Крупные белые хлопья степенно спускались с небес, кружили в нетвердом свете фонариков и ложились на воду. Тихо, молча... исчезали. Воды было много, целый океан - черный, безлюдный, вода лениво плескалась внизу, разбиваясь о сваи - шлеп-шлеп-шшшшлеп-шшш. Было холодно, и коченели пальцы, едва согретые дыханием.
Петер сделал глубокий вдох.
Там, на самом краю пирса, свесив ноги, сидела она. Айяра. Небесное пламя. Такая маленькая...
Если сейчас уйти - она Петера уже не найдет, не вспомнит о нем, забудет. Она пойдет дальше, а он вернется... домой? Нет. Домой не сможет. Некуда больше возвращаться. Дома нет.
Если сейчас уйти...
Доски хрустнули и зазвенели тонкой ледяной корочкой, выдавая шаги.
- Эй, - тихо позвал он, - эй, Луцинка...
Она не шелохнулась.
- Луцинка, я тебе поесть принес, хочешь? Смотри - пирожки и еще яблоки! Правда, настоящие! Хочешь яблоко, Луцинка? - он говорил с ней, словно с ребенком, или, может, словно сам с собой, мягко, ласково, не очень-то ожидая ответа.
- Луцинка.
Она медленно повернулась, посмотрела...
- Опять не помнишь меня, да? - вздохнул он, и Луцинка неловко улыбнулась. - Я Петер, мы с тобой уже третий год вместе ходим. Я вот поесть тебе принес, хочешь? Яблоко, а?
Подошел, сел рядом, достал из-за пазухи большое золотистое, повертел его в руках, словно любуясь, протянул ей.
- На. Смотри, какое.
Она улыбнулась снова, благодарно так, почти извиняясь, молча взяла, откусила, принялась хрустеть. Он погладил ее по плечу.
- Вот, молодец.
Белый, неторопливый снег бесшумно падал с небес.
Где-то за спиной ударила молния, раскат грома оглушил, сбивая с ног. Петер упал лицом на дно лодки, инстинктивно прикрывая голову руками. А когда смог приоткрыть глаза...
Отец стоял, все еще держа сеть в руках, бледный, неподвижный, словно соляной столб, а небо над головой полыхало огнем. И деревня полыхала тоже. Они вдвоем ушли еще на рассвете, порыбачить, иначе бы и их... невозможно поверить... боль острым осколком льда застряла в сердце, до сих пор...
- Айяра, - выдохнул отец, губы едва шевельнулись, но Петер понял.
Больше не выжил никто. Среди тяжелых черных развалин и легких, почти невесомых хлопьев серого пепла сидела девочка с золотыми волосами, растерянно оглядываясь по сторонам. Айяра. Небесное Пламя. Айяра даст и айяра заберет... Забрала...
Да, вчера ее видели рядом с деревней, осторожно вынесли конфет, положили в сторонке... Думали, она возьмет и уйдет. Но не вышло. Не ушла. Наверно уснула неподалеку, а утром кто-то разбудил, испугал случайно, сам не желая того. Да и кто бы пожелал испугать? Теперь не узнать...
Айяра как ребенок, плохо осознает себя, да и ничего толком не осознает. Почти никогда не помнит вчерашний день. Если ходит одна - совсем ничего не помнит, просто бредет куда-то, бесцельно, ведомая внутренним чутьем, безразличная ко всему. Словно тень. Словно сухой лист, подхваченный ветром.
Люди обходят ее стороной.
У айяры глаза пустые, далекие, словно она не здесь - это всегда видно, по глазам проще всего ее отличить от людей. Но в руках айяры огромная сила. Айяра даст, айяра заберет. Жизнь может дать. Вылечит, едва коснувшись, хоть с того света вытащит. И раны затягиваются на глазах, и болезнь отступает... Айяра защитит и айяра убьет. Сожжет дотла. Как ребенок, отзываясь добром на ласку, молниями на испуг. Не со зла... Молниями как плачем. Сама не понимая.
В тот день Петер ушел вместе с ней. Чтобы не повторилось.
У парома толпился народ. Перед ними расступались, косились. Людям есть чего бояться, мало ли - слишком огромная, слишком страшная сила, от которой без нужды лучше держаться подальше.
Впрочем, места на пароме все равно не уступят. Придется ждать следующего.
К утру они будут в Сайхене, небольшом уютном городке, пахнущем корицей и сдобой, где крышу каждого дома венчает причудливый флюгер, а по улицам бродят шарманщики в пестрых колпаках. День-два. А потом они... да и важно ли, куда отправятся потом? Словно тени, подхваченные ветром. Сухие тени.
В черной глади воды отражаются дрожащие звезды.
Айяра спит, положив голову ему на колени. Тихо-тихо, только плещется вода.
Маленькая женщина в пуховом платке суетилась рядом. Петер с трудом открыл глаза, невыносимо хотелось спать, ноги затекли. Луцинка все пыталась подняться, но поскальзывалась, падала на заледеневших досках, снова упрямо вставала. Женщина ахала, пыталась помочь, что-то бормотала, протягивала айяре леденец - огромного сахарного петуха на палочке, и ее губы дрожали, потеки слез виднелись на щеках. Сколько раз Петер видел это.
Значит плохо совсем. Просто так к айяре никто не подойдет, только отчаявшиеся, те, для кого другой надежды нет. Те, кому нечего терять.
- Помочь надо, да?
Женщина вздрогнула, и быстро-быстро закивала.
- Дочка у меня... там... дочка... - она, кажется, хотела объяснить, но слезы, наконец, хлынули, сделав ненужными все слова.
- Пойдем, Луцинка.
Петер подхватил свою айяру под руку, помогая идти.
Хорошо. Все хорошо. Обошлось... Он сидел, глупо улыбаясь, зажав в ладонях горячую кружку и смотрел на айяру, свернувшуюся калачиком в уголке. Обошлось. Сколько раз видел, и все равно сердце вздрагивало, сжималось... на грани...
Теперь Петера поили ароматным чаем, собирались вот-вот накормить жареной картошкой и еще чем-то, было почти все равно. От домашнего тепла разморило и клонило в сон. Хотелось тоже свернуться калачиком, проспать здесь до самой весны. Или хоть ненадолго сделать вид, что ему никуда не нужно идти. Хоть чуть-чуть... Бросить...
В кроватке безмятежно спал ребенок.
Ради этого стоило. Все будет хорошо. Пока он рядом - все будет хорошо. Молнии не ударят, он не позволит им.
Завтра уйдут снова. Айяра не может долго на одном месте.
В руках шуршит кулек разноцветных конфет. Луцинка сидит у самой воды, ловко складывая из фантиков причудливые фигурки. Снег растаял с утра, и солнце жарит вовсю, разбегаясь лучами по беззаботно ясному небу. Ни облачка, только чайки летают.
- Расскажи что-нибудь, Петер.
- Что рассказать?
- Не знаю, что-нибудь.
Он садится рядом, обнимает и рассказывает ей сказки - о далеких землях, о чудесных краях, длинные сказки, веселые, разные. И она смеется. Совсем как человек. И солнечные зайчики танцуют в ее глазах.
К югу от Сайхены - Уттика, не город даже, так. Парома к нему нет, нужно лодку брать. Но айяру отвезут бесплатно - таков неписаный закон, мало ли, вдруг самому когда понадобится. Не отказывать ей ни в чем.
Лодочник - дородный хмурый мужик, в надвинутой на самые брови лохматой шапке. Неспешно, размеренно работает веслом. Луцинка сидит на носу лодки, опустив ладонь в ледяную воду, смотрит куда-то в глубину.
Петер молчит и отчего-то улыбается. Хорошо.
Хорошо. Снова хорошо, все получилось...
Утром ушли.
К вечеру опять пошел снег.
Луцинка сидела, подтянув колени к подбородку, съежившись, Петер рядом, и его все больше трясло. Идти не было сил. На ходу хоть немного можно согреться, а так уже не получалось. Погреться в дом их с айярой не пускали, выносили еду, какие-то вещи, но только чтоб она не подходила. Боялись. Айяра даст, айяра заберет...
Зубы стучали.
Они сидели обнявшись... длинные реснички Луцинки все в инее... глаза закрываются... сон крадется мягкими шагами...
- Эй, вы чего тут? Замерзнете же совсем!
Петер вздрогнул от неожиданности. Рядом стоял старичок в запахнутом на скорую руку тулупе, наверно увидел в окно. Вон и дом недалеко. Побежал. Луцинка медленно повернулась, глянула старичку в глаза, и тот разом отпрянул, поняв все.
- Айяра? - едва слышно спросил он, голос сухо царапнул.
- Да, - согласился Петер.
Старичок неуверенно топтался на месте, было хорошо видно, что он хочет помочь, но слишком боится. Айяра заберет...
- А ты это... парень... замерзнешь ведь. Ночи-то холодные...
- Ничего, - Петер попробовал усмехнуться, но голос подвел, захрипел, задребезжал. Объяснять ничего не хотелось. Рядом с айярой... ведь так выходит, что согреть она не может, но и насмерть замерзнуть не даст - вытащит, вылечит. И отмороженные пальцы будут как новенькие. Сколько раз было... Провалиться в мягкие объятья сна, уйти почти за ту незримую черту... кажется навсегда, как уходят другие... Иногда Петеру начинало казаться, что он не человек вовсе. Больше не человек. Когда снова и снова выдергивают с того света - любой усомнится. Даже совсем старый детский шрам на ноге исчез без следа. Казалось, скоро растает память.
Но Петер привык.
- А может, ну, может, она посидит чуток, а? Пойдем, хоть горячим покормлю? - не унимался старичок. - Она же у тебя смирная, да? Посидит... Давно с ней ходишь?
- Давно.
- Ну вот...
- Иди, Петер, - попросила Луцинка, - иди, я посижу. Я тебя тут буду ждать.
Тепло весенним солнцем сияет в глазах.
Какое счастье стащить задубевшие, промерзшие едва ли не до кости сапоги, сунуть ноги в тазик с горячей водой! Горячий чай с малиной, тарелка с дымящимся супом, густым, аж ложка стоит... До утра еще так много времени, даже не верится.
В камине потрескивает огонь.
Айяру слишком боятся, чтобы пускать в дом, но Петера готовы пустить. Обычно он отказывался, оставался рядом с ней. Но сейчас совсем не осталось сил, выскреб досуха, выжал все силы... еще немного и больше не сможет подняться и идти. Слишком устал. Даже айяра тут не поможет.
Пустота внутри.
Бьет озноб и кружится голова.
Старичок не будет приставать с разговорами, даст отдохнуть.
Всего ведь одну ночь провести по-человечески, разве он хочет чересчур многого? Неужели не заслужил? Но отчего же так паршиво на душе? Петер постоянно дергался, поглядывал то на дверь, то в окно...
Всего-то одну ночь!
...и как же хорошо раздеться, залезть под теплое шерстяное одеяло, мгновенно провалиться в сон и проспать до утра, тихо, без сновидений. Одну ночь...
Когда проснулся - солнце стояло высоко.
Сердце тревожно вздрогнуло, Петер подскочил, метнулся к окну.
Не было никого.
- Луцинка!
И как был, в одной рубашке, босиком, выскочил на улицу, в снег, побежал...
- Луцинка!
Как же так?! Как он теперь... один...
- Вон, смотри, Луцинка, - три звездочки в ряд, видишь? А рядом еще одна, самая яркая? Это Морской Змей. А вверху, пять маленьких словно изогнулись дугой - Корабельщик.
Петер бережно держит ее руку в своей. Больше не убежит, не потеряется.
Тихо. Спокойно. Небо черное-черное, ясное.
Мимо неспешно идет лодка - длинная, узкая, с круто загнутыми вверх носом и кормой, на самых кончиках которых висят бубенцы, выкрашенные красным... позвякивают на ветру. Горбатый старик в лодке размеренно работает длинным веслом - с одной стороны, с другой стороны, с одной, с другой, с одной... монотонные всплески завораживают.