Аннотация: Живая экскурсия на самую удивительную войну в истории человечества.
1. Вступление
Аще бо лепо было ноне поведати же об азовской битве, бяше же в лето 7349, коей и в истории всей примеров нету. Яко же казаки русские атамана Наума Васильева бились с турками, намерение имея всех истребить до единого, хоть и было турок-то в сорок раз больше, и ничем казакам не уступали, ни оружием ни обустройством ратным.
Ведь и не турками принуждены были к битве-то, сами полезли. Нисколько не смущаясь, в самую гущу войска вражеского лезли силою малою говоря же: "Нам-то чего бояться. Нас бойтесь. Мы же, что львы могучие, нету с нами сладу никакого, всех вас истребим". Половину уж истребили, когда отчаялось войско басурманское, не видя совсем проку от воевания своего, большими тысячами складывая дружку в курганы, да не знали уж как с казаками теми справиться, предвидя же гибель неминучую, в страхе и панике кинулось бежать войско могучее.
Бежали, побросав оружие, и лагери свои с имуществом, и раненных в лазаретах. Так, никем-то не преследуемые, бежали, объятые страхом, спасая живот свой, безостановочно до самых пределов турецких, чуя спиною смерти взгляд пристальный. Ожидая, что, как уж привыкли они, из ниоткуда выскочат казаки, да покончат с ними, да слово свое до конца выполнят. Как уж ведали, что завсегда те казаки слово свое держат.
Таковы были предки наши, величайшие ратники. Да величайшие же полководцы, как атаман их Наум Васильев. Гордись Русь сынами своими доблестными! Да не забывай же.
Осталось же непонятным для многих, как могло случиться, что сила малая, 7500 казаков побила целую армию в 300 000. Вот об этом и хочу поведать, как очевидец, в единых рядах с теми казаками бившийся, своими глазами видевший, там же и жену красавицу себе раздобывший.
Абысь, чай, усомнится кто. Мол, как может быть, чтобы человек 370 лет назад Азов бравший, сейчас сидел, да рассказывал? Тех я на полном серьезе готов заверить, что, зато уж, это единственная нелепица. Основные же события передаются мною доподлинно, подтверждаются документами, и нашими и заморскими, и никогда же ни кем не оспаривались. Кроме как, имен некоторых не упомню, так пришлось уж их выдумывать.
И Азова-то я не брал, а прибыл, когда уже три года, как взяли его. Впрочем, чтобы не путать никого, расскажу все по порядку. Хотите, так уж слушайте.
2. Купец
Сам-то, я из Городца, промышлял же там торговлишкой. В Городце меня, почитай, всякий знал, как уж есть приметная детинушка, да в кулачных боях, по праздникам, отличаться, у меня было принято. Да взъелось мне по молодости, опостылела торговля скучная, а потянуло меня на подвиги, как молодой-то конь взъерепенится, когда шлея-то под хвост подтянется. Девятнадцать уж мне стукнуло. Думаю, так и всю жизнь просидишь, успею еще наторговаться-то.
А тут пришли новости про Азов-город, что взяли казаки Азов приступом и теперь ждут в нем турок обратно. И все тут по мне, получается. А то, какой раз, и рад бы на подвиги, да где еще войны взять, тут же, вот тебе и война, пожалуйста.
Вот и махнул туда, стрешной-то наущенный. Передал торговлю братьям своим двум, кои меня младше. Мол, пора вам к делу приучаться. Трудитесь же, а как вернусь, так разделим дело надвое - половина моя, половина ваша. И подался в Нижний Новгород.
А в Нижнем, на Почайне торг завсегда, что ярмарка. Погулял там, блинов поел со сбитнем, да приобрел себе сабельку. Нацепил ту сабельку, и гордился все, мол, я вояка отчаянный. Да принялся узнавать дорогу до Азова-города. Говорят же, мол, у нас, всякая дорога, что на юг - по Волге-матушке. А отсюда тот Азов не видать, так уж разузнаешь подробнее-то, когда поближе будет.
А тут же, в сотне шагов и пристань. Смотрю, кули таскают, купчина стружок грузит, в дорогу собирается. И видать, богат купец - ладный, да крепкий у него стружок-то. Уж мы-то, городецкие, в этом кумекаем, у нас же и стружки, и струги, и ладьи делают. Как идут кто на юг из Новгорода, или вятские, так в Городце же покупают судно-то. А не хочешь покупать - сам слепи, только уж так, как мы-то, ни за что не сладишь.
Так я, с важным видом, к купцу и подваливаю, мол, куда путь держится? Он же спрашивает, чего мне желательно. Говорю, как я человек ратный, добираюсь в Азов, с басурманами сразиться, а то не управятся же без меня казаки. Да не след мне ездить попутчиком, потому желаю наняться охраною. Купец говорит, мол, уж нанята ватажка залетная, да рукой показывает, а коли хочется, может взять гребцом, или грузчиком. Да хитрит купчина, видя, что я при сабельке и духом боевой, думает, мол, при случае, защищая свою-то жизнь, и ему защитой буду.
Я же ему сказываю, нет, мол, купец, воин я известный, да ты разве про меня не слыхивал? Не пристало мне кули таскать. Каждый своим делом ратует. Уж как не сговоримся с тобой, так подожду другую оказию. Пусть уж басурмане-то поживут еще месяц-другой. А ты плыви со своими залетными, коими только чертей отваживать, до того же грязны, да несуразны. Только уж поглядывай, как бы они тебя сами-то не ограбили.
А кабы сговорились, я бы одесную, в полушаге позади, завсегда грозен был. И каждый бы разумел, что купец не только богат, но и важный человек. И каждый бы поспешал поклониться, да сразу бы вежлив был, а с кем заговорить доведется, тот бы гордился тем. И обошлась бы тебе служба моя в куну всего, ратная же служба того стоит.
Понравилась речь моя купцу, и ударили по рукам. А сговорились на пол-куне, поскольку раз в Азов мне, так с купцом плыть только до Царицына. Купцу уж все дороги ведомы. Я же и той платой доволен, как не я плачу, за провоз-то, а мне платят.
И доехал, на боку полеживая, да сказки сказывая, про свои ратные подвиги, да с купцом в дружку обедая сладко, да с наливочкой. Вот ведь, длинный-то язык в любых делах подмога. А с купцом тем, Данилой Буяновым, сдружились мы крепко, прощались тепло, оба надеясь, что свидимся. Однако не довелось, как-то.
3. Знаменосцы
От Царицына до Дона идти степью до Калача. Дорога там торная и довольно людная, и за день можно добраться. Только уж степь - это степь, татары и тут рыщут, бывает. А если словят, убьют или продадут в рабство. Одному идти не умно. Потерся там, нашел попутчиков. Шестеро нас набралось, двое в Азов же идут, да трое с торговлей мелкою.
А уж Доном сплавились с попутной оказией до Азова-города. Да один из торговцев, соблазнившись, бросил торговлю, и пошел с нами, на подмогу казакам. Так, что мы вчетвером прибыли.
Азов на левом берегу Дона, там, где он на рукава расползается, в трех верстах от Азовского моря. С пристани в город пройти, ворота, в тенечке лежат казаки караульные. Говорят: "Кто такие и зачем"? Сказываюсь, де великий воин, непобедимый, пришёл на подмогу. И теперь уж басурманам всем каюк и крышка, и не будет от меня никакого спасения, поскольку свиреп и лют настолько, аж самому страшно. А эти трое - со мной, когда в бой иду, знамена мои несут.
Заржали казаки, старшой и говорит, мол, ждем тую подмогу давно, аж взопрели ждамши-то. Так что, дуй до атамана нашего, может и примет вас в войско.
Ну, нашли атамана, пропустили нас к нему. Атаман видный мужчина, серьезный. Там же еще несколько человек сидят, чаек попивают, обсуждают, что-то. Уж балагурить я не стал, не к месту. Мол, прибыли на подмогу, жаждем с басурманами биться. Атаман порасспросил нас маленько, да и говорит: "Войско у нас отборное, по всему казачеству собрано из лучших. Молодым здесь делать нечего. Не приму Вас".
- Да как, же так? - говорю, - чай из самого Городца сюда прибыл, торговлю бросил.
Один из сидевших, уж потом узнал - есаул Федор Иванов, да и прицепился ко мне с расспросами. Что за торговля, да сам ли управлялся с нею, да насколько грамоте и счету знаю? Потом помолчав, и говорит атаману: "Ерофей Каргин давно просит толкового помощника", да на меня кивает.
- Забирай, - говорит атаман. - А остальные, по домам!
4. Дядька
Так и попал я в обоз к Ерофею. Он же быстро увидел во мне толк, и обрадовался тому. Мы с ним хорошо поладили, так, что про себя я его звал дядькою. И пробыл там год, без месяца, и много узнал от него. Вот и вам поведаю, чтобы лучше понималось, что к чему.
Казаков было в Азове семь с половиною тысяч. Если как сейчас-то говорят, так назвали бы дивизией. Тогда же такого слова не было, просто говорили "казаки атамана Наума Васильева". А уж атаман, это, что генерал.
Войско наше делилось на полки, командуют ими полковники. Полк слово исконно русское и очень древнее, ни от каких других слов не производное, простое корнесобственное. Из тех первых слов, из которых язык произошел.
В те времена, нормальным считался полк, числом в шестьсот человек, хотя были и в тысячу. Кроме боевых, полковых казаков, почти две сотни - обоз. Обоз, это возчики с подводами, кладовщики да оружейники. Командует всем обозом есаул, он у атамана, правая рука по хозяйству. "Есаул" слово тюркское, означает "начальник", а по сути, считай - капитан.
Обоз, тоже, как бы сотня. В сотне-то, не обязательно сто человек, это, что рота, и сто, и сто двадцать, и до двухсот может быть. А Ерофей, что полусотенный, которых уж потом стали называть хорунжими.
Складским хозяйством, он как раз и заведовал. И уж, сколько тут чего всего! В Азове-то, хоть на месте стоять, а так все барахло на колесах держи, и припасы и инструмент. Это только в книжках после боя руками могилы роют. А то бы чай не знали, что случится, да лопаты понадобятся. И пилы, и топоры, и ломы, и котлы, и черпаки, и миски, и ложки, и одежки какой, и кошмы, и холстов - все в запасе держи, и все помни.
Какая стычка случится, казаки соберут все пригодное, все это к Ерофею поступает. Из того же, что ему потребно, оставит, а остальное везет выменивать на припасы. В городках казачьих порох мелют, картечь льют, ружья делают. Крестьяне да помещики зерно везут, картузы для картечи лыковые, войлок на пыжи, веревки, мешки, кули. Скот опять же, без мяса-то как? Мясо до поры в обозе живьем бегает. А то, как же, чай казак ложкой-то орудует не хуже, чем саблей.
Всегда же войско государством содержится. Только у пиратов да разбойников из добычи питается. Да еще у казаков, почему и говорят казаки-разбойники. Вот как раз есаул, да дядька Ерофей и хлопочут о том содержании.
В каждом полку кашевары, да хлебопеки, спины не разгибая, орудуют - накорми-ка ораву-то. У пекарей печи глинобитные, да на тележке в них хлебы завозят. А когда напекут потребное, в тех же печах в запас сухари сушат.
Дядька муку и крупы выдает на неделю, а запас у него трехмесячный. Как кончается, либо закупай - выменивай, либо зерно на мельницу вези, либо ручными жерновками, да крупорушками крути. Командиры наши, ожидая осаду, на совете решили запасов сделать на полгода, а зерна, соли, да картечи с порохом - на год. В глинистом берегу у нас ямы вырыты, да соломой выложены, и мешками с зерном наполнены. И глиною же крыты, да дерном, так, что и не видно, что тут яма. А от мышей чернокорень подсажен. Даже и лет пять зерно в такой яме сохраняется, достанешь, будто вчера положено. И такие же ямы секретные устраивали с порохом и картечью. Знали о том мы с дядькой Ерофеем, да есаул, да трое обозных. А если бы осилили нас турки, так им бы то не досталось. Много тягот довелось нам перенести в осаду-то, а голодом не страдали ни сколечко, и припасов хватало - уж дядька Ерофей позаботился.
5. Кубенков
Повадился я, как выпадет свободная минутка, хаживать к оружейникам в кузню. Всего их четверо, у каждого свой горн и подмастерья. У кого чего сломалось, все к ним несут. У них же и запас оружия хранится.
Я подошел к Кубенкову, мол, погляди мою сабельку, можно ли с нею в бой-то соваться, или поменять сразу, не дожидаясь, когда подведет. Он осмотрел, в руке примерил, на звяк проверил и на кругу попробовал. "Хорошее, - говорит, - оружие, крепкое и надежное. Только это не сабля, а палаш".
- А что палаш-то, хуже сабли?
- Ни чем не хуже, - говорит, - может даже лучше. Тебе, чай, не с коня рубиться-то. Он, вишь, короче на четверть, а значит уже и тоньше. И набегает, что легче почти вдвое, чем сабля. Рука меньше устает, и удар быстрее. Пока саблей на тебя замахивается, два раза полосонешь. Им и рубить и колоть удобно, видишь, как конец заточен.
- Ну, колоть-то, удар не сильный.
- Стёгом колоть, так и доспех пробьешь.
- Это как это?
- Смотри.
Вешает на стену обрезок от самовара, что они используют на бронзу. Замахивается, как бы рубить собирается. Только мах такой, будто плеткой стегает. И самовар пробил и в стену воткнул.
"Ни чего себе, - думаю, - надо выучить". Попробовал, получилось. Только нужно, чтобы рука сама била, в бою, чай, думать-то некогда.
С ним поговорить интересно. Лестно ему, что знает, чего другие не знают, вот и рассказывает с удовольствием, было бы кому слушать. Стрелять меня научил из ружья и из пистолета. А больше всего ему пушки да пищали по сердцу. Как примется рассказывать, не уймешь.
"Вот пищаль, к примеру, казаки очень уважают". И берет в руки ружьецо несуразное. Прямо смех один, а не ружье - ствол чуть длиннее четверти, а калибру поболе дюймового. "Считай, пушка ручная. Полстакана пороху, да полстакана картечи в горошину, и на семьдесят шагов не подходи. Только отдача сильная, надо под приклад чего подкладывать, вроде подушки. Стреляют с сошки, втроем с ней управляются: один наводит, второй сошку держит, третий фитиль палит. И переносят вдвоем, на плече, а третий заряды таскает. Да принято у казаков, как и у стрельцов, чтобы ни когда та пищаль врагу в руки не попадала, больно-то и не показываем. А если увидит кто, так подумает, мол, дурь какая. Так что и не знают, чем это мы их выкашиваем, как на приступ-то идут.*
Это еще против орды было придумано. Пищаль да бердыш, орду-то истребили. Орда завсегда на лошадях. Вот и ставят против неё рогатки. Думаешь рогатка-то что? Три кола связать снопом - стойка. На двух стойках жердина на высоте груди. На жердину надеты бердыши, лезвием вверх. И в локоть расстояние между ними. В любом месте такое укрепление можно быстро поставить.
Как попрет орда, из пищалей палят, да из пушек. А кои бердыши свои на рогатку повесили, те уж с палашами, приготовились. Татарин коню доверяет. Конь видит, что преграда не высока, да и прыгает через рогатку-то. А лезвие тонкое или не видит, или за травину примет, не опасается. Как полосонет лезвие по брюху, так и валится конь. Даже если и не до смерти, так от боли валится. И татарин кувырком. Тут и с палашами налетают, не мешкают, всех же нужно успеть принять.
И против пешего, тоже защита, рогатка-то. Перелазить будешь - снизу брюхо проколют, а подлезать нагнешься - по шее получишь".
*Такой "режим секретности" привел к тому, что до сих пор историки не могут сказать, что такое пищаль, пушка или ружье.
6. Уваров
Когда Азов взяли, дядька из него выгреб все ценное, оставил жителям только необходимое. На то имущество много припасов выменял. А так-то главный добытчик у нас - сотник Уваров со своей сворой. Полторы сотни у него конных постоянно окрест рыскает. Он же, почитай, самый лютой из всего казачества, а на него глядя, и вся сотня такова же.
Когда они в первый раз при мне понаехали, я было, за саблю схватился. Да говорят, наши, мол, уваровцы - молодцы. А уж такие молодцы, что волчья стая, все-то у них завсегда с наскока делается. Упаси бог, с ними в степи-то встретиться, хуже, чем с самим несчастьем. Сотник с коня спрыгнул - приземистый, все повадки, как есть татарские, а лицом русский, остроносый, сероглазый, волосы с проседью, а не стар еще, не больше тридцати. Пока казаки его сгружали трофей, да припасы увязывали, сотник все с атаманом шептались. Глядь, да и нет уж их, только пыль по следу лениво стелется, улетели соколы.
Дядька мне рассказывал, что бы уж в степи не случись, Уваров всегда все знает. Через него же атаман с нужными людьми переведывается. Наум-то, атаман наш, ни когда в простаках не числился. Везде у него люди есть, до самого Константинополя глаза да уши, кои куплены, коих застращал, а коих на крючке держит за грехи какие. Чай не с завязанными глазами воюет, все ему ведомо, даже что и подумает только басурманин-то, а уж Наум знает.
Ходили мы раз обозом в тридцать подвод недалече в городишко за хлебом. Да знали, что татары тут рыщут. Потому пошла с нами Бражкинская сотня для охраны. А что Уваров тоже извещен, о том ни кто и не знал. Когда уж обратно пошли, да верст пятнадцать отошли от городка, задержка у нас вышла. Через ручей, какая-то паскуда мосток разобрала. А подводы тяжело нагружены, а бережка крутые. Пока валандались, тут и татары, человек в триста почти сзади, из-за пригорка вынырнули. Мы же еще как остановились, подводы в круг поставили. Бражкинцы оборону заняли, а мы мостом занялись.
Еще татары подъехать не успели, из того же ручья, меньше, чем в полуверсте вылезают казаки, да бегут на татар-то. Да нескладно, так, человек тридцать всего, пешем, с саблями. Чай и видят, что ни чем они татарам не страшны, без запала ура-то кричат.
Как приблизились татары, начали мы стрелять. У кого мушкеты, те еще издали, потом ружья, а уж как наши двенадцать пищалей взялись, так татары густо на землю посыпались, хороший кус мы из них выхватили. Не ожидали они, видать, такого свирепого отпора, стали влево заворачивать. А мешкать им не резон, так сходу и помчались на неизвестных нам добровольных помощников. Те, недолго думая, припустили во все лопатки назад, к овражку. А мы чай переживаем, мол, успеют ли. Вдруг начали всадники валиться, хотя ни каких выстрелов не слышно. Только успели казаки в овражек нырнуть, от туда пушки да пищали как рявкнут, только. Засада Уваровская, да кольев в поле-то натыкали, да пут и силков на них навязали. И мост они же разобрали, чтобы татар-то мы тут дожидались.
Уж татарам делать нечего, как только улепетывать. Да пришлось же им между двумя войсками через ручей-то перепрыгивать, в сутолоке, многие там попадали. А кто упал с коня, те в руках уваровских. Мы тоже успели зарядить, да в хвост еще добавили. Как убегали татары, так уж четвертая часть только от войска ихнего оставалась. Уваровцы же коней вывели, да в погоню пустились. Уж такие злопамятные, чтобы и навсегда отбить охоту, на казаков-то нападать. Осталось несколько собрать трофеи, а потом вместе с пушками, с нами в Азов поехали. Были у нас две пушки легкие, так иногда брал их Уваров, если нужда случалась. По дороге-то и рассказали нам, как татары за нами следили, а они - за татарами, и как засаду устраивали. А мы, чай и не видели, что вокруг нас два войска в прятки играют. А все говорят, де степь-то плоская, как стол. Вот тебе и стол!
7. Аманда
Случилось так, что со взятием Азова приазовские степи по правую сторону от Дона стали наши. А по левую сторону турки еще вольготно себя чувствовали, поскольку руки у нас не доходили. Только Уваров иногда заскакивал. И вот раз ухватил там кус, что в рот не лезет, такую богатую добычу, что вывести не смог. Пришел за подводами. И как раз в первый день лета 1641 года пошли мы с обозом за той добычей. И день этот перевернул всю мою жизнь.
Мы ползем с воловьими упряжками, а Уваров разъездами по обе стороны от дороги прочесывает. Остальная сотня ускачет несколько вперед, да нас ждет, коней кормит. Там такая речка, Кагалык, что ли называется. Вот поймой едем, кусты, да и трава почти в рост человека, день жаркий, травы цветут, пахнут, идиллия. Вдруг выстрелы впереди, крики, схватка. Уваров кого-то прищучил. Мы - подводы в круг, заняли оборону. Дядька велел одному на подводу влезть, да докладывать, а остальным не высовываться. Незачем врагу-то знать про нас.
А случилось вот что. С юга примыкает другая дорога. Как раз перед нами оттуда выехал крытый возок под охраной сорока акынджей, конных турецких солдат. Разъезд известил о том Уварова, и когда мы развилку прошли, он напал. Ему, чай такая охрана - не противник, а пожива. Пока он с акынджами валандался, возок развернулся да бежать кинулся, да как раз на нас и гонит. Выскакивает, а тут дорога подводами перегорожена. Лошади - на дыбы, возница слетел, да сам к нам прикатился. Двоих на запятках, что бежать кинулись, застрелили.
Из возка выволокли мужика да девку. Мужика зарезали сразу, а девку некая компания поволокла было в сторонку. Та перепугана, а все равно кричит на них, грозится. Ты смотри, думаю, какова. Да вижу, красивая уж больно. Жалко мне ее стало. Встал на пути, говорю, мол, стойте, казаки, не дело вы придумали. Уж больно хороша девка, не для общей потребы и надругательства такие девки родятся. Абысь, женой кому доброй будет, да деток красивых народит. Не дело вы творите.
Загалдела компания, кои так думают, кои иначе, однако же, остановились пока. Да уж как водится, нашелся там один, с занозою в заднице, говорит: "Молод, еще учить-то нас!" И как мне, вроде бы сказать больше нечего, так и прицепился я к тому, что рот мне затыкают. Говорю, мол, ты хоть и старый, да только не следует мне рот-то затыкать. Я за свои слова постоять умею. Да грозно, вполне, да попер уж на него. Думаю, как до кулаков-то дойдет, моя правда и скажется. Если уж отстоять не удастся девку, так хоть рожи разворочу охальникам. Не по нутру мне, когда баб-то забижают.
Тут дядька Ерофей, подходит да говорит: "Казаки, а ведь прав парень-то". И не громко сказал, а все услышали. И большинство сразу решили, что прав. И как уж совсем подошел, говорит: "Кроме того, по нашему обычаю, если кто из казаков решит пленную бабу в жены взять, так уж другие ее не трогают. Так что, раз ты ее защитник, так и забирай в жены. Еще уведаешь, каков хомут на себя повесил, да сколько мороки приобрел". Думаю, нарочно, чай, про хомут помянул. По крайности, других желающих жениться не нашлось. А я и не говорил, что жениться собираюсь. Он же дело повел, будто все уж решено. Видать так только, выручить-то девку можно, ну и промолчал я.
Поднял ее с земли, не жива, не мертва а и на меня, своего спасителя смотрит зверем. Думаю, еще и тут морока будет. Да пока не очухалась, хвать ее под ручку, и говорю: "Дядька Ерофей, благослови?" Он же перекрестил нас: "Ну и бог с вами", и пошел. Я обернулся, смотрю на девку, а она тоже повернулась, на меня смотрит, глазами хлопает. Думаю, не больно-то поняла чего. Если решит, что обвенчал нас дядька, глядишь, поладить проще будет. "Все, - говорю, - не бойся, больше тебя ни кто не обидит". Так под ручку и повел к подводе. А она после перепугу-то дрожит вся, да и не перечит.
Ерофей решил, что за возок можно хорошо выручить при случае. "Мы, - говорит, - в нем молодых повезем". Назначил возницу нам. Чинно, да с шуточками усадили нас в возок казаки. Да с той минуты каждый уж считал своим долгом надо мною подшучивать, как над молодоженами-то подшучивают.
Влип же я и вправду здорово. Вдруг оказался с девкой на руках. А где ее пристроить, как прокормить и уберечь, не знаю. Еще полчаса назад и думать не думал, да и сейчас не знаю, как звать ее. Сел напротив, разглядел хоть, что такое мне досталось. Тогда уж и понял, что неспроста я полез за нее заступаться, и вправду дивно хороша. Лицо, как будто кто специально вылепливал с любовью и старанием. И каждая черточка как надо, и соразмерно все. Одного такого носика уже хватило бы, чтобы считаться красавицей. Губы в сечении квадратные, спереди плоские, и где смыкаются тоже плоские. Глаза ясные, голубизной отсвечивают, ресницами украшены. Всю бы жизнь в них смотрелся. Волосы темно-русые длинные. Еще когда шел с ней, заметил, до бровей мне будет, таков и мужик-то уж рослым считается.
Попробовал говорить с ней. По-русски не понимает, и не желает со мной разговаривать. Добился только, что зовут Амандой. Проездили мы двое суток. В возке-то удобно вполне. Нашел там сумку с провизией и питьем, а под сиденьем, за дверцей, горшок. На остановке достаю его и ставлю на пол, а сам ухожу тоже по нужде. Прихожу, она уже и выплеснула и за дверку спрятала. Уж рад, что хоть тут без мороки.
Когда в Азов вернулись, я вознице говорю, мол, вези до дому, как полагается.
- А где твой дом?
- Сейчас поищу, где-нибудь на постой встану.
- Тогда сам вези, - говорит, - слез с облучка, да ушел.
Поездил по городу, нашел бабу, которая по-русски маленько умеет. Зовут Абизя. Договорился у нее поселиться. У них каждый дом загорожен глинобитным забором, а здесь, сзади, вместо забора крутой берег, к нему прямо забор примазан. Справа к дому пристройка махонькая сделана, наверно для осла. Но кто-то в ней жил, даже печка с плитой устроена. Там и поселились.
У возка на запятках баул с приданным привязан. Он, вроде бы добычей дядькиной считается. Но я из него забрал постель, да исподнее, да из одежки, что попроще. Да еще шубейку и обувки две пары. А все дорогие наряды, да посуду ценную, все обратно увязал. В сумке, кроме еды, гребни, да еще какая мелочь. Тоже забрал и сумку и горшок. Думаю, чай Ерофей сколько лет прожил без горшка, и дальше-то проживет.
Сдал возок Ерофею, да сказал, чего забрал. Он ругаться не стал, а стал допытывать у меня про девку, кто такая, да откуда родом, да куда ехала. Когда же увидел, что я ни чего не знаю, стал сам рассказывать: "Уваровцы схватили начальника над акынджами, пытали и от него узнали, что вез он невесту какому-то полудикому горному князьку. Турецкий султан просватал тому дочку греческого боярина Россе, Аманду, семнадцати лет. Греки-то ныне под турками, и противиться не могли. А князек и не князь еще, князем его султан назовет, если приведет народец свой под турецкую власть.
Получается, продали ее, да совсем дешево. Султану с того князька навару нет ни какого. Только уж, чтобы грекам показать, чего они стоят. Так что, ей повезло, что она к тебе попала. Горцы те бабу-то за вещь считают".
- Вот же антихрист, - говорю, - чего же ты меня пытал, коли больше моего знаешь?
Смеется: "Интересно, чай".
Пожаловался ему, что не знаю, как прокормить мне боярышню свою. Он говорит: "А тут и знать нечего, раз она жена казацкая, да при войске находится, так ей хлебный пай полагается". И выдал мне муки да крупы на месяц. Да велел завтра подойти с посудиной, масла нальет. Уж вправду ли полагается, я того не знаю, только больно кстати пришлось.
В тех местах, в большинстве на полу, на кошме спят. А в пристройке и кровать есть, да сломана - шип на продольном брусе скололся. Сходил за инструментами да врезал брусок, вместо шипа. Крепко получилось. Еще на дощечке вырезал надпись: "Здесь проживает казак Василий Сизов с женой, а чужим входить не велит". Да кинжал изобразил, чтобы была понятна угроза всякому, мол, даже бы и исподтишка зарежу, если кто обидит мою-то. И на дверь прибил.
Пристройка совсем маленькая, три на пять шагов. Левая стена общая с домом. Вдоль нее от двери узкий проход. Кровать у задней стены, поперек комнаты, перед ней тоже узкий проход. Это задняя половина. Справа от двери печка маленькая, меньше стола. Против печки стол. Вместо лавки ларь, в который я сложил провизию. Над столом окошко маленькое, да высоконько, не пойми, чем застеклено. Свет проходит, а ни чего не видно.
Попробовал подступиться к боярышне своей. Да где там, кричит на меня, не трогай, мол. Ладно думаю, не к спеху чай, успеем еще поладить. Только не знаю, где спать мне. На полу место у самого порога, да под кроватью. Не под кроватью чай мне спать. Да и постели другой нету.
Поужинали остатками провизии. Поставил горшок у входа, показываю ей на горшок и на постель, мол, закругляйся и спать. А сам пошел искупаться, благо тут недалече. Прихожу, смотрю, она постель головой к проходу перестелила. Правильно это, можно видеть, когда кто войдет.
Подошел, сел на край постели. Ей пришлось отодвинуться. Я тогда разулся, и лег поверх одеяла. Она зашипела, спихнуть норовит. Прикрикнул на нее, говорю: "Будешь пихаться, приставать начну". Уж не знаю, чего она поняла, или догадалась, только пихаться перестала. Но ругается. Повернулся к ней, да одеяло подтянул, так, что оно ей рот прикрыло. Мол, помолчи-ка. Нет она его примяла рукой и опять ругается. Тогда приподнялся, да руками оперся с обеих сторон от нее. Одеяло натянулось, и руки ей прижало. Она примолкла испуганно, а я поцеловал ее в лоб, как детей-то на ночь целуют. Растерялась, молчит, глазами хлопает. Отвернулся на бок, да через некоторое время заснул.
Она же видать долго не спала, утром, когда я проснулся, сопела во всю, уткнувшись носом мне между лопаток.
8. Абизя
Хозяйку-то нашу мне раньше приходилось видеть. Ерофей у баб снедь огородную на хлеб выменивает, вот и она с тем бывала. Когда казаки Азов взяли, истребили все мужское население, считая, что не будет уж тут боле ни какой туретчины. Бабам без добытчиков житье не ахти какое. Живут огородом, да рукоделием. Когда кто из казаков придет с подарком - принимают с радостью. А чего уж кобениться, когда всех вдоль и поперек изъездили. Торговля в городе - смех просто, один и тот горшок друг дружке продают.
Сама Абизя не турчанка. Это сразу видать - лицо больно широкое, и нос маловат для турки. Говорила она, из какого народа, да я не запомнил. Лицо потешное, ни дать, ни взять плутовская рожа, и брови срослись в середине. Росточком махонька, я чай, и кривонога. Сколько ей лет, судить не берусь, двадцать пять, а может и боле. Проворна как мышь, мне все кажется, что и хвост у нее мышиный должен быть, только прячет его. У нее дочка лет пяти, что ли. Вот целыми днями и рыскает, пропитание добывает.
Взял у нее кувшин под масло, да сходил к дядьке, как тот велел. Вернулся, моя уже встала, с Абизей калякают. Стал ее налаживать кашу варить. Да смотрю, уж такая рукодельница, что все двумя пальчиками делает. Позвал тогда Абизю, да договорился с ней общий стол вести, чтобы она, же кашеварила. Глядишь, мол, и вам с дочкой сытее будет. Обрадовалась она, засуетилась, отвыкла уж от такого изобилия. "А то, - говорит, - даже кымкыр варить приходилось". Я не стал допытываться, что это такое, а то, думаю, не стало бы хуже, как узнаешь-то.
Пока бабы кашеварили, занялся задвижкой. Пристройка-то хлевом строилась, задвижка на двери снаружи. Вот отодрал ее да изнутри прибил, так, что можно стало запереться. Позвал мою, да объяснил, чтобы, когда одна, запиралась. Да чтобы ни кому кроме меня не открывала. Спрашиваю: "Поняла ли?" Кивает. Говорю: "Покажи, как сумеешь". Заперлась. Приложивши ладони ко рту, как бы из-за двери говорю: "Аманда Россе, открой!" Выпрямилась, смотрит удивленно, бровь подняла, мол, откуда это ты знаешь фамилию? Я же руками развел, да и говорю: "Так я все про тебя знаю". Задумалась. Я же тоже удивляюсь, как это мы так научились друг друга понимать, языка не зная. Ведь и всего-то одну ночь на одной кровати поспали, и такой результат.
Абизя стучится: "Сготовила все. А чего заперлись?" Говорю: "Целовались". Смеется. Принесла кашу и лепешки. Готовит вкусно, ну и, слава богу.
Жалуется только, что дров нет. В Азове с дровами худо. Лесу нет. Изредка старое судно на слом продают, да дорого выходит. Топят там навозом обычно. Я пошел в обоз, да из воловьих стойл привез воз навозу. Только, что не целовала его Абизя от радости. Кинулась кизяки лепить. Форму, ящик такой с ручками, накладывает и переворачивает, рядами во дворе большие кирпичи выкладывает сушиться. Пока я подводу отогнал, она уж половину сделала. Пришел - вдвоем стали. Моя вышла, круглыми глазами на нас смотрит, мол, чего это мы в навозе ковыряемся. А сама за нос держится. Я тоже думал, что задохнемся, когда весь двор навозом завалили. Однако нет, оказывается и не сильно пахнет, и даже приятно, как обвыкнешься. А через день, как высохли кизяки, так и не пахло уж. Абизя их сама у стены сложила, под навесом, пока я в обозе был.
9. Полковник
Несколько раз пробовал подъехать к своей боярышне. Нет, где там, ни в какую. Тронуть не смей, крик поднимает. Говорить станешь, всегда стоя слушает, грудь вперед выпятит, смотрит свысока, чем ближе стою, тем выше кулачки держит. Каждый раз, как она грудь-то выпячивает, у меня руки чешутся. Однако не цапаю, думаю, а то и отвадить не долго. Пусть уж лучше выпячивает, чай посмотреть, и то любо-дорого.
И чем больше присматриваюсь, тем больше нравится. Уж такая стройная да ладная, наглядеться не могу. И голос с носовым подголоском, так что согласные звонко выходят. Редко такой голос бывает, да уж больно мне по сердцу. Иначе говоря, всем хороша, только не моя.
Две недели я к ней подступался, со всех сторон пробовал, ни сколько не добился. Да уж и закручинился. Видать, не нравлюсь чем, или занято сердце-то.
В другой раз прихожу, сидят у дома на скамеечке. Говорю: "Абизя, научила бы жену по-русски говорить?"
- А она говорит, что не жена, мол, раба твоя.
- Дикость, какая. На Руси рабства ни когда не было. А уж если не хочет она быть мне женою, так и принуждать не стану. Еще чего не хватало. Если не нравлюсь, или не подхожу чем, может идти куда хочет, и держать не буду. На Руси красота не в диковинку. Только пойти-то ей некуда. Турки ее продали полудикому горцу, который бабу вещью считает. А греки, почитай, предали, раз не заступились. К кому из них пойдет?
На другой день прихожу в обоз, а там все ржать давай, мол, вот и герой, легок на помине, да с почестями ко мне, да все гогочут. Я же, ни как понять не могу, говорю им, мол, хватит ржать, признавайтесь уж, чем я вас обидел.
Тут мне рассказывают, мол, приходила баба, ростом с курицу, да выведывать стала, что я за человек. А там у нас такой возчик есть, Клименко, из тех, что в каждую дыру затычка. Скумекал он, откуда ветер, что моя это прислала. Да озорства ради, и напел сказок, будто герой я, храбрости невиданной, да будто почитают меня казаки, как полковника, и как отца родного. И чуть не в кумовьях с царем самим.
И сам-то Клименко, тут же, и со смехом говорит: "Раз она боярышня, так ей и муж не хуже полагается. Уж лучше, чем себя родимого, расписал тебя. Так что, как с почестями приступать начнет, да сладко обнимать примется, так уж помни, что полтина за тобой".
Ну, обозвал его чертом неумытым, да балаболкой. Так опять все ржать давай. А им бы, чем развлечься, да потешиться, да над женатым человеком поизмываться. Они ведь считают уж меня женатым. Не сказывал же я ни кому, что не ладится у меня с красавицей моей.
А уж видать, и вправду придется отпустить ее на все четыре стороны, пусть как хочет, так и пребывает. Раз я ей не надобен, так и она мне ни к чему, только душу терзать. Только как отпустишь? Тогда уж точно пропадет. Это, ведь, не у нас в Городце. Степи кругом полны разбоя-то.
Взвалил я на себя ношу непосильную, ответственность за душу живую. Дрожат поджилки, ну как не сумею уберечь, да пропадет девка из-за моего ротозейства, или недомыслия. Кабы еще в Городец ее справить, так и то трудна задача-то. Да и захочет ли в Городец идти? Надо думать, что и не захочет. Чай меня же считает за тирана да изверга. Вот уж влип, так влип. А, ведь, как хорошо было, свободному. Нет же, надел себе хомут, позарился.
Под вечер, домой возвращаюсь, а тут подарок меня поджидает. Дверь отомкнула и отошла на середину комнаты. А когда вошел, головой мне поклон отвешивает, как равному. Я ей тем же ответил. Подошел к ней, поздоровался. Грудь выпятила, кулачки к плечам, смотрит свысока. Я тоже грудь выпятил. Да красуясь перед нею, думаю: "Вон ты что за птица, оказывается. Понятно, какая дурь в твоей голове. Мол, простой казак тебе не ровня. А как узнала, что полковник, так уж кланяться. Ну, ладно же, я тебя не обманывал, сама обманулась".
Подошел еще на полшага. Вздрогнула, едва заметно. Однако, свысока смотреть ей уже не получается, снизу вверх смотрит. Взял, да и обнял ее поверх рук, к груди притиснул. Дернулась было, да видит, что бесполезно. Решила сохранять достоинство, не трепыхаться. Я же на то и рассчитывал. Нарочно так сделал, думаю, пока целый день одна сидит, хоть будет что вспоминать, да переживать. И, держа в объятиях крепко, принялся не спеша ей мораль читать. Мол, напрасно ты девица заранее пытаешься портить отношения. Нам с тобой целую жизнь вместе жить и детей рожать. И не всегда можно потом поправить, что вначале испорчено.
- Варвар! - говорит.
- Это, дикарь, значит. Молчи уж лучше, раз не умеешь ни чего умного сказать. Ты сама-то совсем дикая. Приручать еще надобно, к рукам приучать.
Промолчала. Показалось мне, думает она, что целоваться полезу. Я же просто отпустил ее. Почувствовал, как пусто без нее и на груди, и в груди стало.
- Варвар! - говорит, на этот раз уже с досадой и со злостью.
"Вот как, - думаю, - и до злости дело дошло. Я все надеялся, а получается, чем дальше, тем хуже. Не повезло мне с девкой, ни с какого бока подступиться не выходит. Я ведь с бабами легко лажу, тут же, ни в какую. Видать есть на то причина". Посмотрел ей в глаза пристально, повернулся да ушел. Пошел купаться.
Недалеко от дома встретил Абизю, мчится от куда-то. Остановил ее.
- Ты зачем про меня выведывала?
- Так твоя просила это.
- Чтобы такого больше не было! И попробуй только мне хоть чем навредить, узнаешь всю злобу мою, - да приложил же ей кулак к самому носу.
- Нет, нет, - говорит, - ни чем вредить тебе не стану.
- А вину загладить надобно. Для того, расскажи Аманде, что с ней станется, если не сумеет со мной поладить.
- Я уж говорила ей.
- Еще раз расскажи, да подробно.
- Ладно.
"Вишь ты, - думаю, - говорила уже. А ведь и вправду, наверно, говорила. За все четыре года, как взяли казаки Азов, чай только последние две недели и выпали ей сытные. И знает же, что без Аманды мне жилье это ни к чему".
Вернулся с ней. Говорю: "Хочу спросить Аманду. Переведешь".
Пришли, моя глянула встревожено.
- Аманда, надумала ли за меня пойти?
- Говорит, что нет, не может.
- А может ли назвать причину, почему?
- Сказывает, мол, греки великий народ, эллинами себя называют. Мол, за варвара выйти, так самой варваром стать.
- Ага, а русский народ для нее мелок значит, и я хуже ее, стало быть. Ну что же, пусть так считает и далее. А уж я-то буду считать, что и вправду, на что мне жена, у которой голова вместо мозгов ослиным пометом набита.
- Что уж ты девица, как долго сообразить-то не можешь, что домой тебе дороги нет. Как один раз продали, так и опять продадут. Было когда-то твое величие, да прошло уж. Теперь уж тебе только в варвары податься, или еще похуже куда.
- Пойдем, Аманда со мной в варвары? Варварам хорошо, заживем с тобой в любви и согласии.
Протянул ей руку ладонью вверх, жду. Нет, выпрямилась, руки за спину спрятала, а глаза перепуганы. Подождал еще. "Ну, нет, так нет". Пошел купаться.
Искупался, на душе тошно. И ужинать расхотелось. Пошел ночевать в казарму, где раньше ночевал.