Дивная тёплая осень золотом укутала маленькое полузаброшенное село. Со дворов тянуло запахами поросячьих какашек, спелыми яблоками, крепким табачком и свежим самогоном, стиральным порошком да... мало ли, чем ещё.
Клятые петухи заголосили, как обычно, по очереди, следом забрякали цепями разбуженные собаки, захлопали, заскрипели двери, выпуская сельчан во дворы: кого - до белых домиков по нужде, кого в погреб за холодным кваском, а кого к курицам да поросятам.
Вроде бы, всё как всегда. Ан не то, чтобы всё, и не всё как всегда.
Над избами витал ультиматум.
Один урод с большими бабками задумал строиться на любимой сельчанами поляне. Жители, уже привыкшие к тому, что у села и названия-то уже давно нет, и адресов нигде днём с огнём не узнать, разобиделись да пригорюнились - как с таким крутым-то спорить? У него и бабки, и бугаи-охранники да ещё какая-то хитрая бумага, вроде, на покупку землицы под поляною. А поляна, та только вздохнула, сникла травами - ну, поляна она и есть, что с неё взять?
Люди по избам-домам новость перемалывали, а наступить на крутого Жору побаивались. Жора-то пообещал ласково: сунетесь, спалю ваши сраные развалюхи.
Вот эта угроза и вызвала дальнейшие события.
Развалюхи взбунтовались и, дождавшись, когда хозяева заснут, устроили митинг.
- Как это!? Щас же! Эта наша поляна. Ни фига! А где мы теперь будем первачок пробовать, с девками кувыркаться? - брякнул крепкого вида Сарайчик, звякнув стоящей внутри "Нивой". Тут же с разных сторон оглушённо завопили спящие в колыбелях младенцы, отозвавшись на голос родного папани.
- Ах, ты, охальник! - заверещала украшенная яркими занавесками Тёщина избушка. Сарайчик поперхнулся, зыркнул пыльным оконцем в сторону тёщи, притих.
Ситуация накалялась. С пригорка, пошатываясь, скатились один за другим три домика, поскрипывая пустыми петлями от давно пропитых хозяевами ставень и усиленно гремя стеклотарой, полной свежайшего первачка. Жили в них три друга-собутыльника, метко прозванные сельчанами как Трус, Балбес и Бывалый.
- О! Опять алкаши скучковались! - возмущённо вспорхнула занавесками Тёщина избушка, - да как шары-то не зальёте, окаянные! Толку от вас ни на грош, самогонщики!
Но общее внимание, на радость запойной троице, уже было приковано к двум крепким избам, деловито стоявшим к лесу передом, к алкашам задом. Дымок над трубами распространял аромат суточных щей из квашеной капусты.
- Глянь-ка, есть ещё капуста-то, а мне намедни не дали, как ни просила. Куркули, - сообщила осуждающе Сарайчику Тёщина Избушка, но виду на общее обозрение не подала, а только чуть покачнула занавесками в знак возмущения.
С шумом с берега примчалась Сусаннина Избёнка, пыхнув на собрание смесью дешёвых духов с феромонами и свежеиспеченных картофельных шанег.
- Тьфу, заполошная! - Тёщина избушка аж ставнями хлопнула - до чего же непутёвая эта Избёнка, суета от неё лишняя, как и от её хозяйки, тьфу, прости господи. Последнюю Тёещина избушка не любила, как за имя, так и за наглый разврат.
Вскоре на полянке собрались почти все сельские дома, на местах остались лишь два, давно заколоченных хозяевами, одна хата с того краю да добротный домина Сарайчиковой бабы -той матушка давно запретила по митингам бегать, вот она и дрыхла в спаленке, зажав между крепкими грудями ключ от мужниной "Нивы".
Деловитые избы всё о чём-то шептались, игнорируя нервных односельчан, стояли, почёсывая то под козырьком крыш, то в чуланах. Остальную толпу в это время, как обычно, развлекал сельский Клуб, а, точнее, просто Бубликов Склад, в котором с незапамятных времен поселился сторожем некий Фергилий Бубликов, он же Федька-Бублик - местная знаменитость, доводящая всех до истерики декламацией стихов какого-то древнего поэта, в честь которого и получил своё странное имя. За насильственно насаждаемую любовь к поэзии жители выкрасили дверь Бубликова Склада во все цвета радуги.
Избы уже притомились, как вдруг, глядя поверх крыш, Бублик глубокомысленно провыл:
- Золотые приносит Яблоки кряжистый дуб и ольха расцветает нарциссом!*
Тут же в толпу изб, домов, избушек и домиков врезался на всем ходу полуразвалившийся Домишко, одно слово, что двухэтажный - лесенки в нем на второй этаж давно не было, чумной хозяин лазал наверх по стволу сросшейся с домом яблони. Деревце любила сельская пацанва - яблоня урожай давала богатый, крупные сочные плоды махом растаскивались по всему селу. Запнувшись яблочными корнями о тонюсенькие цыплячьи ножки сияющего радугой Бубликова Склада, Домишко со всего маху врезался в деловую компанию, брякнув спелыми яблоками о крыши.
- Эврика! - похлопав шифером, вскрикнул один из совещающихся, - поляну надо перенести!
- Коттедж! - подхватил другой.
Избы оживились, придвинулись поближе, раскрывши окна от любопытства, даже алкаши подтянулись, смачно дыхнув на собрание смесью зелёного лука, отварной картошки и свежайшего перегара.
До самого утра избы строили план...
Крутой Жора крепко спал. Похрапывая свежим лаком, спал и его трёхэтажный Коттеджик на берегу реки. Ни тот, ни другой не услышали, как к ним подкрались сельские домики.
- Эй, Коттеджик! А ну-ка, повернись к нам задом, к болоту передом, - томно пропела разбитная Сусаннина Избёнка.
Услыхав приятный грудной голос, Коттеджик хрустнул молодецки новыми перекрытиями, махом развернулся, вызвав довольное хихиканье Избёнки. Кокетливо вильнув русской печкой, Сусанна смело шагнула к болоту.
Коттеджик, возбуждённый пышными формами, запахами духов с феромонами и свежих шанег с картошкою, медленно, но решительно двинулся за соблазнительницей.
- Во, прости господи, Иванна-Сусанна! - фыркнула Тещина избушка, втайне завидуя непутёвой односельчанке - как же, теперь только о той и будут судачить, как она в болото вражину завела.
Крутой Жора ворочался во сне - принятые с вечера "Непессун"* и хорошо прожаренный шашлык в сговоре с минералкой, зеленью и прочей лабудой устроили в желудке Варфоломеевскую ночь.
Жора икал, рыгал, голова кружилась словно ворона над падалью. Во сне слышались какие- то шепотки, скрипы, бряцанье. Окончательно проснувшись, еле добрался до балкона, дабы освежиться и облегчиться. Грешен был - любил с балкона струйку пускать, при этом громко ржать, балдея от крутизны.
Полянка-то терпела это свинство, а вот болото... У него своего... хватает добра. Короче, комарихи бомардировали нежное Жорино хозяйство - то ли от любви с первого взгляда, то ли от обиды на скрытые метеорологами обильные осадки. Взвыв, Жора с перепугу рухнул с балкона прямо в болото.
Утопнуть не дали избы. Выудив из болотной жижи незадачливого крутого, члены контактной группы показали Жорику крепкие фундаменты, а подскочивший Сарайчик пнул вдобавок под зад крепким пинком да так, что Крутой перелетел через болото и рухнул в крапиву. Возопив, Жорик, крестясь, наблюдал, как по болоту, кокетливо виляя стенами, двигается разбитная Избёнка, а следом, распахнув двери и окна, мчится его собственный очумевший Коттеджик, внтури которого шарились два ухвата из Тёщиной избушки.
Крикнув в лицо Жорику:
- Я - Поляна! - Сусаннина Избёнка вильнула напоследок чуланом, резко свернула в сторону, Коттеджик обессиленно рухнул рядом с таким же обессиленным хозяином, над которым вились разъярённые голодные комарихи.
- Тьфу, мать вашу! Пропади пропадом и это село, и эта сраная поляна! Мерзкие твари! - отмахиваясь от комаров, задыхаясь от злости и обиды, визгливо вопил Жорик. Тёщины ухваты помахали перед его носом клочками разорванных документов и двумя бутылками конфискованного коньяка. Расчёсывая себя всеми двадцатью пальцами, Жорик кинулся в гараж и покинул Коттеджик, трусливо сбежав с поля комариной битвы. Два бугая-охранника мирно посапывали на заднем сиденье "Мерседеса", прижав к себе пустые бутылки так любимого хозяином "Непессуна".
- Хватит земли тебе той, хоть и голою галькой покрытой! Кончилось время твоё, колесо Иксионово встало!* - прокричал вослед Фергилий под аплодисменты односельчан.
Умиротворённые, Избы возвращались на давно обжитые места, радостно похлопывая друг друга по ступеням крылечек. Внутри всё ещё спали ничего не подозревающие хозяева. У околицы задержались Сусанна и Тёщина избушка. Сияя, как банный тазик, разбитная Избёнка похвасталас, что скоро и в её горнице будет плакать младенчик.
- От кого это? - подозрительно спросила Тёщина избушка. Перехватив быстрый взгляд Сусанны, всплеснула яркими занавесками и угрожающе двинулась в сторону гулёны-Сарайчика. Тот, подпрыгнув, резво скрылся за воротами и угнездился на своё место. Тёща плюнула, погрозив нахалу ухватами.
Избёнка от греха подальше тоже быстренько утащилась к самому берегу, на последок нагло пыхнув горячими шаньгами.
Постепенно над селом установилась почти полная тишина, лишь на полянке допивали первач Трус, Балбес и Бывалый, покачивая ветхими крышами и поскрипывая петлями от давно пропитых окон. Чуть поодаль невидимой тенью бродил Фергилий, нараспев декламируя стихотворения своего знаменитого тёзки на языке оригинала, как ему казалось.
- CLAUDITE JAM RIVOS, PUERI, SAT PRATA BIBERUNT*, - торжественно возвестил он, в очередной раз обходя дружную троицу. Те на секунду замерли, тут же отмерли и опрокинули по стаканчику, цыкнув на самородка.
Бублик медленно потащился на заждавшийся фундамент, бормоча что-то типа "О, блаженные слишком... когда б свое счастие знали Жители сел!*"
Клятые петухи заголосили, как обычно, по очереди, следом забрякали цепями разбуженные собаки, захлопали, заскрипели двери, выпуская жителей: кого - до белых домиков по нужде, кого в погреб за холодным кваском, а кого к курицам да поросятам.
*Здесь и далее строки из произведений древнеримского поэта Пу́блия Верги́лия Маро́на, местами отредактированные сельским самородком Фергилием Бубликом.
*CLAUDITE JAM RIVOS, PUERI, SAT PRATA BIBERUNT" - "мальчики, закройте оросительные каналы - луга уже достаточно напоены", иными словами: кончайте халкать. (Вергилий в переводе Фергилия)
![[]](/img/f/fergilijbublik/pastorale/1371717827big.jpg)