения, устремился вверх, царапая золотой шпорой гранитный камень. Перед ним экстренно распахнулись двери, впустить.
  Солнечный свет, пронизав витражные стекла, разноцветно пятнал клетки мраморного пола. Зал отзванивал эхом шагов. Под крышей хлопали крыльями и летали голуби. В воздухе, в потоках сквозняка, в радужной пыли, кружились легкие перышки сизарей.
  − Добро пожаловать в Бахайю, − вовсе не желали добра Пустоглазому. Очень запоздалое ‒ Сир! ‒ прозвучало не обязательным обременением. Он им не сир и не Majeste. Чужак, прибывший портить налаженную жизнь.
  Быкоподобный глава Совета туата, эрл Мирко мар-Редда. загромождал новоявленному риагу проход. Им уже тесно, разминуться.
  − Неудачная шутка, − остановился Кифф. Не обегать же препятствие? Чуть повернул голову. Смотреть незрячим глазом. Вырабатывал такую привычку. Не видеть необязательное.
  Редду подобным фокусом не удивишь и не проймешь. Но неприятно. Худшие опасения оправдались.
  Из-за могучей спины эрла, многоголовой гидрой расползался состав Совета туата.
  − Шутка? Вовсе нет. Гостеприимство Бахайи общеизвестно, − возразил эрл. Ему молчать не положено, вот и пустословил.
  Кифф дернул щекой. Мимический тик мог означать что угодно. От недоверия до желания закончить прения по вопросу спорного хлебосольства принимающей стороны.
  Эрл отступил, но не пропустить, а представить риагу уважаемый Совет. По едкому замечанию нунция, уважение являлось исключительно внутренним делом высшего руководства Бахайи.
  − Генн мар-Раас....
  Тан почти зеркальная копия самого Киффа, с той разницей, оба глаза зрячи. Человек неприметный, во всех значениях и смыслах. В одежде предпочтения отданы мышиному и пепельному. Серый цвет лица не признак хворей, а некий маскирующий окрас. Невнятные эмоции слабое отражение серых чувств и серых желаний. В них преобладание нездоровой тяги к уединению и скудным фантазиям.
  − Хью мар-Дагю....
  Неприятный тип, даже нет - слизняк! с которым противно... мерзко находиться рядом. Тан отличался желчным характером, деспотизмом, самодурством и отменными воинскими талантами. Мятежник и оппозиционер при любой власти. С такими предпочитают договариваться. Не оттолкнуть враждовать, но и не перестараться, прикормить дружить. Держать в легкой доступности нанесения удара, досрочно аннулировать договоренности. Пригретая на груди гадюка лишь приблизительная аналогия. Слепому (не то, что кривому) понятно, тварь ядовита, пригреть.
  − Шейн мар-Ской...
  Человек-тень, человек призрак. Талант выпадать из поля зрения. О нем забывали, находясь в шаге. Он не стеснялся напомнить о себе шепотом на ухо. Интриган до мозга костей. Единственный выбранный в Совет двадцать лет назад и ни разу из него не выходивший. Даже когда в войне с Голаджем, доблестная власть туата пала в последнем бою. Ской уцелел. Доблестно не получив ни единой царапины. А как выяснилось позже, не потратив ни пенса из собственных денег, выплатить контрибуцию победителям.
  − Берд мар-Жежи...
  О жадности тана ходили легенды, а его дворовые ходили в обносках и рванье. Сыновья служили у отца за жалование худородного васлета - два пенса в неделю. Приданное дочерей таково, куль с прошлогодним снегом весомей богатства невест, а запросы на agweddy (плата с жениха) ‒ девки королевской крови и красавицы невиданные! Исполнения супружеского долга тан рассматривал в разрезе экономии на визитах в бордель. Впрочем, жену не бил, являя другим предосудительный пример. Битая баба ‒ золотая! Никто не знал, сколько у Жежи собрано в мошне, но полагали значительно. Не брались угадать, сколько тану потребно, умиротворить свою вселенскую жадность. Наверное, не придумана такая сумма. Не хватит бумаги проставить ноли. Он не раздавал милостыни, не жертвовал храмам, не содержал богадельню и презирал меценатство. Жежи любил деньги, деньги любили его. Счастливый тендем... союз... брак..., и заметьте, не на Небесах!
  − Дасс мар-Майл.
  Перебежчик и предатель. Его столько раз ловили на изменах, наскучило обращать на них внимание. Помнил ли он сам, кому служит и за кого выступает. Под чьим флагом и девизом стоит за правду. Чьей стороны держится. Владетель Пайе не делил друзей и врагов, поскольку менял их чаше, чем зубочистки. Очень неохотно брался за меч. Война требует выбора стороны, а тан всегда держался своей и только своей. Он походил на сгнивший зуб, отравляющий дыхание. Где бы Майл не объявился, смердело иудством и предательством. Однако обилие родни, которой позавидовал бы королевский двор, позволило прожить тану долгую жизнь. В смутные времена (т.е. всегда), родственники являли поразительное единение. Недоброжелатели предпочитали не связываться Майлами. Говно трудно счищается, а воняет долго, напоминать о себе.
  − От своего имени и имени Совета и народа Бахайи - добро пожаловать! − через силу, со скрипом, но кратко повторил приветствие бейлиф. "Сир" опущено вовсе. Для краткости, из вредности, из досадливости. Из всего сразу.
  Лугус Макгил напоминал театральную бутафорскую булаву. Видимость не соответствовала подразумеваемой функциональности. Готовность сокрушить, не означала способность воплотиться в действие. И уж тем более достижения мизерного, но результата.
  − Я услышал вас, мессиры. Будем считать положенные формальности вами исполнены, ‒ засчитал Кифф старания выглядеть танам хлебосольными.
  − Желаете отобедать? - уточнил Редда, следуя регламенту приема высокой стороны.
  В воздухе не пахнет съестным и не наблюдается снование слуг с блюдами, организовать стол за ближайшей дверью.
  ˮКто же такой умный?ˮ − напрягся нунций определить вдохновителя необъявленной войны с риагом. Ской? Дагю? Он? Согласие к трапезе означает покинуть ратушу и переместиться в ближайший шинок. Никто представительские разговоры в таких местах не ведет. Важных вопросов не обсуждает. Но заткнуть рот куском и глотком, мысль сама по себе неплохая и небесполезная. На сытое брюхо мир видится иначе. Немудреная ловушка, в нее не угодить. С хорошим шансом попасться.
  − Нет, − без раздумий отклонил риаг заманчивое предложение предаться чревоугодию.
  Кифф не любил чужих застолий по простой и объяснимой причине. Будут угощать, чем захотят угостить. Навяжут свою волю. Чего не терпел, чему всячески противился. От танов Бахайи ему нужно нечто другое, а не жратва, их речи, и нудный церемониал с насквозь фальшивыми улыбками. И даже если не фальшивыми, ну бы их cunno bis (в пизду дважды)!
  − Тогда прошу в зал Совета, − пригласил раздосадованный Редда.
  "Или шибко сообразительный, или не шибко голодный," ‒ подслащена неудача свернуть встречу.
  Великолепие и излишества снаружи удручающе контрастировала с аскетизмом внутри ратуши. Камень, свет и эхо. Ничего более. Совсем худо в зале Совета. Голые стены, голые лавки, древний стол, времен необузданной дикости нравов. Порезан, покромсан и пожжен. Похвально хранить память о предках, но зачем тащить в дом выброшенное на отвал? Камин затянут паутиной и основательно обжит крысами. Острую мордочку видно из-за решетки. Пыль на подоконниках, на полу. На Святом Писании её с палец. Люди клялись без привлечения в свидетели Высших сил. Не опасаться последствий нарушать данное кому-то слово.
  − Сказано и увидено достаточно, − произнес Кифф, когда двери в зал закрылись. Все остались стоять на ногах. Предложения располагаться не последовало. - По большей части мое время потрачено впустую. Вы в своем праве, я в своем. Никакие заверения непотребны. Вы не уступите мне, а я не позволю забрать мое. Матушка советовала договариваться. Я не всегда следую чьим либо советам, даже собственной матери.
  Прозвучавшее ,,не всегдаˮ очень не понравилось танам. Очень. ,,Не всегдаˮ скорее выступало предупреждением, нежели осведомлением предрасположенности достигнуть мизерного, но взаимопонимания. Очевидно, немного освоившись, разгонит Совет и назначит выборы нового. И не потерпит в нем ни единого человека из предыдущего состава. Все на поверхности, все читаемо. Заволновался даже не убиваемый, не потопляемый, не изживаемый Ской.
  − Чего хотите? - спросил Редда, настырно опуская подобающее обращение к сюзерену. ‒ Время более не тратить.
  За обращением "сир" пропала и вежливые "вы" и "ваше". Настораживающая тенденция и отнюдь не в сторону полюбовной договоренности.
  Откровенность требует откровенности. Киффу повезло. Не без помощи матери, но все-таки. В Бахайе тощий свод законов и не оговоренное регламентируется традициями, обычаями и предоставлено воле риага. Может потому в туате относительный порядок и добрый достаток. Так ли это? Смотря кто в кормчих, править к Островам Счастья, сквозь рифы невзгод и испытаний.
  − Лафию, − назвал Кифф с истинно королевской непосредственностью. - Мне нужна Лафия,
  Реакция большинства строго и показательно отрицательна.
  Пустоглазый дополнил. Как посолил. Соленое.
  − Для начала.
  Абсолютно всеобъемлющая ясность намерений. Отпрыск Гильфа собирался воевать, воевать долго и, очевидно, загадывал, успешно. За началом всегда следует продолжение. Впрочем, чему удивляться. Об условиях стать новым атлингом короны Асгейрра объявлено во всеуслышание. Беда в том, подобная уверенность в собственном успехе, из разряда заблуждений прыщавой юности. Кто возьмется о том, честь по чести, растолковать риагу? Опрос, проводись таковой в Совете, показал бы поразительное единодушие выбора. Дагю. Он сумеет. Но Дагю не зачем лезть вперед. Для этого в Совете − эрл и бейлиф, объясняться и отстаивать.
  − У вас далеко идущие планы, - пребывал Рэдда в тяжких раздумьях, как ему поступить. Совет может и против риага, но и не за него. Тут как сыграет Пустоглазый.
  − Достаточно далеко, ‒ подтвердил Кифф, стремление вести активную политику.
  − И каковы они?
  − Я же сказал ‒ Лафия! Планы всегда с чего-то начинаются. У меня с Лафии.
  − Должны быть обоснования. Личные претензии будут выглядеть смешными и нелепыми.
  Справедливо и правомочно. Желаете воевать, дайте вразумительные разъяснения. Отвечать в случае неудачи придется всем. Риаги приходят и уходят, а кровь и грязь после них остаются. Сейчас положение слабо паритетное. Воевать с Лафией никто не пожелает. Лафия это попы. Кто в здравом уме разругается с Викарием?
  − Их более чем достаточно, ‒ заверили Совет не озвучив ни единого. \
  Принять на веру? Так что ли?
  ‒ И ничего личного? ‒ искал эрл точку воздействия, диктовать свои условия.
  ‒ Я похож на заполучившего разрешение носить меч юнца, воткнуть в первую подвернувшуюся спину? ‒ выказано Киффом непонимание вопроса.
  "Похож!" ‒ готов констатировать Совет, но уже не единогласно.
  − И все же... Какова составляющая обоснований? Финансовая, территориальная, торговая, административная, − топили риага в бюрократической терминологии.
  − Выберете любую, наиболее отвечающую моим интересам, ‒ великодушно дозволил Пустоглазый. ‒ Я желаю видеть туат под своей рукой. Чем скорее, тем лучше.
  ˮДля кого лучше? Для насˮ, − верно сделан вывод Дагю. Столь неожиданная проверка на вшивость, хороший повод беспокойству. Бравировать сентенцией, черного кабеля не отмоешь до бела, не разумно. Не отмоют ‒ ошкурят.
  − Чем обусловлен выбор? - добивался эрл озвучивания сути пожелания Киффа. Иметь возможность оспорить и отстоять отказ. Право такое у Совета было. Чем откликнется праводержателем несогласие легко предсказать.
  − Исключительно и только здравомыслием, ‒ заявил Кифф, опуская призывы и рассуждения.
  Звучит весело и наивно, но никому не смешно. И наивностью не пахнет.
  ‒ Почему не Хюльк или Голадж?
  ‒ Вы требуете от меня отчета? ‒ непонятно возмущен Кифф или сердит. Бедно с мимикой и эмоциями.
  ‒ Пытаюсь, как и остальные, понять ваш выбор, ‒ непоколебим Редда спорить. ‒ Голадж славен торговлей. Они богаты. Скорее торгаши, чем воители. Хюльк слаб после мятежа. Они не примут риага...
  Для Киффа новость не новость, удивить его не удалось.
  "Куда мы влезли?" ‒ мучился Дагю, поставив вопрос острее. ‒ "Кого нам прислали и для чего?" Величие на задворках не начинается.
  ‒ ...но таны не единодушны, ‒ признал эрл. ‒ Кто-то открыто против, кто-то затаился. Очень немногие за. Очень. Они поддержат Дуанна, если он сумеет до них добраться. Но там в основном мелочь, рассеянная по границам. Швальб однозначно обуза, полученной прибыли не покроем убытков. Рагам... Рагам придет к вам сам. Шлюхи (выделено паузой) долго лунулу рийи не носят.
  ‒ Уверены в том? ‒ спрошено хитро. Про Рагам. Не про шлюху.
  ‒ Ваша сестра не договориться с мормерами по поводу своего обязательного замужества. Учитывая некоторые обстоятельства, вряд ли ей найдется пара в отведенный срок.
  ‒ Намекаете она блядь? Здесь я с вами полностью согласен. Но вы плохо знаете Медани. Рагам в моих планах последний. Из всех, я опасаюсь именно её. Потребуется несколько больше усилий прибрать туат, чем я могу позволит сейчас, завтра и даже послезавтра. Еще что?
  ‒ Сказанного достаточно.
  ‒ Значит, Лафия! ‒ окончательно утвердил риаг, не лезть к нему ни с расспросами, ни с предложениями.
  Кифф плохо переносил Элори. Не питал к сестре ни родственных, ни человеческих чувств, считая её убогой. Да, да, да! Именно! Убогой. Из-за её ненормальной, необъяснимой набожности. Обладая физическим недостатком, он искал нечто подобное в других. Внешнее уродство, внутреннее. Оно есть, как не быть, главное разглядеть, определить увечность. Элори сверх меры набожна. Для него что юродивая. В свете хватает калек и без нее, потому-то сам факт её существования доставлял Киффу моральный дискомфорт. Все одно что сидеть на еже и пытаться делать вид, умостился на мягком поджопнике.
  Еще больший дискомфорт причинял Викарий Юэн. Его Кифф справедливо опасался. Человек опирающийся на изощренные умы, а не на грубую силу, мог помешать и помешает, засунуть Блаженную куда-нибудь в глухой монастырь. Читать молитвы в сторонке, не путаясь под ногами. Не зря мать, напутствовала, не пожеланием легкой дороги, а весьма дельным советом.
  ‒ Не марай руки кровью. Особенно девок.
  ‒ Не могу обещать, ‒ тогда ответил он, чувствуя внутри какой-то необъяснимы протест, говорить подобные вещи вслух. Вроде клятвы, которую не намерен сдержать.
  ‒ Не дури! ‒ настаивала мать, обойтись без кровопролития.
  В трех фразах диалога три "не". Для Пустоглазого много.
  Он думал об этом. Несколько минут. Мать права. Она во многом проявляла поразительную мудрость. Остается решить, насколько материнская мудрость приемлема для него. Следовать советам рожденным в чьей-то умной голове, признавать их отсутствие в собственной. Зависимость? Еще какая.
  − Созываете Щитовую Службу? - уточнил Дагю. Редда умолк, предоставив говорить другим. Определена только цель, но нет сроков и не названы кому цель достигать, какие силы привлекать. Много чего. Одно понятно, желающих не наберется и... нисколько не наберется. По прихоти короны или во имя идеи, правильной из правильных, давно никто не воюет. Воюют за интерес. А в чем он для них, не сказано ни слова.
  Самый легкий способ уступить и не испортить отношения с упертым риагом ‒ Щитовая... Службу туат обязан нести. Отдай и не греши! А вот после завершения оной, возможно наступит пора договариваться. Возникнет ли в том малая потребность, из дня сегодняшнего не просматривается. Развиднеет ли к завтрашнему?
  ‒ У вас есть должники? ‒ проявил интерес Кифф. Опять же, как проявил. Смотрел слепым глазом. Щитовая ему поговорить о пустом, пока нашепчется Совет.
  "Соображает," ‒ не похвалили риага. Не похож он на шибко умного. А на кого похож?
  ‒ Найдутся, ‒ заверил Редда. Ему и этого жалко отдавать Пустоглазому. ‒ Не всех отправляли воевать со степью. Не все ходили в Хюльк под знаменем короля.
  ‒ А против?
  Вопрос оставили без ответа. Не нагнетать и без того непростую обстановку в Совете.
  Киффу понятно, Щитовая ему подачка. Возьми и отстань. Видел и подвох. Таны долго собираются, согласовывают места проезда и лагерей, рядятся о снабжении и компенсациях. Прибывают не совместно, к дате, а поочередно, кому как вздумается. Поскольку к туату не проявили агрессию, священные границы не нарушены, шесть дней на раскачку. Неделя военных советов и планов. Будут тянуть время, нервы и ничего не делать. А когда срок Щитовой истечет, с легким сердцем потребуют денег, службу продолжить. Надо отметить, немалых денег.
  − Мессир Жежи, − назвал Кифф одного из злостных должников. - От вас ближе. Полагаюсь на ваш опыт воина.
  − Выдвинуться к Фроппу? Или к Раггету? - скучен тан. С Щитовой никаких особых преференций, не получить. Служить за свой счет, в убыток он не хотел. Поиграется риаг в солдатиков и остынет, а кормить вооруженную хевру ему. Пустоглазый не его папаша. Всех талантов - кривой! Со старым Амалем нашли бы прибыль.
  − Ни то, ни другое. Монастырь Святого Идрака, септ Местад. Выступите под моим баннеролем.
  Немое стояние Совета отражало полное ошеломление. Круто заваривает гильфов сынок.
  "Мне уже нравится!" ‒ округлил глаза Жежи. Пустоглазый брал ответственность на себя, а призовыми готов поделиться.
  "С огнем играешь," ‒ читалось в носогубных складках Редды. Аргумент воевать, перебить нечем. Снова попугать викарием?
  "Совсем дурачок," ‒ откровенен бейлиф в своем негодовании. Законник вспомнил кто он есть и для чего поставлен.
  "Сильно," ‒ оценил Дагю энтузиазм назначенного исполнителя и прибыльность мероприятия.
  "А почему Жежи?" ‒ присматривался Ской. Миролюбие в Совете убывало стремительно и безвозвратно.
  Кифф прождал два срока, прежде чем ему ответили.
  − Почему монастырь и почему Индрак? - возобновил Редда опрос.
  − Эрл, вас все время что-то не устраивает. В начале Лафия, теперь монастырь. Может хотите услышать что не устраивает меня? В списке не много. Десять пунктов.
  "Включая членов Совета," ‒ догадался Дагю.
  Очень скоро эрл сложит свои полномочия. По всей видимости, сложит вместе с головой. Напрасно он косится на бейлифа. Нужно понимать и принимать, что и кто теперь закон в Бахайи. Все короли одинаковы. Великие и мелкие, деспоты и реформаторы, гонители веры и ревнители традиций. Никто не потерпит неподчинения. С ними надо тоньше, мягче и слаще. Тогда и споров возникнет меньше.
  ‒ Мы навлечем на Бахайю неудовольствие Викария, ‒ предупредил Редда Совет и риага, прекрасно сознавая, ему следует заткнуться.
  ‒ Мы не соборные хористы, доставлять Юэну удовольствие. Или я ошибаюсь?
  ‒ Что даст эта война? Лично вам? И нам?
  ‒ Заберем свое. Этого мало?
  ‒ У нас нет права..., ‒ вынужден вмешаться бейлиф поддержать эрла. Все-таки заговорил о правах, мифической составляющей людских взаимоотношений.
  ‒ Я вам его даю, ‒ нисколько не смущен Кифф настойчивостью ему оппонировать. Нарывы вскрывают, а не зализывают. Лечение болезненно, но проводится быстро, предупредить массовое высыпание.
  Жежи правильно просчитал итоги нынешнего Совета. Освободиться не только место эрла, но и бейлифа. Быть главой Совета хлопотно, да и не допустят. А вот поиграться в законника? Почему бы и нет?
  "Оправдаем доверие," ‒ пообещал себе тан.
  − Мессир Майл, ‒ обратился Кифф к владетелю Пайе. ‒ Выдвигаетесь тремя днями позже. Поддержать мессира Жежи при надобности.
  Дагю про достоинству оценил и этот маневр Пустоглазого. В Бахайе Щитовое войско не может превышать пяти тысяч человек. Жежи в одиночку способен выставить столько же. Трофеи, коли отбываешь службу короны, целиком отходят ей. При выполнении поручений, под баннеролью риага, пятьдесят на пятьдесят. А с Индрака было что взять! Жежи из сапог выпрыгнет захватить монастырь, не дожидаясь помощи. Назначить Майла хорошо пришпорить скрягу. Что же касается гнева Викария? Затруднительно загадывать последствия шалости сопливого венценосца.
  "Мамаша уладит," ‒ предположил Дагю. Любимчиков не бросают. Их тянут за шиворот и уши в светлое будущее. Потребуется, прячут, прикрыв подолом. ‒ "Остается понять, где здесь я? И что мне с того?" ‒ мялся тан принимать чью-либо сторону. Риага или Совета. Денег, конечно, хотелось, но свяжешься с Матерью-Церковью, икнется по недоброму не раз!
  ‒ Нас предадут анафеме! ‒ запоздало пугал Редда. Совет волновало совершенно другое. Все они, за исключением Жежи, и может быть Майла, останутся ни с чем! Игнорирование Пустоглазым Святого Престола на фоне будущих трофеев, блекло и теряло актуальность. Под баннеролем короны готовы выступить все!
  Жежи склонился в знак готовности действовать решительно.
  − Выступлю через пять дней.
  − Через три, − поправили тана. − Через три и не днем позже. А тремя днями после вас, мессир Майл. Поддержать и помочь. В случае затруднений.
  − Согласен, сир. Через три. И помощь мне не требуется! - отказался Жежи. Меньше едоков, больше каши в брюхе. Майл не тот человек, брать с собой в компанию.
  ‒ Может она потребуется чуть позже, ‒ продолжал Кифф, заправски играя на жадности одного и ревнивом корыстолюбии второго. ‒ Посмотрим как управитесь с монастырем. У него крепкие стены.
  "Похвально. Расплатиться чужими деньгами забрать себе землю. Накромсает ленов, посадит безземельных," ‒ просчитал Дагю простую и действенную последовательность решений Пустоглазого, набрать сторонников.
  − Я мог бы выступить к Фроппу, − вызвался Ской. О нем забывали и собирались обделить!
  − Обещаю подумать, − уклонился Кифф от заманчивого, но навязываемого ему предложения. - Как уже говорил, мессиры, мне нужна Лафия. По кускам или сразу целиком. И в любом виде, − признался риаг собравшимся. - Даже если от нее останется земля и руины. Земля не пропадет, ‒ намек понятен. ‒ Руины отстроят новые владельцы, ‒ некое подтверждение намека. ‒ Дело за малым. Забрать!
  "Я оказался прав," ‒ похвалил себя Дагю, склоняясь поучаствовать в делах риага.
  Некое взаимопонимание между Пустоглазым и Советом достигнуто в течение часа. Бытие держится не на слонах и плавучих черепахах, не висит на нитях дождей, не благоденствует Божьим велением, как многие заблуждаются. Связка сталь-кровь-золото, выступает Бытию прочным, незыблемым фундаментом. Тот, кто строит свою жизнь исходя из подобного принципа, никогда не прогадает.
  Кифф покинул зал, оставив танов судить и рядить, про меж собой. Склонить выи или точить ножи, ударить в спину? Поляризация наметилась, но не оформилась окончательно. Выбор сделают все. Дагю начинал нравиться ˮкривойˮ, усвоивший тонкости сути Бытия.
  Пустоглазому сущность миропорядка открылась совсем недавно. Мир не заиграл новыми красками. Скорее наоборот, поглотил и приглушил лишние. Четче происходящее, понятней и предсказуемей действия. Собственные и сторонние. Сейчас нужда в деньгах. Поскольку обоз, разграбление которого ему вменили в вину, на самом деле ничегошеньки не вез для армии короля. Воздух. Пустые бочки и корзины. Ни крупинки каши, ни зернышка пшеницы, ни пластика сала, ни капли масла. Ничего положить в рот, одоспешить и вооружить гвилов, починить и зарядить катапульты и эвфитоны. Урок Кифф усвоил. Есть те, кто играет исключительно по правилам. Те, кто играют по правилам чужим. Те, кто правила пишут. Те, кто трактует правила по-своему. Те, кто чхал на всякие правила и блюстителей их. Он, Кифф Амаль, в самом низу подобной иерархии. И подняться до верха его жизненная задача.
  Ужинал Пустоглазый в одиночестве. Десяток свечей в подсвечниках на столе составляли ему молчаливую компанию. Иная и не нужна. Как-то Гильф, движимый великим отцовским чувством, вздумал поучать. Дескать, желая приблизить кого, приглашай такого человека на ужин. Болтайте о пустяках, о чем угодно, но не о делах. Подчеркни приятность общества приглашенного. Прислушайся к его словам, спроси совета. Советам не обязательно следовать, но обязательно выслушать. Ничто не скажет о сотрапезнике больше, чем данные им советы. Подогретое самолюбие откроет многие тайны. В дальнейшем, если человек стоящий, он сделает больше, чем от него ждешь или попросишь сделать. Кифф проигнорировал поучения отца, как, впрочем, и многие иные родительские наставления. Его и ему подобных доброжелателей. Пустоглазый всегда обходился обществом себя самого. Не терпел смотреть со стороны, как едят. Выбирают куски сочней и лучше. Отламывают лапки. Отрезают порции, боясь испачкаться. Жирными губами льнут к кубку. Пытаются шутить и говорить с набитым ртом. Жуют, глотают и все никак не набьют брюхо. Их взгляд остается голодным, рыскать и скакать от блюда к блюду. Чего бы сожрать еще? Раз нельзя прихватить в карманы. Кифф допускал, сам выглядит не лучше. Но терпеть себя, не то же самое, что терпеть других. Он и не терпел.
  Горели свечи, скрипел нож по фарозскому фарфору, брякала вилка, пилось вино. Заканчивался день, не заканчивались дела. Отдыхать скоро не придется. Для пустых мечтаний о белых одеждах и царственных венцах не оставлено ни минуты.
  Нарушать свою трапезу Кифф не дозволял, но стоило отодвинуть пустую тарелку и кубок, в дверь просочился белесый призрак. Человечек невзрачен и мелок, не заметишь под самым носом. Замечать его все же следовало, отринув всяческие предубеждения.
  − Сир, − склонился человечек, отчего казался лилипутского росточка. - Ваш брат выбрал другую дорогу.
  Кифф подавил гневный всплеск. Желалось швырнуть в коротышку посудой, плеснуть опитками в рожу, воткнуть в согбенную спину нож или вилку. Однако, призрак не его человек, поступать с ним вольно желаниям. Внутренняя борьба, яростная и обжигающая, отняла толику драгоценного времени, самоподчиниться.
  ‒ Где он сейчас? ‒ наконец вымолвил Пустоглазый.
  ‒ Двигается в сторону Довера.
  ‒ Договоренности с таном достигнуты?
  ‒ От части. В город вашего брата не впустят. Но не тронут.
  Вдох-выдох. Вдох-выдох. Не наговорить лишнего. Карлик не его человек. Но ведь чей-то?
  − Потребуется хороший стрелок, − выбрал Кифф назначить новые цели.
  − Сир, говорит о ком-то конкретном?
  − Нет. Пригласить со стороны.
  − Имеется такой, ‒ порадовал коротышка риага.
  ‒ Он, действительно будет хорош?
  ‒ Предоставить рекомендации? ‒ в голосе сквозит и ирония и издевка. Чуть-чуть. Злить, но не гневить.
  ‒ Достаточно твоих, ‒ терпел Кифф. Ругаться с людьми от которых зависим, лишний раз продемонстрировать свою уязвимость. Потом ведь придется мириться и обращаться.
  − Высокая кровь обойдется очень дорого. Еще дороже станет отвести подозрения или же оставить нужный след, завиноватить посторонних.
  − Глен Веронн. Знакомо имя? ‒ с настороженностью произнес Кифф, будто готовился совершить немыслимое святотатство.
  − Насколько известно ваш отец распорядился убрать фрайха от сира Дуанна, ‒ довольно хорошо информирован коротышка.
  ‒ Способ обозначен? А срок?
  ‒ Способ любой. Срок не оговаривался. Но тянуть не станут, - убежден человечек.
  − Мы должны успеть раньше, − обозначил Кифф условие для лучника.
  − Хорошо, сир, − выказали понимание и повиновение. - Я вызову Джога.
  Пустоглазый поторопился кивнуть, быстрее отделаться от неприятного собеседника, выскользнуть тому за дверь.
  "Где его выискала?" ‒ злился он на родительницу, поскольку выразить ей благодарность, опять же признать свою зависимость.
  Именно злость не позволила Киффу задаться важным вопросом. Почему названо имя исполнителя? Так никогда не делается. В серьезных делах никаких имен и кличек. А тут? Злость в Киффе главенствовала. И при разговоре и по истечении получаса, прежде чем он достаточно остыл, мыслить ясно и трезво. Но теперь мысли его были о другом и касались проблем далеких от стрелка.
  За окнами торопливый закат угасал за черными крышами. На смену короткому вечеру приходила ночь. Хорошее время побыть собой. Снять личины и маски. Освободиться от шкур и костюмов с чужого плеча.
  ˮВторникˮ, − вспомнил Кифф и отправился к Маринн Хвикке, прибывшую с ним cysgu genthi (спать вместе). Она видела себя рийа. В скором времени. Бардовый ей очень к лицу. Подчеркивал царственность и величавость. Многие придерживались схожего мнения, односторонне толкуя долгосрочную связь. У самого Киффа не поинтересовались. Наверное, он бы согласился. Способность привыкать к чему или к кому, иногда компенсировала Пустоглазому отсутствие таланта терпеть.
  Короткий переход. Почти из двери в дверь. Из полумрака коридора в потемки комнат.
  ‒ Ты находишь это нормальным? ‒ встретили Пустоглазого разогретым как следует раздражением.
  Риаг даже сбился с шага, остановился и уставился на Маринн. Немая заговорила? С кем? Подавил желание оглянуться. За его спиной дверная портьера.
  ‒ Я тащилась за тридевять земель жить на постоялом дворе? Нет! Здесь хуже всякого постоялого двора! Пристанище для пьянствующего и нищего быдла! Вот это все для немытого быдла! ‒ широкий жест, почти кружение, охватить территорию до стены и за стенами. ‒ Не топлено, не обставлено. В постель хорошо сена не напихали! Свечей и тех пожалели! ‒ распалялась Маринн. Дорогу она перенесла плохо. Укачало, намерзлась. Мечтала по приезду нормально отдохнуть. В нормальных условиях. Мыльня, ужин, свежие простыни. Малого не получила из желаемого. Малого! Обманываться никто не любит и обмана не прощает.
  Крик души не услышан. Но услышано другое. Она посмела открыть рот, когда её об этом не просили. Бей посуду, таскай за волосы слуг, хлещи по щекам своих адди, скандаль с принимающей стороной, подожги дом... Но! Не забывай и не забывайся. Королю не несут снимать пробу с каши на соленость. Для этого держат повара.
  ‒ Мы идем спать, ‒ произнес Кифф, игнорируя выказать малейшее соглашательство со шлюхой. А кто она? Шлюха и есть.
  ‒ Куда? На сеновал? Или ляжем на полу, постелив дорожные плащи? ‒ бесилась Маринн. ‒ Прямо вот сюда! ‒ шаркнула ножкой подцепить край, не очень хорошего, короткошерстого ковра. Напридуманное до отъезда из благословенной Кэффы, не соответствовало окружающей обстановке. Рийа... будущая рийа, достойна большего и лучшего, и никогда нибудь потом, а сейчас! Обиды превалировали над всем прочим.
  Пустоглазый прошел в сторону спальни, приглашая последовать за ним.
  ‒ Сегодня не четверг! ‒ отказано любовнику в ласке и внимании. Отыграться на Пустоглазым плохая мысль.
  Во второй раз за сегодня шаг риага сбился. Он повернулся. Но не к Маринн, с ней все понятно. Терпеть бабий гонор он не намерен. Он не из терпеливых.
  ‒ Ты тоже так считаешь? ‒ спросил Кифф стоящую в стороне Эмму Сафр, одну из четырех адди. Некрупную блондинку, с формами не дотягивающими до общепринятых требований к светской и свитской женщине. Не сладкая, но сладенькая.
  ‒ Как вам будет угодно, ‒ покорна она принять волю риага. Скажет сегодня четверг, значит четверг. Эмма давно у Маринн и прекрасно понимает зачем Кифф явился. С мужчиной можно спорить о чем угодно, но не тогда, когда у него отяжелели яйца и набух хер.
  ‒ Мне угодно! ‒ объявил Пустоглазый, не обращая внимания на вскочившую бывшую любовницу и, теперь уже ясно, несостоявшуюся рийа.
  ‒ Ты не посмеешь! ‒ сморозила Маринн еще большую глупость, усугубить свое положение. Перемолчи, глядишь и наладилось бы порушенное. Мужчины трудно меняют привычки. А она? Она из разряда привычек. Самых устоявшихся. Четверг, вторник, воскресенье. Важно ли это? Сделай, как сказано. Не убудет.
  ‒ Вышвырните её отсюда! ‒ приказал Кифф мнущимся у окна адди. Понимать себя он приучил. ‒ Увижу завтра, затравлю собаками. Не устраивает, никого не держу! Отправляйтесь следом!
  В спальне Кифф раздевался самостоятельно, не прибегая и к малой помощи. Терпеть не мог, когда кто-то касался его тела. Даже любовнице не позволял ухаживать за собой.
  ‒ Сир, могут возникнуть некоторые затруднения, ‒ расшнуровывалась Эмма, снять нарядную столу.
  Кифф не обращал внимания на сказанное. Камзол, рубаху ‒ все в сторону. Потом штаны... брэ... В кучу.
  ‒ Сир, у меня лунные дни, ‒ вкрадчиво призналась адди, не прерываясь разоблачаться.
  ‒ Это что-то значит? ‒ откинул Пустоглазый край одеяла, приглашая лечь.
  ‒ Нет, сир.
  ‒ Тогда зачем мне говоришь?
  Чужая кровь всегда возбуждала Киффа. Куда там вину, еде, спору, танцу, охоте или схватке. Выше! Много выше! Не столь утонченно, но предельно ярко, безумно и алчно. Уподобиться ненасытному хищному зверю, утолиться.
  
  
  14. Пфальц. Алое крыло.
  
  Ассаф с настороженностью вступил в королевские покои.
  ˮС замиранием сердца,ˮ − поэтизировал свое состояние взволнованный астролог.
  Очень неверно. Сердце у него учащенно молотило в ребра. Он шумно сопел, не шел - крался, почти уткнувшись носом в спину служанке. Так велики его переживания. Казалось бы, чего опасаться, после стольких лет жизни в Пфальце. Он уже давно за своего у Лисбет Безумной и её окружения. Пригрет, прикормлен, приласкан. Живи и радуйся! Жил и радовался. До сего дня и часа.
  "Испытай меня, Господи! Вот он я!" ‒ просят герои, преклонив колени. Он не герой. Потому плетется хвостом и дышит в спину тощей, страхолюдной адди.
  Гостевая. Старый карточный стол. Зеленый бархат вытерт локтями ретивых игроков и линован белыми клетками. Крошки мела в серебряном блюдце, на полу и ковре. В центре, о двух десятках свечей, высокий светильник, заплаканный воском. Вокруг стола табун креслиц и стульчиков, прайд подставок. Диванчики в дюнах подушек, на шелковых ширмах умиляющие пасторали. По стенам, в межстенье, разграничить, выделить, обособить, гобелены с растительным рисунком. В угол задвинута и забыта корзина с клубками для вышивания. В раме серая ткань со свинцовым невнятным рисунком, цветными штрихами начальных стежков и длинными блестками игл.
  Очередные двери впустили астролога в следующую комнату. Окна от пола, кресты рам. Зашторенный, приятный глазам, сумрак. Солидный шкаф с книгами. Феофрас ,,Исследование о растенияхˮ, Буруни ,,Познания драгоценностейˮ, "Бестиарий любви в стихахˮ Анонима... Бессмертные творения гениев науки. Ассаф отлично помнил обложки нечитанных изданий. Мода на старину спровоцировала увлечение собирательством. Стоимость раритетов ‒ на количество в коллекциях.
  Дозволение входить без доклада сродни оговоренной заранее возможности безнаказанно подглядывать. Раскрасневшаяся Лисбет, в предельном волнении, полулежала в высоком кресле. Руки не на подлокотниках, за головой, вцепиться в мягкую спинку. Напротив нее, подложив подушечку под колени, стоял Эмс Херцл, поддерживал королевскую ступню за пятку и!!!!!!....
  ...и сосал мизинец королевской ноги!!! Дегустировал его, как дегустируют тончайший мюстель, выявляя мельчайшие нюансы купажа, наслаждаясь каждой молекулой винного вкуса. Вкушал, как вкушают янтарную халву, где сладость меда гармонично соперничала с горечью семян кунжута. Втягивал в себя легчайшим дымом опиумной смеси, применяемой в южных странах, открывать истинность вещей и событий.
  ˮХерцл?ˮ - Ассаф проморгался согнать наваждение. - ˮХерцл! ‒ безмерно удивление астролога увидеть человека, переспорившего сначала самого Киркла, непревзойденного ритора столичного университета, а затем и всю университетскую коллегию. И в чем? В извечном вопросе, является ли человек божественным творением или же частью самого Создателя. Херцл!! Единственный кому прежний камерарий Тунор Амюс, сердечно пожимал руку и справлялся о здоровье! Херцл!!! Чьи рифмы и строфы обесценивали время и золото. Херцл, чья вражда с королевой выражена двустишьем: "Связует Судеб крепчайшая нить. Потому и воюем, не способны любить". Верный эпиграф ко всякому непримиримому противостоянию. Это Херцл?! Тот самый?!
  − Скоро? - тих растекающийся голос Лисбет. Воздуха мало на вдох, его совсем нет на выдох. Она утыкается лицом в собственный локоть, сдержать жадный всхлип. Прикрывает глаза, не отвлекаться от собственных ощущений. Воспринимать их томно, тонко, жадно, как воспринимают чувствительными кончиками пальцев дрожание струн. Податливо резонировать на всякое прикосновение. Послушно откликаться мелодией распаленного прерывистого дыхания.
  − Я в затруднении, ‒ шепчет Херцл в унисон вздохов женщины.
  − И... в... чем...они..? - поджались губы Лисбет, сдержать напряженное дерганье живота.
  − Зрение и слух поверхностны, полагаться на них, ‒ взгляд локи держится на ткани королевского лифа, встопорщенной набухшими сосками. ‒ Поскольку по большей части ложны. А запах..., ‒ Херцл носом потянул воздух. Затяжной, еле слышимый вдох мужчины, провоцирует Лисбет. Из полураскрытого рта вот-вот сорвется стон. Она жадно облизывает губы в ожидании продолжения.
  Поддавшись, Ассаф повторил вдох локи. Людской порок пахнет похоже для всех случаев и действующих лиц в них активно вовлеченных. Будоражище едко. Ваниль и гвоздика. Опаляющая сладость.
  ‒ ...Запах скажет о многом. Не подведет вкус... Вкус, познание нечто сакрального и потаенного...
  Херцл опять взял мизинец ноги в рот. Ни тени душевного смятения. Сосредоточен. Внимателен. Собран. Важна ли ему давно открытая тайна? Важна. Сама тайна. Разделить. Ведь тайны всегда с кем-нибудь делят. Как хлеб, кровь, постель. Они для того и придумываются ‒ поделиться. Объединить необъединяемое.
  Лисбет незаметно, подчинившись ритму прикосновений, сползала в кресле. Она уже не сидела, практически лежала, и дрейф её тела исключительно навстречу дегустатору. К зыбкой черте. Остановиться или не останавливаться. Дрейфовать дальше, потерять всякую власть над собой, временем и пространством.
  ˮЯ явно лишний,ˮ - пребывал в полной растерянности Ассаф. Стараясь не привлекать внимания, замер изваянием и по-детски прикрыл глаза. Не видеть. И немножечко подглядывать.
  − И.. все... таки..., − щеки Лисбет горели от волнения. Всякое слово с отсечкой, сдержать рвущиеся всхлипы и стоны. Мелкий пот серебрил лоб и нос. Пальцы срывались со спинки, быть тут же перецепленными. Спина выгибалась. Грудь казалось больше и выше.
  − Предположу... Среднее между вашим соском и вашей мухой Венеры*, − употребил Эмс термин, приписываемый знаменитому медику Реальдо Коломбо*. Говорят, они были крепко дружны, пока Херцлу не взбрело прикончить приятеля, приколов дагой к стене. После чего он весь вечер пил в компании с покойником, читая стихи и рассказывая анекдоты. Потом с подлинной грустью заявил: "Меня никогда прежде не слушали столь внимательно."
  Улыбка Лисбет смазана. Черта достигнута.
  − Откуда..., - срывается тихий голос королевы... женщины не договорить. Непослушная рука сорвалась со спинки, сползла по груди и жамкала платье. Не унять дрожь, подтянуть ткань подола.
  − Нет? - искренне удивлен Херцл. - Не помешает сравнить, быть точным.
  Затишье. Унять дыхание. Успокоить сердце. Остыть мыслям.
  Лисбет хочет сердиться. Хочет говорить повелительно. Хочет отхлестать по лицу. Хочет... На чем остановить выбор? Хотеть конкретного. От него. От себя. Не успела.
  − Вы позволите? - Херцл поднял с пола белый чулок.
  Он не испугался продолжать. Сроду не пугался раздвинутых перед ним ног. Вряд ли благородно отказался воспользоваться чужой слабостью. Чужими слабостями надо пользоваться и исключительно неблагородно. Не отступил, нет в том необходимости. Он выбрал самый трудный путь из возможных. От любви до ненависти шаг короток. Обратный шаг труднее, но не длинней.
  На лице Лисбет мелькнуло сожаление. И благодарность. Выбор сделан за нее. Важный выбор. Но следующий раз она не довериться, оставит право выбирать исключительно за собой. Будет ли следующий раз? У свидетеля и участников нет тому сомнений.
  Эмс обращался с королевской ступней, будто она одновременно из хрусталя и льда. Он не позволит драгоценности разбиться и растаять. Медленно.... Медленней, чем следовало, одевал тонкий чулок. Каждое его прикосновение, легкое и скользящее, заставляло Лисбет тянуть воздух полуоткрытым ртом, облизывала губы и часто сглатывала.
  − Подвязку? - предложил локи свою помощь в одевании.
  Ему бы рукоплескала столичная публика. Его бы обожали завсегдатаи театра. Прославленные труппы на перебой приглашали на главные роли. В одном безвинном слове уместить манерность куртуазности, необузданность похоти и мастерство обольщения.
  ‒ Да! ‒ дается разрешение.
  ˮУ него глаза цвета гречишного меда...,ˮ − разглядела Лисбет близко своего врага. В сумбуре её мыслей много греха и ничего от холода долгой необъяснимой войны.
  "Величие сук обратно пропорционально глубинам их падения," ‒ вывел Ассафом новый для себя закон, к математике и астрономии не относящийся, но справедливый.
  Руки Херцла бережно и нежно, тянули кружевное кольцо. По лодыжке, голени, через выпирающую косточку колена, вверх.
  ‒ Поднять выше? ‒ не забыл поинтересоваться Эмс у владелицы чулка.
  Лисбет лишь нервно сглотнула, подтягивая подол. Ничего не закончено, но хочется вернуться к началу. Падение тот же полет. Пусть и короткий. Пусть такой, чем никакого. И совсем нет боязни завершения смелого шага.
  Выше только смуглость паха и промокшая ластовица панти.
  ‒ Удобно? ‒ в голосе Эмса едва уловимая хрипотца. Когда хищник дышит в шею жертве, осознать той, сейчас острые клыки вонзятся в нежную плоть... Нежно. Сделать боль незабываемо сладкой, а предвкушение испытать её слаще вдвое. ‒ Или еще?
  ‒ Пожалуйста..., ‒ просит Лисбет, продолжать ему.
  Никогда Ассаф столь отчетливо не осознавал неуместность своего присутствия. Но уйти он не мог. Ему бы не простили. Он не желателен в данный момент, но он единственная причина не пойти Лисбет у себя на поводу, не отвергнуть сделанный за нее выбор. Впрочем, ему и так не простят, уйдет он или останется.
  Неторопливое формирование красивого бантика на подвязке, закрепить чулок на ноге, не сползти.
  ‒ Так хорошо? ‒ запустил Херцл пальцы под ткань, проверить тугость. Рука коснулась чувствительной разгоряченной кожи. Объект исследования, а не воздыхания, дергается свести колени и оставляет их разведенными.
  ‒ Да...
  Выдох, стон, плачь...
  Локи поднялся с подушечки, прощаться и расставаться.
  ‒ Ты проиграл, ‒ нелегко говорить победителю о победе. Ей вообще не хочется что-то говорить. С каждым словом тает волшебство касаний. Забывается. Теряется.
  − Реванш оговорен, ‒ напомнили условие спора.
  − Ступай, − просит Лисбет, справившись с нежеланием отпускать. Довольствоваться малым ‒ обкрадывать себя. Самое подлое воровство из существующих.
  Херцл беззаботным облачком проскользнул мимо смущенного астролога. Озорной блеск в глазах... Он не походил на проигравшего... На обхитрившего, да!
  Тихо закрылась дверь.
  "Чего тебе?" ‒ королевский взгляд не пылал благодарностью, но и не грозил карами.
  Ассаф хорошо помнил, два месяца назад, после очередного срача с локи, королева заказывала его гороскоп. Её не интересовали успехи, поражения и прочая дрянь. Только дата смерти Херцла. Так и попросила. По возможности до дня и часа, когда тварь околеет! Актуален ли сейчас её запрос?
  О Лисбет Безумной болтали разное. Что собственно не удивляло. В Пфальце болтали обо всех, не пропуская ни кухарки, ни священную особу венценосца. Порой пустая болтовня обретала некие умозрительные подтверждения и сплетники, вкупе со слушателями, начинали безоглядно верить рассказанному и услышанному. С королевой подобное происходило чаще других. В молодости Лисбет славилась своеволием, своенравием, резвостью нрава и дерзостью речей. Единственно кому внемлила, духовнику. Кроме власти Бога над собой, молодая лэйт ничьей более признавать не желала. В мире мало кто считается с чужими желаниями. Он так устроен. Мир. В чем юная Лисбет убедилась в полной мере. Отец привечал короля. Овдовев, Гильф подыскивал замену. Посмотрев на избранницу и легонько потискав её, танцуя гавот, одобрил претендентку.
  − Есть за что подержаться! Надеюсь сие утлое судно*, после того как я проделаю в нем основательную дырку, продержится дольше предшественницы, − пожелал возбужденный король, похлопывая будущего тестя по спине.
  Тем же вечером Гильф приволокся к Лисбет в спальню. Она больно и грубо лишилась девственности, сюзерен, неожиданно и больно, мочки уха. На венчание, на вопрос о согласии вступления в брак, "еще бы" короля и "нет" невесты прозвучали в унисон. Их мало кто слушал. Народ собрался гулять. Какое нет? С той далекой поры Гильф вел сразу три войны. Внешнюю, расширял Асгейрр. Внутреннюю ‒ линчуя оппозицию. И семейную. Последняя не знала ни замирения, ни затишья, ни перерывов. Однако, Лисбет с удивительным упорством посещала королевскую опочивальню, изгоняя оттуда приблудных девок, дворцовых служанок, местных приживалок. Досталось и собственной подруге. Супружеское ложе не уступила никому, рожая королю наследников обеих полов. Из двенадцати выжило пятеро. После появления Элори, Лисбет объявила Гильфу.
  − Теперь вы вольны таскать в постель кого вздумается. С меня довольно!
  После чего, еще не старая женщина целиком посвятила себя себе любимой и всячески чуралась общения с супругом. Они порой не виделись неделями и нисколько не скучали. Привычки каждодневного общения не приобрели, надобности не возникало, потребности тоже. При редких встречах, все-таки дворец для них оказался тесен, обменивались короткими приветствиями.
  − Сир!
  − Мистресс!
  Раскланивались и расходились. Первоначально к обоюдному удовольствию.
  Свое прозвище ,,Безумнаяˮ Лисбет получила, опроставшись одиннадцатым ребенком. Мальчик родился крупным. Долго пробиваясь на свет, дитё значительно травмировало материнское лоно, уморив роженицу, повитух и себя. Обвившая шею пуповина, не оставила малышу шанса на полноценную жизнь. Лисбет накрыла новорожденного подушкой и удушила.
  Грубого прозвища она не стеснялась и не придавала значения. Принимать трудные решения истинно королевская обязанность. Не можешь? Боишься? Иди в прачки. Не смотря на многочисленные роды, Лисбет хорошо выглядела. Молодо, подтянуто и аппетитно. Крупная грудь исключительно для ценителей прекрасного, а прекрасного как известно требуется много. Она хорошо и со вкусом одевалась. Понимала толк в нарядах и прочих женских штучках. С её подачи в обиход вошли длинные чулки. Удобней. Теплей. Красивей. И основное...
  ‒ Чулки еще не панти, подол можно задирать повыше! ‒ посмеивалась она над ревнителями морали и дремучей старины.
  По настроению или когда особенно паршиво, сочиняла стихи и новеллы. По публичному прочтению, небрежно скармливая исписанную бумагу камину. Ей творения сравнивали со слогом легендарной королевы Горлайт* и хвалили.
  ‒ Они по истине прелестны!
  На что Безумная язвительно отвечала.
  ‒ Прелестного во мне только задница!
  С лихвой исполнив долг перед супругом и страной, ныне Лисбет делила свое время между игрой в карты, в чем мастерица не из последних, и турнирами в кегли. Азартно ставила деньги, столь же азартно влетала на крупные суммы и рьяно отыгрывалась. С большого куша, сорила деньгами на право и налево, одаривая встречных-поперечных. Не от щедрот, от осознания зыбкого превосходства. В деньгах. Иногда, разнообразить досуг, совершала выезды на охоту, поприсутствовать. Любила зрелища лицедеев. Слезливые драмки её умиляли. Посещала Сушильни. Раз в две недели обязательно. Вокруг нее постоянно вились мужские особи жеребячьей породы, с нескрываемыми амбициями, покрыть кобылу королевских конюшен. На все старания уличить ей в супружеской измене ни разу не попалась. То ли не имела любовников, то ли умела не попадаться. Иные говаривали, заменила мужиков своими адди. В другом варианте, она сама выступала в роли мужика. О чем тоже много говорили. Особенно после угрозы Гильфа.
  − Поймаю блядуешь, вышвырну и тебя и весь твой выводок!
  Разобиженному отказами в супружеской близости даже не ответили. Пренебрежительно фыркнули в лицо.
  К собственным детям Лисбет относилась по-разному. В любимчиках ходил Кифф, и способ его зачатия был достоверно не причем. За него она всегда готова вступиться перед королем, богом и белым светом. Экрута не замечала. Был и ладно. Пригодиться когда. Старший красавцем не уродился, но голову на плечах имел и варила она как положено, на зависть многим, но!.. Ни единому успеху сына Лисбет не порадовалась. По чести не злобилась и над неудачами. Дуанн вызывал у нее выматывающую мигрень. Безумная настоятельно подыскивала ему пару, руководствуясь принципом, женится - остепенится. В будущей невестке предполагалось единственно полезное качество, называемое в народе ебливостью. Другим неуемную дурь младшего не истощить. Дочери Лисбет раздражали. Когда ей пытались поведать о Элори или Медани, слушала невнимательно или прерывала.
  − Оставьте мокрощелок в покое!
  Придворные пожимали плечиками, шушукаясь по укромным углам. Что вы хотите? Безумная! Ненормальная! Чокнутая! Доходили до грубости.
  По уходу Херцла, Лисбет и астрологу потребовалось некоторое время прейти в себя. Хозяйке покоев одернуть подол и отдышаться. Гостю впасть в легкую задумчивость. Враги в одной постели, а он уверен до этого еще дойдет, жди потрясений!
  - Надеюсь ничего тревожащего в гороскопах моих детей? - всполошилась Безумная неоговоренному приходу Ассафа. Умела расставлять приоритеты. Муха Венеры и судьба потомков вещи не сопоставимые. До остального... Несвоевременный свидетель её не обеспокоил, проводить с ним, по такой мелочи как задранный подол, предупредительные беседы.
  − Нет-нет! Все хорошо, мистресс, − расшаркался астролог в заверениях и поклонах. - Но кое-что хотел бы показать. Взгляните. Вы сочтете расчеты прелюбопытными.
  Ассаф старался казаться искренним. Бывшему медику легче легкого. Когда изо дня в день врешь пациентам - привыкаешь, приобретаешь навык в легкости фраз и витиеватости умной речи. Двусмысленность не обязательна, но приветствуется. Остальное по обстоятельствам и потребности.
  Примерно неделю назад, выкроив свободный часок, Ассаф собирался погрузиться в изыскания рецептур трансмутации свинца в золото. Время от времени занимался подобными пустяками.
  − Еррундой! - именно с длинным грассированием ,,рˮ, отзывался он о безрезультатных занятиях, дискутируя со знакомыми алхимиками.
  Последователей Гермеса Тресмегиста Ассаф неизменно порицал, считая полной выдумкой превращение обычного металла в редкий и ценный. Что же подталкивало его самого к публично порицаемым опытам? Пиетет перед Асмусом Скептиком, утверждавшим: Редко, но случается, неблагородное становится благородным и только после многих трудов. Что если Скептик прав? Впрочем, не скинуть со счетов и повсеместно осуждаемую алчность. Кто желает Царствия Небесного, тот смеется над корыстолюбием, глаголил Иоанн Златоуст. Что делать желающим Царствия Земного? Как поступать? Беззаветное служение науке не снимало остроты личного неблагополучия. Вот здесь и вставала перед Ассафом дилемма, уверовать авторитету Асмуса или же прибегнуть к средству рекомендованному Джоном Ди. Астролог отдавал предпочтения способу повысить материальное благосостояние, описанному величайшим из великих в ,,Роге Венерыˮ. Способ рискованный, но при положительных результатах, позволяющий навсегда забросить реторты и кукурбиты, и посвятить остаток жизни астрологии. Занятию ээээ... ˮбожественной незамутненностиˮ, кажется так охарактеризовал выбранное Ассафом поприще кто-то из титанов ума ушедшей эпохи. То, что Ди подбивает поставить на кон бессмертие души, астролога не пугало. Он не дилетант! А сомнения и страх есть удел бесталанных трусов!
  Ассаф уже разжег огонь в тигле, когда к нему явился посетитель. Рыхлая кожа щек свидетельствовала о пережитой оспе. Глаза навыкат, веки без ресниц, брови в не проходящем изумлении задраны вверх. Чувствовал себя гость в незнакомом помещение комфортно. Робости при виде атанора - алхимического стола, не испытывал. Говорил безо всякого смущения и заминки.
  − Люди боятся науки, − утверждал все тот же Скептик. - Она подрывает их веру в Создателя. Познание вот истинная беда! То, что было верным и незыблемым, оборачивается враньем. То, что воспринималось фантазиями и чудной сказкой ‒ чудесной истиной!
  Профессия Ассафа предполагала постоянные контакты с людьми и желательно на долгосрочной финансовой основе. Некоторые из них действительно становились его клиентами. Увы, очень редко постоянными и совсем уж нечасто состоятельными, щедро оплачивать астрологические прорицания.
   Посетитель не походил на богатея. Представился шеном Когри, хотя судя по рукам и манерам ни к сохе крестьянина, ни к молотку ремесленника, отродясь не притрагивался.
  − Чем могу быть полезен? - задал Ассаф обыденный в таких случаях вопрос.
  − А вы хотите?− обескуражили астролога в ответ.
  − Быть полезным? Конечно, − подтвердил Ассаф готовность к плодотворному сотрудничеству. - Как всякий уважающий свое ремесло.
  − Это упростит жизнь и мне и вам, − остановил Когри астролога, не дозволив влезть в дебри казуистики. Надо отметить, остановил наиболее приятным Ассафу способом.
  Шшшшмяк! − бросили на стол увесистый кошель с раздутыми боками от напиханных монет.
  − Думаю, будет достаточно, ‒ полюбовался гость денежным мешочком. Выглядело весьма солидно и представительно.
  − Смотря для чего, − скромничал Ассаф. Деньги просто так на стол не кидают. Многие путают астролога и аптекаря. Тогда придется разочаровать гостя. За приворотным зельем не к нему. Не варит! И на черном зеркале не гадает! И на черной свече! И по внутренностям! И по рунам! За этим к шарлатану Эйкинсу.
  − Оплатить составление нового гороскопа, ‒ предвидел гость безусловный успех.
  − Кто же составлял старый? ‒ насторожился Ассаф. От конкурентов ожидаешь любой подлости и компрометации. ‒ Чем не устраивает прежний?
  − Составляли вы. А чем не устраивает? - Когри указал пальчиком на кошель.
  ‒ Не припомню. Разве вы ко мне обращались? ‒ совсем тревожно сделалось Ассафу. Забывчивостью лиц и имен он не страдал.
  - Давайте об этом и потолкуем, ‒ предложил гость миролюбиво.
  Он сунул руку в поясную сумку, извлек и протянул свиток. Будучи человеком щепетильно относящимся к всякого рода профессиональной халтуре, астролог поспешил развернуть бумагу. Действительно, гороскоп составлен им не далее полугода назад.
  − Простите, но это не ваш! - возмутился Ассаф, просмотрев исписанный лист.
  − Кто утверждал, что он мой? Слово о том не сказано.
  ‒ Это гороскоп лэйт Кэрэн. Откуда вы его взяли?
  ‒ Откуда взял? Оттуда, где он лежал. Разве для нее составлен? ‒ сощурились на астролога хитрым глазом.
  ‒ Ничего не понимаю, − уставился на посетителя озадаченный Ассаф.
  − Давайте тогда поговорим. Понимать друг друга, − посетитель сунул руку в кошель и достал оттуда марку. - Чистое золото без примеси свинца и солей реагентов. Получили гораздо быстрее, чем нюхали вонь из реторт и обжигали пальцы кислотами.
  − Я желаю объяснений! − требовал, но осторожничал Ассаф. Золото не раздают ни за что. А за что раздают, мало когда добродетельно. То, что недобродетельно опасно. Опасное способно безвозвратно сломать привычный уклад. Он стар лишиться привычного.
  − Внесете в гороскоп небольшие дополнения, ‒ прозвучало открыто, просто и без затей.
  − Исключено! ‒ поспешил отказаться Ассаф. Мешочек вернуть пока не трогал.
  − Послушайте...
  − Исключено! ‒ упрямился астролог, входя во вкус ослить.
  − Да, послушайте...
  − Я не занимаюсь подлогами! ‒ объявлено Ассафом категорично.
  − Дайте сказать! - рявкнул Когри, теряя терпение препираться с ученым ослом.
  − ??? − возмущенно пыжился на крикуна астролог, но молчал.
  − Добавите всего несколько строчек, − шен Когри сдвинул брови, формулируя правку. − Она будет править великим государством и выиграет две большие битвы. На суше и на море. Не строчкой больше.
  − Я ручаюсь за составленный гороскоп. Ничего подобного в расчетах близко нет! Я не стану обманывать лэйт Кэрэн!
  ‒ Вы же не ей гороскоп составляли. Не так ли? ‒ подловили Ассафа, сбить самоуверенность. Пышет что печка, не подойти.
  ‒ О нем просил сир Гильф, ‒ не убедителен спорщик.
  ‒ Сам к вам заходил? ‒ не насмехаются, но уже вот-вот, готово прозвучать.
  ‒ Нет, но..., ‒ сразу тухнет Ассаф.
  ‒ Вот и я по просьбе.
  ‒ Да, но..., ‒ не может сообразить с ответом астролог, обрести прежнюю уверенность отказываться.
  − Уже лучше! Обманывать лэйт Кэрэн мы не будем. Она об этом, ‒ Когри щелкнул пальцами по краешку бумаги. ‒ Была и останется в полном неведенье.
  − Для чего же потребно добавлять? Кого надуть? ‒ нудил и ворчал Ассаф. Гороскоп он составлял со слов Эмса Херцла, для короля. Что же получается? Обманул!?
  − Почему сразу надуть! Ввести в легкое заблуждение.
  − И в чем отличие?
  − В преследуемых целях. Вы покажите расчеты мистресс Лисбет, она поведает о них королю. Гильф Второй откажет Ногру. Наша лэйт всего на всего не желает выходить замуж за чужеземца и покидать Асгейрр. Остальные обстоятельства называть? Herrenrecht к примеру. Керт не намного моложе вас. Или их пресловутое ущелье, куда лэйт запросто может угодить. Вы ей поможете. Мы ей поможем.
  ‒ Король уже ознакомился с гороскопом, ‒ страшился Ассаф связываться с венценосцем. Мимо Сушилен не пройти. Вонь от висельников глаза режет.
  ‒ Король был сильно занят, читать лишние бумаги.
  − Я не участвую в дворцовых интригах! Я ученый. Я отказываюсь! ‒ слегка запаниковал астролог. Знает он, чем Гильф занимался. Вешал, вешал, вешал.
  − Понимаю... Понимаю... Очень даже понимаю.... Приходит незнакомый человек и требует поступиться совестью и принципами. Только много ли они стоят, если вы могли спасти, в данном конкретном случае лэйт Кэрэн, но не спасли.
  − Это не мое дело!
  − Не ваше. Мое, ‒ ткнул себя в грудь Когри. ‒ И вы выполните мою просьбу, нравиться вам она или нет.
  − Заставите? ‒ выпрямил спину Ассаф. Он готов противостоять напастям.
  − Легко и просто. У вас же имеется собственный гороскоп?
  − Нет, ‒ убавил героизма астролог. К чему клонит?
  − Как так? ‒ неуместная улыбка на лице шена весьма неприятна. Выдает припрятанный камень за пазухой.
  − Истинные астрологи не составляют гороскопов для себя.
   ,,Истинныеˮ прозвучало очень убедительно. Почти как доказанный и неоспоримый аргумент в выигранном судейском разборе.
  − Но кто-нибудь из друзей составлял вам?
  − Я мало с кем контактирую. Во всяком случае, из тех, кто посвятил себя астрологии.
  − Тогда взгляните, − посетитель протянул маленький свиточек.
  Ассаф с недоверием взял из рук бумагу...
  − Тут ничего нет, − удивился астролог девственной чистоте.
  − Конечно, нет. Пока нет. Но возможно появиться, иметь к вам непосредственное отношение. Тут хватит место для эпитафии, для ужасающих предсказаний, для дотошных расчетов траекторий светил и плохом влиянии звезд. Ратху ваша планета?
  − Прошу немедленно покинуть мой дом! - возмутился Ассаф изощренной угрозе. Его пытались бить на его же поле, его же оружием.
  − Вы абсолютно не подумали.
  − Все обдумал. Я не исполню вашу просьбу. Уходите!
  − Уйти-то могу, но могу и вернуться. Вас не волнует, как скоро?
  − Вы угрожаете мне?! ‒ пыхтел и щетинился Ассаф, быть беспредельно мужественным и убедительным в своем мужестве.
  − Вовсе нет. Угрожать удел бессильных. Пытаюсь, А − сделать вас чуточку самостоятельней в плане финансов. Бэ − убедить помочь лэйт Кэрэн. Цэ − предупредить об опасностях отказа от Бэ, от А можете отказаться. Несколько отдает математикой, но уж лучше ей, чем вонью анатомического театра. Вы знакомы с медикусом Велизарием?
  − Не имею чести, ‒ лихорадочно переваривал Ассаф ему сказанное.
  − В одном важном вопросе, отличается ли мозг гения от мозга городского дурочка, он пришел к поразительным выводам. У покойников абсолютная идентичность! А вот у живых отличия должны быть. Но именно у живых. Так уже доказано... Не помню кем. Удара стилета не выдержит ни один гороскоп. Разве только их наберется стопка толщиной в ладонь.
  Во всяком споре важна аргументация своей позиции. У Когри она не просто хороша, она безупречна, и позволяет признать за ней истину последней инстанции. Почти божественное откровение.
  − Но мое имя! - взмолился Ассаф, сдаваясь под столь ужасающими аргументами.
  − Имя нужно мертвым. Живым ‒ деньги и блага! Они у вас есть и будут.
  Мысль сбежать показалось Ассафу спасительной. Выскочить в коридор и кликнуть помощь.
  − Мне всегда нравился третий псалом Величия Господня..., ‒ наблюдал Когри поползновения астролога к побегу. ‒ Жизнь червя и жизнь короля равноценна для Небес... Когда приходить час умирать, все соглашаются обменят корону на навозную кучу, отсрочить смерть. Костлявая может поджидать где угодно. В собственной постели, за обеденным столом, за проведением опытов, на пороге спальни или в коридоре Пфальца, куда вы Ассаф собрались улизнуть. Откуда известно, один я пришел или с помощником? А убежите сейчас и что? Вы любите молоко, но не получил ли молочник задаток, подсыпать отравы. Цирюльник, что скоблит вашу щетину три раза в неделю, возможно уже принял кошель побольше вашего и наточил бритву острее, чем следует. Вас могут подстеречь бандиты у лавки книжника на Флагоносцах. Вы там частый гость. Кстати? Почему не купите себе Молох Ведьм? Удивительно мерзкая книжонка! Но... но... но... и еще раз но! Когда попы схватили почитаемого вами до дрожи в пупку Асмуса Юлиуса, известного более как Асмуса Скептика, а схватили его не больше не меньше, за еретические писания, знаете, что спасло его от костра? Наличие в библиотеке упомянутой книжки. Асмус ли делал пометки построчно и на полях или предыдущий владелец, но зачлось ему. Избежал сожжения и закончил дни в Горном скиту, переписывая набело хулимое им Святое Житие. Но что зачтется вам? Рог Венеры? Гермес Тресмегист? Или ваше последние приобретение у антиквара, гравюры Иоанна Ангела? Но пока попы раскачаются до вас добраться, вы, к тому времени, поскользнетесь на мокрой набережной, где любите гулять в любую погоду. Другой вариант, ваш знакомый антиквар продаст вам чудесную вещицу из Бэнеу или Эйриша, отравленную дыханием Мора. А ваши реторты и колбы из великолепного мюрского стекла? Вполне возможно на их стенках осели еще не ведомые науке ядовитые соли. Неосторожное движение, порез и мэтр Коломбо с удовольствие сделает вашу посмертную маску, а мэтр Велизарий, с не меньшим удовольствием, вскроет ваш черепок. Поверьте, я уверен в сказанном. Я не пугаю вас и очень ценю, как именитого астролога, но и вы цените меня в той области, в которой подвязался много лет назад.
  − И что же это за ремесло? ‒ окончательно потух астролог.
  − Искусство. Искусство воплощать чужие желания. За деньги, разумеется. Большие деньги. Алхимией столько не заработать и астрологией тоже. Славу и известность может быть, но не деньги. Деньги платят за другое. Уладить чьи-то личные дела, жить вносителю беззаботно.
  Ассаф загнано сопел, размышляя как быть? Бумага, которую он держал в руках, казалась ему неприглядной. Одно дело продавать умение, другое предавать его. Не ошибаться, с кем не бывает, но намеренно искажать знания, которым служишь.
  − Столько мук из-за сущего пустяка, − подивился Когри метаниям астролога.
  − Это не пустяк!
  − С чем сравнивать, ‒ Когри указал на пустой лист звездной судьбы Ассафа. Ничего расписывать необязательно. Достаточно поставить сразу точку. Маленькую и черную.
  Минута вздохов и сопения, сдаться окончательно. Не объявлено, но повинно опущена голова.
  − Можете не спешить, − не торопил посетитель. − У вас неделя. По её истечению мистресс Лисбет должна ознакомиться с гороскопом лэйт Кэрэн. Когда конкретно, подскажут.
  − Как узнаете, выполнил ли я ваши требования?
  − О! У этих стен столько ушей и столько глаз! Вы крайне удивитесь, что они порой слышат! Например, Малиновка. И речь не о певчей птички. А что видят? Вы затейник, мэтр. Еще какой!
  Ассаф готов провалиться от стыда. Покраснел до корней волос. Малиновкой он нежно дразнил свою служанку, склоняя к близости, воплотить свои некоторые плотские чудачества.
  ‒ Вот видите. Так что узнаю.
  Уже стоял на пороге, посетитель не преминул повертеться перед большим металлическим зеркалом.
  − Мэтр позвольте... от чистого сердца.... Честно. Забросьте ваши опыты со свинцом. Задача не имеет решения. Лучше займитесь ядами. Не поверите, сколь прибыльны рецептуры веществ без запаха, вкуса и цвета, способные убить в течение необходимого срока. Скажем за два дня или месяц. Многие находят волнующим сознавать и наблюдать недруга, который и не подозревает, что мертв. Знакомы с рейнхом Осмундом? Отравив свою ветреную жену, рейнх понял, сколь сильно и трепетно её любил. Сам мне признался, последние полгода жизни с ней, счастливейшие для него. Мелкое нивелируется, истинное возвеличивается. Пред смертью все наши обиды и деяния - грошовый балаган.
  Посетитель откланялся и ушел. Но странное ощущение. Почти болезненное. Он остался. Подглядывать, подслушивать и контролировать.
  Ассафу очень не хотелось, чтобы его жизнь, человека и ученого, оказалось грошовой. Он жаждал успехов, славы и признания. Достатка и сытости. И он преисполнен надежд обрести желаемое. Судьба Кэрэн, пусть и во всех отношениях приятной девушки, никак не могла отменить его чаяний. И потому он выполнил просьбу шена Когри и пришел к Лисбет Безумной, воспользовавшись дарованным ему правом входить без доклада. Занятость королевы смутила его и в какой-то мере примирила с самим собой. Херцл и Лисбет. Черное и черное. Он и Кэрэн. Все гораздо светлей. Гораздо.
  Бархатная ручка с безобразно обкусанными ногтями забрала бумагу.
  Гороскоп выписан по всем правилам. По верхним углам покровительствующие планеты, в нижних враждебные. Цветные рисунки и схемы. Отдельной строкой благоприятные дни недели и числа.
  − Я решил вам будет любопытно взглянуть на мои изыскания, касательно лэйт Кэрэн, ‒ пояснил астролог свое появление.
  Немедленного разоблачения Ассаф не боялся. Ведь перед ним дилетант, а дилетанты безоговорочно верят всему сказанному. Если и ставят под сомнения, то не из подозрительности, а из вредной привычки спорить.
  − Обратите внимание сюда, − астролог аккуратненько указал нужное место. - Я перепроверил несколько раз.
  Лисбет читала написанное, одновременно слушая сопутствующие разъяснения.
  − Насколько знаю, лэйт Кэрэн прочат замужество с наследником Ногра. Однако противостояние Марса и Юпитера предполагает её единоличное правление и громкие победы в судьбоносных битвах. На суше и еще более грандиозная на море.
  ‒ У Ногра нет морской границы, ‒ поправила Лисбет астролога.
  ‒ Может все дело в империи? Насколько известно она сейчас воюет с Даксом, а Ногр его сосед. Вот тут. Знак великой Короны. У Ллогра имеется выход к побережью. Столь высокое предназначение не может не восхищать.
  − Много ты понимаешь в предназначениях, − надолго задумалась Лисбет.
  Ассаф увидел у нее то выражение лица, которое как нельзя подходило нелестному прозвищу. Безумная!
  − Оставлю у себя, − сказала Лисбет голосом не терпящим не только возражений, а даже недовольного моргания. Она сказала!
  − Смею надеяться, я не напрасно вас обеспокоил.
  Прощальный поклон дался Ассафу легко, чему способствовал полученный от Лисбет кошель. Не такого увесистый, как от шена Когри, но достаточно солидный.
  
  
  15. Кэффа. Район Губари.
  Питейни южной части столицы одинаковы, что близнецы-оборванцы. Криво огороженный загаженный дворик. Крыльцо в одну ступеньку, обязательно с перилами. Дубовая дверь на кованых петлях с кованной ручкой-кошкой. За дверью − крепкие столы старого дерева, пережившие прадедов, дедов и отцов посетителей шинка. Громоздкие лавки отполированы сотнями седалищ всех мер, объемов и обхватов. Под потолком сизый смог, вобравший смрад немытых тел, чад жарки, сырость кипятка, копоть светильников и еще многих не особо ароматных составляющих.
  ,,Хромой Весельчак" считался заведением приличным. Шинкарь Морф, по прозвищу Пуздре (язык не повернется назвать отложения сала животом или брюхом), степенно расхаживал за огромным, в вечных пивных лужах, прилавком. Пуздре гордился своей питейней. У него отирались лучшие шлюхи, подавалось почти не разбавленное пиво и вино и знаменитое жаркое из кабаньей ляжки, с чесноком и зеленью. У порога, в вышибалах, стражничал пасынок. Пока Морф, по молодости, из-за разногласий с законом, отсутствовал, покойница-жена прижила двоих деток невесть с кем. Здоровья пасынку бог послал за семерых, сэкономив, и значительно, на умишке. Куда его? Морды бить. А девицу, как в сучью пору вошла, сбагрил. С прибытком.
  На удивление, сегодня, в шинке народишку жиденько. То ли оскудели наличностью, то ли жадность заела, то ли еще какая причина отказаться от доброго, перченого до слез, куска свинины и от кружки пива. Да пиво-то какое! Темное! Выдержанное! Пахучее! В светло-коричневой шапке пены! По горлу само катится. А вкус! А отрыжка! Что за пиво без отрыжки? Моча!
  В уголку бродяжка скромно хлебал кашу с горячим молоком. Деньга завелась, почему не позволить себе не только сухари и воду. От воды конечно непрямая польза. Харя так распухает, любой человек сообразит − голодует несчастный. С другой стороны, ноги протянешь не жравши. Впрочем, сейчас мысли у бродяжки тонули в миске с кашей и молоком, под толстой сливочной пенкой. А когда он покончит с едой... ,,Мордатыйˮ* грел поясную потаенку. День завтрашний, он день завтрашний и есть. Не загадывай о нем, не угадаешь. Мор, светопреставление, война? Живи сегодня! Бродяжка чуть убавил темп хлебания.... Кадык жадно дернулся. К ночи десерт − шлюшка. Разложить бедовую, разогреть ласками, сойтись не торопясь. Чтобы квохтала, рыбой выловленной жадно хватала воздух, зверюгой дикой рвала спину ногтями и кусала плечи.
  − Шшшлюююп! − бродяжка шумно втянул выкатившуюся на губу соплю. От дум ли сладких, от еды ли вкусной?
  Левее едока каши спал перебравший гвил. Сложил руки перед собой, уронил голову. И не надо ему мягче подушки и чудесней снов. Дрыхнет себе. Время от времени громко икает, тяжко глотает, подступающую к горлу рвоту. Иной раз и бзднет в расслаблении. А чего? Во сне-то?!
  Поодоль, торгаши, набарыжившие немало, по-быстрому допивали четверть фарозского. Вечерело и они торопились уйти. Ночью на улицах не особенно спокойно. Карманы вывернут, весь навар пропадет. Но навар ладно, еще приварится. А башку снимут, заново не отрастет.
  Почти на бегу разлили по последней с горкой.
  − Здравия, шены! − благородно выдохнул наливала. Дружно запрокинули кружки, похватали закуску и за дверь.
  Музыкант отставил гитэйру в сторону. Музицирование не вызывало интереса, а значит ни медяшки не подадут. Для чего терзать струны и выворачивать душу? Горестно сие... Охладел слушатель к высокому искусству изящного слова и хорошей музыке. Довольствуется вульгарным примитивизмом...
  
  Прекрасный призрак предо мною предстал
  И у меня не волос дыбом встал!
  
  ...Разве это искусством назовешь?
  Разобиженный людским низким безразличием, музыкант обвел зал угасшим взглядом. Утешение нашел в дешевом лайбройском пойле, вине столь паршивом, что за него даже не брали налог при вывозе за пределы страны. И где ж такое пьют и не давятся? Шутили, лекари трупы вымачивают. В кишках копаться, хвори изучать.
  Текущим днем Морф прибывал в умиротворенном градусе расположения духа. Таких градусов у него три. Приподнятый, когда народ валом, вино-пиво рекой, жратва горой и к шлюхам очередь. Умиротворенный (наш случай!) думать не о доходе, а житие-бытие. Паршивый. Клиентов нет совсем, или сервиенты бейлифа нагрянули поесть-попить за спасибо, или буза учинилась. По нынешним порядкам такое происходит запросто. Уж коли королевские чада плюют на закон, чего ожидать от подданных? Особенно от тех, кто этот закон и в лучшие времена не соблюдал, владение оружием считал добрым ремеслом, а большую дорогу подходящим поприщем для реализации врожденных талантов, наклонностей и предрасположенностей. Впрочем, в большинстве своем, у Морфа столовались вполне приличные люди. Приличные это те, кто сами платят или за кого платят. Как сейчас. Молодые васлеты заняли стол и коротали повечерие за выпивкой, закуской и разговорами.
  Из кухни высунулся Терри - пакостник и вор, тощий и длинный, как осиновая жердь. Из-под жидких сальных волос чуба, блеснули хитрые мышиные глазки.
  - Жаркое готово! - пропищал мальчишка, оголяя в подозрительной улыбке (опять сожрал чего-то!) гнилые зубы.
  Недовольно зыркнув на прислугу, не будь пацаненок единственным отпрыском сестры, давно выгнал бы со двора, Морф распорядился:
  - Подавай мессирам! Ждут! - и отвлекаясь на знакомую кособокую фигуру, возникшую на входе, поторопил паршивца. - Пошевеливайся!
  Терри юркнул обратно на кухню и вскоре мелькал в зале, обслуживая платежеспособного клиента. Нутром поганец чуял, от кого монетка перепадет.
  Морф поприветствовал подошедшего горбуна. Калека обряжен в тряпье с огромными, пестрыми на показ, заплатами. Сильный ожег с левой стороны лица, скрывал некогда срезанное клеймо лафийского вора. Правая трехпалая рука ловчее и сноровистей левой, разбитой пыткой. Волосы не чесаны, но не грязны. Умело обсыпаны золой и соломенной трухой.
  - Милость Создателя! - приветствовал горбуна неохватный шинкарь.
  - Во спасение милостью! - ответил гость, облокачиваясь на прилавок.
  - Пивка? - наперво спросил Морф. Клиент он и есть клиент. Что косой, что прямой. - Для такой охриненно важной персоны не поленюсь, расстараюсь нырнуть в подвал за холодненьким.
  Горбун на сладкие посулы не повелся. Дождешься от Пуздре холодненького с подвала. Помрешь, помянуть не выставит.
  - Винца плесни, - запросили с хозяина. - Сегодня длань подающих не в пример щедрее вчерашнего.
  - С чего бы? Горб подрос? - Морф отчинил заказанный кувшин и протер краем фартука кружки для себя и гостя. Горбун любил лиастос, но ничего, обойдется и кисленьким тафелем.
  - Горб не причем. Будь он с Бринмор, никого не разжалобит. В Нижних Сплавинах чумные появились. Вот у кого грехов много, раскошеливаются. Вспомнили. Деньги брошенные калеке сирому все одно что жертвованы Святым Небесам и воздаются сторицей. Жить хотят суки дольше преподобного Мосса*!
  − Покажи, кто не хочет. Хоть букашка, хоть человек, от лишнего часа не откажется. Про чумных правда или трёк бабий базарный?
  − Не поручусь за языки. Но за деньгу просили молиться Мавронию. Он первый заступник в болестях и немочах.
  − То есть брех? Зачем мелешь?
  − Разговор поддержать, ‒ оправдался горбун, оглядывая полупустой зал.
  ‒ Занимательней тему выбери, ‒ посоветовал Морф. Пустые страшилки слушать, уму прибытку немного.
  ‒ Это про что? ‒ готов горбун удовлетворить прихотливый запрос хозяина "Весельчака".
  − Про прачку, про Нюссу, ‒ гигикнул Морф, подмигнув. ‒ Замуж собирается.
  − Не первый год, - не возмутим калека обращать внимание на мелкий подъеб.
  − Дак женишок у ней занятный выискался, - подтрунивал Пуздре над знакомцем. ‒ Красавец, каких поискать! ‒ хлопнул себя через плечо по спине. ‒ Богатенький.
  − Не будем имя честной женщины трепать, ‒ отказано сплетнику касательно личного.
  − Сама- то вспомнит, когда честной была.
  Горбун наполнил свою кружку. По установившейся между ним и шинкарем приятельской традиции, первое угощение за счет заведения. Последующие за свои кровные. Выпил и довольно выдохнул. Хорошо! На пустые-то кишки! Скоро теплый хмель приятно осладил в голове. Будто пуховым пером от лба до затылка провели. Пол качнулся, свет моргнул, в груди затеплело, хоть целуйся.
  - Счастья ей! - пожелал горбун, опять поглядывая в зал шинка. Что поделать? Привычка. Сам берегись и береженого стерегись.
  - По нашей округе чего слыхать? ‒ подталкивал Морф разговор. Горбун мог часами городские события рассказывать. В подробностях и лицах. - Не очень-то отлучишься от прилавка на жизнь посмотреть. Папаша мой за ним, не отходя, помер.
  - Не иначе забылся колодезной водицей пиво разбавить. Разориться побоялся по собственному недосмотру.
  Пуздре довольно гыкнул. За родителем такой грешок водился. Не стеснялся честной народ "разводить".
  - Давай удиви, старину Морфа! Что б ему икалось и ссалось!
  - О Фамуке, ростовщике с Южного Базара, слыхивал? ‒ завел горбун серьезный разговор. Просили же.
  По-хозяйски предупредительно, Морф налил горбуну вина до верху кружки. Выпуклая линза жидкости осеялась точками отраженного света.
  - Скажешь разорился, с меня пятидневное довольствие, комната и баба в придачу. Все даром, ‒ готов слушать шинкарь хорошие новости.
  Калека не откладывая на потом, наклонился сербнуть от налитого. Всосал, уровень на четверть упал.
  - Разорился!! Ждать соскучишься. По всему к Соломенному Венцу приткнулся.
  - С чего Соломе такую паскудину терпеть? - усомнился Морф в достоверности сообщения. Нет в нем доброго, верить.
  - У Соломы спроси, − осклабился горбун, одолев выпивку вторым заходом. - Стесняешься? Тогда дальше слушай, стеснительный. Крэйк с ним месяц назад крупно поцапался. На понятиях еле-еле разошлись.
  − Ну и разошлись. На то и понятия. У кого есть, у кого нет. У Фамука точно нет. Ни совести, ни понятий.
  − Ладно, бы так. Только нынче Крейка из канала выловили. Не сам купался, раков купал. Распух. Сразу не признали. Шкуру двумя хворостинами проткнули.
  − Вряд ли Фамук. За Крэйком много кто стоял, ‒ крутил Морф в уме непростую весть.
  − Не шевелятся что-то, виру стребовать за жмура. Либо откупились за него, по тихой. Либо прицыкнули, уши опустить. Либо тут свои со своими играются, ‒ набросал горбун вариантов.
  Морф пожал плечами.
  − Кто их разберет. Насчет Фамука думаю мимо. Трусоват. С ржавыми слюнями* никогда не связывался. Покойников боится, что хер серпа. По делам мелкий. Со стриженных* хабар принимать, высоко не встанешь. У Соломы таких к сотне тысяча.
  - Здоровяк в тоже время пропал.
  Шинкарь насторожился. Крейк со Здоровяком не разлей вода последнее время. Особенно последнее время. На пару пилили и с того имели неплохо. Кто да что, никто не скажет. Но не медью перебивались. Серебром и серьезней.
  − Сервиенты не дергались?
  − Стоящих людей не беспокоили. Ханыжников парят. Те кошель срежут, девицу к непотребству ссильничают, вещички обнесут. Жизнь течет, русла не меняет.
  − Чего про между собою люди знающие трут?
  − Разное бают. Мути много, но есть такой запах.... Кто королевский обоз придавил, в убыток списывают...
  Горбун подался вперед, голоса убавил, бубнить.
  − Вот ведь в чем штука... хабара с того обоза никто в глаза не видел. Ни у рыбалей*, ни у прилавочников* не мелькнуло ни пылинки. С того думаю и Крейк и Здоровяк в минус ушли.
  − Лишнего не плескай, − остановил треп Морф. Не про все и не везде говорить можно. Есть вещи о которых лучше оставаться в полном неведенье. − А не держится, палец в рот засунь*.
  Горбун замолчал, послушать зал за спиной. Оборачиваться не дернулся. Гнилье шкурой чувствовал. Вроде спокойно. Вроде? Или спокойно? Жестом попросил наполнить ему кружку.
  - Боюсь, цапалка не совладает. Пролью.
  Пуздре налил половину. Недопитый кувшин убрал. Конец угощениям и разговору. На расход пора сниматься.
  - До дому-то доберешься? Совсем захмелел. Темень несусветная. Гляди, сервиенты загашник проверят.
  - У меня-то? - пьяненько ощерился калека. С выпитого удалец удальцом. Что в ебле, что в драке ‒ первый.
  - Горбатый не святой.
  Убогий лихо намахнул остатки вина...
  − Забегу, как не мимо буду.
  ... и двинулся к выходу.
  − И мимо будешь, забегай − ответил Морф принятой в некоторых городских кругах и сословиях фразой.
  Шинкарь внимательно осмотрел пьющих, жрущих и спящих. Мог ли кто слышал горбуна? Не торчит ли чьё ,,ухо"*. Дорога в ад не только благими намерениями выстлана. Но и дурным "помелом" прометена. Не запнешься.
  Морф убрал кружки и по-хозяйски развез тряпкой по столешнице пролитое горбуном вино. Плохо не получится запросто затереть тревожные мысли, одолевающие последнее время. Папаша, светлая ему память, называл это чуйкой на неприятности. А она, блядь такая, подсказывала, уроном кошельку не ограничится.
  Пуздре невнятно выругался, прогнать гнетущие раздумья.
  - Наше дело торговое..., ‒ кисло от дум, хлебнуть из горла лейбросского. Клин клином...
  В молодой компании громко загалдели. Пятеро юнцов (для Морфа и тридцатилетние - сопляки!) коротали времечко за доброй чаркой. Не сказать что расфуфыренные павлины, но одеты соответственно столичной моде. Преобладание синего и зеленого − цвета короны, подчеркивало лояльность к королевской партии. Сейчас, когда мятеж подавлен, никто не рискнет напялить фиолетовое с голубым. Мода модой, но молодые люди поголовно при оружии - мечи и басселарды*, в поддёве кольчужные колеты. Ночью город принадлежал тем, кто не боялся тесноты улочек, темени площадей и что важно, себе подобных, искавших славы, забав и заработка. Едва ли минул месяц, как неведомо куда запропал Ханк Ксан. Жители Кэффы до сих пор с содроганием вспоминают буйного удальца, на дурь, на спор, на показ, от скуки и безделья, отправлявшего к праотцам имевших неосторожность с ним закуситься. Природа прискорбно щедро даровала Ксану талант мечника. Впрочем, меч слишком узкая специализация. Душегуб фехтовал любым оружием, с любым противником или несколькими, при любой погоде. В дождь, в снег или зной. В любое время суток, будь то ночь или погожий денек. Всем памятен его поединок в темноте, на слух, с лэндлордом Арби. С несчастным лэндлордом Арби. А как он поступил с близнецами Бетли и Хором? Нанес им раны. Бетли на левую щеку, Хорому на правую.
  − Не различаю! - дурачился Ксан, через минуту прикончив обоих.
  Общий список жертв мясника значителен. Перечислять ‒ собьешься. Из значимых, убил брата своей любовницы, вздумавшего препятствовать их встречам. На ступеньках Собора Ангельского Света порешил трех наемных убийц, подосланных рейнхом Жиссо, поквитаться за внука. Прилюдно и показательно выпотрошил мэтра Гоноби, известного столичного фехтмейстера. Умышлено рассорился с сотником лейдов, нарубить (нисколько не преувеличение) беднягу на мясо. За полгода проживания в столице, Ханк Ксан отправил в лучший мир более пятидесяти человек. Последние семеро цвет столичной молодежи, гордость родов и фамилий.
  ‒ Семь смертных грехов! ‒ вел убивец веселый счет. ‒ Восьмой это я!
  На него охотились, как на зверя. Устраивали засады, стреляли в спину, нападали толпой. Смерть не брала скандального поединщика. Наоборот, благодаря ему, регулярно снимала обильную жатву. Он был душой всякой компании, центром всякой смуты, острием всякого противостояния. Его проклинали матери убитых, на него точили зубы законники, его предали анафеме попы. Королевского нотария завалили просьбами, требованиями, жалобами, приструнить распоясавшегося бретера! Нотарий пускал бумаги выше. Бейлифу, палатину, камерарию. И лишь волей короля дело сдвинулось с мертвой точки. Чья молитва возымела действие, где мечник перешел край, но пропал и следов его отыскать не удалось. Растворился в миру, что щепоть соли в морской волне. Татем жил, татем сгинул. Не воскрес бы только.
   Как твоя коллекция, Жош? Пополняется?  поинтересовался полнощекий смуглявый Руг у веснушчатого приятеля, заговорщицки поддевая плечом.
  Компания заинтриговано оживилась, загомонила. Стукнули отложенные ложки и ножи. Какая еда!
  ‒ Давай, давай! Не скромничай! Не стесняйся! ‒ заливались смехом в предвкушении занимательной истории. Мастак конопатый на шуточки. Прошлый раз вместо плаща, чью-то, прямо с жаркого тела, ночную рубашку накинул. Торопился видите ли он! Спешил.
  Жош, именно к нему обращался Руг, выкатил круглые глаза на подобную наглость, требовать с него чуть ли не покаяния.
  ‒ Вы про что?
  ‒ Про это! ‒ Руг с ловкостью щипача* извлек из расстегнутого подсумка друга любовный трофей. Кружева женской нижней туники. Не с подола!
  ‒ Это?..
  ‒ Это, это!
  ‒ Купил!.. Честно!.. ‒ врал внаглую Жош, повеселить дружков. Им того и надобно. Поржать от души.
  ‒ Ношенные?! ‒ не верили ему.
  ‒ А...! У...! ‒ искал ответа конопатый, забавно вращая глазами. ‒ У старьевщика приобрел. По случаю. Недорого. Сморкаться.
  ‒ Засморкали уже! Подсохнуть успело, ‒ ухохатывались приятели, передовая отрез друг другу.
  ‒ Про случай расскажи! Покупки!.. ‒ Руг натянул кружево, и провел под носом, вдыхая запах. − Она не бедна! Горький апельсин и горный миндаль!
  − Так ты теперь богат! - гомонили и подпрыгивали, требуя хороших подробностей.
  ‒ На триппер!
  ‒ А чего хотели? Долгосрочные вложения. На старость, − гордился предусмотрительный сердцеед. Потом принюхался. Изумился. ‒ Это наверное не те?
  ‒ Как не те? А какие те? ‒ едва не падали под стол от веселья.
   - Ой! Ой! Волос щекотучий! ‒ зачесался нос у конопатого. Сморщился, скривился, чихнул. Нос вытер, ввергнув приятелей в экстаз.
  − Посетуй... еще... на... злую... судьбу... , ‒ еле отдышались хохотуны.
  ‒ Так у нее стащил? ‒ восхищались кривлякой.
  ‒ Раздел! ‒ обвинили конопатого. ‒ Га-га-га!
  Жош, убрал волосинку. Сдул в сторону. Мечтательно вздохнул и объявил.
  − Это неприлично.
  − Про это и рассказывай! Приличным в темном месте не занимаются!
  ‒ Я темноты боюсь, ‒ Жош печально промокнул тканью глаз. Отдернул. ‒ Ой, щипет! Зараза!
  ‒ Промой! ‒ подали ему кружку.
  Самозванный комедиант шустро намахнул вина.
  ‒ Глаз промой, а не глотку! Ха-ха-ха! ‒ нет удержу веселиться.
  Конопатый хитро подмигнул музыканту, обреченно сосавшего кислятину. Не выливать раз уплачено.
  − Могилу Лизон, знаешь?
  Служитель высоких муз потянулся за инструментом. Таковы нынешние предпочтения. Непотребство и пошлость.
  − Давай! − Жош перекинул ему монету.
  Не обошлось без вздохов. Как низко можно пасть, в погоне за хлебом насущным. Эх! Пропади оно все! Забегали пальцы, сдергивать мелодию со струн и ладов.
  − Под этой плитой
  В покое,
  (трагический пассаж низкого арпеджио)
  Устав от любовных боев,
  (траурный марш с шагающим басом)
  Лежат - впервые
  (щемящая нотка одиночества высоких октав и терцдецим)
  Пустые -
  (бегучее эхо миноров и септов)
  Ножны для тысяч хуев!
  (стремительные прыжки квинт и кварт)
  Оглушительный успех! В подставленную ладонь звездопад из пенсов и фартингов. В пору усомниться, стоит ли заниматься высоким искусством, когда за вульгарность платят больше, чаще и охотней.
  − Куда подевал подаренный дирк? ‒ сразу вспомнили конопатому.
  Ответить, Жош скорчил непонимающую мину. Какой дирк?
  − Рукоять, которого познала глубины..., ‒ Руг не договорил, ржали все.
  − Ах, дирк...., − сразу вспомнил Жош. Сложил ладони, оставив между ними щель, через которую, дунув, посмотрел на приятелей. ‒ Заржавел.
  Хохот, гомон, вино. Посеребрили музыканту спеть еще и налили подбодрить.
  − Согласье двух сердец и хуй с пиздой,
  Рождают сладость высшую, друг мой.
  Ханжи её поносят вероломно,
  Но ты свой ум на помощь призови:
  Любовь без ебли, согласись, никчемна;
  Еще никчемней ебля без любви!
  Набухали в братину добрых десять пинт вина и запустили посудину по кругу. Каждый отпил по три глотка.
   Валч! Тебя что не кормят? От тарелки не можешь оторваться! ‒ дошла очередь до поджарого, жилистого парня с задатками бретера. Тот энергично жевал кусок индюшачьей ноги, макая мясо в острый соус.
   Это нервное,  изобразил Жош озабоченного отца семейства.  В женихи подался.
   С таким иероглифом?  Валч ткнул пальцем в шрам на щеке.  Разве к самой отчаянной. Такие в Кэффе не водятся.
   Или самой завалящей!  острил сидящий рядом Руг, над сетованием товарища.
  ‒ Завалить он и сам сможет, ‒ веровали в способности меченого.
  Громы и раскаты смеха колыхали свет.
  Валч и сам рассмеялся. Мужчину, конечно, красят ссадины и шрамы, но лучше обойтись без подобных украшений. Говорят, встречают по одежке, но почему-то осмотр начинают с рожи. А его метину ничем не задрапировать, не припудрить.
   Отстаньте!  попытался он отмахнуться от насевших приятелей.
   Не прибедняйся. У тебя талант выискать особ для которых тяжесть самого мужчины важнее тяжести его кошелька.
  Собутыльники поддержали слова одобрительным свистом и стуком по столу. В Хюльке, аппетитная мельничиха предпочла "бедняжечку Валча" прочим ухажерам.
  − С моей рожей только в королевском зверинце со смилодоном миловаться, ‒ отбрехивался изрисованный сталью.
  − С ним или с ней? ‒ не упустили уточнить зубоскалы.
  ‒ И как он их различает?
  ‒ На ощупь. Если что болтается ‒ он! А есть куда засовывать ‒ она! Смилодониха!
  Хохот, казалось, разнесет стены шинка. Бродяжка оторвался от каши. Спящий гвил сонно, не открывая глаз, приподнял голову и уронил опять. Из кухни вылезли стряпухи. Терри едва прокашлялся, подавившись куском уворованного сыра. Морф упусти из рук кружку, наделав глиняного боя под ногами.
  − Зверюга действительно живет в зверинце? ‒ разливает Руг вино в подставленные кружки.
  − Живет. Только к ней никого не допускают. Даже посмотреть, ‒ предупредил Валч не лезть с просьбами. Охочих поглазеть на хищника, пол-столицы.
  − К ней? Значит все-таки она!? ‒ разоблачили Жош скрытного приятеля.
  И опять хохот до слез.
  − И на кой фарозская нечисть королю? - не отставали от Валча. Его главное разговорить. Сам не скажет, не признается.
  Ничего не предпринять, вечер пропадет. Не пожрать спокойно, не выпить, не посидеть не дадут.
  − На Мэйва натравить, − кивнул парень в сторону самого скромного и тихого в их компании. − С такой милой мордашкой как у него, он скоро до коленок лэйт Кэрэн доберется.
  − Еще не добрался? - удивились скромнику.
  ‒ Только до коленок, ‒ возмутился Жош. Вторично наполняя братину, поднести герою.
   Мэйв! Рассказывай! - потребовали от юнца покаяния в греховности. ‒ По хорошему! ‒ и сунули братину в руки.
  Не ожидавший подобного внимания, юноша покраснел.
   Гляньте! Зарумянился!  захохотал довольный Руг и передразнивая высокий суд, отстучал ложкой по тарелке. Дзынь-дзынь дзынь! - Что мессир скажет в свое оправдание? И найдется ли ему что сказать?
   Изыдите, охальники!  вступился Жош, священнодействуя и кропя дружков вином.
   Наставь на пути праведные ваше поповство!  ,,взмолилсяˮ Петанж, модник и выставляла. Вот уж кому богатая одежда заменяет и родовитость, и ум, и образованность.
  − Что за поп без пуза? - сомневался Руг в легитимности конопатого, относиться к когорте клириков. Тощеват.
  − Не в пузе достоинство, ‒ погрозил Жош, прогибаясь вперед. Не живот выпячивая, а мотню!
  Договорить не позволили. Ржут окаянные, чисто жеребцы! Услышит кто, подумает конюшня, не шинок. Речи ведут, срамно слушать.
  ‒ По достоинству ли сан? Ги-ги-ги! Га-га-га!
  − Окститесь шаромыжники! В грехе живете! ‒ хлебнул самозванный проповедник из кружки. ‒ И не плохо! ‒ поднял руку внимать ему.  Поведаю вам братия поучительную историю. Может поумнеете. Слегка.
  ‒ Никогда! ‒ отказались грешники.
  ‒ Встанете на путь истинный.
  ‒ Ни за что! ‒ ни в какую не соглашалась паства.
  ‒ Ну и хер с вами!
  Вот это другой разговор!
  ‒ Га-га-га!
  ‒ Один тан, чьи владения в приграничье с Худдуром, сподобился захватить в плен двух девиц из Каменных Сов, ‒ велеречив Жош сказывать быль. ‒ Для маменькиных сынков, не выезжавших далее родового столба на границе родительских вотчин и юнцов (кивок на Мэйва), общающихся с натурами утонченными, разъясняю, воинских сообществ у степняков тьма тьмущая. И мужские, и женские, и недорослей, ищущих громкого имени, и недоумков, прославляющих подвигами клановый тотем, и кровнородственные, и братьев, и сестер, и бог ведает еще каких. Вои знатные, не поспоришь. Так вот полонянки были не из самых воинственных. Из Каменных Сов. Доведись тану схватиться с Огненными Ласками или тьфу! тьфу! тьфу! с Песчаными Рысями, живому бы уши обгрызли. В общем, повезло воителю. Дрались, однако, Совы отменно и перебили уймищу танских мечников. Разозлившись, тан, в отместку, приказал одну повесить на её собственных кишках, а вторую, помыть, если удастся, и косицы заплести, не выглядеть ведьма ведьмой. Наряжать в шалбары не обязательно. Привести к нему в опочивальню, на верный суд и скорый правёж.
   Око за око!  Руг, довольно потер руки, словно сам отправлялся карать воительницу на ложе правосудия.
   Ослепить решил, срамец,  изобразил Петанж испуг суровым судьей.
  Минут пять Жош, прикрыв глаз ладонью, хохотал со всеми, продолжить поучительную повесть.
   Тан был мужчина крупный да видный,  продолжал рассказчик.  Силой не обиженный, поэтому не очень прислушался к словам своего ветерана, предложившего для начало переломать девке руки-ноги. Послал тан советчика куда подальше, расправил плечи, выкатил...
  ‒ Яйца? ‒ догадался хор внимательных слушателей. Они бы так и поступили.
  ‒ Грудь! И приступил!
  ‒ К ебле? ‒ новое предположение участников попойки.
  ‒ К мщению!
  − Страсти какие!  охальничали слушатели, окрещивались и отплевывались.
   Они самые! − Жош горько всхлипнул. − Девице хватило зубов, сделать из великого воителя и любовника храмового певчего, - повествователь заговаривал пронзительным фальцетом. − Запомни Мэйв, так поступать нельзя. Особенно на первом свидании.
  − А на втором? ‒ орала компания открыв счет.
  ‒ Нель-зя!
  ‒ На третьем?
  − На третьем можно.
  − Он уже на четвертое пойдет! - ржали дружки-приятели.
  − На пятое! На пятое, ‒ поправили счет дворцовых встреч и разлук.
  − Мэйв, ты нам все рассказал? ‒ грозен веснушчатый духовник исповедать скрытника.
  Гомон, гогот, вино через край, здравицы, обнимания, братание... Поели, попили, остыли успокоиться.
   Наши вчера с Фарозом схватились,  доверительно сообщил Руг приятелям, поглядывая на Валча. Он и Мэйв сегодня на пару герои дня. На них и кататься.
   Дай угадаю. Валч, Саган и Горан!  сложил Петанж ирминсуль (Y) из трех обглоданных костей.
  − За ними не заржавеет, − вставил словечко Мейв. Хитрил. Увести внимание от себя.
  По Валчу судить, сказанное к нему никоим образом не относится. А вот ветчина - да!
   Мессир, вы сюда не жрать пришли, ‒ гнет бровь Жош, хрустя кроличьей мякотью. ‒ А пить и общаться.
  − С Мэйвом общайтесь. У вас лучше получается, ‒ не может оторваться от еды Валч. Вечно, как с голодного края. Куда лезет? Ладно бы пил соразмерно сожранному. Так нет же, пить язык едва макнет, а сметет за троих!
  − Ваааалччч! ‒ требовали приятели.
  У бедняги нахально отобрали тарелку с нарезкой. Кружку милостиво оставили, долив доверху.
   В Лопухе сидели. На северной стороне площади Неена. Эль потягивали,  неохотно отозвался рассказывать пытуемый любознательными собутыльниками.  По ведру оприходовали, за углом по два слили. По диагонали от нас фарозцы кости катали. Деньжата у них водились приличные. Ставки исключительно серебром и по три монеты. Вино, жратвы полно, девок путячих зацепили. Таскали по одной под лестницу. Все по уму, когда кошель полон. Ну, у Горана глаза и разгорелись. Самому играть, вкупиться не на что. Вот и пристал. Давайте, да давайте Фароз шумнем, как на улицу выйдут, освежиться. Они у него и ублюдки, и зажравшиеся мудаки, и дырозадые. И маму их, и папу, и всю родню их, он вертел на чем хотел.
  ‒ Так им и сказал?
  ‒ Ага. Думал. Молча. А на харе читалось.
   Шумнули?
   Шумнули. Он-то припоздал, а мы с Саганом отдувались. Вдвоем против шести.
  − А чего сюда не пришли? Отхватили? ‒ Руг прикрыл рукой глаз, обозначив фингал. Второй держался за бок. Ушибли.
  − Сказали дела у них, ‒ Валч вернул себе тарелку и продолжил доедать ветчину и ни одной подробности сверх рассказанного из него не вытянули, сколько не бились.
  Боевые травмы друзей вызвали лавину зубоскальства и подначек.
  ‒ Мужскую красоту ничем не испортишь. Они и так за братьев сойдут, а с побитыми мордами близнецами побудут. Подожди еще похвалятся. Всему Фарозу люлей ввалили.
  Отстав от не разговорчивого Валча, хмельное братство вновь подступились к Мэйву. Над кем еще скулить и измываться? В компании всегда наличествует "цыпленок-уточкаˮ. Самый юный, самый дохленький, самый бедняжечка, шпынять и измываться. По дружески, конечно. Без обид.
   Эй, Мэйв, от твоей постной мины аппетит пропал. Целый вечер ты вроде перекисшую простоквашу хлебаешь,  поддел Петанж, как показалось ему чересчур мрачного приятеля.
   Налейте парню, − потребовал Жош и расстарался сам, не доверив другим. Обнесут-обделят мальчонку. ‒ Ему сегодня назначено.
  Мэйв притворился глухим. Не о нем речь, отзываться. Ковырял в тарелке. Трюк Валча со жратвой не сработал.
  − Дружище! - расцвел Руг за приятеля. - Радоваться должен! Только немые не шепчутся, лэйт Кэрэн на тебя запала.
  - Пустое это! - безрадостно буркнул кавалер. По хорошему следовало уйти. Ни выпивка, ни компания ему не к душе. Особенно сегодня.
  Жош приложил кукиши к груди, изображая женский бюст. Раскланялся. Здрасьте вам! Встал, покачал бедрами, подражая походке худосочной пассии друга.
  − Ах, мессир Мэйв, − пролепетал конопатый нежно и взволновано. - Сегодня я предрасположена вам уступить.
  Весело всем, но не Мэйву.
  − Если вы, мессир, перестанете тупить! Стоит только руки запустить..., ‒ Жоша эротично передернуло от счастья. ‒ И етить, етить, етить! Спередить и впердить!
  − Бу-га-га! - качает пламя свечей гогот.
  − Наливай! - потребовали от Руга. - Скоро он с нами и пить побрезгует. Ему теща подавать вино будет. В постелю!
  ‒ Не подсыпала бы чего, ‒ страшились за будущее королевского зятя.
  − Деньгами бери. У канцлера Эккера, ‒ подали дельный совет.
  Нашлось предложение и получше.
  − Пусть статью расходов отдельную заведут! Выдавать Мэйву Ланжу пятьдесят марок ежедневно на пропой и блядей.
  ‒ Это сколько же ему всего?
  ‒ Нас угостит! Бу-га-га! По старой памяти!
  Больше смеха, больше вина. Мэйву полней, но не наглеть, выдать хитрость напоить.
  − Фас! ‒ короткий и емкий тост.
  В дружном салюте, слегка стукнуться, по малу выплеснуть, смешать в кружках. Дружба она такая. Все одинаково! И еда, и питье, и жизнь, и бытие!
  − За удачу. Многим оно нужна, а некоторым нужнее! − произнес Петанж и подмигнул юному скорбящему воздыхателю. ‒ До дна!
  Мэйв храбро выглыкал вино. Последние глотки вталкивал с задержкой. Не сблевать. Не любил он вина. С него трещала башка и хотелось спать. Упасть мертвяком и не шевелиться.
  − Поговаривают, скоро прибывает посольство из Ногра, ‒ продолжили начатое. Вместо закуски.
  − Тогда тебе стоит пошевеливаться Мэйв, − присоветовал Жош. ‒ Не упустить свое.
  − Как говаривал старина Ксан, ставка всегда должна быть высокой, иначе не почувствуешь вкуса победы! − поддержал Петанж, жестикулируя не дремать разливальщику.
  − Он объявился? Что говорит? Где пропадал? - загомонили вокруг. Выказывая искреннюю заинтересованность, спросил и Мэйв, завидуя знавшим фехтовальщика. Он бы весьма смутился, откройся ему, никто из собутыльников близко не знаком с Ксаном. Они его даже не все видели. Но по умолчанию каждого, Ханк Ксан добрый приятель и верный собутыльник.
  − Неа. Знаю, с кем-то драться собирался. А с кем и где не сказывал.
  Тема быстро себя исчерпала. О нем переговорено на сто рядов. Веселье вновь замкнулось на Мэйве.
  Юноша не разделял восторженность приятелей. Ему совершенно не нравилась лэйт Кэрэн. Не было в ней ни единой черточки, вызвать у него симпатию. Сердце присохло к Дафне Этуро. Душа пылала, бессонные ночи в грезах и мечтаниях сводили с ума. Увы, чувство не возвысило. Подчинило. Превратило в добровольного слугу и раба. Именно по настоянию Дафны он познакомился с Кэрэн. Адди буквально протащила его на женскую половину Пфальца. Он не желал знаться с лэйт. Она отбирала у него крохи времени, предназначенные Дафне. Многие бы поведение Мэйва назвали непозволительной дуростью. Знакомство с особой королевской крови крайне полезно и открывает перспективы по службе! Полезны, перспективы?! Рыбий жир тоже полезен, но кто его любит? Свидания сущая пытка! Цветы, разговоры, редкие поцелуи, острее осознать не то. Сердцу не прикажешь. По сравнению с Дафной лэйт Кэрэн просто рыбий жир. Кому понравиться рыбий жир, когда рядом чудесный торт! Никому! В чем тогда дело? Что за телячье смирение терпеть и мучиться?
  − Ты ей не безразличен! Она только про тебя и трындит. Пожалей мои уши! - жаловалась Дафна, обратиться с просьбой, почти мольбой. - Мэйв, несколько встреч, пара объятий, поцелуй! Неужели мне тебя учить? Скоро за ней приедут и твои и мои мучения закончатся.
  Она просила за себя. Мэйв не посмел отказать. Он плохо играл, но лэйт Кэрэн не замечала за ним огрехов и ничтожного актерства. Заразилась высоким чувством именуемым любовью и болезнь стремительно прогрессировала, грозя потерять всякую разумность.
  − Ты идешь во дворец? - подтолкнули баловня судьбы кружкой с вином.
  − Иду, − буркнул Мэйв с обреченностью. Он написал лэйт о свидании с подачи все той же Дафны. Его утешала надежда кратко, но увидеться с ней. Иначе он просто впадет в отчаяние. Попытки подключить Шеллу, повлиять на ситуацию, наталкивались на глухую стену. Введя его в Пфальц, родственница посчитал себя полностью свободной от всех принятых обязательств. Случалось передавала записки, но тем и ограничивалась.
  − А что так невесело? Иду.... Или ты заранее настроен на поражение. Поверь, победы добываются настойчивостью и целеустремленностью.
  − Сочини пару стишков, − наставлял Петанж обреченного любить.
  "О, кто-нибудь, приди нарушь, чужих людей соединенность и разобщенность близких душ, "* ‒ было бы как нельзя кстати и готово у Мэйва без подталкивания со стороны.
  − Не сподобишься, сунь монету бренчале. Он тебе с полсотни напоет, каких захочешь. На выбор.
  Музыкант всем видом показал искреннею готовность откликнуться на просьбу. Взял отставленную гитэйру в руки, усладить слух живой и трепетной нотой.
  − О! Купи роз. Настоящих. Фарозских, ‒ предложение Руга больше походило на издевку. Где в такую пору взять розы? Найдутся, на какие шиши купить? Но и тут оказалось все предельно просто. ‒ Жош подскажет. Он хвалился, знаком с цветочником. Единственный у кого они еще имеются. На дворе-то осень. Скоро Самайн, а тот розами торгует? Специально для тебя. Цена приемлемая. Не разоришься.
  − Хоть сейчас сходим, ‒ согласны отвести беду от приятеля. Способствовать удаче на любовном ристании.
  ‒ Не жадись! ‒ не поняли душевную борьбу и смятение Мэйва. ‒ Окупятся.
  Он согласен на розы. Для Дафны. Не для Кэрэн.
  ‒ Посмотрим, стоит ли, ‒ огрызнулся юноша надоедам и приставалам.
  − О! Какой меркантильный тип! Баш на баш? ‒ возмущен Руг торгашеством. Чувства деньгам не подвластны. Или это деньги не подвластны чувствам?
  ‒ Нет-нет-нет! Дашь на дашь! − в очередной (какой за сегодня) раз обсмеяли Мэйва.
  Опять весело, опять кружки, опять вино. Влюбленному полнее всех. Если кто-то и пропускал, то не он. Поэтому и выглядел хмельнее остальных.
  − Кто взял одну крепость, овладеет любой другой! ‒ растолкали Ланжа не впасть в спячку и всунули очередную кружку. За дружбу, за удачу, за славных предков...
  От выпитого Мэйв поплыл. Но отказа приятели не поймут. Последние порции пил, словно заведенная кукла. Розлив. Тост. Пьет. Розлив. Здравица. Пьет. Время потеряло счет и смысл. В кругу друзей отдельный личный круг, не допускать в него никого.
  На ближайшей церкви ударили вечерю. Его спасение. Или все-таки наказание? Испытание. Его следовало обязательно пройти. Все рыцари возвращаются с войны, бросить к ногам возлюбленных и цветы и весь мир!
  − Мне... ндо.., − непослушным языком произнес Мэйв.
  − Надо значит надо, - не стали его удерживать и не потому что сами отъявленные сердцееды и ловеласы. Отправляйся Мэйв прямиком на плаху, и тогда бы не удерживали. Валч не признавал юношу за равного. Ну, прибился, притерся. Мордочка смазливенькая. В Пфальц вхож. Место ли ему здесь? Руг разглядел в Мэйве конкурента. Дафна Этуро лакомый кусочек. С чего бы ему мешать интрижке с Кэрэн? Чем она закончится для дурачка? Он-то причем? Жош...Тут все сложно. Уплаченный за хорошего человека, т.е. за него самого, карточный долг, не позволяет отказывать в небольшой просьбе одному, тоже очень хорошему человеку. Петанж не остановил приятеля в силу прямого приказа родного брата. Брата он бы рискнул ослушаться, но адепта Ордена Святого Храмна ни за что!
  Мэйв вывалился на улицу, жадно вдыхая и подставляя лицо холодному ветерку. Долго умылся в бочке с дождевой водой. Немного полегчало. Обреченно побрел в темноту. На свидание идти не хотелось. Не хотелось видеть лэйт Кэрэн. Говорить с ней. Но не пойти, подвести Дафну. Его Дафну.
  ‒ Ну почему я? ‒ до слезы жалел себя Мэйв. Такого славного, такого красавчика, душу компании и просто замечательного парня.
  Спавший гвил облевался и его выкинули из питейни.
  − Дома выспишься! - проорал Терри, помогавший вышибале.
  Отобранный кошель поделили по чести. Пасынку Морфа расшитый бисером мешочек, Терри ‒ содержимое.
  Минуту назад едва тепленький гвил довольно шустро поднялся с земли и устремился следом за Мэйвом Ланжем. Не догонять, но не упустить из виду.
  Оставшаяся в шинке компания беспрепятственно гужбанила до утра. За них уплачено. А кем и за что, разве важно.
  
  
  Гл. 16. Пфальц. Алое крыло.
  
  − Опаздываешь! - холодно и строго выговорила фратта Деринн, запыхавшейся от стремительного шага девушке. Монашка со всеми общалась подобным тоном, не делая исключений и поблажек. Ушат ледяной воды за шиворот теплей будет . - Пунктуальность одна из составляющих воспитанности.
  ˮПровались ты со своей пунктуальностью!ˮ − мысленно огрызнулась Дафна. За короткий срок наставница заслужила полную нелюбовь и воспринималась исключительно неприязненно. Попытки сблизиться с нею или смягчить напряженность взаимоотношений не возымели успеха. Фратта не собиралась дружить, приятельствовать и мирно уживаться. А вот гнобить, третировать и унижать вольна. Слово не скажи, косого взгляда не положи!
  − Прошу прощения, − заставила себя Дафна склониться. Игра такая. В бунтовщиков и мятежников. Пример Сушилен не показателен. Собственно, никакой пример не поучителен, заставить и побудить. - Обстоятельства не благоприятствовали.
  − Никому другому никакие обстоятельства не помешали быть вовремя, − не желали слушать оправданий опоздавшей.
  ˮНу, покусай меня! Только отстань!ˮ - прятала злость Дафна. Улыбаться незачем мучиться. Снисхождения не добиться.
  −...Хуже того, ими прикрылась, выставив на показ свою беспомощность предвидеть их, уметь предсказывать и управлять ими.
  Затишье, как перед большим громом.
  ‒... Теми из них, что в нашей власти и под нашим влиянием.
  ˮНачалось,ˮ − обреченно поморщилась Дафна, переглядываясь с Кэрэн.
  Шилла показательно отвернулась, пялиться в окно. Удачное место, скрасить пребывание в тягостном обществе фратты, любованием заоконными пейзажами. Тоже ничего примечательного, но гораздо привлекательней строго одноцветного (исключительно черного) вида монашки.
  ˮА что я могу?ˮ − кисло лэйт, отчего адди разозлилась еще больше. Сама готова искусать окружающих. Поддаться столь неординарному желанию мешала фратта Деринн, маниакально пресекая всякое проявление своеволия. Удивительно, никто не оспаривал её первенства.
  ‒ Посиди на хлебе и без мужика, одичаешь, ‒ объяснила Шилла причину быть монашке полной стервой. Просто сказочной сукой, изыскивать поводы досаждать. Превратить жизнь в отбывание каторги.
  В негодовании подопечных фратты велика доля истины. С момента появления Деринн, жизнь лэйт и её окружения перевернулась с ног на голову. Привычный распорядок переменился кардинально. Наперво отменено свободное посещение. О предстоящем визите, не важно кого, швеи или торговца украшениями, близкого родственника или хорошего знакомого, уговаривались загодя. Музыкантам и песенникам, жонглерам, акробатам, фокусникам вход заказан категорически. О них фратта слышать не хотела. Настырных скоморохов секли и гнали! Прежнюю прислугу сменили практически за один день, а новенькие докладывались фратте по любому телодвижению поднадзорных. Оставили только Фиюру. Именно из-за нее Дафна и задержалась. Забрать, пахнущую жасмином, записочку от Мэйва Ланжа. Служанка трусила и легко могла выдать себя и заодно других. Скандал бы повлек ужесточение распорядка, а то и полную смену окружения лэйт. И без того Дафне казалось, монахиня весьма насторожено относилась к ней и крайне неодобрительно воспринимает доверительные отношения с Кэрэн. Перемены живыми людьми не ограничились. Фратта приказала выкинуть из комнаты ,,Страсти Святого Хлотаряˮ, картину кисти великого Охои. Художник слишком детализировано и натурально изобразил казнь. Обнаженного мужчину разрывали лошадьми. С мучениками можно обходиться как угодно жестоко, на то они и мученики, но в пристойном виде. Яйца и уд должно прикрыть. Цензуре подверглось и собрание книг. Неведомо куда (хорошо, если не в огонь!) пропали Жизнь животных, Роман о Розе (обе части), сборники блазонов, рукописные шванки и сборник эпиграмм Эмса Херцла....
  Любовь не значит слиться телом,
  душою слиться - это да!
  Но, между делом, слиться телом
  не помешает никогда.
   Или
  Когда к нам дама на кровать
  Сама сигает в чем придется,
  нам не дано предугадать,
  во что нам это обойдется.**
  ... Изменения коснулись и привычного уклада. Будили в несусветную рань. Попытка не подчиниться заканчивалась обливанием холодной водой. И не брызганьем в лицо или плесканием из кружки, с сюсюканьем - Доброе утро! Рявкнув: "А ну встать!" − поливали из серебряного ковша. Ночная туника промокала насквозь! После добровольного (или принудительного) подъема, обязательная молитва. Стоя на коленях на холодном полу, (фратта не признавала ни подушек, ни циновок, ни банчетт(скамеечек)), в нетопленной комнате, с открытыми для проветривания окнами. ,,Славен День Господеньˮ читали дважды. ,,Под дланью Небеснойˮ - пропевали вслух. ,,Лик к ликуˮ − с обязательными поклонами и челобитьем.
  После молитв ‒ завтрак. Печеное яблоко, пресная овсянка или гречневая размазня, с медом или сладкой патокой. Обязательный стакан молока с черствым черным хлебом. На жалостливое замечание Киттин, младшей из адди лэйт, от такой скудной еды портиться цвет лица, фратта пообещала.
  − С этим помогу.
  Обещание не задерживаясь исполнила. Влепила несколько пощечин, одна звонче другой, и добавочно отлучила от обедов до конца недели.
  Шилла, пожелавшая поддержать Киттин, осеклась на вздохе и осталась с открытым ртом и изумленным взглядом, лицезреть экзекуцию.
  ‒ Хочешь спросить? ‒ поинтересовалась фратта, оставив в покое плачущую адди. Вежливое "вы" не употреблялось с первого дня и не проскальзывало в забывчивости и оговорками.
  ‒ Нет, ‒ открестилась Шилла от желания возражать и перечить. За попытку противостояния, Деринн изъяла у адди кинжальчик подрезать ноготки.
  ‒ Это подарок! ‒ слабо и запоздало возмутилась Енс.
  ‒ Не принимай дешевых подарков, ‒ присоветовала фратта, броском вгоняя безделицу в дверной косяк.
  ‒ Вы...
  ‒ Здесь не твоя спальня, прихорашиваться, ‒ предупредила Деринн, грозовым взглядом приморозив возмущенную адди к табурету. Сидеть и не пырхаться.
  Бунт подавлен, кормежка не сделалась разнообразней и вкусней. Распорядок дня не изменился ни минутой.
  После завтрака - непременно рукоделие. В основном вышивание цветными нитками или бисером. Чувствительные девичьи пальчики, не приученные к труду, до крови истыканы острыми иглами. Неженок и плакс заставляли сучить грубую шерстяную пряжу. Приучая терпеть и подчиняться.
  Перед обедом неторопливая прогулка по пустынным аллеям дворцового парка. Исключительно в обществе и под надзором фратты. Посторонних еще на подступах отсекали лейды короля. Не подпускали ближе ста ярдов. Особо ретивые и настырные закончились после препровождения на конюшню.
  ‒ Пороть, дураков! ‒ отдан фраттой не двусмысленный приказ вентинару лейдов.
  ‒ Озверела! ‒ шептались адди, лицезреть кровожадность наставницы.
  После тоскливых прогулок ‒ изучение Святых Книг и чтение Домостроя. Мир сделался хмур и не ласков. Совсем как за окном. Осенний дождь и серое небо. Обед, простой и постный. После ‒ три часа свободного времени! Вольно встречаться, если встречи назначены, писать, петь, разучивать танцы, но своим тесным мирком. Тягостно и обременительно. Кавалер Шилла никого не устраивала, даже если норовит подержать за грудь и ущипнуть за зад. Кавалер Дафна мало галантна и горазда говорить сальности и гадости.
  ‒ Хочу на охоту! ‒ мечтала Шилла покрасоваться выездкой. Она брала частные уроки и уверено держалась в седле.
  ‒ В Гайде ярмарка! ‒ свои мечтания у Киттин. Торжище не только место покупок и встреч, но множественные темы для разговоров.
  ‒ Я давно не была на Сушильнях! ‒ загадывала Эттейн, любительница пощекотать нервишки, зрелищем оскопления мужеложсцев.
  ‒ В Русалке новый спектакль, ‒ вздыхала Кэрэн.
  Дафне сойдет любой повод вырваться из-под удушающей опеки. На охоту, ярмарку, Сушильни и в Русалку! Кто их пожелания примет к рассмотрению и осуществлению? Остается облизываться и вспоминать о счастливом прошлом.
  Этуро пробовала ябедничать отцу и получила крепких розг. Зная вредный и склочный характер дочери, королевский сомельер, после собственноручной порки, предупредил.
  − Не вздумай подлезть с глупостями к Гильфу.
  − Что же теперь сдохнуть из-за этой дуры!? ‒ ныла Дафна, давясь слезами обиды.
  − Сдохни! ‒ разрешил родитель и закрепил науку подчиняться тремя ударами с оттягом. Не розгами, вымоченными в извести, а собственной плети.
  Поскулив день, ябеда взяла себя в руки. Исполосованную и окровавленную тунику спрятала хранить вещественным доказательством понесенных унижений. Не забыть обид. В коллекции у нее много вещиц, когда-нибудь выставить обидчикам полный счет! Девиц её возраста уже не пороли и не ставили коленями на горох. Получалось она особенная, практиковать на ней дремучие методы педагогики.
  Родной отец последний человек, наставления и указания которого примет ко вниманию или учтет. Однако, Дафна прекрасно помнила в каком состоянии вернулась Кэрэн, после разговора с королем. Попытки выяснить подробности визита в столь вожделенную многими берлогу, не вызывали у лэйт ничего кроме неподдельного испуга. Она и словом не обмолвилась о причинах своего состояния. Не исключено в разговоре затронули персону Мэйва. Не зря же буквально на следующий день к ним приставили фратту Деринн и посадили, буквально на хлеб, воду, молитвы и тягучую скуку.
  − Проходи, не стой, − дозволено фраттой занять место.
  Дафна прошмыгнула к свободному табурету. Стулья, кресла изгнаны из покоев лэйт. Видите ли, портят осанку. Ну надо же! За час горбатым станешь. Но фратта Деринн руководствовалась собственными принципами, дозволять и запрещать. Участь стульев и кресел постигла пуфики, подставки и длинношерстный ковер. Аскетизм уверенно входил в их жизнь, делался первоосновой бытия.
  Для своего возраста, семнадцати с хвостиком, Дафна выглядела на загляденье. Образчик искусительницы вводить мужчин в безрассудство. Возбуждающие линии фигуры, безупречность лица. Легкий голос сродни хмельному вину. Манящая улыбка и взгляд истосковавшейся суки, течь кобелю слюной. Ей хватало и кавалеров и мужского внимания, но она свято помнила наказ своей выжившей (выжившей ли?) из ума бабки.
  ‒ Целка это дорого! ‒ назидательно грозила пальцем старая карга, пускаясь в повествование об унижении некой Флоринды Ла Кавы, захвате полуострова и потере короны. Дополнительно, в нагрузку, сообщила о двух миллионов золотом за девичью непорочность, выплаченных каким-то ненормальным королем. Явно приврала, завысив цифру. Ранее озвучивала сумму сильно меньшую.
  Дафна предупреждение на ум отложила, но не блюсти собственную чистоту, а как купец, присматривать выгодного клиента, сбыть скоропортящийся товар.
  Несмотря на все свое девичье великолепие, адди, и не только она, безоговорочно проигрывала... И кому? Фратте Деринн! Молодой монашке, бывшей не на много старше её, всегда укутанной в строгое одеяние, под которым не угадать ни единого изгиба тела. Грудь, шея и подбородок закрыты вимплом. Поверх головы покрывало, затеняющее лицо. Руки упрятаны в широченные рукава. Ничего приметного, броского, цепляющего. Но именно на нее пялились мужчины. Именно в Деринн видели соперницу бдительные жены и осмотрительные любовницы. В Деринн жила... обитала... царствовала... странная и притягательная сила, родственная пламени гадальной свечи. Сила, перед которой не устоять и которой с радостью, с желанием, полной безоглядностью, болезненным счастьем, отдаются не колеблясь. А лицо фратты!? Божественная насмешка над всеми остальными! А её глаза! Черная, завораживающая, подчиняющая бездонность, в разрезе легкой восточности.
  ‒ Змея подколодная! ‒ не понимала Шилла магнетизма монашки. Ревновала и оскорблялась. Разденься она догола и встань рядом с фраттой, заметят ли?
  ‒ Дикарка! ‒ обвиняла Эттенй, подозревая в монашке примесь степнячки.
  Дафна сильно сомневалась, была ли подобная магическая... колдовская... таинственная сила, вообще хоть у кого-нибудь при королевском дворе. А в столице? Отрицание подогревало зависть, поскольку сама в легионах обделенных. А красота? Собственное отражение не радовало, заставляя вздыхать и злиться.
  Сегодня в покоях относительно светло. Горят не меньше двух десятков свечей, и что удивительней, жарко натоплено. В комнате шесть человек, включая фратту Деринн. Кроме лэйт Кэрэн, старших адди ‒ Дафны и Шиллы, вечерние беседы обязали посещать и младших: Эттейн Нюзс и Киттин Воо. Обе девушки введены в круг близких не давно. Смуглянка Эттейн... она, одна из многих. Не хуже и не лучше. Природный штамп. Уделяют внимание, только при отсутствии подобных Деринн или Дафне. Киттин милашка. Хрупкая, почти игрушечная. Таких за благо брать в жены. Отлично дрессируются.... Превосходно подаются выездке. Не обременительное покорение умерено строптивой, отлично повышает мужскую самооценку. Не в этом ли прелесть брака и залог его крепости и долголетия?
  Деринн не торопясь отшагивала по комнате полукруг. Следом за ней, по полу и стенам, волочилась и ломалась длинная острая тень. Фратта напоминала грозного волкодава бдительно стерегущего робкую отару. Отара не велика, но умных в ней не сыскать. Приходится сторожить и досматривать от глупостей, зреющих внутри, ограждать от подкрадывающихся из вне.
  − Поговорим об обстоятельствах и предопределённостях, с которыми сталкиваемся сейчас или столкнемся позже. Некоторые мы в состоянии предвидеть и потому на них влиять. Другие являются прямым следствие наших разумных и неразумных поступков. Третьи, итог приложения чужой воли. Чаще недружественной, чем наоборот.
  Хождение монахини по комнате весьма не привычно. Ранее фратта вещала стоя, перебирая в руках крупные четки. Бусина на фразу. Не похоже, что сегодня она волновалась или прибегла к ходьбе успокоиться. Трудно представить Деринн, испытывающей волнения или затруднения любого порядка. Дафна заподозрила, расхаживание позволяет лучше наблюдать слушательниц, улавливать настроение, подмечать не свойственное и не характерное.
  Дафну бросило в жар. Записка! Она узнала! Как? Когда? От кого? В висках грохотал нарастающий пульс паники. Ей казалось, она выдала себя и опозданием, и ерзаньем, и покрасневшими щеками.
  − Утлое судно, ‒ остановила фратта хождение, говорить. ‒ Так называют нас мужчины в своем кругу. Иногда прозвище звучит резче. Дырявое судно. Двойственностью передать вкладываемый обидный смысл.
  У слушательниц скованная затаенность. Начало не предвещало занимательности. Что тогда предвещало?
  ‒ Они убеждены, при столкновении с жизненными невзгодами мы терпим верное и скорое крушение. Откуда такая уверенность? Из предубеждения о нашей вторичности. Мужчины первые, женщины вторые. Согласно одной из еретических версий, продолжить свой род, Кеннет-Прародитель получил жену волей Создателя... И была она из числе познавших гневы и узилища Господни, но прощена... В канонических книгах говорится... Создал Господь вслед за светом и тьмой, твердью и небом, рыбами и гадами подводными, лесными и полевыми тварями, мужчину и женщину... Продолжение существует не во всех канонах... И создав женщину, более Господь не создал ничего... Венец трудов. Совершенство из совершенств. Высшее проявление мастерства, ‒ проход от окна к центру комнаты, подготовиться разочаровать. ‒ Лавры оказались призрачными... Вторых не видно из-за первых. Носа не высунуть. А тот, кто позади, всегда из отстающих, с ним сколько нибудь считаться.
  Дополнительный шаг фратты, заморозить всякое шевеление и шептание. Никто не смеет открывать рот без её дозволения. Взгляд прошел по рядам, окаменить слушательниц.
  − Наше рождение. Обстоятельство от нас не зависящее. Оставим несуразность Альберта Великого, сравнивающего женщину с кобылой, которая, может зачать от ветра. Она противоречит благоволению Господа союзу людей, положить начало новым жизням. Однако благоволение благоволению рознь. Умножу скорбь твою в беременности твоей, в болезни будешь рожать детей, и к мужу твоему влечение твое и будет он господствовать над тобой... Так заповедано продолжить род. Угадать зачатие, женщина мочиться в емкость, куда бросают ржавый ключ. Не сойдет ржавчина с ключа, женщина беременна. Наличие разного цвета глаз, доказательство женщина не родит... Наиболее дотошные заставляют женщину мочиться на зерна пшеницы и ячменя несколько дней подряд. Прорастет пшеница, будет девочка. Прорастет ячмень − мальчик. Ничего не проросло − беременности нет.
  Фратта предупредительно посмотрела на Эттейн. Девушка готова её дополнить.
  − Адди, об испытании луком поговорим не сейчас. И не станем оспаривать утверждение, питье со слезой святого излечивает бесплодие, ‒ высказано замечание знатоку бытующих примет.
  Шаги к окну, качнуть свет, заставить его трепыхаться. Дафна завидует монахине. Она завидует всем. Зависть её второе ,,яˮ. Не потому что обделена и лишена чего-то. Ей надо. Наличие, а не пригодность употреблению, в данном случае превалирует.
  − ...Пройдет девять месяцев и в муках, плаче и крике, миру явится невинное дитё. Святой Августин пренебрежителен к таинству появления человека... Все мы рождаемся между мочой и калом... Сомнительная благодарность матери, выносившей ребенка. Но кто он кричащий, беспомощный, крохотный человечек?Верно ли поняты приметы, не разочароваться? Ибо отцы не молят Бога ниспослать им дочерей, а ангелы не включают девочек в число благ господних. Святая Хильдебранта убеждала... Мальчик рождаются, когда между отцом и матерью чистая любовь. Добродетельные девочки, если отец и мать искренне расположены друг к другу. Порочные девочки - подтверждение отсутствия всяких светлых чувств между родителями. Как видите, рождение мальчика само по себе воспринимается высшим благословением брака. А девочки.. Вспомним Кристину Пизанскую и её Град Женский... В безумии своем я впала в отчаяние из-за того что Бог определил мне родиться в женском теле... Ничего удивительного. Людское мнение открыто придерживалось и придерживается догмы − женщины уже потому плохи, что они женщины. На одном из церковных соборов, всерьез обсуждался вопрос, является ди женщина человеком? Ответ не озвучен, все-таки из прихожан, женщин едва ли не половина. Но уже за одно то, что мы чьи-то дочери, рай нам не грозит. Прочитав небезызвестное "Зерцало мирян", откроете ‒ женщины ни больше ни меньше ненасытные животные. Мазуччо писал.... Стоит ли напрягать свою мысль, описать бесчисленные недостатки, предательства и гадости женщин. Легче сосчитать звезды... Есть и такое мнение. Лучше бы мы рождались из желудей или происходили из вод смешанных с грязью, чем рождались от столь подлого, гнилого и несовершенного рода.
  − Но Кристина писала совершенно о другом! - не высидела смирно Эттейн инициировать спор. Книгу она читала. Мало чего почерпнула, на размышления не потратилась и минутой, но непрочь подискутировать на равных. Тщеславие ей не чуждо, чуждо каждодневно работать на него, не довольствуясь случайными крохами. Как теперь.
  "Не сидится дуре," ‒ гырчит в груди Дафны. Сегодня она не поборник споров и обсуждений. Чем быстрее фратта выговориться, тем быстрее их отпустят. У нее полно дел, высиживать часы впустую.
  − О другом. О том, что женщина не хуже мужчины, ‒ говорит Деринн с Эттейн, но смотрит в стороны Шиллы. ‒ Обрати внимание, не хуже, но не равна. Кристина потратила много усилий доказать свою мысль. Но доказать себе, не значит доказать всем. А всем она как раз и не доказала. Не смогла. Её и не слушали. Новшества идущие вразрез сложившимся традициям, приживаются тяжело или не приживаются вовсе.
  − А как же Агриппа Неттесгейм? Его Речь о достоинстве и превосходстве женского пола? - не отступалась Эттейн, вызывая восхищенные взгляды Киттин. Милашка готова рукоплескать. Так здорово!
  Шилла относившаяся к смуглянке с небрежительным покровительством, изогнула бровки. Не ожидала от нее ничего умнее подхихикивания и старых анекдотов. В чтении Ёнс отдавала предпочтения разухабистым шванкам и гривуазным амурам Аритино...
  ...Зад жадней, чем лоно, до ласк, пойми, -
  Как иначе жили б они в согласьи?
  Уд поглубже, чтоб он не поник, воткни!...
   Дафна запаслась терпением смотреть на свечи. Простая горит два часа. За время рассказа фратты укоротилась на пятую часть. Еще долго терпеть.
  Кэрэн любившая всяческие споры и аргументированные рассуждения по поводу и без, проявляла сдержанность, лишний раз рта не открыла.
  "Ей, что? Подол задрали?" ‒ косится адди на молчаливую и пришибленную лэйт. Мысль невероятна и с сожалением отвергнута. Подобное не скрыть, а так бы трубить в рога победы! Падение колоссов не только восхищает масштабностью руин, но высвобождает место восшествовать новым. Открывает простор выбирать и действовать.
  "Тем, кто не падает," ‒ очень самоисключительна и самоуверенна Дафна. Не маловажные свойства искать и стремиться к успеху.
  − Глас вопиющего в пустыне. Остался не услышан и Хумберт Романский... Женщина превосходит мужчину по природе, по благородству и по слову! Кто им внял? В каком углу мира мысли Агриппы и Хумберта нашли понимание или отклик, прижиться им? ‒ не столько вопрос от фратты, сколько призыв не тешиться впустую. ‒ Скорее уж поддержали Марбода Рейнского... Женщина это искусительница, колдунья, змея, чума, хищница, сыпь на теле, опьяняющий туман...
  Повелительный жест наставницы не позволил Эттейн говорить. Возражениям отказано в озвучивании.
  − Мы малы и все что нам потребно, забота и грудь матери, ‒ продолжала Деринн. ‒ Однако, появившимся в женском теле чаще достается молоко кормилицы. Примогенитура* не распространяется на девочек. Нас отлучают от материнской груди, быстрей восстановить здоровье роженице, для нового зачатия, произвести на свет желанного наследника.
  К великому сожалению, дети часто умирают. Священники утешают не особо горевать, ибо они неполноценные люди, раз не достигли зрелого возраста. Их хоронят, где придется. Хорошо под порогом отчего дома, а не в саду, под забором, в крапиве, как околевшую кошку или собаку. Выживших ждет Крещение. Причастие к величайшему таинству. Мальчиков крестят обязательно. Девочек, если не забудут. Зачем? Будучи в семье, они не принадлежат ей в полной мере. Те, кто, достигнув сроков, уйдет продолжать чужой род и унесет часть семейного достояния. Но до той поры крохи ничего не мыслят, растут и хотят только есть и спать!
  Монах Бартоломей в своем писании О свойствах вещей, поделился наблюдениями... Дети имеют мягкую плоть и гибкие податливые тела, проворство и легкость в движениях, их легко обучать. Они живут без мысли и забот. Их легко рассердить и легко порадовать и они легко прощают... Дети часто имеют дурные привычки. Любят игры и пустые занятия, не обращая внимания на то, что выгодно и полезно. Считают важными дела, которые не имеют значения и неважными важные дела. Хотят неправильного и вредного, и скорее воспринимают рисунки детей нежели рисунки взрослых. Больше плачут и рыдают от потери яблока, нежели от потери наследства. Забывают о милостях оказанных им. Желают все что видят и требуют его и рвутся к нему. Любят разговаривать с другими детьми и избегают общества стариков. Не держат секретов, но повторяют подсмотренное и подслушанное... Вымытые, они снова пачкаются. Когда их моют и расчесывают им волосы, они брыкаются, раскидываются и колотят руками и ногами, сопротивляясь изо всех сил. Думают только о своих животах, всегда желая есть и пить...
  Бартоломей написал о детях, не различая принадлежности к полу. Их действительно не видно. Мальчиков одевают в платье и иногда в передники. Порой в юбки. Не сделать нарядней. Согласитесь, женские одежды наглядный пример изящества. Из боязни сглаза или порчи. По логике взрослых, ничего подобного девочкам не грозит. Черную зависть вызывают истинные ценности семьи. Девочек к таковым не причисляют. Во время голода от них вполне могут избавиться, кинув в какую-нибудь яму, подальше от дома. Хотя в законах наказание за детоубийство и прописано, но, как правило, карается очень мягко и не всегда.
  В три года нас перекладывают из колыбели в отдельную кровать. Мы самостоятельно ходим и, нам одевают помочи. Здравая забота родителя о ребенке и подспудно привитие послушания. Позже, по мере взросления, от помочей откажутся. Но на девочках они так и останутся незримыми оковами, подчиняться чужой воле. Одежды мальчиков украсят поясами, схожими с поясами для ношения оружия. Нас − цветными лентами. Ленты сложат на плечах в банты, и мы будем напоминать маленьких ангелов, чьи крылья так и не расправились. Ангелочков, которые не полетят. Не пустят. Не позволят. Нас научат стесняться самих себя и быть добродетельными. Знаменитый Бернардино перечислил обязательные женские качества, в своей страстной проповеди: умеренность, замкнутость, стыдливость, внимательность, благоразумие, робость, честь, усердие, целомудрие, послушание, смирение, вера. Другим мало и они добавят... благочестивая женщина не должна оживленно жестикулировать, смеяться, но только улыбаться, не показывая зубы. Не должна смотреть прямо, но опустив глаза к долу. Не должна рыдать, заламывать руки, но плакать тихо... Мало кто блеснет лаконичностью... Женщине предписано страшиться тьмы тумана, тьмы леса, тьмы ночи...
  Краткий перерыв, пересчитать слушательниц по головам. Быть им тут, а не витать в облаках собственных фантазий. Заставить чувствовать давление недремлющего ока.
  ‒ ...С четырех лет четкое разделение на мальчиков.., ‒ жест в разные углы. ‒ ...и девочек, которых учат письму, музыке, рукоделию, танцам. И не выпускают за порог детской. Наши сверстники более вольны. Их ждут жмурки, прятки, качели. За ними внимательно присматривают взрослые, забавляя и забавляясь сами. Никто не видит зазорного попросить мальчишку показать ,,головастикаˮ...
  У всех есть братья, не удивляться словам фратты...
  ‒ ...С проявлением первой эрекции, мальчик приобретает статус маленького мужчины....
  И снова минимум удивления, но желание неких пикантных подробностей. Не анатомических. Знания не ради знаний, но предпосылки посудачить.
  ‒ ...Его науки становятся другими и забавы тоже. Оружие, война, осады, умение управлять, командовать и подчинять. Наша участь проводить время за пяльцами, чтением книг и привыкать подчиняться. Наша участь ‒ наши добродетели. Но и с ними все неоднозначно. Не повезло, родиться в бедной семье, могут продать, и в десять лет отправить в Голубятни или того хуже, прямиком на улицу, торговать своим юным телом. Малолетние шлюхи востребованы повсеместно. Родились бедными, но знатными? С удовольствием отдадут за старика, калеку, изверга, избавиться от лишнего рта. Нет приданного, значит, нет будущего. Но знатность и богатство вовсе не означают, свободу воли и выбора. Просто комната, в которой живем, больше прочих комнат. Её крепкие стены усиленны решетками, назначенных нам добродетелей, в стражи поставлены вмененные нам пороки. Это не всегда плохо, но всегда ли хорошо? Эгидий в Наставлении государям, настаивал.... Для воспитания целомудрия и стыдливости у дочери, должно пристально следить что бы она все время сидела взаперти. Не ходила в гости, на представления, танцы и даже не вступала ни с кем в разговоры вне дома. Дан и такой совет... Дочь должна испытывать голод в той мере, что бы сразу после еды быть в состоянии читать и молиться. Девочка должно регулярно вставать для молитвы ночью...
  Проход от центру к окну и от окна к центру. Неожиданный шаг вперед. Вздрогнуть Дафне. Податься назад Кэрэн, остальным затаиться, утишив дыхание и замерев.
  ‒ Приходит срок, и маленькие женщины становятся просто женщинами. Детство заканчивается с первыми регулами. По словам Исидора... Из-за отвратительной субстанции не всходят семена, прокисает виноградное сусло, погибают травы, деревья роняют плоды, ржавеет железо и чернеет медь, бесятся собаки... Звучит глупо и вздорно, но исходит от автора обширных Этимологий. Тем не менее, мы молоды, мы девственны и мы, те, кто наделены способностью рожать. Для семьи мы обретаем статус скоропортящегося товара, который лучше с выгодой продать или обменять. Рожающие наследников нужны всем.
  Деринн замолчала, отвернуться к окну. Позволила адди задышать свободней, пошептаться. Она слушала.
  "Когда плевела слов унесет время, останутся зерна познания," ‒ сказано явно не про её слушательниц.
  Их мысленные пожелание убраться, оставить в покое, пронизывают явственней холодного сквозняка и уличной сырости.
  − Для мужчины, будь то простой пахарь, зажиточный горожанин, предприимчивый купец или знатный тан, ценность женщины, прежде всего в её способности к деторождению. Ни высокий ум, ни образованность, ни таланты никого не волнуют. Прилагаются - хорошо, нет - меньше мороки. Повторюсь...
  Колкий взгляд сконцентрирован на Кэрэн. Лэйт выразительно спокойна. Только вот что с дыханием? И с чего ногтем ковырять ноготь?
  Взгляд фратты смещается на Дафну. Кровь усиленно стучит в висках и горле адди. Записка пылает раскаленным железом. Тавром прилипла к телу.
  − Основной критерий женщины ‒ деторождение. Для особ королевской крови это особенно важно, ибо первейшая обязанность высокородной мистресс не в управлении страной, не в знании законов и попечение их, не религиозность, а именно продолжение королевской фамилии. Зачать, выносить и родить наследника. Рождение дочерей дело обыденное. Любая корона, будь она имперской, королевской или эрла из Кайонаодха, требует от своих женщин наследников. Могут простить отсутствие взаимных чувств, ограниченность ума, телесную невзрачность, худость рода. Но не бесплодие!
  − Вы полагаете, чувства совершенно не играют никакой роли? - не согласна Эттейн с речениями фратты. - Мужчине не важно, что он чувствует и вызывает ли его приязнь у избранницы взаимность?
  − В большинстве случаях неважно. Мужчине достаточно того, что женщина здорова, имеет приятный или, по крайней мере, не уродливый вид. Все остальное приложиться. Любить и чувствовать возлагается на женщину, в той мере, которая необходима для благополучного материнства.
  − А на мужчину? ‒ не верит Киттин. У нее свои авторитеты. Жауфре Рюдель, Маркабрюн, Бернарт де Вентадор* посвятили столько строк Прекрасной Даме! Восклицание Салютати: "И ЧТО ты любишь? Женщину!?" ‒ ей незнакомо.
  − Возможно, они бы и рады, но они предупреждены Иоанном... Телесная красота ограничена кожей. Если бы мужчины могли заглянуть под кожу, вид женщины вызвал отвращение. Если вам не нравиться прикасаться к плевкам и испражнениям даже кончиками пальцев, как можно желать заключить в объятия мешок навоза? Это о нас. Может мешок навоза вызывать чувства? ‒ умышленно задели слушательниц за живое.
  − Он попросту круглый дурак! - натурально возмущена Киттин. Возмущены все адди, но слово обронила младшая, еще толком не научившаяся оглядываться на остальных
  − Которого охотно слушают, ‒ не утешителен вывод фратты. ‒ Сарджуш устраивает.
  Её не поняли, пришлось объяснять.
  − Сарджуш означает, лучшая часть чего-либо. Раз существует лучшая часть, к ней найдется и худшая, ‒ Деринн показывая пальцем, пересчитала сидящих. Сама в счет не попала. ‒ Но так подстроено, под этим небом только в союзе обоих продолжится род. Великое делание превосходящее по значимости извлечение из первооснов философского камня. Что не отменяет..., ‒ недобрая пауза. Палач вознес свой острый карающий клинок. ‒ Женщина рождена как раб! Восклицает Салютати. Скрасить её рабство мужчинами придумано не мало уловок...
  Тебе послал я в дар венок,
  Душистый, словно сад.
  Я верил - взятые тобой,
  Цветы не облетят.
  Вздох, подарив цветам, венок
  Вернула ты назад.
  Теперь дарить не свой, а твой
  Он будет аромат!*
  
  ...Куртуазность хороша тем, что есть. Но ничего не изменяет и не отменяет. В дешевой пьеске и меч картонный и дракон холщовый. Главное выглядеть подлинным героем. Героев любят все. Любят ли героинь? Вспомните судьбу рани Элиз Кёсли! Её общества добивались. Ей посвящали оды и поэмы. Восхваляли незабываемую красоту и несравненный ум, а муж запросто спровадил в монастырь. Бедняжка не могла родить ему детей. Можно сколь угодно изображать из себя Белую Королеву или даже быть ею, но бесплодных королев не бывает или бывает очень недолго.
  − Мессир Дигл взял в жены Мерис Гебд, Она вовсе не белая. О её любовниках судачит вся Кэффа, − не угомона Эттейн в который раз оппонировать фратте. Ей хочется признания, авторитета. Что же, редкая кошка дичится ласки поглаживаний. Все ли они придутся по шерсти?
  − За избранницей дали огромное приданное. Для мужчин, золото вторая причина выбора кандидатуры для брака, ‒ говорила фратта, донести не секретный секрет. ‒ Но даже в этом случае, требовалось согласие мужчины, но не женщины. Мистресс Мерис вообще ни о чем не спрашивали. Ни о чувствах, ни о желаниях. Как мессир Дигл будет уживаться с вольным прошлым избранницы, его личное дело. Сто тысяч грот приданного способны нивелировать привкус грязи и порока. Посмотрим на развитие событий, когда деньги закончатся. Мессир Дигл не образчик бережливости и рачительности, ‒ снова повелительный жест молчать и не рыпаться. ‒ Перестань ерзать в ожидании момента вставить очередные глупые реплики или комментарии. У нас не открытый диспут. Повторюсь! Создание семьи не требует каких-либо чувств ни от одного из вступающих в союз. Чувства желательны, но не обязательны! Ферран авторитетно утверждает, любовь есть болезнь и душевная и физическая, она поражает одновременно печень, рассудок и сердце. К ней надо относиться серьезно, поскольку жизнь больного оказывается под угрозой.
  Деринн сместилась встать напротив Дафны. Адди выпрямила спину, свела губы в нитку, достойно противостоять "наглой суке." Возможность привычно спрятаться за Шиллой, отсутствовала. Перед ней никого. До фратты чистое пространство в три шага. Дуэльная дистанция.
  ˮЗмея,ˮ - молчала и злобилась Дафна, в бессилии выдержать давление чужой воли.
  − Святой Павел предупреждает мужчину, лучше вступить в брак, чем разжигаться, − продолжала Деринн, не торопясь вернуться в центр. − А Гильберт сокрушается о женщине. Все добродетели святой ничто по с равнению с целомудрием, с которым она рассталась. Церковь склонна к компромиссу и оговаривает четыре условия заключения брака. Первое. Вступление в брак равных, свободных и согласных. Второе. Женщину должен выдавать отец или родственник. И у нее должно быть приданное. Третье. Свадьба публична. И четвертое... Брак подтверждается выполнением супружеского долга. Принимаю тебя в жены, если отныне и впредь я тебя плотски познаю, говорит муж. Принимаю тебя в мужья, если отныне и впредь ты плотски познаешь меня, слова жены. Незамысловатая формула, но достаточно внятная. Рассмотрим первое условие. Равными это значит равными по происхождению. Крестьянин не войдет в королевский дом, так же как в дом тана или эрла. А королевская фамилия не отдаст дочерей в хижину. Хотя при желании короля, такое возможно. В качестве наказания, например. Свобода подразумевает и критерий происхождения и положения в обществе. Связанные клятвами не могут сочетаться браком, если клятвы нарушатся. От клятв и обязательств следует освободиться, исполнив их или выкупив на них права. Либо получить дозволения от принявшего клятву. Тем не менее, согласие требуется от мужчины. Ибо согласие женщины прокомментировано вторым условием. Её выдадут отец или родня. Если у девушки их нет, родительские или родственные обязанности исполнит Святая Церковь. Вдовы вправе распоряжаться собой сами, но тогда они потеряют свое имущество.
  − Вы хотите сказать, желание даже знатной женщины совсем-совсем ничего не значат? - отнеслась с подозрительностью Эттейн к словам фратты. Монашкой не сказано нового, но слишком открыто, в лоб.
  − Меньше, чем ничего. Ни знатной, ни нищенки. Речь о вступлении в брак, как процедуре или обычае. О положении женщины в фамильной иерархии. Долге перед родней и теми правами, что она располагает. Не следует путать положение в семье и положение в обществе. Вы можете быть королевой в государстве, но не более, чем прислугой у мужа. На королевском совете, на площади, подданные будут слушать вас раскрыв рот, но в домашней обстановке вам самой не дадут рта открыть. То, что женщине позволяется, позволяется с молчаливого согласия или гласного одобрение мужчины. Под патронажем, которого она находится. Такова природа взаимоотношений. От небес до преисподней!
  Дафна невольно косилась на лэйт. Каждое слово фратты, то добавляло красок на лицо, то убирала их. Ощущение ‒ Кэрэн хлестали по щекам. Человек воевал сам с собой, удержаться и не ответить на раздражители. Не видеть сколь они действенны и влиятельны.
  − Получается, всегда решают мужчины? - недовольна Киттин уготованной ролью немой послушницы.
  ‒ У вас в роду по другому? ‒ легко заткнули девушку. Отец адди отличался крайней приверженностью к старине. Сам порол слуг, детей и жену. Мистресс Воо побои сносила с непонятной гордостью
  ‒ Этим мужчинам слово не скажи, ‒ жаловалась она товаркам без всякого осуждения или желания жалости.
  − То есть я абсолютно несвободна? - не выдержала, вмешалась Шилла. В присутствии фратты она старалась говорить мало, по необходимости. Раньше, по выражению Дафны, было не заткнуть, такая говорунья. Она бы удивилась совету, полученному Шиллой от собственной матери.
   ‒ Лучше откуси себе язык, сказать при монашке лишнего, ‒ пожелала родительница и ослушаться её никак не возможно. Причину сдержанности в речах объяснили своеобразно. Мать закатила глаза (ну и дура, ты дочь!) и красноречиво постучала по виску. Посчитали достаточно понятным, совету твердо следовать.
  Сейчас, сиды на табурете и держа спину прямо, под взглядом фратты, девушка ощущала себя воином, вышедшим на бой с великаном. Шанс есть. Он воспет в балладах, прославлен в стихах, и описан в романах. Шанс едва ли больший, болонке закусать медведя.
  ‒ Все присутствовали на конюшне? ‒ ураганом прошелся взгляд фратты по слушательницам. Всякое движение и вошканье пресечено на корню.
  Позавчера прогулку прервали, завернуть адди на конюшню.
  ‒ Поедем кататься? ‒ наивно радовалась Киттин. Девочка (ум не поспевал за формами) исключительно воодушевилась небольшим конным путешествием по столице.
  ‒ Наблюдаем, ‒ призвала фратта никак не откликаясь на надежды юной любительницы верховой езды.
  В загоне, вольно бегала чармэ ‒ белоснежная кобылка. Молодая, игривая, норовистая, с бесенятами в больших, неправдоподобно красивых глазах. Она то шла шагом, высоко выбрасывая колени, то легко нарезала круги, распуская хвост и гриву. То топталась на месте, исполняя незамысловатый танец. То выдумывала взбрыкивать, задорно фыркая. Несколько мочилась ярко-желтым. Глядя на нее, наблюдая, легко представлять степную бескрайность, когда облака, звезды, луна, солнце, медленно стекают по небу в щель горизонта. В какой-то момент в загон выпустили жеребца. Хэнга, подобного белой метели. Крупный, но не массивный, резво прошел круг представиться зрителям, подключиться к играм чармэ. Он заступал ей дорогу, догонял и толкался, прижимал к стенке загона. Не давал проходу, следуя всем правилам надоедливого ухажера. Кобыле не нравилось, она сердилась, повизгивала, тщилась укусить, отталкивала, взбрыкивала, садануть копытами. Иногда у нее получалось. Хэнг болезненные удары сносил с пренебрежительным фырканьем и продолжал погоню. Порой они останавливались морда к морде и жеребец пытался лизнуть губы и ноздри чармэ.
  ‒ Целуются! ‒ умилялась Киттин и едва не хлопала в ладошки, нежному представлению.
  Кобыла на ласку мотала гривой и пятилась и снова пускалась в бег, отделаться от навязчивого ухажера. Ласку хэнга она принимала с настороженностью. По всему жеребец ей не очень нравился.
  В какой-то момент появился конюх. Вышел на перерез и позвал чармэ.
  ‒ Кика! Иди ко мне! Иди, девочка моя! Иди, хорошая! Иди, красавица! ‒ человек протянул большущую мытую морковину. Кобыла охотно отозвалась, прибежав за угощением. Человек сунул оранжевый корнеплод лошади, погладил шею, захватил и сгреб в кулак гриву.
  ‒ Все хорошо! Все хорошо красотка. Ах, какая красотка! Умничка! ‒ нахваливал конюх фыркающую чармэ, задабривая похлопыванием.
  Жеребец беспардонно сунулся беглянке под хвост. Кобыла забеспокоилась.
  ‒ Ну-ка у меня! ‒ пристрожил конюх воспитанницу. В голосе больше воли, чем прежней ласки. Нос хэнга прошелся по крупу кобылы, боку и шее, вынюхивая нужный ему запах. Не удовлетворившись, лизнул чармэ в щеку и вернулся к исходу. Путаясь мордой в кобыльем хвосте, заводил ноздрями, жадно хватая воздух. Его свесившийся член, подобрался, напружился, капая семенем. Жеребец прытко наскочил на кобылу. Отталкиваясь задними ногами подпрыгал ближе.
  ‒ Чи-чи-чи! ‒ успокаивал конюх белянку, жестко держа за холку. Она послушна чужой воле, послушна своей участи.
  Рожающая наследников таковой должна быть и оставаться....
  − Вы свободны настолько, насколько позволят, ‒ объявлен слушательницам очевидный приговор. ‒ Только кажется, чем выше положение, тем больше шансов воспользоваться своей свободой. Умозрительная возможность, ничем не подкрепленная. Права и обязанности женщины сосредоточены в умении вести хозяйство, приумножать благосостояние семьи, не уронить честь своего мужа дурными поступками или помыслами. Родить и воспитать детей. Этого от нас требуют и это все что нам дано и дозволено. Остальное, вздыхать над песнями труверов, участвовать в увеселениях, совершать выезды ‒ с разрешения или одобрения мужчины, супруга, отца, опекуна, брата. Анэш Дакская содержала целый табор поэтов и музыкантов, восхвалявших её достоинства. Как только она перешагнула черту дозволенного, муж выгнал её на мороз. Падшая королева замерзла насмерть, под балконом собственной спальни. И никто за нее не вступился. Ни могущественные родственники, ни друзья, ни двор. Супружеская верность высочайший долг жены и матери. Любая связь, даже дружеская, ставит под сомнение чистоту рода. А если вы внимательно слушали, то запомнили, для мужчины важна способность женщины рожать наследников от него. И здесь подходим к третьему условию брака. Как только во всеуслышание объявят о вашей свадьбе, о вас вспомнят злые языки, ‒ шаг вернуться, встать перед Кэрэн. ‒ Вспомнят ваши проступки от рождения до того момента, когда вы обопретесь о руку законного супруга. Скажите сейчас или молчите во веки, призовет священник собравшуюся в храме паству. И слова польются рекой. Или не польются. Лишь ненавистные добродетели способны хоть сколько-то защитить и оградить от нападок и напраслины. Конечно, если мы следовали добродетелям, а не искали мнимой свободы и чужой лести. Актер играющий негодяев и в жизни воспринимается аналогично. Падшая на сцене, обретает порочную славу гулящей, хотя возможно в жизни не совершила подобного греха. В дурное охотно верят, потому что в большинстве дурны сами.
  Деринн сделала шаг и вновь остановилась против Дафны. Пальцы девушки сами собой вцепились в ткань сбернии. Скрыть нервозность и напряжение.
  "Вот пристала!" ‒ лихорадило девушку от буйного воображения. Разоблачение.... Наказание... Изгнание... Но даже будучи в столь великом смятении не желала отказываться от намеченного. Тот кто садится делать ставки в игре, в великом риске потерять последнее и малом везении сорвать выигрыш. Она верила в свою удачу.
  − ... Лучше всех выглядят тот, на ком меньше грязи, а не тот кто чист.
  Деринн снова отмеряла полукруг. Какой уж раз.
  ‒ У многих в ходу досужие рассуждения, правила существуют их нарушать. Мыслят, их цель настолько важна, оправдает любые средства. Прибегнуть к ворожбе и привороту. Опаивать травами, − красноречивый долгий взгляд на Киттин. Головы остальных слушателей послушно повернулись в сторону младшей адди.
  ‒ Я только...., ‒ едва разевала рот растерянная адди, повергая в изумление своих соседок. Фратта не дослушала и говорила дальше.
  - Или разводят вино своими регулами и дают избраннику испить.
  Эттейн покраснела, словно на нее навалилось само небо и она напрягается держать бездонную синеву из последних сил. Способности слушательниц бледнеть и краснеть позавидовал бы и хамелеон.
  − Некоторые пьют семя мужчины, сильнее привязать к себе.
  Добралась фратта до Шиллы. Встревожить. Сбить дыхание. Ахнуть остальным.
  Киттин не удержалась, прижала ладошки к губам. У нее богатое воображение.
  − ...Бытует и такой совет, − теперь фратта говорила без конкретной привязки. − Собственноручно выловить небольшую рыбу. Поместить её в промежность и как она задохнется, изготовить и накормить мужчину....*
  "Нам всем уготован ад," ‒ невольно страшилась Дафна. Рецепт приворота они дружно обсуждали, за день как появилась наставница. Были и другие способы, но этот вызвал особое оживление и дискуссию.
  − ...Но как вам такое... Девственница способна зажечь своим дыханием свечу, ‒ Деринн сняла погашенный сквозняком огарок и предложила сидящим подтвердить свою непорочность. Пять попыток. Пять вздохов ужаса и пять выдохов облегчения. Каждый прятался за каждого.
  ‒ Либо поверье лживо. Либо лживы сидящие передо мной.
  ‒ А вы..., ‒ мяукнула Киттин.
  Подбородок цепко захвачен и задран. Почти с небес давит взгляд черных глаз. Утверждают, монахи молятся перед небесами о всепрощение. Фратта и молить не будет и сама не простит.
  ‒ В поверье явственна мужская убежденность, та, кто без греха, обладает чудесной силой. А раз так, то обязательно родит ему детей. Наследников. Чистота невесты это предмет особой гордости.
  Киттин всхлипнула, моля о пощады. Она... она виновата.
  Деринн отпустила девушку, вновь пройти полукруг. Хищник охотится и никто не желает подставляться жертвой.
  ‒ В Фарозе, в первую брачную ночь, в спальне с молодыми, обязательно присутствует родственник мужа. Засвидетельствовать девственность невесты. В Кайонаодхе утром вывешивают простынь, убедить народ, кровь из лона пролита. В некоторых септах Бахайи, невеста хранит простыню с пятном своей крови. Считается ткань, обретает некую магическую способность, охранять семейный очаг. Ей лечат слепоту. Не ведаю, насколько успешно, но лечат. В Голадже, в Воссе на границе с юашами..., − голос Деринн звучит нещадно перетянутой струной, - прибегают к обряду макрума*, обеспечить чистоту девушки до её замужества. Непрошедшая или уклонившаяся от обряда, считается распутницей и никогда не выйдет замуж, навеки оставшись аджуз - каргой. Есть только одно исключение. Фэда. Выкуп отцом пленного старшего сына. Он посвящает свою дочь в ракебэ*. Их чистоту вверяют богине Мадж, − фратта задышала спокойней и голос сполз в прежнюю тональность. - Иногда служительниц богини называют мар. В Кайона это означает старший, в приграничье - змея.
   Неестественная пауза в речи, пауза в движении. Память умеет подловить в самый неподходящий момент, вонзиться тысячами острых крючков, потащить прошлое из потаенных глубин. Без всякой острой надобности. Напомнить - было!
   − Четвертое условие самое важное. Без него предыдущие теряют всякий смысл, − Деринн говорит отрывисто, жестко, жестоко. − Многие утратив чистоту, прибегают к обману. Шарик из хлопка, пропитанный бычьей желчью. Вкладыш из растения смалевки. Её сок раздражает женское лоно и оно от малейшего прикосновения кровит. Некоторые используют пиявок. Но те, кто прибегают к обману обманывают людей. Смогут ли они подобным образом обмануть небеса? - шипит фратты, напоминая кобру перед броском.
  Мар. В пограничье умеют уловить главное в человека. В характере, в сути, в единения долга и бытия.
  − Если жизнь до замужества подчинена распорядку установленному отцом и поддерживаемому матерью, то после замужества женщина подчиняется мужу. Во всем! Беспрекословно! И нет выше власти над ней, чем власть Господа и власть мужа. Я не случайно вспомнила Вседержителя. Дабы упорядочить подчиненность, Церковь накладывает следующие ограничения. Нельзя заниматься соитием в пост, а так же в воскресенье. Нельзя заниматься им во время беременности. Запрещается представать пред мужчиной обнаженной. Запрещены не естественные соития. Жене должно лежать навзничь и никак по другому, а мужу сверху. В противном случае забеременеть может мужчина. Так считают. За уподобление псам и скотам, за соитие в задний проход − епитимьи. За соитие в рот, худший из грехов - епитимья! Пенитенциалий Финмиана требует воздержания три раза в год по сорок дней. Кроме того запрещает соития по средам, пятницам, субботам и воскресеньям. Цель соития не наслаждение, а деторождение, потому проститутками являются все женщины, вступающие в связь не для зачатия. Однако Церковь соглашается, наиболее благоприятно складываются обстоятельства для зачатия в момент высших содроганий и выделения семени женщины и мужчины. Процитирую Немесия. Женщина имеет все те же половые органы, что и мужчина, только внутри, а не снаружи. Полагают, семя женщины никакого значения не имеет для деторождения детей. Испускаемое женщинами, по их мнению, есть скорее пот от членов, чем семя. Другие же говорят, женщины тоже испускают семя и зародыш образуется от смешения того и другого семени - потому и совокупление называется смешанным. Но конечно семя женщины не столь совершенно как мужское, но еще незрелое и более жидкое. Будучи таковым семя женщины служит пищей для мужского. Из него же сплачивается некоторая часть плевы, окружающая рога матки. Самка у животных всех видов тогда допускает самца, когда может зачинать. Те виды, которые всегда могут зачинать, всегда допускают совокупление. Таковы курицы, голуби и люди. Но другие самки после зачатия избегают соития. Женщина допускает всегда... Удивителен вывод сделанный Немесием... Женщина же, как в других отношениях обладает свободой воли, так и в отношении совокупления после зачатия. Это потому что неразумные животные управляются не сами собой, а природой и получают от нее определенную меру и время...
  − Выходит, я неразумное животное?! - не слишком то и огорчена Эттейн. Её не волновал вопрос, как к ней относятся мужчины. Хотела определиться, как ей относиться к самой себе. Осторожная попытка развидеть и понимать минусы и плюсы принадлежать к слабому полу.
  − Такова мысль мужчины и ученого, − бесстрастна Деринн волноваться о чьем-то мнении. − Но речь о зачатии и хотя церковь не отрицает благотворного влияния наслаждения в соитии, меньше всего женщина должна думать о получении удовольствия. Только о наилучшем исполнение своего предназначения. Продолжения рода.
  − И обязательно мальчика! - язвит Киттин. Сотрясать воздух впустую удел многих. Засорять своми умничаньем любой разговор, выделиться. Высунуться.
  − И тому предлагается несколько верных способов, − Деринн оценила готовность слушательниц внимать ей. Эттейн. Шилла. Похоже Киттин. Кэрэн где-то далеко на солнечном берегу ласкового моря. Дафна здесь. Ей некуда деться, но вариться в самой себе. - Мужчина перевязывает левое яичко, а женщина после соития ложиться на правый бок. Гарантировать рождение наследника. Возникнет прихоть завести дочь, то все следует проделать наоборот. Женщине предписывается поедать много кислого и острого, а мужу разнообразные орехи, произвести на свет сына. Топор под кровать и мужская рубаха в головах будущей матери, добавят шансов счастливого бремени. Насколько удачны приложенные старания, определяют поедая чеснок. Отсутствие запаха, женщина вынашивает девочку. Если у беременной правая грудь больше левой, родится дочь. Левая больше правой, сын. Сухие и шершавые руки свидетельствуют о рождении будущего воина. Мягкие и бархатистые о прекрасной деве.
  Её слушали. Из-за отсутствия выбора. Открыто побаивались. Неизвестно какими чужим тайнами она владеет и какие сочтет возможным открыть. Заимев секреты, люди не рассчитывают на легкую к ним доступность посторонних. Расчет, как правило, не оправдывается.
  − ...Супруга не может отказывать мужчине в близости, за исключением причин названных Церковью. В случае измены мужа, грех проступка ложиться на НЕЕ. Не мужчина слаб, но женщина коварна. Не мужчина легковерен, но женщина хитра. Не мужчина нарушил заповеди Создателя, но впал в заблуждение, обманутый женщиной.
  "Внемлющие тебе глухи." ‒ убеждена Деринн. Будь в том сомнения, самое время опровергнуть их. Сомнений никаких.
  − Из ваших слов, выходит и вправду, самое худшее, что могло со мной произойти, произошло! Я принадлежу к женскому роду! ‒ сказано фратте с вызовом. Снова неуемная смуглянка Эттейн. Мужчин предупреждают, не ссать против ветра. О чем сказать, предупредить её.
  − У вас в единомышленниках Кристина Пизанская и все мужчины мира, ‒ подтверждает Деринн невезучесть адди. ‒ Они тоже в этом убеждены. Но поверьте, сыновьям прародителя вас не жаль, а сочувствие лишь слова, склонить поступать к их выгоде.
  − Тогда зачем.., − Эттейн набрала побольше воздуха проговорить одним заходом.
  ‒ У ней во власти - дух и плоть.
  Её люблю! Пускай простит Господь
  Мой тяжкий грех!
  Любимая прекрасней всех!
  − Мессир Херцл мастер слова, с этим не поспоришь. Кто-то сравнил его творения с магией, кто-то с разящей сталью... Много с чем. Магия белая ли, черная ли, порицаема, осуждаема и греховна в любой одежде. Острая сталь предназначена наносить раны, но задекларирована защищать, плохо маскируя готовность к нападению, − фратта чуть наморщив лоб, прочитала по памяти.
  − О, где красавица моя
  Увы, увы: Я брошен ею!
  В отчаянье повешусь я -
  Другой красавице на шею.
  
  Любимая прекрасна, пока идет на поводу у мужчины. Пока оправдывает его ожидания. Стоит проявить капельку благоразумия или характер и вас вычеркнут из фавориток сердца, поменять на более сговорчивую и уступчивую.
  − Так поступают не все! − готова Киттин к спору с фраттой. Не истина важна, не мнение сторон, а неумное противопоставление себя.
  − Но зато думают...
  
  Нет, лучше вожатого, чем Назон*!
  За ним подобает идти:
  Он путь указует для дев и для жен
  Желающих сбиться с пути.
  
  Или...
  
  Хочу влюбиться вновь, но мне ни дур
  Не надо, ни разумниц для романа:
  Одни поднимут юбки слишком рано,
  Другие поздно чересчур.
  
  Хочу влюбиться вновь? А что произошло с прежней пассией? Надоела? Отказала? Кого отнести к недурам, кого к не разумницам? Не тех ли, кто подобно магнитной стрелке кормчего, прокладывает путь, угодить мужчине? Утлое судно идет верным курсом, ориентируясь на мужские прихоти.
  Деринн умышленно оставалась на месте, не мешать, не отвлекать, спровоцировать высказаться. На фоне языкастых четче те, кто не могут раскрепоститься заговорить. Немота, сосредоточенная на глубинных переживаниях, выдает скрытниц. Шилла наблюдатель. Зритель, готовый рукоплескать и жертве и охотнику. Кэрэн подобна угодившей в ловушку мухе. Это мотыльки устремляются к свету, отчаянно погибнуть. Мухам уготована паутина, долго мучаться, насытить убийц. Дафна не хищник. Сигнальщик. Вызвать паука и подобрать за ним крохи. Можно прожить на объедках, мечтая о сытой жизни. А можно кормить хищников, приучая их брать из своих рук. У нее получиться. У таких как она получается. Домашние суки легко приживаются в диких стаях.
  Кэрэн внимательно рассматривала носки своих туфель. Она хотела бы хитро спорить, агрессивно возражать, умно подбирать доводы и контрдоводы. Много чего. Но не единожды не открыла рта. Она помнила встречу с королем. Подозревала, сегодняшний разговор следствие предыдущего. Во что он выльется, лучше всего иллюстрировал поход на конюшню.
  "Крепче возьмут за холку," ‒ немудреный итог, оплаканный каплями с эрегированного члена хэнга. Не об этом ли толкует фратта. Всегда найдутся, кому взяться за загривок и кому пристроиться сзади.
  − Вообще не выйду замуж! - пафосно произнесла Эттейн. Так себе угроза, поверить в неё.
  − Будет ли учтено подобное пожелание? Сомневаюсь, - охладила оппонентку Деринн и жестом приказала молчать и не лезть с глупостями. Заодно попридержала её юную соседку, уже напыжившуюся много и пространно рассуждать. Минута свободы закончилась. − В бытопорядке главенствуют мужчины. Их слово закон. Их воля должна неукоснительно исполняться. Их интересы должны блюстись и ставятся превыше остального. Мы лишь часть мира мужчин. Не маленькая, не большая. Важная часть. Для которой путь добродетелей преисполнен трудов, а путь порока легок и прост.
  Фратта постояла рядом с Шиллой, сделал шаг к Кэрэн и последним шагом сместилась к Дафне.
  ‒ Сказанного достаточно, ‒ медленно произнесла Деринн, опуская всякие "надеюсь" , "уверена" или нечто подобное, придать словам большую значимость.
  "Закругляйся уже!" ‒ не посмела поднять взгляда Дафна. Легко бросить вызов. Еще легче схлопотать пощечин и не ответить на них. Быть битой унизительно. Смысл воевать? К миру стремятся, когда не могут выиграть или не способны выиграть. Вот у нее пока мир.
   − Мне пора, − объявила фратта желанное окончание долгого разговора. - Лэйт, проводи меня.
  Деринн, не торопливо, направилась к выходу. Кэрэн пристроилась с боку, слушать. Ей очень тревожно. Хотелось забиться в угол и сделаться невидимой. Но отчего такое предчувствие, найдут в любом углу, в любой ипостаси.
  − Одна юная особа очень любила книги, представления лицедеев и баллады о любви, ‒ тихо говорила фратта. ‒ Она жила в выдуманном цветном мире, в уюте и грезах. В реальном её не любили, обделяли вниманием, и ей не на кого было опереться. Она искала поддержки в многостраничных выдумках и своих неуемных фантазиях. Особенно привлекало, отправиться в лес и встретить белого единорога. Изменить жизнь. Произойти невозможному. Девушка очень верила, во что хотела верить и совсем не замечала происходящего вокруг. В поисках диковинного животного, часами пропадала в старом саду, забираясь в заброшенные и дикие уголки. Мечтала о переменах и ждала их... Когда живешь в сказочном мире рано или поздно столкнешься с действительностью. Радужные надежды окажутся хрупче тонкого стекла. Всяким красивым историям обязательна финальная сцена и эпилог. В один несчастливый день, на одной из дорожек, девушку подкараулил собственный брат. Её непорочность осталось на его грязных пальцах.
  − Вы о Дуанне? ‒ не уверенно спросила Кэрэн. История мерзкая и она её боялась. Как боится чистюля луж и помоев. Добавляло страху и произошедшее с ней в королевской берлоге. Финал не отыгран, в ожидании всех участников.
  − Не всегда мечты оказываются безобидными. Надо трезво смотреть на вещи. Надо стараться увидеть грань возможного и невозможного. Как единорог. Не составит труда прочесть о нем сотни книг. Следует железно помнить, он мифический зверь, не гоняться понапрасну. Его не встретить ни в дальних странах, ни у нас в лесах, ни в собственном парке, ‒ подчеркнула фратта. ‒ Проявляй трезвомыслие. Именно этого я тебе пожелаю, прежде чем попрощаюсь на сегодня.
  ‒ А каков эпилог? Вы говорили, ‒ Кэрэн жалела сестру и одновременно восхищалась ею. Кумир сродни золотой монете. Блестит. И не важен номинал и через сколько и чьи руки прошел.
  ‒ Эпилог еще только грядет, ‒ отскакивали слова фратты от стены человеческой глухоты. ‒ Истории редко заканчиваются душещипательным, жили они долго и счастливо. Гораздо чаще ни долгой жизни, ни счастья не предполагается.
  
  
  17. Пфальц. Алое крыло.
  
  − Монастырская сука! - выждав короткое время, расхрабрилась Эттейн ругаться. Выплеснуть накопившийся за сегодня негатив. Фратту она откровенно боялась. Минувший день довесок к дням предыдущим. Худший из вообразимых. Обоснований тому не требуется. Кому не понятно, пусть побудет в шкуре одной из адди.
  ‒ Даже дышать свободней, ‒ обмахивалась Киттин ладошками.
  С первой встречи к Деринн не испытывали сколь нибудь теплых чувств. В этом полная взаимность и извращенная зеркальность. Фратта определила молодых, амбициозных и красивых подопечных в сплетницы, дурехами и серости. В свою очередь, адди причислили наставницу к зарвавшейся черни и конченным стервам. Ничтожествам по недоразумению допущенным командовать и распоряжаться. Единство противоположностей случается под синим небом, но чаще они противоположно противостоят. Агрессивно и варварски. До крови, до разрыва сердца, до выгорания души.
  ˮЗаныли!ˮ - раздражена Дафна младшими, но опять же промолчала, не выдавать треволнений. Нервы ей потрепали знатно, а дела не закончились. Записка по прежнему не у получателя, а в её кармашке. Ждет своего часа и минуты.
  Кэрэн вернулась и Дафна догадалась, сказанное с глазу на глаз, важно. Подробностями однозначно не поделятся, не стоит и заводить долгие речи. У адди стойкое опасение, непредназначенные ей знания, прямо или косвенно, скажутся самым нежелательным образом. И это в шаге от поставленной цели? В шаге! Будет ли возможность начать с начала? Предоставится ли? Очень и очень сомнительно. Потому...
  "Прыгаем!" ‒ с остервенением скомандовала Дафна, соображая себя отчаянным ныряльщиком. Оставить колебания и страхи в недосягаемости. Или сделаться недосягаемой для них. ‒ "Время быть свободной!" ‒ объявила она, гордиться собой. Лавровый венок победителя уже тяготил её чело. У всего тайного особая, неповторимая хмельность и свойство сахарной липучки.
  − Говорят её прислал Орден, - поделилась Киттин сплетней, коих знала великое множество. На выбор. Дворцовых, городских, уличных, сделаться в разговоре крайне утомительной и многословней.
  − Кто говорит? ‒ уточнила Эттейн, испугавшись за "суку". Разве в здравом уме свяжешься с Орденом.
  ‒ Слышала. Дома, ‒ неохотно созналась милашка.
  ‒ Подслушивать старших не хорошо, - учит Шилла уму-разуму младшую. Утренний боевой задор Ёнс бессмысленно испорчен. Против Деринн, как выражаются фехтмейстеры, она не тянула. Совсем. Ни сейчас, ни в перспективе.
  ‒ Я не подслушивала! ‒ зарделась Киттин, для порядка, а не от смущения. Не впервой ловлена.
  "Такая милая..." ‒ точила Дафна зуб на игрушечную адди. Ассоциации не в пользу младшей. И причины тому имеются.
  ‒ Разве В орден бурет женщин? ‒ сомневалась Эттейн и искала поддержки в своих сомнениях. Пользы особой нет, не утешат и не пожалеют, не те люди, но душе спокойней.
  ‒ Оказывается берут, ‒ полна покровительства Дафна. Не обязательно знать больше, главное подать себя всезнайкой или приближенной к подобным, вхожей в их высокий круг.
  Между адди нет дружбы. Нет и приятельства. Любезничанье, так будет вернее. Состояние более предшествующее враждебности, чем доверительности.
  ˮНадоели своей болтовней,ˮ - едва не скалится Дафна. Она все еще не в состоянии успокоиться. Попадись ей сейчас служанка, с огромным облегчением отхлестала бы. За любой пустяк. За само нахождение в границах досягаемости вытянутой руки.
  − Что за обряд макрума? ‒ вспомнила Киттин. Прозвучало слишком уж наивно и глупенько. Когда в человеке чего-то много, сверх меры, это начинает раздражать в поминутном возрастании.
  "А должно настораживать," ‒ учили Шиллу предвидеть неприятности. Хорошего всегда мало, им разбрасываться. Особенно перед себе подобными.
  Милашка Дафне постольку поскольку. Важнее реакция Шиллы на сегодняшние раздражители. Пригодится. На потом. Не зря говорят, самые худшие отношения у вынужденных соратников.
  − Татуировка в особом месте, - предположила Эттейн. Иметь мнение обо всем, уметь высказаться, полезные навыки. Серой мышью в свите не выжить, достаточно сама лэйт серость и скука непроходимая.
  ‒ А где? ‒ не столько любопытно Киттин, сколько нацелена начать новый разговор.
  ‒ Зря что ли конюшню вспомнила? ‒ удачно вставила Шилла. Ничего не сказано, а все всем понятно, выглядеть ей бравой девицей, а не квашней.
  Сразу сделалось легко. Атмосфера грозы разрядилась. Юным жизнь видится чересполосицей праздников и будней. Будней конечно же меньше!
  − Слышали, что написал Херцл мистресс Лехель для первого свидания? - продолжила Эттейн тему конюшни.
  − Твои глаза..., ‒ оживились адди угадывать. У каждой маленькое собрание забористых рифм, вспомнить при удобном случае. Не хватает своих слов, крой и сори чужими.
  ‒ Нет, другие!
  − Он сошелся со старухой?! - изумлена Дафна. В гомоне ей легче глодать собственные тревоги.
  Эттейн рада оказаться в центре внимания.
  ‒ Не наряжайся
  И не суетись.
  Короче раздевайся
  И ложись!
  ‒ А Мэлори Хугг!?
  ‒ С ней тоже!!? И что?
  ‒ Мы с Вами стали на единый путь,
  Но не одна у нас дорога:
  Вам надо замуж за кого нибудь,
  А мне ‒ потрахаться немного!**
  Много неискреннего возмущения, показного смущения, не лестных характеристик. Все как всегда и неизменно. Лицемерие как способ выжить и продвинуться в первые ряды.
  Слушая своих адди и, принимая в пересудах самое скромное участие, Кэрэн пыталась внятно для себя и для других, размышлять о позорной истории семейства Амалей. Неужели в ней видят вторую Медани, а в Мэйве подозревают нового Дуанна? Вздор! Фратта... Фратта ничего про него не знают, неправедно судить. Мэйв совершенно другой! В такие мгновения за близких сердцу переживаешь больше, чем за себя. Выносить их за скобки. Вписывать в исключения, дорога многих, проторенная тысячами предшественников.
  Когда сказано слишком мало, а чувств прибыло слишком много, до истины не просто докопаться. Мудрец вздыхал - Легче получить из горы щебня фунт золота, чем из ста слов крупицу правды. Но у мудрых и простых смертных разные меры ценностей и разная потребность и подход к ним. Никто не мордуется с истиной, когда в противовесе золото. И совсем неплохой вариант, отказаться от истины в пользу презренного металла. Или высоких чувств. Вот от фунта золота в пользу истины и душевных бурлений отказаться много сложнее!
  − О чем вы шептались с фраттой? ‒ гналась успеть Киттин, за всеми новостями.
  "Корова!" ‒ обругала Дафна милашку, лезть ко всякому и ко всем с дурацкими расспросами.
  − О том что ночь по дружески черна, ‒ ответили за Кэрэн. Врать лэйт удается плохо. А не врать нельзя. Почему бы не выручить.
  ‒ А день беспечно бел, - хитро щурит глаза Киттин. Вот уж кому сплетни слаще меда.
  ‒ Вроде того, ‒ согласна Кэрэн с обеими адди. Проще согласиться, чем плутать и путаться в нежелательных объяснениях.
  − Что-то о посольстве? − не самое умное предположение, но из наиболее удобных и удачных, лэйт отговориться.
  ‒ Оно прибудет к празднику Самэйн, ‒ поделилась Кэрэн не самыми свежими известиями.
  ‒ Уже скоро! ‒ радуется за всех Киттин. Она с удовольствием побыла бы и невестой, и невестиной дружкой, спеть свадебную песню, и невестиной служкой, нести подвенечный шлейф. ‒ А портрет его видела?
  ‒ Пока нет, ‒ дергается лэйт. С враньем у нее откровенно плохо.
  ‒ Значит сам приедет?! ‒ чуть ли не подпрыгнула Киттин.
  ‒ Нет, сира Эрбра не будет с посольством, ‒ поспешили разочаровать милашку.
  ‒ Жаль, ‒ сокрушается Киттин. Получается не побыть ей ни невестой, ни невестиной дружкой, ни невестиной служкой. ‒ Зато портрет наверняка привезут.
  ‒ Наверное, ‒ невесело соглашается Кэрэн. Каждый по своему, в свою сторону, трактует печаль лэйт.
  Вранье окончательно убедило Дафну, лэйт дергается неспроста. Портрет Эрбра Ногрского запрятан в вещах Кэрэн. Нашла его, порывшись тайком. Печаль суженой наследника находила некоторое понимание. Против Мэйва ногрский атлинг, что дворовый кот против рыси. И достанется лэйт именно дворовый. Ни когтей, ни шерсти, ни дикости.
  "Ни колени погреть, ни живот потоптать," ‒ почти пожалели будущую ногрскую невестку Керта Носатого.
  ‒ Интересно какой он? Отчаянный!? Говорят все ногрцы отчаянные смельчаки и задиры. Высокий? Сильный? - тарахтела Киттин, рисуя образ атлинга с вдохновением и фантазией.
  ‒ Три раза да! ‒ спешит Дафна выручить лэйт. Ей можно.
  − А твоя мантель*? Когда можно посмотреть? Кружева из Фароза? Нет? Почему? - не прекращается, но нарастает гудливый рой вопросов.
  К Киттин подключилась Эттейн. Смуглянку более волновал наряд. "Встречают по одежке," она хорошо помнила и усвоила.
  − Никто не увидит мантель невесты до восшествия к алтарю, − напала Дафна на любопытных тарахтелок. Роль спасительницы не её амплуа, но требуется вручить записку и не услышать отказа.
  − Ууууу! - заныла младшая. - Одним глазком. Мы никому не скажем!
  − Платье не готово, − смягчила Кэрэн отказ Дафны. Она легко бы позволила просмотр, сработать недоброй примете. Свадьбе не бывать, хвастать нарядом до срока венчания.
  Вечерний разговор уподобился весеннему паводку. В нем много мути и мусора. Непонятных восторгов и неуместных ахов, милых глупостей. Все это пришлось разделить. На всех. Не поровну, но все одно невкусно.
  Улучшив минутку Дафна передала записку Кэрэн. И постаралась заслонить, дать возможность прочитать. Пока лэйт жадно поглощала короткий текст, Дафна в тревожности покусывала губу. Каково решение последует? На сегодняшнюю встречу с Мэйвом. Отменит? Что-то же фратта ей говорила, перемениться в лице?
  Записка прочитана и аккуратно убрана в кармашек пояса. Все послания воздыхателя, лэйт неосмотрительно собирала в шкатулку. Удручающая непредусмотрительность, копить компрометирующие доказательства на самою себя. Для Дафны любовные послания не представляли откровений. Некоторые ею надиктованы. Случалось писала, копируя подчерк Ланжа. Похожесть скромная, но всегда отыщется отговорка. Усталость автора, неудобства письма, торопливость.
  "Не на меня и ладно," ‒ полна Дафна сдержанного оптимизма. Записки лэйт таскала исключительно она.
  После прочтения Кэрэн приободрилась и оживилась. Выглядела гораздо лучше, чем после утомительных нравоучений монашки.
  ‒ Дай мне ключ, ‒ попросила лэйт, едва не вырвав у адди выдох облегчения.
  − Может лучше в другой раз? - начала Дафна игру нервов.
  Шилла косилась, но не пыталась сунуть нос в их пошептушки. Догадалась отвлекать молодых. Что же, бывает польза и от конкуренток.
  − Почему? - не поверила Кэрэн услышанному от гонца и организатора её нечастых свиданий.
  − Предчувствия нехорошие, ‒ пожаловалась Дафна, приложив ладонь к груди.
  ‒ Какие предчувствия? ‒ заволновалась Кэрэн. Влюбленные суеверны искать ответов и подсказок в любой ерунде. Дождь начался, кошка дорогу перебежала, небо тучами затянуто.
  ‒ Не знаю, ‒ задумчива Дафна. Слова словами, но жестами отыгрывала обратное. Знает, но не скажет.
  ‒ Мэйв придет? ‒ прогоняет лэйт сомнения.
  Легкое кивание адди и... странное предложение.
  ‒ Давай предупрежу прейти в другой раз, ‒ и утешение. Как милостыня. ‒ Завтра.
  Принцип ,,от обратногоˮ, срабатывает не всегда, но достаточно часто. Для этого нужно острое понимание ситуации и знание участников. Их слабости и наклонности, особенности характера. Поможет правильно расставить вешки и флажки, не допустить неудачи.
  Ожидаемо сработало. Кэрэн упрямилась. Она пойдет! И ни один довод против на нее не подействует. Ждать встречи целую неделю и сейчас прислушаться к чьим-то там недобрым предчувствиям, которые внятно сформулировать не могут, ни за что не станет. Добрых предчувствий у ней самой давно нет. С дня объявления о её браке с ногрским наследником.
  ˮЯ пойду! Пойду! Пойду!ˮ - волшебное заклинание не отступать, действовать вопреки. Война и битва проиграны, но меч не опущен. Милое самоутешение. Или даже миленькое самоутишеньеце. Соответствовать масштабу протеста.
  − Может я? Конечно будет несколько нечестно по отношению к Мэйву, но мне спокойней за тебя, - очень правильно расставлен Дафной акцент.
  Изведай слабые стороны человека и не ошибешься его подчинить. Ведомы сильные стороны характера, мотивы поступков открытая книга. Такими тонкостями Дафне еще учиться и учиться, но она чувствовала, о чем говорит с лэйт. Изолированность, обособленность, граничащая с одиночеством не только у Кэрэн, у любого, предполагает склонность к болезненной и острой честности. Удручающая черточка в характере, за которую обладательнице или обладателю, столь положительного и редкого качества, окружающие весьма признательны.
  − Вот именно нечестно! - плевать Кэрэн на спокойствие адди. В жизни многое откладывается на потом. Но для нее, вполне вероятно, никакого потом не наступит. "Живи одним днем!" ‒ провозглашает локи и она не просто с ним согласна. Солидарна!
  − Все-таки позволь мне, - напрашивалась Дафна, добавить к честности лэйт жгучую нотку ревности. Одинокие очень ценят свою малейшую привязанность и редкие привязанности других к ним самим. Не разбрасываются, берегут. Ориентируются на количество, не на глубину чувств. Мало их, выёживаться.
  Чисто женский трюк Дафны на лэйт гарантировано работает. Чувство собственника у женщин заложено природой. У влюбленных граничит с манией. Не пойти, значит, уступить Мэйва?!! Многим ли владеешь, раздавать последнее?
  Адди выразительно посмотрела на Кэрэн. Coup de maitre! Это в фехтовании. У нее заготовлен собственный.
  − Он просил... если вдруг... не сможешь прийти..., ‒ перешла Дафна на мямли, совершенно задурить голову взволнованной Кэрэн.
  Со вздохом облегчения передала листок. Из рук в руки.
  ‒ Я смогу! ‒ упрямилась Кэрэн, ничего и никого не слушать. Ладно других, но себя? Внутри полный хаос, который предстояло упорядочить.
  ‒ Дафна! Опять скрытничаешь? ‒ отследила глазастая Киттин передачу бумажной четвертинки.
  На этот раз старшая адди только порадовалась внимательности младшей. Все действия в масть, к игре!
  ‒ Не скрытничаю, а прошу у лэйт совета и оценки, ‒ говорила Дафна пристально смотря на лэйт. ‒ Хороши ли стихи?
  ‒ Ты их написала? ‒ удивилась Киттин. В чем тебе отказано природой, откажешь другим. Самые простейшие рифмы вызывали у милашки затруднения. Мудреное слово "небосвод" рифмовалось исключительно и только с двуслоговым "живот" и никаких прочих вариантов.
  ‒ Мне их посвятили, ‒ скромничала Дафна.
  Ни подмигивания украдкой, не облизывания губ, ни иных заговорщицких ужимок. Лэйт обостренно понятлива. И благодарна адди.
  ‒ И кто сочинитель? ‒ пользуется Киттин моментом дознаться. Чьи секреты такие секретные, уподобиться голодной курице, рыться в них, склевывать?
  Дафна глуха, не слышать вопрос.
  ‒ А нам прочтешь? ‒ заход с другого бока к замолчавшей старшей.
  Вздох обреченной. Хорошо душа не чулан, легко в нее не заглянуть. Фантазируй сколько угодно.
  Кэрэн завороженно развернула четвертинку. Бумага едва уловимо пахла жасмином. Её любимый запах. Все записки от Мэйва пахли жасмином. Он верно угадал её предпочтения. На душе щемяще тепло и полно приятных нежных глупостей.
  Нынешний сонет обошелся Дафне в два грота, но был хорош. Сочинить такой в Кэффе мог не каждый. Но адди знала к кому обратиться за столь необычной услугой. Не сама, через третьи руки, но сонет получила.
  Как тяжко мне, в пути взметая пыль,
  Не ожидая дальше ничего,
  Отсчитывать уныло, сколько миль
  Отъехал я от счастья своего.
  Усталый конь, забыв былую прыть,
  Едва трусит лениво подо мной, -
  Как будто знает: незачем спешить
  Тому, кто разлучен с душой родной.
  Хозяйских шпор не слушается он
  И только ржаньем шлет мне свой укор.
  Меня больнее ранит этот стон,
  Чем бедного коня - удары шпор.
  Я думаю, с тоскою глядя вдаль:
  За мною - радость, впереди - печаль.**
  
  Стихи понравились всем тут же обсудить, завладеть листком и переписать с него. Утеря контроля над сокровищем, вызвала у Дафны прилив злорадства. Обхохочешься! Но адди лишь энергично сопела. Ржать совсем ни к месту.
  − Он уезжает? - легко сообразила спросить она, ввести лэйт в полное замешательство. Паутина дело тонкое. - Здесь говориться о разлуке.
  Кэрэн от внезапно нахлынувших эмоций, едва не брякнула - куда? Вообще-то Мэйв её тайный воздыхатель, а не Дафны! Ей должно быть лучше, чем кому либо известно, какой путь предстоит господину её снов и грез.
  − Он ничего такого не говорил, − осторожничала лэйт, ненароком не повысить голоса, услышать другим. Занятым диктовкой и переписыванием.
  - Многие сейчас стремятся в Кайона. − высказала Дафна нужную догадку, обострить разговор. − Там вот-вот грянет война, ‒ умышленно, в нарастающей тревоге тянется фраза, пророчить долгую разлуку.
  − Ключ, - решительно потребовали у своей адди. Вариант не встречаться или встречу передоверить не рассматривался ни под каким углом.
  ‒ Кэрэн.., − умоляющи и беспомощны, лишь утвердить лэйт в решимости действовать, вопреки всему и всем.
  − Я иду! ‒ непреклонна младшая Амаль в лучших традициях бездумных упрямцев и предков.
  − Кэрэн! ‒ в глазах адди настоящие слезы. Умение разводить сырость приобретенное в детстве, пригодилось годы спустя. В иных случаях срабатывает верно. Сейчас именно такой. Соленая капля в чашу победы!
  − Адди, прекратите со мной спорить, ‒ готова Кэрэн к волевому решению, заполучить заветный ключ.
  − Простите лэйт, − смирено сникла Дафна, сумев обронить слезинку. Малая росинка испарилась не долетев до пола. До того мала. Теперь не лгали даже её глаза. Она великолепно управляла волнениями. Великое искусство скорбеть в минуты торжества освоено на отлично. Послушно отдала ключ. − Я хотела как лучше.
  − Знаю, - держит Кэрэн дистанцию, войти во вкус. Хоть что-то подвластно ей, не воспринимать себя никчемным зрителем собственной жизни.
  Три стука.
  ‒ Лэйт, время вашей молитвы, ‒ объявлено вошедшей служанкой. На камин с разноса выставлен кубок с вечерним питьем. Лекарь рекомендовал успокоительное, в качестве борьбы с женской истерией и бессоницей.
  Суета адди собраться и покинуть комнату. Каждая использовала последние минуты по своему. Киттин и Эттейн возились закончить с письмом. Шилла, не задерживаясь, ушла сразу. Дафна забрала принесенную вчера и оставленную книгу. Она (случайно) рядом с кубком.
  Не когда бояться, волноваться, раздумывать... Рука быстра и выверена. Профессиональные отравители нашли бы Дафну весьма способной. В кубок предназначенный лэйт, ныряет маленькая пыльная горошина. Мэтр Эйкинс содрал за алеколу безбожные деньги, но уверял в бесподобной действенности.
  "Посмотрим," ‒ злая вкусная мысль, вскрыть недоброе богатое воображение. Смятые юбки, белые ляжки и кровь... Кровь непременно. В качестве десерта. Жадно дернулось горло, вобрать воображаемый вкус, почувствовать его небом и языком. Для хищников, пусть и совершенно мелких, умами (вкус мяса) важен. Без него пир не пир!
  Закрылась дверь, успокоились и замерли тени, оскудели и утихли звуки. Гнетущее ощущение тесноты и сдавленности, покинутости и брошенности, приправленное душевным смятением и вдохновенное маятой. У одиночества много граней, неверно преломлять не луч, но судьбу.
  Кэрэн подошла к окну. Темень. Мало звезд и луны. Кроны дерев черны и недвижимы, омертвлены. Прикоснулась к стеклу, отправить через стерегущую темноту прикосновение. Дыхнула, успеть тонким мизинцем написать на уменьшающейся запотелости адресат. Быть ему и пропасть. Не предать, не выдать, сберечь.
  ‒ Мэйв! ‒произносится и представляется дорогой облик.
  Робкая улыбка тронула губы. Как на старых иконах у святых, познавших великую скорбь. А что с ней? В пору подозревать тяжкий недуг, о котором предостерегала фратта. Точно ли он? Не обманывается ли, принимая добрую привязанность или греховное влечение за высшее чувство? Любовь должна быть обжигающей. Обжигало ли её? Пожалуй, да, но не путает ли она, не ошибается ли? Одиночество ведь жжет не хуже.
  Кэрэн прошла в маленькую молельню. Глухая комнатенка. Ни окон, ни отдушин. Камень стен. Мрачный, суровый, усталый. Тусклая бессильная лампадка. Жесткая циновка приклонить колени в молитве. Кого отсюда услышат? До кого докричишься?
  Её слова горячи. Это не молитва. Не бывает таких молитв. Не придуманы, выучить и повторять. Сокровенные желания замкнуты в кольцо слогов и фраз. Они просты, не понимать их. Они сложны выполнить. Так всегда. Редко иначе. Стоят ли того, не отречься? "Не убоюсь я гневов Господних, отступиться..." Хорошо коли так.
  На дворцовой церкви сонно отбили повечерие. Пора действовать или отказаться от всяких действий. Целиком положась на волю Небес и случая, оказаться в прекрасной недосказанности. Жить мечтаниями, спрятаться в сказке. Так уж устроено, на тысячу доводов против, легко отыскивается один единственный, перевесить остальные. Он отыщется этот довод. Непременно отыщется. Всегда отыскивается. Иначе откуда столько судеб разбитых на осколки и жизней сгоревших до срока?
  Лэйт вернулась в комнату. Выпила приготовленный лекарем кларет. Одну за другой задула свечи. С потаенным удовольствием погружаясь в темноту. Сливаясь с ней, единясь. Темнота ей необходима. Скрыться, сделаться невидимой праздному и следящему глазу. Прятаться так же страшно, как и искать. Пусть боятся. Она не будет.
  Единственную непогашенную свечу убрала в жестяной короб фонаря. Гореть ровно столько, сколько потребуется дойти. А что по поводу вернуться? Она не думала о том. Не ставила такой цели. Думать о возвращении. Ей важно дойти. В том поклялась. Клятвы имеют власть лишь там, где в них нет необходимости. Где необходимость присутствует, власть их ничтожна, принудить к обязательному исполнению.
  С заходом солнца потаенная жизнь в Пфальце не останавливается. Не может остановиться. Назначаются встречи. Решаются острые противоречия. Выясняются отношения. В залах слышны быстрые приглушенные шаги и шажки, звякают открываясь-закрываясь задвижки и запоры, легко скрипят двери. Приходят и уходят. Впускают и выпускают. Черные абрисы выдают тихих посетителей. Редко, заблудившимся светлячком, мигает робкий огонек, укрыться и погаснуть. Ночь спрячет любого доверившегося ей. Свет же, верный признак недоверия и страха. Ощущать себя чужим и непрошенным.
  Тихонько, затаив дыхание и придерживая подол, Кэрэн кралась к ближайшей лестнице. Для сторонних, ежели спросят, направилась на кухню. На кухню? Ночью? В темнотище? Одна? Поверят ли? Обязательно. Усомниться, нажить врагов. Первое правило придворного, не быть врагом никому, нечаянно обрести друзей. Никому не быть другом, нежданно обзавестись врагами. В Пфальце ищут другого. Покровительства. Легче прошмыгнуть наверх. Меньше обязательств, меньше долгов. Не быть должным при дворе не бывает. Потому стремятся не прогадать с кредитором, который ссудит и удачу, и денег, и друзей, и врагов.
  Посольский зал или зал Вздохов. Место, где обычно назначаются первые свидания, прежде чем в Пфальце найдется свой укромный уголок. Негласная договоренность, входящие в зал, идут по левой стороне. Покидающие по правой. Наивная конспирация и призрачный шанс не столкнуться со знакомым. Знать чужие тайны хорошо, но не подпускать к собственным предпочтительней.
  В черноте ниши взволнованное учащенное дыхание. Чья-то страсть достигла вершин. Чваканье. Чмоканье. Ускоряясь, толкут липкое, влажное и сочащееся.
  Лэйт догадалась опустить фонарь ниже. Почти закрыла подолом. Увидят свет, но не увидят её лица.
  Лестница. Черная пропасть вниз. В бездну и глубь. Нет времени бояться, начать нисхождение во тьму.
  В омуте эркере спрятался человек, избежать встречи. Лэйт он признал.
  ˮКто же трогает нашу недотрогу?ˮ - хмыкнул Писл Кайб, припомнив последние сплетни. - ˮНе уж-то взаправду сопляк Ланж?ˮ
  По-звериному ненасытно втянул воздух носом. Запах женщины о многом скажет. И что он узнал? Ничего, чему бы удивился. Никаких неожиданностей. Все предельно ожидаемо. Следовать за ней? Писл невольно облизнуть сладость. Кто доверяет тьме, учится её чувствовать. И он чувствовал. И чувства предостерегли. Легкая добыча не всегда впрок, а эта точно поперек станет.
  Свет из арки окна стелется по полу бледно-желтым ковром. Слишком светло, но пятно не обойти. Если увидят... Непременно увидят. Кругом столько шорохов и тайных движений, раздернутых штор и неожиданных сквозняков. Но ступив на путь, нельзя возвращаться и нельзя позволить страхам остановить. Кэрэн стремительно преодолела предательскую зону. Следующая арка. Свет на полу, запах крови. Мутные разводья волочения тела. Кто-то убрал за собой свидетельства излишней горячности. И свидетелей тоже убрал. Многовато разводьев для одной жертвы.
  Ускоренный марш. Стараясь не выпачкать край подола. Туфли липли к загустевшей крови на полу, сбивая с шага.
  Второй нырок по лестнице. В конце спуска, сразу налево, к низенькой двери, через которую на кухню таскают дрова и впускают слуг. Отчетливо слышно возню.
  − ...ще! ...ще! ...ще! - задыхается женский голос, не успевая проговаривать слово полностью. Скоро от подгоняющего ,,ещеˮ остался только яростный придых.
  Кэрэн выскочила на улицу. Ключ зажат в руке. Холодит вспотевшую ладонь. Не сообразила, не до этого, дверь не заперта и ключ не потребовался. Предупреждение. Предзнаменование. Предвестие. Кто займется расшифровкой, когда луна улыбается сквозь тучи, а свежий ветер отогнал кроткий дождь.
  Лэйт прошмыгнула под галереей, держась в тени. На балконе вяло переговаривались. Придумывали слова обмениваться ими.
  − Вы получили вести из Хюлька? - устало спрашивала женщина.
  − Ожидаю со дня на день, − отвечал мужчина. Он устал не меньше и разговор ему в тягость. Как и сама женщина. Впрочем, между ними отягощающая взаимность.
  − Вы испросили дозволения вернуться моему брату?
  − Нет. Король запретил обращаться с подобными просьбами.
  Отказ не вызвал у женщины негативного резонанса.
  − И как же быть? ‒ спрошено безвкусно, по накатанной привычки спрашивать. Передать слово собеседнику, ломать голову над ответами.
  − Для начала получим известия. Можно что-нибудь придумать.
  Острое, как укус пчелы, понимание. Оба лгут. Лгут друг другу и выгадывают. Ей плевать на брата. Он встречался с королем, но не побеспокоился о родственнике женщины. Не лез сам с инициативой, не поднимал связи и знакомства.
  Жестко захрустела галька, выдавая скрытое присутствие Кэрэн. Лэйт в страхе замедлила шаг, но спохватилась, ускорилась, миновать предательское место.
   Где-то хлопали двери, топотили, раздавались приглушенные голоса. Судя по невнятности и сбивчивости, их обладатели значительно злоупотребили винным зельем.
  В кордегардии лейдов резались в карты. Свет от масляной плошки выхватывал из темноты возбужденные потные лица.
  − Да что ж такое! Третья раздача! ‒ басили в негодовании, стукая кулак в кулак.
  − Карта не лошадь. Всех не везет! - подшучивали над проигравшим. Обидеть не боялись, не сбежит с оставшимся достоянием. Отыгрываться полезет.
  − Давай последнюю раздачу! ‒ горячится неудачник, вытирая потные руки о штаны.
  − Давай ему! У тебя кроме собственного хрена что-нибудь осталось? - зудели ˮдойногоˮ.
  - Ставку гони! У нас как в борделе. Денежки вперед! Удовольствие опосля! ‒ реготали над неудачником.
  − Кольцо скину! Десять грот! Верняк, говорю!
  − Может медяшка?
  − Сам ты медяшка! Фамильное! Отцово!
  Они лгут. Двое играют на одну руку. Третий сам по себе. Но хуже всех четвертый. Он не жертва. Он подставной. Что-то не так с кольцом.
  Кэрэн не хватает воздуха. Она будто тонет во лжи. Противной, липкой, маркой. Спастись, выбраться, торопиться без всякой осторожности.
  В фонтане плещется вода, но кажется, некое жадное существо, шлепает за тобой следом. Бежать! Бежать!!Командует страх и колотится сердчишко.
  С центральной аллеи сворот в боковую. Неухоженную и заросшую. Приходится низко пригибаться, под острия веток, не зацепиться платьем и не оцарапать лицо.
  Ночь полна иллюзий и обмана. Звезды рассыпаны в лужах и небе. Мнится, шествуешь по облакам, а не бредешь по грязи. Каждый куст ‒ затаившийся зверь, каждое дерево ‒ подкарауливающий недруг. Шорох − знак надвигающейся беды. Куда не достает свет - черные проходы в неведомое. Тебя ждут... скрадывают... поджидают...
  От старой сирени вправо. Куст сильно поврежден. В пору цветения, воздыхатели немилосердно ломают ветки, одаривать любимых чудесными пахучими цветами. Скольких таких счастливиц наблюдала Кэрэн во дворце. Ей тоже дарили, но то дары услужения и внимания, но не острых чувств и желаний.
  Тропинка обежала небольшой прудик. Место вполне романтическое и приятное, встречаться, если бы не комары. Редкая страсть способна перенести назойливое зудение приставучих гадов. Огромного терпения стоит отбиться от настырных кровопийц. По поверью, в пруду обитал базилик. Уродец с головой петуха и телом дракона. Раз в год базилик всплывал на поверхность, утащить неверного влюбленного или коварную обманщицу. Поэтому, несмотря на докучливое комарье, у прудика назначали встречи и торжественно клялись в любви и верности, призывая в свидетели водяную тварь. ˮПусть меня утащит базилик, если в моем сердце обман!ˮ Монстр не утаскивал и клятве верили.
  В просвете высоких кустов, мелькнула решетчатая стена ротонды, увитая серебристым от луны плющом. Сердце зачастило. Сделалось жарко, а в груди тесно от избытка нахлынувших хороших ожиданий и предчувствий.
  Последние двадцать шагов. Приходилось сдерживаться не побежать. Невместно для королевской крови. Не поддалась, остановилась перевести дух. Говорить в таком состоянии не возможно. Избыток волнения. Еще минутка оглядеться, поправить шапочку-каль, подоткнуть выбившиеся волосы. Не выглядеть полной растрепой. Посветила путь, подняться по ступенькам.
  − Входите лэйт, входите! - прозвучал уверенный голос из темноты.
  "Фратта Деринн!!?" ‒ ахнула Кэрэн, немея в страхе.
  Тотчас вспыхнули лампы. Множество ламп. Ночь сделалась светлой и яркой. Плотно окружили люди с закрытыми лицами. Загонщики не приближались, подтолкнуть или схватить, как-то дотронуться, но давали понять, лучше не совершать ничего такого, провоцировать их действовать не столь осмотрительно.
  "Мэйв! Хоть бы он не пришел!" ‒ ужаснулась лэйт встречи избранника с фраттой и её людьми.
  ‒ Входи! ‒ приказала Деринн.
  Упрямиться и отказываться не имело смысла. Имело ли смысл полное послушание и подчинение? В голове ни единой правильности, отвечать и независимо действовать.
  Кэрэн поставила фонарь на землю. В нем нет необходимости ‒ светло. Дошагала ступеньки, войти в ротонду.
  Трое, среди них Мэйв Ланж, опущены на колени. Руки заведены назад. Упираясь в согнутые спины, их крепко держали пленители. Унизительная поза. Рабская. Полная беспомощность и подчинение.
  В пленниках Кэрэн узнала Горана и Сагана, приятелей Мэйва. Встречала во дворце. Они как и Мэйв из наемной стражи.
  Деринн в странном мужском одеянии и с обнаженным бадлером степняков. По острому лезвию перекатывался отраженный свет. Искорки то вытягивались в линию, то распылялись в рой.
  − Сколько предупреждений надо получить, внять им? − спросила Деринн, обжигая холодом сдерживаемой ярости.
  ‒ Вы не смеете разговаривать со мной таким тоном! − вяло взбрыкнула Кэрэн. Фратта Деринн смеет. И надо понимать теперь разговорами дело не ограничится. Скандала не будет, иначе зачем столько предосторожностей и людей. Но королю скажут. У лэйт невольно обострился слух, различить в ночи тяжкий соп трегуа.
   − Умным достаточно одного. Но я говорю о вас лэйт. Сколько?
  "Лучше промолчать," ‒ решила Кэрэн обратиться в немую. Действительно ли лучше? Уверена?
  ‒ Первое из уст короля, ‒ шаг и кривой быстрый сверк клинка. Голова Горана, пачкая волосы в занесенную грязь, подкатилась к ногам Кэрэн. Легла щекой на край платья. Обезглавленное тело часто сплевывало кровью в пол.
  − Вы убили его! - ужаснулась лэйт скорой казни пленного.
  − Ты. Убила. Придя сюда. Он убил себя сам, пробравшись в сад за своим приятелем. Что они тут делали? С этим у вас свидание, ‒ фратта острием чиркнула Мэйва по щеке. ‒ Остальные?
  ‒ Не смейте! ‒ выдохнула Кэрэн. Жалкая попытка. Все равно что играть в снежки с лавиной.
  ‒ Не трогай меня, ‒ вяло протестует Саган. ‒ Я сын..., ‒ пленитель, не дожидаясь команды, потянул заломленные руки вверх, до хруста выкручивая плечевые суставы. ‒ А!А!А!
  ‒ Заткни его! ‒ приказ фратты стражам.
  Удар ногой с боку в подбородок, закрыть рот. Лязгнули зубы.
  ‒ Ммммм, ‒ давит и терпит боль пленник.
  ‒ Второй раз не послушала уже меня. Сегодня, ‒ обвинила Деринн притихшую поникшую лэйт. ‒ Очевидно, поиски единорогов семейная традиция. Искать одно, обрести совершенно другое.
  Стремительный разворот и взмах, казнить второго пленника. Голова Сагана ткнулась лбом в пол и закатилась между колен бывшему хозяину. Крови под ногами сделалось еще больше.
  ‒ Что по поводу третьего, ‒ Деринн добралась до Мэйва. ‒ Стоит ли тянуть, в ожидании нарушения?
  Девушка вздрогнула, разумом опередил развитие событий. Руки невольно отжестикулировали нарастающее нервное напряжение. Верх-вниз. Вверх-вниз. Вместе... Порознь... Вместе... Порознь...
  ‒ Я обещаю... Только..., ‒ надежды вытекали слезами. Выжигались из сердца отчаянием. Растворялись в безнадеге.
  ‒ Можно верить? ‒ сомневалась Деринн, покачивая клинком. Падающие темные капли крови расставляли в луже многоточие. Продолжить или закончить рассказ.
  ‒ Можно! Правда! ‒ ничтожен запас слов. Будь их целая поэма, все равно не хватит. Нельзя убедить того, кто не внемлет оправданиям, не выслушает их и не воспримет.
  ‒ Думаю нет, ‒ мягкий кошачий шаг в сторону. Бадлер медленно поднят к потолку. Свет взобрался на самое острие, прыгнуть в багряное озеро, подобный отчаянному ныряльщику.
   Кэрэн бухнулась на колени. В кровяную лужу. Взгляд лэйт невольно сошелся с незрячими раскрытыми глазами Горана. В них ничего нет. Только блеск и отсветы огня. В мертвых зрачках пляшущие желтые язычки.
  ‒ Клянусь милостью Всевышнего...
  ‒ Вспомнила о нем? ‒ ярится фратта. Как это привычно и удобно, вспоминать по потребности и забыть тотчас, как потребность пропадает. Не душой тянуться, а устремляться принуждением обстоятельств.
  ‒ Прошу вас! ‒ повинно склонилась лэйт под вздернутый клинок.
  Покаяние не принято, но казнь отсрочена.
  − Хочешь чтобы он жил?
  На честный вопрос следует честный ответ.
  − Да...Да... Хочу!
  − Хорошо, − не сразу, но согласилась фратта. Она не играла в добрую фею. Действительно размышляла. Помилование назначено после продолжительных колебаний. Клинок свистнул рядом с макушкой Мэйва. − Забудешься, отступишься от своего слова, его обвинят в покусительстве на доброе имя Амалей. Ваших адди... Всех! Глупую Киттин. Вздорную Эттейн. Хитрую Шиллу. Завистливую жадину Дафну. Приговорят вместе с ним. Бросят в волчью яму. Вас ожидает зрелище печальней финала слезливой повести о Пираме и Фисбе. Таков уговор. Согласна? Или решим проблему сейчас, больше никогда к ней не возвращаться?
  ‒ Согласна, ‒ поспешно приняты условия.
  Слушая фратту или отвечая, Кэрэн заворожено смотрела на Мэйва. Лицо не увидеть, опущено низко к полу. Нет возможности попрощаться. Взглядом. Немой артикуляцией губ. Набежавшей полынной слезой.
  Оно и к лучшему. Не видно, юноша готов сам расплакаться. Не от отчаяния или бессилия, от жалости к себе. От великой несправедливости. За что ему терпеть унижения? За что горечь проигравшего? За что незавидная доля, принимать кару за нелюбимую. От собственного нытья делался еще несчастней, а жалость разливалась безбрежным морем.
  − Увидите. Пригодиться еще, ‒ распорядилась фратта, пихнув пленника сапогом в плечо. ‒ А мы с лэйт договорим, ‒ это сказано уже Кэрэн. ‒ Очевидно, недостаточно наговорились за сегодня.
  Ротонда опустела. В узком кругу света лэйт и фратта. Разговор получился до нельзя коротким, но беспрецедентно содержательным.
  Звонкая пощечина обожгла лицо девушки. Кэрэн непроизвольно схватилась за полыхнувшую щеку.
  − Руки! − последовало повеление, перед набатной залипухой всей пятерней! Длань фратты Деринн тяжела и нещадна. Из носа Кэрэн потянулась кровяная юшка. - Добрые клятвы принято скреплять кровью. Для надежности.
  Не упасть, лэйт опустилась встать на четвереньки. Её собственная кровь шустро капала в растекшуюся лужу крови казненных. Несправедливо и неправильно! В её жизни все несправедливо и неправильно! Овечья обреченность вызывала новые слезы. Обильные и нисколько не соленые. Ни моря, ни горя не пересолить.
  ‒ На меня смотри! ‒ грозен приказ не подчиниться.
  Смотрит. Третья пощечина повалила Кэрэн. В кровь и грязь.
  ‒ Встать, ‒ Деринн, схватив за шиворот, потянула вверх, подняться лэйт. − Не буду тыкать в сотворенные тобой глупости. Надеюсь прозреешь. Иначе пропадешь сама и утянешь следом безвинных. Запомни, если уж доверять кому-то, то так, чтобы человек не соблазнился ни обмануть, ни поспособствовать обману. А теперь за мной! Живо!
  Кэрэн не вели, тащили. По тропинке, среди черных дерев. Мимо прудика, где подручные фратты топили Фиюру. Несчастная билась и дергалась, захлебывалась криком и звездами холодной черной воды. Последние минуты жизни не выдались легкими.
  Боковая аллея, центральная. У знакомой двери поджидали двое. Новая (новая!?) служанка и лекарь. Мужчина источал запах камфоры и розмарина.
  ‒ Приведите лэйт в товарный вид, ‒ передали Кэрэн с рук на руки.
  Фратте поклонились, не задавая ненужных вопросов. Во многих знаниях действительно многие печали. Зачем же расстраиваться лишний раз. Из-за кого?
  
  
  18. Пфальц. Алое крыло
  
  Книги Заветов писали наивные люди, свято веровавшие в востребованность их подвижнических усилий. Кратко и ясно сформулировав напасти и искушения рода людского, светочи поделились виденьем избежать греховности. Обманулись. Думали, прислушаются к советам и последует им. Толку-то увещевать оглохших душой, вершивших дела свои по своему разумению.
  ‒ Не убий! - повторяли обнажавшие первыми меч.
  ‒ Не укради! - припоминали отбиравшие у сирых последний кусок и лишая пристанища.
  ‒ Не возжелай! - укоряли завсегдатаи чужих спален.
  ‒ Возлюбите чад своих, и воздастся вам любовью большей! - умилялись не способные любить и не нуждавшиеся в любви....
  Мистресс Мика Этуро совершенно не испытывала светлых чувств к собственным детям. Ни в их младенчестве, ни в детстве, ни в отрочестве. Могло ли сложиться по-другому? Для кого как, но для нее, однозначно, нет! Все трое девки, все трое от презираемого мужа. Ни богатство последнего, ни его высокое положение, сомельер короля! не могли смягчить отношений с законным супругом.
   − Подвальщик! - кричала Мика в ярости при очередной семейной ссоре.
  Скандалить мистресс умела. Раз и навсегда назначив мужа ответственным за её пропащую жизнь, не упускала возможности отыграться.
  Когда- то Мики прочили брак с младшим братом короля, Кааном. Но Гильф счел род Марсденов слишком бедным (или недостаточно состоятельным - звучит пристойней) для подобной партии. Союз с королевской фамилией не состоялся. Замужество с Пако Этуро по сути, унизительный и вынужденный компромисс. Мика не желала компромисса. Но кто спрашивал о её желаниях? Скромное приданное, красоты ни на ломанный грош, уживчивости и того меньше. Куда с таким богатством? Вернее за кого? Все разногласия снял король, выступив сватом своему собутыльнику и дружку. Понятно, искал благовидную причину прибрать окраины заснеженного Скарра, держать нищих и гордых северян на коротком поводке. Нашел и прибрал. Фрайхи встали под его руку.
   Свадебные фанфары.... Свадебные кортежи... Свадебные пиры... промелькнули одним днем. Праздник не привнес мистресс умиротворения, а в семью лада. Король воевал, Пако следовал за ним, Мика рожала дочерей. Глава фамилии относился к бабьему прибавлению с философским спокойствием. У него полно бастардов. Выбирай и признай законным наследником. Девкам Мики кроме имени и сундуков с тряпьем, ничего из существенного не причиталось. Нищие и гордые таковыми и останутся.
  − Вы достойны лучшего, - мрачно цедила Мика, разглядывая подрастающих деток. Девочки каждое утро являлись к ней в спальню, желать доброго дня и вместе молиться. Взгляд матери надолго задерживался на старшей, Лессе, меньше на средней Кайле и совсем чуть-чуть на младшей Дафне. Осознано распределяла несбыточные притязания, когда-нибудь осчастливить своих сучек. Так она их называла. За глаза и в глаза.
  Дети любят своих родителей вопреки всему. Не задумываясь и не вникая почему и за что. Любить отца и мать это в крови! Любить безоглядно, долго пренебрегая и не замечая безответность чувств. Долго, но не бесконечно.
  Не обнесли бы любовью и саму Мику Этуро, люби она хоть сколько своих дочерей. Она не любила. Патологически. Воспринимая эдаким зеркалом, отражаться собственным несчастьям. Старшая - Лесса, выйдя замуж, скоро забыла о существовании матери. Избегала встреч, а встретившись, не раскланивалась и не смотрела в её сторону. Даже в церкви. Даже в Прощенное Воскресенье. Отяжелев первенцем, не поделилась радостью, не испросила материнских советов. Средняя − Кайла, находила забавным изводить родительницу предосудительным для девицы поведением. Брала уроки фехтинга. Изучала алхимию и особенно растительные яды. Возносила молитвы и делала жертвоприношения богине юашей Мадж. В канун смотрин устроенных матерью с большими-большими хлопотами, в одночасье объявила о искреннем желании принять постриг, уйти в монастырь и вести жизнь уединенную и скромную. Едва скандал со сватовством утих, отказалась от пострига, но воспылала небывалым почтением к отцу. Лично прислуживала за столом и организовывала родителю всяческие увеселения. От мыльни до обедов, от шлюх до охоты. Помогала в делах, советовалась и сама давала советы. Очевидно дельные. Ключи от кладовых, подклетей, запасников и ларей перешли от Мики к Кайле. На радостях любимица Пако сходила в церковь, зажечь заупокойных свеч о еще живой матушке. Младшая - Дафна, долго путалась в противоречиях ума и души, пока не поняла, что собственно её снедает? Оказалось зависть. Эка невидаль! С кем не бывает. Сплошь и рядом подобное происходит у особей рода людского. Все ничего, но стоит такой червоточинке поселиться под сердцем и она сожрет и сердце, и душу, и все остальное. По кусочкам. Маленькими незаметными порциями. Вчера, сегодня, завтра... Иво Фрашери осуждал страдающих злым недугом. Преподобный относил один из восьми грехов к тяжкой болезни. Сивый* размышлял: ˮ...Те, кто болен, достоин сочувствия, ибо завидуя звездам, не желают подняться к ним, но увидеть в лужах у собственных ног.ˮ Дафна находила приемлемым видеть звезды в лужах, и, именно, у её ног. Она завидовала Лессе, сумевшей избавиться от навязчивой материнской опеки. Завидовала Кайле, ибо самой не хватало смелости выказать не повиновение или в малом прекословить матери. Завидовала и лэйт Кэрэн. Не чему-то конкретному или предметному, как часто случается, а всему сразу, принимая во внимание каждый кусок, всякий глоток, пустую безделицу, чужой взгляд или доброе слово. Болезнь, следуя утверждению Фрашери, приняла особо острую форму, с объявлением замужества лэйт. Но просто и тихо завидовать, слишком мелочно и бездеятельно. Бездеятельной Дафна не была. История любви Мэйва и Кэрэн выросла из всепожирающего желания лишить того, чего самой никогда не получить. Обездоливать - высшее право королей и Небес! Не удивительно, она завидовала и королю и Небесам.
  Теперь же, вмешательством фратты Деринн, выверенные планы безнадежно рухнули! Песчаные терема в одночасье рассыпались, воздушные замки одномоментно развеялись. Никто не заставлял адди Дафну красться вслед за Кэрэн. Лежи в постели и терзайся сладкой бессоницей, дожидаясь добрых новостей. Нет же, тайно последовала присутствовать, воочию убедиться в собственном успехе. В пору помянуть гордыню, преумножающую грехи, совершенно оверижеть душу.
  Встреча лэйт Кэрэн и фратты Деринн удивила Дафну, пожалуй, больше, чем саму виновницу. Когда удивление сошло, девушка неподдельно испугалась. Испугалась так же сильно, как в детстве старого кукольника.
  Ей восемь или около того. Она прогуливалась по саду, под ручку с Лессой, собирая желтые и красные листья. Откуда взялся кукольник на их пути? Будто материализовался из холодного сырого воздуха. Из закатного сумрака, окрашенный в темно-бардовые цвета, с темно-бардовыми каплями-пуговицами, на ветхом домино. Нутром обмерла, а глаза наполнились слезами испуга.
  − Желаешь сказку? - спросил кукольник голосом подобным урчанию зверя.
  − Пойди прочь! - погнала его Лесса. Не страх младшей сестры и не желание за нее вступиться, подвигло гнать незнакомца, но брезгливость. У кукольника неухоженная внешность и заскорузлые от грязи руки.
  − Какую желаешь? Добрую с плохим концом или злую с хорошим? - улыбался кукольник и тетешкал в черных ладонях уродливую куклу. Дафне казалось, качают её саму. Не видеть ни куклы ни кукольника, зажмурила глаза и закричала, почти завизжала, во всю силу легких. Когда открыла, сам кукольник пропал, но остался висеть на ветке поникшей рябины его тряпичный уродец. Дафну увели и не выпускали на улице целую неделю. Погодя запрет сняли и она, наперво, отправилась забрать ужасный подарок. Чутье не подвело. Кукла висела на рябине. Промокшая, несчастная, но с неизменной недоброй улыбкой. Дафна сдернула уродца с ветки и понесла топить в луже. Затем забросила в колючие заросли малины. Поочередно укладывала на муравейник, хоронила в песке, расковыряла глаз. Улыбка не сходила с дурацкого личика тряпичного болвана. Куклу Дафна спрятала в шкафу. Она и поныне там. Молчаливый учитель и наставник. Единственный посвященный в тайны и мечты хозяйки. Согласный с ней во всем и готовый поддерживать.
  Дафна, пронеслась садом, промелькнула аллеей, убраться подальше от ротонды, от фратты и людей с огнями. Она так спешила, что запнулась о ступеньку и потеряла туфель. Парчовая лодочка соскользнула со стопы и закувыркалась вниз. Каменные горгульи, свидетели бегства и утраты, злорадно дразнились, высовывая языки и морща голодные морды. Девушка не остановилась, подобрать потерю и, прихрамывая, бежала, скорее добраться до своих покоев.
  ‒ Что нибудь придумаем, ‒ проговаривала она, обещая одноглазому уродцу.
  Поддернув юбки, выше приличествующего, кто сейчас увидит, Дафна взлетела по лестнице. Мелькнула по коридору, потревожив влюбленную парочку. Потом сообразила, разувшись бежать удобней, содрала вторую туфельку и прибавила прыти, перескакивая через ступеньки. Достигнув нужного этажа, вынуждено выровняла шаг. Адди не должна походить на запаленную лошадь. Не по правилам смещаясь к левой стороне коридора. Меньше дверей и, следовательно, возможности столкнуться с кем-либо лицом к лицу. Она даже немного успокоилась. Напрасно. В последний миг различила, возле её комнат таятся несколько фигур в шапах. Люди вооружены. От укрытого света длинный луч скользнул по клинку.
  Не выдать себя, Дафна поспешно юркнула за колонну, понаблюдать за незваными ночными гостями.
  − Не поможет, − раздался у нее за спиной насмешливый голос.
  ˮЛоки!ˮ - вздрогнула Дафна от неожиданности.
  − Что не поможет? ‒ резко повернулась она к Херцлу, стараясь говорить тише. Вообще бы с ним не говорила, но не получится.
  − Прятаться не поможет, ‒ чуть ли не блажил во весь коридор нежданный и негаданный собеседник.
  − Я не прячусь!
  − Значит, я прячусь, − охотно вызвался Херцл. - Изображаю добычу, в тщетной попытке спастись от Воронья.
  − От Воронья? - обмерла Дафна на предупреждение. Ведь её предупредили, а вовсе не поставили в известность. − Почему они?
  В животе сделалось холодно. Если у дверей храмовники, прятанье не спасет. Ничего теперь не спасет.
  ...Улыбка уродца упрятанного в недра шкафа сделалась шире. Единственный глаз хитро прищурен. Он позволил себе смешок, напоминающий противный крысиный писк.
  Дафна куклу ненавидела. Ненавидела всегда. Сейчас особенно. Над ней смеялись! Дрянь такая!..
  − Пойдем, спросим? ‒ предложил локи. ‒ Вдруг ошибаюсь и это обыкновенные воры, забрели пошарить в твоих сундуках или лэйт. Кстати, не знаешь, где Кэрэн сама? Хотел спросить, насколько удачен мой... твой стих. Пыль... дорога... грусть... все такое...
  − Я не знаю, где она, − ответила Дафна, зевнув уловку. На ровном месте?
  − Вот тебе раз! А разве лэйт не должна находиться у себя? - открыто насмехался Херцл, не собираясь адди жалеть, а тем более таиться, не выдать Воронью. - Самое время молиться. А то перечитывать скабрезника Аретино*, разглядывая презабавные картинки и засунув одну руку в промежность, ‒ Локи поболтал-подрыгал указательным и средним перед носом адди. ‒ Семейная жизнь, она разнообразная. Лучше приготовиться к ней за ранее... Запастись и знаниями, и ощущениями.
  − Наверное, она уже легла, ‒ только и пролепетала Дафна, досадуя на оплошность.
  ...Уродец в шкафу завалился на бок. Веселился бездушная гадина!
  "Умора!" ‒ захлебывалась кукла писклявым смехом...
  − Не поскромничаю спросить, - Херцл подмигнул адди, − с кем? Как там у нее успехи с кхе...кхе... твоим красавчиком Ланжем? Или это у него успехи с лэйт?
  − Спросите Кэрэн сами, − отступила Дафна быть дальше от локи и его насмешек, но моментально сблизилась обратно. Места за колонной не так много, шагнул в сторону и на виду.
  − Зачем ставить лэйт в неловкое положение, − Херцл наклонился и оперся локтями о колени. - Для этого у нее пылкий Мэйв, ‒ локи выпрямился, выгнулся в спине, таранив адди своим гульфиком.
  ‒ Ой! ‒ Дафна вцепилась в туфель, не съездить насмешнику по лицу. Она тоже желала мессиру Ланжу любовных успехов. Все для того сделала. Но фратта...
  ..."Да! Да! Да!" ‒ дрыгал ногами уродец в безудержном смехе.
  Этуро по-мужски скрипнула зубами.
  "Я тебя!"
  "Тебя! Тебя! Тебя!"‒ дразнился одноглазый...
  − Так мы идем? ‒ взяли адди под локоток.
  − Куда? - вжималась Дафна в темноту. Люди у дверей не собирались уходить и не делали попыток войти. Ждали.
  ˮОни точно знают, меня нет в комнатах!ˮ - все сильней паниковала девушка. Было отчего паниковать. Воронье пришло за ней!
  − Поинтересуемся, что они делают в такой час у твоего порога, ‒ по-свойски объявил локи. ‒ Никого не ждешь? Поздний гость ‒ самый желанный гость! Счастье как смерть, всегда внезапно!
  − Нет, − отказалась Дафна. Ей не придумывалось отделаться от присутствия локи, отправить прочь.
  − А они ждут. Гостей или хозяйку? Идем, уточним. Иначе лопну от любопытства!
  − Нет, ‒ уперлась адди, едва не закричав. Для верности обхватив рукой колонну.
  − Тогда позовем. Пусть сюда подойдут, ‒ последовало издевательское предложение.
  ‒ Не нужно! ‒ тряслась Дафна. Не плоть ‒ студень. Не душа ‒ желе.
  ‒ Почему? ‒ сошлись локи и девушка нос к носу. Он её едва не лизнул, она едва не завизжала.
  "Ой не могу! Лопну!" ‒ катался по полу уродец. ‒ На дурничку купилась!!!
  Злость и страх, как воду и лед, сразу не смешать. Дафне требуется время. Собраться. Настроиться.
  "Оно у тебя есть?" ‒ пищит кукла, закатывая единственный глаз в осуждении своей хозяйки. С простодырой что взять?..
  − Говорят, этот Ланж, − перешел Херцл к последним новостям. − Имел дурные намерения по отношению к нашей крошке Кэрэн. Теперь многих притянут к ответу. И лейдов, и дворовых, и дворцовых, и саму лэйт, и её адди, и особенно, кто носил и передавал записки. Ведь, наверняка, дело не обошлось без записок. Что за страсть без миленьких писулек?! Маленьких таких бумажечек, способных наделать больших бед. Все думают, сердца скрепляет Небесное благословение. Чушь! Чернила! Грошовая жижа из непроливашки! И еще спорный вопрос что крепче. Заметь, слова данного под церковными сводами недостаточно, но все в порядке, когда поставлены закорючки на документе. Будь то купчая, брачный договор или денежный заем.
  Дафна стиснула зубы не наговорить лишнего. Не сорваться, не заблажить во всю глотку от нахлынувших эмоций.
  ˮЭта дура хранит записки... Сравнят подчерки... Все узнают...ˮ − теснились недобрые мысли в голове адди, норовя скатиться на язык и вырваться за пределы вынужденной темницы.
  ...Уродец держался за живот и дрыгался. Не смеялся, а икал от переизбытка веселья.
  "Ик! Ик! Ик!"
  "Что б ты сдох, паскуда!" ‒ не только желали весельчаку, но горели поспособствовать кончине.
  "Ик! Ик! Ик!"
  "Сдохххх!" ‒ хрипела ненависть!
  "Ик! Ик! Ик!"
  Он уже и не шевелился...
  От участи уродца к собственной. Случившегося не исправить. Ни времени, ни условий. Следует придумать, найти убежище. Временное, но надежное.
  − Лэйт не посвящает меня в свои любовные дела, ‒ плохо изображена скромность и несведущность на девичьим личике.
  − Да неужели? - не верит локи наглому вранью в глаза. Кому другому ладно. Но ему-то!!!
  − Верно вам говорю, ‒ настаивает Дафна, не придумав лучшего. Не знаю, не видела, и в том же духе.
  − Им скажи! − указал Херцл на темные фигуры у дверей её комнат. − И про записки и про сговор с Ланжем и про все, все, все! В Брюхе полно места. Впрочем могут поселить и в Бринмор. Ты не знала? Сводничество тяжкий грех. А утрата девственности ‒ коронное преступление.
  − Я тут не при чем!
  ‒ А кто? ‒ подставил локи ухо, послушать ответ.
  ‒ Понятия не имею! ‒ сказано уверено, но как оказалось не продуктивно.
  − Выходит заговор! - легко предложен иной окрас ночных событий. − Расстроить союз Ногра и Асгейрра. Политика. Это серьезно, детка. А вся политика ныне начинается в Пфальце и заканчивается на Сушильнях.
  − Никакой не заговор, - ошалела Дафна от предсказанной ей участи.
  − Тебе виднее, − согласился Херцл, хитро подмигивая.
  ..."Как так-то?" ‒ сердилась Дафна на себя. На ровном месте, вторично вляпалась в простую ловушку.
   "Пустоголовая," ‒ проикал уродец.
  Жаль не дотянуться до него, заткнуть. Вдавить в землю цветочной вазы. Засунуть в ночной горшок. Многими способами заставить замолчать...
  − Заговор или нет, за колонной долго не напрячешься. В родительском доме сыщут скорее где-либо. На родственников никакой надёжи. Увидят шап с крылом на крыльце, − локи расправил левую половину своего шикарного домино, − тотчас вытащат и сдадут, не составить в суде компанию низкой заговорщице. Или сводни. Куда повернется.
  "Да куда не поверни, херово!"‒ икнулось не уродцу, а его ученице.
  Дафна с ужасом признала справедливость сказанного. От Воронья не скрыться. Настигнут даже в соборе Святой Бегин. Прецедент имелся. Орден не признает неприкосновенности вызвавших у него интерес.
  − Могу подсказать, надежное место, где тебя не сыщут, хоть убьются! Ну, или не станут искать. А если и случайно найдут, вряд ли вломятся, забрать с собой. А если и вломятся, получат от ворот поворот.
  − И где же такое надежное место? - насторожено спросила Дафна. Она подумала о королевской тюрьме. Шуточка во вкусе Херцла.
  − Инквизиторий Викария, − угадал локи направление мыслей адди и остался собой очень доволен. Верно угадывать, едино что предрекать. Оракулов и провидцев боятся и чтят.
  − Мессир, − голос Дафны дрожал от страха и обиды. Навык, выработанный в детстве. Легче добиться своего, изображая несчастную. - Вы конечно вольны шутить, но я в крайне затруднительном положении выслушивать и оценить по достоинству ваши остроты. Как вы можете не видеть? Я нуждаюсь в добром совете и помощи. И мне вовсе нет охоты отвечать за чужие грехи.
  − Конечно, я волен! И еще как! Я могу все. И шутить и не видеть. Но готов помочь, если признаешься.
  ‒ В чем? ‒ готова к сотрудничеству невинная грешница.
  − В том, что мочишься на стену! - не прекращал потешаться локи. Он напоминал пчелу, тонущую в меду. Куда не повернись, ему везде и всюду сладко!
  ‒ Вы!.. ‒ в меру возмущена адди. Справить полный хай не позволяет роль терпящей бедствие попрошайки.
  ..."Утлое судно," ‒ подсказал уродец остановиться.
  Постаралась его не услышать. Зла все-таки...
  ‒ Я во внимании, ‒ преобразился Херцл, внимать и ничего не упустить.
  "Сволочь!" ‒ расстроена Дафна. Артистизм не выручил. И еще этот...
  "Ик! Ик! Ик!"
  Тварь!..
  Говорить правду все одно, что снимать с себя одежду. Под нарядным шелком может скрываться проказа.
  − Вы правы. Это из-за Ланжа. У них свидание, ‒ колют слова горло адди.
  − У кого, у них? ‒ требуется локи развернутый ответ и все имена участников.
  − У Кэрэн и Мэйва. Я передала ей сегодня приглашение от него, − цедила Дафна, прижимая туфель к груди, не пустить его в ход. В подобные мгновения отчаяние синоним безрассудству.
  ... "Правильно! Врежь ему!" ‒ вновь преобразился в союзника и советника уродец...
  Херцл понимающе (Дафне показалось одобрительно) покивал головой... и сделался серьезным. Серьезный локи это... это серьезно и еще как тревожно.
  − Выигрывает не знаток привил, крапленых карт, подпиленных кубиков и прочих трюков, а хороший чтец своих противников. Для него соперники подобны новомодному роману. От корки до корки никаких секретов и неожиданностей. На что рассчитывала ты, самовольно ввязываясь в игры взрослых? ‒ спрошено, тут же объявить дуре. Дуре ‒ подразумевалось. ‒ Ставки высоки, а выигрыш давно поделен, получить с банка хотя бы медяк. Запомни, когда камешек попадает в башмак и мешает ходить, выбрасывают и камешек, и башмак, и башмачника, стачавшего негодящую обувь и слугу, за хозяйской обувью не досмотревшего... Кстати, устроенный тобой цирк с Ланжем вовсе не обязателен. Достаточно убедить лэйт воспользоваться опытом Кайона. Красиво и неординарно решить пустяковую проблему при помощи рукояти отцовского баллока или меча. Чисто психологически переносится легко... Как никак обычай... А договору с Ногром конец. Из-за пустяка. Непорочности. Вернее отсутствия оной, на момент заключения союза.
  − Буду знать на будущее, - с опаской согласилась Дафна. В секреты посвящали либо близких соратников, либо скорых покойников.
  − А оно у тебя предвидится? ‒ оправдано сомневался локи в безоблачности грядущего собеседницы.
  − Что вы хотите? ‒ готова договариваться, загнанная в угол, адди. Игра не задалась, интрига раскрыта, действующие лица тоже.
  − Вот прямо раз и вся наша? ‒ от улыбки Херцла, у Дафны болезненно сжалось в кишках. О душе в пятках это для красного словца краснобаям и ценителям ямба и хорея.
  − Для чего-то вы здесь, со мной? ‒ нащупывала адди верное направление. Локи и она птицы не только разного полета, но и клеток с кормушками. Им пересечься разве что невзначай и вдруг. Так что же послужило "вдруг" произойти?
  ... "Сволочь тянет к сволочи!" ‒ подсказал уродец не случайность поздней встречи. Его услышали и не обиделись. Как не странно. Или странной было бы обида?..
  − Ищу пару для танцев, − не утерпел локи оставаться и дальше серьезным. - Любовью можно заниматься в одиночку, а танцами удобней вдвоем.
  − И что за танец? ‒ готова адди сносить насмешки.
  ‒ Танцы.
  ‒ Пусть танцы.
  ‒ Собственно не столько они и не место танцевать. Музыка к ним, ‒ говорил Херцл с придыхом восхищения. Внимая неслышимому оркестру.
  − Плясать под чужую дудку? ‒ раскрыта Дафной завуалированная хитрость.
  ‒ А сможешь? ‒ пытливо заглянули в лицо адди и опять нос к ному.
  ‒ Пригласите! ‒ дано согласие и обещание.
  Дафна бросила косой взгляд на людей у двери. Они слышали её и локи, если не возню, то разговор точно. И верно выжидали, когда Херцл наговориться.
  "Или чем разговор закончится," ‒ сработало предвиденье Дафны.
  − Сомневаюсь, хорошим ли будешь партнером? ‒ разглядывали и нюхали девушку. Ассоциации с конюшней напрашивались сами собой
  "Зубы показать?" ‒ вспомнила адди приемы барышников на базаре.
  "Подол задери!" ‒ подсказывал одноглазый уродец.
  "Ты прав," ‒ согласна ученица. Осталось определиться с ролью Херцла. Конюх или хэнг?..
  ‒ Положусь на ваш бесценный опыт, ‒ умалили локи, выказать готовность к оммажу. ‒ Вести вам.
  − Льстишь мне! ‒ разгадан маневр адди. ‒ Заметила? Слова льстить и лизать схожи по звучанию?
  − Я согласна. Нечасто лизать вашу задницу, − и не думала Дафна отказываться. А что ей оставалось? Самой податься к Воронью? ‒ Образно конечно, ‒ сделана ею поправка. На всякий случай.
  − И не только её и не только образно. С теорией у тебя порядок, а как обстоит с практикой?
  "Я же говорил, подол задирай!" ‒ не доволен уродец непослушной ученицей.
  − Здесь? - сконфузилась Дафна. Конечно, Аретино бойко описал многие подробности ночных забав, но в прочитанном говорилось о сторонних. Тут же предстояло гнуться самой.
  − Ты отказываешься? ‒ готов разочароваться Херцл.
  − Нееет! - пересилила себя девушка. Туфель скоргочет под пальцами, выдавая крайнее смятение.
  ‒ Поцелуй! ‒ моментально потребовал локи в подтверждение слов.
  ... "Пора переходить от слов к делу," ‒ глумлив шепоток уродца. ‒ "Смотри не оплошай!"...
  Дафна не оплошала. Обняв Херцла, долго и требовательно поцеловала в губы. Так целуют любовников, подвигая не тянуть с продолжением. У нее был отменный наставник, научить и научиться.
  "Молодец," ‒ похвалил одноглазый свою подопечную.
  "Заткнись!" ‒ нагрубила Дафна.
  Она так и не дала кукле имя. Грехам и пристрастиям лучше оставаться тайными и безымянными. Даже для себя...
  − Следуй за мной, мой кукушонок, ‒ позвал Херцл, как только адди разомкнула объятья.
  − Кукушонок? - не поняла Дафна смысл прозвища. Похвалили или порицали.
  − Подброшенный в гнездо, он выталкивает прочих птенцов. Всех до единого.
  − И кто эти все? - уточнила адди, все-таки отнеся прозвище к похвале.
  − Сообразишь.
  − А что с Кэрэн? ‒ насмелилась спросить Дафна. Не бросать не завершенное дело не только обязанность, но и характер. Так что по поводу "сволочь к сволочи" уродец сто раз прав.
  − Оставим лэйт в покое, ‒ Херцл мастерски поменял личину. Мессир Рассудительность обернулся шеном Возмущения. ‒ Я сказал в покое?! Я так сказал?! Фу! Фу! Фу! Другим конечно же! Оставить друуууугим! Своих забот полно! Твой туфель, пусть и не хрустальный, вручим твоему принцу. Надеюсь в двенадцать, не превратишься в жабу?
  − Уже давно за полночь, − посмела Дафна едко ответить зубоскалу. Приноравливаясь к манере локи жонглировать словами и образами.
  − Превращения только под утро и начинаются! - заверил Херцл.
  − А как же эти? - спросила адди, стараясь прятаться и за колонну и за локи.
  − Позвать с собой?
  ‒ Пожалуй не стоит, ‒ нервно отреагировала Дафна на шуточное предложение.
  ‒ Как скажешь. Пошли.
  ‒ Куда мы все-таки отправимся? ‒ беспокоилась Дафна. От тревоги и волнения, привстала на носочки. Следовать или... или убегать.
  ‒ Как куда? В Зеленое Крыло, ‒ разъяснили бестолковой очевидное.
  − К королю? - растерялась Дафна. Ничего подобного она не ожидала.
  − Кукушонок, ‒ дружески похлопали адди по плечику. ‒ От короля может спасти только король. Потому идем. К нему. Сиятельному и Бесподобному! ‒ нахваливая, нисколько сиятельным и бесподобным не восхищались. Интонация не та.
  − Сейчас наверное поздно для таких посещений, ‒ тревожно -тревожно Дафне. Король не человек. Кто-то сразу после Бога. Вот и мучайся, пугаться или вздыхать с облегчением. Не ведут ли сразу на плаху, минуя узилище и судилище.
  − У нас повод, ‒ сгоняет Херцл с довольной рожи ухмылку. ‒ Ты не совсем одета.
  ‒ В каком смысле? ‒ хлопает глазками Дафна. Суть сказанного ускользнула.
  ‒ В таком... Не совсем обута, ‒ локи щелкнул по туфельке, зажатой в руке адди.
  − Стоит ли беспокоить, сира Гильфа такими мелочами? ‒ выбрала Дафна нейтральный вариант ответа. И не отказ и не согласие.
  ‒ Жизнь складывается из мелочей, ‒ ворчал локи. ‒ В нашу пользу или против.
  ‒ Но ведь поздно!
  ‒ Наш Гильф рано не ложится. Трудяга каких поискать! Вечно по уши в бумагах... Или дерьме.
  − Вдруг помешаем? ‒ не могла успокоиться адди. Её стало знатно потряхивать.
  − Мы не... по... ме... ша... ем!!!
  − Вы так уверены, ‒ не доверчива Дафна к заверениям локи. Слишком внезапно оказался рядом, за плечом.
  "Правым или левым?" ‒ поддержал уродец ученицу не доверять рифмоплету.
  "И я о том же," ‒ пока не сделан выбор девушкой...
  − Уверен ли я! Конечно уверен. Совершенно, уверен. Тысячу сто два раза уверен! Кому как не мне быть уверенным, чем сейчас занята голова нашего любимого короля! К тому же я обещал тебе помощь. Убедишься, я всегда делаю то, что говорю. Чего не могут позволить себе многие из здешних обитателей.
  Нисколько не убедительно. Слова что соль в море сыпать. Не пересолишь. Но что остается делать? Только следовать за локи. Дафна все время порывалась оглянуться и сдерживалась. Спокойней себя вести.
  В ночных залах и коридорах эхо вольно множило звук. Пускало во след погоню и встречало на пороге засадой. Шло сбоку отвлекая и перебегало дорогу, сбить с шага. Мешало, сопровождало, заставляло бояться и тревожиться, вздрагивать над многочисленными шорохами, стуками и шарканьем. Дафне мерещилось за ней следует целая кавалькада преследователей и стоит отстать, на вдох... на пол-вдоха, схватят и не позволят Херцлу отбить свою добычу. Да и кинется ли он отбивать? Один против многих. Сплетню об отменном дуэлировании локи она слышала. Многократно. Но одно действовать в своих интересах, другое ввязываться за кого-то. Перетянут ли человеческие качества воинские. То-то и оно! Как человек её сопровождающий, полное дерьмо и сволочь.
  "И скотина!" ‒ колкое напоминание вынужденного поцелуя. Привкус которого не стерся с губ и не растаял с нёба.
  − Не спеши. А то чувствую спиной.., − остановился Херцл и Дафна налетела на него сзади. - Твою грудь. Хорошо, ты не мужчина! Представляешь, что бы я почувствовал тогда? И главное где!
  Через десяток шагов локи опять внезапно остановился.
  − Что стряслось? - волновалась Дафна задержке. Опасность ей мерещилась повсюду.
  − Ничего. Топаешь громко.
  ‒ Я?! ‒ прорезалось истерическое возмущение у Дафны. Она шла за провожатым на мысочках. Мышь громче ступает!
  ‒ Ну, не я же! ‒ почти возмущен Херцл.
   Безостановочный проход по анфиладе комнат. Дверные арки, как способ счета пройденного расстояния. Одна, вторая, третья.
  "Зеленое крыло!" ‒ почувствовала некоторое облегчение Дафна. Интерьер изменился. Скупость форм и цвета пришло на смену разнообразию изяществ. Вазоны с цветами мужчинам потребны бросать огрызки и тайком в них мочится. Портьеры ‒ вытирать руки. Столики ‒ закидывать ноги. Повсеместное торжество утилитарности над красотой.
  Беспрепятственно миновали стражу, при виде которой у адди обмерла душа и не дышалось, сделаться призраком.
  ‒ Хочу твой язык! ‒ заявил Херцл, разворачиваясь в шаге.
  ‒ Что? ‒ налетела Дафна на своего проводника.
  ‒ То! ‒ локи притянул её и поцеловал. ‒ Яжииг! ‒ произнес он не отрывая губ.
  Дафна подчинилась. Бунтовать поздно. Да и не сообразила, столь скоротечно взяли в плен рук.
  Сыро, скользко, пресно, невкусно. Противно. И чувствовать и слушать влажное чмоканье.
  ..."Терпи!" ‒ вполне серьезен далекий уродец.
  "Терплю!" ‒ нисколько не огрызается Дафна, стараясь не думать. Любая мысль и рвота подступает к горлу...
  ‒ Отличненько! ‒ отпустил её локи и вытер слюнявые губы рукавом. ‒ Идем дальше!
  Еще арки. Сбиться со счета и памяти, запомнить хоть что-то в однообразии.
  Лейд, подтащив кресло, спал, закинув ноги на край гериона. В дреме опрокинул вазу, но не проснулся. Перегар разил на пять шагов. Кислятина с чесноком и пережаренным луком и мукой.
  ‒ Ччччь! ‒ призвал локи к тишине и они прошли в столь тщательно охраняемую дверь влево.
  Пустой зальчик для игры в карты. Не задержались. Им в следующий.
  Херцл легко распахнул обе створины. Войти и впустить.
  ‒ Прошу!
  Гостевая. Слабый свет напольного светильника, муштровал тени на полу и стенах. В жаровне чадили березовые уголья. Вкусно пахло прогоревшим деревом и теплом.
  Локи прямым ходом направился к столу. Пирамида яблок. Кусок недоеденного пирога на тарелке и алабастр с вином. Схватил сосуд и глотнул. Прочувствовал вкус, глотнул еще раз.
  ‒ В природе все троично! ‒ провозглашено и объявлено Херцлом приложиться еще раз. Предложил хлебнуть и Дафне. ‒ Будешь?
  ‒ Нет, ‒ отказалась девушка. Пить она хотела и вино было кстати. Самый мизерный глоточек. Но после кого-то пригубить брезговала. О поцелуе предпочитала не помнить.
  − Конечно будешь! ‒ заверил Херцл.
  Адди понятно. Она будет.
  ‒ Дам тебе шанс. Скажи, ‒ поболтал он в алабастре остатки вина. ‒ Кто сейчас даст тебе больше?
  Дафне пришлось подтвердить - никто. Протянула руку взять сосуд. Сама. Не дожидаясь повторного предложения. Не тут то было!
  Херцл извлек из-за недр и складок одежды глиняную трубочку.
  ‒ Знакома?
  Вытряхнул пыльную горошину. Покатал на ладони. Света достаточно не ошибиться. Алеколу.
  ..."Правду, только правду и ничего кроме правды," ‒ горчила издевка уродца. Учил обратному, а требовалась исповедь...
  ‒ Такие есть у Эйкинса, ‒ попробовала схитрить Дафна. И не созналась, и не отказалась.
  Горошину бросили в вино и хорошенько встряхнули, растворить зелье.
  ‒ Пей, ‒ обязали адди.
  Обмен взглядами. Им не обязательно слушать друг друга, прекрасно понимали ход и порядок мыслей.
  ‒ Ненавижу тебя! ‒ призналась адди, в ней победила безысходность и страх. Чувства способные пожрать и породить у человека любые эмоции. У таких как Дафна всходы одни. Ненависть. Так что она не врала. Ненавидит.
  ‒ Все равно пей! ‒ равнодушен локи к враждебным заверениям и эманациям неприязни. У самого таких на пол-столицы хватит.
  ‒ Как скажешь, ‒ согласилась адди, забирая алабастр и бултыхая содержимым. Она выпьет. Как только немного успокоиться. Не захлебнуться первым глотком. Если нужно её напоят из собственного рта. Как сердобольные родители маленького кукушонка. Лучше уж сама.
  ... "Врежь ему! Разбей черепушку об его голову! Нарисуй острой глиной улыбку до ушей, лыбиться вечно!" ‒ подсказал уродец стравить пар. Учителя по своей природы ревнивы. К поражениям даже больше чем к победам своих учеников.
  "Ты этого хочешь?"
  "Мало ли чего я хочу! Этого хочешь ты! Верно?"
  Главное не отвечать. Пока молчишь, можно выбрать любое продолжение, даже поцелуй с языком. А сказав, останется только сказанному слепо следовать. Слепцы далеко не ходят. Не уйдут.
  "Во всяком случае..."
  Этот случай про нее...
  Подавление внутреннего бунта затянулось.
  ‒ Ну, хорошо, ‒ смилостивился Херцл. Вздыхать с облегчением рано. Дафна и не собиралась. Смилостивится, как же!
  Локи, накрыв пальцами ладонь девушки, наклонился и сплюнул в алабастр с вином. Поболтал.
  ‒ Теперь, пей! ‒ разрешил он окончательно.
  Дафну затрясло.
  "Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!" ‒ твердила она не забыть острое негодование. Она не забудет!
  ‒ Пеей! А то уже очередь за тобой, ‒ кивнули адди за спину.
  За тобой?! Звучит не здорово.
  Опасливо повернулась, с подозрением в обмане. Ожидала подвоха.
  "Фратта!" ‒ прострелил ужас. Спине холодно и липко. Дрожь в ногах. И сердце куропаткой в силках пурхается.
  Деринн стояла в пяти шагах, сразу за аркой входа в игорную. Не входила. Убедиться в том, Дафна поворачивалась смотреть с постоянством капель в клепсидре. На счет два ‒ фратта. Раз приходился на локи.
  Херцл забрал у Дафны туфельку.
  ‒ Мешает.
  Вино она выхлебала. Не отрываясь, не морщась, не кривляясь. Легче, чем воду в жаркий полдень. Не высохнуть ненавистью до срока.
  ‒ Вкусно ведь, ‒ локи приоткрыл дверь и вбросил туфель внутрь.
  − Паскуда! Я за чем тебя, бляжья рожа, посылал?! А? Ты привел? Сукаааа! - нетрезвый голос Гильфа зазвучал слишком громко.
  − Это нас! ‒ локи ухватил адди за руку и буквально зашвырнул внутрь, к королю. ‒ Пока, кукушонок! ‒ и захлопнул дверную створку. Дело сделано. А дальше? Что-то же должно происходить дальше?
  Она и он. То, о чем так много пишут и говорят, смутно представляя о чем говорить и писать, и следует ли пробавляться неблагодарным занятием, когда напротив друг друга она и он. Фратта Деринн и Эмс Херцл.
  Есть что подглядеть. За обоими. Подозрительная отрешенность. Не узнаваемость и только... только чуть замедленное моргание, обозначить и приветствие, и доброе пожелание, и взаимную радость встречи. Кто бы это увидел!? Кто бы тому свидетельствовал?! Нет никого! Но как божий день ясно, афишировать близкое знакомство им не обязательно. А подглядывающим выйдет вредно.
  
  
  19. Туат Лафия. Фропп.
  
  Уроженец туманного Круада Свир Дезли, никоим образом, не относил себя к везунчикам. С какой стороны не посмотри, прискорбный факт суровой действительности, не состоять в когорте удачливых и обеспеченных. Будучи предпоследним сыном в большой семье Юбы Дезли, он родился уже после Чумы, но ни один из его старших братьев не сдох и не продвинул Свира к первенству в наследовании титула и земли. От немалого богатства прижимистых пращуров ему выделили дрянного коня, дрянной доспех, дрянной меч и пять грот наличности нищенской истертой медью. Можно ли перечисленное и дочь, заделанную в четырнадцать лет рябой служанке, отнести к признаку имущественной состоятельности? Скорее нет, чем да. Кто-то возразит, какой мерой нажитое богатство мерить. Что же, святые и мудаки в миру не выводятся, равно как и блохи, всемерно досаждать.
  В пятнадцать, а куда деваться, Свир покинул родовой замок и туманный Круад в поисках кормления. Ни одна блядь, включая мамашу дочери, не вышла его проводить. Опускаясь за спиной, лязгнула герса. Смачно сплюнул со стены гелд. Подняв морду к небу, протяжно завыл пес - счастливого пути! Тогда Свир Дезли самонадеянно веровал - Мир ляжет под него! Покорно распластается, как служанка на скрипучем топчане, и он сотворит с ним все что захочет, сколько захочет и куда захочет. Не стесняясь и не краснея за содеянные непотребства. Но видимо брачное ложе заготовили для других и счастливый брак остался не заключенным. Полюбовно Мир ни в какую не давался, принудить к согласию не получилось и юный Дезли переключился на войну. Воевал он много и неприбыльно. Доход изводил незатейливо − на вино и шлюх. Нечасто заводил любовниц. Некрасивых и небогатых. Поскольку не блистал статью и не показушничал с щедрыми подарками. Пережил двух старших братьев. Еще одного тихо и самолично прирезал при нечаянной встречи. Но оставалось еще трое. Посидел в Брюхе за пьяную бузу. Слава дерзкого бретера не оправдала ожиданий. В столице и без него прилично махать мечом умели и махали в удовольствие и прибыток, не попадая на шконку, занозить задницу. Высокому Суду родовитость важней молодецкой удали, а закрыть глаза правосудию двух грот, ровно столько денег на тот момент отягощало тощенький карман Дезли, ничтожно мало. Приговор прозвучал, трижды ударили в гонг и Свира на год засунули в камеру. Не вид на море ласкал опечаленный взор осужденного десо, но виселица и отхожее место гвилов. Но нет худа без добра. Благодаря отсидке, свел знакомство с сестрой своего товарища по несчастью - Орна Оксерра. По выходу из узилища, родственница Орна, на первое время приютила Свира у себя в спальне. Она оказалась изумительной проблядью и требовала от него такого, что не только яро порицалось церковью, но и шло в разрез с его понятием ёбаря. Тогда же случай свел Свира с неким Паллом Зонгом. Тот охаживал сестрицу Оксерра до него и нет-нет, по старой памяти, наведывался освежить отношения. Там они и сошлись, Дезли из Круада и Зонг из Эли. Приятель проявил понимание к бедственному положению не состоявшегося покорителя вселенной и похлопотал, пристроить в свиту мистресс Элори Блаженной. Не на первые роли. Первые давно и в очередь заняты, и прочно удерживались: Дейтом Ахеном, Инрэйгом Омишем, Бриулем Со, Мокшем Дакком и иными отпрысками знатных фамилий. За неимением прочих альтернатив применению природных талантов, спрячешь амбиции и подвяжешься рядовым статистом в сопровождение, в конце выездного кортежа. Пусть Дезли и Зонгу доставался не лучший кусок за столом, но кусок сытный и, что не маловажно, бесплатный. Их ночлег не предполагал отдыха на кроватях, но на ночь у них имелась крыша над головой. Жалование выдавали не в кошелях, а совали россыпью толику монет. Нечасто, но все же. Словом существовать, но не жить, как хотелось и мечталось, можно. Потом грянул мятеж и Дезли с Зонгом растрясли жирок. Десо правильно интерпретировали события. Пробный шанс! Когда других не предоставлено, ухватишься за подвернувшийся. Они не побоялись подмочить репутацию, поскольку никакой репутации за ними не водилось. Не побоялись лишиться родового герба, герб им не полагался по статусу. Они не побоялись нарушать законы, поплатиться за беззаконные деяния имуществом, ибо имущества за ними не приписано вовсе. Дыры в карманах, прорехи в плащах и ветер над головами не конфискуешь. Они воспользовались моментом, как насильник пользуется беззащитностью жертвы. Нацепив табарды с символикой Ордена Милосердной Хильдебранты − Веткой Полыни, проливали кровь, не гнушались работы палачей, не брезговали лихим разбоем и мелочным мародерством. Война пожирала иллюзии, но расплачивалась чистым золотом, щедрее и быстрее наполняя кошели марками, а брюхо колбасой и вином, чем иной род человеческой деятельности. Они чувствовали себя теми, кем всегда воспринимали. Людьми достойными светлого и обеспеченного будущего, не постеснявшимися при первой возможности ободрать Мир как липку. Беспардонный Зонг скабрезно свидетельствовал: Имели его содомски. Они прославились настолько, что граф-палатин прямо указал бейлифам на кого обратить пристальное внимание, ведя следствие о мятеже. Прибытие в Кэффу грозило искателям лучшей доли заключением в Брюхо и гарантированной плахой. Когда высочайшим волеизъявлением Орден Хильдебранты распустили, Дезли и Зонг остались в Кайона, в качестве безвекторной активной угрозы. Позже, подключив старые знакомства, присоединились к мистресс Элори в Лафии. Их радушно приняли. Большинство из свиты Блаженной предпочли остаться в столице. Прежних фаворитов валили хвори, у них появились неотложные дела, о них ходатайствовала родня перед самим Гильфом. Двор рийи стремительно обезлюдел, а Дезли и Зонг из задних рядов статистов, переместились в первую линию. Второй шанс предоставлял немыслимый простор для всяческих инициатив и начинаний, личных и союзно.
  − Куда теперь? - потешался Зонг, подразумевая, содомией не ограничиваться.
  Дезли мог бы ответить адресно и предметно, но понахватался всякого куртуазного, многозначительно промолчать.
  Фропп встретил новообразованный двор молебном, но не кормежкой. Таны выглядели ничуть не богаче Дезли и Зонга до мятежного периода. Замки в кои заезжали по пути, походили на руины или руинами являлись. Торговля в туате шла вяло, купцы ˮперекатывали пенсыˮ*, ремесла чахли, цеха бедствовали. Единственно кто процветал - монастыри. Смертный грех ростовщичества возвели в ранг первых добродетелей. В деньги превращалось все, к чему прикасались руки святых отцов.
  На попов, подмявших туат, можно было только облизываться. Зонг, заделавшись едва ли не большим циником, чем сам Создатель, даже предложил.
  − Не принять ли постриг? Братия в пост икру жрет! А я её при дворе не пробовал ни разу!
  Врал конечно, но врал красиво и вдохновенно.
  Отчасти, в его словах завуалирована большая правда. Большая и горькая. Горькое никто не любит. Особенно когда рядом сладкий кусок. Сладкий и жирный.
  Первая встреча рийи Элори с Советом туата закончилась ничем. Пшиком. Совет имел массу полномочий, но не имел денег их подкрепить или доказать свою легитимность. Попы имели деньги и не нуждались ни в полномочиях, ни в легитимности, ни в рийи. Памятуя о религиозном подвижничестве Элори, они выказали ей симпатии, заверили в верности и откланялись. Хитромудые церковники рассчитывали продержать Блаженную на голодном пайке, сделав сговорчивой и ручной. Склонностью к содомии грешила не только паства, но и пастыри. Дезли и Зонг обеспокоились. Шанс стремительно обращался в пустышку. Не предпримут необходимых в данной ситуации шагов, очень скоро окажутся в еще худшем положении, чем до мятежа атлинга. Не на паперти конечно, но достаточно близко от нее.
  В безрадостных реалиях нищеты, Лафия упиралась воевать и ни в какую не желала повиноваться рийи. В благословенном болоте жизнь и без того расчудесна. Саботаж подданных подвигал младшую Амаль к решительным действиям, благо попы допустили ряд непростительных ошибок. Проигнорировали мнение исповедника Элори, отца Соллера и взвалили бремя содержания рийи и её двора на хлипкие плечики Совета туата. И это после того, как приняли "любимийшую дщерьˮ под сенью божественной красоты и великолепия монастыря Св. Юссы. А что же Совет? Совет от безысходности и нищеты отвел под резиденцию рийи Элори дальнее крыло Странноприимного Дома и постарался о ней забыть.
  Резкий контраст выкристаллизовал идею. Оставалось набраться храбрости её воплотить. Элори неизвестно почему откладывала решение и тянула время. Неужели надеялась на мирный исход противостояния? Дезли учуял колебания рийи и спросил прямо. Не облекая слова в текучую форму иносказания, не обращаясь к полунамекам и дипломатии.
  − Мистресс терзают сомнения?
  Дезли стоял к рийи вплотную, возвышаясь (с его-то пропорциями!?) над хрупкой фигурой в сиреневой гаммуре. Испугается? Отправит прочь? Начнет испрашивать совета? Хныкать и заламывать нежные ручки?
  − Сомнения? - подивилась Элори смелой наглости круадца.
  − Низвергни врагов своих словом своим, ибо повергая их в тлен сталью, только множишь их ряды. И кровь порождает кровь большую... ,− процитировал Дезли из того немногого, вдолбленного в память еще в далеком отрочестве. Так красиво и верно он никогда еще не говорил.
  − Да, плевать! Большую-меньшую! - честно ответила Элори, не открыв своему свитскому ничего нового в породе людей обремененных властью.
  Удивляются те, кто способен удивляться. Дезли такую способность давно утратил. Наверное, когда первый раз участвовал в захвате города. Многие иллюзии души и разума человеческого, заляпавшись в кровь, вскорости отпадают корками и сходят сухими коростами. Легче жить и принимать жизнь во всех её неприглядных красках и проявлениях.
  В базилике собачий холод. Причуда Блаженной, принимать в столь не подходящем для аудиенций месте. Свир Дезли терпеливо наблюдал за Элори и грыз имбирный пряник, роняя крошки под ноги. Слабость с детства. Имбирный пряник. Наверное, потому что ни в праздники, ни в иные торжественные дни, слаще и вкусней ему ничего не перепадало. Теперь он мог позволить есть вкуснятину круглосуточно. Что и делал. Не оглядываясь на приличия и начхав на чье-либо мнение.
  Круадец не вызывал особых симпатий. С неприветливым голодным лицом. Под щетиной бровей глубокие глазные впадины. Абсолютно ничего не выражающий взгляд, даже когда ел имбирное лакомство. Такой взгляд бывает у упившихся вином. Ломаный нос смотрел в бок. Усы и короткая бороденка в проплешинах давних ожогов и шрамов. Что и говорить, не образчик мужской красоты.
  Рийа Элори молилась. Истово и усердно. Даже нунций, прибывший к ней, не посмел отвлечь от важного дела. Сам Астиг колен не приклонил, ограничился короткой молитвой. Бэ! Мэ! Аминь!
  − Удрать хочет, − шепнул Зонг, стоявший рядом с Дейзи. Здоровяк имел вид добродушного барбоса. Правда, барбоса крупного, клыкастого, плохо дрессированного и от того непредсказуемого. Руку или голову откусит запросто и по дружбе.
  Оба исполняли "присутствиеˮ в качестве почетной охраны. Охранять особо некого, а вот наблюдать... Наблюдать было. Переступит Блаженная через собственную заумь или так и продолжит стукаться лбом в мраморный пол. Столь слепую веру в Создателя оба считали пустой бабьей блажью, если не полнейшей дурью. Был у осуждения и иной привкус. Ставить молящих раком... Всевышний тот еще затейник.
  В некотором роде Палл Зонг из благословенного Эли удачливый курвец! В детстве он был крайне болезненным ребенком, притом еще и единственным. Над ним тряслись няньки, квохтала наседкой сердобольная матушка, отец баловал, обходя запреты тех же нянек, жены и лекарей. В семь лет Палл напоминал пожухлую травину. Дунет ветер сильней и сломит. Наверное, дунул бы и наверное бы сломил. Судьба решила, внести коррективы, и один за другим убрала родителей из спокойной и размеренной жизни мальчика. Дуть на ушибы, вытирать слезы и сопли, стало некому. Несчастного сиротку передали под опеку троюродной или еще какой ...юродной тетки. Поплакав над могилами безвременно почившей родни, тетка передоверила Палла надзору мажордома, тот сплавил его к слугам, а слуги живехонько спровадили сиротиночку на вольное проживание в конюшню. Нежный хрупкий цветок ‒ последний из Зонгов, коротал дни и ночи в обществе конюха, неотесанного чурбана и пьяницы.
  Не околеть, слез и мольбы недостаточно. Требуются собственные усилия не протянуть ноги с холоду, неустройства и дурной кормежки. Пришлось поднапрячься. Воровал, обманывал, угодничал, наушничал, много и задарма работал. Но не сдох! К весне походил на обыкновенного деревенского пацана, грязного, завшивевшего и вечно голодного. Болезни и чахлость ушли вместе с соплями и кашлем. Он помогал конюху с лошадьми: перекладывал сено, чистил стойла, скоблил бока кобыл и жеребцов, учился ездить верхом без седла. Горбатился на огороде: перекапывал гряды, махал тяпкой, таскал воду в ведрах, поливал всходы, лопатил навоз. Хилые руки окрепли и обросли мышцами, впалая грудь налилась мощью, ноги впитали силу родимой землицы и теперь не волочились, а бодро шлепали, не минуя ни одной из попутных луж. Он успевал по всюду Работать на конюшне, отираться на кухне, подлизываться к гвилам, прислуживать за пажа. Однажды сподобился забраться в спальню теткиной адди. Подсмотреть. Подсмотрел, потрогал, попробовал. Опытная мистресс лишила мальца не только невинности, но и всякой стеснительности. Обучила Палла, чему собственно не подошел срок обучаться. Как любовник он сделался превосходен, а как мужчина оставался вполне безопасен.
  Любовные утехи у юных и безусых не самая насущная потребность. Зонг днями терся у казарм. Развесив уши, слушал красочные, изобилующие мельчайшими деталями, боевые истории. Гвилы, в благодарность, обучали его всяким полезным финтам и уловкам в обращении с альбацетой*. Руку ученик имел ловкую и легкую, сноровисто лишать жизни тварей божьих. Приручить себя к чужой крови, Палл живодерничал собак и кошек. Был первым убойщиком на скотном дворе и при кухне. Изучив тонкости ножевого боя и разделывания туш, постиг и премудрости мечного. Ему не преподавали защит и позиций, не заставляли заучивать названия типа mandritto squalembro или tramazzone. Ничего не объясняли из геометрии дистанций, углов схождения и шагов возобладания. Его учили не эффектным, но эффективным способам убийства. Быстро и без затей. Убей первым! Вот не хитрая премудрость его воинского образования. Жизненно-важная, кстати, премудрость.
  Всякое топтание на месте ведет к цикличности, торможению развития. Судьба учла и это. Тетушка оказалась никудышной хозяйкой и родовой замок Зонгов продали за долги. О Палле не вспомнили, а он о себе не заявил. Он ушел с гвилами наниматься на службу. И с той поры, вот уже двадцать лет, тем и кормился, выискивал место ,,слизывать сметануˮ. У наемников Бахра это обозначает хороший найм. У пиратов Пролива условия бонусов к фрахту. У нотариев Фароза большой навар с легкого дела. У любовников.... Впрочем, не столь важно, что распутники подразумевали.
  Рийа Элори склонилась, уперлась лбом в холодную плиту. Руки вытянула вперед. Шептала молитву.
  − Благослови мя десницей твоея и возможу я с радостию ниспосланные испытания...
  ˮЗадница неплоха,ˮ − оценил Дезли округлые очертания ягодиц. Он непроизвольно переглянулся с Зонгом. Тот, от нечего делать, покачивался с пяток на мыски. Под подошвами разбитых в хлам сапог, мерзко скрипели камешки. Не смотря на разность подхода к наблюдению, один оценивал объект, другой некие действия с объектом. Их мнение о некоторых зримых достоинствах рийи Элори совпали.
  ‒ О чем думаешь? ‒ приостановил Зонг изображать ваньку-встаньку.
  ‒ Надеты ли у нее панти, ‒ говорил Дезли и ковырял прилипший к зубам пряник.
  Неожиданно, но не настолько сбить элийца с толку или смутить. Он поднял глаза к потолку. Свод базилики черен от вековой пыли. Сюжет старой росписи мудрено угадать. Лики, фигуры. Сплошная театральность. Когда ничему увиденному не веришь.
  ‒ Я спросил о чем думаешь, а не мечтаешь.
  Время коротко поразмышлять Дезли над ответом.
  ‒ Примерно о том же, что и ты.
  Зонг возобновил шатание, совершая некий умозрительный акт, который бы хотел совершить.
  ‒ Уверен? ‒ готов элиец принять сомнения Дезли. Единомышленники большая редкость. Сродни единоверцам. Почему? Многие ходят в один храм, бубнят слово в слово заученные молитвы, а поступают разно направлено, тому во что верят. И повод собираться под одной крышей разный.
  Сейчас Зонг напоминал одного из святых, извечно терзаемых противостоянием духовного и плотского. Ратовали за первое, но и не отвергали и не отказывались от второго.
  ‒ Надеты ли панти? ‒ акцентировал круадец тему разговора, но не единомыслие. ‒ Нет. Не уверен.
  ‒ Пригласишь в мыльню?
  Дезли подергал ухо, потер нос, оставив на кончике имбирную крошку. Сдул резким выдохом и отказался.
  ‒ Мыльня это чересчур.
  ‒ Как тогда узнаешь наверное? ‒ лыбился Зонг, куляясь с пятки на носок. Столь занимателен вид молящейся, отклячевшей зад рийи, вызвать целую дискуссию.
  ‒ Спрошу.
  ‒ Серьезно? ‒ улыбка элийца расползается шире. Фантазия работает в паре с раскачкой.
  ‒ Попрошу тебя спросить, ‒ сместил круадец подход к получению надежных сведений.
  ‒ Я-то тут причем? ‒ не понятна Зонгу переориентация на его персону.
  ‒ Будешь причем, ‒ звучит почти приговор и он элийцу не понравился. Настолько ‒ прервал качание.
  Нунций терпеливо ожидал завершения молитв и от нечего делать разглядывал витраж. Святой Лусс, покровитель города, заслонял взволнованную паству огромным плащом от Черного Мора. Болезнь выступала в образе разъяренной псины, пышущей огнем и дымом, покрытой язвами, истекающей гноем и бурой сукровицей. Чудовище дыбило многочисленные хвосты с жалами скорпионов, разить подряд и грешников и безвинных. Из всех фигур исчадье изображено наиболее реалистично и мастерски. Никто не восхищался поступком святого. Зритель на стороне твари. "Так им и надо," ‒ оправдана мерзкая судия и палач.
  Базилика не из богатых. Святого не особо почитали. Мор случилась в Лафии достаточно давно, помнить о подвиге и расточительствовать подаяниями и подношениями. От древности фрески на серых стенах угасли. Часть узких окон, где вывалилось алебастровое кружево рам, заложили занозистыми досками. Дерево растрескалось, черно от грязи и полосато от потеков дождя, дозировано пропускало свет в щели и дыры сучков, разжидить мрак.
  Вольно гуляют сквозняки. Пол замусорен. Огарки в светильниках сожрали крысы и расклевали птицы. Под редкими факелами черные лужицы масла. У пустых гнезд сажные пятна. На поставце лежит Святое Откровение, похожее на гранитное надгробие. На нем присягали на верность, клялись в честности, принимали обеты. Очевидно, не очень часто, не многие и давно.
  Свир Дезли, и не только он, с удовольствием бы послушали рийю, почему выбрана именно эта забытая богом и людьми халупа? Почему не собор Св. Трояна, напротив гостеприимного Пестрого Петуха? В шинке народу не меньше, чем в соборе и атмосфера гораздо оживленней. Или храм Воздвиженья у мясного рынка? Собор и храм более соответствовали высокому положению Элори. Но она предпочла базилику. Если это скромность, то глупей, вряд ли придумать. Скромность личит тем, у кого кошели набиты серебром. В Лафии у попов и монастырей. Туат церковники подмяли надежно. Таны смотрят им в рот, крестьяне гнут на них свои спины, купцы безропотно несут десятину, не считая обязательных пожертвований. Если у тебя есть деньги - жертвуй, если нет... Лучше пусть будут. Долговая яма это навсегда. Свободы не выкупить, не вымолить.
  Дезли опять вернулся к обозрению откляченного зада рийи Элори. И опять хруст камня. Зонг вновь покачивался с непроницаемой физиономией. Его вообще трудно надолго вывести из душевного равновесия. Разве что отменным ужином. Или интимным общением с цыганками, на которых, по признанию элийца, у него ,,железный суточный стоякˮ. Что он в них находил? Обычные бабы. Костром пахнут.
  "И кобылами. И не моются," ‒ додумался Дезли до секрета приятеля. Ничего особенного. Бывают много хуже. Как-то хаживал в Рагамских спарсах. Тех, что с предгорий. Редкостные твари, даже на его искушенный вкус и широту взглядов на многообразные человеческие пороки.
  Хруст служил Элори напоминанием о стороннем присутствии и внимании к ней. Она завершила молитву. Самостоятельно поднялась с колен. Повернулась поприветствовать нунция Астига глубоким поклоном. Не сломалась спину согнуть. А не должна вроде. Что такое нунций? Великовозрастный мальчик на побегушках.
  ‒ Кто из них хитрожопей? ‒ спросил Зонг круадца, скривив губы в бок. Тот пожал плечами. По обстановке поп, по предрасположенности характера рийа.
  − В здравие ли дочь моя? - произнес нунций соответствующую моменту фразу. О телесном ли здоровье справляется или печется о бессмертной душе, непонятно.
  Дезли склонялся к духовности, Зонг - к плоти. Но спорить воздержались. В святом месте спорить? Для того улица и кабак в шаговой доступности.
  − Молитвой и милостью Божьей все хорошо, − произнесла Элори, склоняясь поцеловать Астигу руку.
  ˮБабья лапкаˮ, − оценил Дезли холеную поповскую длань, унизанную тяжелыми перстнями. Столичный архиерей скромнее на треть лафийского попика. Не повод завидовать, но тема рассмотрения ближайших перспектив, выглядеть не хуже.
  − С хорошими ли вестями, преподобный? - спросила Элори светлого ликом (уж не блаженного ли?) Астига.
  ˮВряд ли,ˮ − полон неподдельного скепсиса Дезли. − ˮБудь вести добрыми, трещал бы сорокой и крутил жопой."
  Это и Зонг отметил. Он вообще многое подмечал в человеке. Сказывался полугодичный опыт в экзекуторах у побережников. Служба непыльная, но скучная, долго задержаться.
  − С добрыми, с добрыми, дочь моя, − раскланялся нунций, удивив обеих скептиков. Подозрительно им, неужто ошиблись в попе?
  − Я уже хочу молочного поросенка, − шепнул Зонг. Дезли не поддержал, вкусы у них разнились. Предпочел бы кабанину, выдержанную в крепком пиве, обваленную в маринованном голаджском перце. Оба в ожидании лучших времен, довольствовались сухарями и дешевым вином. Шлюху заказывали одну на двоих, пользовали по очереди, разнонаправленно и разнозаходно, обозначить "объедки" не подбирают.
  − Слушаю вас, преподобный, − разрешили нунцию рассказывать доброе и радостное.
  Астиг и Элори отошли в сторонку, ближе к поставцу с Откровением. Нунций само благорасположение. Духовная дщерь истинное смиренное ожидание.
  − Я выполнил твое поручение, дочь моя, − похвалились извлекая из складок ризы увесистый кошель. - Отец Арисий, настоятель монастыря Святого Идрака, внял твоей отчаянной просьбе и внес в успешное разрешение твоих дел. Здесь сто грот из монастырской казны.
  Приятели обменялись взглядами. Зонг готов, не стесняясь заржать. Всем известно, упомянутый прот имел славу первого барыги в Лафии, откровенно наживающегося на ростовщичестве. Скепсис Дезли приобрел вселенский размах, пропала охота слушать дальше. Но не у Зонга! Он обратился в лайку, учуявшую хорошую добычу. Пока дело не коснулось денег, попы тряслись над Элори, как над агнцем. Называли сестрой и дщерью в вере. Благоговели, как перед святой. Коснулось.... Ни агнец, ни сестра, ни святая. Приблуда с протянутой рукой. Им без разницы, кто решит мирские дела в туате. Мирские дела ‒ головная боль Совета и Элори. Нищего Совета Лафии и нищей рийи. Расплывчатые перспективы приобретения новых земель не вдохновила попов к плодотворному сотрудничеству. На старых не все отлажено, на новые зариться и тратиться. Они не отказывались вкладываться и участвовать. Под соответствующий процент, пожалуйста. И деньги, и люди. Но проценты им не обещали.
  Упокоенное лицо Элори полыхнуло гневным румянцем. Она глянула в сторону заждавшейся охраны.
  "Если препоручите," ‒ отзывчив Зонг на посыл рийи.
  Взгляд второго...
  "В конце концов, для чего я тогда здесь!?" ‒ согласен Дезли поддержать мистресс.
  Румянец рийи полинял в бледность. Возле губ залегла жесткая волевая складка.
  − Хочешь сказать, все, на что оказался способен, раздобыть сто грот? Столько отвалил старый дурак за все полученные от меня милости? Кто ему выхлопотал у Юэна чин настоятеля? И не в занюханном Хюльке, а здесь, в Лафии? Кто? Кто добился отмены налогов для церкви? Гильф не отличается щедростью, как впрочем и вы!
  ˮУ нашей крошки большие связи!ˮ - выпал из душевного равновесия Зонг, вспомнив недавнее живописное коленопреклонение рийи. Он даже перестал качаться.
  − Но..., ‒ ошалел от неожиданного натиска нунций.
  − Сто грот? Сто грот я заработаю за неделю в самом захудалом борделе Фроппа!
  ‒ Дочь моя..., ‒ едва не пятился Астиг под напором бабьего гнева.
  ‒ Чем прикажешь платить воинам? Мандой рассчитаться?
  "Охо-хо," ‒ изумлен Дезли накалу страстей.
  "Разок можно," ‒ одобрена Зонгом оплата натурой.
  − Таны Лафии присягнули вам и поддержат не введя в расходы, ‒ созрел Астиг убеждать. ‒ Большие деньги не надобятся.
  − Поддержат? По заднице похлопают?
  "Я бы похлопал," ‒ не прочь Зонг приложить руку к формам рийи.
  "А я бы погладил," ‒ разборчив Дезли. И так у них во всем. Отсутствие единства и согласия по многим пунктам бытия. В восприятии, анализе и ответной реакции.
  ‒ Что мне проку с полусотни дохлых танов? Они сами ищут моей поддержки! Толкутся, что свиньи у корыта. У пустого корыта.
  "Значит, она их похлопает?" ‒ предвидит Зонг скорое будущее танов.
  "Погладит," ‒ опять нет консенсуса у круадца с элийцем.
  ‒ Дочь моя..., ‒ не знает что сказать нунций. Морально он подавлен и обескуражен напором рийи.
  ‒ Деревенская шалава тебе дочь! ‒ не сдержала гнева Элори. ‒ Тебе и твоему Арисию!
  − Мистресс..., ‒ попробовал нунций надавить на рийю, спохватившись кого он представляет и чьей волей введен в ближний круг.
  − Ты мог по дороге завернуть в Дойвиц или Кашир! В десяток прочих мест! Они все по пути!
  − Мы не оговаривали посещение названных обителей! ‒ попытался возмутиться нунций.
  − У самого ума не хватило? Тебе доверили дело и мне совершенно наплевать, как извернешься выполнить! Даже не попробовал воспользоваться делегированными тебе полномочиями! Для чего ездил? Под подол святой Лауре заглянуть? Не протухла от святости?
  Элори схватил кошель и швырнула Зонгу (или в Зонга). Тот легко подхватил. Хо! Сто грот он достал бы и с облаков и с луны.
  − Уберите старого дурака и никогда не подпускайте ко мне на сто шагов. Сунется, отрубите тупую седую башку! ‒ напустилась рийа на оторопевшего нунция. ‒ Сама отпилю, попадешься!
  Повторять Зонгу без надобности. Сто грот внесены на счет его исполнительности и расторопности.
  − Аудиенция окончена, − сгребли нунция за шиворот, как котенка.
  − Вы показали себя не с лучшей стороны..., − сипели передавленным горлом обвинения. ‒ Бог пр...
  Баллок Дезли остро прервал словоизлияния, упершись навершием в подбородок нунция, не слишком распускать язык.
  − Нотария мне! Живо! - не желала Элори слушать поповские вразумления.
  − Я донесу до консистории туата..., ‒ вяленько промямлил Астиг без всякой угрозы.
  − Заткните его!
  Зонг поднес к носу нунция здоровенный кулачище. Дезли усилил давление баллоком. Астиг в страхе зажмурился, сжал губы в нитку. Молчу, молчу!
  Среди женских типов, двинутые на вере числились у круадца в последнем разряде. Ни калечные, ни побирушки, ни прокаженные столь низко не стояли. Мистресс Элори стремительно поднялась в глазах Свира. Еще чуть-чуть и займет вершину в его иерархии. Втиснется между гулящими девками и шлюхами.
  ˮЖаль не опрокинуть,ˮ − искренне сокрушался Дезли. Ничего не поделаешь, железное правило. Кому служишь дружбу не предлагать, денег не делить и в одной постели не встречаться. Даже спина к спине. Сто грот тому железная порука.
  − Что с ней? - спросил нунций у Зонга за порогом базилики, выяснить резкие перемены в настроении рийи.
  − Или ей сегодня нужен крепкий хер, или он уже у нее был и вскорости понадобится повитуха.
  − Как можно! ‒ готов безоговорочно верить Астиг охране. Кто как не стражи посвящены во все тонкости норова мистресс.
  − Женщина! ‒ не видит Зонг необычного в непредсказуемости слабого пола. ‒ Вместилище порока и лжи! Гнездовье обмана и капризов!
  − Я буду молиться за нее! − пообещал нунций, вглядываясь в лицо Зонгу, найти в нем отзывчивого и верного сына матери церкви.
  Предложи Астиг денег, вряд ли бы элиец корчил из себя Белоснежку. Сто грот, хорошая цена за боевого жеребца. Но он то лучше, а следовательно дороже! Нунций более рассчитывал на слово пастыря. К чему и прибег заручится поддержкой.
  ‒ Я не корова, солому жевать, ‒ заткнул элиец поповский словесный елей, отпуская с миром. Сто грот располагали к милосердию.
  Когда Зонг вернулся в базилику, Элори диктовала, нотарий строчил. Дезли слушал. Внимательно.
  − Волей мне данной, монастырь Святого Идрака упразднить! - и тут же дала сопроводительный комментарий. − Накопление благ не суть существования обители, но в молениях и душепопечительстве им пребывать должно!..
  Нотарий пожелал что-то робко возразить или поправить, или предостеречь.
  − Пиши сказано! - не потерпела Элори ни возражений, ни поправок. - На монастырское имущество наложить арест, тщательно составить опись, после чего выставить на продажу или заложить. И стены, и очаги!* Все! Вплоть до исподнего! Казну изъять! Земли отписать в вечное пользование короны и размежевать на равные доли по сто акров. Пиши!
  − Но воля короля...
  − Здесь моя воля! И над тобой тоже. Дезли!
  Круадец сделал шаг вперед. Положил руку на эфес меча - готов служить!
  − Еще раз вздумает раскрыть пасть.., − палец Элори больно ткнул нотария в спину. − Прикончи его! Искромсай! Изруби! - разошлась рийа в гневе ударить кулачком. − Прямо за столом!
  Второй шаг сделан выразить полное согласие с таким ведением бумажных дел.
  ˮПожалуй, стоит подобрать ей хер,ˮ - принял для себя Зонг упрощенное виденье первостепенной задачи свитского. Приятеля не рассматривал. Вид не товарный.
  Угроза заткнула рот нотарию и отринула возможные возражения.
  − Земельные доли подлежат передаче верным людям, − и уточнение. Немаловажное. − Независимо от звания и родословной. Подчеркните это. Важна верность мне, но не древность крови...
  ˮБез гроша в кармане, зато сразу в бруги или хлафорды*,ˮ − предвосхитил Зонг перспективы много скакать, много махать мечом и лезть на крепостные стены под градом стрел.
  ˮМне для начала денег,ˮ - заказал Дезли развитие взаимоотношений с верховной властью. Босяк и бродяга в нем все еще сильны., привязать себя к куску земли, которую обустраивать, заселять, охранять. За чей счет? Потому-то звонкая монета предпочтительней.
  −... Все мы сор под оком Божьим, кичиться родовитостью и заслугами предшествующих поколений. Средства из казны и продажи имущества направить для найма гвилов, лансеров, спарсов...
  Та-та-та.... Та-та-та... сплошной поток хороших.... отличных.... отличнейших новостей! Все испортила последняя. Как плевок в наваристый суп уже разлитый по тарелкам.
  − Конфискацию земель монастыря Святого Идрака возложить на рейнха Руарха Ива, назначив маршалком туата Лафия. Мессирам Зонгу и Дезли нанять воинов в необходимом количестве и встать под руку мессира Ива, − и объявлен срок выполнения. - Не позднее послезавтрашнего утра оружно выступить к обозначенной обители. Какие-то возражения мессиры?
  − У меня? Нет. Обдумываю наилучший способ выполнить ваш приказ, мистресс, − не дрогнул элиец под свирепым взглядом Элори.
  Поверила ли она Зонгу? Ну, наивных в базилике точно не присутствовало, а вот хитрецов и пройдох хватало.
  − Вы тоже обдумываете, десо? - не забыли об круадце.
  − Я уже нашел решение, − громыхнул фразой Дезли, но не идеей. Нечем громыхать. Не было. Не завелась. Не сформировалась. Не трансформировалась. Только у фокусников и алхимиков нечто появляется из ничего. Развоплотить и распылить это запросто, а из пустоты материализовать ‒ не бывает такого.
  Элори воздержалась высказывать пожелания и напутствия, обещать благ и кары. Молчание венценосца всегда золото. Обещания и того дороже. Пусть довольствуются пока малым.
  Внемля рийи, Зонг вяленько размышлял над столь стремительным преображением Блаженной. Вызваны ли перемены безысходностью её положения, или баба, привычная властвовать и править, явила дурной норов. Ни один из рассматриваемых вариантов не устраивал, поскольку велика вероятность обмануться. Палл Зонг не любил обмана и никому не прощал его. К сожалению он ничего не знал о любопытном разговоре рийи с Дезли. Впрочем, круадец в любом случае не передал бы приятелю содержание памятной беседы. Мало приятельствовать, посвящать в приватность общения с венценосной особой.
  Спешные сборы затянулись на полтора дня. Не удалось ни поговорить толком, ни проглотить куска хлеба. Мотались по окраинам Фроппа в поисках ратного люда, готового, за скромные деньги, взяться за оружие. Желающих набиралось немного. Не хотели связываться с попами. Таны, праведно метавшие громы и молнии в зажравшихся слуг Господних, на поверку оказались бесхребетными говорунами. Кричать и орать горазды, а воевать неспособны ни за правое дело, ни по манаршей воле, ни в собственный карман. Несильно рвались пощупать поповскую мошну и наемники. Полагали, в случае войны, получить с монастырей намного больше, чем упадет от королевских щедрот. От безысходности десо наведались к бейлифу, в местную каталажку. Разругались в пух и прах. Мессир Онбор ни в какую не желал делиться камерниками, но в оконцовке, кое-что уступил. В общем, ситуация напоминала не утверждение законной власти рийа, а обычный мятеж. Попы держали бразды правления надежно, и перехватить, выдрать из рук или с руками, та морока! Однако, старания многоопытных десо увенчались плохоньким, но успехом. Тридцать гвилов, плюс к ним двадцать добротных лучников, плюс двадцать паршивеньких лансеров и сколько же всякого, гожего в обоз, в охранение и мародерствовать.
  Ни Зонга, ни Дезли в поручении рийи ничего не смущало. Ни поставленная задача ‒ тряхнуть попов, ни средства достижения намеченных целей. Ограничений никаких не выдвинуто. Инициативы не ограничены. На усмотрение ответственных воплощать волю и слово короны. Оба уже усматривали. В основном поправку собственного благополучия. Благополучие рийи стояло вторым планом. И где-то в туманных перспективах маршалк и иже с ним.
  Вечером перед выходом, десо наконец-то смогли позволить себе спокойный глоток вина и кусок мяса. Засели в Пестром Петухе, почав кошель со ста гротами. Из горячего заказали: похлебку с фенхелем, кабана отваренного в морской воде, фаршированное белыми грибами вымя, обжаренную до корочки свиную утробу. Из закусок: деревенскую ветчину, бычьи яички, начиненную овощами и грецким орехом тыкву. Выбрали дорогой регенгуш в пыльной бутыли, закупоренной пять лет назад. Красных Шапок* настырно набивавшихся в компанию и в постель, послали подальше. Не до них нынче.
  Дезли с блаженным оханьем разулся, ничуть не смущаясь острого и кислого запаха ног.
  − Уффф..., − вздохнул с облегчением круадец, разминая пальцы.
  − Ты знаешь, − Зонг шмыгнул носом, поморщился и пошутил. - Сыр и регенгуш, как-то не очень....
  − Тогда закажи себе пива...
  Пиво в такой момент и к такой закуске не шло. Дешево, слабенько и неумно. Большое дело с ячменной жижи не начинают. Разлили вино, опрокинули по кружке. Без тостов и здравиц. Господь косо смотрит на выпивох, так что можно не утруждаться. Не подаст! Ни здоровья, ни злата, ни иного достатка.
  − Как оно тебе? - умение говорить отвлеченно не значит, тебя не поймут. Зонг об непонятливости и не беспокоился.
  − Ты имеешь виду, тоже что и я? ‒ припомнил круадец сегодняшнее стояние в базилики.
  − Очевидно, раз мы за одним столом и я нюхаю вонь твоих следков под не худшее на свете вино.
  − Баба. Без мужика быстро сдуется, − прозорлив Дезли, попутно пластать свинину на куски и утоплять в жирном соусе. Сложность ситуации не повод оставаться не жравши, но как раз прекрасная причина замечательно нахомячиться.
  ‒ Или надуется, ‒ допускал элиец значительное ухудшение обстановки в туате.
  ‒ Или надуется.
  ‒ Нужен свой человек.
  − Хочешь попробовать? − Дезли, вытер рукой жирный подбородок. У него много доводов продвинуть приятеля и не меньше упокоить его, как только он встанет на ступеньку выше. Свои люди нужны и важны везде, при условии можешь на них влиять при любой расстановке сил. С элийцем подобных условий не создано и удастся ли создать не понятно.
  ‒ Рийю?
  ‒ Не свинину же. Со свининой все в порядке. Приготовлена, подана, порезана. Несварения не случится.
  "В отличии от Блаженной. С ней может," ‒ и напомнили и предостерегли самого себя.
  − Я знавал Дея Тейта, − осторожничал Зонг в суждениях. Он согласен с Дезли. Женщина обязана быть при ком-то. Женщина облачённая властью тем более. Остается решить справедливо ли корону взять самому или же за лучшее нахлобучить на другого. Не доверить, не передать, не обязать, а именно нахлобучить. Как это делают умелые игроки с простаками. Нахлобучивают.
  − Я тоже, - напомнил Дезли. Элори Блаженная не лучший вариант любовницы и отвратительный для жены. Насколько она хороша как рийа и мать, говорить преждевременно. Направление взято верно, но не трудно сбиться с казалось бы верного пути. Поскольку женщина. Замкнутый круг какой-то...
  "Научит на манду молиться и мыть хер святой водой," ‒ кисло шутил покойный над своей неудавшейся, пошедшей прахом, семейной жизнью. Шутил или предупреждал?
  − А маршалк? ‒ предложил Зонг высказался приятелю. Раз зашел разговор, надо рассмотреть варианты.
  ‒ Маршалк это маршалк, ‒ нет доверия к кандидату элийца. Если о человеке не говорят плохо и плохого за ним не знаешь и не водится, еще не повод целовать его в щеки и лоб, благословляя.
  Зонг на мгновение задумался. В чем-то круадец прав, раз не отрывается от еды. Ничтожная причина отказываться от еды.
  ‒ Кто еще? ‒ продолжен поиск персоны для продвижения в хранители "мятых простыней".
  Дезли скорчил расстроенную мину, не выискав в памяти нужного имени из окружения рийи. Мир тесен, но беден на нужных людей.
  "Нужных нет, только подходящие. И тот один," ‒ усердно грыз кость круадец.
  − Напрашивается вывод, − Зонг нахлестал в кружки с горкой.
  − С выводами не стоит спешить, − теперь уже отказался Дезли.
  − Пожалуй, да, − легко согласился Зонг не торопиться. − Повременим.
  Настораживающее и подозрительное единодушие, при очевидной полярности взглядов.
  
  
  20. Туат Лафия. Монастырь Св. Идрака.
  
  Второй штурм оказался столь же плачевно безуспешным, как и первый. С гиком, посвистом и на дурничку, проникнуть за высоченные монастырские стены оказалось невозможно. По всем воинским канонам, требовалась тщательная подготовка, скрупулезная выверенность и согласованность атаки, большее количество ратных людей, увеличение сдвоенных осадных лестниц. Поспособствовал бы успеху и обстрел из катапульт и баллист. Одна-две дыра в крепкой кладке приветствовались.
  Даже на беглый и поверхностный взгляд, монастырь на удивление хорошо подготовлен к подобного рода неприятностям: осадам, штурмам и блокадам. Комплекс строений оккупировал естественную макушку холма и возвышался над распаханной равниной. По склонам предусмотрительно вырублен основной массив леса. Жалкие околки берез, осин и боярышника, пятнавшие округу, доброго укрытия нападавшим не предоставляли. Голову спрячешь - задницу видно, зад уберешь - голова торчит. Для обеспечения большей недоступности, часть холма отвесно срыли, тем самым увеличив высоту стен. С севера и запада подбираться безнадежно, с востока проблематично. Оставался юг. Природные и рукотворные трудности дополнялись обозленными монахами, не думавшими пасовать перед вооруженной, но плохо управляемой ордой.
  Неприступность неприступностью, но во всех подобных сооружениях слабое место ворота. Психологически они воспринимаются входом-выходом, являясь первоочередной целью для достижения верного успеха. Взломать ворота, именно этого монастыря, сомнительное тактическое решение. Из-за отсутствия пространства маневра. Дорога круто поднималась вверх, шла вдоль стены под выносной галереей, и ныряла вправо, в надвратную башню. Втащить таран в гору − проблема, пройти под галереей − проблема, раскачать и долбить − проблема. Все это очевидно и заполучить победу требовалось не столько мастерство и искушенность, сколько хитрость и изворотливость. Вроде пресловутой каши из топора. Тем не менее, идея продолжить лобовые атаки на ворота у Руарха Ива главенствовала. Он тешился ей, что сладкоежка карамелькой, облизывая и обсасывая со всех сторон. Одно беда, вкусной идея казалась только маршалку. Рейнх Ив все время выносил её на повестку совета, лишь незначительно меняя последовательность своих действий. Настойчивость его объяснялась отсутствием каких-либо других продуктивных соображений по поводу взятия монастырской цитадели.
  − Надо хорошенечко подумать, − призывал маршалк воинский совет сводной армии, за глаза величаемой Зонгом сметьём.
  Два неудачных штурма практически уполовинили состав советующихся. Рейнху Куоксу проломили голову камнем при первой попытке взятия. Благородные десо: Инрэйг Омиш и Дейт Ахен (земля пухом, славным воям!) отловили по стреле при второй.
  Банньер (войсковой знаменосец) Ож Блант имел колоссальный опыт боев и штурмов, но предпочитал отмалчиваться. Ему мало платили, делиться сокровенным.
  Форинг (пр. рука военачальника) Керсис Глок погряз в зависти к малиновому шапу маршалка и вряд ли желал рейнху добра, давать дельные советы. А ведь он в Хюльке дважды брал подобные укрепления и его слово стоило внимания.
  - Одолеем ворота, сразу попадем во внутренний двор, ‒ итог недолгих экспрессивных рассуждений Ива. Это он умел. Передать голосом остроту момента, накалить страсти до предела.
  Зонг с удовольствием бы высказался куда они на самом деле попадут. Масса вариантов, а выражение ,,пальцем в жопуˮ самое благозвучное. Дезли наоборот, предпочитал не страдать по такому ничтожному поводу. Куда бы они не стремились попасть, при сложившихся обстоятельствах, скорей всего окажутся на погосте. В уголке, где хоронят лихоимцев и еретиков. Не освятив могил, не водрузив надгробных знаков, не обронив слез, не сказав доброго прощального слова.
  − У нас не так много людей, − напомнил маршалку хмурый Борво. Ныне васлет покойного Дейта Ахена самостоятельная единица, и его мнение терпеливо выслушивают на совете. - Штурм ворот приведет к множественным потерям. У нас значительная убыль в воинской силе.
  ‒ Трудные победы не даются малой кровью, юноша, ‒ пожурил васлета Лют Кох, единомышленник, подхалим и дружок Ива. В столице Кох прославился умением отменно танцевать, жульничать в карты и кости. Прослыл отчаянным рубакой. Откуда такая слава, не понятно. Ни с кем достойным в клинки не сходился. Недостойных не упокоил. В походе держался ближе к обозу и маркитанткам, при штурмах составлял компанию маршалку, наблюдать и рассуждать не менее красиво, чем сам маршалк.
  ‒ Может любовники? ‒ спрашивал Дезли более сведущего элийца. Не выдержал тесной дружбы столичных рейнхов.
  ‒ Ревнуешь? ‒ смеялся Зонг над недовольным круадцем. Секрет элиец знал. ‒ Сидят на одной руке в карты.
  ‒ Еще хлеще! ‒ не понравилось Дезли откровение приятеля. Грех грехом не перебит, суммирован, придать нелюбви остроты.
  Рорт Борво являлся еще большим неудачником, чем Зонг или Дезли. Без шуток. Приятели, хоть к своим сорока, но прибывали в звании десо, а Борво к пятидесяти оставался гордым васлетом. Не из-за малого радения Борво не чурался участвовать в воинских компаниях, но воевал по большей части не на стороне победителей. Близорукость на перспективы карьеры, нивелировала героические усилия в достижении положения − он прозябал в безызвестности, а отсутствие нужных связей (кто же дружит с пораженцем?) перевело бедность в хроническую форму. Удачу не перебодаешь, фортуну не переплюнешь! Заработав седину, легкое увечье и артроз колена, не поимел ни титула, ни земли, ни денег. У него не было ни жены, ни дома, куда бы он жену привел. Да что дом и жена! Выблядка не прижил.
  − Что скажете? - Ив адресовал вопрос Дезли и Зонгу. Очевидно, хотел вызвать угрызения совести у обоих. Непростительно мало навербовали всякого сброда. Где роты и батальи? Где баллистеры и спарсы? Грозные хольды и неутомимые грамы?
  Взывать к совести обоих десо, равноценно попыткам говорить с вороной. Пытаться не возбраняется, но нужного результата не дождешься и через сто лет. Или обкаркает или обгадит.
  − Потери безусловно сдерживающий фактор, но не забывайте об ограниченности во времени, − набрал Зонг слов на ответ. Дезли поддержал приятеля кивком, говорить не мог, грыз пряник. - Мы можем рискнуть первым - людьми, но что делать со вторым, со временем?
  − Риск есть риск.... придется воевать не числом, а умением! - объявил Руарх Ив, резко разведя руки. Маршалский шап расправил крылья полов. Орел над добычей или гриф у падали?
  ˮОн меня пугаетˮ, − глянул Зонг на увлеченного пряником Дезли.
  "Не общайся с дураками," ‒ посоветовал ему энергично хрумкающий сладости.
  Круадец различал двадцать шесть градаций дружбы. Сейчас его отношения с Зонгом застряли примерно на девятнадцатой. Есть куда двигаться. Причем, чем ближе к единице, тем меньше должно быть доверительности. Никто так со вкусом, изобретательно и охотно не предает, как близкие родственники, лучшие друзья и верные соратники.
  Геральдический девиз древнего рода Ивов гласил ˮБыть Великими, а не казаться имиˮ. На поверку все обстояло противоположно. Руарх Ив казался. Он не был плохим или уж совсем никчемным человеком. По сути, он много кем не был. Любящим сыном, верным мужем, идеальным сторонником, достойным противником, харизматичной личностью. Зонгу назначенец рийа Элори напоминал мыльную пену. Видимость объема, большие пузыри, шипение и лопанье. Забавно и не более того. Дезли новоявленный маршалк тоже напоминал пену, но после пива. Не пивную, не следует путать, а именно после пива. Но если постараться поковырять, в каждом сыщется хорошее. Согласно уверениям Зонга, даже в старом говне.
  Коли речь зашла о хорошем, хотя хорошее общепринято говорят исключительно и только о покойниках, Руарх прежде всего ходячая выставка мужской моды. Наглядная иллюстрация течений и веяний: разрезы, буфы, ленты, фестоны, шнурки, кулиски... Поглазеть на чудо, принимали во многих домах, как, впрочем, и во многих постелях. Пожалуй, в постельных делах он и был дарованием. Но дарование, не талант. Все-таки размер не определяет качество и количество гениальности. Ив не расстраивался и успешно пользовался тем, чем обладал. Ему стоило бы довольствоваться достигнутым и не задирать нос, но иногда его заносило. Как теперь. Маршалк прежде всего военачальник, а не любовник и не вешалка для коричневого шапа с малиновым капюшоном. Свое неожиданное назначение Руарх Ив воспринял признанием неких гениальностей, доселе не открытых и им не реализованных. Командовать он взялся с неподдельным энтузиазмом и всеми теми знаниями, что нащипал за прошедшие годы. Увы, знания не оказались энциклопедическими и по требуемому профилю. С врагом полагалось воевать, а не спать с ним и красиво дискуссировать.
  Ив обожал военные советы. С нескрываемым удовольствием выслушивал собравшихся, сознавая − решающее слово закреплено исключительно за ним. Не ленился трижды на дню объезжать позиции, но не выискивать ущербность обороны врага или выявить пути реализации собственных преимуществ. Ему нравилось демонстрировать рядовому сброду пресловутый шап маршалка туата. За что Ив получил среди языкастых подчиненных прозвище Милашка. Он таким и был. Милашкой. Следующей ступенью признания коммендации* был бы Пупсик, но маршалк столько не пил. Либо следовало дождаться морозов, зарумяниться щечкам.
  − У вас имеются иные соображения, мессир? - обратился Борво к главе воинского совета, поделиться мудростью.
   Соображения Ива отдавали прокислым.
  − Проделаем задуманное рано-рано утром. Противник еще не отойдет ото сна, помешать нам. Обойдемся, без особых потерь и доберемся до ворот. Высадим их, - взмах руками, то ли расправить шап, то ли наглядно показать распахнутые ворота монастыря. ‒ Трудно, но выполнимо.
  Зонгу откровенно тоскливо. Что некормленому коню под седлом. Рано утром? Пусть будет рано утром. Время тумана и не видно не зги. Со стен летят факелы и горшки с угольем, подсветить цели. Дружно и быстро? Почти четверть мили топать вверх по раскисшей дороге. Доставить тяжеленное бревно, которое еще нужно отыскать и, не издав ни звука, подобраться поближе. С первым же ударом в ворота (если до удара дойдет) им за шиворот польется кипящее масло.
  "Или дерьмо," ‒ верил Зонг в шаблонность человеческого мышления и привязанности к наработанному опыту.
  Посыплется измельчённая известь. Польется вода. Загудят стрелы и камни. То, что в надвратной башне готовы встретить, сомневаться не приходилось. По сути, маршалк подбивал организовано провалить прибыльное дельце. Или того хуже, совершить добровольный организованный суицид.
  − Я бы проработал двойной штурм, − предложил Борво собранию.
  ˮПопробуешьˮ, − повернулся послушать Дезли, не веруя в воинский гений васлета. - ˮКутью на собственных поминках.ˮ
  − Выкладывай! − охотно отозвался Ив, прохаживаясь перед столом, подметая полами шапа сор, солому и куриные перья.
  "Он что? Поваром подрабатывает?" ‒ подозрительны Зонгу рассыпанные разноцветные охвостья.
  "Топчет. Видишь, крылья расправил," ‒ пояснил Дезли гуляния рейнха по шатру.
  ˮТочно! Он в нем на петуха похож," − открылись глаза элийца на малиновый капюшон маршалка. - "И ходит, как по двору перед курями. Ко-ко-ко! Ко-ко-ко!ˮ
  Невзначай сжатые кулаки в качестве иллюстрации. Несут ли петухи яйца, вопрос пустой казуистики. Нет, конечно. Но и не таскают между ног.
  Ив остановился подле стола, оперся руками. Перед ним вовсе не карта и не макет местности наглядно планировать ведения штурмовых действий. На блюде жирный, хорошо прожаренный, поросенок и кружки с вином. Зонга и Дезли план брать поросенка приступом полностью устраивал, а вот атака (или двойная атака) на монастырь ‒ нисколько.
  − Начинаем с юга, но одновременно заходим с восточной стороны, − выкладывал васлет суть замысла. − Часть холма оплыла и вполне пригодна подняться незаметно. Небольшая группа лучников, закинув тройные крючья, взберется на стену, а оттуда на киновий. Занять одну из ключевых высот в монастыре. С крыши киновия, можно вести обстрел практически всех стен и особенно южного участка. Ворота долбить для видимости, сосредоточиться на захвате галерей. Если правильно спланировать, к вечеру возьмем монастырь. Но приготовления должны быть скрытными.
  − Достаточно ли у нас людей, разъединить силы?
  Руарх подобрал веточку и показательно сломал. Потом еще раз и еще раз, пока обломков не собралось с десяток.
  − Вместе мы сила! − наглядно и пафосно мусорил маршалк. - Попробуйте сломать, ‒ протянули дохленький пучок васлету.
  Борво взял, но пробовать воздержался. Даже переломи он ветки, Ива не убедить. Мудрость почерпнутая невесть откуда, сродни чесотке, запросто не проходит, но зудит и зудит. Наглядный символ единства и непобедимости, Борво ссыпал под ноги.
  − А что вы скажете, мессиры? - дошла очередь высказать собственные мнения Дезли и Зонгу.
  − Мы рассматриваем оба варианта, − ответил за двоих Зонг, не обозначая предпочтений.
  И план маршалка, и план васлета будил у него единственное желание, остаться в обозе. Но в дело вступала большая королевская политика. Потому даже такое хамло как Зонг, предпочитал действовать с оглядкой. Чем заслужил одобрительное покашливание Дезли.
  − Попрошу поторопиться, − не возражал Ив отсрочке. − Жду вашего решения к полудню.
  Штурм поросенка прошел успешно. Победа далась легко. Без потерь и ранений. Сытая отрыжка моментально излечивалась добрым глотком аррабиды, запасенной в изобилии, скрасить походные тяготы.
  Перетерпев совет и подкрепив силы, Зонг и Дезли отправились проводить очередную рекогносцировку местности. Десо не разговаривали, довольствуясь обоюдным молчанием. Собственно о чем говорить? За проистекшие два дня, стены не стали ниже, защитников уменьшилось незначительно. Дух монахов не ослаб, но как бы укрепился победами и видом павших врагов. Убрать почивших в славе маршалк распорядиться забыл. Зонгу и Дезли до них нет дела. Остальным меньше возни. С приходом темноты карманы покойникам вывернули. А что начали подванивать... Ну, живые не лучше мертвых. Достаточно въехать в воинский лагерь.
  Сделанные наблюдения неутешительны. Братия продержится в осаде и год и два. К тому же в любой момент к ним могут прийти подкрепления. Те же таны. У попов хватит ума и денег не пожадничать, заплатить. В отличие от рийи Элори. В смысле оплаты. И ума, пожалуй, тоже.
  − От того, что вороньем кружим над падалью, монастырь попы не сдадут, − подытожил вылазку Дезли.
  − С поросенком получилось ловко, ‒ замысловата аналогия Зонга. Настроен элиец не столь пессимистично. Впадать в уныние время еще наступит.
  Обогнули овражек и сожженный дотла хутор. Золу прибил дождь, ветер порушил остатки сгоревшего. На трупы жителей собрались мухи, мелкие падальщики и птицы.
  Пересекли неубранный огород, позволяя лошадям щипать крестьянские посадки. Зонг походя снял с яблони несколько переспевших плодов.
  − Монастырь слишком хорош, − констатировал Дезли очевидное и неутешительное. ‒ Для такого непроходного места. Стены охраняют лучше столичных.
  ‒ Значит есть, что охранять, ‒ довольно потер руки Зонг, а может просто замерз.
  ‒ Надеюсь, не только плешь попа, ‒ не столь позитивен Дезли. Случались в его жизни казусы, когда цель превосходила затраты на её обретение.
  ‒ Поверь... Хрум... − смачно куснул Зонг яблочный розовый бок. - Перед тобой... Хрум... Зримое подтверждение... Хрум... Содержимого... Хрум... Чем труднее замок... Хрум... Тем полней касапанка.... Я справлялся... Хрум.... У попов не плохой... Хрум... Доходец... И неурожая уже лет пять... Хрум... Хрум... не было.
  − Слышал про осаду Айсора, ‒ пришло Дезли на ум памятное и полезное. Не иначе хрумканье подвигло.
  − Был там, − признал Зонг, уже сообразив к чему приятель клонит.
  − В или под?
  − Под.
  − И что скажешь? ‒ Дезли посмотрел на монастырь из-под руки, прихлопнул назойливую муху, в задумчивости почесал нос.
  − Хорошая мысля, приходит опосля, ‒ отброшено недоеденное яблоко.
  − Отыщем нужных людей? Абы кто не подойдет.
  − У меня хорошая память на лица, − облизал Зонг сок с губ. Сдул кусок прилипшей кожуры с уса. Сплюнул семечко.
  − Тогда заедем, − позвал Дезли к реализации поданной им же идеи.
  Порядка у обозников меньше, чем на ярмарке во время пожара. Кучно. Звучно. Склочно.
  − Мне нравится, − оценил элиец атмосферу походного табора. Ему действительно нравилось. В бардаке присутствовала острота жизни. Вкус мешанины хорошего мясного рагу. Много всякого не надоесть.
  − Определенно, − согласен Дезли, ощущая покой и комфорт. Они в знакомом месте. Кто хоть раз воевал по настоящему, знает цену всякой войне и всякому затишью в ней.
  Повсюду куриные и гусиные перья, древесная щепа и разбросанное рванье. Чадили без присмотра кострища. Протухали отбросы и воняли экскременты, собирая мухоту, мошку и прочую летающую нечисть. Крысы и те шмыгали.
  Под телегой, за колесом, спал толстобрюх. На колесо мочился его нетрезвый приятель. Пенный поток пробивался сквозь заслон спиц и плескал теплым на грудь. Спящий довольно ухал. Ухал и пьяница, облегчая переполненную утробу.
  У палатки, под вымпелом, вытянув босые ноги дрых часовой. Под тентом пользовали пленную хуторянку.
  − Мыкни, квашня! - ругался очередник на бесчувственную от унижения и насилия женщину. Ударил по лицу. Голова несчастной мотнулась. Из уголка рта потянулась жижа похожая на слюну.
  С криком и ором резались в кости. С еще большим криком и ором проигравший садился голым задом в муравейник и считал до ста. Народ ржал до изнеможения.
  Неподалеку от игроков, между двух осин, сноровисто ошкуривали собаку. Живую. Затянув веревкой пасть, чтобы не выла, обозники дружно орудовали ножами. Способ проверенный всеми армейскими кухарями. Мясо приобретает приятную своеобразную пряность. Костровой колдовал над углями. Держал жар в малиновом цвете.
  − Винтенар, − позвал Зонг гвила, определив старшего по новым сапогам. Сапожки действительно приметные. Юфтевые. С самого Инрэйга Омиша. Сняли, а не срезали. Ловки, сволочи. И плащик тоже пристроил, подстелил не простыть по мужской части.
  Служивый грелся на солнышке и полусонно подглядывал за происходящим. Весь его интерес на данный момент, на разделке собаки и предстоящей готовке мяса.
  − Винтенар слишком много для меня, мессир, − отозвался гвил, неохотно поворачивая голову к всадникам.
  − Считай, получил задаток.
  − Предпочитаю, считать денежки, − не спасовал перед благородиями старший, и подумав, представился.− Клембо. Обозный старшина.
  − Тогда, Клембо, о них и поговорим. О деньгах, − подключился к разговору Дезли, быстрее закрыть вопрос.
  − От чего не поговорить о хорошем, − согласился гвил. - Поговорим. Надеюсь не бестолково.
  − Нужен кокийяр, ‒ объявил Зонг.
  Замирание в мимике и движениях. Клембо втянул голову в плечи, удержаться и не осмотреться вокруг. Ну и запросы у благородиев. Придумают же! Кокийяра им подавай! Святого Марка не позвать?
  − Здесь? - забегали заплывшие глазки старшины. − Смеетесь, мессиры? Что ему тут делать? Какой доли искать?
  − Лучшей, вентинар, лучшей! − не поверил Зонг хитровану. В старшаки простаков не выбирают.
  "Сами пролазят," - эхо мыслей Дезли.
  ‒ Ему везде хорошо.
  ‒ Там, где я его встретил хорошо не бывает.
  ‒ И где же?
  Зонг указал пальцев вниз.
  ‒ Если не понял, он не помер, а сидел на притужальнике у бейлифа. Правда, сам бейлиф о подобном счастье не ведал.
  − Занятные вы вещи рассказываете, ‒ покачал головой старшина. Но не удивлен. Не удивлен.
  ‒ Так что? ‒ ждал ответа элиец. ‒ Вслух объявить. Сам знаешь, найдется добрый человек, подскажет, ‒ понизив голос, вроде бы секретничал, добавил. ‒ И не только мне.
  − Не стоит ваших трудов, мессир..., − попросил Клембо за искомую персону. ‒ Да и людям ненужное беспокойство.
  − Какой делать вывод?
  − Надо-ть поспрашивать, − с затяжкой ответил старшина. - А для чего он вам?
  − Для чего обычно нужен кокийяр? На паперти постоять, - изъяснился Зонг, языком понятным всякому городскому босяку.
  − На паперти? - изумился Клембо. Сильно изумился. Разговор с десо набирал вес. Золотом! − Про монастырь толкуете, али про что?
  − О деньгах говорим, ‒ напомнили старшине.
  − О них родимых, − согласился гвил.
  − Нужен кокийяр, ‒ терпеливо растолковывал Зонг обознику. Заведено так. Сто раз по одному и тому же топтаться. Не хочешь потерять лицо ‒ держись принятых правил.
  − Комедь стало быть ломать, - не торопился старшина форсировать разговор. Благородным не откажешь и хорошего человека подставлять не резон. Как говорят и хером шевельни и гузку не подставь.
  − А для чего же еще? ‒ не понимают сомнения Клембо.
  − Можа конопляную косу примерить! Сами сказали, где свиделись с ним.
  − Можно и примерить, − согласился Зонг, обмениваясь взглядом с Дезли. - Смотря к кому только.
  − С кого начнем? - готов действовать тот.
  Клембо очень не понравились переглядки собеседников. А уж слова чисто острый нож в сердце.
  − В одного или кумпанством? - перешел Клембо к конкретным вопросам. Нюх на злато-серебро его никогда не подводил. Нюх нюхом, а шкура щемила, легко "носатых" не отвалится.
  − А когда кокийяр один работал?
  ‒ Стало быть с сотоварищами.., ‒ чесал подмышкой старшина. Вонь немытого тела костровой дым нисколько не перешибал.
  ‒ Стало быть, ‒ подтвердил Зонг очевидное.
  − Про крошки что скажите? ‒ добрались до оплаты трудов во имя и во славу.
  − Накрошим.
  ‒ Не убедительно, ‒ в своем праве старшина не принимать расплывчатый ответ. Цифры нужны. С чем идти к людям? Со сладким рассказом? Так меда поесть проще выйдет.
  ‒ Десять ему сразу.
  Дезли кинул Клембо пустой кошель. Тот в недоумении потряс. Не звенит, не болтается. Шутка?
  ‒ Марками доберет. В него, ‒ пояснил Зонг ничего старшине не напридумывать.
  ‒ После, как дело сделает, ‒ дополнил Дезли.
  − Неее. Надо наперед накрошить. Вдруг чего, − не согласился старшина. Сразу, в здравом уме, никто не соглашается. Как в хорошем шенке. Деньга идет за пиво; за пену на пиве; за запах пены; за кружку, пиво налить; за стол, кружку поставить; за лавку, к столу подсесть; за крышу над столом, дождем пиво на разбавлять.
  − Если вдруг и чего, ему и вдвое больше не пригодиться. А так, знает, за что рискует.
  Гвил деловито поскреб заросший подбородок. Изобразил сомнения, размышления над сомнениями, сомнения о пользе размышлений над сомнениями, сомнения по поводу сомнений о пользе размышлений над сомнениями.
  − А когда надо-ть? ‒ спросил старшина, сочтя доводы десо достаточным, подключаться к розыску нужных людей.
  − К вечеру.
  − Время есть. Пошукаем.
  Зонг кинул старшине грот. Свои деньги тратил в исключительных случаях, при условии покрыть прибылью затраты. То, что отобьет расходы, полностью уверен. По-другому никак.
  − Кто с кокийяром? - спрошено элийцем по убытию из обоза.
  − Или ты или я. Второй присмотрит за маршалком. Помочь советом, не умереть героем, наделав неуместных глупостей.
  ‒ Глупостей он уже наделал на год вперед.
  ‒ И наделает, ‒ кивок в сторону грозного монастыря. - Он нам не подходит, ‒ отказано Иву не только в участие грядущей победы.
  − Посмотрим, - мнется Зонг. Разговор невольно коснулся темы для него болезненной.
  ‒ Долго? ‒ понята круадцу затяжка времени приятелем. Он бы тоже тянул.
  ‒ К чему лишняя суета, ‒ и тоже кивок на монастырь.
  Один другого понял.
  Дезли достал пенс. Показал Зонгу. Предложил выбор.
  − Нос или Корона?
  − Корона. Верх идет, низ остается, ‒ объявлены условия жребия.
  Монета брошена и подхвачена. Легла ,,носомˮ к небу.
  − Если везет-то по крупному, − засмеялся Зонг своей удачливости.
  − Бывает, − не очень огорчился Дезли недалекому будущему, в котором придется рисковать собственной головой. Божье терпение велико. Может и на этот случай его хватит.
  "И на следующий и потом сколько-то," - творит круадец наговор. Все так делают.
  Заложив полукруг осмотреть еще разок подходы и подъезды к монастырю, повернули в лагерь маршалка. Поставить в известность о сделанном выборе.
  − Заодно переговорю с Борво, − вызвался Зонг привлечь на свою сторону васлета. ‒ Неплохой парень.
  − Здесь все поголовно из святцев. И всем нужны деньги, ‒ согласился Дезли с поисками не столько единомышленника, сколько сообщника. Кусок сделается меньше, но добыть его будет проще.
  ‒ Аргумент.
  Лагерь кутался в дымки костров, тревожился голосами. Ширыкали точилом, наводя бритвенную остроту на оружие. Постукивали молотки − чинили броню. Досматривали и обихаживали лошадей. Большинство бездельничали, трепались и бросали кости. Ставили на кон личные вещи и не праведно добытое. Проиграть меч или щит - повесят, расстанешься с сапогами или штанами, твое дело. Босого и с голыми мудями из строя не выгонят.
  На чурке, сорокой, одноного, стоял человек. Голова не покрыта, в грязном рубище, препоясан бахрамленной веревкой. Нет одного уха и двух пальцев на руке. Со лба срезано клеймо каторжника. Он страстно проповедовал.
  ‒ Лишь на Тебя я уповал все дни,
  Не дай мне дел моих стыдиться ныне.
  Ко мне, о Боже, слух Свой преклони,
  Будь домом мне, будь каменной твердыней
  И от врагов меня оборони!
  Оградой будь, чтоб мне спастись в ограде,
  Стеною, чтоб сокрыться за стеной.
  Хотя бы имени Господня ради
  Води меня и руководствуй мной.
  И от сетей спаси меня, о Боже,
  Чтоб недруг душу не оплел мою.
  Оборонить меня один Ты можешь,
  Тебе себя я в руку предаю...**
  ‒ Складно, ‒ похвалил Зонг и разулыбался. Он вообще уважал людей избыточно убедительных. Любой пустяк у них приравнен к деянию. И не просто к деянию, а во славу и во имя! ‒ Во истину пути Господни неисповедимы!
  ‒ Причем здесь бог и этот каторжник? Из Партрайге не сбежит только ленивый.
  ‒ Сбегал?
  ‒ Два раза.
  Зонг очертил круг перед лицом, намекая не видит отметки о прибывании в столь занимательном месте.
  ‒ Я не за воровство, ‒ кратко объяснился Дезли.
  ‒ Думаю, он баловался кайлом в Гайленге, ‒ рассматривал элиец оратора. ‒ Уха лишился за кражу на рынке. Пальцы отняли, украл у товарища. Клеймо в качестве девиза. PP. Peccatum que punivit. Грешен и наказан.
  ‒ Из Партрайге, ‒ убежден Дезли. ‒ Ухо потерял в поножовщине. У воров из рвут, а не отрезают. Пальцы отняли, он лучник. Из Пеннлина... Из тех краев... Хороший лучник, пальца два! А клеймо? Корона. FF. Fir flathemon. Правда короля.
  Зонг вытянул из кошеля грот, поцеловал прощаясь и кинул проповеднику, возликовать или разочароваться.
  ‒ Гайленге?
  Беспалый несмотря на увлеченность вещать, ловко схватил монету калечной рукой.
  ‒ Партрайге? ‒ вопрос от Дезли.
  ‒ Айне, ‒ ответил тот и словил вторую монету. От круадца.
  ‒ Как видишь истина в споре не рождается, ‒ по своему мудр Зонг.
  Дезли оставалось только согласно покивать.
  С Борво договорились легко и быстро, после заехать к маршалку, смочить горло старым добрым регенгушем и додумать детали действовать.
  − Так что? - путаясь в шапе, кружил Ив по шатру. В малиновой подсветке углей жаровен, он теперь походил на большую летучую мышь. Цвет только подкачал. Не бывает таковых в природе. Малиновых. - Каков окончательный план взятия монастыря?
  − Штурм сегодня, − объявил Зонг, наблюдая не за маршалком, а за хрумкающим пряник Дезли. − На закате. Когда часть братии отправиться стоять обязательную вечерю.
  − И в чем хитрость? Фактор неожиданности? - прозорлив и догадлив Ив. Ему нравилось быть прозорливым и догадливым, а еще больше демонстрировать догадливость и прозорливость другим. Веровать в своего маршалка.
  − Атака вызовет суматоху. В обороне ведь монахи, − брехал Зонг, не усердствуя выглядеть и маломальски убедительным. - Массовый навал не выдержат.
  − Пока успешно отбили два. Думаете, дрогнут на третьем? - желал Ив более значимых доводов. В случае успеха ему отчитываться перед рийа Элори. В случае неудачи, обвинять виновных и возмущаться.
  − Они уповают на бога, а мы на сталь.
  − И что? ‒ смутно понимал разницу маршалк.
  − На войне бога нет!
  От таких слов Зонг сильно себя зауважал. Даром грамоту освоил через пень - колода, а сказанул, как по написанному! Мог бы добавить ‒ его нет нигде, но остерегся вовлеченности в теософский дискурс. С кем с кем, но не с маршалком.
  − Но и сталь не всесильна! - испортил торжество момента Ив, окрестившись. Уповать на кого-то легче, чем реализоваться самому, через кровь, пот, мозоли, бессонные ночи и беспокойные дни.
  − Смотря в чьих руках и чего эти руки добиваются, - уел маршалка Зонг. Про голову не упомянул, не обидеть гильфова ставленника. Венценосного старика он очень уважал. За способность неумеренно пить. У самого не получалось, сколько не пробовал. А пробовал элиец достаточно.
  − Иные соображения или предложения имеются? - обратился Ив к васлету, не столько за идеями сколько за поддержкой. Можно было бы созвать совет, но уже собирались. Повторно видится недостаточно причин.
  Борво мужественно закусил губу, не влезать в разговор. Промолчал, как просили. Маршалк подивился. Люди легко отдающие инициативу достойны осуждения. Хотя чего ожидать от васлета.
  − Так тому и быть, − принят план элийца. - Преступайте, мессир Зонг! Ваша идея, вам и осуществлять.
  Предложение Зонга определенно не нравилось маршалку. Совершенно надо сказать не подходило к обстоятельствам. Во-первых оно, предложенное, не его. Во-вторых кому командовать?! Не ему!
  После объявления подготовки к новому штурму, неповоротливое и неторопливое время закончилось. Оставшиеся часы понеслись вскачь, только держись.
  Обязанности драть глотку возложили на васлета. Борво развернулся во всю мощь сорокалетнего походного опыта. Раздавал оплеухи, вколачивал зуботычины, живее служивым переставлять колешни, собираться. Сыпал матершиной, вызывая уважительность у отъявленных богохульников. Маршалк не вмешивался. Наблюдал, монументально красуясь в седле. В компании Коха, банньера и форинга, по совиному лупая глазами на замечательный бардак.
  Зонг и Дезли успели распить кувшин вердеша, инструктируя кокийяра. Все на контрасте. Вино паршивое, кокийяр толковый и расторопный.
  − Справишься, сверх всего любая вещь твоя, − пообещал дополнительный бонус Дезли.
  ‒ Какую унесу? ‒ хитрит кокийяр спросить лишнего.
  ‒ С какой пуп не надорвешь, ‒ соглашаются с ним.
  ‒ И деньжат подкинуть не помешает, ‒ наглеет хитрец. Все надо предусмотреть, обговорить. Потом ничего не прибавят.
  ‒ Карманы не треснут?
  - Я в шапку.
  - Договорились!
  Медведи любят мед. Дураки сказки. Умные деньги. Кокийяр умный. Но кто сказал, ему не вольют в уши меда? На войне обещания стоят дешевле, чем в миру гнилое яблоко. Добрая половина обязательств не исполняется. Не перед кем. Ни перед собратьями, ни перед богом. Чего уж о других говорить.
  Оранжевое солнце падало в черную пашню, ускорив выдвижение войска на позиции. С шага на легкую трусцу, с трусцы на торопливый бег.
  − Мессир, вам лучше снять шап, − предостерег маршалка васлет. - Монахи хоть и никудышные лучники, но береженого бог бережет. К тому же у них каррабамиты*.
  "А не береженого попы отпевают," ‒ мог бы добавить Зонг, но он сама выдержка и спокойствие.
  − Следуя вашей логике Борво, в битвах вообще не следует участвовать! - преисполнен сарказма Ив. Кому-то сладки дымы отечества, а ему шлепанье солдатских сапог в лужи и мечей по ляжкам.
  − По возможности, мессир, по возможности, − поддержал васлета Зонг. − Вы представляете собой желанную мишень. К тому же ваша жизнь принадлежит рийа Элори, но никак мистресс Печальный Случай.
  − С каких пор? - Ив приятно удивился заботой соратников.
  − С тех самых, как назначены маршалком Лафии, ‒ Зонг старался и название туата прозвучало с прозорливой сластинкой. Сегодня занюханный туат, завтра нищий Кайонаодх, а послезавтра Асгейрр!
  Руарх Ив позволил себя уговорить и поменял шап на обыкновенный солдатский плащик. Праздничный флер утратил, но дак и не Самайн гуляли, ходить нарядным гусем по рядам.
  − Мессир, согласно планам и диспозициям, вы возглавите арьергард, − уведомил Зонг маршалка, − Мессир Дезли свяжет врага схваткой, а вы поддержите его. Внезапная атака подкреплениями ошеломит поповских прихвостней.
  Ив согласился. Карнахи победы уже гремели для него, а закат залил пашню и холм красным. Он пожалел что снял шап. На фоне кровавого поля ‒ он в красном. Эпосно и балладно.
  Передышка, подровнять строй. Все на нервах. Кашляли, переговаривались, переминались. В задних рядах подальше от глаз васлета, пустили по кругу кувшин с вином. Доведется ли еще побаловаться?
  Вместо горна взмах меча - пошли! Воины в молчании двинулись вперед, вытягивая строй в змею. Тишина переполнена молитвой и учащенным стуком сердец. Она неприкосновенна до последней минутки.
  ‒ Задумка хороша, ‒ похвалил банньер. Ему было с чем сравнивать и увидеть больше, чем следовало.
  ‒ Принесет ли плоды, ‒ форинг вытащил меч. Ему надоело плестись в хвосте. Скукой выматывают противника.
  ‒ Ждать не долго, ‒ мотал стягом банньер, воодушевить воинов Великим Малиновым Орлом.
  ‒ Не общипанным сварили, ‒ хохотнули в рядах атаки.
  Дзинь! Дзинь! Дзинь! - забился в истерике колокол дозорного в надвратной башне.
  − Идут! Идут! − возбужденные крики на стенах. Бегущие огни факелов. Черные недобрые быстрые фигурки за зубцами-мерлонами.
  − Джииии! Джииии! − посыпались стрелы, вразнобой и бестолково.
  − Уфффф! Уфффф! − харкались каррабамиты.
  ‒ Реже строй! Ускорить шаг! Головы не подставлять! ‒ орал винтенар гвилам.
  Звякнул пробитый металл, захрапел и завалился мечник. Через него переступили. Следом сорвали плащ, подобрали щит, меч и шлем. На сапоги не позарились. Позор, а не обувка!
  Пронесся ливень стрел, ёжа землю и распугивая мародеров.
  Каррабамитный кол вынес белобрысого высокого хюлькца. Протянул шагов пять и приколол к земле. Похожий на богомола, белобрысик дрыгал и махал длинными конечностями.
  ‒ Шагу! Шагу! Шагу! ‒ метались винтенары вдоль строя, уследить за порядком. Зевнешь, бараны обратно повернут.
  Рядом с Борво визгнул камень, шмякнулся в грязь, высоко поднял брызги. Заляпал нагрудник, плеснул в лицо.
  Кто-то оскользнулся на глине и упал. Не успел подняться, раззяву втоптали в лужу. Торопились.
  На стене отмашка, густо обрушить на узкое место пространства стрелы, выбивая строй. Плешь в рядах тут же заполнилась. Вдоль дороги остались лежать с пяток тел, возились раненные.
  ‒ Братцы! Братцы! ‒ звал простреленный гвил и тянул руку за помощью. В нее плюнули. Отвяжись, ты!
  − Шагу прибавить, суки драные! - командует винтенар и падает на обочину. Словил хлебалом гудящий дард*. Ну-да не на хорах в храме, долго пасть открытой держать.
  Размыкается - смыкается строй, шлепает грязь, хрипят глотки, втягивая холодный воздух и выбрасывая горячий выдох, оседающий влагой на усах...
  Банньер воевал расправить знамя маршалка. Тряпка бессильно свернулась. Бриз удачи отказывался наполнять полотнище победы.
  − Ничего не выйдет, − мрачно пророчествовал Ив. Без шапа и не в победной атаке. Так воевать ему совершенно не нравилось. ‒ Чем они вскроют ворота? Задом, с разбега?!
  − Сначала доберутся, − показательно спокоен Зонг.
  − Думаете, добегут? - изумился маршалк необоснованной уверенности десо.
  − Добегут, − стоит на своем Зонг.
  ‒ А ворота? ‒ нет покою Иву. Он нервничал и ерзал в седле.
  ‒ Откроют, ‒ заверил Зонг соратника. Потребуется расцелует, сидеть смирно.
  Стрелы похожи на дождь.... Какая-то сумасшедшая гармония... Осень, дождь, закат и смерть... Во истину в увядании своя, изысканная, красота. С горько-сладким привкусом утрат.
  Штурмующие уверено продвигались к вершине холма, к воротам. Передних подпирали задние, не позволяя повернуть в отступление. Лансеры (самый хвост) честно отрабатывали горький солдатский хлебушек.
  ‒ Гхай ба кхой! ‒ орали древний клич побережных ясов. Народа дикости и жестокости необычайной.
  ‒ Откуда? ‒ выпучил глаза Ив. Единожды с дикарями столкнувшись, не хотел их иметь ни во врагах, ни в подчиненных, ни в союзниках.
  ‒ Прибились как-то, ‒ беспечно отмахнулся Зонг.
  Обманка Дезли обошлась приятелям в целых пять грот. Обманулся маршалка, обманутся и остальные. Побережники кроме себя, остальных за людей не считали, резали, как скот. А тех кого не резали, в скот обращали. Клятвы блюли строго, но на уговоры её дать поддавались трудно.
  ‒ Я считал десо умнее, ‒ бросил банньер возиться со стягом. Хорошо вовсе не бросил. В лужу.
  ‒ Которого? Их у нас двое, ‒ привстал в стременах форинг.
  ‒ Элийца.
  ‒ Мое мнение, он не причем. Дезли.
  ‒ Лезть под стрелы? Он не похож на берсерка, ‒ сомневается Блант кому-то добровольно желать себе смерти.
  ‒ Он и на ульфхеднара не похож.
  ‒ Все это дурно пахнет и теперь вижу, штурм закончится ничем.
  ‒ Разочарованы?
  ‒ Наделся хотят справить дело, а не мучаются дурью от безделья.
  ‒ По мне, роют под маршалка, ‒ сделал свое заключение Глок из затеи десо.
  ‒ Роют. Но у них слабая позиция пр дворе рийи.
  ‒ Вот и усилятся. Монастырь мы не возьмем.
  Банньер и форинг рассмеялись. Только глупец надеется прорубить путь наверх мечом. Только полный глупец!
  Миновали подъем, пробежали под галереей. Закрываясь щитами, вскинули устанавливать штурмовые лестницы. Лезли на зубцы. Навстречь набежникам опрокинули бочку с кипящей гашенной известью. Обжигающая каша выедала глаза, обваривал лица и руки, заливалась в раскрытые рты.
  − Ваш приятель бездарно положит моих людей! − пожаловался маршалк элийцу.
  С каррабамиты достали банньера. Выбили из седла. Уронили стяг в грязь. Такой урон полководческой чести.
  − Мертвые сраму не имут, − задвинул Зонг, отделаться от нытья маршалка. В школярню не ходил, а в книжных мудростях поднаторел.
  "Может это старость?" ‒ тревожился элиец избыточности образованности. Оглянулся, слышал ли кто еще?
  Ловит восхищенный взгляд старого лансера. Как сказано! Песня!
  − Вы правы, − согласился маршалк. ‒ Похоже мессир Дезли подставился под стрелу. Вон он, упал в грязь.
  Ож Блант и теперь круадец, заминусовали Иву членов совета.
  Атака толклась под стенами, выплескивалась вверх жиденькими протуберанцами. В двух-трех местах удалось подняться на зубцы, знатно сцепиться с монахами.
  Пятерка Вилта Блохи на стене одна из первых. Сказывался опыт и редкий талант двигаться вверх, не цепляясь за поперечины. Канатоходцы обзавидуются. Сколько Блоха пережил штурмов, собьешься считать. Сколько оставил под стенами, не вспомнишь ни по именам, ни по лицам.
  Вилт не думал прорываться во двор открыть ворота. Повел своих вдоль зубцов, выметая оборону. Позволить подняться на стену другим.
  Срубив монаха крикнул назад.
  ‒ Ошейник сними!
  Война промысел ни чуть не худший прочих. Крови больше, но и навар погуще.
  Рывок и серебряный ирменсуль припрятан от сторонних глаз.
  ‒ Воры! Варнаки! ‒ бросились на Блоху со всех сторон. Тот не ушел в защиту, а используя щит таранил неприятеля и шустро двигался вперед. Толчок и болтанув руками-ногами монах слетел с галереи вниз. Не останавливаясь, Блоха с разворота ударил железным кантом в локоть следующего
  ‒ Аааааа! ‒ заблажил раненый, заглотнуть отверзнутым ртом две пяди мечной стали.
  Сзади Вилта хрипит и валится Боров. Здоровенный булыган вмял затылок и шлем не выручил. Блоха ловко скакнул влево. Пустое место прошили две стрелы, проткнув монахов. Свои своих. Бог в помощь, радетели!
  ‒ Уходим, Блоха! ‒ крикнул ему кто-то из пятерки... уже четверки.
  ‒ Годим малость! ‒ рыкнул ответно Вилт. Закусился на монахов крепко. Сколько помнил, всю жизнь с ними в пиках. Ни в мальстве, ни в отрочестве, ни ныне, кусок сожрать не дадут, за долей потянутся. Рожи сытые, брюха гладкие. Суки откормленные! Не на всяком свином боку столько сала нарощенно!
  ‒ Вот вам доля! Вот! ‒ остервенело рубил Вилт, набегавших на него послушников. Рясы и стеганные крутки слабая защита против умелого удара наточенной стали.
  Кровь. Плоть. Смерть. У кого хочешь устанет рука мясо разделывать.
  ‒ Вилт!?
  Ежели по имени, плохо дело. Никудышне. Порой выпадают дороги, по которым не возвращаются. Даже при возможности вернуться.
  "Не все пятиться!" ‒ сатанел Блоха, не думая отступать. Там и лег накромсав, нарубив, наполовинив человеческих тел. Нагрешил - святые не отмолят, а миряне убоятся. Ему и не надо. При жизни поповских не переносил, чего в посмертии перед ними спину гнуть, на колени падать.
  Форинг старался не моргать, не упустить последние мгновения заката. Красное солнце вот-вот пропадет, сгинет и он в месте с ним. Кровь на груди, кровь во рту, кровь на губах. Будто укусил и не смог проглотить кусок от тонущей в пашне горбушки.
  ‒ Со.. ле... но, ‒ не внятно выдул он воздух из носа.
  Лязгала сталь, живые надрывали глотки, мертвые молчали. Воинов сбивали со ступеней, камнями крушили дерево лестниц или сдергивали на сторону крючьями. Бой и долог и краток. Безнадежен. Не пошло вперед, попытаться назад. Отступали, огрызаясь сталью и криками. Их преследовали с опаской и настороженностью, ожидая подвоха. Человек на многое сподобиться, попам ли не знать.
  Прикрывшись щитом, Дезли вполглаза наблюдал за угасающим штурмом. Жалел ли он пожертвованных на осуществление замыслов? Нет. Жалостливые не воюют. Во всяком случае, долго. Бросают ремесло, спиваются, скурвливаются, ссучиваются, погибают. Едва ли четверть остается. Он остался. Не то чтобы призвание или тяга к смертоубийству. Больше ни к чему не приспособился. И не приспособлен.
  Рядом, дотянуться рукой, задыхается раненый.
  − Хы...хы...хы..., − тянул мечник дырявым легким. Ритм замедлялся и замедлялся, пока не прекратился. В изумленных глазах вопрос - неужели все? За разъяснениями обращайся к Богу, приятель. Непонятливым только к нему.
  Еще раненый. Прошитый каррабамитной стрелой лансер. Он загребал и шевелил руками-ногами, пытаясь ползти, но лишь месил закрашенную собственной кровью грязь.
  В куче сброшенных со стены шевелятся двое. Не жильцы. У одного торчит обломок берцовой кости, кровь бодро истекает за голенище. Сапог уже полон. Второй почти перерублен ребром сброшенного сверху голаджского ростового щита. За кучей тел затаился гвил. Такой же мертвец, как и Дезли.
  Раненый с поврежденным позвоночником удивленно водит глазами, не ощущая собственного тела. Он натужно кряхтит, пытаясь говорить. Полуоткрытый рот полный грязи, выдает только низкое долгое ,,Эˮ.
  Дальше, двое подручных кокийяр. Рядом с лестницей. В неестественных позах. Измазюканные грязью и кровью.
  От ворот до спуска земля устлана телами. Гвилы, лансеры, сброшенные монахи. Есть живые.
  На стене радостно улюлюкали и ликовали отступлению врага.
  − Что бэзбожники? Зьилы! - надрывал голос монастырский келарь Нилик и грозил кулаком, отступающим. - Так вас псов поганых! Так! В божье место с оружием!
  Келаря ничуть не смущало, минуту назад он, в божьем месте, стрелял из лука. В божьих чад. Пусть и заблудших.
  Крик Нилика поддержали десятки радостных торжествующих глоток.
  − Псы! Псы! Пошли прочь! Еще вам? С нами Господь! - раздавались воодушевленные вопли. Кто-то затянул молитву. Её не подхватили.
  ˮСвяты, кто верует,ˮ − слушал Дезли нестройный хор послушников. Не злился и не огорчался. Поорут и заткнуться. Скоро.
  − Дядька Нилик! Дядька Нилик! Сколько же их! Убиенных! - молоденький монашек, боязливо высунулся за мерлон. - Ужас! − Он еще буквально принимает великую заповедь ˮни убий!ˮ, но воочию видит не обязательность её исполнения.
  − Отвел, Господь, погибель, − вытер со лба пот Мартин. Старый монах гордился. Не забылось прежнее варначье умение. Вспомнилось! Ни глаз, ни рука не подвели. - Весь запас высадил в паскуд!
  − Сяго не жалкуй! Не жалкуй! - подбодрил келарь удачливого стрелка. - Получили свое, взкормыши песьи!
  − Смерти-то сколько! - робел монашек, просидевший штурм за бочкой. Но и его вклад в победу весом. Не делом - молитвой святой. От горячего сердца, от чистой совести. Они ведь разные и сердце и совесть. Вроде кошеля. Но как не выверни, все мошна денежная. Сирому подать, блудницу купить.
  − Аз воздам! Поднявший меч, меча да убоится! - грозен келарь. В юности, уже далекой и забытой, в набежниках славился. Купцов шерстил, побережье беспокоил. Нравом уродился непоседливым кормиться с земли, за сохой гнуться.
  − Глянь-ка, дядька Нилик! - острый молодой глаз высмотрел раненого. − Шевелиться! Шевелиться!
  − Где? − келарь потянул стрелу добить врага. - Ну, я его!
  − Да, вон! В шапе с малиновым капюшоном.
  − Ну-ка, ну-ка! - присмотрелся Мартин. - Маршалк! Как есть маршалк! Живехонек гаденыш.
  Человек шевельнулся и попробовал встать на четвереньки. Щит на спину забросил, под глупую стрелу не подставиться.
  − К настоятелю его надо! Спрос учинить! − возрадовался Нилик. - Ужо спытает с него! Отец Арисий умеет спрошать!
  Предложение одобрили общим гулом.
  Раненый маршалк привстал на колено, повалился и пополз вниз по дороге.
  − Уйдет ведь! - встревожился монашек. Помнил, как неделей назад ведьму жгли. И этот нелегко жизнь закончит.
  − Не уйдет! - погрозил Мартин.
  В считанные минуты ворота приоткрыли и, трое монахов по-здоровши, заспешили пленить раненого. Лже-маршалк тщетно пытался уползти. Нашел силы встать и проковылять несколько ярдов. Не успели возбужденные удачей монахи настигнуть и подмять беглеца, за их спинами поднялись мертвецы. Те, у ворот, впихнули лестницу между створин, теперь не закрыть. Остальные тихо кинулись в монастырь. Запоздалый крик, шум и захватчики внутри.
  − Хо! - орали гвилы, без всякой пощады пуская в ход холодную сталь. Воскресшие в основном они.
  Раненый маршалк вывернулся из захвата растерявшихся ловцов. Воровским приемом перебросил нож из руки в руку, пырнул монаха в грудь. Изогнувшись полосонул другого по горлу. Последнего добил столь же чудесно воскресший мессир Дезли.
  − Сигнал! - рявкнул десо. "Погибший" сигнальщик, не вставая из лужи, выдул высокую ноту, вернуть отступавших.
  Телеге от подножья до ворот подняться полчаса времени. Всаднику вдвое меньше. Зонг привел в монастырь арьергард и ничего не понимающего, но гордого Руарха Ива.
  
  
  21. Туат Лафия. Монастырь Св. Идрака.
  
  В покоях настоятеля полнейший разгром. Хаос в превосходной степени. Расшвыряны и разбиты о стену стулья. Опрокинуты лавки, ощеплены их сиденья. Вывернуты с петель дверцы шкафов, сбиты полки. На крошеве стекла и слюды калачиком лежит мертвый ризничий. Темными пятнами выделяется кровь беспорядочных множественных ран. Истыкан, пробит, покромсан. Мертвые занимают немного места. Тихи и невзрачны. На лице нет обещанного посмертного просветления. Поскольку лица нет. Стесано ударом боевого топора. Тело обходят, переступают, не замечают. Оно никому не мешает.
  В углу, в тугом узле из Святой Плащаницы собрана утварь: потир, дискос, блюда литейные и всенощные, водосвятая чаша, звездица... много чего. Повсюду, на полу, листы из поруганных, истоптанных, испинанных святых книг. Оконные занавеси оторваны и пущены на перевязочные ленты. Гобелен из Морганнога, вытканный не менее пяти веков назад, попорчен. В прорехах иссечения, в крови вытертых рук. Угол обожжен неудачной попыткой запалить ткань. В грубых нитках запутались стрелы, что рыбы в сети.
  Пока Дезли и Зонг возились с настоятелем и дахиаром (казначеем), маршалк Ив прохаживался по комнате. То останавливался у настенной фрески, запечатлевшей казнь праведного Сиппа, то перебирал древние непонятного письма свитки, то переминался у рипиды - большого опахала из золота. Как истинный любитель прекрасного (и дорогого) отступал, любуясь тонкой работой и цветом камней. Рубины особенно хороши. Рубины выше всяких похвал и, вставленные в пояс и торквес, отлично подошли бы к его малиновому шапу.
  На герионе, чудом не опрокинутом в мечной отчаянной зарубе, три кубка с подобранными шпинелями. Камешек к камешку, будто в сосуды насыпали крупной вишни. Зеленого стекла бутылка высока, тонка и выглядит цельной свечкой из изумруда. Почему бы ей изумрудом не являться? Старые мастера! Вполне могли сотворить чудо.
  Под герионом, закатан в фарозский ковер епитроп*. Время назад монах кричал, плакал, шевелился, теперь затих. Сквозь ворс и основу пропиталась кровь.
  На специальном поставце доска для игры в шахматы, инкрустирована обсидианом двух контрастных цветов. Фигурки из кости (белые) и из полированного гагата (черные). Работа аккуратная, выполненная до мелких черточек. В костяном короле нетрудно признать самого прота Арисия.
  Маршалк подвигал пешки, переставил башню и заинтересовался другим. Бережно, не допустить святотатства, взял копие. Не всякое парадное и королевское оружие изукрашено, как церковный нож. Тяжел от злата и каменьев. Подстать ему лжица* Обе вещицы старинные, древние, вызвать благоговение и душевный трепет.
  − Вы ответите за самоуправство! - блажил привязанный настоятель. Стул ходуном ходил и полонянин чуть ли не скакал по комнате.
  Арисий болезненно худ, до молочной белизны сед и покрыт морщинами, что земля трещинами в жуткую засуху. Взгляд злой, неуступчивый, бодливый. Не зря Дезли, в недобрых предчувствиях, а они его не обманывали, назвал его упертым козлом. Одеяние прота соответственно чину, но не скромное. Золотое шитье, в серебряном узорочье, с разноцветным жемчугом. На ногах не сандалии, а сапожки с золотыми каблучками и мысочками. Жаркие, сияющие.
  Напротив настоятеля, через стол, так же привязанный к спинке и подлокотникам сидел монастырский дахиар Рэйб. Полная противоположность Арисию. Общение с финансами благостно сказалось на состоянии здоровья. Рэйб тучен, круглолиц и благообразен, что херувим с настенной фрески. Жиденькие волосики умащены мирровым маслом. Щеки розовы восковым фруктовым отливом. За оттопыренную капризно губу, чашка каши поместится. Дахиар обижено дулся и молчал, в ожидании неприятных вопросов. Пошмыгивал носом, тягая неподатливую кровавую соплю. Не очень вежливо с ним обошлись, вызволяя из глубоких недр кассоне. Били умеючи. Точечно, больно и безжалостно, кровью ссать.
  − Готово, − отступил элиец, дополнительно проверив узлы на веревках. - Можно начинать. Десо Палл Зонг, − представился он настоятелю и казначею.
  Любезная ухмылочка элийца недвусмысленно намекала - прошу любить и жаловать.
  − Мне не потребно твое имя, пес! - плевался словами Арисий. - Не потребно! Вы ответите за самоуправство! Ты ответишь! И ты! И ты! - и ехидно-ехидно. - И не перед Господом! Далече до него.... Найдется на вас земной суд! Найдется! Прокляну! Отлучу! Предам анафеме! На костер взойдете!
  − Никакого самоуправства, жопашник, − не убирает ухмылки Зонг. − Показать ордонанс рийа Элори? В нем так и сказано, давить вас гнид нещадно и повсеместно. Золотишко и земли изымать в пользу казны. Той самой Элори Блаженной, которой отказали в посильной помощи. За жменю монет нажили дурной бабий гнев. Ласковей надо было быть. Ласковей. Баба она что корова. Чем дольше гладишь и глупости в ушко шепчешь, тем больше молока возьмешь.
  − Знать не знаю ни Блаженной, ни тебя, ни тебя, ни тебя! ‒ зыркал прот на Зонга, рейнха и Дезли. ‒ И знать не желаю! Изыдите! Изыдите, говорю вам, порождение греха!
  − Знать нас и не обязательно, − осадил прота Дезли. Представляться он не намеревался. Кому и для чего? ‒ Не для знакомства собрались. Исключительно по королевским делам.
  Рейнх счел нужным подтвердить сказанное десо.
  ‒ Именно так, ‒ не очень бодро вякнул Ив. ‒ Рийа Элори распорядилась.
  ‒ К делам и перейдем, − Зонг вытер об антиминс* выпачканные в кровь руки. Не удовлетворившись чистотой, сплюнул на ткань и опять вытер. Теперь лучше.
  − Еретик! Еретик! - шипел Арисий, дергая крепкие узлы. От тщетности и унижения беспредельно распаляясь.
  − Еретик... Еретик... − шептал дахиар и сжимался... сжимался... сжимался, холодея от страха.
  Дезли посмотрел на настоятеля, как на полоумного. Еретик!? О чем ты, прот? Причем здесь вера? К чему приплетена?
  Арисий прекрасно осознавал, вера не причем. Деньги. Те причем. Всегда.
  − Освободите меня! Немедленно! - не оставил прот попыток задавить характером своих пленителей.
  Васлет Борво, в понятной до последней тонкости игре без правил, не участвовал. Держался в сторонке, отстранено, насколько можно быть отстраненным в подобной обстановке, и наблюдал за происходящим. Когда пройдешь десятки битв и боев, волей не волей узнаешь, разговоры добром не кончаться. Даже яви одна из сторон искреннее стремление мирно договориться.
  − Мессиры, будьте благоразумны! - призвал святых отцов Руарх Ив. Посчитал необходимым сделать. Он маршалк и происходящее здесь, в эти минуты, с его дозволения, под его доглядом и под его ответственность. Что-что, но последнее, ни Зонг, ни Дезли оспаривать и не помышляли. Имеется ишак таскать за уши? Пусть. Им проще.
  − Еретики! Варначье! Душегубы! Изыдите, говорено вам стократно! - елозил и пыжился освободиться прот.
  Попытки Арисия развязаться малоэффективны. У Зонг солидная практика вязки узлов. В далекой юности полгода болтался по морям на одной из посудин ярла Эрика Изгнанника. Приобретенный бесценный опыт, ни раз, ни два, пригождался в жизни.
  − Ночь так-то, − наблюдал Дезли за звездным небом, богато подсвеченным пожаром. День не день, но видно хорошо.
  Замечание послужило толчком поторопиться победителям диктовать свои условия побежденным.
   - Прокляну! Прокляну! На костер! Всех! В пепел! Над пустыней развею! ‒ сотрясался прот злостью и беспомощностью.
  Зонг ухватил настоятеля за горло и с силой сжал. Бедняга засипел, засучил ногами, задергался, закатил глаза.
  − Мессир Зонг! - вмешался маршалк и зарекся о том. Брошенный элийцем взгляд горячей кипящего масла. - Не переходите границы, − едва ли кто из присутствующих услышал скромную просьбу Ива.
  Мучитель хватку ослабил, позволяя жертве немного отдышаться.
  − Где собранная монастырем десятина? − перешел Зонг к конкретике. Время действительно позднее рассусоливать и упрашивать.
  − Тьфу! - плюнул в него не желавший сдаваться Арисий.
  Плевок не получился. Во рту пересохло. Символическую выходку настоятеля Зонг проигнорировал.
  Вечерний ветер внес в помещение дым, искры, запах гари и крики. Стучали молотки и человек выл собакой. Долго, длинно, одним звуком. На дверях церкви распинали актуариуса.
  Под окнами завизжал молодой монашек. Беднягу тащили из схрона под свет кострищ.
  − Дядька Нилик! Дядка Нилик! Споможитя! Споможитя, бедуююююю! - взывал перепуганный парень, пырхаясь в руках гвилов.
  − Мордашка-то чисто бабья! - потешались хмельные захватчики. ‒ И мяконький. Девка и девка.
  ‒ Святые отцы!.. ‒ возвал монашек, растянутый за руки в стороны.
  ‒ Да, здесь мы! ‒ ржали разорители и поджигатели. Монашка двинули сапогом в живот, убавить громкости.
  − Грешники вы! Грешники! Вот кто! ‒ сбивался с дыхания, но говорил пленник.
  − Не без того! Балуемся маленько. И тебя научим. Хочешь?
  ‒ Вспомянется вам! ‒ посмели грозить гвилам. Не убедительно и осторожно.
  ‒ Ага. Суп евши или срать севши, ‒ гоготала пьянь, сдирая с монашка верхнюю одежду и исподнее.
  ‒ Дядька Нилик! Дядька..., ‒ отчаялся юнец искать защиты и помощи. Ни наставник, ни Вседержитель не откликались.
  − Взрослый уже за дядьку прятаться. Да и не придет. С колом-то в жопе?!
  ‒ Га-га-га!
  − Мешает, − Зонг кивнул васлету и тот с шумом закрыл разбитые рамы. Уцелевший осколок, клыком торчал сверху, бликуя розовым. Над трапезной и гостевым домиком взрастало ярое зарево.
  Гм... не одобрительно поглядел на Борво Дезли. Оказывается, имелись и иные причины задержки карьеры васлета. Белоручка. Чистоплюй.
  Круадец пододвинул поближе трикирий, зажег все свечи, поплевав на пальцы, поправил фитильки.
  − Вы слыхали басню Обезьяна и Зеркало? − вопрос Дезли к обоим пленникам.
  Прот не снизошел отвечать. Он горел праведным негодованием. С ним смеют обращаться неуважительно?! Кто?! Нищие ворье!!!
  Зонг встал за спиной Арисия. Дезли отошел за дахиара. Загреб жидкий волос в кулак.
   − Ай-ай-ай! - тряс жирным подбородком Рэйб и шептал белыми губами молитву. − Господи, укрепи и сердце, и разум, и чресла....
  − Что-что? - прислушался Зонг. - Громче! Не ел что ли?
  − Господи, укрепи..., − дахиар не выдержал и разнюнился. Сегодня его голос один из многих. Не услышит.
  Зонг посмотрел на свою руку, показал Рэйбу.
  − Благодарствую, но пока не подводила, − произнес он, убирая любезную улыбочку в запасники. Собственно, в дальнейшем он вполне обойдется и без нее.
  Дахиар с перепуга заливался слезами. Сделалось так страшно! Не в мочь!
  − Кто первым правильно отвечает на заданный вопрос, остается цел, − объявил Дезли правило. − Молчуну отрезают уши и дырявят щеки. Далее нос, глаза... Пальчики на ногах... особенно чувствительны.
  − Да вы знаток! - искренне восхитился Зонг неожиданным талантам приятеля. − Как далеко заходили в своей практике?
  − С таном Викси. Когда добрались до его яиц, у него открылся талант ритора.
  − Ууууу! ‒ Зонг наклонился к Арисию. ‒ Может с них тогда и начнем?
  Прот задергался в узлах, но не заговорил.
  − Вопрос первый. Где десятина? - просто спросил Дезли, ковыряя грязь под ногтями бритвенным засапожником.
  Рэйб вопрошающе смотрел на настоятеля. Смаргивал навернувшиеся слезы, не пропустить дозволения говорить. Прот метал гневные взгляды на Дезли - изувер! и строгие на дахиара - молчи, прокляну!
  Круадец быстрым отмахом стесал казначею ухо! Лекарь лучше бы не управился. Сверх положенного не прихватил и лишнего не оставил.
  − Ааайййй! - взвизгнул Рэйб, выдувая соплевОй пузырь. Он до последнего веровал, сказанное мучителем только дурная шутка. Попытка запугать. Его! Дахиара монастыря Святого Идрака! Человека уважаемого и значимого! Бедняга забыл о приоритетах. Мучителей он интересовал как блюститель казны и совсем не волновали знакомства, связи и патронаж святого.
  − Следует отвечать, − пояснил Дезли, но не Рейбу, настоятелю.
  Зонг не позволил открыть Арисию рта. Отрезанное ухо прота шлепнулось на стол. Для наглядности и эмоционального воздействия.
  − Аааааа! - завыл настоятель. - Изуверы! Изуверррыыы!
  − Где десятина? - напомнил Дезли вопрос, похлопали лезвием по плечу под целым ухом.
  − Наши люди обшарили монастырь и то, что нашарили, не соответствует нашим ожиданиям, − Зонг указал кровавым кинжалом на узел в углу. − Где десятина! Только не порите чушь, отправили Викарию. Налоги вам отменили.
  − Она... она... − заторопился Рэйб.
  − В подвале! За винным бочками комната! - неожиданно сдался настоятель, почувствовав сталь у виска.
  − Надо успевать, − пожурил Дезли дахиара за нерасторопность и отсек второе ухо, не менее ловко и умело.
  − Аааааааа! - закатился Рэйб.
  Круадец сгреб его волоса, не позволить мотать головой, забрызгать кровью.
  − Проверь! − отправил Зонг одного из двух караульных у входной двери. − А где украшения из монастырской церкви. Позолоченный потолок не вяжется с голыми стенами и ободранным иконостасом! Где запрестольный крест, на котором сказывают сотня аквамаринов. Где дарохранительница? Где рака Святого Идрака. В сто фунтов золота. Панагиар, тарель? Гдееее?
  − Побойтесь богаааааа! - причитал настоятель и лишился второго уха.
  − Отвечать по существу. Что не понятного? - Дезли заглянул в лицо дахиару, ткнув ножом под подбородок.
  − Все...все понятно! - закивал соглашаясь Рэйб.
  − Так где?
  − Прот Арисий приказал спрятать...
  - Куда?! - и Дезли проткнул щеку казначея, круговым движением расширяя дыру.
  − Бааааааа! - забился несчастный. Стул скрипел и шатался, удерживая человека не упасть на пол.
  − Без носа ты будешь походить на свинью. Хрю-хрю! Свинка в рясе, − прошептал Зонг проту в изувеченное ухо.
  − За церковью. Под плитой могилы Фёрса, прежнего настоятеля, − выдали секрет, спасовав перед угрозой.
  − Мертвые стерегут достояние живых? - поражен Зонг выдумкой монахов. - Мудро. Покойникам можно доверять. Сами не упрут и другим не расскажут.
  Второй караульный умчался вскрывать тайник.
  − Где касапанка? - гнул свое Дезли, тягая казначея за волоса.
  − Больше ничего нет! Ничего! - убеждал Рэйб, едва живой от страха.
  − Это же монастырь! Мы здесь молимся за падшие души! - вторил ему прот.
  − Не забудьте о нас! - напутствовал Зонг продолжать подвиг веры. - Так где? Где деньги, что вы ссужали цеховым, купцам, танам? Где проценты с них? Тридцать процентов! Это... это... здорово! ‒ элиец обвел руками круг, изобразить объем искомого достояния.
  − Вас ввели в заблуждения, − хныкал настоятель, во все глаза следя за дахиаром. Опередить... опередить....
  Зонг глянул на Рэйба. Тот готов отвечать. Готовность поощрили. Кинжал элийца впился в щеку Арисия. Круговое движение, скрежет выковыриваемых из челюсти зубов, кровь, срезанная плоть.
  − Ууууу! - взвыл прот, едва не опрокидывая стул.
  − Зонг! Вы соображаете, что творите! - не выдержал маршалк. Пока кромсали дахиара, он помалкивал. - Все имеет свой предел!
  Элиец усадил Арисия на место и крутанул кинжал в ране еще раз. Прот выгнулся истошно крича. Ив побледнел. Ему сделалось дурно. Он оперся о стену, растянул ворот, обрывая шнуровку. Вздохнул глубже.
  − Вам нужна нюхательная соль? - уничижительно спросил Зонг маршалка.
  − Нет, − сглатывал и сглатывал Ив, подкатывавшие волны тошноты. Смотрел в пол. Мыски сапог то отдалялись, то приближались к носу. - Это.... Неблагородно!
  ˮЧего он там проблеял?ˮ - не понял Дезли, выгнув брови. Обычно за этим следовала зуботычина или смачная плюха, и в ход шло железо.
  ˮОн обозвал нас хамьем!ˮ − пояснил Зонг, брови сдвинув, не делать приятелю опрометчивых поступков.
  Обоим начхать на благородство, на маршалка, на монахов и всех остальных. Но не на деньги. Бесплатные подвиги закончились давным-давно. Всякое приложенное усилие имело свою цену. У всякого действия свой подробный прейскурант. Ко всякому успеху свои бонусы, всякой победе свое роялти.
  − А вам? - вопрос Дезли к Борво. - Требуется соль?
  − Нет, − отказался васлет. Он не краше маршалка, но держится. Жаль шкаф близко к стене. Заполз бы.
  − Отлично! - похвалил Зонг. − Тем более у меня все равно не водится. Не пользуюсь. А у вас Дезли?
  ‒ Не держу. За ненадобностью.
  ‒ Как все удачно складывается. Соли нет и она никому не нужна.
  − Но так нельзя! - волновался маршалк, стараясь не смотреть на окровавленное лицо прота. На его шапе не должно быть грязи. И на имени тоже.
  − Перечитайте ордонанс, ‒ подал совет Зонг. ‒ Там про нельзя ни слова.
  − Можно же обойтись без истязаний!
  − Сподвижнику веры они только на пользу. Путь терний и шипов. Сказывают Святой Колум погребен в терновнике, в саване из игл ехидны. Так ведь? − Зонг сунул палец в дырку в щеке Арисия, ковырнул рану.
  ‒ Аааааа!
  Ив смалодушничал. Он и подходить близко не желал, словно боялся подцепить неизлечимую заразу.
  − Говори! − рявкнул Дезли на дахиара, рванув за волосы и делая глубокий надрез на лбу.
  − В...в...в...в..., − никак не мог справиться с шоком и произнести Рэйб.
  − В дальней комнате... под полом! - поник плачущий прот. - У стены....
  − Другое дело, ‒ одобрил Дезли ослабляя хватку. Даже волосы пригладил. Жидкие прядки тот час прилипли к окровавленному лбу. ‒ Вам есть что дополнить мессир Ив?
  Тот замотал головой - никак нет! И блеванул под ноги. Вытер рот рукавом. Кошмар!
  − Вы, Борво?
  Идентичное мотание − нет. Васлет, всецело и полностью, согласен с маршалком. Происходящее здесь - кошмар!
  Левая бровь Зонга выгнулась вверх. Где? С кем? Вы о проте?
  Казначей зажмурился не видеть. Маршалк поспешил отвернуться. Борво спрятался за шкаф. Сцепил руки, чтобы не дрожали. Дезли спокоен. Арисий закричал умирающим животным. Человек не должен так кричать. Но кричал. Недолго.
  − Ну-ну... Все не так уж и страшно, − похлопали по щекам Рэйба.
  Тому стоило немалых усилий и всей воли подглянуть в прищур век. Лучше бы не делал этого! Зонг подавал ему на лжице вырезанный глаз настоятеля Арисия.
  − Что мы забыли? - спросил он казначея с поистине отцовской заботой. - Мы ведь что-то забыли? Правда? Что?
  − Лллличные ссссбережения ббббратии, − и не подумал запираться Рэйб.
  − Ну вот, говорил же - забыли! Ты знаешь, где они? Знаешь? Мне бы не хотелось...
  − Я... я... я..., − тычок от Дезли помог выплюнуть слова, − знаюююю....., − начал подвывать Рэйб.
  Зонг подсунул лжицу к перекошенному рту казначея и тот покорно открыл его. Амммм!
  − Вот и молодец. Если соврал. Ты ему позавидуешь, − все так же по-отечески, с добром, предупредил элиец.
  Дахиар замотал головой.
  ‒ Санкристия, ‒ едва слышно прошевелил губами Рэйб.
  ‒ Что-что? ‒ навострился Дезли склоняясь лучше услышать.
  ‒ Санкристия. Она под алтарем... В нефе храма...
  ‒ Ты отличный парень! ‒ помахал ему оружием Зонг и вернулся к обмякшему на стуле Арисию. − Передайте мое глубокое почтение отцу с матушкой. Вам, Дезли? Нужно что предать?
  ‒ Обойдутся. Поговорим когда свидимся, ‒ не уважителен круадец к усопшей родне.
  Кинжал Зонга со шлепком гарды вошел-вышел в шею прота. Заплескался фонтанчик крови. Быстро стих.
  ‒ Молочных поросят так бью, ‒ похвалился элиец умением.
  − Вы ... вы с ума сошли! Вы что... что натворили? - вышел из оцепенения и возмутился маршалк. Едва не завизжал.
  − Простите я не аккуратен, - произнес Зонг, осматриваясь не испачкался ли? Зло фыркнул. Кровь попала на сапоги.
  - Вы представляете, что теперь начнется?! Попы... они... Они же такое устроят! Такое! Войну!
  − Несколько запоздалое предупреждение, − топнул Зонг сбить алые капли. − А насчет войны... Мы и так её начали.
  − Лучше бы вы прикончили этого! - орал маршалк, не контролируя захлестнувшие его страх и панику.
  − Не лучше, − не согласился Дезли. - Тот, кто ворует, знает больше того, кто владеет.
  − Так ведь? - вытаращился Зонг на дахиара. − Приворовывал?
  Рэйб и не подумал запираться. Он приворовывал, неправильно списывал долги, оценивая, занижал стоимость дарений, скрывал отказные на имущество и средства, завышал цены и недоплачивал доходные. Он грешен! Только не трогайте его! Не трогайте! Не прикасайтесь!
  Маршалк завелся и угомонить его просто не удастся. Он направо-налево сыпал обвинениями. Как обычно, все виноваты, но кто-то меньше остальных. Кто-то это он, маршалк! Пока Зонг и Ив выясняли грядущие последствия скорой смерти преподобного Арисия, Дезли вытащил из гобелена стрелу, покрутил в руках. Истерика действовала ему на нервы. Истеричные бабы − плохо, истеричные мужики - вообще никуда не годится!
  − Рийа Элори не требовала убийства! - исходил страхом маршалк. От него воняло потом и... Зонг дернул носом. Мочой что ли?! Элиец даже присмотрелся, верно ли плохо подумал на рейнха.
  − На войне всякое случается...
  − Это не на войне! Не на войне! А здесь! Здесь! В моем присутствии!
  Когда Ив оказался в пределах досягаемости Дезли, а маршалк, потеряв осторожность, оказался, то заполучил кайбур* в глаз до половины древка. Клацнули зубы, дернулась голова и, жалобно хмыкнув, рейнх грохнулся на пол. Лежащий среди битого стекла и выдранных страниц, в нарядном шапе с малиновым капюшоном, Руарх Ив выглядел не столь впечатляюще, как до того, пока был жив-здоров. Смерть никого не красит. Особенно героев. Выглядят обыкновенными и беспомощными. Такими, как все. Пахнут плохо. Ну тут уж ничего не поделаешь. Розы положения не спасут.
  − Трагическая случайность, − объявил Дезли внезапную кончину маршалка.
  − Бывает и часто, − вздохнул Зонг и окрестился праведно и правильно. − Вы не находите Борво? Война жестокое ремесло. А судьба часто и незаслужено несправедлива.
  Васлет затравлено искал спасения. К выходу ему не пройти. Дезли контролировал дверь. К тому же она открывалась на себя. Лишняя заминка... В окно не выскочить, мешает затворенная им самим рама. Да и Зонг. Остается... принять то, что произойдет. Сейчас... здесь...
  − Да, − согласился васлет, отступая и смещаясь к стене. Разоренный шкаф − жалкая защита, но прикрыл его слева.
  − Мистресс Элори возлагала на мессира Ива большие надежды, − сокрушался Дезли, шевеля стрелу за оперение. Даже трынькнул. Хотя получилось не очень звучно.
  − Нас всех постигла невосполнимая утрата, − горевал Зонг по убиенному, вытирая сапоги о ковер с завернутым епитроном . - Я искренне скорблю. А вы?
  − Мне тоже... очень... жаль..., − процедил Борво. Его взгляд белкой метался от Дезли на Зонга и обратно. Надо было как-то спасаться. Как? Он даже меча вытянуть не успеет! Закричать? И толку-то? С его крика!
  Зонг, с оттяжкой, глотнул из изумрудной бутылки. Наслаждаясь вкусом напитка повторил. Протянул Дезли, тот отказался. Борво? Васлету не до питья.
  − Когда-нибудь я обязательно приму постриг, − объявил Зонг то ли от нектарноти вина, то ли вдохновленный фреской, то ли впечатленный богатством монастыря.
  − Когда-нибудь мы все проделаем что-нибудь этакое...., − не спускал Дезли глаз с васлета.
  Как понимал сам Борво, сейчас взвешивались шансы его прикончить. Наблюдался значительный перевес в пользу худшего для него исхода. Что делать? Сопротивляться? До одного он возможно доберется. Во-первых, только возможно доберется. Во-вторых, хотелось жить. Остро, до слез, до тяжести дыхания и сбоев сердца.
  − Этакое удивительное? - подсказал Зонг, закончить мысль круадцу.
  − Удивляющее.
  Элиец сковырнул с рипиды большой рубин и посмотрел камешек на свет догорающих свеч. Алый луч пятном лег ему на щеку. Слеза? Рана? Язва? Тавро?
  − Рорт, вы выглядите так, будто мы проиграли штурм? - подивился Зонг унылому виду васлета. - Мы выиграли! Не все, но... Удача любит достойных.
  Десо, без стеснения сунул камешек в кармашек. Нагнулся содрать с маршалка золотые шпоры. Демонстративно сдул с них пыль, пошаркал об антимис и швырнул васлету.
  − Во всяком большой деле, жертвы неизбежны. На войне тем более.
  Зонг встал ближе к Дезли. Борво тяжело задышал. Это конец? Или начало?
  − Надо быть готовым. К жертвам, − увещевал элиец мятущуюся душу васлета.
  Как его понять? И что есть непонятного в услышанном?
  Борво обреченно выдохнул. Опустился на колено подобрать шпоры с пола и застыл коленопреклоненным.
  Меч Зонга больно ударил васлета по плечу.
  − Встань десо Рорт Борво. Ибо преклонять колени надлежит только пред родителями, принося клятву королю и молясь Господу нашему. Ну еще иногда сзади бабы, пользуя по собачьи.
  − И никогда больше! − меч Дезли опустился на второе плечо васлета. Клинки круадца и элийца легли крест на крест.
  ˮНожницы...ˮ − тускло думал Борво. − ˮОтчекрыжат.ˮ
  Не отчекрыжили...
  Полсотни телег наполненных доверху монастырским добром, ползли в сторону Фроппа. Охрана бдила, присматривала за всем обозом, выезжала вперед с разъездами. Путь предстоял нелегкий, а золото ненадежный груз. Хлопнешь варежкой - пропадет бесследно. Ищи потом. Вел обоз десо Ротр Борво, временно облаченный воинским советом в шап маршалка. Малиновый капюшон неутомимо мелькал во всех направлениях. Ухватив удачу за хвост, бывший васлет решил её не упускать.
  В середине обоза, завернутое в десять слоев ткани, с обломком стрелы в глазнице, лежало тело маршалка Руирха Ива, удачливого полководца и неудачливого дипломата. Ближе к хвосту везли Арисия. Тело прота поместили в наспех сколоченную, пачкавшую смолой еловую домовину. Следом, под приглядом кокийяра, ехал дахиар Рэйб, единственно выживший обитатель монастыря Святого Идрака. Его ожидали добрые времена. Лучше прежних! Так заверил Палл Зонг, лично заштопавший дырявую щеку, и подтвердил Свир Дезли, наложивший тугую повязку на места срезанных ушей. Новый маршалк внушал ему с неподдельным оптимизмом, о пришествии светлого будущего и даже определил положение в нем. Нужные и полезные в забвении не прибывают.
  Сами творцы победы тянулись в хвосте. Поговорить, лишних ушей не надо.
  − Начало положено, − размышлял Зонг над вехой в карьере.
  − Как потопаешь, так и полопаешь, − прост вывод Дезли, пожинать плоды успеха.
  Они помолчали. Помолчать всегда есть о чем и всегда полезно. Теперь они не десо ‒ бруги. Что поделать их имущественный ценз возрос многократно. Тому свидетельствовали выданные и заверенные прошлым годом бумаги от монастыря Святого Идрака и лично прота Арисия, ныне, увы, покойного.
  − Доводилась бывать в Штирии? - спросил Зонг, кутаясь от припустившего осеннего дождика. Осень вспомнила - скоро морозы и вознамерилась превратить день в вёдра.
  − Проездом.
  − У местных есть чудной обычай.
  − Вы о клятве на марке?
  − О ней самой.
  Дезли без дальнейших слов сунул руку в кошель, извлек золотую монету. То же проделал Зонг. Теперь у них попроще с наличностью. Набралось по монастырским сусекам.
  − Полдня?
  − Пожалуй.
  Зонг подбросил монету, а Дезли поймал. Затем очередь Зонга ловить подброшенную приятелем денежку.
  Жизнь совершает чудесные превращения и порой старые друзья и вчерашние соратники становятся лютыми врагами. На этот перевертыш судьбы, каждый бруги предусмотрительно купил у другого полдня форы. Такой вот благородный обычай в упомянутой Штирии. Крае знаменитых и отчаянных воинов, которые никогда ,,клятвы на маркеˮ не соблюдали, но охотно рассказывали о ней другим, ставя себя в образец и пример.
  Зонг не тешился провернуть обман. Дезли не находил соратника наивным и глупым. Трезвость взглядов характеризовала их исключительно положительно. Целеустремленность добавляла харизмы. И то и другое вскоре им должно очень пригодиться.
  У Старой Лежбицы, селения нищенского и основательно порченого войной, обоз разделился. Большую часть, ускоренным маршем, Борво повел во Фропп, предстать перед рийа Элори с докладом и трофеями. Меньшая, всего в три телеги и сопровождением с десяток гвилов, свернула на убитый возами проселок, к обители Святого Фаустина. Зонг считал данное направление перспективным. Дезли поддерживал его. Перспективы определенно просматривались.
  
  
  22. Туат Рагам. Столица Раагам.
  
  И Совет Рагама, и торговые людишки, и сердобольные горожане за глаза порицали рийю Медани, пологая, она, в силу женской ветрености и легкомыслия, предается праздности и ничегонеделанию. В свое удовольствие катается в повозке запряженной молочной белизны кобылами, смущая местных жеребц... мессиров. Подряд посещает лавки и лавчонки, баловать себя покупкой дорогих тканей (твилл по весу золота!), ювелирными чепуховинами и экзотическими сладостями. Транжирит деньги налево-направо, благосклонно принимает подарки и любит выслушивать незаслуженные комплементы. Раз в три дня совершает обязательную прогулку за город, поучаствовать в охоте на лис, где от нее больше визгу, чем толку. Не чинясь навещает непервых лиц Раагама, не понятно для чего и с какой целью.
  Многие из обывателей склонялись относить рийю к неизбежному злу, которое придется содержать в складчину. Накладно? Пускай тешиться, лишь бы воевать не торопилась. Желание ратиться у правителей превалирует над прочими страстями и склонностями. Устремленность созидать и торговать угасает сразу и надолго, стоит замаячить возможности хапнуть чужого. Легко, много и безнаказано. Люди не отличаются терпением, а Церковь вещает на всех углах о чудесах великих и малых. Чудеса предполагают осуществление мечтаний здесь и мгновенно. Никто не хочет возводить дом свой, наживая горб и утруждая руки, но стремятся поиметь благ от взмаха волшебной палочки! Чего-чего, но взмаха волшебной палочки от Медани совершенно не ждали, но ожидали взмаха подолом. Только перед кем? Легендарная Танская Братина пылилась в ратуше, ожидая назначения сенешалка туата. Рийи, согласно обычаю, предстояло удостоить доверенное лицо подношением местного пойла, чье ужасающее качество не спасал даже патриотизм. Пригубить, преломить хлеба, разделить бремя власти и... постель с назначенным на пост. Слава шлюхи играла немаловажную, но опосредствованную роль. Дремучая патриархальность. Женщина всегда при ком-то. Брате, отце, муже. Любовники ничем не хуже, а в некоторые моменты предпочтительней прочих. Проще влиять, манипулировать и менять неугодных и не справляющихся.
  Чтобы в прекрасную головку молодой женщины не пришла глупость самолично искать воинской славы, в истории Рагама случалось и такое, Совет туата, после недолгих теневых сходок, приставил к Медани двух молодых людей из приличных семейств. Перспективе оказаться в спальне рийи и у кормила власти, удостоились Хенрих Дёрш и Бува Кенч. Молодцов, уродившихся и статью и лицом, вытащили из дедовских вотчин, отмыли от навоза, поднатаскали быть вежливыми и обходительными, вбили в головы следовать приличным манерам и снабдили толикой денег на представительские расходы. Ввели в свиту рийи и стали ждать отдачи вложений в добрых молодцев. Результатов, как ни странно, не наблюдалось!
  Мистресс Медани было не до любовных шашней и не до войны, к которой еще следовало подобающим образом подготовиться. Она искала новые и восстанавливала прежние связи, среди всех городских сословий, порой с натяжкой относимых к законопослушным подданным. Речь не о бандитах с большой дороги. О тех, кто не прочь заработать на чужих амбициях. Люди, прятавшиеся в тени мятежа Аерна, несомненно, могли пригодиться снова. Когда она этот самый мятеж, под собственным уже стягом, устроит вновь. Не сегодня и не завтра. Со временем.
  Появлению рийи в Раагаме очень обрадовался Збод Давви, торговец сукном и по совместительству поставщик оружия. При первом знакомстве, Медани попросила подсобить с продовольствием и вооружением осажденному королевскими войсками Флеку. Торговец тогда ей ответил.
  − Мистресс, не имеет значения кому и куда. Хоть заключенным в Брюхо. Главное за сколько!
  Сумма устроила и уговор он выполнил с блеском.
  Визит Медани в нотариальную контору вознес до небес Канна Юбера, отличного вербовщика и удачливого шпиона, а в мирное время переписчика и крючкотвора. Невзрачная серая личность, днями корпела среди развалов свитков с законодательными актами и уложениями. Ночью... Ночью входу совсем иные финансовые бумаги, обязательства и расписки.
  Некто Хопс расшаркался и раскланялся перед Медани, в порыве радости готовый целовать край её платья, а то и кружевные панти, подобно воителю присягавшему на боевой хоругви. Торговец мясом, скучал по живому делу, а еще больше по хорошим прибылям. Старый скряга и скопидом, зная и веруя в Медани, твердил доверенным людям.
  − Други мои, грядут огромные деньги! ‒ и ради второго он не раздумывая готов расстаться с первыми.
  О скорых переменах в пол-голоса говорили в узких кругах заинтересованных лиц, где неизменно присутствовал шен Блас. Имен, сроков и сумм не озвучивали. Не смотря на это, разговоры отличались содержательностью и проработанностью деталей, что служило железной гарантией, ожидаемое произойдет.
  С Йофаном Изером бон-командором* спарсов из Фароза, Медани встретилась случайно. Настолько случайно, что поблизости не оказалось посторонних глаз и ушей. Встретилась в оружейной лавке, опять же, случайно принадлежащей Риджу Бласу.
  − Рад видеть вас, мистресс, − расцвел командор майской розой. - Слышал, вы ныне в большущем фаворе.
  Мощная фигура Йофана занимала добрую половину невеликого пространства помещения. Наемника боялся лавочник, от его вида трясся служка, гелд у двери балансировал на грани нервного срыва. Даже пыль, которой везде полно, не смела оседать на знаменитого рубаку. Не боялась спарса Медани. В принципе, если его крепко держать за глотку он душка и свой парень. Держать за что-либо другое − командор не в её вкусе. Такие в постели грубо лапают, оставляя синяки. Грязно врут, обещая райские ощущения и быстро выдыхаются. После третьего захода мертвецки спят. Но вести дела с ним можно и нужно.
  − Слишком большом, спать спокойно. А ты как? Командуешь? Осталось кем после Хюлька?
  − На мели. Мятеж не продлился достаточно долго, прилично заработать и заодно убавить ртов.
  ‒ Тебе ли канючить? ‒ не верят жалобам и вздохам. Хватка у бон-командора, позавидуют кэффские ростовщики и лафийские попы.
  ‒ На пиво хватает, ‒ признался Изер, прекращая слезить. Не поверит. ‒ Жаль Аерн не удержался. А у вашего младшего братца невыносимо тощая мошна. Но, сказывают, мальчик не без талантов.
  ‒ Талант не может быть нищим. Но что мешает тебе удостовериться? Раньше ты не верил на слово.
  − Вернуться в Хюльк? Мистресс, мои желания подчинены звону монет, а кроме звона мечей, − Йофан приложил ладонь к уху... к тому месту, где оно когда-то торчало, украшенное серьгой-кольцом. − Ничего не слышно. Сейчас вообще с заработком туго.
  − Плохо слушал, − Медани тряхнула поясной кошель. Богато и призывно звякнуло полнокровное золото.
  − Хотите нанять честных парней?
  Спарс из Фароза заикнулся о честности? Она ничего не упустила, собирая слухи и сплетни циркулирующие по Кайонаодху?
  − И во что мне обойдутся честные парни? - рассмеялась Медани. Вояки добрые и цена на них, соответственно, не бросовая.
  Командор сама расположенность к переговорам. Не дурацким препирательствам, а к диалогу. Слушать и слышать оппонента.
  − Скину пять процентов, − незамедлительно обещает Йофан, получить найм. Время к зиме. Самая голодная пора.
  − Десять завлекательней, - мила с командором Медани. Никто в здравом уме с первого слова руки не жмет и шапку об пол не бьет. Договорились, мол!
  Изеру положено возмущаться, взывать к совести и богу, напоминать о ком идет речь и что скаредность не к лицу замечательной женщине высокого положения. С Медани не пройдет. Прирожденная барыга.
  − Всегда есть что обсуждать, ‒ отзывчив бон-командор на слова рийи. ‒ И десять, и семь. И половинку подвигать. Смотря во что впрягаться.
  Йофан провел множество переговоров. На одних драл глотку и стучал кулаком по столу. На других вещал бесстрастно и пространно, уподобившись проповеднику среди дикарей Белых Островов. На третьих перемежёвывал слова глотком вина и куском дичины. На четвертых мок под дождем, отказываясь спрятаться под крышу. С нанимателями надо уметь разговаривать. Нанимателя надо понимать лучше, чем он понимает сам себя. Ибо в себе разбираться нанимателю нет причины, у него в мошну насыпано золото. О таких торгах говаривали − виселица покажет сколько в каждом говна.
  − Пришлю весточку в Ночной Бивак.
  − Вы в курсе, где я остановился? Польщен! - на симпатягу командор не тянул. С его-то репутацией и видом? Но, старался. Рано или поздно старания окупались. Хоть на фартинг, но прибудет.
  − Некоторые вещи просто необходимо знать. Таким как, скажем, Лихт Боццан, вовремя оказаться под рукой.
  Очень обнадеживающее заявление. Нашлось дело Полоумному Корнуолльцу, найдется и спарсам.
  − Вольз Фрерим...
  ‒ Старик еще в деле? ‒ бон-командор само неверие. Куда старой рухляди щемиться?
  − Айларих Волчья Губа..., ‒ продолжала Медани вскрывать свои карты. Пасьянс складывался примечательный и многообещающий. Слабаки остаются на месте, сильные духом и железом тасуют на раздачу.
  − Связываться с майгарским полукровкой! Что о вас подумают? ‒ заботлив Йофан, сделать женщине ненавязчивый намек.
  ‒ Кое в чем он хорош, ‒ как всегда отдано рийей предпочтение двусмысленности.
  ‒ Я пекусь о вашей репутации. Людские языки..., ‒ полон сочувствия бон. Сплетни он не собирает, но с превеликой охотой слушает и узнает. Для него не вопрос хороши они или плохи. Он твердо верует, о никчемном человеке говорить не станут. Что? Не важно. Говорят ведь. О Медани говорили.
  ‒ Грязнуля Герч подойдет? ‒ звучит новое имя.
  − Зачем вам ублюдочный бриган? Наймите мормерских грамов, ‒ сделан заброс на деньги. Дешевле ангелы небесные обойдутся.
  − Подозреваю, мне понадобятся все ублюдки Кайонаодха.
  − Так уж и все? - ловят каждое слово рийи. Не пропустить важного, сделать верный выбор. Справедливо сказано, наемники живут одним днем. Но и этот день надо на что-то прожить. И, понятно, не на небесное подаяние и людскую милостыню.
  − Я пошлю тебе весточку, Йоф.
  − Буду с нетерпением ожидать. Не слишком долго. На спарсов всегда спрос, ‒ заговорили обоснованные амбиции в Изере. Спарс он и есть спарс, а с Фароза умножай на два.
  − Йофан! Йофан! - махнула на него надушенным платком Медани. - В Кайона, когда затевается или уже идет крупная драка, нанимают всех без разбору, у кого меч не заржавлен.
  ‒ А драка затевается? ‒ желают правды из первых уст. Чем гуще каша, тем сытней хлебать. Надо успеть первым к ложке, чашке и к медку.
  "И к поварихе," ‒ маслится взгляд спарса. Давненько он в сторону собеседницы поглядывает без всякого платонического пиетета.
  ‒ Она уже идет. Только не все в том понимают.
  ‒ Кифф и Дуанн? Или Экрут? С Пустоглазым?
  ‒ В Старом королевстве всегда кто-то против кого-то. Отец против сына, брат на брата, кум на кума, сестра на сестру.
  "Так-так-так уже интересный расклад получается," ‒ слушает командор рийю.
  ‒ И требуется угадать на чьей стороне фарт.
  ‒ А чего гадать? На той, кто платит. По делам и за дела.
  ‒ Дорого выйдет.
  ‒ Дешева только жизнь.
  Слова всегда звучат красиво. Вдвойне красивей из уст привлекательной женщины.
  ‒ И вы платите...
  ‒ Хочешь подвязаться?
  Как всякий успешный военный Изер имел свои принципы. Или подводил других думать, они у него имеются. Догмат наемничества прост - плати! Попахивает проституцией. И не только попахивает. Воняет. А с принципами все выглядит несколько иначе. Приличней. Работа, она и есть работа. Двор ли мести, купала ли золотом крыть.
   - Не все так просто. У победы, как известно, три составляющих, − и принялся загибать пальцы спарс. − Большой кошель, большое знамя и большая идея. Что в наличии?
  − По совокупности, ‒ Медани сгребла воздух в кулак.
  Жест понят.
  − Не обнадеживает, ‒ не порадовался командор.
  ‒ Что так? ‒ не видит рийа причин кручиниться спарсу.
  ‒ Политика. Полное дерьмо, ‒ посчитав сказанного мало, Йоф дополнил. ‒ Полное дерьмище!
  − Оно самое, ‒ согласились со спарсом.
  ‒ И вам потребны сноровистые золотари в дерьме ковыряться.
  ‒ Купаться, Йофан. Ку-па-ться в нем. Нырять с головой! Золото и золотари это... это очень близко, ‒ Медани постучала указательными пальцами друг о друга. ‒ Рядом.
  ‒ И много?
  ‒ Золота или дерьма?
  ‒ Рисков не получить первого и нахлебаться второго?
  ‒ Выше обычного, ‒ рассмеялась Медани опасению командора. А как ты хотел спарс? ‒ Но и плата соответствующая за умелость. Почти как в борделе. Но там ты платишь деньги шлюхам, а здесь шлюха заплатит тебе.
  Бон-командор удивленно глянул на рийю. Умеет сказать. Не стесняясь.
  ‒ Йоф, я знаю о чем шепчутся у меня за спиной, ‒ не страдала Медани от неподобающих слов в свой адрес.
  − Тогда жду весточки, ‒ отбросил сомнения бон-командор. Репутация вещь несомненно дорогостоящая. Из всех кого он знал, у Медани она просто запредельная. А то что слаба на передок. Кто-то горбат, кто-то хром, кто-то заика. Шлюха? Почему бы и нет?
  − Я пришлю.
  Городские поездки и внезапные нежданные встречи не только помогали наводить мосты связей, но и способствовали "оседанию илаˮ. Вскоре Медани более четко представляла симпатии и антипатии среди своего окружения и в среде обитания столпов Рагама. Кто с кем спит и кто собирается с кем спать, кто совместно пьет и ест и кого не усадить за один стол, сколько не рядись. Кто и с кем на ножах и достаточно ли они остры пролить кровь или же дело ограничится угрозами и болтовней. Она собирала тонкие паутинки сплетен, слухов, полезных сведений, доносов - пользовалась и таким, свить крепкие нити полезных знакомств. Некоторые она до поры резервировала, особо выделив тана Матса Ликверна. Очень богатого, очень старого (древнего!) и все еще охочего до непотребных девок и молодух. Столь прекрасно дополнявшие друг друга качества могли вполне пригодиться. Некоторые из знакомств Медани задействовала сразу. Разместила личные деньги в одной из гильдий, внесла долю и подсказала перспективы развития цеховым, выделила значительный пай в ростовщическую контору ,,Голли и братьяˮ. Скью Голли, глава конторы, слыл отъявленным мерзавцем и мошенником. Но Медани полагала, мерзавцы и мошенники, тоже люди. А приносящие прибыль ‒ люди замечательные. Часть ,,нитейˮ рийа подергала, проверяя на прочность. Тан Локс готов на многое, ибо ничего не имел кроме неисчислимых долгов. Фогт Раагама имел неоплаченных обязательств еще больше, а следовательно и готов на большее, почти на сознательный подвиг. Локс передал Медани часть любопытной переписки между эээ.... неважно, а фогт подписал ряд документов и помилований. Еще рийа позволила себя потискать мессиру Ворену, мужчине приятному во всех отношениях. Но это так, без корысти, для души. Так что обыватели и необыватели сильно ошибались насчет "давалки с королевской лунулу". Медани не тратила время, она в него вкладывала: знакомства, связи, деньги. Изыскивала тех, кто станет воплощать её волю. Рийа нуждалась в продажных шкурах, готовых сторговаться за медяк на любое дело. В жадинах, чьи загребущие руки обязательно жестко контролировать. В искателях легкого достатка и титулов. В бессребрениках, жаждущих высоких целей, и цели им предстояло указать. В безумцах, видящих себя на эшафоте, в ареоле славы и шуме рукоплесканий. Словом ей пригодился бы всяк, к какому бы он роду-племени не принадлежал, чем бы не занимался в прошлом и не грезил заняться в будущем, лишь бы держался её стороны, подчинялся и не порол отсебятины.
  Ко всем прочим приятностям Медани удалось разобраться с потенциальными любовниками. С обеими сразу. Мессира Дёрша застукали с адди Дегрун Вэза (девица выполняла её поручение) весьма в недвусмысленной ситуации. Какая уж тут двусмысленность - голые, в постели, в движении!? А запах в спальне!? Так пахнет порок - спермой и вагиной, разогретой течь соками.
  С Бувой Кенчем вышло спонтанно, но тоже удачно. Она подглядела в мыльне. Увиденное вызвало у Медани веселую истерику. Кенч абсолютно не годился в любовники. Даже в голодный год, на великом безрыбье. Надо уважать себя, как женщину, связываться с таким мальком. После разоблачения, мессиру рекомендовали либо удалиться, либо найти себе ,,что-то соразмерноеˮ. Медани хохотала до слез и захлёба, представляя соразмерное в яви.
  "Если только в пупок присунет!" ‒ представляла она коитус с горе-любовником. Еще ряд мест пришедших на ум вызвали икоту. Такое не практикуется, но почему не попробовать?
  Уходящий день выдался отменным во всех отношениях. Медани встретилась с Йофаном Изером, они поторговались, и бон-командор спарсов проявил дальновидную сговорчивость, а не обычную твердолобость. Сообразил, ему легко найдется замена. И искать долго не придется. Канн Юбер вкратце поделился сведениями о беспорядках в Лафии. Медани одобрила настрой сестры всерьез взяться за попов. Просто одержать верх у Элори не получится, но со временем - да. Что с этого можно поднять? И стоит ли лезть, коли туда уже сунулся Пустоглазый? Рийа решила направить в Лафию Хопса. Осмотреться. Скряга ничего не пропустит. Ни мимо глаз, ни мимо рук.
  Совершив небольшую вечернюю прогулку, Медани пребывала в приподнятом настроении. Настолько приподнятом, что позволила себе немного хорзо*? Вульгарно - да! Лапотно - да! Не приличествует женщине - да! И все что не скажите и не подумаете - да! да! да! И еще тысячу раз - да! Но превосходно! И она позволила. Выпитое кружило голову, что поцелуй страстного неизбалованного юнца. Легкая вдохновенность и тонкое восприятие чудесного вечера не покидала её, пока... пока, все не рассыпалось объявлением неожиданного позднего визита. Действительно, неожиданного. Когда Медани доложили о прибывшем, она по началу восприняла сообщение за нелепость или ошибку, а затем как шутку. Но тех, кто ошибается она гнала в шею, а в шутниках видела только одного человека - себя!
  − Эерих, риаг туата Швальб, − доложили ей. - Без сопровождения!
  − Как интересно? - подивилась Медани.
  Интерес делился поровну между ,,риагˮ и ,,без сопровожденияˮ.
  Бастарда она не принимала во внимание. В её виденье событий, он являлся величиной пренебрегаемой. Надо знать сумасшедших танов Швальба. Они не дадут Эериху власти. Следовательно, бастард выступал в роли просителя. Но чем-то делиться можно, будучи уверенной, отхватить взамен и с процентами. Такой уверенности Медани не ощущала. Ни отхватить, ни с процентами. Следовательно, связываться с бывшим винтенаром, нет ни малейшего резона.... Но немного поразмыслив, глоток хорзо поспособствовал тому, Медани не отказала гостю в аудиенции. Хотя к отказу склонялась. В борьбе рационального и нерационального, то бишь рийи и женщины, с малым перевесом одолела последняя. Медани припомнила, встречу в Чедвиге. Не будь все столь официально, пожалуй, Эерих добился бы много большего и гораздо быстрее, чем ждали от Бувы и Хенша.
  Нежеланного и нежданного гостя пригласили в гостевую. Для встреч в Парадном зале бастард не вышел происхождением. Для Малого холла, мизерными перспективами на сотрудничество. И не соляр*, где поят вином и ведут доверительные беседы. О погоде, о здоровье, о разном. Часто до утра. Так что только гостевая, где тоже поят вином, но не слушают.
  Горят свечи, высоко вытягивая пламя. Сладко-сладко пахнет разогретым воском. В дырки ставня сеется луна и немного сквозит. Над жаровней, малиновый купол углей. На резном складне поблескивает позолотой икона. Кого не разобрать. Лик темен и теряется в жадном блеске. По столешнице рассыпаны и раскатаны свитки, к коим не притронулись и не притронуться. Поверх важных бумаг высохший кошель. Подаренные сто грот давно иссякли. Вдоль стен и у стола скамьи. Побольше и поменьше. Под задницу ‒ сидеть, под ноги - подставить. Несколько сундуков. Замки намертво закусили проушины. В низкой нише спрятан проход. Скромная дверь вела в обитель снов и грез. Иногда успешному решению дел требовался подушечный подход.
  − Чем объяснить твое появление? - спросила Медани, опуская какое-либо обращение. Умный поймет, а неумному и этого достаточно.
  − Добрососедством...
  ˮЯ умоляю!ˮ
  − ...вежливостью...
  ˮЭто шантаж?ˮ
  − ...малой толикой родства...
  ˮПодставить щеку для лобызания?ˮ
  − ...и желанием пообщаться, − ответил Эерих. Самое обычное словоблудие. Но не звучало в его словах ни наигранности, ни слащавости, ни двойственности, когда понятно, все обратно сказанному.
  ˮНеужели действительно за этим?ˮ - готова изумиться Медани услышанному от бастарда. Сама себя поправила. - "От ублюдка".
  В кобелях она кое-что смыслила.
  − У тебя неважнецкий лекарь, − разглядела Медани гостя во всей боевой красе. Коросты ссадин, синяки, замотанная кисть. Ему здорово досталось! Таны? Таны... Кто бы сомневался.
  Бастард ничего и не предпринял скрывать последствия жесткой схватки.
  − Не держу. Затратно.
  Это что? Признание в финансовой беспомощности? Смог удивить. То, что ты нищ скрывают пуще преждевременной утраты девственности.
  "Он же мужчина," ‒ снисходительна к нему рийа. Ему не понять остроты пропажи столь эфемерного атрибута.
  − Могу одолжить по соседски, − любезна Медани предложить помощь.
  Речь явно не о деньгах. О лекаре. Поймет или сделает вид, что не понял и сразу ухватиться - вот об этом я и хотел бы просить... и посыплет обещаниями и благодарностями, что худой мешок жито на дорогу.
  − Я настолько плох? ‒ смешно самому бастарду.
  ˮНе дуракˮ, − похвалила Медани сообразительного родственника. Для воспитанника казарм, нюх на словесные скользкости достаточно развит. Эмоционально выдержан и выглядит замечательно честным.
  - Достаточно плохо, не одалживать денег. Если только ты не выиграл первую схватку за Швальб, - обозначила рийа условия, при которых возможен диалог о финансах. Поманите дурака пряником, он спляшет. Сыграйте приятную музыку, запоет.
  − Проиграл в чистую, − сознался Эерих, не вкладывая в слова ни иронии, ни сарказма, ни гнева. Пресная констатация факта, без акцентов негативного восприятия.
  Бастард откровенно рийю изучал. Как изучают арбузную дольку. С какого бока слаще, сахаристей, больше мякоти и меньше семечек потом плеваться.
  Медани не удивилась. Этому − нет. С течением лет, привыкаешь к неосознанному стремлению других заглядывать в декольте, и сознательному − в душу. Впрочем, в душу не заглядывают, в нее лезут и плюют.
  − Лучше сказать нечто нейтральное, − Медани посчитала, дружеское внушение бастарду не повредит, отвлечет. − Обострившиеся разногласия в процессе скорого урегулирования. Прими в качестве рекомендации. Правда красит победителя, но не проигравшего.
  − Разногласия как раз урегулированы. Неясности оговорены. К обоюдному удовольствию.
  Сказать и не сказать одновременно. Редкое качество. Медани простила гостю его разглядывание.
  "Дать подержаться за поясок?" ‒ мелькнула смешинка. - "Или разрешить поправить подвязки на чулках?"
  Конечно же ничего подобного она себе не позволила. Но хотела.
  − Сошлись на Щитовой?
  − И некоторой сумме...
  Уточнение коробит неопределенностью. Очевидно величина такова, обсуждать нечего в виду мизерности откупных победителей.
  − Правда? - Медани интонацией показал, ей все равно. Не провоцировать просьб. Вдруг расценит встречу не в надлежащем ключе. Напридумывает личную расположенность к нему и родственную обязательность выручить в трудную годину.
  − ...и пригрозили катэлем.
  Так причина в этом? А она подумала бог весть что! Даже хвалила! Получается не заслужил?
  − И потому ты здесь? - близка к разочарованию Медани. − Изыскать скорейший способ предупредить короля? Одолжить тебе хорошую лошадь?
  − После того как меня усыновили и сунули в Швальб? - в недоумении Эерих от её слов. ‒ Лучше бы утопил, полоумный дурень.
  Сказано от души и наполнено прекрасными чувствами сыновней неблагодарности.
  ˮА хватит силенок, побыть не благодарным? ˮ− иронична Медани над бастардом. Многие задирали хвост перед Гильфом. От многих только хвост и оставался. Сжирал, старый крокодил и не давился.
  − Переходи к существу..., − предложили покончить с проволочками. Вечер слишком хорош, посвятить его перебирать словеса и состязаться друг с другом в изворотливости настоять на своем.
  − Есть одна идея..., - не торопится Эерих открываться.
  − С этим беда. С чужими идеями, − покачала головой Медани. Уж этого добра вполне хватает. Даже в избытке. Она так ему и сказал. − Идеи имеются у всех, но, как правило, скучны до зевоты и неинтересны до изжоги. И обыкновенно касаются денег. Редко малых, чаще значительных сумм. Которые из воздуха не возникают, но запросто растворяются в бездонных карманах попрошаек, не вернуться к хозяину.
  − Назовите случай, когда бы в той или иной форме речь шла не о деньгах? Но вы правильно упомянули, суммы значительные.
  − Рассчитываешь получить заем у меня? Или рекомендации, обратиться к тем у кого денег предостаточно?
  − Совместно реализовать упомянутую мною идею, − Эерих только что не облизнулся. Наиграно, смотреть неприятно. Может специально? В отместку? Гм... мстительные мужчины обычно мелочны и занудливы. Чего не скажешь о женской сущности.
  − У тебя приторный вид.
  − Ничего не могу поделать, − вот здесь он впервые сфальшивил. Наверное.
  В полнее возможно Медани фальшь почудилась или придумалась. Тяжко говорить с человеком, от которого ждешь и никак не дождешься подвоха. Которого просчитала, но расчет не оправдался и в малом.
  − Тогда постарайся быть лаконичным, а то переешь сладкого.
  − Подробности после принесения мною вассальной клятвы.
  Жизнь приучила Медани не теряться. На это просто не должно хватать времени. Все как в фехтовании. Выпад - защита, защита - выпад. Чем меньше пауза, тем целее шкура, дольше жизнь и меньше врагов.
  − Зря ты отказался от лекаря, − сделалась рийа серьезной. Подобного не ожидала. И предположить не могла, к ней припрутся на ночь глядя с такими глупостями. Она не подряжалась выполнять за бастарда его работу. Швальб ей не нужен. Ни с меча, ни на разделочном блюде, ни в качестве дара.
  − Я принесу вам оммаж, − заверил Эерих без всяких страдальческих ужимок. Ни попранной гордости, ни согбенного себялюбия, ни гневливости от грядущей неминуемой зависимости.
  Откуда-то стойкая предубежденность - дурят! Дурят, нагло глядя в глаза, не краснея и не жеманясь.
  ˮНе плохой экземплярчик для королевских конюшен,ˮ − выставила Медани бастарду высокий балл. Не понятно только к чему оценка относилась. К заговорщику, обманщику или мужчине. А по совокупности? Каков ,,букетˮ украсить спальню!
  − Не получилось выйти в риаги, довольствуешься танством или станешь хлафордом. Или даже согласишься пойти в бруги? - говорила и раздумывала Медани. Раздумывала и не находила причин соглашаться. Не могла найти. И существовали ли они, причины вообще? Что с ним делать? С ублюдком? Мужчина, как и оружие, требует применения. На войне, в политике, в интригах, в постели. Иначе зачем он? Ах, да. Завести детей. С потомством она не торопилась. Хорошим детям нужен хороший отец. Понятие хороший включало много достоинств, за исключением одного. Любить её. Достаточно выполнять супружеские обязанности без больших нареканий.
  − Тонкости обговорим по получению вашего согласия.
  ˮГнать! Гнать! Гнать!ˮ - пульсировало в висках у Медани.
  − Хотите втянуть меня в конфликт с эрлом Марчем и его компанией?
  ˮГнать! Гнать! Гнать!ˮ
  − Так или иначе, конфликт неизбежен. И нет, не хочу. Вы удивлены предложением? Но это же очевидно....
  ˮГнать! Гнать! Гнать!ˮ
  −...происхождение, ‒ бастард подозрительно усмехнулся, глядя в глаза Медани. Рийа не успела ничего считать с его лица. Или не смогла. ‒ Мне ничего не отломится. Даже если таны резко переменят свое отношение ко мне или их заставят переменить, риагом я не стану. Следовательно о Кайонаодхе можно забыть. О мифической короне Асгейрра вообще глупо заводить речь. Все начинается с малого и рушится помалу...
  ˮГнать! Гнать! Гнать!ˮ - не давала Медани покоя паническая мысль.
  − ...Исходя из сказанного, предположу, меня придушат, или же отравят, или же случайно упаду с лошади или же неприятельская стрела сразит в спину, в честном бою. Доискиваться причин не станут. Все вздохнут с облегчением и король первым, поскольку именно на это он и рассчитывал. Это как в толпе топнуть в лужу.
  − Здорово, но не понятно чего хочешь от меня лично?
  − Принять мою клятву и поспособствовать взаимовыгодно выполнить одну задумку.
  ‒ Зачем мне лишние хлопоты?
  ‒ Как сказал ни Асгейрра ни Кайонаодха мне видать. Тогда зачем они мне? Но я знаю, зачем они вам.
  ˮВ этом ты прав. Тебе скипетр и держава совершенно за ненадобностью!ˮ - вынуждена согласиться Медани со здравомыслием бастарда.
  − И потому ты решился предаться под мою руку?
  − Без вашего участия идея неосуществима. Доверия между нами нет, остается клятва.
  − А если твоя идея мне не подходит? Или не понравится? Мало ли с чем ты пришел.
  ‒ Отошлете куда-нибудь. В Лафию. Вашей сестре требуются люди. Недорого.
  ‒ Чьи деньги, тому и пиво и танцы. Ну или мужики.
  В её случае, вопрос, а что я теряю, неправильный вопрос. Что приобретет? Стоит ли того не озвученная идея? Медани грызла бастарда взглядом.
  "И его ли идея?" ‒ кололо и колотило внутри. Играть не по правилам она сама умеет великолепно. Но кто сказал ей не преподадут урок игры еще более великолепный.
  "Зачем мне это?" ‒ беспокоилась она не столько над приобретением, сколько над тем, ей придется менять свои планы. Вносить коррективы, когда все просчитано и расписано по ролям и минутам. Порядок действий есть порядок действий. Смысл его нарушать?
  − Вижу ваши сомнения, ‒ покачал головой Эерих.
  − Есть повод, ‒ не скрыли от него свою подозрительность.
  − Это нормально.
  − Нормально. Ненормально заявляться ночью, с идеями и клятвами.
  − Днем вы заняты.
  − Что в обмен? ‒ спросила Медани и попробовала угадать. ‒ Морганатический брак*? В Кайона легко устроить. Здесь строго запрещены только браки родственников по материнской линии, − Медани улыбнулась. - Очевидно, с отцовством не все бесспорно, полагаться на него здравомыслящим людям.
  − Сделайте меня бруги. Вполне устроит, ‒ не поддержал Эерих предположения Медани.
  − Так ли хороша идея, если за нее просят столь мало?
  ‒ Вы первая её оцените.
  − А потом мне расхлебывать со Швальбом? Я по-твоему столь неумна?
  Бастард не спешил отрицать её последних слов. Рийи потребовалась пауза, понять его молчание.
  − Пока не вижу причин принимать присягу.
  − Тогда я пока оставлю риагство за собой и развею ваши сомнения.
  ‒ Не боишься обману?
  ‒ Без меня не сработает. Потому не боюсь. В идеи три ключевых момента. Я отправленный в туат волей ri bunaid cach cinn* и отвергнутый танами Швальба. Место действия и условия действия. И вы, с деньгами и надежными людьми. Наибольшую значимость представляет ваш будущий подданный, способный обеспечить условия получить результат.
  ‒ Слушаю вас, сир, ‒ сдалась Медани, быстрее внести ясность во встрече.
  Эерих сжато изложил свой замысел. Чем дольше он говорил, тем больше теплел взгляд Медани. К концу его речи она почти восхищалась бастардом! Негодяй стянул её задумку, к которой подкрадывалась робкими шажочками. Но как изящно стянул! И как нагло собирался исполнить! Нет, овцы не будут целы и не все волки окажутся сыты. Но тем, кому перепадет поживятся знатно. Да, он кудесник, её милый братик с конюшни!
  − Тебя вздернут! - вырвалось у Медани. Но еще до пенькового горжета, она готова заключить его в свои сестринские объятья. Расцеловать, впредь по-свойски звать Риком, и внести в личный поминальник. Столь внезапный всплеск бурных чувств едва удалось сдержать. Умение наступать на горло собственным страстям неоспоримое достоинство любого правителя.
  − За что и кто? - не видит бастард причин столь печальному завершению собственной жизни.
  ‒ Найдут за что! - нет сомнений у Медани. Она, лично, так и поступила бы.
  ‒ Когда найдут, тогда и буду переживать. До той поры я человек не определенного статуса. В Швальбе я представитель короля. Для короля назначенный им риаг. Для многих ублюдок. И совсем для малого количества брат.
  ‒ Не смеши. Не смешно.
  ‒ В Швальбе меня не признали, но никто не уполномачивал действовать под Большим Королевским Величием Амалем. В туате смута и я должен незамедлительно вернуть баннероль ближайшему представителю королевской власти, на эту власть королем поставленного. Ближайший в Шендаме.
  Медани понимающе хохотнула. Ну да. Ближе не сыскать, с ног сбейся. Ни в Рагаме, ни Голадже не встретишь.
  ‒ Вооруженные отряды в порт не пускают. Но у меня нет отряда. Со мной сопровождение Королевской Баннероли. Потому впустят. Не могут не впустить. По передачи баннероли бейлифу служба моя и охраны закончится. Они вернут себя прежний статус вольных подданных Швальба, а я останусь винтенаром без единого человека командовать. Они и я свободны поступать, как вздумается. Вернуться в туат или задержаться в городе. Говорят Шендам осенью особенно хорош. Виды на море изумительные.
  ‒ А если заподозрят обман?
  ‒ Мы постараемся выглядеть не особо грозно.
  ‒ В лаптях и армяках будете?
  ‒ Если понадобится.
  Эерих приятно поразил Медани своей основательностью, детальностью в грядущем деле и минимумом допущений. Солдафон оказался не таким уж и солдафоном.
  ‒ Как только порт перейдет под мою руку, сразу предложу его вам. Одновременно об этом станет известно Экруту и Киффу.
  ‒ Экрут понятно, он покупатель. А Пустоглазый?
  ‒ Чем больше покупателей на торге, тем выше цена. Выиграете на повышение. Надо создать ажиотаж, втюхать.
  Тут уж Медани рассмеялась от души. Втюхать? Шендам? Да за него много кто будет готов торговаться. До драки!
  ‒ А за пролив? Великим Мормерствам? Больше возьмем, ‒ загорелись глазки у рийи. Деньги считать она умела хорошо.
  ‒ Зачем гневить короля?
  ‒ А так он в ладоши хлопать будет. Ах, какой сынок умненький вырос! Лишил отца доходов.
  ‒ Хлопать конечно не будет, но порт останется под его дланью. Кайона только номинально отдана младшим в фамилии. К тому же новый хозяин под рукой. Журить и спрашивать.
  ‒ Журить? Он тебя пожурит! Он с тебя спросит! - весело Медани от предвкушений. Прямо как в карты пофартит, играя на деньги и щелбаны.
  ‒ Крайние не всегда крайние, ‒ заметил Эерих рийи, не желавшей признавать её правоту.
  ‒ Продали и...?
  ‒ Задуманное следует провернуть быстро, пусть уступив в конечной цене, добрав позже. В порт можно попасть только по дорогам Рагама. А Рагам под вашей рукой. Никто и не вспомнит, дорожные пошлины на вывоз и ввоз никто не отменял.
  ‒ Тут ты прав совершенно, ‒ хищно блеснула зубками разволновавшаяся Медани.
  ‒ Закончив с делами, я вернусь к вам как подданный. В Швальбе мне появляться вредно, могут и в правду вздернуть. В Кэффе вздернут не раздумывая. Останусь в вашей воле. Авось еще на что пригожусь.
  − Легко от Гильфа не отделаться, ‒ заверила Медани. ‒ Он такие трюки не спускает. А помнит... До смерти. Виновного.
  ‒ С танов Швальба спросит. Это их люди сговорились с наемниками захватить порт. Мы лишь...
  Ах, как многозначительно и верно звучит!
  - ...поспособствовали его выкупить. Перехватили, не уплыть жемчужине Асгейрра за пролив. Поэтично?
  ‒ Очень, ‒ не понятно чем больше восхищена Медани, наглостью или верткостью трактовки событий.
  Не утерпела, прошлась вихрем по комнате, роняя со стола свитки. Она не могла упустить представившейся возможности и отказаться от такого предложения и.... от ублюдка! Столь заманчивые перспективы немного спутали её планы, она намеривалась использовать спарсов и бриган в ином деле, но нашлась работенка важней и прибыльней.
   − Почему все-таки ко мне? А не к Экруту? Или Пустоглазому? ‒ вопросы лишь бы им быть. Позволить взять паузу утихомирить нервы.
  − Вы мне явно симпатизировали.
  ‒ Когда?
  ‒ В Чедвиге. Не знак ли?
  − Хочешь сказать, я вызываю у тебя родственные чувства?
  ‒ Не совсем родственные и не совсем чувства, ‒ готов улыбаться бастард. ‒ Но да. Вызываете.
  ‒ Доверие? - пытает Медани. Все-таки интересный тип её единокровный братец.
  − Слишком непредсказуемая и дорогая штука пользоваться. А как вы знаете, я крепко на мели. Не по карману.
  - Что тогда?
  − Довелось присутствовать на вашей свадьбе. В охранении.
  − Какой именно? - насторожилась Медани. Что первая, что вторая, оставили у ней только негативные воспоминания.
  ˮДва раза, когда я чувствовала себя первостатейной блядью, − так отзывалась она о своих замужествах. - Причем оба раза за услуги не заплатили ни фартинга, хотя пользовали от души.ˮ
  Явно привирала. Достояния покойных супругов отошли к ней в полном объеме.
  − Сомневаюсь, что первая выглядела лучше, − откровенен Эерих в наблюдениях давних событий.
  − Отец нуждался в союзе со знатью юга Асгейрра, − честно призналась Медани. А вот в чем она не призналась, так в тех чувствах, что испытывала к отцу за его благодеяния и участие в судьбе. Выворачивать личное Медани зареклась давным-давно. И зарок не нарушала ни в приватных беседах, ни на исповеди, ни наедине с собой, ни в минуты постельной расслабленности. Она предпочитала не откровенничать. Слишком грязно и противно.
  − Вы сейчас оправдывали короля или собственную уступчивость?
   В фехтовании это называется пропустить удар. Не укол, когда ткнули в ребра, а удар! Добротный, тяжелый и очень болезненный. Она пропустила.
  "Ублюдок!" - едва не зашипела рийа на своего гостя, которым только что восхищалась до сладкой слюны.
  "А чего ты от ублюдка ожидала? Роз?" - в который раз честен с ней Эерих. Когда ничего не остается, честным быть легко и немного весело.
  "Не прощу!" - пообещали бастарду нечто более изысканное, чем пеньковый горжет или плаха.
  "Я знаю," - спокоен приговоренный.
  Взаимопонимание достигнуто, но отчего не сказать пару слов сверху.
  ‒ Не думал, после Шендама отдам тебя отцу или танам Швальба? Или сама позабавлюсь? - озвучили Эериху возможные исходы их партнерства. - Прослыть замечательной дочерью и хорошим соседом.
  ‒ Вам не нужен Кайонаодх? - не особо испугались обещанных кар.
  Изумление в глазах Медани разбилось о хрустальное спокойствие Эериха. За умением видеть сокровенное его действительно следовало бы вздернуть.
  "Или пустить под одеяло," - был и такой вариант.
  − Принимаю оба твоих предложения. И клятву и идею, ‒ дано бастарду высочайшее согласие. ‒ Меня устраивают.
  − Свидетели, подозреваю, будут не обязательны.
  − Я бы сказал излишними, − уточнила Медани, оставаться их делам в секрете от остальных. − Готов принести оммаж прямо здесь?
  Сама Медани не верила в действенность клятв. Не верила ни в какие заверения и обязательства. Может потому считала клятвы и заверения не обязательными или к чему-либо обязывающими. Разве что ясам шанджар − клятва на красном корне* выглядит примечательней. Но для нее она не подходит, богоданным естеством.
  Рийа хотела пошутить, но осталась серьезной.
  − Раз ни Малый, ни Парадный залы не про мою честь, достаточно этой каморки, - подтверждены бастардом намерения.
  ˮОн не занудлив,ˮ − не смутилась Медани своего показного и, как оказалось, необязательного негостеприимства.
  − Клятва Крови подойдет лучше всего, ‒ предложил бастард.
  − Служить верой и правдой, телом и духом, жизнью и смертью, пока не прольется кровь? − поразилась Медани знанию бастарда столь редкому обряду. Оказывается, на конюшне обучают многому такому, чему не обучают в столичном университете. А там дурят голову, чем угодно. От риторики до арифметики, от философии до стихосложения, от отстаивания незыблемости религиозных догм до умения оплевывать незыблемые догмы в еретических диспутах.
  Эерих извлек скин-ду* и чиркнул по большому пальцу. Все одним скорым движением, без лишних раздумий. Обильно смочил лезвие в крови. Опустился на колено.
  − Я, Эерих Гашш, клянусь служить Медани Амаль, рийа Рагама, верой своей и правдой своей, телом своим и духом своим, честью своей и сталью рода своего, жизнью дарованной и смертью ниспосланной Создателем, во всех делах, началах и свершениях до времен, пока вновь не прольется кровь!
  Служение без срока. До той поры, пока тот, кому служишь, не измыслит против тебя дурное. Не попытается пролить твою кровь вновь или не вернет клятву пролив собственную.
  Медани перевязала рану бастарда своим платком.
   − Я, Медани из рода Амаль, рийа Рагама, принимаю клятву Эериха Гашша, на служение верой и правдой, телом и духом, честью и сталью, жизнью и смертью, до той поры пока кровь не прольется вновь! И не попустит Создатель созреть в моем сердце злу, не затаит мой разум обмана, а деяния мои не навлекут гнев Господень неправедностью.
  Рийа приняла скин-ду от Эериха, слизала кровь с одной стороны лезвия, вторую подержала над свечой. Кровяной духмянный пар унес клятву к небесам. Всевышний свидетель их союза!
  Эерих поднялся с колена, готовый к служению.
  − На будущее, если таковое нам определено..., − Медани акцентировала свои слова. - Спать я с тобой не буду. Так далеко твоя служба мне не распространится.
  Легкий поклон в принятии воли своего сюзерена.
  То, что мелькнуло на его лице могло означать ,,Очень надоˮ или ,,Жальˮ. В коем веке Медани захотела узнать точный ответ.
  
  
  23. Туат Голадж. Танство Гензан. Дуфур, столица туата.
  
  − Добрый знак, сир, − благодушно щурится на солнце Гердт.
  Что позволило ему так считать? Хорошая погода, установившаяся после стольких унылых дней с проливными дождями? Или близкое окончание долгого пути? Или и то и другое? Совокупность сбывшихся ожиданий и приятность ощущений, довольный вид и необычный для почтенного возраста румянец на щеках, говорили о переполненности чувствами и душевной сумятице нунция. Увидеть Гердта, старого брюзгу таким, редкость необычайная.
  − Скоро узнаем, − не расположен верить нунцию Экрут. Риаг вертит по сторонам своим острым носиком. Принюхивается к неприятностям или вынюхивает хорошее?
  Дорога неторопливо сворачивала к реке, проваливалась каскадами трудных спусков и как с ладони стекала на берег. Восхитительный и величественный водный простор, заполнен тяжелыми неповоротливыми галерами, глубоко осевшими от грузов, воздушными ялами, белопарусными куттерами и кэтами. Южный Гривец широк и места хватает разойтись и купцам и рыбакам.
  Цепкий взгляд Экрута провожал и встречал речные суда. Крутился в желании задавать вопросы нунцию или бейлифу. Много вопросов. Однако, осознавал ‒ бессмысленно. Что они понимают в рыбном промысле, торговле, судоходстве и товарообороте?
  − Вы заметили, по течению идет меньше груженых судов, чем против? - не сдержал Экрут любопытства, без особой надежды на обстоятельный разговор с Гердтом. Бейлифа лучше вообще не беспокоить.
  − Нет, сир. Не придал этому должного значения. А это так важно? ‒ продолжал парить в небесных высях нунций.
  − Еще как важно! Еще как! - вдохновился Экрут возможностью выговориться. - Товар из Восса и Дуфура идет в Гензан, а оттуда дальше. Таких судов больше. Туат живет с торговли! Продает и перепродает. И очень мало, из десяти только три идут груженными в обратном направлении, покупает!
  − Сир, вы слишком много хотите от слуги Господа. Перипетии обогащения для меня тайна великая, ‒ не совсем честен Гердт с риагом.
  ˮПлохо!ˮ − осудил Экрут нунция. - ˮПастырю ли отчуждаться от интересов приданных его попечению?ˮ
  − Меня поразило другое, сир. В городках и вдоль дороги очень мало лобных мест и виселиц! - делился уже своими наблюдениями Гердт. - В чем усматриваю почтение к закону, - хвалит нунций подданных Экрута. В такую чудную погодку грешно думать дурно, о ком бы то ни было. Пусть и о собственном лекаре, предписывающего самые злостные лечения и никудышный на вкус лекарства.
  − Положим, почитают они его не больше, чем в других пределах Кайоны, но отправляют воров на каторгу, в рудники и мраморные карьеры, − пояснил Экрут местное рачительство с виселицами и висельниками. - Зачем пропадать рабочим рукам?
  − Разумно, - согласился нунций. Ах, он согласится с чем угодно! Какое солнце! Какой воздух! А вид! - От мертвых польза только могильщикам и червям!
  Ненадолго оставались в Гензане. Сбить дорожную пыль и подкрепиться. Однако Экрут не отказался посетить набережную и склады. Тан Гензана, Яг мар-Трови, неодобрительно отнесся к плебейским склонностям риага. По его убеждению, вколоченному тяжелой дланью покойного родителя - светлая ему память, владетеля короны должно интересовать: боевитость войска, земли и деньги для награждения преданных и верных слуг, и наличие наследника мужеского пола. Но, похоже, ничего из перечисленного молодого Амаля совершенно не заботило. На Трови даже снизошло крамольное и колкое, как гвоздь, озарение. Из все столичной кодлы, понаехавшей к нему, сынок Гильфа меньше остальных подходил на верховную должность. За то мытарь из него получился бы отличный! На вид определяет сорта и качество сукна, ведает ему цену и запросто ловит нечистых торговцев на обмане.
  − Э, братец! - радовался Экрут, разоблачить пройдоху лавочника. - Товар похоже с душком! От рыбалей? Не может тусса* стоить полмарки за фут! Никак не может. Доставить сюда издержек несчетно! Ткани цена марка, а то и полторы! А в Кэффе она по две идет и не залеживается!
  Хозяин товара бледнел, краснел и пробовал отбрехаться. Дескать, остатки, товар подмочен, спроса нет.
  Экрут утешал его, хлопал по плечу.
  − Ну-ну любезный! Я не бейлиф, но ты все-таки с ценой порядок наведи. А то сцапают и в петлю. А налоги кто платить будет?
  Нунцию и тану риаг объяснил следующее.
  − Чем дороже товар, тем выше доход. Чем выше доход, тем выше статус торгаша, чем выше статус торгаша, тем больше отчислений в казну. Чем больше денежных отчислений, тем меньше у меня головных болей эти самые деньги искать, собирать и занимать, − и мелко захихикал, − А уж пересчитать, перемогу гордыню, пересчитаю!
  И Гердту и мар-Трови его объяснения пустой звук. Им ли заниматься подобным? Но риагу не перечили, соглашались, дружно кивая. Их послушные кивания Экрута нисколько не устраивали, но менять свитских он не собирался. Осмотрительность не бывает лишней. Дуфур это не Кэффа, где знаком каждый угол.
  "И каждый за углом," ‒ настраивал себя Экрут не поддаваться настроениям одним махом переиначить сложившееся и устоявшееся. ‒ "Реформаторы долго не живут," ‒ вспомнилось написанное одним умным человеком.
  Здесь же в Гензане попробовали знаменитой селедки, малосольной и икристой. Экрут щедро расплатился, нахваливая деликатес. Сам же, не гнушаясь рыбного запаха, кишки выпотрошил, плавники оторвал, тушку очистил. С руки угостил Саскию. Бедняжку укачало в повозке, тошнило и голова кружилась.
  ˮУж не наследника ли заделал?ˮ - заподозрил мар-Трови. Но сам своей мысли побрезговал. Страшна больно... Саския. Сравнил бы с селедкой, но зачем обижать тварь божью. Рыбу в смысле.
  До Дуфура добирались еще два дня. Экрут терял терпение.
  − За что не люблю путешествия, в них определенно нельзя заняться полезным, − жаловался риаг Саскии Нелль, прижимаясь к теплому боку. Та была с ним полностью согласна с небольшим дополнением. Путешествовать еще и неудобно. Лишний раз не умыться, не нужду справить, не поесть. Впрочем, она всегда с Экрутом соглашалась, когда согласие ничем её не стесняло и не к чему не обязывало. В остальных случаях находила контрдоводы значительно весомей его.
  Дуфур торговый город. Город торгашей. Не даром на гербе крона − старинная монета уподобленная восходящему солнцу. На всякой улочке, во всякой подворотне бойкая торговля и громкая мена. На каждом удобном перекрестке затор прилавков. Порой, из-за устроенной толчеи, не проехать. На площадях не фонтаны и памятники - рынки. Не стесняясь торгуют у общественных бань, у колон городского суда, под окнами тюрьмы, у входа в коллектор, на ступеньках храмов и соборов. Везде! Даже на Эшафотной чуть ли не с лобного места деньгу с продажи зашибают! И чем!? Мясом! Не зря нудный описатель Абрус оставил такие строчки:"Лучше всех блюд в Дуфуре блюда мясные. Однако поглощая яство хочется спросить у повара, не Тьерри или Ханса он приготовил?"
  Приезд Экрута прошел буднично. В Дуфуре не любили необоснованно тратиться и уважали экономить. Событие, сулившее лишь дополнительные расходы, а двор риага еще какие расходы! не воодушевляло ни Совет Голаджа, ни многочисленное городское купечество, ни цеховые гильдии коих пруд пруди, ни прижимистых обывателей. Обошлись без вручения ключей, без долгих речений, вместо дорожки из свежих цветов постелили тканую, порченую молью. Зевак не подпустили и близко. Прибывшую с риагом свиту, человек сорок, частично определили на проживание в один из фахверков взятых в аренду. Домик не велик, но уютен и опрятен. Частично отправили в казарму. Женщин разместили в монастыре Св. Урсулины. Как-то обустроили, вложившись малой денежкой. Заверили риага, жилищные неудобства временны. Соврали, конечно.
  Воздав должное скромному гостеприимству и не менее скромному хлебосольству, Экрут загорелся смотреть город. Он хотел Дуфур увидеть, обнюхать, потрогать. Пядь за пядью, шаг за шагом, улица за улицей. Доедая лимонный мусс, риаг тыкал серебряной ложечкой в тех, кого желал видеть в провожатых.
  − Вы, Эммер, со мной.
  Купец только присутствовавший, но в обеде не участвующий − не всех кормили, учтиво поклонился. Учтивость учтивостью, а радость невелика. Муторно в глаза заглядывать, в речах заискивать.
  − С превеликим удовольствием, сир, − отозвался Эммер, разумно неудовольствия не демонстрируя.
  Риагу он не ровня, фыркать и загривок дыбить, по загривку ответно получить.
  − Пожалуй, вы... Дейтт,
  Второй кандидат проворно отвесил поклон, да еще ножку назад отставил и ручкой... ручкой до полу. Лучше всякой танцовщицы. От нахлынувшего счастья купец и не вспомнил, ни его самого, ни Эммера риагу не представляли и узнать о них он мог только загодя, в дороге или еще раньше. Радоваться ли подобной чести еще предстоит выяснить.
  − Мессир Горв.
  Глава Совета, конечно, был несколько сконфужен. Его имя не прозвучало первым. Но как человек осознававший скромность свои дарований и заслуг, порадовался и такой очередности. Не забыли!
  − Мессир Фольч, − трясли ложечкой в воздухе. - Не вздумайте увильнуть!
  Полная неожиданность! Мессир Фольч предпочитал оставаться в тени при всех проистекающих городских событиях.
  − Сир! Всегда готов оказать вам посильную услугу.
  Нарядите кряжистый дуб в пурпуэн, наздевайте висюлек и пристегните к поясу меч, вот вам и Маттиас Фольч. Кто с ним общался, находили его скучным, те кому довелось выслушивать его суждения, находил тана занудным, те кто наблюдал за ним, считали Фольча себе на уме. И были правы. Ум Фольча работал исключительно в двух направления. На благо родному городу и на благо собственное. Увы, не в равных долях, каким бы патриотом Дуфура фогт себя не мнил.
  С первого взгляда, с первого слова и жеста, риаг Фольчу не глянулся. В отличие от других, ему Экрут крысу не напоминал и близко. Актера плохо справляющегося со свой ролью. Не потому что бездарен, наоборот - талантище! Зрителей считает простаками и деревенщиной, прилагать больше старания.
  − Посмотрим, посмотрим! Готов ли.., ‒ машет ложечкой риаг.
  Назначив выездную компанию и справившись с десертом, Экрут поднялся из-за стола и потребовал, в предвкушении потирая ладошки.
  − Показывайте!
  Просто и ясно. Без всяких конкретных уточнений что и чего? немало озадачив сопровождение. В любом городе найдется пара-тройка местечек, куда ни то что приезжему, но и не всякому коренному жителю соваться стоит. Целее будет.
  − Сир, мы завсегда готовы, − переглянулись Эммер и Дейтт. Здесь они, пожалуй, помянули худым словом городскую прижимистость. Накормили бы от пуза, глядишь риаг в дороге умаявшись, отправился бы спать, а не затеял выезд в город.
  − Сир, ваша охрана! - напомнил ему мар-Горв.
  Экрут сделал удивленные глаза. Это он умел. Торговать тем, чем не владел. В данный момент своим удивлением.
  − В купеческом городе? Охрана? Вы смеетесь, тан!
  − Не было бы урону чести, − не согласен мар-Горв отказаться от парадности. Ну и загадывал, чего греха таить, большой толпой не во все щели протиснешься.
  − Только не начинайте! - воспротивился Экрут. Таскать за собой два десятка сопровождающих? Долгое занятие получится!
  ‒ Нас не поймут!
  ‒ Кого нас?
  ‒ Совет.
  ‒ Я пойму и этого достаточно. Кто как не вы проводник воли риага. А воля моя такова! Выезжаем малым числом.
  − Все-таки не помешает взять винтенара с его парнями, − искушал Горв, отстаивая свое мнение.
  В споре победил Экрут и охрана осталась отдыхать. Захватили лишь пару посыльных.
  Старые Ворота, Старая Площадь, Старая Ратуша, Старый скотный рынок....
  − А новое? Новое у вас где? - не терпелось Экруту поскорее очутиться в эпицентре городских перемен.
  Купцы расстарались и отвели риага к пристаням и новому мосту. Красавец-мост напоминал резное коромысло. Взгляду приятно, а взойдешь, дух запирает от высоты и речных панорам!
  Примечательным видом Экрут любовался недолго и потребовал лодку, осмотреть сооружение с воды. Решение подозрительное. Не надоумил ли кто?!
  − Это куда годится!? - углядел риаг крошащиеся швы опор-быков и зыркнул на Эммера. - Кто подрядчик? Пусть устранит! Я проверю!
  ˮНастучали, сучьи дети!ˮ - насупился купец перспективе понести траты. - ˮШтаны еще не сняты, а уж лизать приноравливаются. Тьфу!ˮ
  Инцидент с мостом отошел на второй план при посещении перестраиваемых и возводимых пристаней. Экрут едва не хлопал в ладоши, как ребенок.
  − Ого, развернулись! - толкался он с инициатором работ, Рафертом Эммером. Чтобы риаг сказал, узнай, мост возводил тоже Эммер? Отчего-то купец уверен, риаг знал.
  Экрут скакал среди куч, штебелей и отвалов строительных материалов и всякого товара, с ненасытностью вдыхая речной воздух. Бриз пропитан флюидами дальних стран, куда ему не попасть. Духмянист выловленной рыбой, обожаемой в любом виде. И в сыром в том числе! Прян от специй и трав, которые не суждено втридорога продавать. Как не подосадовать! Он отлучен от торга, гама и склоки! Ему заказано все, чем он страстно желал заниматься лично.
  В доках Экрут полез смотреть спущенную на воду, галеру. Конструкцию судна изменили, укрепили, расширили, сделали манёвренней. Создателю речной красавицы было чем похвалиться. Экрут обошел палубу от носа до кормы, спустился в трюм. Почему здесь так, а не эдак? Сколько возьмет на борт? А сколько прежде? А осадка? А течи? А чем воду удалять? А это что? А вот то? А то? Судовладелец благоразумно спрятался за спину корабела и тот отдувался по полной, распинаясь перед въедливым риагом.
  Разобравшись с тонкостями судостроения, Экрут причалы не покинул. Собрал вокруг себя небольшую стайку владельцев плавсредств и речных лоцманов. Обстоятельно и дотошно выспрашивал о количестве судов, о препятствиях и трудностях хождения вниз и против течения. И те и другие подробно отвечать осторожничали, но были принуждены рассказывать. Простые ответы риага не устраивали. Он даже пригрозил, вроде как и в шутку.
  − Из вас клещами тянуть? Так с этим спешить не стоит. С клещами.
  Подробностей в речах подданных заметно прибавилось. Выложили что знали. Не все. Иначе что за купцы! Но большую часть слили, в надежде им не отрыгнется.
  Закончив разговор, Экрут с сожалением покинул реку. Он не побывал на складах, не заглянул в учетные книги, не поговорил с ремесленными людьми. Много чего не сделал.
  В Нижеградок, на лобное место опоздали. В огромном костре догорали пастушок Гийом*, его корова, с которой он состоял в порочащей интимной связи и вязанка хвороста, на которую мерзавец взбирался, постыдную связь осуществлять. Собственно, смотреть уже было не на что. В бушующем пламени чернели обгоревшие ,,куклыˮ тел, человека и животного.
  Далее Августинский рынок. Не просто ряды прилавков из свежеструганных досок, а именно рынок. С въездными воротами и божеским взносом.
  − Сколько просите? ‒ не прошел мимо Экрут узнать.
  − Пол-пенса с продавца. Вне зависимости, сколько завезет товара.
  − Мудрецы! - похвалили риаг и кинул монету в ящик сборов. - Чем больше привезет, тем ему дешевле.
  Купцы порадовались, подмечает такие тонкости!
  Первоначально земля рынка предназначалась для монастыря Святого Августина, божьего человека. Но купцы подумали, для чего святому столько места, когда сам он обходился малюсенькой кельей? Подумав, порешили - незачем! Августину поставили часовенку, незанятую площадь пустили под торговое дело, а здешнему проту жаловали тысячу грот в качестве взноса на богоугодные свершения.
  Не задержавшись на входе, Экрут припустил в торговые ряды. Пробовал спелые арбузы, сгрыз грушу, отважился отведать заморского плода именуемого дуриан.
  − И вкусный? - спросил он, принюхиваясь к ужасной вони фрукта.
  − Кто пробовал, − щурился хитроватый торгаш. - За уши не оттащить!
  − Ну-ка давай, − осмелился риаг, вкусить диковинки.
  Торгаш сделал вид, не расслышал. Экрут потряс кошелем.
  − Сир! Стоит ли? - воззвал Горв, уберечь от дегустации. Фрукт не здешний, кто знает, как организм воспримет экзотику. Все-таки не привычная зубам и кишкам репа.
  − Ммм! - восхитился Экрут, вкушая фрукт. - Недурно, недурно! Надо угостить Саскию.
  Завершив пробы, долго прохаживался по рядам, спрашивал цены, торговался, обижался когда ему уступали.
  − Что ты за торговец, если я только рот разинул, а ты сдался! И в чем же твоя выгода? В чем? - сердито водил носом Экрут и сжимал ладошки в кулачки.
  − Так из уважения, сир! ‒ оправдывался виновник.
   − Из уважения? С чего тебе меня уважать? А? Вот возьму и повышу налоги в три раза? Тоже уважать будешь!? - пугал Экрут озадаченного купца.
  Не прошел риаг и мимо прилавком с сукном, чуть ли ни на зуб попробовал качество материала с прилавка.
  − Сэйфур не возишь?
  − Нонче нету, сейфура. Накладно, сир. Шендам такую пошлину ломит, разоришься. Ежели закажут вожу, а так нет. Растраты одне.
  − Банак не вижу? Разобрали?
  − Не торгую. Нет хорошего качества.
  − Неужто плохо стали делать?
  − Делают дОбро. Нам остатки достаются. Рагамцы шельмы стараются.
   − А цены-то у тебя братец ого-го!
  − Так из-за Шендама! Опять сборы подняли!
  − За какие такие грехи?
  − А сидят хорошо. Ближе их нету. А издаля возить, то на то и выйдет. Только мороки больше.
  − Так они всех распугают поборами своими.
  − Не боятся, значит, ‒ тяжко вздыхает торговец. ‒ Разорят, канальи.
  − Ладно, мудрец, жаловаться. Не разорили пока. Вон пуговицы на жипоне серебряные носишь. На три марки не меньше.
  Торговец готовой одеждой, что подсолнух, рыж и улыбчив. Манерами обходителен, предупредителен и вежлив. Словам риага внимал, аки откровению небесному.
  − Вот посмотри на мой пурпуэн и мессира Дейтта. Видишь разницу?
  − У мессира вроде с блесками.
  − Пусть мой не такой и нарядный, но прочней. Ему и через пять лет ничего не будет, а у мессира Дейтта черз год полиняет!
  − Я его уже два года ношу, сир, − пояснил Дейтт.
  − Вот-вот. Годик и слуге отдашь! Локти вылезли, нить порвалась, ткань поползла. Слабое сукно на пошив берешь. Не ноское, − риаг подмигнул торговцу. Мол, знаю почему. - Мудрец ты, братец.
  − Не без этого, сир, − признался рыжий.
  Лишь через три часа Экрута выманили с рынка. До печенок достал и купцов и сопровождающих. На что Горв - святое терпение и тот шипеть начал.
  Строительство странноприимного дома риага, не заинтересовало. Хотели каналом удивить - не удивили, но похвалы удостоились.
  − Мудрецы!
  Очевидно, ,,мудрецˮ служило высшей оценкой находчивости и предприимчивости человека. В торговле во всяком случае.
  Канал обошелся городу дешево. Под него использовали старый крепостной ров, вырытый когда-то для обороны от беспокойных юашей. Со степью худо-бедно мир уже лет десять. Ров, без догляда стал зарастать, вот и нашли ему лучшее применение. Не все в нем собак топить, да лягушкам квакать! Где углубили, где почистили. Прокопали сто ярдов, соединить с другим каналом.
  − Зерном дорого торгуете, − укорил риаг Дейтта и Эммера, сердито позыркивая на купцов.
  ˮИ об этом прознал,ˮ − не доволен строитель моста.
  То, что у купцов доли в хлебном деле они не очень афишировали. Фольч к ,,интересуˮ примазан, вообще тайна.
  − Так дорого и достается. Из далече возим. Шендам, сами слышали, цену ломит за провоз. Через него продовольствие доставлять, ложка зерна станет дороже самой ложки! У соседей по крохам перекупаем.
  − Сами выращивайте. В Худдуре земли пахотной до горизонта! ‒ видит риаг простой и верный выход.
  − Юаши нас и на сто шагов к своим пределам не подпускают!
  − Не подпускают, потому что и не стремитесь. Хотели бы, давно весь Кайонаодх кормили, а не побирались с мира по жмене.
  − Не получится, − подключился к разговору Фольч. − Мы там за последние клочки держимся. Уйдут гарнизоны и степным городкам конец!
  − Надо чтобы не ушли! Поставьте фактории. Торгуйте! Втягивайте степь, приучайте к цивилизации. Не мену вводите, если только на первых парах закрепиться, а торговлю. Не бусы с зеркалами, как дикарям с островов поставляйте, а стоящий товар. Инструменты, одежду, оружие плохонькое. Мало ли чего! Степняку приобрести привозную вещь свое понадобится отдать, ценное. В степи что ценное? Скот и пастбища. А вы только за золото продавайте, за звонкую монету. А где юашу монеты взять? У нас. Скот продать, землю, на службу поступить. В охрану! В дозоры.
  − Это сколько времени пройдет?! - вздыхает Дейтт далеким перспективам на хорошую прибыль.
  − А вы бы хотели завтра получить? Не завтра и не через год. Но через три-пять будет. Можно организовать новые септы или танства и сажать тех, кто будет приглядывать за землей и за степняками.
  − Не уступят они землицу, ‒ уверен Фольч. Сколько он с ними сходился, счету нет. Знает кто такие.
  − Свою не уступят. А чужую? У них там, что не год свары да битвы. Чего бы трофеи не спустить. Надоумить только надо. Сегодня сто акров, завтра тысячу продадут и пойдет дело. Тут как с малым дитем. Сперва ты его кормишь, потом он уже сам ест, а затем уже и тебе кусок подаст. Не забывайте. Худдур к горам подходит. А там руда, жилы золотоносные, камни. Лежат, хозяина дожидаются.
  − С горцами еще та морока.
  − Морока с глупыми да ленивыми. С остальными честная.., − у риага рот до ушей в улыбке. Самому смешно делается. − Торговля.
  Покатались еще. Предложили подняться на звонницу Матрония. Историю занятную рассказали. В сильный ветер скрипят в ней перекрытия - стонут души погибших строителей.
  Предложение Экрут отверг.
  − На ворон смотреть? Грай послушать?
  Ну, положим, посмотреть с высоты было на что, но Экрут боялся высоты. Мягчел членами, раскисал душой и умом.
  Мотание по городу риагу нисколечко не наскучило и грозило затянуться до полночи.
  − Голубятни не видел у вас? − спросил он у провожатых, повергнув в немалое смятение. − Не уж-то все по нерушимым заповедям Господа живут? Чужой жены не возжелают?
  Дейтт, простая душа, видевший Саскию Нелль близко, сердобольно подсказал.
  − Что поскромней в Слободке Булочников. Солидные за монастырем Святого Лаврентия.
  − Монахи как? Искушаются? - посмеялся риаг над сомнительным соседством.
  − Все живые люди, − пространно ответил Эммер, поглядывая в сторону Фольча. Тот не видел повода для волнений. Ремесло конечно постыдное, но доход с него не плох.
  − Заедем, посмотрим вашу Слободку, − объявил риаг желание лицезреть обитель греха.
  − Это ж крюк какой! - отчаялся Горв загнать Экрута домой.
  − А куда спешить? Совет без меня не начнется.
  Еще до въезда в злачное место, риаг поманил из подворотни жующую булку шлюху. Девка подошла, вытерла жирные пальчики о кружавчик, поклонилась. Вежливо.
  ˮИшь ты фифа,ˮ − понравилось риагу обхождение грешницы.
  − Желаете чего мессир?
  − Сколько просишь приветить?
  − За сиську и бесплатно потрогать дам. Или посмотреть товар желаете? - языкатая девка поддернула подол до колена.
  − А выше чего? - извострился Экрут. Он так сжался в седле, что более походил на заморенного подростка, чем на мужчину.
  − Стесняюся, − гоготнула шлюха, мастерски играя крашенной бровкой.
  Ей кинули пенс. Подол взлетел к горлу. Девка повернулась вокруг себя, блеснув ягодицами. Взъерошила метелку.
  − Так сколько?
  − Смотря куда пристроитесь, − не торопилась называть цену девка. - И сколько вас будет.
  − Без изысков, ‒ заверил Экрут.
  − Скромно пять пенсов. Ежели вовсеместно, по дыркам счет, − девка ткнула пальцем вперед, назад и плямкнула губу, − В три майля встанет утеха.
  Фольч ради любопытства оплатил забаву риагу. Против Саскии шлюха, Королева Фей против карги Мэллт-у-Нос*.
  − Так куда пройти, мессир? - подобрала монеты девка. - Или наскоряк, без обхождения, в подворотне?
  − Потом отработаешь, − махнул ей рукой Экрут.
  Потом так потом. Девица вернулась дальше выглядывать клиентов.
  − Налоги платят? ‒ спросил риаг бросив улыбаться.
  − А то как же, ‒ едва ли не хором ответил Горв с купцами.
  − Лечебницу содержите? − продолжал спрашивать Экрут.
  − Накладно, ‒ не поняли опеки риага над презренными служительницами порока.
  − Не вижу смысла, ‒ высказался и Фольч поддержать горожан.
  − Путный хозяин за скотиной всегда приглядывает, − мудрствовал Экрут, поглядывая на сопровождение.
  Тан забеспокоился. Для только что прибывшего в город, риаг подозрительно много знал. Вопрос на сколько много, взволновал фогта еще больше.
  Проехали дальше. Экрут со вниманием оглядывал улицу. Будь его воля, в каждое бы окно заглянул, во все двери постучался впустить. Возле одного плохонького домишка остановился. Втянул воздух носом.
  − Суп-то с бараниной, − проинформировал он спутников, легко распознав приятный запах.
  Невдомек им. Суп да суп.
  − Гм..., − остался недоволен Экрут их реакцией на его слова.
  Еще полчаса езды от Белой Башни до Толстухи и в Слободке.
  На улочке ни чисто, ни грязно. Местами проброшены деревянные мостки. Над дверями лавок, где резные вывески под фонарем, где крашеная облупленная мазня, у совсем захудалых, на сажной доске надпись мелом.
  − Зачем это вам, сир? - не вытерпел Дейтт. Посетить рынок он еще понимал. Ну, пристань! Но Слободку?! Голубятни? Орлам ли в дерьме ковыряться.
  − Дело до той поры дело, пока прибыль приносят. Шлюхи ничем не хуже речных судов. Или я ошибаюсь?
  − Не очень-то и велик прибыток с них, − не сведущ в доходности голубятен Дейтт. Над ними другие люди стоят, деньги считать.
  − Так и трудов никаких особых, − вроде невпопад брякнул Экрут. ‒ За порядком присмотреть. Остальное сами.
  После Слободки, так же не спеша, с остановками, повернули к собору Святого Марциана. Только-только под крышу подвели, стены резьбой украсили. Глаз не отвести.
  − Смотри-ка и попы не бедствуют. Вроде не торгуют, − Экрут бегло осмотрел завершающееся строительство. Этого хватило увидеть розовый мрамор из Бойте. Дороговато стройка обходится.
  От собора, наконец, повернули отправиться к дому.
  Совет собрался в расширенном составе, что не часто, но происходило. Купцы покрепче, цеховые − два-три человека, прочие заинтересованные люди. Всякого рода сборища и встречи не по собственной инициативе, воспринимались в городе с настороженностью. Обычно приходилось деньгой вложиться. Причем не в долг, а на ветер пустить. Отдайте и не вспоминайте! Как риаг поступит? Зря ли во все дыры своим носом крысиным лез, лапками трогал, беседы вел, расспрашивал? Даже в городскую ,,жопуˮ т.е. канализацию заглянул! И вони не побоялся и испачкаться не побрезговал.
  − Весьма признателен вам за познавательную прогулку, − поблагодарил Экрут и оглядел томившихся ожиданием. Что дальше? - Отправляйтесь по домам. День был трудным. Мессиры, − это уже к танам. - Всем доброй ночи. Увидимся завтра. Бейлиф Куэ останьтесь. И вы мессир Гердт и вы Горв. Дейтт и Эммер обязательно. Мессир Фольч без вас нынче никуда!
  Экрут как-то по-женски махнул ручками, остальные - кыш отсюда!
  − Совет переносится? - спросил его Эммер в полном непонимании. Мог заранее предупредить. У людей дел полно, попусту сидеть выжидать.
  − Отчего же. Совет будет. В том составе, в котором назвал.
  − Простите, сир! У нас не принято...
  − Было не принято. Было! − поправил риаг оппонента, изображая участливое дружелюбие.
  ‒ Но...
  - Бейлиф, обеспечьте порядок. Пока это ваша обязанность.
  На недовольство и ворчание городских, строго пискнул.
  Совсем другой Экрут. Не тот, что таскался по городу, рассыпал охи и ахи, что горох по бубну. Человек осознающий свою власть, уступать её даже в малом ненамеренный.
   Куэ вежливо выполнил просьбу риага, выпроводив гудящее стадо за порог.
  Закрылись двери, воцарилась тягостная тишина. Мар-Горв гадал, о чем его спросят и как ему не вдаваясь в подробности, но и не излишне сухо, отвечать. Он не был силен ни в политике, ни в управлении, ни в торговле. Именно таких удобно назначать или выбирать на высшие должности. Поскольку сами решить вопросы не смогут, придут за советом. К тем, кто разбирается в тонкостях лиховерти денег и власти. И всем сделается хорошо. Дела не стоят, деньги текут и человек, с которого спроситься ежели, что криво, наличествует.
  Бейлиф хмурился, ему очень не тонко намекнули о его пока исполняемых обязанностях. Нунций в унынии пялился в окно. Его дремучее неведенье в управлении и торговле, дурно скажется на отношениях с новой властью. Влияния на риага никакого, иммунитета от него ноль. Куда вывернет?
  Эммер загадывал себе выволочку за злополучный мост. Он уже прикинул, сколько надо отрыгнуть, чтобы не выдрали заглоченное вместе с желудком. Фольч пытался сообразить, почему оставили тех, кого оставили, фактически назначив в новый Совет. По-че-му? Любой ответ его не радовал. Риаг знает о них гораздо больше, чем следовало бы знать и сведенья добыты загодя. Следовательно, нашлись люди, которые своей охотой или чужой волей, поделились подробностями парадной и теневой жизни туата. И кто эти покладистые говоруны? Свои. Из самых верхов или очень и очень близки к самому верху. Почуяли за риагом силу. Почему он ничего такого не чует? Или учуял, но еще не понял, не осознал, а главное не принял! Заморыш заморышем, в дела влез что палец в тесто. Отсюда неутешительный вывод, грядут перемены. Они уже наступили. Совет перекроен по прихоти и под прихоть Экрута. Очевидно же, без них Амаль спокойно обойдется, но нужен ли им такой риаг? Следует ли искать с ним компромисс? Или же искать управу, убавить прыти или совсем убрать.
  "Послать в столицу?" ‒ подумал Фольч заранее с мыслью соглашаясь. ‒ "Здесь кого присмотреть?" ‒ и снова согласие.
  − Весьма примечательный у нас город, − похвалил Экрут, пристраиваясь на край стола и весело болтая ногой. - Богатый. Что? Не так Горв?
  − Сир, город у нас действительно примечательный. А богатый или нет... куда нам до Кэффы!
  − Не прибедняйся, не прибедняйся, − погрозил ему риаг. - Денег у вас полно, − и шутливо протянул руку к Святому Писанию. - Свидетельствую в том.
  Все как бы посмеялись. От них не убудет, а сюзерену приятно.
  − Откуда же полно, сир! - вздохнул Эммер. Купеческое чутье подсказало, обдирать примется немилосердно и многократно и едва ли не сейчас.
  − Откуда? Не из воздуха. И не от сырости. Не от добрых людей. С торговли.
  − Так сколько с торговли-то имеем?! На прожитье! - поплакался Дейтт. Уж на что простодыр, но и он почувствовал неладное.
  Эммер и сам улыбнулся. С его-то рожей канючить о бедности. Один пурпуэн в полста грот ценой.
  − У вас захудалому босяку лучше, чем в Кэффе доброму ремесленнику живется. А то и торгашу мелкому. Шлюх не очень много, и те ухожены. А коли такого добра в городе мало, значит, порядочные женщины в низкое ремесло не скатываются. Или за хозяйством присматривают, или на шее мужниной сидят, или трудятся где. А раз есть с чего черни кормиться, в будний день баранину едят, значит, не только торгуете, но и цеха работают. А на пристанях? С худой жизни новые галеры не строят. Я с моста глянул − полная река. Значит в достатке товара, на новых галерах доставлять. А склады? Не будки какие, а добротные. Внутрь не заходил, не знаю что там, но по обстановке не пыль да мыши. И порядок! Главное, порядок! Нищета она от бардака. В делах, в умах и людях. У вас порядок! ‒ гордился риаг достижениями подданных.
  − Приятно слышать, сир.
  ‒ За дела хвалю! И по делам вашим! ‒ обращался риаг к собранию.
  Народ довольно погудел, поерзал и остался в некоторой затаенности. Про что дальше речь поведет.
  ‒ Кто не знает, брат мой отправил войско в Лафию, - оповестил Экрут новый Совет туата.
  − Воевать будем? − спрошено Фольчем за всех сразу. Понятно придется, но вдруг.
  − Об этом и поговорим. Вы знаете на каких условиях я отправлен в Голадж, а остальные в соседние туаты? Собрать под свою руку весь Кайонаодх. Для чего? Принять традиции, обычаи и уклад Асгейрра. Одно королевство ‒ одна корона и один закон! Для всех! ‒ энергично говорил Экрут. Ему самому нравилось. ‒ Будите жить не как бог на душу положил или предки завещали. По слову единого короля. Вольности и свободы отменяются. Был туат и нет туата. Межи и границы упраздняться.
  − А получится? − совсем не мирно воспринял мар-Горв слова риага.
  − Не попробуем, не узнаем. Воевать, безусловно деньги на ветер выбрасывать. Растрачивать людишек к делу пристроенных. Умелым занятие пустое − оружие ковать, лавочнику − мечом махать. Поля хлебные и немногие, конскими копытами поганить. Избы-деревни жечь, города рушить. Торговлю в убыток и не малый вводить.
  ˮТак, так, так!ˮ - тяжко Эммеру. Еще ничего не спрошено, а уже душа горюет.
  − Стране со страной, конечно, выгода биться присутствует, при условии, добычу снять. И эту выгоду нам следует рассмотреть и получить. По другому никак! Иначе разорение! ‒ давил Экрут на больное. До кровавой слезы давил. ‒ Расчет прост. Каждый туат это люди и земли. И тот кто быстрее и успешнее начнет их собирать, приобщать к своим исконным границам, займет более благоприятную позицию для торга с моим отцом. Проигравшего даже слушать не станут. Кто слушает пораженцев, что хорошего они могут сказать? Дельного?
  ‒ Непросто придется, ‒ завздыхал нунций в скорбях праведных.
  − Непросто. Но оттягивать время браться за дело практически нет. Кифф уже начал войну с Лафией. Дальше больше! Впрягутся и Рагам, и Швальб, и Хюльк.
  ‒ В Хюльке старая смута не улеглась, новую начинать.
  ‒ Не подчинятся Дуанну, отойдут под руку кому другому, ‒ уверен Экрут. ‒ Почему бы не нам? Мне.
  ‒ Насколько известно, Швальб не принял риага.
  ‒ Это ничего не меняет. Не будут поддерживать своего, придет чужой. А вот будет ли он о них заботиться как о своих, вопрос открытый. Представьте себе лодку в которой могут уместиться трое. А желающих пятеро. В выигрыше тот, кто распределяет места. Кому грести, кому отчерпывать воду, а кому остаться на голодном берегу, подыхать. Кажется он один, против четверых и ничего не стоит его сместить и самому сесть у кормила. Но нет! За кормщика вступятся посаженные им в лодку. Им то уже назначено, назначат ли повторно. Зачем рисковать? Надеюсь моя мысль понятна?
  ‒ Понятней некуда, ‒ поникли купцы от нерадостных перспектив.
  "Кормчего бы другого," ‒ почти согласен с риагом Фольч.
  ‒ Пока дело не дошло до открытых столкновений, надо обеспокоится запасами провианта, с привлечением на службу наемников. Лучше не скупиться и взять тысячу хороших, чем три тысячи негодящих. Хорошие вложения отобьют, а негодящие введут в новые растраты. Подключайте связи, давите на партнеров и должников, ищите выходы на полезных туату людей. Работы, как видите, предстоит немало и нелегкой.
  ‒ Так понимаю надо сложиться, ‒ выдал Фольч промежуточное заключение на речь риага.
   − По сколько? - завздыхали купцы. На риага смотрели с надеждой, не требовать многого.
  − Сами определитесь. Хоть десятину вносите. Вы мессир Эммер, убедите в том купцов. А вы мар-Горв послужите гарантом их исполнительности. А вы бейлиф будете гарантом того, что нерадивые получат по заслугам. А вы нунций обяжите своих служек в церквях объяснить народу, деньги не на карнавалы собираются. На том совет завершим, − пресек риаг всякие споры и разговоры , сейчас бесполезные. − На вас мессир Фольч, возлагаю обязанности камерария. Будете отдуваться за всех, но и спрашивать со всех будете.
  − Польщен, − только и выдавил Фольч. Когда тебя осыпают милостями, смотри не прозевай оплеуху. А то, что оплеухами приветят ждать недолго.
  ‒ И еще личная просьба к вам святой отец, ‒ подошел риаг к нунцию ‒ Подберите мне документы оценки вывезенного из Сарцаны союзом Асгейрра, Дакса и Ногра.
  ‒ Сир, то дела давние не уверен в сохранности бумаг, ‒ несколько растерялся Гердт странной просьбе Экрута.
  ‒ Вы гляньте, как следует. То, что найдете, принесите мне. Вдруг хорошее высмотрю или узнаю.
  Вечером, ластясь и мостясь к Саскии, Экрут признался.
  − Они настолько богаты, что не скрывают своего богатства. Не пойму только. Не умеют или не боятся?
  − Ты о ком сейчас?
  − О Дуфуре в общем. О тех, кто здесь живет. И ты права, Эммер и Фольч ворует. И не просто ворует, а много. Их не хватают. Поскольку свои, а денег тьма.
  − Не воруют только покойники. Им это ни к чему.
  − Согласен, солнце мое.
  Экрут заткнулся поцеловать любовницу. Долго слюнил губы, неумело совал язык в её приоткрытый рот. Саския отвечала, в меру желания. Возня её не возбуждала. Вкус его слюней напоминал раскисший теплый холодец.
  − С чего начал? - спросила Саския, когда Экрут от нее отлип. Вытереть лицо не посмела. У них же любовь!
  − Приблизил Фольча.
  ‒ Он тебе не понравился?
  ‒ Он мне не понравился, но с места фогта его не достать.
  − Не жадись, − попросила Саския. Она знала, исковерканное слово Экруту придется не по душе. Но по-другому нельзя. Он ведь собирался - жадничать и что неприятней, опять вознамерился целоваться.
  - Я не жадничаю, но его не насытить, − грел он руку на её плоском животе. Вторую подсунул под костистую спину.
  Опять целовались. Она опять сосала его язык, с неприязнью ощущая его эрегированный член у себя под боком. Боялась притронуться испачкать ладонь.
  Экрут распустил вязки, растянуть ворот, нашарил грудь любовницы и торчащий сосок. Ей было холодно. Он думал от выспевающего желания. От его лап! Сколько раз Саския задавалась вопросом, что он чувствовал, лапая её. И находила лишь один правдоподобный и честный ответ - ребра. Природа обделила размером груди, очевидно не рассчитывая порадовать материнством. Впрочем, и в остальных местах она не оказалась щедра. Впалый живот, плоский зад, мосластые ноги.
  − Ты уже знаешь про Пустоглазого? ‒ старалась она говорить с придыханием. Что-то же она должна чувствовать кроме холода и мерзких слюней.
  ‒ Знаю.
  Она не уклонилась от его поцелуев и ласк. Пока он возился, тычась во все места, слепым щенком за титькой, было время подумать. Чем помочь, чему поспособствовать укрепить свое положение, сделавшееся вдруг шатким. Наследник короля и риаг не одно и тоже. Настоять на браке? Законность отношений не самая прочная связь. Перестать предохранятся и зачать? Мать, даже потенциальная должна заниматься исключительно детьми? Ей этого хочется? Вовсе нет! Взвалить часть забот на себя. Сможет? Сможет. Позволят ли? Она плохо знает новое окружение Экрута и вполне возможно наживет больше врагов, чем сторонников. И речь не про королевского любовника, про себя? Клубок вопросов и ни хвостика ответов.
  Холодная влажная лапка Экрута нагло полезла под ночную рубаху любовницы. Саския прислушалась к его отяжелевшему дыханию. По её убеждению он переставал сносно соображать, как только эрекция набирала достаточную крепость.
  − Как они восприняли известие воевать? ‒ говорила она, отсрочить неизбежное. На пять минут, на десять, но оттянуть занятие, не приносящее удовольствия. Не смотря на все его старания. Несмотря на все её усердие. Не смотря на все рассказы о наисладчайшем грехе.
  "Лучше поесть конфет," ‒ говорила она в детстве, когда ей предлагали выбор развлечений. Тоже самое она сказала бы и сейчас. Конфеты лучше.
  − Подразумеваешь платить? ‒ едва оторвался Экрут говорить с любовницей. Он находил забавной её потуги участвовать в его жизни. Лезть, куда бабам ход заказан, заповедан, запрещен. Но позволял ей вольности. Они придавали их отношениям некоторую наполненность, не оставаться чисто животными. − Жадины. Только осознание неизбежности скорого неблагополучия, принуждает их выразить послушание в денежной форме.
  "Или хитрецы. Выждут случая, продать риага или продаться самим. И никакой войны," ‒ не радужны мысли Саскии. Корона не гарантия бессмертия, но повод чаще озираться. ‒ "Он все просрет." ‒ убеждена она.
  − Сколько запросил? ‒ тревожится любовница. Только она знает насколько Экрут амбициозен.
  Амалю не до вопросов финансовых вливаний в грядущую войну. У него под боком, в полном его распоряжении его женщина. Сейчас он занят ею.
  − Возьму ровно столько, сколько потребуется. Как только определюсь с союзниками в туате и во вне.
  − Только не Эерих! ‒ потребовала Саския.
  − Любой хорош в первое время.
  − Он не союзник. И никогда им не станет. Он жертва, если ты не понял. Жертва назначенная самим Гильфом! Которую рано или поздно приведут на заклание.
  − Мертвые союзники, наилучшие союзники. По крайней мере не ударят в спину. Кого еще отвергнуть? ‒ его палец крутился в волосах её лобка.
  "Будто вши!" ‒ передернуло Саскию от неприятных ощущений. К ней все время подкатывал мысль, попросить Экрута сделать свое мужское дело побыстрее, избавить её от всех этих греховных прелюдий и преблудий. Но есть вещи, которые ей надо терпеть. Что-то вроде женского цикла. Не избавиться. А раз так приходится принимать неизбежное.
  − Перемани Веронна, − подала Саския недурной совет. − Фрайх умеет добывать победы, где другие стопроцентно потерпят поражение.
  ‒ Он не оставит Дуанна.
  ‒ Перемани с Дуанном. Все равно ему ничего делать в Хюльке.
  ‒ Почти то же самое сказали на сегодняшнем Совете.
  ‒ Тебе не интересно?
  ‒ Интересно...
  Интересно Экруту другое. И это другое он лапал холодными руками.
  ‒ Хочешь попробовать с Киффом? ‒ мужественно терпела Саския не ласковые ей ласки.
  − Никудышный союзник, ‒ отказал Экрут ни думая ни мгновения. ‒ Чуть лучше он только в качестве врага. Пустоглазый склонен действовать вопреки выгоде, здравому смыслу и простейшей логике. Он будет действовать сам по себе и сам для себя. Так какой с него прок?
  ‒ За него мать и викарий, ‒ напомнили риагу очень важную деталь в союзе.
  − Мать всегда над ни тряслась. А викарий? С этим сложно, но думаю и здесь не без её руки.
  ‒ Я бы ей гордилась.
  − Отец умел выбирать жен. Хуже у него дела с любовницами.
  − А если попробовать с Элори, ‒ чуть прогнулась Саския. Палец любовника нырнул в святая святых, окончательно её заморозив. Хотелось укутаться в одеяло, согреться. Выглядело бы странно, потому лежала спокойно, позволяя Экруту забавляться. Ей не обязательно раздвигать ноги и облегчать ему задачу. Он спокойно добрался до цели и так, но она раздвинула. Акт понимания и подчинения, а для него признак победы.
  − Я с ней никогда не был близок. С Блаженной никто не близок. Не припомню случая или времени, чувствовать её сестрой или хотя бы родственницей. Разве, когда подросла, желал заглянуть ей под подол.
  − А Медани? Весьма пронырливая особа. Хитра и у нее имеются деньги, ‒ не настаивала Саския. Она испытывала духовную связь с венценосной блудницей. Обе добивались своего раздвигая ноги. Это же служило причиной к некоторой ревности. Медани раздвигала ноги успешней. История с камерарием Туромом чего стоила!
  ‒ Деньги водятся и у меня.
  ‒ И все же...
  − Она злопамятна.
  − К старости злопамятной становиться даже фруктовая муха, ‒ не сдавалась Саския, подтолкнуть риага к союзу.
  ‒ Мух следует уничтожать.
  Пальцы Экрута грубо прорвались в её влажную плоть. Женщина не противилась тому, что он делает. Она давно поняла, мужчинам надо позволять делать то, чего они хотят делать. И непременно благодарить за уделенное внимание и потраченное время, не зайти тем слишком далеко в поисках женской благодарности.
  − Экки! - вцепилась Саския в плечо любовника ногтями и целуя куда-то в лоб.
  − Больше всего хлопот доставит именно она, − тяжело дышал Экрут.
  ˮБоже как долго?!ˮ − едва не вырвалось у Саскии, поторопить события. Стерпела, забывая задыхаться. Если в ней и проклюнулось желание, то теперь оно исчезло окончательно.
  − Вспомни Амюса, ‒ пыхтел риаг в пупок любовницы.
   − Он сам этого хотел.
  − Потерять должность?
  − Успеть спрятаться, ‒ говорили риагу без всякой пользы. Уже не слышит.
  Саския раздраженно замолчала, поджимая колени, быть доступней.
  Постель не годится для долгих обсуждений и бесед. Особенно когда у собеседника губы и язык заняты другим.
  "Заткнулся, наконец," ‒ дергалась женщина от противных ей ласк.
  
  
  24. Туат Хюльк. Танство Шанталь. Замок Эсбро.
  
  С плоского взгорка хороший обзор. Дорога в зеркалах подмерзших луж, кочковатая низина, смородиновые пожухлые заросли, обвалившаяся часовня и... замок, похожий на сжатый кулак. Толстенные башни стоят плотно, оставляя куртинам минимум пространства. Шагов пятьдесят. Высокие зубцы, узкие просветы бойниц, выносные галереи. Острые когти массивной герсы впились в черную ладонь подъемного моста.
  − Поднять не удосужились, − любовался замком Веронн. Фрайх находил Эсбро прекрасным местом проявить лучшие качества в обороне и в осаде.
  − Чему удивляться? После того как им стало известно наше поголовье, - не контролирует гнев Дуанн. Прямо пышет им, что хорошая печь в жуткую стужу.
  Гневаться риагу было с чего. Вчера вечером, сволочной Бутс, тайком покинул лагерь и переметнуться к тану Мюрру. Легко и просто. Не страшась дурной славы, не тяготясь данным Амалю словом. Наплевав на старых товарищей и крепкую дружбу. Ничего перебежчика не удержало от постыдного предательства сюзерена и товарищей.
  В отличие от фрайха, Бусси не видит ни грозных башен, ни зубастой герсы. А что видит? Замок который им не взять. Внезапность утеряна. Сил мало. И до предательского бегства Бутса замысел фрайха выглядел откровенной бредятиной, а теперь и вовсе полной дичью, на которую их толкают.
  Веронн качнулся в седле, и конь послушно сделал несколько шагов.
  − Что ты высматриваешь? - злиться Дуанн на наставника. Ведет себя будто ничего не произошло. От высматриваний ни зубцы, ни стены меньше не станут и защитники на поклон не явятся.
  Скрипеть зубами дурная привычка слабаков... Дуанн похлопывает лошадь по шее, успокоить. Но успокаивать надо его самого.
  − Смотрю, где нашего шустрого дружка вздернут, ‒ расслаблен фрайх. Не война, а театр. Столько занимательного в декорациях и лицедеях!
  − С чего взяли? - не верит в возмездие Бусси. Перебежчиков осыпают милостями, на их примере всячески показать, насколько те верно поступили, сменив хозяина. Обычная практика покупать победы, а не сходиться лбами.
  − А зачем он Мюрру? − не видит Веронн пользы от предателя. ‒ Я бы вздернул.
  − Повесят или нет, нам что делать? - требует ответа Дуанн. Ответ ему действительно нужен. Прямой и честный. Что прах побери делать? Потому как на его взгляд, ничего сделать нельзя. Проклятый трус не просто предал, он фактически перечеркнул все усилия сделаться в Хюльке риагом. Замок не взять. Отступить, посадить на шею погоню. Будут гнать пока не отловят. Денег нет ни на выкуп, ни на найм людей. Ни на что нет!
  "Им проще свернуть мне шею, чем потом возиться," ‒ ясно представлял Дуанн свое недалекое будущее. Хочет он такой участи? Нет! Согласен с ним? Нет! Каков выход? Ждать и скрипеть зубами, пока херов фрайх до чего-нибудь додумается.
  Неблагодарность свойственна многим людям. Дуанн не исключение. Он им будет. Неблагодарным. А сейчас остается терпеть и ждать...
  До замка не далеко и хорошо видна суета и мельтешение на галерее стены.
  ‒ На веревке? Или на воловьей жиле? ‒ спрошено фрайхом у окружения.
  ‒ Что? ‒ отвлекся Дуанн от не радужных мыслей.
  ‒ Спрашиваю, как вешать будут.
  ‒ Какая разница? ‒ готов сорваться риаг на ругань.
  "О чем думает, старая развалина?"
  Такие вопросы лучше не задавать. И не из-за обращения. Старая развалина тут же переадресует вопрос обратно и заставит отвечать.
  ‒ Такая...
   Минуту возни сбросить человека.
  − Аааак! − осекся отчаянный крик. Отрезанная тонкой свивкой голова, подлетела вверх и плюхнулась под мост в воду. Тело на мгновение зависнув, упало в ров.
  ‒ Ооооо! ‒ раздался радостный вопль на стене.
  ‒ На жиле, ‒ остался доволен фрайх увиденным. − Мюрр оказал нам неоценимую услугу. Не пришлось гоняться за дураком. И наглядный урок − риага еще нет, но его уже сильно не любят. Пожалуй чуть меньше, не желания довериться его правлению. А чем прививают любовь и покладистость подданным?
  ‒ Железом! ‒ бурчит Дуанн.
  ‒ Виселицами, ‒ поправляет его фрайх. ‒ Железом добывают короны.
  Йюхен сегодня помалкивал. Баннерет последним видел предателя и корил себя, не распознал измены. Перед сном Бутс заглянул распить по глоточку вина и поболтать. Теперь каждый брошенный в его сторону взгляд, воспринимался немым вопросом. ˮА ты как? Не рванешь за ним?ˮ
  После увиденного отвечать на него не обязательно. Наглядно и доходчиво продемонстрировано к чему измена приведет.
  "Днем раньше, днем позже," ‒ лезут обреченные мысли.
  Йюхен не оправдывал поступок Бутса, но за решением Мюрра просматривался второй слой. Обезглавили человека риага. В петле или на плахе, предатель или нет, Бутс человек Дуанна. И волен над ним только он. Откровенный вызов, на который фактически нечем ответить. Но отвечать необходимо и отвечать придется.
  "Что предлагаешь?" ‒ со злостью и отчаянием спрошено у себя. Положиться на случай, явив полную беспомощность. И куда потом положат тебя? Можно не отвечать. Все понятно.
  − Отнесем безвременную кончину незадачливого соратника к хорошим предзнаменованиям и..., − объявляет Веронн спутникам.
  ˮОсталось только подтвердить хорошее,ˮ − ждет Бусси продолжения и не верит фрайху. - ˮЧем-то более весомей слов.ˮ
  − ...приступим к переговорам, − удивляют всех.
  − Переговорам? - вырвалось у изумленного Дуанна. Даже гнев схлынул, настолько он поражен предложением наставника.
  ˮТы спятил, старый!ˮ - горит во взгляде Бусси. Переговоры? С Мюрром? Полная бессмыслица.
  − А я подумал - штурмовать! - поддел фрайха риаг, скрыть ошеломление.
  − Со штурмом подождем. Йюхен, командуй людям, станем здесь, − распорядился Веронн за риага.
  Тому некогда. Он буравит замок взглядом, не понимая, чем помогут переговоры?
  Застывшая на дороге колонна воинов быстро распалась. Фургон маркитантки съехал с обочины на лужок.
  − Может стоило выдвинуться туда? - Йюхен указал на черные развалины часовни.
  − Надоумить Мюрра на вылазку? К тому же там кладбище, − отверг предложение фрайх. Да еще скорчил такую мину, будто несусветней глупости не слыхал и не ожидал от него.
  − Неприятное соседство, − согласился с последним Бусси, но не с первым. Зачем тану лезть в опасную свалку?
  Того же мнения и риаг. Всей заботы тану, жди когда они сами на стену полезут, перещелкать из луков, как белок.
  − Выманить бы их, − загадывал Дуанн легкое решение проблем. Он за бой в поле. Хоть какой-то шанс.
  − Поговорим для начала, − отказывается Веронн признавать во владельце Эсбро дурака. - Винтенар, готовь переговорщика!
  − Не глупи! Они не примут наших предложение. Мюрр не сам по себе, он человек тана мар-Тонда! - сердиться Дуанн. Мысль проста. Тонд стоял за короля, а не за атлинга.
  − Будем следовать букве и духу закона, − Веронн не собирается считаться с порывами и чувствами воспитанника. Он слишком долго воевал, растрачивать нервы на подобные пустяки. - Потому потерпим не выглядеть недоумками.
  ˮОдин точноˮ, − исподтишка поглядывает Бусси на фрайха. Тот открыто смотрит на Дуанна. Имеет ввиду риага? Смешно.
  − Ну, вы и скажете, мессир! - ничего не понял из услышанного Сиоп Дорд. Числиться в дураках юный десо не желал. Он крайне болезненно воспринимал любое не лестное мнение о себе. Даже мнение врагов. Юношеская болезнь. Героя должны любить все!
  Насчет любви к героям, Веронн многое мог ему порассказать и имел на то крепкое мнение. Героев чаще ненавидят. Чужие ‒ потому, что герои. Свои - за то, что герои. Возможно, любят женщины. Но они любят все яркое и блестящее! Стоит блеску померкнуть или поблекнуть и где она, любовь? Сказать о том Дорду? Хватит с него одного воспитанника.
  Шумит, обустраивается лагерь. Первым делом разжигают костры, бегут за водой к ручью. Кашевары весят котлы, чинят поварское колдовство из ничего сварганить нечто удобоваримое. Война - погодит, а обед - нет! К столу отчиняют заначки, тишком достают вино и пиво.
  − Скажешь, сир Дуанн предлагает мессиру Мюрру встать под его венценосную руку. Обязуется за верную службу выплатить..., − Веронн прикинул сумму, - ...тысячу грот немедленно и по полтысячи ежемесячно в течение года, начиная с завтрашнего дня. По принятию власти в туате, сир Дуанн отдаст мессиру Мюрру любое старшее танство. На выбор.
  Столь щедрое предложение озадачило Дуанна и не только. Откровенный, не прикрытый брех! Будь в наличии такие деньги, была бы и армия. Но похоже Веронна ложь не смущала и он отправил переговорщика.
  − Ступай!
  На просящий взгляд: А кто со мной? ответил.
  − Справишься. А баннероль оставь. Ни к чему она.
  Переговорщик поник. Благородного не посылают, баннероли не дают, значит впереди верная смерть.
  − Да и не зевай там, − честно предупредил Веронн парня. - И побольше твердости в голосе, − усмотрев, как посланца шатает от страха, добавил. − И в шаге!
  Когда бедняга отошел на достаточное расстояние не слышать, Веронн вернулся к разговору с Дуанном.
  − От того переметнулся Бутс или нет, задача прежняя, − разъяснял фрайх риагу и благородным воителям. - Забрать замок...
  − И как это проделать? - свирепеет Дуанн. Он не видел ни единой возможности последовать совету наставника. А хотел бы. Очень хотел. Риаг может быть каким угодно. Глупым, умным, великим, но не беспомощным.
  − ...или же убраться отсюда? - договаривает альтернативный вариант Веронн. Если человеку не оставить выбора, он, как правило, начинает лучше и быстрее соображать. Но тут фрайх ошибся. Соображать не хотели ни риаг, ни его мизерный двор. Разве что Дорд нахмурил брови, обозначить титанические движения мыслей. Тоже титанических.
  − Из сказанного вами, ни захват, ни отход невозможны, в силу сложившихся обстоятельств. Большинству из присутствующих это очевидно, − позволил себе дерзость Бусси.
  − Тогда большинство пусть выберет из невозможного, наиболее возможное и примет к рассмотрению, − последовал резкий ответ Веронна.
  Никто не против выбора. Но из чего выбирать? Вслух несказанно ни слова, но этого и не нужно.
  Визит переговорщика к стенам Эсбро ничего не дал. Беднягу подманили под галерею, выслушать послание риага и облили дерьмом. Не нуждаются в замке в щедрых посулах и обещаниях Дуанна Амаля. Своего всего полно.
  − И что изменилось? - кипел Дуанн отмстить за унижение. В суженных глазах молнии гнева и обиды.
  − Ничего, − согласен Веронн. - Манна небесная для нас не просыпалась. Трубы Судного Дня стены не обрушили. Полководческого озарения не случилось. Дерьма маленько пролилось. Так не нас.
  Фрайх выдвинулся вперед, просматривая пути к замку. Подметил, пастушью тропку. Ныряла и пряталась среди кочек и осоки. Бережок ручья, превращенный острыми козьими копытами в топь. Хитрый ложок, отлично дополнявший ров. Неприметную калитку, почти вход в нору, в левой башне. Замок старый. Очень. Раньше так и строили. Не всегда же ворота расхибаривать. Судя по кустам бурьяна, о существовании калитки не помнили, а если помнили, то давненько не пользовались.
  В Веронна, а нечего лупиться, пустили стрелу. Недолет. Старый трюк. Со стены бьют дальше. Расчет на дурака. Подманить. Дескать, безопасно подъехать еще. Пяток шагов и очутишься под верным выстрелом.
  Дуанну не надо объяснять. Свежа память, купился на такую простецкую ловушку. Под Крэ. И напрасно положил полсотни. Риаг даже скосился на Веронна. У фрайха не заржавеет солоно напомнить. Тогда наставник не постеснялся орать прилюдно.
  − Шары повылазили, дуроеб! Куда сунулся, безмозглый баран!
  Прав старик, а обидная правда долго не забывается, при случае припомнить и поквитаться.
  Еще одно важное наблюдение смог сделать фрайх. Ни каррабамит, ни полиоркетов, ни аркбалист, ни бриколей на стенах и башнях Эксбро не установлено. Насколько открытие пригодиться? Собственно штурм, как последний довод с их стороны, не отменялся и никакие обстоятельства его не отменят.
  "Последняя ставка,"‒ подумал Веронн, оглядывая риага и его куцую свиту. Сыграет? На кислых рожах печать заведомых неудачников.
  Всадники вернулись в лагерь. К озорным огням и суете, запаху еды и оживленным голосам. Неверие в собственные силы верная предпосылка краха любых начинаний. Именно неверие и заставило риага и сопровождение, в молчании, караванной нитью, плестись за фрайхом.
  − Мюрр не принимает нас всерьез, − озвучил Веронн итог поездки и ,,переговоровˮ. - Здесь правда за ним. Имея такие стены не о чем беспокоиться. Поэтому времени нам отпущено до утра.
  − А к утру Мюрр одумается и примет наше предложение? Или произойдет что? - говорит Бусси от имени всей оппозиции. Стены он видел. В осадах участвовал. То к чему подводит Веронн ‒ верная смерть. Бесполезная и бестолковая. Ничего не приносящая. Люди воюют не для того чтобы сдохнуть, а жить с войны.
  − Возможно, изменится. А возможно или что....
  − Тогда стоит воззвать к божьей помощи! - это уже эскапада Дуанна. Он бы выразился грубее и адресней, но беда в том, свои идеи, как выкрутится из проигрышной ситуации у него отсутствовали.
  − Она пригодиться, − соглашается фрайх. − Как и любая другая. Божья или еще чья.
  У подножья пригорка щиплет скупую травку мерин. Фыркает, охаживает хвостом бока, встряхивает гривой, отгоняет прилипчивых мух и слепней. Осень их не так много, но они злы и кусачи.
  Ведьмы (так Веронн величал маркитантку) не видно. Девчонка после эксцесса с перепившим до умопомрачения Лё-Рю лишний раз носа не показывала, пряталась.
  Хан пристроился на козлах, изводить деревягу. Вокруг бело от колечек и завитушек стружева.
  В охране фургона тройка гвилов. Мрачные и злые. Мало целый день в дороге, так еще караул неси. Не пожрать, не посрать не отойти.
  Стражи недружно поприветствовала риага.
  − Во славу сира Дуанна!
  Какова плата, таков и клич.
  − Слушай меня, Кхан, − обратился Веронн к северянину, ибо считал того уроженцем Скарра. В других местах подобных ублюдков не рождается. - За моей спиной замок. Если любопытно − Эсбро. В нем заперлось с полсотни добрых вояк. Не считая дворни. Допускаю, больше. И добрых вояк и дармоедов. Меньше вряд ли. Он мне нужен. Замок.
  Дуанн не вмешивался, слушал и не смог определить, от кого его больше корежит. От фрайха, распоряжающегося от своего, а не его имени, или от невозмутимого быдла, не вздернутого вчера. Один требовал невозможного, хотя требовать с подданных прерогатива риага, второй невозможность исполнения понимал, не совсем ведь туп, и оба спокойны, будто речь о мелкой услуге или одалживания на выпивку.
  Хан продолжал молчать и строгать палку. Никаких эмоций слова фрайха в нем не вызвали. У Дуанна рука сама отыскала плеть. Огреть паскуду! Перетянуть по роже, до визгу исполосовать, ублюдка! Увидеть панику и кровавые сопли.
  − Отвечай, когда с тобой мессир фрайх толкует! - уловил настроение риага гвил. Может когда и зачтется усердие. - И встань, а то я тебя....− и замахнулся пикой приложить по лбу.
  Наклон обстругиваемой палки изменился, направление движения ножа тоже. Не много, но достаточно. Веронн словно ждал нечто подобного от Хана. От удовольствия аж цыкнул.
  Фрайх отследил направление вероятного броска. Представил нож, скользит поверх дерева, срывается с руки, делает оборот и...
  ˮВ глаз или в шею?ˮ - гадал Веронн, примеряя действие к себе. - ˮГлаз! Конечно глаз!ˮ
  Поборол искушение засвидетельствовать бесславную и скорую кончину стража. Людей и без того мизер. Сурово глянул на гвила и тот моментально потерял воинственный запал.
  − Стемнеет, проберешься в замок и откроешь калитку, − продолжил говорить Веронн. - Она в левой башне от ворот. Отсюда не видать, но она имеется. Свет в ней означит твой успех. Если до утра сигнала не последует, выполню свое обещание. И приглашаю тебя посмотреть, если не веришь или сомневаешься.
  Фрайх говорил спокойно, без надрыва. Не дойдет добром, не дойдет и злом, в том уверен. С Кханом стопроцентно. Лишние только слюни разбрасывать и глотку драть, его пугая.
  − Оружие можешь взять любое. Голоден − накормят. Вина не пить. Чеснок, лук не жрать. Страже не учуять. Ночью все запахи ярче, - наставлял Веронн лазутчика. - Все ясно?
  Хан пожал плечами. Что не ясного-то? Открыть, впустить.
  Веронн на мгновение задумался и тут же мысль выложил.
  − Если с калиткой не получится, пробуй задрать герсу. На худой случай сгодится сброшенная со стены веревка. Ну или вставай в оборону, пока влезем. Вариантов как видишь тьма, но предпочтительней первый. С калиткой.
  Страже и винтенару отдал строгий... строжайший наказ.
  − Как стемнеет, пусть не мешкает. Выдать что спросит, − Хану же обещано. - Исполнишь, прощу твоих девок, а тебя награжу.
  Посулы и угрозы Хан оставил без внимания. Продолжал изводить деревягу. Судя по оставшейся длине, как раз хватит до конца дня.
  Риаг, Веронн и иже с ними отправились к развернутому для них шатру. Их ждала трапеза. Скудность блюд превзойдет скромность Великого Поста. Как не вспомнить щедрые обещания Мюрру. Вот на что гульнуть бы!
  − Проще вздернуть, - недоволен Бусси. Вольность молчать не спустил бы. Шкуру бы с живого снял, заставил рот открывать. Так открыл бы, вся округа услышала. Бы... бы... бы... поколение лежачего камня. Надо переворачивать, сами не перевернутся, тиной покроются.
  − Вздернуть? Запороть как вороватую суку на псарне! - новый рецепт, но уже от Йюхена.
  ‒ Продать на рудник, ‒ вымучил себе мозг Дорд. ‒ Деньги пригодятся.
  Разговорились. Должно быть с голодухи.
  − Твое пожелание? - обратился Веронн к риагу. Тому тоже найдется, что сказать.
  − Подожду результатов, − осторожничает Дуанн. Фрайх неспроста принял решение заслать лазутчика. Несмотря на кажущую невыполнимость поручения, все-таки маленький шанс на успех присутствовал. Маленький? Чуть больший, нежели получить в помощь Небесное Воинство и сравнять замок с землей. − Надеюсь не сбежит и не переметнется. Его то не вздернут. Выпорют и отпустят.
  Веронн обвел взглядом сотрапезников. Так думают... держат такую мысль многие. Здравая в общем-то мысль и столь редкая в последня время у его воспитанника и его окружения.
  − Тогда зачем он вступился за баб? Они ему кто? Никто. Наивно полагал, обойдется? Не обойдется. И не наивный он. Не похож на наивного. Лё-Рю снес, тот охнуть не успел...
  Фрайха не поняли. Тоже видно с голодухи.
  ‒...Хотел бы сбежать, давно сбежал бы и стража не укараулит. Блядешки держат, старая и молодая, − делился Веронн соображениями. - Должок он им отрабатывает. У северян два неискупимых долга. Перед матерью и перед побратимами. Остальные подлежат оплате. Вот и старается.
  Ни понимание сказанного, ни отрицания.
  − Меня смущает, способен ли Кхан на большее, чем строгать деревяшку, − последовала полушутка-полуиздевка от Йюхена, не принявшего слов фрайха.
  − Спросите рекомендации у покойного приятеля, − отшил баннерета Веронн.
  − Повезло..., − это уже Бусси. Многим не понять что и кто ему Лё-Рю. Слишком сволочной тип, вызывать симпатии. Он и не вызывал. Он был одним из... В жизни важно держаться преобладающей масти, не сделаться в стае чужим.
  − Значит, из нас он единственный везунчик, ‒ отговорился Веронн. Ничего менять он не собирался. Не на что менять и не на кого. ‒ Потому и пойдет.
  − Увидем, - упорствует Йюхен не признавать за быдлом достоинств и удачливости.
  Баннерету непонятно отчего разговора сторониться риаг. Уверовал фрайху, когда не осталось и малого во что веровать? Уступил волю, не зная к чему преложить? Сдал дела, не в силах сам справиться?
  "А ведь припомнит потом," ‒ беспокоится Бусси. Свои слабости властители не прощают. Своим приближенным не прощают. От фрайха Дуанн отделается. А после? От них? Они ведь свидетели его никчемности. Звучит крамольно, но отражает самую суть происходящего под стенами Эсбро. И не только.
  − Откуда такое доверие? - невесело цедит риаг и слова и вино.
  − Кхан справиться, − тверд Веронна. Фрайх лихо намахнул полную кружку регенгуша.
  − А не справится? ‒ бодается Дуанн с наставником.
  ‒ Тогда на стену полезем мы! ‒ спокойно глодает фрайх баранье ребро. Нет у него повода для беспокойства.
  ˮОн ведь это сделает,ˮ − убежден Бусси и готов поставить на Кхана. Прочел бы молитву, да не знает верной на удачу. Заговор если только. Надо идти к маркитантке. Опять же серебра спросит, платить нечем. Заколдованный круг. Словно дети, раскрыв рты собрались вокруг фокусника в ожидании чуда. ‒ "А ведь и верно. Чуда и ждем."
   − Тогда за Кхана, − предложил Бусси здравицу, прозвучавшую прямо сказать необычно. Все равно что королю пить за здоровье трубочиста или шута.
  − За успех! - нейтрально поддержали остальные.
  Маясь в бессоннице, изворочался в постели. Несколько раз поднимаясь глотнуть вина, Веронн сообразил, что его мучает и не дает покоя. Как ни странно не тревога, справится Кхан или нет. Беспокоило совсем другое. Что же ему хотел поведать Керсо? Что он упустил важного? Прозевал. Какой деталью пренебрег, сочтя неважной.
  Сколько голову не ломал, память не насиловал, разрешить загадку не удалось. Сон не шел и помочь в том могла бы баба. Но где её взять?
  "У Кхана из две," ‒ сделалось весело фрайху. ‒ "В займы попросить?"
  С тем и остался ворочаться в постеле.
  Аннис слушала ночь, разговоры в ней и сердце замирало от не проходящей тревоги. Она сильней прижимала к себе спящую Кензи. Когда делалось тошнее некуда, целовала в затылок. Потревожив девушку, шептала.
  ‒ Спи-спи, хорошая, ‒ и не смыкала глаз.
  − Чего рожа каменная? - пристал к Хану с разговором гвил из охранения. Нисл. Смуглявый, сухощавый, крючконосый. Он и еще двое дежурили у фургона, пресечь побег. - Спужался? Я с тебе за Лё-Рю еще спрошу. С мальства его знал. В бою вместе стояли. Характер не особо, но воин добрый. Был. Негоже такому парню от такой гниды сгинуть. Да еще чтобы гнида эта жила и жизнью радовалась, на солнце грелось, да возле бабьих жоп терлась. Мессир Веронн пущай тебя хоть звездами осыплет, а мне за кровь с тебя крепко взыскать надо. И взыщу. Не сумлевайся.
  Длинный плевок Хана шмякнулся Нислу прямехонько на сапог.
  − И это припомню, − пообещал посеревший от злости гвил. - Ежели в замке тебя прикончат, считай легко помрешь. От моей руки... Ангелы услышат заверещишь!
  Новый плевок попал точно на предыдущий.
  − В рожу харкнешь, утрусь и стерплю. Рано еще тебя в оборот брать, − сдерживал себя Нилс. - Погодю малость. Потом за все скопом... раааз!
  Третий плевок и снова угадан в цель.
  Закатное солнце не торопилось, тонуло за редким леском. Простреливало насквозь кроны багровыми и розовыми лучами. Краски тускнели, мутнели и расплывались тенями. Серое оборачивалось черным. Черное делалось непроглядным.
  Вскоре стража у фургона сменилась. Спокойней не стало. Новые бдели рьяно. Расхаживали кругами. Переговаривались в голос. Из виду Хана не выпускали ни на миг. Подстраховались. Шагах в пятидесяти двое лучников пристроились на бугорке. Луки в готовности. Стрелы в землю воткнули. Сноровистей тягать. В четыре руки за минуту десяток в воздух поднимут. Увернись, попробуй!
  − Дайте девке по нужде отойти! - возмутилась Аннис чрезмерной опеке.
  − Доглядывать велено! - осклабился стражник. По выговору откуда-то из Фидгейнти. Они окончания тянут.
  − Мою доглядывай, − рассердилась маркитантка на неуместное веселье. Тут под смертью лютой ходишь, а они ржут, будто не в церкви освящены по рождению, а в хлеву, в корыте купаны.
  − Нужна мне твоя тухлятина, − гоготала охрана над женщиной.
  − Сожгу собачью шерсть на вас и заговор положу на обратный путь, ‒ пригрозила Аннис без особой надежды. Угроза действия на стражей не возымела.
  − Напрасно утрудишься. Нету у меня дома. Некуда возвращаться, − равнодушен к угрозе гвил. − А язык не распускай. Неровен час храмовникам донесут или попам. Спалят вместе с фургоном твоим. Не дожидаясь утра, когда за вас фрайх возьмется. Он в ентом деле первейший умелец. Видывал. Иконы слезьми текут, фрески глаза зажмуривают, а статуи отворачиваются, такие казни учиняет.
  Закончив перебранку с докучливыми охранниками, все же усовестила, отпустили Кензи прогуляться до кустов, Аннис спросила Хана.
  − Поешь? Целый день с палкой возишься. Ладно бы путное... ложку строгал или веретено резал. Изводишь без дела.
  Сказала, словно в пустой колодец. Молчание в ответ.
  − Немтырь хренов! Навязался же на мою голову! Слово хоть молви! − вышла из себя лекарка и тут же обняла Хана за плечи, прижалась щекой, зашептала жарко, молитвенно. - Я-то ладно, пожила. А ей... Не сделаешь, не справишься, сама Кензи глотку вскрою. На себя грех возьму. А моя смерть на тебя ляжет. Как камень мельничный. Слышь меня? Слышь, немтырь окаянный!? Будь ты не ладен!
  Летят белыми перышками стружки, вьются-завиваются в спиральки, скачут колечки, режет и щепит нож податливое древо. Нет слов у Хана. Ни для кого нет.
  − Чего сидишь-то? Яйца высиживаешь? - опять пристал к нему Нисл. Специально подменился в стражу встать. Не верил он, что Кхан (или как там его?) возьмется за поручение. Заскулит. А то в бега дернет. Вот тогда-то его час настанет. Поквитаться. - Или обделался? - гвил шумно втянул воздух. - Вроде как жиденьким потягивает с твоей стороны, − риготнул довольно и зло. - Не учуют? Или в другую сторону мнишь метнуться? Ну-ну... Бог в помощь.
  Из вечерней темноты вынырнул винтенар. Охотничьим псом обошел фургон, заговорил с Ханом.
  − Подсобирывайся, − произнес он сдержано.
  Не своей волей, а человека на смерть посылает. И будет ли толк с той смерти, одному Создателю ведомо. Похоже не будет. А хотелось... желалось... чаялось... Провалится вылазка, мессир Веронн всех на штурм погонит. Под стрелы, под кипяток и камни. А у них что? Три лестницы, да лучников десяток, наступ прикрыть. Побьют. За успех винтенар с готовностью простил бы Хану смерть Лё-Рю. Покойнику все одно могильных червей сытить, а вот ему пожить охота. И остальным тоже. Как человек войны, винтенар понимал трудность... невозможность исполнения поставленной задачи. Потому неспешность Хана вызывала у него уважение. Не трясется, не бегает с расспросами, не лезет за советом. Ждет своего часа. Может и смерти своей ждет.
  − Стража на стене сменилась. Будут до утром. Где-то через час обход.
  Хан кивнул. Отложил остаток деревяшки. Вытянул из-под козел сапоги. Вытряс сор, постучав по голенищу. Старательно намотал портянки, расправил складки, обулся. Встал, пробуя, не жмет ли где, не давит. Удовлетворился и... сел на место.
  − Обождем чутка, − согласился винтенар, уразумев значение кивка и коротких сборов.
  Хан казался присматривающим за ним неправдоподобно спокойным. Сказали бы мертвым, но живой тварь. Во что только спокойствие его выльется? Наплюет на слова Веронна или сможет проявить себя. С уверенностью никто не возьмется утверждать. Но тяготели - сбежит. Вывернется от смерти, что уж из под вил.
  Ничем подобным Хан не мучился. Мог сбежать, а мог и остаться. Он вообще подозрительно, много чего, оказывается, мог. Запрячь лошадь и не запутаться в ремнях и шлеях. С железом малым - ножами и топорами управлялся на загляденье. Человека прибил, не напрягаясь и не раздумывая. Но все эти ,,могˮ и ,,умелˮ мало что объясняли. Очень важны ощущения. Не итог устремлений, а окрас произведенных действий. Тона, полутона. Штришки порой важней главных линий рисунка. Вроде картин, где фон и тень от фигуры важней её самой. Отсюда настороженная подозрительность, не слишком ли многое укутано в беспамятства? Для чего? Не оглядываться на прошлое? Не видеть лишнего? Чтобы ни пряталось в прожитом, так не должно быть и не будет. Как это не парадоксально подсказки в себе самом. Пускай память не желает откликаться, но на раздражающие факторы отлично отзывается тело. Мышцы помнят не меньше. Не ключик ли к минувшим дням и ночам? Очень может статься. Однако сидя смирно на заднице, ,,ключикомˮ не воспользуешься. А потому ...
  Назначенный срок истек быстро. В уме ли отсчитал время или подслушал в размеренном плеске воды в ключе, Хан спрыгнул с повозки. Выдернул шабер из-за пояса опешившего гвила и растворился в темноте.
  Винтенар, объявился на шум и пресек гвалт и запоздалую слепую беготню.
  − Сидел смирно, потом скок ко мне! Шабер хвать и убег, − поведали начальству хронологию произошедшего.
  − Убег..., − передразнил винтенар раззяву. - Чего же тогда живой, коли он утек?
  Только теперь гвил сообразил чем, могло закончиться для него ,,хватьˮ. С перепугу ли, пообещал поставить свечу Святому Панкратию. Уж сколько таких зароков давал, а все не досуг исполнить. То денег ни фартинга, то жалко на такую ерунду тратиться. Осерчает святой, тогда что?
  Хан оказался под стеной к окончанию обхода. Посты проверены, зуботычины засоням розданы, их матери погано облаяны, вся родова непотребно поименована.
  − Заснете, заебы грешные, вниз сковырну и будить не стану. Вы не за себя отвечаете, не за стену. За жизни своих товарищей. Так что держите мое слово в дурных своих бошках крепко. Может поумнеете хотя бы до утра.
  И опять хрясь в рожу, хрясь! С душой, с хрустом выбитых зубов, шлепком свернутых скул, сопением расквашенных носов.
  Хан ящеркой вскарабкался по герсе на самый верх. По цепи, на одних руках, добрался до подъемной балки. В узкую щель не пролезть, тесно. Понаблюдал внутри. Гэллы готовились вечерять. Чесночный запах и дымка курицы. Слабо тянуло пивом. На четыре хари один кувшинчик. Губы помочить!
  Встав в рост, Хан обшарил каменную кладку на сколько дотянулся. Запомнил щели всунуть пальцы, неровности поставить ногу, трещины втиснуть шабер. Закончив осмотр, недолго подождал, слушая ветер и собак. Тявкали. Не за стеной. Дальше.
  Полез. Где быстро, где медленно, где смещаясь вбок, где подолгу зависая. В трудном месте использовал шабер. Опасался, паршивая сталь лопнет со звоном и выдаст его. Шабер выдержал. Через час горевшие огнем, сбитые пальцы Хана уцепились за камень между зубцами.
  Прислушался. Шагали двое. Схема караула проста. Один ходит вдоль всей стены, от угловой до угловой башни. Другие провожают по своему участку, передать следующим. Обходящий ни на миг не пропадает из поля зрения.
  Со сдерживаемым выдохом Хан подтянулся. Затаился. Чувство контроля чужого взгляда вырабатывается долгими тренировками, терпением и кровью. Вколачивается в подкорку десятками схваток, вбивается в тело ушибами и синяками проваленных попыток. Иначе никак. Не придумано....
  В висках легкое покалывание. Слева... слева... справа... справа... Тут нет ритма, нет формулы, нет подсказок, когда действовать. Мгновением раньше, сейчас или позже... Ждешь... ждешь... ждешь... Обостряя слух, ощущения, доверяя наитию... Слева....слева... справа ... Чехарда покалываний подстраивается под сердцебиение. Обманка, собственное желание упорядочить хаос, понять... предугадать... Не поймешь, не предугадаешь... и лучше не предугадывать.
  Истекают секунды.... Истекают минуты... Бытие обретает неторопливость, тягучесть меда... Вязнут... Замедляются звуки шагов, сонно моргают звезды, сморено обвисает стяг... Слева........... Слева........ Справа......... Слева....... Разрывы в покалываниях все дольше и дольше... Справа....... Хан тенью мелькнул за спинами охраны. Парапет стены в ярд шириной. Но это только-только успеть.
  − Шумнуло чего? Нет? - насторожился гэлл, замедляя шаги. Слушал, по совьи крутя головой.
  − Нетопырь наверное? - трусит второй. − Их нынче по чердакам полно.
  − Все одно глянем. А то винтенар, зараза такая, последние зубы выбьет.
  И тот и другой свесились за стену, потыкали-помахали факелом.
  − Вроде никого.
  − Всякая херня мерещится, − пожаловался трусоватый напарнику. ‒ Не люблю ночь.
  − А кто любит-то?
  Хан пережидал, пока стражники успокоятся. По-прежнему, но уже тише, пульсирует и колет в висках. Слева... Справа... Справа... Слева...
  Осторожно, придерживаясь за перила, прокрался вниз. Постоял под лестницей, просматривая темноту замкового двора. Где-то брехали собаки. Повезло что где-то, а не под ногами!
  − Нате-ка! - доносится едва различимый голос, заткнуть собачий призывный лай.
  Хан моргнул раз другой. На короткий миг чернота ночи отступила. В серой дымке увидел открытую дверь, человека кидавшего объедки псам и... опять непроглядно.
  ˮНадо было сладкого пожрать,ˮ − запоздало посетовал он на собственную забывчивость. Не помнил то ладно, человек много чего не помнит. С чего вдруг вскрылось? И откуда знал про сахар?
  В оконце караулки свет. Подле силуэт гэлла. Хан двинулся туда. Темень отлично скрывала его. На углу сарайчика, в бочке с водой, купался кусок ночного неба. Зачем-то махнул над бочкой. Махнул будто стер отражение. Черно и темно в воде.
  ˮГлаза,ˮ − опять посетовал Хан, но не поверил. Не в них дело. Странное ощущение. Должно быть так себя ощущает дождинка упавшая в океан. Осознание мощи и обособленности одновременно. Он и ночь. Нет ни звезд, ни диска луны, ни слабого света огней. Это чуждо ему. А вот темнота...
  Под стенкой завозились. Хан напряг зрение. Подросший щенок зализывал рану на задней лапе. Учуяв человека, попробовал примирительно заскулить, но под взглядом Хана лишь заелозил, забиваясь вглубь дыры и прижимая уши.
  Гэлл коротал дозор с куском хлеба и шматом сала. Так и помер, сипев набитым жрачкой ртом. Используя пику, Хан поддел стражника повыше и приколол за шиворот к деревянной балке. Устал человек мотаться туда-сюда в охранении, прислонился перевести дух.
  В караулке тесно. Воинскому люду удобства излишне. Лежак, из неструганных досок закинут овчиной. Грубая столешница в осмолинах. На ней временами разделывали забитых свиней. Из остальной меблировки табурет и стул. Стул случайный гость. Винтенар приволок. Любит благородная жопа с комфортом сиживать. Светильник на подоконнике, манит мотыльков и комарье. За столом двое. Лицом к входу и спиной. Из еды хлеб, ветчина, горсть печеных каштанов, кувшин с вином. По запаху дешевый вердеш или легуа. На посту нельзя. Так они же не на посту!
  − Ну, кум, будем! − поднял чокнуться дальний. - Одну войну пережили, другой глядишь и не случится.
  − С кем воевать-то? С Амалем? Зимой сам сдохнет. Ему в нашем краю корки черствой никто не подаст.
  − До зимы далеко... А воевать предпочитаю с бабьем. В плен возьмешь хорошо, сам сдашься еще лучше.
  Шутка и тост одобрены стуком кружек. Кумовья дружно заглыкали вино. Пока донышки торчали к верху произошло много чего. Дверь приоткрылась. Некто остался вне жидкого света. Изъятый минуту назад баллок, ширкнув, вошел под пятый позвонок ближнему стражнику. Вино полилось по подбородку, за ворот, на грудь. Гэлл повалился набок.
  − Ты чего кум? - вылупился дальний, стукнув о столешницу пустой кружкой.
  Успел увидеть быстро шагнувшего в караулку незнакомца, мах его руки. Отблеск стали ослепил глаз. Боль порвала глазницу и прострелила в затылок. Гэлл смахнул кружку на пол и завалился лицом в закуску, в немом зеве загребая порезанную ветчину за губу.
  Хан притушил лишний свет. Рассадил мертвяков. Одного привязал к спинке. Коряво, но на скорую руку сойдет. Из оружия позаимствовал, баллоки с поясов. И свой нож из глазницы мертвеца. Светильники переставил. В окошко не поймешь упились молодцы или кимарят. Постояв минуту, сгреб в жменю сало и хлеб. Выйдя, швырнул щенку. Пес, забыв о ране, высунулся, жадно хватая подачку.
  Отерев жирную руку о штаны, Хан шагнул в проход, в надвратную башню. Поднялся по лестнице. В щель в двери рассмотрел помещение. Рядом с механизмом подъема стол. На столе единственный светильник, в плошке с маслом фитиль. Четверо завершали трапезу.
  ˮДа что ж такое!ˮ - усиленно моргал Хан. Окружающий мрак пульсировал то светлея, то обретая первозданную непроглядность. Чем дольше вглядывался, тем серого становилось больше и видел окружающее отчетливей и ясней.
  − Брон, ты проставляться думаешь? - доносится до Хана насмешливый голос с неприятной хрипотцой.
  − За что это? ‒ с паузой прожевать недоумевали объявление в должники.
  − Как за что? Энья неделю назад мальчонкой опросталась.
  − А я причем? ‒ бычится Брон понимая к чему затеян разговор.
  − А кто причем? - дружно гогочут приятели.
  − К ней половину казармы ходила! - возмутился непроставившийся отец.
  − Э, ты не юли! Я мальчонку видел. Рыженький, вихрастенький! Весь в тебя!
  Опять гогот. Папаша ни рыжим, ни вихрастым не являлся. Смуглей цыгана и волосом черен.
  − Даже канопушки твои! - измывались дружки над назначенным от общества родителем. Не разводить безотцовщину.
  − Да идите вы..., ‒ обидно Брону быть объектом подколок. Ладно свои, а винтенар услышит, мессиру доложит, могут и оженить на шалаве. Будешь до старости чужой грех покрывать. Кормить, одевать.
  − Может его мухи обосрали?
  − Кого папашу или мальчонку?
  Хан просмотрел каждую щель в двери. Нож дотягивался до крючка. Откроет. Пошарил над дверью. Тянет слабый сквозняк.
  − Ну, так что? - не думали отступаться от назначенного в отцы. - Когда накатим за здоровье мамы и сынка?
  − Ссаться начнете, − огрызнулся Брон. Встал бы да ушел, так служба. До утра с дураками куковать, их ржач слушать.
  − Ты проставься, а там посмотрим.
  − В гости приходить-то можно? - ржет один из четверки. - А то соскучился!
  − Соскучился, чепуху руками мять!
  Хан спустился вниз, приоткрыл дверь и подсунул под нее деревяшку, не закрыться. Вернулся.
  − О тебе уже и священник спрашивал, − не унимались скулили над парнем приятели. - Мальца-то крестить надо. Хочешь, я кумом буду?
  − А что, свой человек!
  ‒ Дак и до этого чужим Энье не был, ‒ подхватили шутку.
  - И куму хорошо, и куме неплохо! ‒ последовало всем понятое обобщение.
  − Ха-ха-ха! Га-га-га! ‒ в три глотки.
  Хан скинул крючок, легонько потянул за ручку двери и отпустил. Свет мотнулся, дверь слабо стукнула. Гелды разом прервали веселье. Потянулись за оружием.
  − Уэлт, ты дверь закрючил, сквозит?
  − Конечно!
  Опять стук. Задуваемый светильник зашипел.
  − Закрыл он. А если васлет припрется? Всем за тебя получать?
  − Да закрыл я, − возмутился заподозренный в халатной оплошности.
  Послушная руке Хана, дверь стукнула сильней. Опять заплясал свет, мешая и путая тени предметов и людей.
  − Доверь дураку, ‒ ворчали на виновника.
  Гэлл поднялся, забирая светильник с собой.
  − Смотри, погаснет!
  − Не погаснет.
  Дверь раскрылась шире, заставив сбиться с шага. Сквозняк почти задул огонь.
  − Говорю же, осторожней!
  − На Энье осторожничай. Учить меня взялся.
  Мнимый сквозняк приоткрыл дверь. Гэлл внезапно замер. Нож остро уперся в подбородок.
  − Тщщщ..., − предупредил Хан, прячась за опешившего воина от остальных. Хлопнул по светильнику, задавил свет ладонью. Тупо стрельнула боль. Запахло паленое мясо.
  − Не задует, не задует! Криворукий хер! - бурчали в темноте. На пол бухнулась плошка. − Еще и светильник уронил!
  − Сейчас второй зажгу, − засуетился третий, папаша.
  Слабо чиркнуло и брызнули искры. Воздух колыхнулся от резкого движения рядом.
  − Да не маши руками. В рожу попадешь!
  Странный звук. Знакомый. Когда сталь входит в плоть.
  − Эй, Уэлт? Трой? - заспешил Брок, чиркая огнивом.
  Под лопаткой остро кольнуло. Сознание угасло вместе с искрами. Темнота вокруг стала непроглядной.
  Хан сделал круг по комнате. Повернул к двери. Остановился. Недобро вздохнул. Видел в темноте. Без света. Без света даже лучше.
  ˮПонятно,ˮ − вспомнил он проблемы со зрением. А чего понятно? И откуда понятливость такая? Напрасные старания. Не вспомнить. Одни догадки.
  Закрючив дверь, Хан растащил убитых. Кувшин выставил на видное место. Кружки в разброс, одну повалил. Опитки плеснул на стол и пол. Они едва блестят в полоске лунного света. Запах пива приглушил запах крови. Придирчиво оценил инсценировку. Так себе.
  По боковой лестнице спустился вниз. Безбожно скрипели ступени, пугая звуком мышей и крыс. В углу свалены истлевшие мешки и корзины, наполненные непонятно чем. Осмотрел запоры на калитке. Не без труда открыл. Но то полбеды. Окованная с обеих сторон махина, не ведавшая ухода с приснопамятных времен, в ржавых коростах, затянута паутиной, облеплена пылью. Сходил, забрать светильник. Подливая в петли остатки масла, помалу увеличивая амплитуду, осторожно тянул и толкал, тянул и толкал. На себя от себя, на себя от себя. Рутинная, тупая и долгая работа.
  
  
  25. Туат Хюльк. Замок Эсбро.
  
  ˮСветает,ˮ − предугадывал Дуанн нарождающееся утро. Еще полно звезд, за пятном облака не видно луны и на востоке только-только бледнеют осенние небеса. Контуры замка сливаются с фоном сонного леса и едва просматриваются. Неуверенная штрих-линия на темном чуть темнее. Риагу показалось, конечно, показалось! он никак не мог видеть прятавшегося врага. На стенах, в башнях, в высокой траве и чахлых кустарниках. Даже во рву, готовых вынырнуть хищными жадными рыбами и ударить в неподходящий момент.
  "Кому как," ‒ колкая мысль вернуться к наблюдению замка и неба.
  ˮСветает,ˮ - дергал за полы плаща настырный ветер. Дуанн кутался, но напрасно. Свежо... Холодно... Осень выстывала в ожидание снега, морозов и вьюг.
  Рядом с риагом, стремя в стремя, сопит, что бугай в ярме, Сиоп Дорд. Голова не покрыта (шлем подмышкой). Плечи не во всякий дверной проем пройдут. Сжирает за присест барана и выпивает ведро пива. Здоровяк заменил Бутса и жаждет оправдать замену.
  ˮСветает,ˮ - плещется в бережок ручей и бежит, бежит, бежит прочь, качая прощаясь прибрежную осоку.
   Предутрие ‒ самое время горячих молитв, мудрых размышлений, настроения на добрые деяния и душевного просветления.... Куда там! Риаг сердится. На себя, на каждую истекшую секунду, на всякую наступившую и следующую ей. Из молитв на уме короткое слово - Светает! Размышления куцы и однообразны. В деяниях ни следа доброты, а просветление... И так светает! И почти паника... Если сигнала не последует, что тогда?
  Веронн расслаблен и терпелив. Коротая вынужденное безделье, подтягивает ремешок, тут же ослабляет, вновь подтягивает. Взвинченный Йюхен подражает ему. Дергает ремни и пряжки. Оставив в покое доспех, принимается рассматривать ногти, откусывает заусенец, сплевывает. Надевает латную рукавицу. Снимает.
  Бусси замер соляным изваянием. Не двигайся и ничего не произойдет! Шелохнешься и все сорвется в круговерть беспощадного встречного боя. Таков его настрой, его страх, его дыба, мучить и изводить себя.
  ˮСветает! Светает!ˮ - оповещает округу бойкая птаха, перелетая с ветки на ветку. Крутиться поблизости людей. Любопытная и беспокойная.
  Веронн сбивает щелчком соринку. Треплет коня. И для фрайха время не быстро, но не столь тягостно.
  − Пора, мессиры, − командует он Йюхену и Бусси.
  Первый мягко соскальзывает с седла, второй, изображавший идолище, тяжко спрыгивает.
  − Сигнал? - зачем-то спрашивает Йюхен. Баннерет прекрасно знает, никакого сигнала не подано.
  − Пора, − подтверждает Веронн начало штурма.
  Бесшумные фигуры воинов шаг за шагом растворяются в ночи, сливаются с ней. Но риагу видится, он различает их и потому провожает взглядом.
  − Откуда тебе знать? - прерывает молчание Дуанна, не в силах сносить внутреннее запредельное напряжение.
  − Оттуда. Тихо, ‒ не понятен ответ Веронна.
  ˮПочему он так в нем уверен?ˮ − не понимают наставника. Лично в Дуанне такой уверенности нет. Ни в Кхане, ни в себе, ни теперь уже во фрайхе, раз полагается на какого-то неотмытого лапотника.
  Мысли кружат и кружат, танцуют вокруг этого самого ,,почемуˮ. Но ответа не находится и раздражители усиливаются. Не разъяснить. Не полегчает. Не поможет. Выругаться?
  У подножия левой башни внезапная короткая вспышка. Еще! Еще! Внешне фрайх по прежнему спокоен. Он дождался. Давит вздох облегчения. Услышат, поймут сомнения у него были. Теперь не осталось. Ублюдочный северянин!
  "Что б тебе за печкой помереть," - самое позорное пожелание смерти для рожденного на севере, под снежными шапками пиков Скарра.
  Дуанн готов выдвигаться.
  − Ждем, пока не освободят проезд, − не одобряет Веронн пылкости риага, жестом отправляя в замок последних воинов.
  − Мой прадед Эрдульф, первым входил в города! - несогласен Дуанн медлить. После стольких часов томительного ожиданий, мнилось выплеснуть напряжение одним моментом. Веронну подобные порывы молодой души понятны. Риаг чает славы меча и воителя. Но славой королевства не сколотишь. Под громким именем хорошо водить ватагу, разорять деревушки и угонять скот. Для короля надобно противоположное, обеспечить достаток и покойную жизнь подданных, оградив от ватаг.
  − И однажды схлопотал чеканом по темени, − Веронн перехватил повод лошади риага, не позволить самоуправства. − До сей поры шепчутся, его ли сын Пьез Третий. Не завалилась ли твоя прабабка на радостях в постель к одному из рейнхов, отметить желанное вдовство.
  − Ты говоришь об Амалях! ‒ не злиться Дуанн, но желает свободы действовать. Рано или поздно он её получит. Уже скоро. Он достаточно медлил, выйти из-под руки наставника.
  − Риаг должен повелевать, а потом воевать! Устраивать драки предоставь другим.
  − Я и повелеваю. Все в замок! ‒ попытка освободиться не увенчалась успехом. Веронн не уступил. ‒ Фрайх!
  − Не дури! Пока не скажу, будешь возле меня! − не отступился Веронн. Будучи человеком не податливым ни похвалам ни угрозам, для него недовольство воспитанника равнозначно ветру в лесу. Пошумит и стихнет.
  − Ты! - повысил Дуанн голос, округляя гневом глаза.
  - Пора привыкать отвечать за других, а не другим за тебя, - успокаивает фрайх горячего воспитанника, не забыв напомнить. - Под Крэ ничему не научился?
  Крэ... Крэ... Крэ... − оно не украсит список деяний, и лучше его не вносить ни в какие списки.
  Проникновение в замок происходило беспрепятственно. Но всегда отыщется раззява, запнется на ровном месте, где до него прошли-протопали десятки. Доска прошуршав по стене, брякнулась и противно задребезжала на камнях. Виновник шустро наступил на прыгучую деревяшку, прервать звук. Короткая тишины... Статичность фигур, грозовая наэлектризованность рассветных сумерек. И сразу крик, суета, огни, лязг железа.
  Дозор на стене вырезали и лучники, грохоча по ступеням переходов, заняли позицию. Яростно дергая тетивы, садили стрелы в проспавшую вылазку охрану. Застигнутые врасплох гэллы Мюрра плохо и наспех одеты. Кто в стеганом акетоне, кто в кольчуге, кто с голым пузом, но со щитом.
  Темп стрельбы нарастал. Спешили реализовать преимущество неожиданности. Тир закончиться быстро и начнется бой! Они никудышные мечники и потому их спасение, их фора жить ‒ стрелы.
  Ударом молота свернули храповик и подъемный мост грохнулся, осаживая тяжестью в грунт опорные столбы. Из настила выломило доски ‒ взлетели выше машикулей, стрельнули по сторонам щепки. Из окантовки выбило ржавые тяжелые клепы, со свистом прошить сумерки утра. Где шли густо, сбивали траву и ветки. По цепи вверх понеслась упругая волна. Звонкий щелчок и цепной обрывок, размазав гвила по перегородке, обвис хвостом, качаться и карябать камень.
  − Наддай! Наддай! - орали захватчики, налегая вращать ворот, рывками вздергивали герсу вверх.
  В воротной арке яростная свалка. Во встречной атаке вои резали воев. Без жалости, с криком, с надрывом дыхания, скользя в пролитой крови, в воде, на тонком ледку. Узкое пространство противно отзвенивало ратное железо. Удары что клевки молотка по наковальне.
  Молоденький гвил, поскользнулся и упал, угодив лицом в вывороченные кишки. Рванулся подняться и ослаб, уставился в мерзкое сплетение сизых внутренностей.
  − Блядство! Блядство! - растеряно ругался молодой не в силах подняться.
  Его втоптали в грязь свои же, не мешать им.
  Опцион Бертри оборонял занятую стену и лучников. Лучников даже больше. Позицию еще можно отбить, а стрелков вырежут − взять негде. Две атаки прокатились почти без разрыва. Бертри ухитрился сдержать натиск и не пропустить гэллов к подъемникам. Дружным тараном щитов сбивал с лестниц, устраивал завалы, наспех взламывал полы, наделать провалов. Приказал плеснуть в известь воды. Кипящая жижа три минуты близко не подпускала противника и бой велся со средней дистанции. Пики, топорки, дротики рассекали воздух в обоих направлениях. Ругань, угрозы, проклятья, хрипы, стоны. Набравшись силы безумие выплеснулось в короткую схватку.
  Бертри встретил бой достойно. Гэлла, саданувшего в щит − вдарил так показалось рука оторвалась! ‒ пинком отправил к перилам. С короткого разбега, двинул корпусом, сбросил и гэлла и выломанный участок заграждения. Сам едва не кувыркнулся следом. Задержался на самом краешке. Успел развернуться. Как на танцульках, на одной ноге. Грохнул мечом в шлем ближайшего противника, свалил в ноги и долбил краем щита, пока не прикончил. Предупреждая новую атаку, под прикрытием все тех же лучников, используя меч не по назначению, сковырнул четыре лестничный ступени. Ловчей обороняться. Пока возился, в него метнули копьецо и топорок. Потерял наплечник ‒ лопнули ремешки. Рассекли скулу, подбили глаз.
  При поддержке стрелков, Йюхен со своими людьми, проскочил к замковой казарме, успеть блокировать из нее выход. В казарме хольды − умелые и лютые до боя мужики! Не спарсы, но тоже хорошего мало.
  Дверь подперли столбцом, накатали чурок, привалили тележку с картошкой. Действовали наскоро, наспех. Баннерет тут же расставил гвилов, держать оборону.
  − Щиты вперед! Здесь стоять! Вылезут, ляжем!
  Запертые в казарме не дожидаясь подмоги, рубили дверь изнутри. Дерево толстое, старое, сухое до звона, подавалось плохо. Пружинило, трещало и не кололось.
  − Приглядывайте! - приказал Йюхен, принимая на щит первого набегавшего противника.
  Бусси с вверенным десятком зачищал замковый двор, не позволяя противнику сгруппироваться в организованную атаку. Рубили направо-налево, ни задумываясь, ни присматриваясь. Их васлета, Бусси утихомирил лично. Разбил височную кость, смешав костную крошку с глазным яблоком. На метавшихся в страхе баб и замковую обслугу орали.
  − Назад суки! Всех валим! Всех! В норы! В норы лезьте!
  Понятливые прятались, непонятливых - клинками в кровь, в мясо, на смерть!
  Крепких боннахтов одолели числом, да и было их пятеро. Лихом неуемным прошлись и умертвили замкового псаря, подручных его и питомцев. Здоровенный алант едва не задавил Бусси. Выпрыгнул откуда-то из-под хламья. Мощные челюсти клацнули и сомкнулись на горжете. Псина повалила десо на землю. Аланту сломали хребет ударом цепа, разбили голову в брызги. Потратили время размозжить челюсти, сняв хватку.
  ‒ Дальше! Дальше! ‒ гнал Бусси людей, закончить рейд. Вернуться и помочь Йюхену.
  Священнику и рта не дали раскрыть. Поповская кровь священна - церковь не спустит поругания - сунули в чашу со святой водой. Минута пузырей и отошел к святой небесной братии. Свои к своим. Ловко получилось, почти и не задержались.
  В кухне развалили посуду, рассыпали с шестов связки лука и чеснока. Обварили кухаря, стряпух заголили валять и пользовать.
  ‒ Куда блядские выродки! Потом! Все потом! ‒ не позволил непотребства Бусси.
  Девок зашугали в подвал и заперли.
  - Ох, за что милостивцы? - вопили бабы.
  - Вернемся не так охните! - грозили им гвилы.
  Скорым маршевым броском по лабиринту халуп, сараев, подклетей. Выкосили десяток гэллов, разменяв на троих своих. Вломились в лечебню. Вход им пытались заслонить лекарь и его ученик. Плешивый и картавый медик пытался урезонить.
  − Здесь только хвог"ые!
  − Полечим! - и пластали и лечилу, и ученика, и раненых, и немощных, и роженицу. Все походя, спехом.
  Подозрительную дверь, ведущую в длинный коридор-переход надежно завалили.
  Последняя остановка - зал обеден. Дерево в кучу и тут же запалить. Без надобности, без пользы, без мысли.
  − Возвращаемся! - пятился Бусси от набиравшего мощь огня. Пламя лизало дерево косяка, расползалось по половицам. Жадно заглатывало пролитое на солому масло, углило тряпье и мусор. Добравшись до человеческого тела, зафыркало, заурчало, набрало мощь, поднялось ввысь к потолкам, коптило и воняло немилосердно.
  Отряд Бертри истаял быстро. В нем и людей-то раз-два и обчелся! В последней схватке двое уцелевших прикрывали опциону фланги, не давали зайти за спину. Бертри увернулся от франциски, закрылся от копья. В безвинной ситуации неожиданно ,,зевнулˮ и корд развалил ему щеку и выбил зубы. Глуша боль криком, не сдавался, рубился остервенело, на характере. На запаленном вздохе, втягивая в себя через дыру кровь и воздух, пока не затошнило. Держал в себе пока не отбился. Отрыгнул на грудь, вытерся рукавом.
  Новая сшибка спасительно коротка. Как чих. Свистнула пара стрел - свои пособили, пара взмахов и стена чиста. Даже не вериться! Шатаясь, Бертри оперся о меч.
  Рядом обмяк на колени гвил. Съехал набок, улегся на замызганный настил, подплывал кровью. Закрылся сверху щитом. Черепаха и черепаха. Второй оперся рукой о зубец не упасть.
  − Тефшись ( Держись!) - подбодрил Бертри старого бойца.
  Тот, икая пробитым нутром от боли, засовывал пальцы в рану, заткнуть пульсирующий кровоток.
  − Тефшись, - повторил Бертри. Кровяная слюна пузырилась и стекала из раненой щеки по скуле, по шее, за ворот.
  Тревога застал тана Мюрра в облаках перин и снов в комнате адди его жены. Иногда ему дозволялось разнообразить супружескую жизнь такими вот ночевками не в супружеской спальне. Едва вынырнув из сладости покоя, он подхватился с кровати. Скача то на одной, то на другой ноге, надевал шоссы, башмаки, жипон, поверх поддевы доспех. Путаясь в ремешках, орал команды и высовывался в окно.
  − Держать ворота!
  Стрела ширкнула тана по макушке, кровь потекла на лоб и уши. Обращать внимание на пустяки некогда.
  − Сволочи! - рычал Мюрр, не понятно на кого. На своих ротозеев или обманувшего стражу врага. Втягивая живот, тан торопился застегнуть поясной ремень. Не смог попасть шпилькой в дырочку, отбросил с ножнами вместе, оставив меч в руке.
  Опять сунулся в окно.
  − Гесс! Гесс! Казарму! Казарму! Выпусти хольдов! Освободи их!
  Фьют! Цзинь! Рекошетит стрела о шлем и впивается изголовье кровати.
  − Аааааа! - заголосила Ньяна, адди мистресс Мюрр, натягивая одеяло поверх головы.
  Утешать некогда. Тан выскочил из комнаты, больно цепляя косяк плечом.
  Для Юрга Гесса сегодняшний день не лучший. Вчера перебрал. С жестокого похмелья голова абсолютно не варила, а сил махать мечом... только-только, что махать. На всякий мах по спине пот ручьями, а во рту горечь и сушь. Но приказ прозвучал и Гесс его выполнит.
  Баранья атака - щиты в щиты. Больше шума и толкотни. Тычки мечами, сверху, под низ, в щель строя. Редко рубящие удары, при возможности пинки. Тяжелый башмак-сабатон что булава. Попадет - кость в крошку!
  Левый фланг Йюхена провалился сразу. Приперли и разделали. По стене кровь алой горячей росписью легла.
  Справа не лучше. Просели на полшага. На шаг. На два...
  Оказались, что хлебный мякиш в пальцах. Мяли, катали, плющили. Баннерет удерживал позицию насколько позволяли выделенные ему скромные силы и ожидал подмоги. В сложившейся ситуации, не критичной, но близкой к тому, только и оставалось обороняться и ждать, наблюдая с нарастающей тревогой, убыль в собственных рядах.
  Наметившийся успех обернулся для Гесса поражением. Строй развернулся боком, почти спиной к лучникам риага и подставился. Прицельная стрельба сделалась залповой. Воздух наполнился плотным свистом стрел.
  − Вперед! Вперед! - гнал Гесс своих людей, но атака завязла, потопталась на месте и попятилась.
  Натиск гэллов слабнет, замедляется и дожать противника им не удается. Бой встал в шаге от победы.
  Гесс словив флайт* в ляжку, охромел. В горячке выдрал наконечник с кожей штанов и куском мяса.
  − Лучников убрать! Лучников! - орал он прибывшему из донжона десятку с васлетом Раушем. Строй отвел спрятался за щиты в оборону, выждать время.
  За лучниками началась охота. На этот раз защищать их особо некому. Бертри держался на ногах, но серьезно помочь не мог. Тем более один.
  ‒ Двигайте жопами! ‒ брызгал кровью опцион и готовился умереть с честью. Как говорили в его краях. Честь последнее что остается у мертвеца. Он готов.
  Брошенная секира подбила ноги Гокни. Лучник сковырнулся с лестницы, проехал юзом вниз. В него в остервенении всадили копья. Наконечники вошли вязко, с хрустом.
  − Уууу! - заблажил Гокни, извиваясь червем. Его забагрили крюком каузы* и отволокли под навес. Прикончили, разорвав брюшину, размотав кишки и напихав в разверзнутое чрево грязи.
  Следующий Брайс. И тоже копьем. Когда метнули, лучник не углядел. Мощный удар откинул Брайса к стене. Острие вышло насквозь, пришпилив его к ставню-тапеку. Брайс засучил ногами, наблюдая в кровавой пелене, силуэты врагов. Силился поднять лук, но промахивался достать стрелу. Он уже не увидел... Первого гэлла в подзатылок, второго в шею. Хейгс! Спасибо ему! Жаль не сочтемся... Самого Хейгса позорно достали из деревенской пращи в висок. Хрустнула кость, закатились глаза, лег мордой в настил и все.
  Менли и Доуна зажали, что овец в загоне. Брыкались недолго. Изрубили в куски. И самих, и луки, и налучья. Глянешь и не признаешь в мертвых, кто были.
  Сопляк Ченс угорело метался, не позволяя себя схватить, дотянуться мечом или копьем. Вскакивал на зубец и, балансируя не свалиться, отстреливал серию по две-три. Мчался во всю молодецкую прыть, перепрыгивая мертвых и раненых, разворачивался на сто восемьдесят градусов, пустить шир* в преследователей с десяти шагов и продолжить бежать. Впрыгивал повыше, на ящик или бочку, и успевал выпустить пару стрел до того как сам становился мишенью. Стрелой порезали ухо. Пращный камень между ног обжег ляжки. Выше и яйца бы начисто отшиб. В самый отчаянный момент, вот она, смерть, рядом, плюнь не промахнешься, уселся на перила и, собирая занозы на штаны, съехал, всаживая во всякого неприятеля, в кого мог попасть. Тетива пела лютневой струной. Рука сама чувствовала сколько тянуть, когда отпустит. Почти и не целился.
  Вжыхххх! - в глазную щель личины.
  Вжихххх! - в незащищенную шею.
  Вжихххх! − под ключицу, вздыбить перебитые кости курганом.
  Бац! пришпилил башмак к настилу и добил тут же. В ощеренную в крике пасть.
  Опять вверх, пригибаясь и уворачиваясь от бросков.
  Уф-уф-уф! ‒ Прогудело топорище кельта*, крутясь мельницей.
  Фррррррр! ‒ треща ремешком прошел над плечом брошенный тарч.
  У перехода почти зажали. Лезвие меча мелькнуло у глаз.
  ‒ Мама! ‒ визгнул в страхе Ченс. Может и обмочил штаны со страху, но не сдался. Юркнул под руку, съехал и дальше бежать, округ и на верх.
  Большого роздыха Йюхен не получил, гэллы с лучниками управились быстро.
  Юрм Гесс, вживив подоспевший резерв в строй, выдвинул вперед тех, у кого клевцы и пламеи, двинуть атаковать.
  − Стоим! - надрывался Йюхен, прячась за подобранным с павшего щитом. Свой потерял. Так хряснули − ремни оторвалась. В этот тоже лупят, грохот в башке отдается. От щита в лицо летит щепа, дцынькает окантовка, звенит и вминается умбон.
  Гэллы наседали и наседали, действуя единым фронтом. Выталкивая Йюхена и гвилов с занятого пяточка.
  Баннерет с нарастающим беспокойством вслушивался в треск дерева. От двери летели отщепы. Вот-вот хольды освободятся. И тогда... Йюхен старался не думать. Легче умирать. Где-то, на задворках разума моталась бледная мыслишка.... Огузок мыслишки.
  "Если бы не повесили Бутса..." Что из того следовало, он не продолжал. Поздно о том думать и сожалеть.
  − Вырвутся! Вырвутся! - запаниковал рядом кто-то.
  Крик почти сразу перешел в блеянье агнца под рукой резника. Шипастый цеп смял и трахею, и ребра.
  − Стоим! - ревел Йюхен.
  "Если бы не повесили Бутса," ‒ не отлипала мыслишка. Колола и буравила мозг.
  Вынырнув из-за дальнего угла, на выручку спешил Бусси.
  ˮДавай! Давай! Давай!ˮ - мысленно подгонял баннерет подмогу. Малую, но другой не будет.
  В казарме, в оконце подсадили лучника.... Тот выцелил Бусси.
  ...Не у всякого хватит духу, смерти в глаза заглянуть. У большинства кишка тонка. Что поделать, смерть херовый предсказатель. На ближайшее будущее, буквально мгновения, не самые радужные перспективы. Причем для всех.
  Бусси увидел лучника. Увидел близко. Каждую черточку, морщинку, родинку на губе, злой прищур. Как тянет тетиву. Плавно, на вдохе.... Как сгибается лук, сближая плечи, расправиться выстрелом.
  Внутри, за ребрами, хлипко. Мир сделался мягким, горячим, текучим.
  ˮГосподи!ˮ - рвется немой крик перепуганной плоти.
  ˮГосподи!ˮ - молит душа, торопит заступничество.
  Тяжелый колун смел стрелка с позиции. Брызнула кровь разбитого лица, бессильно выпала стрела сорвавшись с тетивы.
  − Господи! - вздыхает-всхлипывает Бусси, оттаивая охолодевшим нутром. В горле горячо, будто в мороз жадно хватанул кипящего глинтвейна.
  Нет подумать, причем тут Господь? Хан постарался, руку к спасению приложил.
  − Дури на двоих.., - прохрипел гвил за плечом Бусси, видевший бросок. С приличного расстояния летело.
  Всхлип ли не дошел до Создателя, или Хан посчитал свое участие в спасении десо законченным и не вмешался вторично, но срубили Бусси, в пустяковой драчке пятеро против трех. Руку отсекли, а затем и голову сняли. Отпрыгнула капустным кочаном и закатилась куда, запнутая в толчее.
  Дверь больше не звенела, жалобно всхлипывала, содрогаясь от ударов. Лопнула доска, пустила длинный скол. Выпятилась верхняя петля. Под нижний край подсунули лавку. Навалились раскачивать. Со скрипом, выдирая гвозди из навесов и стяжек, дверь, расползалась веером.
  Гесс успевал командовать на две стороны. Следил давить Йюхена, пробиться к казарме и отгонял гвилов покойного Бусси. Лишившись командования, те активность умерили. Баннерет попробовал скомандовать усилить натиск, но едва не прозевал выпад. Голова отдернулась, рот захлопнулся, клацнув кончик вражеского меча. Скрошились два передних зуба, порезав язык и губу.
  "Сука! Где риаг?" ‒ нылось в груди. Победа медленно ускользала из рук. Быстрым всполохом мелькнуло напоминание о Бутсе. Если бы его не повесили!
  Огненной кометой пролетел заткнутый горящей тряпкой кувшин. Угодить в высокое, под самой крышей оконце. В казарме еще больше шума, топот, возня. Застеленная на пол для тепла в три слоя солома занялась сразу. Повалил сизый дым, языки пламени рванулись к стропилам и кровельной дранке. Второй кувшин обдав жаром макушки гвилов, разлетелся о дверь, плеснул огненные языки внутрь.
  ‒ Охерел! ‒ крикнул Хану самый перепуганный, сбивая с плеча горящие капли. Кто-то сбросил шлем. Обжигающая струйка ушла заворот.
  Бой на мгновения замер. Люди заворожено слушали нарастающий вой горящих заживо людей.
  − Открооооооте!!! Откройтеееее! Помогитееее! Богом прошуууууу!
  Пауза закончилась внезапно.
  − Гесс вперед! - проорал владетель Эсбро.
  Ченс никогда не видел тана Мюрра. Он даже не знал, существует ли таковой на белом свете, что храбр, умен и умел, не смотря на молодость. Только-только двадцать пять минуло. Не слыхивал о его славе знатного мечника, выигравшего прошлогодний турнир в Инхорне. О задатках поэта, большого женского угодника и любимого мужа. Много чего не ведал молодой лучник Ченс про владетеля Эсбро. Но именно в него пустил последнюю стрелу. Так уж вышло, не загадывал, не выискивал, не зарекался. Хлопнула тетива, засвистело оперение, сверкнул наконечник, и угодила стрела в око. Вошла в глазницу и вышла в затылок, упершись в шлем. Перешагнул через порог донжона тан Мюрр, выпустил из руки родовой меч и упал бездыханным. Хорош выстрел и стрелок хорош, ничего не скажешь.
  
  
  26. Замок Эсбро.
  
  Поднять полностью герсу не удалось. Риагу Дуанну, Веронну и Дорду пришлось спешиваться и корячиться под преградой, пачкая руки и одежду. Можно было в калитку войти, но Кайона обязывала предводителя, если он только не самолично взобрался на стену, входить исключительно через парадный вход. Победа победой, а урону владетельной чести быть не должно!
  От вида крови, порубленных тел, стенаний раненых и умирающих, разорения и разрушения Дуанну сделалось хмельно. Сладкой волной ударило в голову, зашумело в ушах, забухало в висках. Победа! Победа! Победа! Перепрыгивая через павших и лежачих живых, скача через лужи и грязь, ринулся к донжону, размахивая мечом.
  ‒ За мной! ‒ успел Дуанн рубануть раненного, не разобрав свой ли чужой тянется.
  ˮБестолочь!ˮ − проводил Веронн воспитанника хмурым взглядом. Не умнеет. И поумнеет ли? Королевский венец не всем в пору, но мечтают носить и носят многие. И те, кто впоследствии станут мудрыми владетелями и те, кто так и останутся посредственным рубаками. Выпадают варианты и хуже.
  − Дали дружно! - выл Дуанн, созывая гвилов следовать ему.
  Жидка дружина людьми, но сколько набралось из уцелевших и легко раненных.
  Победы одерживаются не числом, а умением! Помним. Знаем. Но числом проще и верней.
  Гесса и гэллов наскоком смяли, задавили злым порывом. Секли и рубили без жалости, вымещая страхи и сомнения. О пленных не думали. Настрой не тот. Мешались подступать к донжону. До полной победы оставался один рывок!
  Нижний зал риагу сдали без боя. Защитники дружно отступили по лестнице второго этажа, устроив завал на ступенях и площадке, набросав лавок и натолкав сундуков, перевернув наверх посудный дубовый поставец. Серебро тарелей и мис раскатилось по углам, зазывая за собой блеском легкого богатства.
  Возглавлял оборону бру* Хакль, муж бесталанный, но упертый и упрямый. Покойный тан Мюрр поручил ему защищать донжон. Он и будет её защищать. Пока не получит обратного приказа.
  − Во славу риага! − больше всех орал сам Дуанн. Ему вторили Йюхен, Дорд, гвилы.
  Остудить вражескую атаку, последний лучник обороны, садил на скорость стрелы. Почти в упор. Слышно, бьет тетива о наруч и жужжит в полете оперение.
  Цокнул под ударом наконечника наплечник Дуанна. Охнул прошитый в шею гвил. Невнятно выругался простреленный в челюсть опцион. В лучника швырнули шестопер. Тяжелая железо угодило в кисть держащей лук руки. Стрелок взвизгнул, зажимая раздробленную конечность подмышкой.
  − Во славу риага! - бесновались гвилы ведомые Дуанном.
  Сброшенная сверху цветочная кадка вбила голову мечника в плечи, швырнула земли в глаза следующего, хлестнула ветками по роже третьего. Посекла жесткими листами до крови лицо.
  − Бей - завывал Йюхен, прикрывая голову щитом.
  − Фей! Фей! (Бей! Бей!) - вторил опцион. Обломок не вытащенной стрелы мешал говорить и двигать челюстью. Кровь, не успевая затекать в глотку, лилась на мятый нагрудник.
  Угадав порыв, через перила перевалили тяжеленный кассоне. Сундук накрыл здоровяка Дорда, сломив тело, завертелся дальше, шамкая крышкой. Ударив в грудь, раздавил гвила, оглушил его соседа и закувыркался дальше, прокладывая просеку в рядах нападавших
  ‒ Хо! ‒ торжествовала защита донжона. Маленький, но успех. Так и нападающих немного. Вдруг скоро кончатся.
  Распаленный риаг отшвырнул щит и, без оглядки, рванул наверха, на острие схватки. Ему двинули в грудину, вмазали по роже латной рукавицей, ссадив кожу до крови. Свернули наносник у шлема. Рассекли доспех, выпустили набивку поддевы наружу. Конский волос колко ощетинился. Оскальзываясь на мокрых от крови ступенях, Дуанн дважды падал и подымался. Прыткому хольду отсек кисть, гэллу проткнул брюхо, мордатому мюрровскому васлету пробил шею, прощально получив от него височный удар. Спас съехавший набок шлем.
  − Бей! - надрывает глотку риаг. Сорвавшийся голос пустил ,,петухаʼ. Позора никто не заметил. В глазах плыло и двоилось, но отступать или остановится даже не думал. Отступить, значит потерять все!
  − Бей! Бей! - хрипит и сипит разноголосица за спинами риага.
  Атака вползла, втиснулась в узость лестничного пространства. Преодолев завал, влезла на второй этаж. Люди словно ослепли. Не видели чужих смертей, не считали смертей соратников, и не думали о своей собственной. А насчет гибели... Не их время! Они чувствовали это. Не их! И шли вперед, теряя в рядах, мельчая численностью.
  Не мастеровитого в мечном бое Хакля упокоили подлым ударом. Пырнули в пах, порезали вену, скоро истечь кровушкой. Его васлета, не успел сменить в строю бруги, горизонтальным подрезом по горлу, разхрящили кадык.
  Гибель Славного Упрямца сопротивления не ослабило, но уступая ярости и порыву, защитники оставляли позиции. Возглавляемые винтенаром Риденом, держа ряды и сдвигая щиты, огрызаясь ратным железом, дистанцируясь пиками и совнами, оставили донжон и перебрались по открытой галерее в Дальнюю башню, где и заперлись. Гвилы риага сработали на опережение и завалили единственный выход во двор. Стеречь окна поставили Ченса и Бертри, наказав не зевать.
  Вымотавшийся до коленной дрожи Йюхен, подчищал этажи. Выковыривал неприятеля из потаенных углов и схронов. Нашел в сундуке васлета. Другого в шкафу. Гвилы плохо подчинялись, в боевом опьянении, в горячке, полосовали без разбору чина, возраста и пола. Сопляка, сдури схватившегося за баллок (против мечей!), вдоль и попрек, как тушу в мясницкой лавки искромсали. Двух десо, из худородных, не позарившись на выкуп, загнали на крышу и скинули. Гордый гвидон Мюрра распустили на портянки.
  − Слава риагу! - орали и скакали на верхотуре. Вместо гвидона на флагштоке привязаны штаны, без стеснения одолженные победителем для общего дела.
  Сегодня это сегодня, о дне завтрашнем позаботиться фрейх. Его волей винтенар с полу-опцией полудохлых гвилов, загонял, сдавшихся на милость победителя, в сарай. Нескольких отрядили стаскивать покойников подальше от колодца. Из самого колодца выловили двоих утопленников, чтобы воду не запоганили. Раненных тянули под навес, разворошив и накидав им под спины сена.
  ‒ Сдохнуть мягче, ‒ ржали более удачливые, не получив в бою серьезных травм. Тягали не всех. Чужих, не ходячих, не таясь резали приобщить к мертвякам.
  Безмерно счастливый Дуанн шатался по этажам донжона, не выпуская из рук меча. Кровь все еще кипела. На крики и ругань заглянул в покои тана Мюрра. В гостиной опрокинуты стол и кресла, распинаны подушки, по полу раскатаны фрукты. Из разбитого кувшина натекло вина. Примечательный кубок из серебра с позолотой втоптан в ковер. В углу, опираясь спиной на шкаф, всхлипывая, тискает брюшную рану, унять обильное кровотечение одна из адди мистресс Мюрр. Вторая замерла у стены пробитая насквозь броском кузы*. В распахнутую дверь в спальню, видно двое гвилов наседают на хозяйку комнат. Молодая женщина весьма успешна противостояла налетчикам.
  ‒ Все одно сука возьмем, ‒ кипел злостью раненный гвил. На роже длинная полоса от удара меча. Древний сакс остер и опасен и оголтело кидаться в атаку никто не собирался. Второй явно постарше выгадывал время, отвлекая женщину передвижениями. Шаг влево, шаг вправо, шажок вперед тут же отступить. Вновь подшагнуть и отпрянуть.
  Дуанн действовал сходу, не раздумывая. Подхватил с пола тяжелую, набитую шерсть подушку и с силой запустил в женщину. Она отвлеклась и старший тут же с подскоку ударил ей в живот ногой. Мистресс охнула и согнулась, не в состоянии сопротивляться.
  Добычу риагу уступили. Кто же спорит с королями, да еще по таким пустякам как плененная баба.
  ‒ Не ждала! ‒ Дуанн больно сжал пальцами лицоженщины. Останутся синюшины с кровоподтеками.
  ‒ Отец даст за меня выкуп, ‒ старалась не расплакаться мистресс Мюрр от боли и унижения.
  ‒ Мне интересней что дашь мне ты! ‒ не принял Дуанн соглашения. Посули ему покорность Хюлька и тогда бы не согласился. Зачем соглашаться, когда он и так все возьмет. Ни у кого ничего не прося и ничего ни у кого не спрашивая.
  Риаг швырнул женщину на кровать, разорвал платье, обнажив грудь и живот.
  Мистресс слабо сопротивлялась насилию. Но и это спровоцировало удар в лицо. Безжалостный, сильный, почти лишивший его сознания.
  В соседней комнате, злой и белый опцион, из вновь назначенных, не стесняясь рылся в вещах, хлебая аррабиду из горлышка. Семейную реликвию Мюрров ‒ фалк*, врученный когда-то королем Айлеха предку Мюрра, в знак признания заслуг рода перед троном, снял с видного места и выкинул в окно. Благородное оружие ударилось обо что-то древком, отпружинило и, изменив полет, воткнулось в землю, чиркнув искрой. В локоть длины, воронова пера оттенка, наконечник переливался в отблесках догоравшей казармы. Сталь ненасытно впитывала цвета беснующегося в округе огня.
  Раздавая поручение, Веронн разыскивал Хана. Тревожится, не прибили ли, не тревожился. Подобная мысль казалась фрайху абсурдной. Везунчик не может сгинуть в пустяковой драчке, за дерьмовенький замок, где полегло от силы-то человек тридцать, не считая сгоревших в казарме. Сопровождал его гвил наскоро поведавший о перипетиях боя. Веронн кивал, держа на лице маску всепонимания.
  Хана фрайх нашел. Тот сидел на разбитой повозке, поджав ноги. Держал на коленях чугунок, таскал вареную в мундире картошку. Очищал от кожуры, круто солил, подбирая просыпанную на штаны соль и ел. Рядом крутился щенок-хромоножка и часть еды перепадала ему.
  Позже, но не в это утро и не в этот день, Веронн часто вспоминал пасторальный завтрак. Жующего картоху Хана и щенка. И не мог никак сообразить, что его больше смущало. Спокойствие или отстраненность от происходящего. Будто с всеобщем хаосом, ни моментом предшествующим, ни моментом проистекающим, ни временем последующим, жизнь Хана никак не связана. Ни кровью, ни судьбами, ни местом, ни действием. Но это потом. Сейчас Веронн готов облобызать не только убийцу Лё-Рю, но и дворнягу.
  Целовать конечно ни пса, ни героя фрайх не стал.
  − Баб можешь при себе держать. Никто не тронет. Ведьма раненых пусть осмотрит. А молодухе накажи, не шастать по лагерю. Расточительно, за каждый раз как её за манду поймают, хорошим мечником расплачиваться, − Веронн содрал с сапога шпору и кинул Хану. - Это тебе. По трудам.
  Другой бы от радости и счастья в поклонах сломался. Вякая и мекая благодарения, но Хану картошка важней. Фрайх не обиделся.
  ˮХерова порода... Из Скарра оне видите. Невместно подачки принимать!ˮ − ворчал Веронн добродушно.
  Только там, на самом севере земель Дуэгга, на самой-самой окраине, в приграничье с Ледяной Пустынью, остались такие вот, кому важно само дело, а не сколько за него отсыплют в кошель. А уж кланяться и вовсе спина не приучена. Среди препоясанных мечом, все равны. Ему бы с полсотни таких как Кхан, он не то что Хюльк, Кайона в стойло загнал.
  Попутно мелькала у Веронна и одна догадка по поводу Хана. Беглая и прыткая, вроде напуганной мыши. И даже скорее не догадка, а некое недопущение, неприятие, категорический отказ. Кхан и Хенк Ксан однозначно не один человек. С чего бы ему вспомнился столичный скандалист?
  ˮОт изжоги!ˮ − объяснился с собой фрайх. Лукавил.
  Чтобы на его догадки и мысли сказал Хан? Наверное ничего. У него самого этих самых догадок и мыслей - пруд пруди. Выдернув из земли фалк, фрайх любовно осмотрел оружие. Такое уже не делают. И мастеров ковать не сыщется, и мастеров владеть не осталось.
  "Интересно мне..," ‒ зародилась у фрайха некое подозрение и он кинул фалк Хану.
  - Держи!
  Тот подхватил древко, ловко развернул и уложил рядом. Увиденным Веронну остался впечатлён. Не все секреты открыты.
  Венчание трудов ратных - враг повержен и в твоей полной милости. Сладкое ощущение божественной всемогущества. Совсем как в детстве, чувствуешь в ладошке теплое тельце воробья. Крохотная пичуга притихла, не в силах вырваться и лишь подрыгивается на усиление сжатия пальцев. Ты чувствуешь теплую жизнь, чувствуешь трепыхание, слышишь беспокойные писки. Все в твоей власти. Казнить и миловать. В твоей. Сообразуясь с собственными пожеланиями, настроениями, предпочтениями. Со всем, до чего другим теперь есть дело, но какое дело тебе до остальных, отказываться сжать в кулаке смирную пичугу, чужую глотку, чужую жизнь?
  Доброе начало, требовало доброго завершения.
  Зависший в неопределенности острый вопрос взялся решать Веронн. Не доверил Дуанну вести переговоры с сидельцами в башне. Силой их легко и быстро не возьмешь, сдаваться они особо не настроены. Спалить как хольдов в казарме? Можно и спалить.
  − Переговорщика давай, − проорал опцион гвилов, исполняя роль герольда.
  Защитники коротко посовещались и отправили Ридена. Человека созданного договариваться. Воина опытного и сволочь знатную. Кровью повязанную, словом обремененную задешево товарищей не продавать. Не странно ли от сволочи требовать столь многого? Не продавать? Подход всегда индивидуален. Раз на раз не приходится. Держать ли цену или уступить, видно будет.
  По распоряжению фрайха принесли ведро с говном. Прямо из нужника зачерпнули. А то как? Долг платежом красен. Переговорщик не спасовал. Нет, в благородство победителей нисколько не верил. Как раз наоборот. Но риагу нужны и он сам и те, кто подглядывают за происходящим в дверные и оконные щели. Иначе зачем все это?
  − Про то, что имеем, речи не поведем, − напустил на себя мрачный вид фрайх. Он выглядел под стать наплывающей из-за леса дождевой туче. - Толкуем о том, что дальше.
  − Можно. Было бы о чем только, − согласился Риден, оглядывая и осматривая разорение. Еще вчера над Эсбро плескался гвидон Мюрров, сегодня на флагштоке походные штаны, специально загрязненные в мотне. Традиция, ничего не поделаешь.
  − Не столкуемся, вздерну, − приводит Дуанн не самый лучший довод для убеждения. Но довод пустяки. Рядом с фрайхом он выглядит пусть подросшим, но щенком. Он окреп, ему купировали уши и хвост, злее выглядеть в драке, но хватки нет. Молочными зубами больно не укусишь. А перестараешься кусать, потеряешь до единого.
  Веронн стерпел неразумность воспитанника. Не вмешался. А чего сейчас от него ждать. Помят, пахнет бабой, губа прокушенная кровит.
  − Веревок хватит? - не очень испугался угрозы Риден. Обычная практика, раздавить противника, заставить чувствовать безобидной мухой, которую ничего не стоит прихлопнуть. У риага не столь много людей идти на еще один штурм. Потерять последних.
  ‒ Кому не хватит, в ров скину, − рычит Дуанн. Винтенару даже не смешно, от его рыка. А Веронну неловко. За ученика отвечает учитель. Получается он ничему его не научил?
  − Мне передать ваши слова? − до безобразия спокоен переговорщик. Уж сколько он таких бесед провел, пальцев не хватит загибать. Понимал, к чему приведут все тары-бары. К переговорам. А что такое переговоры? Торг. Каждый свою выгоду блюдет и ищет. Сейчас вот попугают-попугают, постращают-постращают, погрозят-погрозят да предложат службу. Так и вышло.
  − Передай, службу предлагаю, − вернул фрайх себе инициативу договариваться.
  − То веревка, то ров, то служба. Уж что-либо одно, − попросил Риден. Самообладание ему не занимать, сразу вестись на посулы. Конкретика не прозвучала.
  − Сам выбери о чем толкуем, − предложил Веронн, зная выбор оппонента наперед. Собственно, выбора как такового и не предвиделось, и не предполагалось, и не подразумевалось. Причем у обеих договаривающихся сторон. Одним башню долго не удержать, другим позарез нужны люди и терять лишних ни к чему. Но разойтись без условий и миром не получится.
  − Сперва, про службу послушаем, − предлагает Риден приступить к делу.
  − Копейщику четыре, лучнику шесть, гэллу восемь фартингов в день, хольду десять, винтенару два сверху, ‒ таковы условия предложенные фрайхом. Обычные. Ничего сверх привлекательного.
  − У нас от пяти начиналось. Мне, стало быть, без малого грот причитается, − корректирует переговорщик. Не наглеет. К чему обострять отношения. И без того острые. Покойников уже на десятой телеге в лес отправили.
  − Стоите ли испрашиваемых денег? По мне так нет, ‒ не торопятся соглашаться или предлагать другое.
  Славно уели. Действительно, не зазря бы получали, замок бы выстоял и гвидон Мюрров встречал зарю, а не обосранные портки.
  − На войне всяко повернется, - не признался Риден в профессиональной непригодности.
  − Так что скажешь за службу? − фрайх прикинул, во сколько обойдется перенаем, плюс повышение жалования своим. Обещать легко. Найдутся ли деньги под исполнение щедрых посулов? И что делать если в кошеле по прежнему пусто? Победить, не значит разбогатеть.
  − Мы не бабы нас уламывать. Спрос слышали. Да? Да! Нет? Нет! На том и разойдемся до времени, − Риден отшагнул назад, вроде уйти. Но ведь вроде.
  ‒ А есть оно у тебя? ‒ давит взглядом Дуанн. Папашина привычка, буркалы выкатывать. Победитель ни чего не скажешь. Выглядит только забавно.
  "Не сказать потешно," ‒ сдержан фрайх не ругаться. Не поможешь делам руганью.
  − Так и у вас его не сказать чтобы много. Мюрр, он сродственник мар-Тонда и зять не последнего человека в туате.
  ‒ И чей же? ‒ любопытно Веронну в какое дерьмо они не желая того влезли.
  ‒ Шелдона. А сама мистресс..., ‒ переговорщик понимающе ухмыльнулся глянув на риага. ‒ Дочь мар-Шайо, из Рагама.
  "С волчонка шкуру сняли, теперь перед стаей ответ держать," ‒ вынужден согласится Веронн с доводом Ридена.
  − Я подумаю над твоими словами. Стоите ли испрашиваемого или лишку ломите, − вслух произнес фрайх.
  Переговорщик его понял.
  − А как узнаешь? В осаду возьмешь? ‒ позволил пошутить Риден, но не улыбнулся. Не к чему зубы скалить. Искушать. Фрайх поймет как надо, а молодой, риаг, может и взбелениться. Королевская кровь, она вроде придури. Ни ученьем не правится, ни с годами не уходит.
  − Найду способ. Тем, кто действительно чего-то стоит, по фартингу прибавлю.
  − Передам, - обещает винтенар отправляясь к своим.
  Вслед ему свистят.
  ‒ Ведро забыл. С голоду не сдохнуть!
  ‒ Поели уже, ‒ отмахнулся Риден от шутников.
  К башне выставили охрану, из молокан*. Потому как не пьют. Главным назначили Ченса.
  − Гляди в оба! - наказал фрайх юнцу. ‒ Справишься, в опционы подниму.
  ‒ Мессир! ‒ тянулся в обожании молодой лучник. Слов не нашел наобещать с три короба.
  Победа это только пол-дела. Люди ждали слова. Нужного слова. И слово было сказано.
  ‒ День даю! ‒ проронил Дуанн с видом царственным и повелительным. ‒ Мал успех, но дорог! Отсюда начнем! - провозгласил он соратникам, наступление новых времен.
  И начали...
  ...с грабежа, дележа и насилия. Выворачивали кладовые. Наспех хлебали вино. Выбив крышку в бочке, сербали со жменей, макали морды и глыкали не набравший спелости вердеш, пока дыхания хватало. Черпали шлемами, кто-то набрал в сапог. Жрали колбасу, обгладывали окорока, тонко рубили круги сыра и пихали в рот, раздирая щеки и давясь до слез. Лезли руками в кадки с грибами, выуживали соплистые опята да лопушастые груздочки и пригоршнями! пригоршнями в пасть, в глотку, в кишки... Что бы глаза, брюхо, нутро наелись! В загоне визг, валили свиней и поросят. Еще дергающуюся полуживую скотину, смолили, опрастывали брюшины и на огонь. Курам откручивали головы и в перьях, с потрохами, на угли. Обожравшись, опившись, отлавливали служанок и прислугу. Не стыдясь возраста девчонка ли, молодуха в соку или старуха, заламывали руки, рвали платья, затыкали рты, грубо лапали и насиловали. Торопливо и поочередно, тешились похотью. Кто поухватистей, сами лезли к пьяным. За деньгой, за шмотьем, пить, есть, грешить и похабничать.
  В компании гвилов задорно орали лужеными глотками злободневные припевки...
  Девушки голубушки,
  Чего же вы говеете!
  Люди головы кладут,
  А вы пизды жалеете!**..
  Им отвечали.
  Для миленка моего,
  Мне не жалко ничего.
  Ни переду ни заду.
  Буду только рада!**
  
  С великого перепою, боролись и барахтались в грязи, дрались до кровавых соплей и мирились пуская сопли в общий жбан. Резались в карты и кости, по дурному спуская добытое кровью. Одежду, оружие, еду, баб, хозяйственную утварь. Все что мало-мальски востребовано. Некоторые умудрялись продуться до исподнего. И снова дрались и мирились.
  Не зря эгльцы во всех краях считались народишком поганеньким, приставучим и злопамятным. Нисл, набравшись вина полез в скандал. На хмельной ум и обиды острей и претензий больше. Припомнил Хану кончину Лё-Рю.
  − Думал, я забыл, паскуда? Забыл?! Зашибу!
  Хан среагировал без суеты. Пинком катнул на встречу нападавшему корзину со свеклой, одновременно подхватив из-за борта повозки фалк.
  Нисл запоздало скакнул, зацепился, засеменил, выравниваясь и, угодил под удар. Разбитый череп плеснул по сторонам содержимым. Невзрачным и вязким. Тело сложилось, свернулось на бок, подрыгало ножками, подергало пальцами, словно покойник играл на невидимом музыкальном инструменте или считал монеты.
  − Ах, ты...! - кинулся второй из собутыльников эгльца. По виду земляк.
  С этим обошлись мирно. Хан, выломил из изгороди короткий дрын и по городошному, с подкруткой, запустил обломок. Деревяшка, укая торчащими сучками и мочалом коры, угодила в ноги. Гвила снесло. Зарылся мордой в грязь, тут же перевернулся, зашелся в крике, задирая перебитые конечности вверх и обхватывая руками. Острые кости прорвали мышцы, кожу и одежду.
  На смену павшим двум поднялись еще двое. За мечи взялись. Хмель душу рвет, а поруганная честь крови просит. Иначе никак.
  Хану вновь взялся за фалк. Оружие описало пару кругов, не завывая, но яростно визжа во вращении, и замерло отведенное назад для удара. Те, кто кинулся на выручку, благоразумно остановились. Не все мозги пропили, смерть не учуять.
  − Прекратить! - вмешался винтенар. Начальство пыталось мыслить объективно и не упасть. - Петли захотели? Разойдитесь сейчас же! Мессир Веронн узнает...
  Винтенар чин не великий, можно послать. Но с фрайхом никто в здравом уме объясняться не пожелает. У того все объяснения обычно через висельную перекладину. Одно дело с ровней ,,хер за херˮ спорить, другое с благородным. Моргнуть не успеешь, на суку окажешься.
  ‒ Сквитаемся ишо, ‒ пообещали Хану и ушли.
  − Ты это... - пытался что-то объяснить винтенар. Мысль закончилась, а другая не родилась.
  Поздно вечером лежа под повозкой, Хан слышал сквозь редкий дождь, перешептывание Аннис и Кензи.
  − Вишь мужик, какой попался. Заступник. Не бросил. Теперь вовсе в гору пошел. Васлетом сделался. Чего руками машешь? Приглядись. Подластись. Мужики они что дворняги. Посытней покорми, помягче постели, на завтра сам придет за добавкой.
  − Не нравится он мне. Молчит все.
  − Он не сорока без умолка трещать.
  − Не нравится, говорю.
  − То, что у мужика бабам нравится, в мотне у него спрятано.
  − Ой, видела я эти спряталки, − многозначительно фыркнула Кензи.
  − Ты дурочку из себя не корчи. Вчера он за тебя заступился, а завтра некому будет. А так мужняя жена.
  − Сама и живи с ним, ‒ не согласились с доводами маркитантки.
  − Скажешь! Деток рожать надо, а я старая уже, - Аннис засмеялась. - Подмахнуть подмахну, а уж не залечу. Хоть стог подорожника сжую.
  − То-то радости с пузом таскаться. Вон Майра своему троих выносила и что? Доброго слова не услышала. Муженек любимый с ней как со скотиной последней. Бил до смерти.
  − Так надо не на рожу мужика смотреть, он не церковная икона им любоваться. А хозяйственный ли, нраву каков, работящий ли.
  − Хозяйственный? Ой, уморила! Голым на дороге подобрали! Все-то хозяйство между ног висит.
  − Вчера гол как сокол, а сегодня синица в десницы, а в скорых днях и курка в щах.
  Хан слушал бабий треп, противился наваливающемуся липкому сну и все равно засыпал. Тонул, в черном омуте....
  ...Последний аккорд желаний и надежд, и первая нота реквиема вечного покоя. Его ждала Тьма. Именно ждала. И только его. Он чувствовал её ожидание и предугадывал прикосновения. Легко, как бы невзначай. Вспомнить ему и тут же постараться накрепко забыть. То, что внутри него, сто крат хуже того, что во вне. Не всякий увидит. Он видит. Можно ли с этим что-то поделать? Можно. Не помнить.
  
  
  27. Туат Швальб. Околица деревни Мшец.
  
  От собственных дум, как и от собственной смерти не убежишь, сколько не старайся. Но пытаться... пытаться никто не запрещает. Кто-то разобидевшись на прошлое, утешается мыслью − лучшее впереди и ждет это самое лучшее. Кто-то наоборот горюет по ушедшим денькам − все хорошее минуло. Кто-то считает день вчерашний повториться в дне завтрашнем, и не суждено вырваться из петли времен. Из перечисленных Эерих не исключение. С чего бы считаться исключением обыкновенному смертному, затерянному среди смертных. Единственное определить, к кому себя отнести. Готовым ждать, потерявшим надежду или махнувшим на все рукой. Ждать ему нечего, не от кого и потому надо браться за дело самому. И то, что он бастард короля, задачи нисколько не облегчит, а скорее усложнит. Поскольку гм... бастардом он не был. Об этом знало не так много людей. Трое. Мать, которая ему ничего не сказала. Дядька открывший ему глаза на собственное происхождение. И он сам.
  На задворки Пфальца не часто заглядывают те, кто вхож с парадного крыльца и в высокие залы, но это вовсе не означает Эериха надежно забыли. От рождения тыкали с эдаким завистливым придыханием кто его ОТЕЦ. Будто факт родительского греха позволял им не оставить выблядка в покое, не терять из виду, лезть с поучениями, нравоучениями, наставлениями и просто лезть! Мать жила своей жизнью и уделяла ему ровно столько времени, сколько требовалось от хорошей матери. Одет, обут, сыт и пристроен к делу. Женщине хватило мудрости осознать, мужчину воспитает только мужчина, и до четырнадцати с ним занимался шен Горок, крестный. Уже после него пристроили (или сбагрили!) в роту гвил, постигать воинское умение. На неокрепшие мальчишечьи плечи легла тяжелая ноша воина. Он не жаловался. На жалобы не хватало духу. И не плакал. Слезы вышли крепким воинским соленым потом. И не мог сбежать. Сбежать означало признать себя слабаком. Носитель королевской крови быть слабаком не может! И куда сбежать? К кому? В какой части света и чьим покровительством воспользуется ублюдок? Не благородный бастард, а ублюдок. Мать-то простолюдинка. То-то! Спорное происхождение способно помножить беды и горести надвое и уменьшить радости и успехи втрое и не на гран не облегчит жизнь. Судьба старалась подставить подножку или крепко пнуть, люди ‒ въехать в рожу или по яйцам. И никто не торопился протянуть руку помочь. Да и были ли такие? Науку не падать, держать строй и удары, постигал на зуботычинах и оплеухах. Постигал, насколько хватало способностей. И способностей его, в конце концов, хватило на лычку винтенара. Для его лет, без всякой рекомендации и протекции - ублюдок это ни разу не протекция! не малый успех. Он уже прицеливался дослужить до сотника, когда Воронье напомнило ему о происхождении. Бастарду не позволительно прожить и закончить жизнь в собственных заботах. Он потребовался отцу - Гильфу Второму Амалю. Утверждают, и, наверное, не безосновательно, у всякого в умах и сердце живут надежды. Такие милые утешеньица (дурочку - лялька!): бедному разбогатеть, больному выздороветь, мечтателю научиться летать, провинциалу пристроиться в столице, столичному прибиться к трону. Те, кто у трона, трон занять. Плох воин не грезящий повести за собой армию! Не важно куда, хоть на смерть. Иногда надежды воплощаются в явь. Тут Эерих исключением не являлся. Он точно знал, чего хотел. Его желания не учли и в малом.
  Перед самым убытием в Чедвиг, дядька заговорил с ним на запретную и опасную тему. В предупредительных целях. Сбить ненужное воодушевление.
  ‒ Не знаю, что наш старый дурак задумал, в какую сторону его задумка вылезет и в какую задницу ты с его благословения попадешь, но хочу чтобы знал...
  Дядька помолчал собираясь с духом. Покрутил головой, нет ли кого поблизости. Кинул коркой прогнать голубей, не подслушивать.
  ‒ Хочу чтобы ты знал... и осознал. Гильф к твоему отцовству не имеет никакого отношения. Не он твой родитель.
  Так себе признание... Все равно что за ворот одновременно вылили кипяток, насыпали льда и набулькали соляного едкого раствора.
  ‒ А кто? А почему тогда...? Столько лет все..., ‒ закружились мысли одна острей другой у растерянного бастарда.
  ‒ Кто? ‒ дядька скривился, давая понять, не нужно Эериху того знать. ‒ Так получилось. Это на вопрос почему. ‒ Потерев челюсть, словно у него разболелись зубы, продолжил. ‒ Столько лет сколько надо. Не думали о тебе вспомнят. Потому придержи коней. Голову не потеряй от отцовской любви.
  Так оно и вышло. Не сам потеряешь, так доброхоты отшибут.
  Звание риага никоим образом его чаяниям не отвечало. Танство. Кусок земли, чувствовать себя полноправным хозяином. Люди, которые помогали бы ему и которым помогал он. Аклеус Варба (святой человек!) писал: "Кто видит на обед лишь корку хлеба, возмечтает о кремовом торте." Если благополучие измерять по шкале корки-торты, то Эерих довольствовался бы пирогом с мясом. Не очень возвышено, но гарантировано и сытно без приторности.
  К этому и стремился. К надежности своего существования. Чего точно не желал себе, даже в качестве подарка на тезоименитство* - титул риага. Его призвали, поставив крест на мечтаниях. Окончательно и бесповоротно. И потребуется время. Очень много времени. Выгрести со стремнины в тихую заводь.
  − Сир, пополнение, − отвлек Эериха нотарий Лэнард. Мудрый мужик заподозрил, долго разглядывать мух на окне можно только этих самых мух не замечая, а паря где-то в высотах грядущего или ползая в навозе прошлого.
  Лэнарду почти сорок. Безобразно сутул, удивительно пронырлив, неожиданно образован и настораживающее хваток в мечном искусстве. Умение сие вряд ли от божьей искры, скорее от собственного желания и каторжного многолетнего труда. Таланты без непреклонного и непоколебимого стремления вкалывать до семи потов, быстро увядают. Здесь же дар не взрощен, но выкован в горниле невзгод.
  Собственно Лэнард первый человек нанятый Эерихом. Без помощников не обойтись, риаг ты или вассал риага. На момент их нечаянной встречи, Лэнард, сидя в зачуханном шинке, честно отрабатывая обед, грамотно составляя жалобу на местного мытаря. После короткого диалога, Эерих рискнул грамотея нанять. Незнание законов часто ведет к плачевным последствиям. Лэнард законы знал. Знал и устные обычаи, в иных случаях соблюдаемые крепче параграфов изложенных на бумаге. Бумага имеет свойство теряться и гореть, а заветы предков, вросшие в плоть и кровь, если канут в лету, то только с последним их носителем.
  Гейнс поначалу встретил нотария недружелюбно, заметив с подозрением.
  − Очень кстати.
  Эерих и сам находил появление Лэнарда в Мшеце весьма настораживающим. Уж не таны ли подослали? Мысль тревожащая. Её и придерживались, присматриваясь к крючкотвору.
  − Не... не они, − погодя сделал умозаключение Гейнс. − Спину слишком прямо держит. Таны таких не любят, а мар-Марч не привечает.
  Эерих поначалу не понял о чем сказано. Грамотей сутул, что вопросительный знак! Но дошло. Чинопочитания в Лэнарде не на фартинг! Ему что тан, что эрл, что король, что хер лысый - едино. Надо чего, вставай в очередь и готовь деньги.
  − На вороненка тоже не похож, − гадал Гейнс, могла ли такая птица к ним залететь. - Не из сродственников твоих посторались? Бабы они мастерицы на выдумки. Да и братовья.
  ‒ Хрен редьки не слаще.
  ‒ И не тоще.
  На том дискуссию о "чужой руки в их кармане" окончили.
  Сроку от стычки с Марчем прошло всего ничего, а поляна под Мшецем превратилась в лагерь беженцев и погорельцев. Каждый день к Эериху прибывали люди, отряженные септами Швальба нести Щитовую службу. Чухонцы и шваль называл их Гейнс, нисколько не удивленный непрезентабельностью воев.
  − С паперти насобирали что ли?
  Очевидно прочитав на лице Эериха не понимание, о ком все-таки речь, развернуто пояснил.
  − Не с меча жили, с земли. Разорились. Их в яму. А потом на паперть долг собирать. Доброго хлебопашца с удела не сковырнут.
  Дополнительные сведения Эериху предоставил Лэнард.
  − Чухонцы, лапотники, откупные, поденщики, − называл нотарий. ‒ И прочий сброд. Безнадежные должники. Отмыли только и штаны вернули.
  Легче не помнить, чем задурять голову, пониманием кто к тебе явился. А являлись разные...
  Верховые восседали на захудалых клячах. Бедным животным грозило провести остаток дней своих, таская воителей на худом хребту, а не похрустывая травкой и свежим сенцом под навесом, дожидаясь очереди к живодеру. Пешие понуро тащились под хлябями небесными через грязь и колдобины. Похожие на бродяжек, на беглых и изгоев, на безутешных побирушек, на кого угодно, но не на воинов. Случалось, целые компании смурые и понурые, облепив скрипучие телеги не морозить босых ног, прибывали к месту сбора. И верховых, и пеших, и тележечников объединяло низменное желание пожрать за счет риага, а там трава не расти, солнце не вставай, вода не лейся.
  Эерих неудовольствия не выказывал. Никто не обещал ему хирдманов*. Даже дренгов* не обещали. Довольствовался малым. Скромность украшает человека, особенно, когда более украшаться нечем.
  "Конопляным горжетом, " ‒ горько шутил Эерих.
  − Утан Дулш, − представился новоприбывший и подал крохотную грамотку-замарашку.
  На сером клочке, неровно оторванном от большого листа, коряво и с ошибками, очевидно писано деревенским старостой, сообчали (вступительное слово в послании выделено, дальше - мельче, из экономии бумаги и чернил): Утан Дулш, сын таких-то родителей, в соответствие с условиями служения Щитом и Мечом, снаряжен для несения оного в течении ,,сорока денˮ считая от Льялы-Дождевицы.
  − От Святого Северина, − пояснил Лэнард бастарду.
  Воитель не махнув мечом уже оттянул пять дней службы.
  − Чего так долго? - пытал нотарий парня, буравя сердитым взглядом. - Тут ходу два дня!
  − А собраться? А погоды какие? - уверен в уважительности оправданий Утан. - Так и не очень припозднился. Не из последних.
  Ратник выделялся ростом, бородой и здоровым румянцем. Крепко пахнуло козьим молоком. Щит размером со столешницу держал легко. На поясе тяжеленный мэйс*. Из доспехов наплечники и камай. Бос. Сапоги привязаны к походной котомке. Обувь видно досталась от деда. Крой старый. Тогда правый-левый не различали. Точали одинаковыми, потом разнашивали по ноге. Редкая жемчужина среди доставшихся Эериху.
  Грамоток подобных предоставленной Утаном, у нотария собралось более пятидесяти.
  − Шен Гейнс объяснит, где расположиться и каков порядок в лагере.
  − Разберусь. Не впервой поди, − выпятил геройскую грудь чухонец.
  ‒ Ратился когда? ‒ уделил нотарий время поспрашивать. Иных воев, взяв бумагу, слал по матушке в нужную сторону.
  ‒ Две Щитовые отстоял, ‒ похвалился Утан. ‒ И в Хюльке с парнями шумнули. Обоз обобрали. Вспомнить... Бр.... Два дня в лежку.
  ‒ Чей обоз-то?
  ‒ А кто его знает? Чей-то.
  ‒ Ты будто и рад, ‒ подозрительно Гейнсу рвение служить.
  ‒ Скучно дома. Поле кончилось. В шинке сидеть денег нет. Баба пилит, то ли с нудности, то ли с переебу, ‒ посмеялся Утан. ‒ А здеся воля!
  ‒ Пожрать взял?
  ‒ А как же.
  ‒ Иди, обживайся, ‒ выгнали чухонца.
  Наличие у парня пары завалящих майлей и то сомнительно. Но ведь не признается. Не за что не признается, что денег нет вовсе! Другое дело непомерная гордость. Её хоть отбавляй!
  − Взял он!? − не верит Лэнард. ‒ Отобрал у кого, рожа бандитская.
  − Юманн Дейк-младший! − величает себя очередной служивый.
  Юманну не более четырнадцати. По меркам родного септа вполне дееспособный мужчина. Запримечен в ухлестывании за девицами с отягчающими подозрениями в порче оных. Значит очень даже дееспособный. Дейк-младший вихраст, смазлив на личико и скульптурно строен. На нем стеганый акетон, с нашитыми конскими копытами. Часть копыт отсутствует, часть раскрошилась от древности или попаданий оружием. Снизу обыкновенные штаны, которые носят холопы. Не в лаптях уже неплохо. На ногах башмаки. В руках щит вышедший из употребления лет сто назад и копье. Вместо меча здоровенный сакс с деревянной ручкой. За спиной доброе налучье, потертое, но ухоженное.
  − Не удивлюсь если он первостатейный браконьер, − таков итог впечатлений Лэнарда от общения с юнцом. - И здесь он не из-за девок. От волчатника бережется. С Щитовой выдачи нет. А опосля вроде как грехи отслужил, начинай по новой.
  − Браконьеры тоже на что-то годны. Лук-то хорош, ‒ делится своими наблюдениями Гейнс.
  − Кроме строя, ‒ оговаривает Лэнард ограниченность применения нарушителя закона.
  − Кроме строя, − признает Эерих правоту глазастого нотария.
  После юнца перед бастардом предстал пожилой мужик. Голову держит в наклон, бычится словно собирается боднуть. Давно не стрижен. Бороду укоротил кривенько, откромсав лишнее ножом. Кольчуга не по размеру, висит мешком. Утянут широким поясом с надраенными песком медными бляхами. На старой сморщенной и полопавшейся коже медь выглядит уродливо. На боку, справа (левша выходит!) меч, по едкому замечанию Лэнарда, в ножнах сржавевший. С другой стороны подвешен битый и плохо правленый шлем, с обломанным наносником. Мужик молча сунул представительскую бумагу. Из нее следовало, славный муж Андреас Люгг, мечник и воин, отслужит Щитовую от септа Гожгегожег.
  − Это где? - спросил Эерих. Занятное названьице. Четыре буквы, а очередь какая?
  − Там! - указано Люггом большим пальцем себе за спину.
  − С Уэрской Болотины, − высказал предположение Лэнард и угадал.
  − С её родимой, ‒ согласен вой.
  − Тоже баба заела? - уточняет нотарий у подозрительного воина. У Лэнарда все прибывшие подозрительны.
  − По зову долга, − лыбко Люггу слышать о себе.
  ‒ И страсти сердца! - щурится Лэгард и у обоих рожи... Создателя объеб .... обмишулят!
  − А как иначе!
  Прибывали вояки и видом похлеще.
  − Вы что? С каторги снялись? - удивился Эерих двум босякам. Босякам в буквальном смысле. На обеих мешковатые туники и портки. Оба вооружены дубьем, гвоздями шипованном.
  − Кабальные, - отрекомендовались оба ратника.
  − Из долговой ямы выходит, - разглядывал Гейнс босоту. Видом не удались, а присмотреться... Лучше бы сразу повесить. Самими не мучиться и людей не мучить.
  − Было дело, задолжали, − признал тот, что бойчее. Второй, скромняга, поддакнул.
  ‒ Кому? ‒ интересно Гейнсу. Должники у него на особом учете. Лишнего не доверить.
  ‒ Много кому.
  ‒ Не бейлифу ли?
  ‒ И ему сердешному, ‒ не скрывают бедовые.
  − И на что вы гожие такие красавцы?
  − А ты спытай, − недобро ощерился скромный.
  Теперь бойкий кивал и поддакивал.
  − Токась пожрать бы чего, ‒ попросили скромно за двоих.
  − За что кормить-то вас?
  − Добрее будем, когда спытывать начнешь.
  − По хорошему гнать вас надо! - решительно не нравятся Лэнарду мужики.
  − А лучше вздернуть! - более радикален Гейнс.
  ‒ Не ваших голов забота, ‒ удивителен ответ бойкого в способе решения потенциальных проблем.
  Эерих сунул каждому по пол-пенса.
  − Купите еды. Расположитесь, место много. Поле большое.
  − Пропьют, − предвидел Лэгард.
  ‒ Поглядим, ‒ не готов согласится Эерих.
  Вышло с серединки на половинку. Пол-пенса пропили, пол пенса проели.
  ‒ Служба дело тонкое. Не пожравши нельзя и не пригубив не порядок, ‒ объясняли они в шинке половинчатые траты. ‒ А бабе за лохматую дырку платить - грех! Господь заповедовал плодиться.
  Итог всех сборов - восемьдесят шесть воинов. Крепких два десятка сколотить хватит.
  − Как был винтенаром так и остался, − заметил Эерих. Застой в карьере. Не считать же прорывом риагство, не признанное ни кем и ничем не подкрепленное.
  − Лэнард. раздобудь крепкий кожаный мешок и собери туда представительские грамоты, − наказал бастард нотарию. − За каждую писульку головой отвечаешь!
  Тому разъяснять не надо. Бумага − она не бумага, а важный документ. Когда спросить, а когда и прикрыться.
  Воинские люди деревне излишняя забота и беспокойство. В шинке из-за них тесно, к девкам пристают, парней задирают, на гулянке первые гости пожрать, попить и подраться. К Эериху дважды приходили с жалобами.
  − Ой, гуска какая была! - убивался потерпевший убыток хозяин. - Я её орехами кормил, отдельно держал, хотел мессиру Марчу в подарок на Годины подарить! А яйца какие несла! Одно на сковородку, второе не вмешалось!
  Себе спокойней мужика следовало турнуть. Наповадишь, ходоки двинут со всякой ерундой. У того пес пропадет, у того крынка с молоком, яблоню обтрусят. Выручил Лэнард, общавшийся с деревенским запросто.
  − Не бреши!
  − С чего это я брешу?
  − Вот брешешь! Кто гуску откармливает и яйца от нее берет?
  − Так прибыток! - растолковывает крестьянин темному горожанину.
  Лэнарда не проведешь, крючкотвор знатный.
  − Старая гуска была! И хотел ты её мессиру Марчу подсунуть. Порченую птицу отдать!
  − Ни в жисть! Разе мы такое безобразие могем позволить, применительно к мессиру? ‒ негодует податель гусиной жалобы.
  − Могете! - передразнил Лэнард крестьянина.
  Пять минут препирательства и мужик убрался ни с чем.
  − За хозяйством смотреть надо, − напутствовал Лэнард незадачливого просителя. − Пусть бабы-то досматривают!
  Но оказывается, за самими бабами добрый пригляд требуется. Двое из Эериховых воев припутали в леску девоньку. Ничего так, справная, видная. Справную и видную, попользовали в промежность и не только. Родители в гневе, а по девке судить, так, в общем-то, все не так плачевно.
  − Били? - спросил Эерих, заведомо зная с виновных не спросит. Нет у него столько народу судить и вешать.
  − Не, обходительные.
  − Сама дала? - ввернул Гейнс, оценив стать и повадку потерпевшей.
  − Не, обходительные говорю же, − твердила свое девка, не смотря на щипки и толчки родни.
  − Значит приболтали, − сделал вывод Лэнард масляно улыбаясь. − Так чего хотите?
  − Как чего? Виру за поругание. Кто её теперь такую замуж возьмет.
  − А лет-то ей сколько? - приценивался к девице Гейнс. Может мысль какую в голове держал.
  − Семнадцать.
  − В таком возрасте не убудет, а коли до сей поры незамужняя, и не прибавит, - выдал Лэнард.
  Оставалось поражаться здравомыслию ушлого нотария. Верно. С чего бы страдалице до сей поры в невестах невеститься, мучиться греховными хотениями?
  ‒ Сама-то чего хочешь? ‒ спросил Гейнс облизываясь на девку. Хороша!.
  ‒ Так юбку порвали. Не в чем в люди выйтить, ‒ скромна и розова несчастная.
  Эерих сунул девице майль.
  ‒ Зря, ‒ не понял Лэгард щедрости риага. ‒ Сейчас табуном попрут.
  ‒ Ославятся ведь?
  ‒ От дурной славы волос с манды не выпадет, а денег в мошне прибавится, ‒ по своему прав нотарий.
  С утра денек задался погожим. Пригрело солнце. Небо синее и безоблачное. Воздух чист, печными дымами не замаран. Нарядный народишко чинно − воскресенье ныне, отправлялся в церковь. Коровьим боталом брынькал колоколешко, сзывая паству. Совестливых поторопить, прочим не заблудиться. Не в чистом поле, не в трех соснах, в душе своей темной, ˮгрехами изъязвленной, страстями изъеденнойˮ. Умел отец Оттон мудрым словом ожечь сердца. Эерих имевший с пастырем долгую беседу, признал за Лэнардом справедливость слов.
  − Образован. Дорого возьмет.
  Потому воинство риагово до сей поры оставалось без божьего благословения, без пастырского напутствия. Не очень-то и надобно, но порядок таков.
  Эерих, вставший еще до петухов и звонов - не спалось, распорядился лагерь сворачивать.
  Потому как люди быстро построились, не совсем пропащие вояки. На лицах оживление. На некоторых надежда - домой отошлют. Чего бока пролеживать? Не лето. Вон скоро опять дожди зарядят. Огороды не все убраны. Картошка у многих не копана. Капусту морозцем осладило, снять надобно.
  Все что Эерих хотел им сказать и скажет обдумано многократно. И говорить он будет не о служении королю, что вообще-то глупо, не о высоких целях, что еще глупей, не о светлом будущем - не поверят, и не высшей миссии - повеселит только. Достаточно глянуть на соседа справа, толкнуть в бок соседа слева, оглянуться назад. Ни для чего такого, о чем могло быть сказано в подобные минуты, они не годны. А на что годны? Про то и речь пойдет.
  − Для начала... для тех, кто еще в неведенье. Я, Эерих Гашш, королевский бастард. Наверное поэтому сейчас с вами. Батюшка решил, здесь мне самое место. Бастард в Кайонаодхе, да еще в Швальбе!
  Тонкость или лучше сказать безнадежность положения Эериху растолковал Лэнард. Если по истечению месяца отец или ввиду его уважительного отсутствия кто-то из отцовой родни не примет ребенка на руки при свидетелях, новорожденный лишался прав носить фамилию родителя и претендовать на ,,блага копьяˮ, даже окажись он в последствии единственным наследником. Если такое дитя не признает и родня с материнской стороны (мать в данном случае никто не спрашивал, она свое дело сделала) то младенец лишался поддержки и ,,по линии прялкиˮ. В Швальбе тот, кто лишен поддержки и рода отца и рода матери приравнен к серву. Гожим только коровам хвосты крутить и кур щупать. То, что Эерих ,,от ложесны на руци родаков принятˮ* не подтвердить. Потому для местных он не бастард, как себя величает, а ,,konˮ и ,,bodˮ* и лучше словеса сии не переводить, так пояснил Лэнард.
  Эерих сделал паузу. По рядам прошел шепоток. Хаяли? Или подначивали?
  − Кому невместно ходить под рукой бастарда, может отправляться домой. Сейчас.
  Три человека тут же покинули строй. Десяток шатнулись, но задержались. Из любопытства. Чего скажут дальше? Или из-за страха. Нотарий держал развернутым королевский баннероль. Ублюдок-то сам по себе тьфу! и растереть, а с Королевским Величием шутки плохи. Иначе бы таны их не отправили. Все хлопоты одной стрелой сняли.
  − Продолжим, − кивнул Эерих строю. − Вы знаете кто я. Я знаю кто вы. И почему здесь.
  − Счастливые звезды свели! - потешались в задних рядах строя. Грамотные. Про звезды знают.
  − Возможно и так.
  − Воевать в Швальбе не будем! - предупредил Люгг и наклонил голову ниже обычного. Точно на калган возьмет! Косматый мечник по опыту знал, чем краше речь, тем жарче драка!
  − А за что тут воевать? - Эерих кивнул в сторону деревни. - И с кем? И много ли получим?
  − И по какому месту? - опять ржут доблестные вои.
  − Вот именно.
  − Не рассусоливай! Говори как есть! - поторопили его без всякого чинопочитания.
  − От вас требуется выбрать трех человек...
  Гы-гы-гы. Га-га-га! Запросто!
  − ...Выберете не на отвали, а действительно стоящих людей, к словам, которых прислушаетесь и отнесетесь серьезно. Этим троим, я прямо здесь растолкую исполнение Щитовой Службы. Они вынесут вердикт стоит служба того или нет. Если они говорят да, вы не задавая лишних вопросов... Вообще их не задавая, выполняете мои приказы. Если скажут нет... значит, мы остаемся каждый при своем. Нищий у нищего котомку не отберет... Ясно сказал? Ясно. Кого не устраивает, может отваливать.
  Риск Эериха не беспокоил. В случае отказа, выборные унесут секрет в могилу. Гейнс и Лэнард предупреждены, что делать. А пять тысяч грот, переданных таном Марчем, он истратит на наемников.
  Строй поредел еще на пяток-другой человек.
  Десять минут всеобщего ожидания. Десять долгих минут пока Утан Дулш, Андресс Люгг и Кибс Хев вникнут в суть предстоящих свершений. Десять минут принять решение за себя и остальных.
  − Парни! - Утан поднял руку призвать к молчанию, хотя и так никто и не пискнул. - Я был бы последним дураком отказавшись рискнуть в таком славном дельце! И главное денег побольше, чем славы будет. Но и её перепадет.
  − Боишься пчел, не поешь меда. Хочешь медку, лезь в улей. Выгорит..., − Кибс раскинул руки, словно собирался обнять мир. - Во! И все наше!
  − Со многими из вас я не то что за один стол, в одно отхожее место побрезгую ходить. Некоторым охотно свернул бы шеи, − бычился Люгг. - Тут драться придется, спину доверить прикрыть в бою, а в бой такое дерьмо, как здесь собрано, не годиться. Может к чему и способны, но не в роту.
  − О деле давай! Нам с тобой не целоваться! - осадили Люгга не разглагольствовать лишнего.
  − Но выбирать мне не с чего. То, что услышал.... От него... От риага... Если не сейчас, то когда? Не сдохну, хорошо. Сдохну, буду знать за что. За свой интерес!
  К середине дня воинство покинуло Мшец, распылилось по немногочисленным дорогам Швальба и Рагама. Но какие бы тропки не выбрали, по каким дорогам не месили грязюку, все, так или иначе, держали путь в Фаенк, городишко в полдне хода от Шендама.
  
  28. Раагам. Район Стёки.
  Луна скупилась серебрить мокрые от дождя крыши домов и многочисленные лужи улиц. Света явно недостаточно и путешествующим в лабиринтах ночи не обойтись без фонаря. Яркая клякса плясала, в такт осторожным шагам.
  − Почему бы для встреч не выбрать место поближе и поприличней? − ворчал мужчина. - Королевского ключника или Розу и Лилию?
  − Зачем мне лишние свидетели? - отвечала ему женщина с нотками превосходства. Голос принадлежал Медани. Законопослушные граждане очень бы удивились, их ветреная рийа, в такую пору, презрев тепло, уют, общество домашних и близких, шатается по одному из самых неблагополучных районов Раагама − Стёкам. Удивление стократ бы возросло, опознай они в провожатом Зака Башмачника, оцененного городским фогтом в пятьдесят грот. И не важно, за живого или мертвого, целого или частями. - В Ключнике зависает ухо, ‒ поделились с мужчиной весьма щекотливой информацией.
  − Ухо? - придержал шаг провожатый, отчего оступился в лужу, черпнул в обувь воды.
  − Бейлифа, − дополнены сведенья. ‒ Не знал? С тебя пятьдесят монет.
  ‒ За что?
  ‒ За сохранность твоей головы, ‒ дурачилась рийа. Настроение такое. Ночное. Романтическое.
  "Цветы, ухаживания, томность, голые мужчины," ‒ фантазировала она.
  − И кто? - навострился Зак.
  − А ты угадай! - обломили Башмачника. Пятьдесят монет зажал. За себя!
  Заку понятно, имени не дознается. Забесплатно. Чухнуть бы заранее, а то выходит наследил позавчера. Могли и за шкирку взять. То-то фогту радости, а палачу работы. Раз сказала, пусть и в шутку, не забудет. Надо деньгой отблагодарить. Где взять только?
  − А в Розе? - озвучивает Башмачник новый вариант с прицелом узнать стоящее. Хорошими вестями всегда можно поделиться, а то и торгануть.
  − Их там вообще двое! ‒ засмеялась Медани неведенью плантьера (кидала). ‒ Как ты цел еще?
  − Тьфу, ты! - от сердца досадует Зак. На неделе встречался в упомянутом шинке со старым приятелем. Выходит, спалил лепшего кореша. Выругался про себя. Ни вчера, ни сегодня не видел.
  "Уже бы прозвонили," ‒ успокоился Зак, расстраиваясь окончательно. Звонорей тоже могли прибрать. Фогт лютутет. А как же! Приказ рийи навести порядок. С цепи сорвался в последние время.
  − А В горшке знахарки? ‒ продолжил перебирать Зак, узнать дельное. У рийи информаторы не чета его. ‒ Приличный шинок. Вино, музыка, девочки.
  − Очень смешно. Особенно про девочек. Закажешь мне парочку?
  Башмачник отчаянно ругнулся. Не подумал. "В горшке..." заведение специфическое.
  − Где посидеть то спокойно можно?
  − У фогта в подвале. Там все свои, ‒ подхихикивали над дерганьем плантьера.
  − А в Дупло? ‒ припомнилось Заку спокойное местечко, не попасться сервиентам в лапы.
  − Это ты послал или предложил?
  Плантьер запнулся и, не стесняясь, захохотал.
  − У вас чувство юмора мистресс, как у..., − Зак вовремя спохватился. С кем речи ведет? Забылся?
  − У шлюхи? Тоже самое, говорил мне второй муж, − недобро призналась Медани, но на провожатого не обижаясь. - И считал меня не лучше. Первый впрочем, тоже.
  − А что Белый Гусь? ‒ не дает покоя Заку неопределенность с укромным уголком, ныкаться от властей.
  − Дыыыра! - не принимает Медани и этого предложения.
  − В Девственницу!
  − Уже одно название доверия не вызывает.
  Совсем недавно она о том же, о доверии, столь содержательно толковала с Гашшем. Но тот умничка, все понимал. Не то что этот пентюх. Сообразить не может, они идут туда куда она хочет и тем путем который выбрала. А все эти Розы, Гуси, Девственницы под присмотром. Зачем ей свидетели? Так рассудить, то и Башмачник ей не очень нужен. Привлекательный, но безмозглый. Ни в одной голове (ха-ха-ха!) ума нет.
  "А зачем ему ум, когда хер имеется?" ‒ примерно так думали о удачливом плантьере.
  − Как будто что-то в нашем задрипанном мире его вызывает! ‒ не доволен собой Зак. Он с любым в делах и в речах на равных. А тут школяр против прожженной шкуры.
  − Деньги! - поучает Медани невежду.
  − О, да! - соглашается кидала. − Надежней союзника, чем полновесная марка не сыскать.
  Улочка сужалась. Фахверки сходились, почти соприкасаясь балконами и эркерами вторых этажей. В черной непроглядной тени, куда не добивает свет фонаря, легкое беззвучное движение. Уловить его способен только истинный обитатель Стёков.
  − Не ошибитесь ребята хлебало раскрывать, − предупредил Зак, отводя фонарь не засветить караульщиков. Очевидно, его с опозданием, но узнали.
  − Темно! - извиняясь, произнесли из темноты. В слабом свете едва сверкнуло лезвие. Кинжал убрали в ножны.
  − Фонарем пользуйся! - присоветовала Медани. Она немного струхнула, но быстро справилось со страхом, упрятав его за подначку.
  − Это кто? Новая поблядушка старине Ходжесу? - скалятся караульщики. Непонятно как на крохотном пяточке спряталось четверо оборванцев.
  − Бери выше. Рийа Рагама!
  Слова Медани сочли неудачной шуткой и послали подальше.
  − Надеюсь мистресс не в обиде? - спросил Зак, когда они отошли.
  − Я никогда не обижаюсь, но и ничего не забываю, − успокоила его Медани.
  − Слава богу, вы не видели их лиц, − добродушен и насмешлив Зак.
  − Зато слышала их голоса, − заверила Медани. ‒ Жог Беспалый и Витко Щепоть. Предположу остальные братья Холсы. Крайние. Средний на королевском весле еще лет пять виснуть будет.
  ˮПопали парниˮ − посочувствовал Зак и подивился осведомленности рийи. ‒ "Откуда знает?"
  Когда он подвязывался сопровождать мистресс, Клейст через которого уговор велся, предупредил.
  − Лишнего не мели и ушами не хлопай. У нее везде свой интерес. Дорогу не заступи. Башмаки разуют по самый кадык!
  Шутник, бля.
  − Что? Под Соломой лежит? ‒ задан смелый вопрос не последнему человеку в Раагаме.
  − Под кем она лежит, не твоего умишка дело. Солома тоже не сама по себе. Есть кто-то сверху.
  Дорога плавно уходила на спуск. Свет в лужах похож на гигантские следы. Скользко, грязно и воняет. Злонравная шавка звонко их облаяла. Старалась до хрипоты.
  − Неплохо живут, − шипит Медани, органически не переваривая такие вот голосистые неожиданности.
  − С чего такой вывод?
  − Не всех псин сожрали! Надо подумать о налоге. На собак. Говно, блохи и лай. Чудесно!
  Зак предпочел бы не слышать последних слов. Вернее не слышать интонации с какой они произнесены. Точь-в-точь Клейст будет.
  В темени ночи окна шинка служили отличным маяком. Спешить на свет и не заблудиться. Более ни одного огонька в округе.
  − Добрались, - сообщил Зак спутнице.
  − Вижу.
  Какой-либо вывески шинок не имел и в народе запросто прозывался У Людоеда. Шинкарь, нареченный в честь покровителя босяков, побирушек и скитальцев, Мартином, внешне на людоеда и походил. Огромный, волосатый. Крупная голова кочка. Кустистые брови, нос-залупеха, большой рот с короткой губой, торчащие желтые зубы. Но внешность обманчива. Мартин добрейший человек. Отслужив, вернее, отмахав топором в городских палачах двадцать лет, ушел на покой и поселился здесь. Репутация позволяла ему не бояться местных обитателей, а умение молчать, (не всякий лишившийся головы, являлся именно тем, о ком говорилось в приговоре) хорошо сказывалось на посещаемости заведения.
  Из предосторожности, не рисковать лишнего, Башмачник повел Медани не к центральному входу. На ступеньках тискали полудохлую от вина шлюшку и норовили нагнуть к расшнурованному брагетту. У сарая шмонали упившегося плотника. В темноте прятался проигравшийся до волос гончар. За дровяником, держась за отбитые яйца, скулил горе-клиент. За полученную услугу надо платить монетами, а не обещаниями. Тем более в кошеле были. Теперь вот ни денег - посчитать, ни яиц - почесать. Все разом кончилось.
  В задней комнате рийю давно заждались.
  − Мистресс! - возмутился Йофан. - Вы опоздали!
   Тепло, светло и вкусно пахнет. На столе, на блюде, варварски наломан на кусище молочный поросенок. Над нежным мясом витает парок. Ломти хлеба стопкой. Белый соус налит в глубокую миску.
  − А чего ты ожидал от женщины, облаченной властью? ‒ не понятно Медани возмущение бон-командора спарсов.
  − Раньше за вами подобного не водилось.
  − Кто я была раньше и кто теперь? Обязанности растут, заботы тоже. Глаз и ушей до неприличия много. Вот думаю повысить фогту жалование. Радеть закону. Не всем спится в такой час.
  Зак в помещение не входил, даже не засветился. От некоторых соблазнительных секретов лучше держаться подальше. Как можно дальше. В том Башмачник лишний раз убедился, столкнувшись при отходе с Бангором. Тот вынырнул из темноты, занять место у двери. Друг друга они упорно не увидели. Лично против слюнаря Зак ничего не имел. А вот работенка у парня... Ржавые Слюни пускать. Значит, тем, кто не сможет с рийа договориться, не особо позавидуешь.
  Медани скинула капюшон сбернии и прошла к очагу. Протянула руки согреться.
  − К чему такая предосторожность?
  − Береженого бог бережет.
  − От кого? - любопытствовал Йофан. Порой лишнее слово скажет больше длинной фразы. Нужно только услышать.
  − Ну..., − неопределенно дергает плечиками Медани. - Мало ли... отзывчивых людей.
  − Воронье? Вы у них на догляде?
  − Не хотела бы в этом убедиться.
  − Почему? - подал первую реплику Грязнуля.
  Сотник* наемников-бриган похож на новенький грот. Красив, опрятен и прилично одет. Грязнулей его прозвали за врожденную смуглость.
  − Моя затея в их прямой компетенции, − призналась Медани без особого стеснения.
  − Даже так! - Йофан стал серьезен. - С удовольствием послушаю.
  − Будет обидно, если наши ожидания не оправдаются, − не доволен бриган задержкой встречи и "пеной" причин встречаться в столь диком месте. - Тащиться сюда, не ближний свет.
  − Может вина? - гостеприимно предлагает Йофан, вспомнив он не только спарс, но и мужчина.
  − Нет, спасибо, − отказалась Медани. Вину она предпочитала в таких случаях хорзо или дун. Как предпочитала ничем из чужих рук не угощаться. Особенно в обстоятельствах неопределенных и нервных.
  Постояв у очага, подсела к столу. Её собеседники с ленцой потягивали командорию.
  ˮНе плохие связи у хозяинаˮ, − оценила Медани отвергнутые яства.
  Командория, вино из-за Пролива. Из Великих Мормерств. Из Сарцаны или Бру. Официально его не ввозят. Запрещено и карается. А кто ввозит, сбывают его самым надежным клиентам. Надежные клиенты это те, кто платит много, а вопросов задает мало или вовсе не задает. Прихватят на горячем, не бельмеса не понимают за что, почему и что в том такого?
  − Тогда... слушаю вас, мистресс, − сказал за себя Йофан. Он всегда говорил за себя. Предпочитал. Прошлое научило, будущее обязывало.
  − Время дорого, − напомнил бриган, покусывая поросячий бочек с корочкой.
  Медани легко прочитал гримасу на лице командора спарсов.
  ˮМогли бы обойтись и без него.ˮ
  ˮМогла бы − не пригласила.ˮ
  ˮДля чего вам этот напыщенный индюк?ˮ
  Медани не ответила бон-командору, но ответила Грязнуле.
  − Но не дороже того, что предложу, − заверила рийа сотника.
  − И сколько?
  − В суммах затрудняюсь сказать, а по факту целый город.
  И спарс и бриган удивленно воззрились на собеседницу. Грязнуля отложил еду и отодвинул кружку. О серьезных вещах толкуют трезвыми и не отвлекаются пожрать.
  − Не то, что вы подумали, − успокоила наемников Медани. − Раагам не причем. Самой пригодиться.
  − Мы не думали о Раагаме, − буркнул бриган. Первая его мысль была именно о столице туата. Было где развернуться. Что взять, с кого спросить.
  − Я знаю, о чем вы подумали. И знаю, о чем подумаете, когда послушаете дальше.
  Синхронно хмыканье наемников обозначало высшую степень недоверия к её словам. Оба напустили на себя непроницаемое спокойствие.
  − Но..., − Медани подняла левую руку раскрытой ладонью к собеседникам.
  − Рассматриваем, − согласились оба, повторив жест.
  Стандартная формула. Сказанное и услышанное останется между ними.
  − Шендам.
  Рты собеседники не раскрыли, глазами удивленно не захлопали, дыхание не прервали. Но выглядели.... Медани приятно смотреть. Голыми в центре боя. Ну, или, по крайней мере, на ярмарочной площади в мороз.
  − Я правильно расслышал и понял? - медленно произнес Йофан, глядя куда-то в очаг.
  За сдержанностью лихорадочная работа мозга. Додумать, забежать вперед, быть готовому к дальнейшему разговору.
  − Именно так. Шендам. Вы его возьмете.
  − Я могу уйти? - спокойно произнес Грязнуля.
  − Не дослушав?
  − А нечего слушать! − презрительно снисходителен бриган. Большей глупости от бабы не услышать. Захватить Шендам? Шендам! Почему не рай?
  − А я послушаю, − произнес Йофан. Никчемных шуточек Медани не позволяла и не позволит. Глупостей тоже самое. Если о чем говорит, то знает о чем.
  − И что ты хочешь услышать? - непонятно бригану настроение командора. - И что ты скажешь своим людям. Тем, кто останется в живых! Если таковые останутся!
  − Сядь! − приказала, а не попросила Медани. - Ты приглашен, значит нужен! Не кто-то другой, а ты! Значит будешь слушать, что тебе скажут... Что я тебе скажу!
  − А если не буду? - подался вперед бриган. Характер он имел не самый простой и уступать не умел.
  "Научит," ‒ уверен спарс. У рийи много талантов. Пожалуй, слишком много для одной женщины.
  − Охолони, − попросил его Йофан. - И лучше заткнись.
  Бриган недовольно зыркнул на Медани, потом на Йофана.
  − Заткнись, − повторил бон-командор. Из лучших побуждений повторил.
  − Заткнуться? ‒ не спрашивал, а перепирался Грязнуля. Не умел вовремя захлопнуться.
  − Ну, да. Заткнись.
  Бриган мог считать конкурента кем угодно, но имя себе спарс сделал не на пустом месте. И его знакомство с Медани весьма специфично. Конечно, существовало множество слухов. Просто тьма! Тьма тьмущая! Но...
  Рийа выждала пока Грязнуля отдышится. Дыхание собеседника верная подсказка, слушает ли он тебя, взволнован или же отвлечен думать о своем. Все стадии бриган прошел быстро и приготовился внимать её речи.
  − Мне нужен Шендам! - и рука Медани легла на столешницу. Острые коготки стукнули в дерево. − Я видела укрепления города, я находилась за стенами и знаю, что из себя представляет порт. И поверьте, у меня нет столько свободного времени, особенно сейчас, заниматься пустяками или участвовать в затратных авантюрах.
  Как понял Йофан да и Грязнуля, она не против авантюр, но только не затратных.
  − Шендам и есть авантюра! - не удержался высказаться сотник.
  Медани знала о склонности бригана к препирательствам. Хуже базарной торговки! Если те отвечали на слово десятком слов, Грязнуля способен выдать не меньше тридцати!
  − Видимость! - когти отплясали быстрый марш.
  − Как вы это представляете? - перешел к конкретике спарс, не позволяя бригану раскрыть рта.
  ˮПоссорится с Медани и хрен с ним,ˮ − думалось Йофану. − ˮА мне еще пожить охота.ˮ
  − Вы отправитесь в Шендам нанять суда и сдернуть в Фароз. Скажем... ничего не скажем, все и так поймут из-за мятежа.
  − Как понимаю это предлог, ‒ кивнул спарс. Пока ничего невозможного.
  − Предлог, − согласилась Медани.
  − В город наемников пускают, только полностью разоружив, − напоминает Грязнуля важнейшие условия.
  − Знаю. И потому...
  − А раз знаешь...
  − Прекрати перебивать! - властно потребовала Медани, повысив голос. - Я говорю, а вы слушаете! Закончу, выскажетесь или спросите или выкатитесь отсюда в бляжью дырень!
  ˮСучка!ˮ - восхитился Йофан яростью рийа. ‒ " Красивая сучка!"
  В подтверждение слов в мотне шевельнулся "огурец".
  ˮСучка!ˮ - готов был обвинить Грязнуля. Но не обвинил. Молчит спарс, молчать и ему.
  − Вы отправляетесь в Шендам нанять суда. Ты и ты. Оба. Вам обеим до зарезу нужно домой! Срочно! Безотлагательно! Опередив остальных! Понятно?
  − Понятно, − согласен бриган. Его тяжело заткнуть.
  − С оружием вас не пустят за стены. Это закон и он свято соблюдался и соблюдается. Но вам дозволен вход на Внешнюю площадь, где оружие складывают в бочки и ящики, и отправляют под надзором на нанятые суда. Роты идут пешим ходом к пристаням.
  − Все верно, − согласился Йофан. Так и происходит.
  − На Внешней вы окажетесь одновременно. Должны оказаться одновременно. К полудню. На звон со Святого Лаврентия. И устроите свару за очередность первыми сдать оружие, пройти в город и оформить фрахт судов. Первым лучшие кабаки и шлюхи! Ты, Йофан, выступишь инициатором. Спарсы есть спарсы, а бриганы только бриганы. Можете выбить друг другу пару зубов для правдоподобия. Биться на смерть не обязательно. Главное натуральность, а не дешевый балаган. Нужна аккуратная общая свалка. Разнимать вас не полезут. Не в из обязанностях. Но городских не трогать. До поры! Как только на башне поднимут второй королевский флаг, ты, Грязнуля, начнешь отступать к Меловым Воротам. Их откроют. Вам нельзя будет терять ни минуты.
  Медани замолчала. Время задавать вопросы.
  − А если флаг не подымут?
  − Замиритесь и разойдетесь будто ничего не произошло.
  − Кто откроет ворота?
  − Мои люди.
  − Почему Меловые? Трех Конных ближе.
  − Потому что...
  − Ты должна сказать!
  − Должна, но не скажу. Довольствуйся услышанным...
  Пока бриган и Медани обменивались волчьими улыбками, Йофан пытался вспомнить, что там за Меловыми Воротами. Какое здание? Усадьба. Да точно. Усадьба. Или нет? Что-то... Подворье какое-то... Королевского бейлифа что ли?
  − Они займут башню, − продолжала излагать Медани. − Удастся скрыто, нет − с боем. Будут удерживать, пока не войдете в город. Но не долго. Вбейте своим болванам в головы, беспрекословно слушать ваши команды! И как только ворота откроют, все в город.
  − Пожалуй, сработает! - выдохнул Грязнуля. Перспектива захватить богатейший порт обрела четкие очертания и понятность. Так просто?
  − Пожалуй, да, − сдержан спарс. Шендам! Да там мостовые из серебра и крыши из золота!
  − Принимаете предложение?
  − А условия? − спохватился бриган. Может оказаться, золотой телец не так велик.
  − Оговариваем кондотту? - хитро прищурилась Медани. Суть изложена, пора торговаться.
  − По справедливости и слову! − согласились оба. Идеей они загорелись.
  − Треть спарсам, треть бриганам и треть моим людям.
  − Ты согласна ограничится третью? - удивился Грязнуля. Когда так легко отказываются от денег? От сумасшедших денег! Подозрительно.
  − Согласна. Каждый получает по трети.
  − Ты сказал треть твоим людям. Не тебе?
  − Именно так и сказала. Доля достанется им целиком.
  − Понятно, − согласился спарс. И переглянулся с Грязнулей. Их пытались надуть? Или действительно все здорово и замечательно?! Или только выглядит здорово, а на самом деле...
  − По возможности, вы ничего не сожжете. По возможности! И уж во всяком случае, ничего не тронете в порту.
  − То есть товар не наш?
  − Ваш, но не корабли! С городом делайте что хотите, но с пирса и плюнуть не смейте!
  Спарс прикинул возможность захватить суда. Изрядная прибавка к общей добыче. Но и то, что получат - много! Очень! За город преподнесенный на блюде.
  "В подоле," ‒ поправился спарс. Идея-то рийи.
  − Принимаю, − согласился Йофан.
  − А почему не трогать? - сомневается Грязнуля. - Портового барахла тьма! Зачем отказываться? Или твои люди все ценное упакуют и погрузят на эти корыта, отгонят подальше в море, а нам? Остатки сладки? Так что ли?
  Спарс прикусил губу. Об этом он не подумал. Совсем не подумал.
  − Знаешь, чье барахло на судах?
  − Купцов...
  В этом проблема Грязнули. Дальше вытянутой руки не мыслит.
  − Ты, Йофан?
  − Я понял. Мормерств. Преимущественно их.
  − Преимущественно, ‒ выделили чуть не по слогам. ‒ Хотите с ними закуситься? ‒ тон Медани стал насмешлив. ‒ Кто вас потом домой переправит? По воде аки посуху пешком пойдете? Хочу посмотреть.
  ‒ Другие переправят, ‒ не сдается бриган.
  ‒ И кто? Когда на вас Сарцана охоту объявит? ‒ задала Медани вопрос на который заведомо не было ответа. Грязнуля мог сколько угодно раздувать щеки, сверкать глазами, и топорщить усы, но никто в здравом уме против Великих Мормерств на море пойдет.
  − Корабли не трону, ‒ обещает Йофан. Рийа права. Здесь лучше не жадничать.
  − Так все не трогать? - не готов отступиться Грязнуля.
  − Все! Я так хочу! ‒ поставлена рийей точка в обсуждении.
  − А я хочу по-другому, − упрямился бриган.
  − Должно быть у тебя полно денег. Славно поживился в Хюльке? Сколько ты торчишь лафийским попам?
  Медани задела больную тему. Мятеж не особо отяжелил карманы наемников. И припозднились и Аерн рано сдался.
  − Мы торгуемся, − напомнил Грязнуля.
  − Это не подлежит торгу. Я сказала, вы принимаете.
  Бриган так легко бы не сдался. Не на того напала! Но его смущало... очень смущало, почему сразу согласился командор. И что там с Мормерствами? Ну мормерства и что? У Гильфа с Сарцаной любовь не ладится. Чем не повод Амалю подластиться, захватчиков кораблей перевешать. Или выдать преступников в знак подленного желания замириться за прошлое.
  "Эдак и деньги не потратишь," ‒ заранее обидно бригану.
  − Принимаю, − уступил бриган.
  − Купи должность у Лихта Боццана. Люди у него приличные, пригодятся. Говорю обоим, пока есть время и возможность усильтесь. Не число набирайте, а умелых.
   - Дальше что? ‒ уже не терпится Грязнули.
  − Все! Дальше охраняйте стены, пока не продадут Шендам.
  ‒ Кому?! ‒ аж перехватило горло у Грязнули. ‒ Почему?
  − Продать порт? - изумился спарс. - Это же золотое дно! Одни торговые сборы сколько принесут!
  − Сколько вы удержите его, когда Гильфа позовут? − обратилась Медани к своим собеседникам. - Шендам вольный город, но все его вольности от короны. Короне его и защищать.
  − А так он не возьмется?
  − Шендаму, по сути нет дела, какая корона обеспечит ему вольное положение. Покуда Кайонаодх находился под рукой Гильфа, это была его обязанность. Теперь в Кайона направлены риаги, править и мериться членами..., - самой сделалось смешно от сказанного, чем она меряется. - Следовательно смениться и державная рука над городом.
  ‒ Вы не хотите оставить порт себе?
  ‒ Представь не хочу. Поэтому продам Экруту. Он даст хорошую цену. Приобретение в его интересах и в интересах всего Голаджа. Тамошние торгаши будут его боготворить!
  − Стоп-стоп! Получается с этой продажи нам ничего не упадет? ‒ привстал Грязнуля от осознания каких денег лишится.
  Как тут не вспомнить умничку братика! Ну, слов нет какой умничка! Такой вот пустяк, а вывернул на свет!
  − Тебе мало? Ты хоть представляешь сколько поимеешь захватив Шендам?
  ‒ Мне мало! ‒ сопел Грязнуля.
  Медани перевела взгляд на спарса. Что скажешь?
  Тот помявшись согласился с бриганом.
  ‒ Недостаточно.
  ‒ Тогда речь идет о найме. Вы же помните? На одно дело можно уговориться и ударить по рукам, на два - только найм под букву! Все согласно правил.
  С правилами знакомы. Осталось лишь подтвердить согласие. Иначе... Иначе... на такой кус живо найдут других желающих. Почему-то совершенно не думалось, что станется с ними, искать других.
  "Где-то тут вонь?" - запоздало тревожился Йофан.
  − Подумали? − не торопила Медани собеседников. Не сбегут. Наживку заглотили по самый выход.
  ‒ Подумали! ‒ ответил за двоих Грязнуля. В отличие от соседа по столу, он никакими сомнения не терзался.
  − Так что? Пишем бумагу? - сдерживалась Медани не разулыбаться.
  "Пожалуй, поторопилась отказать ублюдку в своей спальне," ‒ вроде бы сторонняя мысль, но все к делу, которое вот-вот завертится.
  − Пишем! - изъявлена готовность к составлении кондотты.
  Находись здесь мудрый Клейст, он бы посоветовал парням проявить предельную осмотрительность, а больше того скромность. Разевая пасть на большой кусок, и на какой?! ‒ с руки Медани, смотрите не выверните челюсти. Именно это спарс и бриган собирались проделать. Разинуть пасти. Широко.
  
  
  In fine.
  
  1. Туат Хюльк. Танство Довер.
  
  Известие о захвате Дуанном Амальем замка Эсбро повергло Ангуса мар-Тонда в растерянность. Он только-только вернулся с удачной охоты. Здоровенный вепрь, убитый им, более похож на заросшую жесткой травой гору, чем на животное. Ангуса ждали веселы пир и добрая компания. Его ждала жена, прекрасная Сенга и рожденный четыре недели назад наследник. Его ждал священник, ибо дите предстояло омыть в церковной купели и наречь славным именем Ангус. Старшие сыновья в роду поголовно носили это имя. И отец, и дед, и прадед и так до седьмого колена. В крестные приглашен Ли мар-Сест. Друг и соратник на войне, единомышленник и союзник в Совете Хюлька. Все говорило за то, наступило хорошее время. И кому такое понравится?! На пороге собственного дома, сухой, без подробностей, рассказ одного из уцелевших гэллов Мюрра.
  − Как? - задал короткий вопрос Ангус, нервно срывая перчатки с рук. Захватить Эсбро? У Дуанна Амаля жалкая горстка людей. Не предательство ли причина захвата? Или же редкая гостья, воинская удачливость, навестила отлученного от власти риага. Или опасная мудрость Веронна, решила дело в пользу его венценосного воспитанника?
  − Ночью вырезали охрану, открыли боковой вход в надвратную башню, − признался гэлл.
  − Сколько их было?
  − Не знаю, − предпочел беглец уклончивый ответ. Он знал, прекрасно знал, но благоразумно промолчал.
  − А что знаешь? Полезного? - повысил голос до крика Ангус. Вторая перчатка не желала сниматься с руки.
  ˮПриросла что ли?ˮ - пыхтел тан, дергая тонкую кожу.
  − Приблизительно четыре десятка, − под тяжелым взглядом тана гэлл вспомнил подробности захвата. − Сир Дуанн, мессир Веронн и свитские.... Но баннерет один!
  Ангус гостевал в Эсбро не далее месяца назад, возвращаясь из Инхорна, после заключения в туате перемирия. Можно и так сказать − перемирие. Капитуляция звучит слишком уничижительно. Старый волк Гильф показал своему щенку кто в стае главный. Щенок поджал хвост, придумал болезнь и удрал.
  − Предательства не было. Мы сделали все возможное отстоять замок. Мессир Мюрр и другие погибли.
  − А ты как уцелел?
  − Когда донжон захватили, на чердаке спрятался. Отсиделся. Господь смилостивился. Не нашли.
  − Четыре десятка..., - повторил Сест число из рассказ гэлла. "Скрипучий тан", прозвище данное за надсаженный голос, поражен событием не меньше своего приятеля.
  - Надо было прикончить щенка, пока он торчал у моих ворот, - досадно Ангусу за собственный промах.
  - Надо было, - согласен гость. Действительно, возможность представлялась просто отличная. Без большой драки решить все грядущие проблемы разом и надолго. Шанс упущен. Что теперь?
  Разорение Эсбро вызов. После того как Дуанну указали его истинное место, а вернее отказали в таковом, он решил потягаться в упрямстве и везучести. Однажды ввязавшись, он уже не отступится. И Веронн не позволит. Для чего еще старому фрайху лезть в новую смуту, когда со старой не поимел ничего. Но Дуанн не тот человек, чьей руки разумно держаться. Однако, Веронн держится, не бросил и по всему не бросит воспитанника на произвол судьбы.
  − Не будь фрайха, замок бы устоял. Амаль к нему бы и не сунулся, ‒ злился, но уже остывал Тонд. ‒ Теперь Дуанн заявил о себе, как о риаге. С помощью Веронна или без, разница невелика. В нем увидят силу. К нему потянется неустроенная голытьба. Смута в Хюльке входит в традицию. Недобрую традицию.
  Сесту занятно иное. Как долго Дуанн собирается находиться в тени Веронна. Рано или поздно он проявит самостоятельность. Захочет проявить и старику не поздоровится. Нет худших врагов, чем бывшие друзья. Самая черная неблагодарность достается от воспитанников.
  − Ты несомненно прав, как только новость станет общеизвестной, найдется много недовольных, - поддержали хозяина Довера. - Не важно чем, но недовольных, обделенных, обманутых, оскорбленных примкнуть к Амалю. Выйдет похлеще мятежа. Аерн востал против отца, нынче мы стали против короны. У Дуанна ничтожно талантов, но излишние амбиции. Будет много крови.
  Гэлла отпустили. Отсыпаться, отъедаться.
  − Что собираешься предпринять? − спросил Сест видя боевитость Ангуса ответить на оскорбление. Его родственника обездолили. На родственника ему плевать. То, что крепко держишь не отберут. Все дело в Амале. Эсбро только хороший повод сделать туат чище.
  − Кусачих собак надо уничтожать, − настроен решительно Ангус.
  − Посадишь в осаду?
  − Вытащу из-за стен.
  ‒ Получится? Провести фрайха мудрено.
  − Веронн ничего не сможет предпринять. Предоставлю Дуанну уважительный повод его не слушать. Риаг не может остаться безучастным к бедствию своего сторонника, тем более у него их мало.
  ‒ Подробностями поделишься? Хочу в этом поучаствовать.
  ‒ Пошлю Амалю письмо от имени Дьюсса, где выражу полную поддержку и желание присоединиться.
  ‒ А что сам Дьюсс?
  ‒ Сидит у меня в подвале. И если хочет выйти, напишет все что продиктую.
  Сест кивнул, понятно.
  ‒ Во втором послании объявлю, выехал с пятью десятками воинов на воссоединение с ним и принесения оммажа. В районе Осиновой Горы у меня с Дьюссом произойдет стычка. Он пошлет гонца за помощью в Эсбро. Дуанну не прийти на помощь, значит бросить союзника. Кто после этого к нему присоединится? Он не купит в Хюльке мечи даже за деньги.
  ‒ Дуанн въезжает на холм, а Дьюсс спускается?
  ‒ Верно. И с холма ему никуда не сбежать. Там мало деревьев прятаться. Нет воды, оставаться сколь нибудь долго.
  ‒ Сдастся, ‒ не предсказал, но предупредил Сест.
  ‒ Не велик грех пролить священную кровь, ‒ усмехнулся Ангус. ‒ Готов взять его на себя.
  ‒ Сколько берем людей?
  ‒ Сотни хватит за глаза.
  ‒ Не много?
  ‒ Я посчитал и людей Дьсса. Делать сюрпризы умеет не только фрайх.
  ‒ Неплохо, ‒ отпущена скупая похвала. Насколько задумка удачна покажет бой.
  ‒ Аерна я бы еще принял, ‒ с паузой говорил мар-Тонд. ‒ В нем хорошая кровь, которую испортили жижей Амалей. В Дуанне ничего доброго, как и во всем их семействе.
  ‒ Согласен, ‒ поддержал Сенс, ‒ Для Кайона требуется нечто погуще и по свежей протухшей водицы Гильфа.
  
  2. Кэффа. Апостольский дворец.
  
  Та самая комната. Любимая. Где в солнечный день пространство поделено между светом и тенью.
  − Научитесь играть в финхелл, Эрвик. Как только осмыслите, что скрывается за ходами фигур, вы воздадите должное гениальности создателю игры. И насладитесь прочтением тонкости поединка. Скажу из собственного опыта, трудней всего играть против себя. Нет повода считать противника дураком или надеяться на глупый зевок. И противник одинаково хорошо играет любыми фигурами любого цвета. Одолеть такого будет нелегко. Удивительный баланс сил и талантов позволит оценить насколько вы хороши. Но даже в случае выигрыша остается привкус поражения. Победы не даются просто. Чем-то приходиться жертвовать. Пешками, рыцарями, замками. Даже королевами.
  − Примите мою признательность за добрый совет, Святейший, − почтительно склонился клирик. Обыкновенная вежливость. С Великим Викарием должно быть вежливым.
  Несмотря на молодость, получилось у него плохо. Спина не гнулась. Но Святейший отметил про себя другой недостаток, не замеченный им ранее. Клирик не расслышал сказанного ему. О королеве.
  − Признательность я приму, но ты все же, научись играть.
  − Да, Святейший.
  − Вернемся к нашим делам. Кха-кха, − Святейший по-стариковски кашлянул. Скорее привычка, чем потребность. − Что поведал плененный майгар?
  − Его слова мерзостная ересь и ложь, Святейший.
  − Я не спрашивал о лжи или ином, но спросил, о чем майгар рассказал. Он ведь рассказал?
  − Очень немногое. Их верховный жрец...
  − Имя у жреца имеется?
  − Он не назвал.
  − Не назвал или вы в Трибунале не поинтересовались?
  − Мы посчитали это маловажным.
  − Продолжай, ‒ кивнул викарий ничем не выразив неудовольствия. А оно было. Оно росло подобно несущейся в долину лавине. Сметет и не заметит. Но это после.
  − Жрец объявил майгарам появление Алуэ, человека из Страны Мертвых.
  − Не вижу ничего необычного. У нас подобный вздор несет каждый второй алхимик и астролог. И поголовно забывают, воскрешать мертвых в мире не подвластно никому. За исключением...
  Клирик вытянулся в струнку.
  − ...того кто эту жизнь людям дал. Это все? - недоволен хозяин комнаты. К сожалению, день не солнечный и граница не отчетлива. Отсутствие светового контраста делала собеседника скудным на эмоции, инертным. Тень не разверзалась перед ногами бездонной пропастью, пугать грядущей вечностью.
  − Нет, Святейший. Дикарь сказал, Алуэ послан разбудить злых духов.
  − Послан? И к кому же гонец Уэкуфе наведается? Ко всем или к кому-то конкретно? Для чего? Цель какая?
  Не подглянув в бумажку клирик не мог ответить. Запоминать богомерзкие имена он не собирался. Он и произносил их будто перекатывал во рту горячую картофелину. Зато Святейший отметил нерадение докладчика вторично.
  − Уальипэну, Сомпалуэ, Коло-коло, Кэтро-намун, Периман.
  − Ты пропустил Кучивилу, − подосадовал Святейший.
  − Возможно..., − Эрвик пробежал глазами по списку.
  − Не возможно, а так и есть. Кучивилу, стерегущий Перевитый Бор.
  − Я преклоняюсь перед вашей осведомленностью.
  − Я бы преклонился перед твоей.... Занимательный список. И что он нам дает?
  − Перечень богомерзких имен! − крепнет голос клирика.
  − Это само собой, ‒ успокаивает праведное рвение викарий. ‒ А кроме? Ничего тебя не настораживает в нем?
  − Майгары шастают по Кайона, ‒ признал Эрвик. ‒ Уже уничтожено несколько отрядов.
  − Положим это не твоя забота. Столкнись ты с ними лицом к лицу, вряд ли после облачишься в тогу победителя. Скорее в саван.
  − Господь бы не попустил!
  − Господь помогает тому, кто не сидит, сложа руки. И не надеятся на его помощь, − Святейший сделал о клирике третью пометку в уме, - на ровном месте. Еще я говорил о цели. Не те персонажи заглянуть к ним на огонек.
  ‒ Осталось неизвестным, Святейший.
  Эрвик промолчал. То ли не нашелся что возразить, то ли посчитал возражения опасными, то ли сообразил, его не осведомленность и отсутствие внятных мыслей не очень-то нравится Святейшему.
  − Если рассуждать, не апеллируя к Создателю, то вырисовывается следующее. Все их богомерзкие духи или божки, кому как нравится, не овеществлены. Поди проследи, живет ли Кучивилу в Перевитом Бору, сидит ли Сомпалуэ в глубине Великого озера. Может да, а может, нет. Зависит от фантазии наблюдателя. И так можно сказать про каждого, за исключением одного. Перимана, который очень даже вещественен.
  Клирик не мог скрыть своего удивления. Чем заслужил четвертую пометку в памяти Святейшего. А Святейший, и это хорошо известно окружению, ничего не забывал. И никому не забывал.
  − Я нахожу настораживающим факт, что некто величаемый Алуэ заявится навестить Перимана, которого в Кайонаодхе знают под другим именем. Лиа Фаль. И это в канун некоторых важных событий...
  − Простите...., − не понял Эрвик.
  Это уже пятая промашка. Пятая. Подряд! Задавать вопросы на темы, которые тебя не касаются, не следует.
  − Вы здоровы, брат мой? - спросил Святейший клирика.
  − Хвала Господу, не жалуюсь.
  − Хорошо. Рад за тебя. Тогда поступим следующим образом, отпустим майгара. При условии, что он отведет нашего посланника к своему жрецу. Я хочу знать больше об этом Алуэ. Как можно больше. Все что знает их жрец, должен знать и я.
  − Боюсь, мы обречем нашего брата на смерть, ‒ забеспокоился Эрвин. И не абстрактно, а за себя. Он вполне может оказаться этим братом.
  − Смерть во имя веры зачтется всякому. В последнее время подобный подвиг редкость. Мы забыли жертвенность наших предшественников, а уж ровняться на них и вовсе не стремимся. Я уж не упоминаю Царствие Небесное, куда все желают попасть ничего не делая и ничем не жертвуя.
  − Вы правы, Святейший, − согласился Эрвик, не уделив ни слова подвигу.
  − Ну, вот и отправишься вместе с майгаром в обиталище порока и ереси. Легко бить праведным среди праведных, но явить твердость духа и непоколебимость веры в гнездовье лжи, достойно всяческих похвал.
  − Они не станут с нами разговаривать, − скороговоркой произнес клирик, глотая или утишая слоги.
  Смотреть на него в этот момент крайне забавно. Морда стала, что мраморный пол. Из эмоций и мимики только трещины морщинок и трясущийся подбородок. Вот-вот застучит зубами.
  − Станут. Пообещай им свободный доступ к святыням. Раз в году.
  − А если майгар не согласится? - предложил вариант неудачи своего подвига.
  − Найди другого майгара, который даст свое согласие, − в умении настаивать на своем Святейший превзошел все мыслимые высоты и авторитеты. ˮДругогоˮ прозвучало в столь великолепной огранке тонов, что даже полуобморочный клирик понял, это относится и к нему.
  − Будет исполнено, − склонился... сломался Эрвик.
  − Продолжай, ‒ подогнали клирика с освещением дел.
  − Получен ответ из Ногра. Нас заверили, покажут все бумаги, которые нами запрошены.
  − И какова цена их покладистости?
  − Отмена брака с лэйт Кэрэн Амаль.
  Святейший не считал краткость сестрой таланта. Не во всех случаях. Ему хотелось услышать от клирика развернутый анализ ситуации, где человеческими словами, без всяких недомолвок и вывертов, без жонглирования фактами, вскрылись бы причины нежелания наследника Ногра вступать в союз с племянницей короля Асгейрра. Видит ли будущий король помеху собственным планам или нашел более приемлемую для себя кандидатуру в законные жены или же ему таковую подыскали. Или Иешуа Губастому зачем-то понадобилась асгейррская худышка и он решил наложить лапу на ценный ресурс.
  ˮВот даже как?!ˮ - ехидно восхитился хозяин комнаты. - ˮЧеловек это ресурс. Король - ресурс! Нетронутая девка - ресурс! Надо перечить Фрашери.... Надо...ˮ
  − Приемлемо, − согласился Святейший. − Если получим оригиналы. Переписчики порой излишне невнимательны и склоны упрощать себе работу.
  ‒ Могут не согласиться.
  ‒ И мы то же.
  − Потребуется время на согласование.
  − Тогда поторопитесь. Пока прибудет посольство, пока обговорим детали договора, пока расшевелятся попы, ‒ викарий даже усмехнулся, как ловко сказал.
  − Повелите придать огласки историю с Мэйвом Ланжем?
  − Зачем спешить бросаться грязью. Все-таки лэйт Кэрэн крови Амаль.
  ‒ Они ведь спросят...
  ‒ Избранница Эрбра завершит жизненный путь не пересекая границы. Предельно близко к сопредельной территории. Все укажет на нападение скаррцев. Там еще не перевелись достойные воины. Битвы за свободу продолжаются либо до полной и безоговорочной победы, либо до тотального поражения. У нас появится законный повод вновь вмешаться в дела северян. Я даже знаю кому поручить исполнение.
  ‒ Саманбу?
  ‒ У тебя на примете кто-то другой?
  − На сегодня все, − быстро закончил доклад Эрвик. Он подавлен и расстроен.
  − Очень хорошо. Прикажи натопить в библиотеке. Хочу кое-что посмотреть. Не идет у меня из ума распроклятый Периман.
  Чтение мудрого Фрашери оставлено на после. Благие намерения самые не обязательные и не обязывающие, следовать им буквально.
  
  
  3. Туат Лафия. Септ Местад. Монастырь Св. Идрака.
  
  Тан мар-Жежи почти час рассматривал разоренный монастырь и наблюдал за тучами вороньем в сером небе. Разъезд доложил ‒ одни мертвяки.
  ˮНа падаль слетелись. На падаль!ˮ ‒ не весел тан. Его опередили. Жирных попов потрясли до прибытия возглавляемого им войска. Кто-то оказался расторопней.
  − И что теперь, мессир? - осмелился прервать наблюдения тана один из сопровождавших.
  − Кажется, наш риаг просил принести ему Лафию? Я сделаю ему приятное. Прикрою немного землицы. Идем к Горгуду.
  − Мессир, это очень хорошо укрепленный город!
  − Зато там целых два монастыря! И один в предместьях! ‒ решителен воевать Жежи. Иначе для чего отправляться в такую даль? Посмотреть на руины?
  
  4. Место действия не определено. Возможно Кэффа и королевская тюрьма Брюхо.
  
  − По-моему я только и занят, посещать самые злачные и отвратные места нашего королевства? - воскликнул посетитель узилища, едва не поскользнувшись на ступеньке.
  Тот к кому он обращался, сидел на топчане, поджав ноги. Спустить их на пол пленник попросту не мог. Шли дожди, и камеру подтопило. Сейчас воды по колено или выше. Отхожее ведро притоплено и нечистоты плавают в ободке верхнего края.
  − Не боишься утонуть, Хенк? - посетитель указал на парашу. − Ведь так? Хенк Ксан?
  − Если думает, я вас не признал, то ошибаетесь. Признал....
  − Ну-ну. Произносить имена моя прерогатива. Зови меня дорогой друг. А что? Так и зови. Я в последнее время становлюсь добрым другом всякой швали. И не всегда они живы. Ты согласен Хенк?
  − С чем?
  − Что ты, попросту говоря шваль. Никчемный человечишка. Который подохнет в компании подвальных крыс. Впрочем, если ты сочтешь это хоть каким-то утешением, здесь крысы не водятся. Но ты подохнешь. Ты будешь сидеть на этом топчане день, два, неделю, месяц, и смотреть, как твое дерьмо дрейфует из угла в угол, одновременно выковыривая червей из собственных лодыжек. Мерзость всегда заводятся там, где кандалы натирают кожу. Ты просидишь достаточно долго, чтобы однажды умереть. Но даже твой хладный труп не извлекут из этой дыры. Он так и останется здесь. В воде и говне.
  Скандальный бретер, гроза столичных фехтовальщиков, повеса и буян, понуро опустил голову. Ему нечего возразить. Вернее нечего возразить именно этому человеку. Стыдно вспомнить, он проиграл! И кому!? Но прерогатива на имена не за ним.
  − Так ты согласен?
  − С чем? - еще раз переспросил Хенк. Признавать себя шваль? Может так оно и есть на самом деле? Но кто же признает правду. ‒ Что подохну?
  − С тем что со мной следует дружить. Распахнуть свои объятья и открыть свое сердце, ‒ изволят шутить с пленником с самым серьезным видом.
  − Зачем это вам? ‒ тяжело Хенку и телесно и духовно. Тюрьма, какая бы она ни была, не привносит в жизнь вдохновения. Говорят некоторые умудряются писать стихи и неплохие. Но это уже от полной безысходности и забвения.
  − А вот это не твоего ума дело. Хочешь стать мне другом? А? Другой бы уже от счастья пел, бросался на шею, тянулся пожать руку, спрашивая не угодно ли мне чего?
  − И что вам угодно? От меня, ‒ шаг за шагом сдавал позиции неудачливый бретер. Жить хотелось. Вот же сволочизм какой. Хотелось жить! И сегодня, и завтра. Долго!
  − Пока не знаю, ‒ сплюнули в воду. Целились в Хенка, но не долетело.
  "Дождевой червяк тоже живой," ‒ уколола угасающая гордость.
  "И дождевой червяк согласен," ‒ готово на все жизнелюбие.
  − Тогда и я не знаю, смогу ли стать вам другом.
  − Ого! Да в тебе говорит гордость! Похвально. Похвально! Очень! Знаешь в чем различие гордости и гордыни?
  − В чем? ‒ кажется вопрос прозвучал в третий или в четвертый раз.
  − Обуянных гордыней множества, тех, кому присуща гордость, − жест руки посетителя читался самонаправлено, таких как я. − Единицы! А то и меньше. Не понял? Не единицы. Я ‒ единственный!
  − Мне это уже не грозит.
  − Надо проверить. Ничего нельзя брать на веру. Ни-че-го! Так через сколько ты заскулишь? Ну? Через сколько? Честно.
  ‒ Через две недели, ‒ назначил Хенк приемлемый для себя срок. На две недели его бы еще хватило. А потом что? Жить! Неважно чем и кем!
  ‒ Долго. А мне нужен мечник. Не абы какой, а от бога! Хочешь узнать от кого у меня талант держать клинок, раз я тебя одолел? Хочешь?
  ‒ Хочу, ‒ согласился пленник против своего желания.
  ‒ Лучше не знать. Попахивает ересью. Не хватало еще с викарием объясняться.
  − Так вам нужен фехтовальщик? - не скрывал Хенк надежды оказаться правым. Больше он ничего предложить не мог. Все чем владел, отменное (отменное ли, проиграть этому?!) умение драться холодным оружием.
  Увы, сейчас от прежнего Хенка осталась бледная тень. Где несносность характера, задиристость речи, вызывающие манеры. Показная грубость и полное наплевательство на окружающих. Таких любят! Ищут их дружбы и кормят за свой счет. Одно единственное поражение и от кумира юнцов и девиц не осталось следа. Постыдная и скорая капитуляция духа.
  − Естественно мне нужен фехтовальщик. С ярко выраженным умением не задавать вопросы и запредельной исполнительностью. Сказали - сделал. Послали - отправился. В перерывах дозволено наслаждаться жизнью, во всем её многообразии и проявлениях. Ну, ты понимаешь о чем я.
  − Понимаю.
  − Тогда пойми и другое. Ты уже трижды мертв. Первый раз, когда проиграл. Второй, когда угодил сюда. Сказать про третий раз?
  − Нет, − твердо заявил Хенк.
  − Уверен?
  − Более чем.
  ‒ А я скажу. Когда запросился ко мне в друзья и надумал меня предать. Я еще о том не знаю... Но когда узнаю...
  ‒ Я не предам!
  − Тогда договорились.
  Посетитель собрался уходить. Хенк привстал с топчана спросить.
  − Завтра, друг мой. Потерпи до завтра. Надо еще обставить твое возвращение. Не скажу что с фанфарами, но... И готовся отправится в Голадж. К Экруту. К... Э... ладно... Потом. Все потом.
  
  5. Кэффа. Королевская тюрьма Брюхо.
  
  Утомительное однообразное схождение вниз. Невольный счет ступеней, пролетов и решеток. За каждым поворотом обязательные: "Кто? Куда? Проходите!" Порой спрашивая, охрана не открывала глаз и продолжала дремать. Непорядок, но омоньер терпелив. Тоже своего рода непорядок.
  Воздух сперт и затхл. Вдыхаешь миазмы мочи, экскрементов и копоть настенных светильников. В горле, над кадыком, сладкий ком тошноты. Посещать Брюхо мудро натощак или хлебнув порцию вердеша. Однако на Дне более воздуха ощущаешь нехватку света. Солнечного, факельного, от свечи, от лучины, любого. Пусть бы и от банки со светляками или прелой гнилушки. Но света ничтожно и любой, омоньер в их числе, старается вести тише. Ступать бесшумно, меньше разговаривать, не совершать резких движений. Словно не в королевской тюрьме, а на вражеской территории под носом у неприятеля.
  В коридоре едва тлеет сиротливый светильник не отражаясь в луже. Локли, проглядев, запнулся о выставленное, но не убранное ведро, опрокинул помои. Сослепу гвил погано обругал раззяв, но рассмотрев "заебанцев и рукоблудов", рассыпался в покаянных извинениях.
  Визитеров встретили в самом низу. Выслушивая скупой рассказ Крысоеда, Солано понаблюдал за Свеном в специальный глазок. Пленник безучастно сидел за столом, вычленив себя из происходящего бездействием... безмыслием.
  Локли честно предупреждал, пленник малость не в себе. Но, пожалуй, слишком смягчил степень ,,малостиˮ. Ни проблеска разума. Осматривавшие незадачливого утопленника лекари убеждали, напасть временная, выздоровеет. Скептики обвиняли, напрасно могильщиков заработка лишили. Кто из них прав? Хотелось верить первым.
   − Кормят? Или сами харч сжираете? - спросил омоньер, опасаясь забывчивости здешней охраны. Надо знать нравы Брюха. Здесь забывали не только кормить, поить и вершить приговор. Человека теряли. Навсегда.
  − Как положено. И сам есть и угощает, − Крысоед осклабился. - Раскладывает на порции и съедает по очереди.
  Досмотрщик похож на мелкого хищника. Костлявого и носатого. У Солано нет-нет возникало желание потрогать Крысоеда за нос. Не фальшивый ли? Не может быть у человека такого носа. Опять же, если задаться вопросом, человек ли Крысоед, сомнения отпадут.
  Скрытое получасовое наблюдение ничего омоньеру не принесло, и он приказал открыть камеру. Свен не повернул головы на шум убираемых запоров и появление посетителей. По выражению на бледном лице, он отсутствовал в темнице, пребывая в пределах посторонним не доступным.
  ˮТакой запросто мог уложить не только Гвиннетˮ, − внимательно разглядывал Солано пленника. В облике Эрда проскальзывало что-то от юашей. Пожалуй, слишком резко очерченные скулы. Но остальное? Остальное... Черты присущие жителям из-за Пролива не явны. Лоб, нос, дуги бровей... Ничего.
  ˮУ Аерна так же,ˮ - отметил омоньер, мысленно наложив один облик на другой. Много мелких совпадений.
  Солано достал медальон. Привлечь внимание, покачал перед Свеном. Взгляд пленника не видел ни предмета, ни человека предмет раскачивающего.
  ˮОн и стен не видит,ˮ − подумалось омоньеру. − ˮА что видит?ˮ
  − Вы в порядке? - спрашивая храмовник, подозревал, сейчас пленника не дозовется и не докричится. Но попытка не пытка. Вдруг чужой голос воскресит разум Эрда.
  − Не ответит, − заверил Крысоед. − Я от него слова не слышал. Мычит иногда. Вроде колыбельную. Специально ему пересоленной каши дал. Сожрал, не поморщился, но так ничего и не сказал.
  Солано недобро глянул на Крысоеда. Что за самоуправство? Кто велел?
  − Для пользы делу! - залепетал надзиратель. За не санкционированную инициативу запросто сам на нарах окажешься. По соседству. И не факт каши дадут. Заморят.
  Пустая встреча. Время потрачено, а пользы с воробьиный чих.
  ‒ Принесите еды, ‒ потребовал Солано. Сразу сдаваться и отступать не приучен.
  ‒ Давеча кормили, ‒ не понятно с чего вздумал возмущаться Крысоед.
  Омоньер только глянул. Принесли. Поставили перед пленником.
  Свен рачительно выложил кашу на стол. Три горки. Две одинаковые, одна побольше.
  ‒ Я же говорил, ‒ напомнил Крысоед о своем докладе.
  ‒ Это кому? ‒ спросил Солано пленника.
  ‒ Мне, ‒ неожиданно четко и громко произнес Свен. Почерпнул с досок кашу ложкой, придерживая крупу пальцами, не рассыпаться.
  ‒ А это? ‒ указал Солано на кучку рядом.
  Ответа пришлось ждать, пока Свен не съел первую порцию, преступить ко второй.
  ‒ Её, ‒ продолжил есть пленник с не меньшим аппетитом.
  ‒ Имя назовешь?
  ‒ Имя? Назову, ‒ согласился охотно Свен.
  "В чем была проблема?" ‒ не понял Солано и вопросительно посмотрела на Крысоеда и Локли. Досмотрщик в легкой панике, помощник спокоен.
  ‒ Назови, ‒ попросил омоньер, стараясь не выдать голосом заинтересованности.
  ‒ Имя, ‒ произнес пленник, заедая слово кашей.
  ‒ Да-да, имя.
  ‒ Имя, ‒ отзывчив Свен на просьбу омоньера.
  "Понятно, с ним," ‒ разочарован Солано. Оказывается не все так просто. Почувствовал на себе вопросительный взгляд Локли. Что скажешь? А что сказать? Нечего.
  ‒ Это кому?
  ‒ Маленькому, ‒ Свен надул щеки показать малыша. ‒ Надо хорошо питаться. Много. Не болеть. Он болеет.
  Солано глянул через плечо на Локли за ответом.
  ‒ Аерн в детстве однажды сильно простыл. Еле выходили.
  Сколько омоньер не крутил с вопросами и подходами разговорить пленника, ни единого словечка более не услышал.
  ‒ Поднимите наверх, ‒ распорядился Солано, после долгих колебаний. Возможно смена обстановки поспособствует возвращению способности ясно мыслить.
  ‒ На прежнее место, мессир? ‒ доволен Крысоед. С его плеч снималась ответственность вести наблюдения. Его епархия Дно, не выше.
  ‒ Куда посветлей, потеплей и сытней.
  ‒ В шинок, ‒ пошутил Локли. Без его слова нигде и никак.
  ‒ Может стоило бы и в шинок, ‒ неожиданно согласился омоньер с помощником.
  ‒ В железо ковать? ‒ уточнил Крысоед. Иногда послабления лишь выглядели таковыми, а на самом деле оборачивались содержанием сто крат худшим.
  Солано двинул Свена в плечо. Хлопнул по щеке, заглянул в лицо. В глазах пусто.
  ‒ Если поумнеет.
  ‒ Тогда не скоро. Такие если оклемаются, то с испугу, ‒ со знанием вопроса рассуждал Крысоед. ‒ Гром случится. Или пожар. Притопить малость.
  ‒ Топился уже, ‒ весело Локли.
  Крысоед развел руками. Кончились у него соображения ввести заключенного в ум.
  ‒ Посыльный вернулся? ‒ спрошено у Локли по выходу на поверхность. Застой, в несложном казалось бы деле, напрягал Солано. Не терпел он топтания на месте.
  ‒ Запаздывает. В Кайона неспокойно. Бахайя, Швальб, Хюльк в движении.
  ‒ Сам что узнал полезного?
  − Близкое окружение Гвиннет составляли четверо. Рани Салма Прато, стараниями асколийских разбойников, отправилась на небеса пять лет назад. Энен Птис призвал Господь, около трех. Гайда Брюс живет в Бьюке в Бахайе, в Кэффе только мистресс Янси Ламб. Старухе почти шестьдесят. У нее молодой любовник, ‒ попробовали удивить омоньера.
  ‒ Конюх?
  ‒ Вдове содержать выезд?
  ‒ Соседский конюх, ‒ мрачен Солано. Не до удивлений ему.
  ‒ Университетский школяр, - звучит в высшей степени греховно. Приличные женщины с такими не связываются. Опять же что подразумевать под определением приличий?
  ‒ Дешевле шлюхи, ‒ невысоко оценили владение мистресс Ламб.
  ‒ Не рассматривал в таком разрезе, ‒ подивился Локли словам Солано. Умеет омоньер быть неординарным в оценке.
  ‒ Тарелка супа четыре фартинга. Шлюха четыре пенса. Похвальная экономия.
  Локли едва не рассмеялся. Что сегодня с омоньером? Или на него Брюхо подействовало?
  ‒ Я тоже ею восхищен. Жаль в шестьдесят буду дряхл и впаду в слабоумие. Если вообще доживу.
  Некоторое время молчали. Омоньер о чем-то усиленно размышлял. Локли терпеливо не мешал начальству надуматься в волю. Однако, говорить первым пришлось все-таки ему.
  ‒ Если в свете стоящей проблемы рассматривать мистресс Лимб и усыпальницу, в успех на королевском кладбище верю больше. Мертвые не лгут. Они могут себе позволить подобную роскошь. Быть честными. После стольких лет вранья и лицемерия.
  − К королевским склепам запросто не попадешь, - види Солано трудности в деле. - Испрашивать официального разрешения в Апостольском Дворце, придется объяснятся зачем. Что скажем? На прогулку пошли? Даже получив высочайшее дозволение, получим на хвост сопровождение. К королю с подобным лучше вообще не соваться. Придется действовать самостоятельно. Для этого нужны сведущие люди.
  − Крот у нас имеется, - уведомил Локли омоньера.
  − В Брюхе бока мозолит? ‒ подозрительна Солано предусмотрительность подчиненного. Орден могилокопателей не жаловал. Он сам нескольких отправил на костер.
  "Куда катится мир или куда качусь я?" ‒ порицание без порицания. Но как-то же надо выразить свое отношение к собственному двурушничеству.
  − Выращивает цветочки на старость лет. В собственном саду между прочим, ‒ похвалил Локли своего протеже.
  ‒ Чем прижал, взяться за работу? У кого собственный сад, вряд ли сильно нуждается в деньгах. А уж водить хороводы с Орденом нужды и того меньше.
  − Честный обмен. Услуга на услугу.
  ‒ Чего просит?
  ‒ Должника своего. Можно по частям. Даже лучше по частям.
  ‒ Высоко сидит должник?
  ‒ Повозиться придется, ‒ обошелся Локли без имен и титулов.
  − С начала поговорим с бывшей адди королевы Гвиннет, а там решим, лезть ли к покойникам, − назначен Солано порядок действий. ‒ В конце концов, где-то твой гонец. Надеюсь на подходе, успеть к сроку.
  
  6. Замок Эсбро.
  
  Утро не назвать добрым. Да, да, да! Его вовсе нельзя таковым назвать. Лежа на тюфяке набитом колкой соломой, Глен Веронн пялился в потолок, ощущал себя старым и разбитым и не мог никак определить, чего же он больше - стар или разбит? Последнее щадило самолюбие, но первое, надо признать, честней. Даже громко сопящей рядом девице, чей голый зад он поглаживал кончиками пальцев, не переубедить его в обратном. Он хронически и неизлечимо стар. Из-за сопящей девицы тоже. Кому скажи, притащил в постель девку и полночи вел пространные беседы. О чем можно разговаривать с толстожопой деревенской коровой? Какие сыскались точки соприкосновения интересов, кроме доброго перепихона? Весь её интерес, хер потверже, да мужик порасторопней. А его? Ля-ля-ля, ля-ля-ля. Вместо того чтобы.... Даааааа. Позорище. А голова? С пяти-то пинт? Она просто-напросто лопнет от накатывающей волнами боли, что перезрелый арбуз. А во рту? Погано будто за ночь сгнили все зубы разом и теперь он выдыхает и вдыхает собственное зловоние, почище сказочного дракона. В кишках печет-припекает. Дракон и есть. Старый дряхлый дракон. Не летать не способен, не... Впрочем до этого еще не дошло. Быть неспособным повалять бабу.
  Девка засопела чуть громче. Веронн хлопнул по сдобной белой заднице. Не претворяйся, не спишь ведь. Раньше не так бы её заставил сопеть. Раньше... Веронн сел, спустил ноги на холодный пол. В былые дни этого хватало привести себя в полную норму. А сейчас? А сейчас к ступне прилип мышиный помет. Вот что сейчас.
  Фрайх кряхтя поднялся и, пошатываясь, проковылял к столу. Налил вина, сделал глоток. Надо же! Глоток?! Его теперь хватает на глоток и сразу тянет блевать, как забеременевшую дуру. Веронн сплюнул в угол, вино выплеснул следом. Стукнул кружкой о столешницу и отбил ручку. Покрутил похожее на огрызок бублика глиняное полукружье и зашвырнул угол.
  − Чего это я? - спросил он себя вслух, нисколько не опасаясь, сочтет ли девка его еще и двинутым мерином. Сам с собой разговаривает.
  Если день начинается паршиво, жди продолжения. Хорошее заканчивается быстро - это про вчера. Дурное подобно осенней непогоде, длится и длится - это уже про сегодня. Он вновь налил вина. Сцепив зубы, стоически давился, но не осилил каких-то полглотка. Ну? Скажите добрый знак? Веронна передернуло от послевкусия выпитого, и спазмов в желудке. Фрайх разок другой икнул, не исторгнуть содержимое брюха. Поискал куда выплеснуть опитки на этот раз. Хорошо бы в огонь. Но в очаге черные головешки, в жаровне черные уголья, свечи, что горели с вечера, оплыли и угасли. Черные фитильки высохли и скрючились. Замечательно, нечего сказать.
  Веронн с всхлипом облегчения плюхнулся в кресло и уставился на дверь. Ожидать. Или предчувствие его обманули? Если так, он действительно безнадежно стар и пора менять седло, на чан, отпаривать мозоли на натруженном седалище и советоваться с лекарем по каждому вздоху и перду.
  Время неторопливо перебирало мгновения, за окном светлело. Сиротливо горланил петух, избежавший ощипа и общего котла. На задворках осторожно тявкали псы. Бессильный горн выдал тусклую ноту. Побудка. Веронн более-менее притерпелся к холоду, но в голове все еще шумело и тянуло прилечь. К девке. Столь замечательная задница и одна-одинешенька. С кресла не встал. Предчувствия ети их!
  Дождался своего. В дверь негромко постучали.
  − Да!
  На пороге гвил. Заплывшие глаза не разглядели фрайха. Он обратился к сопящей девке.
  − М...ссир. К вам винт...ар. Прос...титься... Просится.
  − Пусти.
  Гвил отстранился и махнул рукой в коридор.
  − Заходь! М...ссир при...мает.
  Винтенар, после вчерашних возлияний и двух драк, выглядел вполне прилично. Желтый синяк на скуле и разбитая губа, не портили производимого впечатления. Фонарь под глазом своеобразный флер геройства и мужественности. Ветеран! Таких ничто не берет и с ног не валит! Ни пойло вроде вердеша, ни крепкая оплеуха, ни шальные вдовушки.
  − Стряслось чего? - готов фрайх ни свет ни заря выслушивать гадости. Иначе, зачем его беспокоить? Порадовать, все враги передохли сами. В туате повсеместно вывесили королевские баннероли и чествуют Дуанна.
  − Я насчет Кхана...
  − Сбежал? - не поверил Веронн. Дурная мысль сама напросилась на язык. - Или опять кого угробил?
  − Не чисто с ним, − выдавил из себя винтенар, одновременно мотая головой. На месте, дескать. Помедлив, кивнул - угробил.
  − В смысле? - ничего не понял фрайх из безмолвных пояснений винтенара. Слова-то доходили с трудом, жестикуляцию и мимику читать.
  Тот выдал. Как обухом в лоб!
  − Майгар он, − заявил винтенар.
  Фрайх выжидательно безмолвствовал. А что бы он сказал?
  − Это... вчера... Ребята к нему задрались. Он это... фалк вскинул. Короче Нисла, ‒ горизонтальный прочерк рукой мог означать только одно, нет более эгльца. ‒ Я на границе три года оттянул. Вылитый майгар! Они так же, − винтенар изобразил рукой движение оружия. - Он... точь-в-точь по-ихнему.
  − И потому ты решил..., − память сразу, как на крючок подцепила имя Керсо. Не об этом ли хотел предупредить? Но пропавшему десо он бы возможно поверил, а винтенару?
  ˮЕсли сошлется на чутье или увещевания сердца, прикажу выпороть!ˮ − настроился фрайх слушать обоснование столь своеобразных выводов.
  − Уаке. Копье по-ихнему, − и винтенар повторил финт фалком, проделанный Ханом. - На равнине у нас, так не бьются. Нигде. Не умеют.
  − А рожа? Какой майгар? Паскудный северянин как есть, ‒ уверен фрайх. ‒ У скаррцев пастухи маканами отмахивают, не всякий мечник подступится!
  − Не! Майгар. У северян хватка другая. Те на силу ставят. На дурь. Макана тяжелая. Уаке оно... сноровистей им. Чирк! Пырк! Готово!
  ‒ И Кхан сноровку проявил, дурака пришиб?
  ‒ Крепко учен. Хватка. Не с севера он точно, ‒ уверен и упрям винтенар. Таким и должен быть. За дело радеть, а не за похвалу и подачки гнуться.
  − Майгар, значит..., ‒ покивал Веронн. Мало ему риага, теперь еще горец.
  
  
  Комментарии
  
  ***Приведенные в тексте стихи автору не принадлежат. За исключением колыбельной!!!***
  
  Каойна сокр. от Кайонаодх или Старое Королевство.
  Древнее территориальное объединение шести туатов: Хюлька, Лафии, Рагама, Голаджа, Бахайи, Швальба, вокруг которого ,,наросло мясоˮ завоеванных земель − Асгейрра. Туат управлялся выборным Советом танов и назначенным им Главой Совета, эрлом или мормером, если имелся выход к морю. Туат делился на разное количество танств. Глава носил звания тан, к фамилии которого добавляли приставку ,,марˮ, что значит старший (Мар-Тонг, мар-Горн и т.д.). Полагалась она и старшему сыну. Остальные наследники довольствовались приставкой весс (младший). Танство подразделялось на септы и его владетели гордо величались хлафордами или тойсехами. Десо эпитет и обращение к благородному, но не обладающему имуществом.
  Туаты в большей или меньшей степени различались обычаями, традициями, обладали различными вольностями, что не раз служила причиной военных конфликтов.
  Титулы в Асгейрре (по возрастанию)
  Фиан - безземельный дворянин. Ленди (от лэндлорд) - мелко земельный владелец (барон). Рейнх - средне земельный владетель (граф) Аирэ - крупно земельный магнат (герцог).
  Фрайх, вышедший из употребления титул дворян северного пограничья.
  Должности в Асгейрре.
  Камерарий - финансы, администрирование. Сенешалк - военные силы королевства. Мустер ‒ отвечал за найм людей от имени короны. Маршалк - командующий баном (армией) короля. Волчатник - псарь и егерь. Шенк - виночерпий. Референдарий - хранитель королевской большой печати. Граф-палатин - блюститель законов королевской семьей. Панетарий - снабжение королевского дома. Шенк - виночерпий. Кубикулярий - управляющий личными делами короля. Бейлифы - судейские в городах, провинциях и туатах. Номинально подчинялись графу-палатину. Великий Викарий - глава церкви в королевстве.
  Орден Святого Храмна. (Братство Ордена Святого Храмна)
  Во главе − приор.
  Пробст отвечал за непоколебимый дух и веру воителей.
  Омоньер или милостынщик − обеспечивал интересы Ордена среди мирян.
  Далак - законник, блюститель законов братства.
  Сталлер - командир конного отряда.
  Комтур - глава пехотного подразделения.
  
  Воинская разрядность (от худших к лучшим)
  Сервиенты - полицейские функции.
  Гелды - низко профессиональные воины. Охрана, сопровождение.
  Гесит - рядовой воин.
  Гвил - обычные вояки.
  Гэлл - воины с хорошим оружием и броней.
  Дренг - молодой воин.
  Хольд - опытный хорошо вооруженный мечник.
  Грам - высокопрофессиональный воитель.
  
  Наемники (от худших к лучшим)
  Пиллараты - "серые лошадки" войны. Вооружены большими тисаками.
  Спарсы - отряд численностью в восемьдесят человек тяжеловооруженной пехоты с секирами.
  Боннахты - вооружены своеобразными приметными секирами.
  Бриганы - мечники. Славились крайней беспринципностью.
  
  Ad notam - лат. к сведению. Ad rem - к делу. In fine - в конце.
  
  Бруги (briugaid) - в Кайонаодхе владелец заезжего дома. Благородный, живущий не с земли, а с доходов от "гостиницы". Хлафорд - владелец ста дворов. Зажиточный землевладелец.
  Cusani ol ti thraed - кельтский обычай. Следуя за возлюбленной юноша должен проползти на коленях через луг, целуя следы, где девушка ступала.
  Малберг - Холм Правосудия. Место высокого королевского суда.
  Мейстер - обращение к члену Ордена.
  Шап - широкий плащ с капюшоном.
  Храмовник − искаженное от Храмна. Храмн в переводе ворон. Храмовник что-то вороненка.
  Гвил - (шлем) простой воин.
  Фра - брат. Фратта - сестра. Титулование и обращение к члену Ордена Святого Храмна.
  Молофья ‒ простореч. Мужская сперма.
  Уэкуфе - бог зла. Правильней Уэкуфе.
  Сотник - воин. звание. Просторечие. На самом деле звание − сентенар.
  Винтенар. - низшее армейское звание. Командир двадцатки.
  Ульфхеднары ‒ воины- волки. Оборотни.
  Гесит - рядовой воин. В глубине строя ставили не самых умелых. Шестая линия место середничков.
  Ордфрум - зд. полководец.
  Оммаж и фуа - присяга служения и клятва верности.
  Мистресс - обращение и титулование женщины. Буквально содержанка. Правильней было бы произносить после имени, но пред фамилией. Напр. − Анна мистресс Браун, т.е. Анна содержанка (на содержании) Брауна.
  Храм Предков* - во второй главе частично использована лексика и мифология араукан. Любопытным смотреть ,,История и этнография народа мапучеˮ А. Боркеса-Скеуча. Использовано исключительно для колорита.
  Черуве - падающая звезда.
  Алуэ - тень, душа умершего.
  Мачи - жрец, связанный с добрыми духами.
  Токикура - боевой каменный топор. Знак высшего воинского отличия.
  Солнечные Призраки - миражи, якобы вызывающие потерю памяти.
  Соломенный Венец - преступное объединение.
  Пиллараты - воины вооруженные тесаками. Наемники.
  Fir fer - (Правда мужчин) Дуэлянты. Поединщики. Бретеры.
  Здесь и далее стихи, за исключением колыбельной в восьмой главе, автору не принадлежат.
  Мечи и чаши - карточная игра.
  Пфальц - название королевского дворца.
  Торквесс ‒ в Кайона, золотое украшение высшей власти. Сродни короне. У женщин - лунулу.
  Славная Рука - суеверие. Факел из руки мертвеца, держащей особенную свечу. Делал человека невидимым.
  Армуар - шкаф для оружия.
  Бомбе - сундук с выпуклыми стенками.
  Герион - столик на ножке-колоне.
  Кассоне - большой сундук для одежды.
  Сотворение Начал - Сотворение мира.
  
  Ad rem
  
  Брандуб - азартная игра.
  Жак - защитный доспех. Стеганая куртка с кольчужным подкладом.
  Риаг - зд. царек, королек. Рийа - титул правительницы туата. Форма от риага.
  Спарсы - обычно отряд численностью в восемьдесят человек тяжеловооруженной пехоты с секирами.
  Лук-порей - суевер. Человек, у которого имеется это растение победит любого.
  Лэйт - обращение и титулование девушек знатного рода.
  Лейды - королевск. телохранители.
  Адди - служанка знатного происхождения у королевских особ.
  Антиквары - жарг. торговцы раритетами.
  Сберния - верхн. широкая одежда типа плаща.
  Фимоз - сужение крайней плоти. Мужск. заболевание.
  Ни плащ на гвозде... ‒ стих. загадка. Плащ - монах, вол - пахарь, конь - воин, ворон - мудрец и поэт, хозяйка - не самостоятельный владетель феода.
  Тессер - символ-абак обвинений в грехах.
  Выдать и забрать тессер - совершить правосудие немедленно. Казнить.
  Глегг - то же что и грог.
  Кровь пашне - старинный обычай, когда кровь первых регул смешивается с землей.
  Касапанка - шутл. казна.
  Алеколу - шпанская мушка. Сильнейший афродизиак.
  Хлафорд - землевладелец.
  Хресвельг ‒ пожиратель трупов.
  Мотт - небольшой замок.
  Шилтрон - кольцевая постройка на вершине холма для обороны.
  Лейды ‒ элитные корол. дружинники, гвардия.
  Хабилары - легковооруженные всадники.
  Корсо - бойцовая порода собак.
  Уд - жарг. мужской пол. орган.
  Филид - заурядный поэт.
  Локи - в тексте тоже самое, что и Оллам (ollam). Поэт, чья честь равна королевской. Взято из ирландской истории. По преданию один из венценосцев отдал олламу свою жену, лишь бы тот не сказал про него дурного.
  Роберт Белезм - такой типус действительно существовал. И упомянутое со своими близкими творил.
  Королевский фартинг - ежегодный взнос в казну королем.
  Пять грот - жалование канцлера в день.
  Поскребыш - последний сын в многодетной семье.
  Herrenrecht - право первой ночи.
  Финис - название октагона. Букв. Рот змеи. Уптон - верхнее поселение. Хоард - высокая охрана.
  Баррик - двухсотлитровая бочка.
  Альбаран - башня для охраны подступов к воротам замка.
  Пропащие - жарг. название людей преступивших закон.
  Лжица (ложка) слез, ‒ поверье если смазать губы покойнику слезами, он почувствует искренность скорбящих о нем.
  Сакс - длинный нож.
  В левой руке - в Кайона знатных женщин хоронили, вкладывая в левую руку волосы рожденных ею детей. Чем больше прядей, тем больше милости её душе и её потомкам.
  Пика - зд. заточка, стилет.
  Ардриаг - верховный король. Титул в Кайонаодхе. Его носил король всего Асгейрра.
  Фогт - выборный глава города.
  Стальные кольца. - жарг. наемники.
  Запрет отцов церкви - церковники разрешали половой акт между мужчиной и женщиной только для продолжения рода в позиции лежа и мужчина сверху, как наиболее благоприятный для зачатия потомства. Остальное - греховно!
  Лечение венерических заболеваний таким, с позволения сказать, способом никоим образом не является выдумкой. Об этом упоминает Э. Фукс в ,,Истории нравовˮ и Август Фогел в ,,Половом вопросеˮ. В последней книге речь шла о девочках одиннадцати-двенадцати лет!!!
  Кукурбит, аламбик, алудель - алхим. посуда.
  Броард - широкий меч.
  Васлет - слуга, оруженосец.
  Бирюзовый торквес - у спарсов знак отличия воинской доблести.
  Катэль - выступление знати против верховной власти в знак протеста попрания их вольностей.
  Миллинар - тысяцкий.
  Муха Венеры - термин введен Коломбо. Клитор.
  Реальдо Коломбо - медик. Историческая личность.
  Утлое судно - прозвище данное мужчинами женщинам. Символизировало неустойчивость к жизненным невзгодам и испытаниям.
  virgo intact - нетронутая девственность.
  Горлайт - др. ирландская королева прославившаяся стихами.
  Мордатый - жарг. монета номиналом в грот.
  Здесь и в гл. 16 использованы стихи: Жана де Лафантена, Бена Джонсона, Томаса Роулендсона, Мэри Уортли, Шарля Демустье, Пьера Мотена, В. Шекспира и т.д.
  Преподобный Мосс - легенд. Прожил более ста пятидесяти лет.
  Рюдель, Маркабрюн, Вентадор ‒ знаменитые труверы.
  Ржавые слюни - жарг. кровь
  Стриженные - жарг. ограбленные.
  Рыбали - жарг. воры.
  Прилавочники - жарг. сбытчики краденого.
  Засунуть палец в рот - жарг. выражение. Означает, если не можешь молчать засунь палец в рот. У болтливых палец отрезали.
  Басселард - кинжал.
  Пику - сорт хорошего и дорогого вина.
  Гаррафао - пятилитровая фляга.
  Жаэн - темно-красное вино.
  Линия прялки - наследники по женской линии.
  Кроме некоторых, малых числом, цитаты (помечены в начале и в конце звездочками) принадлежат упомянутым авторам. Вставлены специально. В Ср. века в женщине видели, прежде всего, источник порока.
  Блазоны - хвалебные стихи часто эротического характера. Существовал блазон посвященный соску, женской попе.
  Макрума - жестокий обряд, практикующийся и до сей поры. В медицине известен, как инцизия. Здесь упомянут в наихудшем своем проявлении - инфибуляции. (Якобы без этого не рождаются мальчики!???)
  Ракебэ - всадницы. Женщины воительницы.
  Избранницам** − текст опущен умышлено. По высокоморальным соображениям.
  Сивый ‒ мудрый.
  Мантель - мантия, одеяние невесты.
  Арит - холодное оружие в виде большого серпа.
  Пьетро Аретино - итальянский автор, в стихах прокомментировал шестнадцать эротических гравюр Любовных позиций (Европейская Камасутра).
  Для примера так описана поза девять: ( м. - мужчина, ж. - женщина)
  
  М: Для того я так над тобой изогнулся
  Чтоб, любя, твоим любоваться задом -
  Да и ты мой зад изучала взглядом.
  Потому не думай, что я свихнулся!
  
  Ж: Как не думать! Эта чужда услада
  Поза: если б твой уд и встрепенулся,
  Тона первой песенке бы запнулся.
  Развернись-ка лучше, ложись-ка рядом.
  
  М: нет, судить, сударыня, погодите.
  Пусть мой уд и слаб - я могу перстами...
  И устами тешить Вас, поглядите.
  
  Вы сейчас, несомненно, сами
  Наслажденья дивные ощутите,
  Что не всем даруются небесами....
  
  Мочишься на стену - т.е. претендуешь на право называться мужчиной.
  Перекатывать пенсы - жарг. т.е. перекатывать в пустых карманах яйца.
  Альбацета - складной нож.
  И стены и очаги - т.е. продать все движимое и недвижимое имущество.
  Красные Шапки - одно из названий проституток.
  Коммедация - признание верховенства.
  Дарт - стрела с тяжел наконечником.
  Кайбур - длинная стрела с узким наконечником.
  Гэллы - опытные воины замкового охранения.
  Флайт - легкая стрела.
  Шир - длинная тяжелая стрела.
  Хирдман - профессиональные воины.
  Дренг - младшие дружинники.
  Прот - настоятель монастыря. Церковный сан равный архимандриту.
  Кокийяр - уголовник, имеющий талант к перевоплощению. Обычно работал в группе.
  Епитроп - надзиратель за монастырской недвижимостью.
  Лжица - ложка для причастия.
  Антиминс - шелковый или льняной плат с вышитой частичкой какого-нибудь святого.
  Бон-командор - сводный командир. Под его началом могло находиться пять-шесть спарс. Т.е. около полутысячи человек.
  Хорзо - молочная водка.
  Соляр - здесь спальня.
  Дни Медб - празднества, посвященные древней богине, разгульные и бесстыдные. Медб значит хмельная.
  ri bunaid cach cinn - верховный король над всеми.
  Морганатический брак - брак лица принадлежащего к королевскому дому с лицом не королевского рода, не дающий прав престолонаследования.
  Ясам шанджар - архаика. Клятва на гениталиях.
  Скин-ду - небольшой нож. Носился скрытно с внутренней стороны бедра.
  Тусса - дорогая ткань.
  Пастушок Гийом - историч. личность. Судим за скотоложство и казнен.
  Фалк - древковое оружие. Наконечник представлял собой клинок меча или сабли.
  Тезоименитство - день святого имя, которого носишь.
  ˮот ложесны на руци родаков принятˮ − т.е. сразу после рождения.
  ,,konˮ и ,,bodˮ − в переводе пес и хер.
  Сотник - условное звание у наемников-бриган. Численность отряда определялась финансовыми возможностями и успешностью командира.
   Эпилог.
  Молокане - религиозное течение. Признавали бога, но не признавали святых и икон. Не употребляли спиртного, не ели свинину.
  
  
  Большинство описанных суеверий существовало, а возможно и существует до нынешних дней. Упомянутые книги и их авторы (за редким исключением) не являются авторским домыслом.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"