Проснулся Фёдор до звонка будильника. Сонно поморгав глазами, он приподнял голову, чтобы глянуть на будильник и застонал, ощутив тупую боль в затылке. Было начало восьмого. Он опустил голову на подушку, намереваясь ещё немного подремать, и тут же открыл глаза: над головой вначале взвизгнул, а после, взвывая, деловито постукивая на низких частотах, забурчал перфоратор, ― понятна стала причина головной боли.
"Сволочь, сволочь, сволочь, сволочь, ― сжимая кулаки, прошептал Фёдор. ― Не выходных, ни праздников, ни будней! Сволочь редкостная, дебил! Второй год долбит стены, когда приспичит, никому не открывает дверь, падла, неуловимый Джо".
Не посмотрев на пустую половину кровати, на которой должна была лежать жена, он резко поднялся, сел на край кровати и пошарил ногами по полу, ища тапочки. Нашёл левый, ― правого не было. "Харли, кто ещё? ― мелькнуло в голове. В одном тапочке он вышел в прихожую. Бульдожка Харли лежал у входной двери, положив морду на обсосанный тапочек. "Ну, и обсос же ты, Девидсон", ― произнёс Фёдор, испытывая приступ отвращения к собаке.
В туалете он прихлопнул таракана, подумав, что и тараканам приходится уже спасаться от перфоратора. В ванной его ждал очередной заряд раздражения: кто-то (кто, как не Дениска!) оставил рычаг смесителя в положении "душ" и его обкатило горячей водой.
Мрачнея, он почистил зубы и, пройдя к кухне, стал в дверном проёме. Жена кормила сына. Ни она, ни Денис с ним не поздоровались. Сын смотрел на стену в телевизор, где бесновались какие-то рогатые чудища, жена варила кашу.
― Денис, я тебе сколько раз говорил, чтобы ты душ переключал? ― строго сказал Фёдор.
― Не кричи, ― сказала жена.
― Я не кричу, я чуть не обварился...
― Что у тебя за манера открывать сначала горячую воду?
― А какую нужно первой открывать? ― стал закипать Фёдор. Над потолком, застучал перфоратор. "Дебил",― прошептал сквозь зубы Фёдор, взглянув с ненавистью на потолок, и быстро проговорил:
― Типа, холодную будет правильно вначале открывать?
― Типа, правильно уразумел, ― сказала жена и, неожиданно, швырнув полотенце на буфет, закричала: " Ты ребёнком совсем перестал заниматься, Фёдор".
Фёдор глянул на Дениса, вяло прожёвывающего сосиску, повернулся к жене:
― Что?
― Да то! Опять! Он всю ночь, наверное, под одеялом в помойке ковырялся. Вон, видишь, спит на ходу. Какая учёба ему в голову полезет! Слямзил наш ноутбук, когда мы заснули. Под утро, наверное, обессилел, бросил его на полу, программы забыл закрыть. Полюбуйся, что его интересует.
Фёдор сел на табурет, уставился в экран ноутбука, быстро пробегая по клавишам. Когда оторвал взгляд от экрана, ошарашенно произнёс: "Твою..."
― И твою, и мою и эту, как её...матерь мира, ― кивнула головой жена.
― Как пароль узнал? ― повернулся к сыну Фёдор.
― Взломал, ― ответила за сына жена, ― они сейчас все хакеры.
― Пароль хорошо запомнил, Денис? ― еле сдерживаясь, спросил у сына Фёдор.
― Запомнил, ― буркнул мальчик.
― Ну, и какой?
― Маркополо.
― Кто это, знаешь?
― Герой какой-то.
― Герой ― попа с дырой! ― закричал Фёдор. ― Вот это видел? Он ткнул под нос сыну кукиш:
― Вот новый пароль. Хорошо его запомни. Месяц без компа. Мобилу свою навороченную отдаёшь маме, поживёшь без ютуба. Будешь на связи с моим старым "Nokia". Два месяца без Мак Дональдса, четыре воскресенья без кинотеатра, читаешь "Три мушкетёра" и "Двадцать лет спустя" по пять глав в день, отжимаешься от пола на десять отжимов больше...
― Папа... в глазах Дениса стояли слёзы.
― Ты на досуге ещё посмотри, в какие он игры играет, ― устало произнесла жена.
― Мама ... прошептал Денис.
― На двадцать отжимов больше, ― взревел Фёдор. ― Стервец!
Фёдор вышел в прихожую и стал одеваться.
― Кашу есть будешь? ― крикнула из кухни жена.
― А колбасы нет?
― Была. Сынок ночью всю слопал ... под одеялом.
― На работе поем, ― бросил Фёдор и вышел из квартиры.
****
В лифте было четыре человека: длинноволосый угреватый парень, с огромными наушниками, бабушка с собакой похожей на неё, небритый мужик с онемевшим лицом, от которого разило перегаром, и миловидная девушка с надменным выражением лица. Пожёвывая жвачку, она смотрела в экран розового телефона, с застывшим на лице широкоформатным "Фи!!!". Крепкий парфюм девушки не перебивал запаха перегара; к этому пикантному купажу неожиданно прибился запах мочи: старый пёс, кажется, "припустил" немного. Бабушка делала вид, что ничего не случилось, или на самом деле ничего не чувствовала. Фёдор хотел поздороваться, но передумал, взглянув на лицо мужика, на котором не было признаков жизни. Он выскочил из лифта первым, услышав голос ожившего мужика, рявкнувшего басом: "Выходи уже, старая".
На улице он закурив, одел перчатки: морозило основательно. Машины были занесены снегом, рядом с его машиной стоял, разогреваясь, здоровенный чёрный джип, на заднем стекле которого был приклеен знак "У". Юная девушка, одетая по-весеннему: на ней была короткая, распахнутая, не то курточка, не то меховая шубка, а под ней тонкая кофточка; между низом кофточки и поясом джинсов, сияла вентиляционная полоска голого живота, голова была не покрыта, во рту торчала сигарета, ― счищала снег с крыши своего дорогого "коня", отбрасывая его на машину Фёдора. "Нормально", ― пробормотал Фёдор, нажимая на пульт. Его машина тявкнула, моргнув фарами, девушка не обратила на это никакого внимания, продолжая скидывать снег.
― Вы и мою машину после будете чистить? ― спросил Фёдор, подойдя к машине.
Девушку будто парализовало. Она смотрела на Фёдора непонимающе, длилось это несколько мгновений, потом лицо её исказилось, будто от зубной боли и она назидательным тоном произнесла: "Надо машину правильно ставить. Прижались к моей, ― мне через правую дверь пришлось влезать". Фёдор выразительно глянул в глаза девушки, про себя сказав: "Поздравляю вас, совравши!" Вчера, когда он здесь парковался, справа от него стояла "шестёрка", слева "Опель, который стоял и сейчас на своём месте. Припарковался он так, что между машинами был приличный зазор. "Шестёрка", видимо, уехала, и эта "ученица" на джипе впёрлась между машинами, как смогла. "Столкнись с такой дурой, мало не покажется, орать будет, как резаная, профессионалка. И почему-то сразу за руль джипов садятся детки, наверное, чтобы наверняка людей сшибать. Нет, чтобы на малолитражке выучиться ездить, ― думал Федор, разогревая машину, и наблюдая за девушкой, которая теперь сидела в машине и, смеясь, говорила по телефону.
Через пару минут Фёдор уже плёлся в длиннющей пробке. Погода была мрачная, ещё тускло горели фонари, день, казалось, не хотел участвовать в своей вечной работе, на дороге была грязная жижа, машины были грязными, запотевшими. Месяца два назад бульдозер снёс светофор, и он искореженный до сих пор валялся за поребриком, из-за этого пробки здесь стали явлением обычным.
Наглые азиаты на маршрутках использовали все способы, чтобы вырваться из пробки: шуровали по тротуарам, выезжали на "встречку". Вдоль проспекта стояли голосующие люди, азиаты "ныряли" к клиентам, останавливаясь, как вкопанные перед ними, включая лукаво "аварийку". Фёдор ругался, приходилось останавливаться и ждать, пока маршрутник подберёт клиента. "Ну, ладно эти Шумахеры... приехали денег срубить, у них всё от выручки зависит. Сначала хозяину нужно собрать, потом уже на себя работать, но наши-то, наши! Что за безбашенность и беспечность?! Поток машин прёт ничего не замечая, а люди рискованно стоят на скользкой обочине. В лучшем случае им ноги отдавят, в худшем ― такие вот девушки, как сегодняшняя пигалица в джипе сшибут насмерть. Ведь понимают же, что задерживают движение, раздражают водителей, создают нервозность. Или не понимают? Лень пройти сто метров до остановки?" ― думал он, наблюдая за ситуацией на дороге.
В левый ряд было не попасть, водители мужчины смотрели вперёд, делая вид, что ничего не замечают, девушки говорили по телефону. Наконец удалось влезть в левый ряд: шатенка на БМВ "вовремя" въехала в зад маршрутке, в очередной раз остановившейся у ног голосующего клиента. Все стали объезжать "попавшую" пару, левому ряду пришлось пропускать машины.
Поехали живее. Фёдор закурил и включил радио, попав на новости. Диктор с заметными радостными интонациями в голосе рассказывал об масштабных хищениях в Министерстве Обороны. Перечислял миллионы, миллиарды, уведённые коррупционерами, говорил о неимоверном количестве драгоценностей, антиквариата, обнаруженном при обыске в квартирах высокопоставленных господ из этого ведомства, об их участках, усадьбах, дачах, квартирах. "Скоты! ― прошептал Фёдор. ― Положили с прибором на всех. Хозяева! Ведут себя, как баре среди холопов. К стенке пидоров ставить, отобрать награбленное, да нет же ― замылят дело, отпустят под залог, дабы товарищи-казнокрады в любимый Лондон могли смыться. "Усатый" всё до последней копейки с них вытряс бы, а потом Ежову отдал бы позабавиться. Надо же, у какой-то бляди три миллиона в тумбочке лежит на карманные расходы! А мне, переводчику, выпускнику настоящего, не липового университета, с тремя иностранными языками, решили, что хватит и тридцати трёх тысяч. Хозяева нашей фирмы, точно так же "дербанят" деньги, дурят государство и офисный планктон. Планктон?! Придумали же, гады. издевательское словечко, типа они киты. Это, наверное, по аналогии с аппетитом китов придумали. И у этих "китов" неимоверные аппетиты".
Тут мысли его резко скакнули на личные обстоятельства. Сегодня у него должен был состоятся важный разговор с директором фирмы, по поводу повышения зарплаты. Фирма торговала дешёвой китайской бытовой техникой. Фирма была хитрая: на Вирджинских островах была открыта компания с зицпредседателем, а в Питере ОАО, которым командовали братья Левинсоны. В этом ОАО Фёдор работал переводчиком. Все дела с поставщиками китайцами велись на английском языке, этим до недавнего времени, занимались трое переводчиков, кроме всего нужно было переводить инструкции, сертификаты, оформлять разные документы. Три месяца назад одного переводчика сократили, через месяц сократили ещё одного, Фёдор остался один, а работать пришлось за троих, и даже брать переводы домой. Через пару недель он взвыл и потребовал прибавления зарплаты, сказал, что будет работать, но за пятьдесят в месяц. Братья сразу не отказали, думали день, и предложили издевательский вариант: прибавят к зарплате три тысячи, а ему найдут помощницу, студенточку ВУЗа, которую он обучит. Фёдор поинтересовался: а когда же он будет работать, занимаясь обучением практикантки, и будут ли ему платить за обучение. Братья обиделись, стали рассказывать о японских кружках качества, в которые люди ходили после работы бесплатно. Фёдор стал на своём: пятьдесят ― и он работает дальше, безо всяких помощниц. Тяжба эта должна была разрешиться сегодня.
Припарковаться пришлось далеко от бизнес центра. Издалека он увидал у здания необычно большое скопление людей. Было много милиции, стояли машины с включёнными мигалками. Фёдор стал искать своих, нашёл Лёшу, программиста, от того пахло мускатным орехом, здороваясь с ним он унюхал и запах коньяка. Двадцатисемилетний Алексей был скитальцем, жил и родился в Узбекистане, успел поработать в Англии, решил осесть в России, женился на девушке из Архангельска, у него был ребёнок. Они с женой мыкались по съёмным квартирам, гражданство ему пока не дали, ― мурыжили чиновники.
― Что там такое? ― спросил у Алексея Фёдор.
― Бомбу ищут, ― ухмыльнулся Лёша, ― исламский след покойного Бен Ладена, какой-то бдительный мудак в милицию сообщил.
Фёдор окинул взглядом толпу людей. Тревоги и страха не наблюдалось, раздражение встречалось, но лица в большинстве своём были равнодушные, как у людей вынужденно, стоящих в очереди за каким-то обыденным товаром. Люди курили, беседовали, некоторые прикладывались к банкам с пивом. Две немолодые женщины справа от Фёдора обсуждали перипетии сюжета телевизионного сериала. Парень слева рассказывал товарищу о ночи, проведённой им в ночном клубе.
Бомбу не нашли. В офис народ попал только к полудню. Настроение у работников было не рабочее. В общий зал вошёл хозяйский холуй, молодой ухоженный парень с серьгой в правом ухе, к которому давно прилепилась кличка "вертухай". Деловито захлопав в ладони, он призвал людей к тишине и лирическим тенором почти пропел: "Господа! В связи с неожиданным форс-мажором, задержавшим рабочий процесс, поступил приказ начальства: сегодня работаем до семи вечера".
Работники возмущённо загудели: что за хрень... с какой стати .... мы тут при чём... беспредел... Лёша, сел к компьютеру, посмотрев по сторонам, приложился к плоской фляжке и, спрятав её в карман, сказал: " Петух хозяйский! Миром, дядя Фёдор, завладели акулы капитала. Мировая революция трудящихся людей размолотит головы этой гидре". Он стал играть в "Тетрис".
Фёдор пошёл к начальству после обеда. Братья встретили его радушно, улыбчиво, предложили кофе, от которого он отказался, усмехнувшись и про себя подумав: "Отравить могут братаны". Братаны были похожи на только что отобедавших довольных котов, которых тянет в сон.
Вытерев влажные губы платком, первым заговорил старший брат. Он, бегая масляными глазками, сказал:
― К большому сожалению, уважаемый Фёдор Васильевич, нам не удалось изыскать возможность прибавки к вашей зарплате. Положение нашей фирмы шаткое, мы несём убытки. Поэтому, простите, вам решать: остаться работать на прежних условиях или же подыскивать работу, которая бы удовлетворяла ваши материальные запросы...
Фёдор сглотнул комок, подступивший к горлу и, сдерживая бешенство, проговорил:
― Таки я буду очень рад получить расчёт.
Рука младшего брата нырнула в стол и появилась с конвертом. "На опережение работают, всё оговорили в братаны. Догадывались, что я не соглашусь", ― пронеслось в голове Фёдора.
― Тут полный расчёт, с учётом переработок, ― вяло промямлил младший. ― Не обижайтесь, Фёдор Михайлович, ничего личного, ― это бизнес. Фёдору показалось, что они это сказали одновременно, как выкрикивают унылую речёвку.
Он цапнул конверт, небрежно сунул его в задний карман брюк, не прощаясь вышел из кабинета.
Алексей, который знал о тяжбе Фёдора, оторвался от экрана, спросил, бросив на него быстрый взгляд:
― Что?
Фёдор достал из кармана конверт, покрутил им в воздухе.
― Падлы, полный факап, ― глухо произнёс Алексей, в очередной раз прикладываясь к фляге. Фёдор пересчитал деньги. С "учётом" переработок в конверте было тридцать девять тысяч четыреста рублей. Он в очередной раз выругался, прошептав: "Калькуляторщики".
В начале восьмого Фёдор вышел из офиса вместе с Алексеем. Они остановились покурить под козырьком магазина и Алексей сказал: " Вообще-то неплохо было бы отметить день рождения ещё одного непримиримого врага капитала, как ты, дядя Фёдор, по поводу авторизации? "Я за рулём", ― ответил Фёдор, подсчитывая в голове завтрашние траты, которые, кажется, должны были съесть все полученные сегодня деньги.
― Откровенный мужской разговор ― это всё, что осталось у народа. Пиво и душевный разговор ― лучший психотерапевт", ― назидательно сказал Алексей.
Домой Фёдор не стал звонить. Бар был забит шумными компаниями ― был футбольный день, пристроиться удалось в дальнем тёмном закутке. Фёдору не доводилось ещё бывать в таких заведениях. Он с удивлением наблюдал за бурным поведением болельщиков и "болельщиц", невольно отмечая, что соблюдена пропорция по половому признаку, подумав саркастически: "Каждой твари по паре". Он вспоминал, что сам когда-то неплохо играл в футбол, были и успехи. И тогда рядом с футболистами вились девушки, ничего не понимавшие в футболе, доводилось отдыхать с такими девушками, в больших дружных компаниях, но никогда не доводилось вот так лакать с ними на равных большими кружками пиво.
Девушки визжали, парни орали, дым стоял коромыслом, у Фёдора стала болеть голова. Наблюдая за этой околофутбольной оргией, он думал о том, что этот какой-то новый вид коллективного развлечения с непременным пивом, календарно связанный с футбольными днями, на самом деле вид новой зависимости, а девушки эти вряд ли станут приличными жёнами. Он сказал об этом Алексею, то махнул рукой: "Не парься. Шлюшки сопливые, верные команде, но не мужикам своим".
Между первой и второй кружкой позвонила жена, Фёдор сказал, что чествуют в офисе юбиляра. Выдержав долгую паузу, Нина сказала: "Жди "хорошего", и отключилась.
Алексей сел на своего конька: масоны, мировое правительство, секты, глобализм, саентология, заговоры, протоколы сионских мудрецов, крах капитализма. Они перестали поглядывать в экран, "Зенит", кажется, проигрывал, пили пиво, курили, беседовали.
Потом откуда-то появился лупатый парень, с фигурой "качка", с детской чёлкой на лбу. Он без приглашения сел за их стол и, буравя их глазами, прогундосил: "Здесь, между прочим, болеют за "Зенит". "Мы это видим", ― сказал Алексей. Кажется, ответ Фёдора был не правильным, "качок" напрягся, стал разбухать.
Алексей, толкнув локтем в бок, чуть не поперхнувшегося пивом Фёдора, указывая рукой на "качка", улыбаясь, сказал: "Инкуб".
― Чё? ― хрустнув шеей, вытаращил глаза фанат "Зенита".
―Я другу сказал, что ты болельщик. Товарищ не рубит по-русски, он филистимлянин с острова Пасхи. Гость наш в России первый раз.
― А?! Ты ему скажи, что я болельщик "Зенита", ― стал оседать "качок".
Алексей, повернувшись к Фёдору, произнёс какую-то абракадабру, в которой ясно прозвучало слово "Зенит", и Фёдор, подхватив игру Алексея, с серьёзным видом произнёс, уважительно качая головой: "Вау, ес, ес ― "Зэн-ниит"! Вери, вери гуд!". Лицо "инкуба", стало молодеть, превращаясь в лицо довольного ребёнка. "Я пивка сейчас принесу", ― бросил он. С болельщиком выпили ещё по две кружки, за его счёт.
На улице накопленный смех вырвался наружу, как истомлённое шампанское из тёплой бутылки, досмеяться вволю им не дал полицейский патруль. У троицы полицаев, одетых в мешковатые бушлаты, бурые от мороза лица, были похожи на морды голодных охотничьих псов, Фёдору казалось, что ноздри их подрагивают, что они принюхиваются. Он предъявил права, Алексей справку о регистрации. Бегло просмотрев документы, немолодой полицейский открыл рот, чтобы что-то сказать, но Алексей опередил его, произнеся ёрническим тоном: "Нужно проехать в отдел, для выяснения личности". Полицай крякнул удивлённо, быстро глянул на своих коллег.
― "Вот, дядя Фёдор, я тебе уже говорил, что инкубы оккупировали город", ― сказал Алексей и повернулся к полицейскому: " Старшой, я таксы знаю. С таджиков пятьсот, с россиян триста. Не надо портить хорошим людям настроение. Я тут рядом живу, вы мужика довезите до дома, ещё двести я добавлю ― итого пятьсот, на улице не валяются. Так ведь?
Фёдор с Алексеем крепко обнялись на прощанье. В воронке было холодно, менты слушали Михаила Круга, курили. Они высадили Фёдора в пятистах метрах от дома. Дорога к дому шла на подъём, было скользко, и Фёдор решил идти через дворы, так было ближе. Неожиданно, будто по приказу пошёл крупный пушистый снег, ветер стих, стало теплее.
Фёдор шёл медленно, вспоминая все перипетии сегодняшнего дня, чувствуя, как подступает тяжёлое тоскливое состояние, переходящее в гадостное неосознанное мучительное состояние, будто он сделал что-то непотребное стыдное, преступное, но конкретика не выплывала. Где-то глубоко в тёмной дыре, спрятанный в лабиринтах подсознания слабо мерцал этот маячок, посылая тревожные сигналы, которые пока не доходили до центров расшифровки. Эти сигналы порождали неосознанный страх, Фёдор стал трезветь.
"Ну, день, как день, ― думал он, ― не хуже и не лучше других дней.С некоторыми конечно вариациями. Утро, друг-перфоратор над головой, дорога, пробка, офис, Левинсоны, бар, менты, ночь, дорога домой. Одна из комбинаций дней жизни. Следующая комбинация, которая уже не раз была, наступит завтра: поиски нового места работы, интернет, рассылка резюме, встречи с хитромудрыми работодателями. Буду переводить в следующей комбинации дней жизни не инструкции плееров, чайников, тостеров и кофеварок, а спецификации оборудования подводных лодок для индийцев, или памятки по употреблению лекарств. Будут уикенды, субботы, праздники, воскресенья и однообразные будни ― офис, комп, словари, Левинсоны в разном обличье, они могут быть Ахмедовыми, Георгадзе, Ивановыми, Петровыми. В январе сатурналии, в мае рассада. В августе турецкая или египетская неделя, если там новых революций не будет. Потом снова комп, словари, офис, Левинсоны... ".
Неожиданно невидимый компьютер среди множества фраз выделил его фразу "одна из комбинаций дней жизни" и ясный голос произнёс: " Не жизни ― переворачивания песочных часов. Но в часах этих количества песка с каждым переворотом незримо уменьшается ―дни, сутки, года становятся короче, это только кажется, что в сутках по-прежнему 24 часа. Однажды песок в этих часах с дыркой закончится и время остановится".
Фёдор остановился, громко сказал: "Да, что ж так тяжко-то, Господи?". Он закурил, подняв голову, глянул на небо, на котором не было звёзд, прошептал: "Какие они звёзды, не помнишь? Всё вниз смотрим, вниз. Факап подобрался незаметно, всё позади. В офисе коллеги-пофигисты, скучные разговоры о кредитах, политике, о всякой белиберде. На хрена я читал Драйзера и Диккенса на языке авторов, на хрена долбил науки, осваивал языки? Время стало не горячим, не желанным, не хочется в нём задерживаться, остановиться полюбоваться секундами бытия, ни на чём глаз не задерживается с удовольствием. Если бы были на самом деле круги сансары, и можно было бы попросить того, кто этим заведует, исполнить желание, я бы попросил, чтобы меня сделали опять пятилетним мальчиком Федей и жизни я испросил бы в этой другой жизни только до одиннадцати, нет, пожалуй, до десяти лет, потом я согласился бы стать червяком, ежом или прорабом. Зачем доживать до разочарований в людях и жизни? Ничего! Ничего уже не возгорится. Костёр угасает. А горел ли он? Что-то не припомню..."
Фёдор двинулся к дому, он брёл медленно, опустив безвольно голову. Из припаркованной у тротуара "девятки" с тёмными стёклами, к нему метнулись две тени. Резкий рывок за руки, разворот к машине, болезненный тычок лицом в крышу машины, нож у горла, хрип: " Тихо не рыпайся, жив будешь". Пуговицы пальто полетали в снег, быстрые руки бесцеремонно обшарили карманы; разворот за волосы, удар рукоятью ножа чуть пониже шеи, рёв дырявого глушителя.
Фёдор, застонав, поднялся с земли, хотел застегнуть пальто, ища пуговицы и не нашёл их. С тщетной вялой надеждой залез в карман, в котором лежал бумажник, понимая, что его там быть не может, вспомнил "приятное" ― в бумажнике кроме денег были права и техпаспорт, пришла ещё более "приятная" мысль: завтра срок очередной выплаты кредита за машину.
Он трясущимися руками закурил, опять взглянул на небо, улыбнулся, сказав "Привет", и массируя шею, продолжил путь. Он уже видел громаду дома, в котором жил и внезапно почувствовав какой-то скрытый страх, стал замедлять шаг. Оставалось перейти проспект и вот его дом. Остановившись, он оглянулся назад: десятки одинаковых домов щурились светящимися окнами позади него и с боков. Ему стало казаться, что он стоит в центре пятачка, окружённый громадами домов и от них исходит тяжелая злобная энергия, а эти дома бесшумно двигаются, сжимают пространство, в котором он одинокий и беззащитный стоит дрожа.
"Нужно идти, нужно, нужно", ― прошептал Фёдор и перешёл проспект, ― дома заворчав, недовольно вернулись на свои места.
В лифт он вошёл с гламурной девицей той самой, с которой он утром уже ехал. В руке у неё была банка "Отвёртки", лицо было не надменным, глаза поблёскивали.
"Расхумарилась", ― подумал Фёдор и, подмигнув, спросил девицу:
― Ты к инкубам, как относишься?
― Я ко всем людям хорошо отношусь, все люди достойны уважения, ― ответила девица, не сдержав икоты.
― То-то и оно, что к инкубам у нас толерантность, ― согласно кивнул головой Фёдор. ― Мой этаж, красавица, прощай". Девица глянула на него с явным разочарованием.
Дверь ему открыла жена. К двери она вышла с телефоном, сказав в трубку: "Натуля, секунду подожди", закрыв телефон рукой, она пытливо взглянула на мужа. Федор, скидывая туфли, сказал:
― Меня уволили, деньги отняли грабители.
Жена, поджав губы, бросила: "Котлеты в сковороде", и ушла на кухню. Федор, надел домашнюю одежду, прошёл в гостиную, щёлкнув пультом, лёг на диван. На экране шла дискуссия о правах геев. "Боролись" двое немолодых ухоженных людей. Один говорил о немыслимых страданиях сексуальных меньшинств живущих под игом злобных гомофобов, другой слабо отбрыкивался, ведущий, нервно потирая руки, радовался как дитя. "Оба пидоры, ― пробормотал Фёдор, ― да и ведущий нежненький". Глаза его стали смыкаться и он под бормотание телевизора задремал.
Дёрнувшись, как от удара тока, он через некоторое время открыл глаза, проговорив ошалело: "Что, уже на работу? Встаю, встаю!" Посмотрев на часы, он удивился ― часы показывали четверть двенадцатого. И ещё через минуту он понял, почему проснулся: над его головой ворчал перфоратор. Фёдор лежал, глядя в потолок долгие десять минут ― перфоратор работал. Он резво вскочил с дивана, сходил на балкон, взял стремянку, после вынес её в прихожую, поставил у антресоли, залез на стремянку и просунул голову внутрь. Пошарив рукой в антресоли, он нащупал полотняный мешочек, взял его и пошёл с ним в туалет. Сев на унитаз, он развязал мешок и достал из него пистолет. Это был "Вальтер", трофейный, не сданный дедом властям. Его хранил отец Фёдора, хотел сточить боёк, тянул с этим, умер, оставив оружие сыну. Пистолет был смазан, полная обойма была при нём.
― Ты куда? ― вышла в прихожую жена, когда Фёдор одевал куртку.
― Душно мне, подышать схожу, ― ответил Фёдор и вышел из квартиры. По лестнице он поднялся на следующий этаж, позвонил в дверь. Перфоратор умолк, тихие шаги прошлёпали к двери, глазок затемнился, Фёдор тут же выстрелил в глазок. Выстрел эхом метнулся по этажам, открылась соседняя дверь, и пожилая женщина испуганно спросила у Фёдора: "Что случилось?". Он, улыбаясь, навёл на неё пистолет, сказав: "Пуф-ф", она испуганно захлопнула дверь.
Жена стояла в прихожей, в глаза у неё стояли слёзы. "Зачем, Федя?", ― прошептала она. "Инкубы", ― сказал Фёдор, прошёл в гостиную, свалился на диван и в один миг заснул.