Федоров Евгений Александорович : другие произведения.

Мальчишкам и девчонкам от трёх до ...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   ЕВГЕНИЙ ФЁДОРОВ

МАЛЬЧИШКАМ И ДЕВЧОНКАМ

ОТ ТРЁХ ДО ТРИДЦАТИ

0x01 graphic

   No 2014 - Фёдоров Евгений Александрович
   All rights reserved. No part of this publication may be reproduced or transmitted in any form or by any means electronic or mechanical, including photocopy, recording, or any information storage and retrieval system, without permission in writing from both the copyright owner and the publisher.
   Requests for permission to make copies of any part of this work should be e-mailed to: altaspera@gmail.com

В тексте сохранены авторские орфография и пунктуация.

Published in Canada by Altaspera Publishing & Literary Agency Inc.

   Об авторе. . Капитан дальнего плавания Евгений Фёдоров - бывший детдомовец. В мореходную школу его приняли с "колом" по математике - условно, с месячным испытательным сроком. Он не подвёл приёмную комиссию и...продлил себе этот срок на всю жизнь: Е.Фёдоров окончил два ВУЗа (морской и юридический), стал капитаном и побывал на всех континентах. Ему выпало счастье склонить голову на могилах Великих Мореплавателей: Х.Колумба (Куба), Васко-да-Гама (Индия), Ф.Магеллана (Филиппины) и Домику Дж.Кука в Австралии. Мечта любого пацана!
   О книге. Разные невыдуманные истории - мамам и папам - для дошколят! и - школьникам, чтобы любили Книгу - написал автор на живых примерах, из жизни. А повесть "Окурки" о беспризорниках - полностью автобиографична, была отмечена премиями и включена в сценарий к/фильма "Чарли".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

СОДЕРЖАНИЕ:

Мальчишкам и девчонкам : Гусарчики, Рассказ о Великих Книгах, Парусник "Чёрный Паук", Пингвинёнок Гоша, Тунец, Мишаня, Попугай "Ханик"............................................4

Недетские рассказы о детях:

Чоботы..............................................44

Митрофанушка....................................67

   Чисто английская педагогика..................97

Рождественская быль...........................118

Окурки , повесть................................. 124

   Страшный Отто....................................183
  
  
  
  
  
   Гордюше ГАЛКО - посвящаю.
   Автор.
  
  

"Гусарчики" и "Игрунки"

  
   А где живут зелёные мартышки по прозвищу "Гусарчики"?
   Эти маленькие обезьянки, с бакенбардами на щёчках, за что им и дали "гусарское" звание, живут, конечно же, в Африке! Там же, где живут их лучшие друзья: огромные слоны, высоченные жирафы, толстенные бегемоты и много-много разных копытных животных: зебры (полосатые лошадки), антилопы, маленькие косули и большие рогатые буйволы!
   А ещё там, конечно, прячутся в зарослях львы и леопарды. Эти хищники выходят на охоту, когда голодные. А когда сытые, то антилопы бродят рядом и наступают копытцем льву на хвост! А Лев (Царь зверей!) даже не открывает глаза, он только отмахивается лапой: "Отойдите, вы разве не видите, что Царь отдыхает и его покой никому нельзя нарушать, даже малень ким львятам!"
   Мартышек приобрести очень непросто...
   Но... Ещё труднее от них избавиться!
  
   В дверь позвонили. Я открыл. На пороге стоял пират Билли Бонс (это мой внук Гордей, 2,5 года ему. Смотри фото!). Он ткнул мне пистолем в живот и сказал:
   - Джон Сильвер, я тебя выследил! Хай!
   - Били Бонс! Мой старый корабельный товарищ! Заходи в мою каюту! Мы с Капитаном Флинтом (попугаем) давно поджидаем тебя!
   - "Полундра! Все наверх! Гордюша, иди сюда! Я - капитан Флинт, хорошая птичка! Ташка, корми пташку! Капитан, капитан, улыбнитесь!" - это прокричал мой серый попугай "корелла" и захлопал крыльями над нашими головами. Так он выразил радость от прихода к нам Гордюши, то есть - Билли Бонса.

0x01 graphic

   0x01 graphic
  

"Билли Бонс" (Гордей, 2,5 года) - пират.

  
   - Деда, Джон Сильвер! Давай, рассказывай, куда дел своих мартышек?
   - Ты прав, Билли! Это была трудная задача - избавиться от этих маленьких непоседливых воришек...
   - Джон, давай сначала. Откуда они к тебе попали? Где ты их поймал?- спросил Билли.
   - Ну, конечно же, мне подарили их в Африке. Эти зелёные мартышки или "гусарчики" ( у них на щеках растут бакенбарды!) бегают там по улицам и крышам и совсем не боятся людей. Напротив, люди прячут от них всё, что плохо лежит. Они могут утащить даже... серьги из ушей!
   Но обижаться на них совершенно невозможно. У них такие симпатичные рожицы, глазки с ресничками, ручки с красивыми ноготками, а пальчики, как у людей, имеют папиллярные узоры! При этом они сердятся, смеются и даже плачут, как люди. А какие они строят рожицы, когда кривляются, угрожая! Можно смотреть на них часами, как в кино, и умиляться!
   Когда нашему старпому - Володе Касаткину подарили малыша Джона (ему было только 7 месяцев от роду), а мне Джулию, 2-х лет от роду, мы даже удивились: как же можно так вот просто расставаться с такими милыми, ручными и ласковыми друзьями?
   Но довольно скоро оказалось, что нам их не подарили - по доброте душевной, а от них... избавились, как от неисправимых шкодников!
   Вначале ко мне прибежал расстроенный старпом Владимир Касаткин:
   - Прячь всё! У меня сейчас Джон разгрыз "паркер", авторучку, залил все бумаги чернилами и изорвал в клочья все рабочие табели на зарплату экипажу, которые я составлял два месяца! А сейчас он валяется на диване пьяный! Я подумал, что он - умер, вызвал врача. Она рассмеялась и сказала:
   - Небось, вместе "бухали", а теперь кореша заложить решили? Не по- людски это, Владимир Георгиевич, вы же - не помполит!
   И впрямь: расследование показало, что, окромя спиртовых чернил из авторучки, установлена убыль тропического вина из стакана в настенном держателе.
   Позже подтвердились факты неодолимой тяги к спиртному у особей обоего пола: как у Джона, так и у Джулии! Более того: они нагло вырывали стакан с вином прямо из руки пьющего хозяина! И лезли своей мордочкой прямо в стакан пьющего!
   Недолго я злорадно хихикал над траблом (несчастьем) старпома: вернувшись в каюту с вахты, я еле сдержал себя в руках, чтобы не расплакаться или не прибить Джулию чем попало: мой карго-план (детальный план размещения всех грузов в трюмах) был изрисован цветными фломастерами в манере сюрреализма - так, что Пикассо упал бы с катушек от зависти... Единственное, за что я благодарен был Джулии: она "от души" и вдохновенно размалевала мой карго-план всеми цветами радуги, но, слава тебе Господи, - не изорвала! И на том спасибо! Есть из чего копировать...
   Мы с Володей Касаткиным вызвали к себе газоэлектросварщика:
   - Проси у нас что хочешь, только срочно, немедленно, свари из трубок клетку для наших "гусаров"! Иначе мы их выпустим на волю из своих кают! И вам же всем будет хуже.
   Угроза возымела действие, и на следующий день Джон и Джулия справили новоселье в собственной "каюте" типа СИЗО (в капроновой сетке под "тропическое" вино. В тропиках ежедневно выдавали по 300 граммов в день сухого вина). Клетку поместили в моей каюте. Мы трое - Касаткин, рефмеханик Гимпельман и я - перестали ходить в кинозал. Мы сидели у меня в каюте и умирали со смеху, наблюдая, как малыш Джон мучил Джулию, а она никак не могла его угомонить и стоически терпела издевательства...
   Подружились мы с Джулией не сразу. Первые два дня она сидела на карнизе иллюминатора (окна) и строила мне ужасные рожи: пугала меня. Иногда она прыгала на стол, где я выставил для неё угощение: яблоки, бананы, апельсины и конфеты, хватала что-нибудь и снова запрыгивала на карниз, под потолок, пучила оттуда на меня глаза и щерила острые зубки.
   Меня возмутила такая неблагодарность, и я тоже стал показывать Джулии страшные рожи...
  
   0x08 graphic
Но однажды я проснулся от того, что у меня на груди сидела Джулия и... искала блох у меня в волосах на голове, на груди и даже в бровях. При этом она что-то совала к себе на зубок и щёлкала... А после "убийства" очередной блохи заглядывала мне в глаза в ожидании благодарности! Я гладил её по головке и приговаривал:
   - Спасибо тебе, дорогая моя Джулия, ведь я даже не подозревал, что у меня, как у бродячей собаки, столько блох! - Джулия скалилась в улыбке, глаза у неё стали добрыми, ласковыми, заботливыми.
   Через день ко мне в каюту зашла уборщица Вера, пожилая женщина, и боязливо остановилась у порога:
   - Она меня не укусит, ваша подружка?- спросила Вера, Джулия в это время заняла позицию под потолком и вперила в Веру пронзительный, изучающий, немигающий взгляд. "Просканировав" Веру, Джулия определила: хороший человек. Запрыгнула к Вере на плечо, Вера так растрогалась, что тут же предложила мне искупать Джулию в раковине умывальника. Что мы и сделали, после чего Джулия моментально заснула прямо у нас на руках в махровом полотенце, как это делают маленькие дети.
   Но когда появлялся в дверях штурман Володя Бабенко, Джулия

верещала, делала рожи, бросалась на Володю и кусала его. И так она поступала с каждым новым гостем: одного привечала и обнимала, а другого гнала прочь и кусала. И чтоб разобраться, кто есть друг, а кто 0x01 graphic

   - враг, ей хватало одного пристального взгляда в глаза входящему. Я подумал: а ведь хорошо иметь такого гарда, защитника: он быстро распознаёт плохих людей, мудрая природа наградила этих зверушек таким инстинктом. А ещё люди говорят: "не обезъянничай!", то есть, не копируй другого. И это - тоже удивительная способность у мартышек. Стоило один раз Джулии посмотреть, как я открываю дверь каюты и... для неё пришла свобода! Она подпрыгивала, правой рукой хваталась за ручку двери (при этом ручка под весом её тела проворачивалась), а левой рукой отталкивалась от наличника. И - дверь нараспашку, а Джулия могла шастать по соседним каютам, не обращая внимания на нервное, негостеприимное поведение хозяев.
   А когда ко мне обратились не только женщины, но и мужчины с заявлениями о пропаже парфюмерии и золотых вещей, я сделал обыск в своей каюте. К тому же, мои постояльцы были замечены в неадекватном поведении: их качало, они промахивались в прыжках и задирались, а в моей каюте появился запашок... чужих духов. Обыск дал поразительные результаты: между диваном и кондиционером я обнаружил два пустых флакона (мужской - "Шипр" и женский - "Красная Москва": даже не поделились с хозяином, сами выпили втихаря!), тюбики кремов, губная помада и... о, Боже! - золотые вещи: 4 кольца, серёжки и цепь с кулоном! Что обо мне подумают хозяева-ротозеи? Что я - в доле? Но и это ещё не всё. В самом уголочке, у плинтуса, мирно спал... котёнок! У его мордочки лежала кучка еды, припасённая заботливой рукой Джулии! Она поделилась с ним самым дорогим - кусочком банана! От сердца оторвала!
   Пришлось рассекретиться и объявить по судовой трансляции, чтобы хозяева пришли ко мне за вещами и котиком, а впредь чтобы свои каюты закрывали на ключ даже во время сна! Жулики не дремлют!
   Правда, капитан дал моим нелегалам срок: только до берега! И приказал держать жульё только в клетке... Легко сказать!.. А котика повариха забрать у Джулии не смогла. Джулия прижимала его к груди, как младенца, и качала, а он мирно спал кверху пузиком и даже мурлыкал. Решено было оставить котика на воспитание Джулии. Поставили им блюдце со сгущёнкой и они лакали вместе и даже не ссорились.
   Хотя клетка была большого размера: метр двадцать на восемьдесят, сидеть на месте мартышки не умеют, а прыгать в клетке - тесно... Приходилось их выпускать, и они носились по каюте друг за дружкой. Но стоило отвернуться, как они распахивали дверь, мчались по коридорам, палубам и даже взлетали на мачты!
   Наш теплоход "Карл Линней", прозванный "Рысаком" за большую скорость (17 узлов, 400 миль в сутки или 750 км!) отправился из Экваториальной Африки домой, в Калининград, и через четыре дня тропики остались за кормой. А ещё через пару дней мы достигли Бискайского залива, который встретил нас снегом и морозом... Штормило несильно, но в Бискае всегда зыбь и толчея идут с разных сторон - залив, однако...
   Я заступил на вахту, видимость была почти нулевая, и я больше смотрел в радар, чем на палубу, которую заметал снег. Но вот я взял бинокль, приложил к глазам и обомлел: на грузовой колонне, крепко обнявшись, сидели, запорошенные снегом, мои мартышки. Сидели, видимо, уже давно, их успело изрядно замести снегом, и издали они напоминали сугробик.
   Я заволновался, мой матрос-рулевой предложил мне помощь: залезть по скоб-трапу на грузовую колонну-мачту с мешком и снять беглянок. Но я не мог разрешить матросу так рисковать собой, я видел, что колонна и скоб-трап покрылись коркой льда, а мартышки, к тому же, пристроились на самом краешке площадки для крепления стрел, более чем в метре от колонны, и... держались за трос. Уже не помню, как я достоял вахту...
   Надев куртку с молнией, полез я на колонну. Руки обжигала ледяная корка, а колонна-мачта, в резонанс с качкой, описывала в небе восьмёрки. С марсовой площадки я дотянуться до моих окоченевших мартышек не мог - я держался за оледеневшую колонну и, изогнувшись, тянул руку к ним... Чуть не плача, я умолял их перебраться ко мне за полог открытой куртки...
   Джон и Джулия смотрели мне в глаза со смертельной тоской: "Разве ты не видишь, что мы боимся отпустить трос, за который так
   крепко держимся?"
   В это время капитан судна Борис Григорьянц увидел в свой иллюминатор описываемую картину и всё понял. Он взбежал на мостик, уменьшил ход и развернул судно носом на волну, для снижения размахов качки.
   То ли мартышки поняли ситуацию, то ли я рискнул оторваться на миг от спасительной колонны, но протянули они ко мне свои ручонки, и удалось мне затащить их по очереди к себе за пазуху... Спускаясь вниз, я цеплялся задубевшими пальцами за обжигающие скобы оледенелого трапа и говорил уже другие слова: я костерил их на чём свет стоит...
   Достигнув неустойчивой, но надёжной тверди палубы, я испытал огромное облегчение и заглянул за полы своей куртки. На меня смотрели четыре немигающих виноватых и благодарных человеческих глаза. Предки наши, однако!
   И тут же я услышал голос рассерженного капитана: мол, я недалеко ушёл от мартышек в своём IQ (Индекс умственных способностей индивидуума).
   0x01 graphic
  
   На снимке: Джон в ШИЗО!
  
   Доставили беглянок к судовому врачу. Она измерила им температуру, прослушала стетоскопом и сделала профилактические уколы. А после мартышек поместили в... ШИЗО - штрафной изолятор. Это - просторная плотницкая под полубаком, где мы натянули под подволоком капроновые сети. Джон и Джулия там резвились, как в родной Африке!
   Привозить в Россию животных можно, но сложно: нужны сертификаты о здоровье и разрешение таможни страны вывоза... Разрешение на ввоз. Куча бумаг!
   Мы с Касаткиным рассчитали время прибытия на борт таможни и карантинных властей и устроили нашим мартышкам застолье, дипломатический раут с приёмом спиртного! (Благо они к спиртному питали слабость, как наши бомжи!) Мы налили им по 50 граммов сухого вина под классную закуску - банан, себе - побольше, и выпили, как положено - "С приходом!".
   Через пять минут мартышки сладко спали, мы уложили их в кровать и укрыли одеялом. Так они благополучно пересекли границу!
   Береговая жизнь "Новых русских" Джона и Джулии началась в моей коммуналке. Коммуналка - это означает, что в одной квартире живут три хозяина (в моём случае, а в Ленинграде я был у капитана в коммуналке на 15 хозяев! И на входе было 15 кнопок звонков с фамилиями жильцов! Упаси Бог ошибиться, вся команда будет "на ушах"!). Один мой сосед-моряк был не в счёт: он, как и я, появлялся налётами, между рейсами. Но второй сосед - электросварщик с женой и малышом в два года - был проблемный. Они имели виды на мою комнату и моё заселение их огорчило. А подселение ещё двоих некоммуникабельных жильцов (проще сказать - настоящих хулиганов!) Джона и Джулии встретили враждебно. Поднесённые мною "забугорные" дары всем троим на время примирили их с новыми жильцами под моё клятвенное заверение в их миролюбии и строгой изоляции на моей территории... Однако!..
   Уже на второй день случилось ЧП (не частное предприятие, а чрезвычайное происшествие)! На общей кухне соседка Таня налепила пельмени, разложила их на двух досках. Когда вода закипела, Таня с одной доски спустила половину пельменей в воду. Повернувшись к столу за второй половиной, она обнаружила, а точнее не обнаружила пельменей на второй доске. Вначале Таня опешила! Но, обернувшись, увидела, что из-под крышки мусорного ведра торчат две головы соседских жильцов с раздутыми до неузнаваемости щеками... В ручках у них тоже были зажаты пельмени... Скандал удалось быстро погасить с помощью косынки с надписью "Gibraltar Rock" и поделиться по-братски бананами с малышом. Оказалось, что навык открывать каютную дверь пригодился мартышкам и на берегу: пока я плескался в душе, они тихонько проникли на кухню.
   Но, сжалившись, я открыл дверь на балкон - пусть подышат свежим воздухом! Через пару часов ко мне пожаловали соседи со смежного подъезда, балкон которых был на одном уровне с моим, примерно в двух метрах. Оказалось, что пожилая соседка долго копалась у себя на балконе - высадила рассаду цветов в подвешенные к перилам короба. Она не заметила, что за ней зорко следят четыре глаза! Закончив многочасовой труд, вполне удовлетворённая собой соседка, пошла на кухню набрать воды для поливки рассады. То, что произошло далее, соседка сочла за мистификацию или проделки мужа, режиссёра драмтеатра: оба цветочных ящика оказались идеально пусты! Она долго сидела в полной прострации, не решаясь позвать на помощь мужа: вдруг он сочтёт её за сумасшедшую?
   Однако ушлый старик быстро нашёл разгадку пазла: внизу, под балконом, он обнаружил всю рассаду, а на соседнем балконе подглядывающие две рожицы! Старики вначале собрали внизу всю рассаду, благо извлечена она была из ящиков очень аккуратными пальчиками! А после пришли с вопросом ко мне: "Есть ли смысл высаживать рассаду снова?"
   И снова пошли в ход презенты: пакет с итальянской "Болоньей" и цветной зонтик для дамы уладили дело... Пока...
   Природа научила этих маленьких зверушек схватывать всё на лету!
   В моё отсутствие они открыли дверь на балкон, перепрыгнули на рядом стоящее дерево, по нему спустились на землю, а на первом этаже располагался "Гастроном"!
   Вернувшись домой, я был атакован у входа разъярённой квадратной тётей (администратором гастронома) и участковым милиционером.
   Они совали мне под нос акты на испорченные продукты (Я - согласен!) и похищенные (Я - не согласен! Не могли две мартышки унести ящик "Грильяжа в шоколаде"! и поднять его по дереву на балкон!) Никакого грильяжа в комнате не было, а что там у моих бандюганов было за щеками - я не знаю, они со мною не делились, а вещественные доказательства спешно проглатывали... Однако акт я подписал и неподъёмную цифирь убытков выплатил: с торгашами-ворюгами не поспоришь. А мои воришки сидели дома смирненько, с перепачканными шоколадом рожицами и набитыми защёчными мешками... Типа : "Это - не мы! Чес-слово!"
   Позже моя соседка Таня рассказала, что произошло внутри магазина, она стала случайным свидетелем, когда спустилась за молоком. Это напоминало цирковое представление и вызвало восторг у покупателей: по стеллажам и витринам носились два чертеня, успевая по пути совать себе за щёки всякие вкусности, а за ними бегали с вениками и швабрами толстые, ожиревшие тёти-продавщицы и вся бухгалтерия с уборщицами и грузчиками... Народ свистел, улюлюкал и хватался за животики... Пока не догадались открыть все двери нараспашку! И тогда воришки так же молниеносно исчезли, как и появились...
   К тому времени я получил престижную береговую должность в Управлении флота, работающего на Кубе, и таким образом на целый день оставлял мартышек на хозяйстве одних. Я сажал их в клетку и завязывал капроновым шнуром дверцу тридцатью морскими узлами! То же самое я делал и с дверью, ведущей на балкон. Комнату запирал, но ключ оставлял тут же, на гвоздике, для доступа соседям: а вдруг мои жильцы замёрзнут и вздумают развести посреди комнаты костёр, чтобы погреться?
   И пошло-поехало... Каждый день я возвращался домой с дрожью в коленях: "ну, что сегодня ещё ОНИ придумали, чтобы нам с ними было нескучно жить?".
   Захожу вечером, после работы в свою, ставшую вольерой, комнату, смотрю: все 30 морских узлов развязаны, клетка пуста, дверь на балкон распахнута. На напольном ковре валяются мертвецки пьяные Джон и Джулия. Мордочки измазаны губной помадой, пудрой и кремом. Рядом с ними пустой флакон духов "Душистая сирень" и... чужая женская сумочка. Возле трельяжа - женская шляпка-менингитка (примеряли, наверное!), косметичка и остатки парфюмерии. На зеркале - мазня помадой, это они мазали и пудрили своё отражение! Открыл сумку: там - немного денег, блокнотик, ключи (!) и пропуск в порт. На фото - молодая пострадавшая. Делать нечего, взял из своих запасов "для белых людей" бутылку греческого коньяка "Метакса" и пачку американских сигарет "Кэмэл" и пошёл сдаваться участковому, ставшему "крышей" после аврала в "Гастрономе". "Крыша" дала понять, что не возьмёт меня по делу вместе с грабителями (ст. 145, часть 2, УК РСФСР - Грабёж или открытое похищение имущества, совершённое группой лиц по предварительному сговору. До 10 лет строгого режима!), если я добавлю ещё поллитру! Пришлось поскорее согласиться, пока "крыша" не дошла до кондиции и не выставила меня на целый ящик... Дал слово "крыше" сегодня же купить пару висячих замков.
   Мой покой был нарушен на следующий же вечер. Вернувшись с работы, я обнаружил: по всему ковру разбросаны ломти батона, всё это полито кефирчиком и сверху присыпано сахарком!.. Рядом валялись: детская вязаная шапочка, пустые кефирные бутылки, пакет с остатками сахара и сетка-авоська. Всё ясно: налицо - рецидив, кто-то снова подвергся ограблению! Висячий замок на дверце клетки был цел и невридим, однако в оплётке клетки зияла дыра: прогрызли и ушли в бега. Дверь на балкон была распахнута, я не успел привинтить на неё ушки для замка.
   Я вышел на балкон оглядеться, не видно ли пострадавшей? С соседнего балкона меня окликнула мадам-цветочница: "Вот сижу, охраняю свои цветы, раз уж вы снова выпустили своих неугомонных зверушек. Да, я видела, как они час назад спрыгнули с дерева на плечи девочки, - она вышла из магазина, - отняли у неё авоську и шапку с головы и умчались по деревьям в вашу комнату делить награбленное. Девочка, видимо, сильно испугалась и сразу убежала за угол дома. Мы будем на вас жаловаться в милицию! Может быть, вы специально надрессировали ваших обезьян, чтобы они воровали для вас чужое имущество! Ловко вы придумали. Безобразие!"
   Я сел за телефон на работе и начал рекламную кампанию: звонил знакомым и предлагал своих мартышек. Ото всех звучал сразу встречный каверзный вопросец: "А почему ты решил избавиться от них?"
   Пять раз я отвозил мартышек "насовсем" к разным своим знакомым и все пять раз они через короткое время требовали их забрать назад даже с вознаграждением за хлопоты. Дела-а...
   А жизнь сама продиктовала нам расставание: меня пригласили на работу в Москву, во Всесоюзное объединение "Судоимпорт", на штат льва, но со ставкой зайца - без предоставления жилья... И я поехал в знаменитый, ещё Кёнигсбергский, переживший войну, зоопарк. Пришёл и нагловато заявил, дескать, "много денег за мартышек с вас требовать не буду, я человек не жадный"... Но... От администраторов я услышал такое:
   - Сметой не предусмотрены расходы на содержание ваших животных, а поэтому - с вас причитается... за ещё три месяца до конца года и новой сметы - по сто долларов за каждую особь в месяц (корм - фрукты, витамины, лекарства и обслуга), итого: 600 долларов (в рублях, тогда доллары были вне закона). Не знаю, что было горше для меня в тот момент: расставание с долларами или с моими "братками"... Наверное, и то, и другое...
   Меня проводили в остеклённую вольеру, где содержались такие же обезьяны, и я попытался выпустить их. Но не тут-то было! Обе мартышки обняли меня за шею и вцепились так, что с помощью двух служек их еле оторвали от меня с криками: "Убегайте скорее!"
   Убегая, я обернулся назад и увидел... слёзы на скукоженных страданием мордочках моих милых и доверчивых друзей... в руках чужих людей...
   Прошёл год. В Москве мне предложили поездку в командировку в город Калининград, как местному старожилу. Я накупил бананов (исключительная редкость в те времена!), апельсинов и других фруктов и сразу же отправился в зоопарк, который, кстати, располагался прямо напротив гостиницы "Москва", в которой я остановился. И я видел из окон своего номера купола вольер, где сидят мои друзья, и ни о чём другом думать не мог - волновался.
   С неимоверными трудностями мне удалось уговорить служителей зоопарка разрешить мне покормить моих мартышек - у них был карантин.
   Только я вошёл в огромное стеклянное бунгало, как на меня из стаи стремительно, в секунды, молнией бросились мои Джон и Джулия и охватили изо всех своих силёнок мою шею... а свободной ручкой набивали себе за щёки банан, опасливо озираясь на возбуждённых соседей...
   Они меня узнали через год по мгновенно брошенному взгляду!
   Как я покидал бунгало-вольеру, рассказывать не стану... Тяжело...
   Как и тогда, в момент их поселения в чужую стаю, были цепкие объятья и слёзы... И опять их оторвали от меня служки...
   - Послушай, Джон Сильвер, а ты скучаешь по своему маленькому тёзке - Джону? - спросил меня Билли Бонс и сморщил носик, едва сдерживая слёзы.
   - Очень скучаю! Они же, обезьянки, - тоже люди... только живут в натуральном и мудром мире Природы. Вот у отважного исследователя Дальнего Востока - Владимира Арсеньева был добровольный помощник - абориген, гольд (это был такой кочевой народ), таёжный охотник Дерсу Узала. Так Дерсу разговаривал с тигром и объяснял Владимиру Клавдиевичу: "Амба (тигр) - он тоже люди!". Ведь только десять процентов правил поведения человек приобрёл с интеллектом, а девяносто ему заложила в программу Матушка-Природа в виде инстинктов. У обезьян эти инстинкты обострены, востребованы и одарили их сверхспособностями, которые Человек, за ненадобностью, к сожалению, утратил. Я имею в виду то же сканирование взглядом, т.е. мгновенно, по глазам особи, определять степень угрозы от чужака!
   - Джон Сильвер, а ты привезёшь мне самую маленькую на свете обезьянку? Мы будем с ней вместе гулять и дружить! - взмолился Билли Бонс.
   - Это мы поручим твоему папе Яше, он ведь тоже немножко пират (моряк). И закажем ему привезти нам обезьянку - игрунку! Ещё их называют мармозетки или pocket monkey (карманная обезьянка) за их малый рост. Взрослая особь ростом всего 13 сантиметров, а малыши - вполовину меньше. А за то, что они - непоседы и очень забавные, их и назвали - игрунки. Их семь видов (тамарины, львиные, белоухие, куля, хохлатые, золотистый, пегий, эдипов). Они проживают в лесах Амазонки, в Южной Америке, и занесены в Красную Книгу. Живут семьями, причём в семье старшая - самка (матриархат). Они очень дорогие! Одна особь стоит более тысячи долларов! Но у французских и испанских моряков есть фишка: за столом в ресторане для прикола посадить в бокал игрунку и потешаться над её мимикой и выкрутасами в бокале. Примерно такая же, как и мода у дряхлеющих, бездетных дам таскать на руках мини-собачку йорк-терьера или пекинеса.

0x01 graphic
0x01 graphic
0x01 graphic

Игрунка - мармозетта.

  
   РАССКАЗ О ВЕЛИКИХ КНИГАХ

(Детские "недетские" книги )

  
   Во время войны, в 1942 году, в оккупированном немецкими войсками городе Таганроге, мы - "ватага" беспризорных пацанов от 6 до 14 лет нашли себе пристанище для проживания в подземных галереях разбомбленного мелькомбината: "Дети подземелья" нового времени...
   Вылазки "наверх" для добычи пропитания у оккупантов - немцев, румын и итальянцев - планировали "взросляки", старшие, которым было уже по 11 - 14 лет по возрасту и... лет по двадцать - по жизни. "Шибздиков" - малолеток, которым было от семи и чуть поболе, засылали наверх попрошайничать ("побираться") и собирать "бычки" (окурки). Дело было почти бесполезное: у "наших", у населения, подавать было нечего. Многие уже сами опухали с голоду. Окурок на землю (такое богатство!) мог бросить только цивильный немец , а жлоб-итальянец и ворюга-цыган (румын) - так те - заначивали на "докур". Кроме не всегда удачного "улова" на "бычки", пацанам (шибздикам) была дадена задача: в "разбитках" (разбомбленных домах) "пошукать якогось папиру - книг, чи газет на курево, на самокрутки".
   В один из неудачных (по окуркам) дней, мы с Костой-греком пошли "по бумагу" шарить в обгорелых остовах разбиток-двухэтажек.
   И вот - удача: "Мабуть, тута жили пацанёнки: несколько обгорелых книжек С КАРТИНКАМИ!" - обрадовались мы.
   Я стал рыться, чтоб отобрать и спасти от курцов книжки с картинками. Две мало-мальски уцелевшие книжки я спрятал за пазуху, а взрослякам набрали в "оклунок" всякой обгоревшей рвани: им всё равно, чего смалить!
   Читать в нашей ватаге могли только двое: я (по складам) и Сёмка-солдат. ( Он - доброволец, ему - 18, он не успел уйти с отступающими, так как стоял на посту и его "забыли").
   В подвале, при свете "каганца" (самоделка-плашка с моторным маслом и фитилём из ваты, надёрганной из "кухвайки"), я объявил пацанам названия наших удачных находок: "Красный корсар" (Фкнимор Купер) и "Остров сокровищ" (Роберт Стивенсон).
   - Красный ...энтот самый, он чё? Командир, чи што ли? А чо вин на хвелюге, а ни на кони?- удивились пацаны.
   - Не! Давай лучче про сокровища! Иде тама их пошукать нам бы!
  
   И я читал им ( иногда с повторением уже прочитанного!, но запавшем в душу!) там, глубоко под землёй, в сырости и мраке, увлекательные сцены из морской жизни пиратов, рисовал им чарующие картины тропических островов... ведь вокруг были одни руины ...голод, холод...и полная неизвестность в будущем...
   За почти три года (нас отловили "легавые" только в 44-м году!) мы с Сёмкой (до его ареста СМЕРШем) прочитали "Остров сокровищ", с повторением прочитанного, более десяти раз и, необременённые знаниями наши головки, запомнили тексты наизусть !
   Как оказалось, - на всю жизнь!
   Прошло очень много лет. Велика роль печатного слова! Не без подачи Роберта Стивенсона и Дмитрия Лухманова я стал капитаном дальнего плавания.
   С болью в сердце, отвлекусь от темы, чтобы обратить внимание на вопиющий факт: сейчас записаться в библиотеку и взять книгу в библиотеке на дом наш пацанёнок может ТОЛЬКО ЗА ДЕНЬГИ! (Даже в оккупации, как и в заклеймённое советское прошлое, книги на руки ВЫДАВАЛИ БЕСПЛАТНО!). Вот и раздумывает пацанёнок: "Купить "Чуп-чупс" или взять книгу на дом?".... Часто книгу побеждают заморские " суррогаты радостей новой жизни"...
  
   Две дочери, с разницей в возрасте в пять лет росли... с мамой, а папа - плавал...
   В редкие посещения родных пенатов, отец (Я!) обнаруживал повзрослевших деток. Мама Таня, пыталась вовлечь папу в процесс воспитания дочек и часто просила: "Ну, ты бы хоть СКАЗКУ рассказал ребёнку!"
   Бессмысленность и жестокость сказок я отвергал начисто, ибо ни в беспризорном, вольном, детстве, ни в детдомовском братстве сказки никто нам не рассказывал - реальная, суровая жизнь противоречила басням и выдумкам. Мы слышали от "взросляков" только припевки и частушки и те были блатного или вульгарного содержания, типа: "На горе стоит точило, под горою - паровоз, ОНА на НЕГО наскочила, получился шмаровоз!" Частушки не оставались в памяти жизни и не давали идею... Ещё Великий Владимир Владимирович Маяковский писал: "Уничтожайте ерунду частушек!" ...
   Но! У меня в запасе КОЕ-ЧТО было!
   Это были, наизусть вызубренные перлы: "Остров сокровищ" Роберта Льюиса Стивенсона и "Робинзон Крузо" Даниэля Дэфо - такие близкие к жизни и взятые из реальной жизни (прототип Крузо - матрос Александр Селькирк, реально высаженный на необитаемый остров, согласно пиратским незыблемым Законам, за бунт или непослушание!).
   Вот это интеллектуальное оружие я и применил в воспитании моих доченек! (Жена Таня кривила носик и ..., как выяснилось позже -проиграла!). Они слушали, открыв рты и постоянно уточняли: "А это правда - всё так и было?" Пришлось клясться пиратскими клятвами: "Сто тысяч чертей! Да чтоб меня вздёрнули на рею, если я хоть на один пиастр соврал вам! Век не пробовать мне ни капли рому!"
   Однажды, возвратясь домой из длительного рейса в Индию, через семь месяцев: мы "стояли" на линии FIL ( FESCO INDIA LINE), мы с Таней обнаружили в моём кабинете, где вместо обоев, была наклеена на всю стену карта "Мировой океан", следующую картину:
   На ковре, на животе, лежала старшая дочь Аня (11 лет) среди десятка разбросанных книг о пиратах. ( Я потом разобрался и был удивлён и поражён тому, что существует столько книг о пиратах! ). Она диктовала младшей дочери - Ире (6 лет):
   - Ну-ка, найди мне на карте остров Тортуга, что по-испански означает - Черепаха. Там было пристанище пиратов, где они отдыхали после утомительных плаваний. Широта - 20 градусов северная, долгота 47 и 2 десятых западная.
   Малая дочь Ира подставила табурет (карта была во всю стену) и стала водить пальцем по градусной сетке широт и долгот.
   - Ты что же делаешь! - вскричала Аня. - Ты портишь карту своим пальцем, испачканном в шоколаде! Возьми указку!
   Ира, сконфузилась, взяла указку и полезла вновь на табурет шарить по карте.
   - Ой! Что же я, дура, ищу остров Тортуга в восточной долготе, ты же сказала мне - он - в западной долготе и молчишь! - спохватилась шестилетняя Ирина.
   - А я тебе, дуре, сколько раз говорила, что слева от Англии - западная долгота, а справа - восточная! Неужели так трудно запомнить такие пустяки! - ворчала старшая Аня.
   - Вот он, остров Тортуга! Рядом с Гаити! Нашла! - победно воскликнула Ира.
   - Ты что же с дочками делаешь? Это же не мальчишки... сокрушалась Таня.
   - Зато они познают такой огромный и такой маленький Мир нашей Планеты - Земля и её прелестные уголки по всему Свету! Расширяется Круг их познаний и увлечений.
  
   Прошли ещё годы.
   Старшая дочь Анна, окончив ДВ Университет (Экономика.Финансы и кредит) нашла себя в...сугубо морском деле: уже много лет работает зам.нач.отдела контейнерных перевозок в Дальневосточном морском пароходстве, в центральном офисе, в Москве.
   Младшая дочь Ирина, окончив ДВ Университет (Менеджмент бизнеса), работает в морском порту Владивосток по растаможке импорта.
  
   Велика сила КНИГИ - источника знаний и жизненных ориентиров!
   И это ещё не все перипетии книги "Остров сокровищ"...
   История любит повторения!
   У меня появился на свет внук Гордей - сын младшей дочери - Ирины. Ирина, как когда-то моя жена - Таня, с обидой, стала укорять меня, что я "даже сказки внуку не рассказываю"... Пришлось и ей объяснить, что я сказок не знаю и, более того, считаю их - глупой бессмыслицей. А есть более увлекательные и реалистичные истории, как например... книги "Остров сокровищ" и "Робинзон Крузо", которые я готов не только читать внуку, а даже рассказывать их наизусть!!
   Внуку Гордею мои рассказы пришлись по душе. Ира приобрела Гордею пиратское снаряжение и одежду, а Гордей наказал отныне называть его только пиратским именем Билли Бонс! Меня, своего деда, он назвал "Джоном Сильвером".
   Порывшись в книгах о пиратах, Билли Бонс (Гордей) заявил мне:
   - Послушай, Джон Сильвер! Мы с тобой - пираты, но у меня нет боевого парусного корабля! Ты мне поможешь построить парусный корабль?
   - Билли! Какой разговор! Я - в твоём распоряжении, - ответил я. - Пираты всегда помогают друг другу. Ведь это они первыми в мире изобрели великое и уважительное обращение : "ТОВАРИЩ"!
  
  

СТРОИМ ПИРАТСКИЙ ПАРУСНИК "ЧЁРНЫЙ ПАУК"

  
   Недавно Билли Бонс (По секрету: это, конечно же - Гордей, мой внук, ему скоро будет три года!) обратился ко мне с просьбой, в которой я не смог ему отказать: так, пустячок!
   - Джон Сильвер! Ты мне должен помочь! Я - пират, но у меня нет боевого пиратского парусного корабля! Я решил построить такой парусный корабль. И ты будешь мне помогать. Или ты не хочешь помочь "Старому Корабельному Товарищу"?
   - Не вопрос, Билли! Какой разговор! Я конечно тебе помогу, если сумею... Но... ты сказал - "боевой" пиратский парусник... Я хочу тебя просветить: у пиратов все парусники были "боевые". Потому что пираты - это морские разбойники и, грабители, по сути - очень плохие люди. Когда их брали в плен, то их ...судили и казнили - вешали.
   Однако, пираты достойны уважения за то, что они - смелые и отважные моряки. Они выносили невероятные страдания, постоянно, в штормах и бурях, плавая в океане в жутких бытовых условиях: на их кораблях была теснота и скученность, А в долгие месяцы, проведённые в океане, их рацион состоял из протухшего мяса, вонючей солонины, галет и затхлой воды. Ведь тогда не существовало холодильников! Берег и порты для них были опасны арестом и судом.
   И они много сделали для Человечества своими открытиями новых Земель и стран! Они забирались в такие уголки Земли, куда не ступала нога человека!
   - Так пираты - очень злые люди? - удивился Билли.
   - Видишь ли, они делали одно общее дело, связанное со смертельным риском и на море и на берегу и это сближало их до уровня "братства". Они первыми, ещё до коммунистов, стали уважительно называть друг друга словом "товарищ"!. На борту пиратского судна запрещались азартные игры (карты, кости) и пьянство. Запрещались драки и ссоры: все "междусобойчики" следовало разрешать только на берегу с помощью сабли или пистолета. За воровство у своих товарищей им отрезали уши и нос и высаживали на необитаемый остров. Все вопросы пиратской жизни разрешались общим голосованием, причём каждый, включая и капитана, имел право только на один голос.
   - Деда, Джон Сильвер, а как же пиратская песня "Йо-хо-хо и бутылка рому"? Значит, пираты пили-таки ром? - побоялся быть обделённым Билли.
   - Они "отводили душу" только на берегу: играли в азартные игры и пили ром напропалую. А на корабле им дозволено было пить умеренными приёмами лишь "грог", который был вполне "безобидным" напитком: на стакан к одной части рома добавляли ТРИ части кипятка с лимоном и сахаром. И это составляло одну дозу, которую пили маленькими глотками, это похоже на наше чаепитие.
   - А что МНЕ нужно, чтобы построить пиратский корабль? - сморщил носик Билли: у него возникли проблемы...
   - Ну, тебе нужно только придумать грозное название, а мне - всё остальное: сделать чертёж и закупить кучу стройматериалов...
   - А - чёрные паруса? С черепом и саблями?
   - А паруса нам сошьёт бабушка Таня. Череп с саблями нарисует мама Ира. Осталось всего-навсего - построить корабль! Тогда - за дело, чтобы успеть к твоему дню рождения! К 31 июля, 2014 года, когда тебе стукнет аж три года!
   - Ну, я своё дело уже сделал. Я грозное название уже придумал: "Чёрный паук". Теперь - твоя очередь! Мне помогать. Завтра начинаем, понял?
   - Ес, сэр! Завтра приступаем и все этапы постройки снимем на камеру, идёт?
   - "Роджер"! (По-морскому это означает: "Понял! Согласен!") - подтвердил Билли Бонсик.
   Во время постройки Билли сидел на корме, крутил штурвал и командовал так, что сбегались все соседи по даче:
   - Аврал! Все наверх! Паруса ставить! Крутая волна: держать на два румба правее! Йо-хо-хо и бутылка рому! (Соседи справа и слева хохотали!)
   - Откуда Гордюша взял: "Крутая волна, держать на два румба правее"? Я его этим словам не учил! - спросил я Таню.
   - Так его папа Яша - инженер-судоводитель! Он брал с собой Гордея при походах на катере на остров Рейнике, где Яша строит зону отдыха. Вот на катере Гордюша и "срисовал" команды рулевому!
   И вот - этапы постройки нашего шлюпа "Чёрный паук":
   0x01 graphic

Закладка набора "Чёрного паука", 1 июля, 2014.

0x01 graphic

Обсудили проект и "ударили по рукам"!

   Далее представлены 4 снимка поэтапного строительства и - "Подъём пиратского Весёлого Роджера"! на готовом шлюпе "Чёрный Паук".

0x01 graphic

Гордюша (Билли) строго следит за качеством работы! 17 июля, 2014 г.

0x01 graphic

   "Чёрный Паук" ещё без вант и косых парусов. 28 июля, 2014 года.

0x01 graphic

Пиратский парусник "Чёрный Паук" готов к спуску на воду!

0x01 graphic

При отплытии пираты писали на парусах: "ALL PAID!"

   Это означало: "ЗА ВСЁ УПЛАЧЕНО!" и адресовано было владельцам таверн, салунов, бординг-хаусов (гостиниц) и...женщинам. И успокаивало их: в море уходят порядочные люди - без долгов! Билли потребовал сделать на его парусах такую надпись!
  
  
   - А ты, деда, пингвинов живых видел?- спросил Билли.
   - Не только видел, но и дружил с одним малышом. Я его назвал "Гоша" и он быстро привык к своему имени и бежал "в развалочку" ко мне, когда я его звал. Я дразнил его свежей рыбкой, а он легонько щипал меня клювом за ногу: дескать, "отдавай рыбку, раз позвал меня!"
  
   Пингвинёнок "Гоша"
   У нашей Земли есть две "макушки": на Севере - Арктика, а на юге - Антарктика. На обеих "макушках" - полюсах - толстый лёд и вечный холод. Люди там не живут. Зато там и только там! живут: в Арктике - белые медведи, а в Антарктике - пингвины!
  

0x01 graphic

  
   Пингвины - это такие большие доверчивые водоплавающие птицы, которые не летают, а ходят в развалочку, пешком, как человек. Они совсем не боятся людей и очень любопытны. А когда они спешат, особенно с горки, они плюхаются на пузо и едут на своём пузе-животе, как на санках! Живут они дружными колониями и, как правило - парами: он и она. Они трогательно, по очереди, высиживают яйцо, а потом, также по очереди, ухаживают за птенцом. Когда мама уходит к океану ловить рыбу (а это бывает далеко за километр!), пингвин-папа охраняет малыша, согревая его между лапами, в подбрюшье. А когда возвращается пингвин-мама, ловить рыбу уходит к океану папа, а мама кормит и греет малыша. Пингвины, как и лебеди, сохраняют пару на всю жизнь. Это называется моногамия. Когда мама возвращается с рыбалки в огромную колонию, она кричит: "Го-ша! Го-ша!" и находит в стае свою семью по ответу : "Мы здесь, мы здесь!" А как она находит своего малыша среди тысячи других в колонии, это не знают даже учёные. Они предполагают, что пингвины сканируют при поиске: они посылают и принимают электро-магнитные колебания и так они находят своего малыша среди тысяч других.
   А что же они кушают, если вокруг одни льды? -спросил Гордюша.
   - Антарктиду омывают аж три океана: Атлантический , Индийский и Тихий. Они и снабжают пингвинов свежей рыбкой круглый год! Вот на рыбку я и заманил Гошу к себе в гости! Я спустил за борт ведро на верёвке, в которое я положил свежую селёдку. Гоша сам залез в ведро и оказался у нас, на палубе! Он ничуть не опечалился, а подходил к каждому моряку и знакомился: торкал клювом в ногу. За что и получал кусочек рыбы и великодушно разрешал погладить себя по головке.
  
   0x01 graphic

"Гоша" у меня в гостях!

   - Ну, и куда ты потом дел Гошу? - нахмурился Гордюша.
   - На обратном пути мы зашли в Кэйптаун, это город на самой южной оконечности Африки. Мы встали на якорь на рейде в ожидании лоцмана и нас сразу окружили точно такие же пингвины, как и Гоша. Мне стало жаль разлучать Гошу с его собратьями. И везти его через экватор, где даже вода сильно подогрета солнцем - было опасно! Ведь Гоша привык ко льду вокруг и холодной воде, где рядом плавают огромные ледяные горы - айсберги.
   И я выпустил Гошу обратно в море на том же "лифте" (ведре!), на котором он прибыл к нам... К Гоше тут же подплыли его собратья и они вместе уплыли назад, в Антарктику... Гоша ещё долго оглядывался: он раздумывал, не вернуться ли ему к морякам...
   - А какую самую большую рыбу ты поймал?- спросил Билли (Гордей).
   - Я поймал на крючок однажды такую большую рыбу, что она была вдвое больше разведённых в стороны рук, (так рыбаки обозначают свой трофей - пойманную рыбу) более двух метров ростом. А называлась эта рыба -тунец.
   - А ты не врёшь? Это - нечестно!- подозрительно сощурил иглаза Билли Бонс. - Забожись!
   - Честное пиратское! Сто тасяча чертей! Чтоб мне болтаться на рее парусного брига, если я вру!- забожился я.
  
   Тунец
  
   Однажды мы работали тралом в Северном море у берегов Англии на научном судне "Ломоносов", это было в 1955 году.
   При выборке трала часть сельди ускользала из тралового мешка и на неё пикировали огромные чайки-олуши.
   Но, вдруг, мы увидели в толще воды стремительные тени с острым плавником, атакующие наш трал. На дельфинов они не были похожи. Наши учёные объяснили нам, что это - тунцы - очень крупные, хищные, промысловые рыбы из семейства скумбриевых ( и похожи на них!) и ловят их на крючки.
   Ах, - так? Тогда я попросил механика Бориса Наумова сделать мне огромный крючок, а тралмейстер дал мне бухту - 250 метров - 8-прядного, очень прочного капронового шнура-"сарачок", который я намотал на швартовую вьюшку. Боря сделал мне крючок, я привязал его тросиком к сарачку, привязал пловучесть - кухтыль и, наживив сельдь, стал забрасывать свою "удочку" в то место, где шныряли тунцы.
   Один крючок разогнулся, когда его схватил тунец. Второй - Боря его закалил - обломился от рывка тунца... Неудача...
   Вокруг нашего судна при выборке трала кружили норвежские тунцеловные сейнеры: мы увидели у них на палубе уже лежали серебристые "торпеды" - пойманные тунцы. Значит, всё дело, весь секрет - в крючке!
   Тогда я взял у Бори Наумова блок сигарет "Прима" и стал подзывать ближе к борту норвежский тунцелов. Один из них приблизился на расстояние броска и я крикнул им: "Please, give me two hook, change by cigarette!" (Пожалуйста, дайте два крючка, в обмен на сигареты!"). На палубе "норвега" расхохотались и бросили мне в перчатке два крючка, а я им забросил сигареты и они стали разглядывать такую диковинку: русские сигареты без фильтра. Жестами норвеги показали мне способ нанизывания наживки на крючок: в бок спинки сельди. Кстати, капитан тунцелова быстро сбежал на палубу, наорал на своего матроса и дал ему по шее: конкуренция!
   Норвежский крючок, на удивление был мал, не более спичечного коробка, но он был в сечении плоским и на крючке была фирменная марка " TITAN", это - особый сплав!
   Едва я закинул подаренный крючок, как его схватил тунец. Он так сильно потянул шнур, что я вытравил почти все 250 метров, чтобы шнур не оборвался. Тунец стал описывать круги вокруг нашего судна, а мы стали осторожно подбирать слабину шнура с помощью лебёдки. С большим трудом, нам удалось накинуть петлю на хвост тунцу и вывирать его на палубу. Он оказался "ростом" в два с половиной метра и весом в 240 килограмм. (Смотри на фото! Я стою рядом, мой рост = 174 см.) Вот какую рыбку я поймал на крючок! Кстати, этого тунца мы заморозили и его после поместили на выставке ВДНХ (Выставка достижений народного хозяйства)в Калининграде. )
  

0x01 graphic
0x01 graphic

   Но это была не самая большая "рыбка", которую я лично видел, не считая китов, конечно.
   В 1953 году я был матросом-практикантом на ТХС-191 (транспортно-холодильное судно) в Новороссийске, на Чёрном море. Однажды радист вручил капитану радиограмму с таким текстом-заданием: "Вам срочно следовать порт Азов, погрузка шести рыбин зпт назначением порты Анапа Сочи Ялта по две рыбины каждый порт"... Капитан и вся команда были озадачены: "Не шутка ли это: погрузить не 60 тонн ... , а шесть ...рыбин...?"
   Послали РДО (радиограмму) в Управление флота с просьбой подтвердить рейсовое задание, мол, "Не поняли"...
   Подтверждение пришло: "Погрузка шести рыб и доставка на курорты по две рыбки каждому"... Да... "Вот так задание! Не задание, а - прикол! Ладно, там, в Азове, разберёмся" - подумали мы и взяли курс на порт Азов.
   А вот какие "шесть рыбок" мы погрузили в порту Азов (устье реки Дон, Азовское море) смотри на снимке внизу!
  
   Эта рыба называется "Белуга", она из семейства осетровых. Это - самая древняя и самая крупная рыба на Земле. Она занесена в Красную книгу. Это значит - она охраняется всеми странами Мира. "Ростом" белуга бывает до 5 метров, а весом - до двух тонн!
   Наши "рыбки" тянули почти по тонне весом каждая и в каждой было по три ведра чёрной икры!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Белуги на палубе нашего судна.

   0x08 graphic

МИШАНЯ

  
   В польском порту Гданьск, куда мы пришли на верьфь Stochna Gdanyska на гарантийный ремонт, мы оказались рядом с нашим траулером, который пришёл тоже на ремонт из полярного Североморска. У него на палубе с утра до ночи резвился среди весёлых матросов маленький медвежонок.
   Мы сходили в инвалютный магазин "Baltona", купили там коробку "французского" (польский "самопал") коньяка "Наполеон" и... медвежонок стал нашим!
   Мы назвали его "Мишаня" в честь нашего старшего рефмеханика Михаила Гимпельмана, это он был "заводила" "ченджа" (обмена) медвежонка на коньяк. "Мишаня" даже и не заметил подмены друзей, но к Мише Гимпельману он, вдруг, воспылал всем своим медвежьим сердцем: Миша владел большими запасами сгущёнки, которую он выдавал своим рефмотористам "за вредность". (Не за "вредность" мотористов, а за "вредность" производства - так положено на флоте! ).
   Это нужно было видеть, что вытворял Мишаня , когда ему давали банку сгущенного молока с одной маленькой дырочкой! Он поднимал банку над головой, по капле высасывал молоко и очень злился, что оно вытекает только каплями! Даже грыз банку и рычал и даже ...плакал... от такой "жадной" банки. Тогда мы пробивали вторую дырочку и Мишаня высасывал всю банку одним махом!
   У Мишани было слабое зрение, но зато был очень тонкий нюх! Он учуял на палубе, возле камбуза, огромный бачок с компотом (кок выставил его для охлаждения!), открыл крышку и стал лапой выгребать фруктовую смесь к себе в рот! ... Пришлось коку варить компот снова!
   Но Мишаня был такой "проныра", что за ним не успевали уследить и он стал через иллюминатор (окно!) лазить по женским каютам и угощаться всем сладеньким, что там удавалось найти. А потом заваливался спать в женские постели. Девушек это сначала забавляло, но, когда незваный гость стал посещать их даже ночью, они испугались и попросили запирать Мишаню на ночь.
   Тогда Мишаня стал залезать ночью в постели к матросам. И однажды залез в кровать к спящему матросу, который накануне вечером изрядно выпил... сладкого ликёра "Шартрез". Мишаня учуял приятный запах из носа спящего матроса, присосался ...к носу и сосал всю ночь его нос. Утром матрос проснулся, на потеху всему экипажу, с огромным, распухшим, лиловым носом!
   Однажды мы упросили капитана нашей плавбазы "Иван Фёдоров"Дмитрия Камкина разрешить нам поход на нашем спасательном мотоботе на морские пляжи и взяли, естественно, Мишаню с собой. Следуя по реке, мы попали в водоворот под мостом и наш бот перевернулся... Все моряки выплыли на берег, а бот унесло сильным течением в море. Мы горевали, что среди выплывших на берег не оказалось Мишани. Мы подумали, что он - утонул... Было жаль его до слёз...Мы к нему уже привязались, как к члену экипажа.
   За нашим ботом поляки послали спасательный катер с аквалангистами.
   Они обнаружили в море наш спасательный бот, плавающий кверху килем, аквалангисты зацепили бот за стропы крана и перевернули бот в нормальное положение. И... бросились в рассыпную, кто куда! Испугались!
   Мы не успели предупредить поляков, что с нами был ещё один моряк - медведь, который, наверное, погиб! И когда поляки бот перевернули, из-под банки (скамейки) выскочил с рёвом живой и невредимый наш Мишаня!!
   Оказалось, что он залез под скамью и дышал там воздушным пузырём!
   Мы очень обрадовались, что наш Мишаня остался жив и ещё больше полюбили нашего настоящего моряка - Мишаню.
   Через год мы отдали его в "Зоопарк" и ходили к нему в гости со сгущёнкой, конечно в руках! И он очень был рад встретить старых друзей!
  
   0x01 graphic

Наш Мишаня уже вырос. На палубе с Владимиром Касаткиным- 2-м штурманом плавбазы "Иван Фёдоров".

  
  
  
  
   ПОПУГАЙ "ХАНИК"
  
   В индийском порту Бомбей мы выгружали автозапчасти из Японии и чумизу (бобовые, вроде нашего гороха)из Сингапура. Индусы работают медленно и стоянки длились неделю. Каждый день я ходил осматривать город и при этом непременно заходил в зоомагазин, который находился вблизи ворот порта Red gate, недалеко от нашего причала. Более всего меня интересовали экзотические птицы. Попугаи и Red munia - типа колибри.
   Хозяин магазина по имени Раджи-Хан приметил меня: я приводил к нему наших моряков. Перед отходом в рейс я зашёл попрощаться с хозяином и Раджи-хан очень был растроган моим вниманием к нему и подарил мне птенца попугая, соломенное гнездышко и пакет с кормом, в знак благодарности за приводимых мною покупателей.
   Я был удивлён: подаренный птенец был голым, без перьев и очень жалкий. Но Раджи-хан убедил меня, что это - Large Indian green parrot (Большой зелёный индийский попугай) - очень ценная порода крупных попугаев и я буду ему благодарен, когда птенец вырастет.
   Я поблагодарил и одарил хозяина русским сувениром, но сам подумал: "Посмотрим, что из этого чмо вырастет?"
   В каюте на письменном столе я разместил гнездо под настольной лампой и поселил в гнездо "Хана" (так я назвал попугайчика - по имени хозяина магазина), чтобы он не мёрз.
   Через месяц Ханик стал обрастать пухом и пёрышками. Он стал вылезать из гнезда и ... слушать музыку. На столе стоял музыкальный центр и Ханик сразу проявил к нему интерес: он распускал крылышки и подскакивал в такт музыке. А позже он стал довольно точно подпевать мелодию группы Skorpios, которую я ежедневно слушал с кассеты.
   Ханик быстро рос и осваивался в моей каюте. Меня он, видимо, принимал за папу и на ночь лез спать ко мне в постель, на шею или в подмышки, где потеплее!
   Через полгода я вернулся домой вместе с Хаником. Он сразу подружился с моими дочками Ирой (7 лет) и Аней (12 лет). Когда девочки садились за стол на кухне и ели манную кашу, Ханик расхаживал по столу и хлебал кашу из их тарелок, поочерёдно. Или черпал одной лапой (ногой?) и подносил к своему клюву. Так же он брал в лапу и колбаску, фруктиы и... ничем не брезговал.
   В то время поутру передачи радио начинались мелодией гимна: на кухне висел динамик радиоточки. Так вот, Ханик, за 5 минут до начала передачи, начинал насвистывать мелодию гимна, не сбиваясь ни на одной ноте! Кроме гимна, он напевал целые арии своих собственных сочинений, и при этом точно повторял мелодии, без импровизаций.
   Ханик очень любил сидеть у кого-нибудь на плече и покусывать ухо, очки, нос. Вошедшему в нашу квартиру он сначала говорил: "Добро пожаловать! Вэлкам!" А потом, уже сидя на плече, он шептал на ушко: "Пошёл вон! Гоу эвэй!"
   Спать его Ира укладывала на свою подушку, кверху лапами, повязав косыночкой, как куклу! И Ханик сладко спал, раскрыв клюв и высунув свой синий язычок!... в такой смешной позе.
   0x01 graphic
   Ира и Ханик - друзья !
   У Хана на ноге было позолоченное кольцо с его именем и
   номером нашего телефона.
   Но, однажды сильный ветер распахнул окно на лоджии нашего, пятого этажа и Ханик улетел... Преодолеть встречный ветер и вернуться назад сил у него не хватило... И нам никто не позвонил по номеру телефона, который был выгравирован на кольце у Ханика...
   Наверное он улетел назад, на Родину в Индию... Ведь всех всегда тянет на Родину... Это называется - ностальгия...
  
  

НЕДЕТСКИЕ РАССКАЗЫ О ДЕТЯХ

Рубрика "Дети войны"

ЧОБОТЫ* (рассказ-быль)

   Это были заграничные светло-коричневые полуботинки из очень мягкой, тонкой кожи, на кожаной подмётке. Внутри оклеены мягкой, кремового цвета, замшей. И были они необычайно легки! Ну разве ж можно такую красоту носить на ногах? По гравию, камням и даже по асфальту. Нет! Не можно. И Антон носил их только за пазухой, а на ночь прятал под подушку.
   Воровства в детдоме, у своих (!), не случалось, даже когда на
   праздники выдавали конфеты. Но так, на всякий случай, чтобы не вводить шпану в соблазн прихватить его сокровище "на рывок" (побег), Антон туфли прятал. Ведь в побег прихватывали обычно постельное: две простыни, наволочку, полотенце и одеяло солдатское, очень удобное в дорогу, на продажу: всё барахло умещается в одном "оклунке" (наволочке) и не вызывает подозрений у "легавых". "Рывки" случались регулярно, раз в два-три месяца, одиночные, но чаще - групповые.
   Бежали на юг, на море, в Таганрог, Ростов, на Черноморское побережье. А после освобождения - в Одессу, "в моряки".
   _____________________
   *Чоботы - сапоги (укр.)
   Почти всегда беглецов отлавливала милиция и возвращала в родной, обворованный ими, Макеевский детдом N3 Треста "Макеевуголь".
   Это был самый-самый опекаемый шахтёрским трестом детдом, переполненный собранной со всех, недавно оккупированных немцем территорий, бездомной шпаной в возрасте от 6 до 14 лет. После их спихивали в РУ (ремесленное училище) и в ФЗУ (фабрично-заводское училище) для обретения шахтёрских профессий. Там, как и в детдоме, их одевали в форму, кое-как кормили и обучали в течение 1-2 лет.
   По окончании - пожизненно - на шахты, в забои и штреки, на подземные работы.

0x01 graphic

Дорогой подарок (Из интер-та)

  
   Что за народец, не только мальчишки, но и девчонки, собраны были под одной крышей - это нужно было видеть. Дети по возрасту, они были с недетской логикой, хитростью, изворотливостью! Лживые, вороватые и с самыми худшими замашками взрослого ворья: они уже и курили, и пили, играли в карты и имели сексуальный опыт. А что за речь была у этих деток? Они "ботали по фене" не хуже взросляков: Шибан, рубан, мандро - это, к примеру, означало хлеб. Когда разговаривали между собой два "воспитанника" - никто вокруг ничего не понимал, что и требовалось. Пацаны спрашивают новенького: "Где тебя подрезали легавые?" Отвечает: "На бану углы стерёг" (вокзальный вор чемоданов). Второго: "А тебя иде сховали?" "Так на пианино же я шмендефэ*рю", "Щипач, чи што ли?" (Вор-карманник). "Ага!" Третий: "Побирался я по вагонам, милостыню харил!". Женщина - шмара, баруха, хабалка, мужчина - куркуль, жлоб, кошелёк, кугут.
   Детдом расположился в трёхэтажном доме среди пятиэтажных "разбиток" - жертв войны - на охраняемой территории бывшего НИИ угольной промышленности. Эти остовы взорванных корпусов института, да пятиэтажный шахтный копёр посреди - это же самое ТО для игр в войнушку, и пацаны бесстрашно и сноровисто шныряли по руинам до самой темноты. Загнать их в "группы" мог только голод и колокольчик, призывающий на скудный ужин. Скудный: ведь ещё шла война и существовала карточная система. Перловка, мамалыга (каша из кукурузной муки), пшено и манка - на воде, а через раз - заправленные американской сгущёнкой (по ложке на рот!) или по стакану молока из американского сухого порошка.
   Да что там говорить: есть (шамать) хотелось постоянно!
   Дядя Сёма был единственный мужчина в детдоме, все остальные сотрудницы - женщины, и было их, кроме воспитательниц, всего-то: трое на кухне, завхоз, да прачка с кастеляншей. А все хозработы выполняли воспитанники, невзирая на возраст. Дядя Сёма (прозвище - Сёмый, что по-украински - "Седьмой"), прозванный так за то, что выполнял семь обязанностей: истопник, сторож, сапожник (класс!), кучер-экспедитор, электрик, дворник-садовник и - самое главное - аккордеонист! Гармонист, по-нашему.
   Два трофея возил в обозе полковой разведчик Семён Иосифович - аккордеон и хромовые офицерские трофейные сапоги. Однако сапожки пришлись не ко двору: Семёну ампутировали одну ногу...
   Однажды, когда его разведгруппа уже выходила из немецкого тыла с богатой добычей - они перехватили на дороге штабную машину с ценными документами, - прорваться через немецкую передовую и нырнуть в ледяную воду реки удалось только Семёну. Его товарищи погибли в перестрелке. Дело было ночью. Немцы постреляли в реку и затихли: в такой воде, где плавали льдины, спастись было невозможно. На той стороне реки были наши. И произошло чудо: на свой берег полуживой Семён всё-таки выполз. И попал прямо на наше боевое охранение. Поскольку говорить он не мог: свело застывшие скулы, а разведчики документов при себе не имели, Семёна, как немецкого диверсанта, заперли в каком-то холодном подвале. И там утром он обнаружил, что отморозил обе ноги. Два дня его допрашивал СМЕРШ, два дня он талдычил им, где он закопал на той стороне важные штабные документы и кто он такой есть. Но до проверки медпомощи ему не оказывали, и ноги почернели...
   Когда пришло запоздалое подтверждение из родной части, откуда уже отправили домой похоронку, в медсанбате развели руками: поздно! Ноги будем удалять. Правда, военврач пожалел разведчика и одну ногу ему чудом спас...
   Через неделю наши форсировали ту самую реку. Семёна на носилках притащили на указанное им по карте место, где он и нашёл огромный портфель с оперативными немецкими документами такой важности, что ему пообещали Героя. Но в результате дали только жалкую пенсию и инвалидность...
   Дора Борисовна, директор детдома, нашла Семёна в макеевском военном госпитале, где он лежал на излечении. Одну ногу ампутировали до колена, а на второй удалили все пальцы. Дора привезла в очередной госпиталь своих пацанов с самодеятельным концертом. В аккомпанементе у артистов Доры была одна балалайка и девчоночий хор на мелодии "Светит месяц" и "Два притопа, три прихлопа". Но в столовую, где проходил "концерт", прихромал на костылях красивый черноволосый дядька с трофейным аккордеоном на плече. Он быстро схватывал от девчонок мелодию, и... по коже бегали мурашки от его аккордов!
   После концерта Дора подошла к Семёну Иосифовичу, поблагодарила за участие и ненароком поинтересовалась, куда он отбудет после выписки? Семён Иосифович изменился в лице, молча долго смотрел в пол, а потом сказал:
   - А не знаю, куда мне ехать. Жена от калеки отказалась. Прислала письмо, чтоб не объявлялся, ведь она по "похоронке" выхлопотала пособие на детей. И у неё уже есть "человек"...
   Они помолчали. Дора знала, что такие случаи, к сожалению, были не единичны. Одни жёны были рады хоть безрукому, хоть безногому, абы живой вернулся домой. Но были и такие, которые напрямки заявляли в госпиталь: "Мне калека не нужен, мне надо устраивать свою жизнь, забирать не буду, отправляйте его в дом инвалидов". Поэтому Дора решительно заявила:
   - Вам никуда ехать не нужно. Я предоставлю вам крышу, питание и работу по вашей возможности. Ну, скажем, сапожник, сторож, электрик, дворник, истопник, извозчик... Вот кем из перечисленных вы сможете работать у нас в детдоме, на том и слава Богу, мы будем вам рады!
   После некоторого молчания, Семён Иосифович потёр кулаком глаза, как бы пряча слезу, тяжело вздохнул и внятно сказал:
   - А вот на всех сразу перечисленных вами должностях и буду работать. Дай вам Бог здоровья, при пацанах работать всегда мечтал, до войны мне свои двойняшки во всём помогали...
   НИИ, научно-исследовательский институт угольной промышленности, после освобождения от фашистов понемногу восстанавливал свою деятельность в одном из уцелевших трёхэтажных зданий. И, как и до войны, территория НИИ была режимной, окружена кованым, с острыми пиками и колючкой, забором и проходной, где бабки-ВОХРовки с револьверами на поясе беспробудно гоняли чаи. Пацанам за ворота выходить запрещалось, кроме организованных выходов в школу под надзором активистов из старшей группы.
   Но какие такие заборы и бабки-ВОХРовки могли удержать пацанов "на зоне" (как они величали территорию НИИ), доставленных в детдом под конвоем из голодной, но вольной жизни? Вся округа из частного сектора стонала от таких соседей, как полторы сотни малолетних сорвиголов, считай, преступников. Особенно во время созревания урожая на охраняемых цепными псами приусадебных участках и садах.
   Когда в детдом прибыла очередная семейная пара куркулей с жалобой на пацанов, собравших без спросу опавшие с дерева яблоки, "чтобы, значит, оплатили им утрату - ведро яблок и саму цибарку", навстречу им вышел Семён Иосифович в военном френче с погонами капитана и знаком гвардии, вся грудь в орденах, и, дрожа от ярости, прошипел сквозь зубы этим жлобам:
   - А вы сами принесли сиротам хоть пару яблочек? Всё на базар тащите! За прилавком стоишь, сука, мятые рубли собираешь? А с автоматом в руках из окопа в атаку никогда не выскакивал?
   - У него - астма! Он освобождён от фронта по заболеванию! - вступилась за толстого, пучеглазого, лысого мужа хозяйка сада.
   - Ещё раз придёте жаловаться на мальчишек, спущу на вас собак! Чтоб близко даже не подходили к проходной, или я за себя не ручаюсь, я - контуженый! Так и своим соседям-кугутам передайте: на сирот жаловаться - не сметь!
   Перво-наперво на новом месте Семён Иосифович обустроил в подвале, рядом с котельной, плотницкую, где сделал для себя выгородку, вроде каморки, с топчаном и столом. Потом он избавил себя от костылей и смастерил самодельный деревянный протез на ремнях, как у Джона Сильвера из "Острова Сокровищ".
   Но выходить на сцену в роли аккомпаниатора на деревяшке он стеснялся и считал показухой, выжиманием слезы. Вот тут он и достал из фронтового вещмешка своё сокровище: хромовые офицерские сапоги. В левый сапог он вмонтировал деревянный протез и перешил голенище таким образом, что крепящие к культе ремни были почти незаметны. С правым сапогом проблем не было, пустоту в носке от укороченной ступни он заполнил ватой. На выступлении Семёна Иосифовича всегда усаживали на стул заранее, а свою хромоту он научился умело маскировать. И со стороны зрителей виден был симпатичный, черноволосый артист в щегольских по тому времени сапогах.
   Многие женщины "ложили на Сёму глаз", но после предательства жены он не видел женщин "в упор". Ведь она обрекла его на позицию "живого трупа". Она запретила ему объявиться в живых, чтобы не потерять пособий и чтоб он не мешал ей в новой семье. И вот, зная о том, что где-то растут без отца двое его сыновей с чужим "папой", сердце его постоянно болело и он искал выход из этого положения в том, что всю свою любовь отдавал беспризорным пацанам.
   Давать концерты раненным бойцам и в эшелонах поездов, следующих на фронт и в госпитали, Дора считала святым долгом и поэтому репетициям и подготовке новых номеров уделяла всё своё личное время. Так она создала и танцевальную труппу из мальчиков и девочек. Руководить группой "Венгерские танцы" она поручила наиболее способному исполнителю её постановок - Антону.
   Как ни странно, главная проблема в этих начинаниях состояла в том, что "артистов" не во что было одеть и обуть.
   Для школы и "на выход" у детей была кое-какая форма и обувь. Но, в остальное время они носили обноски, штопаные-перештопаные, и бегали... босые. Просто на ночь, перед сном, все кое-как, холодной водой, мыли свою "обувь" - босые, исколотые, изрезанные, в болячках, ноги. Не только мальчики, но и девочки. Добывать для детдома пищу и одежду было главной задачей Доры Борисовны, и в тресте к её просьбам уже привыкли и даже иногда подкидывали помощь, например, при распределении "американских подарков".
   "Американские подарки" - это такая помощь от наших союзников. Эти запаянные парафином картонные коробки включали в себя всякую консервированную снедь: галеты, мармелад, шоколад, сгущёнку, колбасный фарш, яичный порошок, сигареты и даже... презервативы. Естественно, что распределяли такую "халяву" только парторганы и исполкомы (не забывая себя, любимых), кое-что перепадало (но уже за деньги!) школьным учителям, чиновникам всех рангов и профсоюзам. И даже - в госторговлю! Хотя американцы планировали свою бескорыстную помощь как ПОДАРКИ.
   Однажды трест "Макеевуголь" поделился такими подарками и со своим подшефным Детдомом N3. На всю ораву в 150 человек воспитанников и десяток лиц обслуживающего персонала трест выделил аж 6 коробок "подарков", мешок яичного порошка и мешок сухого молока. Выходило по 2 коробки на каждую группу по 50 человек: младшую, среднюю и старшую.
   Все коробки вначале затащили в комнаты к Доре, где она проживала с двумя собственными детками 8 и 10 лет (они проживали за госсчёт, как детдомовцы). Потом, на ужине, всем положили на блюдце по микроскопической дозе мармелада, шоколада и всяких разных паштетов и галет. Зато омлет и молоко ели целую неделю!
   В ответ на необыкновенную щедрость дядь из "Макеевугля" Дора повезла своих "артистов" прямо в актовый зал треста дать им концерт самодеятельности.
   И тут произошло нечто необыкновенное, называемое на Кавказе "алаверды"!
   После окончания концерта на сцену вышел какой-то профсоюзный "важняк" и промычал что-то вроде благодарности за испытанное удовольствие от ребячьих талантов и махнул рукой кому-то за сцену. Тут же на сцену вышли две тёти и объявили, что профком треста дарит гармонисту ценный подарок (вручили Семёну коробку!), а всем артистам - билеты в кинотеатр "Горняк" на завтрашний утренний сеанс. Будет показан фильм "Два бойца".
   Их выступление было встречено насупленным молчанием артистов, аплодисменты раздались только в зале. И тут из шеренги артистов вышел вперёд Антон и обратился к сидящей в первом ряду Доре:
   - Дора Борисовна, чего ЭТОТ (Антон указал на "важняка") придумал? Мы без наших пацанов никуда не пойдём...
   Почти одинаковая тяжёлая судьба сплотила детдомовцев. Ведь многие из них не дожили до детдома. Они погибли от голода, переохлаждения, были застрелены при попытке воровства у неприятеля (особенно лютовали румыны! Сами - воры и мародёры, хуже немцев, они были безжалостны). Много пацанов погибло и было покалечено от бесхозных боеприпасов. Но более всего пострадали беспризорные пацаны - это от болезней истощённых голодом и инфекциями неокрепших организмов.
   Местная шпана и даже ворьё никогда не связывались с детдомовскими. Опасались. Ибо, если такое случалось, в детдом поступал телефонный звонок: "Сёма, бабушка заболела!" "Иде?" "В сквере, на Ворошиловском!" "Едем!"
   И тогда на Ворошиловский мчалась переполненная разгневанным народцем Сёмина "пролётка" ("линейка"), как у Чапаева, а за ней бежало с кольём, камнями в карманах и чем попало всё население детдома, вплоть до шестилетних, не исключая и девчонок. Городские приблатнённые (по-украински - жуковатыи. Они выражались так: "Нэ трож мэнэ*, бо я - жуковатый, у мэнэ* на пузи горобэць выколотый!") после этого неделями прятались по хатам, чтобы своими синяками не выдавать участия в драке и чтобы им не перепало снова, поодиночке.
   И вот этот дядька предложил им билеты в кино (очень редкое событие в жизни пацанов!) и сходить в кино без остальных пацанов и девчонок! Да разве ж такое можно?..
   Дора Борисовна быстро поднялась на сцену и дипломатично поблагодарила дядю. Но при этом пояснила ситуацию, что без остальных детей, эти дети в кино не пойдут.
   Тогда "дядя", в холуйском поклоне, обратился к кому-то в зал:
   - Да вот Виктор Иванович, наверное, разрешат нам докупить билеты на остальных воспитанников, а?
   В зале ему махнули пухлой ручкой, и дядя торжественно, вторично, объявил о своём благодеянии: "Завтра в 10 утра милости просим в кинотеатр "Горняк", так сказать, всем личным составом!" Кинотеатр, кстати, был на балансе в Тресте "Макеевуголь"!.. Тут уже захлопали и "артисты".
   К Антону подбежали девчонки: "Антоша, тама Сёмый сидит за кулисой и плачет, тебя зовёт!"
   В уголке, на скамейке сидел Семён Иосифович с раскрытой коробкой на коленях. В коробке лежали очень красивые полуботинки. Семён удручённо смотрел на них, но не плакал, как это показалось девчонкам, а огорчённо смотрел на подарок.
   - Вот, Антоша! Цей подарунок мэни не знадобыться. Бо вже маю чоботы на останне життя... (Дядя Сёма в волнении всегда переходил на ридну мову). Дак ты визьмы соби це взуття, тэпэр вже як подарунок вид мэнэ.
   - Дякую, дядя Сёма, тилькы воны мэни дуже вэлыки будуть...
   - А ты личи, що цэ - як бы твои чоботы. Як бы - на вырост тоби.
   Антон обнял Семёна Иосифовича, и они долго сидели молча.
  
   Прошло три месяца. Однажды, прямо в разбитку, где как раз шла "перестрелка" с "немцами" ("немцами" быть никто добровольно не хотел, приходилось быть "немцами" по жребию, через считалку: "На золотом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной, немец, хто ты есть такой? (В считалку пришлось добавить "немца"). Прибежал гонец:
   - Антоха, позырь, тама бабка твоя знайшлася, сыдыть у Доры. Тебя Дора вызывае! Антоха, бабка, мабуть, шамовку притараканила, не пустая ж приканала до тэбэ, дашь шматок, не затырь, понял?
   По рассказам матери в начале войны Антон помнил, что у него где-то в Макеевке есть бабушка, которая - мамина мама. Тогда ему было шесть лет.
   А когда Антона с крыши вагона, с обеих сторон сразу, взяли в "клещи" дяди в синих фуражках, они забили плотняком шпаной клоповник в КПЗ (камера предварительного заключения) и стали пытать поодиночке: кто что помнит о родных местах и родителях.
   Пацаны, как партизаны, стояли насмерть, легавых они, по наущению взросляков, обязаны были водить (мести пургу - врать!).
   Однако Антон чудом выжил в оккупацию и уже сам хотел найти крышу над головой. Поэтому, попав в "клоповник" (КПЗ) по пятому заходу, он сразу сообщил всё, что запомнил от матери: фамилию мамы и место, где живёт родня его мамы: город Макеевка.
   Так он и оказался в Макеевском детдоме N3. Детдомы в то время, через ЗАГСы, усердно разыскивали родственников своих воспитанников и, случалось, небезуспешно. Так, например, Доре Борисовне не без труда удалось разыскать только по известной в округе фамилии бабушку Антона, едва она возвратилась из эвакуации в Горьковскую область. Переговоры с бабушкой проходили трудно и вначале без участия Антона.
   Анна Семёновна, бабушка Антона, не имела средств на содержание внука: она не получала пенсию. В то время многие, не имеющие трудового стажа, не получали пенсий (бывшая аристократия, бывшие заключённые, тунеядцы и сельчане, не выработавшие нормы трудодней и приравненные к тунеядцам!). Анна Семёновна, как жена крупного коммерсанта, относилась к "лишенцам" первой категории - "буржуинам", она никогда не работала на "совдепию" (на сатану!) и не хотела хлопотать пенсию (у сатаны) из принципа. Она всю жизнь крутила ручку "Зингера" - швейной машинки - и сама поставила на ноги шестерых детей, после смерти мужа, вернувшегося с войны, ещё той, Первой, - "лёгочником" - он попал под газовую атаку...
   Дора Борисовна была членом комиссии ГОРОНО по опекунству и усыновлению Она пояснила, что оформить опеку Анна Семёновна не может, как не имеющая соцобеспечения, а без опекунства она не сможет получить на Антона продуктовые и товарные карточки: замкнутый круг! А без опекунства отдать внука бабушке насовсем Дора Борисовна не имела права. Порешили, что бабушка напишет заявление и сможет забирать внука Антона на воскресные и праздничные дни в виде гостевания, до разрешения бабушкой вопроса о её пенсии. (А это, к сожалению, означало - никогда!) С тем и порешили: объявить ситуацию Антону.
   Антон постучался (Дора приучила!) и вошёл в кабинет. На стуле перед ней сидела пожилая, хорошо одетая женщина (портниха ведь!).
   - Вот, Антоша, радуйся! Это твоя бабушка! Мы нашли Анну Семёновну, и теперь ты сможешь ходить к ней в гости...- объявила Дора Борисовна, - подойди к ней!
   Антон неспешно, без эмоций, подошёл к женщине, которая обняла его и заплакала. За её спиной Дора подавала Антону знаки: "Обними бабушку, скорее!"
   Но Антон был в непонятках: "Как же так? Других детей забирали из детдома насовсем домой, когда находились родственники, а его... только в гости?..
   - А я вспомнил бабушку! Когда я болел, перед войной ещё, какая-то тётя с огнём ставила мне "банки", а бабушка совала мне под нос жёлтого жирафа, чтоб я не орал...
   - Да, да, Антоша! Он до сих пор хранится у меня дома, твой жёлтый, плюшевый жираф! - Анна Семёновна была растрогана: вспомнил-таки внучек её, хотя ему было всего четыре года! Узнал бабушку!
   Поскольку Анна Семёновна жила в семи километрах от Макеевки, Дора послала за Семёном Иосифовичем, чтобы взял у Готлиба (завхоза института) линейку (пролётку) и отвёз Антона с бабушкой к ней, на её рудничный посёлок Бурос, в её собственный флигель. Это был небольшой домик в углу двора, в котором до революции жила бабушкина прислуга. А когда пришли красногвардейцы и выдрали у Анны Семёновны с мясом серьги из ушей, она "подарила" два краснокирпичных дома школе, для учителей, а сама переселилась с шестью детьми во флигель.
   НИИ имел свой "транспорт": двух лошадей, грузовую бричку и лёгкую, "пассажирскую", на рессорах, повозку - линейку. Марк Васильевич Готлиб, завхоз НИИ, без проблем давал свой "транспорт" детдому в обмен на уход за лошадками и хлопоты по очистке конюшни Семёном (Сёмым!), в чём ему, с огромным удовольствием, помогали не только пацаны, но даже девочки из старшей группы. Жеребцам они дали женского рода имена: Сирота (он? она?) и Звёздочка - за белое пятно в виде звёздочки на лбу. Они охапками носили лошадкам траву, тщательно собирая по всей территории НИИ и подсушивая её.
   Но вот подошло время идти в школу. Для Доры это была головная боль, похуже даже, чем дисциплина в детдоме и добывание пропитания и одежды. Дело в том, что бо*льшая половина воспитанников были так называемые "переростки", которых школьные учителя называли "мученика*ми" и скрепя сердце выставляли им, без опросов у доски, тонюсенькие тройки. Это были дети, которые не учились в школе во время немецкой оккупации, или беспризорники. Их, по возрасту, садили сразу в третий, а то и в четвёртый класс, минуя первый и второй, по негласному правилу: спровадить детдомовца в ремесленное училище, РУ (в народе - ростовский урка) даже после третьего класса, со справкой, что он "ученик четвёртого класса". Так, например, рядом с Антоном на школьной парте в третьем классе сидел Валька Бугаев, четырнадцатилетний пацан, с боевой медалью "За отвагу" на груди! Тогда это было оч-ч-ень серьёзно, и ни один учитель не отважился бы поставить Вальке двойку: Валька в открытую носил трофейный тесак, и его как огня боялись все жуковатые и местная шпана. Говорили, что некоторых Валька уже пырнул.
   Антон был из таких же: его посадили сразу в третий класс, промеж двух отличниц, и он старательно, высунув язык, перерисовывал на уроке арифметики столбики с делением и сердился на девчонок, когда эти "столбики" оказывались у них с разными уголками в "делителе" и палочками "итого". Перевод в четвёртый класс школа ему "нарисовала" чисто из жалости и понимания, но предупредили Дору, что с детьми надо заниматься дополнительно, в стенах детдома, а школа "рисовать липу" не имеет права, ибо имеются жалобы со стороны училищ, куда приходят со школы "переростки", даже не умеющие толком писать и читать.
   Ага! Придумали! Заставить заниматься на дому этих вольных жителей вольного города Данцига не было никакой возможности. Они охотно выполняли все хозработы, но ни в какую не желали ни минуты заниматься дополнительно, кроме времени на "самоподготовку" для выполнения домашних заданий. И то: одна отличница решала задачи, а остальные девчонки переписывали в тетради готовые ответы пацанам, которые в это время "воевали" в разбитках.
   Но не бывает худа без добра! Или, по закону равновесия, добро должно где-то и чем-то компенсировать зло. Когда Дора пожаловалась Анне Семёновне, что внучек, мягко говоря, слабо готов к учёбе в четвёртом классе и требуется работа с ним, бабушка тут же схватилась за идею: Дора отпускает Антона в школу на посёлке Бурос с проживанием у бабушки, а Анна Семёновна торжественно пообещала сделать Антона отличником "начального образования", с получением "Похвальной грамоты"! Ведь учителя жили в одном дворе, в бывших бабушкиных хоромах.
   Для пользы дела Дора Борисовна нарушила все параграфы и инструкции, сама приехала, проверила, как живёт Анна Семёновна и... отпустила Антона к бабушке на проживание и учёбу. И даже выделила кое-какие продукты: муку, сахар, крупу и растительное масло из нормы, положенной Антону в детдоме.
   - Пока у вас всё хорошо, потому что вы много работаете. А если, вы, не дай Бог, заболеете, что тогда? - поостереглась Дора от своего смелого, "самостийного" решения. Ведь в ГОРОНО она сама стояла на страже Закона!
   - А тогда Антошик мигом прибежит к вам и сообщит, он эту дорогу уже знает. А у вас же он по спискам проходит. У меня он, как бы - условно, для подтягивания в учёбе!
   Анна Семёновна, вырастившая шестерых детей, понимала, что метод повара из басни Крылова "Кот и Повар" повлиять на внука нотациями и уговорами не сработает: после вольницы пацаны взрослых всерьёз не принимали, а все их советы отторгали.
   Бабушка пошла другим путём. Кроме пленного немца Франца, уголь ей стал приносить завербованный на шахты украинец Опанас. Их, целым эшелоном из "теплушек", под конвоем, чтоб не разбежались, привезли из Западной Украины. Некоторых поселили по соседству, в общежитии. Когда Опанас не приходил несколько дней с углём, вечером бабушка послала Антона к нему в общежитие с кукурузными лепёшками. Нужда сближает людей.
   - Отнеси, Антоша, Опанасу покушать, он такой слабый был в прошлый раз. Мабуть, не в силах уже уголь носить...
   В каждый приход в общагу Антон наблюдал одну и ту же картину. Наскоро смыв угольную маску с лиц холодной водой, редко кто - с мылом или с содой (большой дефицит!), измученные непривычной тяжёлой работой под землёй, молодые сельские парни по очереди, на керосинке, варили себе мамалыгу прямо в оловянных мисках. Без масла, сахара и соли (всё это продавалось только по карточкам и дорого стоило).
   Опанас тоже сварил себе кашу и ел, выскребая подгоревший слой на дне миски, оловянной ложкой. Ложка эта была уже наполовину источена от ежедневного скобления подгоревшей мамалыги. Па веках глаз у Опанаса были чёрные обводы, как у модниц, и от этого он в своей худобе смотрелся, как живой труп.
   - Опанас, скажи, а сколько классов ты окончил в школе? - Антона потрясло убогое жилище парней и полуголодное существование.
   - Тры класу. А вон ци, - Опанас указал на парней, - почти уси трохи бильш вчилыся: воны по чотыры закинчилы. Бо бильш у нас нэ було.
   У Антона в голове заклинилось: так это и он со своими тремя классами вот так жить будет? Скрести дно оловянной миски, пока ложка не сотрётся до ручки! И шамать одну пустую мамалыгу? Ужас! И четвёртый класс их не спас от забоя в шахте...
   Антона долго потом постоянно преследовало видение этих мисок со сточенными оловянными ложками и страшные чёрные маски от несмытого угля на лицах этих молодых, но измождённых стариков!
   Анна Семёновна попала точно в цель! Забегая вперёд: Антон окончил четвёртый класс с похвальной грамотой и потом всю жизнь учился, окончив два вуза и самостоятельно изучив иностранные языки... Он стал капитаном дальнего плавания и даже - литератором.
   В новой школе соседом по парте у Антона оказался болгарин Дима (Димитр) Карамелев, они быстро сдружились. Дима с сестрой росли тоже без отца и тоже - впроголодь, мать работала в школе уборщицей и получала мизерную зарплату.
  

0x01 graphic

Димитр Карамелев, 1953 г.

  
   А через три месяца случилось то, чего так опасалась Дора: бабушка сильно заболела и уже неделю не вставала с кровати. Она угорела: закрыла заслонку печи раньше времени и отравилась угарным газом. Зима 1947 года была очень холодной. А отапливаться было нечем...
   Такой вот наблюдался парадокс при родной советской власти: селяне умирали от голода, а жители Донбасса замерзали без угля! Новый министр угольной промышленности А.Ф.Засядько поклялся Сталину перевыполнить план по добыче угля, который ежегодно проваливали: не было кадров, а шахты были полузатоплены. Их взрывали дважды. Вначале - наши, при временном, планомерном отступлении, затем - немцы, при бегстве. (А 17 ноября 1941 года Сталин подписал Приказ N0428, предписавший "Разрушать и сжигать дотла все населённые пункты в тылу немецких войск". О том, что в этих, оставленных врагу населённых пунктах живут-выживают наши люди, Вождь как-то не подумал). Благо, его опричники из НКВД не очень ревностно исполняли этот людоедский Приказ!
   У шахтёров появилась издевательская крылатая фраза: Дадим Стране угля, хоть мелкого, но до хрена. Это после того, как ради плана жителям Донбасса продавать уголь прекратили - всем, кроме как (за деньги и по лимиту 2 тонны на семью) шахтёрам на подземных работах. А в одном кубометре (считай, одна подвода) - полторы тонны угля. И вот как его растянуть на всю долгую зиму? Если уголь "Голубовский", то горит, как порох, а если антрацит - того одной закидки хватает на два часа. Но, чтобы тепло не улетало в трубу, прикрывали заслонку. А на ночь, когда угли гасли, чтобы сохранить тепло, закрывали заслонку совсем. На этом бабушка и попалась. Чуть не погибли оба...
   Воровать уголь с железнодорожных платформ было смертельно опасно: военизированная охрана стреляла без предупреждения. Поэтому после школы Антон, как и другие пацаны, ходил к отвалу террикона и собирал кусочки угля, выброшенные с породой в отвал. Там же попадались и куски дерева от подземного крепежа сводов штрека, ведь дрова в Донбассе - на вес золота.
   Беда приходила со снегопадом, снег прятал под своим покровом угольки и дрова.
   Шахтёрами в забое работали женщины, пленные немцы и, после освобождения Западной Украины, завербованные из сёл молодые люди. Понятно, что никто из этих категорий "шахтёров" в стахановцы не рвался, шахты требовали восстановления, и планы по добыче "трещали". Потому-то новый министр и рванул тельняшку на груди и обрёк жителей Донбасса на вымерзание! А ещё, словно в издёвку, продуктовые нормы шахтёрам по карточкам и зарплата были ниже, чем при оккупантах.
   Войдя в Донецк 21 октября 1941-го, немцы первым делом объявили: всем гражданам выйти на свои рабочие места, по прежнему месту работы, и тогда они будут получать зарплату и паёк. А шахтёры, по личному указанию фюрера, будут получать усиленное питание и увеличенную зарплату. Саботажники данного распоряжения будут отправлены в концлагерь и будут работать принудительно, но уже без оплаты труда... На следующее утро у ворот шахт и предприятий выстроились очереди. Разбежавшиеся по сёлам перед приходом немцев "забронированные" шахтёры дружно вернулись на родные шахты. При средней зарплате 300-500 рублей шахтёрам положили - 800 рублей. И продукты по карточкам (на 5 дней): хлеб - 2,5 кг, мясо - 200 г, масло - 100 г, крупа - 500 г, сахар - 200 г, овощи - 3,5 кг - на одного человека. На иждивенцев была установлена пониженная норма. Но сверх нормы по карточкам педантичные немцы кормили шахтёров прямо в штреках, под землёй, чтобы они не делились с семьёй, не теряли физическую форму и повышали производительность труда. За питание у шахтёров высчитывали из зарплаты по 5,5 руб. в день.
   С приходом наших, шахтёров кормили уже только в Инте, Воркуте и Парце, за колючей проволокой, как коллаборационистов, сотрудничавших с врагом на временно оккупированной территории. А вновь набранные питались, прихватив из дому кузовок с чем Бог послал...
   Пленные немцы почти не охранялись. Благодаря врождённой дисциплинированности, на работу, в забои, они ходили чётким строем, под командой своих офицеров. Однако при возвращении офицеры допускали некоторую послабуху своим подчинённым: им разрешали идти "вне строя": многие пленные тащили на плече перевязанные шнуром по два отборных куска угля, антрацита. Им дозволялось относить эти куски по уже знакомым адресам, и хозяйки кормили, чем могли, этих грязных, измождённых людей. Смертность среди пленных была видна всему посёлку: аккуратные деревянные кресты стройными рядами росли, как грибы, тут же, рядом с лагерем.
   Один такой пленный, молодой парень двадцати трёх лет по имени Франц через 3-4 дня приносил бабушке по два куска угля. Бабушка готовила к его приходу мамалыгу, кусочек хлеба и сладкий чай на таблетках сахарина. Франц всё пытался поцеловать бабушке руку и твердил: "Данке! Данке!".
   Существовало три вида продуктовых карточек: рабочая, иждивенка и детская. И соответствующие им нормы на хлеб: 800, 600 и 400 грамм в сутки. Свои иждивенческие 600 грамм бабушка делила на три раза по сто грамм внуку и себе. Ведь внук карточки не имел. Поэтому пленному Францу бабушка отдавала свой кусочек хлеба, и Франц понимал это.
   Умирали от дистрофии не только пленные немцы. Умирали и вербованные, умирали и местные жители. В Донбассе, как и во всей Украине царил голод...
   Антон спал ближе к двери, из щелей которой сквозил холод из коридора. Поэтому Антон быстро отошёл от угара, молодость взяла своё, он не потерял сознания и быстро распахнул все двери. Подтащил потерявшую сознание бабушку к порожку коридора, дальше не смог, и побежал к учителям за помощью. И произошло чудо: бабушка выжила. Но очень ослабла.
   Бабушка зарабатывала шитьём варежек, бурок (стёганые суконные сапоги) и бюстгальтеров. Варежки и бурки она шила тогда, когда удавалось купить на базаре или с рук шинели у пленных немцев или у наших демобилизованных солдат. Свою продукцию она не очень успешно продавала на местном базаре. С базара бабушка неизменно несла кукурузную крупу, ряженку и чай, без которого она не представляла жизни и называла себя: "Я - чайный алкоголик!"
   Первое, от чего стала страдать больная бабуля - отсутствие заварки чая! Нет никаких лекарств - это ладно. А вот без чая Анна Семёновна мучилась. Деньги в доме давно закончились, как только бабушка перестала ходить на базар. Пенсию она не получала, доходов никаких больше не было!
   Из готового к продаже товара были только лифчики бабушкиного производства.
   Антон спросил:
   - Ба*шка, а можно я займу тебе "коробушку" заварки у училок, в нашем дворе?
   Коробушка - это валютная мера заварки чая у ворья - спичечный коробок.
   - Запомни, Антошик! Никогда, ничего, ни у кого НЕ ЗАНИМАЙ. Испортишь дружбу. И сам никогда, никому, ничего не давай в долг! Давай обязательно, но без отдачи! Просто - дари. Ведь ещё Христос сказал: "Не оскудеет рука дающего"! - Заволновалась Анна Семёновна.
   И тут присутствующий при разговоре друг Димитр предложил:
   - Бабулю, а давайте мы с Антошей понесём на базар ваши лифчики и продадим! И купим вам чай и сахар...
   - Да кто же у вас купит лифчики? Это же женский интим! Ой, уморил, - даже рассмеялась Анна Семёновна, любуясь честной, искренней мордашкой красавчика-болгарина.
   После горячих уговоров бабушка всё же дала им четыре лифчика и надписала карандашом номера и цену. Антон и Димитр отправились на базар.
   Два часа на базаре царило веселье и подначки за их спинами, но купить ни одна тётка не рискнула. Димитр, не унывая (он никогда не унывал!), натянул самый большой лифчик себе на голову и подошёл к самой крупной тётке, торгующей крупой:
   - Тётечка, дорогая, посмотрите на меня, это точно ваш размер. Купите за один стакан крупы! Ну не можем же мы пустые вернуться домой!
   - Ладно. Я знаю, чьи вы. Берите стакан крупы. Деньги потом принесёте. - Тётя, игриво улыбаясь, продолжила: "А лифчики будешь надевать, куда им положено, но попозже, лет через десять!"
   Идти домой всё равно было не с чем: не было чая и сахара, а бабулька ждёт. Что придумать? Не воровать же, Боже упаси! Бабуля умрёт от ужаса!
   И тут Антон спохватился:
   - Дима! Аля-улю! А чоботы у меня под кроватью лежат. Помнишь, показывал? Давай загоним! Оторвут с руками! - заволновался Антон.
   - А бабулю разрешит?
   - Дак мы ей ничего не скажем! Ты её займи базаром, а я сха*паю чоботы с-пид кровати и - айда на балочку! Туфли-то мои, а я за ради ба*шки на всё готов!
   Только развернули оклунок с туфлями на толкучке, как сразу "нарисовался" пижон средних лет в шубейке нараспашку, каракуль-пирожок на голове, и в валеных, белых, фетровых сапогах - писк моды, над губой - тонкие усики. Явно - из блатных.
   - И шо ви, молодые скачо*шники-форточники, просите за эти "тёмные" колёса? - прошепелявил по-воровски дядя. (Скачошники - квартирные воры).
   - Какие тёмные? Они - светло-коричневые. А просим четыреста рублей, - пояснил Дима, малосведущий в "фене".
   - "Тёмные", значит - краденые. Стало быть, плачу* - половину, за риск. Какой размер?
   - Ничего не краденые! Это мне подарили. А размер - не знаем, тама восемь с половиной на подошве написано, - оскорбился Антон.
   - Ясно. Импорт. Сорок второй размер. Иде ж такое место, шо такие коцы шибздикам дарят?
   - В детдоме подарили!- пропустил оскорбление мимо ушей Антон: он не хотел терять стоящего покупателя.
   - О! Молчу! Раз ви босо*та, - беру коцы, Но так, шоб купить, сколько?
   - Вам же русским языком сказали - четыреста!
   - Даю триста пятьдесят. Тольки из почтения к подрастающему жулью. Вот "Скороходы" стоят всего 250. Правда, они - из кожимита и на резине.
   Дядя расстелил на снегу носовой платок, снял свой сапог и примерил туфлю. Потом отсчитал деньги: - Приносите ещё ваши "подарки". Да не "светитесь", как сегодня! - Дядя кивнул через плечо: невдалеке маячил "легавый", как напоминание о прозе жизни. Дядя так и не поверил в россказни пацанов о подарке, да ещё в детдоме... Нонсенс!
   Перво-наперво отдали долг доброй тёте, которая позычила стакан крупы. А после, как учила бабушка: "Туда идёшь по базару - только прицениваешься, а назад идёшь - покупаешь", прошли базар вдоль и поперёк и накупили полную наволочку "шамовки": хлеб-паляныця пшеничный, сахар-рафинад кусковой - целых полкило! Чай китайский - аж две пачухи. Ну и молоко с ряженкой. Бабе, для поправки, купили полкило сливочного домашнего масла - аж 32 рубля завалили и десяток яиц - 12 рублей! Всё! Теперь - гуляй, рванина! Бегом, домой!
   Запыхавшиеся от бега, вывалили сокровища на стол и стали шуровать печку "голубовским": у "ба*шки" уже блестели глаза, она увидела пачки чая.
   - Спасибо вам, мальчики, но я уже всё поняла: за мои лифчики столько не накупишь, а воровать вы не станете. Значит, Антоша продал свои "чоботы"... Я рада за вас. Хорошими людьми станете. Добрыми. И - не горюй, Антон. У тебя будет ещё много красивых туфель и, может, даже заграничных, как те, что ты продал ради меня...
  

0x01 graphic

Антон с воспитательницей Эллой Иосифовной, босой...

  
   1947 год, лето. Детдомовцы в совхозе Сахно работают на огородах совхоза. За хорошую работу по прополке болгарского перца и помидор селяне подарили Антону собаку Джека, а детдом подарил фланелевую рубашку. Обувь детдомовцы носили только в школу...
  
   В оккупации, в 1942 году, в Таганроге, когда Антошка уже прибился к беспризорным пацанам (мать в облаву немцы угнали на принудработы, рыть укрепления в прифронтовой полосе), они вдвоём со "взросляком", греком Костой (которому было уже 15) совершили кражу. И эта кража стоила человеку жизни...
   Дело было так: в жаркий день два офицера разделись на берегу моря и побрели по мелкоте на глубокую воду. Наверху, на крутом обрыве стояли их ДОТы, и немцы, по очереди спускались вниз охладиться. Море здесь было очень мелкое и им приходилось далеко, метров на сто, вброд, заходить на глубину.
   Пацаны заметили, что вещи без присмотра. И прикинули, что добежать к своим вещам по воде немцы не успеют, даже если заметят воровство. Пацаны подкрались к одной из опрокинутых лодок, поближе к одежде, а потом Антон подполз к аккуратно сложенному обмундированию. Наверху лежал маленький, компактный фотоаппарат TENNAX. Антон сунул его себе за пазуху и оглянулся на Косту. Тот сигналил ему: "шманай карманы, внутри френча и в брюках - сзади". Дрожащими руками Антон обнаружил два кожаных портмоне и мигом юркнул назад, за лодку. Коста быстро опустошил бумажники и бросил их в сторону одежды. Там ведь были документы, пусть хоть их найдут немцы и успокоятся!
   На базаре нашли "Курного", безногого солдата (без одной ноги), который торговал махоркой и принимал у пацанов бычки (окурки), расплачиваясь просяным хлебом по таксе: напёрсток табака - скиба хлеба.
   Рейхсмарки на рубли Коста поменял: один к десяти. А диковинный фотоаппарат взять наотрез отказался: "Я туда не хочу!" И он указал туда, где на базаре была установлена виселица на 5 персон, и она пустая не стояла. Немцы объявили воров врагами германской нации и вели с ними безуспешную войну самыми жёсткими мерами.
   Чудо-фотоаппарат "TENNAX" на 96 кадров, по совету Курного, сдали почти задарма барыге на толкучке. А через неделю увидели на виселице этого барыгу с табличкой на груди: ВОР. Пацаны обомлели: или барыга оказался человеком, не сдал, или немцы не стали долго разбираться. Такие вещи были ведь у каждого третьего офицера и только у немцев, и такие вещи не продавались. Стало быть, унтермэнш (недочеловек!) - вор!
   На Антона этот случай так повлиял, что потом он никогда и ничего не воровал. Его мучило раскаяние. И он рассказал Анне Семёновне об этом случае. Вот почему бабушка уверенно сказала, что воровать они с Димитром не станут...
  
   Работая капитаном, Антон много раз покупал себе и семье заграничную обувь, но, всякий раз он вспоминал те свои, первые в жизни, заграничные модные ЧОБОТЫ...
   2013
  
  
  

МИТРОФАНУШКА

(К сожалению, - быль)

"Не хочу учиться, а хочу - жениться!" "Недоросль", Денис Фонвизин

  
   Двое суток после прихода из рейса, положенных на отсыпку и похмелку, не дали. Только пришвартовались, на борт сразу поднялись почти все службы и партком. Что случилось? Экипаж был озадачен. Вроде никто из ЦК в последнее время не окочурился, приспускать флаг не требуется...
   Рейс к берегам Канады, на Большую Ньюфаундлендскую Банку для приёмки свежего окуня с промысловых судов сработали досрочно, с претензией на премиальные... А тут - какие-то непонятки, намёки...
   Капитан производственного рефрижератора ПР "Братск" Михаил Ефимович Щеголютин ходил всегда в передовиках и был ветераном рыбной отрасли Калининграда. За что и "презентовали" его новеньким, прямо с верфей Копенгагена в Дании судном - морозильщиком "Братск".
   Поднявшиеся к нему в каюту главный капитан Прозоров и его заместитель, тоже капитан дальнего плавания, Валентина Дмитриевна Назарова имели озабоченный и загадочный вид, И не торопились с разъяснениями.
   Капитан Щеголютин славен был олимпийским спокойствием, все эмоции спускал двумя-тремя закрученными тирадами русского народного сленга. Но! Только в своей каюте и, упаси Боже, не в святом месте - на капитанском мостике, в рулевой рубке.
   Главный капитан был даже покруче капитана Щеголютина по части спокойствия, он был просто непробиваем. И его любимый постулат был: "Всякая бумага должна вылежаться, а коль - пожелтела, так - в урну её, не читая!". И, несмотря на всякие "заходы" Щеголютина, только нахмуренно сопел, сохраняя загадочность.
   Поговорили о делах в рейсе, о том о сём, но когда коснулись о перспективах на следующий рейс, тут-то Валентина Дмитриевна и "раскололась" о причинах суматохи: ПР "Братск" министром рыбного хозяйства направляется в Африку, в экспериментальный рейс для приёмки и обработки лангустов, предназначенных для кремлёвского спецраспределителя. Вместе с "Братском" выходит группа средних рыболовных траулеров (СРТ) из пяти судов для добычи этих самых лангустов. Рейс будет - валютный, с четырьмя заходами в Сенегал (порт Дакар) и в Гибралтар, на обратном пути, для "отоваривания"... Кредитное письмо выдадут капитану "Братска" "от порога до порога", а сопровождающим его рыбакам - по обычной смете: только за переходы с промысла в инпорт и обратно. А поскольку группе СРТ заходы в инпорт не планируются, то они получат поощрительные чеки ВТБ (Внешторгбанка, называемые в морском народе - фантиками) "за участие в производстве деликатесной продукции".
   Ба! Такого ещё сроду не бывало: чтоб платили валюту повремённо, за весь рейс "от выхода из порта до прихода в порт"! "Хто ж это такой благодетель и чего ради?" Вот - вопрос и он пока без ответа... А ответ не глубоко закопан. Он - в сыночке Митрофанушке...
   Но! Самое главное! Провожать "Братск" в рейс прибыл замминистра МРХ Семёнов Игорь Митрофанович.
   И - ещё раз но! Он прибыл не один, а в сопровождении жены и сына Митрофана, семнадцати лет от роду, которого он отправляет в этот рейс мотористом...
   ПР "Братск" будет стоять в порту в ожидании, пока министерскому сыну Митрофану оформят визу и загранпаспорт. А тем временем и "зачистят" экипаж от "невыездных", имеющих визу только в рейсы без заходов в инпорты и недостойных валютного рейса.
   Пункт Устава работников МРХ, в котором начертано: "Экипаж набирает капитан судна, либо отдел кадров с его одобрения" - сказка для белого бычка. Экипаж подбирает отдел кадров и партком. И тот, и другой - с одобрения... КГБ. И до самого момента отдачи швартовов капитан не ведает: с кем он пойдёт с риском для жизни делить радость и невзгоды...
   После выгрузки судно поставили в Индустриальную гавань торгового порта, где непосвящённому наблюдателю открывалась такая картина: до обеда по трапу поднимался имярек с сияющим фэйсом и с чемоданом в руце, а после обеда этот же имярек спускался по трапу с погасшим фэйсом и наполовину опустевшим (водку-то "распрезентовал" сдуру!) чемоданом, а навстречу ему поднимался другой имярек с сияющим фэйсом и чемоданом в руце. У этого, второго, оказалась "лапа" мохнатей! Или успел настучать на первого! Глухая борьба шла уже неделю, и у всех членов команды чемоданы стояли у дверей наготове, а документы лежали в кармане: а вдруг в это самое время на площади Ленина (в прошлом - "Адольф-Гитлер-Плац" ) в особняке, где вплоть до Победы располагалось Гестапо, хтось, читая его секретное досье, ставит на нём жирный крест красным карандашом : "Не рекомендуется!"
   И только два члена экипажа выражали неописуемый восторг и тайную значимость: стармех Девиси Кириллович Картозия и помполит Марк Максимович Щербак (по кличке "Крыса" - за его повадки и внешнее сходство: два маленьких глаза, суженные к переносице, под густыми бровями, и "вострый", чуткий носик).
   Прижатые капитаном, они сознались, что были представлены в парткоме мужеподобной даме, со следами бурной жизни на лице и суровыми манерами министерши, которая распорядилась взять опеку над её несовершеннолетним сыночком Митрофаном "под личную ответственность". Оба заверили даму, что волос не упадёт с головы мальца (в 17 лет-то!), а комфортная жизнь на судне ему будет обеспечена, на уровне, как если бы принимали Самого! Замминистра МРХ.
   Ни малограмотный стармех-курсовик Картозия, с четырьмя классами за плечами, ни бывший партсекретарь свиносовхоза Щербак в руках не держали книг О. Генри, где в рассказе "Вождь краснокожих" есть весьма поучительный эпизод, когда пацан "задал жару" своим похитителям.
   А - зря! Тогда б они не ходили гоголями, а предпочли бы даже лишиться валютного рейса, но избежали бы ой многого!..
   Говорят, что глаза - "зеркало души". Так вот у Картозия эти - вылупленные, навыкате - зерцала в разговоре с подчинёнными выражали нескрываемое презрение, а в присутствии особ рангом повыше излучали сердечную преданность и безмерное уважение. Но со своими механиками он общался как барин, а мотористов просто не замечал. Любимая поговорка у него была: "Вот вы у меня допрыгаетесь - я в машину спущусь!". И это была сущая правда: командовал "Картуз", в основном, из каюты и то - через своего заместителя, второго механика Юру Кузуба.
   У помполита Щербака его мутные, водянистые органы зрения выражали одно: "Как бы чего не вышло! Не лишили бы..."
   И Картозия и Щербак нутром понимали своё шаткое жизненное положение. Поэтому свалившаяся на них министерская миссия опекать чадо предполагала серьёзное укрепление шатких тылов и карьерный рост.
   Второй, грузовой, помощник капитана Антон был важной персоной на судне в том смысле, что разносортный груз по номенклатуре и партиям со сдавших рыбу судов он не только размещал в трюмах, сепарируя партии, но и вычерчивал на огромных листах использованных морских карт - карго-планы, в цвете и пометках, понятных только ему одному. Всё свободное от вахт и подвахт время Антон корпел над этими огромными схемами - карго-планом. Второе его занятие - уже личное, - он ежедневно выполнял несколько упражнений по английскому языку из учебника для неязыковых вузов. Все переборки его каюты были увешаны таблицами неправильных глаголов, времён, памятками и морскими терминами.
   Именно за таким занятием Антон услышал за спиной присутствие постороннего. Он обернулся. В проёме открытой двери нерешительно топталось ОНО, чадо, о котором гудел уже весь судовой народ: прибывшие с тайной благодарностью, а списываемые - с проклятьями вслух, как в одесском дворике...
   Чадо внешне походило скорее на нежную, несформированную девицу, чем на юношу. Над пухленькими губами и аккуратным носиком на Антона внимательно и вопросительно смотрели два огромных серых глаза.
   - Вы занимаетесь английским? - заулыбался белозубый гость. - Можно к вам? Меня зовут Сэм. По паспорту я - Митрофан, но мне больше нравится - Сэм. А вас - как? - Он вошёл в каюту.
   - Проходи. Меня зовут Антон. Второй штурман. Да, для моряка - английский - второй родной. Ни в школах, ни в вузах языку не обучают. Там тянут кота за хвост с грамматикой до полного отторжения. А разговорный в итоге у всех - на нуле. Чё, я - не прав?
   - Ещё как вы правы! Я в школе любил только один предмет - английский, так эта стерва, англичанка, даже не спрашивая меня, выводила мне двойки. Я возмутился: почему тогда не нули, ведь не вызывала же вообще? Ну, и обозвал её безмозглой курицей. Она возненавидела меня за то, что я - стиляга. Пришлось переводиться в другую школу. А то моя маманя вообще хотела эту тётку уволить с работы... Но школу я бросил. Надеюсь, что папаня не отпустит меня в солдаты, я даже драться не умею... А там, говорят, дедовщина...
   - Ты это... не величай меня, давай на "ты". А язык изучать давай вместе - приходи, когда будет желание. Мне нужен собеседник для тренинга- диалога. А ты знаешь о том, что ты уже прямо сейчас можешь спокойно разговаривать на английском языке? Ведь если сосчитать, двести слов ты знаешь? Уверен - наберётся у тебя такой запас! А люди, в общении, сами того не замечая, применяют всего двести слов родного языка! Значит: не хватает смелости и тренинга! Вот этим мы с тобой и займёмся: смелостью и тренингом!
   Антону парень сразу понравился: не гордый и даже - застенчивый. У высоких родителей отпрыски, как правило, с гонором, зазнайки, а этот - нет.
   Наконец, кадровая чехарда закончилась, паспорт Сэму "нарисовали", и "Братск" вышел в экзотический рейс к островам Зелёного Мыса, Западная Африка.
   Накануне вечером Антон собирался для похода в кафе "Лето". В ресторан попасть, не застолбив место загодя, было проблемно. А в кафе работала знакомая буфетчица Света и по телефону можно было зарезервировать место. Что Антон и сделал ещё днём.
   - Вы!.. Ты куда собрался, Антон? - В дверях стоял Сэм.
   - Да - в кафешку. Я всегда перед отходом в рейс хожу поесть по-человечески мяса и жареной картошки. У нас-то кормёжка однообразно паршивая. А в валютных рейсах и того хуже. Экономят валютную прибавку в 13 копеек для отоварки презентов домой, к приходу: сигареты, шоколад, пивко, "кока-кола". Валюту морякам платят только за переходы из района промысла в инпорт и обратно. Хватает разве что на бутылку да жёнам косынки с гипюром купить...
   - Антон, возьми меня с собой. У меня деньги есть. Мои родители сегодня уже улетели, а у меня в городе никого знакомых нет, - взмолился Сэм.
   - Не вопрос! Одевайся. Только - скромнее: скинь с шеи цепь с черепом и костями. Мы же с тобой - не пираты. Маникюр смой! Его носят только гомосеки! Даю тебе полчаса. Жду! Время пошло.
   В кафе "Лето" Света Дегтярёва зарезервировала целый столик прямо перед своим буфетом, чтобы легче было пообщаться.
   - Я знала, что не один придёшь. Ты - с другом? Слушай, а ко мне подруга пришла, тоже Света. Ты её знаешь, дочка зама ОблУВД. Мамашка отпускает её только ко мне. Но я же не могу отлучаться из буфета. Можно, я к вам её подсажу, она - весёлая и симпатяшка! - попросила Света.
   - А она не старая? Сэм, ты не против?- спросил Антон.
   - Да ей двадцати лет ещё нету! И ты её знаешь! - удивилась Света.
   - Антон, я только рад буду познакомиться с девушкой, зовите, Света, вашу Свету! - обрадовался Сэм, его застенчивости и след простыл.
   Вечер удался на славу. Антон, как обычно, "ходил по столам", друзья затаскивали на отходную рюмку, а к часу ночи он удрал на судно до развода мостов через реку Прегель. Сэм сидел, ворковал, как голубь, со Светой и не пропускал с ней ни одного танца. Оторвать Сэма от Светы, чтобы увезти его на судно, было невозможно. Он сказал, что будет провожать Свету, вплоть до сведения мостов, а деньги на такси у него имеются в достатке. Ну как лишать парня романтического свидания? Антон чётко проинструктировал Сэма, как добраться в порт, и уехал на судно, ибо с раннего утра были отходные таможенные оформления деклараций по его заведованию: гофротара и грузы для сопровождающих траулеров.
   Свою вахту, "собаку", Антон стоял с полуночи до четырёх утра и с полудня до 16 часов. Прозвана вахта "собакой" потому, что в это время ночи не спят только собаки, воры и проститутки.
   Днём на вахту к Антону в рулевую рубку тихонько постучал по переборке Сэм. В это время судно следовало к Балтийским проливам по безлюдному Балтийскому морю.
   - К вам можно?
   - Тебе даже нужно: изучать судно. А вообще, чтобы знал, в рулевую рубку посторонним заходить запрещено, - разрешил Антон.
   - А я не посторонний. Я - вахтенный моторист. Стармех поставил меня на вахту со вторым механиком Юрием Борисовичем для обучения. Для начала он обучил меня делать откачку воды из льял. Вот он и послал меня посмотреть, как она вытекает за борт. (Если б второй механик знал, к чему это приведёт...). А ты мне карту покажешь, где мы сейчас находимся?
   В рулевой рубке в это время, кроме Антона, находились два его рулевых матроса. Они по очереди, час через час, стояли на руле и зорко смотрели вперёд. С этими матросами Анатолием Кузякиным и Германом Казанским Антон прожил не один месяц, пройдены не одна тысяча миль, поэтому отношения были весьма доверительными, но без панибратства.
   Матросы были одинаково смышлёными, сообразительными: они следили за потенциально опасными судами по пеленгатору, по радару, составляли сами метеосводки на берег, а при чистом горизонте учили вместе английский.
   Антон подвёл Сэма к генеральной морской карте и показал, где мы сейчас находимся и куда направляемся. При этом Антон оговорился, что иностранные суда обычно сокращают путь на почти трое суток, следуя немецким Кильским каналом, но советские суда обходят Ютландский полуостров, Данию, вокруг, чтобы не тратить инвалюту, как плату за проход каналом.
   - И дорого стоит пройти этим каналом? - поинтересовался Сэм.
   - Копейки. По сравнению с тем, сколько стоят эксплуатационные расходы нашего судна в сутки. Не говорю уже о сэкономленном времени, - пояснил Антон.
   И тут в разговор тихонько влез хитроватый Герман:
   - А ты, Сэм, закинь папе РДО (радиограмму): Так, мол, и так: непорядок. Или трое суток по бурному Северному морю, или семь часов хода Каналом и - в Ла-Манше! Экономия! А мы в Хольтенау, на входе в Канал, агенту закажем пивка и "Кока-колы" со жвачкой.
   - А как мы закажем "Кока-колу" и жвачку? - проглотил крючок Сэм, и глазки его заблестели.
   - А начпроду дадим списочек, он будет заказывать капитану представительские и нам закажет. А после с нас удержит, когда нам начислят валюту, - делал своё чёрное дело Змий-искуситель Герман.
   - Так я щас! Я пойду к радисту и дам РДО папе! - заторопился Сэм.
   - Так ты поспешай, а то к вечеру мы уже завернём на север, в Зунд,- поторопил Сэма Герман. Антон и Толя "Кузя" только ухмылялись: "А пускай он потрясёт своего пахана, хоть какая-то польза от "сынка" будет!"
   Через пару часов удивлению капитана Щеголютина не было предела. Радист вручил ему "Правительственную" РДО: "Экономии времени и средств обязую следовать Кильским каналом = Семёнов".
   - Сработало! - веселились Антон и его матросы, когда судно завернуло на юг, в Кильский канал.
   Капитан Щеголютин, не подозревая закулисной возни, важно раздувал щёки: "Уважают! Не каждому разрешают ходить Килем!"
   А старпом Алексей Григорьевич Фомичёв, спокойный, как все гиганты, ухмыльнулся и сказал Антону при приёме вахты: "Сознайтесь, ваша работа?"
  
   На входе в Кильский канал с разрешения капитана вручили начпроду свои записки для шипчандлера (агента по снабжению). Антон помогал начпроду в качестве переводчика. Он заглянул в заказ Сэма. Кроме ящика "Кока-колы", пива, шоколада и жвачки там значились ещё и три бутылки французского "Мартеля". Антон спросил Сэма: "А коньяк-то кому заказал?"
   - "Мартель" заказал как презент стармеху и второму механику, - невозмутимо ответил Сэм.
   - А третью бутылку?
   - А третью - себе. Для кофе! - заважничал "бывалый моряк" Сэм.
   Как-то на ночную вахту к Антону на мостик снова поднялся "сынок".
   - Антон, помоги! Этот мудак радист не хочет брать у меня радиограмму. Говорит, что моя РДО - чушь, и его лишат лицензии за хулиганство в эфире!
   - Покажи РДО!
   В написанной Сэмом радиограмме его новой подружке Свете, кроме романтики, на полстраницы была подпись "Сэм" после семидесяти слов "Люблю".
   - Пойдём к начальнику радиостанции. И так его больше не называй, он хороший парень. И подожди меня, я зайду к нему один.
   Радист объяснил Антону: "Этот пацан Митрофан написал 70 раз слово "Люблю". А частная РДО не превышает 50 слов. Я ему объяснил, что в радиоцентре круглосуточный контроль за эфиром со стороны КГБ. А капитан подписал ему РДО, не глядя".
   - Ну, хорошо. Пускай он напишет слово "люблю", а в скобках напишет "тысячу раз". Передашь? Разве ты не видишь, с каким "чмо" мы имеем дело? Подыгрывай ему, как больному. А то - куда ещё нам деваться? Сынок Хозяина... Да вычеркни втихаря 69 его "люблю" и - передавай!
   - Иди, Сэм, отдавай свою РДО, только подправь её немножко, - радист знает, что говорит, - упокоил Сэма Антон.
   На протяжении всего рейса, после этого конфликта, начальник рации почти ежедневно брал у Сэма самые несусветные тексты его РДО, вычёркивал всю чушь и бред и фактически сам переписывался с этой Светой.
   Когда шли вдоль берегов Испании на мостик поднялся Сэм.
   - Антон, почему мы никуда не заходим? Вот и в Испанию не зайдём, да?
   - Каждый заход нам санкционирует наш Главк или Митнрыбхоз. Несанкционированный заранее заход в инпорт возможен только в случае экстренного пополнения запасов воды или топлива. И того, и другого у нас - достаточно, мы только вышли из родного порта, - пояснил Антон.
   Лучше бы он этого не говорил!..
   Разговор с Сэмом происходил ночью, а утром принимающий вахту третий механик был в ужасе: на предыдущей вахте второго механика и вновь обретённого крупного специалиста-моториста в лице Сэма вся пресная вода ушла за борт, о чём третий механик и доложил стармеху. После шока, стармех Картозия вошёл в каюту капитана с сомнением: выйдет ли он из каюты капитана живым. После получасового трёхэтажного мата из каюты капитана туда вызвали Митрофана. С невинной улыбочкой, как на духу, даже с некоторой гордостью за успешно выполненную сверхзадачу, Митрофан во всём сознался: это он включил 25-кубовый насос на осушение танков пресной воды за борт!
   - Пускай "спасибо" скажут, что я не топливо выкачал за борт, - с ухмылкой изрёк Сэм, выходя из кабинета капитана.
   Крыть было нечем! Второй механик Юрий Кузуб сам обучил Митрофана делать откатки балласта за борт... А как он проглядел запуск насоса - ответ был дан самим Митрофаном: заступив на вахту, Митрофан подарил своему механику... бутыль французского "Мартеля", и тот отправился к себе в каюту "принять на грудь" пять капель. А когда он, полутрезвый, спустился в машину сдавать вахту - дело уже было сделано! "И его не переделаешь", как говорили древние турки, посадив на кол не того, кого следовало...
   И было принято решение: второму механику объявить строгача. Сэма, без сопровождения самого стармеха Картозия, в машинное отделение больше не пускать, "пущай валяется в каюте и дует в свой саксофон". Так будет безопаснее. А у замминистра МРХ Семёнова попросить заход для пополнения запасов воды в Лас-Пальмасе, на Канарских островах. Другого выхода не было, ведь "на хвосте" висели пять траулеров! Кстати, те поплелись вокруг Дании и должны были подойти позже, хотя их выпровадили заблаговременно. Пройти Кильским каналом им, естественно, не разрешили, а второго сынка у них на борту не было!
   Заход в Лас-Пальмас "папа" разрешил, но с оговоркой: бункеровка и закупка овощей для экспедиции - на рейде, без увольнения экипажа в город.
   Сэма такая формулировка озадачила: ведь он сбился с ног, выпытывая у экипажа номенклатуру бизнеса в Лас-Пальмасе: что можно "загнать" или "ченженуть" в Лас-Пальмасе? Ответы ветеранов бизнеса были неутешительны: кроме наручных часов "Командирские" и фотоаппаратов "ФЭД", которые лавочники берут за копейки (5 долларов!) на сувениры, выставляя их в витрине, других контрабандных товаров в России не водится. С матрёшками и шапками-ушанками в тропическом Лас-Пальмасе давно - перебор!
   На рейде Лас-Пальмаса судовой агент Антонио быстро подогнал танкер-водолей к одному борту, плашкоут с овощами и фруктами - к другому, и... первый помощник потерял покой: экипаж занялся "ченджем" (обменом) с экипажами плавсредств. Крыса мотался от одного борта к другому, моряки, конечно, разбегались (Виза!), но Сэм и не думал прятаться от Крысы: у его ног уже стояли банки пива, "Кока-колы" и бутыль испанского вина. Маманя, конечно, снабдила сыночка долларами...
   Лангусты, или лобстеры, это морские раки, но без клешней. Размеры - до 60 сантиметров, а вес - до 4 кг. Являются деликатесом. Защитой у них служат острые шипы на панцире. Обитают на глубинах от 20 до 150 метров, на шельфе. Ведут загадочный образ жизни: то сбиваются в плотные стаи, то выстраиваются в организованную цепочку и уходят на глубину, в океан.
   В районе Сенегала и островов Зелёного Мыса обитает "Португальский розовый" лангуст. Французы ловят их ярусами с корзинами-ловушками и живьём, в трюмах с проточной морской водой (в бортах прорезаны щели), доставляют во Францию и Бразилию. Цена одного кг доходит до 25 $.
   ПР "Братск" встал на якорь в видимости порта Дакар, как только обнаружил суда французских ловцов: на корме у каждого громоздились штабеля запасных корзин-ловушек и бамбуковые шесты буёв.
   Наши траулеры подошли и сразу стали варварски утюжить тралами ареал обитания лангустов. Тралы таскали круглосуточно, лангусты не имеют привычки к вертикальной миграции, они, бедолаги, всю жизнь ползают по грунту. Вот тут их и настигали русские тралы с мощным грунтропом (нижней подборой трала), утяжелённым чугунными грузилами.
   На ПР "Братск" на палубе, по обоим бортам, уже заработали два больших, на 4 куба каждый, металлических чана для варки лангустов перегретым паром. СРТ стали подходить к обоим бортам и сдавать - по счёту! - лангустов и прилов: скумбрию, луфаря и рыбу-капитана. И то, и другое шло в морозильные камеры. Вся палубная команда в это время работала в рыбцехе. Туда же, для пользы дела и знакомства с процессом, помполит, на правах гувернантки, отправил своего инфанта Митрофанушку с погонялой - Сэм.
   Через день к Антону в каюту впорхнула в истерике технолог Алевтина Правосудова. Она растирала по щекам тушь с ресниц вместе со слезами:
   - Антон! На кой хер прислали ко мне в цех это "чмо"? Там, в цехе, остановилась работа и идёт клоунада. Над чем потешаются, я не поняла, все "гогочут", но не говорят в чём дело? Ты сходи в цех, там твои рулевые Кузякин и Казанский работают на упаковке ставриды в короба. Тебе-то они скажут: кто там закопёрщик бардака?
   Алевтина, русская красавица с повышенным размером груди и плотными ягодицами, вчерашняя выпускница ЗапРыбВТУЗа, была девушка поднаторевшая в работе с мужицким "отвязанным" контингентом: она уже работала рыбмастером на практиках и второй год технологом на "Братске". Могла послать и по матушке, а то и приложиться "гострым" кулачком: никаких вольностей! А тут - такая "пробуксовка"? Бунт! Что за дела?
   - Успокойся, Аля, я сам щас схожу в цех и всё выясню, из-за чего эта "буза"?
   Алевтина встала с диванчика и шагнула в сторону двери... И тут сам Антон повалился со смеху и сквозь смех выдавил: "Вернись". Алевтина недоумённо повернулась к нему: "Что такое?"
   - Подойди к зеркалу и посмотри на свою попу! - продолжал заливаться смехом Антон. Когда Алевтина повернулась к Антону спиной и шагнула к двери, он увидел на её туго обтянутых треником ягодицах наклейки с надписью: "Колодка жирная, без головы", а ниже, мелко: "ставрида"...
   Наклеиванием этикеток занимался Сэм. Как он изловчился на потеху бригаде "отмаркировать" свою начальницу Алевтину, - ловкость рук и никакого мошенства...
   - Всё! Я пошла к помполиту! Это он привёл ко мне в цех этого разгильдяя! А я его в цех больше не пущу!- лицо Алевтины пылало обидой и гневом.
   - Так! Жизненное пространство на нашем корабле у Митрофанушки сократилось до размеров каюты и столовой экипажа. Но, мне думается, он не сильно будет опечален, - заключил Антон.
   Погода стояла жаркая, воздух - до 30Њ, а вода - до 27Њ. Наши траулеры долго хранить свежьё на палубах не могли и через каждые два траления подходили к борту "Братска" на сдачу рыбы и лангустов. Вместе с уловом они периодически сбрасывали на борт "Братска" и затраленные ими улики нашего варварского способа лова - ловушки французов.
   И вот к нашему свободному борту подошёл французский краболов и обратился с просьбой к капитану Щеголютину вернуть затраленные ловушки.
   Он сказал, что обращения его к капитанам СРТ ни к чему не привели, поскольку капитаны не говорят ни на одном языке: французском, немецком, английском, он вынужден от имени группы своих краболовов просить капитана "Братска" о посредничестве для возврата этих дорогих орудий лова.
   Если бы француз знал, с кем он решил поиметь дело, он плюнул бы на свои ловушки. Ибо ни капитан Щеголютин, ни его старший помощник Фомичёв (из военных!) тоже "ни бэ, ни мэ" по-английски! А тут под ногами вертелся Сэм и свободно тарахтел с французом о чём-то о своём! Ну, капитан и воспользовался подвернувшимся под руку переводчиком, пока гонец побежал будить второго знатока - Антона.
   Щеголютин сказал Сэму: попроси у капитана карту постановки их ярусов с ловушками, а мы передадим эту карту на все СРТ, чтобы впредь избежать коллизий с их ловушками. А те ловушки, что оказались у нас на палубе, мы возвращаем с нашими извинениями.
   И тут подошедший к борту сонный Антон услышал нечто совершенно противоположное из уст толмача Сэма. Сэм сделал "вольный" перевод: он сказал французу, что "мы тралим скумбрию в нейтральных водах, имеем на это полное право, а ваши ловушки мы будем вам отдавать по таксе: одна ловушка - одна бутылка вина!" Француз согласно закивал головой и дал команду вниз, на палубу. Капитан Щеголютин, считая инцидент исчерпанным, дал команду вернуть французу его ловушки и покинул крыло мостика. А в это самое время на бросательном конце приняли с краболова шесть литровых бутылей "Бордо", а на борт краболова сбросили шесть ловушек.
   - Приходите ещё! - крикнул французу мастер гешефта Сэм. - И другим передайте: "Одна ловушка - одна бутыль!"
   О том, что мы работаем в нейтральных водах Сэму объяснил Антон. А об установленной таксе Антон услышал, подойдя к борту, и усомнился: "Неужели это идея безукоризненно справедливого капитана Щеголютина?"
   Тут же заволновался и помполит Крыса: команда расхватала бутыли с вином без его на то высочайшего позволения. Крыса пошёл к капитану выяснять странную международную халяву: так и до парткома дойдёт, и он может потерять партбилет, а с ним - сытную кормушку и тёплый хлев...
   Капитан от неожиданного поворота результатов саммита даже опешил. И вдруг всё понял:
   - Так этот стервец Митрофан всё сотворил, я ж не понимал, о чём он там чирикает с французом! Я говорил одно, а этот хлюст переводил отсебятину! Не подпускать пацана к борту, даже к нашим траулерам, он и там придумает какой-нибудь гешефт! А ты куда смотрел? Тебе поручили этого пацана, вот и ходи за ним по пятам, пока не вернём родителям! - напустился капитан на помполита.
   Свободное пространство на судне ещё урезали для Сэма.
   Но то ли ещё будет! Впереди - заходы в инпорты...
   Помполит, в негодовании, помчался искать Сэма. Тот стоял на корме с капитанской удочкой и удачно таскал полуметровых луфарей. На нём были только шорты, на шее - массивная цепь под золото с медальоном "Череп с костями", а на кожаном поясе, в ножнах, - огромный охотничий тесак. На голове - косынка с надписью "Las Palmas". На чёрных от солярки ногтях блестел розовый лак.
   Крыса ещё не остыл от капитанской трёпки и подскочил к Митрофану со словами:
   - А ну немедленно отдай мне свой кинжал и приведи себя в пристойный вид! Ты позоришь высокое звание советского моряка! - заорал он, с напускной суровостью солдафона.
   Митрофан медленно повернулся к помполиту и безучастно сказал:
   - Подойди ко мне поближе, козёл. Я всажу нож в твоё поганое жирное брюхо и скину тебя за борт. И никто из этих ребят (на корме сидели с удочками ещё четверо моряков) не станет свидетелем. Правда, ребята? Чтоб больше ко мне на метр не подходил, понял?
   - А мы ничего не слышали и не видели. О чём это вы?- ответили рыбаки.
   - Я всё понял. Я буду жаловаться твоим родителям. Ты мне угрожаешь!
   А французские ловушки палубная команда быстро приспособила, опустив их по обоим бортам, и стала "курковать" шейки лангустов "для дома, для семьи", благо в трюме было минус 20 градусов!
   Капитан Михаил Ефимович с диалектикой был не в ладах. Он просто не знал о её существовании. И вот на этом он и попался! По законам диалектики инициатива всегда наказуема! Законы диалектики: единство и борьба противоположностей, гармония и симметрия, закон равновесия, когда Добро уравновешивает Зло - всё это вместе взятое сработало не в пользу капитана: ведь он хотел, как лучше, а получилось - наоборот!
   Опухнув от сна и безделья, кэп знал: работа крутилась автоматом без его участия, ну и ещё нескольких лодырей, не стоящих вахту, как то: помпа "Крыса", начрации, начпрод, стармех, доктор, настоящий СЭМ (старший электромеханик, а не самозванец Митрофан), рефмеханик и красотка судового масштаба - Алевтина. Они повадились на корму ловить на крючок дурную рыбу: каждые 30 секунд вытаскивали полуметрового луфаря и рыбу-капитана. Работу поставили на поток, и два подвахтенных матроса едва успевали таскать наполненные корзины в морозильный цех: столько зажарить было невмоготу. Закопёрщик этой кутерьмы - кэп - прямо распухал от гордыни! Такому клёву не поверят на берегу ни в жизнь!
   Но! Диалектика сработала вчистую: "Не высовывайся"! Из Москвы прилетела РДО: "Силами подвахты организовать круглосуточный лов придонных пород зпт тысячу крючков закупить заходом инпорт зпт предварительный план 6 тонн/мес. сверхплан аккордной оплате ясность подтвердите = Семёнов"...
   Мать честная! Вот, блин! Откуда ж заммина Семёнов пронюхал? Не иначе "сынок", туды его мать, заложил! Точняк! Радист раскололся: Сэм похвастался пахану, что он чуть ли не центнер луфаря надёргал за пару часиков, шутя... Вот так вот! Удовольствие превратили в обязаловку из-за сынка-хвастуна... Пришлось приказным порядком организовывать подвахту...
   С берега поступила команда: следовать в Дакар, сдать мороженую скумбрию и прилов того самого луфаря. Пополнить запасы пресной воды. И, конечно, идея не умирает в одиночку - закупить тысячу рыболовных крючков и леску... Для воплощения рацухи - рыбалки на крючок...
   Стармех Картозия и помполит Щербак пришли к капитану.
   - Михаил Ефимович, что делать? Не пустить этого хлюста на берег мы не имеем права, а пустить - он может сбежать за границу и попросить политическое убежище, с него станет! Может быть, нам взять у старпома наручники и незаметно приковать его к себе на время увольнения? - растерянно предложил помполит. Стармех молчал и хмурился: его карьера тоже была под вопросом. А впереди ещё инпорты... Жуть! Влипли!
   - Вы в своём уме или от страха "з глузду зъихалы", як кажуть на Вкрайини? А вы подумали, что скажет вам после этого его отец? А мать? А если во французских газетах появятся снимки: в увольнение русские идут, скованные наручниками. Они и так говорят, что увольнение "тройками - это есть "Скованные одной цепью" несчастные русские моряки... Нет уж, идите вместе с Митрофаном, он - посерёдке, а вы - по бокам, и - ни шагу в сторону! Отвечаете оба головой. Взялся за гуж, не говори, что не дюж!
   Само слово "Африка" ассоциируется с джунглями, бунгало из пальмовых листьев и размалёванными чёрными туземцами в набедренных повязках. Каково же было удивление моряков, когда они ещё с моря увидели ослепительные высотки утопающего в буйной зелени тропической флоры более чем двухмиллионного мегаполиса! Это - Дакар. Столица и крупнейший порт на самой западной точке Африки - полуострове Зелёного мыса. Население с окрестностями - два с половиной миллиона жителей! А всего в Сенегале - 13,7 млн. жителей. А в соседнем Конго - 75 млн. жителей! Вот вам и бунгало с пальмовыми крышами!
   После швартовки в огромном первоклассном порту у каюты помполита выстроилась очередь: он комплектовал пресловутые "тройки", выдавал под роспись паспорта и назначал старшего. Когда дело дошло до "коренника" Антона и его "пристяжных", Анатолия Кузякина и Германа Казанского, помпа заартачился:
   - А ты, Антон, пойдёшь вместе со мной, стармехом и Митрофаном. Помполит закрыл плотно дверь каюты и заговорщицки прошептал:
   - Ты нужен как переводчик. Мало ли что этот шалопай станет говорить французам. Ещё и политическое убежище запросить может. А мы со стармехом языка ведь не знаем! Так ты подстрахуешь!
   - Я что, похож на идиота? Хотите на меня перекинуть свою ответственность? Я, в отличие от ваших стукачей, соглядатаем быть не подписывался. Я пойду в город со своей вахтой. Ну, ещё и Алевтину согласен пригласить, она просится пойти с нами на пляж.
   - А тогда я вообще не пущу тебя в увольнение, - разозлился помпа.
   - А я у тебя и не собираюсь спрашивать разрешения. У меня один начальник - капитан. Ты забыл, наверное, что я - беспартийный. А капитан уже составил график, кто из штурманов и когда пойдёт в город...
   Крыса беспокоился не зря. Уже за проходной порта они (Сэм, а по бокам стармех с помпой, типа "Двое сбоку, ваших нет!") столкнулись с двумя молоденькими монашками-француженками. Одна из них держала в руках банку для сбора пожертвований, а вторая - плакатик с надписью на французском и английском языках. Сэм подал фотоаппарат стармеху и попросил разрешения у монашек сделать кадр, где он стал между ними и даже слегка приобнял их. Монашки дружелюбно и игриво улыбались: хоть и монашки, однако же - француженки! Стармех щёлкнул затвором ФЭДа.
   - А теперь станьте вы оба к этим девушкам и бросьте в банку пару франков пожертвований, а я вас щёлкну за таким добрым благотворительным делом, - обратился Сэм к своим стражам.
   Стармех и помполит переглянулись, помялись, но решили не злить подопечного. Они взяли по одному франку у Сэма и демонстративно, под щёлканье затвора, глядя в камеру, опустили деньги в банку: дескать, мы - тоже люди!
   Если б они умели читать по-французски или по-английски, то пришли бы в ужас от содеянного ими только что аполитичного деяния. Ибо на плакатике и на банке было написано: "В помощь пострадавшим от коммунистической агрессии в Конго!" Позже, когда Сэм покажет им снимки и сделает перевод надписей, они будут унизительно заискивать и чуть не ползать на коленях, вымаливая у Сэма фотоплёнку. За такой компромат придётся точно выложить партбилет, как это случилось с помполитом Юрием Феденёвым: в партком прислали фотку спящего пьяного Феденёва, на заднице шортов которого была надпись суриком: "Слава КПСС!".
   Но эта подлянка со стороны Сэма не стала последней. С непривычки шляться бесцельно по огромному мегаполису стало троице невмочь, и они, попив пивка в ближайшем баре и прикончив фотоплёнку, направились к проходной порта. И тут, у этой окаянной проходной, опять их настигла неожиданная встреча: из проходной вывалилась группа поддатых моряков с рядом ошвартованного французского контейнеровоза. Французы сразу смикитили, кто перед ними: только русские моряки уныло, "тройками", топают домой, на судно в то время, когда все моряки мира только выползают на гулянку! Просто так пройти мимо французы не могли и решили покуражиться над затурканными идеями русскими:
   - O! Russie! Come on together to bordel! Do you want yang mademuasel? False girls? Prostitutes? (О! Русские! Пойдёмте вместе в бордель! Вы хотите молодых шлюх? Проституток?
   Оба сопровождающих Сэма распознали только последнее такое знакомое до боли слово, почувствовали насмешку, насупились и решили прошмыгнуть в проходную. Но тут вдруг открыл рот Сэм. Указывая пальцем на съёжившегося помпу, он радостно откликнулся на заманчивое предложение:
   - O, yes! This seaman very wants to have contact with black lass? Please, introduse his, because he is very like of black lass! - и Сэм сделал попытку попридержать помполита.
   Перевод: О, да! Вот этот моряк очень хочет иметь дело с чернокожей шлюхой. Представьте его ей, потому что он очень любит чёрных шлюх.
   Услышав такое, француз расхохотался и вцепился в помполита:
   - Come on! Please, come on, dear friend to bordel! (Пойдём! Пожалуйста, пошли, дорогой друг, в бордель!).
   - П-п-у-с-ти!- заорал помпа, высвобождаясь от хватки француза. - Девис, помоги! А Сэм стоял в стороне и заливался счастливым смехом.
   - O! Russien - queens! - расхохотались французы и отпустили перепуганного помпу (Перевод: О! Русские - "королевы", т.е.-гомосексуалисты, на морском сленге).
   Первый поход Сэма на берег чуть не стоил его "дядькам" месячной валютной ставки. В зоомагазине Сэм увидел миниатюрную обезьянку "мармазетту", которая умещалась в бокале для шампанского.
   Он схватил за грудки своих "дядьков": "Отдавайте всё, что у вас есть, я куплю эту обезьянку!" Но, слава Богу, у них у троих не набиралась нужная сумма: это чудо природы тянуло на тысячу долларов, а советские мариманы сроду не держали в руце такие деньжищи... И "дядьки" облегчённо вздохнули.
   Рейс подошёл к концу, прошло четыре месяца, в трюме лежали около ста тонн (поштучно!) замороженных лангустов и так называемые "шейки" лангустов, а на самом деле - это их хвосты - чистое мясо! И 500 тонн рыбы.
   Говорят, что на детях довольно успешных родителей природа отдыхает. На Митрофане природа не отдыхала, она на нём совсем уснула. Он не занимался ничем, то есть - совсем ничем. У него в каюте был дорогой саксофон, но он не знал ни одной ноты и играть не умел. И он с саксом только делал импозантные кадры. В каюте не было ни одной книги. Но всю каюту занимали разбросанные грязные вещи вплоть до меховых унт! Которые Сэм безуспешно пытался "толкнуть" вместе с саксофоном, но покупателей не устроила астрономическая цена и подозрение на то, что такая экзотика - краденая! Единственно, чем он занимался с увлечением и ежедневно - учил английский под патронажем Антона у него в каюте.
   За истекшие четыре месяца Митрофан превратился в дикаря из племени "Ням-Ням". Он не стригся, не мылся (кроме купания в бассейне) и не брил свой пушок. В его двухместной каюте не ступала нога нормального человека, тем более - уборщицы. Смрад от гниющих бананов, варёной колбасы и позеленевшего обгрызенного окорока валил с ног любого, рискнувшего переступить порог его берлоги. Палуба каюты была залита разбившейся трёхлитровой банкой варенья.
   За одну неделю до Нового, 1962 года, зашли в Гибралтар - вселенский базар, одно из самых вожделенных мест для моряков всего мира, кроме Сингапура, Бангкока и Манилы. Это места беспошлинной торговли, все товары там продаются почти вполовину дешевле, чем в мире.
   История с увольнением на берег повторилась "один в один". Только осложнена была тем, что судно стояло на рейде и лимит времени для разграбления лавок был строго ограничен движением "ferry-boat" (пассажирского катера) на рейд.
   Антон, как обычно, со своими матросами Толей и Германом отложили в лавках свои ковры и покрывала (надписали название судна, а на борт их покупки доставят сами продавцы) и завалились в бар "Трокадеро", где испанская музыка, кондишен и испанское вино. До катера на рейд оставалось ещё два часа, а всю Main-street, главную улицу Гибралтара, можно вразвалочку обойти за полчаса.
   Спокойное наслаждение троицы было нарушено ворвавшимися в бар ошалевшими "дядьками" (стармех и помпа). Они возопили:
   - Антон! Иди скорее по лавкам, "он" сбежал! А времени на поиски - в обрез! Мы пропали! Надо заявить в полицию и в иммигрэйшен! - заголосили оба, перебивая друг друга.
   - И как он от вас избавился, несчастный пацан? - спокойно спросил Антон.
   - Мы не знали, что в магазине два входа. Митрофан, сволочь, зашёл вместе с нами, мы "пасли" один выход, а он удрал через второй на улицу! На улице кишит толпа иностранцев. Он может прибиться к ним и... тогда нам - конец!
   - На кой ему хрен иностранцы? У него и тут, в СССР, - заграница, с таким папой! Не менжуйтесь, а идите в магазины оружия. Или игрушек. Там тоже продают имитацию под настоящее оружие, только - пневматика. Стреляет пластиковыми шариками, - успокоил их Антон.
   - Антон, пойдём вместе, мы не знаем, как искать такие магазины!
   - Ну, вы даёте! Да скажите "наган" или "револьвер" и вам тут же покажут эти лавки! - Антону не хотелось лишать своих ребят удовольствия посидеть в баре, а оставлять их одних (в присутствии помполита) - за это лишали визы. - Ладно, чёрт с вами, пошли искать!
   В пять минут Антон нашёл магазин оружия, где у прилавка Сэм уже отобрал для себя газовые огромный "Кольт" и, для мамы, миниатюрный женский "Браунинг". Они энергично жестикулировали с горячим испанским продавцом: торговались!
   Антон подошёл и извинился перед испанцем: "Это мой инфант, он - несовершеннолетний. По нашим законам он не имеет права (а кто его имеет вообще у нас, в эс-эс-эс-эре?) иметь такое оружие. Простите, но мы не будем делать эти покупки. Надеюсь, вы меня правильно поняли?..
   Испанец изменился в лице и тут же убрал оружие с прилавка. Сэм был вне себя: "Ну что вам от меня надо, что вы меня преследуете? Антон, и ты тоже - с ними? Мне нужно купить подарок маме! Я выбрал "Браунинг".
   - Да, без проблем! Идём со мной. Щас мы твоей мамане выберем такой парфюм, что все московские подружки сдохнут от зависти. Только "бекицер", как говорят в Одессе, то есть - быстрее, остался час до "фэрри", катера на рейд.
   Начпрод, под строгим контролем всего экипажа, чётко распорядился накопленными валютными "копейками": по 13 копеек в сутки на человека для закупки овощей. Согласно списку, к новогоднему столу он закупил помидоры, огурцы, фрукты. По этой же статье, негласно, вместо картофеля, шипчандлер привёз пиво, кока-колу, жвачку, сигареты "Кэмел" и греческий коньяк "Метакса" (для некурящих и язвенников - развесной лом шоколада!).
   Но фишка сюрприза - доставить испанские яства к новогоднему столу - накрывалась медным тазом! Из-за штормовой погоды накануне, в порт мы приходили, по самым оптимистическим подсчётам, только к третьему января...
   Естественно, все взоры обратили на Митрофанушку: авось у него прорежет номер во второй раз: дадут "добро" пройти Кильским каналом через Германию, сократив путь почти на трое суток? Путь к мозгам и сердцу Сэма лежал через Антона. Только его уважал Сэм, почитая его за своего "гуру" по части изучения английского языка.
   Антон позвал Сэма в штурманскую рубку и, с циркулем в руках, обсчитал ему весь предстоящий путь. Прибытие в Калининград через Киль выходило на 31-е декабря! Не говоря ни слова, Сэм помчался в радиорубку, а через два часа капитан получил РДО - приказ из МРХ - следовать Кильским каналом: "Экономии времени следовать Килем зпт экспортный груз ожидают рефсекции торгпорту = Семёнов".
   Радости экипажа не было пределов! А к Митрофану от скепсиса перешли к респекту - уважухе!.. Волшебник, да и только!
   В порту, на причале, Сэма встречала не только его суровая, как волчица, маманя, доставленная в порт персонально куратором рыбной отрасли из обкома партии Казьминым.
   Среди чёрных "Волг" кураторов обкома и КГБ, в сторонке, стояла ещё одна чёрная "Волга", возле которой стояла Света и радостно размахивала маленьким букетиком цветов.
   С борта судна, как водится, тоже что-то кричали и приветственно махали, в ожидании окончания швартовки, досмотр властями предусмотрительно прошли в Балтийске, у входа в канал: до праздника оставались часы!
   И тут маманя обратила внимание, что все взоры и воздушные поцелуи её Мити (сокращённое от Митрофана) направлены не ей, а в сторону посторонней чёрной "Волги" с милицейским номером! А возле машины суетилась молодая девица и размахивала скромным букетиком. И, похоже, именно её Мите она тоже слала воздушные поцелуи!
   "С этим ЧП нужно срочно разобраться и покончить в зародыше!"- решила маманя, поднимаясь на борт судна. - И когда это успела местная шлюха окрутить мальчика?"
   "Дядьки", прижатые к стенке, поклялись (стармех-грузин - "мамой", а помпа - "партией"), что они не в курсе, откуда свалилась на Митрофана нежданная любовь! Но они в курсе, что он писал ей радиограммы-письма почти ежедневно!
   - Адрес шлюхи взять у радиста! Я ею займусь сама! Мальчик ещё несовершеннолетний! А сейчас вы - посадите его в машину! Никаких встреч с развратными девицами я не допущу! В гостиницу! - скомандовала министерша прибитым "дядькам"...
   - Мама! Ну, меня же Света встречает! Я подарки везу ей и тебе! Дай я выйду к ней. Я хочу познакомить вас! Я приведу её в каюту! - заволновался Митрофан.
   - Сыночек! Тебя ошельмовала вульгарная женщина! Ты должен забыть о ней! Поехали в гостиницу, я накрыла стол, мы с тобой вдвоём встретим Новый год. Папа приехать не смог, он в командировке, - мамаша крепко держала Митрофана с одной стороны, помполит - с другой, а стармех Картозия тащил сзади два баула, с нескрываемой радостью: "Кажись, избавились!"
   Маманя не дала Сэму пообщаться со Светой, они сразу запихали его в обкомовскую "Волгу" и укатили. Тем самым она сделала большую ошибку: Сэм замкнулся в себе и обозлился на мать...
   Купленные Сэмом подарки для обеих женщин мать конфисковала...
   Но прямо от праздничного стола в номере "Люкс" Митрофан от матери сбежал!
   Только на следующий день (праздник!) матери удалось, с помощью куратора, дозвониться до начальника ОблУВД и со слезами поведать ему о пропаже несовершеннолетнего мальчика, по предполагаемому адресу матёрой аферистки.
   Каково же было удивление матери, когда начальник ОблУВД пояснил ей, что, судя по адресу, речь идёт о полковнике Фортунатове - его заместителе по политчасти - это у него есть дочь Света, студентка ЗапРыбВТУза. Он также пообещал послать своего референта к полковнику домой, чтобы уточнить местоположение сбежавшего сына.
   - Не референта пошлите, а - наряд милиции! И срочно доставьте мне сына в гостиницу! А своего зама - накажите по служебной и партийным линиям! Он - соучастник преступления! Это он привозил дочку на причал или - по его распоряжению! Я видела служебную "Волгу"!
   - Я разберусь! - сказал начальник УВД и повесил трубку.
   Митрофан вернулся только к обеду целый, невредимый и... счастливый. С налёта мать напустилась на него с упрёками: как ей было плохо и как он смог променять любовь матери на притворство случайной шлюхи!
   И тут её бесхарактерный и послушный мальчик Митя злобно ощерился:
   - Ты - злая эгоистка. Ты всегда мучила папу, а теперь и меня. Ты обидела меня и мою девушку. Я пошёл к ней, приду поздно. Не бегай за мной. А лучше - уезжай в Москву.
   Как гром среди ясного неба прозвучали слова уже не мальчика, а - мужа, мужчины, Мать лишь насупилась и схватилась за сигарету: "Не на ту напали. Посмотрим, кто кого! Молодая шлюха или мать?"
   На третий день Митрофан не пришёл ночевать в гостиницу, и утром мать помчалась на судно: "может быть, Митя стоит вахту, он же моторист?"
   Вахтенный у трапа только четверть часа назад заступил на вахту, Сэма он не видел, а покаютный досмотр Уставом не предусмотрен. Он лишь вызвал звонком к трапу вахтенного второго штурмана Антона.
   Антон слово в слово повторил сказанное вахтенным матросом и добавил, что ему сейчас не до Сэма: он руководит погрузкой гофтары в рейс! Однако Антон согласился проводить мать в каюту Сэма.
   Каюта не была заперта! Сэм был, как всегда, беспечен и смел!
   Среди разбросанной на полу одежды валялись и предметы чисто женского интима: трусики и бюстгальтер. Сэм мирно почивал в объятиях Светы. На столе - остатки пиршества: вино и фрукты.
   - Первого помощника сюда! Капитана и стармеха! Немедленно! - завопила мать Митрофана. - Факт преступления налицо! Вахтенного помощника - уволить! Это он развёл на судне бардак!
   Раздосадованный инцидентом Антон вызвал помполита к разбушевавшейся даме и ушёл на палубу руководить погрузкой.
   Однако через час Антона вызвали в партком и в Службу главного капитана Прозорова. И в парткоме, и в Службе капитана ему объявили, что он снят с должности за нарушение Устава МРХ - в каюте моториста находилась посторонняя женщина в непристойном виде на его вахте!
   Попытки объяснить, что не установлено, когда женщина прошла на судно и что прошло всего 15 минут вахты Антона до момента обнаружения посторонней женщины, а он, Антон, не шмонает каюты перед заступлением на вахту, а проверяет швартовы, осадки судна и план грузовых операций, услышаны не были...
   Главный капитан Прозоров заявил: "Вопрос уже решён. Вам направлена замена - Алексей Рамбеза. Передавайте дела и пишите заявление на отгулы и отпуск. После решения вопроса о наказании будет решена и ваша дальнейшая судьба!"
   Антон всё понял. Рейс предстоял - валютный "от порога до порога", снова - в Африку, за лангустами. Халява! А сын начальницы отдела кадров Балтгосрыбтреста Веры Ломбертовны Рамбеза не просто так оказался "под рукой", они ждали случая, повода...
   Антон, в отчаянии от бессилия перед родителями сынков, пришёл к капитану Щеголютину и стал возмущаться таким беспределом:
   - Мы с вами год работаем вместе. Разве у вас есть претензии ко мне?
   Но Михаил Ефимович, дитя системы, развёл руками:
   - Я в курсе, но ничего поделать не могу: это - решение парткома и СГК - Службы главного капитана. Моё мнение никто не спрашивал... Так что - извини. Сдавай дела ещё одному сынку - Рамбезе...
   "Кадры решают всё!" - так утверждал Главный кадровик, Хозяин Страны Советов, то есть Страны Восточной деспотии, потому что ни с кем Хозяин не советовался, а подписи подельников под своими решениями он собирал, чтоб оправдаться перед Историей. На такое понятие, как "кадры" он смотрел с двух ракурсов: это - те, которых назначают, и те, которые назначают.
   Те, которые назначают - несчётное поле бледных поганок, корпящих на геморрое по 20-30 лет в прокисшем кабинете - это помазанники, внештатные сотрудники КГБ. Они возносят и низвергают любую особь, подсовывая "объективки" на стол начальника. Должность, премия, жильё и даже орден мог легко "организовать" неприметный червь-кадровик, но мог и низвергнуть, "зарезать" самого инициативного и выдающегося патриота.
   Например, знаменитый подводник, старпом у командира подводной лодки Лунина, участник торпедной атаки на линкор "Тирпиц" в норвежских шхерах (Орден Ленина!), герой становления рыбной отрасли Калининграда - Дмитрий Петрович Камкин был оболган, низведён в ничто и сослан в Магадан безвестными партийными шавками и кадровиками.
   "Циклоп", или просто "Клоп", начальник ОК Пётр Прокопьевич Коновалов получил эти прозвища за внешнее сходство - очки с огромными, как на противогазе, линзами и за откровенные поборы с претендентов на морское поприще. Сам он не брал и маковой росинки, Боже упаси! Но за спиной его постоянно дежурил, на подхвате, хитрован и прохвост, инспектор ОК Мартынюк. Он, по одному взгляду Клопа сверх очков, определял размер мзды и способ её извлечения из трепыхающейся наживки: ресторан, бутылки, наличные: чеки ВТБ для валютного магазина "Альбатрос".
   Пошёл второй год, как Антон был списан с судна и регулярно ходил в отдел кадров и службу флота, добиваясь направления на судно. После всяческих отговорок, кружения "вокруг да около", Клоп вдруг "огорошил" Антона новостью: "А у тебя закончился пятилетний "допуск" на загранплавание, тебе нужна перевизировка!"
   - Ну так и делайте её. Что ж вы целый год тянули? - возмутился Антон.
   - А кто тебе даст положительную характеристику-рекомендацию? Тебя же списали с судна за нарушение Устава МРХ со строгачом! Вот представишь положительную характеристику за год, тогда и поговорим, - равнодушно припечатал Клоп Антона к патовому положению.
   - И у кого ж я возьму положительную характеристику-рекомендацию, если я уже год без работы, без зарплаты и даже без крыши над головой? - растерялся Антон.
   - А это твои проблемы... Пошлём тебя на ремонт, когда освободится место. Вот там и будешь зарабатывать себе новую характеристику... Если кто-то решится тебя рекомендовать, после телеги, оставленной гражданкой Семёновой в кадрах и парткоме Балтгосрыбтреста!.. - проговорился Клоп.
   И по-прежнему остался Антон без каюты, а, стало быть, и крыши над головой. От случая к случаю койку и стол предоставляли друзья-штурманы с судов, стоящих на ремонте, в заводе. Но это была большая проблема, если судно стояло на 820 заводе (военный, бывший - Шихау, строил крейсеры и подлодки для Фатерлянда): там была строгая пропускная система, и ходить по чужому пропуску было опасно.
   Каждое утро Антон встречал вопросом: что поесть, где переночевать?
   Великий таджик - Омар Хайям, умерший за 830 лет до бичевания Антона, хотя и был непоседа, но никогда, по-видимому, не сидел "на биче". Ибо зачем он написал: "Ты лучше голодай, чем что попало есть, и лучше спи один, чем вместе с кем попало!"? Когда Омар сие писал, ему было не 25 лет, как Антону, и в каждом шатре ему был и стол и дом!
   У Антона всё было в точности до наоборот: питаться приходилось чем попало и когда перепало и спать - где попало и с кем попало! Так что, о, Великий и Мудрый - извини...
   Насчёт второго постулата О. Хайяма выходила загвоздочка! И одному-то негде было прислюниться на ночь, не то чтобы удвох! Но морские бичи, закалённые комбытом, и тут находили свет в окошке.
   Однажды один студент РыбВТУЗа пригласил Антона переночевать к себе в студенческую общагу и открыл тем самым ему ноу-хау! В этой общаге бывший актовый зал был превращён в спальню на 30 место-лежбищ под названием "Конюшня". Приходишь, выбираешь пустую кровать и заваливаешься спать. Утром, пораньше, говоришь соседям по койке: "Доброе утречко!" и - линяешь, чтоб избежать допроса. Однажды Антон так осмелел, что пригласил в "Конюшню" даже случайную подружку. И - ничего! Переспали с ней, укрывшись "с головой", а утром, на удивление соседям по кровати, пожелали им "Доброго утра" и - слиняли.
   Мудрая Судьба даёт человеку пару-тройку радостных дней в году, для затравки, чтобы весь год он пребывал в надежде и в ожидании, а жизнь не была в тягость.
   Когда стало совсем невмоготу, Антон в отчаянии, без очереди, ворвался в кабинет Коновалова.
   - Так вы дадите мне направление на судно, или мне повеситься напротив ваших окон? - резко заявил Антон, и ему казалось самому, что он не блефует. Коновалов поднял на Антона свои блёклые, сильно увеличенные линзами органы зрения и спокойно сказал:
   - Можешь вешаться. Мне всё равно. Вон - деревья, напротив окон.
   - Не дождётесь! Я увольняюсь и еду на Дальний Восток, уже прислали вызов. И я снимаю шляпу перед этой стервой-министершей. Чтобы "оттянуться" на мне за своего недоросля Митрофанушку, она "построила" всех плебеев: на судне, Базе флота, в Тресте и даже в КГБ! Но! Как говорят в Одессе: "Кроме мочи, всё остальное - г!.." Прорвёмся!
  
  
   ЭПИЛОГ:
   Митрофанушку встречал на улице Толя Кузякин - бывший матрос-рулевой. Сэм был грязен, оборван, испит - настоящий бомж. Маманя устроила его в моручилище, но его оттуда вскоре выгнали. И дальнейшая его судьба неизвестна. Учитывая его капризный характер, можно предположить, что его забили в какой-нибудь подворотне, не поделив водку.
   Семёнов Игорь Митрофанович, отец Митрофана, в то время непыльно работал представителем Минрыбхоза на верфи в Штральзунде, в ГДР. Он за мзду от немцев лоббировал их интересы при сдаче судов Минрыбхозу - с недоделками. При этом давил на капитанов-приёмщиков судов. То есть, выступал в роли оборотня.
   (Об этом позорном факте: смотри книгу свидетеля тех событий, капитана Леонида Татарина - "Джорджес-банка", рассказ "Селена", стр.25)
   Помполита Щербака М. М. жизнь "слила в унитаз"...
  
  

ЧИСТО АНГЛИЙСКАЯ ПЕДАГОГИКА

Рассказ-быль

   Сначала вся колония несовершеннолетних правонарушителей, "малолетка", хотела затеять "бузу". А получилось всё совсем наоборот -- "азуб"! Та же "буза", только прикольная...
  
   А теперь всё по порядку.

Две будущие "англичанки", студентки почти уже четвёртого курса Иркутского пединститута иностранных языков Таня Новикова и Ира Фёдорова робко /были на то причины/ вошли в кабинет декана. Они пришли за направлением на летнюю производственную практику по теме "Педагогика".

Педагогика - это, как бы по-простому сказать, методика воздействия на ученика, не применяя при этом матерщины. И тем более -- физического насилия. Индивидуальный подход, вроде этого...

- А вы, как гордость нашего института, - язвил декан, - спортсменки, комсомолки и к тому же красавицы, направляетесь на педагогическую практику в колонию для несовершеннолетних пресс-туп-ни-ков, - нажал он на последнее слово для трагизма ситуации. - Практика засчитывается вдвойне -- "за вредность"... За вашу вредность, в основном. Вы знаете, о чём я говорю. С вами, спортивными девушками, сладу нет. Если бы не ваш комсомол, который вам, в общем-то, до тёти Фени, отчислил бы я вас уже давно! Должен отметить однако, что вы девчонки очень неглупые, способные, но... педагогика -- это не ваше. Спорт и педагогика не дружат, такое у меня сложилось мнение. Вот и проверьте себя на экстремальном, я бы сказал, поприще... Денег, правда, в этой системе вам не полагается. Оплачивает институт только дорогу туда и обратно. Ну, кормить вас там, наверное, будут... тем же, чем ваших учеников. Вам же лучше - не растолстеете!..

Ага! Опять Дэк "пролетел": на зэковских кашах Таня и Ира наели такие фэйсы и попы, что тренер упал в обморок и тут же посадил их на "мокрую" диету.

Сколько раз грозил декан отчислить "гордость института" за систематические опоздания, прогулы, связанные с "этим вашим спортом", и, как следствие прогулов, "хвосты". Ибо иностранный язык нахрапом не возьмёшь, язык усидчивости требует, усердия, прилежания. Даже послушания, если хотите! Ничем этим ни Таня, ни Ирина не обладали. Зато у них был задор молодого безотчётного оптимизма и бесстрашие перед проблемами!

Случай подвернулся воздать сполна этим шибко гордым зазнайкам из сборной области по большому теннису! В Качугский район поедут, в верховья реки Лены, в самую глухомань, куда ведёт одна дорога - Александровский тракт.

Место там, в селе Александровском, - историческое и по-своему знаменитое: царская каторжная тюрьма, в 1873 она стала - уголовной. В 1889 году - пересыльной и сразу знаменитой на всю Россию.

А в советские времена все функции пенитенциарной системы слились в этой тюрьме воедино, потому как почти у всех была одна статья УК, пятьдесят восьмая... Потому и - "Централ!".

Оттуда не убежишь и там не забалуешь... И теннис там никакой не нужен, ни большой, ни малый... (В этом Дэк здорово ошибся!)

Возразить было нечего. Дэк был не просто прав во всех отношениях, он ещё многого и не знал! Староста курса, свой парень в доску, покрывал как мог прогулы и загулы. Так это же даже лучше для здоровья Дэка.

У Иры в общаге на стенках комнаты висели приколы:

"Меньше знаешь - дольше живёшь!" (вариант - лучше спишь!), "Знания умножают печали. Библия" и чертеж -- круг, внутри надпись "Знания", по периметру надпись "Непознанное" и пояснение: "Увеличивая круг познания, увеличиваешь периметр непознанного". Дэку стоило бы почитать...

Во-о-о-т она где, эта самая "воспитательная" колония и при ней -- "Спецшкола для несовершеннолетних правонарушителей"! "Малолетка".

Вот туда-то и получили девоньки направление "на исправление"!

Как ни странно, но после разговора с Дэком девчонки завелись: "А, была не была! Пусть - авантюра! Кстати, по-английски adventurer - отважный путешественник, искатель приключений!"

В двадцать лет опыта нет, но есть то, чего потом не хватает всю жизнь. Беспечность - золотой удел только молодости, а в молодости - вся жизнь, как говорят французы!

За образцовую "совковость" Таня Новикова терпела своих родителей на уровне "врач-больной", в полемику и споры с ними не вступала, жила своей жизнью. Окошком в мир стал большой спорт, теннис, тогда ещё не взлелеянный царственными ханжами. Родители (мама - радистка в Речном пароходстве, папа всю жизнь крутил "баранку"), как водилось тогда, пахали каждый на двух работах и счастливы были необыкновенно тем, что двадцатилетний срок ожидания в очереди на автомобиль совпал с накопленной к тому времени суммой, ну и скоро у них наступит эра Аб-солютного счастИя и благоденствИя. В виде собственной новенькой "копейки"!

Дочь поступила в институт сама, а что там делают, в этом институте -- гнезде разврата -- родителям лучше не знать. По той самой теории о знаниях, которые порождают печали.

Один к одному было и у Иры Фёдоровой. На этой почве и сошлись боевые подруги по теннису, мальчикам и добыче шмоток у "фарцы"...

Мальчики старших курсов уже стажировались за границей, из них готовили будущих переводчиков. Они-то и привозили. А ещё учились иностранные студенты, те торговали шмотками напропалую, не скрываясь.

Ира была не городская, из области, имела место в общаге, что очень устраивало Таню. Она неделями не появлялась дома, ночевали с Иркой на одной кровати - "валетом"...

Долетели на "кукурузнике" местного сообщения до райцентра Качуг без проблем... Ха! Но на то и Россия, чтобы всегда были проблемы, а мы их героически преодолевали, ощущая при этом свою необыкновенную значимость и вес! И проблема возникла на переправе через реку Лена.

Паромщик Константин Данилыч на том берегу брал оплату за провоз "борзыми щенками", то бишь самогоном, матрос-кассир на пароме отсутствовал по причине сезонной работы без выходных, и его обязанности, как и обязанности моториста, исполнял сам Данилыч, что его вполне устраивало: получал за троих. Данилыч принял чарку-другую на каком-то из берегов, теперь не упомнишь, но застрял (свален первачом, во качество!) на этом берегу. Он грамотно вывесил табличку: "Перевоз закрыт по техническим причинам" и технически вырубился в роскошной кладовой для тросов. Потому в кладовой, что на последнем вздохе пожаловал свою капитанскую каюту двум настырным и наглым девицам в лице этих самых студенток.

Эх, молодёжь! Самогон выпили с ним, не морщась. И им хоть бы хны! А он-то... Слушать о себе матерщину с обоих берегов сил нету, решил: пойду лягу. А ещё, блин, наобещал девкам найти им назавтра телегу. Там ведь шестьдесят вёрст до лагерей... По Лене-то оно сподручней, да где бензин халявный найдёшь на подвесник? Нужна "валюта". Таковая, правда, всегда имелась у Константина Данилыча под диванчиком. На случай "декохта", то есть полного отсутствия присутствия. Денег, конечно, и её, родимой. Бродила пока!

Валюта тут - "пузырь" или мешок картошки! А вместе эти две российские валюты на столе -- это ж необъяснимый для иностранцев момент истинно российского счастия!

Биография Константина Данилыча Побожего уместилась на двух его запястьях, клеймённых для чисто своих, понимающих людей: на левой руке - якорь, КТОФ /Краснознамённый Тихоокеанский флот, если кто не врубается/ и КОСТЯ. Это - светлая часть Костиного жития. На правой руке - восходящее солнце и кольца на пальцах сообщали о том, что Костя далеко не лучшую часть жизни "отдыхал" как раз в тех краях, куда двигались девчата, -- в лагерях на берегах реки Лены.

Этим и объяснялась особая симпатия Данилыча к девчатам, когда он поделился с ними не только кровом /уступил свой диван/, но и последней бутылкой самогона, что называется, сходу!

- Если кто собирается жениться, - рассуждал Данилыч, как хлебосольный хозяин, одаривая девчат житейскими премудростями , - то жену надо брать непременно из местных! Бурятку! Как у меня! Честный и добрый народ буряты. Упаси Бог брать приезжую городскую, а хуже некуда -- столичную! Она - как бетономешалка: что в неё не кидай, назад один скрежет! Они все алчные, стервы! - Данилыч затеребил давно не стриженую, смоляную шевелюру с проседью на висках загорелой, мозолистой лапой: разволновался при воспоминании о столичных женщинах, схватился за беломорину. Наверное, было от чего волноваться...

- С тех пор, как освободился, так здесь и остался! А куда ехать? Вокруг -- если не дурак, умный, тогда подлый! Норовит на тебе проехать, тебя обжулить, чем и гордится. Вот тебе и заповедь "не укради". Меня вот во Владивостоке столичная вербота обобрала до нитки. Пришёл из полугодового рейса, деньги за рейс она получила по аттестату, ну и её след простыл. Сняла, конечно, все деньги с книжки, на её имя, дурак, вкладывал "для сохранности", говорила, чтоб, значит, не пропил! И даже сингапурские ковры со стен поснимала... Оставила записку: "Извини, ждать не умею и не хочу, не ищи". Вот мы тут живём в таком запустении, что красть не у кого и нечего... Тут эта заповедь "не укради" соблюдается. Да говорю ж: народ местный тут был хороший. Да куда подевался? Деревни стоят брошенные, пустые... Вдоль всей Лены брошенное жильё. Старые умирают, молодые убегают на заработки в города и другие края.

Рано утром девчонок разбудил страшный грохот. Это Данилыч запустил свой двигатель "Шенебек", которому было столько же лет, сколько самому Данилычу -- более сорока.

Могучая Лена в этом месте представляла собой широкую, но мелкую протоку, где к концу лета было всего воробью по колено, однако просто так на телеге или там на машине не проехать, дно каменистое, неровное, с омутами. Без парома, а стало быть без Данилыча, не обойтись. Вот такой он знаменитый на всю Лену - Данилыч.

Небольшие плоскодонки до Качуга ещё ходили, а большие - только до Усть-Кута. С него и начинается Большая Лена!

Константин Данилыч сводил девчонок "на ведро" (реку Лену пачкать нельзя, на всех четырёх с половиной тысячах километров народ пьёт ленскую воду безо всяких очисток, а скот запускает только в старицы-озерца), налил им по стакану своей брусничной настойки "вырви глаз" из ведёрной бутыли, для опохмелки, и позвал наверх, показать себя в деле.

  -- Там, где вы будете школярить, мой бывший командир БЧ-Раз (штурманской боевой части) на атомной подлодке замом работает. Зовут его Пищулин Толя, Анатолий Фёдорович для вас. Очень душевный человек. За что и поплатился, помполит-нелюдь Соцкий на Анатолия Фёдоровича "стучал" без устали на базу... Видимся редко, но приветы и гостинцы друг другу посылаем. Скажете ему: "Мы от Данилыча", и он вас встретит как родных. А я ему весточку про вас кину, знаю - как: через капитанскую радиосвязь!

Данилыч, воздев корявый палец вгору, погордился морской выучкой и продолжал "выучку" студенток:

- "Малолетка", девчата, они хуже взросляков, хуже даже, чем женская зона! Понятий у них нет. Кто с тяжёлой статьей да поумнее из пацанов, те не выпендриваются, тянут до ухода на взрослую зону. На взрослой, чем она строже, тем больше порядка. Там "понты" не проходят. Там всякого до нутра видно. Там уважаемые люди порядок держат. А пацаны - они жестокие, беспредельщики, играют на публику, как будто у них две жизни... Знаю их, приходили к нам на зону. Тяжело вам будет, девоньки... Ну, а коли совсем будет невмоготу, бросайте всё и дуйте к Данилычу. Чем смогу, помогу!

Знал бы Константин Данилыч, как аукнутся его слова... Подводу, как он выразился, а по-русски телегу, найти не удалось на столь дальнее расстояние, шестьдесят кэмэ, зато подвезло Данилычу уговорить дружбана на "Прогресс", дюральку с подвесным мотором "Ветерок", мало топлива жрёт! И дело у него было в той самой деревеньке - Пулино, где находится "малолетка": пару бочек мочёной брусники закупить.

Справа высокий, обрывистый, слева низинный, берега вызвали у девчонок необыкновенный восторг, который воспроизводили они друг другу жестикуляцией ввиду неимоверного грохота раздолбанного "Ветерка". Поговорить о чём-нибудь с благодетелем по этой же причине также не удавалось, только кивали головами на попытки "дружбана" рассказать о местных красотах.

Наконец показалась на взгорке деревня Пулино -- краснокирпичные, двухэтажные здания, окружённые трёхметровым забором. Тоже из красного кирпича. Прямо на заборе пристроились охранные вышки, обмотанные путанкой. По два-три прожектора в разные стороны. Над забором возвышались крыши других построек. Все это - наследие царей и Петра Аркадьевича Столыпина, сделано добротно, навечно.

Причалили к песчаному пляжу у мощного деревянного причала, от которого вверх шла дорога к деревне и к колонии. Стройный лес поднимался прямо от пляжа. Красота!

- И чё делать будем, Ташка, а вдруг нас изнасилуют, я-то вообще ещё с мужиками не спала, я боюсь! - призналась Ира при виде трёхметрового забора с вышками по углам.

- Да против моей правой ни одна тварь не устоит! Два месяца правую тренировали, у тебя ж даже ещё сильнее удар, чем у меня, ты чуть чего --сразу в нос!

- Да ты обалдела, это же непедагогично, а практика у нас какая -- педагогика.

- А у англичан, между прочим, до сих пор идёт полемика: применять, скажем, удар линейкой по рукам или нет.

- Дак этих, наверное, и оглоблей не остановишь!..

Пулиновская воспитательная колония для несовершеннолетних правонарушителей -- это старинные, красного кирпича двухэтажки с котельной посредине. Всё это благолепие окружено высоченным забором. Рядом, снаружи - две двухэтажки для охраны и хозобслуги. И старая деревня "Пулино" с сельмагом, где пожизненно один и тот же ассортимент товаров -- водка, рыбные консервы, курево, мука, шоколад, солдатские крупы и деревенский хознабор.

После недолгого разбирательства, удивления и недоумения на вахте девчонок провели в штаб, к заместителю начальника колонии по воспитательной работе, капитану Пищулину.

Анатолий Фёдорович Пищулин, в прошлом старший лейтенант- подводник, мягкий и вежливый правдолюб, на корню загубил свою морскую карьеру -- не пожелал вступить в партию! И не просто отказался, а ещё и с комментариями, которые даже повторить невозможно... А замполиту лодки, талмудисту и начётчику по фамилии Соцкий сказал, чтобы тот не приближался к нему на три метра, ибо он за себя не ручается!

На АПЛ, атомной подводной лодке, объекте повышенной секретности, сие неуставное вольнодумство было расценено как вызов, как угроза, и он был откомандирован... с повышением в звании, по партийному призыву (он, беспартийный!) отбывать срок вместе с малолетними преступниками в "тартарары". Дослуживать! Воспитателем, раз ты такой умный!

Анатолий Фёдорович за свою безукоризненную выправку, высокий рост и тщательно ухоженную форму заслужил у пацанов кликуху "Фанера", о чём он знал, но, понимая истинный смысл, даже, может быть, гордился. Могли ведь придумать и похуже, но пацаны понимали: "Толя" -- правильный пацан, и у них есть срок, а у "Толи" его -- нету. И очень его уважали.

Пищулин принял девочек как подобает моряку, едва не поцеловав им руки, выставил на стол неслыханную роскошь - растворимый кофе, конфеты "Кара-Кум" и "Мишка на севере"!

А когда девочки ещё и привет от Константина Даниловича передали, Пищулин прямо изменился в лице:

- Он не рассказывал вам о себе?.. А ведь мы с Костей "крестники" одного и того же негодяя замполита. Костя мечтал после "дембеля" уйти работать в Дальневосточное пароходство. Там его брали, что называется, с руками и ногами. Запросили характеристику на визирование. Так вот это ничтожество отписало: "Со слов командира БЧ (с моих, значит!) старшина второй статьи Побожий К.Д. является классный специалист, отличник боевой и политической подготовки, имеет два награждения Знаком "За дальний поход", участвует и так далее"... Командир подписал, схватив первые пару строк. А внизу было иезуитское резюме замполита: "Склонен к употреблению спиртных напитков!". Это на подводном-то крейсере, в полугодовых автономках!) Ну и всё! Это был "волчий билет" на всю оставшуюся жизнь.

Костя ушёл к рыбакам, на краболовы, где работали без заходов в инпорты, а стало быть, без этой чёртовой визы и подлых соцких.

И вот однажды Костя, придя после долгого рейса, посидел с друзьями в кафе, на набережной, попили пивка. Ну, тут ему приспичило заскочить в арку, на Миллионке, поискать туалет. Сзади появились три великовозрастных развязных придурка и загородили выход: "Смотри, Джон (Иван, значит), к нам сами "джины" прибежали!" И - к Косте:

- Ну, ты чё, лошара, не сышал? Снимай, козёл, джоновы "джины", да аккуратно, не испачкай! - ненатурально пробасил старшой. Он надел на кисть кастет и первый ринулся на Костю.

Ну, мог ли моряк-подводник с АПЛ, старшина группы рулевых-сигнальщиков, боевой пловец снять штаны перед молокососами?

- Счас! Я аккуратненько! - ответил Костя. И первому выдернул руку с кастетом из плечевого сустава, а двоих "с хрясом" уложил мордой в асфальт и поскольку было уже совсем невмоготу терпеть - помочился на них, чтобы привести в сознание.

Шпана нашла "зашуганных", придурковатых пенсионерок-свидетелей, и Костя схлопотал пять лет сроку. "Пострадавшие от озверелого хулигана" оказались - сынки... А напал на них первым - Костя! Что ж? Это была, считай, правда. Бабки ж всё видят и всё знают!..

Далее Пищулин довольно подробно объяснил девушкам, что представляют собой его "воспитанники". А их задача - не только проводить воспитательную работу с трудными малолетками, но хоть немного восполнить пробел в знании английского. У пацанов не было учителя весь год: никто не хочет ехать в эту дыру.

Чем ещё, в смысле педагогики, смогут помочь девочки, Анатолий Фёдорович не знал, но рад был любой поддержке. Рад был несказанно: хоть посоветоваться теперь есть с кем.

Ага! Помогут... Поставят "на уши" всю колонию!..

Лучше всего с "воспитанием "трудных"" получалось у "кума" -- начальника оперчасти Сучкова Юрия Ивановича. Этот сгорбленный, кряжистый, неопределённого возраста, молодящийся мужик (с подбритыми бровями, ё-моё!) понимал только одну меру воспитания -- кулак. А оперативные меры его состояли в том, чтобы перед строем опозорить пацана своим, якобы особым вниманием, а потом склонить того к стукачеству и спровоцировать недоверие между пацанами. "Разделяй и властвуй" -- тактика всех оперов на свете!

В личном кабинете он закрывал дверь на ключ, надевал перчатку и бил пацанов изощрённо, не оставляя следов, по почкам и в пах. Жаловаться было некому, должность у него такая. До прокурора далеко, да тут о нём никто никогда и не слыхивал.

- Ежели кто обижать учительниц будет (о них, присутствующих, в третьем лице! Спасибо, что не "училок"!)), сразу скажете мне, - глядя в пол, цедил, не разжимая зубов, Сучков. -- Я разберусь. А ежели что узнаете у них -- ну, там "бросы", водка, чай или наркота, -- дайте мне сигнал, - наставлял Сучков девчонок на личном приёме.

- А если я не дам никому никаких сигналов, то что мне будет? Вы нас не за тех принимаете! - не выдержала бойкая Таня. -- Мы приехали в спецшколу! В школу, но не в лагерь. Вы предоставьте нам учеников, а воспитывать-перевоспитывать не наша задача. Мы и сами ещё - студенты, воспитанники... Мы можем им дать только некоторые знания... если они в них нуждаются. Они же у вас -- ученики?

- Ну-ну, поживём-увидим, - недобро ухмыльнулся Сучков.

Поселили девчонок у вольнонаёмной поварихи, жительницы деревни Лидии Сергеевны Новиковой, которая знала о делах колонии всё и вся, чем очень помогала девочкам освоиться в таком непростом месте.

  -- У них там двое верховодят, один - Олег Симакин, у него кличка Ева, у другого - Мазедун, убийцы оба (это она со страху!), вы от них, девчонки, подальше, пакостные оба и никого не боятся. Даже "кум" Сучков их не трогает: на него работают. Знаю, он им "грев" приносит, - шептала тётя Лида, как будто боялась, что их подслушает этот самый "кум". -- "Грев" - это значит чай и колбасу, коли чего не похуже...

Этот урок был для девчонок сплошным кошмаром. На первые столы сели великовозрастные, надо понимать, заводилы и верховоды: ожидали смачное представление... Это были они самые, "Ева", его корефан "Мазедун", а рядом - Валет, Эдуард Сахно, Юра Масленников, "Краб", Сашок-Баглай и Пикассо. Неразлучная "Чесна компания" -- все кандидаты на вылет во взрослую зону. А пока - заправилы в этой.

Уже давно гормоны били им по мозгам и в разные оконечности, а сексуальные фантазии не давали заснуть по ночам.

И вдруг!.. Как из мира фантазий, как с обложки журнала, в колонию прискакали на мустангах, нет, упали, свалились с неба, из другого измерения - две героини ковбойских фильмов типа "Великолепная семёрка! Молодые, спортивные, красавицы -- бегают за забором, на лужайке, с ракетками, в коротких, до самой попки, юбочках (о-о-о!), купаются в Лене в купальниках "мини-бикини"... Конец света!

Вся колония сидит в это время у распахнутых окон второго этажа и на крышах пристроек. Не стащить их с крыши даже с помощью лассо! Работа в цехе деревообработки стоит. Контролёры-воспитатели-мастера сбились с ног, охрипли, опустили руки в бессилии...

У всех очкариков пацаны разом реквизировали очки и наделали подзорные трубы и телескопы...

Первейший из заводил (настоящего имени никто не помнил, а "погоняло", кличку "Мазедун", он получил за сходство с Великим Кормчим, ибо был восточного, неизвестного ему самому происхождения) сидел не впервой, последний раз за разбой, что в колонии однозначно ставило его на самый верх пацанской иерархии. Он пользовался этим вовсю: имел круг "шестёрок", которых изощрённо эксплуатировал. Они его обстирывали, носили ему еду из столовки и отдавали свой сахар - 50 граммов в неделю.

Второе лицо в колонии - вор со странной для колонии кличкой "Ева", высокорослый и, как и "Мазедун", тоже восточного типа пацан, очень жёсткий по отношению к слабым и беззащитным: "Так надо!"

...Шёл урок. Пока Таня писала на доске, Ева сидел как каменный, а Мазедун не находил себе места: крутился, оглядывался, делал всем знаки: мол, вы только посмотрите на ножки!

А дальше Ева разрядился на всю братию такими словесами:

- Эх, эту бы сучку... Её бы ножки -- да на мои бы плечи!..

И у всех лопнуло терпение: загоготали, повскакивали с мест, заорали.

И тут Таню рвануло!

  -- Да сначала нужно иметь эти плечи! -- Два прыжка от доски... замах тренированной правой, как на корте, на подаче, и -- очень резко -- удар в подбородок Евы!

Тот, опрокинув стул, упал навзничь и захрипел... Пять секунд оторопелого молчания...

Первым опомнился Мазедун: захлопал в ладоши и, обернувшись к братве, заорал:

- Ни хрена себе, Таня, тоись Татьяна Дмитриевна! Удар что надо! Уважаю бокс!

Поднялся невообразимый гам, ликовали, говорили все разом:

  -- Ух, как она его!.. Хук правой!
  -- Не-а, прямой! А кидал понты Ева, крутой, куда там!
  -- А чё ево поднимать, пусть валяется... Так они чё: теннисистки и ещё - боксёрши?
  -- Ну, позоруха! Теперь не повыёживается, козёл!

- А ей чё будет? Она же его конкретно вырубила?

Вот тут Таня растерялась. Но вдруг, приняв решение, спокойно вышла из класса и отправилась к Пищулину:

- Ирка, за мной! -- Она кипела злостью:

- Анатолий Фёдорович! -- Таня не плакала, но комкала платок в руке, выглядела злой и расстроенной. -- Я ударила осуждённого! Я уезжаю! Отпустите меня. Я нарушила педагогическую этику! Я не справилась со своими эмоциями... Разборок никаких не надо. Я виновата, - Таня закрыла платком глаза и замолчала.

- Stop talking! Keep silent! ("Перестаньте. Помолчите!"). - Как всегда невозмутимый, Анатолий Фёдорович стал наливать девочкам кофе: -- Расскажите по порядку, что случилось?

А рассказывать было и нечего.

- Олег Симакин, Ева, сказал непристойную фразу на потеху взвинченной публике. За что и получил "пощёчину". Правда, в спортивном, боксёрском, исполнении. Английский вариант! - Пояснила Ира.

- Я лично считаю Танин ответ на хамство вполне адекватным и заслуживающим уважения... И отнюдь - не порицания. На этом считаю инцидент исчерпанным!.. А теперь -- немного информации и план атаки, если позволите. У нас - воспитательная колония, и здесь перевоспитывают правонарушителей в возрасте от четырнадцати до совершеннолетия, то есть до восемнадцати лет. Но закон дал "фору" ставшим на путь исправления, не нарушающим режим -- оставаться на "малолетке" ещё три года. А поскольку здесь питание и режим не сравнить со "взрослой" колонией, то такие лицемеры, как Ева, Мазедун, Сахно, Краб (я называю их по кличкам, фамилии вы будете видеть только в классном журнале) живут двойной жизнью, вроде "лесных братьев". Днём ходят вежливые, аж мёд капает: "Разрешите обратиться, гражданин воспитатель? Спасибо, гражданин контролёр и т.д.". Они хотят казаться крутыми, вот по ночам тут у них -- бандитская вольница, ведь в комнатах воспитатели не ночуют. Коридор на ночь закрывается крепкой решёткой, и пацаны -- вне всякого наблюдения. Кто там правит бал, такие отморозки, как Ева и Мазедун, Валет? Мы это знаем, но такая кара для них как ШИЗО, штрафной изолятор, только повышает их авторитет, их встречают как мучеников режима, героев. Директриса спецшколы пришла и ушла, ей всё до лампочки, а нам -- воспитывать-перевоспитывать... Вот Танечка и преподала им английский курс перевоспитания, на который, к сожалению, я не имею права. За что я её и благодарю. Теперь Ева по их понятиям -- дешёвка, конечно, не авторитет. Девчонка свалила одним ударом!.. Вам этого не понять, да вам это и не надо. А мне от Тани помощь пришла, можно сказать, философская -- культура побеждает темноту. Разве не так?.. Я где-то читал, что в Англии долго дискутируют по вопросу применять или не применять телесные наказания в школах. И что вы думаете? Пока остановились на том, что применять можно и нужно, но в "щадящем" варианте, т.е. вроде родительского шлепка по попе. Но! Это не Англия, и наши "воспитанники" -- не шалуны, а совсем наоборот, есть даже убийцы. Отсюда и степень применения "щадящего" наказания должна быть соответствующая, иначе нас не поймут ни сами пацаны, ни дяди прокуроры! Наши "авторитеты" сейчас больше всего боятся ШИЗО: это вылет на взрослую зону, где шпану терпеть не могут и за порядочных людей (высшая категория оценки личности) не считают...

Колония шепталась, ухмылялась, но к девчонкам стали относиться с особым уважением. На занятиях пацаны проявляли повышенное усердие и внимание - это всё, чем они могли выразить солидарность и сочувствие. Тревожило лишь то, что Ева и Мазедун на занятия не приходили, а за это полагается ШИЗО со всеми вытекающими из этого факта последствиями. Стало быть, они идут на всё...

Дома тётя Лида, добрая наша Лидия Сергеевна, сокрушённо вздыхала:

- Уходить вам надо, девоньки. Эти вам не простят! У них свои понятия. На всё пойдут, чтоб только свой авторитет перед шпанятами держать. И убить смогут. Чужими руками. У кого срок большой, тому больше десяти лет не прибавят -- закон малолетки!

...После отбоя собрались на шконке у Мазедуна, в отгороженном простынёй закутке, для "базара".

- Пикассо, давай лабай чево-то для отмазки, штоб не настучали "куму", с понтом -- собрались "задвинуться" (чифирнуть), - шепнул Ева чернявому еврейчику с гитарой в руках.

- Он молодым, почти ещё мальчишкой, Попал в притоны, заброшенный судьбой, - запел Лёва хрипловатым, "под вора", но хорошо поставленным голосом.

До "зоны" Лёва, большой дока игры на гитаре, подвизался во взрослых подпольных ВИА, вокально-инструментальных ансамблях, "левачили" в ДК и Парках культуры, за что и загремели под фанфары. Взрослые - до сэбэ, а Лёва, не достигший ко времени суда половозрелого возраста, - на малолетку!

- Вам восемнадцать лет, У вас своя дорога, Вы можете смеяться и шутить, А мне возврата нет, я пережил так много, И больно, больно мне в последний раз любить, - пел Лёва Пикассо. При чём тут художник, никто не знал, но внешностью они, судя по вырезке из журнала, здорово походили друг на друга: по-видимому, одних кровей!

Подтягивались по одному уважаемые пацаны: Валет, на шее у него татуировка: "Режь здесь" и пунктиром -- линия отреза. Он "баклан", хулиган, значит. "Пришёл к биксе, а там - фраер. Я ему шнифт покоцал и загремел на зону". Сашок Баглай - "скачошник" (вор-домушник без подготовки), Сахно-разбойник и Юра Краб, а встречал всех горячей глотушкой чифира сам хозяин - Мазедун, специалист широкого профиля, но в основном - "гоп-стоп": с его рожей всё сам отдашь...

- Ну, чево будем с биксами делать? Говори, Ева, твоё право!

- Потом. Базарьте, - лениво сказал Ева. По всему было видно, что он всё уже рассчитал и для себя всё решил, а с пацанами "базар" -- для "кума".

- Предлагаю поставить обеих "на хор", - плотоядно заулыбался Мазедун, наливая в глотушку дымящийся чифир, заваренный на свёрнутой трубочкой газете: высший класс - одна газета!

- А как придёшь на большую зону с довеском за "мохнатый сейф"? Семь рокив!

- А може, фэйсы им покоцать?

- А если Сашка Баглай посадит их на перо? Ему не добавят, у него - червонец?

- Не-а, я вам не "мокрушник", - отказался Сашка, - это во-первых, а, во-вторых, просто устроим им "нуду", чтоб жизнь сахаром не казалась, сами в петлю полезут!

- Баглай прав. Трогать девок не будем, себе дороже. Скоро нас всех выпиз...т на большую зону. Об этом думать надо, - закруглил Ева.

На том и разошлись.

Опытный интриган "кум" Сучков не поверил сигналу о том, что на сходняке решили оставить училок в покое и лишь делать им "нуду" ("духоту").

Хитрый Ева при всех объявил одно решение, а когда все разошлись, он сказал Мазедуну:

  -- Нельзя так. Если что с биксами случится, на нас повесят. "Кум" же узнает о нашей сходке, пацаны же видели, что мы собрались. И понятно, по какому делу. О чём базарили, тоже узнает, кто-нибудь похвастает соседу по шконке, и понеслось... Я сам разберусь с биксами...

Мазедун слушал Еву, не мигая и не дыша. Он понял: "Ева хочет ударить исподтишка. Ева - умный! Его никогда не сажают в ШИЗО. Он "неловленный!" Ударит -- и не подкопаешься!"

Анатолий Фёдорович, единственный человек в колонии -- обладатель растворимого кофе и шоколадных конфет, очень был дружен с капитанами речных теплоходов, а по Лене ходили и пассажирские суда, где были очень неплохие рестораны, снабжаемые таким конспиративно-жульническим объединением как "Торгмортранс", филиалы которого были в Качуге, Киренске и Якутске. Сами "пассажиры" на причале N52, у деревни Пулино, где располагалась колония, не швартовались. Но грузовые суда, которым запрещалось ночное движение по реке, постоянно "ночевали" на 52-м причале, и экипажи общались с местным населением, в основном в возрасте от шестнадцати до тридцати лет, противоположного, конечно, пола, а также активно происходил товарообмен (по-новому, "бартер"). У местных чуть не задарма выменивали (считай, выманивали, а куда им деть?) или скупали картофель и другие сельхозпродукты, которые втридорога продавали ниже по течению, начиная от Якутска - в Жиганске, Сангаре, не говоря уже о побережье Ледовитого океана, в Тикси.

С Анатолием Фёдоровичем у капитанов установились особо тёплые отношения, и они охотно делились с ним своими "заначками" из "Торгмортранса". С дальним прицелом: спокойная стоянка у причала N52, у деревни Пулино, в столь неспокойном месте (расконвойка!) им была обеспечена авторитетом Пищулина.

На этот раз капитан теплохода, следующего вниз, к Усть-Куту, получил довольно странный заказ от Пищулина: дюжину теннисных ракеток марки "Динамо" (они дешевле заграничных, "всего" одна зарплата за пару штук!) и сотню теннисных мячей. Через три-четыре дня теплоход должен был проследовать уже вверх по течению, с ночевой на 52-м причале, у деревни Пулино.

Идея увлечь пацанов большим теннисом пришла в голову Пищулину сразу же, как только он увидел, как у них горят глаза при виде этих изящных, по-настоящему спортивно красивых, идеально сложенных девушек, порхающих на лужайке, по разные стороны самодельно протянутой меж двумя воткнутыми в землю лопатами верёвки. Чисто английский спорт, как он и родился - на лужайке! Отсюда и название "Лаун-теннис": лаун по-английски - лужайка.

Тогда-то он и выкорчевал у начальника колонии "культмассовые" деньги, бесполезно лежавшие в сейфе как "заначка" для займов сослуживцам. Пищулин никому о задумке не сказал, решил подготовить "инструкторов" исподволь. А когда они оценили бы понесённые жертвы, то вряд ли отказались бы от обучения ребят! Так рассудил Анатолий Пищулин со своей колокольни - военно-морского братства...

Но всё это было ещё до "бузы", как выражаются его "воспитанники".

А когда с реки раздался условный сигнал: буква "Р", по-морскому, то есть: короткий-длинный-короткий гудок, вызов на радиосвязь, Пищулин вспомнил:

" Ё-моё, да какие тут ракетки! Тут сейчас гляди в оба, чтоб до ножей не дошло! Ведь затаились, паршивцы. И только потому, что чуют, что все пацаны полюбили девчат. Таких "правильных" по пацанским понятиям они ещё не встречали! С такими и дружить - не "западло"! Теннис? А, почему бы и нет?.. Почему как раз сейчас, когда идёт тайная "буза", не подкинуть им, как туземцам, цветные бусы? Теннис! Большой! С настоящими теннисными инструкторами, играющими на первенстве страны! Таких, как Наталья Варлей в "Кавказской пленнице", один к одному!" - раздумывал Пищулин.

Капитаны теплоходов - люди слова! Он привёз всё, что было заказано , а от себя лично -- для друга-подводника -- приобрёл одну ракетку пакистанского производства "Autograph", по красоте и качеству - полный Конец Света!..

Когда американские учёные взорвали в Лос-Аламосе опытный образец атомной бомбы, они ужаснулись содеянному и тут же сели хором писать письмо президенту: мол, сотворить-то мы сотворили эту страшную "бяку", но вы с ней - поосторожнее. А то и "Шарик" запалить недолго.

Когда пионер Волька выпустил Хоттабыча из бутылки, он тоже очень испугался вначале, прежде чем научился эксплуатировать старика...

Когда Пищулин объявил всенародно, на всю колонию, а это восемь отрядов, примерно по шестьдесят человек в каждом, то есть около полутыщи сорванцов, что желающих он записывает в секцию игры в большой теннис, он впал в замешательство и не знал, что же дальше делать!

Записаться в секцию большого тенниса захотела (без шести человек, известно, каких) почти ВСЯ КОЛОНИЯ!!!

А Пищулин ещё не решал этот вопрос с учительницами и... инструкторами - Таней и Ирой.

С Ирой вопрос решился легко, она была добрая и отзывчивая девушка. А вот с Таней сначала вышла осечка: она не желала учить пацанов.

Таня вообще была резковата, с мужским характером и терпеть не могла сантиментов, комплиментов и лести.

- Никакой теннис им не нужен! Вы же понимаете сами, что им нужно! Подглядывать под наши юбки. А мне это не нравится. Я им - не обложка порножурнала, на которую они пускают слюни...

Сошлись на том, что девушки будут учить теннису всех, по очереди, но для этого Пищулин им предоставит спортивные трико.

Работа закипела: делали корты внутри колонии и за забором, на лужайке, для избранных, для "расконвойных".

Ба! Теперь попасть в "расконвойные" стало так же престижно, как вольняшкам попасть в космонавты!

Ракетка - это предмет личного пользования, такой же, как зубная щётка, как перчатки... как предмет гордости, если хотите. Но ракеток хватало только на шесть пар играющих. И что же делать? Нет, но передавать ракетку по цепочке, конечно, выход, но - какой? Не лучший! Потому, что ракетки стали метить и из-за них ссориться.

Было два выхода из тупика: у кого были "бабки" на лицевом счёте, заказать себе личный инвентарь. У кого "бабок" не было ("исковики" и лодыри), те бросились к местным "рукоделам", а таких хватало, ведь производство в колонии было - деревообработка: пацаны изготавливали досочки для ящиков, детали для мебели и деревянную хозутварь. Всё это увозилось баржами вверх и вниз по реке, на фабрики мебели. А пацанам деньги клали на лицевой счёт.

Так вот произвести на свет ракетки, вы думали, не под силу пацанам? Ха, тут же "забацали" такие - Пакистан позавидует!.. Распаривали и гнули древесину, клеили, тянули "струны", а что натягивали -- секрет фирмы, патент Мастера!

Компашку Евы и Мазедуна, Валета, Краба и Сахно, наконец, "отлучили от церкви" -- всех пятерых, по настоянию "кума" (и как решился? Остался ведь без своих глаз и ушей!) переправили во взрослую зону, тут, рядом, через пять километров, по Лене. И этап не понадобился. Оставили самого молодого и "порядочного", Баглая. И Пикассо, без него нет самодеятельности ив клубе.

Пулиновская колония, по занятости, превратилась из производственной зоны -- в производственно-спортивную. При двусменной работе в цехах, одна смена работала до обеда, вторая - после (норма для малолеток - четыре часа в день), пулиновские малолетки трудились по две смены подряд, без перекура. Одну они кое-как отбывали в цеху, зато вторую, до седьмого пота, взахлёб, под вой и свист болельщиков - на КОРТЕ!

Такого не ожидал даже сам автор затеи - Пищулин!

Но время неумолимо. Настал час прощеваться с Инструкторами...

Пищулин, естественно, схлопотал для Тани с Ирой самый-самый из проходящих мимо пассажирский теплоход, который тормознулся напротив Пулино. Девушек на лодке переправили на борт и туда же доставили подарки: два ящика сувениров, изготовленных собственноручно и подписанных не кликухами, а собственными именами (для опознания, в скобках, конечно, и кликухи!). А два главных подарка - это были две ракетки, сделанные пацанами "из подножего матерьялу". А попробуй отличи от пакистанских!

Вся колония сидела на крышах и у окон и махала всем, чем только можно...

Теплоход дал три прощальных гудка и взбурлил воду двумя мощными венгерскими винтами.

Но это был бы не "Анатоль", как его прозвали девушки меж собой на французский манер (Пищулин того и заслуживал своими манерами. Таню, правда, от этого тошнило), если бы не постарался позаботиться о девушках и на дальнейший, весьма непростой путь. Он сбросил по судовой рации просьбу Косте Побожему, своему старшине рулевых, чтобы тот встретил теплоход и купил девушкам билеты на самолёт за его счёт.

Пищулин видел, что девушки истратили свои деньги в сельмаге на молоко и шоколад (такой залежалый товар водился во всех сельмагах, его не покупали селяне, карамель ведь лучше!), а денег колония практиканткам не выплатила, не положено! Предложить девчатам деньги он не смог, потому что они б не взяли и это было бы для них, гордых, унижением.

Константин Данилыч встретил девочек воплями:

- Я ж говорил! Я же знал, что ко мне возвернётесь! Ай да молодчины, Анатолий Фёдорович прямо влюблён в одну из вас, не скажу - в какую, пускай каждая думает, что в неё, и я не шучу, ведь он разведённый, его жена не захотела покидать Владик, ей проще оказалось покинуть мужа. А как вы ему помогли с вашими педагогиками! Он хвастал мне, что теперь такой ещё колонии как Пулиновская нету во всей стране!

Перво-наперво, Данилыч усадил девушек за стол: всё было своё, "экологическое", как объявил Константин Данилыч: грибки в трёх "ипостасях" -- жареные, солёные и в икре. Картошечка - в двух: отварная и пюре. Курочка - в двух и овощи - в пяти!

Королевой на столе, естественно, была "Брусничная-Побожевка" ("вырви-глаз", не менее полста крепости, но вкусная, зараза, предательски).

А утром (после глотка "бруснички", чтоб не дрейфить в небе) Данилыч собственноручно усадил девушек в "кукурузник", троекратно перекрестив его крестом и, поскучнев, попросил "приезжать и не забывать".

Дэк уже давно так не удивлялся!

Нет, он просто был в шоке, получив официальное письмо-запрос из Пулиновской воспитательной колонии...

Письмо не просто всё было облито "елеем" и благодарностями в адрес руководства института за таких "замечательных, умных и талантливых" будущих педагогов - Новикову Татьяну Дмитриевну и Фёдорову Ирину Евгеньевну, но и настоятельно просило ректора, во-первых, поощрить студенток материально, а во-вторых, направить после окончания института в их колонию!

Вот те на! Вот она, чёрная неблагодарность с... елеем!

О том, что молодые педагоги использовали для воспитания чисто английские методы -- бокс и лаун-теннис, -- в письме не было сказано ни слова. "НОУ-ХАУ"!

Пускай Дэк поломает голову, Фома неверующий!

  

В детстве у меня не было детства.

А.П. Чехов.

Рождественская быль

  
   В один из рождественских дней 1942 года в оккупированном Таганроге восьмилетнего беспризорного Антошку на улице Карантинная, где квартировали немецкие летчики, подозвал к себе обер-лейтенант по имени Вальтер. Это было не в первый раз, Антон его знал.
   Вальтер был, как обычно, слегка навеселе и сентиментально настроен: достал из нагрудного кармана фотоснимок двоих своих детей и стал объяснять, что сын его такого же возраста, как и Антон, а девочка на два года младше и что он их давно не видел и по всему, так складывается, что вообще вряд ли увидит. Летает он на Сталинград. А там сейчас - "комси-камса"! Вальтер сделал при этом жест: два пальца вилкой, упёртые себе в кадык!
   Размякнув от собственных минорных чувств, Вальтер одарил Антона столбиком леденцов и наказал прийти завтра, за час до наступления комендантского часа, к офицерскому клубу и вызвать его через часового, которого он, Вальтер, обязательно предупредит. И тогда Антон "будет иметь много подарок от Вальтер! Антон запомнит лётчик Вальтер на весь жизнь, Вальтер любит киндер, не любит война!.."
   Антон знал этот офицерский клуб для лётного состава, он был "у чёрта в турках", на краю города, по дороге на аэродром.
   Наобещал нетрезвый лётчик или впрямь решился на богоугодное дело, ежедневно играя со смертью, рядом со Всевышним, но надежду в душу Антона он заронил: "А вдруг Вальтер запомнит обещание, он всегда такой добрый!"
   Антон пришёл ко входу в клуб и кое-как объяснил часовому, что ему нужен обер-лейтенант Вальтер. Часовой недовольно развёл руками: офицеров по имени Вальтер в клубе столько же, сколько в русском клубе для лётчиков - Иванов, если бы у русских лётчиков таковой клуб был.
   Однако, из главного входа вышел, пошатываясь, именно тот самый Вальтер .
   - О, Антошя, коммен зи гер! - он схватил Антона за шиворот и потащил по лабиринту коридоров к запасному выходу у раздевалки. Наказал ждать.
   Антон огляделся: вдоль стен висели кожаные, на меху, лётные куртки-регланы и кожаные пальто. В раскрытые двери был виден заставленный столами зал, из которого доносился шум большой мужской кампании. Мимо пробегали русские девчонки-официантки с подносами в руках, заставленными едой и рюмками: офицеры дружно отмечали Рождество.
   Для них, видно, предназначались и импровизации песен из зала, прерываемые гоготом: "Марийка, Марийка, капут твоя машинка" на мотив "Роземундо" и "Вольга, Вольга, мутер-Вольга" на мотив песни о Степане Разине.
   В просвете второй двери, в клубах табачного дыма были видны лётчики, сражающиеся на бильярде и играющие в карты.
   Появился Вальтер с крафт-мешком в руках, на две трети заполненным снедью, показал Антону: загляни!
   О, Боже, чего там только не было! Колбаса, конфеты, шоколад "Ван
   Гуттен", датское печенье, а сверху источали аромат ромовые бабы!..
   Антошка, конечно, ни в той, довоенной жизни, ни в этой , на изморе, не видел таких диковин! Но одно то, что всё это предназначено ему... это было рождественской сказкой, далёкой от реальной жизни... Но, оказалось, это ещё было не всё!
   Вальтер вдруг стал шарить по карманам в офицерских куртках и регланах. Он быстро и ловко опоражнивал карманы и бумажники, располовинивая пачки рейхсмарок (большие деньги по сравнению с оккупационными марками, один к десяти). И всё это он заталкивал Антошке за воротник, на спину!
   Антошка обомлел! Уносить чужие деньги он не смел, это было воровство, за которое немцы расстреливали на месте... А в назидание ежемесячно вешали пятерых на базарной площади!
   А как избавиться от этих денег закутанному в рубище до глаз Антону? Беда...
   Чуть не плача, Антон пытался объяснить всё это Вальтеру, искренне довольному своей затеей. Но тот лишь хохотал и махал рукой в сторону игорного зала: дескать, они всё равно всё спустят в карты, пропьют, а завтра их... собьют русские.
   Вальтер вынес мешок на улицу, прикрикнул на часового:
   - Керт аух! Абтреттен!.. Зер гут! (Кругом! Марш! Хорошо!)
   - Ауффидерзеен! Гут Кристмас! - сказал он Антону и скрылся в двери, оставив его с мешком, как каторжника, прикованного к ядру...
   Оскорблённый часовой зло поглядывал на Антона, размышляя, что бы это значило и что тут можно предпринять, чтобы отобрать мешок.
   Антошка понял намерения часового и, пятясь, волоком потащил мешок на другую сторону улицы , в темень. На всякий случай он выхватывал из мешка всё, что попадалось под руку, и глотал почти не жуя неслыханного вкуса лакомства. С чувством удовлетворения: из желудка отнять смогут только с жизнью.
   "Добраться бы скорей до ближайшего дома, наступил комендантский час! Авось пустят переночевать с таким-то мешком".
   Конечно, глупо было надеяться проскочить мимо патрулей в зоне военного объекта особой важности - аэродрома. В комендантский час, в прифронтовом городе, забитом войсками, спешащими на помощь, под Сталинград...
   Но, если повезёт, то это... Рождество, одним словом!
   Антон, не веря своим глазам, увидел прямо перед собой малыша с санками, на которых тот вёз какие-то дровишки.
   - Хочешь настоящее пирожино?- спросил пацана Антон и поднёс под простуженный, сопливый нос мальца кусочек кекса.
   - А ты не брешешь? - спросил малец, но, спохватившись, быстро добавил: - Хочу!
   Малец по имени Сашко безоговорочно согласился везти такой мешок на его санках хоть на край света, заглотнул пирожино и попросил добавки.
   Подъезды к военному аэродрому охранялись особо тщательно, но лётчику Вальтеру это было безразлично и мало тревожило. Его в какой-то момент охватило мистически острое желание сделать добро, ублажить Бога! Авось ему, Вальтеру воздастся, и сохранит ОН его и в небе, и на земле!
   Что касается Антошки и Сашко, то какие уж там предосторожности, когда на санках лежит столько добра! Когда одному восемь, а другому шесть, годы, в которые жизнь окроплена святым чувством беспечности, уходящим со временем, взамен на постылые житейскую мудрость и смекалку...
   За перекрёстком дорог начались застройки хозобслуги, и Сашко поковылял позвать на помощь старших.
   Антон вышел с санками на перекрёсток, но тут раздался рокот машины и, словно из засады, - яркий луч света и короткие, по три выстрела, автоматные очереди в брусчатку.
   Антону почудилось, что его обдаёт тёплым воздухом от мелькающих перед глазами светляков, стреляли трассирующими. Бросив санки с мешком, Антон упал и покатился в придорожный кювет.
   Выстрелы прекратились, скрипнул снег под сапогами, луч фонаря, скользнув по мешку, остановился на Антоне.
   - Хэндэ хох!
   Поднимая руки, Антон похолодел от ужаса! От его движения немецкие марки за спиной стали проваливаться куда-то вниз...
   Если сейчас на снег упадёт хоть одна бумажка рейхсмарок - всё! Застрелят на месте. Не станут же они делать очную ставку с офицером германских ВВС! И разве он подтвердит, что крал деньги у господ офицеров для малолетнего бродяжки из покорённого народа!
   Чтобы офицер воровал деньги! Воровал под влиянием накатившего чувства христианского всепрощения? Чушь!
   Двое патрульных подвели Антона к мешку, осторожно развернули смёрзшуюся бумагу и заглянули внутрь. Поковырялись. Потом, вполголоса, как заговорщики, как будто Антон мог их подслушать, засовещались. Находка их явно озадачила!
   Такие яства недоступны даже им, солдатам СС! Они могли принадлежать только высокому лицу и могли быть уже в розыске, ясно, что перед ними - малолетний вор!
   Дисциплинированные немцы скорее всего не могли себе позволить и присвоение мешка. А вдруг этот мешок выронен из офицерской машины и киндеры просто подобрали его? Ведь для кого-то готовили его, не с неба же он свалился!
   Долго мучиться патрульным не пришлось, к ним подскочила машина комендатуры и увезла Антона вместе с мешком для установления обстоятельств дела.
   Переводчика в комендатуре не оказалось, и дежурный офицер велел позвать из кочегарки истопника из русских, из хозобслуги.
   Им оказался Ванька Жуков, который знал по-немецки немногим больше Антона, а потому сделал вольный перевод, отсебятину.
   Мол, киндеры нашли мешок на дороге в аэродром, ясно, что потеряли его пьяные лётчики, они сейчас гуляют вовсю, и только они получают такие пайки!
   Когда сообразительный дежурный офицер перевязал мешок шпагатом, вызвал рассыльного и стал писать ему свой домашний адрес, Антон решил избавиться от рейхсмарок. Он сбивчиво, волнуясь, зашептал на ухо истопнику о том, что у него за спиной куча денег и надо срочно вывести его, Антона, в туалет, чтобы выбросить этот, смертельно опасный подарок Вальтера!
   Ванька Жуков, по прозвищу Жук-Щипач, бывший вор-карманник, был парень не промах. Он быстрым движением руки по антошкиной спине оценил правдивость признания мальца и прямо засиял от такой приятной новости.
   В каких словах и выражениях он уговаривал дежурного офицера отпустить мальца с собой, Антон не понял, но, офицера, по-видимому, это вполне устраивало.
   Ванька Жук быстренько и осторожно спустил Антошку в кочегарку, раздел его и ахнул! Ахнули и двое других истопников, находящихся при исполнении, у котлов. Деньги тут же поделили на три кучки. Жука послали за самогоном, а Антона накормили своим пайком и уложили спать.
   За стаканом самогона истопники дали друг другу клятву о неразглашении тайны. Чтобы не повесили всех троих, решили держать Антошку при кочегарке, кормить его собственными пайками вплоть до окончания войны! Ибо припёр Антошка зарплату в рейхсмарках чуть ли не целой эскадрильи...
   Спасибо тебе, дорогой лётчик Вальтер! Благодаря тебе Антоша выжил до прихода наших! Ты сделал то, что хотел: он запомнил тебя на всю жизнь!
  

0x01 graphic

Антон (Евгений Фёдоров) сегодня.

  
   ОКУРКИ
   Повесть о беспризорниках.
   Не многое запомнил Антон из своего благополучного довоенного житья. И немудрено. Мал был, только в первый класс пошёл в сорок первом. Но тот узкий, всегда тёмный чулан с постоянным запахом хлорки, разлагающихся трупов и гниющих тряпок, сырой и холодный летом и зимой, врезался в детскую память с фотографической точностью.
   Чулан находился в дальнем углу подвального этажа при морге инфекци­онного госпиталя, и мало кто знал о его существовании, кроме обслуги из русских. Он был очень низок и тесен - лишь два топчана вдоль стен да узкий проход между ними к небольшому столику, над которым под самым потолком блестело "сле­пое" окно, выходящее в колодец, зарешечённый на уровне тротуара.
   Если забраться на стол и задрать голову, тогда видны ноги прохожих. За­бавно было разглядывать их и думать, кому принадлежат эти ноги, стреми­тельные или едва передвигающиеся - старому человеку или молодому, или совсем ребенку, такому же пацану, как Антошка...
   Один раз в день, на короткое время зимой, в колодец - не в сам чулан, а только в колодец - через это слепое окно заглядывал солнечный лучик. Весной он стал задерживаться больше обычного. И из землицы, меж кладки, пробилась крохотная травинка. Захотела жить! И Антошка стал поправляться после того, как однажды в колодце увидел солнечный лучик. Он каждый день ждал его и, радуясь новому и новому появлению его, набирался сил.
   До кружения в голове стоял Антошка на столике, задрав голову, не отрывая взгляда от решётки. Он мечтал: не покажутся ли мамины ботики? Короткие, с чёрными плюшевыми обшлагами, клееные-переклеенные, он помнил на них каж­дую латочку-заплаточку, вместе чинили, отличил бы из тысячи. Но на тротуаре всё сапоги да сапоги, другие обувки - чуни в драных галошах, солдатские ботинки с обмотками или ещё что, а маминых - нет и нет. Один раз, правда, прошли бо­тики. Ну точь-в-точь похожие на мамины, даже латочки такие же. Антошка зак­ричал, забился в истерике: "Мамочка, мамулечка, забери меня отсюдова!"
   До смерти перепугался второй житель чулана - пацанёнок-украинец - и поднял рёв. Он был моложе Антошки, но покрепче и погорластее.
   Тарасик, так звали его, не жаловал Антошку своей дружбой, жался в угол, прятался с головой под рядно: он боялся Антона. Видать, такой страшный был Антошка в своей худобе, после тифа - с проваленной рахитичной грудиной и огромными, страдающими глазами, как у святого мученика, - что Тарасик не выдерживал Антошкиного взгляда. Он вскакивал с топчана, трясся и, указывая пальцем на Антошку, как на привидение, орал, захлёбываясь слезами:
   - Бабулю! Чого вин на мэнэ дывьщя! Нехай не дывыця!
   Прибегала бабуля и тоже дрожала от страха. Уговаривала обоих: одного - не смотреть, другого - не кричать:
   - Хлопчики! Родимые, кричать нияк не можна! Немцы та полицаи кругом. Усе пропадем... Нас, старух, давно Господь ждёт, а вы-то, детки безвинные, вам ещё, Бог дасть, жить та жить. Сидите тутэчко смирнэнько, тыхэнько, Бог дасть, крепенькими станете.
   Был Тарасик внуком Домнушки или пригретым сердобольным русским сердцем подкидышем, как сам Антошка, узнать ему об этом не пришлось. Господь не пронёс...
   Много позже опять стоял Антон перед решёткой. Но был на ней деревян­ный короб-"намордник", были ещё и жалюзи, через которые - лишь три полоски неба, да изредка - лапки воркующих голубей, как знак того, что жизнь без тебя продолжается!
   Так и жили Антошка и Тарасик при морге. Бабули носили в каморку свой скудный паёк, отдавая мальчонкам побольше, а бывало, приносили с кухни - верх блаженства! - рыбные котлеты. Для грабарей из наших пленных их готовили там или для хозобслуги, бес его знает, однако перепадало иногда бабулям. Как? Пацаны не знали. Жадно ели, а бабуси жалостливо на них глядели, поминутно вспоминая Бога милосердного.
   С одним горем справиться не могли - вши заедали. Ни бань, ни постирушек бабули не устраивали, постоянно тряслись от страха обнаружить пристанище и погубить пацанов. Снимали с них рубахи, а там, под мышками - черным-черно...
   Мать Антошки немцы схватили в облаве на базаре. Увезли на большой машине, закрытой брезентом. Всех погрузили, кто был на базаре, кроме детей и бабушек. Сосед-полицай сказал, что их всех к фронту повезли. Под Ростов. Траншею против танков копать. Как выроют - немцы им по целой буханке хлеба дадут и назад привезут.
   - Домнушка, добренькая, отпусти, ради Христа, отсюдова, я поишу маму! - просит Антошка бабулю. - Она уже вернулась, наверное, ищет меня по базару! Выведи только наверх, я на покойников смотреть боюсь! Я свою улицу знаю.
   - Да где ж ты жить-то будешь, коли от меня уйдёшь, чуть не помер ведь уже!.. Исидор хлеб за могилку, вырытую для тебя, брал. Возвернул и прослезился, как ты ожил. Дюже плохой ты был. И сейчас еще не оклемался...
   - На базаре буду жить, где раньше жил, как мамку увезли. А не найду - снова к тебе приду. Отпусти меня, Домнушка, миленькая, добренькая! Я не помру, - Антошка ловил коричневые руки бабули, пытаясь поцеловать их.
   - Ну ладно, завтра провожу тебя, Антошик, хучь и апрель ноне на дворе, зябко, - отозвалась бабушка Нюся. Она была тут как бы старшей. - Твою одежду-то спалить пришлось, бо она тифозная. Исподнее подшили маненько - сойдёт, а вот верхнее - беда... Хренч румынский у хролке постирали, так в ём, мабуть, и пойдёшь. Навроде как пальтишко...
   Антошка ушёл утром другого дня, сразу после комендантского часа. Баба Нюся не обманула его.
   Голову закутали ему подолом и повели через покойницкую. В углу двора передали Исидору Матвеичу, а тот переправил Антошку через порушенный каменный старинный забор, осенил крестом трижды, прошептал:
   - Прощевай. С Богом, сынок!
   Часом спустя в городе начался артобстрел с того берега, через залив. Били наши, крупнокалиберными.
   А через три дня, когда намотавшись по обезлюдевшему городу (ночами сильно бомбили), явился голодный и уставший Антошка на знакомую окраину, к госпиталю, подстеречь бабу Домну или бабу Нюру, чтобы попроситься назад, ужаснулся: пленные разбирали завалы кирпича, вытаскивая старых и новых по­койников. От госпиталя остались только кирпичной кладки стены да пристройки в углу двора. Там была и дворницкая Исидора Матвеича.
   - А где Домнушка? - выпалил Антошка в спину Исидору, выволакивающему из дворницкой связку лопат.
   Исидор остановился, усталыми смоляными глазами печально осмотрел Антошку и, отвечая на собственные мысли, закивал головой:
   - Успел пацанёнок. Как будто Бог шепнул. Сказал бы кто - не поверил бы: на моих глазах вторый раз ожил! Долго жить будешь. - И добавил: - Ховайся скорее в дворницкую. Приютить тебя, как бабуси, не смогу, сам в неволе, а шматок мамалыги добуду...
  
   Коста Грек, семнадцати лет от роду, был "в авторитете" не только на родной окраине - Каспаровке. Среди подрастающей воровской шпаны его знали и кацапы Собачеевки, и сплочённая морем рыбацкая Бугудония, и вся в ножах и балаганных страстях Нахичевань.
   Его успехам поспособствовали дяди в фуражках из спецрежимного интер­ната для детей социально вредных элементов - добавили три года возрасту и сменили фамилию. Ну, возраст - это понятно зачем: чтобы скорее загнать мальца в ремесленное, на шахту, в забои. А фамилию - чтобы отворотить Грека от грешных родителей.
   Этого дядям не удалось. Коста бежал из "спецухи", чтобы по совершенно­летии соединиться с родителями в сибирской ссылке на "законном" основании.
   После побега обретался на окраинах в надежде узнать место, куда сослали всех взрослых, куда раскидали всех малолетних из многочадной семьи.
   Родни - вся улица Греческая, переименованная в Третий Интернационал. Для греков, проживающих здесь испокон веков, не знавших ни первого, ни вто­рого интернационалов, третий тоже казался пустым и непонятным, как скрип немазаных ворот. Улица по-прежнему осталась Греческой и по названию, и по сути. На кое-где уцелевшие таблички никто не обращал внимания.
   Так вот: родни и знакомых - вся родная Греческая улица, а зайти ни к кому нельзя. Подведёшь людей под Север, а оттуда возврата нет, как с того света...
   Тогда-то, уже перед самой войной, одичавший Коста стал ночным хозяином Каспаровки и Бугудонии - потрошителей садов и голубятен, рыбокоптилен и погребов, плавных сеток и ставников.
   Случалось, Косту ловили. Не разобравшись, жутко били, но, опознав, от­пускали... Чудно: отпускали грабителя не с пустыми руками!
   Помнится один случай, который прославил Косту на всю воровскую Собачеевку и немало удивил армян с Нахичевани.
   Поставил один хозяин-куркуль коптильню на Собачеевке, а это было против правил бугудоновских рыбаков. Хозяин знал, на что шёл, а потому пустил на проволоке от дома к коптильне пса-волкодава. Из тех, что голодными бросаются даже на хозяина, за что дорого ценятся. Кормят их только утром, а к ночи они, понятно, звереют.
   Каспаровские пацаны прознали, что Косту боятся собаки. То ли потому, что от него "прёть дух", не признаваемый псами и ввергающий их в страх и трепет. То ли это были флюиды хищника. То ли, не знавшая годами мыла, Костина кожа источала столь непотребный смрад, что он гулял ночью по чужим скрыням и дворам, как по собственным, не обращая на псов никакого внимания. Такое непонятное явление сильно озадачивало многих куркулей, и собакам здо­рово доставалось от обманутых в надеждах хозяев.
   Бугудоновские, получив "наколку" и аванс, бросились к каспаровским и все вместе разыскали Косту в пещере, на Банном съезде, где он блаженно почивал в прохладе после ночных трудов на чужих, снятых с верёвок, одеялах и подушках.
   - Помоги, Коста. Зашить одну коптилку надо. Там псина злющая. Если пристрелить - после шума мало понту. Ты - в доле!
   Коста терпеть не мог связываться с кодлой. Он работал, хоть по мелочам, на пропитание, но только в одиночку. Однако авторитет обязывал не унижать кентов отказом перед лицом соседей с Бугудонии. Это было, к тому же, и опасно: Костина пещера находилась на бугудоновской территории.
   Коста явился к указанному месту в срок. На удивление, кроме своих, каспаровских, и заказчиков бугудоновских, он заприметил и враждовавших с ними собачеевских! Выходило так, что в пределах аж до Ростова честь и слава Косты были поставлены на карту.
   Коста поздоровался с каждым за руку и решительно направился к указанной в кованных железом воротах небольшой калитке. В темноте он протянул назад руку и сказал: "Дай!" В ладонь вложили наборную финку. Коста ловко поддел крючок и вернул нож хозяину. Открыв калитку, он спокойно направился к дому по мощённой плиточником дорожке.
   Огромный пёс выглянул из будки, вздыбил шерсть, задышал, захлёбываясь, и, пригнув голову к земле, клубком попёр груду спутанной цепи прямо на Косту.
   Пацаны за забором обмерли - конец Греку! Но... в двух шагах от Косты пёс проюзил на хвосте, затормаживая бег, затем проворно развернулся и трусливо засеменил в будку на полусогнутых лапах.
   Коста, кряхтя и матерясь "на публику", выволок за цепь из будки скулящего, упирающегося пса, отстегнул ошейник, пинками погнал со двора.
   Братва не верила своим глазам и долго не решалась переступить порог калитки. Потом "началось".
   Хозяин благоразумно не вышел из дому.Но всё это было в счастливые довоенные...
   А сегодня на дворе сорок третий, лютый. Голодный и холодный.И сегодня другие дела.
   Сначала приходу немцев Коста обрадовался. Он, урка в законе, поселился в собственном, хоть и разорённом, но родительском доме на Греческой! Ходил по улице гордо, никого не боясь. Он наконец снова обрёл свою многочисленную родню, с которой не смел даже поздороваться в довоенное время. Сама собой в родных стенах затеплилась надежда: авось и родителей скоро освободят...
   Коста перестал воровать. Когда это было возможно, кормился тем, что подрабатывал у немцев - отнести, принести, помыть, почистить лошадей-битюгов. Коста обожал лошадей.
   Однако с наступлением холодов немцы из палаток переселились в одночасье в дома. Кое-где они "деликатно" потеснили хозяев, кое-кому припомнили счастливое советское прошлое - выбросили вон. Коста же, хотя почётом у советской власти и не пользовался, лишился своего дома тоже за своё прошлое...
   С холодами в городе усилился голод, а с ним началось и повальное воровство. По этому промыслу город держал едва ли не первое место по стране ещё с царских времён. Но тут положение усугубилось тем, что у своих брать уже было нечего, и утроенное внимание профессионального ворья и толкаемой голодом шпаны сфокусировалось на немцах. Крали всё подряд. Пока солдат плескался, фыркая, над колодезным ведром, у него исчезала форма вместе с подсумками, телячьим рюкзаком, сапогами, а подчас и с оружием.
   Крали из машин, из кипящих котлов походных кухонь, вырезали в одно касание карманы и боевые планшетные сумки. Крали у спящих и бодрствующих. Крали днём и ночью. Крали даже овёс из намордников у жующих лошадей. Немцы растерялись...
   Затем были приняты, учитывая важность проблемы, экстраординарные меры: всех воров объявили врагами германской нации. Расстрел на месте преступления! За укрывательство - тоже расстрел. А вот за каждую отловленную воровскую голову - вознаграждение в немецких марках, и немалое. В подкрепление приказа коменданта города на базаре бесперебойно заработала виселица на пять персон.
   Косту погубило обещанное в приказе вознаграждение. По "наколке" жаж­дущего получить немецкие марки пришли к нему полицаи.
   Один из них, оказалось, был тоже "спецрежимник", помнил Косту по этапу. Он замолвил словечко остальным двоим, и все вместе, нагрузившись Костиным барахлом, вышли из дому. На глазах у добрых и злых соседей Косту, под видом арестованного, вывели к разбомблённой, но частично восстановленной мельни­це. У входа в подземные галереи обнялись:
   - Ты поживи трохи тут, доки затыхнэ. Я во взводе при комендатуре, знайдэш мэнэ там. Може, твои ридни зъявляться - дам тоби знать, - пообещал Василий.
   - Кого спросить? - поинтересовался Коста.
   - Москаля спросишь. Хвамилия у мэнэ така - Москаленко. Даже нимци помнять, ха! "Василь-Москаль"! - рассмеялся он.
   Так оказался Коста снова "в загоне", хозяином лёха - недосягаемых под­земных ходов и галерей, связанных даже с морем.
   Жить одному в кишащих крысами подвалах было жутко. Коста стал со­бирать братву...
   На икающего от плача Антошку Коста наткнулся и притащил в свой лёх, когда их оставалось семеро.
   Сёмка Солдат поднялся на локте и, нахмурившись, уставился заспанными глазами на такую невидаль: тут ещё такого не хватало, чтобы выть по-бабьи!
   При свете коптилки Сёмка силился разглядеть чумазого, худющего, большеглазого пацанёнка в румынском военном френче, перевязанном в поясе куском верёвки. Пацанёнок затих, прижался к продымлённому Костину пиджаку. Сёмка матернулся, вяло спросил:
   - На хрена шибздика приволок? Самим нема чево хавать. А вин ещё и продаст усех.
   - Не гавкай! - цыкнул Коста на Сёмку и миролюбиво добавил: - У него маханю немцы угнали. Мы соседями жили. Малой ещё. Один подохнет. А так пойдёт с утречка побираться у кацапов на Собачеевку, ещё тебе мандра принесёт! А то - с Зайцем нехай немца поводють, курева сшибут, а?
   Из куч тряпья высунулись любопытные грязные рожицы остальных обитателей лёха, ожидавших, чем кончится дело: Шурки Урки, Витьки Зайца, Ваньки Рыбки, Альки Заики и Женьки Черкеса,
   Коста не заискивал перед Сёмкой и остальными. Он здесь был "в авторитете", что среди уличных означает довольно высокое место в иерархии. После недавней гибели троих своих товарищей оставшиеся обитатели лёха стали добрее и мягче друг к другу: смерть напугала их своей простой, равной для всех опасностью.
   - Найди ему пошамать, Сёма, - попросил Коста.
   - Иде я возьму? Сиськой своей корми, колы привёл, - проворчал Солдат, однако поднялся и стал шарить за своим логовом, на трубе.
   - Ну чево зырите? У кого макуха чи шо есть, дайте трошки! Сука буду, отдам, - накинулся Коста на остальных, укладывая Антошку на своё место у трубы.
   - Сам первый запретил тащить шпану в подвал, а сам приволок, - роптал кто-то вполголоса, но все закопошились, выискивая свои дневные притырки.
   Наконец, Витька Заяц протянул на грязной ладони замусоленный, в тряпках, кусок мамалыги, подкрашенный вишнёвым сиропом - товар с базарного прилавка:
   - На! Потом, когда стыришь - отдашь...
   На следующую ночь пошли на бульвар, "на колонну", и Альку подстрели­ли...
   Всегда это получалось тихо. Всё рассчитывали, выслеживали, запоминали. Пока часовой шёл с конца колонны в центр, там встречался с часовым противоположного фланга и возвращался назад, пацан расшнуровывал брезент и заскакивал внутрь фургона. Там он должен был выбрать на ощупь ящик полегче (тяжёлые - это боеприпасы) и ждать. Тихо сидеть и ждать, когда часовой отойдёт в
   центр, к середине колонны, во второй раз. Тут к борту подбегут Коста с Сёмкой, самые сильные, и примут ящик.
   Не всегда попадалось в ящиках съедобное. Что только не приволакивали они в свой лёх! Баночки с парафиновыми светильниками - это была ещё удача! Запалишь - в лёхе светло, как днём, и нисколечки копоти. Жаль, пришлось обменять у куркуля на просо. Библии на немецком, те никто брать не хотел. Даже батюшка отказался. Пришлось пустить на растопку и на курево: хорошая была бумага, тонкая. Раз попались презервативы. Никто не знал их предназначение. Витька предположил, что это мешочки для взрывателей. Слыхал, закладывают в шпуры детонаторы-взрыватели в таких мешочках. С тем их и прятали до лучших времен, под тёплую трубу, где уже хранился приличный арсенал: мины, гранаты, новхонький "шмайсер".
   Сбывать любой немецкий товар, кстати, было стократ опаснее, чем украсть. Шататься по базару с уликами на руках - верная виселица!
   - Значит, так, - сказал Коста, - Москаль предупредил, чтоб на улицу днём не рыпались. Немцы злые, как черти. Кажись, Ростов сдали. Но жрать у нас нечего, а на Смирновский бульвар колонну машин загнали. Пойдём вечером "на колонну"...
   Впереди Коста с немецким трёхцветным фонариком, а за ним, цепочкой, все остальные. Через дренажный люк подвала, по скобам, спустились ещё ниже, в канализационную галерею, и по колено в вонючей холодной воде побрели в сторону кожзавода, взорванного нашими при отступлении. Там был выход наверх.
   Для маскировки немцы загоняли колонны машин под деревья старинного бульвара. Плотно прикрытые чугунной оградой, густым кустарником, а сверху кронами деревьев, машины были почти невидимы с воздуха.
   Антошка от страха и напряжения оцепенел. Он увидел, как тень часового перемещалась вглубь колонны, как к последней машине метнулись двое. Кто - не разобрал. Как один нырнул под брезент фургона, а второй вернулся под кусты, тяжело дыша, и упал рядом с Антошкой. Это был Витька Заяц...
   А дальше произошло непредвиденное. К машине, внутри фургона которой находился Алька, подошли два пьяных офицера. Они закурили и стали церемонно прощаться, то расходясь, то возвращаясь на прежнее место.
   Вот тут Алька, по-видимому, приняв прощание офицеров за окончательное, не подождав ребят, допустил трагический промах: поднял угол брезента и выс­тавил на борт грузовика плоский тяжёлый ящик.
   Немцы, услышав над головой у себя возню, насторожились. Один из них навёл луч фонарика на Альку и закричал по-немецки:
   - Что вы здесь делаете, вы, штатский?!
   В этот момент второй офицер с криком: "Русский бандит!" выхватил из кобуры на животе пистолет и дважды выстрелил.
   Алька вместе с ящиком перевалился через борт и упал на асфальт.
   Не помня себя, пацаны бросились врассыпную, по кустам, через чугунную решётку, в проходные дворы. Вслед прогремели короткие автоматные очереди.
   До рассвета возвращались в лёх по одному, а Антошка вернулся вместе с Зайцем. Его колотила нервная дрожь. Как убегал, не помнил.
   Коста сказал:
   -Окончится комендантский час, ищите Москаля-полицая. Передайте ему, что я прошу оттащить Альку с бульвара в какую-нибудь подворотню. Мы заберём. А пока туда не суйтесь. Злые они сейчас, пристрелят чи за проволоку засадят. Там высасывают кровь для госпиталей, уж лучше подохнуть...
   Василия Москаля нашли утром на бирже, возле базара. Он помчался на бульвар, разыскал в кустах, куда забросили часовые Алькино тело, понёс его в ближайшую подворотню.
   Часовые заартачились:
   - Приказано строго стеречь и наблюдать!
   - А герр комендант приказал закопать! Мать вашу... - прихватил "на бога" Москаль часовых, понёс Альку, не слушая их возражений.
   Оказалось, Алька был ещё жив. Пролежал он всю ночь с простреленным животом и не умер.
   С большими предосторожностями перенесли Альку в свой лёх. Но чем могли помочь ему пацаны? Алька умер тихо, в беспамятстве.
   К покойникам мальчишки уже привыкли. Почти год город находился в прифронтовой полосе. То обстреливали и бомбили немцы, то лупили без разбору наши с той стороны залива, из Семибалок. От того, что снаряд "свой" прилетел или бомба русская упала - людям ничуть не легче: похороны каждый день, если есть кому хоронить.
   Но это всё там, наверху. А когда умер Алька, прямо тут, на тёплой трубе, пацанов как пришибло. С начала войны вместе. Помнится, ещё перед войной он уже был базарной шпаной, безродный. Когда к нему лезли с вопросами, он цвиркал слюной сквозь зубы и нервно отвечал:
   - А не пошёл б-бы ты за-айцу на х-х...- и тут его речь заедало, дальше выговорить не удавалось. Алька только дёргал подбородком, а толпа вокруг, хором, помогала ему:
   - На хрен!
   - Во-во! - оставалось добавить Альке, и он тоже смеялся.
   Пацаны сбились в кучу возле коптилки, подальше от угла, где лежал Алька, поближе к "взросляку" Сёмке. Он - самый старший по возрасту. Даже несколько дней побыл в солдатах. Ночь наверху или день - им всё едино, у них в подвалах всегда ночь. Разговор не клеился, а заснуть все боялись: рядом покойник!..
   Им чудилось, что Алькина душа витает здесь, над ними и всё она слышит, и даже мысли их прочитывает. Они силились в этот момент вспомнить об Альке что-нибудь хорошее, чистое, какой-нибудь выдающийся по доброте Алькин поступок. Но ничего, кроме грешного и непристойного по церковным и мирским понятиям, вспомнить не могли, ибо всё их существование на этой земле было сплошным пороком...
   - Наверх его не потащим. Зачем ему наверх? У него наверху ни душеньки нема, а тут - мы. Тут он с нами, тут его и похороним. Натащим кирпичей и замуруем в нижнем ярусе, чтобы крысы не достали, - в раздумье предложил Коста.
   В подвалах - заиндевевший, пригнанный один к одному камень. Тепло сверху сюда ещё не дошло, оно и летом не дойдёт: здесь словно в леднике. Ходы наверх завалены рухнувшими останками мельничных построек. Какие и остава­лись щели, немцы пригнали пленных, забетонировали. Цель преследовали двоякую: уничтожить под землёй шпану и оградить работающую часть мельницы от воровства драгоценного продукта.
   До того как заделать бетоном ходы-выходы, немцы лили в них маслянистую жидкость. Она испарялась, выделяла ядовитый газ. Бросали в щели шашки, дым которых был также ядовитым. Результат, конечно, был у них нулевой. Пацаны прятались в это время в городские водоотводные штольни, которые выходили на обе стороны города, к морю. Говорили, их ещё Пётр Первый построил, дай ему Бог царствие небесное.
   После долгих споров Альку перенесли в подвал нижнего яруса и аккуратно выложили над ним склеп из кирпича...
   Коста пришел "сверху", из разведки, хмурый. Он нагнулся, поплевал на пальцы, обдёрнул нагар на фитиле каганца и ткнул ногой закутанного с головой Сёмку:
   - Ходим разом до ветру, курнуть нашлось, - нащупал за трубой учебник "Родная речь", выдернул из него листок на "козью ножку", повесил себе на пуговицу немецкий фонарик. - А вы, пацанва, идить по окраинам. На базар не суйтеся.
   - Курнуть, а есть чего? - вскинулся Сёмка и благодарно зыркнул на Косту. Сам он давненько уже не поднимается наверх: немцы угоняли молодых на работы во внутреннюю Германию. Самых благонадёжных или имеющих рекомендации передавали вербовщикам Русской освободительной армии. Некоторые из самых-самых зачислялись в охранные батальоны, укомплектованные целиком славянами. Им доверялись весьма важные объекты, комендатуры и даже жизни больших чинов и чиновников.
   Ни первое, ни второе, ни третье Сёмку-Солдата не устраивало, более того - страшило, как само слово "предатель", и он отсиживался в лёхе, испытывая наибольшие лишения.
   Сёмка бережно принял в ладонь пару расплющенных окурков эрзац-сигарет, ловко скрутил "козью ногу", прикурил от поданного Женькой Черкесом каганца и сказал:
   - Ходим.
   Коста откинул лоскутное одеяло, занавешивающее вход в лёх, первым шагнул в промозглый мрак, освещая дорогу слабым лучом фонарика.
   - Антоха бегал до "власов" утром к раздаче пайка. Знаешь, чего они гутарять? - Коста остановился и, закатив глаза вверх, указал пальцем на свод над головой:
   - Ростов уже взяли русские... Сюда идуть!
   - И что? - сказал Сёмка растерянно. Понять было невозможно: рад он или нет такому известию. - Хуже нам будет? Хуже некуды. Не мёртвые мы и не живые. Посерёдке...
   - То! - зло передразнил Сёмку Коста. - У немцев мы - враги нации. А русские придуть, у них мы - враги народу! Так куда ж подаваться, а? Може, до "власов"? До славян каких, чи шо?
   - То ты - враг народа, чи там вражий сын. А я никто. Меня не тронут. Я окруженец. Я в плен не сдавался...
   Похоже, Сёмка гордился своим более надёжным, чем у Косты, положением. Тут Коста вскипел:
   - А свой винтарь с номером ты куда дел? А? Ты с него хоть разок пукнул по немцу? Ты им шмайсер принесёшь из нашего лёха? Так не ты его стырил у фрица, а Ванька Рыбка, дурачок...
   - Я доброволец! - разволновался Сёмка. Коста породил в нём сомнения в своей безгрешности. - А в лёхе сидел, чтоб врагу не сдаваться.
   - Не знал, что ты такой дурак, Сёмка, - ехидно перебил его Коста. - Ну прикинь: в своей Поляковке ты канаешь за комсомольца-добровольца и через это сейчас туды заявиться не сможешь: полицаи тебя на корову променяють. Так? Так. А придуть русские, у них ты числишься дезертиром чи предателем, бо не отступил ты со всеми вместе или, на крайняк, не погиб в бою с фрицами. Опять же, в Поляковку свою ты сунуться не сможешь, там тебя ждёт позор и расстрел. Значица: удирать нам с тобой, Сёма, по холодку, хоть с болгарами, хоть со словаками, хоть даже со власами. Хто возьмёть, с теми и удирать! Я так ни в специнтернат, ни на спецпоселенку, ни на спецрежим больше не пойду! Мне при этом распоганом слове "спец" стрелять охота! Я уходить буду. А ты иди... Поднимай лапы и дуй под "спецтрибунал", - Коста выхватил у Сёмки изо рта
самокрутку, нервно затянулся и раскашлялся.
   Сёмка подавленно молчал. Коста разрушил все его оправдательные, ноча­ми выстраданные доводы и аргументы. Неожиданно ясно Сёмка увидел безыс­ходность своего положения: "Жду наших, жду, а получается... жду своей смерти, если Коста прав".
   - Несправедливо получается, - сказал после паузы Сёмка и сразу отчётливо вспомнил, как к ним в техникум пришла полуторка с винтовками и обмун­дировкой. Была речь перед строем, а после слов: "За Родину, за Сталина, добровольцы - два шага вперёд, арш!" все пацаны, уверенные в том, что вот-вот начнём мы бить врага на его собственной территории, а они, не попавшие в Испанию, и здесь останутся без орденов, все пацаны, даже те, кому не было семнадцати, шагнули вперёд!
   Фронт подкатывался к городу, бомбёжки стали чередоваться с артобстрела­ми. Слухи пошли, что немцы миновали город стороной и уже возле Ростова... Тут, вместо фронта и боевых действий, всех новоиспечённых солдат послали в оцеп­ление - взрывать знаменитый на всю страну котельный завод. Уже рвали цеха, а смены нет. Вторые сутки без смены, и никого не видно на заводе, даже военных. Где-то, совсем близко, взрывы, пулемётные очереди, зарево на полнеба, гул чужих самолётов, бомбёжка окраин города. Прожектора и зенитки наши пропали!
   А к утру наступило странное затишье с далёким, вроде как подземным, всё нарастающим гулом. Обессиленный голодом и круглосуточным бдением Сёмка присел в уголок и заснул...
   Он страшно испугался. Разводящий тряс его за плечо. За заводским забором стоял такой гул моторов и лязг, что трудно было разобрать слова разводящего, однако Сёмка вскочил, приложил руку к пилотке и отрапортовал, как учили, что, дескать, "за время боевого дежурства никаких происшествий не произошло"...
   - Тикай, сынку, у городи нимци! - с напряжением кричал ему в ухо старый-престарый, в форме заводской охраны, дед.
   - А смена? Где моя смена? - вырвалось у Сёмки, ибо ему затвердили на уроках по военделу простое и ясное правило: часовой есть лицо неприкосновенное, снять с поста часового имеет право только разводящий! Только тут он заметил, что перед ним не разводящий, а жалкий, слезливый старичок из ВОХРа, и у Сёмки отлегло от сердца: сон на посту - трибунал!
   - Та яка тут смена? Мабуть, утиклы уси. Ой, дитятко, кидай рушныцю, скидывай хворму, ходим до моий сторожки. Мабуть, найду якусь кухвайку тоби!..
   - Нет! Что вы! - Сёмка и слышать не хотел о том, что ему, бессмертному, может что-то грозить. Какие немцы? Спятил старик, что ли? Их уже гонят к границе наши вооружённые силы под командованием товарища Сталина и первого маршала Клима Ворошилова! А если и прорвались отдельные немецкие части, то им же будет хуже. "Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути", - проскочили в голове слова песни с успокоительным намёком: дескать, что паниковать, когда есть бесчисленные колонны танков, наверное, не коней же! Не падать духом!
   - Попить найдётся, отец? - спросил Сёмка солидно, как подобает солдату. Старик только замахал на него руками и рассердился:
   - Пидемо скорише, дурэнь! Там, у мэнэ напьешься! А як сюда воны зъявлються? - старика лихорадило. Он тёр постоянно слезящиеся глаза, а может быть, по-стариковски, не сдержавшись, плакал...
   - Да ну вас! Вот счас слазию на крышу, - Сёмка, путаясь ногами в винтовочном ремне, по скобам пожарной лестницы взобрался на крышу охраняемого им корпуса, чтобы увидеть своими глазами, как наступают наши танковые колонны. Но с крыши увидел такое, что внутри у него полыхнуло жаром. Упал сначала на четвереньки, а потом, не помня себя, вжался в асфальт кровли, где он был как на ладони.
   С моря, со стороны родной Поляковки, в город вливалась пятнисто раз­малёванная, в тучах пыли, жёлто-грязно-зелёная, в три ручья, как трёхглавая гидра, грохочущая колонна невиданной доселе техники. Она была сплошь облеплена чужеземными пришельцами. По мостовой медленно двигались ди­ковинные грузовики-монстры с пехотой, шевелили, словно тараканьими усами, габаритными антеннами с блестящими шариками на концах. Как на празднике, они были утыканы ветками деревьев и кустов. Рядом с мостовой, по грунтовке, скрежетали танки и самоходки. С другой стороны дороги проносились танкетки, такие юркие, будто игрушечные, и мотоциклы с пулемётами в колясках... Ни лошадей, ни пеших! И везде на всём - бело-чёрные кресты, кресты, кресты!
   "Пропал! Бросили!.." - панический страх охватил Сёмку. Все давно ушли, а его забыли впопыхах. И теперь вот он, один на один с такой махиной! Разве справишься? Где-то стало нарастать решение: "Домой! К мамане! Уж она спрячет, раз эти бросили... Постой! Так немцы шли от Поляковки!.."
   Спустился с крыши Сёмка, оставив там свою винтовку, совсем другим че­ловеком и дал дрожащему старику увлечь себя в сторожку, на отшибе угольных складов...
  
   Так за что ж его, Сёмку, теперь, когда наши придут, наказывать? За то, что остался живой? Так ведь все жить хотят. Винтовку бросил? Да он им сто таких винтовок может насобирать на одном только военном дворе, куда их навозили со всей округи, как мусор. Комсомольский билет вот сохранил! И воевать готов. Только... малость откормиться бы, ноги опухли. Коста говорит, это оттого, что соли не хватает. Он смелый...
   Коста не мог сознаться Сёмке Солдату в том, что после захоронения Альки в нижнем ярусе он стал испытывать во мраке суеверный страх. Даже "до ветру" Коста стал звать с собою кого-нибудь из пацанов и, против обыкновения, уводил их в сторону, противоположную той, где захоронен Алька.
   На сей раз, за разговорами, зашли далеко и только присели, закурили пос­ледние крошки, как заметили, что дым от цигарки тянет в глухой угол.
   - Тю! Невже там дыра осталась? - Коста, подобрав штаны, двинулся в направлении, куда уходил дым. Дело в том, что за этой стеной фундамента находилась та, живая, работающая часть мельницы, доступ к которой немцы тщательно заблокировали.
   В углу помещения оказалась труба, не более чем с донышко ведра в ок­ружности. А на трубе железная заслонка. Вокруг валялись истлевшие и об­горевшие мешки.
   Коста нажал на рычаг. Заслонка поднялась, открыв отверстие, из которого слышался шум работающего цеха.
  -- Чего это, Семён? - они оба хорошо знали, что трубы, выходящие в неработающую, разбомблённую половину мельзавода, немцы заделали. Сам завод был обнесён высоченным забором, над которым шла колючая проволока и торчали вышки с автоматчиками. Рабочих, девчат с Западной Украины, ох­ранники привозили на работу и увозили в крытых грузовиках. Чтобы ни грамма муки не ушло с мельзавода - никаких контактов с местным населением!
  -- Дырка в ей маловата. Никто не пролезет. А проверить бы надо!
  -- Так ты шо, думаешь, немцы трубу прозевали? - с надеждой спросил Коста, хотя уже с радостью понял: пропустили! Заслонка, небось, и с той стороны.
  -- Антошку запихнём. Самый доходной. Если застрянет, вытягнем за верёвку, - в раздумье решил спокойный Семён.
  -- Пошли за пацанвой! Пан-господин директор должен поделиться с нами зерном. Он, падла, его не с Германии вёз! - развеселился Коста. На обратном пути в лёх они обсуждали детали: жизнь давала им шанс.
  -- Эй, вы! Враги германской нации, вставай! Мы с Сёмкой трубу в цех знайшлы! Колы с того конца не заделанная - кучеряво заживём! Аля-улю, айда, позырим, хто в её пролезет! - ворвался в лёх развесёлый Коста. В хорошем настроении он переходил на смесь украинского языка с уличным. Он добавил фитиля в банке с эрзац-дизелькой, и взволнованные пацаны выскочили из своих тряпичных гнёзд к свету: новость была ошеломительно приятна.
  -- Коста, по натуре? Прибожись! Брешешь?
  -- Скинь штаны и пробежись! Я когда брехал? Да сука буду, через батайский семафор!Век отца и матери не видать! Сёма, шукай, у кого штаны без дырок и скидавай! Шамовки от пуза будет.
   Коста расставил ладони по размеру трубы, зашастал воровскими чёрными глазами по измождённым худобам, скрытым завшивленными лохмотьями.
   "Жалей не жалей, а придётся, кажись, Антоху запихать, хочь он совсем малец и не бедовый"-, подумал Коста и скомандовал:
   - Шурка, давай свои штаны Антошке. Завяжем снизу поворозками и пускай сыплет в них чего ни попадя!
   - Коста, я боюсь, - простодушно промямлил Антошка.
   Но пацаны с об­легчением загалдели:
   - Да ты чо, Антоха? Тама ни фрицев, ни полицаев, одни бабы!
   - А на "колонне" нам, думаешь, лафа?
   - Так четыре дня уже сидим без мандра! Я уже не помню, когда мы шама­ли!
   - Власы собираются драпать, кажуть, русские уже в Ростове. Чуток осталось. Дожить бы... А тама... Мандра - каждому по бухану в день! Падла буду!
   Пока Антошка размазывал по щекам беззвучные, грязные слёзы, его шустро одели в большие Шуркины штаны, прямо на голое тело, подвязали внизу, у щиколоток, и потащили к трубе...
   В полном мраке, стиснутый узкой трубой, Антошка, по-гусеничному скла­дываясь, протаскивал набитые мукой, негнущиеся штаны. Локти саднило. Под­гоняла мысль: только бы не застрять в трубе на изломе или повороте! Помочь никто не сможет. Все остальные пацаны - крупнее. Даже мрак и одиночество отошли на второй план. На том конце трубы они его с нетерпением ждали, их голоса были слышны, Антошка слабо отвечал. Но, запыхавшись, скис. В висках стучало от прилива крови, ведь спускался он вниз головой, под большим накло­ном.
   Вдруг он ощутил возню в ногах, а потом острую боль в ступне правой ноги. Как от укола. Он закричал. И понял, что светящиеся бисеринки - не мельтешенье в собственных глазах, а крысиные глаза. Противные, мягкие тела под руками и удары хвостом по лицу - это не комки спёкшейся сажи...
   В тесном, замкнутом пространстве Антошкин крик бил в собственные уши, но не отпугивал голодных тварей. Растопыренными пальцами он истерически колотил перед лицом, сопротивляясь, отбиваясь, но недвижными голыми ступ­нями ног ощущал клубок крысиных тел. Ссорясь, они с противным писком рвали набитые мукой штаны.
   Рассудок у Антона уже не работал. Вперёд гнал инстинкт. Ему мерещился обглоданный крысами Алькин труп, виденный накануне...
   Волнами растекался по лёху дурман - запах затирухи. Шурка с Витькой-Зайцем ставили уже третий чугунок в соседнем помещении, где была тяга и костерок не гас. Затируха заправлена шкурой от свиного сала.
   Пацаны хотят есть каждый день, а добыть удаётся в неделю раз, если повезет. Все дело случая, удачи.
   Первую зиму чудом пережили, а чудо дважды не повторяется и вот - опухать стали, двигаться нету сил... Когда опухла "физия", то бишь рожица, ну да и чёрт с ней. Но когда слабнут ноги, подкашиваются и не унесут от беды в трудную минуту, тут ты уже не жилец.
   На одном милосердии таких же голодных и таких же слабых не выжить, лишь оттянешь смерть ненадолго, в надежде на сказочный случай.
   Словно благодать Божья свалилась в их подвал-лёх, когда подхватили они из трубы обезумевшего Антошку, уложили на задубевшую от грязи шинель Сёмки Солдата, притащили под коптилку, к трубе. Там его раздели донага, тщательно обмели муку с рахитичного, вздрагивающего, как в лихорадке, тельца. Они заботливо замотали пропитанными мочой тряпками покусанные Антошкины ноги (это было единственное целебное средство, которым располагали в из­бытке) и уложили на самое тёплое место в углу, на Костин харпаль...
   Лежал Антошка не в себе, весь горел, что-то бормотал, плакал, звал маму. Ноги у него распухли, отекли. Даже затирухи не поел. Чем помочь - пацаны не знали. А если б и знали, то всё равно в их подвале, кроме вонючей воды, бежавшей с подволока в одном месте, ничего не было.
   Коста подошёл и присел возле закутанного в шинель Антона. Рядом сидел Заяц и старательно вычерпывал складной немецкой ложкой гущу затирухи из немецкого котелка. Коста разозлился:
   - Ты што же, падла, сам хаваешь? Тебе было сказано Антона накормить, чтоб не помер! Ты знаешь, что можно загнуться опосля того, как покусают крысы? Они ж - заразные! Корми его насильно!
   - Да я ему нарочно со дна нагрёб, а он что-то бормочет, не берёть. Мабуть, заболел, а може, заснул, - бубнил Заяц, не прекращая глотать без участия зубов, успевая при этом отбрасывать со лба светлую чёлку.
   - Иди принеси жижи. Надо силком напоить Антоху, не то помрэ. Канай! - Коста аж задохнулся...
   Давно уже Антошке не было так тепло, а главное - нисколечки не хотелось есть. В глазах - такие подробные, до мелочей, картины разматывают Антошкину жизнь.
   Антошка залезает с отцом на голубятню по страшно крутой лестнице. Папа лихо свистит и бросает в небо белые комочки! А мама стоит внизу, стыдит папу и умоляет Антошку слезть вниз. Сама-то ни за что не сможет к ним залезть, она высоты боится. Она даже к морю боится спускаться по крутым тропкам, обходит далеко, по Банному съезду.
   А на море... Нет ничего прекраснее его живого присутствия в двух кварталах от дома! Схватишь у бабули краюшку хлеба с корочкой, помидор с огурцом, щепоть соли и на целый день - в воду! Зарыл трусики и сандалии в песок, сделал бугорок, поставил палочку для отметки и - бегом по мелководью, в стоящую на якоре-кошке байду. В байде на плоском дне есть немного, чтобы не рассы­халась, воды. Она нагрелась на солнце, горячая. Ныряешь с байды в холод, плещешься до посинения, а внутри байды отогреваешься. Собираются на каждой байде свои, соседские. Гурьбой купаются, гурьбой бегут на песок перекусить закопанным в прохладу хлебцем да огурчиком с солью.
   Вот была какая жизнь - кушать даже звали! А когда началась война и папу забрали на войну, а бабушка с дедушкой уехали в Горьковскую область, тогда мама кушать уже не звала, просила: "Потерпи до вечера..."
   Пришли немцы, и Антошка страха не испытал. Как и другие мальчишки его возраста, носился с утра до ночи среди палаток, машин и конных фур дико­винных пришельцев, распираемый любопытством ко всему чужеземному, со­бирал пустые коробки из-под сигарет и даже получал от чужеземцев гостинцы - галеты и леденцы в виде кругляшек.
   Он испугался, когда к ним в дом пришёл сосед дядька Петька Лиханов, ставший полицаем, с двумя немцами из полевой жандармерии. Они бросили на пол все книги. Те, которые были с портретами вождей, приказали спалить.
   Жандармы в чёрных блестящих плащах, с бляхами на груди и надвинутых на глаза касках казались исполинами из страшной сказки.
   Они не проронили ни слова и ушли, а дядька Петька - вся улица его звала "Лихо" - задержался, зло сказал маме:
   - Германское командование ваш дом реквизирует. Только вы до греха не доводите, уходите куда подальше поскорее. Ваш муж - коммуняка. В яму попасть можете. Антону за шо страдать? Он-то у вас беспартийный. Пионерской дурью башку ещё не забили. Болгары вы, чи греки - всё едино! Хочь турки! А раз вы коммуняки - пожили... Кровушки попили...
   Мама оцепенела от страха, и Антошка, глядя на маму, тоже испугался, потому что мама сказала: "Надо бежать, а бежать некуда".
   Наутро они, наскоро собравшись, бросив дом, перебрались к дальней род­ственнице на улицу Греческую.
   Теперь начало колотить Антошку: он видит противный, гадкий базар. Он, как вольера в цирке, окружён фигурной металлической решёткой, старыми ла­базами, новыми магазинами и ларьками, торговыми рядами. Цепь из пеших солдат с собаками на поводках и конные чечены в мохнатых чёрных бурках и папахах на глаза, злые, как собаки. Суетящиеся для вида полицаи. Облава! Бежать некуда... А зачем облава, что им нужно? Может, опять комсомольца-фанатика заслали, как прошлый месяц?.. Кинули пацан с девкой гранату на ступеньки биржи, пальнули в офицера и спрятались в толкучку на базаре. Немцы искать принципиально не стали. Они окружили ничего не подозревающую толкучку, отсчитали двести человек, в основном это, конечно, женщины, дети и старики, и объявили, в чём дело. Дали срок десять минут. Уже через три минуты озлобленная толпа расступилась вокруг двух диверсантов, осыпая их проклять­ями и плевками.
   - Оно конечно, сопляки не виноваты! Сюда бы тех, хто их посылает, туды их мать, - орали полицаи, выволакивая запуганных диверсантов. - Хреновые дела у краснопузых, коли детей своих на убой шлють...
   У выходов с базара стояли огромные крытые машины, и всех работоспо­собных заталкивали в кузова. Пацанов - в сторону!
   Из-за брезента - много лиц. Но слёзы мешают рассмотреть, которое из них мамино. Старинное, многоэтажное здание комендатуры. Антошка прижился в под­вале кочегарки, которую обслуживают власовцы. Гражданских туда не допус­кают. Изредка они берут его к себе наверх, в распоряжение батальона, где дву­хъярусные койки и теснота, но на каждой тумбочке лежит паёк: белый хлеб, колбаса, масло, сахар и даже мармелад.
   Ванька Жуков, власовец семнадцати лет, вместе со всеми чистит винтовку. К нему пристают взрослые, просто так, от нечего делать. Развлекаются:
   - Ванька, ты "на деревню деду, Константину Макарычу" написал, что добровольцем не в ту армию записался, а? Глядишь, приедет, заберёт обратно, в деревню, к маманьке под подол! Гы-гы-гы...
   - Чо вяжетесь? - сразу взрывается Ванька. Видно, что эту тему муссируют не в первый раз, ответ Ванькин давно знают, но приятно окружающим услышать ещё раз то, что так хочется слышать: - Да если б пришли не немцы, а черти с рогами, то я б к ним добровольцем записался, абы от энкавэдистов куда подаль­ше. Под подол к мамане залезать даленько мне, бо всех увезли в Сибирь в одну ночь. Я не за немцев воюю. Я за себя воюю... Ну вот - Антошка к нам пришёл! Счас будем песни учить! Давай, Антошка, хочешь хлеб с колбасой - пой за мной: "На горе стоит точило, под точилой - паровоз...она на его наскочила и кричит - мой шмаровоз!"
   Ванька быстро, скоро­говоркой поёт непристойные нескладухи, где все атрибуты названы своими, непечатными, именами. Антошка, не сводя зачарованных глаз с белого, пахучего хлеба с поджаристой корочкой и дурманяще пахнущей копчёной колбасы, отсутствующе, искажая слова, без интонаций, повторяет непонятную ему абрака­дабру под гогот власовцев.
   ...Светит тёплое солнце. Восьмая Антошкина весна началась во внутреннем дворе комендатуры. Тысяча девятьсот сорок второй год от рождения Христа и восемь - от Антошкиного.
   Жук с Кисленко грузят на машину шлак из котельной, мусор. Антон пыхтит, подгребая россыпь.
   На боковую террасную лестницу вышел щеголеватый обер-лейтенант с малокалиберной винтовкой. Он стреляет по воробьям, наполнившим тихий утренний двор радостным чириканьем. Глазами обер-лейтенант стреляет в главную цель своей затеи, сидящую у открытого окошка, из которого раздаётся стрёкот пишущей машинки.
   Через некоторое время стрёкот прекращается, а фройляйн На­тали, именуемая власами "курва русская Наташка", оказывается облапленной лейтенантом. При этом он смотрит в вырез платья, но не на мушку винтовки.
   Жук бросает на нахальную пару злобные взгляды, они его раздражают. Вдруг он что-то поддевает лопатой и говорит Кисленке, подмигивая:
   - Слыхал, Наташка три ночи напролёт плакала?
   - Так чого вона плаче, чогось посияла? - принимает игру Кисленко, не глядя на Антошку.
   - Так я нашёл то самое, из-за чего она плачет. - Жук указывает глазами на кончик лопаты, где лежит сморщенный презерватив .
   - Та ну? Невже знайшов? - деланно удивляется Кисленко.
   - Ты бы, Антон, отнёс ей, а? Скажи Наташке: так, мол, и так, не плачьте, я нашёл то, что вы потеряли...
   - И без чого вам так гирко живэця, - добавляет Кисленко сочувственно.
   - Так она же грязная, - сконфузился Антошка, не понимая, зачем тёте Наташе такая гадость.
   - А ничегосеньки. Удвох з лейтенантом помоють, ще як це добро згодытыся, - успокоил Кисленко.
   Антон взял двумя пальцами резинку с лопаты и понёс, отстранясь, тёте Наташе. Он стал повторять ей слово в слово, как наказывали воспитатели, на­деясь на вознаграждение, но лейтенант как с цепи сорвался и стал бить Антона. Наташка что-то кричала по-немецки, указывая вниз, на кочегарку, и пыталась лейтенанту помешать. Внизу, под кочегаркой было пусто: ни машины, ни груз­чиков.
   Антон бегает иногда на улицу Греческую, а то и на Карантинную - узнать о матери. Пристаёт к полицаю Лиханову:- -- -Дядя Петя, вы скажете маме, как вернётся, что я живу в кочегарке, под комендатурой? А то где она меня будет искать? Она скоро вернётся, а?
   - По ту сторону фронта они остались. Целей будет твоя мамаша... Чого ей сюды повертатыся - в Петрушину балку?.. Эх, дурень! Нашёл дэ сховаться - к нимцям пид кровать! - Лиханов с приходом немцев стал всё больше переходить на украинскую речь...
   В больной голове всё спуталось. Всплывают картины вне связи со време­нем, сами по себе.
   ...Когда засунули пацаны в трубу, б-р-р! Темно, сажа в два пальца. Вонючая она, лезет в горло, а труба - всё круче вверх! Назад хода нет. Так туго втолкнули, что задом не выбраться. Выходит - только вперёд. Там спасение?
   Слава Богу, приоткрыв заслонку, Антон увидел дно бункера. Забрался на его ребро и - ситовой цех: огромные ящики качаются на подвесках, с потолка в них спускаются тряпочные рукава, по которым струится мука. Антошка прыгнул на ближайшее сито, выдернул один рукав - из него хлынул мучной ручей. Он направил рукав себе за пояс, почувствовав прохладу, поднимающуюся от щиколоток к соскам, в рост Шуркиных штанов.
   Какие-то вскрики напугали его, они выделялись в ровном шуме работаю­щего цеха. Антон бросил рукав. С трудом, отяжелевший, присел, озираясь. Он увидел укутанных в белое женщин, которые сбились в угол и быстро крестили его, Антона, с суеверным ужасом в глазах... Видеть себя в этот момент он, конечно, не мог, а если бы смог, то испугался б не менее, чем набожные жен­щины.
   - Хлопче! Тикай скорише! Воны до обер-майстера побиглы: у цеху чертеня зъявилося! Турбуюця! Лютый нимець! Я тоби допоможу!
   С большим трудом (идти сам он почти не мог), приговаривая: "Та як же ж ты, як же ж ты отакий пролизэшь?" - какая-то тётка втолкнула его назад, в трубу. Труба - это самое ужасное в его жизни... Крысы... Антона колотила нервная дрожь.
   -Хреститесь, бля, да не "мандро" просите, а - "хлебушко"! И морду трохи наклоняйте, вот так. Тока верующие подать щас могуть. А скажуть "не прогне­вайся", иди молча дальше, не матерись, не угрожай. А то завтра заявишься - припомнять!..
   Всё это пацаны давно знали, но Коста наставлял ещё раз. Он паниковал: чем ближе фронт, тем опаснее высовываться на улицу без нарукавной повяз­ки. Подстреливали, не спрашивая аусвайса, всех взрослых в штатском. Били по зубам даже своих союзников только за то, что шёл навстречу или попался на глаза.
   Воровать, конечно, приходится. Как немец ни лютуй, а куда денешься? Но это уже не базарный "шарап". Шарап - тут всё просто, а порой даже весело. В крайнем случае - разбитая сопатка или сломанное ребро.
   Кричит, бывало, один: "На шарап!". И вся братва бросается на прилавок, где барыга разложил товар. Самые дохлые бросаются барыге под ноги, давая остальным время уйти с товаром. Барыга, конечно, кого-то ловит и, остервенев, лупит. Но тут появляются из-за спин Коста и Сёмка, вроде не имеющие к шарапу никакого отношения. У Косты в рукаве наборная финка:
   - Ты что же, Гитлер, над мальцом измываешься? Ну-ка дайте ему, пацаны! А рыпнешься - перо вставим!
   Один бросается сзади барыге под ноги, остальные, скопом, головой в жи­вот. Главное, вырвать своего мальца, пока не пришли на помощь соседи по прилавку или полицаи, которые у барыги "на подсосе".
   На базар теперь разве что втихую, поодиночке. Сдать Курному улов "быч­ков"-окурков в обмен на кусок мамалыги, скибку просяного хлеба.
   Воровать приходилось, только когда жизнь прижмёт на полный измор, только не в одиночку. Загодя высмотрят мальцы всё, изучат постовых в морду - потом Коста с Сёмкой всё вычислят и уж тогда выходят наверх.
   Чаще Коста отправлял наверх "водил" и "побирушек". Витьку Зайца с Ан­тоном - "водить", Ваньку Рыбку - на Бугудонию, к рыбакам, там его всякая собака знает. Там его дураком сделали, там ему подают иногда. Одного малого - для жалости, другого, постарше - для защиты. Женьку Черкеса и Шурку Урку - к кацапам, на Собачеевку.
   Добрались Антон с Зайцем до места назначения - парадного крыльца добротного кирпичного дома, где жили важные немцы с раскормленными, ле­нивыми денщиками.
   На случай погони или облавы, пацаны проверили соседние калитки и про­ходные дворы. Заняли позицию на ступеньках дома напротив, чтоб не злить часового. Сидят, ждут, когда офицеры пройдут на службу. Направо - Антошкина территория, налево - Витькина.
   Антон облокотился на Витьку. От голода кружилась голова и сильно дер­гали под завонявшимися тряпками болячки на ногах.
   Витька постарше Антона. Сколько ему точно, не говорит. Он потерял мать на переправе через Миус, в бомбёжку. В обезумевшей толпе были паника и давка, падали бомбы, с неба поливали толпу пулемётными очередями. Потом среди изуродованных и обгорелых трупов люди не всегда могли опознать своих близких...
   Кто-то утешил: успела мать перебраться на ту сторону реки до того, как немецкие танки выскочили к переправе. Вместе с чужими людьми шёл Витька по дорогам, пока не оказался на городском базаре. Там его подобрали пацаны из лёха.
   - Тю! - Витька отстранился и потянул руку к Антоновой щеке.
   - Ты чего? -- не понял тот.
   - Вошь по щеке ползёть, - Витька снял вошь, ловко убил её.
   - Счас вошам и Гитлеру хорошо живётся. Жратвы у них от пуза, - заключил Антон, брезгливо осматривая свои лохмотья. - Ну куды ж от вошев денешься, если от лета до лета не мылся, не стирался?
   - Ништяк, Антоха! Чуешь, як сонечко припекае? Скоро прямо в твоих тряпках затащу тебя у море, нехай тама усе воши утопнут!.. Ой, дивись туды, Антон! Який важняк з калитки прихиляв!
   Из калитки вышел вальяжный офицер из чиновных. Следом - денщик с огромным жёлтым портфелем. Остановились. Офицер достал из кожаного портсигара сигарету, прикурил от услужливо поднесённой зажигалки, принял из рук денщика портфель и неспешно зашагал... на территорию Антона.
   - Антоха, твой фриц! Дашь шматочек? Падла буду, ноги не держать. - Заяц уже всё прикинул: за пару-тройку таких "бычков" скибка у Курного обеспечена! А
скибка -- это если буханку просяного хлеба, литую, как кирпич, разрезать один раз повдоль и двадцать пять раз поперёк. Одно такое "рёбрышко" и будет скибка. Такая скибка стоила один напёрсток сильно вспушённого табака или десять оккупационных марок.
   У порога огромного богатства стоял сейчас Антон. Точнее, он шагал за ним не дыша, след в след, на выверенном до сантиметра расстоянии - в трёх прыжках взрослого человека, на случай непредсказуемой его подлости.
   Они прошли уже изрядно, а из-за толстого, в складках, коротко острижен­ного затылка всё появлялся и появлялся дымок. Антон запереживал.
   - Ды ты поменьше, фриц, тяни-то! Раскурилси! Кидай, кидай, тебе говорят!
   Скибка таяла вместе с окурком. Нервишки у Антона напряглись. И тут случилось вдруг совсем ужасное. Офицер бросил быстрый взгляд через плечо и остановился. Антон, как тень, повторил его маневр. Глаза их встретились...
   Немец картинно отставил руку в сторону, демонстративно разжал пальцы, наступил на упавший окурок каблуком и размозжил его резкими поворотами начищенного сапога. Антон замер бездыханный - всё! Немец строго посмотрел на Антона, надменно слепил шнурки-губы и гордо зашагал дальше.
   - Ах ты! Я за тобой столько шёл! А ты чего натворил?! - Антон, чуть не плача от обиды, ведь теперь уже разбежались другие офицеры, время упущено, неосмотрительно приблизился на опасно близкое расстояние, продолжая выкрикивать весь подвальный лексикон. Терять было нечего.
   Немец на подвально-базарный лексикон никак не реагировал. И тут Ан­тошку осенило:
   - Ах ты, хрен моржовый! Да ещё и по-нашему не ферштеен? Официер - шайземэнш! Сакрамэнш! Официер ист швайнэ! Фарфлюктен!
   Немца словно током ударило. Вздрогнул, остановился, обернулся всем корпусом, уронив портфель. Рука его, неловко расстегнув кобуру, тянула пистолет.
   Но Антошка был зол, как зверёныш, которого лишили еды, и от обиды забыл о страхе:
   - А вот на, мазила, выгрызи! Попробуй, попади ещё, фашистская морда!
   Он вмиг оказался у ближайшей калитки. Немец навёл пистолет, но ка­литка... уже пуста. Хмыкнув, он вложил оружие в кобуру, поднял портфель, вытер его белоснежным платком и пошёл дальше, считая, видимо, инцидент исчер­панным. Но не тут-то было.
   Антон вынырнул из другой калитки. Уже впереди, на пути офицера. Снова стал выкрикивать на немецком и русском чудовищные оскорбления.
   Никто, никогда, ни в одной стране не смел позволить себе такого по от­ношению к нему, аристократу, кастовому офицеру! Глупейшее положение.
   "Избави Бог, если эту пакость услышит немецкое ухо! В штабе не отмоешься от сплетен! Опять же, начни стрелять - примчит патруль, станет известно в штабе, зубоскалы разнесут: тыловик размечтался орден получить и стал воевать с... нищими! Или, что ещё хуже, наврут, что со страху принял нищего за партизана. Положеньице!.."
   Ещё дважды, озираясь, чтобы только попугать, доставал офицер пистолет, и оба раза Антошка исчезал в ближайшей подворотне, но тут же выныривал из другой. С воплями!
   За углом людная улица... Офицер поманил Антона пальцем и с раздра­жением сказал:
   - Штил! Тихо-о! Швайзен! Мол-чать! Ком гер! Иди зюда! - он открыл свой красивый портсигар и протянул к Антону, знаками приглашая его угоститься по своему усмотрению.
   - Чево? Дурней себя нашёл, што ли? Ты брось! - сказал Антон. - Брось и канай, ферштейн?
   - Яволь! Немец выдернул из портсигара пять сигарет, швырнул на тротуар и быстро пошёл. Это был ещё не бег, но уже и не ходьба - он удирал!Достигнув перекрёстка, он, не оборачиваясь, завернул за угол.
   Антон ликовал. Наша взяла! Но не бросился к богатой добыче. Жизнь поставила на первое место осторожность. Он огляделся: никто не видит его добра? И снова - за немцем. Не притаился ли он, гад, за углом со своим писто­летом?
   Вылетел на перекрёстную улицу: степенный немец шагал так, что это был ешё не бег, но уже и не ходьба. Он удирал от Антона!
   Схватил дорогой, с вензелями, товар, подул на него, замотал в тряпочку, засунул в шапку и, не чуя под собой больных ног, помчался на "балочку" к Курному.
   Улицы были пустынны. Окна забиты досками или закрыты ставнями. Во дворах не только скота и домашней птицы, но собаки и кошки не увидишь. Давно съедены голуби, охота шла на воробьёв. Люди предпочитали выходить из дому только по одной причине - в поисках пищи.
   Чем ближе к базару, тем чаще он встречал худых, измождённых людей, с трудом передвигающихся на опухших ногах. Почти все они несли котомки и узелки, какие-то вещи, в надежде обменять их на стакан-другой кукурузной муки, проса, зерна. Вид у них был скорбный и жалкий.
   Совсем по-другому выглядел теперь Антон! Он позабыл, как всякий ребёнок, что ещё полчаса назад был в отчаянии. С пятью сигаретами в шапке, а это, считай, четыре, а то и пять скибок хлеба, ему уже не думалось о тяжком и плохом.
   Однако его вдруг охватила тревога: сигареты могут и отнять. А если на­летишь на немцев - тогда...
   В один из рождественских дней Антошку подозвал к себе немецкий лётчик, звали его Вальтер. Он был пьян и сентиментально настроен. Достал из нагруд­ного кармана фотоснимок своих детей, стал объяснять, что мальчик примерно такого же возраста, как Антон, а девочка двумя годами поменьше. Размякнув от собственных чувств, он одарил Антона столбиком леденцов и наказал прийти завтра к офицерскому клубу, вызвать его через часового, которого он предупре­дит. Прийти надо ровно за час до наступления комендантского часа. И тогда Антон "будет иметь много подарок, о! Антон запомнит Вальтера на весь жизнь! Такой Вальтер добрый, Вальтер ошшень любит киндер, но не любит война! Держи язык за зубами: Гитлер и Сталин - свиньи, чёрт бы их побрал!"
   Антон знал, что офицерский клуб для лётного состава был у чёрта на ку­личках, на краю города, по дороге на аэродром. Врал пьяный лётчик или впрямь решился на богоугодное дело, но надежду в сердце Антону он заронил.
   Антон пришёл к клубу и кое-как объяснил часовому, что ему нужен Вальтер. Часовой сомнительно поддакнул и развёл руками: офицеров с именем Вальтер в клубе находилось столько же, сколько в русском клубе было бы лётчиков по имени Иван.
   Однако из парадного входа выскочил разгорячённый выпивкой и весельем именно тот самый Вальтер, схватил Антошку за рукав, потащил к запасному выходу. Он завёл Антона в раздевалку и наказал ждать. Антон огляделся: вдоль стен висели кожаные, на меху регланы и куртки. В раскрытые двери был виден заставленный столами зал, из которого доносился шум большой мужской пьяной компании. Мимо пробегали русские официантки. Скорее всего, для них предназначались импровизации песен, прерываемые гоготом: "Маринка, Маринка, капут твоя машинка..." и "Вольга, Вольга, муттер Вольга..."
   В просвете второй открытой двери, в клубах табачного дыма, были видны играющие в карты и азартно сражающиеся на бильярде.
   Из зала выскочил Вальтер с бумажным крафт-мешком в руках, на две трети заполненным снедью. О Боже, чего там только не было! Торчали палки твёр­докопченой колбасы "салями", коробки дорогих конфет, плитки шоколада "Ван Гуттен", печенье. А сверху - источающие аромат ромовые бабы!
   Антошка, конечно, не знал названий этих яств. Никогда в жизни, ни в той, довоенной, ни тем более в этой, на изморе, даже не видел такой диковины, но одно то, что всё это предназначено ему, было рождественской сказкой, далёкой от реальной жизни, как сон.
   Вальтер поставил мешок у его ног, а сам... стал шарить по карманам в офицерских куртках и регланах. Он быстро и ловко опоражнивал бумажники и карманы, отбирая только деньги - большие деньги! - рейхсмарки. И - о ужас! - заталкивал их Антошке сзади, за воротник.
   Уносить чужие деньги он не смел. Это было воровство, за которое немцы расстреливали на месте, а для назидания ежедневно вешали пятерых на базарной площади, невзирая на возраст. Изо всех сил взволнованный Антон пытался объяснить это искренне довольному своей затеей Вальтеру. Но тот только хо­хотал: "Отшен хорошо! Храни тебя Гот, Бог! До свиданья!"
   Он махнул рукой в сторону игорного зала и длинно выругался:
   - Со всей этой вашей войной поцелуйте меня в задницу!
   Дескать, всё равно всё спустят в карты и пропьют, а завтра их, возможно, собьют.
   Вальтер вынес мешок на улицу, крикнул на часового:- Кругом, марш, скотина!
   И убежал, помахав рукой, оставив Антошку с мешком, как каторжника, прикованного к ядру. Изловчившись, Антошка волоком потащил мешок подаль­ше от часового, в темноту, на ходу выхватывая из мешка всё, что попадётся под руку, и глотал, не жуя, сказочного вкуса лакомства. Из желудка смогут отнять только вместе с жизнью.
   Если везёт, так это - полоса. Антон, не веря своим глазам, увидел прямо перед собой мальца с санками. Тот вёз какие-то обугленные палки.
   - Хочешь настоящее пирожино? - спросил Антон и поднёс под простуженный, сопливый нос мальца ромовую бабу.
   - А ты не брешешь? - спросил малец, но, спохватившись, быстро добавил: - Хочу!
   Малец по имени Сашка безоговорочно согласился везти на санках мешок хоть на край света. Это было почти спасение. За перекрёстком дорог, совсем рядом, был дом Сашки. Он уже поковылял вперёд - позвать на помощь взрос­лых. И тут, словно из засады, ударили короткие автоматные очереди! Антону почудилось, что его обдаёт тёплым воздухом от мелькающих перед глазами светляков. Под ногами вспучивались фонтанчики ледяной крошки... Антон по­катился в придорожную канаву. Выстрелы прекратились, по дороге забегал сильный луч фонаря. Где-то, уже слабо, голос Сашки: "Мама!" и женские голоса. Потом стало тихо.
   Вдруг рядом - скрип снега под сапогами. Луч остановился на мешке.
   - Встать! Руки вверх! Иди сюда!
   Антон немного уже понимал по-немецки, но с такими словами к нему обращались впервые, звучали они враждебно.
   Поднимая руки, Антон похолодел от ужаса: от его движения немецкие марки за спиной стали проваливаться куда-то вниз.
   Если сейчас упадёт хотя бы одна бумажка - всё! Застрелят на месте. Даже если произойдет чудо - очная ставка с обер-лейтенантом германских ВВС, разве ж он подтвердит, что крал деньги у господ офицеров и отдавал их малолетнему бродяге из покорённого народа?
   Двое патрульных подвели Антона к мешку, осторожно развернули смёрз­шуюся бумагу и посветили фонариком...
   -Это малолетний бандит!
   Находка озадачила немцев своей неординарностью: такие яства, недоступ­ные даже им, солдатам СС, могли принадлежать только высокопоставленному лицу. Тут же к ним подъехала машина, и после короткого доклада увезли Антона вместе с мешком в комендатуру, чтобы допросить с помощью переводчика.
   Переводчика на месте не оказалось. Дежурный офицер велел позвать ох­ранника из русских. Им оказался Ванька Жуков, который знал по-немецки чуть больше Антона и поэтому сделал "вольный перевод". Антон говорил только правду, Жуков переводил. Но не всю правду, а добавлял что-то от себя.
   Когда сообразительный дежурный офицер, перевязав мешок шпагатом, вызвал рассыльного и стал писать свой домашний адрес, Антон решил, что пробил час избавиться от липких ползучих змей, пригревшихся на его спине. Он сбивчиво, волнуясь, зашептал охраннику, что у него за спиной куча денег, и не каких-нибудь, а рейхсмарок!
   Антон умолял охранника вывести его в туалет, чтобы выбросить в унитаз этот смертельно опасный груз.
   Ванька Жуков парень не промах. Он быстрым движением руки по Антошкиной спине оценил правдоподобность признания и прямо просиял от такой приятной новости. В каких словах и выражениях он уговаривал дежурного офи­цера выгнать мальца отсюда вон, Антон не понял, но немца это вполне устра­ивало. Он согласно кивнул головой, сделал ладонью от себя и великодушно изрёк:
   - Пошёл вон!
   Ванька отвёл Антошку в кочегарку, при которой состоял как истопник, раздел пацана и ахнул! Ахнули и два других охранника-истопника, находившиеся при исполнении, у котла. Деньги они быстренько поделили на три кучки и не­медленно послали гонца за самогоном.
   Антона накормили от пуза и уложили спать.
   За стаканом самогона приняли охранники решение: для неразглашения тайны, чтобы не быть повешенными, пока не пройдёт всё шито-крыто, держать Антошку при кочегарке, ни на шаг в сторону... Хоть до окончания войны .
   Васька, одноногий мужик под тридцать лет, прозванный за свой промысел "Курным", сам сроду не курил, на удивление клиентам, но торговал куревом, самодельным зажигалками из патронных гильз и всеми причиндалами для них.
   К бездомным шпанятам, таскавшим ему окурки, Курной относился с редким в то время великодушием. Само по себе хлопотное и бесприбыльное занятие - принимать у пацанов окурки, расплачиваясь хлебом, купленным у барыг втри­дорога, - доходов Василию не несло. Первостатейный матерщинник, потвор­ствующий богопротивному греху - курению зелья, сам убогий, спасал пацанов в тяже­лейшую минуту, когда ноги уже не несут и мотыльки в глазах. Занимал скибу-другую пацану и тем оживлял его, вытаскивал с того света. Занимал, конечно, без отдачи, об этом все знали.
   - Ты чево, сукин сын, носишь? На верёвку захотел? Какого хрена не распушил на табак? - заворчал Курной, увидев в тряпице Антошки заморские сигареты, явно не немецкие.
   - А ты, дядь Вась, поверил бы мне, что их, пять целехоньких, немец грит, отнеси дядь Васе, нехай, грит, он тебе четыре скибы даст!
   - Бери и смойся, а то ещё наведёшь, - Курной протянул Антону три скибы просяного, тяжёлого, как каменюка, хлеба с устюками от добавок овса, и быстро распотрошил сигареты.
   - Ты чего ж, дядь Вася, делаешь? - набивая рот хлебом, захлебнулся Антон. - Я за них чуть жизни не лишился, а ты меня дурить? Давай ещё скибу, не то Косту приведу на разборку!
   - На! За риск. А сигареты твои - дерьмо французское, для баб. Слабые, как трава. Мужики такие не курят. Офицер твой - баба. Так ему и передай. Скажи: Василий сказал! Костой ты меня не пугай, он нашёл себе уже другую компанию. У него теперь паёк. Так что сожри сам скибы, - говорил Курной, наполняя напёрсток самосадом для подошедшего ободранного деревенского мужика, расплатившегося стаканом кукурузных зёрен, зорко следившего за пальцами Курного.
   - Чего-чего? Да мы с утречка только с Костой расстались, вместе спали! Он же нас с Зайцем послал "водить", чтоб шамовки принести.
   - Да вот с утречка Коста и прибежал ко мне. Дай, грит, Василий, в долг курева, днями рассчитаюсь. Иду, грит, служить в охранный батальон. Все дороги, грит, перекрыты. Из подвала не выползать - сдохнешь, выползешь расстреляют, как вора, наших дождёшься - посадят или расстреляют, как вражье отродье... Вот теперь и будут Коста с Сёмкой палить друг в друга из разных окопов, Сёмка-то ваш ждёт не дождётся, чтоб наши снова его взяли в солдаты. Орден мечтает получить, а получит ордер. Так ему и передай, дурню. Кайло вместо винтовки ему дадут!
   Антон стоял, как огорошенный, не смея поверить Курному.
   - А... Как же мы без Косты? - пролепетал он и поковылял искать Зайца, чтобы сообщить ему шеломляющую новость.
   Уже припекало солнце, хотелось в воду, в море, сбросить с тела продым­ленные тряпки. Но к морю хода нет. Берег оцеплен колючей проволокой. К кускам вниз оставлены лишь проходы, охраняемые патрулями. Пропускали с пустыми вёдрами брать с моря воду да на рыбалку по удостоверениям.
   Кого от кого отделили проволокой? Не то нас от моря, не то море заарестовали, подумал Антон, вытаскивая из шапки две скибы.
   Он выскочил на Карантинную в момент, когда Витька Заяц "отпустил пустого" немца и, плюнув себе в ладонь, осторожно гасил приличный "бычок".
   - Давай мандро, обещал! - закричал Заяц издали. Присели на ближайшее крыльцо. Антон развернул тряпочку, собрал крошки, забросил себе в рот. На тряпочке лежали две скибы. - Сам-то хавал? - спросил Заяц.
   - А то нет. Зая, так ты знал, что Коста к немцам подался? Чего мне не сказал? Зачем он к ним? Наши ведь придут, - волнуясь, пытал Антошка Зайца.
   - Наши, ваши... Хто його поймэ, которы щас "наши"? Коста ж перед вийной з колонии убиг. Спиймають тепер, що йому буде? А жить хоче каждый, дывысь, як маленький горобчик весни радуеця! Це так! Уйшов до нимцив, ну и хай Бог йому допоможе, - Заяц спокойно доел свою скибу, а одну оставшуюся завернул в тряпочку.
   Фронт подкатывался к городу, гул артиллерии и взрывы стали слышны и днём, и ночью.
   Многие жители уже разбежались по ближним сёлам, где каток войны не задерживается и не бомбят ежедневно, как в городе.
   Ночами не стало ночи: вешают над городом на парашюте "свечу", и стано­вится как днём. Яркий свет с неба жуток сам по себе. А бомбы?.. Сам Господь, наверное, не знает, кого они сейчас отправят к Нему на покаяние. А тот, кто их бросает, - чтоб ему ни дна, ни покрышки.
   Днём люди прячутся по погребам и подвалам. На базаре пусто, ни души, даже Курной исчез.
   По ночам немцы взрывают здания...
   Коста передал через Курного полмешка овса, украл из комендатуровской конюшни. Это был его прощальный привет пацанам. Ночью охранный батальон вместе с комендатурой покинул город. Попрощаться с пацанами Коста не при­шёл, постеснялся показаться им в немецкой форме...
   Трагический парадокс: жизнь гражданского населения не замирала только на кладбище. Каждый день люди умирали от голода и гибли под бомбами и снарядами. Оставшиеся в живых старались похоронить близких по-христиански, на старинном погосте, с жалкими поминками, но не под забором.
   В эти дни все, кроме Сёмки, с утра до вечера обретались на кладбище, наименее опасном месте в городе. Немцы туда не шастали.
   Кому помогут вырыть могилу, кому помогут спустить гроб, глядишь - дадут в ладошку кутьи, надо только перекреститься и сказать: "Царствие не­бесное!.."
   Город совсем опустел. На улицах только немцы в чёрных мундирах с се­ребряными молниями в петлицах, что в древнем, руническом алфавите обозна­чали букву "S" и были символами войны у германского бога Тора.
   Они "подчищали" планомерный отход своих частей, уничтожая документы, боеприпасы и свидетелей. Взрывать и сжигать стали даже днём.
   Настал момент безвластия в городе. Пацаны с утра до ночи в бегах: самое время поживиться брошенным. Передвигаться по улицам, конечно, опасно, но всё знакомо - разбитками, подвалами, дворами, задами... К вечеру лёх кипел от самых ошеломляющих, после почти двухлетнего прозябания, новостей. Там вывезли госпиталь. Надо б жратву пошарить! Там склад горит с кожами. А там бросили ящики с противотанковыми минами: жахнуть можно, рыбы наглушить!
   Из всех новостей была одна ну просто потрясающая: фрицы сняли оцеп­ление на берегу моря, остались кое-где лишь строители дотов. Это было совсем непонятно и странно: войска покинули город, а строители военных оборони­тельных сооружений работали.
   Из кучи боеприпасов, которую пацаны натаскали за два года в свой лёх, Сёмка выволок тяжёлую "сковороду" - немецкую противотанковую мину и несколько пехотных гранат-лимонок русского образца.
   - Пойдём рыбу глушить, - сказал он. - Разбирай "лимонки" по карманам. Бери вёдра, цыбарки и - айда!
   - А немцы чево нам скажут, когда рванём? -- спросил боязливый Ваня Рыбка. Он, "ненормальный", не умел скрывать своих чувств, за это и любили его пацаны, как ходячую совесть.
   - Они нам скажут "данке!", бо им тоже чего-то достанется.
   - А как мы её там... того? Рванём как? Шнура нету. Детонатор бы надо, - Шурка Урка понимал в боеприпасах.
   - Взрывать? Как и раньше: гранаты нитками свяжем, и - в костерок! Всё вместе и рванёт, чево тут думать? - Сёмка говорил с важностью бывшего служивого, хотя все знали, что солдатом он числился всего-то пару суток...
   - Сём! А ежели цю гранату просто в воду запулять? - предложил Заяц.
   - Далеко не запуляешь. Тут глыбины - воробью по колено. И рыбы на мелком нету, и самого осколком стрекануть может: рассеивание - тридцать метров, кажись. На военделе учил нас один Кузьма-воин, вспомнить тошно. Сам, небось, первый от немца смотался! Меня немцу подставили, а сами утекли. Я врагу не служил! Вы все свидетели будете... - расстроился Сёмка, зацепив больную тему.
   - Да какой разговор, Сёма! Мы немцам сколько вреда сделали? А сколько у них всего стырили, - загалдели пацаны, успокаивая своего единственного взрослого человека, почти что родителя...
   Мину уложили на дно цыбарки, прикрыли сверху таким тряпьём, чтобы в руки взять было противно, гранаты рассовали по запазухам и тронулись в путь. Где канализацией, где задами вышли на берег без приключений.
   Вот оно, море! Шумит лёгким прибоем, спокойное и мирное. Что ему война и дрязги человеческие! Красота, простор до горизонта, и чайки кружат над чистыми, пустыми пляжами с жёлто-белым песком.
   Нашли знакомый крутой извилистый спуск. Черкеса оставили наверху. Ваня Рыбка плёлся сзади, на "атасе". Тут он был незаменим - со страху постоянно вертел головой и чутко реагировал на малейшую опасность. У Сёмки за пазухой, на всякий случай, немецкий револьвер с шестью патронами в барабане.
   На берегу быстренько соорудили из плавника плотик, связав его обрывками телефонного кабеля. Развели на нём костерок, раздули как следует и бочком подложили мину. Сёмка, держа в руках пару обвязанных тесёмками гранат, погнал плотик на глубину, а пацанва, блаженствуя, растянулась в тёплой воде, у самого берега, поснимала с себя свои тряпки. Один только Ваня Рыбка сидел на берегу, озираясь. Ему лезть в воду не позволили.
   - Разбегайся! - закричал Сёмка, когда вода дошла ему уже до подбородка. Выдернул чеку у одной гранаты и положил её в костерок, выдернул у второй и тоже подложил в огонь и, выгребая обеими руками, устремился к берегу.
   У кромки воды выстроились все - Витька, Шурка, Ваня и Антон, под­бадривали Сёмку, сопереживая всеми кончиками нервов.
   - Давай, давай, Сёма! Пошибче! Греби руками-то! - орали они, показывая при этом, как надо загребать.
   - Прячься, мать вашу, - успел выдохнуть Сёмка, выбравшись из воды до уровня колен.
   Пацаны бросились врассыпную к подножью крутогора, словно получив от Сёмки отпущение грехов, и в это время сзади ухнул сдвоенный, утробный взрыв. Грязь и осколки посыпались, казалось, с неба...
   Осел грязевой столб, за ним следом медленно оседала высоко вознесённая водяная пыль. Чуть оглушённые, пацаны смотрели на то место на воде, где только что был Сёмка, а теперь лишь обратная волна шла от берега. Исчез!
   Неужели разнесло? Но тут над водой показалась голая Сёмкина спина, затылок. Сёмка на четвереньках двинулся, как слепой, к берегу.
   - Зырь! Сёмку поранило! Скорей! Бегом! Тащи его! Бо захлебнётся! - Пацаны бросились к Сёмке в воду.
   Антон услышал рядом стон, оглянулся и увидел лежащего на песке Ваню. Ваня смотрел широко раскрытыми, испуганными глазами на свои грязные, рас­топыренные окровавленные пальцы. Осколок вспорол Ване бедро, и кровь хлес­тала из ранки толчками.
   Антон боялся крови, но ему очень было жаль Ваню и он, пересилив страх, стал закидывать Ванину руку за шею, чтобы утащить его к пуговичной фабрике, там были трубы канализации. Ваня продолжал выть и указывать окровавленным пальцем вдоль пляжа куда-то за спину Антона. Антон обернулся и увидел бегущих к ним трусцой двух автоматчиков, в трусах!
   - Атас! Тикаем! Немцы! -- заорал что было мочи Антон ребятам, под­бежавшим по воде к Сёмке. Передний солдат, до него оставалось полсотни метров, уже передёрнул затвор "шмайсера"...
   Шурка с Витькой тащили Сёмку, а солдаты стреляли по ним из автоматов, перейдя на шаг: никуда не денутся! Сёмку поднимали, но он валился, отплё­вывался кровью и бормотал одно и то же:
   - Тикай. Тикай, говорю...
   Антон был в отчаянии. Немцы в двадцати шагах, бьют из автоматов не прицельно, но они идут сюда, а сил поднять рослого Ваню не хватает. Тот немец, что был поближе, приостановился, навёл автомат на Антона. "Всё! Сейчас наж­мёт. Мама... Мамочка... ты даже не узнаешь, какой дядька меня убил".
   Автомат уже трясся в руках немца, а Антошка запоминал его до самых маленьких подробностей: белотелый, высокий, стриженный под бокс, с рыжей чёлкой, свисающей на лоб, и татуировка на руке: кинжал со свастикой. "Та-та-та..." Они вылетели, пули, они уже летят в него, Антошку Крамолова...
   Ваня тут же откинул руку, стал хватать воздух своей страшной, скрюченной, окровавленной кистью, а потом выгнулся, закатил глаза и закряхтел нечеловечьи. Антон, не помня себя, бросился бежать к пуговичному заводику, где выходили к воде сразу две канализационных трубы. Ноги его, как в тяжёлом сне, не слу­шались, увязали по щиколотку в песке и, ослабленные долгой голодной жизнью, подкашивались.
   За спиной снова раздалась очередь. Падая, Антон на миг бросил взгляд назад и увидел: прямо над распластанным Ваней стоял немец с направленным в грудь мальчишки дымящим стволом автомата.
   Антон забирался в трубу всё дальше и дальше, в полном мраке, и чем становилось зловоннее, чем приходилось труднее брести по нечистотам, тем спокойнее становилось на душе: "Теперь не догонят..."
   У входа в лёх силы оставили его.
   Он заревел взахлёб, не смея заходить туда: в лёхе впервые за два года по­гасла коптилка. Ему стало страшно ещё и оттого, что все сразу погибли... По­гибли?.. Постой, а Черкес-то оставался на горе, наверху! Может, хоть он живой?..
   Вернулись Шурка, Витька и Черкес, зажгли коптилку, сели подавленные, переживая подробности: как всё случилось?
   - Ваню они добили... А Сёмку-то, куды его поволокли?
   - Так Сёмка ж взрослый, може, в плен его?
   - Сёмку, небось, прошманали, нашли у него "беду". А за пойманного партизана у них награду дають. Вот они его и поволокли до начальства! А то б добили бы, как Ваню, бедолагу...
   - Мы с Антоном пойдём в охранный батальон. Он тама всех знает, може, не все драпанули, - сказал Шурка. - Може, там найдём кого за Сёмку похлопотать?
   - Пошли, Шурок, до Кисленки! Он всему батальону, всем офицерам сапоги чинил. Абы только застать, - вскинулся Антон. - Он и пожрать всегда даст!
   На улицах, исподволь, зашевелился народишко. То двух женщин встретили - тащат чего-то. То деда встретили - тоже тащил... охапку обувных колодок. Народ бежит в порт, на станцию, к немецким казармам: "Тащить!"
   Из порта тянет горелым зерном, как во время нашего отступления. А в чём дело? Наши-то в спешке бежали, а эти вроде загодя, всё подчистую вывезли, не торопясь уходят. Даже вон всё ещё доты строят...
   Через кочегарку, чёрным ходом, добрались до третьего этажа благополуч­но. Немцев не встретили. Такого здесь, в комендатуре, ещё не бывало. Но в караулке, перед чердачным помещением - казармой охранного батальона - как всегда сидели два охранника в полном боевом снаряжении.
   Такого тоже здесь не бывало: один из них пожилой, с казацкими усами, полулежал на лавке и неумело, кривясь, курил сигару. Второй, кудрявый, тем­новолосый, молодой парень в роговых очках с сильными линзами, развалясь в плюшевом кресле, прямо под портретом Гитлера... читал толстую книгу! Стран­ная картина.
   Антон шёл уверенно, как у себя дома, здесь он прожил хоть и не долго, но не голодно, и пользовался всеобщим вниманием.
   Но Шурка! Шурке каждый шаг давался с напряжением, он испуганно ози­рался. Старшие парни из привокзального воровского шалмана ещё перед войной крепко-накрепко вбили ему в голову: кто попадёт в этот дом, тому хана!
   Дом этот они называли по-разному: и "серый", и "большой" и "жёлтый", и "соловки", и "допр". А что в нём особенного? Дом как дом, только на гвоздях на каждом этаже висят портреты Гитлера. Ну, до войны, конечно, висели на этих же самых гвоздях другие портреты. Гвоздям всё равно, кто там на них висит. Да и Шурке тоже.
   - Эт-то что за доходяги? Как прошли через пост? - очкарик отложил книгу, встал, пристально оглядывая цепкими глазами Шурку. На Антона он не обратил никакого внимания. Взгляд охранника остановился на Шуркиных пальцах...
   - Мы до дядьки Кисленко! Мы свои, - обратился Антон к грозному и хмурому, похоже, с глубокого похмелья, дядьке с казацкими усами. - Я тут у них в кочегарке жил, может, знаете? Антоном меня звать.
   - Никого старых нэма. Уси ушлы. Погодь... Чеботарь Кисленко, чи шо? Що при конях? - смягчился усатый "запорожец" и взял трубку полевого телефона. - Поперед кажи, чого тоби треба? - он выжидательно посмотрел на Антона, но тот к такому вопросу уже подготовился с помощью Шурки.
   - Так попрощаться зашли. А то ж когда теперя увидимся? Он мне как отец родной...
   Тем временем очкарик подошёл вплотную к Шурке и вполголоса довери­тельно спросил:
   - Вор?
   Шурка смолчал. Чтобы вот так раскрываться встречному-поперечному? Одного вопроса маловато. Шурка покосился на усатого, а тот в это время кричал в трубку:
   - Кисленку! 3 конюшни. При конях, срочно! Наверх! К обер-лейтенанту... - По чему шарашил? Пианист? Карманник?..
   Это было уже совсем другое дело. Шурка показал очкарику кончики пальцев с деформированными ногтями.
   - Понятно: легавые. Дверями? - сочувственно нахмурился тот.
   - Дверью. В предварилке, суки. Потома на бану "углы" стерёг... - дальнейший разговор их понятен был только им двоим и при полном взаимопони­мании закончился вдруг взрывом негодования очкарика:
   - И ты, Шурка, честный вор, пришёл просить меня, Валета, за падлу?- Чего шуршишь? Я с Сёмкой два года на завязанном пупке, шарашу по машинам, живу в разбитке! Да он же дезертир! По-ихнему - предатель, кнакаешь ?!
   - Дур-рак! Да у твоего козла, кроме шпалера, ты знаешь, чего нашли? Ксиву комсомольскую! С евонной поганой харей и при печати!
   - Не можешь отмазать кента путёвого, так хоть скажи: где он? Живой? Он же раненый был, - раздосадованно попросил Шурка Валета, а сам подумал: "И надо было Сёмке хранить эту ксиву при себе. Зарыл бы, дурак, в подвале, кому она сто лет сдалась!"
   - Да внизу, в подвале, эта подлюка сидит. Слёзы льёт, паскуда! Чует, гад ползучий, что на ночь шлёпнут его! - и сразу голос очкарика потеплел. - Слышь, Шурка, мы к утру-то уходим. Сюда войдут фронтовые части оборонять город, не хочешь ли с нами, а? Я за тебя мазу подержу. Трёкнешь: семнадцать тебе, ты рослый. Думай, паря, счас...
   Очкарик увидел подходящего Кисленко, и сразу на его лице появилась иг­ривая маска. Он не привык "на публике" вести серьёзные разговоры.
   - Я, вобще-то, шарашу по картишкам, - громко продолжил он, обращаясь к Шурке. - На уровне международного класса. Так мне перед войной "товарищи" выписали постоянный, бесплатный билет на Воркуту. Да не повезло им, дорогу перекрыли немецкие танки. А мне нужно в другую сторону: в Париж! Париж и Монте-Карло - вот моя мечта! Будешь в Париже - заходи в гости. Спросишь Валета, каждый покажет. К тому времени, когда ты освободишься из лагеря, я буду иметь виллу на берегу Средиземного моря! Ты знаешь, где есть такое прекрасное Средиземное море? Не слыхал? Кроме Азовского, ты думаешь, нет больше никаких морей?.. Грустно живёшь, Шурка! Книги надо чи­тать!
   Валет сжал пальцы на лацкане пиджака и сделал кивок на эти пальцы Шурке: это был профессиональный картёжный жест: "Молчи!". Шурка ответил тем же: "Молчу".
   Кисленко уже обнимал Антошку и сокрушался:
   - Ты куды ж пропав? Такое щас, такое... Думаю, невже ж чего-сь?.. Пидемо, покормлю вас трошки, бо вже нема часу... А як твого друга кликають? Шурка? А чого не Шурко? Розумию: це у вас конспирация. Эх, пацаны, пацаны! Що з вами будэ? В яку годину живэтэ.
   Кисленко завёл пацанов в разгромленную казарму, где прямо в одежде спали несколько солдат, были разбросаны постели, намусорено, чего ранее здесь никогда не допускалось. Принёс из кухни два котелка тушёной капусты с сосис­ками, достал из тумбочки полбулки настоящего белого хлеба: "Йижте!". У ребят закружилось в голове от одного запаха пищи...
   Только проглотив по половине котелка и заглушив первые спазмы голода, Антон спросил:
   - Дядь Юр, а что ж с вами будет?
   - А шо будэ? Шо з нимцями, то и з намы. Буду до украинцив у Канаду пробиваться, як шо нимци з Украины уйдуть. Тут уси таки, обижени... Та шо вы, сопляки, розумиете?
   - А сколько вам лет? - вмешался Шурка для поддержания разговора. Он всё время ловил взгляд Антона, чтобы дать ему сигнал: "Не гутарить про Сёмку, раз Сёмка так зашухарился. Валет битый, не зря просил помалкивать!"
   - Та двадцать сёмый идэ, а кажись, не жив. "Косая" по-за плечами сторожить, а кого вона щас не сторожить?
   - Так вы ещё ж не старый. А семья у вас есть? - не унимался Шурка, налегая на капусту. Ему удалось, переключив Кисленко на тревожную тему, приложить палец к губам, и Антон закивал: "Понял!"
   - Була жинка. Двое диток. 3 голоду вмерли. Старшому чуток бильше од­ного року було.
   - Соли б нам, дядь Юр? А то ноги пухнуть, ходить важко, - попросил Антон.
   - Соли дам, зерна дам. Приховаю у конюшни, потим заберете. Вы тут у казарми понаберить чого, тут добра много бросять... Ну, я до коней. Запрячь, погрузиться. Вы тут дожидайте. До мэнэ у конюшню вас Валет проводыть, - и Кисленко ушёл.
   Вошёл Валет, вытряхнул из вещмешка кучу смятых, засаленных советских денег:
   - Все ровным слоем - за пазуху! - приказал он. - Сорвал банк за карточным столом. Помянете наши грешные души! Валета напишете сразу в двух бумажках: "за здравие" и "за упокой", бо у мэнэ всё зависит от того, как пойдёт масть. Если твой кент уже отмурцевал, Шурка, то пусть канает на конюшню, он знает, где она. Надо перебазарить...
   Пацаны переглянулись, рассовали деньги по пазухам, а Антон пошёл вниз. Но в караулке Усатый перегородил Антону путь ногой:
   - Сиди тут! Сам не рыпайся. Валет отведёт до конюшни. Понял? - Дядя был здорово не в духе, говорил не глядя, через силу. Он достал из-под стола бутылку шнапса, сделал огромный глоток.
   Антон сел на лавку, и опять перед глазами оказались чуть выпученные глаза Гитлера, странный фасон его усов. Теперь он вспомнил, где он видел именно такой портрет. Как-то раз его затащили в класс бывшие соученики, теперь они были уже второклассники. И Антона поразило, что на том же самом гвоздике над доской, где раньше висел портрет Сталина, теперь висел Гитлер. Всё остальное было прежним, даже учебники. Только в дополнение к уже вымаран­ным перед войной портретам врагов народа приказано было вымарать черни­лами до неузнаваемости и оставшихся вождей. Теперь уж не стало возможным отличить вождей-врагов от просто вождей...
   Оставшись вдвоем с Шуркой, Валет сказал:
   - Я счас сменюсь и перекинусь тут с одним заядлым, прямо бешеным, офицером. Не любит проигрывать, с ума сходит! Приходится ему поддаваться, я ведь никогда не проигрываю. Я этого фраера сейчас раскручу на самом деле,
без балды. На кон поставлю твоего идейного придурка. Но! Только ради тебя, Шура! Ради твоих помятых пальчиков. Я, видишь ли, тоже идейный.
   - А если офицер не согласится на Сёмку играть? - спросил Шурка, вызвав таким наивным вопросом усмешку превосходства у Валета.
   - Так я ж его сначала раскручу до трусов, до его пресловутого кинжала. А там что намалёвано? "Моя честь - верность!" Ну, конечно, они имели в виду верность карточному долгу!
   - А если... проиграешься? - спросил Шурка.
   - Тогда вот, - Валет запрокинул голову и оттянул ворот мундира: на его холёной шее полукружьем растянулась синяя, чёткая татуировка: "Режь здесь!".
   - Ух ты! Ну, Валет, дай тебе Бог не проиграться и прожить сто лет! - взволнованно сказал Шурка.
   - Пожелай мне только здоровья, остальное я всё куплю. Пошли. "Ах, какой же я дурак, надел ворованный пинжак, и шкары, и шкары, и шкары..." - запел Валет, спускаясь вниз, в караулку, где сидел Антон в обществе совсем захме­левшего Усатого.
  
   Тихо-тихо на улицах, даже немцев не видно. Ухает где-то за городом, гул там стоит, как в паровозном депо.
   А в самом городе взрывать здания перестали. Жгут...
   Но с наступлением темноты попёрло! Техника и пешие. Танки и тягачи, один к одному, без просветов. А машины и конные - те прямо по тротуарам.
   В воздухе гарь от горящих домов, гарь от моторов. Жара, грохот и лязг.
   Заночевали на втором этаже пустого дома, брошенной казармы. Кровати все рядом, с панцирными сетками. На спинках кроватей - блестящие шарики. Куча одеял и подушек. Все стены обклеены немецкими пропагандистскими плакатами, как в кинотеатре.
   - Да пропади он пропадом, наш лёх! Заночуем, браха, тута! Им щас не до нас, драпаеть немчура, туды их мать! - ликовал Шурка, падая спиной на мягкую постель. - И будемо своих ждать!
   Стали моститься под окном для ночлега. Как ни хороши были кровати, но под стенкой, под подоконником спокойнее: вылетающими от удара взрывной волны стёклами не поранит. Чтобы найти чего-нибудь съедобного, ринулись по закоулкам.
   День чудес! Черкес нашёл под кроватью патефон и ящик с пластинками! "Забыли? А може, заминировали? А то как же ж можно такое забыть?"
   Позвали Шурку, как старшего и большого доку по боеприпасам. Он вни­мательно осмотрел место, ползая на животе: нет ли ловушки? И наконец извлёк сокровище из-под кровати.
   Но радость была преждевременной. Все пластинки оказались немецкими, в основном - солдатские марши.
   - Один "Айли-айлё", - разочаровался Черкес.
   - А ты шо, хотив, шоб воны твий гимн заспивалы? - хихикнул Заяц.
   - Во! Нашёл! Позырь, Зая: "Ап-ре-ле-в-ский за-вод, Ва-ди-м". Вадим? - Черкес и Витька Заяц читали по слогам.
   Шурка бережно взял пластинку из рук Черкеса и позвал Антона:
   - Читай, Антоха!
   - "Вадим Козин. Осень", - прочёл Антон.
   Накрутили патефон, поставили пластинку и затаили дыхание, отключившись от всех шумов снаружи.
   "Осень, прозрачное утро, небо как будто в тумане, дали тонов перламутра, солнце холодное, раннее..." - раздался чистый, проникающий прямо в душу голос певца.
   - Что это он? "Далитоновперламутра?" По-ихнему поёть, чи шо? - не понял слова песни Черкес.
   - Заглохни, кугут, слухай! - зашикали на Черкеса, и он, обидевшись, пошёл снова шарить по разгромленным комнатам и спальням казармы.
   Но через некоторое время вернулся, стал манить Антоху в сторонку от патефона, где пацаны, как зачарованные, снова и снова переставляли иглу на начало пластинки.
   - Антоха, там книжек тьма, - указал Черкес на вход в подвал. Возле ог­ромной, обложенной цветным кафелем голландской печи лежали аккуратно сложенные дрова и два мешка книг.
   Высыпали книги на пол, перебрали и очень огорчились: все они были без картинок. Но одну всё же нашли с картинкой, волнующей каждого пацана: на "палитурке" был изображён парусный корабль! Называлась книга "Красный корсар", а написал эту книжку Фе-ни-мор Ку-пер.
   Антон ещё до школы освоил с помощью деда азбуку и в лёхе при свете коптилки читал пацанам вслух всё, что они приносили "сверху", благо книг в оставленных и разбомбленных домах было множество.
   Спор разгорелся, как только Антон успел прочитать заголовок "Красный корсар". Красный - это понятно, а "корсар" - кто это?
   - Корсар - може, это два слова вместе, как вроде "продмаг", - пред­положил Шурка. - А може, какой командир, раз он - "красный"?
   - Что-то я не помню красных командиров на паруснике, чи там на фелюге. Мабуть, конь ему нужон?
   - Ну вот ты, Антоха, якщо б був червоный командир, ты б чого узяв: хвелюгу чи коня? - спросил Заяц.
   - Когда я был маленький, я мечтал стать... - Антон замялся, - конём Ворошилова. Но сейчас я мечтаю стать моряком!
   - Тю! Так он же ездить на тебе б стал, твой Ворошилов? А тебе оно надо, да? - Шурку здорово задело такое унизительное положение Антона, пусть даже только в мечтах.
   - Так вин же нэ тюху-матюху возыть збирався, а самого наркома! - рас­смеялся Заяц. Однако Шурку это ещё больше задело и он рассказал:
   - Перед войной я решил прокатиться на легковушке. Высмотрел - приезжають за одним жлобом в шляпе по утрянке, а вечером назад эту падлу везуть. Ну, притулился, значица, сзади на круглой железяке, под которой запасное колесо. Неудобно так, а зырнуть, чо там, впереди, охота! Зырнул в заднее стекло раз, другой - красота! Да тут машина возьми и тормозни! Я, конечно, секу шоферюгу, чтоб ежели чего - рвануть вовремя... А меня хтось за шиворот сзади берёт и ручкой от мотора хрясь! По голове да по плечу, падла, два раза саданул и пошёл себе как ни в чём не бывало. Я смотрю и глазами не верю: жлоб в шляпе! Культурный! Я эт-того простить не мог! Долго я его пас под его домом. Попался, стервец, пьяненький. Я его "помыл" дочиста, нагадил в шляпу и надел ему на голову: "Шагай, пока перо не вставил!" Очень чесались руки подрезать его маленько, да взросляки не позволили. Сказали: это бык, а с уголовкой уговор: важных не трогать. А не то придётся кого-то "сдать", кем-то пожертвовать. Им тоже жить надо...
   Небо раскололось громами и молниями: начался артобстрел, с ним, под шумок - подлейшее дело! - и бомбёжка.
   Такого, кажись, не случалось за всю войну, думал Антон, вжимаясь в угол под окном и натягивал на себя перину: говорят, осколки перину не про­бивают, спекаются в перьях.
   Услышали вой, и рядом рванула бомба. Рамы влетели в комнату вместе с переплётами и стёклами, оклеенными крест-накрест ещё в начале войны.
   Всё Антошкино нутро сжало, спрессовало, сердце замерло, остановилось. Но потом, словно насосом, потянуло наружу всё до последней кишочки! В ушах звон, и дышать нечем от химической, будто спалили разом сто тысяч гутта­перчевых расчёсок, вони...
   Что наделали? Зачем не остались в своем лёхе? Дожить бы до утра... Какая-нибудь, это уж точно, залетит в дом! Небось, у русских он на карте помечен для лётчиков: "Солдатская казарма". Откуда лётчикам знать, что тут ховаются пацаны? Пропали!..
   Антошку всколыхнул Витькин крик: "Ховайся пид окно!"
   Он высовывает голову из-под перины и... не верит своим глазам. На секунду он забывает о страхе и ощущает прилив радости: лишь слегка пригнувшись, в комнату пробирается к подоконнику Сёмка Солдат! Живой! Только голова забинтованная и лицо в синяках. Сёмка тащит крупорушку, а сзади Черкес, на четвереньках, с узелком овса.
   Измазанная сажей его мордашка сияет: Сёмку привёл!
   И ещё чудо - стало тихо. Артобстрел прекратился. Бомбили где-то за городом, в стороне железнодорожной станции Марцево.
   При сполохах зарева горящего напротив дома, плясавших на стенах оран­жевыми отблесками, они тесным гуртом сбились в углу, на душных перинах, и Сёмка рассказал о своих злоключениях:
   - Пришли вчера ночью в камеру двое, пьяные в лохмотья. Один, значица, офицер СС, а второй - молодой такой, вертлявый "влас", туды его... Вывели, и слышу, охране по-немецки гутарят: мол, стрелять меня собрались, бо не время счас с таким шайзэ возиться. Я чуть не отключился со страху. Страшно это, братцы, когда через пяток минут тебя уже не будет на земле. И никому до этого нету дела. А те, которые шлёпнут тебя, повернутся и пойдуть, суки, спокойненько. Так, будто вошь убили, будто доброе дело сделали...
   - Ну ты дальше-то, дальше давай! Как убёг-то? - нетерпеливо требовали пацаны развязки, зная прекрасно, что из тех камер ещё никто не убёг, ни до войны, ни теперь...
   - В углу двора "влас" этот поганый, волчара, перед офицериком-то и выдрыгнулся. Морду мне отшпаклевал так, что офицер со шпалером в руке захохотал: "Гут, Валентайн!.." А после стал остывать: "Генуг, Валентайн!" По­вернулись они с офицером ко мне спиной, спрятали шпалеры и... дуют под дерево. Ну, подумал я, была не была! И рванул когти!.. Гляжу, а вас в лёхе никого. Думаю, погибли, чи шо? Один остался?.. А как же я командованию докладывать буду, что пленным не был? Что с кичи немецкой бежал? Что ни на чём не кололся? И подвал наш, лёх, был советской территорией...
   - Ты сильно на "власа" не волоки! - перебил его Шурка зло. - Опять за свою шкуру захлопотал? "Командованию" будешь жопу лизать? "Влас" этот, Валет его зовут или Валентин, он штоб тебя выручить - жизнь свою на кон ставил! Свою против твоей! Уловил? За что он тебя и шпаклевал...
   - Гуляем, рванина-подзаборники! Вари овёс! Сёмка живой! Подпалим печку? Там дров тьма! - заорал Черкес, чтоб сменить разговор. Он был заводной, горячий парень...Очнувшись на рассвете от полудрёмы-полусна (спали не больше двух часов), Антон выглянул в окно, а точнее в просвет бывшего окна, вышибленного нака­нуне взрывной волной, и заорал:
   - Подпалили, суки! Шурок, Сёмка, вставайте, она горыть!- Хто горыть? - не понял Сёмка, вылезая из перин.
   - Та пекарня горыть!
   При слове "пекарня" все прилипли к проёму окна, озабоченно перегля­дываясь: "Там горит хлеб?!"
   - Чо будем делать, Сема? - Шурка по характеру не был заводилой и, как это принято у пацанов, с появлением более старшего и более опытного, руководство содружеством уступил.
   - Нэ турбуйся ! Трохи подождём. Нехай развиднеться, а тоди вокруг покружимо: надо разведать, иде запряталась команда поджигателей, - сказал Сёмка. - Счас темень им на руку.
   Немцы после поджогов не покидали пожарищ, чтобы население не могло потушить и растащить имущество. При малейших попытках стреляли. Сёмка знал об этом и принимал меры предосторожности.
   - Сём, а тама гранаты лежать, - доложил вдруг Черкес.
   - Ну? - обрадовался Шурка. - Чо молчав? И много их?
   - Та з десятку будет.
   - Тащить скорише! Вот тут мы теперя их видали, - Сёмка сделал выразительный жест на свою ширинку. Два дня назад в камере комендатуры Сёмка плакал, теперь хотел подняться в собственных глазах публичным геройством. - Пущай сунутся! По­воюем, хлопцы, га? Война уже кончается, а мы ещё ни в одного фрица ни разу не стрельнули...
   Напротив казармы, чуть наискосок, стояла старая, ещё с начала войны, разбитка. По соседству с ней и горела пекарня. Ветерок доносил запах подгоре­лого хлеба. Аж сердце заходилось от жалости.
   - Принимаю решение: по одному перебежать улицу и занять в разбитке круговую оборону. Черкес с Антошкой пойдуть в разведку вокруг пекарни. Я - первый. Айда! - скомандовал Сёмка.
   Перебежал Сёмка, за ним Шурка, Заяц, Черкес. Антон каждый раз ожидал выстрелов, но их не было. И всё равно, когда побежал через улицу сам, ноги были ватными. Казалось, что немцы затаились и вот сейчас, спохватившись, от­кроют огонь.
   Стрельбы не было. Скоро стало понятно, почему: караулить немцам нечего! Бомба угодила прямо в пекарню. Кровля рухнула, стояли одни стены. Огонь внутри двухэтажного здания уже скоксовался и не дымил, стоял устойчивый жар.
   В складских пристройках двери были нараспашку. Послали Антошку и Черкеса проверить, не осталось ли чего там из съестного. Черкес пошёл задами, а Антон по улице.
   Вдоль тротуаров дымились вдавленные танками прямо в дома повреж­дённые при артобстреле и бомбёжке автомашины и другая техника. Это была необычная, ужасающая картина, словно в хаосе ночи танки, ослепнув от разрывов, лезли без дороги, напропалую.
   Мостовая, кое-где развороченная воронками, поражала пустотой и смотрела далеко-далеко...
   В этом далеко-далеко возникло тёмное пятно и, стремительно увеличива­ясь, понеслось на Антона. Конники!
   Он со всех ног бросился назад, крича на бегу:
   - Атас! Зырь - чечня! Цепные!
   Заяц уже махал рукой с верхотуры разбитки: мол, понял, вижу! И передавал по цепочке:
   - Черкес, ховайся! Бежи назад, сюды!
   - Скока их? Трое? - Шурка прямо шипел от злости: -- Всё! Будем их глушить! За наших пацанов! Давай, Сёма, а?
   - Давай. Пацаны, становись повдоль окон с гранатами, а хто наверх залезь. Оттуда подале бросить можно. И зырь кругом, шоб им подмога не подошла. Мы их тутечка, троих, щас сделаем, - Сёмка распоряжался спокойно, без паники.
   Трое конников приближались. Они держались посреди мостовой и оста­навливались на каждом перекрёстке, осматривались. Уже стали различимы их лица и одежда:
   - Стой, братва! - закричал сверху Витька Заяц. - Чой-то воны не таки. Ни хрена не пойму: не то партизаны, не то якись билогвардийцы. Погоны, як у нимцив. А на пилотках червоны зиркы!
   - Хто ж таки? Може, "власы"?
   - А ты спроси их: чии будете? - съязвил Черкес.
   - И спрошу! - отважился Шурка. - Ты приготовь гранату на случай чего, а я с ними погутарю счас.
   Конники тем временем поравнялись с разбиткой, и тут Шурка заливисто свистнул и, высунувшись в пролом окна, крикнул:
   - Эй! Вы - русские?
   Конники вскинули автоматы на изготовку и осадили коней. Один из них, который в кубанке набекрень, крикнул:
   - А, пацан! Не бойся. Свои мы.
   - А я и не боюсь! Вы чо, Красная Армия? Русские? - отвечал-спрашивал Шурка, не выходя из укрытия.
   - Да наши мы, понял? Наши! Где немцы? Видели их?
   Ребята бросились к всадникам с разных уголов разбитки. Заговорили все сразу, глаза обшаривали конников, и хотелось потрогать рукой. Но рука была занята гранатой с длиннющей ручкой и некуда было её деть.
   - Значит, так: городские части неделю выходили. А фронтовые две ночи шли. Сейчас в городе одни сапёры остались и поджигатели, - отрапортовал Черкес.
   - Сапёры? А что они делают, эти сапёры? - заинтересовался старший, в кубанке.
   - Так они укрепления строют. Над морем. А дома рвут! А мы вас... чуток не ухнули гранатами, - засмеялся Черкес.
   - Да вижу. Крепко вооружились. Спасибочко, что не ухнули! А ты, наверное, разведка в вашем батальоне? - старший кивнул Черкесу, и тот просиял. - Герой! До завтра.
   - Так иде ж вас завтрева искать? Кого спросить?
   - Найдёте нас при штабе полка! - развернув коня, крикнул кубанец. - Спросите комвзвода Шорина.
   - Слыхал, Сёмка? Завтра тебе уже дадут паёк и хворму! - умилился Черкес, но Сёмка был настроен мрачно.
   0x08 graphic
По истечении всего лишь пяти дней после того, как Сёмке повезло по счастливому карточному везению Валета чудом избежать расстрела, он, в ка­честве арестанта, снова оказался в том же подвале...
   С ног сбились пацаны, разыскивая комвзвода Шорина. Вовсе не Шориным, а Шинкарёвым оказался разведчик. Схитрил для конспирации. Завёл пацанов в расположение (та же комендатура, та же конюшня, тот же чердак - казарма с кухней, где день назад Антон и Шурка сидели, ели из котелка Кисленки, гутарили с Валетом) и стал их Александр Николаевич Шинкарёв кормить. Ну, такой жрат­вой!.. Наверное, такое никогда больше не повторится: колбаса в консервных банках и настоящий белый хлеб! Масло сливочное и сахар колотый огромными кусищами! Каждому по куску. А на сон попили чаю со сгущёнкой, и дал им ещё Шинкарёв по полплитки шоколаду "Золотой якорь".
   Пока ели, наперебой защищали Сёмку. Главное, его сейчас выручить. Сами среди своих теперь не пропадём!
   Спали на чердаке в той же казарме...
   Утром Сёмку увели, сказали "на беседу". А к обеду и ребят повели, тоже "на беседу". Проходя через знакомую караулку, Антон толкнул локтем Шурку, кивнул на стенку:
   - Позырь, кто висит.
   - Знаю, товарищ Сталин. А чего? - Шурка, казалось, не заметил замены портретов.
   В кабинете сидел молодой офицер с одной звёздочкой на погонах и то­ненькими, прозрачными, как у телушки на макушке, усиками. Он, не посадив их на стулья, взял с места в карьер, и всё непонятными словами:
   - Вы находитесь в боевых порядках наступающей армии. А это вам не временно оккупированные врагом территории. Это зона боевых взаимодей­ствий частей, зона особого режима! Через два часа вас отправят с оказией в тыл. Есть вопросы?
   Вопросов было тьма:
   - В какой тыл? Зачем отправлять? Мы местные! Здеся нас каждый камешек защищал, здеся мы выжили. И вдруг куда-то на чужбину?..
   - Где Сёмка?
   - Нельзя ли в армию, хочь до лошадей приставить?..
   - Дадут ли паёк? Как найти родителей?
   На вопрос "Где Сёмка" лейтенант ответил:
   - Он на спецпроверке! Два года жил среди немцев! Бросил оружие, нарушил присягу...
   Пацаны, перебивая друг друга, божились самыми страшными клят­вами, подтверждая, что Сёмка с первого до последнего дня делил с ними голод и холод, что Сёмке было во сто раз опаснее, его могли и подстрелить запросто, и угнать в рабство, в лагерь, а то и на работу в Германию. А могли просто повесить, не на паёк же он жил, значит, воровал! И комсомольский билет он свой хранил, за что его чуть не расстреляли...
   Но чем больше мальчишки защищали Сёмку, тем суровее становился млад­ший лейтенант. Однако разговор он закончил мягко:
   - Всё будет в порядке с вашим Сёмкой, всё в порядке. Не беспокойтесь...
   Но трудно было не догадаться, что он говорил неправду.
   Через два часа присмиревших пацанов усаживали в машину под конвоем строгого сержанта СМЕРШа. Провожал их Шинкарёв. Он сунул им в руки свой вещмешок со спецпайком:
   - Бувайте! Живы останемся - свидимся. Сёмке вашему привет передам. Там, в мешке, номер полевой почты, пишите. Ну и, - он засмеялся, - как говорят разведчики: фули нам пули - нас и штык не берёт! - И каждому пожал руку на прощанье.
   - Поехали! - крикнул сержант-тыловик шофёру и забросил свои вещи в кузов. Место рядом с шофёром пустовало, но сержант полез к пацанам, и был он при оружии, как положено, с пистолетом на боку.
   "Студебеккер" взял с места. И заклацали деревянные бортовые сиденья, бросая ребят друг на друга на ухабах разбитой снарядами дороги. Повезли их на восток, в сторону Ростова, для распределения по детдомам на освобождённых территориях.
   Коста был в это время очень далеко: их перебрасывали на Западный фронт... И может быть, его судьба была счастливее Сёмкиной.
  
   С 1989 года автор работал капитаном на австралийской линии и являлся в то же время Президентом ДВ центра дружбы с Австралией. Там ему довелось встретиться с прототипами Косты-грека... с пацанами, оказавшимися по ту сторону фронта...и, наконец, - в другом мире... Как ни странно, они очень любят Россию и даже.. "горой" за новую власть...
  
  
  
  
  
   СТРАШНЫЙ ОТТО
  
   В детстве у меня не было детства.
   А.П. Чехов
  
   Летом 1942 года я оказался беспризорным в оккупированном немецкими войсками городе Таганроге (юг России, Ростовская область). Отец - на фронте, мать попала в облаву и немцы увезли её под Ростов на рытьё противотанковых рвов. На этом участке фронта, а Ростов дважды "переходил из рук в руки", был временный успех наших войск и мать оказалась по ту сторону фронта, на нашей стороне... не в лучшем положении. Ибо всех "пособников фашистам", рывших траншеи, увезли под конвоем на стройки военных заводов, где они работали вместе с З/К (заключёнными).
   В городе начался голод. Промышлять еду у своих было бесполезно, поэтому я околачивался возле домов, где "на постое" у старух проживали немецкие солдаты . Понятие - "враги" отсутствовало, ведь мне было всего семь неполных лет. Было только одно: "добрый" и "злой" и постоянно хотелось кушать. Но, если помыть солдату котелок, то он специально оставлял немного пищи... Сводить битюгов-лошадей на водопой, то в намордниках у них оставалось немного, если хорошо вытрусить, - овса. А бабульке, если настрогать с вечеру щепы на растопку самовара и летней печки, то она поделится мамалыгой, а то и - просяным хлебцем чуток...
   Где-то, помогая бабусе, при заготовке щепы я поранил ладонь правой руки - загнал "занозу" . Через неделю рука распухла. Бабулька смазала мне руку ихтиолом и замотала тряпкой. Но, пошло уже на вторую неделю и спать я уже не мог. Я дремал и стонал у водоразборной колонки, держа руку под струёй холодной воды...
   Рука к тому времени уже посинела до локтя.
   И тут к колонке подошёл немецкий солдат с ведром. Он взял меня за руку, посмотрел и - ужаснулся Он отбросил ведро, схватил меня, ничего не понимающего, упирающегося, за шиворот и потащил во двор к палатке. Солдат вызвал какого-то Отто ( думается, это было имя) и из палатки вышел великан заспанный, рыжий и в круглых очках... Они возбуждённо о чём-то поговорили. А после этот Отто (царсто ему небесное!) зажал мою руку между своих ног таким образом, что я оказался сзади него - так делают кузнецы, подковывая лошадей...И начал делать с моей рукой -такое, что я орал на весь двор и старался укусить этого великана за туго обтянутую сукном ляжку...
   Отто командовал, а солдат носил ему из палатки какие-то причиндалы...
   Очнулся я, когда этот страшный Отто давал мне что-то понюхать и подвязывал мне руку бинтом на шею. Он объяснял мне, как мог, на пальцах, а я уже чуть-чуть и понимал по-немецки, что ещё бы один день и моей руке, или даже мне был бы - "капут!"
   Прошло семьдесят лет. Но, каждое утро под струёй воды я вижу шрам на ладони и думаю: "Спасибо тебе, дружище, хотя ты такой - с виду - и был очень страшный...Я молился Богу за тебя..."
  
   1942-2012
  

Скрыня - сундук, кладовка. Здесь - сарай (укр.).

Лёх - подвал (укр.).

Мандро - хлеб (уличн. жарг.).

Притырка - запас (жарг.).

Затируха -- суп-бульон из муки.

Харпаль -- пальто (жарг.).

Байда -- лодка (местн. назв.).

Петрушина балка - овраг за городом, место расстрелов и захоронений.

Турбуюця - волнуются (укр.).

Здесь: сигнал к налёту.

Искаж. немецк. ругательства.

Балочка -- базар (жарг.).

Данке -- спасибо (нем.).

Беда -- револьвер (уличный жаргон).

Допр -- дом предварительного заключения, тюрьма.

   На бану "углы" стерег -- на вокзале воровал чемоданы (уличн. жарг.).
   Кнакать - понимать (жарг.).
   Шпалер, беда, волына - револьвер, пистолет (жарг.).
   Держать мазу - заступиться, поручиться.
   "Помыл" -- обчистил карманы (воровск. жарг.).
   Бык -- крупный чин, начальник (жарг.).
   Генуг -- довольно (нем.).

Мальчишкам и девчонкам

2

  

2

  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"