Федотова Татьяна Владимировна : другие произведения.

Русский сюжет

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Хроника любви в предлагаемых обстоятельствах

   Федотова Татьяна Владимировна
   Г. Алексин, Тульской области, ул. Северная, 11, кв. 35. (8-487-53) 4-73-20 (дом.)
   8-915-685-59-63 (моб.)
  
  
   РУССКИЙ СЮЖЕТ
   Хроника любви в предлагаемых обстоятельствах.
   Первую баржу под разгрузку к причальной стенке ставили с водкой. В глухом таежном поселке это был самый большой праздник. Начала навигации ждали с нетерпением, спорили сначала, когда тронется река, назначая ей всевозможные сроки, затем спорили, когда придет первая баржа. Но никто почти никогда не угадывал наверняка. Река всегда трогалась неожиданно, и первые баржи приходили независимо от прогнозов. Зато в тот день, когда рано утром из речного тумана появлялся сначала буксир, а за ним следом громадная неуклюжая баржа, все население поселка было на берегу. Начинал играть духовой оркестр, молодые девушки размахивали ветками багульника, покрытыми нежно-лиловыми цветами, ребятишки бегали и кричали, мужики и парни с лихорадочным блеском в глазах ждали - когда же их позовут положить почин - начать разгрузку. Разгружали водку бесплатно, в качестве награды ожидая получить в конце по бутылке на брата.
   Река - единственное, что связывало этих людей с Большой землей. В тридцать пятом году не было еще в этом отдаленном медвежьем углу ни электричества, ни телефона. Только в исполкоме и в милиции имелись портативные рации. Река вместе с людьми до изнеможения трудилась все короткое северное лето. По ней доставлялось все необходимое для жизни - продовольствие, топливо, домашний скарб, одежда, книги, газеты и журналы. Все новости с Большой земли приносила река. Приносила также и все директивы, распоряжения, постановления и указания по которым надлежало жить таежным жителям до следующей навигации.
   И никакого дела не было веселящемуся люду до угольного причала, чуть ниже по течению, около которого полукругом, на равном расстоянии друг от друга, стояли вооруженные солдаты охраны. Было холодно, с реки дул пронизывающий ветер, земля еще не прогрелась, от громадных льдин, вынесенных рекой на берег, тянуло промозглым холодом. На рельсах недалеко от причала стояло несколько товарных вагонов. К причалу подошла баржа, перекинули сходни и по ним стали сходить женщины с узлами, чемоданами, мешками в руках, некоторые и вовсе без вещей. Одеты пестро и разнообразно - от телогреек, до когда-то элегантных пальто; обуты также - от кирзовых сапог, валенок с галошами, до модных ботиков. На головах платки, шапки, шляпки. Все вещи на женщинах грязные, мятые, заношенные. Эта пестрая толпа, по мере схода с баржи, выстраивается в ряды. Руководит построением высокий стройный старший лейтенант Еремин. Низкорослый, плотный, с выпяченным животом капитан наблюдает за происходящим, стоя чуть в стороне. Когда все женщины сошли на берег и построились, капитан встал перед строем, Еремин козырнул -
   - Разрешите доложить, товарищ капитан.
   - Докладывай.
   - Все по документам сходится. Потерь за время транспортировки нет. Все двести пятьдесят человек.
   - Хорошо. Гражданки заключенные! С благополучным прибытием на нашу землю! Вместе с вашей баржей прибыли еще три с провиантом для вас. Сейчас вы сложите свои пожитки в общую кучу, и будете перегружать груз с барж вот в эти вагоны. Чем скорее закончится погрузка, тем скорее вы отправитесь к месту назначения. Все поняли? Старшим здесь товарищ старший лейтенант Еремин.
   И уже обращаясь только к Еремину, капитан сказал, что ему необходимо отлучиться в исполком, потом зайти в отдел милиции, затем в больницу и ушел, обещая вернуться к концу погрузки.
   Женщины, уставшие от многодневного путешествия в трюме баржи, с серыми изможденными лицами, опьяненные холодным свежим воздухом, пошатываясь, стали выстраиваться в цепочку от баржи к вагонам. Несколько женщин влезли в вагоны. И работа началась. Женщины взваливали себе на плечи мешки, большие ящики, коробки, тащили к вагонам, где их принимали и укладывал,и. Одна из женщин, обутая в боты на каблуке, запнулась, упала вместе с мешком, затем поднялась, отошла в сторонку, сняла боты, туфли, кинула их на кучу вещей и, взвалив на плечи мешок, пошла к вагонам босиком.
   - Остынешь, халда! - бросила мимоходом женщина, тащившая на спине мешок.
   - Да нет. Совсем невозможно работать на каблуках. Я так и буду запинаться и падать.
   Капитан, выйдя из здания исполкома, направился в районный отдел милиции. Шел со страхом, ожидая какого-нибудь подвоха. Маленький кожаный мешочек с золотом в кармане обжигал все его тело. Но страхи капитана оказались напрасными. Начальник милиции встретил его радушно, поздоровался за руку, усадил на стул.
   - Рад видеть, Павел Петрович! Давай, рассказывай, как дела...
   - Да что рассказывать. Это у вас тут столица, жизнь кипит. А у меня все одно и то же. Вот новую партию заключенных сейчас встретил. Пока грузятся, забежал свидеться.
   - Ну и что, есть среди них крупный зверь?
   - Да какой с баб крупный зверь. Так. Воровки, аферистки, растратчицы, да потаскухи всех сортов.
   - Ну ладно... А как наши дела? Принес? Да что ты весь взмок, боишься чего? Не бойся, Бог не выдаст - свинья не съест.
   - Не могу привыкнуть... Вот восемьсот грамм, два самородка. Больше нет.
   - Да и это совсем неплохо.
   Начальник милиции забирает мешочек у капитана, прячет его в стол, вынимает из ящика стола завернутый в газету сверток, протягивает капитану -
   - Вот, возьми, твоя доля, расчет за прошлое, все точно, можешь не пересчитывать.
   - Помилуй Бог! Пересчитывать! Спасибо. Ну, я, пожалуй, пойду. Мне еще в больницу забежать надо, медикаменты получить. Да не опоздать бы к поезду. Железная дорога ждать не любит.
   Раскланявшись с начальником милиции, капитан направился в районную больницу, где его ожидали двое солдат. Они уже держали в руках мешки с упакованными медикаментами. Капитан зашел в приемный покой, чтобы расписаться в документах и попал в объятия главного врача.
   - Павел Петрович! Рады, сердечно рады. Как здоровье? Как живете?
   -Спасибо, хорошо живем, на здоровье пока не жалуемся.
   - Вы не окажете мне любезность, Павел Петрович, не передадите посылочку в приисковую больницу? Вы не знакомы еще с новым врачом? Нашли мы, наконец, туда врача. Ведь в такую глушь никто ехать не хочет, все бегут. А она хороший специалист и согласилась без лишних уговоров там работать.
   - Ну, как же, познакомился я уже с Верой Владимировной. Выручала нас уже. У меня ведь только коновал есть.
   Капитан в сопровождении двух солдат, груженных больничными мешками, подошел к угольному причалу. Все погрузочные работы уже закончились. Женщины измученные, потные, разбирают из кучи свои вещи - одеваются. Женщина, которая работала босиком,
   Попыталась обуть туфли - не получилось. Обула боты, встала, каблуки промялись под ней, причинив боль сбитым до волдырей ступням. Она застонала и осела. Две женщины подхватили ее под руки, и повели к вагону. Маленькая, восточного типа женщина, похожая на подростка, взяла оставшийся в одиночестве чемодан и туфли женщины в ботах и потащила его к вагонам. К вагонам уже прицепили паровозик. Женщины стали забираться в предназначенный для них товарняк. Охранники влезли на площадки впереди и сзади каждого вагона, одели на себя поверх шинелей тулупы и вместо сапог валенки. Путь не близкий, больше суток надо ехать по узкоколейке до Дальнего прииска, в пяти километрах от которого и расположен женский лагерь.
   Еремин по всей форме козырнул капитану:
   - Товарищ капитан, разрешите доложить. Продовольствие загружено. Во время работы происшествий не случилось. Состав готов к отправлению.
   - Молодец. Размести вот эти медицинские мешки еще и закрывай вагоны. Проверь охрану и приходи к машинисту. Ехать пора. Заключенным сухой паек раздали?
   Капитан влез в кабину машиниста.
   - Здорово, Сидорыч, ты, стало быть, повезешь нас? Как жив здоров?
   - Да помаленьку. Давай что ли, трогать будем.
   В кабину машиниста забирается Еремин, паровозик дает гудок и состав трогается с места. Поехали.
   В мае тайга в предрассветное время окутана густым туманом. И все в этом тумане кажется зыбким, расплывчатым, нереальным. К приисковой станции подошел по узкоколейке состав. Из пассажирского вагона вышли несколько человек с мешками, узлами, чемоданами, и быстро растворились в тумане. Капитан и Еремин последними вышли из пассажирского вагона и стали на платформе ждать, когда рабочие расцепят состав и маневровый потащит товарные вагоны в тупик. Слышалось тихое ржание и фырканье лошадей. Из тумана метнулась тень и мгновенно исчезла. Капитан узнал Иону - местного охотника тунгуса. Ничего хорошего от этой встречи ждать не приходилось. Этот Ионка так просто не отстанет. Капитан приказал Еремину пойти проверить готовность лошадей с телегами к разгрузке - тот, козырнув, молча ушел. Перед капитаном возник Иона и торопливо зашептал ему -
   - Зрастуй, начальник. Жду, расчет нада.
   - И что тебе, Ионка, надо?
   - Соль, спички, мука, крупа, сахар, спирт, чай нада. Все нада.
   - Ну и жадный ты, Ионка. Ты сдаешь пушнину - тебе все это дают.
   - Нет, Ионка не жадный. Ионка жена, дети, кормить нада. Маленько дают. Я тебе соболь давала, белка давала, сохатый давала, золото давала. Ты обещал расчет.
   - Да тише ты. Иди, жди, я знак подам.
   Иона растворился в тумане. Вернулся Еремин. Он успел заметить Иону, и его разбирало любопытство -
   - Что Ионка приходил? Что ему надо?
   - А что тунгусам надо - спирт, водку.
   - Так Ионка, вроде, не пьет.
   - Конечно, не пьет. Он на хлеб мажет. Вот что, Еремин, у нас лагерь без присмотра больше двух суток. Не случилось бы чего. Возьми двух солдат, и верхами скачите туда. Проверь личный состав, посты, подготовь склады. Встречать нас будешь, а я здесь и один управлюсь.
   Еремин, козырнув, ушел. Капитан сплюнул вслед. Ему Еремин совсем не нравился - вызывал раздражение. Что козыряет без конца, каблуками щелкает, кого из себя корчит? Услыхав удаляющийся цокот копыт, капитан направился в тупик к вагонам. Подошел, осмотрелся, обошел вагоны вокруг, и встал перед ними со стороны тайги. На площадках перед вагонами сидели солдаты, закутанные в тулупы. Капитан громко, чтобы голос пробил туман, и услышали все, отдал команду -
   - Всему личному составу даю пятнадцать минут пойти оправиться, напиться, переодеться, размяться. Но сначала откройте вагон, в который положили медицинские мешки.
   Конвойные соскочили с вагонов, быстро открыли нужный вагон и, весело переговариваясь, закуривая на ходу, побежали к станции. Капитан забрался в открытый вагон, достал фонарик, посветил им в сторону тайги, и сразу же, в вагон забрался Иона. Вдвоем с капитаном они стали быстро брать мешки, ящики, коробки и спускать их на землю. Там двое бесшумно и быстро хватают все и оттаскивают в тайгу. Иона спрыгивает на землю, капитан спускает ему на плечи еще мешок, и Иона растворяется в тайге. Капитан садится на ящик, светя фонариком, рассматривает бирки на медицинских мешках, находит нужный, откладывает в сторону. За этим занятием его и застают вернувшиеся конвойные.
   - Товарищ капитан, все готово к разгрузке.
   - Раз готово, пригоните сюда телеги, сейчас светать начнет - будем выгружать.
   Несколько конвойных встали у вагонов, остальные побежали к станции. Капитан спрыгнул из вагона на землю. Из товарняка, в котором ехали женщины, послышались выкрики -
   - Начальник, выпусти, надвор надо, по нужде!
   - Терпите, сейчас выгружаться будем.
   Стало светлее. Деревья, вагоны, здание вокзала приобрели четкие очертания. Подъехали телеги, солдат открыл вагон с заключенными, остальные конвойные встали цепью вокруг. Женщины торопливо выскочили из вагона и побежали в тайгу. Трое конвойных бросились вслед за ними. Через несколько минут женщины вернулись. Часть из них поднялись в вагоны, остальные стали внизу принимать мешки и носить к телегам.
   Груженые телеги отъезжали, их место занимали порожние. Женщина, которая на причале работала босиком, сидит в вагоне у самого края, качает свои ноги, плачет. Капитан подошел к ней -
   - А ты, почему расселась? Не отдыхать сюда приехала.
   - Не могу я. Я ноги давеча убила. - Она стащила с ног боты и показала красные, распухшие и кровоточащие ступни. Попыталась обуться, но застонала от боли. Капитан крепко выругался и приказал конвойным погрузить женщину на телегу. Все телеги к этому времени были нагружены. Капитан подозвал к себе одного из конвойных -
   - Возьми коня. Будешь за старшего, за все отвечаешь головой. Скажешь там Еремину, пусть сюда скачет. Да не мешкайте там, сразу телеги обратно. - И уже обращаясь ко всем - Всем заключенным снова в вагон. Раздать им сухой паек.
   Один из конвойных встает с полным мешком около вагона, в который забираются женщины, и дает каждой по куску хлеба. Маленькая женщина-азиатка берет кусок хлеба и бежит к телеге, на которой сидит больная, протягивает ей хлеб. Та берет его и жадно ест.
   У здания вокзала стоит еще не старая, хорошо одетая женщина. Совсем седые волосы закручены на затылке в узел. Это врач приисковой больницы - Вера Владимировна. Она появилась на прииске в прошлом году, уже в конце навигации. Врачом она была хорошим. Относилась ко всем ровно, уважительно. Шла к больным в любое время суток. Подношений и благодарностей не принимала. О себе никому никогда ничего не рассказывала. В свободные минуты закуривала папиросу, и отрешенно смотрела в одну точку. Приисковые некоторое время судачили, гадали - какое лихо занесло сюда эту женщину - такой специалист и на жилухе на вес золота. Не придумав ни одной подходящей версии - сошлись на том, что правильно сделала, что своим ходом приехала, - хуже, если силком на барже притащат. На том и успокоилсь. Капитан с мешком в руке подошел к ней -
   - Здравствуйте, Вера Владимировна! Рад видеть! Вот вам посылочка из районной больницы. Кланяться вам велели.
   - Здравствуйте, Павел Петрович. Благодарю вас за беспокойство.
   - Да какое там беспокойство. По пути все. Свои люди - сочтемся.
   - Я заметила - у вас больная есть, что с ней?
   - Да ноги распухли - кровят. Разбила, говорит, на пристани, босиком работала.
   - О! Это может быть опасно, может начаться гангрена. Может быть, мне посмотреть ее?
   - Да нет, не надо. У меня свой медик теперь есть. А, впрочем, можете посмотреть, если вас, конечно, не затруднит.
   - Вы же знаете, что меня не затруднит. Я с радостью приду. Когда можно?
   - Да вот завтра с утра и приходите.
   - Благодарю вас. Мне нужно идти.
   - Да, да, идите. До завтра.
  
  
  
  
   Поздний вечер. По широкой таежной просеке едут груженые телеги. За ними бредут уставшие женщины. По краям конный конвой. Капитан впереди колонны, Еремин замыкает шествие. Женщины идут тяжело. Кто рукавами, кто головными платками утирают потные лица. С трудом несут свои пожитки. Маленькая азиатка несет свой узелок и чемодан больной, которую увезли на телеге. Чемодан чуть не достает до земли, она постоянно спотыкается. Рядом налегке идет красивая статная женщина. Когда в очередной раз азиатку с чемоданом занесло, она вырывает у той из рук чемодан:
   - Немочь! Дай я понесу.
   К ночи женщины добрались до места. Лагерь огорожен забором из высоких, врытых в землю бревен, перевитых колючей проволокой. Ворота такие же. У ворот сторожевой пост, по углам забора - сторожевые вышки. На территории лагеря в ряд стоят пять бревенчатых бараков с маленькими окошками и прорезями в стене под крышей. Чуть в стороне столовая с кухней, санчасть, баня, конюшня, свинарник, склады. Обособленно, недалеко от ворот - домик управления и казарма. У складов стоят телеги. Их разгружают другие заключенные женщины, а вновь прибывшие выстроены на площадке перед управлением. Капитан с крыльца управления держит речь:
   - С прибытием вас к месту назначения. Сейчас вы пойдете в баню для санобработки. Помоетесь с дорожки. Чтобы не завшиветь - всем сбрить наголо волосы. На складе получите одежду и обувь. Потом в столовую на ужин и - по баракам. Отбой. После отбоя выходить на улицу нельзя. Собаки будут спущены. Если кто думает, что отсюда можно сбежать - оставьте это. Никому еще не удавалось и не удастся. В тайге пропадете. Здесь закон - тайга, прокурор - медведь. Работа у вас будет почетная, ответственная. Вы будете искуплять вину, добывая для нашей социалистической Родины металл в шахте. И учтите - у нас девиз: кто не работает, тот не ест. Это все.
   Капитан при свете керосиновой лампы с зеленым абажуром сидит за столом в кабинете и просматривает бумаги. Постучав, вошел Еремин, козырнул. В руках держит листок бумаги и карандаш. Очень взволнован. Капитан поднял голову от бумаг:
   - Что тебе?
   - Товарищ капитан, разрешите доложить!
   - Докладывай.
   - Сейчас вот на склад сгружали продовольствие - очень большая недостача. Не хватает (смотрит в листок) трех мешков муки, двух мешков сахара, ящика спирта, коробки чая, трех мешков крупы, ящика макарон, коробки махорки...
   - Погоди трещать! С чего ты взял?
   - Я на пристани считал, когда в вагоны грузили, и сейчас считал - не сходится. На пристани все верно было, по накладным сошлось.
   - Значит, плохо считал. Ты у конвойных карманы выворачивал?
   - Зачем?
   - Как зачем. А вдруг, там в каждом кармане по мешку упрятано. Ты думаешь, что говоришь? Куда могло подеваться? Сам обсчитался, теперь тень на плетень наводишь. Счетовод! Уйди от греха! Проверь лучше личный состав, посты, да смотри, опять не обсчитайся.
   Обескураженный Еремин вышел на крыльцо. Такого он не ожидал. Наверняка, Ионка не зря крутился. Сплавил капитан все Ионке, а меня, офицера, дураком выставил. Капитану давно пора за колючую проволоку, за все его проделки. Дай срок, капитан, я тебя выведу на чистую воду. Сейчас у конвойных еще уточню. С такими мыслями Еремин вошел в казарму. При его появлении все встали с коек.
   - Вольно. Отдыхайте, товарищи. День был трудный, устали.
   - Да не устали. Так, маетно.
   - Не привыкнем никак - бабы работают - мы стоим.
   - Да, а работа не бабья.
   Еремин решил, что разговор уводит его от нужного направления, и спросил напрямик: - Капитан у нас строг, поди, и перекурить не дал?
   - Да не..., все дозволил. И оправились, и попили, и перекурили, и перекусили, и размялись.
   - Грех жаловаться.
   - Да товарищ капитан с виду строг, а нашу нужду понимает.
   Еремин вышел из казармы в полной уверенности, что недостающее продовольствие капитан отвалил Ионке. За что, интересно бы знать. Он аккуратно сложил листочек с записями и спрятал его в нагрудном кармане гимнастерки. Пригодится. Капитан, как только Еремин от него вышел, погасил лампу, сел у окна и стал наблюдать за Ереминым, за лагерем. Все в порядке. Часовые на вышках и у ворот. По территории бегают собаки.
   Тишина и покой.
   Женщины разместились по баракам. После пересылок, изнурительного путешествия в трюме баржи, товарном вагоне, после тяжкого труда - баня и горячий ужин сморили их окончательно. Все спали, впервые за долгое время приняв горизонтальное положение, расправив руки и ноги. Маленькая азиатка, после того как статная красавица отняла у нее чемодан, так и приклеилась к ней. За любое, даже самое малейшее проявление доброты и участия, она готова была платить вечной преданностью и любовью. В длинном бараке, по обеим сторонам которого были двухъярусные нары, они заняли места недалеко от входа и печки. Познакомились. Красавицу звали Галя, а азиатку - Айчурек. Галя лежала, вытянувшись на нарах. Все тело ломило. А пуще ломило душу. За что? Что такого сделала, чтобы теперь вот так пропадать? И не заметила, как заговорила вслух:
   - Матерь Божья, Пресвятая Богородица, Царица Небесная, ради Господа нашего Христа, заступись за меня! Молю Тебя, Пресвятая!
   - Не моли. Никто не заступится, все отступились от нас. Не проси зря.
   Галя обернулась к соседке по нарам, которая так бесцеремонно вмешалась в ее молитву:
   - Почему не проси? Что так? Ты давно здесь? Как тебя зовут?
   - Матрена я. Мотя. Год здесь. Такой же вот партией пригнали. Мало кто остался.
   - А куда делись? Освободились или куда перевели? Говорят, что на поселение отпускают здесь.
   - Наговорят. Ты больше слушай. Одну отпустили - у нее срок кончился, так ей еще пять лет накинули, но здесь не оставили - на прииске живет под надзором.
   - А за что набавили?
   - Нашли за что. А остальные - подчистую освободились. Им теперь хорошо.
   - Домой поехали?
   - Да, домой. Недалеко здесь дом-то, в отвалах, один на всех.
   - Умерли! А отчего?
   - А кто от чего. Морозы лютые, работа не по силам. Обсушиться, обогреться негде. Врача нет. Всех ветеринар пользует, тоже заключенный. Он и скотину, и людей лечит. За скотину-то с него спрос, а людей еще нагонят.
   - А ты как же уцелела?
   - Да не я одна. Еще остались. Перед вами всех по баракам утрясали. Только я со своего места никуда не пошла. Ты за что сюда?
   - Да ни за что!
   - Да я тоже ни за что. Зря здесь. Мужика свово убила. Ни за что теперь здесь и маюсь.
   - А за что ж ты его?
   - Бил он меня смертным боем, оборонялась - зашибла. Вот теперь он в могиле, я здесь, а дети сироты. Где пригрелись? Двое у меня было, погодки - два года и годик. Что с ними...
   Галя за то время, что провела в тюрьмах, на этапах и пересылках, устала от женских покаянных рассказов, слез и ей не хотелось в очередной раз переживать вместе с новой знакомой ее беду, тем более, что детям-сиротам не поможешь. Она перебила свою собеседницу:
   - А я деревенская. Семья у нас большая - девять детей. В тридцать третьем совсем голодно было. Я старшая. В колхозе работать тяжело и заработка никакого, почитай. Просилась отпустить меня в город на заработки - не пустили. Кто в колхозе будет работать, если все по городам разбегутся. Я сбежала. В наш райцентр не пошла, вернули бы, нашли. Пошла в другой город. Шла двое суток, устала. Пришла в городе на базар, никого не знаю, куда податься - не ведаю. Весна ранняя была - холодно, притулиться негде, одета худо, торговцы смотрят на меня подозрительно, думают - украду у них. Вот и повстречалась я с той женщиной, с Дусей, семечками торговала на базаре, она меня первая и окликнула. Не знаю, почему я ей доверилась - только рассказала все про себя. Я боялась, что донесет на меня. Но она меня пожалела, позвала домой к себе. Жили они с мужем на краю города. Дом хоть старый, но добротный. Забор, ворота. Собака во дворе. При доме - сад, огород, скотина имелась. Крепко они жили. А в дом зашла - зажмурилась: мебель настоящая, стулья, кровати, занавески, скатерти, салфетки. Такого богатства я сроду не видала. Дуся пошла в кухню на стол собирать, и слышу - муж ее ругает:
   - Ты зачем ее привела? На кой она нужна тут?
   - Помощница мне нужна, я одна не справляюсь.
   - Ой, Евдоха, а ну, как донесет она на нас?
   - Не донесет, ей деваться некуда, сама всего боится - из колхоза сбежала, документов нет.
   Вот так Галя и осталась в доме Евдокии. Работала в саду, огороде, ходила за скотиной, прибирала в доме, стирала. Работа была привычная, справлялась быстро. А в свободное время Евдокия учила ее шить. И не столько шить - сколько перешивать уже готовые вещи.
   Однажды ночью Галю разбудил лай собаки, из комнаты, где спала, услыхала, как Дуся с мужем быстро побежали во двор отпирать калитку. Собака замолчала. Тихо, как тени, вошли в дом трое мужчин с узлами, занесли узлы в горницу. Дуся зажгла керосиновую лампу и стала разбирать узлы, доставать из них вещи, сортировать их. Галя стояла в проеме двери и смотрела, как она споро утолкла в два мешка горжетки, туфли, пальто, вязаные кофты и много еще всякой утвари. Муж Дуси, Михаил, оделся, перекинул мешки через плечо и вышел из дома. Дуся и трое ночных гостей ушли в кухню, а Галя снова легла в постель. Через некоторое время к кровати подошла Дуся:
   - Не спишь? Давай, оденься, пойдем, посидишь с нами чуток. Мне одной с мужиками неловко, составь компанию.
   Галя поднялась с постели, оделась, пошла следом за Евдокией, на ходу поправляя волосы. На кухне за накрытым столом сидят трое ночных гостей, пьют самогон, жадно закусывают. Галю встретили восторженными возгласами:
   - О! Галя-Краля! Галя!
   - Хороша Галя!
   - Иди, с нами посиди. Вот, садись рядом.
   - Опоздала к столу, штрафную ей. Ну-ка, налей!
   - Я не пила вина никогда. Не надо.
   - Ай, брезгуешь нами?
   - На-ко вот, выпей давай, одним духом.
   Галя посмотрела на Евдокию, ожидая от нее защиты и поддержки, но Евдокия, казалось, не поняла ее взгляда:
   - Что, Галя, с хорошими людьми и выпить можно. Выпей, сделай уважение гостям.
   Галя одним духом пьет полный стакан самогонки, ей ко рту один из мужчин подносит соленый огурец:
   - Вот, на-ко, закуси. Ай да молодец, Галя-Краля! А что ж у тебя в ушках сережечки-то дешевенькие, медные. Глянь, Дуся, - медные, - и, обняв Галю за плечи -
   - Я тебе, Галя, золотые дам с красным камушком, они тебе больше личить будут. Давай еще с тобой выпьем, на брудершафт.
   - Как это?
   - А выпьем - узнаешь.
   Одной рукой мужчина обнимает Галю за плечи, другой наполнил свой и ее стаканы самогонкой, дает Гале в руку стакан, чокается с ней, пьют. Выпив, крепко целует Галю в губы. Потом дает ей закусить соленым огурцом. Галя захмелела, перед глазами поплыли стол, лица, печка, кухня.
   При утреннем свете, все происшедшее с ней ночью, казалось Гале таким ужасным, таким постыдным и непоправимым, дальнейшая жизнь была невозможной. Галя в голос безутешно рыдала. Вошедшая к ней в комнату Евдокия с минуту постояла рядом, потом взяла Галю за плечи и стала утешать -
   - Ну и что ты плачешь, как по покойнику? Развела мокроту. Подумать, сокровище потеряла!
   - Они все тут были!
   - Ну и что ж. Были и еще будут. Небось, набок не собьют! Мужики они стоящие, не жадные. Как королевна ходить будешь! Оденут как куколку. Вон, серьги-то какие дали, полыхают аж!
   - Уйду я...
   - А иди. Дверь не заперта, никто не держит! Свому деревенскому женишку скажешь, что, мол, в город сходила, распечаталась, бери - какая есть! А и сама виновата, зачем напивалась до беспамятства. - Галя, закрыв лицо руками, заплакала еще горше:
   - То-то вот. Я на базар с семечками, послушаю, что говорят, и вернусь. Михаил завтра будет. Ты встанешь - приберись, поешь, постирай. Потом вот на стуле лежат кофточки, в коробке нитки, кружева, ленты, посмотри, что можно сделать, как украсить, чтоб вещь совсем другая была. Да смотри не попорти - шелк. Пошла я.
   Деваться Гале было некуда. Проходили дни, месяцы, она почти забыла тот ночной кошмар. Даже смеялась над собой прежней. От мужчин, спящих в ее постели, было только добро. Теперь Галя красила лицо, косу укладывала на голове короной. В ушах горели золотые серьги, на пальцах - золотые кольца, на запястье - золотой браслет. И одета в дорогое модное платье, обута в хорошие туфли на каблуке. Одно плохо - Михаил, когда Евдокии не было дома, приставал тоже с любовью. Однажды подкрался сзади, обхватил прямо за груди. Галя вырвалась, ударила его по рукам.
   - Так-то ты за доброту платишь? Ишь ты, так и будешь передо мной целку из себя корчить?
   - Так и буду. А будешь, дядя Миша, приставать ко мне - все расскажу тете Дусе!
   - Нашлась родственница. Год как пригрели, кормим, поим, а благодарности никакой!
   - Хватит попрекать. Я вашего не ем и не ношу, все отрабатываю.
   Вот так и жили, пока однажды ночью не случилось то, что рано или поздно должно было случиться. Галя проснулась от слепящего света, направленного прямо в лицо. Рядом в постели заметался мужчина. Двое в милицейской форме его быстро схватили, заломили руки за спину и выволокли в горницу, на ходу бросив Гале:
   - Одевайся, шалава, отгулялась.
  
  
   Одевшись, Галя вышла в горницу. Евдокия и Михаил сидели одетые на стульях, у дверей стояли двое соседей - понятые. Милиция делала обыск. Галиного мужчину уже увели.
   - Ну вот, Мотя, так и кончилась моя хорошая жизнь. На суде мне и за банду дали, и за колхоз добавили. Потом по пересылкам сколько мотали, мордовали. Вот и решай сама - за что меня сюда пригнали. Есть на мне вина или нету.
   Пока Галя рассказывала свою историю, Айчурек выбралась со своего места на нарах, перебралась к Гале, расположившись у ее ног.
   - А ты что не спишь? Ишь, уши развесила. Тебе сколько лет-то? За что тебя сюда? В буфете булочку стащила? Ты якутка что ли?
   - Я киргизка. Ташкия - моя место, слыхали?
   Галю и Мотю рассмешила такая наивность. Мотя сделала значительное лицо и серьезно сказала:
   - Как не слыхать, слыхали. Известное место. Вроде Парижа! Сюда-то тебя как занесло?
   - Айчурек меня зовут - хорошее имя! Отец - Асенал, мама - Айна, четыре брат.
   Мотя перебила ее:
   - За что судили тебя, за что села?
   - Политика я.
   - Какая еще политика. Сюда политических не гонят.
   - Нет, я политика, я челтушка пела, русской школе учила, я грамотная!
   И вот какую историю рассказала своим новым подругам Айчурек.
   Одноэтажное здание школы, просторный школьный двор, много цветов, зелени. Вокруг пирамидальные тополя. Вдали видны заснеженные вершины гор. Двор заполнен ребятней. На аллее, ведущей к входу в школу, стоят старшеклассники, киргизы и русские. Внимание всех сосредоточено на красивой и нарядно одетой русской девушке. В руках у нее настоящий портфель, в то время как у других - холщовые сумки или просто книги и тетради перевязаны веревочками. Девушке приятно, что она в центре внимания, она пританцовывает и поет:
   И на юбке кружева, и на кофте кружева!
   Неужели я не буду офицерова жена!
  
   Все смеются. Айчурек заворожено смотрит на девушку. На Айчурек длинное платье с широкими рукавами, плюшевая жилетка, на ногах сапожки с узконосыми галошами, на голове платок, повязанный узлом сзади. В руках перевязанные бечевкой книжки и тетрадки. Девушка оценила восхищенный взгляд Айчурек и обратилась к ней:
   - Айчурек, скажи, а киргизы поют частушки? Или у вас что видят, то и поют?
   - Нет, киргиз тоже есть челтушка!
   - А ну, спой, если есть.
   И Айчурек запела частушку, которую слышала недавно, над которой взрослые, уважаемые люди одобрительно смеялись:
   Мурун мен болды киргиз - эджеты эчтын кумыс.
   Хазер мен болды казак. Вай бай бай, пропал курсак!
  
   Девушка разочарованно пожала плечами:
   - Фи, ничего не понятно и не смешно даже.
   Но не понятно и не смешно было русской девушке, а киргизы, слушавшие частушку, рассмеялись.
   После школы Айчурек шла домой в кишлак, расположенный в предгорье, по разбитой, пыльной дороге. Позади нее город, впереди величественные горы. И уже виден был родной кишлак из саманных мазанок, крытых соломой. Впереди нее старый киргиз погоняет нагруженного хворостом ишака. Айчурек идет бодро и весело, что-то негромко напевая. Со стороны города слышен цокот копыт. Старый киргиз стащил своего ишака в сторону, с дороги. Двое конных в милицейской форме поравнялись с Айчурек и остановились, один спешился, подошел к ней -
   - Ты Айчурек Асеналова?
   - Да, я.
   - Как же так, Айчурек, тебе не нравится, что два братских народа объединились? Ты поешь, что киргизы с голоду помирают от этого? Это антисоветская пропаганда. Ты сеешь вражду, зачем?
   - Я ничего не сеяла...
   - А частушку сегодня в школе пела? Кто тебя научил?
   - Никто не учил. Сама пела челтушку.
   - Плохая частушка, поехали с нами.
   Милиционер вскочил в седло, подхватил одной рукой Айчурек, посадил ее впереди себя, повернули коней и поскакали в город. Старый киргиз вытащил ишака на дорогу и быстро направился в кишлак.
   Галя села, обхватив руками колени, Мотя вскочила с нар:
   - Мать твою черт! Не поняла я такой политики! Вот, знаю, у нас один портрет Сталина после демонстрации в грязь уронил, так его посадили - это понятно. А тут ничего не понимаю.
   Галя обняла Айчурек. - Эй, Челтушка, ты нам по-русски это можешь спеть? Переведи.
   - Когда я был киргиз всегда пил кумыс, а теперь я стал казак - пропал мой живот.
   Мотя возмущенно:
   -Ну и что?
   - Не знаю. Политика.
   - Ладно, девки, давайте ночевать. Завтра нас погонят поле под картошку копать. Здесь свое хозяйство капитан развел. Ой, пропадешь ты, Челтушка, здесь - такая ледащая.
  
   Еще только-только начало светать, а Вера Владимировна уже шла таежной просекой, ведущей к лагерю. Навстречу ей из утреннего тумана вытек серой массой бесконечно длинный строй женщин-заключенных. Их гнали на работу в шахту. Одеты все были одинаково - телогрейки, кирзовые сапоги, полотняные юбки, платки. Женщины волочили ноги в тяжелых сапогах по земле, и производимый этим волочением звук, создавал впечатление, что ползет невиданных размеров серая гремучая гусеница. На шахте заключенные работали в две смены по двенадцать часов. Колонну заключенных сопровождал конный конвой. Вера Владимировна сошла с просеки и пошла к лагерю тайгой. Там ее уже ждали. Часовой у ворот отдал честь, а с крыльца управления навстречу ей шел капитан, который проводил ее сразу в санчасть. Там, в палате для больных, на одной из коек лежала женщина. Ноги ее, обмотанные мокрыми тряпками, лежали на клеенке, поверх одеяла. Около нее хлопотали двое: немолодой мужчина и молодая красивая женщина - оба в белых халатах и колпаках. Вера Владимировна прислонилась к дверному косяку и перевела дух:
   - Очень быстро шла, запыхалась. Здравствуйте, коллеги.
   Двое в белых халатах засуетились, женщина начала разматывать тряпки на ногах больной, а мужчина стал рассказывать - как и чем пытались они лечить больную. Вера Владимировна наклонилась, осмотрела ноги, взяла больную за руку, посчитала пульс.
   - Доктор, что со мной будет? Что с ногами-то?
   - Не волнуйтесь, лечить вас будут, побольше спите.
   Вера Владимировна проходит в другую комнату - смотровую, садится на табурет, руки дрожат, двое в халатах заходят следом за ней. Женщина села на кушетку и опустила голову, мужчина встал, прислонившись к столу. Вера Владимировна поставила свой саквояж на колени, раскрыла, достала из него пачку папирос, спички:
   Можно я закурю?
   - Конечно, доктор, курите, пожалуйста.
   Вера Владимировна открыла коробку, протягивает мужчине. Тот берет одну, потом еще одну.
   - Можно?
   - Конечно, можно, я вам всю эту пачку оставлю.
   - О-о! Премного благодарен!
   Закуривают. Вера Владимировна курит, глядя в одну точку. Мужчина прикурил, с наслаждением затянулся.
   - Это вы, Вера Владимировна, с непривычки так расстроились. Я тут такого
   насмотрелся. Что, так плохо у нее все?
   -Да, уж хуже некуда, боюсь, без ампутации не обойтись.
   - Это с товарищем капитаном надо, с Павлом Петровичем. С его ведома. Мы
   заключенные, ничего от нас не зависит. Вот мне помощницу совсем недавно дали, Лену. У нее медицинский институт чуток незакончен, а здесь сполосчицей работала на шахте, на промывке породы, это ее счастье, что сюда попала, а то бы тоже лежала вот так. Насилу мы ее выходили.
   - А вы за что здесь?
   - За ящур. Я ветеринаром работал в районе. Я этот ящур первый обнаружил, первый тревогу забил, карантин требовал. Ходил к секретарю райкома. Он назвал меня паникером, прогнал. А когда падеж начался, меня же во всем обвинили - вредитель.
   - А тот секретарь?
   - А что ему. Врага выявил, в обком перевели. Он партийный, ему и вера. Хорошо, хоть здесь работу по специальности дали, а то бы хана. И Лене вот повезло. Это чудо какое-то, что ее товарищ капитан здесь оставил.
   - А вы, Лена, как сюда попали?
   Лена машет рукой и плачет. Вера Владимировна подходит к ней, обнимает, гладит ее голову:
   - Ну-ну, полно, все пройдет, все хорошо. А где вы ночуете?
   - У меня при конюшне каморка есть, а Лена здесь вот и спит. Нам в бараке нельзя - сепсис.
   Вера Владимировна наклонилась к своему саквояжу, достала из него сверток, положила на стол.
   - Вот, возьмите. Вам как коллегам - к чаю. Давайте я напишу назначение больной.
   Вера Владимировна подсаживается к столу и пишет. Написав, встает, берет в руки саквояж. Быстро за руку прощается с Леной и ветеринаром, резко разворачивается и уходит. Капитан в своем кабинете встает ей навстречу:
   - Ну что, видели?
   - Видела, благодарю вас. Дело плохо, Павел Петрович, больную спасет или чудо, или ампутация. В этом случае ее нужно переводить к нам.
   - Никуда ее переводить не надо. Я этого делать не уполномочен, нельзя. Будем рассчитывать на чудо. У меня к вам, Вера Владимировна, небольшая просьба. Подержите это у себя. Разверните, посмотрите, что там.
   Вера Владимировна подошла к столу, развернула небольшой сверток. В нем маленький кожаный мешочек и шкурки соболей.
   - Ох! Это же подсудное дело, если что...
   - Боитесь? Не настаиваю, как хотите...
   - Нет, нет, что вы, я возьму, конечно, возьму, спрячу. Все будет в порядке.
   - Вот так-то лучше. Всегда хорошо, когда люди друг друга понимают правильно. Ну, больше не задерживаю, спасибо за помощь.
   - И вам спасибо, большое спасибо, Павел Петрович.
   Вера Владимировна положила сверток в свой саквояж, за руку простилась с капитаном. Отойдя на некоторое расстояние от лагеря, она сошла с просеки в тайгу, села на землю под сосной, и, прислонившись лбом к корявому стволу, горько заплакала. Вдоволь наплакавшись, закурила, а покурив, поднялась, вышла на просеку и направилась в поселок.
   Недалеко от лагеря расчищено поле под картошку. Короткое, жаркое и щедрое северное лето позволяет вырастить овощи и собрать неплохой урожай. Хозяйственный капитан, промучившись первую полуголодную зиму в лагере, стал каждый следующий год выращивать для нужд лагеря картофель, капусту, морковь и свеклу. Завел свиней. Рабочей силы для этих работ было вволю. Вот и сейчас заключенные женщины вскапывают поле под посадку. Несколько охранников сидят по краям поля. Один из них встал, осмотрелся и дал команду женщинам передохнуть. Женщины с лопатами подошли к кромке поля, рассаживаются, утирают платками пот, снова повязывают их на бритые головы. Конвойные подошли к ним ближе, закуривают. Айчурек жмется к Гале.
   - Челтушка, ты ровно кошка, кто тебя погладил, к тому и ластишься. А вдруг, я злая?
   - Ты не злая, ты добрый.
   - Эй, служивый, дай разок зобнуть! - Конвойный подходит к попросившей женщине, дает ей папиросу, другой конвойный - отдает ее соседке раскуренную самокрутку. Женщины сбились в кружок, курят поочередно. Одна из женщин скрылась в кустах, конвойный побежал за ней следом. Другой подошел к Гале, подмигнул:
   - Айда со мной в сторонку?
   - А что дашь?
   - Вот папирос пачку целую дам, сахару дам.
   - Давай.
   Конвойный протягивает Гале пачку папирос. Она идет с ним в кусты. Женщины поют им вслед:
  
   - Я красивой уродилась, в красоте уверена.
   Троцкий замуж не возьмет, выйду за Чичерина.
   - Эх, конь вороной! Белые копыта!
   Вот приеду на жилуху, налюблюсь досыта!
  
   В кустах конвойный застегивает штаны, Галя оправляет юбку.
   - Ну, давай сахар!
   - Хватит с тебя и папирос!
   - Ы-ы-ых, кролик, да еще и жадный!
   - Поговори у меня, лярва! Пошла...
   Галя выходит из кустов, присоединяется к женщинам. Айчурек жмется к ней. Женщины продолжают петь частушки:
  
   Поезд едет из поселка - огоньками светится,
   Девки едут без билета, ой, на что надеются?
  
   Мотя подошла, взяла Галю за плечи -
   - Дура, ты, Галька! Здесь нельзя подол каждому заворачивать, замордуют.
   - Не замордуют.
   Айчурек испугалась, что сейчас будет скандал, втиснулась между ними, взяла Мотю за руки, опустила их:
   - Не ругай. Хороший челтушка. Хорошо поют!
   - Да, уж с твоей не сравнить!
   - Ну, все, бабы, покурили и будет. Начальство увидит - нам нагорит. Давайте работать.
   Женщины нехотя встают. Из кустов возвращается парочка. Все идут с лопатами на поле, принимаются копать. Переговариваются между собой:
   - Ох, с отвычки от курева голова кругом пошла, ровно пьяная.
   - А вот сейчас лопатой-то и опохмелишься!
   Капитан один в кабинете рассматривает новое обмундирование. Постучав, вошел ветеринар:
   - Здравия желаю, товарищ капитан!
   - Какой я тебе товарищ!
   - Прошу прощенья - гражданин начальник, вот, пришел доложить, доктор из поселка приходила. Дала нам шоколад, чай, сахар, какао, конфеты, сало...
   - А про папиросы, что же умолчал? От тебя как от фабрики "Дукат" разит. Накурился!
   - Да, и папиросы.
   - Ну и что?
   - Да я так, оповестить.
   - Доктор - человек гражданский, наших порядков не знает, хотела, наверное, по доброте сердечной, вас поддержать, как коллег. Я скажу ей, чтоб впредь такого не было. А если у тебя изжога от шоколаду - отдай своей напарнице. Бабы на этот продукт охочие. Не свиньям же выбрасывать, раз уж принесла. Запрещенных вещей там не было? Ничего опасного?
   - Нет, только это
   - У тебя все? Тогда иди. У лошадей всех ноги проверь, вчера им досталось грузы возить, посмотри, не стерто ли где. Да, вот еще что - собака одна вчера без настроения была, все норовила полежать, пойди, посмотри, что с ней. Да обязательно доложи мне! Иди.
   Ветеринар на выходе, сталкивается в дверях с Ереминым. Тот держит в руках новенький мундир:
   - Товарищ капитан, обмундирование прислали не по размеру, надо ушивать. У охранников такая же петрушка.
   - А из них кто шьет, не знаешь?
   - Спрашивал, никто не может.
   - А, может, из заключенных кто? Спроси.
   - Начну спрашивать - все белошвейками окажутся, а обмундирование нам попортят.
   - А по документам смотрел? Есть кто?
   - Одна есть, в банде была, ворованное перешивала.
   - Воровское перешивала, значит и наши честные мундиры перешьет. Только не торопись, пусть в шахту сходит раз - другой, чтоб ценила потом. Дня через два давай, приводи, всем подгонять обмундирование будем.
   - У нас еще одна морока есть.
   - Что за морока?
   - Это надо показать, на словах я даже объяснить не сумею.
   - Ну, давай, показывай.
   - Одну минутку подождите, я сейчас.
  
  
  
   Еремин вышел, через короткое время возвращается, впереди себя подталкивает Айчурек. На ней не по размеру кирзовые сапоги, телогрейка до сапог, платок сбился с головы. Эта одежда накрыла ее целиком. Она затравленно озирается по сторонам.
   - Это еще что за чудо?
   - А вот, прислали экземпляр, труженицу.
   - Да-а-а! Ты, девочка, по-русски понимаешь?
   - Понимаешь. Я грамотная. Русской школе учила.
   - Она что, в русской школе пряник сперла?
   - Да нет, у нее пятьдесят восьмая, антисоветская пропаганда.
   - Да ну! Что ж ты такого натворила?
   - Не натворила... Я челтушку пела, сказали - политика.
   - Убери ее с глаз долой, надо думать - куда ее поставить, Челтушку. Я посмотрю ее дело.
   Еремин выводит из кабинета Айчурек:
   - Иди, Челтушка, обедай в столовую.
   Утро. Шахта. Отвалы. Рельсы тянутся от шахты к приземистому длинному бревенчатому зданию. На рельсах стоят вагонетки. У входа в шахту - заключенные женщины. Поочередно заходят в клеть, которую потом спускают вниз, в забой. В клети, среди женщин Галя и Мотя. Когда клеть спустилась, выходят. Длинный тоннель, своды поддерживает крепежный лес. Галя с ужасом озирается вокруг
   - Преисподняя.
   Мотя похлопала ее по плечу:
   - Не дрейфь, подруга! Это еще не преисподняя. Настоящая преисподняя там, наверху, где породу промывают. Кто из наших - сполосчицы, ни одна до весны не дожила. Там все время в воде и зимой, и летом. Летом ладно, обсохнешь, да и тепло. А зимой погибель. Без рук, без ног бабы остаются. А здесь вымокнешь, если только на ключ попадешь. Нам вот в тот штрек. Вот, бери кайло, лопату, тачку. Наша работа - подкайлить. Потом отвалить, раскайлить и сложить в тачку, потом тачку надо катить к подъемнику. Я тебя научу. Нехитрое дело.
   Капитан внимательно прочитал документы Айчурек, прочитав, сплюнул, чертыхнулся и задумался. Думал недолго. Призвал ветеринара, дал ему команду приставить Айчурек к свиньям, объяснить обязанности и потом присматривать за ней. Ветеринар привел Айчурек в свинарник. Она, увидев свиней, встала, как вкопанная, широко открыв глаза и рот, осознавая, потом заметалась, начала плеваться и кричать: Чушка, чушка, шайтан, чушка!
   Ветеринар дал ей крепкую затрещину, она упала, он поднял ее за ворот телогрейки, встряхнул, как следует:
   - Цыть, шалава! Чушка ей не по нраву! Да ты, погоди, зимой страстей в бараке насмотришься, на больных баб, будешь эту чушка в жопу целовать! Какое ей место досталось, еще нос воротит! Вот, видишь, корыта? Сейчас пойдешь на кухню, привезешь вот на этой тачке пойло, раздашь в эти корыта. Вот грабли, лопата, скребок - будешь здесь чистить. Навоз покажу куда таскать. Вечером опять кормить свиней. Поняла? Хоть одна свинья на тебя пожалуется - плохо будет!
   Айчурек обхватила голову руками, качает ею, беззвучно плачет, молча кивает.
   Вечер. Заключенные, после смены на шахте, под конным конвоем возвращаются по просеке в лагерь. Мотя и Галя идут рядом, разговаривают.
   - Уморилась я. Ноги не несут, рук не чую. Живот болит.
   - Это с непривычки, потом все пройдет.
   - Как шатко там все, подпорки еле держат, шатаются, дух чижолый, а ну, как завалит?
   - Не каркай!
   - Есть хочу и пить.
   - Придем - будет ужин. Интересно, куда Челтушку поставили?
   - Ей тут не сдюжить.
   - А тут мало кто дюжит.
   Неделю Галя отработала в шахте. Все тело ныло и болело. Было только одно желание - умереть. В тот вечер она, как обычно, после ужина улеглась на нарах, а Айчурек стала растирать ей спину. В барак заглянул конвойный и сказал, что ей необходимо немедленно явиться в управу к капитану. Зачем - не сказал. Женщины в бараке оживились, захихикали. А Галя шла в управу и думала о том, что согласится на все - лишь бы облегчить свою участь, лишь бы не шахта! У крыльца ее встретил Еремин, вместе вошли в кабинет капитана.
   - Вот, товарищ капитан, портниха.
   Капитан внимательно осмотрел Галю:
   - Очень хорошо. Будешь работать здесь, у нас есть комнатка. Но для начала - пойди в баню, вымойся и переоденься, от тебя разит. До чего же вы, бабы, вонючие. Сначала подгонишь форму рядовым, посмотрим, какая ты мастерица. А потом нам с Ереминым. Завтра с утра приходи, товарищ Еремин покажет рабочее место. Все, идите.
   В дверях их чуть не сбил с ног ветеринар.
   - Павел Петрович, больная наша отходит.
   - Ну, еще не отошла? Что ты всполошился, первый раз что ли? Еремину все доложишь. Он даст команду яму копать, да приготовьте все документы на списание. Иди. Погоди, как собака? Смотрел?
   - Все нормально, я всех проверил, все активные, мускулатура в тонусе. А та, что норовила прилечь, так она щениться через месяц будет.
   - И ты об этом ни слова? Зачем ты к ним приставлен? Переведи ее в отдельный вольер, оборудуй конуру. И питание ей усиленное, понял? На всякий случай еще несколько раз проверь всех собак. Хорошие собаки, жалко терять. Где еще таких достанешь.
   Возвращалась Галя неторопливо. Боялась суетным движением или неосторожным словом спугнуть свалившуюся на нее удачу. В барак вошла тихо, на расспросы товарок ответила неопределенно - так, шить им что-то надо. Сразу же легла на нары и провалилась в сон. Утром, когда барак опустел, она достала чемодан заболевшей женщины, порылась в нем, достала белье, полотенце, платье, туфли, свернула все и направилась в баню. Около санчасти пришлось задержаться - из дверей охранники выносили на носилках умершую, накрытую простыней, следом шли четыре женщины с кайлом и лопатами. Галя перекрестилась и тихим шепотом попросила прощенья за самовольно взятые ее вещи:
   - Прости, подруга, не пропадать же добру. Тебе не сгодились - пусть мне послужат.
   После прокисшего воздуха в мрачном бараке, после пугающей шахты и изнурительного, тяжелого труда в ней, комнатка в управлении лагеря показалась Гале царским покоем - у окна швейная машинка, табурет, у стены койка. Светло и чисто. Что еще надо? Только работай. И работала Галя на совесть, но старалась не торопиться, чтобы продлить свое пребывание в этом раю. Но как ни старайся, все приходит к концу. Вот и последнему солдату подогнала форму. Посмотреть результат пришли капитан и Еремин. Конвойный надел новенькую форму, оглаживает ее на себе. Все сидит безукоризненно. Галя держит перед ним небольшое зеркало. Капитан и Еремин смотрят.
   - Ну, влитая.
   Капитан довольно крякнул:
   - Ну, орел! Хоть жени! И вправду ты мастерица. Как тебя зовут?
   - Галя.
   Еремин криво усмехнулся, процедил презрительно:
   - Рука набита.
   Капитан, настроенный более миролюбиво, сказал примирительно:
   - Ну, ладно, мне подгонишь. Скоро в район ехать - новую надену.
   - Тогда вам надеть надо, я посмотрю - сколько, где убрать или выпустить. Да мерку с вас снять надо.
   - Сейчас я переоденусь.
   Все трое выходят из комнаты. Галя садится на табурет, улыбается. Вот он, тот момент, настал, упускать нельзя! Сейчас, если не буду дурой, решится моя судьба! Капитан вошел в новой форме, которая сидела на нем мешком, - в районе живота стянута, рукава длинные - встал, расставив руки. Галя иголкой с ниткой делает заметки на форме, чертит мелком, потом берет сантиметр и снимает с капитана мерку. Ее движения и прикосновения более вольны, чем это требует работа. Ощупывает капитану ноги, гладит живот, голова у нее опущена. Капитана от ее прикосновений окатило горячей волной:
   - Балуешь? Ладно, если хочешь, после ужина сюда ко мне приходи, ждать буду.
   - Приду.
   Рассмотреть комнату, где жил капитан, Гале сразу не удалось. Капитан с порога сгреб ее и увлек в койку. Теперь ее голова покоилась на широком капитанском плече, и она внимательно осматривала комнату: койка, стол, полочка, на гвозде в стене висит на самодельной вешалке одежда капитана, под ней - начищенные сапоги. Ничего лишнего. Казенный вид комнаты нарушал стол - на нем бутылка водки, закуска, стаканы. Капитан лежит на спине, одной рукой обнимает Галю, другую завернул себе под голову, благодушно улыбается:
   - Эх, Галина, по-другому бы нам встретиться, сладкая ты баба.
   - Я еще поем?
   - Ешь, хороша рыбка! Давай налью, что уж тут осталось.
   Капитан разливает оставшуюся водку по стаканам, чокаются, пьют, закусывают. Он слегка пожевал кусочек рыбы, Галя ест жадно, много.
   - Ешь, оголодала. Я тоже оголодал, иди ко мне.
   Когда перед побудкой Галя вернулась в барак, на нее набросилась Мотя:
   - Где пропала? Ночь не спали - думки съели.
   - С самим ночь была!
   - Ну и как?
   - Рыбы наелась, выпили.
   - Ну и дура ты! Что потом! А погонит он тебя!?
   - А что потом? Хоть день, да мой. Неужели в шахте загнуться? Я в шахту больше не
   пойду!
   - Одно слово - дура!
   - Умная - таскай тачку, толкай вагонетки, кайли. Не дурней тебя!
   Айчурек обнимает Галю, жмется к ней, укоризненно смотрит на Мотю:
   - Не ругай...
   Слух о капитанском романе мгновенно разнесся по лагерю. Но в бараках и в казарме говорили об этом с оглядкой - с капитаном шутки плохи. Как бы там ни было, начальник - пример для подчиненных. Конвойные тоже решили расслабиться и повеселиться и позвали к себе двух женщин. Те охотно согласились. Время было после отбоя. Только женщины разоблачились и пристроились на нарах, как один из конвойных увидел в окно Еремина, который направлялся в казарму:
   - Девки, прячьтесь под одеяла, Еремин, кажись, к нам идет.
   Женщины распластались на нарах, накрылись с головой одеялами. Еремин вошел, оглядел казарму, подошел к нарам, на которых лежали женщины, сдернул с них одеяла. Женщины встали, прикрываясь простынями, опустили головы. Неловкое молчание.
   - Это еще что такое? Что за приведения? Кто их сюда привел? Я еще раз спрашиваю - кто их сюда привел? Вы, обе, быстро, марш к себе в барак. Не хотите признаваться? Хорошо, я напишу рапорт, пусть начальник решает, как с вами быть. Вы хоть понимаете, что это противозаконно! Молчите? Ну-ну, молчите, я так этого не оставлю.
   Пока он говорил, женщины оделись и выскочили пулей из казармы, Еремин вышел следом за ними. Охранники загрустили:
   - Принесла нелегкая.
   - Он, должно, следил, он за всеми следит.
   - Разговелись!
   - И че нам теперь будет?
   - А ни хера не будет! Начальник - поумней его будет.
   А Еремин, не тратя зря времени, пошел к капитану. Тот сидел в своем кабинете один и просматривал документы. Еремин, войдя, козырнул по всей форме, и решительно заявил:
   - Товарищ капитан! Считаю своим долгом доложить, что заключенная номер двести сорок семь -- Голуб Галина, которую уже ночь не ночует в бараке для заключенных, на отведенном ей месте.
   - Ну, и где же она ночует?
   - Вам лучше знать.
   - Тогда зачем докладываешь?
   - Как коммунист - коммунисту, я должен сказать вам, что инструкцией и уставом запрещено иметь нештатные отношения с заключенными, тем более вступать с ними в половую связь. Вы нарушаете...
   Капитан перебил Еремина:
   - Послушай, я тебе как живой мужик - другому живому мужику скажу! Мы здесь живем в медвежьем углу. До Бога высоко - до царя далеко! У нас нет жен! Какая нормальная баба сюда добровольно поедет? Чем мы отличаемся от заключенных? Ничем. Они здесь отбывают и мы при них, как на каторге! Мы только лучше едим, да не ворочаем, как они!
   - У нас служба!
   - Удивил! Служба! А то я не знал! За поселковых баб нам головы свернут! Где других взять? Не заключенных? Зачем ты сейчас в казарме у мужиков отобрал двух баб?
   - Они там находились после отбоя и в непотребном виде!
   - А ты думаешь, я не вижу ничего? Вижу! И все знаю! А им куда деваться
   прикажешь? Живые бабы ходят, хвостами вертят! Сами лезут! Сделал бы вид, что
   ничего не заметил!
   - Нельзя, они заключенные, подневольные.
   - А их никто силком не тянет! Кто не хочет - того не таскают! Обидел
   конвойных, а они тоже - живые люди. Сам-то ты как обходишься? Монах!
   - Но ведь есть же закон!
   - Закон! Не смеши меня! Нет никакого закона! У кого сила, тот и закон! Так
   было, есть, и всегда будет! Закон писан для тех, у кого сила - слабых в узде держать,
   неужели ты ничего не понял еще?
   - Такие речи вы не должны вести. Если узнают, не поздоровится.
   - Откуда узнают? Если ты не донесешь...
   - Я не собираюсь доносить.
   - Вот и ладно. А то бы завел себе какую бабенку. Все бы в голову меньше
   ударяло! Лично я с Дунькой Кулаковой дружить не собираюсь!
   - Но у всех этих женщин такое прошлое!
   - Да какое у них прошлое! Так, дурь одна! А я тебе и у вольных баб не советую
   про прошлое спрашивать. С такими понятиями, как у тебя, не снесешь правды, если,
   конечно, они тебе ее еще скажут!
   - Не все же такие!
   - Не все! Но нам с тобой других не видать! Чистые девочки не нам
   предназначены! Мы им чужие! Они заживо сгниют, но не замараются!
   Еремин вышел от капитана с тяжелым чувством. Бесполезно с ним говорить, он не далеко ушел от заключенных по своей морали. Ему самое место за колючей проволокой! Ничего, ему и это зачтется! Все зачтется. Фактов только серьезных побольше наберу. И хана тебе, капитан.
   А у капитана были совсем другие заботы. На днях надо ехать в райцентр по делам. И к начальнику милиции надо идти не с пустыми руками. То, что он отдал на сохранение докторше, всего лишь капля в море. Нужно было еще. Чем завтра порадуют? Удалось ли, нет, вынести с шахты? Вот капкан - так капкан!
   Назавтра, дождавшись, когда все заключенные разойдутся по баракам после ужина, капитан зашел в столовую, осмотрел все хозяйским взором, прошел в кладовую. Следом за ним туда вошла одна из женщин, работавших на кухне, и быстро сунула ему в руку небольшой сверточек, капитан опустил его в карман и вышел из кладовки:
   - Ну что, порядок у вас, молодцы! - и ушел из столовой.
   - Он как приходит, у меня коленки ватные становятся. Еремин строже. Но его не так страшно.
   - Хватит, разговорились.
   К ноябрю снег лег плотно и основательно. Ударили первые сильные морозы. В санчасть стали поступать женщины, работавшие на промывке породы, с обморожениями. Айчурек только теперь поняла - какая у нее хорошая работа. Любовью к свиньям она не прониклась, но к работе относилась ответственно, старалась не за страх, а за совесть, боясь теперь потерять это место. Галя прижилась у капитана, а так как шить больше было нечего, ее пристроили работать на кухне. С Мотей она виделась мельком, даже поговорить толком не успевали. Перед ноябрьскими праздниками лагерь оживился. У свинарника ветеринар и двое из конвойных колют свиней. Рядом же, на большом костре опаливают щетину. Айчурек, забившись в дальний угол свинарника, плачет. Ветеринар взял ее за руку, вывел наружу:
   - Ну вот, то плевалась - чушка, то слезы льешь. Иди пока отсюда в барак, потом придешь.
   Айчурек, закрыв лицо руками, побежала в барак. Ветеринар принялся разделывать свиную тушу. Достал дымящуюся печенку, подает конвойному:
   - Начальник велел ему принести.
   Капитан обрадованно встретил конвойного, засуетился, положил печенку на большую тарелку, вынес на крыльцо, пристроил на табурете:
   - Сейчас мы ее подморозим чуток! В честь праздника полакомимся!
   Подошел Еремин, переминается с ноги на ногу. Капитан ему весело:
   - Ну, как мы с тобой праздник справлять будем - восемнадцатую годовщину Октябрьской революции?
   - Да не знаю, как вам это и сказать, вещь неприятную сейчас на кухне сказали...
   - Что сказали?
   - Да не знаю, как вам это и сказать, может, вы сами знаете, а я не в свое дело влезу...
   - Ну что ты крутишь? Начал - заканчивай!
   - Галина ваша беременна.
   Капитан чуть не выронил из рук тарелку с печенкой. Помолчав немного, скомандовал:
   - А ну, веди ее сюда!
   Через несколько минут Еремин завел в кабинет Галю и быстро вышел. Капитан перестал метаться от окна к двери, подошел к Гале, наотмашь ударил ее кулаком по лицу. Галя отлетела к стене, упала, сидя на полу, удивленно смотрит на капитана.
   - Сука! Под монастырь нас всех подвести захотела? Расселась! Куда с высерком твоим деваться будем? Сколько уже?
   - В марте родить.
   - Собери манатки и вон отсюда, чтоб духу твоего здесь не было! В барак! Вон! Скотина! Почему не сказала, почему молчала?
   - Боялась.
   - Она боялась! А теперь мне прикажешь бояться? Вон! Гадина!
   Галя поднялась с пола и быстро выбежала из комнаты. Выплакавшись в комнатке, где шила, и собрав в маленький узелок свои нехитрые пожитки, пошла в свой барак. Войдя, прислонилась к дверному косяку и прикрыла нос ладонью. В бараке ничего не изменилось. Сушатся белье, валенки, сапоги. Женщины лежат, сидят на нарах. Кое-кто нянчит свои распухшие ноги или руки, кашель, кое-кто перебирает свое имущество. На вошедшую Галю все посмотрели как на привидение, а после минутного молчания баб прорвало:
   - Што, духом ушибло? Чем богаты...
   - Не царски покои. Все равно - милости просим.
   - С возвращеньицем!
   - Пожила барыней?
   - С начинкой, никак, к нам?
   Айчурек подходит к Гале, забирает у нее из рук узелок, забрасывает его на нары, берет за руку, усаживает на нарах рядом с собой, гладит ее, жмется к ней.
   - Што ж, выгнали и свежанинки не дали откушать?
   Мотя подсела к Гале с другого бока:
   - Не лютуйте, бабы, не в своей она воле.
   - И то верно.
   - А в поселке сейчас гуляют!
   - В клубе вечером, сказывали, будет торжественное, потом концерт, потом "Чапаева" будут крутить.
   - Хоть глазком бы посмотреть.
   - А я кина ни разу не видела, какое оно - кино?
   - Нам тоже для праздника на мясном кашу сварят, а може и мясца кинут.
   - У тебя, Галька, курево есть?
   - Есть. Челтушка, там, в узелке найди, дай. Курите.
   - А у нас сегодня тоже будет люминация! Коптилок зажигать не надо! Галька будет светить.
   Женщины расхохотались, а Айчурек принесла со двора пригоршню снега и приложила Гале к скуле. - Больно?- Достала узелок, из него пачку папирос, протянула женщинам, те быстро расхватали папиросы, расположились ближе к двери, чуть приоткрыв ее, закурили. Айчурек забрала пустую коробку из под папирос, рассматривает ее, нюхает, прячет под свою подушку.
   - Гляньте, бабы, Челтушка приданое сбирает!
   - Ох, паленым пахнет! Ажно слюнки текуть!
   Айчурек гладит Галю, жмется к ней, трогает раздувшуюся скулу. - Совсем больно?
   - Вот тут мне, Челтушка, больно. Душа болит.
   В барак заглянул конвойный:
   - Ну, накурили, ажно крыша подымается! Челтушка, иди, приберись.
   Айчурек оделась и вышла.
   - Спасибо, Галька, покурили в честь праздника революции!
   - Теперь и спеть можно!
   - Я помню тот ванинский порт... Нет, давайте нашу споем!
   - Ну, давай, запеваем!
   Тихо спускается солнце за горы,
   Кровью окрашен закат.
   Ночь таежная стелет узоры
   Во впадину темных громад.
   Песня за песней по прииску несется,
   Песня взывает домой,
   Это с гольцами братва расстается,
   С дикой, суровой, тайгой.
   Нет, не сбылось, на вино и картишки
   Деньги ушли не спеша,
   Нет за конторой, нет золотишка,
   Нет за душой ни гроша.
   Плещет река серо-мутной струею.
   Воды бурлит пароход.
   Там они едут - герои забоя-
   Смелый, отважный народ.
   А я средь гольцов остаюсь еще на год,
   Пусть вспоминает братва,
   Пусть вспоминает с горняцкой отвагой,
   Так, выпьем, друзья, за меня!
   А в это время в кабинете Капитан и Еремин сидят за столом. На столе початая бутылка водки, стаканы, на тарелке подмерзшая печенка. Они поочередно отрезают ножами тонкие стружки печени, макают их в соль с перцем, отправляют в рот. Капитан в негодовании изливает душу Еремину:
   - А я, дурак! Я ж что думал! Думал, ее с вольных харчей поперло! Мне и невдомек!
   - Я же вас предупреждал!
   - Ну что теперь говорить! Задним умом оказался крепок! Ты вот что, на шахту ее поставь, может, скинет?
   - Хорошо, поставлю. Вы на торжественное пойдете в поселок? Приглашали.
   - Эта тварь мне весь праздник испортила! Может, ты пойдешь? Кино посмотришь - "Чапаев". Скажешь - день ответственный, я на посту остался. Ну, как?
   - Я с удовольствием!
   -Ну, еще раз, с праздником!
   Ветеринар, закончив все дела в свинарнике, с куском испеченного на костре мяса вернулся в санчасть. Лена делает уколы больным, лежащим в палате.
   - Леночка, ты уже заканчиваешь? Я мяса принес, свежанинки. Дали в честь праздника. Я тебя в смотровой подожду. Приходи.
   Лена заканчивает делать уколы, идет в смотровую. Там уже накрыт стол - мясо, рыба, бутылка красного вина, шоколад, конфеты, печенье, стаканы. Ветеринар наливает в стаканы вино. Лена садится за стол.
   - Спасибо Вере Владимировне, принесла к празднику, ну выпьем за нашу революцию! С праздником! Как ты думаешь, почему она нам все носит, может, она на меня глаз положила? Но я ведь человек несвободный, не могу ей ответить. А она хороший человек. Давайте, еще раз, за ее здоровье!
   - За ее здоровье я с удовольствием выпью! Но я думаю, что ни в кого она не влюбилась, а только приносит нам все как коллегам. Ей нас жаль.
   - Не скажи, Леночка! Как всегда она волнуется! У нее даже руки дрожат, и курит она много от волненья. А по мне - лучше тебя и нет никого! А доктор хоть и хорошая женщина - старовата для меня. Леночка, давай сойдемся?
   - Вы что, лишнего хватили? У меня есть любовь, одна на всю жизнь, другой никакой мне не надо.
   - Да откуда ты знаешь? Может, и в живых уже нет! А ты жизнь свою под откос спустишь. Годы-то проходят. Потом спохватишься - поздно будет.
   - Моя жизнь и так уже под откосом, ниже катиться некуда...
   - Нет, надо с верой смотреть в будущее!
   - Я не знаю, что через час со мной будет, а вы про будущее.
   - Ну, ты же питаешь надежду на встречу?
   - Это единственное, что у меня есть и только этим я и жива до сих пор. А вы все мысли нелепые на мой счет оставьте. Нам работать вместе. Надо сохранять хорошие отношения.
   - Ну, может, ты и права. Тогда давай, за хорошие отношения!
   Галя отработала в шахте два месяца. Не жалея себя грузила и катала к подъемнику тачки с породой, кайлила и отваливала породу, втайне надеясь, что ее пронесет, скинет. Но ничего не происходило. Ее ребенок твердо решил появиться на свет. Капитана видела редко, издалека. А когда видела - сердце обливалось обидой, тогда она забивалась в угол и тихо плакала. В конце декабря, как-то вечером, после ужина, к ней подошел Еремин и сказал, чтобы с завтрашнего дня выходила работать на кухню. Участь ее облегчилась, но радости или благодарности Галя не ощутила. Ей было безразлично. На кухне она чистила картошку, мыла кастрюли, посуду, полы. Однажды, после ужина, Галя мыла пол в столовой. Вошел капитан. Осмотрел, по обыкновению, столовую, кухню, заглянул в кладовую. На Галю даже не взглянул. Молча вышел. Во дворе увидел Еремина, подошел к нему:
   - Что эта делает в столовой? Я куда ее велел поставить?
   - Я и поставил, она два месяца отработала, не скинула, а живот прет, я и поставил ее на кухню. Зачем, чтобы видели все наш срам? Ее теперь надо прятать от глаз.
   -И то верно... Вот навязалась, морока! Куда потом щенка девать?
   - Как-нибудь обойдется.
   - Ничего просто так не обходится.
   В поселковой больнице капитан застал Веру Владимировну в кабинете. И с порога начал тягостный для себя разговор:
   - Вера Владимировна, грех на мне.
   При этих словах Вера Владимировна, охнув, тяжело опустилась на стул.
   - Здравствуйте. Господи, да нет, вы не то подумали, успокойтесь. Вот деньги, прошу вас, выберитесь в район, справьте там приданое для ребенка. Не торопитесь - в марте родится, завернуть будет не во что. В санчасть сами, пожалуйста, принесите, я сани дам, привезут. Вера Владимировна вздохнула с облегчением:
   - А для кого покупать? Для мальчика или для девочки?
   Капитан только махнул рукой и быстро вышел из кабинета.
   В начале марта Галя родила крепкого здорового мальчика. Роды принимал ветеринар, Лена помогала. У обоих были такие счастливые лица, как будто родился их собственный долгожданный ребенок. На следующий день зашел Еремин, поздравил Галю, подержал на руках ребенка. Потом отвел ветеринара в сторону и спросил - видел или нет капитан своего сына. - Капитан не видел и ему боятся сообщать об этом.
   Днем, когда капитан и Еремин сидели в кабинете и работали с документами, Еремин все думал, как лучше преподнести эту новость. Капитан составлял ведомость на умерших и настроение у него было - хуже некуда.
   - До тепла еще два месяца ждать. Скольких еще унесет! Отчеты страшно посылать. Каждый год такая мука.
   Еремин такую точку зрения капитана не разделял:
   - Ну, им раньше надо было думать о себе. И потом, они все преступницы, сами себя не жалели, когда на преступление шли, а нам что же мучиться из-за них! Сами виноваты! Зря никого не посадят! Я вот могу вас обрадовать - у вас мальчик родился, сын!
   - Ну и что? Что ты лыбишься?
   - Да я так - доложить. Событие все-таки. Все мрут, а тут - родился!
   - Ты долго ее в санчасти не держи. Оклемается - и в барак. И чтоб по лагерю не шастала с ребенком!
   - Все будет исполнено.
   - Ну, ты меня обрадовал! Шила в мешке не утаишь, а тут еще какое шило! Не придумаю - что и делать.
   - А лучше и не думать, как-нибудь все обойдется, все само устроится. Посмотреть не хотите? Мне было бы, я думаю, любопытно.
   - Потом как-нибудь посмотрю. Добром это не кончится.
   - А я думаю, что вы сгущаете краски. Кто нас тут видит?
   Еремин разбередил-таки капитана. Вечером, когда весь лагерь затих после отбоя, капитан пошел в санчасть. По пути обласкал, потрепал за холки подбежавших к нему собак. Как только вошел в палату, больные женщины сразу же отвернулись и накрыли головы одеялами. Лена выглянула из смотровой и сразу же закрыла дверь. Галя сидела на кровати и кормила грудью ребенка, капитану улыбнулась открытой радостной улыбкой:
   - Вот, сыночек! Сильный - в грудь так и вцепился!
   От растерянности капитан не нашел других слов, только спросил:
   - Молоко есть?
   - Есть! Есть!
   - Ну что ж, корми...
   - Пеленочки-то какие хорошие! На руках, может, подержите?
   Капитан после короткого раздумья взял ребенка на руки, подержал неловко, отдал Гале, и не прощаясь, быстро вышел из санчасти. Гала прижала сына к груди, улыбается, по щекам текут слезы. Лена вышла из смотровой:
   - Не надо плакать, ребенок будет волноваться.
   - Да нет, это хорошие слезы. Камень с души упал.
   В бараке Галю с сыном встретили весело. Мотя сразу же взяла ребенка и стала устраивать его на нарах. Женщины окружили их:
   - Ну, с новорожденным тебя, подруга!
   - А че ж в царски покои не приняли с наследником?
   - А справа-то барская! Кто ж это постарался?
   - Да докторша из прииска принесла.
   - Добрая душа.
   - А че не добрая, у самой никого нет, вот теперь крестничек будет.
   - Ой, девки, загад не богат, как он тут еще выживет?
   - Выживет, не барин. Как назвала?
   - Павликом.
   - Хорошее имя. Павлушка, значит. Да не отворачивай ты его, дай посмотреть! Покажи! Подержать-то можно?
   - Подержите, только осторожней!
   - Не бойся, не навредим, своих держали. Как теперь, без матери...
   - Присмотреть поможем, вырастим! Неуж, одного мальчонка не подымем?
   Ранним утром заключенные в сопровождении конного конвоя идут строем на работу. Капитан стоит на крыльце - наблюдает. Айчурек с ребенком на руках вышла из барака, бегом направилась к свинарнику. Там села на чурку, достала из кармана кусок хлеба, сунула себе в рот, пожевала, выплюнула на кусок марли, свернула соску, сунула в рот ребенку, положила его в угол на кучу сена, взяла тачку, бегом направилась к столовой. Когда прикатила назад тачку с кормом для свиней, застала капитана. Тот держал ребенка на руках и внимательно его разглядывал. Айчурек, раздав корм орущим и визжащим свиньям, взяла грабли и стала чистить в свинарнике, с опаской поглядывая на капитана. Капитан вытащил соску изо рта ребенка, понюхал, посмотрел ее:
   - Что он сосет? Квач ты ему что ли сделала? Из чего?
   - Из хлеба.
   - На-ко вот лучше печенье, да хватит здесь скрести. Там сбоку у свинарника, чтоб не видать было, посиди с ним на воздухе. Квач-то перемени. Да, скажи матери, чтобы пришла вечером, ждать буду.
   Айчурек едва дождалась, когда попадет в столовую. Тихонько, чтобы никто не слышал, передала Гале слова капитана, похвалилась печеньем. Галя, как следует, от радости выплакалась и вечером с легким сердцем отправилась на свидание.
   Капитан ждал. Сгреб Галю в охапку у порога комнаты:
   - Пришла?
   - Позвали.
   - Проходи, садись, ешь вот. Соскучился я по тебе.
   - Я не надолго - к ребенку надо, мал он еще - на всю ночь бросать. Я что спросить хотела?
   - Ну, спроси.
   - Ты к сыночку больно студен. Не приласкаешь. Как, вроде, чужой он. От людей
   стыдно, жалеют его.
   - Вот и хорошо, что жалеют. Как только я слабину дам - перестанут жалеть,
   заклюют вас. И ты помалкивай, пусть жалеют. Его бы на волю отправить, а некуда. А
   ты родила - еще лучше стала. Галина, а какие у тебя волосы? Коса раньше была?
   Вернулась Галя в барак поздно ночью. Старалась пройти тихо, никого не потревожить. И услышала Мотин шепот:
   - Ну что, твой - отошел?
   - Вроде...
   - К сыну не переменился?
   - Нет...
   - Ну, хучь что-то про него спросил? Сказал?
   - Нет! Как и нету сыночка.
   - Кобель!
   - Ладно, разговоры разговаривать! Вставать ни свет ни заря! Не наговорились - вмешался чей-то сердитый голос.
  
  
  
  
  
  
  
   Весной перед навигацией дел у капитана было особенно много. Земля понемногу оттаивала, можно ее было взять кайлом. Но перед тем как копать, все равно надо было делать пожог. Несколько дней круглосуточно заключенные таскали из тайги сухостой и жгли на отведенном месте. Потом начинали копать большую яму. Дело в том, что смертность в лагере зимой была очень большая, а хоронить в мерзлоту было делом хлопотным, поэтому трупы умерших женщин складировали в отвале, а весной хоронили их в общей могиле. Все женщины, не занятые работой на шахте, копали эту большую могилу. Капитан пришел посмотреть - как продвигается дело. Увидел Галю чуть в стороне, она обхватила руками ствол хлипкой сосенки, чтобы не упасть от сотрясавших ее приступов рвоты. Капитан подошел к ней:
   - Это что тебя тошнит? Отравилась чем?
   - Нет, другое.
   - Ах ты, сука, и помалкивает опять!
   Капитан резко развернулся и быстро пошел к лагерю. Бить эту дуру - нет никакого смысла. Ее не изменишь. Надо положить этому конец! Раз и навсегда! Зашел в санчасть, схватил ветеринара, потащил его в конюшню. Там, убедившись, что никого, кроме лошадей, нет - обратился к нему:
   - Так, садись, разговор есть! Ты как-то говорил, что у свиньи и человека нутро
   похоже.
   - Да, примерно так.
   - Ты свинью выложить умеешь?
   - Ну а как же! Все боровы здесь мной стерилизованы. Какое же с хряка мясо,
   его в рот не возьмешь!
   - Я не про хряка, я про свинью спрашиваю!
   - А зачем матку стерилизовать? Если она поросая, то от нее только польза!
   Никогда не доводилось! Никто не просил.
   - Что, совсем не умеешь маток чистить?
   - Когда учился - кошку стерилизовал, да еще когда на воле работал, у
   начальника одного тоже кошку стерилизовал, а свинью-то зачем?
   - Есть у меня одна свинья поросая - вычистить надо.
   - Так вы аборт имеете в виду?
   - Я имею в виду, чтобы никогда плодиться не могла!
   - Если на женщине такую операцию - я не смогу, хоть стреляйте. Тут ведь
   наркоз рассчитать надо. Все по-другому! Я только угроблю человека!
   - Угробишь - беда не большая. Хуже будет, если приплод принесет. Одного
   куда прятать не знаю! Короче, так. Я поговорю с поселковой докторшей. Она делает в
   больнице у себя несложные операции, знает, что к чему! Мы уедем встречать новую
   партию, а вы, чтобы управились в это время.
   - А вдруг, умрет?
   - Умрет - похороним! Все! Скажи этой свинье поросой, чтобы пришла ко мне
   в контору. Она там, на яме работает.
   Ветеринар возвращался в санчасть, не видя перед собой дороги. Ноги слабые, руки трясутся, во рту пересохло. Много чего пришлось повидать, но чтобы - так! В санчасти сразу прошел в смотровую. Лена, увидев, в каком он состоянии, бросилась за ним. Налила в стакан воды, заставила выпить. Выпив воды, он глубоко вдохнул, выдохнул:
   - Лена, беда над нами!
   - Что случилось?
   - Пассия нашего начальника опять забеременела! Он требует, чтобы мы ее стерилизовали!
   - Чудовищно!
   - Что ему, он за себя боится! Его по головке не погладят, если узнают про связь с заключенной. Он этого-то ребенка скрывает! Пока никто не донес по начальству...
   - Ну, вы объяснили, что никогда этого не делали? Что это опасно?
   - Он слушать ничего не хочет! Сказал, чтобы управились, пока они в район за новой партией съездят!
   - А если мы категорически откажемся?
   - Ты наивная, Лена. Он найдет способ уничтожить ее, и нас уничтожит, как свидетелей! Живешь - не знаешь, откуда гром грянет! Хочет позвать Веру Владимировну!
   - Ужас! Как дурной сон! Не верится даже. Грех какой на душу брать! У меня мурашки по телу!
   Ветеринар успокоился, сходил в отвалы за Галей, привел ее к капитану. Пока шли - растолковал - чего хочет от нее капитан. Галя не поверила, что-то напутал этот коновал. Но капитан, как только она возникла в дверях, все подтвердил.
   - И не думай брыкаться! Я этого-то не знаю, как прятать! Хорошо никто не донес! Я его в детдом определю!
   - Нет! Только не в детдом! Потом концов не найдем!
   - Я все сказал, решай сама. Другого выхода не вижу.
   - Ну, пусть будет, как ты хочешь. Твоя воля, я соглашусь. Только Павлика никуда
   не девай!
   - Я поселковую докторшу уговорю - придет, не бойся, жива будешь.
   - А ну, как она не согласится?
   - А куда она денется - согласится, еще как согласится! Еремину скажем -
   аппендицит. Поняла?
   - Павлика в детдом не отдашь?
   - Нет!
   Уехал в район капитан с тяжелым сердцем. За время, что он прожил с Галей, успел привыкнуть к ней. И теперь боялся потерять ее, хотя даже самому себе не мог признаться в этом. Вернувшись в поселок, капитан, организовав разгрузку вагонов, направился в больницу. Вера Владимировна его ждала:
   - Здравствуйте, Павел Петрович.
   - Ну, как дела?
   - Я вчера уже поздно уходила, вроде, все нормально было. Все прошло хорошо. Она крепкая женщина, организм сильный! Но как сейчас - не знаю.
   - Вот, Вера Владимировна, деньги. Спрячьте. Спасибо вам за помощь. Еремину скажем - аппендицит.
   - Хорошо. Спасибо.
   В лагере, после отбоя, капитан зашел в санчасть к Гале:
   - Ну что, оклемалась?
   - Да, вроде... Голова только дурная какая-то. Врачиха сказала, что пройдет.
   - Ну, давай, поправляйся.
   Прошло четыре года. В лагере все шло своим чередом. Заключенные работали, план выполняли. Просьбами и жалобами капитан начальству не докучал. Казалось, все забыли о нем. Даже очередное звание задерживали. А капитан и не напоминал, боясь привлечь к себе лишнее внимание. Он ждал, когда Павлик подрастет, и можно будет отправить его в школу-интернат учиться, как учились многие дети из отдаленных поселков. Отношения с Галей наладились. Некоторое время после операции чувствовалось в ней отчуждение. Но постепенно она смягчилась, простила. Павлик подрастал под заботливой и преданной опекой Айчурек. И капитан был даже счастлив. Иногда только докучал ему вечным попрошайством Ионка - местный охотник-тунгус, и приходилось изворачиваться и ублажать его то мешком муки, то сахара, то еще какими-нибудь продуктами. Но это было не самое большое зло, и не очень тяготило. Рассчитываться с ним за мех, золото было необходимо. Капитан уже сколотил изрядное состояние и мечтал выйти в отставку, купить где-нибудь на Большой земле, лучше у моря, домик и зажить в свое удовольствие с женой и сыном. Но не все бывает в жизни так, как мечтается.
   Иона был штатным охотником районного охотобщества. Невысокого роста, худощав. Больше походил на подростка, чем на взрослого мужика. Но, несмотря на свою кажущуюся тщедушность, силу имел необыкновенную. Владел отведенными ему угодьями, зимой сдавал пушнину, летом ягоды, грибы, травы, стланиковые и кедровые орехи, рыбу, мясо. В поселок приходил всегда по своей прихоти, когда ему самому было нужно. В другое время найти его было совершенно невозможно. Где жил Иона, была ли у него семья - никто не знал, а только известно было с его же слов, что есть у него жена Аниська и дети. Но никто эту таинственную Аниську никогда не видел, даже в сельсовете, где уговаривали Иону привести ее, чтобы выдать ей паспорт, а детям метрики. Иона всегда кивал головой, соглашался, на том все и заканчивалось. Однажды весной, в конце мая, когда тайга ожила после зимы, Иона с сыном, мальчиком лет десяти, собирали на открытой поляне в тайге травы. Он подкапывал ножом какой-то корешок, подкопав - вытаскивал. Траву и корешки складывали в притороченные к поясам небольшие мешки. У Ионы за плечом ружье. Метрах в десяти от них зашевелилась высокая трава, и из нее поднялся крупный тигр. Иона и мальчик остолбенели. Застыли как вкопанные. Тигр посмотрел на них, потянул носом воздух, зевнул, повернулся, не торопясь, пошел в другую сторону. Как и не было. Иона и сын медленно двинулись в противоположном направлении от тигра. Иона слышал от старых охотников байки про тигра, но не верил им. Старики рассказывали, что бывает - горит тайга где-то далеко, за рекой Амур - тогда приходят в их края эти необыкновенные звери. Ищут убежища, поэтому стрелять их нельзя, еще они говорили, что Амба - хозяин и приходит предупредить о большой беде. Правду говорили старики или нет, но практичный Иона, бросив все дела, отправился в поселок покупать соль - запас никогда не повредит.
   В магазине продавщица сначала отнеслась к Ионе доброжелательно, продала ему соли столько, сколько он попросил сначала, но Иона, увидев, что и половины мешка нет, попросил еще. Продавщица уперла руки в бока:
   - Все, черт сохатый, не дам больше, не стой тут, не моргай зенками! Ты ее по тайге будешь раскидывать, а людям суп посолить будет нечем! И так чуть не всю скупил! Уйди, Христа ради! Давайте, бабы, чего вам?
   Две женщины, стоявшие за Ионой, двинулись ближе к продавщице, вытеснили его.
   - Нам, что ли, соли взять? Этот сохатый ничего зря не делает.
   Иона вышел из магазина, сел около него на землю, прислонившись к стене, свернул самокрутку, закурил. Немного погодя к магазину подъехал верхом на коне капитан. Иона обрадованно поднялся ему навстречу:
   - Зрастуй, начальник. Маленько соль давай.
   - Твое маленько, Ионка, пуда два весит. Ты же вон - набрал соли. Куда тебе? Слона что ли завалил?
   - Беда будет.
   - Какая еще беда?
   - Большая беда.
   - Да с чего ты взял?
   - Ионка хозяин тайга видела.
   - Удивил, этот хозяин к нам чуть не под ворота наведывается - от баб крепкий дух. Одного завалили. Помнишь, ты шкуру выделывал?
   - Другая хозяин пришла.
   - Да кто ж еще? Какой еще хозяин в тайге завелся?
   - Наша тайга нет. Далеко. Старики говорила: амба пришла - беда!
   - Ты что, тигра видел?
   - Ага.
   - Ты, вроде непьющий мужик, а мелешь, как с белой горячки. Откуда здесь
   тигру взяться? Котелок не варит у тебя. Где Амур, а где мы? Как тигр столько
   отмашет?
   - Ионка видела, беда будет!
   - Ладно, не каркай. Принесешь ленков - дам соли, маленько.
   - Ага.
   - А что ж ты его не застрелил?
   - Хозяин нельзя стреляй - закон!
   - А задрал бы он тебя - вот и весь закон.
   - Хозяин умная, не задрал!
   - Врешь ты все!
   Врал Ионка или нет, но беда грянула очень скоро. Ранним утром, как обычно, капитан стоял на крыльце управления следя, как из ворот лагеря выходит колонна женщин-заключенных под конным конвоем. Навстречу им по просеке бежит небольшая ватага мальчишек, они кричат: "Война! Война!" Колонна приостановилась. Из всех зданий лагеря выскочили люди. Капитан побежал к воротам:
   - Че орете, какая война?
   - Война с немцем началась!
   - Утром уполномоченный приехал!
   - Все мужики у конторы собираются.
   - Уполномоченный в сельсовете пока сидит!
   - Велели к вам бежать!
   Конвойный из конюшни уже вывел оседланную лошадь. Капитан зашел в управление, быстро возвратился в фуражке, застегивая на ходу ремень и поправляя планшет, сел на коня, и обернувшись к лагерю, рявкнул:
   - Ну что повыскакивали? По местам! Я в поселок - узнаю.
   Выехал из ворот, подъехал к остановившейся колонне:
   - А вы что прохлаждаетесь? Работу никто не отменял! Быстро, марш!
   Капитан во весь дух помчался в поселок. Вспомнился Ионка со своим тигром:
   - Черт! Поверишь и в тигра!
   В поселке людно. Бегают возбужденные мальчишки. У сельсовета и у конторы мужчины - курят, разговаривают. У магазина толпа женщин с мешками, сумками. Продавщица закрывает магазин. Женщины возмущенно кричат:
   - Куда закрывашь? Давай, торгуй!
   - Мы тя щас на руках занесем!
   - Открывай!
   - Бабы, не орите, чем торговать? Если только меня купите? Сами видели, что пусто все! Со склада товар везти надо!
   Директор прииска, парторг, председатель сельсовета, участковый подходят к магазину.
   Директор строго поинтересовался у продавщицы:
   - Почему магазин закрываете?
   - А пусто все, шаром покати! Час всего торговала, скупили все, что было! Сами гляньте!
   - Что, совсем ничего не осталось?
   - Пусто. Все смели, как Мамай прошел! Мышь повесится!
   Парторг обратился к директору, но так, чтобы его было слышно и в толпе женщин:
   - Это непорядок! Так кто-то купит, а кто-то лапу будет сосать? Надо определить норму продажи продовольственных и промышленных товаров. Составьте список по семьям.
   Председатель сельсовета обратился к женщинам:
   - Вот уполномоченный отбудет, составим список. По спискам товар отпускаться будет. Директор прииска обратился тихо к участковому:
   - К складам надо бы охрану поставить, - затем громко к толпе - Товарищи женщины! Я прошу вас, не паникуйте! Продовольствия завезено достаточно, навигация только началась, все идет своим чередом. Никто от голода не умрет. Я вас очень прошу не поддаваться панике! Сейчас у конторы будет митинг, идите туда, уполномоченный все расскажет.
   Участковый направился организовывать охрану складов, а директор, парторг и председатель сельсовета, а следом за ними и женщины, двинулись к конторе. Начальство поднялось на крыльцо конторы. Народ собирается вокруг. Уполномоченный, прибывший из района, вышел вперед:
   - Товарищи! Вооруженные немецко-фашистские захватчики без объявления войны, коварно вторглись на территорию Союза Советских Социалистических республик утром двадцать второго июня. Бомбили Киев - столицу Украины. Красная Армия ведет оборонительные бои! Враг не пройдет! Весь народ поднимается на защиту Родины! Объявлена полная мобилизация. Паникерство и пораженческие настроения будут сурово пресекаться по закону военного времени! Соблюдайте спокойствие. Нужно сплотиться для отпора врагу! Товарищ Сталин с нами! Победа будет за нами! Сейчас все мужчины и юноши, кому исполнилось восемнадцать, будут по очереди заходить с военными билетами в сельсовет.
   Женщины заголосили, запричитали. Капитан спешился, отдал поводья одному из мужчин, вошел следом за уполномоченным в сельсовет.
   Вечером того же дня заключенные и конвойные были построены во дворе. Капитан и Еремин встали перед строем. Капитан прокашлялся и начал речь:
   - Товарищи! Гражданки заключенные! Я уполномочен довести до вас, что двадцать второго июня рано утром немецко-фашистские захватчики вероломно напали на нашу социалистическую Родину! Красная Армия ведет кровопролитные бои, защищая нас с вами. Объявлена мобилизация. Мы с вами тоже должны мобилизоваться, умножить усилия, увеличить план добычи металла. Родина нуждается в нем! Тем самым мы поможем Красной Армии! Наш металл - это танки и самолеты, это оружие и боеприпасы для Красной Армии! С нами товарищ Сталин и мы победим!
   После отбоя, тем же вечером, капитан велел привести к нему Мотю. Отпустив конвойного, капитан завел разговор:
   - Ну, здравствуй, Матрена! Садись! Садись-садись, разговор не простой. Куришь? Вон на тот стул садись. Ну и правильно, что не куришь. Теперь слушай меня внимательно и хорошенько думай. Время теперь военное. Никто не знает, что с нами завтра будет. Объявлена мобилизация. Сегодня многих мужчин, которые работали на прииске, мобилизовали. Дали бронь только специалистам. В самые ближайшие дни будет решен вопрос о досрочном освобождении из лагеря под гласный надзор на поселение. Наши женщины заменят ушедших на фронт рабочих прииска. Будут жить в поселке. Отличаться от вольных будут лишь тем, что будут соблюдать комендантский час и нельзя уехать за пределы поселка до окончания срока. Я сейчас должен отобрать таких заключенных. У тебя срок скоро кончается и статья не тяжелая - бытовуха.
   Думаю, что твою кандидатуру не отклонят. Ты хотела бы выйти из лагеря?
   - Кто не хочет.
   - А как ты думаешь, почему я тебе предлагаю? Ты не гулящая, не пьешь, не
   куришь. Я тебя включу в этот список при одном условии.
   - Каком?
   - Ты заберешь отсюда мальчишку с собой. Вам дадут комнатку в бараке. Ему
   больше нельзя здесь оставаться. У Гали статья тяжелая, ее не пропустят. Ну, что
   молчишь? Согласна? Или мне кому другому кланяться?
   - Согласна я.
   - Ну, вот и договорились. Ты никому о нашем разговоре, смотри, не рассказывай, даже Галине, поняла? И о поселении молчи. В свое время все узнают. Ну, что?
   - Я - могила.
   - Ну, ступай, договорились, значит.
   Список поселенок был составлен и утвержден быстро. Никого из женщин заранее не оповещали. Просто в одно прекрасное утро отобранным женщинам приказано было собраться у ворот лагеря с вещами. Капитан зашел в свинарник, взял Павлика на руки и вынес его. Айчурек даже не обратила на это внимания. Он делал так часто. Конвойные вывели женщин за ворота, построили, капитан отдал Павлика Моте, и небольшая группа женщин двинулась к поселку. Еремин, верхом на коне, возглавлял процессию. В поселке женщин подвели к бараку, возле которого собралась небольшая группа любопытных приисковых женщин. Они внимательно разглядывали поселенок и переговаривались:
   - Гля, с ребенчишкой.
   - А то удивляешься, щепка на щепку лезет, а тут живое.
   - Энти шалавы мужиков наших приманивать начнут.
   - Не начнут! Мы им быстро рога пообломаем!
   Еремин завел женщин в барак и стал распределять их по комнатам. Мотя с Павликом получили отдельную большую комнату с окном, с печкой, с двумя кроватями, столом и табуретками. О такой роскоши Мотя даже и не мечтала, трогала стены, окно, печку, стол и плакала. Павлик ухватился за Мотину юбку и пугливо озирался по сторонам. В дверь постучали и он, отпустив юбку, быстро залез под кровать и забился в угол. Это Еремин зашел для того, чтобы без свидетелей передать Моте деньги от капитана - на обзаведение.
   Только когда Еремин ушел, Павлик вылез из-под кровати. Мотя привлекла Павлика к себе, погладила по голове, и, заглядывая ему в глаза, ласково сказала:
   - Павлик, мы с тобой будем здесь жить, это наш с тобой дом, здесь прятаться не надо. Не лазь больше под койку, ладно? Мы сейчас с тобой в магазин пойдем! Пойдешь? Конфет купим!
   Лагерные новости распространяются быстро. Хорошо - кастрюля была не с кипятком, а пустая, когда Галя узнала про Павлика. Кухня закружилась перед глазами, кастрюля с грохотом выпала из рук, Галя потеряла сознание. Сбегали в санчасть, привели Лену. Та привела Галю в чувство, сделала укол, дала выпить какой-то порошок и ушла. Галя, сидя на полу, обхватила колени руками, уткнула голову в колени и зарыдала. К ней подошли женщины:
   - Не убивайся, ему на воле лучше, да и Мотька баба стоящая.
   - Да, уж Мотька мальчонку не обидит.
   - А что он тут видел?
   - Как зверок под нарами сидел.
   - Да, ни свету, ни воздуху, или у Челтушки в свинарнике, там тоже хорошего мало.
   - Челтушка тоже, поди, убивается, вынянчила, считай.
   - И твой срок подойдет, выйдешь к сыночку, сама с ним будешь.
   Галя подняла с колен заплаканное лицо:
   - Все знаю, только тошнехонько мне. Даже проститься не дал! Как вор!
   - Ну, поплачь чуток, вон бери картошку, чисти и плачь, горе не горе, а работать надо.
   - Мотька его в ясли определит, там с другими детьми будет.
   - Ну, какие ему ясли! В пять-то лет уж в сад ходят.
   - Какая разница. Все одно лучше, чем здесь.
   А вечером в своей комнате Галю утешал капитан:
   - Ну, полно, не убивайся так, не на войну сына отправила. Дай срок, я и тебя отсюда вытащу! Думаешь, мне сынка не жалко? Не могу же я рисковать. И у меня враги есть. Еремин первый камень бросит. А случись что со мной - все пропадем! И ты, и сынок наш. А пока я при силе - всегда могу выручить, но не все сразу. Потерпи, вытащу я тебя отсюда. Иди ко мне. Мотька - баба положительная, сама не обидит и в обиду не даст. Да и подрос он, ему с детьми играться надо. Одичал он здесь. Ты только верь мне, Галина, доверься мне.
   Беда над капитаном грянула неожиданно, как и всегда бывает со всякой бедой. В конце января, в один прекрасный день, к воротам лагеря подъехали сани, из них вышел директор прииска, часовой быстро сбегал в управление, доложил, и капитан вместе с Ереминым вышли встречать его. После положенных приветствий, прошли в кабинет капитана. Директор прииска не стал ходить вокруг да около, а начал сразу:
   - Меня привели к вам, Павел Петрович, чрезвычайные обстоятельства. Дело вот в чем. На Большой земле выплыло наше золото. Наше шахтное золото и россыпное. Следовательно, есть факты хищения металла с шахты, а на ней работают ваши люди.
   - А откуда известно, что это именно наш металл? На нем не написано. Весь край золотой, мало ли откуда может быть!
   - Да нет, Павел Петрович. Определить месторождение золота проще, чем группу крови. Путем лабораторного анализа. Тут ошибки быть никакой не может. С россыпным еще, может быть, нас пронесет, а вот шахтное - только наше. Как у вас поставлена служба охраны?
   - Да ведь мы отвечаем только за охрану заключенных, а металл - уже ваша забота. Если хотите, я распоряжусь, сделаем повальный обыск, всех и все перетрясем. Но ведь в шахте работают и ваши специалисты.
   - Наши специалисты не могли этого сделать. Я за каждого ручаюсь.
   -Да как можно ручаться, ручаться можно только за себя.
   - Как бы там ни было, от комиссий и проверок нам теперь никуда не деться. Вот только навигация начнется. Неприятностей будет полна коробочка. В общем, принимайте меры по розыску здесь, у себя, я буду принимать все возможные меры на прииске. Даже страшно подумать - чем это все может кончиться для нас. Это ЧП! Мы со своей стороны усилим меры по пресечению хищения металла. Хотя они и без того жесткие. Не знаю, что и думать.
   - А тут думай - не думай, розыск проводить надо! Оперативно и без шума. Я приму все меры от меня зависящие! Можете не сомневаться. Даже если мои и сперли, то куда они его денут? Без вольных людей у них ничего не получится. Мои не имеют возможности передать что-то на волю. Если начало клубочка и у нас, то конец - у вас. Всех надо проверить, кто с моими в контакте!
   - Все это настолько чудовищно! Я должен проститься с вами, если будут у вас какие новости - оповестите.
   - Само собой!
   Проводив директора прииска, капитан и Еремин стали держать совет. Еремин в душе ликовал. Вот он - настал тот час! Можно на законных основаниях выводить капитана на чистую воду! Можно и сейчас, не мешкая, провести обыск, и все будет кончено. Он и предложил:
   - Вот так дела! Какие меры принимать будем? Может, позвать конвойных - обыск начнем проводить?
   - Погоди, дай обдумать. Так, с наскоку, такие дела не делаются. Молчи пока, никому ни слова! Я обдумаю - решу, потом будем действовать. А с наскоку только спугнем - затаятся. Дай мне список всех, кто на доводке работает, и кто работал из умерших.
   - Много умерло за зиму.
   - На живых составь один список, на мертвых - другой.
   - На конвойных тоже список? Ведь они в контакте постоянно, и в поселке
   бывают.
   - Составь список всех, кто был в увольнении в поселке, не все туда ходят.
   Наших там не жалуют. Давай, выполняй.
   - Наши отлучки тоже отмечать?
   - Давай, ты свои напиши, я -- свои.
   - Когда вам предоставить списки?
   - А как сделаешь, так и предоставь. Пока все, дай подумать.
   Капитан и в самом деле начал активные действия по предотвращению хищения металла с шахты. Первым делом он зашел в столовую и приказал заключенной, которая собирала золото у тех, кто его выносил с шахты, затаиться и передать всем, что даже пыли на валенках золотой не должно быть. Предупредил об обыске. Затем с чистой совестью отправился писать свои отлучки в район и приисковый поселок. Скоро его отвлекли - вошел охранник и доложил, что к нему просится Ионка. Велел пропустить его. Ионка вошел в кабинет, скинул с плеча доверху наполненный мешок. А в соседней комнате Еремин взял алюминиевую кружку, приставил ее полым краем к стене, смежной с кабинетом капитана, прислонился к донышку кружки ухом и замер, прислушиваясь. Приспособление не ахти какое, но кое-что можно услышать. Капитан встал навстречу Ионе:
   - Ну, здравствуй, Ионка, с чем пожаловал?
   - Зрастуй, начальник. Вот рыба принесла маленько.
   Капитан заглядывает в мешок и шарит внутри рукой:
   - Ну, и что ты за рыбу свою хочешь? Что просить будешь?
   -Беда моя, начальник. Аниську тайга взяла, дети кто смотрит?
   - Выходит, ты, Ионка, жену потерял?
   - Потеряла Ионка.
   Капитан достал бутылку спирта, два стакана:
   - Ну, давай, помянем твою Аниську.
   - Ионка не пьет. Водка глаз портит, рука портит, как жить?
   - Что же ты от меня хочешь?
   - Челтушку отдавай - Аниська будет. Хорошая девка!
   - Вот это ты удумал! Молодец! Свататься пришел!
   - Ага, молодец!
   -Да ты, Ионка, головой недужный, рехнулся с горя! Это мыслимо ли!
   Капитан подошел к ионкиному мешку, развязал, порылся в нем, достал крупную рыбу, расстелил на столе газету, положил на нее рыбу, не торопясь снял шкуру, достал из стола блюдце, соль перец, смешал их в блюдце, достал из кармана складной нож, сел за стол, предложил Ионе сесть. И стал, чуть не мурлыча, срезать с рыбины тонкую стружку, макать в блюдце и есть. Все это капитан проделал не торопясь, с удовольствием:
   - Хороша рыбка! Во рту тает. Сам ешь. Ну, как я тебе ее отдам, она заключенная, за преступление здесь. Как ты себе это мыслишь?
   Иона порылся у себя за пазухой, достал оттуда небольшой темный пузырек, протянул его капитану, и, понизив голос, сказал:
   - Вот, давай пить, мертвый будет, бросай отвал.
   - Ну что мне с тобой делать? Ты мне противозаконные речи здесь ведешь. Голова твоя темная! Вот сейчас прикажу тебя арестовать, что будешь делать?
   - Ты начальник, ты все можешь. Ионка окотник. Ионка тайга ходит - птичка не знает. Ионка брат есть, стреляй метко.
   - Да ты, никак, мне угрожаешь?
   - Зачем? Давай Челтушка. У тунгус женщин мало. Мне нет невесты. Как жить?
   - Вот далась она тебе, да как ты ее углядел?
   - Ионка окотник - глаз есть.
   Капитан встал из-за стола, неторопливо взял мешок, выложил из него рыбу на стол, затем достал несколько шкурок соболей, белок, лисы, завернул мех в тряпку, сунул в стол, встал напротив Ионы и внимательно посмотрел ему в глаза. Иона вынул из-за пазухи небольшой кожаный мешочек. Капитан взял его, взвесил в руке, спрятал в карман. Взял со стола темный пузырек, посмотрел его на свет, понюхал и тоже опустил в карман галифе.
   - Ладно, Ионка, иди с миром. Ну что стоишь? Иди!
   - Давай патрон маленько, начальник.
   - Да ты сегодня, точно, спятил! Да ты знаешь, что я за каждый боеприпас
   отчет держу. Недостача будет - с меня голову снимут! Все, иди отсюда!
   - Я спрашивала.
   - А вот нечего тут ерунду спрашивать!
   Еремин отошел от стенки, поставил кружку на место, вышел из комнаты, постучав, вошел в кабинет капитана:
   - Здравствуй, Ионка.
   Иона кивает, улыбается. Капитан свернул ионкин мешок, сунул ему в руки, подвел к двери, открыл ее и вытолкнул Иону:
   - Иди, Ионка, не путайся тут, - и обращаясь к Еремину, - вот, Ионка рыбу принес, возьми себе, да в казарму отнеси, пусть поедят.
   - А что Ионке нужно было?
   - Да ни хера ему не нужно было! Так, дурь одна! Голову людям морочит!
   Отправив Еремина с рыбой в казарму, капитан быстро направился в свинарник. Айчурек, увидев его, оцепенела. Он подошел к ней, достал из кармана пузырек, который ему дал Иона, протянул его Айчурек:
   - На, пей!
   Айчурек дрожащими руками взяла пузырек и выпила. Капитан забрал из ее рук пустой пузырек, сунул его в карман и быстро вышел. У Айчурек закружилась голова, она ухватилась руками за загородку, обессилено опустилась на пол. Подошла свинья, обнюхивает ее.
   Капитан вернулся в свой кабинет, спокойно занялся бумагами. Не прошло и полчаса, как к нему без стука влетели Еремин и Ветеринар, причем Еремин держал Ветеринара крепко за локоть, Ветеринар отчаянно закричал:
   - Товарищ капитан!
   - Какой я тебе товарищ?!
   - Прошу прощенья, гражданин начальник, дело необычайное! Но я тут ни при чем! Я не виноват!
   - Какое еще дело?
   Еремин отпустил руку Ветеринара, козырнул:
   - Докладываю - заключенная Айчурек Асеналова скончалась на рабочем месте. Причина смерти не установлена. Вот он должен был смотреть за ней.
   Капитан строго посмотрел на Ветеринара:
   - Как это она умерла?
   - Не знаю - как, я зашел в свинарник, а она сидит и признаков жизни не подает! Еще утром была здорова, свиньи накормлены, все убрано.
   - А ну, пойдем, посмотрим!
   Все трое без полушубков и шапок побежали в свинарник. Айчурек сидит, прислонившись к загородке, рядом трется свинья. Еремин отогнал свинью, потряс Айчурек за плечи:
   - И правда, как мертвая!
   Капитан скомандовал:
   - Еремин, закладывай кошевку и в поселок. Врача сюда. Пусть посмотрит, скажет отчего. При скотине была, не приведи Бог, падеж начнется! А ты иди на конюшню, всех лошадей от ушей и до хвоста обследуй, потом собак и свиней осмотришь. Да позови конвойных, пусть отнесут ее в санчасть.
   Еремин, прежде чем ехать в больницу, завернул к участковому домой, вызвал его на крыльцо, вручил пакет, попросив его срочно ехать в район и отдать пакет лично в руки начальнику милиции. Потом, довольный собой, направился в больницу к Вере Владимировне. Та сразу всполошилась:
   - Что случилось?
   - Вера Владимировна, случай у нас особый. Товарищ капитан просил вас срочно прибыть.
   - Да что случилось?
   - Видите ли, у нас была такая заключенная, киргизка, она за скотиной присматривала. Сегодня наш коновал обнаружил ее труп в свинарнике. Она ничем не болела. Товарищ капитан боится, что какая-нибудь зараза, скот начнет падать. А я думаю иначе. Я могу вам довериться? Это строго между нами. Так вот, только сегодня охотник Ионка приходил к товарищу капитану и просил его отдать ему эту самую заключенную - Челтушку. Он даже угрожал капитану.
   - Да чем же может какой-то тунгус навредить товарищу капитану?
   - Навредить-то он, конечно, не может. Вот только Ионка хороший охотник, снайпер, а по тайге ходит - ни одна птица не встрепенется. Пристрелит из кустов и ищи ветра в поле. Так вот, Ионкин след еще не простыл, а Челтушка уж мертва!
   - Вы товарища капитана в чем-то подозреваете?
   - Я не знаю, что и думать тут. Вот вы, человек посторонний, посмотрите, тогда все станет ясно.
   Вера Владимировна быстро оделась, взяла саквояж.
   - Какое странное имя - Челтушка.
   - Это прозвище. Она к нам попала из-за того, что в школе спела какую-то частушку. Вот и напела на пятьдесят восьмую - антисоветская пропаганда.
   - Так она совсем молоденькая.
   - Шесть лет у нас. Попала в восемнадцать.
   Тело Айчурек лежало на койке в палате санчасти. Вера Владимировна внимательно осмотрела ее. Капитан, Еремин, Лена, Ветеринар стоят рядом с койкой. На других кроватях лежит несколько больных заключенных. Все с интересом смотрят на Веру Владимировну. Она закончила осмотр, встала с табурета:
   - Павел Петрович, ваши опасения насчет инфекционного характера заболевания беспочвенны. Она скончалась, судя по характерным признакам, от сердечной недостаточности. Я думаю, вы не оставите тело здесь на ночь? В палате лежат живые люди.
   - Сейчас ее унесут.
   - А где вы хороните?
   - Мы зимой складываем трупы здесь недалеко, в отвалах. Чуть оттеплит, мерзлоту можно будет взять, мы копаем им общую могилу и хороним. Никто наверху еще не остался. Конвой, давайте, заносите.
   Вошли двое конвойных с носилками. Ставят носилки около кровати, берут тело Айчурек, кладут на носилки и собираются нести. Вера Владимировна внимательно наблюдала за их действиями, взяла с кровати шерстяное одеяло, подала конвойным:
   - Одеялом хоть прикройте, ведь отбоя еще не было, по территории люди ходят. Это может подействовать подавляюще на других заключенных.
   Конвойный с удивлением посмотрел на капитана, тот согласно кивнул. Тогда они накрыли тело Айчурек одеялом и понесли носилки. Еремин последовал за ними. Капитан обратился к Вере Владимировне:
   - Вера Владимировна, пойдемте ко мне, там оформим документы.
   - Хорошо, только оденусь.
   Она прошла в смотровую, быстро открыла саквояж, вынула из него сверток, положила его на табурет, оделась быстро и вышла. Капитан, взяв ее под локоть, повел к себе в кабинет:
   - Спасибо, Вера Владимировна, вы всегда выручаете.
   - Ну почему же не выручить хорошего человека.
   В кабинете капитан достал из стола сверток, протянул его Вере Владимировне, та спрятала его в саквояж.
   - Еще раз вас побеспокою, Вера Владимировна.
   - Да ладно, чего уж там.
   - Рыбки не хотите? Ионка сегодня приходил, принес, хороша рыбка.
   - Нет, благодарю, меня рыбой закормили в поселке, все несут - угощают. Давайте акт подпишу.
   - Вас отвезут обратно в кошевке. Пойдемте, я вас провожу.
   Вышли вместе к воротам, у ворот стоит лошадь, запряженная в кошевку. Вера Владимировна устраивается в санях. Капитан подошел к вознице:
   - Что замешкались с доктором-то? Заезжали куда по делу?
   - Ну да, к участковому, пакет передали.
   - А что, Еремин ему все правильно сказал, ты слышал?
   - Ну да, Еремин сказал, что надо срочно ехать в город, в отдел, отдать пакет лично начальнику в руки.
   - Молодец, Еремин, все правильно сделал.
   Подошел к Вере Владимировне:
   - Ну, доктор, до свидания, с ветерком доехать!
   - До свидания.
   Капитан идет к дому, бурчит себе под нос:
   - Ну, гаденыш, посмотрим, кто кого еще!
   Конвойные поставили носилки у подножия шахтного отвала. Еремин встал чуть сзади. Один из конвойных снял с Айчурек одеяло, другой взял ее на руки, донес до штабеля мертвых тел, занесенных снегом, и положил ее сверху:
   - А легка - перышко. В чем душа держалась?
   - Ну что ты встал? Или панихиду заказал? Ждешь. Пошли отсюда, жутко...
   Все трое торопливо уходят, конвойный на ходу сворачивает одеяло, другой несет носилки.
   Как только они скрылись из виду, к Айчурек подбежал Иона, надел на нее меховой мешок, перевалил мешок через плечо и быстро исчез.
   В лучах яркого солнца светится лик Пресвятой Богородицы. Айчурек переводит взгляд по стене - везде иконы, распятия, на полке толстые книги. Четверть комнаты занимает большая русская печь, по краям вдоль стен - широкие лавки, покрытые шкурами и одеялами, большой кованый сундук, стол, за столом сидит мужчина. Полы дочиста выскоблены. На полу сидят трое ребятишек - от десяти лет и младше - смотрят на Айчурек. Она привстает на лавке, откидывает одеяло, смотрит на Иону, а он смотрит на нее и довольно улыбается.
   - Ты не киргиз.
   - Тунгус я, окотник, Ионка. Вот твоя дети. Я тебя купила. Дорого, много шкурок, золото давала. Начальник отдавала. Жена моя будешь.
   Иона подходит к печке, наливает из чугунка в миску бульон, подает Айчурек.
   - На, пей.
   Айчурек берет миску, медленно пьет бульон.
   - Я лагере сидела. Искать будут. Я Айчурек.
   - Все забывай. Аниська ты, жена моя. Искать не будут. Никто дорога не знает. Лагере думают - умирала ты, хоронили. Этот дом русская поп - монак ставила. Монак тунгус крестила, русски учила. Монак умерла - мой дом стал. Я живу.
   Дом у Ионки и на самом деле был примечательный. Стоял в распадке в тайге. Построен был из лиственничного бревна, окружен высоким забором из бревенчатых кольев. По двору ходит несколько оленей, лежат легкие санки. Около бревенчатого сарая лежат несколько собак. Недалеко от ограды, на возвышении - холмик с православным крестом.
   Как Иона не спешил, как не кутал Айчурек, пока нес ее к себе в дом, она все равно заболела. Видимо, охватило ее холодом, пока на носилках несли. Мороз был не шуточный. Как мог, Иона пытался унять жар, делал компрессы, давал пить Айчурек какие-то травные настои, трое суток он пытался своими средствами вылечить ее - ничего не помогало. Тогда Иона надел свои короткие лыжи и побежал в поселок. Заглянул в больницу - Вера Владимировна делала утренний обход, ждать не стал, когда она освободится, побежал в лагерь. Пять километров до лагеря он вообще не считал за расстояние. Конвойные у ворот отказались его впустить или доложить о нем капитану. Тот сам увидел Иону из окна и вышел к нему:
   - Тебе чего, Ионка?
   - Тебя гости едут. Мясо, рыба дам. Давай чай, таблетка маленько.
   - Какие гости?
   - Утром поезде приехала - много. Участковая чай пошла пить.
   - Уходи, Ионка, чтоб духу твоего здесь не было! Понял? К доктору иди! К доктору! Скажи, я послал.
   - Ага, поняла. Надел лыжи и ушел с просеки в тайгу.
   Капитан постоял с минуту в раздумье. Потом быстро направился в столовую. Еремин, который наблюдал все из окна, вышел из дома, подошел к воротам и как бы между прочим, поинтересовался у часового:
   - Что опять этот приходил?
   - Да вроде просил мясо и рыбу на чай сменять.
   - А начальник что?
   - А послал его подальше.
   Галя сидит на табурете в кухне столовой и чистит картошку. Капитан подошел к ней: - Бросай все, одевайся. Теплее одевайся, со мной пойдешь!
   Галя бросает нож, снимает фартук, надевает телогрейку, ушанку, платок, обувает валенки. Идет следом за капитаном. Женщины, работавшие на кухне, в испуге застыли. Капитан рявкнул на них:
   - Ну, что встали? Работайте!
   Пока вел Галю через двор к управлению, быстро давал ей инструкцию:
   - Теперь слушай. Что я буду делать - ты молчи, что скажу, со всем соглашайся. Если вякнешь против - пропадем все. И ты, и я, и Павлик! Знай, тебе ничего не будет. Отсюда выберешься, поняла? Смотри, помни про Павлика!
   К воротам лагеря подъехали сани и несколько верховых, все в форме. Еремин выскочил из дома и побежал к воротам. Сам открывает ворота.
   - Приехали. Наконец-то! Радость какая! Заждался! Боялся - не получили моего письма!
   Начальник милиции, здороваясь с Ереминым за руку:
   - Как же, получили. И вот - сразу сюда. Сигнал серьезный, по горячим следам надо. Пошли в дом.
   Конные спешиваются, бросают поводья часовым. Из саней вылезают еще трое. Все идут в управление. В окнах столовой, казармы, бараков, санчасти - лица. Из казармы выбегают несколько конвойных, подбегают к лошадям, ведут их в конюшню. Коней с санями также ведут в конюшню.
   В кабинете у стола стоит капитан. Посреди кабинета - Галя. У дверей и окон приезжие, дверь открыта - в коридоре остальные, кто не разместился в кабинете. Капитан с радостным лицом жмет руку начальнику милиции.
   - Как кстати, как кстати. Я тут розыск сам вел. Вот, наконец поймал с поличным. Вот она - была связной, передавала золото старшему лейтенанту Еремину. Сама созналась. А брала его у наших сполосчиц. Говорит, что старший лейтенант Еремин ее заставил, запугал. Сполосчиц уже не допросишь - умерли.
   Еремин стоял в дверях, слушал. Потом кинулся к капитану:
   - Да как ты смеешь! Гад! Ты же сам это делал! Не верьте ему!
   Несколько человек оттаскивают Еремина от капитана, держат.
   - Не верьте ни одному его слову! Это его любовница! Они сговорились!
   - А это тоже сговор? Как это понимать? Я это только что у нее взял!
   Капитан показывает на стол, где на тряпочке лежит несколько самородков и золотой песок.
   Начальник милиции быстро оценил обстановку, перехватил рванувшегося было к капитану Еремина, рявкнул:
   - Прекратите все орать! Еремин, айда, выйдем на улицу. С глазу на глаз мне все расскажешь. А вы за этими здесь присмотрите.
   Они вышли на крыльцо, спустились с него. Начальник милиции закурил:
   - Устал я. Стоять муторно. Вон, у конюшни чурбак стоит, сбегай, принеси.
   Еремин побежал к конюшне, капитан вынул из кобуры пистолет, прицелился и выстрелил ему в спину. Еремин оглянулся и упал рядом с чурбаком. Снег начал краснеть под ним. Из дома выскочили милиционеры, капитан. Двое побежали к Еремину, приподняли его за голову, опустили, направились к управлению, где стояли все остальные. Тот милиционер, что осматривал Еремина, махнул рукой:
   - Наповал!
   Начальник милиции убрал пистолет в кобуру, закурил:
   - Жаль, промахнулся я, целился в ногу! Бежать, гад, хотел. Теперь не допросишь! Главное, быстро он сообразил, к лошадям сразу бросился!
   Один из милиционеров скептически заметил:
   - Да тут далеко не убежишь и не ускачешь.
   Участковый возразил с видом знатока:
   - Как знать! Если тропы знаешь, далеко можно уйти. А он здесь давно. За столько лет мог узнать.
   Бледный капитан стоял чуть в стороне и не принимал участия в обсуждении случившегося. Следователь протер запотевшие на морозе очки и с сожалением сказал:
   - Не ожидал он, что дело так обернется.
   Начальник милиции недоуменно пожал плечами:
   - Не понятно - зачем письмо тогда писал?
   Следователь ответил:
   - А знал, что рано или поздно нагрянем. Вот и подстраховался! Письмом - на другого свалить, невинного человека опорочить! Ну, пошли в дом. Холодно тут.
   Все молча прошли в кабинет, где под охраной стояла с поникшей головой Галя. Начальник милиции оглядел ее внимательно:
   - Вас, гражданка, мы заберем с собой. Потом мы вас допросим. Товарищ капитан, мы должны обыскать здесь все - управление, казарму, бараки. Где эта работала?
   - На кухне.
   - Значит, обыск делать тщательный и в столовой. Допросим еще там ваших людей. Приступайте к обыску. Сначала у Еремина. Обшарьте все! Возьмите понятых из конвойных!
   Капитан со слезами на глазах подошел к начальнику милиции и покаянным голосом, сквозь слезы, хватаясь за голову, заголосил:
   - Моя вина! Рубите голову! Под самым носом врага не углядел. Да и как углядишь под такой личиной! Все-таки мой заместитель! Коммунист! Да я на него и подумать не мог! Выходит, никому доверять нельзя!
   -Да, будет еще нам мороки с ним! Жаль, я промахнулся. Старею, в привязанную корову с метра скоро не попаду. А то бы допросили, все бы вытрясли из него. Ну а ты, дорогуша,- обратился к Гале - как же пошла на это?
   - Боялась я. Заставил.
   - Ну, а товарищу капитану - почему не рассказала?
   - Боялась я... Стращал - убьет. Что теперь будет?
   - Раньше надо было думать, что будет...
   Вошел милиционер, проводивший обыск в комнате Еремина, подает начальнику милиции небольшой кожаный мешочек и небольшой сверток:
   - Вот, товарищ начальник, под матрасом у Еремина нашли! Ведь даже не потрудился спрятать хорошенько, уверен был!
   Начальник милиции взял мешочек, подержал на ладони, прикидывая вес, положил мешочек на стол и развернул сверток - в нем была изрядная пачка денег. Эти вещественные доказательства вернули начальнику милиции хорошее настроение:
   - Да у вас тут золотые россыпи! Ай да Еремин! Вспомните, с кем он в поселке, в городе знался? К кому заходил? Все его связи отработать надо. А деньги - может, это его заработанные?
   - Нет, с его денежного довольствия, если даже долго копить - столько не накопишь.
   - Да, жаль промахнулся. Связи его нам нужны!
   Вошел милиционер, протянул начальнику милиции аккуратно исписанный лист бумаги:
   - Вот, в столе нашли. Список какой-то. Вроде, как он записывал - когда в район и в поселок выбирался.
   А в это же самое время Вера Владимировна в своем кабинете заполняла истории болезни. Без стука вошел Иона, выложил на ее стол громадного тайменя и бесцеремонно попросил:
   - Давай, доктор, лечить маленько, Аниська плохая. Кашляй плохо, горячая...
   - Да что ж ты, чурка с глазами, ходишь вокруг да около! Утром рано почему не сказал? - Ты занятая была.
   -Да я всегда занятая! Мне ее посмотреть надо! Остыла девка!
   - Смотреть нельзя - дорога нету.
   - Ну, ты же ходишь?
   - Ионка ходишь - ты не ходишь.
   Вера Владимировна открывает тумбочку, достает из нее бутылку "Кагора", банку меда, ставит на стол. Достает из шкафчика порошки, таблетки, считает, заворачивает в бумагу.
   - Тогда слушай, Иона, вот эти порошки будешь давать ей пить четыре раза в день. Вот эти таблетки - когда жар будет. Из брусники выжми сок и на один стакан сока положишь вот одну ложку меда - тоже пить. Вот вино - будешь давать вот по столько (показывает на маленькую мензурку). - Когда жара не будет - по три раза в день. Вари ей хороший бульон из мяса, пусть пьет горячим. Другого пока ничего есть не давай. Иона, ведь вы травы знаете. Заваривай траву, пусть пьет, хуже не будет.
   - Трава есть, заваривай.
   С этими словами Иона собирает со стола мед, бутылку вина, лекарства, мензурку, рассовывает все по карманам.
   - Ничего, Иона, у твоей жены организм молодой, здоровый, будешь лечить, непременно поправится! Иди же быстрей! Ты все запомнил!?
   Иона ушел. Вера Владимировна достала папиросы, закурила.
   Оперативная группа работала в лагере допоздна. Переворошили все, что могли, искали даже в свинарнике, но ничего больше не обнаружили. Оформив все документы, сытно поужинали в лагерной столовой, разместились в санях и собрались уезжать. Ворота лагеря раскрыты настежь. От конюшен к воротам едут сани, в которых сидят милиционеры, на отдельных санях сидит Галя с чемоданом, у ее ног лежит тело Еремина. Верховые позади саней с Галей. Рядом с милицейскими санями идет капитан. Прощается со всеми за руку. Галя смотрит на капитана - он в ее сторону даже не взглянул. Сани выехали на просеку. Капитан постоял, провожая взглядом обоз, потом повернулся, медленно и тяжело пошел в дом. Зайдя к себе в кабинет, достал бутылку спирта, стакан, налил, выпил. Сел на табурет, обхватив голову руками, и тихо завыл.
   Ранним утром заключенные и конвойные построились во дворе. Капитан, одетый как полагается, по всей форме, вышел на крыльцо, и обратился к собравшимся:
   -Довожу до вас, что в то время, как Красная Армия обливается кровью на фронте, как гражданское население отдает все свои силы для фронта и для победы, у нас старший лейтенант Еремин организовал преступную шайку, которая занималась кражей драгоценного металла с шахты. Его сообщница арестована и ответит по закону. Остальные члены преступной шайки, которые работали на доводке золота, умерли этой зимой. Так вот, больше такого я не допущу! Если у кого и зреют преступные замыслы,
   то советую их оставить! Мы ужесточим режим и дисциплину! Так и знайте, пощады никому не будет! Я призываю вас всех к бдительности! Внимательно следите за теми, кто рядом с вами! Враг хитер и коварен! О любых фактах или подозрениях доводить только мне лично! Пятно позора легло на нас! Ударным трудом мы должны его смыть!
   Прошло несколько дней. Все улеглось понемногу, стало забываться. Но неприятности на том не закончились. Как-то днем к воротам лагеря подъехал верховой, у ворот, не спешиваясь, переговорил с часовыми и ускакал. Один из часовых быстро сбегал за капитаном:
   - Товарищ капитан! В шахте обвал! Авария! Вас срочно требуют!
   Капитан забежал в управление, оделся, вышел на крыльцо. Конвойный из конюшни вывел уже оседланного коня. Капитан вскочил в седло и помчался к шахте.
   У шахты столпился народ. Много женщин, вездесущие мальчишки. Человек восемь в прорезиненных куртках и штанах защитного цвета, с лампочками на шлемах, в высоких резиновых сапогах стоят недалеко от входа в шахту. Один мужчина, одетый в такую же форму, лежит на снегу. Над ним голосит женщина. Рядом Вера Владимировна и медсестра. Директор прииска, парторг, участковый, еще несколько мужчин стоят около входа в шахту. Чуть в стороне от всех стоят женщины-заключенные под охраной двух верховых конвойных. Увидев подъезжающего капитана, директор прииска направился к нему:
   - Что случилось? - спросил капитан, спешиваясь.
   - Здравствуйте, Павел Петрович.
   - Здравствуйте. Простите, совсем разволновался!
   - Да, беда не приходит одна. Волноваться есть из-за чего! Напоролись на ключ. Грунтовые воды подмыли крепеж, грунт обвалился. Мало того, вода не останавливается, заливает шахту. Мы подняли горноспасательный взвод. Они вытащили, сколько смогли, людей, остальные там, под завалом. К ним пробовали пробиться - погиб один спасатель. Его с трудом вытащили. Вода прибывает. Боюсь, затопит всю шахту. Люди под завалом еще живы, но вот в чем загвоздка - горноспасательный взвод у нас из добровольцев, на общественных началах. После гибели одного - никто не хочет рисковать. Да и риск, честно скажу, будет не оправданный. Женщины вон настроены воинственно. Жены их прибежали. После мобилизации с кадрами совсем трудно. Это не их работа, я не могу их заставить. Они спасли - сколько смогли. Вот что тут делать?
   - А что можно сделать еще?
   К ним подошла Вера Владимировна:
   - Товарищи! Прислушайтесь! Оттуда слышны крики! Надо же что-то делать! Там же люди!
   Один из стоящих рядом с директором мужчин сказал успокоительно:
   - Это всего лишь заключенные. Преступники.
   Вера Владимировна (возмущенно):
   - Но их никто не приговаривал к смертной казни! Директор взял ее за локоть, сказал примирительно:
   - Это не казнь, а всего лишь несчастный случай. И, похоже, обстоятельства выше нас, Вера Владимировна.
   Приисковые женщины, услышав слова Веры Владимировны, грозно уперли руки в бока, одна отделилась от толпы, подошла:
   - Слышь, докторша, шла бы ты отсюда подобру-поздорову! Тебя это не касается! Давай, иди! Ты здесь лишняя! Твово мужика здесь нет! Так и не распаляйся!
   Сказав так, вернулась к толпе. Женщины начали сбиваться в кучу, подвигаясь в сторону заключенных, с выкриками:
   - Суки!
   - Это все из-за вас! Будьте вы прокляты!
   - Бей их, бабы!
   Конвойные на лошадях преградили им дорогу, угрожая плетью. Капитан подбежал к ним и дал команду увести заключенных в лагерь. Мокрые, заледеневшие женщины построились и в сопровождении конвоя пошли к просеке. Вслед им неслись выкрики:
   - Бежите, твари!
   - Убийцы!
   - Курвы воровские!
   - Пусть лучше в поселке не показываются!
   Директор прииска подошел к расходившимся женщинам:
   - Женщины, я прошу вас уйти отсюда! Вам здесь не место! Идите по домам!
   - С мужиками нашими пойдем!
   -У входа в шахту лягем - не пропустим!
   - Хватит!
   Директор возмущенно:
   - Это саботаж!
   - А мы из-за энтих тварей должны мужиков лишиться?
   - Товарищи! Я призываю вас прекратить этот базар! Вы нам мешаете! Товарищ участковый, наведите, пожалуйста, здесь порядок!
   Участковый, держась за кобуру, наступает на женщин. Те приутихли и отступают, отошли к рыдающей женщине, стали ее поднимать, утешать, та заголосила еще громче. Вера Владимировна отошла в сторонку. Закурила.
   - Так-то лучше, доктор, покури пока.
   Директор вернулся к входу в шахту:
   - Еще бабьего бунта нам не хватало! Ну, какое будем принимать решение, парторг?
   Товарищи?
   Парторг сказал, как отрезал:
   - Да все ясно. Этих не спасешь, а еще людей положим. Хватит и одного! У него дети остались! А отчего он умер?
   - Врач сказала - перелом позвоночника, травма черепа.
   - Геройски погиб, надо будет на похоронах торжественный митинг собрать,
   похоронить с честью!
   - Не будоражил бы ты, парторг, людей. Так что решаем? Что вы думаете, Павел
   Петрович? Ваши люди...
   - Люди-то мои, только вот все остальное - ваше. Вам и решать.
   - Ну что вы все, ей Богу, юлите. Так и норовите уйти от ответственности! Не
   бюро же мне здесь собирать! Давай так, как маркшейдер скажет - так и будет! Он
   специалист - ему лучше знать!
   Все вопросительно посмотрели в сторону маркшейдера:
   - В сложившейся обстановке, объективно, я не вижу реальной возможности подобраться к завалу. Стоит чуть тронуть - начнутся новые обрушения. Они и без того будут чуть позже. Вода прибывает, бессмысленно посылать людей на новые жертвы. Шахта старая, крепеж ветхий, на соплях все держалось! Придется нам с этим жить до конца наших дней... Я не могу взять на себя ответственность за жизнь горноспасателей.
   Капитану пришла в голову идея, и он ее высказал:
   - А если прорыть туннель с поверхности, там, где они находятся, и веревками
   вытащить?
   - Мысль, конечно, здравая, интересная, но бесполезная в наших условиях.
   Чем вы возьмете мерзлоту? И где гарантия, что не будет обвала грунта?
   - Ну, значит, все - амба.
   - Выходит так.
   Парторг, с облегчением:
   - Ну, тогда что стоим? Холодно, отпускай людей, что морозиться?
   Директор прииска подошел к горноспасателям:
   - Товарищи! Грунтовые воды затопили шахту, войти туда нет никакой
   возможности, произошло обрушение. К сожалению, ничего больше сделать
   нельзя! О геройски погибшем нашем товарище и о его семье позаботится
   администрация прииска. Расходитесь, товарищи! Благодарю вас за помощь.
   Горноспасатели подошли к телу погибшего товарища, подняли его на руки и понесли в поселок. Женщины поддерживают его жену, идут следом за ними. Мальчишки,
   обгоняя всех, бегут в поселок. Вера Владимировна и медсестра идут следом. Капитан садится на коня, скачет в лагерь. Директор, парторг, маркшейдер и остальные мужчины тоже двигаются в поселок, чуть позади Веры Владимировны. У шахты не остается никого.
   По дороге капитан обогнал небольшую группу спасшихся женщин. Заледеневшая одежда гремела на них при ходьбе. Прискакав в лагерь, капитан вызвал к себе нового помощника, назначенного из конвойных, и отдал распоряжение:
   - Вот что, прикажи срочно истопить баню, воды побольше натаскайте - сами, в первую очередь пусть моются те, из шахты, потом все остальные. На ужин - кашу с мясом. И налейте всем по сто грамм.
   - Товарищ капитан, им не положено сто грамм!
   - Много чего в этой жизни не положено! Исполняй, проверю!
   - Есть!
   Помощник вышел. Капитан прошел в свою комнату, лег ничком на кровать, нюхает подушку, закрывает голову руками, лежит тихо, не двигаясь.
   В бараке после отбоя женщины не торопились заснуть. Случившееся несчастье облегчило их участь. В шахте теперь работать нельзя. А пока найдут им новую работу - отдохнут. После бани и сытного ужина, да еще стопки водки, женщин разморило. Несколько женщин устроились курить у дверей.
   - Ну, что приуныли, шахтерки-стахановки?
   - До си не могу опомниться!
   - А начальник-то и в баньке обогрел, и водочки налил - помянуть.
   - Он по Гальке тоскует.
   - Да он отрекся от Гальки, как Петро от Бога!
   - Ему что Галька, что кто еще - любую выберет.
   - Че ж тебя не выбрал?
   - Слышь, девки, а что наши там - живы или уж нет?
   - Кричали, слыхать было.
   - Да, в ушах так и стоит.
   - Сами видели, вода - лед шла. Как живыми быть?
   - Да, страшная смертушка.
   - А смерть, она и всегда - не красавица.
   - Отмучились...
   - С нами-то что будет? Где работать будем? Куда погонят?
   - Найдут на наши шеи хомуты.
   - Шахта-то совсем пропала, туда не спустишься.
   - А ты уж и стосковалась по работе? Отдохнем чуток, може.
   - А бабы поселковые как расходились!
   - Да, не конники - поубивали бы!
   - А че бы-то они нас поубивали? Мы тоже не без рук.
   - И терять нам нечего.
   - Это бы еще кто кого!
   - Степь да степь кругом - путь далек лежит,
   В той степи глухой замерзал ямщик.
   - Тю, была у волка одна песня - и ту отняла!
   По диким степям Забайкалья (все подхватывают),
   Где золото моют в горах.
   Бродяга, судьбу проклиная,
   Тащился с сумой на плечах...
   Лагерь, ночь, безлюдно. Часовые на местах, по лагерю бегают собаки. Из барака, где живут спасенные в шахте заключенные, слышна песня. В кабинете капитана свет.
   В конце апреля в лагерь из района приехал уполномоченный НКВД. Приехал не один, а с директором прииска и парторгом. Уполномоченный, после обычных приветствий, сразу обратился к капитану:
   - Вот, хозяйство твое посмотреть прибыли. Шахты нет. Лагерь здесь дальше держать нет никакого резона. С первой водой - на пересылку. Хозяйство сдашь прииску. Вот директор просит несколько людей оставить ему. Оформишь на поселение под надзор. Будут работать на прииске, старатели не едут - война. Остальных сам повезешь на пересылку. Там и дело твое решать будут. По хищению еще дело не закрыли. В крае копают. Тебя сами хотят допросить. Так что начинай сворачиваться. Река скоро вскроется. Да-а, время военное, законы по-другому работают. И спрашивают по закону военного времени. Ну, пошли смотреть твое хозяйство! Ты тут прямо как помещик окопался! Хорошо живешь! Страна надрывается, кровью исходит, а ты тут на свежачке жируешь.
   Все вышли на территорию лагеря. Капитан стал показывать свое хозяйство: бараки, столовую, санчасть, баню, склады, свинарник, конюшню. Директор прииска молча писал что-то в блокноте, уполномоченный искал к чему бы придраться. Но в образцовом хозяйстве капитана придраться было не к чему. Капитан пытался возражать:
   -Да какой тут жир. Орава-то какая! Всех накормить надо. Голодный человек не работник, тем более в шахте. А с Большой земли всего не навезешь. А на хозяйство никаких затрат, только свой труд. Земля хорошая, плюнь - вырастет. Только руки приложить и все.
   - Вот кулацкое семя! В одном месте его вытравишь - оно в другом прорастет! Пора давно от кулацких замашек избавиться! Сам брюхо какое наел! Баню - это еще зачем соорудил? Прям как санаторий!
   - Так мыться где-то надо!
   - Их сюда не мыться послали!
   - А конвой, солдаты? Они-то должны в чистоте себя содержать. Других условий нет.
   - А на фронте, в окопах много кто моется? Кровью и потом умываются! А ты тут курорт развел! Условия ему нужны!
   - Я от фронта не бегаю. Давно рапорт подал!
   - Вот сдашь свой гарем на пересылку, тогда и решат, куда тебя девать. Распустил всех, разнежил, вот и пошло воровство!
   - Так я же их и накрыл! Сдал!
   - Вот потому ты и на свободе пока!
   После отъезда уполномоченного капитан сразу же приступил к составлению списков заключенных, которых необходимо было оставить для работы на прииске, а также начал готовить все документы на тех, с кем ему с началом навигации предстояло отбыть на пересыльный пункт. В лагере чувствовалось заметное оживление. Что бы ни ждало впереди, но женщины были уверены - хуже шахты уже ничего не будет. Рады были и конвойные - как ни крути, а чувствовали они себя не лучше заключенных. Почти все подали рапорта об отправке на фронт. Поэтому готовились к отбытию из этого треклятого места с большим воодушевлением. С сочувствием все смотрели на женщин, которым надлежало остаться для работы в поселке. Когда подошло время отправиться на прииск - провожать вышли все. Их выстроили в колонну и повели по просеке в последний раз под конвоем в поселок. В этой колонне шла с небольшим узелком Лена. Ее оставили для работы в поселковой больнице, так как там хронически не хватало квалифицированных кадров.
   В больнице Лену встретила санитарка, мывшая пол в коридоре:
   - Тебе, милая, чего?
   - Я из лагеря. Меня на поселение отпустили. Вот к вам в больницу работать медсестрой.
   - Врач сейчас на обходе. Сердится, если мешают. А ты, милая, проходи, не стесняйся, теперь наша. Може, помыться, переодеться хочешь? Пока врач занятая, ты успеешь. У меня и вода есть нагрета. Не жалей воды-то. Еще принесем, нагреем. Иди, мойся. Вот сюда иди.
   - Спасибо.
   Вера Владимировна, закончив обход, вышла в коридор, где санитарка заканчивала мыть пол. Та обрадованно затараторила:
   - Вера Владимировна, тут из лагеря к нам сестричку прислали поднадзорную работать. Я ее, пока обход, мыться наладила. Пусть оклемается под водичкой. Ой, доктор, что с вами? С лица совсем спали. Вот, я держу вас. Пойдемте, провожу в кабинет. Полежите пока. Вот так, вот сюда. Сестру позову. Да что с вами?
   - Маша, никого звать не надо. Сейчас пройдет, дай воды. Возраст, давление. Сейчас выпью воды, лекарство и все пройдет.
   - Нет уж. Я сестру позову. Пусть укол сделает. Мыслимо ли с давлением шутить?
   - Ну, хорошо, позови.
   Санитарка побежала за медсестрой. Вера Владимировна накапала в стакан сердечных капель и выпила. Пришла встревоженная медсестра:
   - Что случилось? Давайте, я вам давление смеряю.
   Измерив давление, медсестра покачала головой:
   - Ого! Вера Владимировна, если вы из-за каждого больного будете так переживать, вас когда-нибудь парализует! Всех не спасешь! О себе подумайте, давайте, я вам сейчас укол сделаю - и лежать. Мы сами управимся. Сейчас пойду, шприцы принесу. Лежите, не вставайте!
   Медсестра выбежала из кабинета и быстро возвратилась с наполненным шприцем. Вера Владимировна лежит, держится за виски.
   - Вот, давайте уколемся, все будет хорошо! Это нас еще дежурства измотали.
   Я моложе, мне ничего, а вам плохо. Но теперь вздохнем. Из лагеря к нам медсестра
   пришла - пока моется. На троих дежурства куда легче делить! Хоть роздых какой будет
   нам. А где она жить будет?
   - Я занимаю одну комнату. Рядом пустая. Мне она не нужна. Поставьте койку, тумбочку. Что еще там найдете. Пусть устраивается.
   - Ох, а вы не боитесь с ней рядом? Все-таки преступница.
   - Не говорите глупостей. Какая она преступница? Я с ней знакома. В лагерь, когда вызывали, я ее там видела. Квалифицированный специалист. А арестовали ее из-за мужа - он на крупном заводе работал инженером. Его взяли. А через несколько дней взяли ее. Вот и все ее преступление. Как обустроится с комнатой, пусть ко мне зайдет. Я пойду у себя в комнате лягу - здесь не дадут.
   - Я провожу вас. Ой, бедняжка, сколько ж она горя хлебнула! Я к Ильиничне
   зайду сегодня. Она стеганые одеяла шьет. Может и готовое есть. А нет - так закажу.
   Помочь ей надо! Мужики проклятые. Все через них!
   Вера Владимировна в своей комнате легла в постель, укутала ноги, закрыла глаза. Боль в висках и затылке понемногу отпускала, она задремала. Разбудила ее Лена. Она стояла перед кроватью на коленях, целовала руки Веры Владимировны и плакала:
   - Мама, тебе плохо?
   - Ничего, Леночка, все пройдет. Просто расслабилась. Пока боялась за тебя - держалась, а вот узнала, что ты здесь и распустилась сразу. Все пройдет. Как ты? Бедная моя девочка... Сдержал слово. Выпустил тебя. Мы вместе. Это главное. Мы с тобой все преодолеем. Срок кончится - сразу уедем. Нас здесь ничто не держит.
   - Я когда увидела тебя в первый раз - остолбенела. Мама, ты все бросила ради меня, все оставила. Ты вся седая стала!
   - Ты - это единственное, что у меня есть. А все остальное всего лишь вещи. Это так неважно. Я спасла тебя и это главное, ты рядом. Леночка, нам и дальше необходимо скрывать наше родство. Мало ли что. Держись со мной официально на людях, как работа требует. Все так зыбко, ненадежно. Мало ли что еще может случиться.
   - Да, да, я понимаю, конечно, мама. Тебе лучше? Может, ты поспишь? Или давай чаю приготовлю. Мне завтра с утра заступать на дежурство. Можно, я платок сниму?
   - Конечно, что ты спрашиваешь.
   - Устала голова в платке постоянно. Еще долго не сниму на людях, пока волосы
   отрастут.
   - Волосы не ум - отрастут. Ты ела? Давай тогда, правда, чаю попьем. Найдешь все сама? Ну и ладно, хлопочи, а я на тебя смотреть буду.
   - А всех наших повезут на пересылку, вот только река очистится. А Семенова -
   ветеринара, тоже здесь оставили. Директор прииска хлопотал. Мол, коней, свиней
   оставляют, а специалиста нет. Он как будто рад. Там, при конюшне остался. В поселок
   не хочет идти. А мне еще надо сегодня к участковому зайти - на учет встать.
   Участковый у себя во дворе конопатил лодку. Увидев Лену, оставил работу, подошел к невысокой ограде:
   - А, пришли? На отметку? Очень хорошо. Вот на рыбалку собираюсь. На днях поеду. Поехали со мной?
   - Да как же я поеду? У меня работа, да я и не рыбак.
   - Ну, вас-то я не заставлю рыбу ловить. Вы так, для души! А с работы я вас заберу - никто слова не скажет! Ну как, едем?
   - Нет! Я не умею никому душу тешить, да и не хочу!
   - Что, гребуешь? Не инженеры мы? Ну ладно, как знаешь. Только передо мной тебе нос драть не стоило бы! От меня зависишь! Чистенькая! Пожалеешь еще! Что встала! Отметилась и иди! Уж я за тобой присмотрю теперь! Интеллиго!
   В последний раз колонна женщин-заключенных тяжелой серой гусеницей проползла по таежной просеке. На станции их ждали товарные вагоны, в которых их доставят на пристань. Капитан перед отъездом зашел к Вере Владимировне.
   - Здравствуйте, Вера Владимировна. Я прощаться с вами пришел. И просьба у меня к вам большая. Те деньги, что у вас хранятся, и мешочки, и шкурки -- забрать сейчас не могу. Я понимаю, что вам с ними опасно. Так что вот, мешочки отдайте Ионке, шкурки возьмите себе и с Мотей поделитесь. Деньги все Моте отдайте. Только скажите ей, чтобы она не сразу тратила, чтоб в глаза не бросалось. Ну да она баба умная. Договорились?
   - Да, я сделаю все, как вы сказали. Только почему не забираете? На фронт вас?
   - Пока не знаю куда. Дело не закрыто. Меня в крае ждут. Не знаю, что и будет. Вы человек порядочный, я вам доверяю.
   - Не беспокойтесь, все сделаю, как сказали. Удачи вам. Да, спасибо вам большое! Я так вам благодарна!
   - Пустяки, свои люди. А удача мне понадобится, спасибо. Простите, если что не так было!
   Товарные вагоны с заключенными подогнали к угольному причалу. Капитан выбрался из кабины машиниста, прошелся по берегу реки, высматривая баржу. У причала пришвартована небольшая баржонка, около нее крутится какой-то мужичок. Мужичок подошел к капитану, представился - шкипер. И показал на буксирный катер недалеко на воде. Капитан с трудом осознал, что эта небольшая баржа предназначена для них. Он поднялся на нее, обошел, осматривая, забрался в трюм. В трюме на дне плескалась вода. Сойдя с баржи, капитан подошел к шкиперу:
   - Ты что, сдурел?! Куда же мы на таком корыте! Там течь есть! Да ведь все и не разместятся! Давай другое судно! Потонем!
   - Ты на меня не кричи! Не я тебе такую посудину отрядил!
   - А кто отрядил?
   - Начальство ваше распорядилось. Мне - что приказали. Да вон он скачет, с ним и говори.
   К причалу на коне подъехал начальник милиции.
   - Что за шум? А драки нету? Здорово, Павел Петрович!
   - Здорово! Вы что ли распорядились насчет этого корыта?
   - Другого нет! А размещать твой гарем в поселке негде. Ждать пока, может,
   за вами пароход пришлют? Всем по отдельной каюте! Не графья - дойдете и на этой!
   Кто в трюме, кто на палубе - не зима! Вас буксир потянет. Вниз по течению легче
   идти!
   - Пароход за нами не пришлют, а на этой барже перегруз будет, да и с течью она.
   - Какой перегруз? Какая течь? Да что они весят, твои бабы? Не морочь голову, начинай грузиться! Вон, народ собирается. Ни к чему это! Не цирк! Напоследок нет ничего?
   - Откуда быть? Не работали.
   Капитан обреченно пошел к товарным вагонам, дал команду грузиться. Конвойные выстроились в оцепление, и из вагонов стали выпрыгивать веселые и оживленные женщины. Погрузились быстро. Следом за женщинами на баржу поднялись конвойные, последним стал подниматься капитан. Начальник милиции, до этого стоявший в стороне, наблюдая за погрузкой, подъехал к капитану, и, не слезая с коня, наклонившись, протянул капитану руку для прощания:
   - Ну, в добрый час! Попутного ветерка! И геройских подвигов на фронте! Прощай!
   - Прощай. Не поминай лихом!
   Капитан поднялся на баржу. Конвойный убрал сходни. Буксирный катер дал гудок, пошел, потянул баржу. Начальник милиции поскакал по берегу вниз по течению реки. Женщины на барже машут руками. Запели песню "Тихо спускается солнце за горы..."
   Буксир с баржей быстро идут вниз по реке.
   Начальник милиции остановил коня на высоком берегу реки. Из-за изгиба показался буксир, за ним баржа. С баржи слышатся истошные крики, она стремительно погружается в воду. На буксирном катере обрубают трос. Баржа ушла под воду. Люди барахтаются в воде - их затягивает под воду, уносит быстрым течением. Поверхность реки совершенно чистая, как будто и не было ничего. Буксирный катер разворачивается - идет к пристани.
   После отъезда капитана Вере Владимировне не терпелось избавиться от опасных вещей, которые он ей оставил. Узнав, что Иона объявился в поселке и крутится около магазина, она направилась туда. Иона сидел, привалясь спиной к стене магазина, и курил самокрутку, встал перед подошедшей к нему Верой Владимировной:
   - Здравствуй, Иона!
   - Зрастуй, доктор.
   - Ну что, Иона, вылечил свою жену?
   - Ага, вылечила. Аниська поправляй.
   - Слава Богу! Вот что, Иона, ты зайди ко мне домой, там тебе начальник лагеря посылку оставил.
   - Какая посылка?
   - Ты зайди, увидишь. Велел тебе отдать лично в руки. Зайдешь?
   - Ага, зайду. Доктор, рыба нада, мясо?
   - Ну, принеси, если есть у тебя.
   - Ага, есть, принесу маленько.
   Теперь оставалось рассчитаться с Мотей и забыть все, как страшный сон. Мотю даже и разыскивать не пришлось. Она с Павликом ждала ее около больницы.
   - Доктор, погодите, я что спросить хотела...
   - Что ты хотела?
   - Да вот с ним неладно.
   - Ну, если ребенок заболел, пошли в больницу, я его там посмотрю.
   - Да нет, он, Слава Богу, как родился - ни разу не чихнул! Здоровый.
   - Тогда что же?
   - Да вот, вроде, чудной он. Вроде как блаженненький.
   - А, вон ты о чем. Как тебя зовут, мальчик? - Вера Владимировна, улыбаясь, наклонилась к Павлику, тот сказал "гы" и спрятался за Мотину юбку.
   - Не бойся меня, сколько тебе лет? Ну, ты знаешь, сколько тебе лет? - Павлик показывает на руке четыре пальца, смотрит на руку, протягивает вперед всю ладошку с растопыренными пальцами, смеется.
   - Вот так всегда. Как дурачок смеется. Слова не добьешься!
   - Да, Матрена, трудная у тебя задача. Я, конечно, не специалист в этой области, но судя по всему, что я наблюдала, и учитывая обстоятельства его рождения... Его в трезвом виде зачали?
   - Да я со свечкой не стояла. От Гальки перегаром несло часто.
   - Могу и ошибиться, но, по-моему, у него олигофрения в легкой степени дебильности, педагогическая запущенность.
   - Ой, доктор, мудрено что-то наговорили. Вы мне попроще объясните. Что делать? Так и будет дурачком, или лечить как можно?
   - Лечить тут нечего, от этого еще лекарств нет. Но вот если целенаправленно воспитывать ребенка, то можно добиться успеха.
   - Дак как воспитывать?
   - Видите ли, такие дети обычно хорошо копируют. Повторяют за кем-нибудь. Только пример должен быть хорошим. Потом необходимо развивать память. Учите с ним каждый день стишки, песни, читайте ему что-нибудь, потом пусть он перескажет. Кричать на него нельзя, бить тоже. Только терпение. Еще у таких детей рано просыпаются половые инстинкты. Берегите его и от женщин и от мужчин, следите за ним потихоньку. Вы понимаете, о чем я говорю?
   - Да что уж тут не понять.
   - Ну вот, если все это будете делать, то колеса он, конечно, не изобретет и Америки не откроет, но членом общества стать может. А если вдруг его в армию призовут, то и вовсе все пути открыты. Потому как больных и дураков у нас в армию не берут. У него будет полноценный военный билет. В школу пойдет - будет тянуть на троечки - радуйся. Большего от него ждать нельзя. С другими детьми бы ему больше общаться.
   - Дак дети его дражнятся!
   - Ну, не все же дразнят. Есть добрые, отзывчивые дети, девочки. Больше, Мотя, я вам ничего не скажу. Смотрите сами. Следите, чтобы он не переедал. Да, Мотя, зайдите ко мне вечером домой. Павел Петрович для Павлика деньги и еще кое-что для вас оставил - заберите. Он сам не смог вас увидеть, очень просил передать. И сами понимаете, никому об этом ни слова!
   - Хорошо, зайду.
   - Извините, я должна идти. Павлик, до свидания.
   - Ручкой помаши, Павлик.
   Павлик из-за Мотиной юбки машет рукой.
   - Ну вот, молодец Павлик, хороший Павлик. Спасибо вам, Вера Владимировна!
   - Да не за что.
   Как пролетели еще три суровых военных года, Мотя даже не заметила. Она тяжело и много работала на прииске. Куда ставили, там и работала. Никогда не спорила, не возражала. А в нерабочее время занималась с Павликом. В библиотеке, что была при поселковом клубе, она взяла старые подшивки газет, журналов и читала их Павлику. Помня наставления Веры Владимировны, каждый день разучивала с ним стихотворение. Томик стихов Пушкина взяла там же. Понимал или нет Павлик, о чем стихи, но запоминал их быстро. Уже через год, как ушли они из лагеря, Павлик перестал чураться посторонних людей, стал разговаривать и даже обрел некоторую самоуверенность. В школу отдавать его Мотя не спешила - пусть подрастет, осмелеет.
   Война была далеко от поселка. Очень далеко, где-то на другом конце света. Но коснулась почти каждой семьи. Время от времени радистка из приисковой конторы, получив известие, шла в сельсовет с радиограммой, невольно становясь вестницей горя. Тогда около сельсовета собирались женщины и ждали, оцепенев, кому сейчас председатель сельсовета, не глядя в глаза, отдаст маленький клочок бумажки. Перед радисткой в поселке испытывали суеверный страх. Сторонились ее. Только она входила в магазин - бабы затихали, расступались, пропускали ее без очереди. Девятого мая, после обеда, она как всегда вышла на связь. От полученного известия едва не лишилась чувств. Закончив сеанс связи, она, минуя кабинет директора прииска, выбежала на крыльцо конторы и что есть мочи закричала:
   - Победа, победа, товарищи, победа!
   Из домов, бараков, магазина, школы выбежали люди, из конторы вышел директор прииска. Радистка, счастливо улыбаясь, сказала ему сквозь слезы уже тихим, сорванным голосом:
   - Окончательная, безоговорочная капитуляция фашистской Германии.
   Директор простил ей нарушение субординации.
   Долгожданная весть распространилась в поселке мгновенно. На площади перед сельсоветом поставили стол и накрыли его кумачовой скатертью. За стол усаживаются директор и парторг прииска, участковый, председатель сельсовета. Вокруг площадь заполнил народ. Председатель сельсовета встал, откашлялся, наступила тишина:
   - Дорогие товарищи! Великая Отечественная война, которую вел наш народ эти долгие пять лет, закончилась! Советская Армия в Берлине! Советский народ под руководством великого Сталина и коммунистической партии победил фашистскую Германию! Немецкое командование подписало акт о полной и безоговорочной капитуляции! С великой победой вас, товарищи!
   - Ура-а-а!
   Директор прииска дождался, пока стихнут ликующие возгласы, встал, поднял руку, призывая внимание:
   - Товарищи, по случаю великого, долгожданного праздника завтрашний день объявляю нерабочим. Празднуйте, товарищи, поминайте своих родных и близких, кто сложил головы, приближая этот день!
   Все обнимаются, плачут, смеются. В магазине выстраивается очередь.
   В больнице персонал и больные выбежали в коридор, обнимаются, целуются, плачут. Вера Владимировна выносит из кабинета бутылки шампанского. Открывают, разливают в стаканы, кружки, чашки всем - и персоналу, и больным. Кто-то крикнул:
   - Вера Владимировна, скажите слово!
   - Дорогие мои товарищи! Я поздравляю вас с победой! Пусть никогда больше не будет войны, пусть ваши близкие вернутся с фронта! Пусть теперь будет только счастье! Выпьем за нашу Победу!
   Вера Владимировна разрешила больным и персоналу идти на митинг к сельсовету. И сама вместе с Леной вышла на улицу. Люди вынесли из домов столы и лавки, накрывают их к празднику. Кое-где уже вовсю идет шумное застолье. Поют "Катюшу", "Синий платочек". Участковый и парторг ходят от компании к компании, участковый предупреждает:
   - Товарищи, попрошу только без мордобоя гулять!
   Лена и Вера Владимировна стоят около больницы.
   - Может, в честь Победы, амнистию объявят?
   - Потерпи. У тебя на будущий год и так срок кончается.
   - Устала я здесь. Годы уходят. Володю искать надо.
   - Не плачь. День сегодня и в самом деле счастливый. Пойдем домой, вышли налегке. Еще простудимся.
   О своих родителях Павлик не вспоминал. Да он их и не помнил. Мотю звал мамой. Летом, когда Матрена была постоянно на работе - промывочный сезон, он был предоставлен сам себе. Как-то ранним летним утром Павлик околачивался около станции. Увидел Людку - девочку, с которой учился в одном классе. Она сидела на скамейке около здания вокзала и ждала поезд. Возле нее на скамейке стоял горбовик. Подъехал поезд, Людка схватила горбовик и бегом направилась к кабине машиниста, задрав вверх голову, закричала:
   - Дяденьки, смородина лесная, возьмите, не надо?
   - А что ты хочешь за нее, девочка?
   - Мне бы хлебушка или денег.
   - А ну, давай, посмотрим, что у тебя есть.
   Машинист спрыгнул с паровоза на землю, заглянул в горбовик.
   - Дяденька, берите, вчерась собирала, не потекла еще! Крепкая!
   - Ну ладно, давай.
   Машинист взял горбовик, затащил его в кабину, пересыпал ягоду в ведро. Завернул в газету четвертинку черного хлеба, достал из кармана деньги, отсчитал две бумажки, из кабины протянул Людке горбовик, хлеб, деньги.
   - На, девочка, держи.
   - Спасибо, дяденька.
   Радостная Людка схватила горбовик, положила в него хлеб и побежала к вокзалу. Там, поставив горбовик на скамейку, побежала в станционный буфет. Павлик наблюдал за ней. Когда она скрылась в буфете, подошел к скамейке, сел рядом с горбовиком, быстро вытащил из него хлеб, сунул за пазуху, побежал к пристанционной уборной. Зашел в мужскую половину, развернул газету, бросил ее в очко и стал жадно есть хлеб. Запах в уборной разъедал глаза, мухи роем налетали на хлеб. Свободной рукой Павлик отгонял мух. Съев хлеб, Павлик вышел из уборной и направился к станции. Там Людка в слезах трясла горбовик, заглядывала под скамейку и причитала:
   - Хлеб, хлеб пропал! Ой, мамочки, хлеб украли!
   Людка ревет, мечется по перрону. Буфетчица высовывается из окна.
   - Ты чего орешь?
   - Хлеб украли! Вот тут, в горбовике лежал!
   - Да нет никого, кто украсть мог! Съела, наверное, сама!
   - Не съела! Я не съела, я домой несла! Ой, что теперь будет!
   Людка села на скамейку, плачет, и ест коржик. Павлик подходит к Людке.
   - Ты почему плачешь? Не плачь.
   - Да, тебе хорошо говорить - не плачь. У тебя хлеб не сперли! Что я домой принесу?
   - Не плачь. Пойдем, я помогу тебе. Пойдем вместе, скажем, что украли.
   Павлик надел на себя Людкин горбовик, и они вместе пошли к ней домой. Людка на ходу доедает коржик.
   У Людкиного барака куча оборванных, грязных ребятишек. Отец стоит у входа в барак пьяный, шатается. Мать, подбоченясь, стоит напротив него.
   - Сволочь! Гад! С утра нажрался, зенки залил! Где деньги, я тебя спрашиваю! Куда получку дел? Опять в карты играл? А ты подумал, чем эту ораву кормить? Чем я их кормить буду? Дома шаром покати! Ничего нету! А ты сам жрать запросишь? Убью гада!
   Людкина мать бросается с кулаками на отца. Тот дает ей мощный тумак, она падает, поднимается, воет.
   - Тварь проклятая! Гад несчастный! Весь мой век загубил! Детей настрогал, а кто их кормить будет! Сволочь! Я живу - ничего не вижу с тобой. Я за всю жизнь с тобой пальта хорошего не сносила. Ирод! Броня у него! Лучше б на фронт взяли да убили тебя там, мы бы пенсию хоть получали!
   Людкин отец схватил дремавшего у барака кота. Взял его за задние лапы, размахнулся, стукнул головой об угол барака, кинул безжизненного кота в лицо жене:
   - На тебе, сука, ондатру на воротник!
   Дети закричали, заплакали, мать откинула кота в сторону, увидела Людку.
   - Ну что, выменяла? Где хлеб, давай!
   Людка протягивает ей коржик, Павлик снимает с себя горбовик, ставит на землю. Людка заплакала:
   - Вот, больше нет ничего.
   Павлик прокомментировал:
   - У нее хлеб украли.
   - Как это украли! Раззява! Кто украл!? - мать выхватила из рук Людки коржик, трясет им в воздухе:
   - Это что такое, я спрашиваю? Куда это заткнуть прикажешь! - мать бросилась к Людке, бьет ее, Людка вырвалась, убежала.
   - Сожрала сама все, тварь такая!
   Мать подошла к ребятишкам, отламывает от коржика кусочки и раздает им. Дети засовывают кусочки в рот, жуют.
   - Вот все. Больше ничего нет! Идите в тайгу, ягод каких поешьте, может, грибов наберете. Че ждете! Нет у меня ничего! А ты что уставился, полудурок, пошел вон отсюда!
   Людкин отец, пока мать раздавала коржик, проскользнул в барак. Павлик убежал.
   Этим зрелищем вышли полюбоваться женщины из соседних бараков.
   - Принарядил женушку, ничего не скажешь.
   - Да, сносу не будет!
   - Опять Нинка пойдет по прииску с рукой.
   - Да, то мучки дай, то крупки, то маслица...
   - Берет, а никогда не вертает.
   - А с чего ей вертать, вечно голодные, как не укараулит получку.
   - А как это она вчера промахнулась?
   - Она с утра бегала в литовские бараки.
   - Врешь, ну.
   - Ниче я не вру. Бегла, аж подол заворачивался.
   - Охота пуще неволи.
   - А все Степкины дети.
   - А чей бы бычок не прыгал - телятки наши!
   - Держись теперь приисковые собаки, как Степка проспится.
   - Да и так уже всех собак поели!
   - Степка спился, поди, и забор обоссать не может, не то что с бабой управиться! От такого побежишь.
   - И не боится до лагеря аж бегать!
   - Ниче, скоро школа. В интернате дети отъедятся. Они и меньшим домой куски таскают.
   Этим же летом у Лены должен был окончиться срок заключения. Прошел месяц, но никаких подвижек к освобождению не было, и Лена решила выяснить все у участкового. Участковый, увидев Лену у своего дома, вышел на крыльцо.
   - Ты что, отметиться пришла? Так что так рано?
   - Я не на отметку. У меня срок месяц назад закончился. Мне бы документы взять. Мне говорили, что документы я у вас могу получить.
   - У меня нет никаких твоих документов! За ними в район надо ехать. Я могу только дать разрешение на выезд из поселка. А такого разрешения я тебе дать не могу. Тебе продлили срок на неопределенное время. Разрешения на выезд в район я тебе не дам. А уедешь самовольно - арестуют, и в тюрьме будешь сидеть. Иди, работай.
   - Лена:
   Но почему? У меня ведь нарушений не было и на работе хорошая характеристика!
   - Еще бы она у тебя плохая была! Давно бы в тюрьме парилась! Все, разговор окончен!
   - Покажите мне документ, где написано о продлении срока поселения!
   - Обойдешься! Тебе и одного моего слова достаточно! Поняла? Война только кончилась, сколько еще скрытых врагов по нашей земле ходит! Иди отсюда, не зли меня!
   Возвращалась в больницу Лена, не видя дороги. Вошла и прямо в коридоре зарыдала во весь голос. Сбежался весь персонал, вышла Вера Владимировна.
   - Что случилось?
   - Да что такое?
   - Кто обидел?
   - Леночка, что с вами? Пойдемте в кабинет. - Вера Владимировна завела Лену в кабинет:
   - Успокойся и расскажи все по порядку. Ты ходила к участковому? Это он тебя расстроил? Что он сказал?
   - Он сказал, что мне срок продлили.
   - Как, за что?
   - Он не стал объяснять. Просто сказал, что мне уехать нельзя, а если самовольно в район поеду, то посадит.
   - С такого станется, еще и посадит. Боже мой, когда же, наконец, все это кончится? На вот, выпей капель, успокойся. Иди к себе, постарайся заснуть. Потом подумаем, как быть. Сгоряча ничего нельзя предпринимать. Иди. Еще потерпим.
   Годовщину Октябрьской революции в поселке каждый год праздновали широко и торжественно. Из района обязательно привозили кинофильм вместе с аппаратурой и киномехаником. Поселковый клуб едва вмещал всех желающих. Люди приносили даже из дома табуреты и лавки. Сначала было торжественное заседание, на котором рапортовали о выполнении плана золотодобычи и награждали особо отличившихся тружеников. Затем был концерт, в котором принимали участие учащиеся школы. А в конце - кинофильм. Но перед торжественным заседанием в клубе проводили торжественную линейку в школе. Спортивный, он же и актовый, зал в школе. В зале построены в каре школьники в пионерской форме. На сцене стоит знаменосец со школьным знаменем, с боков от него почетный караул - держат руку в пионерском салюте. Рядом горнист и барабанщик. Около сцены стоит молодая женщина в пионерском галстуке - старшая пионервожатая:
   - Торжественную линейку, посвященную тридцать третьей годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, объявляю закрытой! Знамя дружины вынести! Равнение на знамя!
  
  
  
  
  
   Горнист и барабанщик играют, знаменосец и почетный караул делают почетный круг по сцене и выходят из зала. Все пионеры салютуют, поворачивая головы на знамя.
   В школьном коридоре, в простенке между окнами, висит большой портрет Ленина, под портретом на тумбе стоит бюст Сталина. У подножия тумбы низкий деревянный ящик с чахлыми цветами, по бокам от тумбы - знамена. Знаменосец ставит знамя дружины в металлическое гнездо и уходит.
   В зале старшая пионервожатая стоит перед строем:
   - А теперь, кто хочет, может пойти в клуб на торжественное. Потом будет кино "Валерий Чкалов".
   Павлик, расставив руки, как крылья самолета, выбегает в коридор, урчит, изображая самолет, задевает рукой знамя дружины, оно падает. Павлик оглядывается и бежит дальше. Толпа детей выбегает из зала и бежит по коридору, наступая на знамя. Старшая пионервожатая выходит из зала, видит, как топчут знамя, поднимает его, ставит его на место:
   - Какой ужас! Кто это сделал? Все снова в зал! Позовите всех! Верните! Всех, до единого, верните!
   Стоит в коридоре, смотрит, как дети возвращаются в зал. Кто-то выбежал на улицу -позвать ушедших. Дождавшись, когда соберутся все школьники, она вошла в зал, поднялась на сцену. Вместе с детьми возвратились и учителя. Все беспорядочно столпились в зале перед сценой. Впереди - Павлик. Пионервожатая строго оглядела зал, выдержала небольшую паузу и возмущенно обратилась к присутствующим:
   - Так, внимание! Только что в нашей школе произошел вопиющий случай! Скажу больше - то, что произошло - не имеет названия! Мне даже представить трудно, что это случилось в нашей школе! Кто-то уронил на пол знамя дружины! Кто-то совершил подлый и коварный поступок! Запятнали память пионеров-героев Павлика Морозова, Лени Голикова, комсомольцев - Зои Космодемьянской, Александра Матросова! Это их кровь на знамени! Это их память уронили и растоптали! Павлик, ты первый выбежал. Кто это сделал?
   Павлик делает два шага вперед, поворачивается лицом к школьникам, показывает в сторону знаменосца:
   - Это вон!
   - Молодец, Павлик. Ты - настоящий пионер! Не побоялся указать на врага! Так вот, сегодня великий праздник, всем можно пойти в клуб на торжественную часть и остаться на концерт и кино. А ты, Ионычев, этого не достоин! Не пускайте его в клуб! Ты не оправдал высокого доверия и чести, которые тебе оказали. Сегодня праздник - а завтра будет совет дружины, заседание комитета комсомола и педсовет. Обсудим твое персональное дело! Таким не место среди нас! Все, можете идти!
   Назавтра, вместо праздника, в школе собрали сначала совет дружины, где постановили исключить Сережу Ионычева из пионеров, затем заседал комитет комсомола, где решение совета дружины признали правильным и политически верным, а на педсовете решали вопрос о вынесении этого вопиющего проступка на общее собрание жителей поселка и об исключении Сережи Ионычева из школы. Павлик стал героем дня. Его хвалили за проявленную бдительность и за смелость. Через два дня было назначено общее собрание в клубе. Народу в клубе набилось, как на праздник. На сцене висят портреты Ленина и Сталина, над ними лозунг - "Делу Ленина и Сталина - верны!". На портале сцены висит красный кумач с надписью - "Да здравствует 33-я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции!". На сцене стол, покрытый кумачом, на столе графин с водой и стакан. За столом сидит президиум - парторг и директор прииска, директор школы, комсомольский секретарь. В первом ряду зрительного зала сидит Сережа Ионычев, чуть дальше от него - Павлик. Парторг поднялся со стула, внимательно осмотрел зал, наступила тишина:
   - Товарищи! Сегодня мы проводим здесь внеочередное чрезвычайное открытое партийное собрание! Совместно с комитетом комсомола и педсоветом школы.
   Аплодисменты.
   - Произошел вопиющий случай! В нашей школе было брошено на пол и затоптано ногами знамя пионерской дружины школы! Торжественную линейку проводила старшая пионервожатая школы Пьяных Лидия! Она проявила халатность и недосмотр! Как было дело - сейчас расскажет свидетель этого, Павлик Голуб.
   Аплодисменты.
   - Павлик, выйди вперед и все расскажи!
   Аплодисменты.
   Павлик выходит бодрым шагом на сцену, поворачивается лицом к президиуму и смотрит на них.
   - Павлик, ты не на нас смотри, на нас ничего не написано! - Смех в зале.
   - Ты повернись к залу и все расскажи.
   Павлик поворачивается к залу лицом и говорит:
   - Вот вон нес знамя, потом бросил его и убежал. Знамя затоптали ногами! Вон совершил подлый и коварный поступок. Вон запятнал память пионеров-героев Павлика Морозова, Лени Голикова, комсомольцев - Зои Космодемьянской и Александра Матросова! Это их кровь на знамени! Это их память вон растоптал! Вон враг!
   Аплодисменты.
   Парторг одобрительно посмотрел на Павлика:
   - Молодец, Павлик, лучше и не скажешь! Ну, а ты, герой, выйди сюда, пусть все на тебя посмотрят! Давай, выходи!
   Сережа Ионычев медленно поднимается на сцену, по лицу текут слезы.
   - Поплачь, поплачь. Только Москва слезам не верит! Давай, назови громко свое имя, пусть все услышат!
   - Ионычев Сергей...
   - Громче, не слышим!
   - Сергей Ионычев.
   - Ну, так вот, Ионычев Сергей, что прикажешь нам с тобой делать? Какие будут предложения? Что скажет комсорг?
   - Я предлагаю исключить его из пионеров, а в комсомол ему дорога закрыта!
   - Кто за то, чтобы исключить Ионычева Сергея из пионеров? Прошу поднять руки. Так, единогласно. Снимай галстук!
   Павлик подбегает к Сереже и торопливо развязывает на нем пионерский галстук, сдергивает его и кладет на стол президиума.
   Аплодисменты.
   - Павлик, иди на место, садись. И ты, горе-герой, иди. Товарищ Сталин - наш великий вождь, сказал, что сын за отца - не ответчик! Это очень мудрые слова!
   Аплодисменты.
   - Но отец за сына - в ответе! Я предлагаю с отцом Ионычева провести работу на заседании партбюро. Кто за данное предложение? Прошу голосовать. Хорошо, единогласно! Слово предоставляется директору школы.
   Аплодисменты.
   - Товарищи! Если Ионычеву Сергею не место в пионерах и в комсомоле, то возникает вопрос, а место ли ему в нашей школе? Я предлагаю исключить Ионычева из школы!
   Аплодисменты.
   Директор прииска, не вставая, обратился к директору школы:
   - А как он учится?
   - Учится он, как ни странно, отлично.
   - Товарищи! - директор прииска встал со стула и вышел вперед к краю сцены, - Сережа Ионычев совершил очень серьезный и тяжкий проступок! И он сурово наказан за него! Если он не будет комсомольцем - ему везде дорога закрыта! Но, товарищи! Есть русская поговорка - с одного козла две шкуры не дерут. Может быть, мы разрешим ему остаться в школе? Пусть хоть доучится! Ведь мы не только караем, но и воспитывать должны!
   Аплодисменты.
   Парторг:
   - Товарищи! Поступило предложение - не исключать Ионычева из школы, а дать ему возможность доучиться. Я от себя добавлю - с испытательным сроком! Получит плохую отметку - и вон из школы!
   Аплодисменты.
   - Кто за данное предложение - прошу голосовать. Единогласно. Еще я предлагаю за халатность наказать Пьяных Лидию. Убрать ее из старших пионервожатых школы и не рассматривать ее заявление о приеме в кандидаты члена партии. Пока для этой чести она не созрела!
   Аплодисменты.
   - Кто за данное предложение, прошу голосовать. Единогласно! На этом повестку считаю исчерпанной. До свидания, товарищи!
   Аплодисменты.
   Директор прииска и парторг стоят около клуба - курят. Народ расходится по домам. Мать, обняв, ведет Сережу Ионычева. Павлик веселый пробегает мимо директора и парторга, возвращается, протягивает парторгу руку:
   - До свидания. Парторг пожимает ему руку. Павлик протягивает руку директору, тот делает вид, что не замечает протянутой ему руки. Павлик говорит:
   - До свидания, - и убегает.
   Парторг посмотрел вслед убегающему Павлику:
   - Занятный этот мальчишка! Как говорил! Как по-писаному! Молодец!
   Сразу видна партийная косточка!
   - Да, разошелся, как вшивый по бане!
   - Не, не скажи, дельный паренек! Надо взять его на заметку! Нам такие кадры нужны! Ниоткуда не пришлют, своих надо растить!
   - Да он, вроде, дурачок. Учится с трудом. Так, ради Христа, ему тройки ставят! Второгодник.
   - Тебе бы все людей дурачить! Поправим это дело! Будет твердые четверки получать. Сироте помочь надо! Растить надо кадры! Он политическое верное чутье имеет, поддержим его! А ты что же за этого Ионычева вступился? Рисковать из-за него!
   - А то, что ему одна дорога - на прииск! А недоучка мне не нужен. Мне надо, чтобы хоть что-то соображал! Ведь он за три моря отсюда не уедет. Мне тоже надо кадры растить! Где брать!
   - Ну, это тоже верно. Хорош вечер! Должно к морозцу! Пошли по домам? - протягивает директору руку. - Ну, бывай, товарищ!
   - Спокойной ночи. До свидания.
   Пельмени на Севере - больше, чем еда. Когда наступают окончательные морозы, женщины крутят мясной фарш, замешивают тесто, и вся семья садится за стол лепить пельмени. Складывают их на большие листы, потом выносят на мороз, а замерзшие ссыпают в ящики и ставят в холодную стайку. И в течение долгой зимы в доме всегда есть еда. В этот вечер Мотя не пошла в клуб, а стряпала пельмени. В комнату влетел возбужденный и радостный Павлик, раздевается, снимает валенки, ставит к печке сушить. - Мам, а я сегодня на собрании выступал! Ух! Мне даже хлопали! Я с Ионычева галстук сдернул! Он теперь не пионер и в комсомол не возьмут. Умник, допрыгался! Меня теперь примут! Мне сам парторг руку пожал!
   - Галстук-то надо было не срывать, без тебя бы люди нашлись!
   - Не, надо! Вон теперь враг! Его чуть из школы не поперли! Ничего мне не будет!
   - В комсомол-то хорошо бы вступить. Глядишь, и в армию тогда возьмут, комсомольца-то.
   - А то!
   - Ну, давай, на стол сейчас соберу. Пельмени будешь?
   - Буду! Мне побольше!
   - Проголодался, набегался, сиротка ты моя.
   - Не, я если в комсомоле буду, то не сирота! Комсомол - это семья! Это сила!
   - Ай, поумнел ты у меня? Не узнать!
   С семьей Ионычевых управились быстро. Уже через неделю вещи были собраны, отец получил полный расчет. Сережа с отцом и матерью стоит на перроне у товарного вагона, в который двое рабочих грузят их домашний скарб. В стороне столпились женщины, дети - наблюдают.
   - Жалко, хороший специалист был.
   - Сыночку спасибо, подмог родителю.
   - От детей чего и ждать - не знаешь.
   - Да пороть их надо! Чтобы дури не было.
   - Дак, куда они теперь?
   - В районе ему место определили. С понижением. Здесь главным механиком был, там рядовым будет и зарплата меньше.
   - Хорошо - из партии не выгнали!
   - Да, партбилет оставили. А могли за такого сыночка и отобрать!
   - И так наказан! Это директор вступился! А то бы швах их дело было!
   - А директор у нас за всех вступается!
   - А план-то давать не кому-нибудь, а ему! Без специалистов - никуда.
   - То-то и оно, знают, что без них не обойтись - вот и бросают под ноги топтать, хучь знамя, хучь и тебя затопчуть!
   - Да нет, они безвредные, тихие были.
   - А вот в тихом омуте и водятся черти! Тихим тоже доверять!
   Тем временем вещи погружены. Павлик отделяется от зевак, подходит к Сереже.
   - Ну что? Бегите? Ну, бегите, бегите! Далеко не убегите! Еще встретимся! От стыда бегите!
   - Может быть, и встретимся. А ты не радуйся. Я ведь знаю -- это ты знамя уронил, а на меня свалил. Ты - деревенский дурачок - понял ты кто? Я даже на тебя не обижаюсь -- убогий.
   - А тебя в комсомол не примут! И ты даже не пионер!
   Мать берет Сережу за руку и уводит в пассажирский вагон. Павлик сплевывает им вслед.
   В марте пятьдесят третьего в поселок пришло известие - умер товарищ Сталин. На сельсовете приспустили полинялый и побитый непогодой красный флаг, прикрепив к нему черный сатиновый бант, и собрали траурный митинг. На митинге были сказаны все подобающие случаю слова, в заключение весь народ торжественно поклялся быть верными продолжателями дела Великого Сталина и Ленина. На том и разошлись. Зато поминками усопший вождь остался бы доволен. Поминки запомнились. Ничего не пожалели. Блинов напекли больше, чем на масленицу, киселя наварили ведрами. Столы ломились от поминального угощения. Как водится, после обильных возлияний возникли драки. Дрались не то от тоски по ушедшему вождю, не то свое что вспомнилось во хмелю. Наутро больные головы поправили, закусив квашеной капустой и запив киселем. И выпарили в бане остатки скорби и похмелья.
   Пронесся слух об амнистии. Вера Владимировна получила письмо. Сразу с письмом ушла в свою комнату, распечатала, быстро прочла и зарыдала. Следом за матерью в комнату вошла Лена.
   - Леночка, я прошу тебя, сядь, пожалуйста.
   - Мам, что с тобой? Что случилось?
   - Сядь, Леночка, сядь. Вот так. А теперь слушай. Письмо я получила, от Володи. Жив он, освободился. Реабилитировали его. Домой вернулся. Нас ищет.
   - Я знала! Я знала, что мы встретимся! Я знала, что мы будем вместе! Только вот я постарела.
   - Ну и у него годы шли. Он тоже не юноша.
   - Мам, а если Володю реабилитировали, то, значит, и меня, тем более, должны! Что-то не так с этим нашим участковым!
   -Я завтра же поеду в райцентр. Пойду к самому главному!
  
  
  
  
  
  
   В отделе НКВД, который располагался в здании милиции, Веру Владимировну встретил приятный мужчина в штатском, поднялся ей навстречу:
   - А-а! Вера Владимировна! Какими судьбами вы к нам?
   - Откуда вы меня знаете? Ведь мы не знакомы.
   - Обижаете, Вера Владимировна! Такая у нас работа - всех и все знать! Да и вы не последний человек в районе - хороший врач! Фигура заметная! Проходите, присаживайтесь! Какое у вас дело?
   - У нас в больнице работает медсестрой Зелинская Елена Николаевна. Она раньше была в женском лагере, а потом ее оставили на поселении. В сорок шестом у нее истек срок. Она хотела уехать, но участковый сказал, что ей продлили срок и ей нельзя уехать не только из района, но и из поселка. Теперь вот амнистия. Реабилитируют многих, может, и про нее что-нибудь можно узнать?
   - Как, Вера Владимировна? Почему она сама не приехала? Да, действительно, у нее в сорок шестом закончился срок. Она могла бы уехать еще тогда. Ничего ей не продлевали. А вот сейчас пришли документы о полной ее реабилитации. Пусть приезжает и получает. Она давно уже свободна.
   - Как же так, ведь участковый... Он сказал, если она выедет из поселка, он ее посадит обратно в тюрьму или в лагерь! Участковый же не разрешил. Сказал - ждать до особого распоряжения...
   - Участковый спорол какую-то самодеятельность! Никто ему таких полномочий не давал! Да и она - хороша! Что ж не добивалась? Молчала! Так что, передайте ей, пусть приезжает, забирает документы. Она свободна и полностью реабилитирована! Вам плохо? Что с вами?
   - Возраст, давление, переутомилась в дороге сюда. Пора мне на покой, отработалась, видно. Спасибо, мне уже лучше. Я пойду. Спасибо вам большое! До свидания!
   Лена, не помня себя, бежала к дому участкового. Что есть мочи забарабанила в окно. Участковый вышел из дома, подошел ближе, облокотился на штакетник:
   - Что, отметиться пришла?
   Лена смачно плюнула ему в лицо:
   Да! Вор!
   - Ты что, сдурела? Это что я у тебя украл?
   - Ты у меня жизнь украл! Подлец! - еще раз плюет ему в лицо.
   - Дура ненормальная! - участковый утирается, бежит в дом.
   В самый разгар навигации, летом, на пороге Мотиной комнаты возникла Галя. На ней модное летнее пальто, дорогие туфли, на голове шляпка, в руках чемодан и дамская сумочка. По моде причесана, накрашена.
   - А-а-ах! Галька! Не узнать! Ты откуда? На чем приехала?
  
  
   - Товарный шел, машинист подбросил! С того света я! Ну, здравствуй, подруга!
   - А Павлик-то ушел на танцы. Ему в армию, провожать будем. Да ты не стой, проходи, раздевайся, садись!
   Галя раздевается, вынимает из сумки бутылку водки, из сумочки папиросы и спички. Садится за стол, закуривает:
   - На танцах... В армию... А я ехала, мне сынок все маленьким мнился...
   - Ну, куда - маленький! Вырос - копия отец! Ни прибавить, ни убавить!
   - А где он?
   - Кто?
   - Отец.
   - А ты не знаешь?
   Мотя поставила на плиту чайник, подбросила полено в топку, села за стол.
   - О-о-о-о! Галька! Что тут было! Сразу, как тебя забрали, обвал в шахте случился! Челтушка при тебе померла? Ну да. Так вот, завалило наших. Которых спасли - вытащили, а остальные там остались. Там себе могилу нашли. Вода поперла, аж наледь поверх шахты вылезла. Все разнесло! Ну, понятное дело, шахту закрыли, наши - не у дел. Которых на прииск выпустили на поселение, заместо мужиков мобилизованных. Только немного таких. А остальных на барже, по первой воде, на пересылку. Только баржа чуть отошла от пристани - пошла ко дну. Шкипера с буксира потом судили. А что ему - он свое отсидит - выйдет, а людей-то не подымешь.
   - Ну и что? Все потонули?
   - Все, никто не спасся! Баржа под себя затянула. Потом находили утопленников, внизу, далеко. Но Павла Петровича не находили.
   - Так, может, он и не утонул?
   - Это только говно не тонет...
   - А он и был говно. Ты-то отсюда почему не уехала?
   - А кто мне где встречу приготовил? Да с дитем. Сперва мне трудно с Павликом было. Чудной он был, вроде, блаженненький. Но потом, спасибо, докторша научила. Ничего, выправила, не хуже людей! В армию вот взяли. Да и парторг говорит, мол, возвращайся, Павел, дело для тебя найдется! Хороший человек! Он много с Павлушкой помог! Сироту не обидел, поддержал!
   - А докторша все здесь? Вера Владимировна?
   - Здесь. Только уезжает она нонче. Все, говорит, отдала свой долг сполна! Постарела она...
   Парней, призванных на военную службу провожали сначала в торжественной обстановке в клубе, где были сказаны напутственные слова, а затем около клуба на импровизированной танцплощадке устроили танцы. Вытащили из клуба стол, поставили на него патефон и разложили пластинки. Девушка распоряжается около стола. Рядом на табурете сидит гармонист. Танцуют то под пластинки, то под гармонь. Много молодежи и подростков. Гармонист играет кадриль, пары танцуют, меняются партнерами. Та самая Людка, что продавала машинисту ягоды, теперь выросшая, ставшая крепкой и миловидной девицей, среди танцующих пытается взять себе пару - от нее все отходят или откровенно отталкивают, говоря при этом - " Гав, гав!" Один парень взял Людку за руку, отвел в сторонку:
   - Людка, ну до чего же ты липучая! Нельзя же так! Отойди, не мешайся тут! Хочешь, после танцев за отвалы приду? Будешь там? Че это ты, вдруг недотрогой стала?
   Людка отошла от танцующих, села на скамейку, плачет. К ней подошел Павлик:
   - Не танцуешь?
   - Не танцую!
   - А меня в армию забирают, слыхала?
   - Ну и что?
   - А ты будешь меня ждать?
   - Тебя?
   - Ну...
   - Ну, буду.
   - А проводить к поезду придешь?
   - Ну, приду.
   - Честно?
   - Ну.
   - Одного слова мало, надо, чтоб на деле доказала!
   - Это еще как?
   - А вот пойдем к Кешке - он нам наколки сделает. Вот здесь, на руке. Тебе напишем -
   Паша, мне - Люда. Все будут знать! Я честно говорю! И помнить будем друг дружку,
   пока я служить буду! Я тебе писать буду! И ты мне пиши!
   - Ну, пошли. А Кешка за так не будет делать, ему бутылку надо!
   - У меня деньги есть! И бутылка. Пошли.
   Вернулся Павлик домой поздно. Мотя не спала, сидела за столом с какой-то женщиной. На столе пустая бутылка из-под водки и другая - наполовину полная. Накурено. Павлик сел за стол, смотрит на гостью. Мотя прослезилась:
   - Вот, Павлик, мама твоя родная нашлась, приехала...
   - Здравствуйте, мама.
   - Здравствуй, сынок, на-ка, выпей.
   Мотя внимательно присматривается к руке Павлика, всполошилась, когда Галя предложила ему выпить:
   - Что ты, что ты, он не пьет! Он не хочет эту гадость! Что у тебя с рукой? Поранился?
   - Не, наколка, Кешка сделал. Люда - написал!
   - Зачем - Люда?
   - Да девчонка меня ждать будет - Люда.
   - Это ж, какая Люда? Это не Людка, собачникова девка?
   - А при чем тут ее отец?
   - Галь, хоть ты скажи, выбрал ведь самую распоследнюю девку, про нее што только не говорят!
   - Не знаю я ваших дел...
   - Она хорошая, меня ждать обещалась!
   - Да с чего ты взял, что она ждать тебя будет?
   - Она тоже наколку сделала - Паша написала, тоже на руке, как и я.
   - Да ведь с ней никто не водится! Так таскают! У ней одно драное платьишко и в пир, и в мир, и в добры люди!
   - Я отслужу - заработаю, одену ее!
   Галя обвела пьяным взглядом комнату, Мотю, Павлика:
   - Че, ты, Мотька, орешь? Да пока служит - сколько воды утечет. Уеду я завтра.
   - Как? Да погоди, завтра Павлика будем провожать. Я думала, что ты насовсем приехала.
   - Чужое здесь все. Зря ехала. Мой сыночек был ма-а-а-ленький!
   - Заели вы мой век! - Мотя заплакала.
   - А не Павлик - был бы он у тебя, век? Тоже бы или в шахте завалило, или бы рыб кормила. Спасибо скажи, что жива.
   Павлик, пока женщины разговаривали, быстро поел и стал раздеваться:
   - Вы как хотите, а я спать буду!
   Провожал новобранцев весь поселок. На перроне поставили табурет для гармониста, усадили его, предварительно дав выпить и закусить. Парни и девушки, пританцовывая, поют частушки. Галя и Мотя сидят на скамейке у здания вокзала - ждут поезда. В стороне толпа людей. Все навеселе. Павлик стоит рядом с Людой, держит ее за руки.
   Галя обняла Мотю за плечи:
   - Прости, подруга, не могу я его видеть, - копия папаша, только еще пуза нет. Увидала вчера - захолонуло все. От ненависти. Понимаю - он ин при чем, а не могу ничего с собой поделать! Ты даже не знаешь, что он со мной сотворил! Я только ненавистью и жива была.
   - Так ты к нему ехала или к Павлику?
   - К нему!
   - Что ж, ты его убить, что ли, хотела?
   - Нет, я жить с ним хотела...
   - Ох! Галька! Куда ты теперь?
   - А куда глаза глядят. На зоне не пропала - на воле не пропаду!
   - Ты хоть дай о себе знать...
   - Жива буду - дам... Напишу.
   К перрону подали поезд. Пассажиры пошли на посадку. Женщины заголосили, прощаясь с сыновьями. В сопровождении всего персонала больницы появились Вера Владимировна и Лена, их вещи внесли в вагон, они вошли следом. Галя увидела их - узнала, но подойти не решилась. Вся злость, накопленная в многолетних мытарствах и страданиях, всколыхнулась в ней. Вместе с Павликом она вошла в вагон, предназначенный для призывников. Перед самым отходом поезда на перроне появились Иона с Айчурек. Иона занес вещи Айчурек в вагон, обнял ее и вышел. Мотя осталась на перроне и долго махала рукой вслед уходящему поезду.
   На пристани в райцентре собралось множество народа. Присутствовало все городское и партийное начальство. Ждали прибытие комсомольского десанта. Их баржа пришвартовалась ниже по течению, у угольного причала. Видно было, как они с серыми лицами, но оживленные и веселые, сходят на берег, строятся, чтобы организованно подойти к пассажирской пристани, где их торжественным маршем уже приготовился встречать духовой оркестр. У дебаркадера был пришвартован пассажирский пароход, но посадку пока задерживали. Пассажиры вынуждены были ждать в сквере недалеко от пристани. Вера Владимировна с Леной устроились на скамейке. Рядом с ними расположилась семья - мать с отцом и взрослый сын. Павлик нес чемодан Гали, чтобы устроить ее на скамейке, увидел парня с родителями, узнал в нем Сережу Ионычева, обрадовался, бросил чемодан и направился к нему, протягивая руку для приветствия:
   - Ну, здравствуй! Давно не видались!
   Сережа сделал вид, что не заметил ни Павлика, ни его протянутой руки, свои руки засунул в карманы брюк, стоит молча. Павлика это нисколько не смутило:
   - А меня в армию забирают! Служить буду в инженерных войсках! А ты тоже - в армию?
   Мама Сережи не вытерпела, ответила:
   - Нет, Сережа не годен к военной службе. Сережа едет поступать в политехнический институт! Окончил школу с золотой медалью!
   - Бракованный! Надо бы сначала в армию! Кто в армии не служил - тот не человек!
   - Ну, каждому своё! Инженеры нашей стране тоже нужны!
   - А у меня мать родная отыскалась! Схочу - после армии к ней поеду! Схочу - сюда вернусь! Вон стоит моя родная мамка! Вон, нарядная! Парторг на прииске звал вернуться, може, и вернусь. Меня девчонка ждать будет!
   Военный комиссар у пристани громко скомандовал построение. Павлик бегом бросился к призывникам. Галя, оставив чемодан у скамейки, последовала за ним. Сережина мама с возмущением обратилась к мужу:
   - Надо же, дурачок-дурачком, а в инженерные войска идет служить!
   - Лида, инженерные войска - не что иное, как стройбат. Его правильно определили на службу. Отмашет лопатой, а вернется с полноценным военным билетом. Поди, придерись! Дурачком не назовешь! Парторг его ждет! Парторг его выведет в люди - только держись народ! Только представь -- вот такой идиот пойдет по партийной линии! Не только дров -- бревен наломает! И всегда будет прав!
   - Да парторг-то, пока парторгом не стал, работником был никудышним. Только глотку драть и умел! Выбился в люди - горлом взял!
   - И подлостью! Он и директора бы свалил - только в райкоме его укоротили. Кто работать-то будет! Не ахти сюда хорошие люди по доброй воле едут! Посмотри на этих комсомольцев! У меня складывается впечатление, что половина из них - пятнадцатисуточники. А вторая половина - дураки-романтики.
   - Тише ты, услышит кто. И так у нас репутация подмочена. Еще навредим Сереже! Вон, скоро посадку объявят, пошли ближе.
   Призывников под звуки духового оркестра проводили на баржу. Только погрузились - баржа отчаливает. Народ на пристани машет призывникам, те машут провожающим, крики, слезы, смех.
   Колонна комсомольцев подошла к пристани, заиграл духовой оркестр. Все районное начальство построилось напротив них. Секретарь райкома партии вышел вперед, широко и радостно улыбнулся:
   - Здравствуйте, товарищи комсомольцы! Мне, первому секретарю райкома, выпала честь первым приветствовать вас на нашей земле!
   Комсомольцы дружно прокричали:
   - Ура-а-а!
   - Думаю, не напрасно я оставил все дела и пришел сюда! Вы откликнулись на призыв Коммунистической партии и Ленинского комсомола. Приехали сюда строить новую жизнь! И уверен - вы будете достойными сынами нашей Социалистической Родины! И достойными воспитанниками Ленинского комсомола! И оправдаете то высокое доверие, которое оказала вам наша родная Коммунистическая партия! Вы будете возрождать в районе добычу драгоценного металла шахтным способом!
   Комсомольцы снова дружно и радостно прокричали:
   - Ур-р-ра-а!
   - Не скрою - будет трудно! Кто боится трудностей - тот трус! Еще не поздно, можете сесть вот на этот пароход и уехать! А кто останется - станет героем забоя, стахановцем! Север - это проверка на прочность и на зрелость! Север не терпит слабаков! Ну что, есть среди вас такие!?
   Комсомольцы дружно ответили:
   - Не-е-е-ет!
   - Я так и знал, что сюда приехали лучшие из лучших! Я в вас не ошибся! Если у вас возникнут какие-либо вопросы - обращайтесь напрямую ко мне! Всегда помогу! Работать вы будете под руководством директора прииска - товарища Устинова! У вас еще будет время с ним познакомиться! Ну, а сейчас мы и проверим вас на прочность! Вот вам первое испытание - первый экзамен! Одновременно с вами пришли еще две баржи с продовольствием для прииска. Вам предстоит погрузить продовольствие вот в те вагоны, которые подогнали к угольному причалу. Ну что? Есть добровольцы?
   Комсомольцы дружно прокричали:
   - Мы все! Даешь вагоны!
   - Я так и знал! Вы все, как один. С комсомольским огоньком, с задором возьметесь за это дело! Комсомол не подведет! Вперед, комсомол! Даешь вагоны!
   Комсомольцы с восторгом прокричали: - Ур-р-ра-а-а! - и весело, с шутками пошли за своим вожаком и директором прииска снова к угольному причалу, куда уже причалила баржа. Складывают свои рюкзаки, сумки, чемоданы в одну кучу, начинают работать - таскать мешки и коробки, ящики с баржи в вагоны. Народ на пристани им аплодирует, оркестр играет.
   Пароход у дебаркадера дает гудок. Посадка закончилась быстро, и пароход отчалил от берега. Айчурек с вещами стоит на палубе, смотрит на работающих комсомольцев, по щекам текут слезы.
   Вера Владимировна и Лена тоже не пошли сразу занимать свою каюту - решили проститься с краем, где хлебнули так много горя. Лена внимательно всматривается в Айчурек:
   - Мама, если бы я верила в привидения, то сказала бы, что вижу его сейчас, средь бела дня. Посмотри внимательнее. Тебе не кажется, что есть большое сходство с...
   Лену перебивает подошедшая Галя. Она пьяна.
   - Что, суки, вот и свиделись на узкой дорожке! А ну, пойдем, я вам наркоз сделаю! А хочешь - операцию! Удавлю, гадину! В реку скину!
   Вера Владимировна узнала Галю, но не подала вида:
   - Женщина, вы пьяны! Пойдите в свою каюту и проспитесь!
   - На твои пила? Ты меня поила? Курва!
   На них обращают внимание. Подошел матрос, взял Галю за руку выше локтя и увел ее, протестующую, пытающуюся вырваться.
   Лена с грустью посмотрела ей вслед:
   - Как скверно. Без ложки дегтя и здесь не обошлось. У меня какое-то чувство нереальности того, что с нами сейчас происходит. Вот закрою глаза, потом открою - и снова поселок, лагерь... Даже не верится, что где-то есть другая жизнь. Без страха, без боли, без холода. Я хочу много-много тепла и света, и цветов...
   - Ты молода, у вас с Володей еще все это будет. Мы обязательно будем счастливы! Мы постараемся забыть весь этот кошмарный сон.
   Когда пристань и поселок скрылись из вида, к ним подошла Айчурек, приветливо улыбаясь:
   - Здравствуйте! Домой едете? Я - Аниська, Ионки-охотника жена, знаете?
   Вера Владимировна протянула ей руку:
   - Здравствуй, Анисья! Я рада тебя видеть. Как живешь? Ты счастлива? Тебе хорошо?
   - Хорошо живу! Муж хороший! Восемь детей!
   Лена уважительно посмотрела на нее и спросила:
   - Не боитесь в тайге с детьми?
   - Кого бояться?
   - Ну, звери разные...
   Айчурек рассмеялась - звери не трогают. В тайге не страшно! В тайге - хорошо!
   Вера Владимировна поинтересовалась:
   - Далеко едешь?
   - Далеко! Дело есть!
   По разбитой дороге, почти заросшей травой, шла Айчурек. За те годы, что ее не было здесь, почти ничего не изменилось. За спиной - город с пирамидальными тополями, впереди - горы. У нее в руках чемодан и мешок. На ней - сапоги, длинное платье, пиджак с подвернутыми рукавами и завязанный узлом платок на затылке. В волнении она подошла к родному, теперь полуразрушенному, кишлаку. Никого нет, у развалин ходят три курицы и петух. Айчурек озирается по сторонам, ставит чемодан на землю, кладет рядом мешок, садится на чемодан, утирает платком пот с лица, плачет, причитая:
   - Ташкия, Ташкия...
   Из одной уцелевшей кибитки вышла согнутая старуха-киргизка. На ней длинное платье с длинными рукавами, закатанными по локоть, бархатная вытертая безрукавка, сапоги в узконосых старых галошах, на голове платок. Вся одежда ветхая, изношенная. Старуха подошла к Айчурек, приложив одну руку козырьком к глазам, другую держит на пояснице за спиной. Женщины присматриваются друг к другу. Старуха концом головного платка протерла глаза, и неуверенно спросила:
   - Айчурек?
   Айчурек бросилась к старухе, обняла ее, заплакала:
   - Мама!
   Мать обнимает, ощупывает Айчурек, отстраняет от себя, всматривается в лицо, руки трясутся:
   - Айчурек! Моя дочка вернулась! Какая ты стала! Красавица! Где ты была так долго? Погоди, я сейчас чай приготовлю, ты проголодалась с дороги, устала, посиди.
   Она кинула охапку хвороста в углубление между сложенных трех больших камней, разожгла огонь, пошла в кибитку, откуда вынесла металлический закопченный кувшин, поставила его в огонь. Потом вынесла из кибитки заварочный чайник, металлическую баночку с чаем, поднос, завернутый в платок, ставит все на глиняную завалинку около кибитки, разворачивает. На подносе - сваренные в масле кусочки теста, хлеб, конфеты-подушечки, сухие кусочки брынзы. Айчурек выкладывает из мешка гостинцы. Когда вода в кувшине закипает - мать заваривает чай, приносит две пиалы. Садятся на завалинку рядом с подносом, начинают пить чай и есть. После того, как первая пиала чая была выпита, мать неторопливо начала беседу:
   - Где ты была все это время? Когда старый Чырак прибежал и рассказал, что случилось с тобой, к нам стали заходить люди - узнавать. Утешали, говорили, что все еще обойдется. Потом приехали на конях милиционеры, разговаривали с соседями. Увезли отца с собой. Потом Асенал вернулся. Его еще несколько раз вызывали в город. Люди стали нас сторониться. Перестали смотреть в глаза. Братьев твоих обходили стороной.
   - Мама, а где отец и братья? Почему ты здесь одна?
   - Твоего отца и братьев взяли на войну, они еще не вернулись.
   - Мама, война ведь давно кончилась?
   - Тебя раньше отца и братьев забрали, а ты только вот пришла. А с войны дорога еще длиннее. Скоро придут.
   - А откуда ты знаешь, что скоро придут?
   - Они письма мне писали, значит - придут. Я читать не умею, а попросить кого-нибудь - не смею. А почтальон придет - сунет в руки письмо и быстро убегает. Даже не прочитает. Я получу письмо - радуюсь. А людям опять не угодишь - они меня стали звать - Айна-дурочка.
   - Тебе никто ни одного письма не прочитал?
   - А кто прочитает? Все отвернулись от нас. Вот только военком приходил с русской женщиной. Военком сказал, что мой муж Асенал и мои сыновья - герои! Они даже чай у меня пили! Хорошие люди, никого не боятся! Военком одно письмо от Асенала взял. Сказал, что Асенал велел мне пенсию дать, потом приехал - вернул письмо.
   - Пенсию тебе дали?
   - Дали! Много денег!
   - Тебе сюда приносят пенсию?
   - Нет, я в город хожу. Там мне квартиру дали, когда всех отсюда переселяли. Вот ключ. Мать показала ключ, висящий у нее на шее, на веревочке. - Я в нужный день приду и жду, когда почтальон придет. Получу - плачу за квартиру в домком, и опять - сюда.
   - А почему ты не живешь там?
   - А вдруг Асенал или братья твои вернутся, а где меня искать будут? Вот ты пришла... Я тебе хорошее имя дала, вот ты и пришла! Ты - девушка-батыр!
   - Мама, а можно я прочитаю эти письма? Где они?
   Айна расстегнула безрукавку, достала из пришитого к изнанке кармана тряпичный сверток, развернула его и подала Айчурек письма. Айчурек внимательно смотрит на них, перебирает пять листочков, по щекам обильно потекли слезы.
   - Зачем ты плачешь? Читай!
   - Я прочитала... Мама, это не письма, это похоронки. Вот, везде написано - геройски погиб. Мама, их убили на войне. Всех! Они никогда не вернутся!
   Мать долго смотрела на Айчурек, осознавая сказанное, потом зашлась в беззвучном крике. Встала, шатаясь, пошла в сторону гор, простерла к ним руки, упала на колени, ударилась головой о землю, закричала в голос.
   С середины августа Иона начал каждое утро приходить на станцию к поезду. Садился на скамейку и ждал. Наконец, в конце месяца, ранним утром, из вагона пришедшего поезда, вместе с другими пассажирами, вышли Айчурек и Айна. Иона обнял женщин, метнулся в тайгу, вывел двух оленей. На одного оленя посадил Айну, на другого навьючил багаж, и все неторопливо двинулись в тайгу. На скамейке у вокзала, где сидел Иона, остались сидеть две девушки и два парня - комсомольцы. Около них вещи. В привокзальном буфете открыты окна. Там за столом сидят трое парней - тоже из комсомольцев, выпивают, закусывают, курят, поют:
   - Песня взывает домой.
   - Это с гольцами братва расстается.
   К сидящим на скамейке подходят комсомольский вожак и девушка. Вожак протягивает каждому по листку бумаги.
   - Вот вам ваши характеристики. Не надейтесь, ничего хорошего о вас я, к сожалению, написать не смог. За малодушие и дезертирство вас исключили из комсомола. Езжайте, куда хотите! Но учтите - худая слава пойдет за вами следом!
   Один из парней равнодушно ответил:
   - Ну что ж, пусть себе идет. А девушка в волнении выкрикнула:
   - Я в таких нечеловеческих условиях ни жить, ни работать не собираюсь!
   - Так ведь это временные трудности! Мы вместе все преодолеем!
   - Тебе хорошо преодолевать при конторе!
   - Ну, нельзя же всем при конторе работать! Мы приехали сюда работать в шахте! И потом, кто-то должен руководить... Меня партия назначила!
   - То-то ты ни разу в шахту не спустился! И дом себе хороший выбрал! В барак не пошел!
   - Это не дом, а штаб. Я просто живу при штабе, временно.
   - Устроился и живи, мы тоже жить хотим!
   - Нечего оправдывать тут свою трусость и слабодушие отговорками. Мы коммунизм строим! Мы первые! Нам потомки завидовать будут! Вот построим коммунизм - вас туда не пустят! Я лично вас не пущу!
   - Скажи, Апостол Петр нашелся! В рай нас не пустит! Ладно, мы сбоку постоим, позавидуем!
   - До чего же вы темные, как вас только в комсомол принимали! Так и проведете свою жизнь на обочине больших дел! Вы - паразиты на теле общества!
   - Ну ладно, здесь митинг не затевай. Вчера уже все сказал, мы все поняли. Прощай, не
   поминай лихом!
   - Ну, я пошел, у меня дела. А вы до отхода поезда подумайте. У вас еще есть время исправить ошибку в жизни. Придете, покаетесь, мы все простим. Мы зла не помним! И в комсомоле восстановим! И характеристики исправим! Не поздно еще стать настоящими людьми!
   Вожак перегнулся через подоконник в окно буфета:
   - А вы, друзья, не рано ли веселитесь? Как на работу пойдете?
   - Работа не Алитет - в горы не уйдет.
   - А нам в ночную! Имеем право отдохнуть!
   - Ну, отдыхайте! Только без глупостей! Смотрите! - и, обратившись к девушке:
   - И где только деньги берут? Ведь на руки не выдаем! Надо поставить вопрос на общем комсомольском собрании
   Галя возвращалась домой, в свою родную деревню. Подходила к околице и ничего не узнавала. Она помнила дома, утонувшие в зелени садов. Сейчас же избы покосились, деревья как кто выкосил. Плетни развалились, вдоль разбитой пыльной дороги рос бурьян. Унылую картину скрашивали только зеленеющие грядки огородов за избами. Колодцы были заколочены, над ними сиротливо торчали колодезные журавли. Родной дом был едва узнаваем, казался маленьким и кособоким. Во дворе у глиняной печки суетится старик, рядом с ним мальчик лет семи и совсем маленькая девочка. На печке стоит чугунок. В старике Галя с трудом узнала отца. Он оставил свои дела у печки, подошел к изгороди, внимательно вглядываясь в Галину:
   - Никак Галька? Явилась, не запылилась!
   - Почему ж не запылилась? Запылилась, дорога не близкая. Здравствуй.
   - Вот и отряхивай свою пыль в другом месте! А я тебя близ двора не пущу, курва!
   - Што ж ты так, папка, столько лет не видались...
   - Не видались, и еще бы столько не видались! И нет у тебя отца! Ты что ж думаешь, напаскудила - время спишет? А мать через тебя, через срам весь сразу после суда над тобой как вернулись домой - слегла, и уж больше не поднялась! Перед самой войной и померла, не вставаючи!
   - Я не знала...
   - А где ж тебе знать! Вон городская какая стала фря! Не подступись! Жила налегке, об отце с матерью и вспомнить некогда было! Легкую жизнь нашла!
   - Да, легче не бывает. А остальные где?
   - Федор и Василий на войне полегли, Колька в танкистах был, ранение было, в танке горел, вернулся - на груди свободного места не было - весь в орденах! Женился, вот дети его.
   - А где он сейчас?
   - А где ж ему быть? На работе. Уборочная. Жена дояркой, а он в эмтеесе. За пятнадцать километров отсюда. Когда есть попутка - домой наезжает.
   - Ну, а остальные?
   - А остальные - все вон на кладбище лежат. Кто в войну помер, кто сразу после, как от немца нас освободили. Немцы уходили - все потравили: воду, скот. И бруцеллез, и ящур, и тиф, и дизентерию - все оставили нам. Пока инфекционный госпиталь развернули, да класть туда стали, а уж полдеревни, почитай, выкосило. И нас не обошло.
   - А сады - немцы вырубили?
   - Че мелешь! Какие немцы! Сады мы сами после войны рубили. Рубили и плакали, плакали и рубили. Ведь налогом обложили кажный корень! Где ж уплотить все! А ты мне зубы-то не заговаривай! Все равно в дом не пущу! От тебя беда одна. Чуть не забыл! Про тебя тут эмтеесовский начальник спрашивал. Вскорости после войны. Он и сейчас там работает. Инвалид он.
   - Какой начальник?
   - Какой он начальник - у Кольки спрашивай, а он тобой интересовался.
   - А как он выглядит?
   - Да никак! Толстый, из себя не очень видный, на культе деревянной. Небось, какой хахаль твой?
   - Никакой не хахаль. Муж у меня примерно такой был до войны, только не инвалид.
   - Ну, вот и поезжай в эмтеес, посмотришь, може, определишься как.
   - Воды дай напиться, в горле спеклось...
   Отец вернулся к печке, зачерпнул из ведра около печки ковшом воды, вернулся к изгороди и протянул Гале через забор ковш:
   - На, пей.
   Галя жадно выпила всю воду, вернула ковш отцу:
   - Спасибо.
   - Не за что. Эмтеес-то знаешь где?
   - Где?
   - Овражки помнишь где? Ну, вот, а за ними при прямо на Нечаевку - там райцентр теперь, и эмтеес там.
   - Ну, до свидания, не поминайте лихом! - Галя в пояс картинно поклонилась отцу.
   - А чем же тебя поминать? Только лихом!
   Галя взяла в руки чемодан, большую сетку-авоську, дамскую сумочку и тяжело направилась обратно из деревни. По щекам обильно потекли слезы. Из изб вышли женщины, старики, ребятишки, все внимательно разглядывают Галю. Сначала идти было легко, но километра через три чемодан и набитая авоська стали невероятно тяжелы. Платье взмокло от пота. Галя остановилась среди поля, чемодан и авоську связала за ручки платком и перекинула через плечо. К вечеру она добралась до райцентра, нашла МТС. Привести себя в порядок было негде. И как была - босиком, так как ноги стерла туфлями, и поэтому сняла их, с грязными разводами от пота и слез на лице и шее, запыленными ногами, вошла в мастерские. Павла Петровича узнала сразу. Он стоял около токарного станка, рядом с ним стоял рабочий с какой-то деталью. Рабочий увидел Галю, посмотрел на нее. Павел Петрович оглянулся через плечо и остолбенел. Потом медленно повернулся и пошел к Гале, которая стояла, прислонившись к дверному косяку, и начала оседать. Когда Павел Петрович доковылял до нее, она сидела на полу. Подняла лицо, смотрит на Павла Петровича. На нем рубаха с закатанными по локоть рукавами, брючина заправлена в сапог, другая завернута под культю на деревянном протезе. По лицу Гали потекли слезы:
   - Не гони меня...
   Павел Петрович повернулся к рабочему:
   - Ко мне жена приехала. Я отлучусь, провожу ее домой.
   Потом наклонился, протянул руку Гале, поднял ее. Сам чуть не упал, еле удержал равновесие, Галя подхватила его, удержала.
   - Вот, совсем инвалид стал.- Поднял чемодан, авоську, направился к выходу. Галя попыталась забрать у него чемодан, он отстранил ее:
   - Иди уже. Вон, все плечи стерла, ноги сбила. Неси свой ридикюль.
   Они подошли к аккуратному деревянному домику с палисадником. Павел Петрович открыл калитку, пропустил Галю вперед, сам зашел следом, поставил вещи. Галя осмотрелась - много цветов, грядки с овощами, вишня, яблоня. В глубине двора с одной стороны сарай, с другой - банька.
   - Вот смотри, хозяйка, твои владения! Ну, как?
   - Хорошо!
   - Пошли в дом. Дождался дом хозяйки! Все самое необходимое я купил, а уж уют создавать, до ума доводить тебе. Я сейчас на работу. Приду, как освобожусь. Скоро не жди. Там в баньке вода теплая, помойся с дороги. Вот на кухне поешь, ложись спать. Умаялась. Что молчишь? Или не так что? Галина... Простишь ли когда? Не молчи, Галочка... Хоть что скажи.
   Галя зарыдала в голос, обняла Павла Петровича:
   - Мотька сказала - утонул ты. Свет померк! Сюда ехала - последняя надежда! Не верилось! Не должен ты сгинуть!
   - Какие волосы у тебя. Как пахнут! На фронте закрою глаза - все вспоминал, как мерку ты с меня снимала. Обжигало всего.
   - Иди на работу. Я тут управлюсь. Ну, ступай, дай я приду в себя.
   С работы Павел Петрович вернулся поздно. Галя спала. Он тихо, чтобы не разбудить ее, поужинал, постелил себе постель в горнице и провалился в сон. И приснилось ему, что стоит он двумя босыми ногами на земле. Холодные темно-фиолетовые, синие, белые вязкие струи подбираются к ногам, начинают закручиваться вокруг его тела воронкой, накрывают его с головой. Потом воронка взрывается, разлетается на части, разноцветные ошметки рассыпаются по сторонам и становятся женщинами - мерзлыми, заиндевевшими. Впереди них возникает Еремин. Все они двигаются в его сторону, сужая круг, а приблизившись, превращаются в фиолетовых свиней, Еремин превращается в белого тигра с синими полосами. Тигр прыгает, сбивает Павла Петровича с ног, повалив, вгрызается ему в сердце, свиньи дружно наваливаются на ногу, начинают рвать ее на части. Наверное, Павел Петрович кричал во сне, так как Галя проснулась, подбежала к нему, стала трясти за плечи, тереть ему ладонями уши:
   - Паша, Паша, проснись, что с тобой?
   Павел Петрович проснулся, приподнялся в постели, прислонившись спиной к стене:
   - Сердце... там на комоде таблетки, дай.
   Галя нашла таблетки, дала ему, он положил ее под язык, прикрыл глаза. Галя засуетилась: - Сейчас я тебе чаю свеженького, горяченького, сладенького приготовлю.
   - Погоди, не надо чаю. Сейчас отпустит.
   - Надорвал ты сердце на фронте! Война проклятая! Вон раненый как! Бедный ты мой!
   - Нет, Галина, война тут ни при чем. Это счастье мое, что я на фронт попал. Глаза у меня там открылись. Там ведь все просто - вот враг, вот я. Если я его не убью - он меня убьет. Враг страшный! А я, дурак, с бабами воевал, бабы враги были! Да какие они враги... Вина у каждой ничтожная была. А как они платили за нее! Муки какие терпели! Ну, какие они были враги - наши русские бабы? Галя, свой народ вражить - последнее дело. Все они за спиной у меня ходят! И утопшие, и усопшие! Врут попы, что ад за гробом! Ад - он со мной круглосуточно - не отпускает. Червем ест! Что бы я ни делал, они у меня перед глазами стоят. Вот где мука!
   - Ну что ты казнишь себя. Время такое было.
   - Нет! Время - оно всегда одинаковое. Солнце всходит и заходит, после весны - лето. Ничего не меняется. Нечего на время валить. Это мы такие были! Я. Понимаешь? Я - такой был! Жил как кутюк слепой, как в обмороке! Трусил, чего-то боялся. Где кричать надо было - молчал. А чего боялся? На фронте страшней было - не боялся!
   - Ой, Пашенька, не расходись, опять заболит! Давай я культю тебе разотру, мазь эта, да?
   Ты расскажи лучше - как спасся? Баржа тонула когда?
   - А что тут рассказывать. Начальник-то Еремина убил и остальные концы в воду решил. Боялся, что меня в крае расколют. Дал баржу самую маломерную и дырявую. Куда с такой оравой на ней! Буксир тащил. Сразу ясно было, что потонем. Спасти я никого не мог. Я на реке рос. Вспомнил, как отец меня учил - не спорь с рекой. Куда несет - туда и правь, не барахтайся. Вот погрузились мы на эту баржу. Часть женщин в трюме не поместилась - на палубе остались вместе с конвойными. Ветрено, холодно. Конвойные в шубы закутались, а бабы так стоят, сбились в кучку, песню затянули. Все радостные, веселые. А я сел на палубу, из карманов брюк все повынимал - документы, деньги, переложил все в карман гимнастерки, застегнул на пуговицу. Шинель снял, расстелил под собой. Сапоги снял, размотал портянки. Ремень расстегнул, снял, положил рядом. Конвойные смотрят на меня, как на дурака, но помалкивают. А я сижу - ноги растираю. Протащил буксир баржу совсем немного. За изгибом реки, где берег высокий, стала баржа тонуть. Паника поднялась. Из трюма женщины выбегают, по палубе мечутся, крик нестерпимый. На буксире трос обрубили. Я тихонько подошел к краю, с той стороны, где течение тянет. Дождался, пока баржа совсем не скрылась под водой, потом оттолкнулся от нее ногой, и понесло меня течение. От холодной воды даже дух перехватило, думал все - каюк мне, но руками греб к берегу. Сколько так плыл - не помню. Выбрался на берег - тело деревянное, руки, ноги чужие. Разделся догола, бегал, растирался, чуток отошел. Документы вынул, деньги, разложил на берегу, камнями прижал. Солнце пригрело. Отжал одежду и давай ее сушить - об валун колотить. Пока хлестал по валуну, даже жарко стало. Тунгус какой-то по реке шел на лодке, увидел меня - причалил. Попросил я его до порта меня сплавить, деньги предлагал, он денег не взял. Дал мне малахай свой меховой, унты и сплавил меня куда надо. Уже ночью пришли мы в порт. Вернул я тунгусу его вещи и пошел босиком, распоясанный прямиком в военкомат. Как вор крался по улицам. Утром пришел военком. Я ему, как на духу, все рассказал. Рисковал военком, но помог мне. Обмундирование нашли, одели, документы выправили, проездные - все честь честью. Я тишком на вокзал, в поезд - только меня и видели. Никто меня не хватился. И в части как-то пронесло. Главное, на рожон нигде не лезть, не привлекать к себе внимания. Вот так я и попал на фронт. Ранило меня уже в самом конце войны. Из госпиталя выписываться, а война уже кончилась. Хотел тебя разыскивать, но подумал и не стал. Пока тебя искал бы - меня самого бы нашли. Приехал я в твои родные края, устроился здесь. Так решил - ты жива будешь - вернешься, вот и встретимся. Видишь, так все и случилось.
   Пока Павел Петрович рассказывал историю своего чудесного спасения, Галя растирала мазью покрасневшую культю, потом взбила подушки, уложила на них Павла Петровича, накрыла его одеялом:
   - Вот, ложись удобнее. Что ты эту деревяшку носишь? Вон как трет. Давай, достанем тебе настоящий протез. Как у летчика. Тот две ноги потерял на фронте, а такие протезы достал, он на них и ходит, и танцует, и летает. Все тебе легче будет. Я сама займусь этим. А для твердости - тросточку красивую купим, опираться будешь. Еще как шикарно глядеться будешь!
   Павел Петрович закрыл глаза, слушает Галю, губы растянулись в блаженной улыбке, по щекам текут слезы. Галя обихаживает его как ребенка, вытирает ему слезы краешком одеяла и ладонями, гладит по голове, приговаривая:
   - Все прошло, все хорошо. Не казнись, все прошло, теперь хорошо жить будем. Все кончилось.
   Володя пришел на вокзал почти за час до прибытия поезда. Купил букет гладиолусов. Волновался, боялся, что Лена его не узнает. Утром, когда брился - внимательно всматривался в зеркало на свое отражение. За столько лет сильно постарел и изменился. Неизменными остались только глаза. Волосы поседели и поредели. Лицо осунулось и приобрело землисто-серый оттенок. Спина ссутулилась. Переживания все улетучились мгновенно, только увидел Лену и Веру Владимировну, выходивших из вагона. Лена его узнала тоже мгновенно. Застыла, глядя на мужа, и начала медленно падать прямой спиной на перрон. Володя подхватил ее, взял на руки. Вера Владимировна принялась приводить Лену в чувство.
   Вечером в комнате, которую Володя снимал у хозяйки, за накрытым к ужину столом, они рассказывали друг другу о своих злоключениях. Освободившись по амнистии, Володя вернулся в родной город. В их квартире жили совершенно чужие люди, которые ничего не знали ни о Лене, ни о Вере Владимировне. Повезло со старухами во дворе. Те вспомнили, что молодую арестовали следом за мужем, а мать ее - докторшу, сначала уплотнили, а потом и вовсе выселили из квартиры, а куда - не знают. В больнице, где работала Вера Владимировна, ему сказали, что она уволилась еще до войны, году в тридцать пятом, и следов ее никто не знает. Хорошо - встретился со старой санитаркой, она еще при Вере Владимировне работала. Та и рассказала, что доктор поехала на Север, вслед за дочерью, которую туда угнали. Так Володя нашел их. На завод его работать не взяли. Вера Владимировна спросила:
   - Володя, а почему тебя на завод не взяли? Ведь ты был хорошим специалистом. Чем они мотивировали?
   - Вакансий нет, вот чем они мотивировали. А на проходной висит список вакансий. Все требуются, требуются. Да и специалистом я когда-то, в прошлой жизни был, а сейчас время ушло - все по-новому.
   - Да ты бы быстро разобрался - что к чему!
   - Я-то, может, и разобрался, а они до сих пор не могут понять - что к чему. Не хотят они после лагеря брать на завод, вот и весь разговор.
   - Им в глаза тебе стыдно смотреть. С них хватит того, что посмотрели, когда ты вернулся, а так каждый день смотри.
   - Может быть, и так. Встретился я с тем, что донос на меня состряпал. Он меня увидел - затрясся весь, глаза забегали.
   - Ну, а ты что?
   - А что я - развернулся, ушел...
   Лена всплеснула руками:
   - Так ты ему ничего и не сказал?
   - А что ему скажешь? Что он - подлец? Так он и сам об этом лучше всех знает. Он и так наказан - живет с этим, пусть себе и дальше трясется.
   - Ну и как же ты устроился с работой? Как удалось?
   - А хозяйка, у которой я этот флигелек снимаю, посоветовала в КБО пойти. Это комбинат бытового обслуживания населения. Пришел, поговорил, и в тот же день приняли. Вот сейчас ремонтирую приемники, утюги. Холодильники, могу и часы. Короче, что несут - то и ремонтирую. Зарплата хорошая, да и помимо зарабатываю. Особенно, когда холодильник зовут посмотреть.
   При слове холодильник женщины вопросительно посмотрели на Володю:
   - Холодильник - это что такое?
   - Ну, это шкафчик такой для хранения продуктов - мясо, масло, ну, что угодно можно хранить - долго не портится. В розетку подключаешь, он холод вырабатывает. Трудно, но достать можно. Я куплю нам для хозяйства.
   - Нам о другом надо подумать, - перебила его Вера Владимировна. - Я так поняла - квартиры нам не вернуть. Хлопотать начнем, но это будет хождение по мукам. Пока у нас деньги есть, надо дом присмотреть и купить. Не дело по частным квартирам мотаться. Может, и детей вам Бог даст.
   Лена прижалась к мужу:
   - Как мы безнадежно отстали от жизни! Ничего не знаем! Мне надо на работу устраиваться. Вот переведу дух и пойду в райздрав.
   - Не ходи туда. Только время и нервы зря потратишь. С чиновниками говорить, что о стенку головой биться. Я все это уже прошел. Иди лучше сразу в больницу к главврачу. Там тебя скорее поймут. Толку больше будет.
   Отдохнув две недели, Лена принялась хлопотать насчет квартиры и работы. В горисполкоме ее принял заместитель. Долго вертел в руках документы, которые ему она подала, рассматривал их, потом вздохнул, развел руками:
   - Ну, что ж, гражданка Зелинская, пока ничем помочь не могу.
   - Я по ложному обвинению долго была гражданкой! Но теперь я - товарищ!
   - Ох, простите, товарищ Зелинская! Все равно у меня квартир нету! И я на вас ложные наветы не писал! Я вас в лагерь не сажал! Какие ко мне претензии? На учет мы вас возьмем. Ждите!
   - И сколько ждать?
   - Сколько придется - столько и будете ждать! Я вам из кармана квартиру не вытащу!
   - Я ведь не прошу чужого - мне мое верните!
   - Ну, вашу квартиру вам никто не вернет. Там люди живут, на законном основании. Ждите, я вам сказал! Заходите, узнавайте. Всего хорошего, я вас больше не задерживаю! Ко мне очередь на прием, всех принять надо. Не могу я с вами целый день из пустого в порожнее переливать! До свидания, товарищ, Зелинская!
   Главный врач больницы принял Лену приветливо. Вспомнил Веру Владимировну, как начинал работать после мединститута под ее руководством. Но когда зашел конкретный разговор о приеме на работу - замялся:
   - Я бы принял вас на работу с радостью...
   - А что мешает?
   - Видите ли, Елена Сергеевна, институт у вас не закончен - диплома нет. Даже медицинского училища диплома нет. А у меня на сто лет вперед все распланировано. Молодого специалиста пришлют - куда я его приму?
   - Но я ведь не молодой специалист, у меня большой опыт работы! Я знаю работу!
   - А я в этом ни секунды и не сомневаюсь! Я не хочу вас обидеть, но в стационар я могу вас принять только санитаркой, да и в поликлинику тоже. Штат укомплектован. Да меня никто и не поймет, если я без диплома специалиста приму. Поймите вы меня правильно. Единственно, куда можно вас принять фельдшером - это на "скорую". Там постоянная нехватка кадров. Поработаете, постараетесь за это время хоть на диплом медучилища сдать, а там видно будет. Хоть какую-нибудь бумажку о медицинском образовании раздобудьте. Времена ведь меняются. Мы не знаем, что завтра будет. Подумайте.
   - А что тут думать! Я так понимаю - выбора у меня нет. Я согласна.
   - А раз согласны - идите, оформляйтесь. Удачи! Вере Владимировне привет передавайте. Если ей что нужно - всегда готов помочь. До свидания.
   Вечером за ужином Лена рассказывала мужу и матери о результатах своих хлопот. Выслушав о предложении работать на "скорой", Вера Владимировна покачала головой:
   - На "скорой", Леночка, очень тяжело работать. Бывает, смена хорошо пройдет, спокойно. А бывает - не только чаю, воды попить некогда.
   Лена собралась с духом и выпалила:
   - Я думаю, что не долго буду на "скорой" работать. Только до декрета.
   Володя расплылся в счастливой улыбке:
   - Леночка! А с тобой ничего не случится? Все-таки не молоденькая, вдруг какое осложнение.
   - А я на что? Хоть и стара уже, но за внучку и дочку постою!
   - А почему вы, теща, внучку пророчите, может, внук будет?
   - А кто бы ни был! Все равно не дам пропасть никому! Не переживай, папаша.
   Лена сказала со вздохом:
   - Вот только квартиру нам к тому времени не вернут.
   - А вернут ли ее вообще? Я ходил по инстанциям - понял, что надеяться и рассчитывать надо только на себя.
   - Ни на кого мы не будем надеяться. Я сегодня ходила по улицам, здесь на окраине три дома продаются. Один мне понравился. Денег у нас хватит - еще останутся. Пошли, завтра посмотрим все вместе, может быть, и купим сразу. Там нам хорошо будет. Никому я не верю, ни от кого ничего не жду. А ходить, искать справедливости, просить - все это только ненужная суета.
   Володя шутливо добавил:
   - И томление духа.
   Лена вздохнула:
   - Значит, наша судьба теперь - жить на обочине.
   Володя обнял жену:
   - Леночка, обочина и окраина - две большие разницы. На окраине - воздух чище! А до обочины мы никогда не скатимся! Какие нас жернова мололи! А мы выжили, потому что себя не потеряли, людьми остались.
   Вера Владимировна всплакнула:
   - Верно, но какой ценой! Цена неизмерима!
   - Мама, не терзайся, забудь про цену, все прошло! Все теперь будет замечательно!
   - Разве такое забудешь...
   - Ну ладно, тогда спрячем все далеко, как хлам - на чердак! Дом купим, а во дворе мы картошку сажать не будем, а только цветы и клубнику! Я хочу море цветов!
   - Как скажешь. Может, ребенок ваш счастливее будет. Вроде, жизнь налаживается.
   - Обязательно будет!
   Володя скептически посмотрел на женщин:
   - Должен быть счастлив, если только мы ему сумеем объяснить - в какой стране он родился. Надо помнить, как "Отче Наш", в какой стране мы живем.
   После службы в армии Павлик возвращался в родные края. Возвращался с комфортом, на рейсовом пассажирском пароходе. Пока шли по реке, познакомился с парнем, живущим в райцентре. Тот рассказывал невероятные вещи. Оказывается, пока Павлик служил, произошли большие перемены. Когда-то давно в этих краях проводил изыскания знаменитый геолог Обручев. Он предположил здесь богатейшие месторождения золота. Позднейшие изыскания советских геологов подтвердили возможность промышленной добычи драгоценного металла. И работа началась. В короткий срок была построена гидроэлектростанция на одном из притоков реки. Недалеко от райцентра построили взлетно-посадочную полосу, здание аэровокзала и жилые дома для авиаотряда. На приисках появилось множество тяжелой техники - бульдозеры, экскаваторы, гидромониторы. Увеличился дражный флот. Трудно было найти в тайге речушку, не изрытую дражными ковшами. В самом поселке появились многоквартирные дома, магазины, ресторан, кинотеатр, новый Дом культуры. Население района увеличилось в три раза за счет строителей, авиаторов, рабочих приисков. Безвозвратно ушли в прошлое одинокие старатели, намывавшие золотой песок деревянными лотками. Жизнь резко изменилась.
   До дальнего прииска Павлик добрался на попутной машине. И сразу явился в контору, в кабинет парторга. Перед дверью одернул гимнастерку, протер тряпкой пыль на сапогах, постучал, вошел в кабинет и браво отрапортовал:
   - Здравия желаю, товарищ парторг! Демобилизованный рядовой Павел Голуб прибыл в ваше распоряжение!
   Парторг расплылся в довольной улыбке, встал, обнял Павлика:
   - Ай, да молодец! Ай, да Павлик! Молодец! Вернулся! Вот и смена мне будет!
   - Я в армии в партию вступил! Я теперь коммунист!
   - А вот это ты, действительно, молодец! Теперь садись, подумаем, как тебе дальше быть. Ты сколько классов в школе окончил?
   - Семилетка у меня.
   - Маловато для нынешнего времени. В райцентре открыли горный техникум - поступишь туда на заочное отделение. С этим я тебе помогу. Тебе ведь, главное - корочки заиметь. Мы тебе направление от райкома туда дадим. Выучат - никуда не денутся! До армии ты где работал?
   - В хозяйственном отделе. Зимой печки топил, а в остальное время - так, подсобным был.
   - Рабочая косточка, значит. Но это не годится. Тебе надо подходящую биографию вновь создавать. Для начала - пойдешь на шахту, ту, где комсомольский десант работает, до зимы там покрутишься, а там - видно будет. Держись за партию - с партией не пропадешь! Найдем тебе применение. Зарекомендуй себя, постарайся.
   От парторга Павлик собрался идти к Людке, но никуда идти не пришлось. Она нашлась сразу, в конторе прииска - мыла полы. Увидев Павлика, выходившего из кабинета парторга, бросила тряпку на пол и вытерла руки о подол платья.
   - Здравствуй. Ты ждала меня?
   - Ждала, как обещалась.
   - А здесь что делаешь?
   - Вот, работаю уборщицей.
   - Заканчивай работу, я тебя на улице подожду.
   Слухи в поселке разносятся мгновенно. Мотя была на работе, когда ей сообщили, что вернулся Павлик. Как только стало возможным, Мотя ушла с тяжелой работы на прииске и устроилась в больницу санитаркой. Она скинула белый халат, косынку и побежала искать Павлика. Нашла его сидящим на скамейке около конторы прииска.
   - Павлик, родной мой, здравствуй, сынок! Что ж ты, как бездомный какой, сидишь тут? Пойдем домой! Устал с дороги! Голодный, поди! Что ж ты первым делом к матери не пришел?
   Павлик отстранил от себя Мотю:
   - Мотя, вы мне не мать, а я вам не сынок. У меня есть настоящая мать. А вы мне чужой человек. Я здесь невесту свою жду. И дом наш будет в комсомольском десанте. И не надо здесь кричать и причитать.
   Мотя остолбенела. Она вглядывалась в лицо Павлика, пытаясь разглядеть на нем обиду или злость. Но ничего, кроме равнодушия не было.
   - Сынок, Павлик, или я тебя чем обидела невзначай?
   - Ничем вы меня не обидели. Просто - что было, то прошло. Сейчас у меня новая биография. До свидания.
   Мотя не помнила, как дошла до больницы, как там весь персонал приводил ее в чувство. Очнулась она не санитаркой, а пациенткой, лежащей на койке, под системой, над ней склонилась медсестра:
   - Мотя, как ты нас напугала, что с тобой случилось? Ни с того, ни с сего - свалилась. Инфаркт у тебя.
   А Павлик дождался, когда Людка закончит работу, пошел с ней в ее барак, где она собрала в узелок свои нехитрые пожитки, и вместе они направились по просеке к месту дислокации комсомольского десанта, который располагался в бывшем лагере для заключенных.
   Внешне в бывшем лагере ничего не изменилось. Исчезла только колючая проволока, которая обрамляла забор. Ворота открыты настежь, из них строем выходили комсомольцы и комсомолки, одетые в кирзовые сапоги, телогрейки, серые робы. Шли они на работу в шахту, во вторую смену. Рядом с колонной бежит комсомольский вожак:
  
  
  
  
  
  
   - Вы комсомольцы, или неорганизованное стадо баранов! А ну-ка песню запевай! Бодрее!
   Комсомольцы подтянулись, шаги зазвучали по просеке четче, запели песню - Дан приказ - ему на Запад, ей в другую сторону... На некотором отдалении от лагеря песня стихла, кирзовые сапоги зашаркали по просеке, и весь комсомольский отряд стал походить на большую серую гремучую гусеницу.
   Переждав, пока пройдет колонна комсомольцев, Павел и Людмила подошли к вожаку. Павел протянул ему руку для приветствия, представился -
   - Демобилизованный рядовой Павел Голуб.
   Вожак пожал протянутую руку и недоуменно посмотрел на него -
   - Вы зачем сюда?
   - Вот, демобилизовался. Решил, что мое место здесь, с комсомолом. Да и парторг на прииске посоветовал к вам.
   - Ты комсомолец?
   - Я член партии. Коммунист!
   - О! Это хорошо! Люди нам нужны. А девушка?
   - Это Людмила - невеста моя. Ждала меня из армии. Мы поженимся. Вместе жить будем.
   - Для женатиков у нас отдельный барак. Сразу там и устраивайтесь. А свадьбу мы вам комсомольскую сыграем! По всем статьям! Добро пожаловать!
   Для Ионы наступило тревожное время. По тайге пошли геологи. Ладно бы вообще по тайге, они пошли по его угодьям. Вездеход, похожий на танк, с прицепленным к нему вагончиком на полозьях, обезобразил землю, уничтожил ягодники, грибницы. Зверь от шума и грохота ушел. Тайга и ее обитатели не любят шума. Где теперь и на кого охотиться? Как кормить семью? А семья Ионы прибывала, каждый год Айчурек приносила ему сына. И в этот день Иона ушел из дома в тайгу со старшими сыновьями, чтобы не путаться под ногами у женщин - Айчурек должна была рожать. Изуродованные тяжелой техникой места, где Иона знал каждый кустик, вызывали жалость, обиду на бесцеремонных людей, посмевших так поступать. Сегодня он решил выяснить отношения с непрошенными гостями - приготовили ружья, как для большой охоты. Когда подошли к вездеходу - там никого не было. Людей они нашли немного в стороне, у небольшой речушки - четверо мужчин в парусиновой одежде, с рюкзаками за спиной. Иона и сыновья притаились, и стали наблюдать за чужаками. Один - наверное, начальник, стоит, ничего не делает, держит в одной руке планшет, на котором лежит карта, в другой руке держит компас, смотрит на него, и что-то говорит человеку с рулеткой, который меряет землю, и на определенном расстоянии делает на ней заметки. Двое других маленькими лопатками копают землю, там, где сделаны отметки, из выкопанных ямок они набирают земли и складывают ее в парусиновые мешочки. Тот, что по определению Ионы, был начальником, пишет что-то в маленьком блокноте, отрывает листок, дает его тем, что копают, они кладут листок в мешочек, завязывают, и складывают мешочек в рюкзак. Иона решил, что их занятие смешное и бесполезное, поэтому дал жестом команду сыновьям оставаться на месте, сам с ружьем наизготовку, вышел к чужакам -
   - Зачем моя угодья пришла? Зачем тайга портила? Уходи, давай! Уходи, стрелять буду!
   Чужаки оставили свою работу, все четверо подняли руки вверх, и весело рассмеялись. Тот, что начальник, сделал несколько шагов с поднятыми вверх руками, навстречу Ионе -
   - Так вот какой ты, Иона! А мы тебя давно ждем. Начальник твой - Рукосуев, охотовед, сказал, что ты непременно к нам придешь. Он посылку тебе передал с нами. Знаешь Рукосуева?
   - Ага, знаешь. Ты зачем сюда пришла? Это моя угодья! Уходи!
   - Нам Рукосуев так и сказал, что это твои угодья. Твои - так твои. Мы на них не претендуем. Мы съемку сделаем, и уйдем. А вот те, что придут за нами - те тебя потревожат. Придется тебе менять стоянку и угодья.
   - У меня нет стоянка. У меня дом есть!
   Геологи опустили руки, подошли ближе. Иона опустил ружье.
   - А где твой дом? - Начальник подошел к Ионе, протянул ему карту - Вот, смотри, карта. Вот здесь поселок. Вот - Север, вот - Юг. Вот, видишь, точка, мы сейчас здесь стоим. А твой дом где? Ты понимаешь карту?
   - Не понимаешь. Дай смотреть.
   Иона взял карту и стал внимательно ее разглядывать -
   - Зачем такая карта?
   - Геологи мы. Без карты нам никак нельзя. На ней все твои угодья, как на ладони. Вот речка. Разбираешься? Нашел, где дом твой?
   Иона аккуратно свернул карту, вернул ее начальнику -
   - Где посылка? Давай!
   - А она там, в вагончике осталась, не будем же мы такую тяжесть лишнюю с собой таскать. У нас итак, видишь, какие рюкзаки тяжелые. Ну, что мужики, пошли обедать? Пойдем, Иона с нами - отдадим тебе посылку.
   Иона подал знак сыновьям, те вышли из кустов с ружьями наизготовку. Все направились к вездеходу.
   - Э, да он не один к нам пожаловал. Вон, какая засада у него!
   - Одному ему с нами не сладить, побоялся.
   - Снайпер он, с кем хочешь - сладит.
   - В кустах, наверное, еще кто-нибудь есть - хоронятся.
   - Да, вот так, перестреляют нас тут, как воробьев.
   - Что, он, дурак? Зря палить не станет.
   Подошли к вездеходу. Начальник зашел в вагончик и вынес из него объемистый пакет, передал его Ионе. Иона развернул, посмотрел, снова завернул.
   - Спасибо, мне ходить не надо. Давай, покажи карта!
   Начальник подал Ионе карту, тот посмотрел на нее, потом ткнул пальцем в точку на карте - Ты здесь стоишь?
   - Да, точно! Разобрался, ты, Иона, в карте!
   - Моя дом здесь...
   Геологи сгрудились вокруг карты -
   - А ну, где он показал?
   - Да, не повезло тебе, брат.
   - Зачем не повезло?
   - Да на золоте твой дом стоит. Как царь Соломон сидишь на богатстве!
   - А смотрите! Ни розы ветров, ни нивелира не знает, а дом стоит так, что и архитектор не каждый так поставит!
   - Живут в тайге, знают ее секреты. По природе ориентируются. Он вон, как лось, тайгу меряет без всякого компаса, а мы пойдем - заплутаем.
   - Начальник, говори, что будет Ионке?
   - А то и будет тебе, Ионка, что через несколько лет, в недалеком будущем - искать тебе новое пристанище. Уберут тебя с этого места, золото добывать будут. Откочевывать тебе надо.
   - Куда? Некуда! Везде золото!
   - Ну, вот. Ты пользовался угодьями, теперь государство будет пользоваться. Государству золото необходимо - это народное богатство.
   - Зачем золото! Ешь, пей золото! Голодный будешь! Сдохнешь!
   - А государство и накормит народ и напоит народ на это золото. Государству хорошо!
   - Зачем государству хорошо - когда Ионке плохо?
   - А кто сказал, что тебе плохо будет? У тебя семья большая?
   - Есть маленько...
   - Ну, сколько человек?
   - Есть маленько...
   - Понятно. Ты, Иона, когда тебя переселять будут, не соглашайся всей своей хеброй в одну квартиру идти. Требуй, как положено, Здесь твое право.
   - А что, дети твои в школу пойдут, учиться будут, людьми станут. Какие дороги открываются!
   - Какой дорога? Мы люди леса. Дед мой, отец мой, я - окотники, тайга живем. Пропадать будем в городе.
   - Советская власть никому не даст пропасть. Каждому человеку дело и место найдется!
   - Ионка в поселке был. Тунгус - окотник был. Теперь пьяный валяется. Сам видел.
   - Иона, мы обедать будем. Садись с нами - зови своих.
   - Нет, начальник, идти нада.
   - Ну, будь здоров, Иона, может, еще встретимся. Ты не забудь, что я тебе про переселение сказал!
   - Ага, не забудь.
   У ворот дома Иону встретила вся многочисленная семья. Из дома вышли Айна и молодая тунгуска. Айна и плачет, и смеется. Тунгуска подбежала к Ионе, схватила его за руку и потащила в дом -
   - Иди скорей! Аниська двоих принесла! Мальчик и девочка!
   В доме чисто вымыто. Пахнет травами. Айчурек лежит на лавке, рядом с ней - два спеленатых младенца. Иона посмотрел на них, потом на жену -
   - Где дочка?
   Айчурек показала рукой. Иона взял ребенка на руки, внимательно рассматривает -
   - Хорошая девка!
   - Узнал, кто пришел? Зачем пришел?
   - Геологи пришли. Нашли золото. Карта показывала. Наш дом убирать будут.
   - А куда мы пойдем, где жить будем?
   - Угодья не будет. Район жить пойдем. Квартира давать будет государство.
   - Без тайги, как жить будем? Бедные мои дети! Зачем родились? Пропадут в городе? Что делать будут?
   - В школе учить будут. Беда пришла! Дочка - Анька будет, а сын - Сашка.
   - А где книжка с именами, какой день сегодня?
   - Плохой день!
   - Я только сыновей тебе приносила. Дочку хотел. Дочку принесла - беда пришла!
   А в приисковом поселке случилось событие, которое всех поразило. Весь народ дружно решил, что такое случается только в сказках, а в настоящей жизни не бывает, но вот случилось же... А случилось то, что Мотю разыскали ее родные дети и приехали в поселок. На свое счастье она лежала в больнице, поэтому встреча с детьми произошла под контролем врача, и ничего страшного с Мотей не случилось. Несмотря на то, что ее напичкали успокоительными лекарствами, приготовили к встрече с детьми предварительным разговором, увидев молодых мужчину и женщину, Мотя зашлась криком, а потом залилась слезами. Плакала она впервые за долгие годы. Пока мучилась в тюрьме, потом в лагере, потом на прииске - она не проронила ни одной слезинки, а здесь прорвало. И со слезами ушло все пережитое, все обиды забылись. Наступала новая, прекрасная жизнь со своими родными детьми, увидеть которых Матрена даже и не мечтала. А с детьми случилось вот что. Когда отца похоронили, а мать арестовали - детей определили в детдом. Там они долго не задержались. Смышленые, симпатичные малыши пришлись по душе бездетной поварихе детдома. Они с мужем их усыновили, и уехали жить в другой город. Дети росли в любви и заботе, но война разрушила счастливую жизнь. Отец ушел на фронт и не вернулся, дети с матерью хлебнули лиха оккупации, послевоенной разрухи, нужды. Постепенно жизнь наладилась. А два года назад их мать тяжело заболела, и незадолго перед смертью рассказала им правду про их настоящих родителей. Похоронив приемную мать, дети стали искать родную, пусть убийцу, пусть злодейку, но все же их мать. Когда вошли в больничную палату - увидели совсем не ту женщину, которую рисовало их воображение. На больничной койке лежала худенькая старая женщина, с большими натруженными руками - мать. Сострадание, любовь, жалость стерли надуманный образ угрюмой убийцы. Дети поплакали вместе с матерью, а потом решили, что как только она поправится, увезут ее с собой на Большую землю. Им предстояла спокойная, счастливая жизнь.
   Павлика с Людой поселили в бараке для семейных. Ничего с лагерного времени в нем не изменилось. Те же нары, та же большая печь около входа в барак. Только между нарами натянуты разноцветные занавески, отделявшие маленькое семейное пространство от чужих глаз. К постоянному неистребимому запаху просыхающих портянок, сапог, валенок, рабочей одежды, добавились запахи еды, детских пеленок. Людка освоила отведенное им пространство мгновенно. Сбегала к коменданту, получила два комплекта постельного белья, застелила постели на нарах, накрыла табурет, стоящий в проходе между нарами, платком, и разложила на нем свою расческу, мыло, зеркальце и бритвенные принадлежности Павлика. Семейная жизнь началась.
   Павлика приняли в комсомольскую бригаду и определили на работу в шахту. Он принял эту работу с радостью, но, отработав несколько смен, покатав груженую породой тачку, полностью в таком героическом труде разочаровался. Пришел к парторгу, и заявил ему, что не о такой жизни он мечтал, вступая в партию, и что он, как коммунист, заслуживает лучшей участи. Парторг с ним полностью согласился, и попросил его отработать на шахте до ноября, когда наступит отчетно-перевыборное время. И поработать не просто так, а ударно, чтобы ему не стыдно было выдвигать молодого коммуниста. Павлик успокоился, принял совет парторга как руководство к действию, и действительно, выбился в передовики. О нем заговорили, как о лучшем горняке.
   Со свадьбой тянуть не стали. Через месяц после поступления в комсомольский отряд, в воскресенье Павлик и Людмила зарегистрировали брак в сельсовете, в торжественной обстановке. Свидетелями при регистрации были - сам комсомольский вожак и девушка из отряда. Павлик был в солдатской форме, а Люда в новом белом платье и новых босоножках. Из сельсовета в лагерь их повезли на директорском "бобике". У ворот лагеря их встретили хлебом-солью и после положенных приветствий и пожеланий, молодые вслед за парторгом и комсомольским вожаком прошли за территорию лагеря, где были похоронены комсомольцы, погибшие на трудовом фронте. Кладбище разделяла на две части довольно широкая и длинная аллея, в конце которой стоял небольшой обелиск из мраморной крошки, вершину которого венчал большой комсомольский значок, отлитый из металла. Молодые подошли к обелиску, положили к нему цветы и приготовленный заранее венок. Комсомольцы выстроились вдоль аллеи. Комсомольский вожак произнес речь -
   - Товарищи! Сегодня у нас радостный и торжественный день! Сегодня родилась новая советская семья, ячейка общества. Мы желаем молодоженам здоровья, успехов в труде, и общественной работе, на благо процветания нашего советского общества! И вот, перед лицом наших погибших товарищей, мы торжественно клянемся помнить их, помнить их дело, ради которого они погибли, продолжать это дело, чтобы доказать, что смерть их не была напрасной! Спите спокойно, дорогие товарищи! Ваше дело не погибло вместе с вами! Есть комсомольцы, готовые заступить на место павшего бойца, подхватить его знамя! Вечная вам память, дорогие товарищи! Ура!
   Комсомольцы трижды хором проговорили громко "ура". На этом торжественный митинг закончился и все двинулись в столовую, где были накрыты праздничные столы. Перед застольем молодым вручили подарки - новенький керогаз и два венских стула - небывалая роскошь.
   В ноябре, когда подвели производственные итоги, прошло отчетно-перевыборное партийное собрание. На собрании присутствовали представители райкома партии. Когда речь зашла о должности председателя народного контроля, слово взял парторг прииска, и предложил на эту должность кандидатуру молодого коммуниста, передовика производства - Павла Голуба. За кандидатуру Павла Голуба проголосовали единогласно. С этого голосования и началась новая жизнь Павла Павловича. При такой должности жить в семейном бараке комсомольского отряда не годилось. Павлу Павловичу предоставили однокомнатную квартиру в новом двенадцатиквартирном доме, куда он с супругой и въехал. Из барака Люда забрала только керогаз и венские стулья, подаренные на свадьбу. Люда уволилась с работы - не дело супруге такого начальника мыть полы в конторе, и пока не было подходящей работы, занималась домашним хозяйством и обустраивала новую квартиру. Как-то вечером, перед ужином к ним зашла соседка. Только она собралась бесцеремонно усесться на стул, как Люда этот стул убрала, демонстративно отставила в сторону, скрестила на груди руки и вежливо спросила -
   - Вам чего надо?
   Соседка смутилась, сказала, что просто так зашла, по-соседски, извинилась и ушла. Павлик недоуменно посмотрел на жену -
   - Ты че ей сесть не дала?
   - Еще чего не хватало! Буду я всякому простолюдью венские стулья подавать!
   Поздравить с новосельем, новой должностью, и заодно попрощаться, зашел парторг прииска. Только теперь он был бывший парторг. На том собрании, где избрали Павлика на должность, парторг попросил отпустить его на пенсию по старости и по состоянию здоровья. Он побил все рекорды на прииске, проработал почти до семидесяти лет. Шесть лет назад вышел на пенсию директор прииска, с которым парторг проработал все военное время. Теперь пришла его очередь - уйти на покой. И не надо дожидаться, как в прежние времена, навигации - сел в самолет - несколько часов и ты на Большой земле. Парторг, хоть и бывший, был встречен радушно. Люда собрала на стол угощенье, вскипятила чайник, заварила свежий чай. За чаем, в несуетной обстановке, Павлик высказал парторгу свои сомнения -
   - Я пришел вот в кабинет, а с чего начинать - не знаю.
   - На новом месте всегда так. Ты, главное, не тушуйся. Не робей. Газету "Правда" читай. Там вся политика партии, все в передовице написано. Так что основное руководство у тебя есть. По работе твоей инструкции имеются, посмотри там, в кабинете все должно быть. Почитай внимательно. Протоколы предыдущие почитай. Память у тебя хорошая.
   А люди пойдут, дела появятся. К жалобам внимательно относись, рассматривай дотошно. И не стесняйся лишний раз посоветоваться со старшими товарищами. Райком не за горами. Наезжай туда почаще, примелькайся там, будь на виду, глядишь, заметят тебя и к себе возьмут, расти будешь. В техникум тебя приняли?
   - Приняли. На сессию скоро поеду.
   - Техникум обязательно закончи. Получи диплом. А там и партшколу осилишь. Не боги горшки обжигают. Все у тебя получится. Главное, будь партии верен, следуй всегда ее курсом. Партия тебе все даст, если ты служить ей будешь верой и правдой. Хорошая жизнь начинается, все дороги перед тобой открыты. Ты свою дорогу выбрал, вот и иди по ней.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"