Примерно в тоже время, как Шедоу изволил по дружески навестить Кристиана, в разномастной толпе, идущей по одной из улиц Токио, располагались двое, занимающиеся тем же самым что и все, а именно - они шли куда-нибудь. Первый был высок, хорош фигурой, держался прямо и вообще вел себя так, будто у него все есть или вот-вот появится. Во всяком случае, пиджак, белый, у него был, как штаны, тоже белые, у него были, как и все остальное, что необходимо для жизни вообще и прогулки в частности. Этот первый при ходьбе чуть-чуть, но позвякивал - черные лакированные туфли, которые он носил, оказались подбиты металлическими вставками, будто этот парень только что степ танцевал. Туфли эти, кстати, ему очень шли, причем шли настолько что он, едва стесняясь, говорил:
- Производство черных лакированных туфель создано персонально для меня, - после чего по обыкновению, щелкал два раза каблуком о каблук. Как Элли.
Правда, следует заметить, Элли не была мужчиной, да и волшебником не была, а этот был, и еще как был, скажу я вам. Вооруженный двумя руками, и одной обворожительной улыбкой, творил он такое, что дамы, блаженно откинувшись на свои подушки, тихо шептали:
- Волшебство...
Второй был не столь высок, но не на много, зато был помоложе, и если первому давали лет этак двадцать пять, то второму давали все. Кх-кхм... Лет ему было от силы восемнадцать, но детские черты он каким-то чудом не растерял и потому выглядел чертовки невинно и мило, будто херувим окрепший. Что, кстати не мешало ему быть порядочной шкодой по всем вопросам и статьям, которые имели неосторожность его коснуться. Одет он был по-летнему легко, в рубашку с коротким рукавом, сандалии и бриджи. Ах да, чуть не забыл, под светлой копной волос скрывались черт знает почему, серые кошачьи ушки. Ну да не в ушах дело.
Шли эти двое, не медленно не быстро, людей не обгоняя, но и не отставая. И если второй был весел и чист как весенний ветер, то первый, который тоже хотел бы быть веселым, был серьезен, и ждал того, чтобы его молодой спутник сказал что-то, что должен был. К сожалению, второй ничего не говорил, а только насвистывал тихонько какой-то престранный мотивчик, судя по всему имеющий какое-то родство с немецкими маршами.
В конце концов, пришлось заговорить.
- Вот посмотри, во что ты меня превратил. - Без какой бы то ни было жалобы в голосе, жаловался тот, кто постарше. У него была привычка начинать издалека. - Вместо того, чтобы шутить, танцевать, ухаживать за дамами, я вынужден, - тут высокий поднял палец к верху, - именно вынужден следить за тобой.
- А я не просил меня в ученики брать.
- Глупость сказал, - как-то быстро известил учитель и отвесил ученику не сильную затрещину, - просил, не просил Сам бы не хотел рядом тебя бы не было.
Ученик угрюмо поправил прическу, чтоб кошачьи уши не выглядывали, и ответил, не думая скрывать свое природное ехидство:
- Кселосс-семпай, а если бы вы не хотели, меня точно рядом бы не было.
- Ошибаешься, - не глядя, говорил названный Кселоссом, - не в желании дело.
- Ой, вечно вы к словам прикопаетесь... Вы же знаете, что я сказать хотел, нэ?
- Конечно, знаю, - добродушно отозвался высокий, и мимоходом оправил свой пиджак, чтоб сидел чуть лучше, - только я хочу быть уверен, что ты можешь говорить, а не намекать. И кстати о возможностях - вопрос о твоих шутках и чувстве юмора остается открытым.
Наверно, этот вопрос был ученику знаком, отчего тот надулся и, сложив руки на груди, запыхтел:
- Вечно все вам не так... Смешно же было.
- Ну, ворваться на прием к Папе, голым и в ошейнике, это еще ничего, - начал перечислять Кселосс, загибая пальцы. - Домогался к Папе и к его гостям, естественно, как продолжение шутки - тоже можно. Но зачем же ты бомбы у них в туалете спустил? Что за детские выходки, Шредингер?
Названный Шредингером, аж руками всплеснул от возмущения.
- Да как вы не понимаете?! - вопрошал он, буйно жестикулируя, будто внезапно стал итальянцем. - Символизм, это символизм! Это я как художник вам говорю! Вот все-то дерьмо, что залило банкетный зал - это исключительно не дерьмо!
Кселосс усмехнулся, добродушно поглядел на паренька, и спросил наигранно:
- Неужели?
- Да-да, это грехи, честное слово, - уверял Шредингер, прикладывая руки к груди для пущей убедительности. - Все строго по теме "Церковь погрязла в грехах". Можно сказать, захлебнулась. Я всегда работу на пять исполняю, тут уж вы ко мне не прицепитесь.
- Хорошо, - коротко кивнул Кселосс, обозначая окончание этого эпизода и начало нового. - Хорошо, это ты отмазался. А зачем на Луне "Penis" написал?
Шредингер задумался. Думал он недолго, но старательно, все также держа руки на груди, даже загудел в раздумьях.
"М-м-м", - гудел паренек пока, наконец, не сообразил. - Это была импровизация! - бойко отрапортовал Шредингер и лучезарно улыбнулся. - Смотрю, - тут он указал на ночное светило, - Луна висит. А чего висит? Черт его знает, чего она висит, только звезды мешает разглядывать. Дай думаю, эпатажную агитку сделаю - и нормально. А это что? - Шредингер снова потряс рукой в направлении чистой и серой Луны, - скучно, пусто, неинтересно! И как это вообще называется?! Я, значит, там с тяпкой просто так возился, чтоб меня в другой мир перекинуло?! Я требую уважать мой труд!- заключил Шредингер, и снова скрестив руки на груди, "надулся".
Ноль эффекта -- Кселосс даже не отреагировал и головы никак не повернул, а как шел до этого, гордо и прямо, так и шел дальше. Разве что улыбаться стал чуть шире, что не мог не заметить Шред. Он даже немного заревновал -- Кселосс улыбался отнюдь не ему, а этой сверкающей в небе глупой и пустой луне. Надо было что-то делать...
- Вот скажи мне, друг мой, - отвлек от нужного занятия Кселосс. - Мы кто с тобой?
- Демоны, - засопел обиженно Шредингер и шмыгнул носом.
- И чем демоны занимаются?
- Делают то, что считают правильным... - все также сопел Шредингер заученным тоном, и от скуки пнул попавшийся камешек.
- Прр-аавильно, - по-кошачьи заурчал Кселосс, расплывшись в довольной улыбке. - И делать они это должны лучше чем кто бы то ни было, так?
- Так, может быть и так, - согласился Шредингер, но тут резко остановился, и схватил своего учителя за рукав. - Может быть, я шучу не лучше всех, да. Но я бы хотел знать, - он вдруг начал напирать, и схватил свободной рукой галстук учителя, приблизил свое лицо к его, - почему это у меня в "правильном" записано "шутить", а у вас "шутить, танцевать, и ходить по бабам"?!
Столь неожиданное поведение Шредингера Кселосса ничуть не озадачило, - не став даже освобождаться от хватки ученика, он, приставив указательный палец к губам и улыбнувшись, прошептал:
- Sore wa... himitsy, des.
На Шредингера эта фраза произвела неизгладимое впечатление -- он выпустил учителя из рук, отскочил от него как ошпаренный и посмотрел страшно.
- Вот ты как, да?! - закричал Шредингер.
Крик это на Кселосса особого впечатления не произвел -- он преспокойно поправил сбитый на бок галстук, и начал уделять свое внимание скорее своему гардеробу, чем своему ученику. А вот на прохожих поблизости крик подействовал однозначно - все как один отшатнулись, и поспешили отойти, образовав небольшой полукружок вокруг. Шредингера это еще больше раззадорило -- он что-то затараторил о каком-то мессаре, о том, что он все расскажет и Кселосса накажут и сильно накажут (на что, кстати, Кселосс ответил "Ябеда"). Еще Шредингер в самых разнообразных выражениях говорил о каком-то Фаготе - что он хорош, а Кселосс плох, напирая скорее на второе, чем на первое. Шредингер еще много чего говорил, но что именно было разобрать сложно, так как Шредингер перешел исключительно на немецкий.
А Кселосс оправил свой костюм, и начал укладывать сбившиеся пряди из своей прически.
Вид прихорашивающегося Кселосса Шредингера немного отрезвил, почему он и замолчал, но злобу не потушил, от чего Шред и хмурился, посылая про себя страшные проклятья и Кселоссу и его нелепой прическе горшком.
- Может, хватит уже меня игнорировать, мусор? - пробурчал паренек и ухмыльнулся.
- Давай не будем былое ворошить? - растеряно попросил Кселосс, и, оправив последнюю прядь, пошел вперед. - Вот ты завелся, и на кого похож стал?
Шредингер, что невольно побрел следом отвечал:
- Вот вы мне претензии делаете, а сами не без грешка.
Кселосс деловито достал записную книжку, что-то сверил там, поводил пальцем по писаным строчкам с числами и словами, ответил:
- Нет, у меня все счета оплачены, а вот ты хороших поступков давно не делал.
- Хорошие поступки делать скучно - заскулил Шредингер и ту же заканючил, снова ухватившись за рукав. - Ну, можно я чего-нибудь на Луне напишу? Ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!
- И что на этот раз напишешь? - ради интереса спросил Кселосс.
- Гитлер жив! - не думая выпалил Шредингер.
- Старо.
- Тогда... - задумался паренек, и поскреб голову на предмет озарения, - тогда... Тогда, давай те я напишу Эпик Фейл?! Представьте, выходишь на балкон, затягиваешься сигареткой после того самого, а тут раз в морду -- Эпик Фейл! Какого?! Определенно, данный эпатажный глобал-арт побудит к глубокому самоанализу, разбудит древние инстинкты, и заставит задаться вопросами "Кто я?", "Что я?", "Тварь я дрожащая или нет?".
- Шредингер, - устало отвлек ученика Кселосс, и почему-то потрепал того за загривком, - ну чего тебе эта Луна сделала?
- Да ничего она мне не сделала, - засопел Шредингер, и сложил руки на груди, отцепился от своего спутника. - Она так, всю жизнь моему другу испортила, всего-то!
- Ты о Гансе, что ли?
- Ну не Ян же?! - всплеснул руками паренек, - о нем родимом, вервольфе нашем.
- Который все меня за зад укусить пытался?
- Не ври, не было такого! - принялся защищать друга Шред. - Он только в глотку или в руку целится... да и то, ножиком своим сначала, а уж потом... как превратится... как пойдут клочки по закоулочкам!
- Ладно-ладно, - согласился Кселосс, по-прежнему улыбаясь. - Чего же он помощи ни у тебя, ни у меня не попросил?
- Гордый, - с достоинством ответил Шредингер и для убедительности ударил себя в грудь. - Вот в Третьем Рейхе люди служили..., - но тут он запнулся и продолжил дальше, но менее уверенно, - ну, или нелюди... хотя какая разница?!
- Разница, конечно, есть, но небольшая... - отвечал Кселосс задумчиво, - Ты мне напомни, он же у нас молчаливый?
- Молчаливый, - грустно вздохнул Шредингер. - Ну, молчаливый он, ну и что?
- Просто, если он молчаливый я с ним общий язык вряд ли найду, - посетовал Кселосс, но незамедлительно предложил другой вариант. - А давай, раз он гордый и сильный мы его на обучение к Азазелло отправим?
При упоминании имени "Азазелло" у Шредингера отнялись ноги, и он рухнул на колени прямо посреди тротуара. Краска с его лица сошла на нет, оставив кожу мертвенно бледной, словно ее мукой присыпали. Он бы зашептал "нет, не надо...", если бы не посмотрел вниз. А внизу, под ним, его собственная тень задрожала и стала непроглядной черной, как смоль, и... все. Больше ничего не происходило. Секунда, две, три -- ничего не случалось, а Шредингер продолжал смотреть в собственную тень, не двигаясь, не шевелясь, не дыша, словно загипнотизированный. Кселосс, столь жизнерадостный и довольный миром вообще, а собой в частности, обернулся ровно тогда, когда произнесли первую фразу "С вами все в порядке?", и, обернувшись, он тут же ощерился, оскалив белоснежные зубы, сделался страшен, и глаза его засверкали фиолетово-черным. Кселосс, как и Шредингер понял, что происходит -- пришла Смерть, и сейчас, возвышаясь за спиной у мальчика беспросветным черным колосом, она, в своих бесконечных и безобразных лохмотьях, источая запах пота, кала, мочи, заносила свой такой же черный, как и она сама, молот. Это нереальных размеров оружие, она всегда держала двумя руками, для верности, и так же для верности, она всегда заносила его под самые небеса, заслоняя и солнце, и луну, и звезды. Пара секунд -- и тень под пареньком растянулась бы до горизонта. Пара секунд -- и единственная тень, которую отбрасывала Смерть своим молотом, закрыла бы от него все светила. Но этого не случилось -- Кселоссу хватило секунды, чтобы оказаться рядом, оттолкнуть сердобольного прохожего, за шкирку подхватить своего ученика и развернуть его одной рукой на 180 градусов, а другой, схватив за волосы, задрать его голову подбородком вверх, чтобы он увидел и молот, и ту которую его держала. Молот коснулся мальчика ровно в то мгновение, когда его глаза поймали фокус и загорелись таким же, как и у Кселосса, фиолетовым огнем. И весь Колос, как был, черный и огромный, закрывающий собой горизонт и звезды пропал, будто его и не было никогда. Все кончилось. Смерти не было, были звезды, была Луна, были уличные фонари, расставленные на каждом шагу и осыпающие искусственным, но все же светом. Были и прохожие, в шоке отшатывающиеся от странной парочки, и тот прохожий который хотел помочь, а сейчас в полном недоумении и разгорающимся гневе, глядел на нашего спасителя-хама.
- И что скажешь? - полюбопытствовал Кселосс, возвращая Шредингера на землю.
Оглядев свои ноги и то, что под ними, а именно убедившись в том, что тени под ним нет и быть не может, ровно также как и у Кселосса, Шред как ни в чем не бывало, похлопал себя по карманам, отряхнул штанины от несуществующей пыли, принялся поправлять сбитую прическу. Стоять на месте он тоже не собирался и потому сразу же пошел вперед, ничего не отвечая, а лишь насвистывая какой-то простой мотивчик из немецкого марша.
- Молодой человек, я к вам обращаюсь, - уже принимая свой прежний вид, веселый и попустительски серьезный говорил Кселосс, не забывая нагнать урвавшего с места паренька. - Может, скажешь что-нибудь соответствующие ситуации?
- Она воняет, - отмахнулся Шредингер.
- А как ты хотел, - чуть шире улыбнулся Кселосс, - запах страха не меняется.
- Ты же у нас по бабам, Кселосс, - ухмыльнулся Шредингер, приглаживая волосы на затылке, - вот и купил бы ей духи.
- Извини, но из нее женщина, как из тебя - милый и послушный мальчик, уважающий родителей, страну, друзей и чужое мнение.
- То есть?
- То есть, только если я буду укуренный в хлам, вот тогда она у меня фиалками пахнуть будет.
- Так это она не только у тебя в укуре фиалками пахнет, это она у всех, - засмеялся Шредингер, и наконец, оставил свою прическу в покое.
- Но мы так и не разъяснили один момент, - вдруг стал серьезным Кселосс, и остановился. Шредингер остановился тоже и виновато смотрел в тротуар. - Ты боишься? - спросил Кселосс.
- Да знаю я, - протараторил Шредингер, и нетерпеливо подался вперед, но видя, что его спутник и не думал идти следом, немедленно прекратил всякие движения.
- Это вообще, какое имеет значение, знаешь ты или нет? Я тебя спрашиваю -- ты боишься?
- Если я скажу "Это же Аззазело!" ты меня ударишь, да? - виновато захлопал глазками Шредингер.
- Если бы это сказал, я бы тебя убил и без какой-либо старухи в лохмотьях.
- Ну, так я это не сказал, верно?
На Кселосса в мольбе уставилось настолько милое существо, что любой другой бы немедленно уступил, сдался, и махнул на все рукой. Но к несчастью для Шредингера, Кселосс сам был очень даже мил, каваен и вообще душка, и он сам точно также прибегал примерно к такому же способу убеждения и потому прекрасно знал, чем это заканчивается. А заканчивалось всегда чем-то очень нехорошим. Кселосс смерил своего спутника чистым лучезарным взглядом, точно таким же, каким смотрели на него, точно также лучезарно улыбнулся и четко, не теряя ни чистоты взгляда и улыбки, сказал:
- А ты сам подумай да или нет, если ты маленький поганец с плохим чувством юмора?
Шредингер ни на секунду не растерялся.
- Ой, да вам та рыжая ведьма тоже же самое говорила! Значится, я расту и все больше и больше похож на вас?! Ура, скоро мне присвоят класс! - радостно заверещал Шредингер, и к удивлению разномастной толпы, что окружала наших "героев", в два прыжка оказался на уличном фонаре.
Черт знает как, он там держался, но мало того что он там преспокойно стоял, на покатой металлической верхушке ровно и прямо, так он умудрился при этом еще и раскланяться.
- Эй, народ! - распрямившись, заголосил он, прикладывая одну руку груди, а другую, протягивая к невольным и удивленным зрителям. - Послушай, что я скажу сейчас! Услышь, прислушайся, пойми! Пойми-прими-пойми, И снова слуу-шАй!
Я Шрединге-ерр, - дерзко представился Шредингер, - Я Шредингер, Я Шредингер Великий!
- Слезай ты с фонаря... - обреченно попросил Кселосс.
- Да не в жи-изнь! Чтоб я, и кот и человек кого-то слушал?!
- Молчи, несчастный! - не выдержал бедный Ксел.
- Отстань, завистник! Я знаю тайны мира!
- Скорую скорей!
- Скорей, скорей и скорую, и ментов! Зови пожарных, МЧС! Зови же всех скорее!
- Да санитаров тебе хватит с головою, руками и ногами. Вещая сверху как Тарзан, ты раздражаешь люд. Потому заткнись и не нервируй.
- Люд еще ничего не заявлял, - парировал Шредингер и ухмыльнулся. - Ведь люду интересно! Кто я, кто ты, кто все вокруг! Кто, кого, когда и чем, но вдруг! Ты заявляешь - "Молчи, несчастный"! И это хамство!
- Быть того не может! Ведь хамство мне противно!
- Вот как?
- Так-так, маленький ты сплетник!
- Урод, - заключил Шредингер.
- А вот это хамство!
- Отнюдь, отнюдь не хамство это! А то, что ты рот, мне затыкая, лишаешь всех вокруг знаний сокровенных, Вечных, Главных, Основных! Как...
- Никак не знаний вечных я лишаю, - перебил Кселосс и заговорил грозно, - а боли головной, что воплотил собою ты, маленький преступник! Твоя улыбка и твой вид, что милым мне казались, - тут Кселосс заговорил тихо. - Теперь я понимаю, - и снова громко, - Ложь! Обман! Развод!
- Наебка? - точно также перебил Шредингер, и вдернул нос к верху, - Мой друг, вы меня смешите! Клянусь, смешите так, что рухну я отсюда головою вниз! И небеса, головою рассекая, я буду винить лишь вас за неожиданную с землею встречу все той же головою!
- Раз так, то зачем меня винить, если мягкость головы всему виною? - развел руками Кселосс, после чего поманил вниз. - Может, спустишься ты к нам, чтобы не было беды, с твоею же головою?
- О нет, отсюда, с высоты, мне лучше видно всю вашу низменную суть, Ничтожества и Люди!
- Винтовку мне, - прошептал Кселосс и лицо его потемнело. Обратив раскрытую ладонь к все более увлекающимся "концертом" зрителям, он потребовал:
- Винтовку мне быстрее! Надежды кончились уже - не вылечить сие недоразумение!
Тут к вящей радости Ксела, появились санитары, в двойном количестве, как и полагается в белых халатах на крепкой шнуровке за спиной, большие и сильные, а главное, с носилками и лицами не терпящих возражений.
- Картина ясная, - сказал один из них, и обратился к Шредингеру на столбе. - Больной, слезай оттуда.
"Больной" фыркнул, и молча, развернулся на 180 градусов, демонстрируя свою спину, хотя в большинстве своем, из-за высоты, скорее попу, стянутую в джинсы. Пара девиц хихикнула, еще какие-то даже засмущались. Народу становилось все больше.
- Ты меня слышишь? - не унимался санитар.
- Много чести слышать вас, лицемерные отродья. Наряжаясь в белые хламиды, вы, своей властью потрясая, говорите всем, что чисты, невинны и добры, хотя сами -- козлы, пидоры и гниды.
Почему-то это заявление вызвало сдавленные смешки и увеличило настроение всех присутствующих, за исключением, конечно, тех самых "гнид". У них даже лица перекосило -- работать в психушке и так работа не престижная, а над ними еще и потешаются.
- Мы тебе больно не сделаем, - выдавил из себя второй, и постарался добродушно улыбнутся. Улыбнулся он, кстати, неплохо, но совершенно зря. Эту улыбку видела только одна часть Шредингера, а именно его зад.
Неизвестно чем именно это закончилась, если бы тот самый прохожий, который пытался помочь Шреду, и тот же самый, который и вызвал санитаров, оказавшийся на проверку бухгалтером из небольшой, но гордой фирмы, не окликнул врачей.
- Он с ним, - сказал бухгалтер, и указал на Кселосса. - И мне кажется, он не более нормален, чем этот мальчик.
- Вы его знаете? - обратился к нашему герою санитар и начал подходить, - Вы его отец... - тут он, сравнив национальности, Кселлоса и Шредингера осекся, - или опекун?
Взвесив все "за" и "против", Кселосс, щелкнул каблуками и с невероятнейшей ловкостью просочился в толпу зевак, и тут же исчез, к восторгу зрителей. Все их попытки проследить за ловкачом оказались бесполезны -- он словно в воздухе растворился.
- Я пойду, - донесся откуда-то голос Ксела, и все стали искать источник звука, но не нашли и его -- Я пойду, но перед этим я скажу, скажу, правды не скрывая, что ты глуп, упрям и недалек к тому же, Шредингер-дружок.
Шредингер презрительно фыркнул и заговорил громко:
- Как пить дать вы, что в молодости вы были. Да, вы можете идти, ведь вас я отпускаю, но своим долгом я считаю, напомнить в спину вам, как писькой вы мерились с драконом! - прокричал под конец Шред.
- И я тебе напомню кое-что, - донеслось из таинственного далёка, - что отнюдь не смерть запах источает, а те пахнут неприятно, что повстречались с ней.
Тут Шредингер, изменившись в лице, стал красным помидор, не устоял -- его левую ногу повело по покатой крышке и, соскользнув, она выбросила своего хозяина с постамента. Шредингер развернулся в воздухе, пытаясь приземлиться на ноги, но вместо этого врезался виском в край металлического контура фонаря и полетел вниз. Санитар, что стоял внизу как-то неумело расставил руки, и мальчик проскочил между ними, ударившись о землю, нелепо распластался на спине.
Кто-то вскрикнул, кто-то запричитал, кто-то закричал "врача!", забыв о том, что врачи вот тут стоят, в халатах. Кто-то еще крикнул "Косорукий!", и тут же начали кричать всякую всячину "Дурак!" "Вы мальчика убили!" и еще что-то. Санитар, на кого градом сыпались оскорбления, стоял весь белый, перепуганный, как будто свою смерть увидел, но почти сразу он взял себя в руки, и бросился к пареньку, хотя уже сам догадывался, что тот мертв.
И точно, приложив руку к яремной вене, он понял -- парнишка мертв. Отстранившись от трупа, врач, стоя на коленях обреченно помотал головой, и прикрыл глаза ладонью. Люди поняли. Какая-то девушка заплакала, за ней еще кто-то. Сделалось грустно, но тут, странное почудилось мнимому "убийце" - ему показалось, что мальчик ухмыльнулся. Показалось на какое-то мгновение, призрачно, нереально. Повинуясь смутной надежде, он нагнулся ближе и приблизился к Шредингеру так, чтобы услышать дыхание, хотя бы слабое. И все, следуя этой смутной надежде, а может страху оказаться убийцей, он приближал свое лицо все ближе и ближе. Тут случилась еще большая странность: мальчик вдруг стал весь зеленым, и у него из-за рта брызнула пена.
- Мозги! - прохрипел Шредингер, и, схватив двумя руками за голову несчастного, вцепился ему в ухо.
Снова закричали. Но теперь кричали уже все, и с криками бросились во все стороны. Точно так же как и все кричал несчастный медик: оглушенный, ошарашенный, перепуганный, с откушенным ухом он, сверкая оттопыренными глазами, вскочил со Шредингером на загривке. Тот ни на секунду не отрывался, уцепившись и ногами и руками, всеми силами пытался прокусить череп. Санитар орал, бился спиной о столб, Шредингер пыхтел, сопел, и остервенело кусал недоеденную голову. Череп не поддавался.
В сердцах, забыв, что он тупоголовый зомби, Шред воскликнул:
- Да как же они это делают?!
Санитар замер -- даже в столь невменяемом состоянии, в его сознании осталось место мысли, вбитой тысячекратным наущением телевизора. "Зомби не разговаривают!" - закипело у него в голове. И эта мысль, столь абсурдная по своему содержанию буквально заставило его повернуться. Шредингер, прекративший ломать зубы и порядком разболевшуюся челюсть, любезно выглянул из-за спины и встретился с несчастным взглядом.
- Чего смотришь? - сурово спросил Шредингер и насупился -- не видишь, зомби я, есть хочу, - тут Шред почему-то изменился в лице, по-прежнему зеленном и перепачканным кровью, заулыбался, и с нескрываемым энтузиазмом спросил: