Задрав голову, Караваев несколько мгновений разглядывал зеркальную махину отеля, отбрасывавшую во все стороны вспышки солнечных бликов. Со словами: "Держись, Тимофеевич", - он двинулся к ступеням, ведущим к отелю, подымающимися вверх каскадами. Через каждые тридцать три ступени (Караваев не преминул посчитать их) были устроены площадки отдыха со скамьёй и мраморной вазой, из центра которой высокой струйкой била вода.
Караваев заспешил. Ни разу не остановившись и не отдыхая, он дошёл до места, где ступени закончились. Это была обширная территория, засаженная эвкалиптами. Отель был уже рядом, к нему вела дорожка, с обеих сторон которой рос живой заборчик из аккуратно подстриженных вечнозелёных кустов.
К входу отеля то и дело подкатывали длинные дорогие автомобили. У машин, как из-под земли, появлялись угодливые люди в униформе. Они услужливо открывали двери автомобилей, хватали багаж и скрывались за дверями отеля, в его необъятной утробе.
Караваев, на время успокоившийся, опять стал мандражировать. "Сначала нужно попасть в секондхенд, потом уже двинуть в отель", - сказал он себе и решил сойти с дорожки, обойти отель лесочком, как ему советовал "Сталин". Но сделать этого он не смог, остановившись, потому что услышал из-за кустов детский голосок:
- Отец, тормозни на минутку, очень прошу тебя.
Караваев остановился, повертел головой.
- Я здесь, за кустами, - сказал кто-то с детским голосом.
Караваев перегнулся и заглянул за стеночку зелёной изгороди. За ней, на корточках сидел солдат, который, поманив Караваева рукой, сказал полушёпотом:
- Давай, отойдём, - опять полушёпотом сказал солдат и Караваев пошёл за солдатом. Солдат привёл его к огромному эвкалипту, с которого лохмотьями свисала светлая кора. Рядом была рощица цветущих олеандров.
- Здесь нас никто не увидит, - сказал солдат.
Гимнастёрка на его худых плечах висела, как на огородном пугале, из большеватого воротника торчала худая птичья шея, сапоги "заросли" пылью, под глазом мутно зеленел след застарелого синяка. Весь вид солдата был жалок и вызвал у Караваева жалость и одновременно недоумение. "Защитничек", - подумал он с горечью, и спросил у солдата:
- Ну, рассказывай, служивый, зачем позвал.
- Отец, мне денег немного нужно, дай, сколько сможешь, а? Очень прошу, мне одежды какой-нибудь купить нужно, что б до дома добраться. В форме меня заметут, понимаешь? Уже меня ищут, наверное, - ответил солдат, чертя носком сапога какие-то знаки на земле.
- Ну, ты, сынок, сам-то понимаешь, что не по адресу обратился? - спросил Караваев, хмурясь недовольно.
- Мало ли? Мне деньги нужны, - ответил солдат,- хоть чуточку дай.
- Ты что, сбежал? - спросил Караваев.
- Сбежал.
- А не лучше тебе в часть вернуться?
- Да ты что! Туда мне никак теперь нельзя - прибьют! Что я, враг себе? Мне домой добраться нужно. Доберусь на попутках, только деньжат немного "настрелять" нужно. Дома мать, сестра и укрыться есть где...
- Лучше тебе в часть вернуться, - повторил Караваев.
- Не понимаешь ты, отец, - покачал головой солдат.
Караваев достал из кармана брюк деньги, вытащил из тонкой пачечки сторублёвку и, протягивая солдату деньги, глаза которого просияли, сказал:
- Не знаю, правильно ли я поступаю, но мать меня учила: если у тебя просят, а у тебя есть, что дать - дай, сколько сможешь. Больше я дать не могу - мне самому приодеться нужно. Но думаю, тебе вернуться надо, сынок.
Солдат схватил деньги, сунул их за голенище сапога, глянул с надеждой в глаза Караваеву:
- Спасибо. Может, гранатомёт у меня купишь? Ещё два автомата есть. Четыре рожка к ним и пара гранат.
- Да ты что? Зачем мне оружие? А ты, что так круто вооружился, воевать что ли собрался? Сдайся, сынок, - так и до беды недалеко, - просяще сказал Караваев.
Солдат ничего не ответил. Он достал из кармана пачку сигарет, сел под эвкалипт, махнул рукой приглашающе:
Он залез в карман за сигаретами, но их там не оказалось. Он вспомнил, что его измятая пачка, в которой, кажется, ещё оставалось несколько сигарет, осталась на столе беседки. Немного помявшись, Караваев скинул рюкзак на траву, сел рядом с солдатом. Взял из протянутой солдатом пачки сигарету, прикурил от сигареты солдата, жадно затянулся.
Было очень тихо, щебетали птицы, где-то постукивал дятел, эхо гулко разносило этот стук. Караваев вдруг почувствовал сильную усталость, он закрыл глаза и подумал: "Поспать бы сейчас здесь под деревом в тенёчке, пару часиков, а уже потом и идти на муки".
- Ты-то, как сюда попал отец? - спросил солдат, - Здесь ведь фильтруют круто. Я в кузове грузовика приехал, под бельём грязным и здесь незаметно выскочил, а ты как пробрался сюда?
То ли от того, что он волновался, оказавшись так близко к долгожданной цели, то ли от того, что он инстинктивно оттягивал "радостную" перспективу встречи с официальными представителями отеля, от которых зависела его судьба, то ли стрессовое напряжение лопнуло, наконец, как волдырь, Караваеву непреодолимо захотелось вдруг выговориться.
Он открыл глаза, посмотрел на солдата, заглядывавшего ему в глаза, попросил у него ещё сигарету, закурил, и его вдруг словно прорвало: он заговорил быстро и немного бестолково.
- Шахтёр я... из Красношахтёрска. Может, слыхал про такой городишко? Нас по телевизору показывали, когда взрыв был, и ещё, когда бастовали... Зарплату, понимаешь, нам задерживали долго. Директор всё талдычил, мол, с деньгами напряжёнка. Завтра, послезавтра... Подождать, мол, надо. Никак, мол, деньги покупатели не перечислят. Хотели мы директора прищучить, да он, как неуловимый Джо: не выловить. Он, то в Германии, там у него не то жена, не то так - бабёнка; то в Италии, там у него тоже дом, то ещё куда улетучивается. Не выловить его, ёш твою два. Мы и бастовали, и на площади касками стучали и главаря администрации в заложники брали, да всё без толку - нет денег. И всё тут! А тут такое вышло... наш директор неуловимый вдруг появился, но мы с ним поговорить не успели. С ним другие успели "поговорить". Прямо в кабинете и застрелили его, эти, как их, киллеры. Да, киллеры, значит, пристрелили, три пули, понимаешь. Он видимо не нас одних за нос водил. Говорили, что долгов набрал выше крыши. Гроб с телом его родственники на самолёте в Азербайджан увезли - он оттуда родом, кажется, был. В горняцком деле не разумел вообще, а директором, ёш твою два, был. У нас этих директоров за последние двенадцать лет человек восемь было. Одного в машине взорвали, другого в подъезде пристрелили, трое с деньгами за границу смылись, ещё двое от инфаркта умерли, ну, последнего, я говорил, в кабинете пристрелили. Но свято место пусто не бывает, хе-хе, - новый тут появился, не запылился. Ручки холёные в перстенёчках. Молодой совсем пацан, но шустрый, как веник. Собрал он нас всех и говорит: деньги ваши, мол, ваш бывший профукал, а у меня денег вам платить, сейчас нет. Хотите, говорит, оплатим вам углём? Уголь продадите - будут деньги. А так ещё долго без денег сидеть вам придётся. Я вам, говорит, и клиентов найду на уголь, но естественно, говорит, придётся продать его дешевле, чтобы поскорее сбагрить за наличку, а так клиенты не клюнут. Мы подумали, подумали и согласились. Мне аж одиннадцать вагонов досталось. И, ёш твою два, повезло: покупатель объявился! Это я тогда так думал, что повезло. Сейчас, сынок, ох как жалею, что подписался под это дело. Так вот, привёз к нам директор новый фирмачей. Фирма называется "Ин-тер-тур-сервис", во, блин, название, и не выговоришь. Давайте, они говорят, меняться, бартер сделаем, так, как с деньгами у нас сейчас тоже напряжёнка. Но у нас, говорят, есть горящие путёвки. Расписали, черти! Мол, питание, море, лечение, проживание и обратный билет бесплатно. Ну, я и сменял свой уголёк на путёвку. А, что, думаю: может, я ещё целый год этот уголь продавать буду, а так хоть отдохну, сил и здоровья наберусь. Я, считай, десять лет не отдыхал, никуда не выезжал, а в шахте, сам понимаешь, не в белых перчатках работают. Я в этой преисподней столько лет отпахал! Работа такая, что может забой в любой момент братской могилой стать. Наскрёб денег на билет и полетел. Денег в кармане пятьдесят рублей и, ладно, думаю: зачем мне деньги? Питание бесплатное, спать уложат. Без курева оно, конечно, трудновато жить курящему человеку, но потерпеть можно. В конце концов, и бросить можно, только польза будет здоровью. Летим, значит, ага... Недолго правда летели. Стюардесса выходит и говорит: аэропорт, мол, закрыт. Говорит, мол, захватили аэропорт террористы; взлётную полосу, говорит, взорвали. Так что садиться будем в Буркуна-Фасон. Повезло! Вот как повезло шахтёру! Я тогда вскакиваю с кресла и кричу: на хрена мне ваш Буркуна-Фасон?! Я не фасон, кричу, еду давить, а на курорт, здоровья набираться. У меня, кричу, путёвка с сегодняшнего дня. Я, кричу, в отеле должен быть, мне опаздывать нельзя. Стюардесса - девчонка участливая попалась, - что вы так нервничаете, папаша, говорит. Из любого положения выход можно найти. Вы, говорит, парашютом пользоваться можете? Ещё бы, говорю, пять лет в аэроклубе занимался, потом в десанте служил. Вот и хорошо, говорит. Вынесла она мне парашют, надел я его и прыгнул. Да, прыгнул... приземлился на пляже, но искупаться, ёш твою два, не удалось. Да и, слава Богу, что не удалось. Купание платное, понимаешь. Оказывается, подлодка там взорвалась вчера атомная. Два самолёта в море упали, пока я там загорал. Там на пляже и обобрали меня, чемодан упёрли. Остался я вот в этой одежонке, что на мне. О том, как я до этого места добрался, где сейчас с тобой сижу, рассказывать не буду. Не хочу говорить, что видел. Хотел бы всё забыть, да не скоро забуду, сынок... Мне сейчас главное в отель пробраться. У меня паспорт и путёвка есть - доказательство, что я не шарамыга какой. А если честно, я немного трушу: в таком виде, знаешь. Спасибо артистам, я тут их встретил, деньгами помогли. Надо мне как-то в секонд хенд проскочить, артисты сказали, что это за отелем, на стадионе. А тут смотрю охрана кругом. Ну, давай ещё по одной закурим.
Солдат протянул Караваеву пачку. За всё время монолога Караваева, он ни разу не перебил его, но, кажется, и не слушал, а думал о чём-то своём. Лицо его было напряжено. Караваев закурил и сказал:
- А ты это брось. Тебе же в лучшем случае дисбат светит, а то и отмажешься; в худшем - убить могут при задержании. Тебе сколько до дембеля осталось?
- Пятьсот двадцать шесть дней оставалось.
- Осталось, значит, чуть больше года промаяться, а так ещё дней семьсот припаять могут, если сам с повинной не явишься. Смекаешь, какая арифметика?
- Уж лучше в дисбат, чем в часть...
- Так чего там такого страшного в армии? Армия, она, конечно, и в Африке армия - дело мужское, грубое. Трудно. Кто отрицает? Но ведь одет, обут, накормлен и служба, как говорится, идёт, пока солдат спит.
- Это у вас так было, - ответил солдат грустно. Он по-детски обнял колени и говорил, глядя в землю. - Забивают меня, понимаешь? И забили бы, если бы не сбежал. Не было уже сил терпеть и страшно стало, не хотел я умирать или калекой остаться. Не мог... уже терпеть. Сколько можно?
- Да как же так? - возмутился Караваев. - А ты - рапорт! По инстанциям, как положено, комвзводу, потом ротному, командиру полка. Чего молчишь? Защищать себя нужно!
- Защищать! - скривился солдат. - Да командир взвода меня сам и поколачивает, а командир роты всё знает, да помалкивает. Нужно было перетерпеть, но не могу больше. Я уж думал себя убить, а потом взял и сбежал. Так вдруг захотелось мать с сестрой увидеть. У них-то денег нет, меня проведать, в деревне живут, далеко отсюда, а терпеть дальше сил уже не было.
Солдат судорожно всхлипнул:
- Я их, гадов, всех перестрелять хотел. Думал, подниму их всех, обидчиков моих, утром, выведу на плац, на колени поставлю, приговор им свой скажу и порешу их всех из автомата. Потом, конечно, и себя застрелить надо было бы, да я вместо этого сбежал.
Караваев с жалостью посмотрел на солдата:
- Всё-таки, сынок, выход у тебя один - сдаться. Сдаться и всё объяснить. А так беда может выйти. Сейчас ты беглый; вооружён и потому опасен, здесь уж спрос к тебе другой, нежели с самовольщика, который на танцы в город подался. Сейчас уже, наверное, и по телевизору и по радио шумят. Сдайся, всё объясни. Могут в другую часть перевести. Накажут, конечно, каким-то образом, но ведь жить будешь. Сдайся, парень.
Солдат отрицательно покачал головой:
- Нет. Вот, своих увижу, молочка домашнего попью, тогда и сдамся в наш районный военкомат.
Караваев встал, одел рюкзак.
- Молод ты ещё, сынок. Не загадывай. Кто знает: загонят тебя, как волка окружат со всех сторон, а нервы у тебя сдадут, возьмешь и на курок нажмёшь. Подумай ещё и о том, что те, которые тебя окружат, тоже, знаешь, люди и жить хотят. Им пулю твою получать никак не с руки, и они тоже стрелять умеют. Могут и вперёд тебя на курок нажать. Но им ничего не будет. Закон на их стороне. Сдайся - лучше будет. Без оружия выйди к людям, так безопаснее.
Солдат тоже встал. Он топтался на месте и молчал. Лицо его покрылось красными пятнами, на лбу выступила россыпь пота.
- Погоди немного, - сказал он хрипло и быстро нырнул в кусты олеандров. Через минуту он появился с автоматом в руках.
- Ты чего это, парень? - спросил Караваев.
- А ничего! - зло ответил солдат, направляя автомат на Караваева, палец солдата был на спусковом крючке, автомат в руках дрожал.
- Ты чего это, парень? - повторил Караваев.
- Бросай деньги мне в ноги и уходи. Я честно тебе говорю: не отдашь деньги - выстрелю. Мне деньги нужны, я с утра здесь торчу и ни одного человека не увидел кроме тебя. Так что давай деньги. Они тебе ни к чему. Не спасут они тебя, как-нибудь переживёшь, а мне без них домой не добраться. Бросай деньги, я сказал, - проговорил солдат срывающимся голосом.
Караваев попытался урезонить солдата:
- Ну, выстрелишь ты, убьёшь меня, тут тебе тогда и деньги уже не понадобятся. Ведь на выстрел прибегут сюда, до отеля-то рукой подать. Обнаружишь ты себя...
- Бросай, я сказал, - упрямо повторил солдат, делая шаг вперёд, струйка пота скатилась ему на лицо. - Плевать мне на всё. Что будет - то будет.
"Может пальнуть", - с тоской подумал Караваев, а вслух сказал примирительно:
- Ну, хорошо, хорошо, сынок. Сейчас, сейчас, как скажешь.
Он достал деньги, свернул их в трубочку и бросил их к ногам солдата.
Солдат, не сводя глаз с Караваева, нагнулся и поднял деньги левой рукой, правой держа автомат направленным на Караваева. Караваев видел, как трудно было солдату удерживать автомат одной рукой. Сунув деньги за голенище, солдат перехватил автомат левой рукой.
- Ну, что, - всё? - спросил Караваев, улыбаясь.
- Нет, не всё, - ответил солдат, - часы бросай сюда.
- Они не идут.
- Всё равно бросай, и рюкзак бросай, - приказал солдат.
- Угомонись, сынок, там только книги. Рюкзак этот дорог мне. Память это о хорошем человеке, а тебе он ни к чему, - попросил Караваев.
- Бросай, я сказал. Хватит говорить, - повысил голос солдат. Он повёл автоматом. Лицо его стало злобным.
Караваев снял рюкзак, кинул его солдату, потом бросил часы.
- Ну, теперь всё? Или может - разденешь меня? Глянь, какой смокинг у меня! Тебе же одежда нужна, ты говорил, - закипая, спросил Караваев.
- Теперь всё. Иди, батя, и прости меня, пожалуйста, - ответил солдат. На глаза его навернулись слёзы.
- Сдайся, сынок, сдайся, - сказал Караваев, покачав головой.
- Иди, иди, отец. Не могу я говорить больше - иди, - всхлипнул солдат. "Вот-вот разрыдается", - подумал Караваев.
- Иди! - повторил солдат на этот раз зло и нервно.
- Ну, прощай тогда, - ответил Караваев, повернулся и пошёл к дорожке. У живого заборчика он обернулся, но солдата уже не увидел.
Караваев пролез сквозь кусты на дорожку и остановился. Его подмывало смеяться. Не было ни обиды, ни досады, а какая-то весёлая бесшабашность подступила к нему. Внутри себя он чувствовал опустошение и неудержимое желание смеяться. Он попытался сдержаться, но вместо этого прыснул в кулак и уже не смог остановиться: стал смеяться громко и неудержимо. Смех, так резко начавшийся, так же резко прекратился.
Вытерев мокрые от слёз глаза, чувствуя облегчение, он почему-то вспомнил фразу из какого-то фильма, виденного им давным-давно. В этом фильме герой, потерявший всё, что у него было, повторял смиренно одну и ту же фразу: "Ветер принёс - ветер унёс".
Караваев прошептал: "Ветер принёс - ветер унёс, ветер принёс - ветер унёс, ветер принёс - ветер унёс". Затем огляделся и громко произнёс: "Идём в отель по второму варианту, как "Ельцин" рекомендовал", - и пошёл по тропинке к отелю. Дорожка вывела его на площадку, на которой собственно и находился отель. До него рукой было подать. Караваев прошёл мимо припаркованных автомобилей, направляясь к входным дверям отеля, коих было несколько, и тут его остановил крепкий мужчина в камуфляжной форме с резиновой дубинкой и наручниками на поясе. Он бесцеремонно ощупал опешившего Караваева и после нескольких секунд разглядывания мнущегося Караваева, спросил, презрительно усмехнувшись:
- Ты как сюда пробрался, чучело? Тебе, что здесь нужно? Решил судьбу испытать, камикадзе?
Караваев быстро прокрутил в голове напутствия Ельцина и, ухмыльнувшись, ответил, сплюнув смачно в ноги охраннику:
- За базар отвечаешь? Значит, такую оценочку ты мне выставил? Тебя, что - начальство вежливости не учило? По одёжке, значит, встречаешь?
Глаза охранника забегали, а Караваев, не дав ему опомниться, сразу стал его дожимать:
- А я, знаешь, братела, охрану отпустил, решил прогуляться по вашим заповедным местам. Мне тут менеджеры ваши сказали, что у вас тут безопасно, мышь, мол, не проскользнёт. Хотя, нормальные люди знают, что безопасно только в гробу. Надо было не отпускать охрану, чтобы они тебя дурня уму-разуму подучили. За базаром, братела, следить нужно и к старшим с почтением относиться. И глаза, глаза на лице иметь нужно. Сюда смотри, слышь, я сказал, сюда смотри!
Караваев эффектно двумя пальцами оттянул свою майку на груди и, отпустив, её продолжил, цыкнув зубом:
- Тебе, братела, чтобы такую маечку, как у меня купить, год впахивать по-чёрному нужно. Может даже голодать, в натуре, пришлось бы, что бы на такую маечку денег собрать. А мне эту маечку сам Юдашкин пошил, вникаешь?
Караваев осклабился:
- Прикольная маечка, в натуре, да?
Охранник неуверенно кивнул головой.
- Фамилиё-то твоё как? - резко изменив выражение лица с благодушного на серьёзное, строго спросил Караваев.
Охранник сглотнул слюну и ничего не ответил.
- Ладно, разберёмся, пока работай, - сказал Караваев и разболтанной походкой пошёл к отелю, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.
Пройдя несколько шагов, он резко обернулся - охранник стоял на том же месте, вытирая пот со лба.
Из эвкалиптовой рощи, где недавно он сидел с солдатом-дезертиром, громко прозвучал выстрел. Караваев вздрогнул и замедлил шаг. Вслед за первым выстрелом застучала автоматная очередь. "Калашников, - с тоской подумал Караваев, - застукали пацана".
За автоматной очередью послышались другие выстрелы, одиночные и короткими очередями, потом пошли длинные очереди, перебиваемые одиночными выстрелами, взрыв гранаты, вслед за которым послышался шквальный огонь из автоматов, и сразу же наступила гнетущая тишина. Из рощи ветерок донёс запах пороха, лай собак, людские выкрики.