Киноповесть

КЗОТ И ЕГО НАРУШЕНИЕ

Голуби, обычно нарисованные на плитках шоколада и свадебных открытках, и которых поэтически принято именовать не иначе, как "Птицы Мира", на самом деле весьма нахальные и злобные птицы, которые, к тому же, успешно гадят на всех площадях того самого Мира, в честь которого названы, и избавиться от них невозможно нигде.

Николай Сергеевич Понькин имел возможность убедиться в нахальстве этих вездесуших птиц воочию, когда он, желая прийти в себя после случившегоя вчера, ранним утром пытался кормить хлебными крошками воробьев в скверике возле дома. Все, что Николай Сергеевич кидал воробышкам, доставалось голубям, и не было никакой возможности их отогнать - "Птицы Мира" никогда не идут на мировую...

Было 8 утра, Понькин сидел на лавочке и сегодня спешить ему было некуда - вчера он был с треском уволен из местного городского театра, где проработал актером почти 20 лет под псевдонимом Добров. Этот псевдоним он придумал себе, будучи уверенным, что человек, несущий свет и добро со сцены, должен иметь соответстветствующее его образу имя. Жена Понькина имела в корне противоположное мнение по этому вопросу, она всегда говорила, что ему очень подошел бы псевдоним Кирюхин или Бухайло.

Жена ушла от Понькина лет пять назад, когда однажды, придя после спектакля домой, он обнаружил на столе записку:
"Мудила! Мое полуразбитое сердце принадлежит другому! Меня не ищи и даже забудь мое имя алкаш засратый! Я твое уже забыла. Оксана".

Искать жену Понькин и не собирался, т.к. она ушла в соседний подъезд, к майору Пичугину, за которым каждое утро приезжал УАЗик. Из этого УАЗика, по требования самого майора, солдат-водитель выскакивал на тротуар, строевым шагом подходил к Пичугину, и, отдав честь, докладывал о своем прибытии. Майор же, осмотрев солдата придирчивым отеческим взглядом, говорил ему "Вольно!", и отпускал в машину, после чего и сам в нее садился.

Свежеиспеченный безработный Понькин-Добров был уволен по соответствующей статье КЗОТа, которая называлась "Грубое нарушение производственной дисциплины", хотя то, что совершил герой нашего повествования, вне всякого сомнения, вполне достойно того, чтобы быть увековеченным записью в книгу рекордов Гиннеса.

Но впрочем, начнем по порядку...

........

ЛЕНЧИК СЕЛЮТИН, ИЛИ КТО РАНО ВСТАЕТ...
Все началось ранним утром предыдущего дня, когда сосед Понькина - Лёнчик Селютин, вывел погулять свою собаку. Псина была небольшого размера, лохматая, беспородная и очень шумная. Ее прогулка по двору, как всегда, была отмечена заливистым лаем и проклятиями соседей, раздающимися из всех окон. Именно этот шум, издаваемый собакой вкупе с соседкой, и разбудил Николая Сергеевича. Он встал с кровати, и как был в трусах, подошел к окну в надежде на то, что закрыв форточку он сможет доспать.

Собачник Селютин, увидев Понькина в окне, отчаянно зажестикулировал, явно желая что-то сказать актеру. Лёнчик был постоянным собутыльником Понькина, и его жестикуляция явно говорила о чем-то связанном с именно этим занятием. Николай Сергеевич, не стал медлить и угрюмо, но выразительно кивнул, ясно говоря: "Сейчас выйду!"

Одев любимые трикотажные спортивные штаны, которые жена подарила Понькину по случаю премьеры в роли Свердлова девять лет назад, и еще не старые турецкие кроссовки ABIDAS, Николай Сергеевич заспешил вниз.

Лёнчик, с трудом удерживая рвущегося с поводка пса, ругался с какой-то теткой , сидевшей в окне шестого этажа. Тетка орала свой регулярный ежеутренний монолог:
- Сколько ж ты подлец нас мучить будешь! Когда уже ты или твой кобель сдохнете!
Селютин был сегодня в хорошем настроении и поэтому, собрав все остатки несуществующей интелигентности, выражался предельно вежливо:
- Вам, Никифоровна, этого не дождаться - вы уже одной ногой там стоите, так что наслаждайтесь лаем моей псины пока хоть кто-то на вас внимания обращает!
Муж Никифоровны, бывший дворник, которого в прошлом году уволили из ЖКО за кражу лопат, открыл соседнее окно и, прокашлявшись, с удовольствием подключился диалогу жены с Селюниным:
- Ты как это, сука болотная, с женщиной разговариваешь?! Вот я щас спущусь и тебе, и псине твоей яйца-то повыдергаю!
Разговор плавно переходил в нормальный утренний монолог, но у Лёнчика сегодня не было боевого настроения - он ждал выхода Николая Сергеевича.

Понькин с выходом не задержался. Увидев его, Лёнчик пнул псину и она, к удивлению всего двора, резко замолчала. Подойдя к Селютину, Николай Сергеевич понял, что утренняя доза "амбры божественной" под названием Вермут Љ11 была уже принята, а это был хороший признак - в таком состоянии Лёнчик становился весьма изобретателен в способах продолжения праздника души.

Не тратя время на пустые приветствия, Лёнчик выложил:
- У армяна Гагика из пятой квартиры сегодня день рождения!!!!
На Николая Сергеевича это не произвело никакого впечатления, ибо ни он сам, ни Лёнчик с Гагиком знакомы не были:
- И что нам-то с этого? - вяло спросил он без всякой надежды получить нормальный ответ.
- Как что - удивленно спросил герой-собачник, - пойдем его поздравим, а он же - армян! Армяне же гостеприимные, - поучающе, продолжил Сетютин, - он же сразу начнет к столу приглашать, шашлык-машлык там с цинандали проставлять - они без этого и дня прожить не могут!

В этой идее явно была рациональная мысль, но сомнения все же одолевали Понькина:
- А как мы к нему пойдем? Просто заявимся, как два мудака, и скажем: "Здрасти!"
- Нет, конечно - насупился Лёнчик, - Ты что же меня совсем за козла держишь? Зайдем с цветами и скажем, что по поручению домкома там, ну и все такое! В общем, на месте сориентируемся! Ты же артист, едрит твою мать! - и он звонко хлопнул Понькина по спине.

ЦВЕТЫ - ЛУЧШИЙ ПОДАРОК
Идея похода не день рождения нравилась Понькину все больше и больше, правда, было одно непреодолимое препятствие - тот самый букет цветов, о котором говорил Селютин. Купить букет не представлялось никакой возможности - если бы были деньги на букет, то проще было бы на эти деньги пару бутылок вина купить.
Понькин явно недооценивал Селютина. Как оказалось, Лёнчик продумал и это. В ответ на саркастический вопрос о том самом букете, он красноречиво скосил глаза на клумбу посреди двора, где росли какие-то достаточно чахлые, но все-таки цветы.
- Ты с ума сошел! - сдавленно прошипел Николай Сергеевич - Средь бела дня с клумбы цветы воровать собрался?
- Ты вроде умный, артист, а мозги все еще мягкие имеешь - с ухмылкой произнес Лёнчик, - Сейчас - 9 утра! Все, кроме нас с тобой, да этой малахольной Никифоровны с мужем, сейчас на работе уже чаи гоняют! - - Нам надо только суку старую отвлечь, и все будет тип-топ! - заговорщицки продолжал Селютин, - Ты берешь псину, отводишь в дальний конец двора и даешь ей пинка, она на тебя гавкать начнет, а через минуту и Никифоровна подключится. Ты с ними там пару минут поскубайся, а я за это время все устрою!

В словах Лёнчика был здравый смысл, и более того, Понькину была весьма симпатична идея, что красть будет Лёнчик, а пить они потом будут вдвоем.

Не торгуясь, Николай Сергеевич взял поводок и поташил пса на угол дома, к железным гаражам, которые хорошо просматривались из окна Никифоровны. Пинка кобелю давать не пришлось - он увидел возле гаража какую-то облезлую кошку с отгрызанным ухом, и, едва не свалив Понькина с ног, с яростным лаем устремился за бедным животным.

Лай был настолько естественным и оглушительным, что все сразу же пошло по сценарию, задуманному Лёнчиком. Единственное, что Николаю Сергеевичу не понравилось, так это то, что его, известнейшего артиста города, исполнителя главных ролей почти всех спектаклей мировой классики, любимца публики, сорвавшего вчера оглушительные аплодисменты у солдат из соседней войсковой части, какая-то беззубая ведьма-соседка называла пьянью, козлодоем, паскудой и скотиной. Если бы не светлый день рождения Гагика, которого он уже хотел от всей души поздравить, Понькин никогда не позволил бы так с собой говорить.

Не прошло и трех минут, как Лёнчик уже стоял у входа в подьезд и показывал Понькину букет, который больше напоминал большой пучок укропа - Селютин рвал цветы с корнями, так было значительно быстрее и проще....
- Ну ты и мастер! - с восхищением произнес Николай Сергеевич, - а не страшно было?
- Мне страшно только когда на пузырь не хватает, - искренне ответил Лёнчик и вошел в подъезд Гагика.
- Постой, - ухватил его за рукав Понькин, - ты что, прямо так дарить собираешься?!
- Не, прям щас в целлофан заверну, ленточкой перевяжу и духами побрызгаю! - с издевкой парировал Лёнчик, - у тебя есть другие идеи?
- Ну, может и не идеи, но пожелания - есть, - скромно ответил Николай Сергеевич, - давай-ка цветы водой спрыснем и корни поотрезаем, а то нас не поймут.
- Короче, - отрубил Лёнчик, - я пойду псину домой оттащу, а ты иди к себе, и сделай букет как полагается - по-вашему, по-интелигентному!

Через 10 минут напарники встретились в том же самом месте. Понькин был в относительно чистой рубашке и с букетом, который теперь был похож на тот же пучок укропа, но у которого отрезали корни. Лёнчик сменил тапочки-шлепанцы на старые кроссовки, и поверх майки одел куртку-ветровку. Одел он ее потому, что забыл свою последнюю рубашку вчера на стуле в пивной. О потерянной рубашке Селютин не очень-то горевал - ведь лето уже началось и до осени рубашка ему не так уж и нужна.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ИЛИ АРМЯНСКИЙ СТАЛИН ПРЕДСТАВЛЯЕТ
Подойдя к двери Гагика, подельники стали совещаться как лучше поздравить именинника. Понькин взял это на себя, т.к. его артистический талант тут был совершенно необходим.

Дверь открылась после седьмого звонка. Заспаный именинник, с всклокочеными волосами и с едва разлепляемыми глазами, с удивлением смотрел на странную делегацию. Николай Сергеевич решил взять ситуацию в свои руки и, неожиданно для себя, заговорил почему-то с грузинским акцентом, как будто он исполнял роль Сталина в спектакле про войну:
- Дарагой генацвале Гагик! Високо в горах, в далекой братской Армении, сегодня взашло солнце, и оно взашло для тебя - нашего именинника! Пусть свет этого далекого солнца ярко освещает тебе путь с счастью, деньгам и настоящим друзьям! Ассалям Алейкум, наш несравненный и любимый Гагик!

В завершение своей речи, Понькин так вошел в образ, что троекратно, по-русски, расцеловал именинника.
Лёнчик, впечатленный такой мощной речь, расстроганно произнес:
- Вот именно! - и однократно, но крепко, взасос, поцеловал Гагика.

Гагик решительно ничего не понимал. За что его по грузински назвали "генацвале" и про какие горы Армении говорил Понькин? Сам Гагик родился в Челябинске, где его мать, повар рабочей столовой Надя Зеленко, имела роман со строителем из Армении, исчезнувшим на третий день после рождения ребенка. И вообще, день рождения Гагика прошел три месяца назад, но обижатъ гостей ему не хотелось и он пригласил их войти в квартиру.

Обстановка в квартире Гагика была не менее спартанской, чем у самого Понькина, и ни на какие излишества, типа Вермут Љ11, не говоря уж о "Мукузани", тут явно не было и намека...

Николай Сергеевич с Лёнчиком уныло переглянулись, но делать было нечего, и они вошли в комнату, где стоял облезлый диван со смятой постелью, три стула и круглый стол, заваленный пустыми консервными банками и старыми газетами. Гагик, радушно улыбаясь, произнес:
- Раз пошло такое дело, давайте хоть чайку попьем!

При слове "чайку" Лёнчик с трудом подавил приступ рвоты и, как бы стесняясь причиняемого ими неудобства, произнес:
- Нет-нет, что ты! Мы же не за этим пришли. Просто хотели поздравить, пожелать, так сказать, всего самого... эта... ну там в труде и в личной жизни, и нам дальше идти надо - есть тут у нас еще пару человек-именинников.
Гагик был слегка огорчен, но вместе с тем почувствовал большое облегчение - у него ведь кроме полпачки "краснодарского" чая больше ничего и не было, даже сахар, как назло, закончился вчера. Учитывая все эти обстоятельства, хозяин не стал сильно настаивать и пошел проводить гостей до двери. Прощание было достаточно скомканное, сконфуженные стороны чувствовали глубокую неудовлетворенность от встречи.

ПОЧЕМУ ИМЕНИННИКОВ ВСЕГДА НАДО ВЫСЛУШИВАТЬ ДО КОНЦА
Лёнчик первым пожал смущенному Гагику руку и резко вышел в коридор. Его разочарованию не было предела и злость на самого себя и этого проклятого "фальшивого армяна" душила Селюнина запредельно. Николай Сергеевич, как человек воспитанный и не лишенный остатков благородства, не мог просто уйти не попрощавшисъ. Он стоял в дверях и выслушивал слова благодарности Гагика, который чувствовал себя виноватым по отношению к поздравителям.

Тряся руку Понькину, он тихо произнес:
- Вы уж простите, что так получилось. Я же не знал, что вы придете, а то бы и тортик приготовил, и поесть бы купил чего-нибудь в "Фабрике-Кухне". А так - пустой холодильник с одной бутылкой водки. Ну не пить же нам ее с утра пораньше, да еще и без закуски.

Пронькину стало нехорошо от услышанного... Информация о запотевший бутылке водки в холодильнике прозвучала как гром с ясного неба, и все вокруг в этом заплеванном грязном подъезде вмиг посветлело и преобразилось. Николаю Сергеевичу даже показалось, что где-то вдалеке запели птицы, но потом он понял, что это был попугай из соседней квартиры.

Лёнчик уже ушел вниз, и Николай Сергеевич принял мужественное, даже героическое решение - в одиночку исправлять ситуацию.
Пытаясь выиграть время на обдумывание способа вымания заветной водки, он спросил Гагика:
- Что-то жарко стало - жажда совсем замучила. Не могли бы вы мне стакан воды дать?
Гагик с радостью согласился и пошел на кухню за водой, а Понькин устремился за ним, на ходу выстраивая комбинацию, при которой водка из холодильника будет изъята.

Гагик открыл кран и стал спускать теплую воду перед тем как налить в стакан. Понькин лихорадочно думал что делать.

Стакан был налит, и тут Николая Сергеевича осенило:
- А у вас льда случайно нет? В такую жару, знаете, только ледяной водой и спасаюсь.
Такой вопрос поставил Гагика в тупик. Откуда у него мог бытъ лед? На удивленный взгляд, Понькин мгновенно отреагировал, услужливо подсказав:
- В холодильнике должен быть. В таких ванночках, знаете?
- Не знаю - смущенно ответил Гагик, - я же эту квартиру всего полгода как снимаю - еще не совсем освоился.
- Ну как же, - осмелел Николай Сергеевич. - он там должен быть! - и с этими словами он открыл холодильник, который был пуст как артиллерийский полигон и вонял, как грязевой источник в г. Саки, где Понькин давал однажды концерты в качестве конферансье в ансамбле цыган-лилипутов.

Водки в холодильнике не было, и оставалась последняя надежда на то, что она в морозилке.
- Обычно, лед хранят здесь. - окончательно распоясался Понькин и резко открыл заветную дверцу.
Увиденное потрясло Николая Сергеевича до самых глубин его пропитой души. В темной глубине морозилки лежала запотевшая, непочатая, ЛИТРОВАЯ бутылка водки "Пшеничная"!!!!!

Как всегда в критических ситуациях, решение пришло в голову мгновенно:
- У меня к вам пустяшная просьба есть, - стараясь не выдавать волнения, развязно начал Понькин, - совсем забегался я с этими днями рождения, и забыл спиртное купить для банкета в нашем театре. Не одолжите бутылку до завтра? А то меня председатель месткома сгноит за неисполнительность.
- Конечно, конечно! - участливо отозвался Гагик, и "Пшеничная" ушла в дрожашие руки Николая Сергеевича.

Это была победа! Осталось только попрощаться с хозяином и не спеша покинутъ квартиру. В благодарность, Понькин даже выпил полный стакан мутной, теплой хлорированной воды, участливо поднесенной ему Гагиком, и, тепло попрощавшись, пулей вылетел на улицу.

Выйдя из подъезда он не увидел Лёнчика. Постояв и осмотревшись, Понькин пришел к выводу, что Лёнчик его бросил, о чем ему теперь предстоит сожалеть всю оставшуюся жизнь. Погоревав о потере друга минуты полторы, Николай Сергеевич стал обдумыватъ как ему поступить. Он твердо понимал, что "Пшеничная", которую он так удачно заполучил, должна быть выпита и как можно скорее.

СПЕШКА, КОТОРАЯ НУЖНА НЕ ТОЛЬКО ПРИ ЛОВЛЕ БЛОХ
Такой спешке в желании выпить у Пронькина было две причины.
Первой причиной была большая строгость Николая Сергеевича в отношении алкоголя - он всегда сурово и беспощадно расправлялся с любой выпивкой, попадавшей в поле его зрения.

Вторая причина была профессиональная. В свободное от выпивок время, Понькин был еще и актером Добровым, который за свою долгую актерскую карьеру в местном театре вырос от роли третьего раба в массовке в Элиаде до Короля Лир и Дяди Вани в бессмертной пьесе Чехова.

Актер Добров никогда не стремился сниматься в кино или попасть во МХАТ, он просто и добротно играл в местном театре, где пережил 14 главных режиссеров и всех, с кем начинал 20 лет назад. Годы шли, актеры менялись, а артист Добров оставался гордостью театра, в фойе которого висели портреты актеров, в том числе и портрет 25-летнего Понькина, задумчиво подперевшего кулаком подбородок - исторически, так было принято среди провинциальных актеров. Сделанный однажды удачно в молодости портрет, Добров без всякого стеснения использовал всю свою карьеру.

Все театральные коллеги знали, что Добров был алкоголиком, но прощали ему этот грешок за крепкий профессионализм, мягкий характер и безобидность. Будучи профессионалом, он редко играл спектакли пьяным, обычно Николай Сергеевич успевал вздремнуть перед вечерним спектаклем, и, как он любил выражаться, "взяв на грудь фронтовые 150 грамм", шел играть спектакль.

Сегодня у актера Доброва был ответственный день. Он играл с огромным трудом полученную главную роль старшины Васкова в спектакле "А зори здесь тихие...". Спектакль был сложный, Васков по сценарию находился на сцене от начала и до конца действа, и Бодров сильно выкладывался, уставал, но с гордостью нес эту ношу - такую роль получить удавалось не всякому. Именно поэтому Николай Сергеевич спешил разделаться с бутылкой как можно раньше, чтобы к вечеру проспаться и не наделать глупостей.....

CHERCHEZ LA FEMME

Стоя ранним утром, с ледяной литровой бутылкой водки в руке на крыльце Гагиковского подьезда, Николай Сергеевич глубоко задумался о своих дальнейших действиях. На размышления ушло не более 30 секунд, Понькин понял, что ему делать - он решил пойти к своей коллеге - актрисе Верочке Асиной, с которой имел некоторое подобие порочной связи.

Перед тем, как мы продолжим наше повествование, есть смысл остановиться на этой стороне жизни артиста Доброва.

За пять лет холостяцкой жизни Понькин не все время отдавал себя искусству целиком - у него еще была некая пародия на личную жизнь. Пародией ее можно назвать потому, что личная жизнь у Николая Сергеевича была сильно привязана к алкоголю, и даже "дама его сердца" - актриса этого же театра Верочка Асина, была не только любовницей Николая Сергеевича, но и его постоянной собутыльницей.

Верочка была вышедшей в тираж актрисой в возрасте, который обычно называют "далеко за сорок", не уточняя при этом как далеко. За свою карьеру она сменила шестерых мужей и с десяток театров, с каждым разом переходя из лучшего театра в худший. Вершиной ее карьеры была работа в театре в Бийске, родом откуда был Шукшин, точнее он родился в деревне Сростки, но это было не так уж и важно - район был Бийский. Работа в театре Бийска в течении двух лет была наполнена разговорами о творчестве Шукшина, которого к тому времени уже лет десять как не было в живых, но это не мешало актерам театра говорить цитатами и ссылаться на "Макарыча" в таком тоне, что можно было подумать, будто рассказчик еще вчера пил на брудершафт с писателем. Два года, проведенные в Бийске, оставили неизгладимый след в сознании Верочки. Она прочла все книги и сценарии Шукшина, и вставляла фразы оттуда по любому, даже самому малейшему поводу, причем, каждый раз она произносила это с легким намеком на то, что фразы эти она когда-то слышала лично от самого Василия Макаровича.

Верочка давно перестала интересоваться чем либо, кроме своей работы в театре, где она играла роли исключительно второго плана. Ее "специализацией" были Новогодние елки и выездные детские спектакли, где она с успехом играла ведьм, злых и не очень колдуний, и конечно же, Бабу Ягу, в роли которой Верочка была непревзойденной - не потому, что была далеко не самой красивой женщиной, а потому, что такие роли обычно не имеют много текста и можно импровизировать до умопомрачения, что Верочка и делала с самозабвением и неподдельным артистизмом.

Моментом, с которого у Понькина начались близкие отношения с Верочкой, был новогодний спектакль "Сказка о Царе Салтане". Каждый год, с 1 по 10 января, в дни школьных каникул, они играли этот спектакль по два раза в день. Такие спектакли не являлись ответственными, но второй спектакль в день назывался "второй вызов" и оплачивался в полуторном размере, что весьма приветствовалось актерами, задействованными в "Салтане". Дело было 2 января, и первый спектакль начался в 10 утра. Зал был полон детишек с родителями, такие спектакли обычно проходили на "Ура", и дети сопереживали происходящему на сцене нешуточно.

В тот день состояние Понькина можно было определить одним словом - предсмертное. Жестокое похмелье, вкупе с жаждой и желанием спать прямо на сцене, в теплых лучах софитов, периодически вводило Николая Сергеевича в ступор. Он регулярно выходил в кулисы, где жадно пил воду и снова, "на старые дрожжи", хмелел от этого.

Испив водички в очередной раз, Добров выскочил на сцену и начал свой монолог, заканчивающийся словами: "Да вели-ка торопиться! Видишь - я хочу жениться!". Перед глазами Понькина плыли круги, дышать было нечем, борода уже в третий раз за спектакль отклеивалась, и все, о чем он сейчас мечтал - это поскорей закончить спектакль и увалиться спать в гримерке. Собрав последние остатки сил, он проговорил свой монолог, который, к ужасу своему, почему-то закончил словами: "Да вели-ка СОБИРАТЬСЯ! Видишь, я хочу......"

Тяжелая пауза повисла в зале, Понькин лихорадочно искал выход из создавшейся ситуации. Ничего, кроме разных грязных, похабно-матерных рифм в голову не шло, и он отчетливо понимал, что надо что-то говорить. Жалко озираясь, Понькин смотрел в глаза коллег, но на их лицах он видел только ехидные улыбки и полное нежелание помочь...

И вдруг, Верочка, которая играла одну из сватий, включила весь свой талант импровизатора, и, растолкав охрану и свиту, вышла вперед к царю и услужливо произнесла:

Венчаться?

Николай Сергеевич был настолько благодарен Верочке за помощь, что окончательно забыл текст и сымровизировал в ответ.

Развязно осклабившись, он произнес:

Вот именно!

С этого дня между ними возникло какое-то странное взаимопонимание, некое подобие дружбы, которая обильно подкреплялась совместными попойками и весьма нерегулярным сексом. К тому самому сексу Верочка была вполне равнодушна, но понимала, что без этого не обойтись - принесенную выпивку надо было как-то "отрабатывать", а потому, изрядно напившись, она соглашалась лечь в постель, и издавала там нечеловеческие стоны и крики, представляя себя в это время на сцене в роли очередной Бабы Яги.

Именно к Верочке и направился Николай Сергеевич, завернув водку в подобранную на земле старую газету. Панельная пятиэтажка Верочки находилась совсем недалеко - три-четыре квартала, и Понькин решил пройтись пешком, тем более, что автобуса ждать ему пришлось бы не менее получаса.

Настроение у Николая Сергеевича было отличное - весь день впереди, утренняя репетиция отменена из-за простуды главного режиссера, и, до 7 часов вечера, когда Понькину надо становиться Добровым, он был свободен.

Итак, у Николая Сергеевича было масса времени, литр водки и потенциальная возможность секса, который, вообще-то, Верочке был не особенно приятен днем, но сегодня Понькин был уверен, что у них все получится.

СТРЕКАНТОЛ И ЕГО ПОДЗАТЫЛЬНИК
Идя по улице, Понькин чувствовал какую-то необычайную легкость, как душевную, так и телесную. Люди на улице казались ему непривычно красивыми и приветливыми, и даже какой-то бомж, без всякого стеснения мочившийся на стенку его дома, не показался ему отвратительным. Николай Сергеевич давно не был в таком чудесном настроении, он даже вдруг, совершенно непривычно для себя, начал напевать под нос что-то из оперной классики. Дорогу до Верочкиного дома он одолел практически незаметно для себя, а затем легко, в один присест, взлетел на четвертый этаж Верочкиной хрущевки.

Машинально посмотрев на часы, он зафиксировал - 9:45... Рановато, конечно, но, с другой стороны - вон весь город же давно на стройках вкалывает - и никто это ранним утром не называет. Отбросив минутное замешательство и стеснительность, Понькин игриво вызвонил: та, та-та-та-та, та-та! За дверью не было слышно ни звука.

Выждав секунд двадцать, он повторил мелодию, которую слышал по телевизору на американских хоккейных матчах. После третьего исполнения той же самой мелодии и полуминутного ожидания, Николай Сергеевич услышал какое-то шевеление за дверью.

Не открывая двери, Верочка, явно только что разбуженная, и от этого слегка встревоженная, хриплым голосом коротко спросила:
- Кто?
Утреннее игривое настроение не оставило еще Понькина, и он решил разыграть Верочку, ответив ей речью в стиле того самого армянско-грузинского тамады, который поздравлял Гагика:
- А ето вас, генацвале, Жилком беспакоит, хачю вам маленький подарка препаднести, сувенир с далеких гор солнечной Армении!
Вера испуганно, не открывая двери, произнесла:
- А вы, наверное, квартирой ошиблись!
Понькин не мог выйти из образа, и прислонив лицо к закрытой щели двери, страстно зашептал:
- Не ашибся я, драгоценный мой Верочка, у меня к вам не только подарок, но и кое-что пасерьезней имеется!
Вера, выдержав долгую паузу, с еще большим испугом в голосе спросила:
- А что вы имеете в виду - посерьезнее?
Николай Сергеевич, все еще продолжая игру, вдруг начал говорить жуткую, непривычную для него пошлость:
- А что имею, генацвале Верочка, то и введу, причем сразу, глубоко, и не без удаволствия!
При этом, иллюстрирую свои слова, Понькин показал указательным пальцем какое-то винтообразное движение, виденное им в кино, когда Сталин обьяснял план наступления генералу Жукову в Верховной Ставке.

Николай Сергеевич уже репил было выйти из образа и раскрыть себя, как дверь резко открылась и на пороге он увидел стоящего в трусах своего коллегу - основного героя-любовника в их театральном репертуаре - артиста Толика Онищенко, которого все в театре почему-то называли Стрекантол.....

Стрекантол был молодым, развязным человеком, который перевелся к ним из областного театра Иркутска год назад. Высокого роста, красавец, со всеми необходимыми атрибутами жеребца, находящегося в зените своей физической формы - об интеллектуальной стороне своей личности он сильно не заботился. Стрекантол был как-то по-столичному нахален и высокомерен, он исполнял почти все главные роли героев-любовников в нынешнем сезоне и был в самом зените городской славы. Всeгда и везде Толик вел себя очень картинно, и даже в гримерке, садясь на стул, непременно принимал позу памятника великому поэту на Пушкинской Плошади, а уж когда пил водку, то обязательно жеманно отставлял мизинец.

Приехав в театр в прошлом году, Стрекантол в очень короткое время прошелся по всем четырем незамужним актрисам местноого театра, после чего приступил к осваиванию более защищенных территорий - замужних актрис. На замужних территориях он был не менее желаем, чем на незамужних. Верочка, хоть и была одинокой, но негласно считалась признанной территорией Понькина... Как оказалось, все это территориальное деление было весьма условно - молодой варвар успешно грабил, совращал и захватывал то, что ему не принадлежало. Именно за этим занятием и застал Стрекантола ветеран театра, актер Добров, в миру Николай Сергеевич Понькин ...

В голове Николая Сергеевича мелькнула мысль дать Стрекантолу пощечину, сказав что-нибудь, типа "мерзавец" или "негодяй", затем хладнокровно, без каких-либо эмоций, повернуться и уйти, отбрасывая валяющуюся в ногах и умоляющую вернуться Верочку....

Потом Понькин решил поступить по-дворянски просто - безмолвно окатить Толика ледяным презрительным взглядом, гордо и величаво, подобно герою Тургеневских повестей, развернуться и, ни слова не говоря, уйти, совершенно не обращая внимания на умоляющие, слезные выкрики Верочки и слова отчаянного извинения гнусного Толика...

Все это вмиг пронеслось в мыслях и... вместо этого, Николай Сергеевич, состроив неизвестно откуда появившуюся на лице дебильноватую улыбку, произнес:
- Привет, коллеги! Проходил мимо, вспомнил, что сегодня, кажется, День Актера, и решил заскочить - поздравить с наступающим, так сказать!

После произнесения таких слов, актер Добров понял, что ощущение отвращения к самому себе - не самое приятное чувство, компенсировать которое можно только стаканом водки без всякой закуски, и Понькину отчаянно захотелось сделать это прямо здесь, в коридоре Верочкиной пятиэтажки.

Нагло улыбающийся Стрекантол, лениво и заспанно почесывая в паху, изрек:
- А умнее мы ничего придумать не смогли, дедуля? Может сразу и за Рождество Христово выпьем, синюга ты забулдыжный? Ты хоть часы-то имеешь? Или пропил уже? Какого хрена тебе надо в такую рань, неужто мало алкашей на улице для компании?

С этими словами он схватил Понькина за шиворот и резко развернув к лестнице, неожиданно залепил звонкий подзатыльник от которого в голове Николая Сергеевича зазвенело и, почему-то, подкатило чувство тошноты.

- Уж не сотрясение ли мозга у меня сейчас произошло? - подумал мгновенно Понькин, почесывая лысину и поворачиваясь опять лицом к Стрекантолу. Единственное, что успел заметить униженный Николай Сергеевич - это дверь, которая с грохотом захлопнулась...

Артист Добров остался наедине со своей "Пшеничной", крепким подзатыльником, унижением, и враз пришедшим к нему омерзительным настроением.

Подзатыльник!!!! Как же это унизительно! ... Уж лучше бы он по мужски дал Понькину в морду, или даже ударил его ногой в пах....

... нет, в пах - это уж слишком, подзатыльник все-таки намного гуманнее...

Первая мысль была - сломать дверь и убить обоих...
... но так ведь можно и чего-нибудь покрепче подзатыльника огрести - в пах, например...

Вторая мысль была - пойти в милицию, снять побои, завести уголовное дело на мерзавца, довести дело до суда, на котором, взглянув на притихший зал, медленно и с презрением произнести: "Я Вас прощаю!", и уйти, не оборачиваясь и не реагируя на взорвавшийся от аплодисментов зал...
... но подзатыльник будет трудно квалифицировать как тяжкое телесное повреждение...

Третья мысль показалась наиболее приемлемой - позвонить в дверь, извиниться за беспокойство, а затем, пронзительно взглянув прямо во встревоженно-расширенные глаза Верочки, медленно, испепеляя ее своим взглядом, произнести: "Больше я вас НИ-КОГ-ДА не потревожу"...
... но дверь, вполне вероятно, мог опять открыть этот мерзкий Стрекантол, и, не разговаривая, залепить еще один подзатыльник или, опять же, дать ногой в этот же самый пах. От одной мысли, что кто-то может ударить его в пах, у Николая Сергеевича начинало сосать под ложечкой...

Так стоял артист Добров, он же Николай Сергеевич Понькин, в сером, грязноватом подъезде хрущевки и встречал начинающийся день оскорбленным, даже униженным (где-то это словосочетание он уже слышал), неопохмелившимся и растерянным...

ВИТЕК ПОЗНАЕТСЯ В БЕДЕ
Николай Сергеевич решил для начала покинуть место своего унижения, на улице придти в себя и, сосредоточившись, решить что же делать дальше. Понькин стал спускаться по лестнице, обдумывая ситуацию. Ему было очень до смерти тоскливо и он понимал, что лекарство от тоски у него с собой, завернутое в грязную позавчерашнюю газету - осталось только решить где и с кем это лекарство можно будет принять. Сосредоточенный на своих мыслях, он неожиданно столкнулся на лестнице с Витьком Сатониным - машинистом сцены их театра, жившим в этом же самом доме. Витек возвращался из магазина с авоськой, полной какой-то снеди и кефирных бутылок.

Витек Сатонин был веселым "малым" лет 60-ти, которому суждено было так и умереть Витьком, о чем он совершенно не жалел - он просто жил, радуясь и вполне довольствуясь тем, кем он был. Абсолютно все в театре любили Витька за мягкий характер, готовность помочь починить все, что угодно - от застежки галстука до карбюратора старых "Жигулей". Витек работал в театре уже лет 30, и никто из ныне работающих не застал те далекие времена, когда Сатонин поступил на работу.

Все 30 лет Витек в театре делал одно и то же - отвечал за машинерию сцены. Под сценой у него была маленькая каморка, которую Сатонин иронично называл "Кабинет". В "кабинете" он хранил сотни каких-то инструментов, гаечек, шурупчков и другого скарба, коий обычно кажется абсолютным хламом, но становится на вес золота, когда приходит час его необходимости. В обязанности Витька входило поддержание в исправности всех движущихся частей сцены - занавеса, кулис, задника, а главное - вращающегося круга сцены, который, из-за отсутствия денег, не могли заменить уже лет десять. Витек дневал и ночевал под сценой, но поддерживал круг в рабочем состоянии. Как ему это удавалось - не знал никто, ибо по всем законам физики это сооружение давно должно было рухнуть, и театр мог встать на ремонт на многие месяцы.

Понькин никогда не был чужд демократических традиций русской интеллигенции - пить с любым собутыльником, и частенько перед спектаклем заглядывал в "кабинет" к Витьку на "апперитив" - стаканчик-другой любимого Витина портвейна 777, которой сам хозяин ласково называл "портешок".

Сейчас же, Николай Сергеевич понял, что сам Бог послал Витька ему навстречу, а потому, без всяких подготовительных речей выдохнул:
- Есть жидкость для поднятия настроения, в количестве одного литра. Что будем делать?
- Пить, знамо дело, - отпарировал Витек, и добавил: - Пойдем ко мне, все-таки ближе!

Через десять минут яичница шкворчала на плите, свежий хлеб, только что принесенный из магазина, нарезаный крупными кусками, лежал на большой тарелке рядом с кружком "Одесской" колбасы, а водка уже была разлита по стаканам, ожидая момента, когда компаньоны приступят к таинству поднятию настроения.

Николай Сергеевич смотрел на суетящегося вокруг плиты Витька, и на душе у него становилось теплее с каждой минутой. После перенесенного унижения и обиды, Витек сейчас ему казался таким близким и родным, что если бы не природная сдержанность Понькина, то он бы просто взял и поцеловал Витька, и, скорее всего - в губы. Сам Сатонин ничего и не подозревал о той буре, которая сейчас пылала в измученной и униженной душе артиста Доброва. Витьку было просто хорошо и приятно от того, что сам Добров - можно сказать, звезда их театра, пришел к нему в такую рань засвидетельствовать уважение и купил дорогущую "Пшеничную", которую Витек однажды видел в винном магазине, но покупать не решился - дорого и, в пересчете на портвейн, получалось совершенно не выгодно.

Наконец, все было разложено на столе, участники утреннего банкета чинно сели друг напротив друга, и с традиционным пожеланием "За все хорошее", опрокинули первые 100 грамм дорогого зелья.

Молча и степенно закусив кусочком хлеба, и выпустив первый дух выпитого, Витек философски изрек:
- Так вот она какая, эта "Пшеничная! Будем знакомы, значица"
Это послужило сигналом к налитию следующих ста грамм, которые были незамедлительно выпиты "За знакомство" с Пшеничной.

Понькину стало намного легче и, чтобы хоть как-то отвлечься от воспоминаний о перенесенном унижении, и поднять собственную значимость в глазах Витька, да и самого себя, он, выдержав солидную паузу, произнес:
- Мда... А водка эта - элитная! Мне ее Кеша Смоктуновский прислал в подарок.
- Да, такую водочку не каждый день нашему брату пить приходится! - ответил многозначительно Сатонин, совершенно не отреагировав на упомянутое имя Народного Артиста.
Затем, помолчав с минуту, Витек заинтересованно спросил:
- А с чем тебя этот мужик поздравлял-то?
- Да ни с чем, - серьезно и скромно ответил ему Понькин, - просто, так сказать, дань уважения и признательности к талантливому собрату по цеху.
- А, значит уважение оказал... Мне вот тоже вчера Катька из 26-й квартиры за ремонт двери уважение оказала - бутылку вермута преподнесла. Он хоть и чернила поганая, а все одно - приятно!

После третьей рюмки - за уважение, Николай Сергеевич смог наконец-то прийти в себя и даже перестал мысленно возвращаться к утренним приключениям - ему стало хорошо, и Витек показался самой близкой душой на всем белом свете.

"Пшеничная" закончилась к 11 часам, когда уже открылись вино-водочные магазины, и Витек, в качестве ответного жеста гостеприимности, сгонял в магазин за углом, где на этот раз взял привычное ему зелье под названием Портвейн 777.

Праздник продолжался.
Уже давно была съедена колбаса и яичница...
Уже трижды Понькин декламировал Витьку длинные монологи из Короля Лир...
Уже два раза Витек рассказывал историю своей жизни...
Уже были перемыты кости всем незамужним бабам театра...
Уже еще раз было сбегано в магазин, где на последние собранные по карманам копейки была куплена еще бутылка портвейна...
Уже был допит вермут, подаренный вчера Катькой из 26-й квартиры... когда в дверь робко постучали и на пороге друзья увидели... растерянную и одинокую Верочку....

Она чувствовала себя ужасно неловко и виновато, но не могла пропустить банкет.

ПРАЗДНИК ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Понькин, увидя Верочку подумал, что ему надо на нее быть обиженным, но вот за что именно - он никак вспомнить не мог, да это и не было сейчас так уж важно. Наиболее важным вопросом сейчас было - отсутствие средств на продолжение праздника. У Верочки нашлась некоторая сумма, которой вполне хватало на две емкости любимого "портешка", и Витек, с неприсущей его возрасту резвостью выскочил в магазин.

Мудро проанализировав финансовую ситуацию, и дозаняв у соседки недостающую мелочь, Витек нашел оптимальное решение - вместо двух бутылок портвейна, он купил три бутылки какой-то непонятной жидкости с надписью на азербайджанском языке. Русский перевод названия мелкими буквами внизу этикетки был, по крайней мере, обнадеживающим - Коктейль "Молодежный". По внешнему виду, а, скорее всего и по содержанию тоже, коктейль "Молодежный" можно было смело приравнять к коктейлю "Молотов", коим герои антифашистского сопротивления закидывали немецкие танки, но сейчас количество играло решающую роль, и Витек принял на себя ответственность - остановил свой выбор на азербайджанском пойле.

За время похода Витька за "Молодежным" коктейлем, Верочка сбегала домой и принесла пачку печения "Новость" и стакан засохшего изюма. Продуктовое пополнение стола было встречено с большим энтузиазмом мужской половиной банкета.

Открыв первую бутылку гремучей молодежной смеси, Николай Сергеевич самолично разлил ее в три стакана и произнес короткий, но прочувственный тост:
- За женщин, господа! - с этими словами артист Добров влил себе в рот почти весь стакан этого алкогольного креозота и, на минуту, как бы протрезвел от жуткого вкуса чуда азербайджанского виноделия.

Коктейль "Молодежный" явно делался методом прямого крекинга из Бакинской нефти и, залитый в бензобак мотоцикла "Урал", вполне мог бы радовать водителей небывало высокой проходимостью их трехколесных любимцев.

Посмотрев украдкой на собутыльников, он увидел перекошенное лицо Верочки, пытающейся удержаться от рвоты прямо на стол.

Витек же, ухнув весь стакан одним махом, и переждав первый приступ ослепленности, покрылся мелким потом и сдавленно произнес:
- Однако...

Все как-то пришибленно осели на стулья, пытаясь восстановить сбитое дыхание. Пару минут компания сидела молча, потрясенная совершенно новыми впечатлениями от выпитого. Все трое участников любили выпить, но еще ни разу не опускались до одеколона, гуталина или растираний от ревматизма, рядом с которыми нашлось бы вполне достойное место этому азербайджанскому чуду под названием Коктейль "Молодежный".

Лиха беда - начало. За первым стаканом пошел второй, который был "лакирнут" печеньем, и дальше все понеслось по возрастающей. Тосты, произносимые со жменей изюма, зажатой в кулаке, становились все более короткими и бессвязными, пачка печенья, упавшая на пол, раскрошенная и растертая ногами, придавала полу вид совхозного поля, припорошеного первым снежком, а пустые бутылки из под азербайджанского коктейля с подтеками, напоминающими шеллачный лак, становились в рядок у стены.

Дальнейшее нет смысла описывать, ибо происходящее вышло из разряда человеческих развлечений и могло бы быть интересно только, и исключительно - участникам данного мероприятия и специалистам, изучающим жизнь приматов.....

ПРОБУЖДЕНИЕ
(НЕМНОГО ЛИРИКИ)
Николай Сергеевич открыл глаза и тут же их закрыл - такого яркого и ослепляющего света он не видел даже на авансцене родного театра во время исполнения финальной сцены в спектакле "Тарас Бульба"...

Понькин крепко зажмурил глаза, а потом снова начал их потихоньку открывать, постепенно привыкая к свету. Минут через десять, он смог немного адаптироваться к бьющему в глаза свету, и понял, что лежит в постели Верочки, а чудовищный "прожектор", столь невыносимо мучавший его, был последним лучом заходящего солнца в окне спальни. Легкий поворот головы частично вывел глаза из под прямого солнечнго луча и все стало видно отчетливее, но тяжелая головная боль не дала Понькину повернуть голову полностью, и он, зажмурив один глаз, вторым стал осматривать комнату вокруг себя.

Верочка лежала неподалеку от него, и отсутствие какой-либо одежды на ней подсказывало Николаю Сергеевичу, что между ними что-то было... Он пока еще не мог поднять голову и осмотреть себя, но догадывался, что одежды на нем должно быть не более, чем на Верочке, которая в этот момент начала пронзительно храпеть.

Храп Верочки, как это ни странно, слегка привел Понькина в чувство, и он приподнялся на локте, с ужасом увидев, что его трикотажные спортивные штаны болтались где-то ниже колен, а сам он лежал в кровати не снимая своих любимых кроссовок "ABIDAS", на которые ему кто-то, а может и он сам, стошнил.

При взгляде на голую храпящую Верочку, Понькин почти окончательно пришел в себя. Зрелище было очень далеко от его любимой картины "Обнаженная Маха", но зато сильно напоминало какую-то фотографию из уголовной хроники. Если бы не заливистый храп Асиной, то можно было подумать, что Верочка была изнасилована и задушена, а затем злоумышленники пытались за руки, волоком вытащить тело в коридор, но бросили, в спешке убегая от милиции. Верхняя половина Верочкиного туловища свешивалась с кровати и, пока Понькин размышлял что ему с ней делать, Верочка сама, с тупым и громким стуком, упала с кровати на пол и от этого проснулась.

Пытаясь подняться, и совершенно не замечая Понькина, Верочка дважды падала навзничь, сильно ударяясь головой об пол. Наконец, она заползла на кровать, и, так и не разлепив глаз, упала лицом в подушку и моментально заснула. Через минуту, полностью расслабившись во сне, Верочка громко и продолжительно выпустила накопившиеся в ее измученном азербайджанским пойлом желудке газы.

Этот звук, а затем и запах, полностью разбудили артиста Доброва и заставили его посмотреть на часы на руке. Было 19:10, и спектакль "А зори здесь тихие", в котором артист Добров играл с таким трудом полученную роль старшины Васкова, начинался через 20 минут...

О НАРУШЕНИИ ПРАВИЛ
Согласно "Положению о театрах Российской Федерации" артист "... обязан прибывать в театр не позднее чем за 1 (один) час до спектакля...". Это правило всегда и неукоснительно нарушалось в театре всеми актерами без исключения. Стандартных, "классических" причин опоздания существовало около десятка и актеры умело их варьировали, включая свой артистический дар на полную. Основными объяснениями были срочные эвакуации детей из детсада, собрания домкомов, визиты к врачу, плохая работа транспорта, вызов к участковому и др. Не менее правдоподобные причины можно услышать в любом учреждении, и тут актеры не сильно оригинальничали. Сложнее было незамужним и холостым - у них семейные причины отпадали и приходилось придумывать что-то действительно убедительное, типа дорожно-транспортных катастроф, хирургических операций, повесток в суд и землетрясений. Именно это занимало сейчас все мысли Николая Сергеевича - никакие благородные причины в голову не приходили. Единственное, до чего он додумался, и это было наиболее близко к истине - так это сказать, что он был в состоянии клинической смерти, и на протяжении двух часов пытался самостоятельно из нее выйти.

ПОСВЯЩЕНИЕ В РЫЦАРИ
Натянув на себя спортивные штаны, Понькин подковылял к окну, в котором увидел, как в конце улицы Витек, подпрыгивая как раненый орангутанг и трусливо оглядываясь по сторонам, "бежал" в театр. На самом деле это был бег на месте, ибо Витька мотало из стороны в сторону, отчего крейсерская скорость его передвижения была равна приблизительно 300 метрам в час. Понькину стало совсем плохо от одной мысли, что если и он пойдет таким макаром, то, в лучшем случае, в театр он доберется к концу антракта между первым и вторым актом.

Надо было что-то делать, и артист Добров, собрав в кулак остаток воли и замутненного сознания, пришел к выводу, что без дозы хоть какого-то алкоголя в качестве стимулятора, он никуда не сможет дойти. Почти ползком он добрался на кухню и стал беспорядочно открывать все двери подряд в надежде найти хоть каплю какого-нибудь спиртного. Поиски были тщетны... Верочка была строга в этом вопросе и никогда не оставляла на завтра то, что можно было выпить сегодня.

Отчаявшись, Понькин решил выбираться из квартиры и, скорее всего ползком, по-пластунски, как-то добираться в театр. Путь от кухни до входной двери занял вечность, и каждый шаг отзывался в голове как удар чугунной бабы, которой строители разрушают стены старых зданий. Открыв дверь, Николай Сергеевич решил перевести дух и оперся на маленькую убогую тумбочку, стоящую у выхода. Его взгляд упал на поверхность тумбочки, где Понькин увидел полупустой флакон какого-то лосьона для лица. Решение пришло мгновенно - спасительный лосьон был вылит в стакан, разведен водой в пропорции 1:1 и, перекрестившись, одним глотком, Понькин влил в себя этот символ падения личности и посвящения в рыцарство законченных алкашей, коим Николай Сергеевич был уже давно, а сейчас стал им де-юро.....

Постояв несколько секунд, дабы унять пожар в груди, и почувствовать изжогу, поднимающуюся вместе с некоторым приливом энергии, артист Добров вылетел из квартиры, оставив Верочку одиноко досыпать в облаке газов, которые все еще извергал ее многострадальный желудок..

БЕГ С НОСОРОГОМ НА СПИНЕ ИЛИ СПАСАТЕЛЬ ДИСПИРАДА

Спуск с пятого этажа без лифта - не самое легкое путешествие, особенно после молодежно-лосьонных екзерсисов, проделанных сегодня Николаем Сергеевичем. Этот спуск дался Понькину невероятными усилиями. Затраченых сил и энергии вполне могло бы хватить на отопление среднего микрорайона в поселке городского типа в течение недели. Тяхесть передвижений была на столько невыносимой, что Николай Сергеевич все время не мог отделаться от ощущения, что кто-то, из каких-то иезуитских побуждений, привязал ему на спину небольшого носорога, и бедное животное, в диком экстазе любви и ненависти, срослось в актером Добровым навеки, создав невиданный доселе симбиоз.

Стараясь не обращать внимание на кровавое марево в глазах и звон курантов в ушах, Понькин медленно, но неуклонно продирался к театру, который хотя и был виден в конце улицы, но сейчас был нереально, недосягаемо далек, как фантастический остров Зурбаган из милой детской сказки. Времени на рассуждения не оставалось - до третьего звонка, когда свет начинал гаснуть в зале, оставалось минут семь. Открытие занавеса без артиста Доброва на сцене означало автоматическое закрытие его, Понькина, карьеры.

Подползая к театру, совершенно ослепший и сильно поседевший, артист Добров (а в театре мы должны его называть только так) буквально свалился на руке молодому студенту Андрюхе, подрабатывающему в театре в качестве вахтера. Андрюха был любимцем всего театра и называл себя на западный манер - бодигард. За свою неугомонную натуру и любвеобильность, он получил прозвище Диспирада, и женская часть труппы всегда старалась задержаться лишнюю минуту возле проходной, где, по счастливому совпадению, висел репертуар спектаклей на текущий месяц. Обсуждение расписания спектаклей всегда было прекрасным поводом для того, чтобы вступив в диалог, заодно и пофлиртовать со студентом-охранником.

K моменту внесения Добровым своего измученного тела, Диспирада уже десять минут договаривался по телефону с какой-то девушкой Катей о завтрашнем свидании. Разговор этот студент-охранник параллельно с подмигиванием актрисе Ларочке Илюхиной, уже с полчаса нарочито внимательно и томно читающей расписание спектаклей на стене. Войдя в проходную, полуживой Добров, задыхаясь, случайно дыхнул в окно вахтерской, тем самым вызвав шквал эмоций со стороны Диспирады. Студент-охранник вмиг забыл о Кате, тем более, что все уже было договорено. Каким-то шестым чувством Андрюха понял, что Доброва надо спасать. Выскочив из будки, Диспирада подхватил упавшего ему на руки Николая Сергеевича и поволок его по коридору в гримерную комнату.

Внеся Доброва в гримерку, Диспирада по армейски сухо и четко спросил:
- Выживешь, Сергеич?
Добров не смог ничего ответить и только изможденно кивнул, прошевелив пересохшими губами:
- Воды бы...
Андрей налил Доброву воды и, стоя рядом, молча наблюдал сцену пития, после чего незатейливо, с наивной прямотой спросил:
- Ты где это так нахреначился?
Добров вяло махнул рукой, неопределенно показывая в направлении города.
Глядя на окончательно потерявшего силы Доброва, Диспирада по-деловому изрек:
- Тебе оздоровительную клизму не мешало бы сейчас поставить, но боюсь - не выдержишь и все живьем выйдет. Ладно, гримируйся пока, а я тебе вискарика принесу - из стратегических запасов.
От такого участия и заботы, у несчастного Доброва задрожали губы и на глаза навернулись слезы. Дав свободу переполнявшему его чувству благодарности, он липко и слюняво поцеловал уворачивающегоя Андрюху в тыльную сторону шеи.

В это время по всему театру раздался второй звонок, и помошник режиссера - Наташа по селекторной связи объявила:
- Всем участникам первого акта! Просьба собраться в правой кулисе.

Говорят, в армии сержанты, проводя курс молодого бойца, заставляют новобранцев одеваться за 45 секунд, и сделать это нетренированному человеку не так то уж и просто...
Все это - абсолютная неправда. Добров сегодня одел полную форму старшины-красноармейца Васкова за 9 секунд и еще успел поправить ремень, который стал ему сильно свободен с позавчерашнего спектакля.

Андрюха ворвался в гримерку, неся в руках полстакана "вискарика", и Добров, не имея времени на сентиментальности, одним глотком отправил жидкость в рот и устремился на сцену...

АКТ ПЕРВЫЙ. ГАРИФУЛЛА И ЕГО "ЛЕКАРСТВО"
Спектакль начался, и профессионализм Доброва понес его по волнам накатанной до автоматизма роли. В первом акте спектакля было несколько сцен без Васкова, и Добров имел время слегка отдышаться и даже два раза сбегать к Диспираде за продолжением разграбления его стратегических запасов. За 15 минут до окончания первого акта, Добров стрельнул у Андрюхи немного денег и попросил рабочего сцены Гарифуллу сбегать в магазин за "лекарством".

Первый акт успешно закончился, и Добров из последних сил понесся в гримерку, где его ждал Гарифулла, жаждущий получить компенсацию за труды свои в виде стакашки портвейна. Компенсация была выдана, выпита, и оставшееся содержимое бутылки артист Добров выпил в два присеста с перерывом в одну минуту. Покончив с "лекарством", Николай Сергеевич посмотрел на часы, до начала второго акта оставалось десять минут, и артист Добров решил вздремнуть эти десять минут прямо здесь, сдвинув три стула, и образовав из них подобия скамейки.

Сон навалился на него моментально...

НЕОБХОДИМОЕ ПОЯСНЕНИЕ
Перед тем как продолжить наше повествование, и перейти к самому главному событию в истории про Николая Сергеевича Понькина-Доброва, надо сделать маленькое отступление и рассказать об особенностях спектакля "А зори здесь тихие".

В постановке местного театра по пьесе, которая была написана по бессмертной книге Б. Васильева, заглавная фраза про зори и их тихость произносилась только один раз. Происходило это в самом начале второго акта, когда на сцене стояли декорации дремучего леса, начиналось раннее утро, медленно светало, начинали петь редкие птицы, и Васков выползал из шалаша, стараясь не разбудить Лизу Бричкину, Женю Комелькову и их подруг, садился на пенек, закуривал, и начинал свой знаменитый монолог. В монологе этом, Васков, как бы разговаривая с самим собой, сокрушался по поводу того, что идет война, и молодые незамужние девки на ней гибнут, так и не успев нарожать детишек и не насладившись жизнью. Затем он переходил на красоту местной природы, которую разрушает война, и выходил на знаменитую фразу: " А зори здесь тихие, тихие..."

Главный режиссер театра Пучков, поставивший этот спектакль, был ужасно горд сценой открытия второго акта. Он вложил в нее немало собственного творческого видения и таланта, репетировал именно эту сцену в течении нескольких месяцев и, как ресультат, финал монолога срывал аплодисменты расстроганного зала.

Надо сказать, Доброву эта сцена удавалась. Он играл ее так убедительно и прочувственно, что после каждого спектакля растроганный главреж Пучков с влажными глазами пожимал Доброву руку и говорил:
- Будем тебя, Николай Сергеич, на Народного представлять! Заслужил ты это, ей богу заслужил!

Подготовка ко второму акту обычно начиналась после второго звонка, когда Добров заблаговременно залезал с шалаш из которого ему предстояло вылезать для произнесения своего знаменитого монолога.
Сегодня все шло по расписанию, и помреж Наташа сделала первое объявление по внутренней связи:
- Первый звонок! Доброву, пожалуйста, приготовиться с началу второго акта.

Обычно, после этих слов, Добров не спеша шел на темную, с закрытым занавесом сцену, где его ждали рабочие, фонариком освещавшие путь в шалаш. В этот маленький убогий шалаш артист Добров залезал для того, чтобы уже через несколько минут выйти оттуда легендарным старшиной Васковым.

Добров любил этот момент прихода на темную сцену. Пока на сценическм круге не было никого, кроме Доброва, Витек Сатонин, сидевший под сценой, еще успевал сделать полный поворот круга для последней проверки его исправности. Сидя в это время в шалаше, Николай Сергеевич чувствовал себя ребенком, ему казалось что жизнь как бы делает круг назад, и он на минуту возвращается в детство, и катается на крашеной лошадке на карусели в парке им. 30-летия ВЛКСМ. Этот полный поворот круга был неким тайным условным знаком между Добровым и Витьком, своеобразным мальчишеским пунктиком, о котором никто кроме них не знал, и Добров просто не представлял себе начала второго акта "Зорь..." без этого "катания на карусели" в абсолютной темноте декоративного шалаша...
Но, вернемся к первому звонку.

ТРОЕ НА СЦЕНЕ, НЕ СЧИТАЯ СТАРШИНЫ

Гарифулла, веселый озорной татарчонок, принесший последнюю бутылку Доброву, уходя, краем глаза заметил, как Николай Сергеевич ложился спать. Какое-то недоброе предчувствие подсказывало смышленому рабочему сцены, что артист Добров вполне мог уснуть по-серьезному и надолго, что и происходило в гримерке на сдвинутых стульях. Организм Доброва, до предела измученный продуктами азербайджанского виноделия, лосьонами фабрики "Уральская красавица", зарубежными посланцами от Джона Уокера и местными полуфабрикатами, сломился окончательно, войдя в состояние, близкое к летаргическому сну.

Насмерть перепуганный Гарифулла ударился в панику. Никакие тряски, пощечины, хватания за грудки и крики в ухо Доброва не смогли привести актера в чувство. Отчаявшись и испугавшись быть уличенным в соучастии в преступлении, Гарифулла решил примитивно смыться из гримерки, оставив тело Доброва в столь нетранспортабельном состоянии. Он потихоньку, стараясь не быть замеченным никем из актеров, крадучись вышел в коридор, но там столкнулся нос к носу с Диспирадой. Андрюха тоже пришел проведать Доброва.

Одного взгляда на мальчишку было достаточно для того, чтобы студент-вохровец понял намерения Гарифуллы и запихнул его назад в гримерную. Осмотрев комнату, и увидя бездыханное тело Доброва, он оценил мгновенно обстановку и свирепо, по-военному четко спросил:
- Жив?
Гарифулла отчаяно закивал головой и стал бессвязно говорить про то, что он зашел случайно, и вообще, плохо знаком с Добровым, и о том, что у него на шее мать и трое маленьких сестренок, и потеря работы будет плохо скажется на их светлом будущем, но Диспирада властно перебил его:
- Не ссать! Кончай тут пляски половецких татар разводить! Будем будить Сергеича! - и с размаха влепил Доброву мощную пощечину.

Реакции со стороны Доброва не последовало и Андрюхе пришлось повторить "процедуру" еще пару раз, сопровождая ее окунанием головы Николая Сергеевича в заплеванный умывальник, к счастью оказавшийся в гримерке. Наконец, на лице Доброва появились первые признаки жизни. Несчастный Николай Сергеевич сейчас представлял собой страшное, почти апокалиптическое зрелище. Полный день пьянства, трехдневная небритость, размазанный грим, опухоль от Андрюхиной реанимации и неодолимое желание уснуть сделали свое дело - лицо Бодрова сейчас сильно напоминало маску головного дракона в китайских праздничных шествиях. Даже Гарифулла, обычно мало обращающий внимание на физиономические детали собеседников, сглотнув поднимающийся ком ужаса и отвращения, изрек:
- Мда... Ему с такой рожей сейчас только фашистов играть - на бис вызывать будут!
- Заткнись! - отпарировал Андрюха, - давай отнесем его на сцену, по дороге пробздится.

Друзья по несчастью потащили почти бездыханное тело Бодрова к месту, из которого ему предстояло выйти легендарным старшиной Васковым. Путь по коридору наше трио преодолело довольно резво. По дороге Диспирада несколько раз делал контрольные тесты, спрашивая Бодрова:
- Ну ты как, Сергеич, осилишь?
Николай Сергеевич произносил некоторые, не очень членораздельные звуки, которые с определенной натяжкой можно было квалифицировать как "Угу"

Наконец они зашли в темную утробу сцены, слабо освещаемую одиноким фонарем где-то наверху, в колосниках.
Подойдя к шалашу, Диспирада сказал Гарифулле:
- Теперь оставляем его без подпорок. Если сам залезет в шалаш - то все будет о'кей.

Артист Бодров, оставленный асситентами, осматривался вокруг и в его глазах не было никакой реакции на происходящее. Наконец он остановил свой взгляд на Андрюхе, дебильновато улыбнулся и вопросительно показал пальцем на вход в шалаш.
Диспирада радостно засуетился, с готовностью подсказывая Доброву:
- Ага, Сергеич, лезь туда, но только помни, когда вылезешь - не вздумай Ленина в Финляндии играть, а то люди в зале с тебя уссутся!
И с этими словами он слегка нагнул артиста Доброва, направляя его голову, покрытую фронтовой армейской фуражков прямо в темный треугольник входа в шалаш.

ОРАТОРИЯ ДЛЯ ХОРА С ПОМРЕЖЕМ
А в это время всеми техническими службами театра началась активная подготовка к началу второго акта. Витек крутнул круг сцены для порядка, помреж Наташа обьявила о втором звонке, а друзья-спасатели отошли в кулисы, откуда им было хорошо видно развитие действия на сцене. Все шло своим чередом и пока еще никто не заметил текушего состояния исполнителя главной роли. Молодые актрисы, исполняющие роли юных комсомолок - членов партизанского отряда, кокетничая и заливисто-наиграно смеясь, стояли и мирно курили с эсэсовцами. Несмотря на то, что на сцене они играли противников, молодежь театра давно уже поголовно стала сексуальными союзниками, и все они были как бы связаны общими тайнами. На самом деле, тайн никаких не было - все уже успели перекрестно попробовать друг друга на выездных спектаклях, гастролях и ночных репетициях, и сейчас, в этих хохоталках в курилке, решался ключевой набор вопросов сегодняшнего вечера: кто, с кем, во сколько и где?

Помреж Наташа уверенно вела корабль спектакля, делая свое дело точно и, почти автоматически. В микрофон внутренней связи она спросила инспектора сцены Заикина:
- Добров уже заряжен?
Диспирада, стоявший рядом с Заикиным, насмешливо и двусмысленно произнес:
- Ага, по самое "не могу" - сам заряжал!

Прозвучал третий звонок и была обьявлена 30-секундная готовность....
Наташа начала отдавать приказы разным службам, координируя происходящее на сцене и в зрительном зале.

- Гасим свет в зале! - и аляпистые запыленные люстры из фальшивого хрусталя, пугающе нависшие над головами несчастных зрителей, начали медленно гаснуть

- Звук! Пошел! - И звукотехник Абрамян запустил ленту с записью звуков птиц утреннего просыпающего леса. Звуки эти, именуемые в театре шумами, были гордостью театра. Обширную звуковую библиотеку звукотехник Абрамян переписал прошлым летом, во время отпуска у родственника, работающего в Армянском Драматическом Театра в Ереване.

- Занавес! Пошел! - Скомандовала Наташа и тяжелый плюшевый занавес начал подниматься, образовывая облака пыли вокруг себя.

- Свет! Медленно, на десять! - Это означало, что свет на сцене надо было дать не более чем на 10 процентов, как бы имитируя только зарождающийся рассвет. Обычно, дойдя до 10-процентового рубежа, свет задерживали в ожидании появления Васкова из шалаша. После появления артиста Доброва из шалаша, рассвет постепенно наступал в течение всего монолога, постоянно нарастая и доходя до полного дневного света на незабвенных словах: "А зори здесь тихие.."

- Отлично! Всем службам спасибо! Так держим до Доброва! - радостно оповестила всех Наташа и стала вглядываться в центр сцены, дабы не пропустить выход старшины Васкова.

СПАСАТЕЛЬНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
Прошло уже несколько минут, но Добров все не выходил из шалаша. Наташа угрожающе спросила Заикина:
- А Добров заряжен?
- Да вроде бы, да, - неуверенно ответил инспектор сцены и посмотрел вопросительно на стоящего рядом Диспираду. Андрюха всем видом показывая свою непричастность к творческому процессу, попытался перевести стрелки на Гарифуллу, но тот исчез во тьме кулис, оставив Диспираде радость объяснения ситуации обеспокоенному коллективу.

А зал в это время, почти в полной темноте, слушал пение птиц на протяжении уже добрых пяти минут. Ситуация становилась угрожающей, и Наташа бросилась в обегать сцену в направлении противоположной кулисы, где сидел покрывшийся холодным потом Заикин. Ему оставался всего год до пенсии и он панически боялся любых проблем по службе.

- Что тут происходит? - зашипела Наташа. Она решительно ничего не понимала и была уверена, что Добров сидит в гримерке, заболтавшись с коллегами.
Заикин, пытаясь спасти самого себя, беспомощно указал пальцем на Диспираду, и почти беззучно произнес:
- Это он мне сказал....
У Наташи совершенно не было времени на разборки и она не церемонясь спросила Андрюху:
- Где он? Отвечай и не юли мне тут!
Диспирада почувствовал всю серьезность момента, и враз стерев постоянную улыбку с лица, угрюмо пробурчал:
- Да там он, в шалаше... Только он это... не того...
- Что, не того? - окончательно выйдя из себя наступала Наташа.
- Ну... в драбадане он... - пролепетал Андрюха.
- В чем он? - окончательно озверевая, сверкая в темноте глазами спросила Наташа.
- Ну... пьяный он там. Спит - обреченно произнес Андрюха, сдаваясь полностью в руки разяренного помрежа. Он и сам не знал выхода из создавшейся ситуации.
Наташины глаза пылали нечеловеческим гневом. Задыхаясь от ярости она выплюнула:
- Вот ты с ним пил - тебе и будить придется! Или - иди и сам Васкова играй! - и с этими словами она повернулась и пошла на свой пульт в противоположной кулисе...

К моменту возврата Наташи на свое рабочее место, на помрежевском пульте горело три огонька селекторной связи.

На первом - был вызов из радиорубки от Абрамяна, которому Наташа коротко прорычала в микровофон:
-Крути своих птичек и не мешай!!!

Второй огонек был от светотехника Доценко, и Наташа была с ним так же кратка:
- Свет - на десять! Держать до особого распоряжения!

Третий огонек - был сигнал о помощи от Заикина. Он был в предынфарктном состоянии и совершенно не знал, что делать. Угроза ранней принудительной пенсии окончательно парализовала мозг Заикина, и он тупо ждал любого приказания Наташи - вплоть до собственного выхода на сцену в роли Васкова.

- Что там происходит? - вместо ответа холодно спросила Заикина Наташа.
- Андрей говорит, что у него есть идея, - прошептал Заикин и немедленно передал трубку Диспираде.
- Слушай, Наташ, а что, если я по-пластунски, сзади подползу к шалашу и разбужу Сергеича? - предложил изобретательный студент.
- Делай что хочешь, только разбуди эту падлу!!! Он же нас всех без работы оставит! - скрежетала зубами помреж.
- Ладно, я тогда пополз - сказал Андрюха и взяв зачем-то длинный пожарный багор, через всю сцену, по пластунски стал пробираться к шалашу.

В зале нарастал недоуменный гул. Птички чирикали уже добрых десять минут, и у зрителей начало зарождаться сомнение в том, что такая режиссерская находка поставит их городской театр вровень с МХАТом.

Наташа, видя передвижения Диспирады с багром, отдала приказ добавить птичьего гомону и слегка прибрать свет.
- Как прибрать? - недоуменно спросил Доценко по селектору, - Там жеж светать должно?
Не имея ни времени, ни терпения, ни желания вступать в пререкания с светотехником, Наташа сквозь зубы процедила:
- Затмение солнечное сегодня произошло. Еще раз что-нибудь спросишь - и я лично задушу тебя после спектакля!

Свет на сцене моментально упал практически до темноты, и Андрюха потерял даже приблизительную видимость шалаша. Наташа, быстро оценив обстановку, скомандовала Доценке:
- Свет на десять! Затмение отменяется!!! - на сей раз вопросов не последовало и свет немедленно был добавлен, чем еще больше смутил зал, измученный нарастающим гомоном армянских птиц.

Увеличение света открыло взору всей труппы, сопереживающей происходящему в кулисах, ужасающий результат - Диспирада в темноте отполз далеко в сторону от шалаша, и теперь у него не было возможности ни уйти, ни продвигаться, не будучи замеченным из зрительного зала.

Оценив правильно обстановку, студент-охранник Андрюха принял эпохальное решение - приблизившись насколько возможно, положив на пол длинный пожарный багор, он дотянулся тупым концом до шалаша и просунул его под хлипкую стенку из веток. Сначала, пошарив концом палки по полу в шалаше, он не почувствовал никакого сопротивления. Затем он извернулся и подполз чуть ближе, и тут багор уткнулся во что мягкое, явно напоминающее человеческое тело. Диспирада слегка ткнул палкой, боясь задеть за какой-нибудь жизненно важный орган, но это осторожное тыканье не дало желаемых результатов. Тогда он стал тыкать все сильнее и сильнее, передвичая палку по всему фронту. Ему уже было все равно, что в это время чувствует актер Добров, Андрюхе стало невыносимо жарко, пыль от декораций забила ему нос, глаза слезились от запаха краски и салидола идущего снизу, их мотора, крутящего сцену. Отчаявшись, он, подобно Д'Артаньяну, убивающему врага на дуэли шпагой, вложив всю свою молодую силу и энергию, сделал последний выпад, и угодил Доброву точно в пах, отчего Николай Сергеевич, с криком ужаса и боли, проснулся....

АКТ ВТОРОЙ. ПОСЛЕДНИЙ...
Весь зал вздрогнул от этого крика, он прозвучал так пронзительно и натурально, что ни у кого не было сомнения - произошло что-то по-настоящему трагическое.

В следующий миг из просвета шалаша наружу высунулась ужасающее, вурдалакообразное, перекошенное болью и ужасом старшины Васкова. Затем он стал вылазить из шалаша и все увидели, что он был в форме красноармейца, но без фуражки, со съехавшим на бок париком, прикрывавшим лысину артиста Доброва только наполовину

Наташа, в усмерть перепуганная видом этого красноармейского упыря, схватила микрофон и громко, в голос, так что было слышно даже в зале, заорала Доценке:
- Свет - не прибавлять!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Резко наступила небывалая тишина - пленка с птицами закончилась, и Абрамяну, оторопело наблюдавшему за происходяшим на сцене, пришлось оторваться для того, чтобы перемотать пленку на начало и снова запустить райских птиц далекой Армении в суровый брянский лес, построенный на сцене....

Сам Добров ничего не мог понять...
Где он находится? ...
Что за лес стоит вокруг? ...
Почему так мирно поют в нем птицы? ...

Может он уже в раю? ...
Может это он просто на рыбалке? ...
Голова Доброва раскалывалась, и любые, даже самые примитивные мысли, доставляли невыносимую боль, граничащую с ужасом смерти.

Зрительный зал молчал, завороженный неподдельной правдой, которой сквозил каждый жест актера. Каждый зритель, сидящий в эту минуту в зале, думал о своем, но мысли всех сходились в одном - за время антракта, вероятно по сценарию, Васкова смертельно сильно ранило - скорее всего он подорвался на мине. И вот теперь, контуженный, оглохший и обезумевший, он будет произносить свой нетленный монолог после которого, скорее всего, скончается ....

Добров стоял, окончательно обескураженный, разбитый, испуганный неизвестностью и непонятностью происходящего... Ко всему этому добавлялась пронзительная резь внизу живота... Собрав всю силу воли в кулак, он проанализировал, что является причиной такой нечеловеческой боли и понял - его мочевой пузырь был переполнен, и, раздувшись наверное втрое, должен был вот-вот лопнуть.... Приняв единственно верное решение в данном случае, Николай Сергеевич подошел к жиденьким кустам, растущим возле его шалаша, судорожно расстегнул ширинку, вынул необходимы атрибут процесса, и приступил к мочеиспусканию, которое длилось бесконечно долго...

Зрительный зал, онемев от смелости режиссерского решения и невиданного в их городе доселе уровня натурализма, в ужасе наблюдал ожившую статуэтку "писающего мальчика" в чине старшины-красноармейца. Васков стоял в профиль к зрительному залу, тем самым давая возможность зрителю не пропустить ни одной капли этого феерического действа, подошедшего к самому краю мирового театрального авангардного искусства....

Заканчивая этот удивительный, наполненный невероятным блаженством прочесс мочеиспускания, Добров долго и смачно освобождал желудок от скопившихся за этот долгий день газов. Этот финальный аккорд был вдвойне приятен Николаю Сергеевичу еще и тем, что здесь, в глухом лесу, ему не от кого было таиться, и можно было, забыв про все правила приличия, доставить себе это несказанное громоподобное удовольствие освобождения демонов, живущих в его желудке.....

Постояв еще немного, и вытряхнув последние капли из опустевшего мочепровода, актер Добров аккуратно застегнул ширинку и принял единственно правильное в этой непонятной, и даже необъяснимой для него ситуации решение - пойти назад в шалаш и продолжить прерванный сон, что он и сделал незамедлительно...


...

ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Сидящий внизу под сценическим кругом, оторванный от мира и происходяшего на сцене Витек Сатонин доедал свежекупленный в буфете театра бутерброд с колбасой, когда что-то капнуло ему на голову:
- Никак опять сальники подтекают, - с огорчением подумал он, - завтра надо будет проверить, а то так ведь и опозориться можно, коли зритель скрип услышит....