Голубева Юлия : другие произведения.

Письма

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Альтернативная история. Поясню сразу, что этот эпистолярный роман - наследие университетских лекций и написан автором в начале 90-х годов.. Поэтому просьба - строго не судить. Комментарии открыты только для френдов. Роман предназначен исключительно для женщин! :))

   ПРЕДИСЛОВИЕ РЕДАКТОРА.
  
   В Лонгвуде на св. Елене во время ремонта был найден в потайной нише па­кет. На пакете стояла пометка вручить лично в руки императрице Евгении, супруге Наполеона третьего, запечатан он был личной печатью императрицы Юлии. Пакет содержал собрание писем, адресованных Евгении Монтихо и на­писанных за десятилетний период. Императрица Евгения милостиво разрешила опубликовать их, ничего не меняя и не искажая фактов. Разрешение это про­диктовано и желанием самой Юлии, присланным нашему издательству из Ис­пании.
   Однако взял на себя смелость изъять все то, что представлялось мне излиш­ним, и постарался сохранить только письма, показавшиеся мне совершенно не­обходимыми для понимания событий, либо для развития характеров. Ни одно из имен не было изменено.
   Читатели смогут получить представление о вольности нравов Первой импе­рии, но, похоже, никого из оставшихся в живых участников описанных со­бы­тий, включая саму экс-императрицу, это не стесняет. В своей почетной ста­рости они выше всяческих порицаний, тем более что жизнь они прожили дос­тойную, направляя деяния свои во благо Франции.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 1.
  
  
   Приглашение на венчание в Нотр-Дам Его императорского величества Напо­леона Первого и Ее сиятельства Юлии графини дель Карпио герцогини Солани статс-дамы Испанской короны.
   P.S. Жени, вы единственная, кого я знаю во Франции. Боюсь очень, будьте рядом со мной во время церемонии, прошу вас.
   Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 2.
  
  
   Милая Жени ! Приглашаем вас с супругом на прием в Лувре.
   Спасибо вам за поддержку. Прошло несколько дней после моего прибытия во Францию, а я ужасно одинока. Конечно, мой муж добр и внимателен ко мне, но мне не хватает моих подруг. Француженки глядят на меня с холодностью и завистью в глазах. Они лишь притворно доброжелательны со мной, но я чувствую, что они презирают мое иноземное происхождение и завидуют моему замужеству. Впрочем, и мои испанки также смотрели на меня перед отъездом во Францию .
   Не прощаюсь, ангел мой. Жду только вас.
   Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 3.
  
  
   Дорогая Евгения! Пишу все еще под впечатлением вчерашнего вечера. Какой бал! Какая чудесная музыка! Все мужчины хотели танцевать только со мной, и, и если бы я приняла все приглашения, то, верно, ушла бы с бала босиком. Тан­цевал даже Наполеон! Он так трогательно неловко вальсирует. Я безумно его люблю! И вы не представляете, Жени, насколько сильно!
   Меня бесило только одно: эти жеманные, кокетливые заигрывания придвор­ных дам с Наполеоном. Я горжусь тем, что я - испанка, а они исполнены пре­зрения к моей родине. Истинные испанцы горячи и необузданны, сверхревнивы и мстительны. Ручаюсь, я зарежу любую, на которую мой император кинет лас­ковый взгляд!
   Предвижу ваше разумное покачивание головой. Вы всегда отличались спокойным нравом и рассудительностью. А я ложусь спать, предварительно проверив легко ли вынимается из ножен кинжал, спрятанный в изголовье. Кинжал этот, как фамильный замок, герб, девиз, печать, передается в нашей се­мье по наследству. Мне он достался от отца... Ну, а теперь я приступаю к вы­полнению обещания, данного вам, рассказать об Испании, о своей семье, о зна­комстве с Наполеоном.
   Родилась я в огромном старинном замке дель Карпио, сплошь обвитым плю­щом, посреди дремучего леса. Уже в четырнадцать лет меня выдали замуж. Вы помните эту пышную свадьбу в Мадриде. Мой муж дон Жуан Сан-Марко гер­цог Солани был моим другом детства. Наши родовые поместья находились по соседству, и росли мы, можно сказать, вместе. Мы вместе играли, устраивали скачки на лошадях под покровом леса, ссорились, дрались, мирились, крепя нашу дружбу невинным поцелуем и пожатием рук. Со временем наши поцелуи перестали быть невинными, мы признались друг другу в любви и объявили ро­дителям, что хотим пожениться. Препятствий для брака не было никаких, и мы отпраздновали свадьбу с разрешения короля.
   Этот брак был самым счастливым в королевстве. Нашу жизнь не омрачало ни одно облачко, мы были неразлучны как Кастор и Поллукс.
   Счастье длилось пять лет. Все эти годы мы беззаботно веселились в Мадриде при дворе короля, или принимали гостей у себя в замке; много путешествовали. С большим нетерпением мы ожидали моей беременности, мечтали о куче ребя­тишек. Но этим не суждено было сбыться. Я овдовела.
   Жуана убила змея. Как ненавижу я этих скользких тварей! Мы спали в саду под жасмином, Жуан обнял меня, и сквозь сон я почувствовала, как он начал холодеть. В ужасе я проснулась, но увидела лишь хвост уползающей твари, и Жуана с предсмертной пеной на запекшихся губах. Бесполезны были все по­пытки вернуть его к жизни - яд подействовал мгновенно, он даже ничего не сказал на прощанье. Слишком поздно я очнулась!
   Для меня было все кончено. Жизнь моя прервалась с того момента, как пер­вые комья земли упали на крышку гроба Жуана, и я наконец осознала, что ни­когда больше не увижу милого лица, никогда его жаркие поцелуи не разбудят меня утром, никогда мы не познаем вместе страсть любви в темную ночь, ни­когда мне не придется с наслаждением ощущать толчки нашего первенца , и никогда мой возлюбленный не приложит руку к моему животу, чтобы с гордо­стью потом сказать, что его сын самый сильный.
   Я собиралась уйти в монастырь. Я мечтала окончить свои дни в тихой келье, в молитвах...
   Но все это оказалось лишь порогом к моей новой жизни.
   Надеюсь, вы извините, Эжени, что прерываю это письмо, но мне тяжело пи­сать дальше. Воспоминания жгут мне душу, мне надо выплакаться, к тому же хочу поехать в церковь и поставить свечи в память о Жуане.
   Вечно ваша, Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 4.
  
  
   Уважаемая подруга ! Наконец-то у меня появилось свободное время. В Испа­нии жизнь была более тихая и размеренная.
   Итак, продолжаю ранее начатый рассказ. Целый год я провела никуда не вы­езжая из замка. Я готовилась стать монахиней, читала религиозные книги, про­водила время со своим духовником, подбирала монастырь. Жизнь потеряла для меня свою прелесть, утратила смысл. Отец отговаривал меня, как мог - он очень любил меня, своего единственного ребенка.
   Он был уже в годах, когда женился. До этого он предпочитал вести разгуль­ную веселую жизнь, не связанную узами брака. Но, когда ему перевалило за 35, он решил остепениться и завести семью. И женился на моей матери, которая была на двадцать лет младше его.
   Это был очень красивый представительный вельможа с поистине королев­ской осанкой, ястребиным носом ( слава Богу, у меня маленький) и пронзи­тельными черными глазами ( в этом мы похожи), но после женитьбы на моло­денькой стерве он заметно постарел и потускнел, нервы его расшатались из-за частых денежных скандалов и ревности к поклонникам жены. Два их первых ребенка, оба мальчика, Фернандо и Карлос, умерли еще во младенчестве. А ко­гда родилась я, хилая и слабенькая, то шансов выжить у меня не было никаких. Мать совсем мною не интересовалась, а вот отцу я обязана своим существова­нием. Он не отходил от моей колыбели, сам нашел кормилец и нянек и сам ухаживал за мной : учил ходить и говорить. До 3-х лет мне не неизвестно было слово "мама".
   Именно отцу я благодарна за то, что не стала монахиней. В день моего отъ­езда в монастырь пришло письмо от королевы Испании. Оно содержало назна­чение герцогини Соланской статс-дамой Испанской короны и приглашение прибыть ко двору в Мадрид. Признание отца подтвердило мои подозрения, что именно он выхлопотал мне это назначение.
   Мы с королевой всегда были подругами, и в письме она писала, что пора скинуть траур, что в жизни еще будут радости и печали, находки и потери, и нельзя из-за каждого несчастья прятаться за высокими стенами монастыря, а надо бороться и побеждать все невзгоды на своем пути.
   Я была тронута этим теплым, дружественным посланием, которое к тому же содержало новость, что сам император Наполеон собирается посетить Мадрид. Королева настоятельно просила прибыть меня ко двору ко времени визита На­полеона и занять подобающее место среди ее придворных дам.
   Поэтому дольше от людей прятаться я не могла и начала собираться в Мадрид, уверенная в душе, что откажусь от должности и уеду вопреки всему в монастырь. А отец мой радовался, наблюдая мои сборы и даже лично советуя при кройке платьев( замечу, исключительно черных). В день моего отъезда он обратился ко мне с такими словами:
   - Дочь моя, я вижу, что ты не оправилась еще от горя потери, поверь мне я скорблю вместе с тобой. В этой стране все будет напоминать тебе о Жуане, о вашей счастливой любви. Уезжай во Францию...
   - Во Францию?! Но, отец, кому я буду нужна там? А как я брошу тебя одного?
   - Дослушай меня до конца, милая. Императрица Мария-Луиза ,я слышал, на­ивная простушка. Сумей ей понравиться, она и предложит уехать с ней. Ты ж умна, дочка, красива, образована. Я уверен в твоем успехе. А там, глядишь, и я, старый, приеду к тебе.
   Мы еще долго беседовали, пока отец окончательно не убедил меня. Нако­нец я уехала. Расставание было тяжелым, я предчувствовала, что вижу его в по­следний раз.
   В Мадриде же меня ожидало неприятное известие, перечеркивающее все планы...
   Остальное позднее.
   Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 5.
  
  
   Дорогая подруга! Продолжаю без излишних вступлений.
   Известие, услышанное мною в Мадриде, крушило все мои замыслы. Напо­леон Бонапарт дал развод Марии-Луизе. Это было ужасно. Мои чувства, по­мыслы были уже во Франции и вот теперь... монастырь. Видно от судьбы не уйдешь.
   Королева уговорила меня повременить и уехать после визита императора. Да и моя новая должность обязывала остаться.
   Наполеон был очень популярен в Испании, и встречать его вышло все насе­ление Мадрида. Сам король ехал ему навстречу по усыпанной алыми ро­зами улице.
   Все махали шляпами, дамы кидали из окон цветы, гремела музыка - сутолока была необычайная. Придворные совсем оттеснили меня, и я так и не смогла разглядеть великого полководца.
   Встреча монархов состоялась. Они долго беседовали при закрытых дверях, и опять я не видела Бонапарта. А встретиться нам предстояло на тожественном балу в его честь.
   К несчастью, на бал я опоздала и пропустила всю церемонию представления и все из-за своего платья. Выглядела я просто потрясающе в платье по последней парижской моде, куда я ввела свои новшества: высокий воротник из почти невидимого кружева, на голове бриллиантовая шапочка, а волосы сзади собраны в замысловатую прическу. Сверх того россыпь бриллиантов и живых роз. И, конечно же, все черное!
   Когда я вступила в зал, все, буквально замерли. Я долго не появлялась в свете и за это время, оказывается, успела превратиться в "совершенную краса­вицу во всем подлунном мире" и "затмила красотой даже мифическую Елену" (это цитаты, Эжени).
   Даже мой траур никого не смущал, от поклонников не было отбоя. Верная своему долгу, я отказала всем, поговорила с королевой и отошла в сторону. Мимо меня проносились танцующие пары, всем было весело, а я вспомнила, как танцевали мы с Жуаном. Слезы навернулись на глаза, я поспешно прикры­лась веером и принялась их утирать.
   - Вы грустите? - неожиданно раздался приятный мужской голос.
   Я опустила веер. Предо мной стоял с бокалом в руке невысокий черноволо­сый мужчина с живыми черными глазами. Когда он обернулся, я обратила вни­мание на его точеный римский профиль. Одет он был в военный мундир с золо­тым шитьем, белые штаны, ботфорты, талию его опоясывал трехцветный флаг Франции. Я решила, что это француз из свиты Бонапарта. Меня расположила к нему его красота и учтивые манеры. Следовало поддержать разговор, и я отве­тила:
  -- Старые воспоминания.
  -- Можно узнать ваше имя, незнакомка? Вас не было на церемонии пред­став­ления.
  -- Юлия, графиня дель Карпио, герцогиня Соланская статс-дама Испан­ской короны, - гордо произнесла я, обмахнувшись веером.
   Француз, не смущаясь придворных, окружавших нас, неожиданно опустился на колено и сказал:
  -- Я предлагаю вам руку и сердце.
   И тут я совершила нелепый поступок: попросту сбежала. Как сумасшедшая неслась по лестнице и лишь в карете пришла в себя. Этот француз испугал меня, я видела, что он не шутил, но, в самом деле, не могла же я ответить ему согласием. Nonsens! И тут мне пришло в голову, что я даже не знаю, кто он. Смеяться, я думала, не перестану до утра. Но когда я, наконец, успокоилась и уснула, то странный француз снился мне всю ночь. Все-таки он затронул мое сердце.
   А завтра предстояла охота...
   И письмо свое заканчиваю на этом. Завтра, Жени, узнаете продолжение.
   До встречи, Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 6.
  
  
  
   Милая подруга! Получила сегодня письмо от отца: жалуется на здоровье, на скандалы с матерью, а от нее даже ни слова. Так хочется оказаться сейчас дома, в своем старинном родовом замке, который стоит десять столетий и служит достойным памятником моим славным предкам. Хочется посидеть у окна, по­смотреть на зеленый лес и синие горы в дымке с белой каймой вверху.
   Сейчас у меня есть полчаса свободного времени, и я хочу закончить ранее начатый рассказ о моем знакомстве с Наполеоном.
   Итак, охота. Началось все, как обычно, с неприятности. Моя лошадь захро­мала, и королева милостиво выделила мне одну из своих конюшен.
   Это был крупный вороной жеребец без единого белого пятна, пугливо шарахающийся от всего подряд. Однако времени на замену уже не было, тру­били рога, возвещая о начале охоты.
   На этот раз я скинула траур, так как амазонку мне прислала утром сама коро­лева. Она догадывалась, что я опять буду в черном. Моя царственная подруга с любовью подобрала мне наряд: алая амазонка с рубиновыми пуговицами и ук­рашениями, на голову маленькая шляпка с пером цапли.
   Я от всего сердца поблагодарила королеву.
  -- Кстати, Юлия, вы еще не представлены Наполеону, - заметила она.
  -- Ваше величество, я прошу вас, сделайте это после охоты, - ответила я. - В эти минуты мужчинам, право, не до женщин.
   Мы продолжили шутливую беседу, а я глазами искала своего француза. Боже, сколько народа!
   Подъехал егерь и сообщил, что собаки подняли зверя, это крупный кабан-двухлеток, и охота началась. Мы поскакали за егерем. Я еле сдерживала своего жеребца, он все время норовил унести меня вперед, а ехать перед королевой считалась нарушением этикета.
   Мы выехали на поляну. Собаки рвали кабана, а всадники палили по нему. Услышав звуки выстрелов, мой жеребец встал на дыбы, я чудом удержалась в седле, и понес. От страха я закричала и выпустила из рук поводья.
   Мой крик привлек внимание охотников и, бросив добычу, они устремились за мной. Я рисковала разбиться или заблудиться в чаще. Конь мой мчался, не разбирая дороги, крики преследующих давно затихли. Я утратила всякую на­дежду.
   Но неожиданно рядом со мной очутился всадник, на скаку он дотянулся до поводьев, и мой жеребец наконец-то остановился. Руки мои, цеплявшиеся за луку седла, разжались, и я без чувств сползла в объятия моего спасителя.
   Очнулась я от поцелуя в губы. Раскрыв глаза, я с возмущением посмотрела на негодяя. И увидела... француза, который и оказался моим спасителем. Мы сидели под деревом на траве, и вокруг не было ни души. У меня не нашлось сил возразить ему, когда он наклонился, чтобы вновь поцеловать меня. Неожиданно я ответила на его поцелуй. Что-то вспыхнуло в моем сердце, и, когда он отнял свои губы от моих, я уже совсем по-другому посмотрела на него. Не возмуще­ние выражал мой взор, а восхищение и любовь.
  -- Я предлагаю вам руку и сердце в последний раз, - сказал он, и я, не разду­мывая, ответила:
  -- Да, я буду вашей женой.
  -- Боже, как я счастлив! - он крепче прижал меня к себе. - Любимая моя Юлия, я сделаю тебя счастливой, ведь я полюбил тебя с той секунды, как я увидел впервые. На свете нет равных твоей красоте. Я увезу тебя во Францию, там тебе не придется грустить, ты будешь счастлива рядом со мной.
  -- Могу ли я, наконец, узнать имя, которое я буду носить после свадьбы?
   Француз удивленно посмотрел на меня и сказал:
  -- Бонапарт. Нет в мире почетней этой фамилии.
  -- Так вы брат самого императора? - спросила я, а сердце мое замерло.
  -- Брат? Нет, я и есть император Наполеон.
   И тут я вновь лишилась чувств. Поверить в это счастье было просто невоз­можно. Даже вечером, когда Наполеон объявил двору Испании, что Юлия гра­финя дель Карпио герцогиня Солани согласна стать его женой и императрицей Франции, я все еще не могла опомниться и представить, что человек, в кото­рого я влюбилась с первого поцелуя, и есть сам Наполеон, которого я еще до знакомства почитала как бога и величайшего гения мира.
   Это заявление вызвало настоящую панику среди придворных. Сам король схватился за голову - он-то рассчитывал выдать за императора инфанту и по­родниться с Бонапартами. Немало дамских вееров разлетелось вдребезги от злобной зависти, и немало мужских рук судорожно стиснули рукояти шпаг и кинжалов, многие имели виды на меня и мои огромные поместья.
   Вот так мы с Наполеоном познакомились, ну а на венчании вы присутство­вали сами.
   Не прощаюсь. До вечера. Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 7.
  
  
  
   Милая Евгения! Нет, право, меня не устраивают наши с вами двухминутные встречи на балах и обедах. Заезжайте ко мне на днях, посидим у камина и разо­пьем бутылочку доброго вина. Мне здесь и словечком перемолвиться не с кем, казалось бы, все время на людях, в окружении дам и кавалеров, а на деле одна.
   В этом письме я обещала вам рассказать о венчании и торжественном бале, что происходило "за кулисами".
   Надеюсь, вам понравился мой наряд. Это Наполеон настоял, чтобы свадебное платье было точной копией того, в котором он меня первый раз увидел. Про­ходя мимо зеркал, мне казалось, что я вся окружена волшебным сиянием, так блестели бриллианты. Я даже затрудняюсь сказать, какое количество их было нашито на платье. По одному крупному алмазу было вставлено в живые цветки белых роз, украшающих платье. Алмазная сетка на волосах сразила всех фран­цуженок наповал. Единственное новшество - это длинная-предлинная фата, расшитая тонкой золотой нитью, крепившаяся к высокому воротнику. Ее несли Паолетта и Каролина, с которыми я сразу нашла общий язык, и мы весело бол­тали по дороге в церковь. Мне было известно, как они ненавидели Жозефину и на коронации нарочно дергали шлейф так, что раз она даже чуть не упала. Меня же они заверяли в своем расположении, и все было прекрасно. Наполеон сиял - его мать, очень милая женщина, наговорила ему тысячу любезностей обо мне. По словам супруга, я была первой женщиной, которая ей действительно от души понравилась. Даже его братец, женоненавистник Жозеф, был без ума от меня, ну а о бабнике Жероме, вестфальском короле, и о Луи с Люсьеном упо­минать, думаю, даже и не стоит. О Луи не пишу потому, что вы знаете - этому сухарю не нравится даже его собственное отражение. И сидел бы в своей Гол­ландии! А вот с его женой Гортензией Богарне, не смотря, что я заняла место ее матери, мы поладили.
   Маленький Орленок носился по церкви, его не смущала торжественность происходящего. Я без ума от этого мальчугана - вылитый Наполеон. Так жаль, что родная мать бросила его, уехав в Вену. Зато отец любит его за двоих, и я, в свою очередь, сделаю все, чтобы малыш не чувствовал себя одиноким и не страдал без ласки и материнского тепла.
   Ах, как мне понравился свадебный бал! Я танцевала до упаду. К утру обна­ружилось, что туфельки мои истерты до дыр, но я лишь приказала при­нести мне новые.
   Пока слуги исполняли приказ, я присела у окна. Наполеон о чем-то беседовал с Талейраном, и вокруг меня на миг образовалось свободное про­странство. Я устремила глаза вверх, на балкон, и вдруг заметила вельможу, ко­торого еще не видела ранее. Боже, Эжени, как он был красив! На секунду мне показалось, что это сон. Он смотрел на меня горящим взором, а руку прижал к своему сердцу. Я сидела как завороженная, не в силах отвести глаза, и рука моя непроизвольно легла на грудь. Но... подошел Наполеон, завладел моей рукой, принялся целовать пальчики, озабоченно расспрашивая, почему у меня такой взволнованный вид. Отвечая ему, я глянула опять на балкон, но моего видения уже не было. А может мне действительно все это показалось? Но не думаю, уж слишком хорошо помню я его лицо даже сейчас. Жени, вы давно при дворе и должны знать этого вельможу. Высокий, даже очень, молодой человек лет два­дцати шести, широкий в плечах, на нем в тот вечер был белоснежный камзол. Его красота! Боже! Светлые волосы, голубые глаза, греческий нос и чувствен­ный рот; но разве мой бедный язык сможет описать эту неземную красоту! На­сколько Жуан был прекрасен, все дамы восхищались им, но этот вельможа ... Я в жизни не видела мужчины великолепней его.
   Но я не влюблена, нет, нет. Я вспоминаю о нем, как о картине кисти великого художника или о статуе античного мастера. Своего мужа я люблю, ценю заботу и внимание, которыми он меня окружает, но чувствую, что моя вторая любовь резко отличается от первой. Что будет дальше? Но даже если это внезапно вспыхнувшее чувство и угаснет в моем сердце, то глубокое уважение к гению Наполеона навсегда останется в моей душе, но мне не хотелось бы, чтобы этот замечательный, добрый, хороший человек остался разочарован в любви и жизни после третьего развода. А Орленок? Маленький Римский король ис­кренне привязался ко мне.
   Нет, я люблю Наполеона и буду любить всегда!!!
   Юлия.
  
  
   ПИСЬМО 8.
  
  
   Здравствуйте Эжени! Вот теперь я одна. Одна в чужой стране, среди чужих людей и, что еще хуже, моих подданных. Наполеон покинул меня, и вот уже месяц я получаю от него письма, пропитанные пороховой гарью, с полей сра­жений. Мне одно удовольствие читать их, они дышат любовью и нежностью, страсть сквозит в каждом слове. "Война! Война! Не от королей ли она?"
   Насколько мне известно, всегда, во все времена, подданные всячески стара­лись выслужиться перед своей королевой, а вот с моими французами все иначе. Все забыли меня, все отвернулись. Несколько приглашений на балы и обеды среди моря празднеств и карнавалов были точно подачки какой-то иноземке. И как назло все члены императорской семьи разъехались: Мадам Мер в Риме с Орленком, Полина путешествует с очередным любовником, толстая Элиза в Тоскане, а Каролина слишком занята интригами с Меттернихом и ссорами с Мюратом.
   Поэтому все вечера я провожу со своими книгами, мыслями, мечтаниями на­едине. Сейчас пишу письма родным и друзьям в Испанию, не забыла и о коро­леве.
   Постараюсь, чтобы это мое письмо к вам было небольшим, не хочу утомлять вас, хотя, по словам Руссо, "...одинокие люди обычно пишут редко, но длин­ные письма, а люди светские пишут часто и коротко".
   Я же - человек светский, а теперь еще и одинокий, и мои послания к вам часты и длинны. Пока затворничество мне по душе, но когда оно надоест, то уж постараюсь найти себе компанию.
   Приглашаю вас к себе вечером на ужин. Жду к восьми.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 9.
  
  
   Дорогая подруга! После двух месяцев молчания вновь пишу вам. Начать хотя бы с того, что мой образ жизни резко изменился. Вынужденное затворничество уступило место безудержному веселью, балам, танцам и маскарадам.
   А началось все с приезда одного красивого молодого человека. Он - маршал наполеоновской армии, хорошо знаком с Его величеством. Он доставил мне па­кет от мужа, мы разговорились и вместе провели чудесный вечер в гостиной. Во мне неожиданно проснулась женщина, мне вдруг захотелось завоевать его и покорить сердце. И к концу беседы я уже поняла, что маршал влюблен в меня без памяти, и, как ни странно, ощутила те же чувства в своей душе.
   Он многое рассказал мне о нравах французов, а я в свою очередь пожалова­лась на нелюбовь ко мне собственных подданных. Он рассмеялся и ответил, что в этом лишь моя вина.
  -- Относись к людям так, как бы ты хотела, чтобы к тебе относились.
   Я запомнила эту фразу, маршал Мишель Ней очень помог мне. Мы общались с ним на "ты", отбросив всякий этикет. И к концу вечера он называл меня про­сто Юлией, милой и обворожительной, а я его - Мишель.
   По приезду он давал большой бал в своем дворце, и настоял на моем присут­ствии. Впрочем, я недолго колебалась.
   С огромной тщательностью я выбирала себе платье. Мой выбор, наконец, ос­тановился на темно-зеленом вечернем туалете, усыпанном прекрасными изум­рудами. Выглядела я просто потрясающе и, чтобы уж не быть сильно разря­женной, к высокой прическе приколола золотой цветок с изумрудной чашечкой и тончайшую золотую сетку-вуаль на лицо.
   От души мне было жаль этих жалких придворных красавиц с их жалкими платьями и жалкими драгоценностями. И куда подевалась их врожденная французская пышность и неотразимость.
   Мы с Неем (он был в парадном мундире с множеством орденов, перевитый лентой Почетного легиона. Как идет ему военная форма!) открыли первый та­нец. Приглашения следовали одно за другим, и за вечер я, наверное, перетанце­вала со всеми кавалерами, включая смешных, чопорных старичков.
   Эжени, я вынуждена вам признаться! Я изменила своему мужу!!! Боже мой! Но, самое удивительное, я не испытывала ни малейшего чувства стыда, и уколы совести не преследовали меня. Вам не трудно догадаться, кто был моим избранником: Мишель Ней - маршал великой армии. Он искренне привязался ко мне, полюбил, а у меня... в голове гуляет ветер.
   Неужто это только начало? Я чувствую, во мне проснулся вкус к вольной жизни. Неисповедимы пути Господни.
   Прощайте, моя подруга, и держите язычок за зубами.
   Императрица Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 10.
  
  
   Милая Эжени! Как хорошо жить во Франции! Как я люблю эту прекрас­ную страну! И как теперь меня любят мои подданные. Уж все мужчины-то это точно, да и дамы милы со мной до чрезвычайности, и я больше не ловлю на себе их презрительные и завистливые взгляды, хотя кто знает, может они и су­дачат меж собой втихомолку..., но здесь я всегда следую словам величайшего Данте: "Не все ль равно, что люди говорят?
   Иди за мной, и пусть себе толкуют!"
   По-прежнему поддерживаю свою связь с маршалом. Я все больше и больше убеждаюсь, что он становится не только моим постоянным любовником (в чем я сомневаюсь - он не единственный красивый мужчина в Империи), но и вер­ным, преданным другом, что для меня гораздо важнее. Мало того, он - смел, храбр, неустрашим, что доказало мне одно недавнее происшествие.
   С недавнего времени я завела привычку, переодевшись по-мужски, воору­жившись, бродить по ночному Парижу, заглядывать в окна, короче, наблюдать и изучать быт французов. А так как это занятие было далеко не безопасным, то меня неизменно сопровождал Ней, с ним я ничего не боялась, и этот случай до­казал мою правоту.
   На сей раз мы с маршалом решили побродить по центру Парижа; сворачивая с улицы Добрых Детей на улицу Ришелье, мы приостановились на углу, так как у меня расстегнулся плащ. Закрепляя пряжку, я подняла голову и увидела, как четверо темных фигур, отделившись от стены, закутанные в черное, окружили нас.
  -- Кошелек или жизнь! - последовала избитая, традиционная фраза.
  -- Берегись! - крикнул мне Ней и, толкнув меня в сторону, заехал одному но­гой в челюсть, второму засветил кулаком в лицо. Я тоже решила не отставать, заметив, что остальные обходят маршала сзади, пока он дерется с теми двумя, я выхватила свои кинжалы, подбежала и с размаху всадила в их толстые зады. Вот это была картина! Вопя от ужаса, они кинулись наутек и вскоре раствори­лись во мраке парижских улиц.
   Маршал буквально зашелся от смеха при виде такого восхитительного зре­лища, а я с невозмутимым видом, как и подобает истинному испанцу, вытерла кинжалы о плащ и водворила на прежнее место.
   Должна признать, что без Нея, даже со всей моей смелостью, я потерпела бы поражение - я ведь совсем не умею драться. Теперь на время мы отложили свои опасные ночные прогулки, и маршал дает мне уроки. Я учусь защите, фехтова­нию, обращению с кинжалом, стрельбе по неподвижной и живой ми­шени. Маршал - превосходный учитель, а так как дела у меня идут на лад, он говорит, что вскоре я его превзойду (шутит, конечно, из вежливости).
   Прощайте, моя подруга.
   Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 11.
  
  
   Дорогая Эжени! Наконец-то улучила минутку черкнуть вам несколько строк. Сообщаю вам, что я уже хорошо знакома и в прекрасных отношениях со всеми придворными дамами, настолько в прекрасных, что они посвящают меня во все будуарные сплетни. Конечно же, я не собираюсь их вам пересказывать, но в суть одной, пожалуй, посвящу. Поистине, она известна всему двору, и я как ваша подруга (sic!) хочу довести ее до вашего сведения.
   Весь свет напропалую обсуждает вашего любовника. Как мне сообщили, это - некто Жак-Николя де Флери (или просто Флери), выходец из низов и обыч­ный низкий интриган. И еще, то, что вы присвоили ему дворянство и пожало­вали имение. И то, что вы влюблены в него по уши и осыпаете деньгами в не­сметном количестве. Вдобавок ко всему мне указали на него на одном придворном балу. Я поразилась, Эжени. Хотя в Испании бытует одна очень старинная поговорка: "Любовь зла - полюбишь и козла" (извините за резкость). Милая, что вы в нем нашли? Какое достоинство в нем привлекло вас? Голова-яйцо, редкие волосики, груша-нос, правда, отменные белые зубы. Но одежда..! Он же лишен вкуса вообще! Про него еще говорят, что он ленив, ту­поголов, не­поворотлив и что маршал Ней - его смертельный враг.
   Я еле упросила Мишеля рассказать мне о причине этой непримиримой вра­жды. Она была ужасно смехотворной, вот поэтому-то в свете о ней никто не знал и даже не подозревал ее истинной сути. Жак-Николя Флери - его бывший лакей!!!
   Надеюсь, что это не выйдет за стены вашего кабинета, где вы прочтете это послание. К тому же это выгодно и вам!
   Прощайте, мой друг.
   Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 12.
  
  
   Милая подруга! Вы даже не представляете, что приключилось со мной. Если б не Ней, то меня уже бы похоронили. Все дело в том, что я впала в летар­гию и спала, не просыпаясь всю эту неделю. Слуги подняли панику, кинулись за лекарем, а в это время приехал с визитом маршал. Мишель по долгу службы повидал многое, был в Индии и на Тибете, он сталкивался с такими явлениями и быстро нащупал мой слабенький пульс. Тревога улеглась, меня объявили за­болевшей, и все оставили меня в покое. Только Ней ни на минуту не отлучался от моей кровати.
   Если б кто знал, какой чудесный и неповторимый сон видела я! Итак, Эжени, приготовьтесь выслушать эту историю, мне будет приятно пережить ее вновь!
   Снится мне, что я - птица с ярко-синим оперением. Я лечу по странной рав­нине; впереди высится высокая скала, где из облаков виднеются шпили и башни огромного замка. Я хочу долететь туда, но неожиданно меня начинает догонять страшное чудище с перепончатыми крыльями, когтистыми лапами и зубастой пастью, изрыгающей пламя. Крылья мои опалены, и я камнем падаю вниз и принимаю вид черной саламандры. Так удобней пробираться меж ог­ромных камней и безобразных деревьев. Саламандра ищет воду - свою стихию, и я знаю, что вода в замке, и стремлюсь туда. Но и в этот раз мне не суждено достичь желаемого. Из-за камней вдруг выбегают какие-то уродливые существа и преследуют меня. Они с короткими телами, маленькими ручками и ножками, большущими головами с длинными носами, маленькими глазками и широкими ртами, вооруженные луками и копьями. Я вижу пред собой хорошее укрытие, но неожиданно встаю в полный рост, обтянутая в черное с чешуйками платье с ярко-синими перьями, такое узкое и длинное, что не могу бежать, падаю, на меня накидывают тонкую золотую сеть и завязывают глаза.
   Существа несут меня к замку на скале и поднимают в корзине вверх. Говорят они на незнакомом языке, но, как ни странно, я их понимаю. Я - пленница их короля, и они собираются доставить меня к нему. А пока развязывают и кидают в темное подземелье, где я провожу целую ночь одна. Грустные мысли овладе­вают мной. Их повелитель, наверняка, еще больше уродлив; я боюсь, что слу­читься дальше со мной, и засыпаю. Заснуть во сне - нет более ничего стран­ного, и я вижу Жуана, улыбающегося и зовущего. В страхе просыпаюсь и ду­маю, что предзнаменование моей близкой гибели...
   Пока закончу на этом, Эжени.
   Пора собираться на бал.
   Не прощаюсь, далее вы узнаете самое интересное.
   интересное. Юлия Бонапарт.
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 13.
  
  
   Дорогая Эжени! Конечно же, я - неисправимая мечтательница, но целые дни напролет сижу и думаю только о своем неповторимом, увы!, летаргическом сне. И приснится же такое! Но слушайте дальше...
   Утром следующего дня существа (а теперь я знаю, что они называются гоб­лины) врываются ко мне, вновь завязывают глаза и куда-то ведут. Сквозь тем­ную повязку я неожиданно чувствую яркие лучи света, гоблины замолкают и останавливаются, я догадываюсь, что это конец нашего путешествия. Один из гоблинов подталкивает меня, и я с трудом в своем неудобном платье осторожно ступаю вперед, боясь оступиться. Руки у меня свободны, и я нетерпеливо сры­ваю повязку. Яркий свет слепит меня, я зажмуриваюсь, тру глаза рукой, потом начинаю озираться вокруг. Сотни мерзких гоблинов окружают меня со всех сторон, и я устремляю взгляд вперед на их повелителя. Дыхание перехватывает у меня в груди - на причудливом троне сидит прекраснейший мужчина с ко­ротким светлым волосом, зачесанным назад, и красивыми ярко-синими гла­зами.
  -- Рад приветствовать вас, Юлия, - произносит он на чистейшем фран­цузском языке.
   Все тот же гоблин толкает меня вперед и шепчет, чтобы около трона я упала на колени. Не слушая его, я неспешно приближаюсь, и уродцы расступаются передо мной. У трона, вместо того, чтобы поклониться, я неподвижно засты­ваю, по-прежнему не говоря ни слова и как бы не зная, что делать дальше. Ко­роль сам приходит ко мне на выручку, он спускается с трона, берет меня за руку и усаживает рядом с собой. В этот миг все туманится у меня в глазах, и сознание возвращается лишь в комнате с белой мебелью, кроватью, множест­вом свечей и кресел. И все белое с золотой отделкой. Накрыт стол. Мы с коро­лем сидим все так же, он держит мою руку, но теперь он тоже в белом, а был одет в фиолетовое. Лишь я по-прежнему в этом странном узком черно-синем платье.
  -- Как вы попали в мои владения? - спросил повелитель, не отпуская моей руки.
  -- Заснула. Клянусь, это самый чудный и необычный сон, который мне сей­час снится, - сказала я.
  -- Кто знает? - он загадочно улыбнулся и жестом пригласил за стол.
   После завтрака, обеда или ужина, я совершенно запуталась во времени, мы вновь пересели на диван.
  -- Как ваше имя? - поинтересовалась. Вы, Эжени, знаете мою способ­ность узнавать имена в самый последний момент.
  -- Геральт, тринадцатый повелитель гоблинов, - ответил он и продол­жил. - Вы - императрица Франции, благородная женщина, и я отпущу вас с миром...
  -- Отпустите? - удивилась я, забыв на миг о словах Горация "Nihil ad­mirari" (Ничему не удивляться).
  -- Те, кто попадает во сне в мои владения - никогда не возвращаются в свой мир. Они остаются здесь навеки, будь то простолюдин или дворянин, и пре­вращаются в гоблинов. Но к вам у меня несколько иное отношение, я не хочу, чтобы исчезла столь дивная красота под уродливой личиной. Я хочу про­вести эту ночь с вами в обмен на вашу свободу. Выбор за вами...
  -- Нет, - отшатнулась я, - я другого люблю.
  -- Глупышка, - Геральт ласково прикоснулся к моей щеке, - ты сама не зна­ешь, кого уже полюбила в своем сердце. Я - волшебник и читаю твои мысли, они чисты, как горный хрусталь. Ты впустила в свое сердце настоящую любовь, но еще не изведала ее, все произойдет чуть позже, ты сразу и не пой­мешь, и не ощутишь ее силы и глубины. Но даже и любя, ты познаешь многих мужчин, прежде чем поймешь, для кого ты создана, и кто создан для тебя.
  -- Ты знаешь, кто он?
  -- Да, я вижу его образ в твоих глазах, но больше ничего не скажу тебе.
  -- Ну что ж, - я откинулась на подушки и произнесла слова Дидро. - "Все предначертано свыше".
   Геральт неожиданно нагнулся ко мне и прошептал:
  -- Посмотри в мои глаза. Я заворожу тебя.
   Я взглянула. Его зрачки странно дергались, и, прежде чем утонуть в их без­дон­ной глубине, я поняла, что в эту ночь все будет так, как хочет он. Свечи по­гасли сами собой...
   Утром он разбудил меня, нежно поцеловав в губы.
  -- Тебе пора, - произнес он и отвернулся. Но я уловила грусть в его го­лосе. - Вот, возьми.
   Он протянул мне золотой медальон.
  -- Я никогда не расстанусь с ним.
  -- Это не просто подарок, - добавил он. - Видишь вот застежка, внутри по­рошок. Если захочешь увидеть меня, может быть, когда тебе будет трудно, прими его. А теперь прощай!
   Сильный вихрь неожиданно закружил меня, куда-то понес, а я вдруг почув­ствовала, что застежка щелкнула и увидела, как порошок белой пылью раство­ряется в вихре. Я ничуть не пожалела, ведь сну конец, я возвращаюсь. Вихрь вдруг с размаху швырнул меня вниз... и я очнулась на собственной кровати. Рядом дремал Мишель.
   А на шее я вдруг увидела золотой медальон короля гоблинов, раскрытый и пустой. Забившись в подушки, я зарыдала. Господи, дай мне хоть на минуту, на секунду вернуться в его страну. Но сны никогда не снятся дважды...
   Прощайте, Эжени. Интересно, а отпустил бы Геральт вас?
   Юлия Бонапарт.
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 14.
  
  
   Мой друг! Христос воскрес! Сегодня Пасха - воскресение Христово, "в небе­сах торжественно и чудно", и у меня так легко на душе.
   Маршал вернулся в лагерь. Как-то он будет смотреть в глаза моему мужу?(sic!) Простите, моя дорогая, но мне пора собираться в церковь. Я за­кончу письмо чуть позже...
   Сейчас уже час ночи. Я вернулась несколько раньше из-за одного происше­ствия, до сих пор у меня по телу пробегает дрожь от испытанного ощущения. Но все по порядку...
   Перед богослужением ко мне заехали мадам Летиция с Полиной, вернув­шиеся накануне из Рима, они должны были сопровождать меня. Выбор платья я поручила им. Женщины долго спорили; Полина склонялась в пользу фиолето­вых цветов, а Мадам Мер понравилось красное. Я стояла в нерешительности, не могу же отдать предпочтение одной, затоптав мнение и вкусы другой. К сча­стью, я вспомнила, что у Полины скоро именины и пообещала, что фиолетовое одену на ее праздник. Она кинулась мне на шею, а Летиция одобрительно улыбнулась. Думаю, она поняла и оценила мою политику.
   Красное платье было и очень скромным, и очень красивым. Кружевной во­рот, грудь благонравно прикрыта, рукава с прорезями с вшитыми черными по­лосами, черный пояс и отделка по низу. К поясу я прикрепила четки и кошелек, чтобы потом раздать милостыню. Грудь я украсила букетиком черных роз и на лицо набросила вуаль.
   В карете я ехала рядом с Полиной, напротив сидела мадам Летиция. Мы с Полиной умирали от смеха всю дорогу, даже мадам Мер не могла иной раз сдержать улыбку, и при выходе из кареты под приветственные крики толпы нам, троим, очень трудно было сохранить на лице печать серьезности, благонравия, скромности и смирения. Но, думаю, Господь не осудит нас слиш­ком.
   Когда мы заняли места неподалеку от алтаря, все умолкли, и богослужение началось. Я огляделась по сторонам: все занимались своими делами, мальчики-слуги носили любовные записочки, придворные перемигивались, переговари­вались, обменивались любезностями. Мне стало не по себе, в Испании все не так. В те мгновения тоска по родине невыносимой болью сжала мне грудь, и я заплакала. Мадам Летиция ласково погладила мне руку и шепнула, что лучше мне уехать сейчас домой, а Полина проводит меня. Я согласилась. При выходе мы на миг задержались у чаши со святой водой. Какой-то придворный, увидев меня, почтительно склонился и подал святую воду. Улыбнувшись, я дотрону­лась до его руки, перекрестилась, и тот он поднял голову. Я пошатнулась... это был тот человек на балконе во время свадебного бала, мое прекрасное видение.
   Но все это продолжалось несколько секунд, он тут же исчез. Я не могу за­быть его глаза, его взгляд, мне по-прежнему не верится и кажется, что столь прекрасный образ я создала сама...
   Ну вот и все, Эжени.
   Надеюсь на скорую встречу.
   Императрица Юлия.
  
  
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 15.
  
  
  
   Моя дорогая! Как давно я вам не писала! Впрочем, мы с вами часто виделись, но, а теперь вы ухали в свою дыру Фонтенбло. Неужели вы не скучаете там? Ведь настоящая жизнь кипит в Париже, но вам, вероятно, предпочитаете пасто­раль с унылыми крестьянами на серых полях. Кесарю - кесарево, а богу - бо­гово...
   А я веселюсь от души, не зная меры. Я счастлива здесь, в своей милой Франции. Счастлива!!! Я уподобляю себя беспечной стрекозе из басни Лафон­тена, но, надеюсь никогда не изведать зимы.
   А какие происшествия случаются со мной! Ну, это просто смех и грех!
   Вот, хотя бы, пример. Входит утром ко мне камеристка и докладывает, что какой-то придворный просит моей аудиенции. Я прошу об ожидании и одева­юсь. Выхожу в обычном утреннем белом платье с алмазными подвесками, во­лосы затянуты сзади сеткой туго-туго и бриллиантовая фероньерка. Это укра­шение с картины да Винчи мне нравится больше всех, оно так просто, красиво и изящно.
   Вижу перед собой мужчину красивого с вьющимися черными волосами, чуть повыше меня, мощного телосложения. Уголки глаз несколько опущены, нос прямой, зубы неровные, а голос более подходит вышибале из ночного трактира - хриплый и низкий. Таким образом, после первых его слов я поняла, что предо мной настоящий мужчина.
  -- Ваше величество! - произнес он. - Я смиренно прошу прощения за то, что потревожил ваш утренний покой. Мое имя - маркиз Анри де Линьи.
   Он заговорил о каких-то правах на какое-то поместье. Я слушала, ничего не понимая, но изредка кивала головой. Мне было немного неясно, если он при­шел по делу, то почему так пожирает меня глазами? Наконец я не выдержала и, когда он умолк на минуту, спросила:
  -- Почему вы так смотрите на меня?
   Я хотела смутить его этим вопросом, но, немало не смутясь, он неожиданно произнес:
  -- Я люблю вас.
  -- Но ведь вы..., - я жутко растерялась и даже не смогла закончить фразы.
  -- Я просил у вас этой аудиенции, только чтобы посмотреть в ваши пре­крас­ные глаза и сказать, что без ума от вас.
   Я все еще не могла опомниться.
  -- А поместья, а права? - обронила совсем глупую фразу.
  -- Это всего лишь повод, - развел он руками.
   Я поднялась.
  -- Надеюсь, вы запомнили обратную дорогу, - и ушла, гордо вскинув го­лову.
   Очутившись в спальне, я кинулась на диван, и неудержимый хохот вырвался наружу. Я давно так не смеялась. А, навеселившись вволю, поняла, что визит маркиза и его смелое признание не прошли даром для моего сердца. Весь оста­ток дня он не выходил у меня из головы. Какие шаги он предпримет дальше?
   Если вам интересно, я вскоре напишу.
   Императрица Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 16.
  
  
   Милая Эжени!
   Не писала я вам, не смотря на обещание, так долго вот почему: только вчера вечером я вернулась из Шано, одного из поместий, подаренных мне мужем на свадьбу. Сколько смешных случаев было там! Но все ab ovo ...
   Моя свита была совсем небольшой, человек пятьдесят придворных и около полутораста слуг. Мы весело проводили время: играли в разные игры, охоти­лись, катались на лодках и танцевали.
   Я подружилась с одной дамой по имени Бригитта. Эта красивая молодая женщина с белокурыми волосами, голубыми, как небо, глазами и прелестными алыми губками, как мне показалось, была очень несчастна, и все время грустила, ее не веселили всеобщие забавы, и она держалась от всех в стороне. Я вспомнила свои первые дни во Франции после отъезда мужа, как я была тогда одинока и печальна. Ее грусть затронула мое сердце, и я, улучив удачную минуту, подошла к ней и заговорила, а затем предложила покататься вдвоем на лодке.
   Tete-a-tete, в тишине мы наконец разговорились. Заливаясь слезами, она по­ве­дала мне причину своего горя. Ее муж изменяет! Мне захотелось рассмеяться при этих словах, но из уважения этого я не сделала. Хотя, впрочем, пред моими глазами живо престала картина, как я вытаскиваю кинжал с дымя­щейся алой кровью из сердца любовницы моего Жуана. Сейчас же я стала на­много опыт­ней, умней и терпеливей. Я убедила, что это еще не повод для горя и не стоит обрекать себя на одиночество. Надо жить и жить веселясь.
   Не открывали боги никому,
   Придется ль завтра быть живым ему.
   Я процитировала Сенеку "Фиест". Бригитта, наконец, улыбнулась. Я поняла, что мои доводы дошли до ее сердца, и, чтобы укрепить их там, продолжала:
  -- Ваш муж любил вас, когда женился? ( Она кивнула.) Теперь мне все ясно. Если б вы были женой другого, он умирал бы от страсти, в его сердце бу­шевал бы неугасимый пламень желания любимой, ибо "запретный плод сла­док". А так для его любви нет пищи, вы - его жена, полностью принадлежите ему, цель достигнута, и надо перед собой ставить другую. Зная, что вы любите его без па­мяти и никогда не измените ему, он спокоен и не обращает больше на вас вни­мания. Заведите себе возлюбленного и, если хотите, любовника...И в тот же час вы увидите, что не отойдет от вас, будет всячески опекать, ревно­вать, не от­пускать никуда одну и все вечера проводить дома. Может это про­изойдет и не сразу, но запаситесь терпением, ведь вы - его законная жена, а не случайная подруга, и он - ваш, все равно, перед лицом Господа Бога и вер­нется к вам, ибо только у вас он встретит ласку, понимание и сочувствие...
   Я заметила, как румянец заиграл на ее щеках, она как будто ожила и повесе­лела.
  -- Как его имя? - спросила я. - Он молод, хорош собой?
  -- Вы, конечно, знаете его, - ответила она, - его зовут маркиз де Линьи.
   О, Боже! Надеюсь, она не заметила, как я вздрогнула, и у меня на миг пере­хватило дыхание... мой второй любовник, от которого в те дни я была про­сто без ума! Бедняжка! Его-то я ей не отдам, пока вдоволь не натешусь, я не при­выкла жертвовать великодушно своими поклонниками ради их отвергнутых женщин. Но она никогда не узнает, ради кого он бросил ее. Едва совладав с со­бой, я перевела разговор на более легкую тему, а затем мы присоединились к остальным. В тот вечер я была более сдержана с маркизом, да и впредь не вела с ним себя так вольно и смело, как раньше.
   A propos, я же не рассказала вам, как у нас все произошло! Совсем стала за­бывчива. Но я думаю, отложить этот рассказ уже на завтра.
   Прощайте, и да хранит вас Бог.
   Юлия.
   P.S. И вот еще, вы только не подумайте, что Жуан изменял мне. Эта сцена с кинжалом была продиктована только моим воображением.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 17.
  
  
   Mоя дорогая! Этому посланию вы обязаны только моей забывчивости, quia в моем предыдущем я совсем запамятовала рассказать о своих отношениях с маркизом, а вместо этого все свое внимание переключила на его жену. Мне было невдомек, что замок Шано раньше принадлежал маркизу, иначе я никогда не поехала бы туда. Лучшая комната в замке, моя спальня, была обита темно-алыми гобеленами с вышитыми на них сценами из жизни олимпийских богов. Уже было довольно поздно, когда мы прибыли на место. Я отказалась от ужина и пошла спать.
   Жара была жуткая и, скинув платье, я забралась на огромную кровать поверх одеял. Разбудило меня легкое прикосновение к моей руке. С испугом я пробу­дилась - предо мной стоял мужчина. В мгновение ока я уже была под просты­ней и выставила перед собой кинжал.
  -- Не пугайтесь! Я пришел не со злыми намерениями...
   Я узнала голос маркиза.
  -- Что вам угодно? И по какому праву вы, в столь поздний час, здесь нахо­ди­тесь?
   Мой голос срывался от негодования и волнения.
  -- Я не думал, что уже спите, хотел наедине с вами поговорить, сказать, что безумно люблю вас и готов жизнью пожертвовать ради ваших прекрасных глаз.
  -- Как вы очутились здесь?
  -- Этот замок прежде принадлежал моему роду, госпожа, и мне известны здесь все тайные ходы.
  -- Я завтра же прикажу забить потайную дверь. А теперь убирайтесь вон! Я еще достаточно добра к вам, что не позвала охрану.
  -- Я уйду, но прошу вас об одной лишь только милости...
  -- Что еще?
  -- Разрешите мне лично сопровождать вас на утренней конной прогулке.
  -- Я согласна. Идите же.
   Полночи я просмеялась с бедного влюбленного.
   Утро прошло великолепно, учитывая даже то, что маркиз на прогулке ни слова не сказал о своей любви. Зато во время вечернего бала..!
   Устав от танцев, я вышла на свежий воздух. Прогуливаясь по аллее и любу­ясь видом полной луны, я услыхала, что меня окликают. Я свернула на боковую дорожку, обсаженную кустами жасмина, не желая быть замеченной. Неожи­данно я почувствовала, как кто-то тянет меня за руку.
  -- Пустите же! Кто вы? Что вам надо?
  -- Милая Юлия! Я прошу вас - не кричите. Дайте же мне поговорить с вами наедине.
   Опять этот несносный маркиз. Я начала злиться не на шутку: это переходило всякие границы.
  -- Вы что, с ума сошли что ли? Или забываете, с кем разговариваете? Я слишком к вам была снисходительна, - говорила я, тщетно пытаясь вырваться из его крепких объятий.
  -- Но я прошу вас, умоляю...
   Он, наконец, разжал руки, упал на колени, продолжая все еще держать меня за платье.
  -- Odero si potero; si non,invitus amabo,- произнесла я одну из своих люби­мых латинских пословиц.
  -- Я ненавидеть начну, а если любить, то неволей, - перевел он, и я услы­шала неподдельное изумление в его голосе. - Госпожа моя, неужели вы можете изъ­ясняться на латыни? Немногие женщины в Париже так образованны. Я ува­жаю и обожаю вас еще больше.
  -- Ergo я неожиданно поднялась в ваших глазах на вершину египетской пи­рамиды? - усмехаясь, сказала я. - Тогда, может, вы отпустите мой подол?
  -- Я прошу вас, - вскричал он, - не откажите мне в просьбе: поговорить се­го­дня вечером с вами.
  -- Mundi et fuga seculi, - ответила я, смеясь, и ушла.
   Я всегда увлекалась латынью. Поистине это самый прекрасный язык мира, язык, на котором написаны многие величайшие памятники литературы. Во время траура я не пряла, не вышивала, как делают вдовы в Испании, я занима­лась, читала, приобретала знания. Никто при дворе не знал об этом, иначе я просто стала б предметом насмешек придворных щеголей и пустоголо­вых дам. Лишь только у отца я нашла понимание и поддержку. Как мне не хва­тает его здесь! Неужели мы никогда с ним не свидимся?..
   Как это не парадоксально, но мои слова "в свое время и на своем месте" мар­киз растолковал не иначе, как намек на свидание и согласие на его просьбу.
   Я расчесывала волосы перед зеркалом, как вдруг услышала щелчок и скрип потайной двери. Моя рука непроизвольно потянулась к кинжалу, но я отбро­сила эту мысль - настроение у меня было прекрасное, мне хотелось с кем-ни­будь пофлиртовать, а кроме маркиза красивых мужчин вокруг меня в замке на сей момент не было.
   Вид маркиза выражал смирение.
  -- Confiteor, mea culpa, - произнес он, опустившись на одно колено и поце­ло­вав мне руку.
  -- Vere? - изобразила я удивление и улыбнулась. - Садитесь.
   Мы долго говорили с ним, маркиз оказался интереснейшим собеседником, начитанным и образованным. Признаться, за исключением моего мужа, я таких здесь не встречала.
   Наконец я почувствовала некоторую усталость.
  -- Маркиз. Нам пора расставаться. Продолжим нашу беседу завтра. Сейчас я хочу остаться одна, sedendo et quiescendo fit anima prudens.
  -- В тишине и покое душа обретает мудрость, - откликнулся он эхом на мои слова.
   Я протянула руку для прощального поцелуя. Он поцеловал ее несколько жарче, чем следовало, затем выше... Наши губы слились. С этого мгновения я больше не контролировала себя...
   Все остальное мое пребывание в замке Шано было просто прекрасным. Даже мое близкое знакомство с женой маркиза и ее проблемы не побеспокоили меня и не омрачили радости тайных свиданий.
   Ну а теперь, я чувствую, наступает скука, тоска по мужу, которого я не ви­дела, кажется, целую вечность.
   До свидания, моя царственная подруга.
   Юлия.
  
  
   ПИСЬМО 18.
  
  
   О, Эжени! Вот уже несколько дней, как я в Лувре, и вот уже несколько дней я больна. Лувр - просто рассадник любимой болезни всех французских королей. Мне скучно!
   Скоро 15 августа - день рождения Наполеона. Вряд ли он будет в Париже, дела, пишет он, заставляют остаться. В этот день Франция будет усыпана цве­тами, дома украсятся флагами, все станут веселиться, танцевать. Баррас сказал мне, что парламент хочет огласить указ о переименовании одной из улиц в улицу Победы. Это будет подарок жителей Парижа своему обожаемому импе­ратору.
   Вот так все заняты подготовкой к 15 августа, лишь мне одной нет дела. Мар­киз де Линьи почти целыми днями не отходит от меня, каждый вечер я выез­жаю на балы и приемы, но мне скучно, скучно, скучно...
   Зато мое новое платье просто великолепно. Я заказала его специально к при­езду мужа, которого, видимо, не дождусь. Именно в нем я буду на торжествен­ном балу, ни одна живая душа не видела его, и это будет для всех сюрпризом, но мне с вами очень хочется поделиться, думаю, вы не болтливы, как эти при­дворные дамы.
   Платье красное, это любимый цвет Наполеона, цвет, который принес ему удачу и славу. На нем золотое шитье и драгоценный пояс; прекрасная рубино­вая диадема, думаю, чудно подойдет к этому наряду.
   Как я хочу, чтобы Наполеон был со мной, никуда не уезжал. Я боюсь при­выкнуть к другим мужчинам, мне стыдно за свои измены, прежде всего я должна быть верна супружескому долгу, а я... А вдруг все это станет у меня в порядке вещей? Если б любящий муж был рядом со мной, этого не произошло бы, но Наполеона нет, неизвестно, когда его увижу, увижу ли вообще, но ... ладно, лучше думать о чем-то более радостном. Ведь рано или поздно он прие­дет, и краткий миг новой встречи заставит забыть долгое время разлуки.
   Что ж, буду ждать мужа, быть может Наполеон приедет на свой день рождения?
   Прощайте, dum spiro spero.
   Юлия Бонапарт.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 19.
  
  
   Дорогой друг! Недавно со мной случилось смешное и интересное приключе­ние, виной которому лишь моя прихоть. Помни, что мне дозволено все и по от­ношению ко всем, - эти слова Гая Калигулы повторяю теперь и я.
   А началось все с того, что приехал маршал. Мы провели много времени, держась за руки и выкладывая друг другу все новости. Неожиданно Ней обро­нил фразу о том, что Наполеон вовсе не сожалеет, что не сможет 15-го числа быть во Франции. Я не стала настаивать на продолжении разговора, ибо Ми­шель тут же, видимо спохватившись, перевел беседу на другую тему.
   А между делом, перескакивая с пятое на десятое, я выведала, что в Италии Наполеона просто обожают, считают освободителем (а там сейчас проходит во­енная кампания против австрийцев), и в Риме будет большое торжество, бал-маскарад и фейерверк всю ночь напролет.
   Маршал долго рассказывал мне о знаменитых римских и венецианских кар­навалах, и мне захотелось там побывать. Оказывается, многие аристократки влюблены в Наполеона и пытаются завладеть его сердцем - шутя, он мне об этом намекнул, забыв о моей горячей испанской крови. Правда, затем он пожа­лел о сказанном. Глаза у меня загорелись, кровь бросилась в лицо, я вскочила и крикнула:
  -- Коня! Сию минуту седлайте коня! Я отправляюсь в Италию!
   Бедный маршал пытался образумить меня, но все было тщетно; он, видно, никогда не имел дела с настоящими испанками.
   На сборы мне потребовалось всего каких-то полчаса. Я оделась в мужское и захватила лишь красное платье и ларец с драгоценностями. А Ней тем временем уведомил Барраса о нашем спешном отъезде, и мы без промедления выехали.
   После нескольких утомительных дней пути мы прибыли в Рим. Наши изму­ченные лошади наконец-то смогли вздохнуть свободно. Было 15-е августа, ран­нее утро.
   Я за несколько часов выспалась у Нея на квартире, (он снимал в Риме рос­кошные апартаменты) и пора уже было собираться на маскарад. Никто не знал о моем приезде, и для Наполеона это должно было стать сюрпризом.
   Выглядела я просто потрясающе, правда, на этот раз мне пришлось одеваться без помощи ловких рук моей горничной, но мне помог маршал. Наконец я при­крепила красивую драгоценную маску и объявила, что уже готова. Ней, увидев меня, просто остолбенел, да, признаться, и я была поражена. Насколько он был красив в парадном мундире.
   И вот мы отправились в королевский дворец. Сердце билось у меня в груди, как птичка в клетке, я очень волновалась и поскорей мечтала увидеть мужа.
   Но о нашей встрече теперь уже в следующем письме.
   Извините, но нет времени. Юлия Бонапарт.
   ПИСЬМО 20.
  
  
  
   Mna dies, bona lux! Добрый день, светик мой! Хочу довести до конца мой рассказ об Италии.
   ... Лакей представил нас как брата и сестру; все были поражены, ведь никто не знал, что у Нея есть сестра. От приглашений не было отбоя.
   Я была изумлена роскошью итальянского двора. Зал сиял тысячами огней, все купалось в цветах и золоте. Меня неприятно удивило то обстоятельство, что все итальянки были очень привлекательны, черноволосы и чернооки. Да уж, где тут моему мужу не забыться!
   Наконец я разглядела Наполеона, он танцевал с дамой в лиловом и в расстег­нутой маске. "Очень красива, - подумала я .- Коралловый ротик, манящий к поцелую, вздернутый розовенький носик, огромные круглые глаза, завитые во­лосы - настоящая кукла. Ох, как я ненавижу этот тип женщин!"
   Наполеон, вероятно, увлекся ею, уже второй танец подряд они танцевали вместе. Приблизившись к ним в танце, я услыхала, как она лепетала о том, что недавно испортила два совершенно новых платья. Наполеон внимательно ее слушал. И это мой муж - гений истории? Наконец мне это надоело.
   В танцах объявили перерыв, и все подошли к столикам с закусками (ужин ожидался позднее). Ней, действуя по плану, вроде бы случайно подошел к столу, где стоял Наполеон.
  -- О, маршал, давно из Франции?
  -- Сир, имею честь доложить, что вернулся только сегодня утром, я лично хотел принести свои поздравления с днем рождения.
  -- Благодарю за верность, - Наполеон улыбнулся. - А почему бы вам не пред­ставить мне свою сестру? Почему вы так долго скрывали ее существование от всех? А меж тем мне все уши прожужжали о ее грации и чудном наряде. После двенадцати, когда снимут маски, она получит не менее дюжины предло­жений руки и сердца. Уж, поверьте мне!
  -- Она у меня еще совсем молодая и глупая. Я не хотел, чтобы какой-нибудь щеголь вскружил ей голову. ( Я в это время стояла за колонной и все слышала, ну, и умирала же от смеха.) Минуту, Сир.
   Ней отошел от Наполеона и приблизился ко мне.
  -- Пойдем, твой муж тобой заинтересовался.
  -- Я боюсь, Мишель, - мне в тот момент действительно стало страшно. - А вдруг он узнает меня, прежде чем я сама откроюсь?
  -- Ничего не бойся. Ты ведь сама все затеяла и должна быть твердой до конца. Твой муж никогда не уходил с поля боя побежденным, ты ведь не хо­чешь уступить ему.
   Но меня уже не надо было успокаивать, минутной слабости как не бывало. Маршал подвел меня к Наполеону.
  -- Моя сестра, - произнес он и запнулся. Мы совсем забыли придумать мне имя.
  -- Жанна-Антуанетта, - пришла я ему на выручку и протянула Наполе­ону руку.
  -- Первый танец мой, - произнес он, заглянув мне в глаза. - Мне кажется, я где-то уже видел вас раньше.
  -- Вы ошибаетесь, Сир, - ответила я и повернулась к "брату".
   Я еле дождалась, когда кончится этот глупый перерыв. И наконец-то заиграла музыка.
   Как хорошо танцевать с мужем! Я заметила, что в беседе со мной он более оживлен, чем с той куколкой.
   К концу танца он уже смотрел на меня влюбленными глазами. С одной стороны, мне это льстило, ведь влюбился-то он в собственную жену, но с другой ... короче, я была готова его убить.
  -- У вас чудесное платье и цвет... Его в этот день могла бы надеть только одна женщина в мире, - сказал он.
  -- Я вас не понимаю.
  -- Primo, этот цвет у дам не пользуется популярностью. Заметьте, здесь нет ни одной в красном. А мне он нравится. Secundo, Лишь моя жена могла зака­зать такой туалет ко дню моего рождения, - пояснил Наполеон.
  -- А почему вашей жены нет с вами, Сир? - наивно поинтересовалась я.
  -- Она в Париже. Я сомневаюсь, что моя нежная и воздушная Юлия захо­тела бы проделать такой утомительный путь в Рим. Дела задержали меня здесь, и я надеюсь, что ей там, в Париже, весело и без меня.
  -- Как вы считаете, Сир, она любит вас? - мне стало любопытно, угодит ли он в расставленные сети.
  -- Бесспорно.
  -- Если б я была на ее месте, то уже была бы здесь, чтобы обнять люби­мого мужа и поздравить его. Если б я любила, то готова была б на все. А ее здесь нет.., - я с нетерпением ждала ответа.
  -- Но вы здесь, - сказал Наполеон и, приподняв вуаль маски, поцеловал мои губы. Он попался.
   Я чуть не расплакалась от досады, хотя его следующие слова отчасти успо­коили меня.
  -- Я люблю ее и влюблен в вас, Жанна-Антуанетта. Я хочу увидеть ваше лицо и сгораю от нетерпения.
  -- Еще не время, - я сделала над собой усилие и несколько деланно рас­смеялась. - Давайте танцевать.
   Мы беззаботно проболтали весь вечер, император больше ни на кого не смотрел, я заметила, что у "куклы" заплаканные глаза. Мой лжебрат тоже не терял времени даром, около него торчало несколько завитых, в лентах девиц в черных полумасках. Вся компания веселилась от души. Выждав момент, я по­грозила маршалу кулаком.
   Наконец часы пробили полночь - сигнал снимать маски.
  -- Ну, вот я и увижу ваше лицо, загадочная Жанна-Антуанетта, - произнес Наполеон.
   Я почувствовала, как сердце судорожно забилось в моей груди. А вдруг муж рассердится за мою выходку?
   Руки у меня дрожали, и я еще больше запутала узлы.
  -- Разрешите мне вам помочь, - Наполеон развязал последний узел, и маска упала. - Юлия, боже мой, милая моя жена! Ах, я - глупец, как я раньше не до­гадался, что это ты, что только ты можешь надеть такое платье, что только у тебя такие сладкие губы, что только в тебя одну, даже не видя лица, я могу влюбиться с первого взгляда.
   Я все еще чувствовала себя неловко, и краска стыда заливала мои щеки, только сейчас я поняла, что это была выходка не для императрицы Франции. Хотя Наполеон думал иначе, все это казалось ему милым сюрпризом ко дню рождения, и был счастлив, он беспрестанно целовал меня и расспрашивал, как это пришло мне в голову.
  -- Я умоляю тебя никому здесь не говорить, что я - твоя жена. Я пред­стану в невыгодном свете пред двором Италии, да и на тебя это может на­бро­сить тень.
   Муж согласился.
   Я пробыла в Италии дивные три недели, похожие на медовый месяц, со сле­зами распрощалась с Наполеоном, поблагодарила маршала и отправилась во Францию на этот раз в удобной карете, меня сопровождал конный отряд до границы, а там их сменили пограничники.
   A propos, Наполеон назначил мне личного телохранителя. По-моему, он несколько ошибся в выборе; если б я была на его месте, то не допустила б столь грубой ошибки.
   Это красивый, светловолосый молодой человек с прекрасными голубыми глазами, он огромного роста и мощного телосложения. Я, признаться, никогда прежде не видела таких мужчин. Его имя Гийом де Немон, но могу покля­сться, что его род ведется от древних викингов, а не галлов.
   Мы приятно провели с ним время в карете, он - превосходный рассказчик, но меня убило то, что время от времени он доставал портрет какой-то (как я ус­пела заметить) золотоволосой девушки, горько вздыхал и прятал обратно на своей груди.
   Впереди у меня много времени, и, ручаюсь, что вскоре он будет вздыхать и прятать на груди мой портрет.
   Ну вот и все, моя милая подруга. Не
   Забывайте, что сегодня жду вас в гости.
   Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 21.
  
  
   Милая подруга! Воздух Франции вреден для меня, со мной происходят со­вершенно необъяснимые вещи. Я стала не в меру влюбчива и легкомысленна. В Испании со мной такого не происходило, для меня не существовало ни одного мужчины, кроме Жуана, а любила и глубоко почитала только трех: отца, мужа и короля. А здесь все совершенно по-другому: любой красивый мужчина вол­нует мне кровь и заставляет трепетать сердце. А может легкие победы просто вдохновляют меня на новые подвиги? Не знаю, но вот сейчас, по-моему, я на­ткнулась на некоторые трудности.
   Мой новый телохранитель - вот причина, из-за которой я нынче плохо сплю по ночам. Бедному маркизу нет больше места в моем сердце, и напрасно он ка­ждый день просит аудиенций. В мыслях у меня один лишь только Гийом - светловолосый красавец-викинг.
   В первый же вечер в Лувре я позвала его к себе на чашку кофе. Мы с ним разговорились, я в очередной раз отметила для себя, как он остроумен в меру и начитан. Наконец после получасовой беседы я решилась задать ему вопрос:
  -- Пожалуйста, Гийом, объясните мне вашу загадку. Чей портрет вы так бе­режно храните на своей груди и так томно вздыхаете, глядя на него.
   Де Немон покраснел и опустил глаза.
  -- Нет, нет, граф, ваша сердечная тайна не укрылась от всевидящего жен­ского ока. Впрочем, вы не настолько скрытны, можете не говорить ничего, хотя я могла бы вам посоветовать и помочь, как друг.
  -- Ваше императорское величество! Но это вовсе не тайна...
  -- Гийом, никаких титулов! Мы ведь не на официальном приеме. Просто Юлия, мне нравится, когда меня так называют.
  -- Я расскажу вам, Юлия, все без утайки, - продолжал он. - Все дело в том, что я влюблен. Она прекрасна как солнечный день, зовут ее Жанна-Француаза виконтесса де Кросби-Ане, поместье ее находится по соседству с моим. По­знакомились мы год тому назад случайно на охоте, мне казалось, что Жанна-Француаза отвечает мне взаимностью, и свидетельством тому подаренный портрет, но вот с неделю уже, как я получил известие, что она повенчалась с одним богатым молодым человеком. Горе помутило мой разум, я был готов убить их обоих. Наполеон подписал приказ о назначении вашим телохраните­лем одного из моих знакомых - человека средних лет, семейного и многодет­ного. Наши имена похожи, и я переправил приказ в тайне от всех. Только умо­ляю вас, госпожа, не выдавайте меня, ведь на карте стоят моя жизнь и честь.
  -- Успокойтесь, Гийом. Я ни за что не предам вас. Но вот вы здесь, в Париже, что собираетесь делать дальше?
  -- Не знаю, - он покачал головой, - она счастлива и зачем мешать ей? Гнев мой поутих, боль улеглась, и я хочу просить у вас милости отправить меня об­ратно. Я пойду добровольцем на первое же опасное задание, и, быть может, мне удастся свести счеты с этой несносной жизнью.
  -- Нет, нет, что вы! - вскричала я, рука моя дрогнула, и кофе, который я дер­жала, оказался на моем белоснежном платье.
  -- О, боже! Это я виноват, - графу стало неловко. - Я позову вашу камери­стку.
  -- Не стоит, сейчас первый час ночи, и все в Лувре, кроме нас, видят уже де­сятые сны. Я думаю, справлюсь сама со шнуровкой. А вы, пожалуйста, найдите в шкафу голубое платье, вышитое незабудками.
   Я зашла за ширму и принялась расшнуровываться. Нелегкий труд, но преры­вать tete-a-tete мне не хотелось. Нет, Эжени, я не стала звать его на по­мощь распутать завязанные собой же узлы, кидаться в объятия и делать про­чие глупости. Я справилась с переодеванием сама. Мой mens подсказывал мне иной план.
   Мы просидели до двух ночи и расстались, довольные друг другом, а, иначе говоря, друзьями, один из которых влюблен в другого по уши, а он мечтает о далекой Жанне-Француазе.
   Ну что ж, мне кажется, мы избрали для себя один и тот же девиз.
   Non zelus, sed charits. Не ревность, но милосердие.
   Vale, bona lux.
   Императрица Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 22.
  
  
   Драгоценная подруга! Предвижу ваши укоры, ведь я так давно не писала вам и не отвечала на письма. Иногда у меня просто не было настроения, а иногда я просто не в состоянии была взять в руки перо и бумагу.
   А ведь так много воды утекло за эти два месяца. Вспоминаю строки из бес­смертного "Сида" Корнеля:
   И чем, в конце концов, наш долгий век столь славен?
   Любой из дней моих ему с избытком равен.
   Хотя, впрочем, говорить так о моих праздных и ленивых днях, это было бы преувеличением. Я не хочу долго задерживаться на минувших событиях, они уже канули в Лету, но, чтобы не оставлять вас в неведении и иметь связь со своим последним письмом, отмечу только то, Гийом де Немон к концу первой недели был безумно влюблен в меня и начисто выкинул из памяти свою невер­ную виконтессу. Чего мне это стоило, о, я затратила неимоверные усилия, но рассказ о них занял бы гигантский том. Я подарила ему свой портрет, но сча­стье наше было недолгим, кто-то заметил переправленный приказ, и Гийом от­был обратно в лагерь. Я промучилась две недели в разлуке и поставила точку в наших отношениях.
   Мой новый охранник Жан-Клод де Сент-Ильм очень красив, ничуть не хуже Гийома, но не лежит у меня к нему душа. Да и в самом деле, надоели мне эти мужчины. Если я буду влюбляться в каждого красавца, то в моем сердце не ос­танется места для мужа. А этого я страшусь больше всего. Хотя, впрочем, я не­редко замечаю томные и страстные взгляды капитана, направленные в мою сторону. Что ж, пусть пытается!
   На этом заканчиваю. Только что доложили - прибыл
   курьер из Испании. Наверное, вести от отца.
   Vale, Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 23.
  
  
   Mna dies, мой друг! Уступая вашим просьбам, в этом письме я расскажу вам о том, как мне удалось отвлечь графа де Немона от мрачных мыслей и влюбить в себя. Item я поведаю об одном интересном случае, где я выступила в роли спасительницы.
   Вначале Гийом, - что он из себя представляет. При его огромном росте и мощном телосложении ни за что нельзя предположить, что за всем этим скры­вается чистая, нежная и робкая душа. Это человек, который не способен на подлость, он в то же время храбр до безрассудства и не уверен до крайности в себе, он способен на все, на любые жертвы ради друга или любимой, но и паль­цем не пошевельнет ради самого себя, даже если к тому будут призывать самые чрезвычайные обстоятельства. Все эти качества привлекательны для меня, и мне было жаль, если он будет любить девушку, предавшую его и недостойную. Первое время я старалась увлечь его беседой, он сопровождал меня на балы и развлечения, но все было напрасно, чем больше я пыталась развеселить его, тем упорнее имя Жанны-Франсуазы не сходило с его уст.
   Путь спасения был подсказан совершенно неожиданно и, скорее всего, слу­чайно. Сидя у раскрытого окна, я нечаянно подслушала любопытную фразу из разговора проходивших мимо придворных пажей. Звучала она без контекста примерно так: "Доброе вино хорошо пить в меру, но зачем же каждый день прополаскивать им рот?". Мимоходом и как бы в ответ я подумала: "Конечно, оно приедается", и вскричала от радости. Выход был найден!
   Теперь я сама начала настойчиво расспрашивать Гийома о виконтессе: как ходит, ест, говорит, какие любит платья, прически, что говорила при знаком­стве, при первом, втором ... сотом свидании, когда дарила портрет, когда цело­вала и так далее и тому подобное.
   Вначале де Немону было истинным наслаждением говорить о возлюбленной, но я, хоть и кусала губы, держалась. Item он стал смотреть удивленно и с напу­скной вежливостью разъяснять те же подробности, item просто переводить раз­говор на другую тему, а когда я сказала, что больше всего на свете хочу увидеть Жанну-Франсуазу при своем дворе и стать с ней близкими подругами, он не выдержал. Но его гневная вспышка была облачена в самые строгие рамки при­личия.
  -- Ваше величество! - произнес он убийственным тоном, не назвав, как обычно, Юлией. - Я прошу извинить меня, но я больше не желаю слышать имени Жанны-Франсуазы, а вам не к лицу напоминать вашему несчастному слуге о той, которую он забыл, и думать о ней не хочет.
  -- Но почему вы несчастны, Гийом? - прикрыв глаза, чтоб был незаметен ра­достный блеск, проговорила я.
  -- Потому что влюблен, влюблен в женщину, которая не желает замечать этого, и издевается надо мной, - он говорил чуть не плача.
  -- Как, Гийом, вы уже не верны и забыли свою прежнюю пассию? Так скоро? - протянула я с разочарованием в голосе и надула губки, удивляясь мужской непостоянности. Хотя в тот момент пожар ярости бушевал в моей душе: он ус­пел влюбиться в другую.
  -- Вы не знаете, чего мне это стоило! Не знаете, что происходило в моей душе! Старая любовь к недостойной боролась с зарождающейся к женщине, которая олицетворяет красоту и милосердие. Я видел, что она влюблена в меня (О, боже, это он обо мне), но ни словом, ни жестом она не показала своего чув­ства, а лишь продолжала защищать в моих глазах бывшую невесту, имя кото­рой и то не заслуживает быть произнесенным ее прекрасными устами.
   "А он не так прост, как кажется, - не без досады подумала я. - И слишком прямолинеен". Если б разговор я вела с другим, и слова вышесказанные им звучали несколько иначе, мне можно было бы пококетничать и спросить, а кто же она, но с де Немоном темнить и притворяться не имело смысла. Еще, чего доброго, прослыву в его глазах дурочкой!
  -- Мне расценивать ваши слова как признание в любви? - первоначально я не знала, с каким выражением сказать эту фразу, и в последнюю секунду колеба­ния решила, что вид томной задумчивости и взволнованности подойдет более всего.
  -- Да! Я люблю вас! - Гийом неожиданно упал к моим ногам. Как будто в изнеможении из-за душевной борьбы, рассчитанным движением я откинулась назад на подушки и тихим, прерывающимся голосом проговорила:
  -- О, боже! Как я счастлива!
   Мы оставались недвижимы несколько минут.
   Первое время я не без сожаления думала, что наши отношения останутся в рамках платонической любви и дальше томных вздохов, нежных взглядов и по­целуев украдкой дело не пойдет. Однако вскоре Гийом начал решительно и на­стойчиво умолять меня о ночном свидании. Для виду я довольно долго колеба­лась, распаляя его желание, но ведь не могла же я сама развенчать в его глазах свой идеальный образ. Но затем его терпение и любовь были вознаграждены. Я и вправду любила его в те дни, он был нежен, учтив, предупредителен, ласков, заботлив..., словом, он был настоящим мужчиной. А именно в таком я нужда­лась тогда, Наполеон по-прежнему был в Италии, маршал тоже не мог отлучиться с поля военных действий, а маркиз, мой добрый друг и собеседник, уехал в свои ленные владения.
   Таким образом, я наслаждалась счастьем любви с Гийомом де Немоном. Но беда вскоре разразилась над нами. Как я упоминала уже, кто-то заметил пере­правленный приказ, и де Немона под конвоем отправили обратно в часть. Его ждет трибунал. В каком-то смысле я виновата в этом, уговаривала его повреме­нить с возвращением. Удастся ли ему оправдаться? Я переживаю и волнуюсь. Письма получаю каждый день, полные нежности и любви (впрочем, не от него одного), сама пишу ему под вымышленным именем.
   Написав вам, Эжени, что я поставила точку в наших отношениях, я посту­пила необдуманно и некрасиво. Это не так. Просто я хотела обмануть саму себя, но не вышло. Я буду помнить Гийома, этого огромного великана с доб­рейшей душой и любящим сердцем. Даст Бог, свидимся. Но все зависит от ре­шения трибунала.
   А я даже не могу похлопотать за него, это сильно скомпрометировало бы меня в глазах мужа, и лице Нея нажила бы врага. К кому обратиться, даже не знаю, не доверяю никому, Талейран или Фуше могли бы помочь, но от этих двух лис можно ожидать любого предательства, не зря мой муж как-то заявил в лицо Талейрана: "Вы - дерьмо в шелковых чулках". Извините, Эжени, за гру­бость, но я лично слышала это, находясь за дверью.
   Что ж, буду молиться и надеяться на лучшее. Charitas omnia credit. ( Любовь всему верит.)
   Vale, а об интересном случае в другом письме.
   Нет настроения.
   Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 24.
  
  
   "Соболезновать страждущим - черта истинно человеческая", - этими сло­вами Джованни Боккаччо начну свое письмо, Эжени, где обещала вам ранее рассказать об одном случае.
   ... В то утро я проснулась поздно, было около полудня, а вставать еще не хо­телось. Вчера вернулся маркиз, и наша с ним беседа затянулась за полночь и сильно меня утомила, а так как сопровождалась она вином, то чувствовала я себя еще разбитой и усталой.
   С трудом я все-таки поднялась и кликнула слуг. Пока меня одевали и расче­сывали, я критически рассматривала свое отражение. Да, вид у меня был преот­вратительный: воспаленные, опухшие глаза, боль в голове и блуждающий взгляд.
   Вошел с докладом слуга. Оказалось, у меня было назначено пять аудиенций, и придворные терпеливо дожидаются. Сил не было никаких, я велела изви­ниться и перенести прием на завтра.
   Item я было прилегла опять на софу, глаза слипались, надо было не заснуть, а дождаться завтрака.
   Наконец вошел слуга с подносом, он извинился за опоздание и в оправданье протянул мне записку. Я развернула лист и прочла: "Ваше величество! Я умо­ляю вас об аудиенции. Дело, не терпящее отлагательства, на карту поставлена моя честь".
  -- Кто передал это? - спросила я у слуги.
  -- Какой-то молодой человек, Ваше величество, он дожидается уже не­сколько часов, и вид у него крайне утомленный и взволнованный.
  -- Просите! - приказала я и принялась намазывать ломтик хлеба заячьим паштетом. С этого моего любимого лакомства я обычно начинаю завтрак.
   Вошедшим был молодой человек, совсем еще юноша, лет ему было от силы 19-20. И, хотя его лицо было искажено гримасой отчаяния, я заметила, что он недурен собой. Синие глаза, необычные для темных волос и смуглой кожи, то­ченый нос и тонкие, почти бескровные губы.
   Не сказав ни слова, он опустился на колени предо мной и поцеловал подол платья.
  -- Я соизволила принять вас и надеюсь, что дело настолько чрезвычайной важности, как вы написали. Итак, я слушаю.
  -- Ваше величество, я умоляю вас помочь. Меня преследует одна дальняя родственница. Она довольно богата и знатна, лет ей около шестидесяти, на вид - чистая фурия.
  -- Молодой человек! - произнесла я с мягкой улыбкой. - Прошу вас, побере­гите свои нервы, вы чересчур взволнованны и говорите, перескакивая с одного на другое. Глотните вина и успокойтесь. Обещаю вам свою помощь, даже если это будет идти в разрез с гражданским кодексом Наполеона; уж больно нена­вижу я старых фурий, этих ханжей и лжесвятош.
   Он опять почтительно склонился и поцеловал край платья.
  -- Пожалуйста, представьтесь и скажите суть дела по порядку, - продолжала я. - Иначе я так никогда и не вынесу окончательного решения.
  -- Я сделаю все, как вы мне велите, - произнес он, стараясь придать своему срывающемуся голосу спокойствие и уверенность. - Мое имя виконт Франсуа де Марильяк. Марильяки - очень старинный и прославленный род, но после того, как мой прапрадед маршал де Марильяк был убит в царствование Людо­вика Тринадцатого, наше благосостояние резко пошло на убыль. Сейчас мои ленные владения находятся в ленной зависимости от графини де ла Потс. Именно она и преследует меня. Началось все с того, что, достигнув совершен­нолетия, я совершил опрометчивый поступок, хотя тогда это был мой единст­венный шанс. Имение с годами приходило в упадок, отец умер очень давно, мы еле и так сводили концы с концами, а тут еще - посвящение в ры­цари. Это древний обычай наших краев, сохранившийся с незапамятных вре­мен. Вооружение, бывшее в замке, принадлежало, видимо, моему прапрадеду, оно давно вышло из моды, к тому же проржавело и пришло в абсолютную не­год­ность. Мне надо было срочно запастись всем необходимым, а стоило это да­леко не дешево. Моя матушка, видно, не в добрый час дала мне совет обратиться за помощью к графине. Эта беззубая сладострастница влюбилась в меня с первого взгляда и без обиняков предложила мне жениться на ней. Ко­нечно, бедному дворянину, вроде меня, такая удача выпадает очень редко, кровь и жажда денег ударили мне в голову, и я готов был согласиться, но рука провидения удержала меня от этого шага. Предо мною живо предстала картина первой брачной ночи, в дальнее будущее я и заглядывать не стал, меня пере­дернуло, и я ответил ей твердым отказом. Не моргнув глазом, она все выслушала и в ответ на мою просьбу о деньгах сказала так: "Мой милый Фран­суа! Я дам вам то, что вы про­сите, и даже сверх того, но в обмен на расписку, что вы женитесь на мне, если через год не вернете долг. Заметьте при этом, что только я одна могу дать вам денег, ибо к кому бы вы ни обратились, будут отка­зывать либо по моему нау­щению, либо принимая во внимание вашу некредито­способность. Решайте!". И я согласился, скрипя сердце, дал расписку, надеясь, что на службе при дворе су­мею заработать нужную сумму. Но моим надеждам не суждено было оправ­даться, из-за моего покойного отца-роялиста, мне везде отказывали в должно­сти. Год миновал, а я все еще гол как сокол. Я умоляю вас, заставьте старуху изменить условия, эта ведьма не дает мне покоя, жалуется всем и всюду. Помо­гите мне!
  -- А срок расписки уже истек? - искренне переживая, поинтересовалась я.
  -- Он истекает уже завтра. Я слишком долго не мог добиться аудиенции у Вашего величества, - печально молвил он.
  -- Милый Франсуа! Бросьте грустить, еще не все потеряно. Выход можно придумать, - я была уверена в своих силах. - Давайте поразмыслим. Заставить старуху отказаться от своей затеи я не смогу даже императорской властью, чтобы выкрасть расписку у нас уйдет не один день, а времени уже нет. Просто так денег я дать вам не могу, пойдут сплетни при дворе, что вы у меня на со­держании... А, вот, придумала. Итак, виконт де Марильяк с этой минуты вы займете должность моего личного секретаря. Деньги, что пойдут в уплату долга, будут авансом за вашу новую работу.
   Он упал на колени и стал горячо благодарить. Я чувствовала себя на вершине блаженства и вспомнила древнеримского императора Божественного Тита, ко­торый "однажды за обедом вспомнил, что за целый день никому не сделал хо­рошего, то произнес свои знаменитые слова, памятные и достохвальные: Дру­зья мои, я потерял день!" ( Здесь я цитирую Гая Светония. Я думаю, Эжени, вы знакомы с "Жизнью двенадцати Цезарей").
   Этот я не потеряла.
   С Франсуа мы быстро поладили. Он оказался умным для своих лет юношей, живым, энергичным и сообразительным. Вдобавок, он наделен многими пре­красными качествами. Я заметила, что он влюбился в меня, хотя темнит и весьма скромничает. День за днем, а я на его влюбленные взгляды отвечаю взглядами, наполненными истинно материнской нежностью.
   Думаю, что в лице графини де ла Потс я нажила отныне могущественного и коварного врага. Марильяк сказал мне, что старуха на многое способна: даже на предательство. Впрочем, и до меня доходили нелицеприятные слухи о ней. Но я не очень-то боюсь, ведь я - могущественная императрица, и у меня есть муж и друзья, всегда готовые прийти на помощь. К тому же я так мало живу во Фран­ции и не успела себя еще ничем скомпрометировать. Мои альковные дела ни­кому не известны и, держатся в тайне посвященными. Надеюсь и вы не болт­ливы, моя дорогая! Ne re­miniscaris! ( Да не вспомнишь ты! )
   Прощайте, Эжени. С нетерпением жду
   в гости.
   Юлия.
  
  
  
   ПИСЬМО 25.
  
  
   Mna dies, моя дорогая подруга! Вот еще три месяца пролетело незамечен­ными. А, кажется, сколько воды утекло с тех пор.
   Весть из Испании о смерти отца повергла в глубокое горе. Я до сих пор ни­куда не выезжаю, и вот только сейчас нашла силы написать вам. Это известие попросту убило меня, отец был для меня всем на этом свете, олицетворением доброты, нежности, заботливости. Я любила и боготворила его. Как, помню, Жуан часто ревниво спрашивал меня, кого больше из них я люблю. Глупень­кий, ревновал к отцу!
   Пережить две смерти самых близких людей в моем возрасте - это жестокий и страшный удар. Но я понемногу прихожу в себя, заботы о делах государства не дают расслабиться. Раньше я никогда не интересовалась ими, а теперь, чтоб хоть как-то отвлечься, созываю совещания министров, иностранных послов и государственный совет. Впрочем, не я созываю (созыв их всегда происходит от имени императора), они проходили ранее и без моего участия, нынче я присут­ствую и пытаюсь разобраться, вникнуть в дела. Ко мне снисходительно отно­сятся, но мне кажется, что помаленьку я начинаю постигать премудрости поли­тики. Это лучшее лекарство наравне со временем. Стала больше читать, ни на какие балы и приемы не езжу, раз пять только принимала участие в крещении младенцев, стараюсь бывать в церкви каждый день.
   Я не была рождена королевой, но судьба возложила на меня императорский венец.
   От Наполеона письма стали приходить как-то реже, чем раньше, и содержа­ние их более лаконично. Я переживаю, неужели он разлюбил меня. Ведь быть все время вдали от жены, тут увлечешься поневоле другой женщиной. Даже в минуты моего горя он не приехал, попросту прислал письмо с соболезнова­ниями и уверениями в верности и любви. А может кто-то настраивает его про­тив меня? Но я никого сейчас не принимаю. Маркиз очень давно был у меня, я не хочу видеть его, несмотря на его горячие просьбы и частые письма. Мишель Ней тоже недавно приезжал, но я отказала ему в свидании, сказавшись больной. Он так и уехал не повидавшись, лишь передал письма от мужа и записку с при­знанием в любви от себя. И тогда мне почему-то стало жаль, может он смог бы вдохнуть в меня жизнь, как когда-то?
   C Франсуа де Марильяком я вообще никогда не остаюсь без свидетелей, при нашей беседе всегда кто-нибудь присутствует. Виконт - великолепный секре­тарь, он услужлив и исполнителен, на совете я без него как без рук. Он - мой друг, и сам видит во мне близкого человека, "сестру", как он иногда в шутку называет меня. Он более не влюблен в меня, и я рада этому.
   Так что, видите, Эжени, но сейчас меня не в чем упрекнуть. Я храню вер­ность мужу и жду его приезда. Чувствую, что в эти дни люблю и обожаю его, как никогда.
   Вот и все новости, мой друг. Не знаю, как скоро напишу вам,
   но, вероятно, после приезда Его величества. Прощайте.
   Юлия.
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 26.
   ( спустя год)
  
   Прошло уже так много времени, Эжени, и я может и сейчас не села бы писать вам, если б не ваше вчерашнее признание. Я не решилась в тот момент сказать вам, что мы влюблены в одного и того же человека, и что он, к сожалению, не заслуживает нашей любви. У вас был такой счастливый вид, и я просто не смогла вымолвить ни слова, а любовный туман не позволил вам в тот миг заме­тить смятение на моем лице.
   Я расскажу вам эту историю с самого начала, стараясь не упустить ни ма­лейшей подробности, чтобы вы лучше смогли меня понять. Epistola non eru­bescit (Письмо не краснеет.)
   Все началось вот уже с месяц назад. Все газеты к тому времени писали об ошеломляющем успехе итальянской труппы из Ла Скала. И вот, наконец, про­славленный театр прибыл с триумфом в Париж.
   Когда я увидела Его впервые на сцене в роли Дон Жуана, меня захлестнула волна страсти. Несмотря на невысокий рост, он был прекрасно сложен и строен; его великолепные черные, как вороново крыло, кудри, большие краси­вые глаза с влажным блеском из-под длинных ресниц, римский нос и чувствен­ный тонкогубый рот, свидетельствующий о бурных страстях, - все это просто свело меня с ума. Уже к концу спектакля я смотрела не него влюбленными гла­зами, бешено ревновала к донне Анне и плакала при трагичной развязке.
   В тот день я едва сдержалась, чтобы не приказать провести к нему за кулисы. А на следующий вечер я вновь была в театре. В этот раз Полина, моя вчераш­няя спутница, занемогла, и я попросила маркиза де Линьи сопровождать меня в ложу. Я отказалась от услуг придворных дам, наивно полагая, что от женского ока не ускользнет мое волнение.
   Ставили в тот день легкую комедийную пьеску. После нескольких минут его появления я вновь почувствовала, что мне тесно, душно, всем сердцем я желала очутиться рядом с ним; повинуясь невольному порыву, я подалась вперед и на­чала обмахиваться веером; в тех местах, где зал смеялся, я лишь судорожно улыбалась. Что за дело мне было до пьесы, отныне я жила, дышала им одним. Алессандро Альтобелли, знаменитый итальянский актер, стал моим божеством!
   Когда упал занавес, я вновь пришла в себя. К моему удивлению, в ложе мар­киза не было. Лакей подал мне записку. Неровным почерком маркиза Анри было написано, что неотложные дела призывают его уехать из Парижа, и он просит извинения. Я спросила, давно ли он вышел, мне ответили, что через пятнадцать минут (sic!) после начала спектакля он покинул театр очень взвол­нованным и передал эту записку.
   Я вздохнула. O, sancta simplicitas! Ослепленная страстью, я и полагать не могла, что любящий маркиз видит каждый мой жест, ловит каждый взгляд, слышит каждое биение моего сердца. Так жестоко поступить, но... в тот мо­мент я уже забыла обо всем, ибо занавес вновь подняли, и вся труппа вышла кланяться зрителям.
   Цветы дождем сыпались на сцену. Я тоже кинула свой букет. Алессандро поймал его на лету, почтительно поцеловал, глядя на мою ложу, и унес с собой за кулисы, не подняв более ни одного цветка.
   Счастье захлестнуло меня, в душе все пело. Он заметил меня, оценил мое внимание. Неужели и он влюблен? Об этом я размышляла всю ночь и заснула лишь под утро. Сон не принес облегчения, и глаза у меня весь день были при­пухшие. Голова болела, но вечером я все равно собиралась в театр.
   Перед самым выездом слуга принес мне небольшую коробку. Открыв ее, я увидела завядшие цветы, в которых узнала свой вчерашний букет, и письмо. И вот, что в нем говорилось: "Вы покорили меня, как прекрасная Далила поко­рила могучего Самсона. Я влюблен, я дышу только вами одной. Несчастный, я умоляю вас о свидании. Я не желаю видеть в вас императрицу, я хочу вас как женщину, любимую и обожаемую". Без подписи.
   Сердце мое судорожно забилось. Прочитав письмо, я не заметила этих слов "я хочу вас", а, перечитав, решила, что Альтобелли пропустил от волнения слово "любить". Перевернув письмо, я заметила приписку: "Слуга будет ждать вашего ответа".
   Схватив лист бумаги, я начертала дрожащей рукой: "Любовь моя, мое сердце с тобой. Пусть твой слуга после спектакля дожидается у входа в ложу. Люблю, тысячу раз люблю. Твоя Юлия". Как потом проклинала я свою поспешность, из-за которой я написала записку на гербовой бумаге.
   В тот вечер опять давали Дон Жуана по личной просьбе Жерома, короля Вестфальского. Театр был полон, многие собрались здесь во второй раз увидеть захватывающее зрелище.
   Как только Алессандро появился на сцене, сердце мое замерло, кровь при­лила к лицу, и бешено застучало в висках. Я была точно сама не своя, вол­нение сжигало меня и томило душу.
   Представьте себе: Дон Жуан и Лепорелло выходят на сцену. Дон Жуан отки­дывает плащ и предстает во всем блеске затканного серебром наряда из крас­ного бархата с разрезами. Великолепная, исполненная мощи фигура, мужест­венная красота черт: благородный нос, пронзительный взгляд, нежно очерчен­ные губы. Мне казалось, что он обладает чарами гремучей змеи; так и кажется, что женщины, на которых он бросил взгляд, навсегда обречены ему и, покорствуя недоброй силе, стремятся навстречу собственной гибели.
   Эжени, я прошу просить простить меня, но я бросаю здесь перо, ибо не в си­лах более написать ни строки.
   Прощайте, обещаю продолжить завтра.
   Юлия.
  
  
  
   ПИСЬМО 27.
  
  
   Ах, Эжени! Я вынуждена продолжить свой рассказ, хотя более всего хотела б поставить точку в этой истории.
   Опускаю свои волнения, право слово, мне неприятно о них вспоминать, и пе­рехожу к главному.
   Уже не помню как, ведь я была точно во сне, очутилась я в его гримерной. Вокруг царил полумрак, слышались за стеной крики и хлопки, а здесь было как-то особенно тихо и спокойно: трюмо с разбросанными баночками, кистями и помадами, обширный шкаф, сквозь приоткрытую дверь которого виднелись костюмы, ширма для переодевания и широкий диван. Его вид привел меня в трепет, еще никогда я не желала так страстно близости с мужчиной, которой не было у меня уж полгода, после последнего свидания с Наполеоном.
   И вот отворилась дверь, и я увидела его. Алессандро все еще был в костюме Дон Жуана! В тот миг я готова была поклясться, что не видела мужчины пре­красней его. Он протянул мне обе руки и тут, мне кажется, я лишилась чувств, quia окончательно пришла в себя в его объятиях.
   С тех пор мы виделись каждый вечер, я ждала его в гримерной, а он прихо­дил ко мне прямо со сцены с охапкой цветов и шептал слова любви. Он пред­ставал предо мной то пылким Оросманом, то плутоватым Фигаро, то кровавым Макбетом, то убитым горем Киниром, то величественным Сидом. Актерское дарование его было столь обширно, что всякий раз я поражалась его огромному таланту. Это величайший актер нашего времени, затмивший даже Тальма! Хотя признаю я это не без горечи (sic!).
   Отношения наши продолжались недели две, и я постепенно начала оправ­ляться от taedium vitae, мучившей меня уже год со смерти отца, стала выезжать и у себя давать балы и обеды.
   В тот злополучный вечер спектакль был отменен, и я собиралась на бал к графине де Бриссак; садясь в карету, я в последний момент произнесла: "Везите меня на улицу Фергюссон". Мое предчувствие радостной встречи с Алессандро (его изумление, мне больше всего захотелось услышать нежный ласковый ше­пот: "О, моя Далила!") обмануло меня (sic!). Пройдя по темному коридору, я подошла к двери и в нерешительности остановилась. Не спит ли Алессандро? Может, репетирует новую роль? Будет ли рад моему визиту? Отогнав последние сомнения, с бьющимся сердцем я взялась было за ручку двери, но она вдруг неожиданно отворилась. Я прильнула к стене. И услышала вначале шелест пла­тья, а затем разговор.
  -- Прощайте, Алессандро, до завтра.
   ( Голос у неизвестной был грудной и хорошо поставленный, по едва улови­мой снисходительной интонации я догадалась, что она из высшей знати.)
  -- О, моя милая виконтесса, (Я задрожала, услыхав прекрасный голос Альто­белли.) Я жду вас с нетерпением, ваша несравненная краса сра­зила меня, как некогда красота Далилы покорила богатыря Самсона. Я люблю вас, тысячу раз люблю.
   Предвижу ваше изумление, Эжени! Объясняться в чувствах другой теми же фразами, используя и мои признания - это верх низости и вероломности. А ка­ково было мне в тот момент! Черная бездна пустоты и горечи разлилась в моей душе, я разрыдалась бы, как простая смертная, но гордость моя и горячая ис­панская кровь не позволили мне.
   Я дождалась, пока он закроет за собой дверь и, выждав минуты две, посту­чала.
  -- Дорогая? - услышала я вопрос, и дверь приоткрылась. Гримаса удив­ления сменилась выражением приторной радости на его подвижном лице.
  -- Твоя Далила пришла, Самсон, - с улыбкой, таящей и ярость, и на­смешку для опытного взора, я оттолкнула его, прошла в комнату. Он по-прежнему стоял в дверях, жалкий и смущенный, не смел поднять глаз.
  -- Что с вами, Аль? ( Я нарочно пренебрежительно сократила его звуч­ное имя) Мне не нравится ваше лицо. Да и сами вы мне больше не нравитесь. Я разочарована, мне стало скучно с вами. Прощайте, до лучших времен! Кажется, ваша труппа уезжает уже в конце недели.
   Это была неправда. Их театр собирался гастролировать в Париже еще месяц-полтора. Но он понял, что я сделаю их выступления гораздо короче.
   Я вышла. Проходя мимо него, я уловила на себе взгляд, он был полон злоб­ного торжества. Но... это длилось всего секунду, я смутилась, мне могло и по­казаться, ведь не может же смотреть так мужчина, которому говорят такие вещи. Он не видел моего смущения. Я с достоинством пронесла свой крест до кареты, где разрыдалась как последняя дура. Императрица и какой-то жалкий актеришка - порочная, унизительная связь. Я была наказана поделом, никогда нельзя опускаться до мужчины, пусть лучше он поднимется к тебе. Но это были еще цветочки!
   А утром, разбирая почту, я наткнулась на странный конверт без надписи. Не­хорошее чувство охватило меня. Дрожащими пальцами я надорвала бумагу и вытащила записку. Она гласила: "Ваше величество! Столь неосторожно вы за­были у меня важный документ, компрометирующий вас. С моей стороны было большой любезностью сообщить вам это, а с вашей еще большей - оценить мой труд в 500 золотых наполеондоров, оплатить расходы нашей труппы и продлить контракт на три месяца. Самсон". И P.S. "Si tu non vis dare, praesta, quaesumus".
   Вот мерзавец! Этот шантаж будет стоить ему еще дороже, чем он думает! Не раздумывая ни минуты, я велела позвать своего личного охранника де Сент-Ильма. Мне давно было известно, что Жан-Клод неравнодушен ко мне, что, правда, не мешало ему водить к себе разных девиц.
   Он незамедлительно явился. Целуя мне руку, он не спускал влюбленного взгляда. Тут я в первый раз обратила внимание, что он довольно красив, чудно сложен, хотя несколько низок, но все равно не в моем вкусе. В его внешно­сти нет недостатков: идеально очерченный рот, правильный нос, выра­зительные глаза. Я всегда пытаюсь найти изюминку: тот мелкий недостаток, который де­лает в моих глазах мужчину неповторимым... Но время распростра­нятся об этих пустяках, короче Жан-Клод мне не нравится.
   Придав себе горестный и замученный вид, я повела беседу следующим обра­зом.
  -- Дорогой мой де Сент-Ильм, я хочу просить вашей помощи. Одна моя очень близкая подруга попала в беду. ( Я подумала, что он не дурак, и дога­дался, что близких подруг у меня нет. Так и было.) Один человек заполучил в свои руки некий документ, бросающий тень на ее особу. Он требует денег. Ко­нечно, она в состоянии заплатить, но ей хочется наказать дерзкого негодяя и спросила меня, как лучше отомстить. И у меня есть план.
   В течение нескольких секунд я поведала его де Сент-Ильму, и мы немедля отправились к Алессандро.
   Жан-Клод ударом распахнул дверь, и мы без особых церемоний вошли.
  -- Ждете денег, Альтобелли? - усмехаясь, спросила я. - Напрасно. Если я тотчас не получу письмо, этот человек (я указала на капитана) сде­лает с вашей головой то же, что с этой табуреткой.
  
   При этих моих словах массивный табурет разлетелся на куски от мощного удара Жан-Клода. Бледный и дрожащий, Аль трясущимися руками достал из тайника письмо. Я так и знала, что он не только подлый негодяй, но и трус. Удостоверившись в подлинности, я тут же сожгла документ, но все еще мед­лила уходить просто так.
  -- А вам в память обо мне, Альтобелли-Самсон, - с быстротой молнии я вы­хватила кинжал и рассекла ему накрест лицо. - Может это более вас украсит, чем грим Дон Жуана? А ведь всего могло и не быть?
   Мы бросили его, истекающего кровью. Думаю, не умрет, но шрамы останутся, о карьере актера ему придется забыть. Честь моя была спасена, хотя крепко пострадали нервы.
   Так что, я умоляю вас, Эжени, вспомните мудрое выражение: "Глупец учится на своих ошибках, а умный - на чужих". Поучитесь на моей. К тому же я слы­шала, что Альтобелли покинул Францию, и считаю не стоит вам разыскивать его за ее пределами.
   Прощайте, драгоценная подруга.
   Юлия Бонапарт.
   P.S. Перевожу строку из письма Алессандро: "Если дать не хочешь, одолжи, сделай милость". Я посвятила его в мою слабость к латыни, и он решил поизде­ваться. Ну что ж, мы сочлись по всем счетам. И запомните, моя дорогая, нико­гда не рассказывайте мужчинам свои слабости, они воспользуются этим для из­девок и вам во вред. Целую.
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 28.
  
  
   Mna dies, моя достопочтимая Евгения! Вы хотите возобновить нашу пере­писку, что ж, у меня будет хоть возможность облегчить душу и кому-то дове­риться. Veh soli! Горе одинокому.
   Право, мне жаль, что так запоздало мое письмо с окончанием истории. Errare humanum est. ( Человеку свойственно ошибаться.) Простите, Эжени. Что во­преки вашей просьбе пишу некоторые строки по латыни. Я люблю этот язык, ибо, по-моему, он истинно чист и прекрасен. Эту любовь мне с детства привил отец, до недавнего времени мы писали друг другу только на латинском. А в письмах к вам приходится давать перевод (sic!).
   Этот год я провела точно грешник в дантовом аду. Это было самое ужасное время в моей столь недолгой жизни.
   Все началось с известия о смерти отца. Я думала, никогда не оправлюсь от такого удара, но время брало свое, я стала принимать участие в делах империи, но и этого лишили меня.
   Мой муж ненавидит и считает, что женщина никогда не должна управлять государством. Услышав о моих выступлениях в совете, он незамедлительно приехал, и за этим последовала бурная сцена. Мы так и остались не примирен­ными до его отъезда.
   Мои страдания усилились с известием о гибели Гийома де Немона. Я горько плакала по ночам в подушку, вспоминая своего возлюбленного и то счастливое недолгое время, проведенное с ним, его чистую, нежную и искреннюю лю­бовь. Трибунал выпустил его из заключения, он принял добровольное участие в пер­вой же военной вылазке и погиб. Один из его друзей написал мне на то вы­мышленное имя, под которым я ему писала. Я никогда не забуду моего бедного и прекрасного викинга с французской душой.
   Ах, сколь жизнь тому ужасна,
   Кто во глубь ее проник.
   Шиллер, строки из бессмертной "Кассандры".
   Наполеон приезжал еще раз на целый месяц, все у нас было прекрасно, прежние обиды исчезли сами собой; а после его отъезда опять настала пустота.
   Потом эта история с Альтобелли. Благодаря ей, в моей жизни произошло хоть какое-нибудь событие, и все вновь встало на круги своя. Хоть меня постигло такое разочарование в возлюбленном, я все-таки рада, что taedium vitae (от­вра­щения к жизни) больше нет.
   Жан-Клод де Сент-Ильм не на шутку ухаживает за мной. По глупости я по­зволила поцеловать себя в тот вечер, и он теперь возомнил, что наши отноше­ния могут стать более близкими, но пусть и не надеется. Cuique suum (каждому свое).
   Вот так, multum, non multa я описала вам год своей жизни, который провела вдали от вас.
   Dixi. Заезжайте как-нибудь в гости.
   Юлия Бонапарт.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 29.
  
  
   Моя дорогая подруга! Очень была рада вашему письму, вы так редко мне пишете. Ваше смущение, ваше признание лишь рассмешили меня, очень прошу вас: не думайте так плохо о себе. Вашей вины здесь нет совсем, виноват один Альтобелли. Но мне все же интересно, почему я не узнала вас, когда стояла за дверью в его гримерной? Вы теперь Далила вторая? А кто же третья? Впрочем, сомневаюсь, что из-за своих шрамов он нынче показывается на люди, и, навер­няка, уж умалчивает об их происхождении.
   A propos, пишу я вам из Венсенского замка. Я временно переехала сюда по­дальше от ненормального Жан-Клода. У меня новая страсть.
   Странно, но я никогда не думала, де Сент-Ильм окажется таким несносным. Мне ни на кого нельзя посмотреть, ни с кем поговорить, а уж кому-нибудь улыбнуться и подавно. Упреки, скандалы, безобразные сцены - вот к чему при­вел наш невинный поцелуй. Мне кажется, он считает меня своей собственно­стью, но он ошибается, это он принадлежит мне, а не я ему. Есть у него одно слабое место: он до боли ненавидит иностранные слова. И лишь только мне стоило сделать это ценное открытие, как "моя душа понеслась в рай". На все его упреки и морали я отвечаю на испанском, и, когда он, топнув ногой, выбе­гает вон, наступает мир и покой. Даже в мирной беседе я не могу отказать себе в удовольствии пропустить латинское словечко или вставить целую цитату. Видели б вы его глаза.
   Моя новая страсть родилась неожиданно для меня, хотя из моего дальней­шего рассказа вы, вероятно, посчитаете, что она явилась следствием моих че­ресчур вольных отношений с... Но, я думаю, лучше сохранять последователь­ность в повествовании.
   Король Испании отозвал совсем недавно своего посла, почтенного старичка, уже совсем выжившего из ума, и назначил на его место нового. Узнав его имя, я еле сдержалась, чтобы не вскрикнуть от радости. Это было имя Сальвадора гер­цога Медина Седония, моего друга детства. Я, Жуан и он жили рядом, вместе играли, охотились и были неразлучны. Они оба сватались ко мне, но я предпочла ему Жуана, потому что любила его и хотела, чтобы Сальвадор ос­тался нашим другом. Он исправно посещал нас первый год, а потом куда-то пропал. И вот такая новость...
   Я была уверена, что он после моего отъезда не питал ко мне враждебных, а равно как и любовных чувств, но как он отнесется ко мне сейчас? Я волнова­лась, как девчонка перед первой встречей, но решила над ним подшутить.
   Я приняла его в огромной тронной зале, одетая в драгоценное платье, гордая и неприступная. Он робко и почтительно приблизился, склонился в нижайшем поклоне. Пока слуга перечислял его титулы и имена, я медленно и величест­венно сошла с трона, пряча улыбку, приняла гордый вид неприступной импе­ратрицы и протянула для поцелуя руку. Он поднес ее к губам, и вот тут-то я вспомнила свою любимую в молодости шутку и попросту схватила его за нос. Мы оба расхохотались и обнялись как старые друзья. Болтали мы с ним часа четыре без перерыва, столько было друг другу всего рассказать, ведь мы уже столько лет не встречались.
   С этого дня мы с Сальвадором были просто неразлучны. Вместе веселились на маскарадах, танцевали на балах, он каждый день обедал у меня наравне с из­бранными. В свете к этому отнеслись вполне благосклонно, многим было из­вестно, что герцог Медина Седония - мой друг детства, а ergo любовниками мы быть не можем. Но ошибались все, даже сама я.
   На этом закончу, милая. Очень хочу спать, а о
   переезде в Венсен напишу в другой раз.
   Ваша Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 30.
  
  
   Милая Эжени! Мне придется вернуться в Лувр, этот огромный и скучный дворец. Сальвадор уехал опять в Испанию, это так печально. Мы с ним крупно повздорили из-за сущей безделицы, виной тому мое глупое упрямство и его вспыльчивость, но эта ссора перечеркнула всю нашу любовь. Сальвадор не тот человек, который может и умеет прощать, и хранит обиды в себе всю жизнь. Даже мои извинения не привели бы ни к чему; он - истинный испанец, да и я не хочу унижать себя.
   Не помяну любви добром,
   Я не нашел ее ни в ком...
   Герцог Гийом Аквитанский.
   Грустно и печально. Я потеряла своего друга детства, мне кажется, я поте­ряла и Испанию. Мне все реже снятся по ночам ее горные вершины, леса и не­при­ступные замки, и все реже всплывают в памяти лица отца, матери, Жуана...
   "Скорбь об утраченном бесполезна", - это слова великого Шекспира. Но все же не без удовольствия вспоминаю о своих отношениях с Сальвадором, да и вы, верно, ждете от меня продолжения рассказа.
   Все началось так внезапно. Я и мысли не допускала, что Медина Седония может стать моим любовником. Он был для меня, прежде всего другом детства, той единственной нитью, что связывала меня с Испанией. Мне кажется, что и он был такого же мнения.
   Как-то раз мы возвращались с верховой прогулки. Неожиданно небо потем­нело, ударил гром, и разразилась сильнейшая гроза. Мы укрылись от ливня в маленьком охотничьем домике.
   Одежда промокла насквозь, и мы имели довольно жалкий вид. Я попыталась вынуть из волос черепаховый гребень, но он запутался там, и я позвала Сальва­дора. Он усадил меня к себе на колени и принялся аккуратно высвобождать гребень. Тяжелая волна волос упала мне на плечи. От прикосновения его рук я вздрогнула и volens-nolens еще крепче прижалась к нему.
   Неожиданно он резко развернул меня к себе лицом, посмотрел мне в глаза.
  -- Какой же я дурак! Ты ведь просто красавица, а я видел в тебе лишь девчонку, с которой играл в детстве...
   Мы не спешили. Впереди был еще целый дождливый день...
   Все это время, проведенное вдвоем, мне было хорошо с ним, несмотря, что мы часто ссорились. Размолвки были совершенно ничтожные, и тогда каждая казалась пустяком, хотя сейчас, окидывая взглядом происшедшее, я понимаю, что именно из-за этих ссор наши отношения были обречены на гибель. Я не ссорилась еще ни с одним мужчиной, к которому питала любовные чувства, если только нарочно не перечила, стремясь к разрыву. Главное - взаимопони­мание, любовь и даже, если хотите, дружба и уважение. Нужно уметь уступать другому, не стараться обидеть грубым словом, а пытаться сделать все возмож­ное для общего счастья.
   Только не Жан-Клод, его довожу я нарочно, он глубоко мне безразличен. Даже смотреть равнодушно на его красивое лицо не могу, так и хочется уви­деть, как его исказит гримаса злости. Он сразу же начал нас подозревать, хотя мы были осторожны. Пришлось переехать в Венсен. Вот к чему может при­вести невинный поцелуй.
   Там наши размолвки с Сальвадором стали случаться несколько реже, но как-то безобразней. И, тем не менее, мы тянулись друг к другу, все прощалось, за­бы­валось, и мы любили до первого неосторожного слова.
   В тот злополучный день расставанья в начале все шло хорошо, но за обедом Сальвадор несколькими фразами задел честь моей семьи. Впрочем, как я думаю сейчас, он не собирался меня обижать, и его слова были правдивы, но... все-таки ему бы лучше промолчать. Он сказал, что моя мать в него дико влюблена, пыталась склонить к любовной связи еще при жизни отца, но он, дескать, не за­хотел. Да, я никогда не любила ее, но все-таки она моя МАТЬ! И Сальвадор не смел ничего говорить о ней плохого. Я выплеснула ему в лицо бокал вина, он медленно поднялся, отбросил салфетку и, не взглянув на меня, вышел. Уже не владея собой, я с размаху кинула ему в спину пустой бокал, он пролетел мимо и разбился о дверь. Герцог даже не обернулся.
   Я проплакала весь остаток дня, а ночью, наконец, уснула тревожным, неспо­койным сном. Утром я узнала, что Медина Седония вчера вечером покинул Па­риж. Ни прощального письма, ни записки.
   Все уже готово к переезду обратно в Лувр, так что это мое последнее посла­ние к вам из Венсенского замка. Мне не хочется возвращаться, подумываю от­правиться в небольшое путешествие. Летом в Париже так пыльно и душно.
   Прощайте, bona lux. Ваша Юлия.
   ПИСЬМО 31.
  
  
   Дорогая Эжени! Пишу это письмо вам из Лувра. Мне здесь одиноко и тоск­ливо. Ползнати Парижа выехало в свои загородные замки, да и я через не­сколько дней отбываю в Южный Прованс. Буду пить местное вино, коим так славен этот край, наслаждаться цветущей природой и от души веселиться, ибо среди соседей есть несколько моих добрых друзей и подруг.
   Сегодня утром меня обрадовал и поразил очень приятный сюрприз. Я разби­рала утреннюю почту и просматривала газеты, как вдруг вошел слуга с пись­мом и сказал, что дворянин, запретивший назвать его имя, ждет ответ.
   Я развернула лист - письмо было от Нея. Он писал о своей любви, тоске; впрочем, оно ничем не отличалось от всех предыдущих, а в конце стоял P.S. с просьбой о немедленном ответе на вопрос, люблю ли я его, жду ли.
   Слуга принес мне перо и бумагу, я начертала несколько строк, запечатала личной печатью и велела позвать посланника. И кого, вы думаете, я увидела пред собой? Маршала собственной персоной!
   Даже присутствие слуг не могло смутить меня в ту секунду, я кинулась к нему на шею и повисла, болтая ногами как девчонка. Давно я не испытывала столь искренней радости и удовольствия.
   Допишу письмо через недельку, моя дорогая! Пора ехать - карета уж ждет.
  
  
   Mna dies, Эжени! Вот случайно обнаружила на столе это незаконченное письмо. Как быстро летит время! Carpe diem ( "Срывай день" из бессмертного Горация, коего я так ценю, и томик которого уже вот какой день лежит нетро­нутый на каминной полке.)
   Все эти дни мы с Мишелем катались верхом, охотились, ни одно увеселение не проходило без нашего участия. Маршал нисколько не ревнив, и я развлека­юсь от души, ничем себя не стесняя. Маршал нисколько не ревнив, и я развле­каюсь от души, ничем себя не стесняя. Наши ночи так же восхитительны.
   Жаль, что маршалу вскоре опять придется уехать, и в Южный Прованс я по­еду под охраной этого ужасного Жан-Клода. Ней на мои жалобы ответил, что капитан исполняет свой долг, и попросил не придираться к честному солдату. Как бы мне избавиться от этого Сент-Ильма? Он так красив, строен, силен, у него доброе, прекрасное лицо. Он - мечта любой женщины, но за этим скрыва­ется злобный, ревнивый, мстительный характер, и я начинаю его бояться. Он смотрит на меня такими яростными глазами, что я лишний раз и ступить боюсь.
   К сожалению, все придворные дамы питают к нему жуткую слабость, и он - желанный гость на любом приеме.
   Поэтому-то он везде и следует за мной как тень. Я уж опасаюсь, как бы в свете не стали сплетничать. Но это мелочи.
   Эжени, я очень вас прошу: приезжайте в Южный Прованс. Мне очень хо­чется провести с вами лето.
   Прощайте, я напишу вам, надеюсь, уже оттуда.
   Ваша Юлия.
  
  
  
   ПИСЬМО 32.
  
  
   Милая Эжени! Непредвиденные обстоятельства неожиданно задержали меня в Париже, и вот уже целую неделю, как Фуше, будто издеваясь, заставляет вы­слушивать каждый божий день доклады по разбирательству дела о дуэли.
   Я не виновата ни в чем нисколько, клянусь. Недели две назад на одном балу мне представили одного молодого человека, знатного, богатого рода, шевалье де Лувуа. Несмотря на столь юный возраст - восемнадцать лет, он был очень красив, черные волосы, вьющиеся и густые, черные глаза, правильный нос и, пожалуй, несколько крупноватый рот. Но, ручаюсь, я давно не видела никого красивей, обходительней его. Я беседовала с ним, к нам присоединились Гор­тензия и ее молоденькая подруга, вокруг все танцевали, веселились, и мы тоже хотели присоединиться к танцующим, как вдруг слуга подал мне письмо.
   Оно гласило: "Я давно мечтал объясниться вам в любви. Прошу вас - не от­вергайте чувства несчастного, посмевшего после долгих колебаний обратиться к вам. Все знают меня как человека опасного, поэтому лучше не пренебрегайте моим признанием. Я прошу вас встретиться со мной..." Дальше, я думаю, ци­тировать нет смысла. Я извинилась перед собеседниками и попросила слугу указать мне этого нахала. При взгляде на него я даже вздрогнула. Нет, он не был уродлив, страшен. Содрогнуться меня заставил блеск его глаз, что-то странное и зловещее было в них.
   Ему на вид было около тридцати пяти, худощавый, с лицом, покрытым ред­кими оспинками. С его страшными, светло-голубыми, почти бесцветными, гла­зами не гармонировал четко очерченный, пухлый рот как у херувима. Но, когда он улыбнулся, заметив мой взгляд, кровь застыла у меня в жилах, до того жут­кой была его улыбка. От его невысокой фигуры веяло какой-то жуткой, несо­крушимой и зловещей силой.
   Я уловила вопрос в его взгляде, в ответ разорвала письмо на две половинки, кинула слуге на поднос. Он по-прежнему улыбался, но мне вдруг стало очень холодно и неуютно.
   Шевалье с беспокойством спросил, что произошло, но я сослалась на внезап­ный приступ головной боли. Через несколько минут ко мне приблизился слуга и передал дословно следующую фразу:
  -- Знайте, Ваше императорское величество, то, что я сейчас сделаю - только ради вас.
   Меня кинуло в дрожь. Я попросила шевалье принести мне стакан прохлади­тельного, чтобы успокоиться. Потом я пожалела об этом, хотя все произошло бы рано или поздно.
   Я услыхала громкие голоса и поспешила туда. Сердце тревожно билось в предчувствии чего-то ужасного.
   Ссора произошла между двумя придворными, думаю, не стоит называть их имена, из-за неловкого толчка.
   Я вмешалась бы, если б Гортензия не вцепилась мертвой хваткой в мою руку.
  -- Ваше Величество, - горячо зашептала она, - шевалье уже покойник, граф Лоран де Блуа - известный дуэлянт и убийца. Но вы опорочите свое доброе имя, ведь никому и в голову не придет, что вы действуете из лучших побужде­ний, все подумают, что вы - причина дуэли. Во Франции все дуэли из-за жен­щин, но никогда ни одна не посмела вмешаться в ход событий. Не сомневаюсь, что и здесь замешана дама, де Блуа прославился не только во Франции своими любовными по­хождениями. Будьте благоразумны...
   У меня хватило ума и сил последовать доброму совету.
   А наутро Фуше пришел с известием, что шевалье де Лувуа убит на дуэли. Спрятавшись от всех, я плакала. Мне было жаль этого красивого юношу, по­дающего большие надежды, только что вступившего в жизнь, и безжалостно убитого из-за пустой прихоти бездушного убийцы. Я задушила бы де Блуа своими руками, до того сильна была моя ненависть. Если б я получила б от него еще хоть одно известие, то призналась бы Фуше во всем, но негодяй не подавал признаков существования. А из придворных, и свидетелей происшедшего, и се­кундантов, не скажет никто, это я знала.
   Я осторожно навела о графе кое-какие справки. Мне охарактеризовали его, как человека благороднейшей крови, древнего рода, известного родством с Жи­лем де Ре, прозванным Синей бородой, сожженного на костре за связь с дьяво­лом. Род де Блуа "славен" своим темным, разбойничьем прошлым, и его по­следний представитель не посрамил "чести" своих предков, на его счету де­сятки дуэлей. По слухам, он скрылся из Парижа и, кажется, вообще покинул пределы Французской империи.
   Так что нынче я сплю спокойно и по-прежнему с грустью вспоминаю о ше­валье.
   Прощайте, Эжени. Напишу вам из Южного Прованса.
   Императрица Юлия.
  
  
  
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 33.
  
  
   День добрый, моя дорогая! Надеюсь, что мое письмо будет вам первым при­ветствием в это утро. Salve!
   О, как я довольна и даже, если хотите, счастлива! Природа Южного Прованса придала мне сил и освежила разум. Здесь стоит теплая, солнечная прекрасная погода. Изредка набегающий дождик приносит сладостную прохладу и питает цветы.
   Но меня привлекает в этой местности еще и другое. Нет, я знаю, - вы улыбае­тесь, не мужчины и не знаменитое вино. Здесь все пропитано какой-то тайной. Все слуги, крестьяне, точно заговорщики: перешептываются, перемигиваются, подают странные знаки. Например, сложенные два пальца вверх. Что сие зна­чит? Уверена, что не приветствие. А недавно во время верховой прогулки я подслушала несколько фраз из любопытного разговора между крестьянами.
   "- Защитник поможет, он обещал, - говорил один.
  -- Будет кровь. Но ее окупит добыча, - второй, выговаривая слова, чуть заи­кался".
   Заинтересовавшись, я выехала на поляну, но никого не было. Не могли же они провалиться сквозь землю? Как можно исчезнуть за несколько секунд? И кто этот Защитник?
   Я решила серьезно поговорить с прево. Им оказался сухонький, жилистый старикашка с огромными седыми баками и отвислыми губами. Глазки его, при­крытые морщинистыми черепашьими веками, беспокойно перебегали с одного предмета на другой.
   По случаю моего приезда в доме поднялась суматоха, но обед подали во­время, и, признаться, он был отменным.
   На мои вопросы прево неизменно отвечал, что в округе все спокойно, ника­ких беспорядков не наблюдается, крестьяне ведут себя тихо. Но когда я упомя­нула имя Защитника, он жутко побледнел, глаза забегали еще быстрей, руки предательски затряслись, и он проговорил:
  -- Ваше императорское величество! Пощадите старика! Прошу вас! У меня семья, дети, внуки... Расскажу все, как есть. Помилуйте.
   И прево, нимало не колеблясь, тут же выложил мне массу интереснейших сведений. Оказывается, Южный Прованс далеко не так безобиден и безопасен, как кажется. В лесах обитает шайка разбойников, грабящая всех подряд: и бо­гатых, и бедных. Жертв мало, но они есть, в основном кондукторы и охрана почтовых дилижансов, если вдруг они решили оказывать сопротивление.
   - Но почему Фуше не доложили об этом? Куда смотрите вы на своем посту? Вы подвергаете мою жизнь и жизни моих подданных огромной опасности? - вскричала я, искренне негодуя и готовая поколотить этого противного старичка.
   - Как-то утром, - он развел руками, - я нашел письмо с угрозой в адрес моих близких. А я так люблю свою семью.
   - Жалкий трус! - бросила я и ушла.
   Ну, ничего. Уж я-то начну действовать, не позволю каким-то бродягам гра­бить и убивать моих подданных. А негодяй прево ни минуты не задержится на своем месте, еще неизвестно, сколько ему дают на лапу с каждой добычи. Мне вспомнился разговор в лесу. "Кровь, добыча". Надо предотвратить это любой ценой. Si vis pacem, para bellum.( Хочешь мира - готовься к войне).
   Сегодня же передам письмо вам, вложу туда послание к Фуше, чтоб никто не перехватил слугу с официальными бумагами к министру полиции, а вскрыть личное письмо императрицы к подруге никто не осмелится, вряд ли посчитают нужным и интересным.
   Прощайте, Эжени. Буду держать вас в курсе событий.
   Юлия.
  
  
  
   ПИСЬМО 34.
  
  
   Salve, моя милая подруга! Хочу поведать вам о необычных и, в крайней сте­пени, странных приключениях, происшедших со мной в Южном Провансе, а так же почему я не смогла уехать оттуда так скоро, как собиралась. Вряд ли весь рассказ уместится в одном письме..., так что запаситесь терпением.
   Утром следующего дня во время верховой прогулки я повезла письмо на почту. В мое послание к вам была вложена записка к Фуше о беспорядках в Южном Провансе. Согласитесь, это послание вы получили со значительным опозданием. А произошло со мной вот что...
   Дорога вела через лес, это был наиболее короткий путь от моего поместья. Проехав едва ли половину пути, мне дорогу перегородило неожиданно пова­ленное дерево. Я начала объезжать его - в глаза бросился свежий сруб. "Раз­бойники!", - мелькнуло быстрее молнии в голове. Как я могла быть такой неос­торожной!
   Слабый шорох раздался справа в кустах и сверху среди ветвей. Я оказалась в западне. Надо было что-то предпринять. Я резко вонзила шпоры в бока лошади и начала ее поворачивать. В мгновение ока из кустов выскочил бородатый му­жик и сунул в морду лошади факел. Испуганная кобыла взвилась на дыбы, и, уже падая, я потеряла сознание.
   Не знаю, сколько я провела в забытьи, но, очнувшись, обнаружила, что на­хожусь в каком-то полуподвальном помещении. Как только я открыла газа, ко мне нагнулась женщина, видимо, ожидавшая конца моего обморока.
  -- Ну вот, наконец-то вы пришли в себя, Ваша светлость, - у нее был ти­хий голос, но в полутьме я не могла разглядеть ее лица, заметила лишь, что она темноволоса и черноглаза и, вероятно, немолода.
   Я попыталась приподняться, но глухо застонала: нестерпимо болело правое плечо, очевидно, результат падения с лошади. Рука отказывалась повиноваться.
   - Лежите, лежите, Ваша светлость, вам нельзя пока вставать, - она заботливо принялась укладывать меня, но, несмотря на обжигающую боль, тут же прон­зившую все тело, я резко поднялась.
   - По какому праву ты обращаешься ко мне Ваша светлость и разговариваешь, как с равной себе? Тебе неизвестно, кто пред тобой? - мой голос звенел от справедливого негодования. - И вообще, почему я нахожусь здесь?
   - Защитник ничего не сообщил мне, и я приставлена лишь наблюдать за вами, Ваше сиятельство, - при упоминании имени Защитника, мне показалось, в ее голосе прозвучало благоговение, а "сиятельством" она назвала меня на­рочно.
   - Перед тобой сама императрица, - признаюсь, я была величественна в эту минуту.
   Она испуганно всплеснула руками и упала на колени.
  -- Ваше императорское величество! Пожалуйста, не гневайтесь. Про­стите меня, никто ни слова не сказал мне.
   Вы, Эжени, знаете, что я - человек незлой, а в этой ситуации решила еще проявить и великодушие.
   - Встань и не смей больше падать на колени, - ласково произнесла я. - Я верю, что ты не виновата. Расскажи мне лучше, кто эти люди, и почему меня похитили?
   Я присела на кровать и усадила ее рядом с собой. Свет из окошка сверху упал на ее лицо. Черты его были неправильны, но милы, от силы ей было лет 25-26, но выглядела она старше, как мне вначале показалось, из-за того, что была вся какая-то блеклая и осунувшаяся. Ее бледность производила впечатление, как будто она все время проводила здесь, в этом подвале. Жили только ее черные подвижные глаза. В волосах пробивались седые пряди.
   - Эти люди - настоящие бандиты, - тихим голосом начала она рассказывать. - Их более сорока человек, прячутся они в самой глубине чащи, в развалинах старинного замка. Руинам лет четыреста - не меньше, раз лес успел так разрас­тись.
   - А где мы сейчас? - прервала я ее неторопливую речь.
   - А где ж нам быть, как не в этом замке? Мы в одном из подвалов, здесь так же сохранилась и часть здания, комнаты приведены в порядок. Развалины не­возможно увидеть из деревни или поместий, они слишком далеко. Разбойники живут на средства ограбленных дилижансов, так же берут пошлину за проезд по лесным дорогам. Прево получает какую-то часть добычу и молчит, а если надо - предупредит всегда об опасности. Имея такого союзника, бандиты не­уловимы и безнаказанно убивают, грабят, насилуют.
   - Но зачем, по какому праву похитили меня, императрицу Франции? Неужели они такие отчаянные и не понимают, какие это последствия за собой повлечет? - поинтересовалась я, и тревога овладела мной. Разбойники, как показалось мне в те минуты, были всесильны.
   - Мне кажется, Ваше императорское величество, они и не подозревают, кто вы. Даже мне не было известно об этом новом задании Защитника...
- Но кто он? Кто этот таинственный Защитник? - опять я прервала ее.
Она вздрогнула при этих словах и замялась. Я нахмурила брови, она открыла было рот для ответа, но неожиданно распахнулась дверь, и в темноту подвала хлынул поток солнечных лучей. В проеме дверей показался чей-то силуэт.
   В мгновение ока женщина вскочила с кровати и кинулась к вошедшему. Я подниматься не стала.
   - Я требую немедленных объяснений и приказываю тотчас отвести меня к вашему главарю, - при этих словах я взмахнула рукой, забыв про больное плечо, и боль так резко пронзила мое тело, мой мозг, что я вторично лишилась чувств.
   Чуть позже опишу остальное. Не обижайтесь, но
   меня ждет ужин.
   Юлия.
  
  
  
   ПИСЬМО 35.
  
  
  
   Дорогая Эжени! Верная своему обещанию, продолжаю описывать свои при­ключения в Южном Провансе. Боюсь, что на это послание у меня уйдет пол­ночи. Ну да Бог с ней, высплюсь утром!
   ... Очнувшись, я обнаружила, прежде всего, что лежу на чистейших просты­нях, под расшитым золотом тяжелым покрывалом. Больное плечо мое было ис­кусно перевязано. Видимо, та женщина, подумалось мне, открыла разбойникам, кто я. Но где же я? У себя в имении?
   Я приподнялась, плечо отзывалось тупой болью на каждое движение. Не­ожиданно чьи-то руки заботливо поддержали меня, я обернулась и увидела ту женщину.
   - Я все еще здесь, в лесу?
   - О да. Защитник повелел перенести вас сюда, в свои покои, - ответила она.
   - Ему известно, кто я? - поинтересовалась я.
   - Да, - ответ был предельно краток.
   - И что же он намерен делать? Просить выкуп?
   - Мне неизвестно ничего, Ваше императорское величество, - она отвечала спокойно, рассудительно, без лишнего подобострастия.
   Я откинулась на подушки. Мне показалось, что ей запретили что-либо говорить.
   - А кто ты? Как твое имя? - пришел мне в голову естественный вопрос. На­верное, это одна из черт моего характера - узнавать имена в самый последний момент. О, не улыбайтесь, Эжени.
   - Меня зовут Жаклин.
   Увидев вопрос в моих глазах, она прибавила:
   - Просто Жаклин. Извините, Ваше императорское величество, но мне запре­щено отвечать на ваши вопросы. Защитник сам придет к вам и скажет о даль­нейшем.
   Больше она ничего мне не сказала. Закрыв глаза, я обдумывала все происхо­дящее. Паника в имении начнется (или уже началась) только после обеда. На­деюсь, придворные не решат, что я утонула или меня съели волки. Но искать все равно будут, пошлют гонца в Париж к Фуше, оттуда в военный лагерь к мужу. Наполеон приедет, прочесывать лес пришлют войска. А может Фуше обойдется и без приказа императора. Поиски начнутся раньше, но все равно пройдет время. Для меня это равносильно гибели. Меня, скорее всего, убьют, а банда рассеется по деревням, таинственный Защитник скроется, и все в Южном Провансе затихнет. Следов уже не найти.
   Я заплакала. Так глупо умереть! Но я не стану ожидать смерти, я не смирюсь. "Ведь на то дан человеку разум, чтобы избавиться от того, что его беспокоит".
   Так я провела весь день в бездействии и бесполезных раздумьях. Жаклин, скрестив руки на коленях, замерла точно статуя. Мне принесли обед, но унесли совсем нетронутым. Я не в силах была съесть ни кусочка, лишь попила немного воды.
   Большие настенные часы показывали восемь без нескольких минут, когда от­ворилась дверь, и в комнату без доклада вошел человек. По тому, как подско­чила Жаклин и принялась раскланиваться, я догадалась, что это сам За­щитник. Я притворилась, что сплю, а сама разглядывала его сквозь опущенные ресницы.
   Это был высокий, статный мужчина лет тридцати пяти со светлым редким волосом, зачесанным назад, его лицо принадлежало к тому типу, который как магнит притягивает женщин.
   - Сударыня, я вижу, вы не спите, - присел ко мне на кровать, - вы располо­жены говорить со мной?
   Я резко поднялась, невзирая на боль в руке.
   - Как вы смеете говорить мне "сударыня"? - гневно воскликнула я. - Вам все еще неизвестно, кого вы похитили? Я - императрица Франции. Немедленно встаньте, в моем присутствии полагается стоять!
   - Ну, ну, успокойтесь, сударыня, - рассмеялся он. Я побледнела от негодова­ния. - Здесь в лесу, я - царь и бог, и все равны. В моих жилах течет баронская кровь, а настоящее имя Жаклин - графиня де Шарни. Но здесь, повторяю, все границы стерты. Тут свободное общество и равноправие. Под мою защиту при­ходят все обиженные и угнетенные.
   - Но зачем вы похитили меня? Неужели вы не представляете, что последует за всем этим? - спросила я, а сама подумала: "Да он просто сумасшедший! Во­ображает себя Робин Гудом из Ноттингема, а на самом деле - висельник и бан­дит с большой дороги. Я завоюю себе свободу, завоевав его. Берегись, Защитник! Ты объявил войну Франции, а я объявляю войну тебе. Ты будешь моим рабом!"
   - Сударыня! - последовал ответ на мой вопрос, - дороги в Париж из Прованса перекрыты моими людьми, весть о вашем исчезновении дойдет туда нескоро, а за это время я придумаю, что делать с вами.
   - Освободите меня, прошу вас, - я положила руку на рукав его потрепанного зеленого костюма. Он вздрогнул. - Я дам вам много денег. Умоляю, мессир!
   Я не знаю, почему я так назвала его, но так было таинственней. Он при­стально глянул на меня, я устремила на него взор, полный немой мольбы и томной грусти.
   - Нет, - отрывисто произнес он и резко отдернул руку. - Я зайду к вам завтра!
   Он быстро поднялся и вышел. Интересно, что творится в его душе? Хоть на миг тронула ли его сердце моя красота? Во мне начал тлеть слабый огонек на­дежды. Я съела почти весь ужин, выпила вина и спокойно проспала ночь. Ста­туя Жаклин просидела все это время рядом. Да, мало в ней осталось от гра­фини. Какая же судьба занесла ее в этот лес?
   Защитник зашел утром. Жаклин приводила в порядок мои волосы, и в этот момент, сидя перед зеркалом, я была очень хороша. Вероятно, это не укрылось и от него. Он не смело приблизился.
   - Как вы провели ночь, сударыня? - мне показалось, ему потребовалось неко­торое усилие сделать свой голос спокойным.
   - Благодарю вас, мессир, прекрасно, - я откинула со лба непослушную прядь. - Мне можно выйти на прогулку?
   - Пока нет, сударыня, ваше плечо...
   "Отговорка, - подумала я. - Если сейчас я настою на своем - значит быть мне победительницей".
   - О, мессир, будьте спокойны. Я имею в виду пешую прогулку под сенью леса, вряд ли это пойдет во вред мне, - о, я была само очарование и покорность.
   - Ну что ж, сударыня, из уважения к вам я позволю вам выйти. Но вас будут сопровождать Жаклин и двое моих людей.
   Он уступил, Эжени! Победа!
   Так мы гуляли два дня подряд. Мы с Жаклин впереди, а сзади два мужика с ружьями. Защитника я видела мало, он лишь заходил ко мне вечером пожелать спокойной ночи. Но и, тем не менее, весь день я чувствовала на себе его взгляд, хотя... может, мне это только казалось.
   Жизнь в лесу текла своим чередом. Я хорошо рассмотрела обитель лесных бродяг. Внутри развалин они разбили целый лагерь, многие жили со своими семьями. Кормились в основном охотой, собирали по деревням хлеб, овощи и вино. Впрочем, меня мало интересовали разбойники: они все были бородатые, грязные, здоровые, короче, настоящие крестьяне. Я не завела ни одного знаком­ства и по-прежнему общалась только с Жаклин и Защитником. Желая подчи­нить его своим чарам, я, сама того не сознавая, попала под его обаяние. В нем чувствовался истинный дворянин, галантный кавалер. Но мои чувства были противоречивы: я и ненавидела, и жалела его. Он был в моих глазах го­нимым рыцарем, Ланселотом из древних легенд. Мое желание постепенно пре­врати­лось в муку, он никак не делал ни одного шага к сближению. Это уязвляло меня, и заполучить его стало просто наваждением. Я задумываюсь, что именно при­влекло меня в нем? Нет, не красота, вокруг меня всегда были красивые муж­чины. Меня покорили его таинственность, мрачная слава и какая-то обре­чен­ность, скользившая в каждом его движении.
   Я страдала еще три дня, но все это время продолжала надеяться на помощь из Парижа.
   Следующий же день показал, что Защитника все-таки не оставили равнодуш­ным мои чары.
   Но об этом после, в другом письме.
   Ваша Юлия.
  
  
  
   ПИСЬМО 36.
  
  
   Милая Эжени! Ну вот я опять в Париже. Лето закончилось, и я вернулась в Лувр. Предвижу ваше нетерпение услышать окончание истории, но, скорее всего я изложу вам ее в письмах, ибо при придворных дамах невозможно поде­литься ни одним секретом.
   Тот день в лесу был насыщен разными событиями. Во время утренней прогулки Жаклин рассказала мне все, привожу дословно ее рассказ, а затем свои размышления.
   - Ваше императорское величество! Чувства повелевают мне молчать, а долг - сообщить нечто важное, - произнесла бывшая графиня, как только мы с ней поднялись на крепостную стену. Мужики сидели внизу, нас никто не мог под­слушать. Я поразилась произошедшей в ней перемене: лицо, обычно бледное и невыразительное, покрылось румянцем, глаза сверкали черным злым огнем, и я поняла, что вовсе не долг движет ею. Я никогда не считала ее своим другом - и вдруг неожиданные откровения.
   Хитрит лишь слабый,
   Я ж силен.
   (Вольтер. "Магомет")
   Но и сильному полезно иногда быть хитрым, я узнаю максимум интересую­щих меня сведений.
   - Боже мой, Жаклин, что случилось? Защитник велел меня убить? - я сделала испуганное лицо и заломила руки.
   - Нет, но лучше бы вам умереть. Он сегодня принимает посланца от турец­кого султана, а завтра утром вас увезут тайком заграницу. Он продал вас в га­рем.
   Новость была сногсшибательной, пораженная, я уселась на камень. Жаклин бросилась на колени:
   - Я помогу вам бежать. Вы не будете заживо похоронены в стенах гарема.
   Да, удар был слишком силен. Я молча сидела и размышляла. Наивная, полагать, что Защитник влюблен в меня? Но с другой стороны, вдруг Жаклин говорит заведомую ложь? Что хочет она? Моей смерти? Свободы для императ­рицы? Надеется на милости при дворе? Или сам Защитник просил ее подвиг­нуть меня на безумные поступки? Хотя последнее казалось мало вероят­ным.
   - Я хочу знать все, Жаклин, все с самого начала: о вашей жизни и о Защит­нике, - сказала я, а сама думала, думала, думала. Из ее рассказа я смогла бы сделать кое-какие выводы, удовлетворить свое любопытство. К тому же, как я заметила, Жаклин принадлежала к тем экзальтированным натурам, что, будучи в большом возбуждении выбалтывают больше, чем намереваются сообщить.
   - Его настоящее имя барон Пьер де Блазе, еще до революции отца его неза­конно лишили всех поместий и бросили в тюрьму по доносу одного из "луч­ших" друзей. После взятия Бастилии заключенных распустили, а на их ме­сто сели аристократы. Де Блазе надеялся, что и его отца освободят, но его бла­го­родное происхождение не позволило ему покинуть тюрьму. Старый барон был гильотинирован. Его сын был обижен как королем, так и республиканцами. Долгое время он бездействовал, живя в Париже и вращаясь в свете. Парижанки оказывали ему восторженный прием, в их глазах он был мучеником, едва ли не святым. После того, как консул Бонапарт стал императором Наполеоном, Пьер подал прошение о возвращении ему поместий. Не помню по каким причинам, но Его величество отклонил просьбу де Блазе. Вот тогда-то барон вернулся на родину, собрал шайку из крестьян, ранее принадлежавших отцу, воров, беглых каторжников и живет на средства государства, присваивая их силой оружия. Разбойники боготворят его, их невежество, дремучее и беспросветное, пресмыкается перед его умом и блестящим образованием.
   - А вы, Жаклин? Вы тоже похищены?
   - О, нет, - она с грустью посмотрела на меня. - Я одна из тех женщин, счи­тавших его святым. Я любила его без памяти и следовала везде за ним, именно я, а не он, настояла жить с ним в лесу. Он согласился, и из графини де Шарни я стала просто Жаклин. Холодный лесной воздух, сырость развалин, от­сутствие элементарных удобств превратили меня в дурнушку, от утонченной аристо­кратки, покорявшей когда-то Париж своей красотой, не осталось и следа. А ведь живу я здесь всего пять лет. Пьеру не нужна была моя жертва, я мечтала стать его женой, а стала служанкой, горничной и охранницей у его мимолетных любовниц, которых он похищает, а затем берет у родителей или мужа выкуп. Но вы сами понимаете, Ваше величество, что он не может предъявить такие требования к императору. Он боится, что трагичная ошибка (ведь никто не знал, что похитили императрицу) будет стоить всем гибели. В Париже переполох, Фуше отстранен, сам император возглавляет войска, направленные в Южный Прованс. Вот потому-то вас увезут завтра тайком. Бегите же, я по­могу вам.
   - А маркиз не может отпустить меня? - спросила я, пристально глядя ей в глаза.
   - Нет, нет, - глаза ее горели огнем. - Он просто безумец и скорее убьет вас. Надо бежать сейчас же, я подкупила наших двух стражей, они сделают вид, будто ничего не видели. Будьте смелей, решайтесь, Ваше величество, дорога каждая минута.
   - Audentes et audaces fortuna juvat (Дерзким и смелым помогает счастье), - произнесла я в раздумье. Не знаю почему, Эжени, но я не доверяла ей. Было в ней что-то наигранное и неискреннее, какая-то натянутость в поведении, раз­гля­дела я черноту в ее душе.
   - Жаклин, оставьте меня одну, - произнесла я тоном, не терпящим возраже­ний. Внимательно я оглядела лагерь: нигде не было и следов спешных приготовлений к военным действиям или поспешному бегству. Скорее всего, и турецкий посланник был ее выдумкой. Если она сама призналась, что всего лишь служанка Защитнику, то стал бы он с ней делиться планами. В ней бо­рются и любовь, и ненависть к барону: она хочет отомстить ему, убрав меня с дороги. А заодно отыграться и на мне из зависти, ведь мужикам дан приказ убить меня при попытке к бегству.
   Внезапно ко мне поднялся один из разбойников:
   - Ваше величество, господин Защитник просил передать вам приглашение на ужин. Что передать ему?
   - Я согласна. В котором часу?
   - В семь ровно я зайду за вами, будьте готовы, Ваше величество.
   В этот вечер должно было все решиться. Жаклин я выдумала все, теперь я была в этом уверена. Барон отпустит меня. Но, как оказалось, я в корне во всем ошибалась.
   Итак, наступил вечер. Я сокрушалась, что в моем распоряжении нет ни платьев, ни драгоценностей, лишь грязная порванная амазонка, а бирюзовые серьги и перстни, видимо, похитили еще на лесной дороге, когда я упала с ло­шади. Приходилось полагаться на свое обаяние.
   Ужин был превосходен, но прошел несколько натянуто, я все время пережи­вала из-за своего внешнего вида и ждала прибытия посланца. Но никто нас так и не потревожил. Защитник, если и видел мои волнения, то не подал вида. По­сле ужина по полуразрушенной винтовой лестнице мы поднялись в старую башню. Крыши и части стены не было, и мы, таким образом, очутились на своеобразном каменном помосте.
   Глянув в даль, я ощутила себя точно над миром. А внизу колыхалась темная масса деревьев, над ней висел огромный диск Луны, ослепительные звезды щедро были рассыпаны по небу, а Млечный путь делил их царство на две поло­вины. Мы стояли на краю каменного уступа, захваченные красотой этой вол­шебной ночи. Было так тепло, вдали едва мерцали огни города, но это было так далеко... В лагере не видно было ни одного огонька. Казалось, мы были вла­стелинами над этим безмолвным, сказочным миром.
   Клянусь, Эжени, но в эту ночь мы любили друг друга...
   Потом, глядя в небо на сверкающие звезды, мы долго молча лежали, пока ба­рон первым не нарушил тишину.
   - Я хочу, чтобы ты всегда оставалась со мной.
   Видимо, он ожидал ответа, но я промолчала.
   - Завтра утром решится все, - продолжал он. При этих его словах я вздрог­нула и напряглась. - Прибудет посланник турецкого султана, за огромную сумму он предоставит нам убежище в своем государстве.
   Точно громом поразило меня. Что ж Жаклин в чем-то оказалась права: в га­рем я попаду позже, как только надоем Пьеру так же, как охладел он графине.
   Красота и волшебство ночи исчезли без следа, остались ужас перед будущим, безысходность и чувство совершенного греха.
   - Мессир, мне нужно побыть одной, - произнесла, наконец, я.
   Молча, мы сошли по лестнице, у моей двери он неожиданно порывисто об­нял меня и прошептал:
   - Моя! Сама императрица - моя! О, сладость мести, превратившаяся в лю­бовь.
   Краем глаза я заметила отблеск свечи и мелькнувшую тень. Жаклин.
   В отчаянии я бросилась на кровать. Положение было безвыходным, не оста­валось ни малейшей надежды на спасение.
   Утром в мою комнату влетела Жаклин, запыхавшаяся и простоволосая.
   - Лес окружен войсками! В лагере паника! Спасите, Ваше величество, я ни­кому не нужна здесь! Не оставляйте!
   От радости я подпрыгнула в кровати и кинулась к окну.
   - Я спасена! Боже, благодарю тебя! Мой муж, мой милый Наполеон пришел спасти меня!
   Жаклин настойчиво дергала меня за рукав, я обернулась..., в дверях стоял Защитник с пистолетами за поясом и обнаженной шпагой в руках.
   - Вас никто не спасет. Наши судьбы отныне слиты воедино. Следуйте за мной, мы убежим через тайный ход, - спокойствие его было поистине ужасаю­щим.
   Жаклин метнулась к нему.
   - Пьер, милый! Не бросай меня здесь, солдаты убьют меня. Возьми с собой, я так люблю тебя.
   Он молча отстранил ее.
   - Не медлите, сударыня, - обратился он ко мне, графини будто не существо­вало.
   Я по-прежнему не двигалась, ужас хладной рукой сжал мне сердце. Торопли­выми шагами он пересек комнату, в страхе я дрожала, как при сильнейшей ли­хорадке. Он потащил было меня за собой, но Жаклин камнем повисла у него на руке.
   Он ударил ее, я зажмурилась, как вдруг раздался грохот. Открыв глаза, я увидела, как Жаклин, зажимая рукой кровавую рану на груди, падает к его но­гам. Он убил ее!
   Де Блазе грубо тащил меня за собой, невзирая на то, что я ни на минуту не переставала кричать. Я испытывала такой же ужас, как тогда, проснувшись в объятиях мертвого Жуана.
   Мы миновали коридор, полуразрушенный временем, и, спустившись по ле­стнице вниз, вступили в темный, сырой, пахнущий плесенью и мышами тон­нель. Я падала через каждые пять шагов, и Защитник понес меня на руках. Он как кошка видел в темноте и ни разу не оступился, наверное, ему не впервой было здесь хаживать.
   Неожиданно впереди возник просвет, и вскоре мы вышли из тоннеля. Яркий свет ударил по глазам. У входа нас ожидала оседланная лошадь. Видимо, де Блазе, чтобы не привлечь внимания сообщников, взял из лагеря всего одну.
   Я вырывалась, кричала, била его, что есть мочи, но без толку, сильные руки перекинули меня точно куклу через седло. Началась бешеная скачка. Все тело у меня болело, я пыталась защитить лицо, закрывшись руками.
   Защитник все пришпоривал лошадь. У меня не осталось больше сил выно­сить эту бешеную скачку. Последнее, что я услыхала, это был звук, похожий на выстрел, после этого я потеряла сознание...
   Открыв глаза, я увидела ангела. Он был так прекрасен! Я любовалась его красотой, он тоже смотрел на меня, не отрывая глаз, и молчал. Ангел был по­хож на того вельможу, которого я видела на свадебном балу и в церкви. Вот я и встретилась со своим видением на небесах.
   Но почему у ангела грязный мундир, и из раны в плече течет алая кровь? Я вздрогнула, луч света блеснул в моем сознании - я жива, и предо мной мой спа­ситель.
   Я попыталась приподняться. Какая жуткая боль! Я увидела убитую лошадь и невдалеке труп человека, называвшего себя Защитником и державшего в страхе Южный Прованс.
   - О, боже! - вскричала я. - Что здесь произошло? Вы - мой спаситель или вестник зла? Я могу вам доверять?
   - Ваше величество, вы можете располагать мной, я весь в вашей власти. Мое имя герцог Гастон де Монморанси.
   - Расскажите мне, что случилось. Я теперь в безопасности?
   - О да, Ваше величество. Я командую полком, который прислан из Парижа по приказу императора для вашего спасения. Сейчас мои солдаты ведут бой с разбойниками, я был с ними, мы взяли штурмом старую башню. Умирающая женщина сказала мне, что Защитник бежал вместе с вами через тайный ход. Она указала место, где он начинается в лесу. Со всей быстротой, на которую был способен мой конь, я поскакал туда, едва догнал вас, выстрелом уложил его лошадь, затем убил этого разбойника и освободил вас.
   " Как он скромен! - подумалось мне. - Так просто говорит о моем спасении, будто это было делом пяти минут, а сам опасно ранен".
   Я перевязала ему рану. Мои руки, да и все тело нестерпимо болели, пальцы еле двигались, но я не подавала виду.
   Он отвез меня в имение. Я спала сутки, перевязанная и мазанная кучей раз­ных мазей, а он все это время сидел под дверью, не смыкая глаз. И лишь услы­хав, что мне лучше, он, оставив солдат для охраны, уехал в Париж.
   Мне так и не удалось поговорить с ним. Но теперь-то я знаю, что мое виде­ние реально, знаю имя, и я найду его.
   По-моему, любовь вновь закралась в мое сердце, мне это напомнило мое чув­ство к Жуану. Но не знаю, Эжени, не хочу делать поспешных выводов, хотя те­перь я только и думаю о нем, вижу его во сне, даже аппетит потеряла.
   Вы спросите о разбойниках и графине. Шайка была полностью разгромлена, единицам удалось скрыться, но вряд ли они будут представлять опасность для населения. А Жаклин... " Она была девушка, она была влюблена. Я ее извиняю - любовь ее сделала виновной. О, если бы судьба ее извинила также".
   Я вернулась в Париж. Опять балы, развлечения. Мечтаю вновь увидеть гер­цога, но он пропал вновь. Однако я верю в судьбу, если она свела нас, то и быть нам вместе.
   В следующем письме опишу вам встречу с Наполеоном.
   Прощайте,
   Юлия.
  
   P.S. А о Южном Провансе вспомнила, прочитав строки Горация:
   "O Rus, quando ego te aspiciam!"
   О, когда ж я увижу поля! И когда же смогу я
   То над писаньями древних, то в сладкой дремоте и лени
   Вновь наслаждаться блаженным забвением жизни тревожной!!
   Ах, но почему это получалось у Горация, но не удалось мне? Dixi.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 37.
  
  
   О, Эжени! Это так ужасно, но я серьезно поссорилась с Наполеоном. И все из-за моего приключения в Южном Провансе.
   Я уже три дня была в Париже, когда приехал Наполеон. Сломя голову, он мчался из лагеря, чтобы лично возглавить войска, направленные в Прованс, но по дороге встретил курьера с донесением, что все в порядке.
   Боже мой! Эжени! Краем уха я слышала, что припадки гнева у моего мужа просто чудовищны, но испытать это на себе! Я никогда не видела его таким разъяренным.
   Но все ab ovo.
   Я сидела в кругу своих придворных дам. Они вышивали для меня скатерть, я собиралась отослать ее Наполеону. Сама же я сидела с " Божественной коме­дией" Данте в руках и шествовала вместе с ним за Вергилием по кругам ада.
   За дверями неожиданно раздался шум, двери с треском распахнулись, и поя­вился мой муж. Неторопливый говор дам разом стих, и все застыли. При­знаться, я очень испугалась, книга выпала из моих рук, раскрывший на кар­тинке, где Доре изобразил муки Франчески да Римини с ее возлюбленным Паоло. Недоброе предзнаменование!
   - Всем вон! - загремел голос.
   Я где-то читала, что от звуков голоса Александра Македонского приседали в страхе кони, то от крика моего мужа погибло б от ужаса стадо слонов. Комната мигом опустела, и мы остались наедине.
   - Сударыня! Мне кажется, вы забыли, кто вы! Вы забыли, что вы императ­рица Франции! Что вы - моя супруга и первая дама Европы, да и всего мира! Я веду сложнейшую военную кампанию, у меня ни минуты отдыха, я рискую своей жизнью и жизнями солдат ради величия Франции, и вдруг узнаю, что мою жену похитили разбойники! Ладно, что Фуше их проморгал со своей аген­турой, я его убрал с должности, но вы-то, сударыня... Какой черт понес вас в этот Южный Прованс?! Отдохнуть вы могли б и в Версале в полной безопасно­сти. По какому праву вы ездите без охраны? Вы вытребовали отпуск для капи­тана де Сент-Ильма, а сами тут же со своими дамами уехали. Почему вы на­столько глупы?
   Я еще долго выслушивала гневные высказывания Наполеона, дрожа от ужаса и забившись в уголочек дивана. В выражениях по моему адресу он не стес­нялся. Но понемногу чувство досады стало брать верх в моей душе. По­чему, по какому праву он смеет на меня так кричать? Мне плевать, что он - первый и величайший полководец мира, пред которым трепещет вся Европа. Никто не смеет повышать на меня голос, даже мой отец никогда себе не позво­лял. Мне казалось, что еще чуть-чуть, и он обвинит меня во всех смертных гре­хах и в супружеской измене тоже, а уж этого я Наполеону не простила бы.
   Я молча встала, повернулась к мужу спиной и пошла.
   - Вы не смеете так уходить! Вы позорите честь императорской семьи! - крикнул он мне вслед.
   - Мой дорогой, о нашей семейной чести вы позаботитесь, разогнав своих по­ходных любовниц! - бросила я через плечо, захлопнула за собой дверь и повер­нула ключ.
   Наполеон еще долго бушевал под дверями. Я вначале лежала на кровати с подушкой на голове, но потом мне надоело, я тихонько вылезла через окно и прилегла поспать под деревьями на мягкой травке в саду.
   Кто-то из слуг, вероятно, доложил о моей проделке императору, и, когда я вернулась во дворец, мне сказали, что Наполеон уехал.
   Я была в отчаянии. Я не думала, что мы так расстанемся. Черт бы побрал мою гордость, ведь я должна была просить у мужа прощения, я была виновата, а он беспокоился обо мне, сотни миль провел в седле, спеша мне на выручку. Он ведь любит меня, волнуется. И гнев его был вызван лишь великой любовью ко мне. А я так неблагодарна. Моя гордость равна глупости.
   Но мало-помалу я пришла в себя и здраво рассудила, что мой муж никуда от меня не денется. Вернется, и тогда уж я буду сама раскаяние.
   Что ж, Эжени, я заканчиваю свое письмо.
   Приезжайте ко мне завтра на обед.
   Ваша Юлия.
  
  
  
   ПИСЬМО 38.
  
  
   Простите меня, моя милая подруга, что не писала вам больше недели. Мой муж уехал взбешенным, и мы так и не помирились. Я раскаивалась целую не­делю, ждала от него письма, но так ничего и не получила. Это наша первая серьезная ссора, обычно мы любили друг друга уже на следующий день. А тут даже никакого прощания. Каково-то теперь на душе у Наполеона?
   Повздорила я и с маршалом. Так смешно, но он меня приревновал. Впрочем, не без повода.
   Итак, перехожу к самому главному событию на этой неделе. Однако я счи­таю, что это одно из главных событий и во всей моей жизни.
   Я сидела одна в комнате и предавалась воспоминаниям о герцоге, моем спа­сителе. Мои прежние видения, наконец, столь романтическое знакомство оста­вили неизгладимый след в моей душе, и любовь закралась в мое сердце. С каж­дой минутой пламя ее разгоралось все сильней и сильней, и от этого боль ста­новилась невыносимой. Я ходила из угла в угол, вспоминала каждое его слово, каждый жест, каждую черточку его лица. Мне было больно, так больно! Я даже забыла о муже.
   Я сжала голову руками. Боже, Эжени, как это страшно - испытать муки не­разделенной любви.
   Под вечер я принялась рыдать, мои муки стали еще сильней. Служанка при­несла мне ужин, но я отослала ее прочь.
   Немного позже она зашла опять и сказала, что ко мне с просьбой об аудиен­ции пришел придворный.
   - Завтра после обеда я его приму, - со злостью произнесла я.
   - Но он настаивает, Ваше величество, говорит, что дело не терпит отлага­тельства, тем более что вы отказываете ему за неделю уже не в первый раз.
   - Ладно, я приму его. Скажи, что выйду через десять минут.
   Собиралась я минут сорок. Пришлось пудрить свой покрасневший от слез нос и делать прическу. Волосы мне уложили в высокую башню, надели алмаз­ную диадему, колье и серьги. Платье я выбрала под стать своему настроению: черное, с опушкой и алмазными пуговицами. Глянув в зеркало, я осталась не­довольной: заплаканные глаза и слишком много пудры; пришлось накинуть ву­аль.
   Войдя в зал, я увидела высокого мужчину в черном. "Видно и у него плохо на душе", - подумалось мне. Он не слышал моих тихих шагов и по-прежнему стоял у окна. Наконец он обернулся. Это был ОН - мой спаситель, герцог де Монморанси!
   Какой реакции вы, Эжени, ожидали от меня в ту минуту? Безумную радость? Обморок? Нет. Я осталась спокойной и даже не удивилась, боль притупила во мне все чувства.
   Я села, ибо не в силах была стоять. Слабость разлилась по всему телу. Жестом я пригласила его сесть напротив.
   - Говорите, герцог, о вашем деле, я слушаю, - голос мой был так тих и слаб, что я сама с трудом расслышала, что сказала.
   - Ваше величество! Я умоляю вас простить мою дерзость. Служанка не со­общила мне, что вы больны, иначе б я никогда не посмел бы просить вас об ау­диенции.
   Я плохо понимала то, о чем он говорил. Я просто смотрела на него и даже была счастлива, что надела вуаль, потому что ему был незаметен огонь страсти в моих глазах, сжигающий душу. Для меня было блаженством видеть его, слу­шать голос.
   Неожиданно я почувствовала себя дурно. Я подошла к распахнутому окну и с наслаждением вдохнула свежий воздух. Я была так счастлива в те минуты, что он рядом со мной, и даже забыла, что герцог пришел по делу. Я вдыхала аромат цветов и любовалась ночным небом. " А вдруг я вижу его в последний раз? И он сию минуту уедет?" - эта мысль обожгла меня и уничтожила все минутное очарование. Я резко обернулась. Он стоял рядом, неслышно подойдя во время моих раздумий.
   Его глаза сказали мне все. Одной рукой он притянул меня к себе, мягко, по-кошачьи, обхватив талию, а другой приподнял вуаль и поцеловал меня. Я не сразу ответила на его поцелуй, потому что испугалась, что мое сердце выскочит из груди. Но потом наши сердца, их биение, слились воедино.
   Поцелуй, божественный поцелуй, был так долог, что у меня перехватило ды­хание. Я прильнула к его груди.
   Мы не говорили друг другу слов любви, наши сердца сказали это вместо нас. И мы были счастливы.
   Эжени, не сердитесь, что я закончу на этом свое письмо.
   Вы поймете меня. А в следующем я расскажу вам все, о
   чем обещала.
   Ваша Юлия.
  
  
  
   ПИСЬМО 39.
  
  
   Mna dies, Эжени! Что случилось с вами? Вчера на приеме у вас был такой утомленный вид и красные глаза, что я не на шутку встревожилась. И вы уже оставляете без ответа два моих письма. Надеюсь, вы не хотите прервать нашу переписку? Сегодня вечером я, вероятно, заеду к вам, ведь в отличие от меня вы не доверяете свои мысли бумаге. Так что мое epistola вы увидите раньше меня, и мы с вами обсудим события, которые я здесь изложу.
   Если честно, то вечер, когда мы объяснились друг другу в любви, пролетел быстро и незаметно. Я даже затрудняюсь сказать вам, о чем мы тогда говорили. Я была точно в полусне, видела только его глаза, нежные, счастливые, любящие.
   Мы условились встретиться на конной прогулке.
   Утром я тщательно продумала свой наряд, прическу, мне очень хотелось по­нравиться ему. Я одела амазонку цвета морской волны, шляпку того же цвета. Из украшений выбрала только жемчуг - им было расшито платье. Волосы у меня были убраны наверх под шляпку, еще я приколола тончайшую вуаль.
   В последнюю минуту, когда я надевала жемчужные бусы, ворвался маршал. Да, Жени, буквально, ворвался, подхватил меня на руки, закружил по комнате. Рука у меня дернулась, нитка порвалась, и жемчужины запрыгали по полу.
   Увидев мое огорчение, маршал рассмеялся:
   - Милая моя, не печальтесь по поводу ожерелья. Думаю, мой подарок с из­бытком возместит мою неловкость.
   Он протянул сафьяновую коробочку. Открыв ее, я обмерла. Там лежало оже­релье из чудно подобранных черных и белоснежных жемчужин и такие же серьги.
   - Спасибо тебе, Ней. Ты даже представить себе не можешь, как я тебе благо­дарна.
   - Ты куда-то собиралась?
   - Да, мне захотелось покататься на лошади, - я примеряла подарок.
   - Надеюсь, что в сопровождающие ты возьмешь меня. Мы так давно не виде­лись, а я очень скучал по тебе, - он нежно обнял меня и попытался поцеловать.
   - Мишель, - взмолилась я. - Но я уже накрасила губы. Нет, мы увидимся ве­чером. Сегодня я даю ужин в честь английского посла. Приглашаю и тебя.
   - Я приду. Но хоть сейчас позволишь мне посадить тебя в седло?
   - О, да! Но на прогулку поеду одна.
   Наконец маршал оставил меня в покое со своими поцелуями и излияниями в любви, и я выехала.
   Герцог уже ждал меня. Мы катались целый час, и все не могли наговориться, насмотреться друг на друга. Казалось, все в мире было создано для нас и нашей любви: яркое солнце, темно-зеленые вековые дубы, чудные фонтаны, птицы, порхающие по ветвям, распевающие песни, море цветов и разноцветные ба­бочки. Природа благоухала, и мы радовались жизни и благодарили судьбу, ко­торая нас свела.
   Время летело незаметно. Пора было расставаться, и я пригласила его на ужин, забыв о Мишеле.
   Неожиданно я увидела его. Видимо, он уже давно наблюдал за нами. Герцог в это время целовал мне руку, и взгляд его выражал так много, что Ней понял все. Он резко развернул коня и поскакал прочь.
   Я думала, что он уедет, но ошиблась. Маршал явился вечером на ужин во всем своем великолепии: парадный мундир, награды. Невольно усмехнулась про себя, он рассчитал все, помня, какое впечатление произвел на меня в этом виде в Италии, когда я приезжала к Наполеону. Он ревновал и ревновал дико, это было видно по его лицу. Да, Ней - настоящий солдат и будет сражаться до последнего за то, что принадлежит, по его мнению, только ему.
   Вот тогда-то я и решила с ним крупно поссориться, потому что испугалась, что он вызовет Гастона на дуэль.
   Кстати говоря, на ужин и прием в честь английского посла я надела подарок маршала и белоснежное платье, украшенное живыми черными розами. Смотре­лась я великолепно: черное с белым, из украшений только жемчуга, к тому же рассыпанные жемчужины я вплела в волосы.
   Ужин прошел нормально, если не учитывать то, какими глазами наблюдал за нами маршал. Хотя мы вели себя крайне осторожно, мне кажется, он догадался о существующих между нами чувствах.
   Гости начали разъезжаться. Я беседовала с послом у дверей, он ждал, когда подадут его карету. Неожиданно ко мне подошел маршал, я ожидала нападения и внутренне давно к нему подготовилась.
   - Ваше императорское величество! Я прошу извинить меня, но мне необхо­димо срочно переговорить с вами, - тон его был сухим и строгим.
   - Минутку, господин маршал, - ответила я.
   В этот момент как раз подали экипаж, и посол уехал. Мы остались стоять у дверей вдвоем.
   - Уже уезжаешь? - спросила я.
   - Да. По твоим глазам я вижу, у тебя нет желания меня оставить, - в его го­лосе я уловила надежду, что его слова будут опровергнуты. Но я промолчала.
   - У тебя роман с герцогом де Монморанси? Я вижу, вы влюблены, - он усмех­нулся. Это меня взбесило.
   - Никто не смеет судить мои чувства и мои поступки. Это не твое дело, Ми­шель. Я больше не хочу говорить с тобой, иначе мы крупно поссоримся. Я до­рожу тобой, ты - прекрасный и надежный друг, - я постаралась сказать все это спокойно.
   - Я не хочу ОСТАВАТЬСЯ твоим другом, - произнес он, вежливо поклонился и ушел.
   Я стояла в раздумье. Конечно, Мишеля обидели мои слова. Сказать любов­нику, что ценишь его как друга - это означает разрыв. Я видела в его глазах му­чительную боль и едва не заплакала от жалости.
   Кто-то дотронулся до моего плеча, обернувшись, я увидела герцога.
   - Что с тобой? Маршал тебя чем-то расстроил?
   - Нет, Гастон. Тебе показалось.
   - Что ж, я не собираюсь настаивать на объяснении. Просто улыбнись и все!
   Я выполнила просьбу Гастона, слезы уже не блестели в моих глазах, я чувствовала тепло, разлившееся по всему телу - тепло счастья и тепло блаженства. Я так люблю его.
   Именно в этот вечер мы впервые с ним стали близки, ни с кем мне не было так хорошо прежде. Гастон - чудный любовник. Пусть это и не случится меж нами более, я об этом никогда не пожалею.
   ... Гости разъехались, и мы остались одни в пустой гостиной. Оплывшие свечи, карточные столы с сиротливо белеющими картами, пара забытых напо­леондоров, поблескивающие в полутьме, отливающие серебром недопитые бо­калы, чья-то забытая газовая шаль, небрежно брошенная на спинку дивана. Мы были одни в тихой комнате, прежде столь шумной и яркой. И нам было хо­рошо. Мы долго сидели, соединив руки, и молчали.
   Но вот двери распахнулись, и слуги принялись убирать. Наше уединение было нарушено. Я сказала герцогу, что провожу его, и мы пошли к дверям.
   - Я не хочу расставаться с тобой, любимая, - неожиданно произнес Гастон.
   Волна счастья и неизъяснимого блаженства захлестнула меня так, что на се­кунду перехватило дыхание.
   - Я люблю тебя, - прошептала я.
   Он подхватил меня на руки и вынес на длинную веранду. Не выпуская меня из объятий, герцог нагнулся к моему лицу и проговорил, обжигая горячим ды­ханием:
   - Это больше, чем любовь.
  
  
   Мы безумно были счастливы в ту ночь в беседке, обвитой плющом, в мягкой постели, где еще вчера я коротала одна душные парижские ночи.
   Все, Эжени, я больше не буду писать вам об этом вечере. Лучше по­рвите и сожгите это письмо после прочтения, чтоб, кроме вас, его никто больше не видел. Dixi. Vale.
   Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 40.
  
  
   Bona lux! Мы с вами так нынче часто видимся, что писать нет особой необ­ходимости, и за четыре месяца (sic!) я не начертала ни строчки.
   Однако есть вещи, о которых нельзя поговорить открыто, и поэтому мне пришлось после долгого перерыва засесть за это послание.
   Хочу рассказать о приезде Наполеона. Вы помните, как мы расстались, он уехал взбешенным и за столько времени ни разу не написал мне.
   Мы наслаждались с герцогом счастьем все эти месяцы, и я даже забыла, что замужем. Ну, скажем, не забыла, а просто об этом не думала.
   Вернулся Наполеон неожиданно, никого не предупредив о своем приезде. Я завтракала одна, как вдруг вошел мой муж. Поднятая рука с бокалом вина за­стыла на полпути, я вся сжалась, почему-то сильно испугавшись. Он изме­нился: похудел, неряшливо одет, небрит.
   Наполеон медленно подошел ко мне, взял из руки бокал и также не спеша поставил его на столик. В те минуты мы не проронили ни слова.
   Мне почему-то показалось, что он сейчас ударит меня, и вся побледнела, даже не пытаясь закрыться рукой. Я никогда не простила бы ему этого.
   Но он неожиданно упал предо мной на колени и обхватил мои ноги. Он при­нялся целовать их точно безумный, жесткая щетина колола мою нежную кожу - ему даже не пришло это в голову.
   - Какой я глупец, Боже, как я глуп! - быстро говорил он. - Ведь я люблю тебя! Люблю страстно и безумно, а я вел себя как последний идиот, оскорбил тебя и даже не подумал об извинении. Ведь ты - святая! Я боготворю тебя! Простите жалкого, ничтожного человека, недостойного целовать пыль у твоих ног.
   Мое сердце вспыхнуло и запылало ярким светом любви. Мы целовались, сидя на полу, смотрели друг на друга, вновь целовались. Счастливы были, как дети.
   Наполеон протянул мне маленькую коробочку. В ней оказался браслет из бриллиантов и изумрудов, но он был слишком велик для руки.
   - Мой подарок довольно мудреный, чтобы сразу найти ему применение. Его надо носить здесь, - с этими словами Наполеон нежно приподнял мою ногу и ловко застегнул браслет на щиколотке.
   - Какое чудо! - вскричала я. Вытянув ногу, обнажив ее из-под платья, я за­любовалась игрой камней.
   - Его привезли из Индии, ранее он принадлежал принцессе из старинной ди­настии.
   Я заметила нездоровый блеск в глазах мужа, он, не отрываясь, смотрел на мою ножку. Конечно же, не драгоценности привлекли его взор. Шутя, я потя­нула платье выше, дразня его; он подхватил меня на руки и понес в спальню.
   Позже я любовалась его спящим лицом, нежно и неслышно целовала глаза, руки.
   Вы, вероятно, захотите спросить меня: кого люблю я?
   Пусть мой ответ не шокирует вас. Я одинаково люблю и Наполеона, и Гастона. Иногда эти две любви схожи меж собой, иногда столь различны. Они стоят в моем сердце выше всего...
  
   О, боже, Эжени! Только что слуга принес письмо от маршала. Он пишет, что сильно ранен, что его переправляли в Париж, но стало хуже, и, если я по-преж­нему люблю его, просит приехать. Послание написано слугой, подпись совсем неразборчива, видно, раненому совсем плохо.
   Я не могу оставить письмо без ответа, сегодня вечером еду. Пусть в моем сердце нет любви к Мишелю, но чувства дружбы, уважения сильны, и я должна увидеть его.
   Заканчиваю свое письмо. Больше нет времени - пора собираться в дорогу. Увидимся на днях.
   Императрица Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 41.
  
  
   Bona lux! Что со мной приключилось! На меня было совершено настоящее нападение.
   Как вы знаете, вечером я отправилась к маршалу, следуя указаниям его письма. Я допустила величайшую неосторожность, отправившись ночью с не­большой охраной через лес Бонди (sic!). Со мной был виконт де Марильяк, ему известно о чувствах, которые питает ко мне маршал, и нередко он служил нам почтальоном. Через меня они стали большими друзьями, несмотря на разницу в возрасте, и я часто замечала, что де Марильяк подражает маршалу и безмерно к нему привязан. Естественно, он поехал к раненому другу вместе со мной.
   Я вначале даже не поняла, что произошло, когда карета резко остановилась. Однако виконт мгновенно прореагировал, оттеснив меня в угол, и заслонил со­бой со шпагой в руках.
   Он дрался как лев, спасая мою жизнь и честь, но силы были слишком не­равны. Шпага злодея пронзила ему грудь и, залитый кровью, он упал к моим ногам.
   Я обратила внимание, что нападавшие были в масках. Они вытащили меня из кареты, и я очутилась совсем одна перед шайкой головорезов. Охрана была пе­ребита.
   Кто-то подхватил меня на руки и попытался перекинуть через седло, в полуобморочном состоянии я выхватила свой кинжал и ударила им в лицо бан­дита. Но удар слабой, неверной рукой лишь разрезал шнурки его маски, поца­рапав на виске кожу. Маска упала, и я увидела... кого бы вы думали?... графа Лорана де Блуа. Вот каковы последствия моего отказа.
   Но кто вы считаете, сыграл роль DEUS EX MACHINA в этой истории? Ее виновник - маршал де Ней собственной персоной!
   Все дело в том, что еще днем виконт де Марильяк послал нарочного с пись­мом к Нею, указав время, маршрут нашей поездки, ему показалась подозри­тель­ной подпись маршала, но он не стал ничего говорить мне, видя мое отчая­ние.
   И маршал встревожился не на шутку, ведь он НЕ писал никакого письма и вовсе не был ранен. Во главе вооруженного отряда он выехал нас встречать и, как видите, успел вовремя. Многих бандитов убили, но Лорана среди них не было. Негодяй ускользнул в темноту, оставив меня лежащей на земле без соз­нания.
   Кстати, этот случай помирил нас с маршалом, так что я даже немного рада этому дорожному приключению. Виконта вовремя доставили к лекарю, и те­перь его жизни ничто не угрожает.
   Я взяла клятву молчания со всех участников приключения. Если б об этом узнал мой муж, то, вероятно, наказал бы меня. До сих пор не могу забыть вспышку его гнева из-за провансальских событий.
   Маршал обещал принять меры по поводу Лорана де Блуа, но я боюсь, что это не последнее мое с ним свидание.
   Целую, ваша Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 42.
  
  
   Дорогая подруга! Ну почему вы так долго не отвечаете на мое письмо? Я очень скучаю по вас, у меня нет ни одного близкого друга, кому я доверила бы свои мысли, чувства, увлечения. И вот теперь вы отворачиваетесь от меня. Среди тех, кто мне по-настоящему предан, нет ни одной женщины. Но ведь не буду же я откровенничать с мужчинами о том, что можно поведать только под­руге. И вот все чаще я доверяю свои мысли письмам, обращенных к вам, но и поныне лежащих в моем секретере.
   Случай в лесу Бонди помирил нас с маршалом, он всегда был мне истинным, верным другом. Мне было б очень тяжело жить без его дружбы и любви.
   Свое же сердце я по-прежнему делю между Наполеоном и Гастоном. О, не корите меня, милая! Но я просто никак не могу выбрать. Я преклоняюсь перед героем, чья слава страшит и восхищает весь мир, перед героем, чьи лавры ле­жат у моих ног. И я до безумия люблю синие глаза герцога, его ласковые руки, нежные губы; мое сердце горит ярким огнем, и любовь наша освещает нам жизнь, наполняя ее чудным, восхитительным светом. Эта любовь - любовь Нежности, Ласки, Кротости, Наслаждения. А чувство к Наполеону - чувство Гордости, Тщеславия, Жажды поклонения. И я точно разделена надвое, и не могу предпочесть одну из половин.
   Я думаю, время само все решит, и не стоит спешить. Кто знает, как в буду­щем сложатся наши судьбы? Лучше покориться, а покорять судьбу не хочу. Ведь "все предначертано свыше" (Дидро).
   На этом заканчиваю свое письмо. Пожалуйста, пишите мне чаще. Как бы вы поступили на моем месте? Бросили бы вызов или отдались те­чению жизни?
   Прощайте, жду вас завтра на ужин.
   Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 43.
  
  
   Милая Эжени! Спешу сообщить вам жуткую новость. История моего неудач­ного похищения в лесу Бонди неожиданно имела продолжение в самом Лувре, как раз в том месте, где я считала себя в полнейшей безопасности.
   Вечером, часов в одиннадцать, я потушила свечи, замоталась в одеяло и уже стала засыпать... Как вдруг раздался скрип открываемой двери и шорох шагов. Не успела я даже понять в чем дело, как почувствовала, что чьи-то руки зажи­мают мне рот. Думая, что это Наполеон, я сразу не испугалась. Этот человек по-прежнему зажимал мне рот, но я чувствовала, как его другая рука тащит одеяло. "Оригинальный способ нашел мой муж", - подумалось мне. Я провела рукой по его голове. Этот человек был совершенно лыс!!!
   Меня кинуло в жар. Я попыталась кричать, но тщетно, тогда свободной ру­кой я схватила канделябр и ударила его по голове со всей силой. Раздался ди­кий хрип, и рука, сжимавшая мне рот, ослабла. Вырвавшись, я кинулась к двери, но наткнулась на другого.
   В его руке вспыхнул потайной фонарь, и я узнала графа Лорана де Блуа. Кричать я не могла, горло мое сдавил спазм ужаса, я как рыба беззвучно откры­вала и закрывала рот.
   - Не стоит так пугаться, милостивая государыня, - сказал он спокойным, бес­страстным голосом. - Я пришел получить от вас только одно, то, чего давно хочу...
   Он толкнул меня на постель. Я упала прямо на этого лысого. Одного бро­шенного взгляда хватило мне, чтобы понять, что это отвратительный Дэйв О'Хара, слуга де Блуа, мерзкий убийца, о котором говорил мне маршал. Я со­дрог­нулась.
   - Вы, государыня, были так неласковы с Дэйвом, - произнес Лоран, сталкивая с постели тело слуги. Все было залито кровью. Интуитивно я сжалась в комок, и уже не верила в спасение, на этот раз Ней был так далеко. Злодей стал спо­койно раздеваться, глазами, полными ужаса, я смотрела на него. Мне не хоте­лось его, да еще на перепачканной кровью слуги постели.
   И тут в голову мне пришла мысль. Изогнувшись, ударом ноги я свалила фо­нарь и изо всех сил дернула балдахин. Тот не замедлил упасть прямо на Лорана. Пока он пытался выбраться, я распахнула дверь и позвала, наконец, на помощь.
   Капитан де Сент-Ильм мигом откликнулся на мой зов. Но, когда мы верну­лись в спальню, там уже никого не было. Только кровь и жуткий беспорядок. Злодеи ушли тайным ходом. Эх, знать бы мне его секрет!
   Жан-Клоду еще полночи пришлось успокаивать меня. Мне было так страшно, что малейший шорох проводил меня в трепет. Но остаток ночи про­шел спокойно, я смогла заснуть лишь под утро. Де Сент-Ильма я попросила молчать и не докладывать Наполеону о случившемся.
   Конечно, я знаю, Лоран де Блуа не отступится от своего, и лишь только смерть, моя или его, остановит этого злодея. Но я, естественно, умирать не со­бираюсь.
   Прощайте, вечно ваша императрица Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 44.
  
  
   Милая Жени! Как спалось вам сегодня? Мне после той жуткой ночи превос­ходно. Я сплю с мужем в его спальне, хотя государственные дела отнимают у него много времени и по ночам. Но мне не страшно, мамелюк Рустам с саблей наголо стоит на часах у двери, он так предан Наполеону.
   Видела недавно вашего де Флери, он проезжал в карете под окнами моего дворца. Такой надутый и важный! Как обрюзг и растолстел! Вы его, право, слишком балуете. Разве так обязательно было добиваться о присвоении ему ти­тула герцога. Это чересчур с вашей стороны, мой муж был весьма сердит, когда об этом рассказывал.
   A propos, Франсуа де Марильяк уже поправился. Он хотел вернуться к своим обязанностям, но не разрешила, дав отпуск на полгода с условием, чтобы не попадался мне в Париже на глаза, а восстанавливал свое драгоценное здоровье. Поначалу он даже слышать об этом не хотел, потому что ему уже стало из­вестно от Сент-Ильма о ночном происшествии. Но лишь когда я пригрозила ему высочайшим гневом, он поневоле смирился. Он очень славный этот виконт и так предан мне!
   Кстати, до меня дошли слухи, что ваш Жак-Николя тайком навещает одну из моих придворных дам, кажется, маркизу Эвелин де Шартиньи. А у нее такой почтенный муж!
   Ну, что вы на это скажете? Как договорились, завтра заеду к вам в полдвена­дцатого.
   Императрица Юлия.
  
   (ряд писем за трехмесячный период нами опущен за бессодержательностью - Ред.)
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 45.
  
  
   Милая Эжени! Пишу вам в тайне от всех и хочу сообщить ужасную новость (можете передохнуть, не про очередную измену вашего Жака-Николя). На этот раз угроза мне. Сегодня утром я получила два письма. Одно от Его величества Наполеона и вот, что он пишет: " Я возвращаюсь, обожаемая моя подруга, моя первая мысль - написать тебе. Мысли о твоем здоровье, твой образ ни на миг не покидали меня на протяжении всего пути.
   Я не намерен вмешиваться в твои планы и мешать развлечениям, кои на твою долю выпадают, мне это ни к чему: счастье или горе человека, которого ты не любишь, не дают ему право интересоваться этим. Любить тебя лишь одну, при­носить тебе счастье, не причинять тебе беспокойства - вот мое предназначение и цель моей жизни.
   Ты - злая женщина и ведешь себя недостойно, сколь и ветрено. А обманы­вать бедного, нежно любящего супруга - коварство. Неужели он должен ли­шиться своих прав по той причине, что находится далеко, что у него много не­отложных дел, а усталость и мука сжигают его? Без Юлии, без уверенности в том, что она любит его, что ему останется делать на земле? Что он будет здесь делать?
   Ах, подруга моя, ты заставляешь меня сожалеть о моем дремучем равноду­шии. Горе тому, кто стал сему причиной! Адовы муки - ничто! Змееподобные фурии - ничто!.. Прощай, супруга, боль, радость, надежда и душа жизни моей, которую я люблю и страшусь, которая пробуждает во мне чувства нежные, зо­вущие меня к естеству, равно как и бурные, грому подобные, устремления.
   День, когда ты произнесешь: "Я разлюбила тебя", - станет последним днем моей любви или жизни. Юлия! Юлия! Помнишь ли ты слова, что я тебе сказал когда-то: природа наградила меня сильной, непоколебимой душой. А тебя она вылепила из кружев и воздуха. Прощай! Ах, если ты разлюбила меня, значит, ты меня никогда не любила! И мне будет о чем, о чем сожалеть!
   Бонапарт.
   P.S. Я снова раскрываю письмо и передаю тебе вместе с ним поцелуй...
   Ах, Юлия!... Юлия!... Супруга!!!"
  
   Меня кинуло в жар, когда я прочла это послание! Неужели Наполеону известен мой роман с герцогом де Монморанси? Но ведь мы не встречались, когда приезжал Наполеон, никто не мог нас видеть и ранее вместе. Что же про­изошло? Мой муж уехал месяц назад, все было чудесно до прощания, и вдруг это письмо! Я не знала, что и думать, но другая записка прояснила предыдущее послание.
   Она была от Нея. Как я благодарна ему, моему верному другу! Он писал о том, что несколько дней назад (то есть в день написания письма) в лагерь к Его величеству прибыла женщина в черном и под густой вуали. По характерной сгорбленной спине и подпрыгивающей походке Мишель узнал в ней графиню де ла Потс (я улыбнулась, читая эти строки, ведь я никогда не встречалась со старой фурией). Ему хорошо была известна от виконта наша взаимная ненависть, и он верно решил, что старуха приехала говорить с Наполеоном именно обо мне. Стоя за шатром, он слышал весь разговор. Графиня изложила императору свои выводы, доказывающие, по ее мнению, мою неверность. Она насочиняла кучу несуществующих подробностей, да таких, что Нею стало не по себе. Можете себе представить, о чем подумал Наполеон? Отослав графиню, он размышлял всю ночь и, видимо, писал это письмо. Маршал видел, что в его шатре не гас ни на минуту свет. Ведь и ему-то самому было не до сна!
   Утром Мишелю удалось узнать, что Его величество издал приказ о перлюст­рации моей личной почты. Вдобавок он поручил нескольким дамам из моей свиты следить за мной, кто приходит на аудиенции, как я провожу время и с кем.
   Поддержите меня, если что вдруг случится. Эжени! Вы моя единственная подруга, кому я могу полностью доверять.
   Простите, что прерву на время нашу переписку, но кто-нибудь может про­честь наши письма. Подождем приезда Его величества.
   Императрица Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 46.
  
  
   Милая Жени! Спешу сообщить вам о приезде Наполеона. Он прибыл еще вчера без свиты в сопровождении одного Нея.
   Я все еще нежилась в постели, было только около десяти часов. Когда резко распахнулась дверь в спальню, я жутко испугалась, припомнив появление де Блуа, но страх прошел, я поняла, что это вернулся Наполеон.
   Нет, наш разговор состоялся не сразу, а несколько часов позже. Что поде­ла­ешь - супружеский долг превыше всего!
   Я очень обессилела, еще бы, никогда мне не приходилось так... хорошо!!
   Немного передохнув, я принялась горько плакать. Супруг мой, боящийся как огня женских слез, поразился этому неожиданному явлению и спросил о при­чине.
   Я поведала ему о том, что больше не хочу быть его женой. О том, что его ни­когда нет рядом, о долгих одиноких ночах, о завистливых взглядах, о грязных намеках, о бесконечной тоске по любви, по ласковым глазам и объятиям. Речь моя была несколько сбивчива и сумбурна, прерывалась слезами, но все же я была довольна произведенным на мужа эффектом. Он сам чуть не плакал. А ко­гда я упомянула про странное обидное письмо, которое он прислал мне, то он был просто шокирован.
   - Но, Юлия, - проговорил Наполеон. - Тебе известно, что я люблю, обожаю, просто боготворю вас. Ты - моя единственная женщина!
   - Не считая походных любовниц, - бросила я.
   - Как ты могла подумать, - произнес он уж очень неуверенным голосом.
   - А как ты мог подумать, поверив россказням этой старой девы де ла Потс? - громко вскричала я.
   - Прости, моя милая супруга. Но ты должна понять меня. Быть так долго вдали от тебя, так долго не видеть тебя, так долго томиться ожиданием близо­сти с тобой; пойми своего нежного мужа, горячо тебя любящего Наполеона. Я испытал женское коварство уже не раз, когда был женат на Жозефине, как про­клинаю я теперь этот опрометчивый брак, принесший мне так много горя и раз­очарований. Я не любил и Марию-Луизу, я должен был на ней жениться, и не жалею о вторичном своем разводе. Но жизнь моя стала опустошенной, и все встало на свои места, когда я встретил тебя, Юлия, и полюбил на всю жизнь. Ты - моя самая настоящая любовь, и я хочу, чтобы ты так же любила меня, как я.
   Я присела к нему на край кровати. Как в эту минуту мне стало жаль его! Со­всем по-матерински я нежно поцеловала его в лоб, и ... все поехало у нас сна­чала. Больше никто из нас не заикался даже об этом разговоре. Мир в авгу­стейшей семье был восстановлен. Вот так-то, надо уметь владеть собой, Эжени, и помнить, что нападение - лучшая защита. Однако на графиню злобу я затаила большую, во что она выльется, не знаю. Импровизация - мать мести! Неплохое изречение.
   Эта старая дура потерпела фиаско, теперь она долго не покажется на глаза мне и Наполеону, но рано или поздно... Месть - это блюдо, которое едят хо­лодным.
   С Неем я встретилась в тот же вечер и смогла выразить ему всю свою горя­чую благодарность.
   Прощаюсь с вами до вечера, в письмо вкладываю приглашение на сего­дняшний бал. Будьте обязательно!
   Императрица Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 47.
  
  
   Дорогая Эжени! Как жаль, что вчерашний вечер уже окончился. Как вы доб­рались домой? Как себя чувствуете после бала? У меня туфельки были истерты, как у принцессы в немецкой сказке.
   Что ни говори, а бал был прекрасен. Мне понравилось, как вы танцевали с Неем. Вы превосходно смотрелись: он в маршальском мундире и вы в бело­снежном платье, сверкающем драгоценностями. Ладно, не смущайтесь, а то мне станет непонятной причина, почему так ярко блестели ваши глаза.
   Я пролила сегодня немало слез после отъезда Наполеона, буду скучать без него. Мой муж невероятно был мил, когда разрешил мне попутешествовать по югу Франции. Я беру с собой Полину и Каролину, а также Гортензию, естественно без мужей, к тому же Каролина хочет подлечить израненное сер­дечко после ссоры с Мюратом. Гортензия тоже не очень-то ладит со своим Луи. Несколько лет назад, когда они только поженились, он был нежен с нею, а сей­час, да еще и после смерти их первенца, стал жутким ипохондриком. Полина же вечно сияет, меняет любовников, ее князь Боргезе сквозь пальцы смотрит на это. Мне нравится она больше всех сестер Наполеона, я ей доверяю, а вот Ка­ролина склонна к интригам, и с ней откровенничать опасно. Она, не столь кра­сива, как Полина, и поэтому завидует ей, частенько укоряя ее многочислен­ными любовными связями. Но в моем присутствии обычно царит мир и согла­сие, и мне нравится проводить с ними время. Надеюсь, наше путешествие будет веселым и интересным, с нами едет большая свита, много придворных сопро­вождают нас, в том числе и герцог де Монморанси. Я уже схожу с ума без него, но теперь-то мы возместим сторицей долгое время разлуки.
   Все, Эжени, не хочу писать слишком длинное письмо.
   Целую, Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 48.
  
  
   Милая подруга! Предлагаю вашему вниманию описание одного дня нашего пребывания на Хрустальном озере в Лангедоке. Там нас принимал в своем замке маркиз дю Плесси. Как было прекрасно! Я очень сожалею, что ваш муж не отпустил вас в эту поездку.
   Время мы провели чудесно. Утром катались на лодке под маленьким пару­сом. Так романтично! Маркиз управлялся со снастями как заправский моряк. Его "Кассандра" (так называется лодка) быстра точно ветер.
   Герцог де Монморанси сорвал водяную лилию и вплел мне в прическу. Все смеялись, называя меня "русалкой Хрустального озера". Герцог заслужил по­целуй. Остальным дамам тоже захотелось лилию в волосы, и среди кавалеров поднялась неразбериха. Лодку чуть не опрокинули, вот смеху-то было! Домой приплыли мокрые, но счастливые.
   После великолепного обеда, мы играли в парке в "слепую бабу". Первой во­дила Каролина, ей удалось поймать Гастона, при этом у меня сложилось впе­чатление, что она к нему неравнодушна. Де Монморанси, естественно, охотился только за мной, и, чтобы не давать повода для подозрений, я ему поддалась.
   Потом играли в "поцелуйчики". Столько смешного в этой игре! Гастону, ве­роятно, хотелось поцеловать меня, но ему выпало сначала с Гортензией, а затем с... маркизом дю Плесси. А он усат, как черт! Бедный герцог, чтобы хоть как-то утешить его, я подарила ему поцелуй, когда мы остались наедине. Произошло это при игре в "прятки". О, он - идеальный мужчина!
   Вот так мы целый день резвились как дети. После ужина маркиз предложил прогуляться по парку. Дю Плесси сказал, что там очень красиво при лунном свете. Но я устала от суматошного дня и отказалась, а все пошли.
   Я готовилась ко сну, как вдруг в дверь ко мне постучали. Это был Гастон.
   - Моя комната прямо под вашей, - произнес он, - выходя, я нечаянно слиш­ком сильно хлопнул дверью, крючок на замке соскочил, и теперь я остался без ноч­лега. Если можно, я из вашего окна по плющу спущусь на свой балкон.
   Я ему любезно разрешила, но в свою комнату он попал только утром...
   Вот так и прошел этот день. Не правда ли он был так интересен?!
   Прощайте, завтра по приглашению барона Кютандра мы по­сетим его замок.
   Императрица Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 49.
  
  
   Милая Эжени! Я пишу эти строки, даже не зная, прочтете ли вы их хоть ко­гда-нибудь.
   Меня похитили! И вы, вероятно, догадались, чьих рук это дело... Конечно же, Лорана де Блуа и его шайки.
   Сейчас у меня достаточно времени, чтобы все описать.
   Как вы помните, 27 числа мы прибыли в замок барона Кютандра. Нам был оказан грандиозный прием. После танцев в саду, я удалилась в свою комнату, с нетерпением я ждала прихода герцога, с ним мы договорись еще ранее. Нако­нец-то в дверь постучали. Мое сердце радостно забилось, я распахнула дверь, но увидела Полину.
   - Жюли, милая, можно мне побыть с вами?
   Я едва сумела скрыть разочарование.
   - Конечно, Полина. Что-то произошло?
   - Хочу с вами поболтать, - она взобралась на кровать и плеснула себе в бокал вина. Надо знать Полину, чтобы не обидеться на это бесцеремонное вторжение. В принципе я была рада ее приходу, но герцог... Ну что ж, у нас еще будет зав­тра.
   Я уселась рядом, захватив еще бокал и вторую бутылку.
   - Будем пьянствовать, сестричка. Может, позовем Каролину с Гортензией?
   - О нет, Каролина опять, выпив рюмку, будет брызгать желчью, у них с Мю­ратом сейчас нелады, а Гортензия станет жаловаться на Луи. Затем они сце­пятся, чего доброго, друг с другом. Ну их!
   Полина обняла меня за шею и зашептала:
   - Скажи, Жюли, у тебя роман с де Монморанси?
   Я отстранила ее.
   - Что за глупости, сестричка?
   - Я понимаю тебя, напрасно ты мне не доверяешь. Гастон мне давно нра­вится, но я так и не привлекла его внимание, он по натуре одиночка, человек без сердечных привязанностей. Но сейчас я заметила, что он с огромной любо­вью смотрит на тебя, да и твои взгляды полны нежности. Ну, признайся!
   - Моя наблюдательная Паолетта! Если у меня роман с Гастоном, то не думаешь ли ты, что помешала любовному свиданию?
   - Ой, - вскрикнула она. - Гастон, выходи! Где он: под кроватью или за ширмами?
   - Полина, уймись, его нет здесь. Нет так же и придуманного тобой романа...
   Как раз при этих словах раздался осторожный стук в дверь. Я пошла откры­вать. На пороге стоял герцог, он подхватил меня на руки с быстротой молнии и осыпал поцелуями. В этот момент я услышала смех Полины, легкий как сереб­ряный колокольчик. Гастон опустил меня, признаться, мы с ним были сконфу­жены. Полина хохотала от души.
   - Дети! Дети! Какие же вы дети! Да я унесу в могилу вашу тайну, только будьте счастливы! Я так за вас рада.
   Тут уж я от радости кинулась ей на шею. Герцог тоже отошел от шока, и мы принялись выпивать втроем, рассказывая разные истории и от души смеясь.
   Я надеялась, что Полина уйдет, то бедная девочка не рассчитала свои силы, и заснула у меня на кровати.
   Герцог обнял меня.
   - Пойдем ко мне? - шепнул он.
   - Гастон, любимый, но не брошу же я Полину здесь одну в таком состоянии. У нас еще будет много вечеров вдвоем.
   Наконец мы попрощались. Как потом я проклинала свою недогадливость, ведь можно было перенести Полину в ее комнату, а герцогу остаться. Лучше бы он был со мной в ту ночь!
   Еле-еле поместившись рядом с Полиной, которая заняла едва ли не половину кровати, я начала засыпать. За окном неожиданно раздался шорох, мне стало любопытно, что же там такое.
   Распахнув окно, я глянула вниз, но было очень темно. Вдруг я почувствовала, как чьи-то руки обнимают меня, и кто-то жарко целует в губы. Сгорая от любо­пытства, я села на подоконник и, послушная чьей-то воле, поддалась вперед, как внезапно ощутила, что падаю куда-то вниз, неожиданно сзади Полина схва­тила меня за пеньюар, он с треском разорвался, после чего наступило беспамят­ство.
   И вот сейчас я, связанная, сижу в темной карете, а рядом, обняв меня за та­лию, дремлет де Блуа. Напротив Полина пытается освободиться от веревок, ко­торыми стянуты ее руки и ноги, подает мне отчаянные знаки. Боже, не до­пусти, чтоб с нами случилось, что-нибудь плохое!
   Руки я, наконец, освободила, а что толку! Могу только писать вам каранда­шом на бумаге, даже Полине не могу помочь, де Блуа вцепился в меня мертвой хваткой. Единственное, что могу - это отрывать кусочки кружева и в щель ки­дать на дорогу. Может это хоть как-то поможет нашему спасению.
   На все воля божья! Amen.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 50.
  
  
   Дорогая Эжени! Это так ужасно быть похищенными! Но все по порядку...
   Сейчас мы находимся в одной из комнат огромного старинного замка. Я за­снула в карете и не заметила, как мы здесь очутились.
   Полина все время льет слезы. Она очень напугана, а когда я рассказала ей о причине нашего похищения, вообще сникла. У нас нет многого, что необхо­димо женщинам нашего положения, однако большинство наших прихотей тут же исполняется, стоит сделать жест Дэйву О'Харе, который нас охраняет. У него ужасный шрам на лысом черепе. Я поведала Полине историю неудачных нападений на меня в Лувре и лесу Бонди, об убийстве шевалье де Лувуа, она ужаснулась жестокости и безнаказанности этого человека. Самого Лорана мы еще не видели.
   В комнате единственное окно, мы обрадовались, может, удастся бежать. Но разочарование было ужасным, распахнув, его мы увидели бушующую синь моря и неприступные скалы кругом.
   А вечером нас с Полиной разлучили, мы дрались, царапались, кусались как фурии с нашими мучителями, но бесполезно, они вытащили Полину из ком­наты и куда-то увели. Я осталась одна.
   А ночью ко мне явился этот злодей де Блуа. Будь он проклят! Я защищалась, как могла, но он взял меня силой. Что ж, надеюсь, это не доставило ему удо­вольствия. Утром же я проснулась оттого, что кто-то шарил у меня под подуш­кой. Я догадалась, искали мое письмо к вам, но я спрятала его в обивке стены, обнаружив намедни там щель.
   Я хорошо владею искусством, присущим моему полу, смотреть сквозь ресницы, как бы не открывая глаз. Это была женщина! Да, да, женщина! При­чем, не смотря на возраст, очень красивая. Когда она вышла, я быстро вскочила и одним прыжком очутилась у двери, и мне удалось услышать любопытный разговор.
   - Ваша светлость, - это был голос Лорана, - теперь вы убедились: бумаг нет.
   - Но что же тогда писала эта мерзавка? - говорила без сомнения та красавица. Ну, ничего, я ей припомню потом "эту мерзавку".
   - О, не волнуйтесь, Ваша светлость, - опять заговорил де Блуа. ( Кто же эта "Ваша светлость"?) - Кусочки кружева этой чертовки мы собрали все до еди­ного, карету утопили. Их не найдут никогда. ( У меня волосы встали дыбом.)
   - Вторую убить! - в ее голосе прозвучала такая ненависть, что меня кинуло в жар. - Только сначала я натешусь ее мучениями. Милый Лоран! - ее голос не­ожиданно стал мягким и, на удивление, таким нежным, что я поразилась. - Вы знаете, что в награду за эту месть вам предназначена моя любовь. Любовь за­конной супруги императора Наполеона. Да будет проклято его ненавистное имя!
   Голоса стихли. Я стояла, как громом пораженная. Кто она была? Жозефина или Мария-Луиза?
   Милая Полина! Где ты?
   Но тут дверь неожиданно распахнулась, и влетела Паолетта.
   - Нам разрешили увидеться! - защебетала она. - Я переспала с тем лысым, и он теперь на нашей стороне.
   Это заявление было сделано без всякого смущения. Меня покоробило, но я сдержала свои эмоции. В чем-то Полина права: на войне как на войне - все средства хороши.
   - А ты повеселела, плутовка, - я заставила себя улыбнуться.
   - Не говори ерунды, Жюли. Я до сих пор дрожу от ужаса. Мне это приключе­ние не забыть никогда. Как я умудрилась заснуть у тебя! Просыпаюсь, смотрю - ты на подоконнике, чьи-то руки тащат тебя вниз, я подлетаю, но твой пень­юар рвется, меня тоже хватает этот лысый, сносят по лестнице, сажают в ка­рету, связывают... Кошмар! А ты, оказывается, знала в какой мы опасности и молчала.
   - Полина! Откуда я могла это знать, не придумывай! Лучше послушай, что мне пришлось пережить...
   Я рассказала ей о ночном визите Лорана и об утренней посетительнице, пе­редала странный разговор. Бедная девочка вся похолодела.
   - Это Жозефина! Старуха ненавидела все семейство Бонапартов, только она может желать моей смерти. Это конец, Жюли. Я - покойница.
   Полина разрыдалась.
   - Не переживай, маленькая моя. - Я ласково обняла ее. - Мы спасемся, обяза­тельно спасемся.
   - Но, как? Жюли, придумай что-нибудь. - В дверь постучали. - Мне пора.
   Дэйв О'Хара увел Полину. А я принялась думать.
   Что ж этой ночью буду поласковей с де Блуа. Он достаточно не плох как любовник. Но, впрочем, FESTINA LENTE.
   Ваша Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 51.
  
  
   Милая Эжени! Интересно прочтете ли вы когда-нибудь эти мои письма из за­точения? Но, верная своей привычке, продолжаю писать.
   Вы не представляете, что мне пришлось пережить за эти дни! А если я вспоминаю Гастона, то на душе еще тяжелее.
   Итак, ab ovo.
   Ночью ко мне опять заявился де Блуа. Чтобы у него не возникло никаких по­дозрений, я так отчаянно ему сопротивлялась, что он, наконец, сказал:
   - Юлия, поймите, что такой человек как я, вкусивший с вами блаженство любви, всю жизнь будет стремиться испытать это еще раз.
   - А разве вам было так хорошо прошлой ночью? - спросила я с насмешкой, отодвинувшись на безопасное расстояние. Впервые я заговорила с ним, до этого он слышал из моих уст одни проклятия.
   - Вы - самая восхитительная женщина! - порывисто проговорил он. - Я не­навижу Жозефину, которая жаждет только мести за отобранный престол. Она пыталась отравить Марию-Луизу (о, боже), и теперь хочет убить вас. Мне по­везло, что она - моя любовница и доверяет свои планы. Хотя ею она стала, уз­нав о моей репутации. Я и вправду человек дурного нрава и привычек, увидев вас на балу, я влюбился без памяти и поклялся, что вы будете моей, даже если мне придется взойти к вам на вершину по трупам. Тот мальчишка стал первой жертвой. Но неожиданно Жозефина вновь возникла в моей жизни, мы были с ней любовниками еще в период консульства Бонапарта, потом она вознеслась и, естественно, зазналась. А теперь она пришла ко мне просить помощи, всеми по­забытая и униженная. Я принял ее, и, когда она изложила мне свой дерзкий план, я воспрянул духом: вы будете моей. По ее указке я действовал в лесу Бонди, именно она подделала злосчастное письмо от Нея. Признаться, тогда я вас возненавидел, узнав, что вы любовники, и решил отомстить за свои пору­ганные чувства. Но там я впервые коснулся вас, и с этим прикосновением что-то перевернулось в душе. Не знаю, но вы оказываете на людей божественное воздействие. Жозефина, видимо, заподозрив меня, вновь искусно подогрела мое воображение, и я опять стал ненавидеть вас. Эта злобная ненависть и заро­ждающаяся любовь боролись во мне, когда я должен был похитить вас в Лувре. Мне хотелось овладеть вами, унизить и растоптать прелестный цветок, но вы - смелая женщина и победили меня. Я преклоняюсь перед вами! Ненависть с той поры умерла во мне, а осталась жить любовь. Я хотел отказаться от этого по­хищения, думал по-другому добиться вашей благосклонности, но ведь, если б не я, то кто-то другой совершил бы это. А так у меня есть возможность спасти вас, даже ничего не требуя взамен...
   Я задумалась, его слова открыли мне неожиданные перспективы. Но как верно повести себя? Нельзя было ни на минуту дать ему усомниться, что у меня нет коварного замысла. А вот он-то как раз у меня и был.
   - Граф де Блуа, - собравшись с духом, начала я, - вы слишком активно ведете атаку. Победители обычно вкушают с лаврами победы и ненависть побежден­ных. Я думаю, вы не хотите, завоевывая мою благосклонность, брать на воору­жение слова Тиберия: "Пусть ненавидят, лишь бы уважали".
   - Ну что вы, Юлия. Но я потерял голову, увидев вас вчера, и мой дурной нрав проявился в полной мере, я никогда не церемонился с женщинами. С Жозефи­ной я впервые заговорил, проведя с ней бурную ночь. Я стоял на карауле у ее покоев, пришлось пойти в солдаты после неприятной истории, мне грозила гильотина. Она кинула на меня лукавый взор, и моя кровь взыграла, ночью я вошел в ее спальню, зажал рот, потом она вошла во вкус, и мы поладили.
   - Я не хочу больше слышать об этой ужасной женщине.
   - Когда-то она была очаровательна, мягка нравом. Но жизнь, полная униже­ний, изменила ее.
   Мне показалось, ему жаль ее. На протяжении всего разговора я чувствовала, что он не договаривает и скрытничает. Я не доверяла Лорану, но старалась себя пересилить и хоть на минуту почувствовать к нему расположение. Мне он не нравился, это я уже определила точно, но я от него зависела, и мне пришлось надругаться над своей душой. Я отдалась ему со всем чувством, на которое была способна настроиться в тот момент.
   Эжени, простите, но не хочу больше писать. Противно.
   Предавать душу - это нелегко.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 52.
  
  
   Мой друг! Читайте дальше мою печальную повесть.
   В последующие дни мне стало ясно, что де Блуа не торопится вывезти нас из проклятого замка. Жозефину я больше не видела, Полину неизменно приводил ко мне днем лысый убийца, бедняжка слабела с каждым днем. Она пожалова­лась на неуемную энергию бандита, что он выжимает все ее силы, угрожая ли­шить свиданий со мной. Мне приходилось не легче.
   Эжени, простите за столь откровенные вещи, но мне здесь очень плохо, я полжизни отдала бы за возвращение домой.
   Я, как искусная актриса, притворяюсь, лгу, изображая страсть. Я ненавижу себя за то, что мне приходится делать. Я целую его, а сама отворачиваюсь с гримасой отвращения, он думает, что заставляет меня извиваться от наслажде­ния, но это дрожь ненависти и безысходности. Когда все кончится?
  
  
  
  
   ПИСЬМО 53.
  
  
   Ну, вот и пришло к трагичной развязке мое жуткое приключение. Эти мои письма из вынужденного заключения вы прочтете ранее, чем увидите меня. Но я счастлива, что мы скоро встретимся.
   Наверное, это затянулось бы дольше, но случай вмешался в наши причуд­ливо переплетенные судьбы, и все неожиданно так ужасно закончилось. Теперь на моей душе лежит грех, тяжкий и несмываемый, впрочем, не только на мне. Но небо рассудит и простит нас с Полиной.
   Она прибежала ко мне под утро, растерзанная и заплаканная, вся залитая кровью. Я сразу поняла, что случилось.
   - Я убила его, убила, Жюли, вы понимаете, убила! - всхлипывая в истерике, повторяла она без конца.
   Я успокоила ее, надавав пощечин.
   - Он как всегда пьяный явился ко мне. Я не могла дольше выдерживать его мерзкие ласки. Я вытянула осторожно у него кинжал и несколько раз вонзила ему в живот. Когда убегала, он хрипел и дергался. Спрячьте, умоляю, меня уже ищут.
   Я распахнула окно.
   - Паолетта, становись на карниз, я заберу тебя оттуда, как только все утихнет.
   Дрожащую от ужаса, несчастную девочку я привязала простыней к трубе громоотвода. В последнюю секунду она сунула мне в одежду кинжал, в кото­ром я узнала свой. Едва успела я захлопнуть ставень, как ворвался Лоран.
   - Она у тебя?! - крикнул он.
   - Кто? - холодея от ужаса, спросила я.
   - Эта чертова шлюха - Полина!
   - Я не видела ее уже неделю! Что случилось, Лоран, милый?
   Он кинулся ко мне и обхватил мое горло своими ручищами. Я сжала рукоять оружия, но поняла, что его убийство не избавит нас от всех проблем, но мне потихоньку удалось избавиться от кинжала, закинув его под кровать.
   - Не смей врать мне. Эта чертовка убила моего слугу! Ты прячешь ее!
   Я хрипела, задыхаясь. Наконец он ослабил хватку.
   - Ну ладно, я вижу, ты не обманываешь меня. Прости за грубость, я не хотел делать тебе больно. Сладенькая моя! Хочу тебя до безумия.
   Он начал нетерпеливо срывать мою и так растерзанную одежду, более похожую на тряпье нищенки. Я не сопротивлялась. Он уже валил меня на кро­вать, как вдруг...
   - Мерзавец! - раздался возглас, и из-за двери вышла Жозефина. Я глянула на де Блуа, он был спокоен. - Я ненавижу тебя! Ты продал меня ради этой твари!
   Ее лицо было ужасно, искаженное гримасой ярости. Она выхватила пистолет и, не целясь, выстрелила. Лоран упал мне на колени, алая кровь хлынула из раны на плече.
   - Ты умрешь следом, дрянь, - сказала она и стала перезаряжать пистолет.
   На меня нахлынула волна спокойствия, Жозефина была уверена, что я, как послушная овца, буду ждать своей участи. Она даже не торопилась. В мгнове­ние ока я, изогнувшись под немыслимым углом, вытащила из-под кро­вати кинжал.
   - Да, нет, - произнесла я. - Второй будешь ты.
   И метнула кинжал. Школа Нея не прошла даром, он вонзился ей прямо в горло, она захрипела и, выпучив удивленные глаза, рухнула на пол, все еще сжимая шомпол и пистолет.
   Кое-как я вытащила Полину с карниза, она совсем заледенела на пронизы­вающем ветру, руки тряслись, когда я отвязывала простынь. Потом я с трудом привела в чувство Лорана. С огромным удовольствием я добила бы этого него­дяя или бросила бы, но надо было еще как-то выбраться из осиного гнезда. Рана де Блуа была не опасна - пуля навылет прошила плечо, не задев кости. Я стя­нула рану повязкой, он целовал мне руки и поздравлял с удачным броском. А затем вывел нас тайным ходом наружу; под покровом ночи, переждав день в каком-то заброшенном сарае, мы бежали. И вот я сейчас я пишу эти строки в небольшом охотничьем домике, принадлежащем де Блуа.
   Полина спит, но изредка вскрикивает, тогда я кладу ей на лоб холодный ком­пресс. Мы вымылись, переоделись и наконец-то вволю поели. Я боюсь за рас­судок бедной Паолетты, она привыкла к легкой жизни, а тут столкнуться с та­кими опасностями... Но, надеюсь, все обойдется.
   Лоран завтра отвезет нас в Париж. Скоро увидимся!
  
  
  
  
   ПИСЬМО 54.
  
  
  
   Милая Эжени! Вот я и дома в Париже. Сейчас лежу в собственной постели, Полина спит рядом, а я села за письмо. Паолетта не расстается со мной, воспо­минания еще свежи, но ей лучше, она уже улыбается, хохочет. Ее смех, подоб­ный звону серебряного колокольчика, радует меня. Через три дня уже уезжает в Италию под крылышко своего князя Боргезе, мы условились молчать о многих подробностях нашего кошмара.
   С неделю назад мы прибыли в Париж. Вы представляете, какая паника тво­рилась там! Еще бы, ведь похитили саму императрицу и сестру Наполеона!
   И вот, пожалуйста, мы являемся сами. Граф де Блуа предусмотрительно ис­чез, как только показались стены Парижа. Он обещал дать о себе знать в бли­жайшем будущем, и я со страхом жду.
   Мой милый муж целовал меня бесконечно и не мог насмотреться, кормил с ложечки и поил лично. Полине досталось бы на орехи, почему-то Наполеон решил, что здесь только ее вина, но я пригрозила ему разводом, если он хоть что-нибудь скажет ей грубое. Он удовольствовался тем, что отсылает ее к мужу, которого она не видела уж с полгода.
   А какой был чудный вчерашний бал! Я танцевала без устали. Наконец-то смогла увидеться с Гастоном, он плакал от счастья, обнимая мои колени. Я сча­стлива, что он так искренне и нежно меня любит. Пообещала найти способ по­скорей увидеться до отъезда Наполеона, который намерен пробыть в Париже еще долго.
   Я очень устала от этих танцев, мое ослабленное здоровье дало о себе знать. Меня немного расстроило и то обстоятельство, что не было моих любимых черных роз, герцог нечаянно напомнил мне об оплошности Наполеона, прико­лов к платью этот цветок. Нежным поцелуем я поблагодарила его.
   Когда все разъехались, я еле держалась на ногах, Наполеон заперся в каби­нете просматривать деловые бумаги, в очередной раз поразив меня своей рабо­тоспособностью. Де Сент-Ильм донес меня до спальни на руках, я даже не помню, как очутилась в постели.
   А к утру разыгралась такая буря, что я проснулась. Сверкала молния, гремел гром. Мне стало страшно одной в темной комнате, казалось, что небеса гнева­ются за мои грехи. Неожиданно раздался стук в окно, меня кинуло в дрожь. Сжимая в руке кинжал, я прокралась к занавесям и выглянула. Молния осве­тила фигуру де Блуа. Я открыла окно, он влез, поставив на пол что-то черное. Мокрый был весь до ниточки.
   - Юлия, - сказал он, улыбаясь своей жуткой таинственной улыбкой, и я на миг подумала, что в свертке голова О'Хары. - Я думаю, вы мне простите это ночное вторжение. Я заметил, что в бальной зале не было ваших любимых цве­тов. И вот...
   Он выдвинул целую корзину черных роз!!! И именно в этот момент я поняла, что ненавижу эти цветы, и мне захотелось надеть эту злосчастную корзинку ему на голову. Но я только мило улыбнулась в ответ и поцеловала его.
   На этот раз мне удалось избежать ненавистной близости, все-таки я была на своей территории. Но про себя я поклялась, когда он ушел, что это последнее наше свидание. Мне ясно представилось, насколько опасен этот человек, не­зримо присутствовавший на балу, следящий за каждым моим шагом и способный на любые безрассудства.
   Не знаю еще, что я предприму для этого.
   Прощайте, Эжени. Заеду к вам вечером, посовету­емся по поводу де Блуа.
   Юлия.
  
  
  
   ПИСЬМО 55.
  
  
   Bona lux! Ваш совет пришелся как нельзя кстати, я очень рада. У меня все получилось. Полина перед отъездом тоже внесла свою лепту в исполнение этого великолепного плана.
   Вначале она напела Наполеону, что поедет в Италию только под надежной охраной, но та, что выделил ей Савари, нынешний министр полиции, ей не нужна. А когда император, до умопомрачения обожающий свою младшую се­стричку, предложил ей взять военный эскорт, она отказалась, сказав, что дове­ряет только одному человеку в мире свою жизнь - Фуше. Если Наполеон и по­чувствовал что-то нечистое в ее просьбе, но промолчал. Его тоже мучила со­весть за снятие министра с должности, без его агентуры он был как без рук. По­этому император воспользовался предлогом для восстановления Фуше на его посту.
   Тот вне себя от радости явился лично благодарить Полину. Та без обиняков ему заявила, что требуется взамен небольшая услуга. Так как он дружен с Та­лейраном, то пусть через протекцию министра иностранных дел некоему графу Лорану де Блуа пожалуют земельные угодья за границей, с правом срочного выезда, без проволочек на границах и с оными, если он надумает вернуться во Францию.
   Затем моя Паолетта отбыла в Италию. Талейран подписал без особых про­блем у Его величества приказ о назначении графа де Блуа в Канаду, самый дальний французский доминион. Двум министрам я послала в подарок за эту услугу по связке роскошных русских соболей. В ответ в мою честь были уст­роены потрясающие балы.
   Наполеон собирается опять уезжать.
   На этом прощаюсь, Жени. Спасибо еще раз за доб­рый совет, все, как вы видите, устроилось, отлично. Талейран лично отписал мне, что де Блуа сел на корабль в Марселе и благополучно отплыл, люди Фуше не спускали глаз с корабля, пока он не скрылся за горизонтом.
   Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 56.
  
  
   Эжени! У меня для вас новость!
   Перед отъездом Наполеон пожаловал виконту де Марильяку графский титул и имения с приличным доходом. Теперь ему не страшны никакие влюбленные старухи. Я намекнула на скорую женитьбу, но он и слышать ничего не хочет.
   - Только после свадьбы маршала Нея, - заявил он.
   - Дорогой Франсуа, да ты так не женишься никогда, маршал - убежден­ный холостяк.
   - К тому же ему вначале надо разлюбить вас, Ваше величество, - пе­чально добавил он.
   Сейчас де Марильяк принимает владения в лен, осматривает, знакомится с вассалами. Кстати, я предложила оставить должность секретаря у меня, но он с возмущением заявил, что я не имею права выгонять на улицу та­кого ценного работника. Я счастлива, что он остается со мной, он, как и Ней, - мой настоящий друг.
   И еще новость для вас!
   Маркиз де Линьи примирился с женой. Поистине чудная пара! Я так за них рада.
   Анри, наконец, понял, что я не собираюсь возобновлять с ним отношения, а, может, услышал что-то о моем романе с герцогом де Монморанси.
   Бриггиту я назначила своей фрейлиной, она теперь при мне, и в глаза мне больше смотреть ей не стыдно. Маркиз тоже нынче общается со мной без скры­той досады, и, слава богу.
   Вот и все, что я сегодня намеревалась написать вам.
   Императрица Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 57.
  
  
   Милая Эжени! Боже, мои злоключения не кончаются! Слышали ли вы извест­ную поговорку, что беда никогда не приходит одна?! Это полностью оп­равды­вается на мне.
   Сегодня ночью у меня было тайное свидание с Гастоном.
   Утром, еще не успели мы приступить к завтраку, как вдруг стучит де Сент-Ильм и докладывает, что явилась "Ее сиятельство графиня де ла Потс и требует срочной аудиенции по безотлагательному делу". Ну как вам, Эжени, она требует!
   Я спрятала Гастона за портьеру и приказала ее впустить.
   Старуха зашла и тут же с порога принялась раскланиваться и шарить по комнате своими змеиными глазками. Взгляд ее не замедлил упасть на под­нос с завтраком на две персоны, стоящий на постели.
   - У Вашего императорского величества уже был ранний гость? - про­шамкала она беззубым ртом.
   - Нет, просто я услышала стук кареты и, увидев вас из окна, приказала принести второй прибор. Хотите кофе? - сказала я, честно глядя в ее жел­тые глаза.
   - Кажется, он совсем остыл, - промямлила она.
   - А я люблю остывший, - позвонив, я велела слуге перенести поднос на столик у окна. - Располагайтесь, графиня.
   Она разместилась в большом кресле. И тут я заметила, как она внезапно напряглась и с неожиданной для ее возраста быстротой нагнулась и что-то подобрала с ковра.
   - Надо же, обронила кольцо, - проговорила она, пряча руку в карман.
   Я похолодела. Мне сразу стало ясно, какое кольцо она "обронила"!
   Вчера, когда герцог обнял меня, его фамильный перстень больно царап­нул мне кожу, я вскрикнула, и он в досаде сорвал его с пальца и кинул на пол. Естественно, что мы о нем забыли. Надо было срочно что-то приду­мать!
   - О, графиня, я наслышана о ваших знаменитых бриллиантах. Говорят, что некоторые из них принадлежали самому Филиппу Красивому. Можно взгля­нуть?
   Она аж позеленела от злобы.
   - Ваше величество, это кольцо самое обыкновенное и не имеет такой ис­тории, как те бриллианты, о которых вы изволили упомянуть.
   - И все же я настаиваю, - голос мой и улыбка не предвещали ничего хо­рошего, и она это поняла. Для пущей убедительности я будто невзначай взялась за колокольчик.
   - Пожалуйста, Ваше императорское величество, - она достала перстень.
   - Милая графиня, вы досадно ошиблись, это кольцо дарил мне мой первый муж-испанец, здесь изображен его фамильный герб. Герб герцогов Солани.
   - О, простите полуслепую старуху, Ваше императорское величество. Глаза мои меня подводят, хотя мне кажется, что это герб рода Монморанси.
   " Старая гадина", - подумала я, но в ответ лишь мило улыбнулась.
   - Действительно, сходство прослеживается. - Мне было наплевать на ее подозрения, главное, кольцо у меня. - Но вы пришли по делу, графиня, срочному и безотлагательному, я внимательно вас слушаю.
   Мне стало жаль герцога в его заточении за шторой и захотелось побыстрее выпроводить ее. Но вдруг старуха захрипела, конвульсивно задергалась и сва­лилась со стула. Я испугалась, но, слава богу, успела сделать Гастону предос­терегающий жест, чтобы он не вышел, а сама кинулась за флаконом с солью в будуар. Проходя мимо портьеры, я услышала быстрый шепот: "Она что-то подсыпала в кофе".
   Ну вот, "наконец-то раскрылась эта ужасающая тайна".
   Графиня по-прежнему лежала без движения, но дышала теперь ровно, глаза ее были закрыты. Ловким движением я развернула поднос, и вдруг заметила, что схватила сильную соль, выводящую из глубокого беспамятства. Ну что ж, получай! Она подлетела как ужаленная и долго, красная, не могла даже вздох­нуть.
   - Присаживайтесь, графиня. Вы до смерти испугали меня. Выпейте кофе, он приободрит вас.
   Приглашающим жестом я взяла "свою" чашку и поднесла к губам. Она на­сторожилась. Но я отвела руку и повторила свое приглашение. Наконец гра­финя сделала глоток. Внезапно ее всю перекосило, она стала широко открывать рот, судорожно глотая воздух, захрипела и свалилась на пол.
   Я не знала плакать мне или смеяться. У меня случилась сильная истерика, герцог едва привел меня в чувство, даже эта соль не сразу помогла. Жан-Клод утащил ла Потсиху, и я, наконец, осознала, что избавилась от одного из самых страшных врагов.
   Гастон боялся, как бы со мной не случилась нервная горячка, и не отходил весь день ни на шаг, сопровождал на прогулке, обедала и ужинала я тоже под его присмотром.
   В Париже "всюду страсти роковые и от судеб защиты нет". Если б знала я, что меня ожидают во Франции такие страшные события, то никогда бы не со­гласилась стать женой Наполеона, а лучше бы ушла в монастырь.
   Черт, а не бог, угораздил нас влюбиться друг в друга! Меня, в чьих жилах те­чет благороднейшая испанская кровь, и его, величайшего в мире гения и полко­водца. Что ж, каждый несет свой крест и "все предначертано свыше". Пусть же будет у каждого своя судьба, и никто не будет ей противиться!
   Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 58.
  
  
   Mоя дорогая! Спешу сообщить вам радостную новость! Наполеон разрешил мне съездить в Испанию, навестить мать и могилу отца. Со мной поедет не­большая (я настояла) свита, а также посол к Фердинанду Испанскому с важ­ными бумагами. Герцог де Монморанси тоже включен в число сопровождаю­щих дворян. Я счастлива безумно, к тому же у меня есть дерзкий план. Жаль, что не будет Полины, она любит всякие затеи.
   Целую, Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 59.
  
  
   Moя милая! Прошло целых две недели, как я уехала из Парижа. Очень соску­чилась по вас, а от вас все нет и нет писем.
   Уже десять дней, как мы с герцогом живем в его замке, и так не хочется уез­жать. Здесь чудная природа.
   Замок Шано-дю-Люме расположен прямо на берегу Серебряного озера. Ут­ром, чуть свет, по широкой лестнице мы бежим купаться.
   Господи, мы одни в целом свете! Я рада, что мой дерзкий план удался. Мы оторвались от свиты и тайком прибыли сюда. Я отдала распоряжение, чтобы все продолжали путешествие без меня, сославшись на необходимость присут­ствия в одном из своих имений, а перед этим отослала герцога с поруче­нием в Париж. Мы встретились по дороге в Шато-дю-Люме. Я взяла с собой достаточ­ное количество гвардейцев для охраны, поэтому если моему мужу от­пишут в лагерь, что я оставила свиту по личным причинам, он не будет сер­диться на меня.
   Вы не представляете, насколько мы счастливы! Со всех сторон нас окружают девственные леса, там полно всякой дичи; мы даже соревнуемся, кто больше ее настреляет. С каждым днем я все больше влюбляюсь в Гастона, мы были бы прекрасной супружеской парой. С ним невозможно поссориться: он делает все, чтобы угодить мне, а я - ему. Нас тянет друг к другу, дыхание мое становится неровным при одном его прикосновении. Как я люблю его!
   Прощайте, Эжени. Напишу вам уже из Испании, вначале я собираюсь посетить свой родовой замок, побуду на могиле отца, на­вещу мать, она писала мне, что собирается второй раз замуж. Что ж, я не могу упрекнуть ее, срок траура она выдержала до конца.
   Императрица Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 60.
  
  
  
   Милая Эжени! Вот, наконец, мы с герцогом добрались до Испании. Здесь так красиво, только сейчас я осознала, как скучала по родине. Мы едем уже день по прекрасной скалистой местности, внизу ютятся маленькие деревушки около быстрых рек. Я не могу насмотреться на высокие горя с белой каймой снега, они так долго снились мне по ночам во Франции. Через час, по уверению на­шего кучера, мы достигнем родительского замка. До вечера, Эжени.
  
   Ну, вот наконец-то я осталась одна и могу теперь изложить вам подробности встречи с матерью после долгой разлуки. Она никогда не любила меня, хоть я - единственный ее ребенок, оставшийся в живых.
   Замок наш выглядит все так же, только может стены его более покрылись мхом, а дом зарос густым плющом, да чуть постарели его обитатели.
   Мать ласково, но как всегда сдержанно, встретила нас и даже соизволила по­целовать в щеку. Она все еще продолжает оставаться красавицей, и взгляд ее по временам мечет такие молнии, что становится не по себе. Она здесь хозяйка!
   Нас с Гастоном она раскусила с первого взгляда, и, вероятно, поэтому ком­наты нам отвели в разных крыльях замка. Красавец герцог явно произвел на нее впечатление, за ужином я не раз ловила ее томный взгляд, адресованный от­нюдь не собственному мужу.
   A propos, ее муж! Вы даже не представляете, кто это оказался! Сальвадор Медина Седония собственной персоной! Каким же способом матери удалось заманить его в свои сети?!
   Сальвадор не спускал с меня глаз все время, при этом взгляд его был на­столько вызывающе откровенным, что меня это смутило. Я даже испугалась, как бы герцог и моя мать не заподозрили нас. O, sancta simplicitas! Им ничего не известно о тех бурных ночах в Венсене!
   Комната у меня не запирается, придется пододвинуть тяжелый сундук, чтобы избежать незваных посетителей, слишком уж явно Сальвадор пожимал мне руку при прощании.
   До завтра, Жени.
   Ваша Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 61.
  
  
   Дорогая Эжени! Я завидую вам белой завистью, живете себе тихо мирно, ни приключений, ни похищений, любовь только по любви. У меня же одни сплошные происшествия. Не успела я оправиться от похищения де Блуа и по­пытки отравления, как тут опять... Но все ab ovo.
   Я выпила вина, бокал стоял на столике у кровати, рядом с вазочкой печенья. Не успела я отпить и половины кубка, как вдруг ощутила слабость, и сон со­вершенно затуманил мне голову и завладел мной.
   Очнулась я уже утром, лежа поперек кровати и совершенно раздетая. Тяже­лый сундук был сдвинут, дверь неплотно притворена. С трудом я поднялась, какое-то облако застилало мне глаза и давило на лоб, двигалась я в полуобмо­рочном состоянии как сомнамбула. Холодная вода привела меня в чувство только тогда, когда я вылила на голову целый кувшин. Расчесывая волосы у зеркала, я неожиданно заметила маленький розовый конвертик. Туда была вло­жена записка с весьма лаконичным содержанием: "Ты прелестна даже в сонном состоянии. Мы прекрасно с тобой повеселились. Доброго тебе утра". И хотя подписи не было, я узнала почерк Медина Седония. Проклятый развратник! Он понял вчера, что так просто я ему не дамся, но прибегать к такой подлости...
   Накинув на себя пеньюар, я с мокрым волосом, сжимая в руке конверт, кину­лась бежать к герцогу. В дверях я столкнулась со слугой, который шел звать меня на завтрак, пулей я пронеслась мимо него и по тайному коридору добе­жала до комнаты Гастона. Дверь была не заперта, и я вошла. Он еще спал, а на тумбочке стоял точно такой же кубок вина... С ужасом я увидела у него на кро­вати женскую сорочку, а на щеке след яркой помады, которой была накрашена вчера мать. О, они с Сальвадором друг друга стоят!
   Я повернулась и сделала несколько шагов к двери, как вдруг почувствовала, как кто-то нежно обхватил меня за талию. Это был герцог.
   - Уже уходишь? - спросил он, поворачивая меня и целуя в носик. - То ли ты вчера так пьяна была, что совсем по-другому мы занимались любовью, но ты уж не пей так много, мне не очень хорошо было вчера...
   Неожиданно для него я заплакала.
   - Гастон, - произнесла я, - нас обманули. Ты провел ночь не со мной, а с моей матерью. А я вот, что нашла сегодня на столике.
   Я подала ему конверт. Прочтя записку, он заявил, что сейчас же вызовет Ме­дина Седония на дуэль.
   - Нет, нет, - возразила я. - Мы проучим их двоих. Сделаем так: ты прики­нешься влюбленным в мою мать, а я в Сальвадора, и сведем их вместе, чтобы ночь они провели вместе. Я думаю, они не обрадуются, и объяснений им не из­бежать.
   За завтраком я не спускала восхищенных глаз с Медина Седонии, а Гастон галантно ухаживал за моей матерью. Сальвадору я написала записку, что с удо­вольствием проведу с ним ночь и без вина, и буду ждать его в покоях для гос­тей. Такое же послание передал и герцог моей матери. Желаю им приятно про­вести время!
   Впрочем, я сейчас провожу свое с Гастоном ничуть не хуже.
   Напишите мне поскорее, что делается в Париже.
  
   Целую вас, Эжени.
   Юлия.
  
  
  
   ПИСЬМО 62.
  
  
  
   Милая Эжени! Долго крепилась не писать вам, пока не дождусь ответа, но не удержалась, хотя особенных событий не случилось.
   Сейчас мы едем ко двору Их величеств короля Фердинанда и Изабеллы. Там нас ожидает наша французская свита, а сейчас нас сопровождают моя мать и Сальвадор.
   Наша затея в замке увенчалась успехом. Послушали бы вы те упреки и ос­корбления, которыми осыпали друг друга наши неудачливые влюбленные, от стыда я даже уши заткнула, никогда не слышала ничего подобного. Нас с Гас­тоном приютила тайная ниша, и мы уже собирались тайком улизнуть, но вдруг грубые слова сменили сладостные стоны. Это "любовь"! И прибавить уж тут нечего.
   Ночуем мы по дороге в Мадрид в придорожных гостиницах, если ночь за­стает нас далеко от города. Ах, поистине это ночи романтической, страстной любви. Поют цикады и... кусают клопы.
   Близ Мадрида, в маленьком городишке со мной произошел странный случай. Мы уже съезжали с гостиницы. Герцог сошел вниз расплатиться с хозяином и приказать заложить карету. Я складывала вещи одна в комнате, как вдруг от­крывается дверь, и входит совершенно незнакомый мне мужчина.
   Я стояла над раскрытым саквояжем в легком голубом пеньюаре и распущен­ным волосом. Такое неудобство!
   Он застыл, как громом пораженный. Но потом извинился, что ошибся дверью и вышел. Несмотря, что память у меня превосходная, я была уверена, что ни разу его не видела. Он был очень красив, с длинным волосом и темными прон­зительными глазами, стройный, одет богато и со вкусом. В нем за милю можно угадать настоящего вельможу.
   Судя по всему, я произвела на него исключительное впечатление. Глянув по­сле в зеркала, я нашла, что в тот момент была красива как никогда.
   Когда незнакомец уходил, он обронил платок с монограммой, а такой замы­словатой, что не сразу разобрала инициалы "H.N.". Кто же он? Я не помню при дворе дворянина с такими инициалами. Платок я спрятала за кор­саж, и он, бук­вально, жжет мне грудь. Все-таки взгляд у него такой жуткий!
   Герцогу я не стала ничего говорить, не хочу давать повод для ревности. Мы так мило проводим время в пути, что не хотелось омрачать его никакими пус­тяками.
   Прощайте, милая. Я напишу вам из Мадрида.
   Императрица Юлия.
  
   P.S. Кто же этот "H.N."?
  
  
  
   ПИСЬМО 63.
  
  
   Salve, bona lux! Начну с укора - вы мне совсем не пишете. Что ж, знаю вашу нелюбовь к перу и бумаге. Мне они открывают дебри заманчивых авантюр и описаний, вам - однообразную, скучную пустыню букв и предложений. Кесарю - кесарево, а богу - богово...
   Вот уже неделю я нахожусь при дворе Их величеств. Моя свита уже размес­тилась здесь со всякими почестями, дамы с восторгом встретили меня и поспе­шили поведать о различных любовных похождениях. Свое долгое отсутствие я объяснила пребыванием в родовом замке, и все поверили или сделали вид. Моя мать, видимо, до этой поры находилась в ссоре с двором, так как ей прием был оказан совершенно противоположный. Уж не из-за Медина Седония ли? Здеш­ние дамы по нем просто сходят с ума.
   За три года моего отсутствия тут немного переменилось. Появилось не­сколько новых лиц, умер один старый граф, пять-шесть выгодных браков, а в остальном все по-старому. Изменилась лишь только я, бывшая придворная статс-дама Испанской короны. Если раньше я была всего лишь "очарователь­ной малышкой", то теперь стала " красавицей и светской львицей". Каждый день я получаю несколько любовных писем. Четыре раза на мою карету на­па­дали, но герцог, мой бесстрашный воин, с легкостью убивал очередных по­хи­тителей. Да, как я вам уже однажды писала, у мужчин Испании горячая кровь.
   А от короля Фердинанда мне просто нет покоя. Этот старый хрыч надежно положил на меня глаз и постоянно домогается моей любви уже в открытую, не стесняясь присутствия придворных и даже самой королевы. Гастон ужасно взбешен, и если было возможно, давно бы вызвал короля на дуэль.
   Был, правда, у меня один роман, ну даже не роман, а так развлечение (только герцогу ни слова) с одним красивым молодым вельможей. Это Его высочество герцог *** - настоящий эталон мужского самолюбия и вседозволенности. Его первое письмо дышало такой сильной страстью, что вскружило мне голову и взволновало кровь. Я сдалась ему почти без боя и тут же поняла, что совершила ошибку... Легкая победа охладила его, и наших любовных свиданий далее не последовало. Это был мой первый промах за всю жизнь.
   Но самый мой верный поклонник - граф де Родригес. Он преследовал меня еще до замужества, не раз сватался, но я отказывала ему. Он в два раза старше меня, все лицо его изрублено турецкими саблями. В общем, некрасив ужасно. Я боялась его и всегда избегала. Сейчас же поняла, что была такой глупой, ведь если человек хороший и любит тебя, никогда не стоит обращать внимание на его внешность.
   Я несколько раз встречалась с ним (ни слова Гастону), но дальше вздохов и робких поцелуев у нас дело не пошло. И чему тут удивляться; я была глуха к его страстным мольбам в течение восьми лет, и вполне естественно, если он решил, что его упования тщетны. К тому же я подсчитала его годы... Бедный Родригес!
   Боже, зачем я вам это пишу? Зная ваше постоянство, я рискую навлечь на себя ваше осуждение. Ну да бог с ним, мы с вами люди разные.
   Кстати, Гастон обнаружил у меня платок того незнакомца! Такой ужас! Я была подвергнута строжайшему допросу, но выдержала его с честью; зато пла­ток чуть не был безжалостно разорван, герцог углядел, что я вышила поверх его инициалов и свою монограмму (от безделья). Я еле спасла этот беззащитный лоскут ткани.
   Наполеон уже позаботился о моем обратном возвращении. Через три дня мы с большим эскортом отправляемся из Мадрида в Валенсию, а оттуда на боль­шом фрегате "Королевское счастье" на Корсику. Там меня будет ожидать На­полеон в Аяччо, в доме матери. Там, погостив с недельку, насладимся хоть чуть-чуть супружеским счастьем. Хотя кто знает, может ему и не удастся вы­рваться из лап Минервы и на этот срок. В последний день пребывания в Мад­риде я должна получить от него известия, в противном случае я из Валенсии отплываю сразу в Марсель. Герцог де Монморанси во Францию прибудет позже меня, в Испании его задерживают дипломатические дела.
   До встречи в Париже!
   Императрица Юлия.
   P.S. Завтра огромный бал-маскарад. Жаль, что нет вас!
  
  
  
  
   ПИСЬМО 64.
  
  
  
   Moя дорогая! Едва проснувшись, хочу описать вам грандиозный испанский карнавал. Ручаюсь, во Франции нет ничего подобного!
   В королевскую загородную резиденцию съехались чуть ли не все дворяне Испании. Поистине, при желании можно было б изучить историю развития кос­тюма всех стран! Себе я выбрала одеяние богини любви Афродиты - легкую, короткую тунику, приоткрывающую грудь, высокие кожаные сандалии, алые адонисы, вплетенные в прическу и бархатную полумаску с легкой вуалью.
   Гастон представлял Марса - роскошный плащ, шлем с золотой отделкой, меч с львиной головой на рукояти, алая туника, сандалии и маска. Мы выглядели лучше всех! Изабелла и Фердинанд были облачены в костюмы вене­цианских дожей. Ровно в десять вечера король подал знак к началу карнавала. С оглушительным треском взорвались петарды, небо окрасилось в разные цвета от праздничного фейерверка.
   Все веселились от души, танцевали и смеялись, кидались конфетти и объеда­лись чудесными маленькими пирожными. Видимо, мой костюм пришелся по душе всем мужчинам, меня поминутно приглашали танцевать.
   В двенадцать настало время избрать королеву карнавала. Ею, по традиции, должна стать самая прекрасная дама. Король возложит на нее золотой венец, и они вместе откроют первый танец.
   Претенденток было пятеро: королева Изабелла, я и еще три любовницы ко­роля. Это были взбалмошные, эксцентричные особы с плоскими бюстами и тонкими, худыми ногами.
   Мой костюм давал мне преимущество, так как хорошо была открыта фигура. Девицы отпали сразу по единодушному мнению придворных, остались я и ко­ролева. Она старше меня на десять лет, но все еще очень красива и стройна. Двор разделился. Нас заставили спеть песенку, протанцевать несколько труд­ных па. И я, конечно же, победила!
   Венец идет мне прекрасно, танцуя, король шепнул мне, что я - само боже­ство, златокудрая Афродита (я темноволоса) и кто-то там еще, и что после тан­цев его карета будет ждать меня. Я рассмеялась, но ничего не ответила.
   Я танцевала без перерыва еще часа три, пока не почувствовала, что земля гу­дит у меня под ногами, и кружится голова. Извинившись перед очередным партнером, я наконец-то выбралась из круга танцующих. Ко мне не замедлила подбежать одна из выбывших претенденток герцогиня де Сааведра, она попро­сила на часок мой венец королевы, я ей не отказала, что ж делать, если чужие лавры не дают покоя.
   Оглядевшись, я не увидела Гастона и решила разыскать его. Я шла по аллее, изредка навстречу мне попадались влюбленные пары, которые кланялись и приветствовали королеву. Но где же герцог?
   Я свернула в сторону - аллея, куда я попала, была совершенно безлюдна, и я собралась уходить, как вдруг вдалеке замаячила знакомая фигура. Ну, слава Богу!
   Но, подойдя ближе, я с досадой отметила, что обозналась. Этот дворянин был одет в костюм корсара, не бога войны. Я повернулась уйти, но он вдруг оклик­нул меня.
   - Простите, но вы не могли бы мне помочь?
   Я остановилась.
   - Да, конечно.
   - Видите ли, я прибыл издалека, и почти никого тут не знаю. Цель у меня одна - увидеть французскую императрицу. Прелестная девушка, укажите мне ее, я слышал, она первейшая красавица в мире.
   Я могла поклясться, что его голос мне знаком, как и блеск глаз под маской. Но де же я могла с ним встречаться?
   - Ваше имя, таинственный корсар! - произнесла я, улыбаясь.
   - Предпочту остаться инкогнито. Зато, может, я услышу ваше...
   "Ужасно невежливо",- подумала я и ответила, недолго думая:
   - Герцогиня де Сааведра.
   - Правда, что императрицу выбрали королевой карнавала? Я опоздал к началу.
   - Да, это так. Вы легко узнаете ее по золотому венцу, могу вас представить Ее величеству.
   - Я сделаю это сам.
   Не очень-то вежлив. Где ж я видела его?
   Остаток пути мы прошли молча. Танцы были еще в разгаре. В самой сере­дине с королем отплясывала "императрица". Я указала на нее корсару. Он даже вздрогнул.
   - Неужели я не ее видел тогда в гостинице?
   Так вот оно что! Таинственный "H.N."!
   Я рассмеялась, он все еще стоял, пораженный. Я собралась было улизнуть, но дело испортила все та же герцогиня. Заметив меня, она крикнула чуть ли не на всю площадку:
   - Ваше императорское величество! А я вас ищу! Вот ваш венец, он натер мне лоб.
   С быстротой молнии она протиснулась ко мне сквозь толпу и одела его на голову. Корсар с удивлением глянул на меня, потом на "императрицу". Я со­рвала маску, он обомлел... Но тут, наконец, я заметила Гастона и подбежала к нему. Сам того не ведая, он спас меня из неловкого положения.
   К сожалению, я так и не узнала имени таинственного корсара. Ну да Бог с ним, пусть целуется со своей герцогиней, если не захотел представиться...
   Праздник завершился все так же весело. Этого незнакомца я больше не ви­дела, а де Сааведра на меня почему-то обиделась.
   Утром почетный эскорт довез меня до Валенсии, и там, простившись с ко­ро­левской четой, я села на корабль, и мы отплыли во Францию. Известия от На­полеона догнали меня на пути в порт. На Корсику я не еду. Что уж тут до­бав­лять к сказанному?
   До встречи в Париже.
   Императрица Юлия.
  
  
  
   ПИСЬМО 65.
  
  
   Мой дорогой друг! Наконец-то у меня появилась возможность написать вам. Боже! Сколько времени прошло! Я жива, Эжени, жива - пусть во Франции снимают траур!
   Злоключения "Королевского счастья" начались сразу после отплытия. При выходе из Валенсии налетел мощный ураган. Начало сильно штормить, огром­ные волны перекатывались через наш фрегат, и его поминутно кидало из сто­роны в сторону. Сверкала молния, затем полил такой дождь, что, казалось, не­беса опрокинули на наш несчастный корабль все запасы воды, хранившиеся для второго всемирного потопа. От удара молнии загорелась грот-мачта и вскоре рухнула за борт. Всех охватила паника - корабль швыряло как скорлупу, он трещал, и, казалось, тут же распадется на части, все паруса были порваны, короче, нам пришел конец. Моряки не раз обращали взоры вверх, ища на вер­хушках уцелевших мачт добрые огоньки святого Эльма, но безуспешно. Мы неотвратимо приближались к гибели.
   Я, переодевшись в простую морскую форму, и кое-кто из дворян свиты по­могали, как могли. Остальные, ослабленные морской болезнью, даже были не в состоянии подняться. Тысячи раз меня настигали морские волны. Но руки мат­росов не давали упасть за борт. Смерть не признает ни рангов, ни титулов - под ее угрозой мы стали друг другу родными в считанные мгновения.
   Шторм прекратился также неожиданно, как и начался. Небо, излив, наконец, весь свой гнев, успокоилось.
   "Королевское счастье" представлял собой довольно жалкий вид, как, впро­чем, и мы сами. Была ночь. Все - от капитана до юнги - устали до полу­смерти. На вахту поставили молодого парнишку-матроса. Бедняга заснул за штурвалом.
   Опомнились мы слишком поздно. Черный корабль бесшумно подошел к нам; за борт зацепились толстые крючья, - пираты взяли нас на абордаж.
   Многих перерезали в их же постелях. Боя почти не было. Остальных, в том числе и меня, взяли в плен. Мы заняли было оборону на баке; я без устали пере­заряжала ружья - все лицо у меня перепачкалось сажей и пороховой гарью. Но все тщетно - нас бросили в трюм пиратского корабля, а в днище "Королев­ского счастья" пробили несколько дыр, и он затонул вместе с капитаном, кото­рого пираты, избив до полусмерти, привязали к мачте. Этот суровый человек до конца выполнил свой долг - да будет пухом ему океан!
   Утром нас выволокли из трюма. Дальнейшее было ужасным... Я была очень грязна, и узнать во мне женщину было б не под силу даже самому искусному донжуану. Но, тем не менее, никто не выдал меня; матросы спрятали меня за своими широкими спинами. Они знали, что случилось с моими дамами из свиты, бедняжки провели не самую лучшую ночь в своей жизни.
   Пираты издевались над несчастными моряками, как хотели. На это было страшно смотреть, я отвернулась и принялась скорей вытирать платком слезы.
   Вначале я даже не заметила, как появился капитан. Он был одет во все чер­ное. Мне никак не удавалось рассмотреть лицо этого изверга, слишком низко была надвинута шляпа, и широки ее поля. Он сделал жест пиратам, и они пере­кинули через борт узкую доску. Я не поняла, что означают эти приготовления, но, взглянув на лица моряков, догадалась, что готовится что-то ужасное.
   Одного из матросов пираты подтолкнули к борту, завязали глаза и подвели к этой жуткой доске. Он ступил на нее. Доска затряслась, матрос хотел было по­вернуть, но острие сабли погнало его вперед. После нескольких осторожных шагов бедняга потерял равновесие и упал в воду. Акулы довершили остальное. Страшно было слышать его крики.
   Наступила очередь других. Вода за бортом стала красной от крови беззащит­ных жертв. Я безмолвно молилась и ожидала такой же участи.
   Но Его величеству случаю угодно было и на сей раз вмешаться в судьбу ва­шей несчастной подруги. Когда грубые руки вытащили меня из-за широких спин, и один из пиратов попытался завязать мне глаза, я чересчур резко мах­нула рукой, пытаясь защититься, платок выпал из рукава, попав прямо под ноги капитану...
   Дальнейшее было похоже на сон...
   Простите, Эжени, но, похоже, письмо мне закончить не удастся. Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 66.
  
  
   Моя дорогая подруга! Наконец-то у меня вновь появилась возможность пи­сать вам.
   Итак, продолжаю свой рассказ...
   Платок упал инициалами "H.N." вверх. Это был платок того незнакомца, на­зло Гастону, устроившему мне безосновательную сцену ревности из-за того, что я вышила поверх свою монограмму, я с ним не расставалась. Разве я знала. Что это спасет мне жизнь?
   Не успела я опомниться, как капитан бросился на колени предо мной и при­нялся целовать мне руки, все красные и потрескавшиеся от соленой морской воды. Затем он учтиво снял шляпу, и я даже вскрикнула от удивления. Это был он!!! Незнакомец в гостинице и таинственный корсар на маскараде в Мадриде. "H.N." означали имя Хосе Нуньеса - самого жестокого пирата, никогда не ве­давшего ни страха, ни жалости. Младший отпрыск знатного испанского рода герцогов, он вместо монашеского сана, уготовленного ему с рождения родителями, сбежал из дому, и вскоре прославил свой род различного рода зло­действами. Именно о нем с ужасом рассказывали мне по дороге в Валенсию.
   Единственное, что я успела произнести, теряя сознание, это слова: "Спасите этих несчастных!"
   Очнулась я, вероятно, не скоро. Находилась я в каюте, скорее всего капитан­ской, роскошно обставленной. Дорогая мебель, груда золота на столе, прекрас­ные картины.
  
   Только я открыла глаза, как какой-то пират, сидевший рядом, тут же встал и вышел. И через несколько минут появился сам капитан, он учтиво опустился на одно колено и поцеловал мою руку.
   - Простите меня, о, моя госпожа, за то, что вам пришлось вынести.
   Я отняла руку, спрятала ее под одеяло и лишь после произнесла:
   - Что вы сделали с моей свитой и несчастными матросами?
   - Ваше слово для меня закон. Мои люди посадили их в лодку, дали воды и провизии, и они уплыли.
   - Надеюсь, что это так. А что вы намерены делать со мной?
   - Вы моя самая прекрасная пленница, и я не собираюсь с вами расставаться...
   - Но мой Наполеон! Моя Франция! Моя свобода! Они мне дороже всего, я лучше кинусь в море, чем буду жить на одном корабле с такими чудовищами.
   - Подумайте, стоит ли быть такой категоричной, - он улыбнулся, и я вся за­дрожала от его улыбки. Никогда не видела, чтоб человек с жестокими, стальными глазами так мило и обворожительно улыбался.
   И мне пришлось передумать. Капитан предоставил мне полную свободу пе­редвижения на корабле, я быстро свыклась со своим новым положениям, и вскоре пираты стали бояться меня больше, чем самого капитана. Я запретила ругаться в моем присутствии, заставила драить каждое утро палубу, закупить приличной провизии.
   С капитаном я не имею никаких близких контактов, по возможности избегаю даже разговаривать, никогда не остаюсь наедине. Сплю в отдельной каюте, плотно и надежно закрыв дверь.
   Простите, но мне вновь придется прервать свое послание. Не прощаюсь, ведь я не успела приступить к самому интересному.
   Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 67.
  
  
  
   Милая Жени! Сразу о главном.
   Пираты на корабле знают, что я - французская императрица, но относятся к этому совершенно спокойно. Нуньес мне рассказал, что на "Глории" побывало много царственных особ, типа вице-короля Индии, герцога Монако и еще мно­гих других. Обычно за них брали большой выкуп, красивых же пленниц про­давали в гарем алжирского султана, тот платил гораздо больше, чем могли не­счастные родители или мужья. Я поняла, какой участи избежали мои дамы.
   Меня начало тяготить мое положение и полнейшая неизвестность. Напоив как-то помощника Нуньеса, я узнала, какую участь готовит мне капитан пира­тов. Он оказывается, влюблен в меня, хочет сделать своей любовницей, а отпус­кать не собирается вообще!!! Сколько знатных дам, кто по доброй воле, а кто и по принуждению, были его любовницами, он никого из них не любил как меня и не вел так благородно, не домогаясь близости. Обычно все происходило по-другому. Отказа он не признавал, а со мной вежлив и терпелив.
   И хотя слушать мне все это было лестно, но больше всего я хочу на свободу, хочу увидеть Наполеона, хочу жить в своей стране, наслаждаться любовью с Гастоном, хочу петь, танцевать, веселиться. Хочу быть СВОБОДНОЙ!!!
   Теперь об интересном.
   На корабле есть юнга. Это семнадцатилетний юноша, очень красивый - но самое главное (sic!) - он как две капли воды похож на Гастона де Монморанси.
   Я всегда избегала смотреть на него, оставаться наедине. Его лицо слишком напоминало мне самые прекрасные минуты моей жизни.
   Наконец он подошел ко мне сам и, поцеловав мне руку, спросил, почему его избегаю. Я немного помолчала, но потом мне в голову пришла одна мысль, и я произнесла:
   - Вы - единственный. С кем я здесь не знакома. Назовите мне ваше имя, но только настоящее, какое вам дали родители.
   - Оливье де Монморанси - младший.
   Я чуть не упала. Схватив его за руку, я плакала и, сквозь слезы, только по­вторяла:
   - Гастон! Гастон, милый Гастон!
   - Это мой старший брат, он служит при дворе императора Наполеона. Я слышал: он весьма преуспевает.
   - Оливье, дорогой! Я так люблю твоего брата...
   - А я люблю вас. Вы - самая прекрасная женщина, какую я встречал.
   Я немного опешила - надо было срочно выпутываться из этого неловкого положения.
   - А как ты очутился здесь, на пиратской "Глории"?
   - Я с детства мечтал стать моряком, и в пятнадцать лет сбежал из дому. Пол­года я плавал на торговом судне, когда нас захватили пираты. Я понравился Нуньесу, тот углядел во мне родственную душу, и он предложил мне остаться у них на корабле. Я согласился, ведь пиратская жизнь всегда окружена романти­ческим ореолом. Плаваю на "Глории" вот уже полтора года, и от ореола не ос­талось и следа. Кровь, жестокость, унижения.
   Я схватила его за руку, луч надежды забрезжил предо мной, и, наклонясь к его уху, страстно прошептала:
   - Бежим отсюда, Оливье, бежим!
   Неожиданно он бросился на колени и принялся целовать мои ноги:
   - Будьте моей, я прошу вас. Я предам ради вас самого господа бога, только будьте моей. Пламя страсти сжигает мне душу, я не сплю по ночам, мне всюду мерещится ваш чудный образ.
   Я отшатнулась, он напомнил мне де Блуа своей горячностью. Боже, я ведь старше его и довольно таки намного. Нет, нет, об этом не может идти и речи! К тому же изменить Гастону с его же братом! Nonsens!
   - Оливье, возьми себя в руки. Нас могут увидеть, и тебе не миновать гнева Нуньеса. Мы должны вернуться домой, слушайся меня во всем, и мы...
   - Но я не хочу и не могу вернуться. Что ждет меня на родине? Проклятье ро­дителей? Нищета?
   - Нет, нет, что ты! Твои родители помнят и любят тебя, Гастон потерял наде­жду увидеть тебя, я помогу тебе устроиться при дворе...
   - Я прошу вас только об одном, будьте моей, Юлия!
   "Да он сумасшедший, - подумалось мне. - Но он моя последняя и единствен­ная надежда, посланная богом. Попытаюсь еще раз".
   - Оливье, я смогу быть твоей только тогда, когда ты вырвешь меня из лап Нуньеса. Он хочет сделать меня своей любовницей. ( Ловкий маневр. Я заме­тила, как он побледнел.) Он не дает мне выбора, еще день промедленья, и я по­гибла. Этот негодяй возьмет меня силой...
   - Я убью его!
   - Но тогда и ты покойник. А кто позаботиться обо мне? Лучше бежим с ко­рабля. В лодку завтра вечером я положу провизии и запас воды, а ночью, под покровом темноты, мы убежим.
   - Да, да, конечно, я выполню все ваши указания...
   Он попытался поцеловать меня, но неожиданно появился Нуньес. Оливье от­летел от меня.
   - Юнга, тебе что здесь надо? - строго спросил он, видно было, что он очень даже не в духе.
  
   Простите, Жени, но опять придется прервать письмо. Вот уж не знаю, когда теперь напишу вам. Впереди меня ожидают важные события. Остаться б в жи­вых.
   Ваша Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 68.
  
  
  
   Дорогой друг! Мне сейчас так грустно и одиноко, душа моя трепещет от ужаса в предчувствии грядущих событий. Удастся ли мне спастись?
   Легкие волны лазурного моря неустанно бьются о борт корабля, а вдалеке изредка вспархивают стайки рыбок-ласточек из пены. Я вспоминаю Францию, Наполеона, вас и все те счастливые минуты, проведенные вдвоем с Гастоном. Помнит ли он обо мне?
   Я перебираю в памяти все приключения, выпавшие на мою долю после отъ­езда из родительского крова. Разбойники, похищение меня де Блуа, наши зло­ключения с Полиной, черные розы, происшествие в замке матери и многое дру­гое, что я когда-либо пережила. Мало в моей жизни было по-настоящему счаст­ливых мгновений, что-то всегда случалось, мешало мне, какой-то злой рок тя­готеет надо мной. Смерть Жуана, отца, нелюбовь матери, единственного ос­тавшегося в живых близкого человека, неудача с Альтобелли, постоянные до­могательства со стороны мужчин... Какая злая у меня судьба!
   Но есть в моей жизни два человека, думая о которых я забываю все свои беды, это Наполеон и Гастон. Их любовь не дает мне упасть духом, лишь бла­годаря ей я не теряю головы в самых трудных ситуациях, потому что знаю, я нужна им.
   Скоро грядет вечер, и все должно свершиться.
   Прощайте, Эжени.
   P.S. И простите за это дурацкое письмо...
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 69.
  
  
  
   Милая Евгения! Моя дорогая подруга! Наконец-то я на свободе!!! Пишу вам из небольшого местечка Эльн на юге Франции, моей милой Франции.
   Впрочем, мне бы следовало придерживаться хронологии происходящих со мной приключений. Итак...
   Меня прервали на том месте письма, где я рассказывала вам об Оливье де Монморанси...
   Юнга сразу же исчез. Капитан же, поцеловав мне руку, сказал, что должен сообщить мне нечто важное.
   - Вы, наконец, решили отпустить меня на волю? - поинтересовалась я.
   - Нет, это не так. Я хочу сказать вам, что решил бросить опасное ремесло пи­рата. Я богат как Крез. Я богаче всех королей мира, мои сокровища припрятаны на острове в Тихом океане, который я давно втайне выкупил у англичан. Я со­бираюсь увезти вас туда, мы будем жить там, в прекрасном дворце в счастье и спокойствии, наслаждаясь одиночеством и воспитывая наших детей.
   "Какой ужас", - подумала я и сказала:
   - Я готова подарить вам это блаженство, давно уже устала я от суетности этой жизни. Моя давняя мечта - обрести покой с любящим человеком (у меня не повернулся язык сказать с любимым). А когда мы отправимся на этот остро­вок?
   - Милая моя, единственная! Мы находимся еще так далеко от него, в не­скольких милях от вашей прошлой жизни и тысячах от райского блаженства, но это расстояние мы покроем за какие-то две-три недели. Мы полетим на всех па­русах к месту наслаждения. Поднимем якорь сейчас же!
   - Мой капитан, но полный штиль на море не даст нам уйти далеко. Подождем до утра, я уверена Посейдон пошлет счастливым попутный ветерок.
   - Надеюсь, вы не откажите мне поужинать сегодня вечером вместе.
   - О, разумеется, нет, дон Хосе.
   Эта была удивительная удача, значит именно этой ночью надо бежать. Един­ственное, что смущало меня, так ужин на двоих. Я прекрасно понимала, к чему все это приведет. Ну что ж, покажу ему напоследок, как умеет любить французская императрица.
   Вечером я отнесла в лодку провизию, мало ли что могло случиться, мне было неизвестно, где мы высадимся во Франции. После этого, переговорив с Оливье, отправилась в капитанскую каюту.
   На столе был накрыт изысканный ужин, горели свечи, кровать была затянута блестящим бирюзовым покрывалом, на ней стоял небольшой ящичек из орехо­вого дерева с серебряной инструктацией.
   Надо отметить, что я весьма тщательно подбирала платье для вечера. Нако­нец остановилась на белоснежном с бриллиантовой россыпью, это был намек на жертву, которую я приносила в тот вечер. Нуньес также был одет в тот вечер в белое. Вероятно, мой намек остался им не понят, а наоборот расценен, как первая ночь новобрачных. Что ж, в обращении он великолепный, обходитель­ный, коварный мужчина, и я позволила себе на несколько часов попасть под его чары.
   После ужина мы долго разговаривали, но в основном строили планы совме­стной жизни. Он рассказывал об острове посреди океана, о прекрасном дворце. Конечно, я с радостью оказалась бы там, но с Гастоном, а не с ним.
   Потом как-то очутились на кровати. Он взял в руки ящичек и сказал, что хо­чет сделать мне скромный подарок. Когда я открыла его, то ахнула: это была диадема, выполненная из золота и драгоценных камней. Работа была так ис­кусна, что на мгновение ока я была просто ослеплена. Диадема представляла собой цветок розового лотоса, обвивающегося вокруг головы. Он казался жи­вым и был так прекрасен. "Это из сокровищ египетских фараонов", - шепнул мне Нуньес. Покрывало одернулось как-то само собой, а дальше...
   Часов через пять, когда пират уснул, я с ящичком в руках тихонько прокра­лась к нашей шлюпке. Оливье уже давно с нетерпением ждал меня; вахтенные мирно спали на своих постах, и мы беспрепятственно отплыли. Почти все то время, что греб Оливье, я спала. Как я была рада, наконец, ступить на твердую землю милой Франции!
  
   Через час я уже отправлюсь в Париж, и, кто знает, может, появлюсь у вас раньше, чем мое письмо.
   До скорой встречи.
   Юлия Бонапарт.
  
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 70.
  
  
  
   Милая Эжени! Наконец-то я дома, в своем дворце, нежусь на мягкой постели, пью кофе, пишу вам письмо; ужасные приключения понемногу стираются в моей памяти.
   Мой супруг завтра прибывает в Париж. Наполеона уже известили, что я вер­нулась. Фуше сообщил, что он очень обеспокоен, флот империи бороздит все моря, разыскивая моих похитителей, в панике все дворы Европы.
   Вас, конечно же, волнует вопрос об Оливье. Спешу сообщить, что я из рук в руки передала его под опеку родителей. Старики были очень счастливы воз­вращению блудного сына. Я уже послала им приглашение на завтрашний бал, но, вероятно, они поспешат уехать и увезти младшего сына от новых соблазнов.
   Боже, как я скучаю по Гастону, но он уплыл на адмиральском корабле. Зато увиделась с Неем, он, чета де Линьи и новоиспеченный граф де Марильяк ужи­нали у меня.
   А сегодня утром ко мне было настоящее паломничество, я никого не стала принимать, сказавшись больной. Дала аудиенцию только Талейрану и Фуше. Я от души была рада видеть этих ловких политиков и... редкостных прохвостов. Но с ними я дружу, не раз мы оказывали друг другу неоценимые услуги.
   Зато я разослала приглашения на грандиозный бал по случаю моего спасения и приезда Его величества. Уже предвкушаю, как буду рассказывать всем леде­нящие душу подробности.
   Обедала сегодня со своими товарищами по несчастью, бедные с ужасом мне поведали, как они добирались по морю в шлюпке до суши, как томились в не­известности о моей участи, о гневе Наполеона. Но я утешила моих верных под­данных, обещая снять с них опалу, ведь другого выхода для спасения жизни у них не было, мне ничем они помочь не могли, да и я сама настояла, чтобы Нуньес их отпустил. Если тонешь сам, то незачем топить еще и других.
   На этом прощаюсь, ваша Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 71.
  
  
  
   Дорогая Эжени! Вот и наступило утро. Жаль, что так быстро окончился пре­дыдущий день. Как бы я хотела, чтобы вся моя оставшаяся жизнь была вечным праздником, таким как вчерашний бал.
   У вас, милая, как всегда, смею вас заверить, не вовремя разболелась голова. Надеюсь, вы довольствуетесь моим описанием.
   Зал сиял тысячами огней, все утопало в цветах, лилась прекрасная музыка. Лучшие дворяне Империи, послы, красивые дамы собрались здесь. Первым к гостям вышел Наполеон в обычном походном мундире, а затем шла я.
   О, ручаюсь, я затмила всех и вся. Честно сказать, я нарочно оставила свой выход напоследок, мне надо было дождаться, когда умолкнут приветственные овации императору. На мне было нежно-розовое платье - каскад драгоценно­стей и чуть-чуть шелка, высокую прическу обвивала подаренная Нуньесом диадема. Все, буквально, замерли, увидев меня. Но вы не представляете реак­цию Наполеона, с которым у меня был нелицеприятный разговор еще утром по его приезде. ( Вечно он недоволен. По его мнению, я сама спровоцировала свое похищение, разгуливая в Мадриде в костюме Афродиты. Ревность!) Мой муж, будучи на тот момент со мной в ссоре, просто забыл обо всем на свете и не от­ходил весь вечер, не разрешая даже ни с кем танцевать. Я просто не могла ни на шаг отойти от него, первый раз его таким видела. Пришлось танцевать только с ним, а вы знаете, что Наполеон совершенно этого не умеет, все уроки танцев прошли для него даром. Когда Ней и граф де Марильяк подошли ко мне с при­ветствием, он воспользовался малейшей паузой в разговоре, чтобы увести меня в другой конец зала. Я даже порадовалась, что не было де Монморанси, он при­будет в Марсель только через два дня.
   Но в принципе, поведение Наполеона меня немало позабавило, он был похож на влюбленного мальчишку, и мне это льстило. Оставшись вечером в спальне наедине с ним, я дала волю своему остроумию. Ему было совсем не смешно, оправдывался он весьма неловко, но под конец сдался и признал, что вел себя не как всесильный император. После чего наступили мир и любовь.
   Пожалуй, единственное, что омрачило мою радость от вчерашнего бала, это появление нового английского посла. Вам наверняка его представляли ранее, его имя сэр Ричард Линч. Какие у него жуткие глаза! Он напомнил мне Нунь­еса, только ростом пониже, волосы белые и короче, чем у пирата, а все лицо в оспинах. Где бы я ни находилась в тот вечер, его взгляд постоянно преследовал меня. Оставшись с Наполеоном наедине в спальне, мне все равно казалось, что он незримо присутствует тут третьим и следит за мной. Кошмар! Даже сейчас, когда пишу вам эти строки, мне кажется, что я ощущаю за спиной его дыхание. Мне страшно... Редко, кто так воздействует на меня. Помнится, так в детстве я боялась графа Родригеса (я писала вам о нем), а отец успокаивал меня, но я была тогда еще ребенком, потом долго помнила де Блуа, а сейчас этот Линч...
   Я заеду к вам сегодня вечером, моя милая, еще поговорим об этом.
   Не прощаюсь, императрица Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 72.
  
   Дорогая Жени! Как вы себя чувствуете? Прошла ли ваша мигрень? Прошу прощения, что не смогла заехать, как обещала, но ревнивец Наполеон вмешался в мой распорядок вечера. Сегодня он уехал, дела Империи призывают его в Вену. А вчера у нас было трогательное свидание. Я как-то обмолвилась, что мечтаю побывать в Венеции, и мой муж по образцу венецианской заказал гон­долу. Очень романтично! Весь вечер мы плавали по Сене и наслаждались друг другом. Потом ужин для двоих в саду Тюильри, играла тихая музыка, невиди­мый тенор исполнял итальянские песни, но я все равно взяла обещание с Напо­леона разрешить мне отправиться в Венецию с Полиной. Трудновато было его получить!
   У меня радость! Вернулся Гастон. Его слуга принес и передал мне целую кор­зину роз, но естественно не черных. Внутри была искусно запрятана любов­ная записочка с приглашением на свидание.
   После нашей встречи он на несколько дней уедет из Парижа повидать роди­телей и встретиться с младшим братом после долгой разлуки. Он был сча­стлив, когда я рассказала ему, как мне удалось уговорить Оливье вернуться до­мой. Герцог без конца целовал мне руки и благодарил.
   Свидание наше было как всегда с сюрпризом. Я была в своем розовом платье, что одевала на бал и диадеме. Гастона потрясла моя красота. Мы танце­вали, веселились от души в его дворце, все было как на настоящем балу, только без приглашенных, а мы были одни в целом мире. В этом и заключался сюр­приз вечера, герцог захотел повторить очарование бала для нас двоих, ведь то­гда его не было во Франции. А я, словно читая его мысли, оделась как в тот ве­чер.
   На этом закончу письмо. Завтра де Монморанси уедет, и я обязательно на­вещу вас.
   Ваша Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 73.
  
  
  
   Эжени! Мне плохо, мне страшно. Мне не хочется жить.
   Гастон бросил меня! Бросил как ненужную, нелюбимую игрушку. Он не приходит ко мне, не отвечает на приглашения; несколько раз я посылала к нему де Сент-Ильма, но его не оказывалось дома, хотя, по словам капитана, карета с его гербом стояла у крыльца. Это длится уже долгий месяц.
   Он приехал от родителей, и не написал ни строчки. И вот тогда-то я точно обезумела, один раз даже лично приезжала к нему (sic!), но ответ один: "Герцог де Монморанси отбыл по срочным делам". С горя я перестала появ­ляться в свете, и каждое утро спрашиваю у слуг, есть ли письма, но только один Наполеон пишет мне любовные послания. Но даже это не утешает.
   Интриганка Каролина, побывав у меня вчера, рассказала, что герцог страстно влюблен в молоденькую виконтессу Луизу де Рошенуар, восходящую звезду парижского света. Он дарит ей бесчисленные драгоценные подарки, ревнует даже к воздуху, сопровождает, где бы она ни появлялась, и собирается объявить о помолвке.
   Действительно, должна я признать, эта виконтесса очень симпатична. Но са­мая прекрасная дама Франции - это я! Это признали даже самые строгие цени­тели женской красоты.
   Но то, что рассказала Каролина еще, внушило мне некоторую надежду. Ока­зывается, у Луизы де Рошенуар весьма скандальная репутация! Родители ее умерли во младенчестве, а опекуны не придавали значения ее воспитанию, и она, несмотря на свою молодость, переменила уже трех содержателей. С ума сойти! Если б за нее давали приличное приданое, то охотников жениться было б хоть отбавляй, но денег нет, и претендентов на ее руку, следовательно, тоже. Однако герцог так богат, что может закрыть глаза на ее бедность. Но неужели он не знает о ее скандальных связях? Каролина так же сообщила, что, будучи шестнадцати лет она даже пробовала карьеру актрисы, пока на гастролях в Германии не познакомилась со своим первым любовником - немецким марк­графом. Когда он бросил ее - вернулась во Францию. О, Гастон, имеющий уши да слышит!
   Я так люблю этого негодяя, но не знаю, как вернуть его. Сердце мое по-прежнему у него в плену, и я не могу забрать его обратно. Но он раскается, рас­кается. Или не носить мне имя Юлии!
   А вчера ночью ко мне приходила Жозефина. Нет, Эжени, я не сошла с ума. Она действительно некоторое время постояла у моей постели, глядя прямо мне в глаза. Ужасный кровавый шрам на ее горле так мне о многом напоминал.
   Я не могу так больше жить, уйду в монастырь. Одно останавливает меня и не дает бросить этот суетный мир - любовь Наполеона. И я тоже по-своему люблю его и маленького Орленка. Я мало пишу вам о нем, а, тем не менее, дни я про­вожу с этим чудным мальчишкой. Он вырос, умеет читать, всем рассказывает, что его папа - император и покорил весь мир, а мама (это меня он так зовет) - самая красивая. Я бы уехала с ним в Венсен подальше от парижских сплетен, которые слушать мне невыносимо, но не могу...
   На днях принимаю прибывающую с визитом эрцгерцогиню Флоренции.
   Надеюсь, вы будете присутствовать на приеме в ее честь.
   Празднество будет грандиозное.
   Ваша Юлия.
  
   ПИСЬМО 74.
  
  
   Милая Эжени! Хочу рассказать вам что-то очень интересное.
   Вчера вечером я тайно посетила известную гадалку мадам ***. Хоть я была в маске, она все равно узнала меня.
   Я доверила ей свою сердечную тайну. Едва взглянув на карты, она произ­несла: "Вернешь ревностью и равнодушием!" И больше ни слова! Как понять ее слова еще не знаю, но думаю, ответ найдется сам собой.
   Но когда я рассказала ей о духе Жозефины, тут она сразу посерьезнела. Ма­дам *** долго рассматривала расклад, вновь и вновь перекладывая карты, и, на­конец, сказала: "Не по своей воле дух приходит к тебе, мятежная душа обрела покой, но кто-то вызвал ее на землю, чтоб причинить тебе огромный вред. Ищи среди близких тебе в прошлом людей врага, иначе он и новый человек погубят тебя".
   Голова просто болит от всего этого. Что делать мне, мой друг? Я не знаю.
   Юлия.
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 75.
  
  
  
   Moя дорогая! Как я по вас соскучилась! Почему вас так долго нигде не видно?
   Вчера я принимала у себя в Лувре эрцгерцогиню Флоренции. Я думала, что приедет какая-нибудь толстая, надменная дама, но все получилось не так. Я увидела пред собой прекрасную миниатюрную женщину с голубыми глазами и роскошным волосом. Ее зовут Рафаэла Франческа.
   Мы с ней сразу же так близко сошлись, что выложили друг другу чуть ли са­мые сокровенные тайны. Потом мне все-таки удалось уговорить ее пойти от­дохнуть с дороги до ужина, а затем состоится грандиозный прием. Я сказала, что вопреки этикету мы отужинаем вдвоем, но Рафаэла заулыбалась и попро­сила поставить прибор и третью персону. На все мои вопросы она отве­чала молчанием.
   А ровно в час пополудни меня ждал интереснейший сюрприз. Явился слуга и объявил, что у моего императорского величества просит аудиенции Гастон гер­цог де Монморанси. Я вздрогнула, раньше он всегда являлся без официаль­ного доклада, его приход воспринимался слугами, как нечто само собой разумею­щееся.
   Он явился в военном мундире, со шпагой, строгий и подтянутый, божест­венно или, если хотите, чертовски красивый. И хотя в глазах у меня стояли слезы, я с улыбкой усадила его в кресло. Герцог первым делом объявил мне о своем намерении жениться на Луизе де Рошенуар.
   - Зачем вы спрашиваете меня? - поинтересовалась я. - Вы знаете, что этот вопрос причинит мне жестокую боль, и, тем не менее, желаете уколоть им меня. Я ведь люблю тебя, Гастон, почему все так переменилось?
   - Юлия, ты не богиня, а ведьма. Ты завораживаешь людей, навечно делая своими рабами. Мой младший брат только и твердит о вас, вы обещали ему свою любовь, но бросили его. Как ты могла? Ты предала мои чувства. Родители следят, чтобы Оливье не наложил на себя руки. Вокруг тебя всегда много муж­чин, ты командуешь ими, как пожелаешь. А я не такой, я не хочу подчиняться, я счастлив, что наконец-то вырвался из твоей власти. Господь один знает, как я обожал тебя. Но вот я встретил девушку, чистую и невинную, как бутон розы, полюбил и хочу жениться.
   - Милый Гастон! Прежде чем я тебя кое о чем спрошу, хочу сказать, что люблю только тебя и буду любить вечно...
   - Это неинтересно, - прервал он, - я жду вопроса.
   - Хорошо, - ой, я разозлилась как бешеная, - но почему ты считаешь, что бывшая актриса Рошенуар чистая, невинная девушка?
   Он встал, гневно сверкая глазами. Мне показалось, что он вот-вот разорвет меня.
   - Если ты не веришь мне, то вскоре об этом услышишь от других.., - произ­несла я спокойно.
   Не сказав более ни слова, он медленно вышел. Я упала на подушки и зали­лась слезами, в тот момент я готова была покончить с собой.
   Но позже горе мое утихло, и я стала с нетерпением ждать ужина.
   Да, Рафаэла пришла не одна, а с молодым человеком. Он был красив, как Аполлон. Едва взглянув в его серые глаза, я отметила, что мысли о Гастоне бо­лее не занимают меня. "А у Рафаэлы неплохой вкус", - подумала я не без лег­кой досады, но в следующий момент была приятно удивлена.
   - Мой кузен, герцог Джулио дель Уберти, - мило и лукаво улыбаясь, произ­несла она.
   Ужин прошел прекрасно, мы мило беседовали, и всем было так хорошо. Мне показалось, я произвела впечатление на Джулио.
   На торжественном приеме он старался держаться около меня, танцевал только со мной. Мне были приятны его ухаживания, но глазами я искала Гас­тона, однако он так и не приехал, хотя Луиза де Рошенуар была, около нее ви­лась стайка юнцов из золотой молодежи. Я не удостоила вниманием эту группку, а они бесконечно раскланивались, когда я проходила мимо. Потом эти безусые мальчишки покинули виконтессу, заметив ее опалу. Естественно, я сразу же кивнула то одному, то другому, с третьим потанцевала. Таким обра­зом, в свете сразу пошли слухи о моей немилости к де Рошенуар.
   А ложась спать, я услышала стук в дверь. "Кто там?" - спросила я. Мне отве­тил голос Рафаэлы. Я впустила ее. Мы залезли под одеяло и принялись болтать.
   - Кстати, мой брат просто влюбился в вас, - сказала она совершенно неожи­данно. Я насторожилась.
   - Это правда?
   - Ну, конечно. Вы такая милая, красивая, обворожительная женщина.
   - Мне он тоже понравился.., - осторожно произнесла я.
   - Ну, так ведь это просто чудесно. Он прекрасный молодой человек.
   Мы болтали еще довольно долго. Потом обе заснули в моей кровати. А но­чью я опять проснулась от чужого взгляда. Жозефина стояла и смотрела на меня. Рафаэла мирно спала, ничего не подозревая. Я попробовала разбудить ее, но, видимо, она крепко уснула.
   Тогда я попыталась заговорить с духом, но он по-прежнему только молча глядел. Я уткнулась лицом в подушку и так лежала всю ночь, даже боясь ше­вельнуться.
   Вот и все события этого дня, заезжайте ко мне как-нибудь неофициально, очень хочу познакомить вас с Рафаэлой.
   Жду вас, ваша Юлия.
  
  
  
   ПИСЬМО 76.
  
  
  
   Ах, моя дорогая! Вы даже себе не представляете, как много вы пропустили из-за глупой болезни. Ну что ж, multum non multa я попытаюсь вам описать всю прелесть сегодняшней прогулки.
   Катанье на лодках по Сене было чудесным, прекрасным, восхитительным, потрясающим. В этой поездке меня сопровождал брат Рафаэлы, а эрцгерцогиня сидела рядом с бароном Жераром де Вианом. Он - ее давний поклонник, еще с тех времен, когда был послом во Флоренции. Был весь свет Французской Им­перии, даже ваш Жак-Николя. Разодет он был в розовый камзол и лиловые ленты. В аналогичных кричащих цветах прибыла и маркиза Эвелин де Шартиньи.
   Кстати, это вам повод для раздумья, их частенько видят вместе. И тогда они сидели в одной лодке.
   Наряжены почти все дамы и кавалеры были a la милых Тирсиса и Флоры. Однако скромные белоснежные наряды искрились россыпями драгоценных камней, каждый хотел перещеголять другого в роскоши и изяществе убора.
   Наша лодка плыла впереди, а остальные пытались обогнать друг друга. Эти гонки окончились тем, что одна лодка перевернулась, и неудачников под все­общий смех выуживали из воды мокрых и раздосадованных.
   Наконец мы прибыли в прелестное местечко с пологим берегом. На зеленой траве были раскинуты шатры, накрыты столы. Как всегда изобилие яств и вин! Каким же все показалось вкусным на свежем воздухе!
   После обеда все удалились в шатры отдохнуть, и прежние веселье и оживле­ние сменились сонным царством.
   Зайдя в свой шатер, я обнаружила, что Рафаэла отсутствует. Дамы уже спали, и я тоже прилегла. Неожиданно мне послышалось слабое царапанье снаружи.
   - Рафаэла? - шепнула я, приблизив губы к щели в покрове.
   - Это я, Джулио. Рафаэлы здесь нет, - услышала я голос дель Уберти.
   - Что вам угодно?
   - Неподалеку я нашел чудное местечко. Не хотите прогуляться туда со мной?
   - Да, конечно.
   Я задумалась. Выйти из шатра, не потревожив спящих дам, было невоз­можно. Я же не хотела, чтобы кто-нибудь знал о моем уходе. Не колеблясь, я разрезала своим кинжалом шелк (как хорошо, что я ни на минуту с ним не рас­стаюсь) и вылезла наружу. Джулио был удивлен моей находчивостью.
   Мы спустились к реке, где нас ожидала лодка. Во время плавания я сидела на корме, перебирая цветы, а Джулио на носу отдавал приказания слуге. Мы с дель Уберти почти не разговаривали, какое-то смущение, робость овладели моей душой, и я предпочитала молчать.
   Мы плыли около получаса и высадились на противоположном берегу. Он был обрывист, и мы довольно долго поднимались по крутой тропке. Я уж было пожалела, что поехала, но Джулио так нежно и заботливо меня поддерживал, вдобавок нес корзинку с едой и обещал райские кущи. Наконец мы поднялись. Чудесная живописная полянка, окруженная могучими дубами, открылась на­шим взорам. Посредине из-под большого камня бил родник.
   Вокруг было так восхитительно, что даже тревоги и волнения из-за Гастона улеглись в моей душе и как-то сразу забылись. Быть в таком прелестном месте с таким красивым мужчиной как Джулио и думать о другом - это было бы не­простительно глупо. Carpe diem!
   Мы расположились прямо на траве у камня. Дель Уберти извлек из корзинки бутылку шампанского, тарелки со всевозможными яствами и даже вилочки. Но мы мало обращали внимания на еду, в основном разговаривали и пили шампан­ское. Вино слегка ударило мне в голову, я смеялась, болтала без умолку и чув­ствовала себя на седьмом небе. Джулио тоже был счастлив. Я наклонилась к роднику, там плавала фиалка. Мне стало жаль ее, она представилась мне по­гибшей от несчастной любви нимфой в фиолетовой тунике.
   Я зачерпнула воды и брызнула на Джулио. Он на меня. Я бросилась убегать. Дель Уберти делал вид, что не может догнать меня и нарочно брызгал мимо.
   Запутавшись в складках платья, я упала. Он подбежал ко мне, стал подни­мать и упал тоже. Нарочно, конечно. Затем нежно поцеловал меня, и голова моя закружилась.
   Мы успели вернуться к всеобщему пробуждению. Тем же путем я проникла в свой шатер. Выглянув наружу, я увидела, что из лесу тайком пробираются Ра­фаэла и барон. Я еле сдержалась, чтоб не рассмеяться.
   Потом мы пировали и до темноты играли в прятки. Никому не хотелось от­правляться обратно.
   Красивое было зрелище! Разноцветные фонарики на разноцветных переливах воды. А по прибытии был грандиозный бал-маскарад. Каждый из гостей пере­оделся в приготовленный ему костюм. Все смеялись, танцевали, и веселье утихло только утром. Эрцгерцогиня вскоре покидает Францию, ей так хотелось познакомиться с вами, она так много наслышана о вас хорошего. К тому же ей интересно взглянуть на единственную белокурую француженку.
   Я очень жалею, что вам не удалось встретиться.
   Прощайте, Рафаэла шлет вам привет. Юлия.
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 77.
  
  
   Приветствую вас, Эжени! Мне так жаль, что уехала Рафаэла. Мне не хватает ее веселого щебетанья, милой болтовни. Лувр будто опустел. Но я уже полу­чила от нее письмо, она пишет, что тоже скучает и рассказывает о проблемах с мужем. Эрцгерцог прознал, что у нее во Флоренции есть любовник Жан-Лука дельи Абати, он принадлежит к старинному флорентийскому роду. Его подоз­рения не лишены оснований, но доказательств нет. Но эрцгерцогу достаточно слухов, он дико ревнив, и теперь следит за каждым шагом Рафаэлы. Но она не теряет присутствия духа, природная веселость берет верх над любыми неприятностями, и в конце письма она уже шутит над Джулио, влюбленным в меня без памяти.
   Все эти дни я живу воспоминаниями прощального бала. Я в розовом платье и диадеме Нуньеса и Рафаэла в нежно-голубом затмили всех. С Джулио мы со­ставили прекрасную пару, открыв первый танец, без сомнения, он - красавец и чудно танцует. Чувствую, что и я слегка влюблена в него!
   А последствия сего бала были просто исключительны. Утром я получила письмо, и от кого бы вы думали? Да, да! От ГАСТОНА!!!
   Его послание было пропитано такой нежностью и страстью, что я, было, по­думала, уж не ошибся ли адресом его слуга. Но нет, письмо было надписано мне.
   Он писал, что лишь только на балу он понял, почувствовал, как любит, обо­жает меня! Еще бы, он-то привык, что обычно все мои взгляды обращены к нему, а не на другого. А тут я была рядом с таким красавцем, смотрела только на Джулио, танцевала с ним все время и так была нежна к нему... А честнее бу­дет сказать, Эжени, но в тот вечер на балу я де Монморанси даже и не заметила.
   Ревность к дель Уберти душит его, и любовь дотла сжигает душу. Он просит простить меня, оказывается, его чувства переживали кризис из-за брата, а Луиза послужила лишь отдушиной, и что это была его мимолетная слабость. Я была права, его друзья рассказали ему о скандальной жизни де Рошенуар. Это и было последней каплей. Он просит меня вернуться, забыть все и так сожалеет об оп­рометчивых словах.
   Я так люблю его, но не знаю, что делать, пока я не готова его простить. Мое чувство гордости не дает мне забыть, как он поступил со мной, все мои страда­ния разом вспоминаются, но я не хочу терять его...Не знаю!
   Надеюсь, что Рафаэла поймет правильно и мои чувства к ее кузену, но ему нынче нет места в моем сердце, я думаю только о неверном Гастоне.
   Прощайте, Эжени. Буду писать Рафаэле.
   Императрица Юлия.
   P.S. Опять приходила Жозефина. Мне страшно.
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 78.
  
  
   Милая Эжени! У меня сегодня радость - получила письмо от Рафаэлы. Она советует простить де Монморанси, если я так сильно люблю его, и не кружить голову Джулио, от которого я получила уже несколько любовных писем. Че­стно говоря, я еще даже не ответила ни на одно.
   Сейчас я сижу в огромной мраморной ванне, вся окруженная хлопьями пены, и пишу вам. Чуть ли не каждый час слуга приносит мне записки от Гастона, в которых он умоляет меня о свидании, каждое его письмо дышит таким отчая­нием и полно такой тоски, что ею можно отравить всех людей мира. Моя ванна окружена бесчисленными корзинами с цветами, в спальне цветы... Их присылает мне герцог. Сердце мое разрывается от горя и безысходной грусти, я терплю с ним разлуку такую длинную бесконечность, но все же я буду с ним, и это вселяет в меня надежду. Боже, а вдруг и я, и он обманываем друг друга этой вечной любовью и никогда не будем вместе? Не дай этого, Господи!
   Вчера я давала небольшой обед персон на триста. Сидела я во главе стола на месте своего супруга (Наполеон, когда ты вернешься домой?) в светло-фиоле­товом атласном платье, расшитом жемчугом. Выглядела я чудесно, но под гла­зами все же легли темные тени - сказываются бессонные ночи.
   На обеде присутствовал барон Жерар де Виан, он ходатайствовал о направ­лении его послом во Флоренцию, настолько сильна его любовь к Рафаэле, что он не может жить вдали от нее, но, помня бешеный нрав ее супруга и наличие более счастливого соперника Жан-Луки дельи Абати, я отказала ему, сослав­шись естественно на другие обстоятельства. Талейрану я уже успела шепнуть о невозможности такого назначения.
   Герцог де Монморанси не сводил с меня глаз целый вечер, но я даже не удо­сужилась глянуть на него и приветствовать, скорее всего он не получил бы при­глашение на этот ужин, но из-за ошибки распорядителей он присутствовал. Милый! У него был такой сокрушенный вид. Как я люблю его!!! Мне трудно без него. Так тяжело держаться ласково с другими, кидая ему лишь равнодуш­ные взгляды. А как бы хотелось кинуться ему на шею, расцеловать и заглянуть в глубину его темно-синих глаз. Гастон, любимый!
   Помните, я писала вам о новом английском посланнике сэре Ричарде Линче. Этот человек вселяет в меня тревогу и безотчетный страх. Я не могу выносить его взгляда спокойно, без содрогания. А он все время смотрит на меня и таин­ственно усмехается. Эта насмешка на его изуродованных шрамом губах вну­шает мне ужас. Может быть, я просто медленно схожу с ума, но мне кажется, что он глядит на меня глазами Жозефины. Но нет, это невозможно.
   Скоро, в конце этой недели, я собираюсь во Флоренцию с ответным визитом к эрцгерцогине, затем заеду в Рим к мадам Мер и Полине, потом в Неаполь к Каролине и Мюрату. Вернусь в Париж через два месяца. Бедный Гастон! Пусть живет без меня эти долгие дни, а у меня будет возможность проверить свои чувства к нему и его любовь.
   Итак, ждите писем из Италии, дорогая.
   Императрица Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 79.
  
  
  
   Милая Эжени! Наконец-то я во Флоренции. Прекраснейший город мира! Принимали нас с пышностью отменной. Обед был просто потрясающим, пере­мена блюд была настолько частой, что я даже не смогла запомнить и половины названий. По возвращении в Париж обязательно привезу с собой нескольких мастеров итальянской кухни.
   После обеда Рафаэла проводила меня в приготовленные для меня покои, я настояла жить в ее дворце. Я тут же уснула, хотя и не была сильно уставшей.
   Но настоящая усталость свалила меня с ног после ночного бала. Выглядела я просто потрясающе. На мне было темно-алое платье с открытыми плечами, россыпь бриллиантов, рубиновое колье и большой рубин в прическе.
   Меня постоянно приглашал танцевать высокий молодой человек в изящном черном камзоле, расшитом жемчугом. Мы познакомились. Его имя Чезаре Борджиа, вероятно, вы слышали о зловещих тайнах этого знаменитого рода. Признаться, я даже вздрогнула, когда он произнес свое имя, память услужливо напомнила все слухи о злодействах Борджиа в средние века.
   Чезаре наговорил мне тысячу любезностей и предложил встретиться завтра вечером в дворцовом парке, и хотя он мне очень понравился, я отказалась, со­славшись на то, что завтра вечер собственных сочинений по желанию Рафаэлы. Борджиа ответил, что он тоже будет там присутствовать, а свидание наше со­стоится после вечера. Мне было трудно устоять пред его чарами и ослепитель­ной улыбкой, и я после недолгих колебаний согласилась.
   Вечер собственных сочинений прошел чудесно. В гостиной собрались избранные дворяне Флоренции. Джулио поспешил занять место рядом со мной, он заметил, что я уделяю ему меньше внимания, чем в Париже, и никак не мог угадать причину столь резкой перемены, он и так уже попенял мне, что я оста­вила без ответа все его письма.
   Дамы читали любовные стихи, лирика мужчин была более геройского содержания. А многие молчали и внимали рассказчикам. Под конец выступила сама эрцгерцогиня. Джулио шепнул мне, что все только что прочитанные стихи не идут ни в какое сравнение со стихами Рафаэлы. Что правда, то правда. Все жадно ловили каждое ее слово. Стихи были легки, точно музыка и все так гру­стны, что поневоле изредка по щеке катилась непрошеная слезинка. По-моему, человек, написавший это, пережил тяжелую душевную боль утраты. Мне за­помнилось одно стихотворение, я приведу его здесь.
   Мне часто снится сон,
   Где в платье подвенечном
   Иду с тобою в храм любви.
   Но страшно. Я ищу глаза твои...
   _
   Вот нас подводят к алтарю.
   Все крепче ты ладонь мою сжимаешь,
   А я шепчу, я Господа молю,
   Ведь ты, любимый, о грехах моих не знаешь.
   _
   Но от тебя отречься не смогу
   И потому свое кольцо тебе на палец одеваю.
   Всевышний, я тебя прошу
   Пусть он о прошлом о моем не знает.
  
   Все были потрясены этой глубиной. А потом настала и моя очередь. Вам-то известно, что ваша любезная подруга не обладает ни в малейшей степени та­лантом стихосложения, и потому я стала читать присутствовавшим кое-какие выдержки из моих к вам писем. Все слушали, затаив дыхание и даже не шеве­лясь. Я прочла о похищении де Блуа, описание жизни на пиратском корабле, пребывание в Испании и кое-что еще. Конечно, я никому не призналась, что все это обо мне. Потрясенные слушатели сочли это интереснейшим авантюрным романом, и дамы наперебой кричали, что каждая мечтала бы это пережить. Мы с Рафаэлой переглядывались и скромно помалкивали.
   А после вечера мы с Чезаре бродили по залитому луной парку. Он - интерес­нейший собеседник. Борджиа долго рассказывал мне историю своего рода, на­слушавшись всяких ужасов, я, шутя, сказала ему, что надеюсь, он не очень по­хож на своих предков. Кто знает, усмехаясь, ответил он. При расставании он выразил надежду вновь увидеть меня и пригласил завтра к себе во дворец.
   Но я сказала, что утром мы уезжаем на острова на три дня. "Что ж, - сказал он. - Наше с вами свидание переносится в другое место. У меня чудесная вилла на этих островах". Кивком головы я выразила свое согласие, и мы расстались довольные друг другом. О, скорей бы увидеться вновь!
   Прощайте, Эжени. Ждите продолжения.
   Императрица Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 80.
  
  
   Moя дорогая! Очень по вас соскучилась, но уезжать из Италии мне все более не хочется. Я влюблена в Чезаре Борджиа!
   Утром мы с Рафаэлой на небольшом судне отправились на остров. Там чуд­ный пейзаж: зеленый лес, маленькая речка и четыре белоснежных дворца. Два из них принадлежат эрцгерцогу, третий Рафаэле и последний - Чезаре Борджиа.
   Днем мы катались на лошадях и наслаждались одиночеством.
   А вечером я отправилась к Чезаре. На мне было белоснежное платье, усы­панное бриллиантами, без излишеств, прическа тоже была скромной: волосы собраны назад и алмазная фероньерка.
   Чезаре вышел лично встретить меня, подал руку и ввел во дворец. Скромная, маленькая вилла, как он ее охарактеризовал, была вовсе не такой. Роскошная обстановка, по сравнению с которой дворец турецкого султана выглядел бы ла­чугой.
   В одной из комнат на длинном столе был накрыт изысканный ужин, горели свечи. Поначалу мы ужинали молча, так как докричаться до другого конца стола не представлялось возможным. Потом, поставив крест на приличиях и дворцовом этикете, уселись рядом, и наконец-то стали общаться.
   Затем мы перешли в комнату с мягкими креслами и диванами и горящим ка­мином. Нам подали десерт, и мы долго разговаривали, читали любимые стихи. Чезаре прочел мне несколько стихов из японской поэзии; маленькие хокку вмещали в себя океан чувств и мыслей. Я в жизни не слышала ничего прекрас­ней.
   Незаметно сгустились сумерки, и в окно заглянула ночь. В голове у меня не­много кружилось от выпитого вина и поэзии. Мне вспомнился Гастон, те пол­ные счастья дни, которые мы провели в его замке. Слезы покатились по щекам. Чезаре, видимо понял, что я вспомнила что-то грустное, он молча сел рядом, взял мою руку и нежно-нежно поцеловал в губы. Я надеюсь, Эжени, вы пой­мете, как было прекрасно все дальнейшее...
   Мне пора было уезжать. Я села в карету, но мне не хватало духу сказать: тро­гай.
   - Увидимся ли мы еще? - спросил Чезаре, я увидела, что глаза его влажны. Да я сама плакала, не скрывая слез. Я никогда ни с кем так тяжело не проща­лась.
   - Не знаю, - ответила я. - Но если наша встреча и произойдет, то, я чувствую, это будет во Франции. Помните, я - вечно ваша. Трогай!
   - Любовь моя, - прошептал он, и карета покатила.
   Этой же ночью мы отплыли. К вечеру следующего дня я была в Риме.
   Ждите писем.
   Императрица Юлия.
  
  
  
   ПИСЬМО 81.
  
  
   Дорогая Эжени! Как грустно, но сегодня вечером я выезжаю в Париж, пока слуги укладывают вещи, пишу вам последнее письмо из Италии. Где я только не побывала за эти недели! Осматривала Рим с его интереснейшими руинами, бродила по Колизею, сам Римский папа давал обед в мою честь и благословил меня, я осматривала Неаполь, каталась на гондолах в Венеции. Интересней я нигде не проводила времени.
   Полина везде сопровождала меня, я так соскучилась по ней, что осталась жить в ее вилле. Целый день потратила на ее осмотр, сама вилла небольшая, но собранная князем Боргезе коллекция картин и скульптур восхитительна и ог­ромна. В жизни не видела я ничего прекрасней! Сам дом оформлен с большим художественным вкусом, когда я насытила свой взор "Аполлоном и Дафной", "Давидом" и "Анхеем" Бернини, Полина повела меня вниз, как мне вначале показалось, в подвал, но мы очутились в небольшой комнатке. Посреди ее стояла скульптура. Боже!!! Настоящее чудо! Прекрасная Полина, воплощенная в мраморе. Ее прекрасное полуобнаженное тело покоилось на мраморной ку­шетке, точно живая предстала она предо мной, еще секунда и она вздохнет и заговорит. Настоящая Полина радостно смеялась, видя мое изумление и восхи­щение.
   - Это Канова, его работа. А знаешь, одна из дам спросила меня: "Милочка, но как вы могли позировать с обнаженной грудью?" Поверь, Жюли, своим отве­том я отвела все дальнейшие расспросы. Я ей сказала: " В мастерской горел камин, и мне было ничуть не холодно!"
   Я рассмеялась, услышав столь меткую фразу.
   - Наполеон видел?
   - Что ты, не говори ему ни слова, он всегда сердит на меня из-за таких безрассудств, но жить без них было б неинтересно.
   - Не переживай, моя прекрасная имперская Венера. Скажут за нас другие и еще как скажут.
   - По крайней мере, утешение одно - мы попадем в историю.
   - Уж это точно, - рассмеялась я.
   В Венеции время мы провели тоже замечательно, жаль только, что не попали на знаменитый карнавал, он должен был начаться намного позже. Полина каж­дый год участвует в нем. Я дала ей обещание приехать с Наполеоном, мне на­верняка одной он не разрешит.
   Неаполитанское королевство не произвело на меня такого впечатления, как Рим или Венеция с ее дворцом дожей и площадью Сан-Марко. Каролина и Мю­рат сделали все, чтобы мое пребывание было не скучным, но их семейные дрязги меня несколько утомили, и уезжала я без сожаления.
   Посетила также и Пизу с ее знаменитой башней. Постояла несколько минут на том месте, откуда Галилей бросал свои железные ядра.
   В Милане прослушали мы с Полиной несколько прекрасных опер в Ла Скала, побывали на нескольких балах, и я, наконец, распрощавшись с дорогой сест­рич­кой, отправилась в обратный путь.
   На границе меня нагнал курьер с любовным письмом от Чезаре Борджиа и подарком от него: сборником японских хокку, переписанным им собственно­ручно, и прекрасно оформленным, с миниатюрами. Я была так счастлива, без конца прижимала книгу к груди, а в ответ послала Борджиа медальон со своим портретом. Теперь мне не скучно в дороге, маленькие хокку легко запомина­ются, и вскоре я процитирую их вам в Париже.
   До встречи, мой любимый друг.
   Юлия.
  
  
  
   ПИСЬМО 82.
  
  
  
   Милый друг! Спешу сообщить вам интереснейшие новости. Тогда вечером, когда я вернулась с вашего приема, меня ждал кое-кто в гостиной...
   Надо отметить, ваш прием был хорош, чаще делайте их, прошу вас. Я вдо­воль поиздевалась над де Монморанси (вы нарочно для меня его пригласили? Благодарю.), флиртуя с Неем. Я была рада увидеть маршала после долгой раз­луки, у нас было много тем для беседы, чтобы все время не разлучаться. Вы за­метили, что я даже не танцевала. В моем сердце все еще свежи воспоминания о Чезаре Борджиа, и мне совсем было не жалко Гастона. Он, бедный, так му­чился, так меня ревновал, а я издевалась, притворяясь, что не замечаю его по­клонов, в душе по-прежнему его обожая. К концу приема он исчез, а мое хоро­шее настроение сразу пропало. Теперь уж маршал пытался меня развеселить, недоумевая моей резкой перемене.
   Под конец настроение у меня упало совсем, и домой я приехала грустная и невеселая. Слуга сказал мне, что меня с час уже ожидают. Не спросив даже кто, я сказала, что переоденусь и выйду.
   Платье я выбрала под цвет своих мыслей - черное, с высоким воротником под горло, отороченное горностаем с бриллиантовой россыпью. Волосы я не­брежно сколола сзади алмазной шпилькой. Выглядела я так мрачно, что всякий, увидев меня, сказал бы, что я понесла тяжкую утрату. Вот что наделал уход этого проклятого де Монморанси!
   Но представьте, Эжени, мое удивление, когда в гостиной я увидела ЕГО! Но я, не подав вида, прошла и села напротив, а не рядом, как раньше.
   - Несмотря на усталость, я соизволила дать вам аудиенцию, герцог, в столь поздний час, - произнесла я и порадовалась, что сумела проговорить все это ле­дяным тоном в ту минуту, когда хотелось бы кинуться ему на шею. - Пожалуй­ста, короче.
   - Милая Юлия, ну почему ты так холодна ко мне? Забудь, я прошу, все то зло, что я причинил тебе, давай подумаем о будущем. Я ведь так люблю тебя и не мыслю жизни без твоего взаимного чувства...
   - Если вы говорите правду, герцог де Монморанси, (я подчеркнуто держала официальный тон), что не мыслите будущего без моей любви, значит у вас его нет, - я сознательно перешла Рубикон. Что ж, счастливых мучений, мой Люци­фер. Страдай же так, как страдала я! Я позвонила и вошедшему лакею указала на герцога. - Проводите!
   И ушла, не обернувшись и ничего не сказав на прощанье, с гордо поднятой головой. А через минуту слуга принес мне записку от Гастона, сказав, чтобы я прочла ее в полночь. Я кинула ее на трюмо и стала раздеваться. Времени было полдвенадцатого. Когда платье было, наконец, унесено камеристкой, я распу­шила волосы, освободившись от шпильки, накинула прозрачный пеньюар, и тут услышала, как часы бьют полночь.
   Я вскрыла конверт, и волосы поднялись у меня дыбом, когда я прочла его со­держание: "Прощайте, моя любимая и единственная! "У вас нет будущего", - сказали вы и были правы - его и не может быть у меня без вас. В полночь, ко­гда вы читаете эти строки, меня уже не будет на этом свете. Я люблю вас и унесу свою любовь в лучший мир. Гастон."
   Я возблагодарила Господа - часы спешили на пять минут. Я, как была босиком и в пеньюаре, кинулась в конюшню мимо удивленных слуг и, вскочив на первую попавшуюся лошадь, поскакала к дворцу герцога. Де Монморанси - человек слова, и я знала, что он сдержит свое обещание.
   Спрыгивая с коня, я услыхала, как часы в его дворце стали отбивать первые удары полуночи. Уже выпал снег, а я босиком кинулась к двери. Я догадыва­лась, что Гастон будет в своем кабинете, и побежала туда. Так оно и оказалось. Он стоял с кубком в руке перед моим портретом (помните, я изображена в пол­ный рост в розовом платье и диадеме Нуньеса. Лучшая работа Жака-Луи Да­вида, я и не знала, что герцог тайком заказал себе копию.) и уже подносил от­раву к губам. Я схватила первый предмет, попавшийся под руку, и метнула его как кинжал.
   Последнее, что я увидела, теряя сознание, - это опрокинутый кубок, разлитый на паркете яд, и герцога, протягивающего ко мне руки. После чего наступила темная бездна беспамятства.
   Очнулась я на кровати, укрытая теплым пуховым одеялом. За окном было совсем темно, а около кровати в кресле сидел Гастон. Голова его покоилась на спинке, а в руках он сжимал кубок. Да, да, тот самый злополучный кубок!
   Мой крик потряс стены дворца. Я не сомневалась, что он принял яд. Но вздох облегчения вырвался у меня, когда герцог очнулся. Он просто уснул - ведь я пробыла в обмороке больше суток. Он ни на шаг не отходил от меня, а в кубке была обычная вода.
   Мы обнялись, и долго так сидели, не отрываясь друг от друга. Сердце мое, казалось, вот-вот готово вырваться из груди: так я была счастлива. Ручаюсь, это была самая прекрасная минута в моей жизни!
   - Так ты любишь меня, Юлия? - это был первый вопрос, что он мне задал.
   - Да, да, - только и ответила я, как тут же уснула сном, скорее похожим на ле­таргию. Пережитое страшное потрясение давало о себе знать...
   Я проспала еще сутки, и все это время Гастон, не смыкая глаз, сидел рядом. Я бредила, повторяя во сне его имя и слова любви...
   Когда ж я, наконец, вернулась домой, меня ждало известие от Наполеона. Он приезжает через три дня. Не вовремя! Мы ведь договорились с герцогом по­ехать в его родовой замок. Что ж придется ждать отъезда Его величества.
   Прощайте, императрица Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 83.
  
  
   Моя дорогая! Очень давно вас не видела и спешу рассказать о некоторых пере­менах, случившихся в августейшей семье. Я теперь несколько изменила свое амп­луа: если раньше я обманывала своего супруга, то теперь он обманул меня. Да, да, он изменил мне с какой-то полькой!!!
   А узнала я все очень просто. Ведь плоха та женщина, что не подозревает об из­менах своего супруга! Либо она его не любит, либо просто невнимательная дура! Едва увидев Наполеона, я сразу поняла, что он в чем-то предо мной виноват. Он слишком часто принимался целовать мои руки, а не губы; прятать глаза, избегая моего взгляда, и слишком суетиться по мелочам. Это-то и меня насторожило. Мои подозрения подтвердились, стоило мне увидеть Нея. Нет, нет, Эжени, вы не по­думайте, храбрый маршал не обмолвился ни словечком и не предал своего импе­ратора. Я хочу сразу обелить его в глазах истории.
   По их схожему с Наполеоном поведению я своим изворотливым женским умом догадалась об этой измене. Мишель просто знал об этом, но ведь не мог же он вы­ложить все, несмотря на его чувства ко мне, он ни за что не сделал бы такой под­лости, да еще и по отношению к своему полководцу, которого он любит и ува­жает.
   А так как военные действия сейчас развиваются на территории Польши, то ес­тественно, что эта женщина - полька и, несомненно, знатного происхождения. Я незаметно вытащила у мужа из кармана ее раздушенный батистовый платочек с инициалами "M.V.". Батист самый дорогой, духи великолепно пахнут, вышивка очень хороша, да и сама монограмма выполнена со вкусом.
   Честно говоря, я не обижаюсь на мужа. Ведь я прекрасно понимаю Наполеона, быть вдали от жены, пусть даже самой прекрасной, без ласки и теплоты прожить очень трудно. Но я так ревную его! К тому же это первая измена со времени на­шей с ним женитьбы.
   Но понять эту девицу я не могу. Зная, что дома у него есть жена и, тем не ме­нее... Она, что за деньги это делает? А может, любит его до самозабвения и ей пле­вать на нормы морали? Но я выбью эту блажь у нее из головы. Или не носить мне имя Юлии!
   Я придумала уже небольшой план, вот только посоветуюсь с Неем. Надеюсь, он поможет оскорбленной женщине, к тому же мне требуется лишь его подпись и со­гласие на...
   Впрочем, об этом вы прочтете в следующем письме. Не хочу загадывать на бу­дущее.
   Ждите писем. Целую.
   Императрица Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 84.
  
  
   Привет, Жени! Пишу вам из действующей армии Его величества французского императора. Теперь я - личный адъютант маршала Нея, виконт Жюльен де Спози. Так зовут его племянника, мы с ним на краткое время поменялись местами. Он поехал на воды, а я заменяю его на боевом посту. Армия стоит на зимних кварти­рах, военные действия не ведутся, поэтому моя жизнь вне опасности. Я постоянно при маршале, так что Наполеон все время на моих глазах.
   Военная форма совсем не идет мне. В ней я кажусь угловатым, неловким юно­шей, к тому же у меня приклеены усы. Смех! Волосы спрятаны под шляпой, пояс увешан шпагой, кинжалом и парой пистолетов.
   Добирались до лагеря верхом на лошадях в эскорте Его величества, от столь долгой скачки я имела некоторое время нездоровый вид.
   Оказалось все-таки, что в военной форме, несмотря на свою молодость, и теат­ральные усы, я выгляжу довольно-таки неплохо, от женщин отбоя просто нет. Мне смешно, а Ней уже злится и говорит, что я нарочно строю глазки. К тому же эти польки наглые и беспутные.
   В лагере я живу с Неем в одной палатке рядом с Наполеоном. Солдаты, офи­церы и маршалы в нем души не чают, я лично имею честь в этом убедиться: все его приказы выполняются безоговорочно, и у костров только и ведутся разговоры о предстоящих сражениях, никто и думать не хочет о возвращении домой. Всем пришлась по вкусу военная слава.
   К Наполеону вчера приезжал польский король с супругой и графиней Марией Валевской. Своим женским чутьем я поняла, что это и есть та полька. Красива очень, ничего не скажешь.
   Во время их пребывания маршал послал отнести меня какие-то бумаги Наполе­ону на подпись. Я боялась ужасно, что он меня узнает, но Его величество был так увлечен созерцанием "своей ненаглядной Марыси", что даже не удостоил меня ни единым взглядом. Меня укололо в самое сердце. Последнее время я даже не думаю о Гастоне, одна лишь ревность гложет меня. Есть у меня один план, и я осуществлю его, во что бы то ни стало. Как только она останется у него на ночь. Он влюблен, и это убивает меня. Что ж посмотрим, чья возьмет. Или не носить мне имя Юлии!
   Ждите писем, Эжени.
   Ваша Юлия.
  
  
  
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 85.
  
  
  
   Мой друг! Сильно скучаю по вас, а от вас уже три недели ни писем, ни вестей.
   Мы переехали в Варшаву, теперь с Неем живем в большом доме неподалеку от дворца Наполеона. Балы, развлечения. Но все они ни в какое сравнение не идут с парижскими. У меня пока ни разу не представилось возможности осуществить свой план, в свете ходят слухи, что Марыся Валевская неприступна как скала, и Его величество, несмотря на письма и подарки еще не получил желаемого. Все-таки свет здесь настолько развращен, что о графине речь ведут как о вещи, а не человеке. Эта прекрасная полька, видимо, очень алчная и жестокосердная, а мой муж так в нее влюблен.
   Сегодня Наполеон имел честь заметить меня и даже похвалить за усердную службу, которая мне, признаться, порядком надоела. Я уже научилась справляться со своими обязанностями адъютанта, хотя Ней не утруждает меня сильно, сам, выполняя три четверти моей работы. Он мой самый верный друг, как я ему благо­дарна!
   - Как твое имя? - спросил меня Наполеон, когда я в очередной раз принесла ему приказы на подпись.
  -- Виконт Жюльен де Спози, - ответила я, замирая от страха и стараясь сделать свой голос как можно грубее.
   - Хорошо несешь службу, - сказал он и, наконец, поднял на меня глаза. Я обом­лела, сейчас он разгадает весь маскарад... - Да, ты совсем еще молод. К тому же лицо твое мне знакомо...
   - Так точно, - поспешила ответить я, - маршал Ней оказал мне честь, представив на последнем перед походом балу в Тюильри. Я - его племянник.
   - Да, да, по-моему, я припоминаю...
   "Конечно, конечно, ты припоминаешь, - подумала я. - Уж свою-то графиню ты узнал бы в этот момент, а вот знакомство с женой он только припоминает. Него­дяй!" А вслух сказала:
  -- Я всегда готов служить Вашему императорскому величеству.
  -- Виконт, у меня будет к вам весьма щекотливое поручение...
  -- Я готов выполнить любой ваш приказ.
  -- Вечером ко мне прибудет одна дама. Мне нужно, чтобы вы встретили и пре­проводили ее ко мне. Все это должно остаться в тайне, за молчание вы полу­чите пятьсот наполеондоров.
  -- Я никогда не возьму от вас денег, - я гордо задрала нос при этих словах, - мое молчание - это дело чести, и оно не окупается золотом.
  -- Вот и отлично, других слов я от вас и не ждал, - тут он принялся объяснять мне дорогу и место, где ее встретить. Ну что ж, я ее встречу, да так, что ты не дождешься ее никогда.
   Я с нетерпением ожидала вечера, все даже складывалось лучше, чем я предпо­лагала. Но неужели эта "неприступная Марыся" сдала свои позиции? Я заставлю ее об этом пожалеть. Никогда я еще так не боялась, мне предстояло опасное дело.
   Но об этом уже в следующем письме.
   Юлия.
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 86.
  
  
   Милая Эжени! Хочу описать вам продолжение событий, случившихся в Вар­шаве.
   Наступил, наконец, тот вечер, которого я так ждала. Оседлав коня, я выехала к развилке дорог, где должна была встретить графиню. Часа через пол, когда я уже замерзла, подъехала ее карета. Удостоверившись, что нужное лицо там, я привя­зала своего коня сзади и села к ней.
   - Я немного припоздала, - это была ее первая сказанная фраза в ответ на мое приветствие. - Но бал Его величества польского короля закончился только пятна­дцать минут назад.
   "Гадина! - подумала я. - А мой муж изводится, ждет тебя!"
  -- Скажите, сударь, - продолжала она, - а правда, что Наполеон разводится со своей уродиной?
  -- С кем, с кем? - переспросила я.
  -- Ну, с императрицей Юлией, с этой тупой, надменной испанкой? - произ­несла она невинным голоском.
  -- Простите, Ваше сиятельство, - сказала я, еле сдерживая подступившие слезы и ярость, - но вы видели когда-нибудь французскую императрицу?
  -- Нет, но много о ней наслышана.
  -- От кого, если не секрет?
  -- Ну что вы, виконт, какой секрет. Это известно всем, что она глупа и некра­сива. Где были глаза Наполеона, когда он женился? Все наперебой советуют мне вскружить голову Наполеону, который, впрочем, и так ее уже потерял, поддавшись на мое очарование и уловки недотроги.
   "Тварь! Низкая, продажная тварь! Она даже не любит его. Бедный Наполеон!"
  -- Скажите, а если бы вы сейчас увидели пред собой Юлию, чтоб вы сказали ей, как бы посмотрели в ее глаза?
  -- Я просто рассмеялась бы ей в лицо. Такая, как она, недостойна быть великой императрицей.
   В карете было достаточно света - горело два фонаря. Я сорвала с себя шляпу и оторвала наклеенные усы. Волосы рассыпались по плечам. Мария Валевская по­бледнела.
  -- Вы можете смеяться мне в лицо сколько вам угодно. Что же вы медлите, су­дарыня, французская императрица перед вами.
  -- Я вам не верю, вы подосланы моими врагами, - еле выдавила она.
  -- А перстень с резным гербом империи удостоверит мою личность? Их два, один у меня, другой у мужа.
  -- Можно взглянуть, я слишком часто любовалась им на пальце Наполеона и даже примеряла.
   "Дрянь!" - подумала я.
  -- А лучше почувствовать, - перевернула перстень гербом вниз и со всего раз­маха ударила ее по щеке. Она вскрикнула. А когда я подала ей зеркальце, разрыдалась: на щеке осталась французская печать.
  -- Езжайте, сударыня, домой, и будьте впредь благоразумней, не доверяя слу­хам при вашем дворе.
   Я надела шляпу, приклеила усы, вышла из кареты, и мы разъехались с Ма­рией Валевской в разные стороны. Я - в лагерь, она домой любоваться на французский герб.
   Не доезжая до лагеря, я встретила курьера из Парижа. Он вез два письма, одно для Наполеона, другое виконту де Спози. Оба были от Талейрана, он вы­полнял вторую часть, задуманного мною плана. Я забрала свое письмо и отпус­тила курьера. Талейран сообщал мне содержание письма к Наполеону, оно меня полностью удовлетворило, там было написано, что я при смерти и прошу прие­хать мужа скорее в Париж.
   Мне надо было срочно возвращаться. Перед отъездом я зашла к Наполеону.
  -- Где Мария? - спросил он.
  -- Я встретил ее посланника - она больна и просит перенести свидание, - отве­тила я первое, что пришло в голову.
  -- Что с ней? - вскричал Наполеон. - Я поеду к ней сам, навещу ее, мою милую Марию!
   "Боже, что делать? Где этот проклятый курьер?" - подумала я в отчаянии, наблюдая, как Наполеон застегивает мундир и надевает шляпу. Ив эту минуту вошел посланник. Император задумчиво взял письмо, отпустил курьера, и по­ложил письмо на стол.
  -- Виконт, вы проводите меня.
  -- Но вы не прочли письмо! - закричала я. - Вдруг там что-то важное?
  -- Ах, да! Я совсем потерял голову.
   Прочитав послание, он побледнел.
  -- Едем сейчас же, сейчас же! - повторил он. "Боже, неужели он меня на­столько разлюбил, что даже после такого письма..."
  -- Куда? - вскрикнула я. - К Марии?
  -- К черту Валевскую! Моя Юлия умирает!
   И тут я, не выдержав, потеряла сознание. Очнувшись, я увидела пред собой Нея.
  -- Где Наполеон? - проговорила я.
  -- Он умчался в Париж полчаса назад, взяв с собой десяток гвардейцев.
  -- Вот черт! Неужто я опоздала?
   Я вскочила и кинулась к своей лошади. Немедля ни секунды, я поскакала в Париж.
   По дороге мне удалось обогнать Наполеона. Они мчались как бешеные, но, к счастью, моя лошадь была более быстрой.
   Загнав нескольких коней, я через день въехала в Париж.
   Ну а теперь ждите следующего письма.
   Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 87.
  
  
  
   Моя дорогая Жени! Это письмо будет, пожалуй, одним из самых интересных, что я вам когда-либо отправляла. Вы, надеюсь, помните, на чем я окончила предыдущее...
   В Лувр, в императорские покои, меня долго не хотел пускать де Сент-Ильм, пока мне не пришлось ему открыться. Время было упущено безнадежно из-за этого болвана, я слышала, как гремел внизу Наполеон, взбегая по лестнице.
   В последнюю секунду я проскользнула к себе и заперлась. Времени на пере­одевание и выполнение оставшейся части плана уже не было. Хорошо хоть Жан-Клода успела предупредить в последние мгновения.
   Из другой половины я вызвала служанку и, велев ей открыть при первом же стуке, а сама, быстро скинув солдатскую форму, надела платье, опять накинула солдатский плащ, шляпу и проверила, не отклеиваются ли у меня усы. Было все в порядке.
   Как только я уселась в кресло, раздался стук в дверь. Служанка открыла, и появился Наполеон.
  -- Виконт? - удивился он. - Откуда вы здесь? Ведь...
  -- Я приехал в Париж, обогнав вас на полчаса, Сир. Императрице известно о ваших любовных делах с Валевской, она умирает и запретила мне пускать вас в ее покои.
  -- Низкий шпион и предатель! Я люблю Юлию и, во что бы то ни стало, увижу ее. Она будет жить, вновь оживет от моей любви...
   С этими словами он кинулся к двери, ведущей в спальню. Я заслонила ему путь, удерживая от последнего шага. С проклятьями он оттолкнул меня, да так сильно, что я упала. Плащ и шляпа свалились с меня, и я осталась лежать в пла­тье, с распущенным волосом и наклеенными усами. Вид был ужасно смешной, но в этот момент ни мне, ни моему мужу было не до смеха.
   Первое мгновение он стоял точно громом пораженный, и лишь потом дога­дался поднять меня. Я потирала ушибленные места и не знала, что делать дальше. Но следующий шаг сделал Его величество. Он встал на одно колено, поцеловал мне руку и произнес фразу, которая, я уверена, войдет в историю:
  -- Милая Юлия, ОТ ВЕЛИКОГО ДО СМЕШНОГО ОДИН ШАГ! Вот и я перед тобой из великого и непобедимого императора превратился в маленького капрала. Значит, ты была со мной все время в лагере, и это ТЕБЯ я просил провести ко мне ночью польскую графиню. Прости, Юлия, я только сейчас впервые понял, как я тебя недостоин.
   Эжени, я впервые в жизни видела, как плачет мужчина. Глаза у Наполеона были полны слез. Я опустилась к нему на ковер, обняла его, и мы еще долго так сидели, вспоминая все хорошее, что было в нашей жизни со дня первой встречи. Я рассказала ему и о моей встрече с "неприступной Марысей", он был задет за живое, надеюсь, теперь-то он не станет так опрометчиво влюбляться.
   Мир и порядок в августейшей семье был восстановлен.
   Прощайте, Эжени. Жду вас завтра на ужин.
   Императрица Юлия.
   P.S. А сегодня мне опять явился дух Жозефины. Опять, как я в Лувре, все на­чалось вновь. Все ужасы и кошмары. Я, не выдержав, сбежала в кабинет Напо­леона, он заработался до утра, а я спала рядом на диванчике. Как хорошо, когда муж рядом.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 88.
  
  
  
   Ma Cherie! Кажется, не видела вас уже лет тысячу и очень скучаю. Вы хоть бы бросили все свои дела и заехали минут на десять. Сколько вам хотелось бы рас­сказать..., а приходится писать очередное послание.
   В записке вы спрашивали меня о дуэли, мне известно о ней лучше, чем кому бы ни было. Только вам я могу откровенно об этом рассказать.
   Все случилось сразу после отъезда Наполеона. Ночью, находясь в своей спальне, я неожиданно услыхала осторожный стук в дверь. " Странно, - мельк­нула мысль. - Герцог не должен сегодня прийти. " Думая, что это он, видимо, улучил свободную минутку, я пошла открывать. За дверью стоял Жан-Клод.
   - Что вам угодно, сударь? - спросила я недоумевая.
   Вместо ответа он одной рукой толкнул меня, а другой захлопнул дверь и по­вернул ключ. Испугалась я не на шутку и принялась громко кричать. Но кто ус­лышал бы меня в пустых и темных галереях Лувра? Негодяй был пьян, я не могла долго бороться с ним, здоровым и сильным мужчиной, я кидала в него все, что попадалось под руку, кусалась, царапалась. Лицо его превратилось в сплошную кровавую массу от моих ногтей. Он говорил мне такие вещи, какие не слыхала ни одна самая дешевая гетера. Я несколько раз пыталась заткнуть уши, но удар по рукам заставлял меня всякий раз отказываться от этого наме­рения.
   - Ты - низкая, развратная, продажная тварь! Ты принадлежишь кому угодно, но только не мне, а я, подавляя свою ревность и страсть, должен каждый раз проводить герцога в твою спальню. Я люблю и ненавижу тебя! Если сейчас ты не скажешь, что согласна быть только моей, я убью тебя как собаку...
   Впрочем, это еще далеко не все, что я от него услышала. Де Сент-Ильм убил бы меня за отказ, но и прибегать к "святой лжи" во спасение жизни мне не хо­телось, нужно было придумать что-нибудь. Жан-Клод опять стал валить меня на постель, сил сопротивляться не было, но... в эту минуту дверь распахнулась, и ворвался герцог. Глаза его метали молнии, в руке он сжимал шпагу. Слава Богу, мои крики о помощи были услышаны!
   Между ними завязалась дуэль. Я, забившись в угол кровати, с кинжалом в судорожно сжатых руках, наблюдала за дерущимися. Сжавшись в комок, я вы­жидала удобного момента, чтобы вступить в действие. Неожиданно Гастон, сделав неверное движение, задел пуфик у кровати, оступился и упал. Капитан взмахнул шпагой, намереваясь вонзить ее герцогу в горло... Но в этот момент, изогнувшись как кошка, я прыгнула Жан-Клоду на спину и с размаху всадила ему кинжал под левую лопатку.
   Вот таковы истинные события, случившиеся в ту ночь. Мы позвали слуг. Де Сент-Ильм, кажется, был мертв, и они унесли его. Я сунула им мешочек с на­полеондорами, и судьба трупа с той минуты перестала нас интересовать.
   А утром, по просьбе Фуше, я подписала приказ о ссылке в Гавр герцога Гас­тона де Монморанси за убийство дворянина на дуэли, знали бы вы, чего мне стоило вымолить ему помилование. Моя честь была спасена.
   Итак, прощайте, моя милая. Грустить я не буду, ссылка Гастона продлится несколько месяцев, но Фуше обещал мне вести за ним надзор спустя рукава, поэтому изредка мы с герцогом будем видеться.
   Тысяча поцелуев.
   Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 89.
  
  
  
   Милая Эжени! После вашего визита прошло всего несколько дней, а я уже соскучилась по вас.
   Ах, я все еще боюсь засыпать одна после той страшной дуэли. Мерзкая Жо­зефина по-прежнему сидит у изголовья, наводя ужас и тоску. Но все же я чуть-чуть стала привыкать. Дух не причиняет мне никакого зла, просто сидит все время неподвижно напротив небольшой стенной отдушины. Эжени! Отдушина! Перечитав эти строки, я только сейчас все поняла, невольно разгадав секрет Жозефины. Что ж, спасибо нашей переписке!
   Жаль, что завтра, да и всю неделю у меня не будет ни минуты свободного времени - я уезжаю в Версаль. Отдохну и развеюсь от всех этих напастей и из­мен. Кстати, в этом письме вы получите приглашения на:
      -- Открытие Версальских увеселений.
   2. Троянская игра (новое развлечение )
   3. Праздник Вакха.
      -- Бал-маскарад, завершающий Версальские увеселения.
   Вы, вероятно, удивитесь, ведь Версальские увеселения длятся более месяца, а не неделю, но ведь я, как верная жена, не могу долго позволить развлекаться, когда Франция ведет войну, и мой император вдали от всех нас каждый день и час подвергает свою жизнь постоянной опасности.
   Между прочим, по моей просьбе, Наполеон обещал прислать мне в личные охранники своего дальнего родственника, только что приехавшего из Аяччо. В одном из сражений он получил ранение в грудь, долго восстанавливал на Кор­сике свое здоровье (он потерял много крови) и теперь Его величество опреде­лил его на службу при дворе. Я ожидаю завтра его прибытия, и с ним мы уже отправимся в Версаль, где полным ходом идут все приготовления к увеселе­ниям.
   До встречи в Большом Трианоне. Прилагаю приглашения.
   Юлия Бонапарт.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 90.
  
  
  
   Мой друг! Это мое послание будет посвящено исключительно одному чело­веку - Луи де Клермону, моему новому охраннику. Обычно история услужливо подсказывает нам множество примеров обольщения женщины мужчиной, но вот извлечь из памяти обратный случай для нее весьма затруднительно, лично я припоминаю только эпизод о Федре и Ипполите. Зато в истории моей жизни теперь есть та­кой! Эжени! Я совратила мужчину, своими чарами влюбила в себя; но вы воз­разите мне: ведь многие любили и любят меня. Но нет, - отвечу я вам - мое по­ведение было продумано до мельчайших подробностей, мое каж­дое слово, ка­ждый жест с особой тщательностью запланированы заранее. Но самое главное: я сама была охвачена всюду проникающей, испепеляющей душу страстью. Сейчас, когда страсть стала куском льда, я задумываюсь, зачем де­лала это? За­чем отравила человеку жизнь? Зачем?
   Ведь я любила и люблю только одного мужчину. Вы знаете, кто это, Эжени, и мое чувство к нему не угаснет никогда. "И всюду страсти роковые, и от судеб защиты нет".
   Де Клермона я пыталась совратить всю эту неделю, и мне это удалось после многих бесплотных попыток. "Помни, что мне позволено все и по отношению ко всем". (Caligula).
   Он приехал ко мне рано утром, я была в постели, нежась в томной неге и раз­думывая вставать или еще полежать. Сегодня была назначена королевская охота, но один из семи смертных грехов - лень - удерживал меня в кровати.
   Стук в дверь меня поднял, решив, что это камеристка, совершенно обнажен­ная с распущенным волосом, я открыла дверь. Там стоял мужчина. Я совер­шенно забыла, что должен явиться мой новый охранник. Де Клермон был очень высок, темно-рус и ... красив. Все это я уловила в то мгновение, пока он, от­крыв рот, смотрел на меня, а потом заслонил лицо рукой.
   - Извините, Ваше императорское величество, - сконфуженно пробормотал он, - мое имя Луи де Клермон, император назначил меня вашим новым охранни­ком. Я зайду по­позже.
   Проговорил он все это, по-прежнему не отрывая руки от лица.
   - Через минуту я буду готова принять вас, - ответила я и захлопнула дверь.
   Его красота и мужественность, подобно стреле Амура, пронзили мое сердце и спалили душу. Если б я знала, с какими трудностями мне придется еще столкнуться!
   Гибельный для Луи план зародился у меня тут же, но тогда я и не предпола­гала, сколько времени затрачу на него.
   "Неделю, - возразите вы, - Разве это так много времени?" Да, отвечу я, ибо привыкла, что все мужчины падают ниц пред моей красотой. Немного самона­деянно, неправда ли?
   Итак, я решила действовать тут же; немного поразмыслив, я сняла со стула прозрачный пеньюар из китайского шелка, с первого взгляда казалось, будто я совсем раздета, лишь белый лебяжий пух, которым он был оторочен, выдавал его присутствие.
   Я позвала Клермона. Если б я знала, к чему это приведет, то, ручаюсь, надела б на себя неприступную броню, тогда, может, у меня был бы менее глупый вид в течение столь краткого разговора.
   Луи вошел. Увидев меня, он вздрогнул и покраснел, опустив глаза. Затем проговорил неровным голосом нижеследующую фразу:
  -- Ваше императорское величество, капитан Луи де Клермон прибыл в ваше распоряжение в качестве личного охранника.
  -- Садитесь, - мило улыбнулась ему, но улыбка пропала даром, он так ни разу и не поднял глаз на меня. Я подвинула ему ногой пуфик.
  -- Нет, благодарю вас, Ваше императорское величество.
  -- Вы можете называть меня просто Юлия, - ласково сказала я ему. О, боже, я не могла наглядеться на его красоту! Он был так прекрасен, даже в своем смущении. Я чувствовала все более, что душа моя отравлена страстью.
  -- Слушаюсь! - кратко произнес он. Луи присел на пуфик, по-прежнему не от­рывая взгляда от своих ярко начищенных сапог. Мое глупое положение слегка начало бесить меня. Я-то ожидала, что он, покоренный моей красо­той, кинется на колени и признается в любви. Но храбрый вояка чувствовал себя, видимо, не умней в данной ситуации.
   Признаться, но это милейшая Полина рассказала мне о простейшем пути со­блазнения мужчин, и злополучный пеньюар - ее подарок. Надеюсь, она нико­гда не узнает, как ее самый надежный способ потерпел сокрушительное фиаско. Просто, я пришлю ей де Клермона с письмом, а там...
  -- Луи, - произнесла я, зеленея от злости, но мягким и нежным голосом, - неу­жели вы так и будете сидеть, опустив глаза в пол? Как же вы собираетесь охранять меня, даже не зная в лицо?
   Он быстро глянул на меня и тут же отвел взгляд. Де Клермон молчал по-прежнему как убитый, и было видно, что чувствует он себя не в своей тарелке. Я решилась прийти к нему на выручку, а скорее не ему, а себе.
  -- Вам отвели покои рядом с моей опочивальней. Вы можете осмотреть их. НЕ смею вас больше задерживать, - мой прежде ласковый и бархатный голос стал грубым и жестким. Но лишь благодаря этой перемене я уловила еще один его взгляд. Удивленный. Он посмотрел на меня четыре (sic!) раза за все наше знакомство! Что ж, неважное начало для достижения намеченной цели!
  -- Слушаюсь, - произнес он ту же фразу и повернулся уходить.
  -- И будьте готовы через час сопровождать меня на королевскую охоту, - при­бавила тем же тоном, не поворачиваясь. Безумная, я все еще надеялась, что он раскается. Но услышала, как за ним захлопнулась дверь.
   "Куда он денется, когда разденется?" - подумала я и принялась подбирать амазонку для охоты.
   Продолжения ждите позже, милый друг. Не прощаюсь,
   Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 91.
  
  
  
   Милая Эжени! Вновь возвращаюсь к своему рассказу о Луи де Клермоне. Итак, королевская охота на ланей, открывающая по традиции Версальские уве­селения.
   Я не очень люблю охоту, мне жаль бедных животных, но звуки труб, тявка­нье гончих псов и захватывающая, бешеная скачка на лошади, с грациозной легкостью преодолевающей препятствия, - все это увлекает, манит меня своей прелестью и романтикой воспоминаний. Ведь именно на охоте я согласилась стать женой Наполеона, даже не зная, кто он. О, Эжени! Я ведь безумно влюби­лась в него тогда. С первого поцелуя! Потом помолвка, венчание... Боже, сколько воды утекло с тех пор! Но "скорбь об утраченном бесполезна" (Шек­спир), хотя так иногда хочется вернуться назад и пережить все прекрасные мгновения вновь.
   Но я ушла в сторону от моего повествования. Для охоты я выбрала темно-вишневую амазонку из муслина и изящную шляпку с пером страуса. Выглядела я просто чудесно, этот цвет прекрасно сочетался с моим каштановым волосом и рубиновыми серьгами. По шляпке и амазонке шли узоры из этих же драгоцен­ных камней.
   Охота началась. Самые заядлые охотники под предводительством старшего егеря погнали лань к тому месту, где собрались остальные, более медлительные и равнодушные к охоте. Среди них находилась и я, ваша покорная слуга. Мне всегда претила бешеная езда среди деревьев, когда каждая ветка норовит хле­ст­нуть по лицу.
   Де Клермон был в авангарде. Я отметила, что он замечательно держится в седле и мастерски управляется с конем. Когда обессиленная несчастная лань упала, он первым кинулся к ней и перерезал охотничьим ножом горло. Живот­ное билось в предсмертных судорогах на земле, а он, погрузив руки в горячую кровь, умылся ею и намочил платок. Обычно этот ритуал надлежало выполнять Наполеону, но он, увы, как обычно отсутствовал.
   Луи поднес мне окровавленный платок и приложил его к моей щеке. Меня всю передернуло от этого прикосновения - оно лишь сильней разожгло огонь страсти в душе. Как безумная, я схватила его руку и еще крепче прижала. Глаза мои разгорелись нешуточным огнем желания, но он лишь спокойно и с равно­душным взором отвел мою руку и медленно проговорил:
  -- Вид крови разволновал вас, сударыня. Не лучше ли будет вернуться вам во дворец? Я провожу вас.
   Я вся вспыхнула. Наконец-то! Он мой! Он хочет остаться со мной наедине! О, да! Конечно же! Как и не люблю я мясо зажаренной лани, - но я готова этим пожертвовать.
   Была б моя воля, я гнала бы свою лошадь во весь опор, но Луи ехал ровным и размеренным шагом, ведя моего коня на поводу.
   По приезде в Большой Трианон он дождался, пока я отворю дверь своей спальни, и тогда произнес:
  -- А я с вашего позволения вернусь обратно и присоединюсь к остальным.
   Меня просто затрясло всю при этих словах. Так жестоко обмануться! Мне за­хотелось со всей силы ударить его, но я сдержалась. С невозмутимым видом, но с горящими, пылающими от гнева глазами, я захлопнула дверь у него перед но­сом, не сказав ни слова. Мне хотелось плакать от обиды. Все будут весе­литься на лужайке, а я, как последняя дура, торчать во дворце одна из-за этого прокля­того Клермона!
   Первое, что попалось мне под руку - маленькая фарфоровая ваза - полетела и разбилась о дверцу шкафа. Видимо, этим малым разрушением не закончился бы готовящийся мною погром в спальне, если б вдруг хорошо знакомый мне голос не проговорил:
  -- Черт подери, а вот это было уже слишком...
   Дверца скрипнула, и показался Гастон де Монморанси собственной персо­ной. Хотя разочарование все еще душило меня, я с радостью бросилась ему на шею. Однако едкая мысль все же промелькнула у меня: "А надолго ли он прие­хал?", и я успокоилась, услышав:
   - Я только на одну ночь. Надо вернуться в Гавр, но скоро хоть улягутся слухи о той злополучной дуэли. Однако горя желанием тебя видеть, я сбежал и вот теперь здесь, у твоих ног, умоляю о снисходительном поцелуе.
   И раскрывая свои объятия, я почувствовала, как пламя страсти, бушевавшее в душе из-за Клермона улеглось, и я с наслаждением закрыла глаза, услышав нежное признание Гастона: "Я тебя до безумия люблю".
   Мне было чуточку стыдно. Отдаваясь герцогу, мне вдруг на мгновение, да, да, на мгновение, захотелось, чтоб на его месте оказался Луи де Клермон.
   Итак, прощайте, милая.
   Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 92.
  
  
  
   Моя милая! Наконец-то я вновь держу в руках перо и бумагу. Хочу описать вам свои дальнейшие действия на Версальских увеселениях.
   Открытие состоялось. Теперь на очереди была Троянская игра. Это было но­вое потешное развлечение, где принимали участие чуть ли не все прибывшие, а в том числе и я. Все-таки жаль, что вам и вашему Луи-Наполеону не удалось приехать! А развлекались все от души.
   Троянская игра состояла из эпизода, описанного Гомером в "Илиаде" - это введение деревянного коня в Трою, битва в городе и встреча Менелая с Еленой Прекрасной. Елену, понятное дело, играла я, а Менелаем был Луи де Клермон. Моя роль была самой незначительной - всю игру я торчала на высокой башне без дела и наблюдала за воинами, рубившимися из-за меня, а затем, после по­беды греков, надо было обнять и поцеловать законного мужа. Меня ничуть не занимала сама игра, не то, что всех придворных: и участников, и зрителей, а как раз именно последнее действие.
   Целых два часа я торчала на этой дурацкой башне, когда, наконец, храбрый Менелай подбежал ко мне, сложил щит и меч у ног и поцеловал меня. Горькое разочарование ожидало меня и тут: наш поцелуй длился не более нескольких секунд, он просто приложил губы к моим. Затем он, взяв меня за руку, под звуки торжественного гимна свел вниз; я шла, и слезы катились по моим ще­кам, слезы гнева и обиды. А щеки все еще горели, обожженные его горячим ды­ханием. Я не знала уже, что предпринять, все мои попытки сблизиться с ним, разорвать ту оболочку официозности, которой он постоянно окутывал себя, как защитой заканчивались досадными неудачами. И все же я не унывала, по-преж­нему дарила ему знаки внимания... Ведь завтра праздник Вакха. Все на­дежды я возлагала на этот день, я знала, что буду прелестно выглядеть в кос­тюме нимфы.
   Боже, как чудесен этот праздник! Молодые люди, переодетые фавнами и са­тирами, гонялись за хорошенькими нимфами, те прятались от них меж деревь­ями или в высокой траве. Сладкое вино лилось рекой, и бог виноградарей и ви­ноделов сиял на верху блаженства. Вакхом одели дворцового повара - самого видного, самого толстого и вечно самого пьяного. Лавровый венок съехал на­бок на его лысой голове, он выплясывал под звуки свирелей и рожков с кубком в руке, проливая из него вино на одежды танцующих. Под утро, его совер­шенно пьяного провезли, посадив задом наперед, на ослика и поженили с самой пре­красной нимфой. Нет, нет, я не была на этот раз самой прекрасной. В мои планы не входило покорять в тот вечер мужские сердца, а тем более толстое сердце пьяного Бахуса. Я твердо решила завоевать Луи. Я применила совер­шенно другой маневр - притворилась слабой и беззащитной женщиной.
   В разгар веселья я подошла к нему со слезами на глазах, отвела в сторону, будто бы собираясь что-то ему сказать, но расплакалась. Клермон взял меня за руку и увел в глубь парка подальше от танцующих и усадил на качели. Все это он проделал, не говоря ни слова и с холодной вежливостью. Учтиво подал мне пла­ток и проговорил:
  -- Если я не ошибаюсь, вы собираетесь рассказать мне что-то очень важное...
  -- Да, да, Луи, - произнесла я, стараясь изобразить как можно больше волне­ния, - дело в том, что меня преследуют...
   И тут я поведала ему о своих ночных видениях, о духе Жозефины, о моем по­сещении хиромантки и ее словах: "Ищи нового человека".
  -- Ха! - воскликнул он. - Значит, в этом вы подозреваете меня?
   "Дурак!" - чуть не сорвалось у меня с языка.
  -- Нет, нет. Это началось до вашего прибытия и вообще до того, как мне стало известно о вашем существовании.
  -- Что вы хотите от меня?
  -- Но ведь вы - мой охранник, вы должны помочь мне!
   Я задыхалась от бешенства. Он с ловкостью обошел приготовленную ему ло­вушку и теперь хочет, чтобы в нее попалась я. Но ведь не мог же он догадаться о моих истинных намерениях!
  -- Хорошо, я сделаю все, что смогу. В Лувре мы обговорим детали и разрабо­таем план, а сейчас, пожалуйста, давайте, Ваше императорское величество, давайте вернемся к танцующим.
   Точно вспышка, эта мысль озарила меня. "Ну, конечно, чем меньше я буду с ним наедине, и уделять ему все внимание, тем больше он будет обращать свои взоры на меня".
   А ведь я совсем забыла о своих прежних поклонниках, о друзьях. Граф де Марильяк, маркиз де Линьи... Они давно ждут от меня знаков внимания, а жаль, что нет Нея. А я так увлеклась Луи, что все время мыслями была с ним, а Клермон - вон он - подошел к самой прелестной нимфе, пользуясь своей неот­разимостью, отшил ловко всех поклонников и пустился с ней в пляс.
   Ну что ж, я разгадала тебя, мой распрекрасный. Но нет, не сегодня, а завтра на балу все свершится.
   Однако неприятная неожиданность чуть не спутала все карты. Утром из ла­геря прибыл курьер с известием, что Франция (читай - Наполеон) объявила войну Флоренции, которая пользуется военной поддержкой Австрии, и в пер­вом же бою французы потерпели поражение. А как же Рафаэла? Она ведь моя самая лучшая подруга! Я немедленно отправила гневное письмо мужу с требо­ванием прекратить войну, перечислила все то, что сделал в свое время для него Гаэтано эрцгерцог флорентийский, и добавила от себя, что его супруга вовсе не враждебно принимала меня.
   Что же делать? Прощальный бал, на который я возлагала такие надежды, мог и не состояться. До следующего бала я рискую потерять Клермона уже навсе­гда, он и так слишком много внимания стал уделять виконтессе Луизе де Роше­нуар. Мало того, что эта дрянь когда-то соблазнила Гастона, а теперь еще хочет увести и Луи. Вот этого-то я ей и не позволю. Что ж, решено! Я объявлю в на­чале бала о новой войне, а поражении пока умолчу. Так будет лучше, к тому же это позволит мне надеть свое новое платье. Оно просто восхитительно, хотя та­ких цветов, вовсе не подходящих для торжества. Черный с алым - это то, что больше всего идет мне из одежды. Этим-то я и выделюсь из всех своих при­дворных дам. Открытая грудь, высокий воротник, алмазные серьги и колье, а еще и алмазная сетка на волос (вы помните мою прическу на свадьбе.).
   День я провела в хождениях по комнате, я с трудом дождалась пяти часов, когда пришла моя камеристка. На прическу и переодевание ушло три часа, и, наконец, пробило восемь. Это было время начала бала. Придворные уже собра­лись, в танцевальной зале играли легкую музыку, и все ждали моего появления. С последним ударом башенных часов распорядитель, следуя правилу "Точ­ность - вежливость королей", объявил:
  -- Ее императорское величество! - и тут же принялся перечислять мои титулы. Все эти пять минут у меня от нетерпения дрожали коленки, как в первый раз.
   Как давно, кажется, это было. Тогда я, в белоснежном, сверкающем брилли­антами платье, впервые предстала перед этими придворными. Наполеон в па­радном мундире ввел меня в залу. Мой наряд и тогда затмил все платья при­дворных дам. Умолчу о том, какими глазами рассматривали меня все мужчины, хотя тогда мне было на это наплевать.
   А вот сегодня я хотела, чтобы на меня смотрели все, чтобы признали все - я прекрасна. Так и было. "Помни, что мне дозволено все и по отношению ко всем". Я вновь вспоминаю слова Калигулы.
   Я ослепительно выглядела, и некоторые дамы уже начали нервно покусывать губы и резко обмахиваться веерами, когда при первых звуках музыки все кава­леры кидались приглашать только меня.
   Этот бал стал моим триумфом (о, одним из многих). Я отбросила томность, задумчивость, веселилась, смеялась от души, всем улыбалась и танцевала, тан­цевала, танцевала... Как ни странно, но первые часы я даже и не вспоминала о Луи де Клермоне, да и потом даже не пыталась найти его глазами, и, хотя его не было в числе приглашающих на танец, меня это не тревожило и не волно­вало. Лишь под конец бала, когда с маркизом де Линьи танцевала менуэт, я случайно глянула вверх и увидела Клермона. Он стоял на балконе и смотрел на меня, глаза его горели ярким огнем, а мне почему-то стало смешно.
   После танцев Луи должен провожать меня в опочивальню. Он шел впереди со свечой, а я что-то напевала и кружилась. Бал был просто потрясающим!
   Клермон остановился у моей двери, я взялась за ручку, повернула ее, пропев: "Прощайте, Луи, до завтра", хотела было уйти, как вдруг он схватил меня и резко, даже немного грубовато притянул к себе. Эжени! Он накинулся на меня точно безумный, он целовал, целовал меня и так сильно прижал к себе, что я не могла перевести дыхание. Когда, наконец, я попыталась оттолкнуть его, он по­просту подхватил меня на руки как ребенка и унес в спальню...
   А утром, проснувшись, мне было совершенно все безразлично. Я удивлялась самой себе, как я могла питать страсть к чужому человеку. Ведь у меня есть Гастон, и я люблю только его одного! Мне стало стыдно и противно за свой по­ступок. И так некстати вспомнились его слова: "Я тебя до безумия люблю".
   Но именно на Клермона, моего охранника, я возлагала надежды, что он по­может раскрыть мне тайну Жозефины. Мне нельзя было отталкивать его сейчас - нужна мужская поддержка. Ведь Гастон так далеко в Гавре, и ссылка его так нескоро еще закончится.
   Ну что ж, мой друг, вот и оправдались слова, "что мне дозволено все и по отношению ко всем". Только зачем нужно было это?! Зачем?!
   Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 93.
  
  
  
   Дорогая Эжени! Вот опять я вернулась в Лувр. И вот уже вторую ночь Луи издевается над духом Жозефины. Поистине, мужчины не ведают чувства страха! Он кидает в нее разные предметы, пытается с ней заигрывать, чем не­мало смешит меня.
   Ему так нравится с ней забавляться, что я никак не могу заставить его начать решительные действия. Вот уж не думала, что чопорный вельможа, каким он мне вначале предстал, окажется веселым и таким изобретательным на разные смешливые штуки.
   Сегодня мы с ним исследовали стенную отдушину. И что вы думали, мы там обнаружили? Потайную дверь! Она была совершенно скрыта обивкой стены, а отдушина в этой двери служила глазком. Господи! Надеюсь, мой муж не знал об этом ходе. В глазок как раз видна моя кровать и туалетный столик. Инте­ресно, кто же за мной наблюдал так долго?
   На двери вокруг глазка были начертаны странные магические знаки, Клер­мон объяснил мне, что они означают. По его словам, знаки эти воплощали изо­бражения четырех низших духов по учению Парацельса: Саламандры (огонь), Ундины (вода), Сильфа (воздух) и Кобольда (земля). На самом верху, на прито­локе, был начертан знак дьявола - пентаграмма.
   Напротив был изображен ровный круг со знаками зодиака, причем мой знак и Жозефины были начертаны красным; в середине круга находилась шестиконеч­ная звезда - знак макрокосма, что означает с греческого "большой мир, вселен­ная". Изображение этого знака, как мне объяснил Луи, дает вели­чайший Ност­радамус. А в середине звезды находился крупный рубин.
   Клермон рассказал мне, что так можно вызвать дух любого умершего чело­века, но только погибшего (мне тут же вспомнились обстоятельства, при кото­рых погибла Жозефина. О, Господи! На своем коротком веку я стала убийцей двух человек!). В пол устанавливается жезл с крупным бриллиантом на вер­шине так, чтобы камень находился на одной линии с рубином и глазком и ровно посредине между ними (мы действительно обнаружили в полу отвер­стие), и лучи рубина, подсвеченного сзади, преломляясь через бриллиант и, проходя сквозь глазок, дают изображение человека, тревожа его дух в потусто­роннем мире.
   Клермон еще долго рассказывал мне о спиритизме, приводил заклинания, но я уже ничего не запомнила, кроме этих отрывочных сведений, что привела здесь. Я очень плохо себя чувствовала, меня кидало то в жар, то в холод, и Клермону пришлось уложить меня в постель, несмотря на мои слабые про­тесты. Я бредила, впав в беспамятство, короче, заболела горячкой. Когда бо­лезнь через неделю отступила, мы вновь принялись за исследования тайного хода. За эту неделю произошло приятное событие: к Луи приехал его кузен Жан-Батист де Монсе. Красивейший молодой человек с голубыми как у Клер­мона глазами. Луи без задней мысли поведал мне, что я ему очень и очень нравлюсь.
   Однако сейчас меня это не заботило, на карте стояло нечто большее: моя жизнь и благополучие.
   Жозефина появлялась у меня в спальне в полночь. Жан-Батисту мы расска­зали обо всем, и он с радостью согласился помочь.
   Тот, кто приводил все в исполнение, видимо, появлялся незадолго до полу­ночи, дожидался моего прихода, подсматривал за мной, потом вставлял жезл в отверстие в полу и уходил.
   Нам было важно узнать, кто желает мне зла и изловить этого человека. Ровно в девять Луи и Жан-Батист затаились в нише потайного хода, который выводил за пределы Лувра, и оканчивался в Пре-о-Клер на пустыре, все это они разве­дали, когда я болела.
   В тот вечер я давала ужин для послов Лондона, Мадрида, Вены и России. Окончив его в одиннадцать, я со всеми распрощалась. В спальне я было приня­лась за свой обычный вечерний туалет, как вдруг послышалась какая-то возня за потайной дверью. Холодея от ужаса, я распахнула ее и увидела, что Клермон и Монсе пинают ногами лежащего человека, а рядом валяется жезл с бриллиан­том.
  -- Перестаньте, перестаньте! - закричала я. - Что вы наделали?
  -- Как что? - спросил де Монсе, поднимая жезл и передавая мне.
  -- Наверняка он не один. Надо было проследить и узнать, где остальные.
  -- Теперь поздно, - ответил Луи, - но посмотри, Юлия, какой это урод. Он под­глядывал за тобой, и нас это взбесило.
   Они подняли его за руки, человек хрипел. Он был совершенно лыс, а когда Клермон приподнял его голову, я с ужасом отшатнулась: на меня смотрел Дэйв О'Хара. Как подкошенная, без чувств я упала на пол, слишком живо возникли у меня в мозгу полузабытые воспоминания...
   Не прощаюсь, Юлия.
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 94.
  
  
  
   Мой друг! Снова появилась возможность написать вам. Продолжаю ранее начатый рассказ.
   Жан-Батисту понадобилось полчаса привести меня в чувство. Когда я очну­лась, первый мой вопрос был об О'Харе.
  -- Луи допрашивает его в соседней комнате. Мы и не ожидали, что его внеш­ность произведет на тебя такое впечатление, и Клермон увел его.
  -- Осторожно, он очень опасен, - вскричала я.
  -- О, да! Луи может и быка запросто свалить...
  -- Да нет! Я не о нем.
   Но, когда мы вбежали в соседнюю комнату, мое волнение наконец-то улег­лось. Лысый был крепко привязан к стулу. Судя по кровавым подтекам на его лице, Клермон, видимо, не ограничивался одними словами. Увидев меня, О'Хара как-то странно задергался, и дикий хрип вырвался из его перекошен­ного рта.
  -- Юлия, ты знаешь его? - Луи обернулся ко мне.
  -- Мы встречались ранее... Оставьте нас наедине, друзья мои.
   Когда мужчины вышли, я приблизилась к Дэйву.
  -- Как ты остался в живых, негодяй? Полина ведь убила тебя.
  -- Эта маленькая сучка только слегка оцарапала меня, я оказался более живу­чим, чем она предполагала.
   Тогда я взбесилась. Выхватив из-за пояса кинжал, я приставила его к горлу О'Хары и проговорила:
  -- Теперь-то я уж точно прирежу тебя, и, поверь мне, моя рука окажется более твердой, чем у сестры.
   Для верности своих слов я сделала ему на коже глубокий надрез, хлынула
   кровь. Он завопил от ужаса, пытаясь освободиться от веревок. На крик прибе­жали Клермон и де Монсе. И урод, наконец, заговорил. Сбивчиво и торопливо он поведал нам, что те, кто желает мне зла, находятся в доме с резными башен­ками неподалеку от Пре-о-Клер. Больше из него не удалось выжать ни слова.
   Было около пяти утра. Не теряя ни минуты, я, Жан-Батист и Луи, взяв с деся­ток гвардейцев, кинулись туда.
   Окна дома были ярко освещены, доносились крики и смех, очевидно, там шла веселая пьянка. Мы ворвались в дом и, пронесшись мимо удивленных слуг, вбежали в зал. Несколько ярко накрашенных женщин и двое мужчин. На них я не обратила сразу внимания, а принялась рассматривать женщин. Кроме легких прозрачных накидок на них ничего не было. Среди них я увидела и неуемную госпожу Тальен - "богородицу Тер­мидора", одну из красивейших женщин Па­рижа. Боже, так низко пасть после развода с Баррасом! По всему городу ходили сплетни о ее разгульной жизни, она превзошла по разврату саму Мессалину. Так что ее присутствие не особо удивило. Остальных я не знала.
   Мужчин я вначале не увидела - они сидели в полумраке в самом дальнем углу и, видимо, не ожидали подобной развязки. Готовы к нападению они со­вершенно не были. Вдобавок ко всему они были мертвецки пьяны.
   Когда Клермон и Монсе вытащили их на свет, даже не способных сопротив­ляться, я обомлела. Это были... Ричард Линч, английский посол и... граф Ло­ран де Блуа. Господи, а я-то думала, что избавилась от него, отправив в Канаду.
   Луи и Жан-Батист связали их, а затем принялись приводить в чувство. Они били их по лицу и пинали ногами. Наконец те пришли в себя. Тупое самодовольство на их лицах сменилось маской панического ужаса. Именем им­ператора мы арестовали их и препроводили в тюрьму Ла Форс в одиночные ка­меры.
   Утром я велела привести к себе Ричарда Линча на допрос.
  -- Зачем вы сделали это? - задала я ему первый вопрос. - Ведь не король же Англии желал этого?
  -- Нет, - ответил он совершенно спокойно и не смутившись. - Смысла нет от­пираться, если этот негодяй О'Хара продал нас. И я расскажу вам, что мне известно. Де Блуа приходится мне троюродным братом. Разлученные с дет­ства, мы, тем не менее, никогда не теряли с ним связи. Я знал и о вашем по­хищении и о его последствиях. Когда я получил назначение послом во Францию, то немало был удивлен, когда однажды ночью Лоран постучал в мою дверь. Ему было известно о моих занятиях спиритизмом и об успехах, которых я достиг. Он и предложил мне этот план, и я без долгих колебаний согласился.
  -- Но что толкнуло его на это? - спросил Жан-Батист.
  -- Он мотивировал это личной местью вам, Юлия. Я не особо вдавался в под­робности.
   Через час я подписала приказ об объявлении Ричарда Линча, английского по­сла, персоной нон грата, и он под конвоем навсегда покинул берега Франции.
   С де Блуа разговор состоялся у меня tete-a-tete.
  -- Лоран, зачем ты сделал это? За что ты мстишь мне? - спросила я, пытаясь изобразить недоумение любящей и жестоко разочарованной женщины, хотя внутри меня бушевал огненный океан ярости.
  -- Я ненавижу тебя, твою красоту, твою ложь. Я следил за тобой все то время, когда ты считала, что я в Канаде. Ты поклялась мне в верности, но тут же забыла о своей клятве и меняла любовников как перчатки и украшения. Но и мои слова о любви были ложью. Это я подговорил Жозефину участвовать в твоем похищении, у бедной, доброй женщины, так искренне любившей меня, и в мыслях этого не было. Все похищение было комедией с самого на­чала и до того, как ты убила ее. Тварь! Я ненавижу тебя. Даже наш разговор за дверью, что ты подслушала, был выдумкой от начала и до конца. Но я не знал, не думал, что ты проявишь такую смелость и мужество, бросив кин­жал. Я надеялся стать фаворитом и править Францией из твоей спальни. Жажда власти сжигала меня и рвалась наружу, я был готов на все. Но ты раскусила меня, мой дикий, опасный нрав и отослала подальше. Узнав, что мой брат направлен к вашему двору, я и замыслил этот коварный план. Я хотел отомстить за свою несбывшуюся мечту о власти. Я надеялся, что со­весть и страх замучат тебя, и ты покончишь с собой. Как я жестоко оши­бался. Ад наделил тебя сильной, непоколебимой душой. Ты - мужчина в юбке, мужчина без страха и упрека. Я всю жизнь буду преследовать тебя, проклятый Нерон. Ты умрешь от моей руки и воскликнешь, как этот проклятый народом римлянин: "О, какой великий артист погибает во мне!"
  -- Ты и в этом жестоко ошибся, - холодно и спокойно произнесла я и, не дрог­нув, подписала в тот же момент приказ о пожизненном заключении графа Лорана де Блуа в Ла Форс.
   "Наконец-то раскрылась эта ужасающая тайна!" - завершу я свое письмо к вам, Эжени, словами великого Вольтера, "дьявола во плоти".
   А Клермона я утром отправила в Рим с письмом к Полине с рассказом об этих событиях и радостной новостью для нее, что страшный грех не лежит от­ныне на ее душе. Интересно, будет ли она пробовать на нем свой "верный спо­соб"? Де Монсе же ждал приказ Наполеона о возвращении в действующую ар­мию. Целую, Юлия.
  
  
   ПИСЬМО 95.
  
  
   Mna dies! У меня по-прежнему все в порядке, на этот раз нет никаких инте­ресных новостей, за исключением...
   Вчера курьер привез письмо от Наполеона. Домой он пока не собирается. Франция все еще в состоянии войны с Флоренцией, которую поддерживают ав­стрийцы, а сейчас к ним присоединились и англичане. Также письмо содержало одобрение по поводу раскрытия заговора и моих дальнейших приказов и, соот­ветственно, многочисленные уверения в любви и преданности. Господи, как я сейчас спокойно отношусь к этому. Раньше, в первые месяцы разлуки, я так не­терпеливо ждала писем милого Наполеона, писала по три ответа на день и пла­тила курьерам по сотне золотых наполеондоров. А нынче... Увы, "все течет, все меняется".
   Серьезно поссорилась с маршалом. Думаю, на этот раз наше расставание окончательно. Он я вился ко мне рано утром, в походном мундире, в черном плаще и пыльных сапогах, соскочив с коня, сразу ко мне.
   До меня доходили частенько слухи о его личной жизни, и на этом я и решила сосредоточить весь наш разговор. Расстались мы с ним врагами, но все же я на­деюсь на примирение с ним, ибо мне дорога память, дороги воспоминания о минутах, проведенных с ним.
   Заканчиваю, Эжени. Жду вас сегодня к восьми на прием.
   Ваша Юлия.
  
  
  
   (ряд писем за полгода вновь опущен нами за бессодержательностью.  Ред.)
  
  
  
   ПИСЬМО 96.
  
  
  
  
   Милая Эжени! С самого начала хочу предупредить вас о том, чтобы мое письмо не попало в чужие руки. Из дальнейшего рассказа вы поймете причину этой просьбы.
   Флоренция оккупирована французами. Моя переписка с Рафаэлой-Франче­ской прервана. Она и ее муж - враги французской империи.
   ... Был сумрачный скучный вечер, я сидела у окна с книгой Горация в руках, читала, изредка делая на полях заметки. Это занятие мне было более по душе, чем традиционное коротание вечеров за игрой в карты с придворными.
   Неожиданно я услыхала стук копыт. Кто-то проскакал мимо ограды и оста­новился у входа. "Наверное, ко мне императорский курьер", - мелькнула у меня мысль, но не вызвала особого рвения бежать вниз за письмом, как бывало ра­нее.
   Я сидела и ждала, в душе моей вдруг возникло какое-то предчувствие. "Мо­жет это приехал Гастон?" - подумала я, но хотя знала, что такое чудо просто невозможно. Герцог под надзором полиции из-за той злополучной дуэли. И ссылка его, благодаря моим стараниям, истечет через два месяца. Только через два месяца. Такое бесконечное ожидание.
   Вошел слуга.
  -- Какой-то дворянин просит срочно вашей аудиенции. Он отказывается на­звать себя.
  -- Пусть ожидает.
   Кто же это? Мне не хотелось никого видеть, лишь только любопытство толк­нуло на согласие уделить время незваному гостю. Нужно было переодеться. Я достала первое попавшееся платье, им оказалось одно из моих любимых: чер­ное как ночь, усыпанное бриллиантами, - точная копия белого платья, в кото­ром я была на свидание с Борджиа. Волосы я наскоро собрала назад и надела бриллиантовую фероньерку.
   Я вошла в комнату для аудиенций. Человек в темном плаще стоял у окна. В тот момент, когда я отворила дверь, он скинул плащ. На нем был черный кам­зол с алмазным шитьем. Он повернулся ко мне... И я увидела его прекрасную, незабываемую улыбку. Так мог улыбаться только один человек в мире. Человек со смеющимися голубыми глазами. Да, это был он... Чезаре Борджиа, поддан­ный Флоренции, враг французской империи.
   Простите, Эжени, но я вынуждена прервать свой рассказ. Продолжу чуть позже. Вечно ваша, императрица Юлия.
   P.S. Не забудьте о секретности этого послания.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 97.
  
  
   Мой дорогой друг! Никак не было свободной минуты написать вам. Вы уж извините за столь досадную задержку.
   Увидев Чезаре, его неповторимую улыбку, я ощутила вдруг прилив такой ра­дости, что захотелось плакать, плакать от счастья. Непрошеные слезинки пока­тились по щекам, и я бросилась Чезаре в объятия. Мои слова о том, что встре­тимся мы во Франции, наконец-то сбылись. Мы не могли наговориться, на­смотреться друг на друга. Так радовалась я приезду одного лишь Гастона, но герцог - моя жизнь, любовь, а Борджиа друг, любовник, хотя я не могу не при­знать, что сердце мое сладостно сжимается, когда я гляжу на него. Был уже почти час ночи. Глаза мои слипались от усталости, но язык продолжал все еще говорить через силу, а уши слушать. Чезаре заметил мое состояние и прогово­рил:
  -- Милая моя, тебе самое время окончить аудиенцию и лечь спать. Да и мне пора идти.
   Боже, я в жизни не видела человека вежливей и тактичней Чезаре. Он даже и не попытался намекнуть, чтобы я отставила его у себя. Ручаюсь, он даже и не подумал об этом.
  -- Чезаре, я никуда не отпущу тебя. Уже ночь на дворе, да и по улицам ночного Парижа ходить далеко не безопасно.
   Мы проспали с Борджиа целую ночь, даже не прикоснувшись друг к другу, так утомились от долгих бессонных разговоров. Зато утром, свежие и отдох­нувшие, мы всеми силами старались наверстать упущенное.
   За обедом Борджиа сказал мне, что ему нужно сообщить мне нечто важное и секретное.
  -- Я слушаю тебя, Чезаре, и ручаюсь, что дальше этой комнаты твои слова не пойдут.
  -- Дело в том, Юлия, что я не просто здесь. Я - шпион англичан. Клянусь, что согласился я на это только из-за того, что хотел, мечтал увидеть вас. Нашу разлуку я пережил только благодаря надежде на встречу. Нет, поверьте, я никогда не буду против Франции, империи, где ты - императрица. Я никогда не пойду против тебя. Ты - моя повелительница, и ради тебя я отрекся от своей родины.
   Я молчала. Да и что я могла сказать, что пообещать человеку с такой сильной волей, с такой страстной любовью? Убежище при своем дворе и должность лю­бовника? Это было бы низко и недостойно для такого человека, как Борджиа. А Гастон?.. Я не знала, что сказать, а просто сидела и молчала.
  -- Сегодня я покину Париж. Буду странствовать по свету. Такая жизнь по мне, я люблю приключения и путешествия.
  -- Я прошу тебя, - проговорила я, наконец, - погости у меня хотя бы месяц.
  -- О, боже, - засмеялся он. - Месяц затворнической жизни - это ужасно. Но с прекрасной, желанной затворницей - это чудо, которого ждешь всю жизнь. Я согласен, но только месяц - дольше я не выдержу.
   Меня не обидели его слова. Зная этого человека, его мятежную, вечно ищу­щую душу, можно было понять, почему он так сказал. Ведь ему придется весь этот месяц не выходить из моих покоев вообще, даже на улицу. Его может вы­дать его италийский акцент, а без нужных документов ему не оправдаться. Его либо засадят в Ла Форс, либо убьют на улице. Парижане непримиримы к своим врагам, дух революции еще жив в их сердцах. Можете представить себе, какой опасности Чезаре подвергался по дороге из Флоренции в Париж. Мне просто страшно представить. А за месяц я сделаю ему все необходимые документы со своими личными печатями и подписью.
   Я еще напишу вам, Жени. А сейчас просто нет времени. Прощайте,
   императрица Юлия.
   ПИСЬМО 98.
  
  
  
   Милая Эжени! Рада вновь писать вам, ведь мы так давно не виделись. Эти два месяца пролетели как прекрасный сон. Да, да, два месяца! Чезаре сам не за­хотел покидать меня так скоро. Но, однако, его природная неусидчивость взяла свое, и подошло время нашего расставания. Да и мне нельзя было дольше про­должать этот роман - приезжал на днях Гастон.
   Кстати, Борджиа рассказал интереснейшую историю. У него есть двоюрод­ная сестра Виоланта. Ее родители умерли, когда ей было пятнадцать, и в столь юном возрасте она приступила к владению большим поместьем. Год назад эрц­герцог Гаэтано надумал выдать ее замуж. Его племянник, мот и повеса, пред­ложил ей руку и сердце. Этим браком Гаэтано хотел поправить состояние сво­его родича, который к тому времени окончательно разорился и запутался в дол­гах. Вдобавок ко всему он не блистал ни умом, ни внешностью. Виоланта же очень красива: безупречный овал лица, волосы цвета воронова крыла, что на солнце отливают синевой, бездонные черные глаза, коралловые губки и нежная, белая кожа. Однако она обладала не только прекрасной внешностью, но и стальной волей, гибкими нервами и решительным, изощренным умом. Зная эрцгерцога, его мстительный и злобный нрав и всемогущие в пределах ма­лень­кого государства, она просто-напросто сбежала. В случае ее смерти имение пе­реходило к родителям Чезаре. Она посвятила его в свои планы, и он, как ее вер­ный друг и брат, согласился с радостью ей помочь. В раздумье, бродя по бе­регу реки, они наткнулись на труп утопленницы, и в их головах созрел отчаян­ный план. Труп они перетащили в небольшой охотничий домик Виоланты и по­дожгли его. А утром вся Флоренция гудела об этом несчастном случае со смер­тельным исходом. Для всех Виоланта умерла. Для всех, но не для брата.
   Кузина без сожаления остригла свои чудные волосы, оделась по-мужски, за­ткнула за пояс шпагу и пару пистолетов, оседлала коня и исчезла. И вот от нее уже год ни весточки...
   Борджиа хотел разыскать ее и надеялся, что это ему удастся во время стран­ствий по свету.
   Вот и вся история. Я взяла с него слово, что при случае он меня обязательно познакомит с Виолантой. Чезаре рассмеялся и сказал, что мы с ней быстро най­дем общий язык, так как нравы у нас совершенно одинаковые.
   Наш прощальный вечер (а Борджиа уезжал в ночь) мы решили посвятить японской поэзии. Это было так чудесно: свечи, камин и полная таинственность. Прощание наше было почти таким, как в первый раз. Я хотела написать ему слова любви, чтоб осталась память, но слезы, капая на бумагу, размывали чер­нила.
  
  
  
  -- Прощальные стихи
   На веере хотел я написать, -
   В руке сломался он, - произнесла я, разводя руками от собственного бессилия.
  -- О цикада, не плачь!
   Нет любви без разлуки
   Даже для звезд в небесах.
   Все наши чувства при прощании соединили в себе эти два трехстишия. Я по­няла это, расценила как признание, и прильнула к его груди.
  -- Я люблю тебя, - неожиданно вырвалось у меня.
  -- Мне пора, милая. А тебе я оставлю вот это. Посмотришь, как я уеду, - Чезаре протянул мне небольшой ящичек. - Я буду всю жизнь помнить о тебе, лю­бовь моя, первая и единственная.
   Это были его последние слова. Он ушел, растворился во тьме. Я проплакала всю ночь и лишь потом открыла ларчик. Там лежала брошь, Чезаре упоминал, что когда-то такая же принадлежала Виоланте. Ее герб - бриллиантовая сала­мандра и отныне мой символ.
   Прощайте, Эжени. Завтра приезжает Гастон.
   Императрица Юлия.
  
  
   (ряд писем нами вновь опущен.  Ред.)
  
  
  
  
   ПИСЬМО 99.
  
  
  
   Bona lux! Salve, моя любимая подруга! Через несколько дней после отъезда герцога де Монморанси, граф де Марильяк явился ко мне с сообщением, что некая дама под вуалью просит аудиенции. Право, я весьма удивилась этой спешке - едва рассвело, и почему Франсуа пришел лично с этим докладом. Я отказала, но граф уверил, что дело срочное и не терпящее отлагательства, и на­стоял на срочном приеме.
   На незнакомке был запыленный дорожный костюм, видимо, она долгое время провела в почтовом дилижансе, и путь был нелегким и продолжитель­ным. Несмотря на это, костюм ее отличался изысканностью. Она бросилась на колени пред кроватью, поцеловала мне руку и взволнованно проговорила:
  -- Ваше величество! Не откажите мне, прошу вас!
   Я вздрогнула, услышав этот нежный голосок. Конечно же, это была она - Рафаэла-Франческа, моя милая, дорогая подруга из Флоренции.
  -- Бог мой, Рафаэла! - вскричала я. - Это вы! Как? Откуда? Немедленно встаньте...
   Она неожиданно разрыдалась. Вместе с одеялом я сползла к ней на ковер, от­няла ее руки от лица и расцеловала через вуаль.
  -- Юлия, моя милая! Господи, спасибо тебе! Я не ошиблась. Так ведь боялась, что ты не узнаешь, не примешь меня. Наши государства воюют! Я бросила мужа, бежала из Флоренции...
  -- Рафаэла! - я прервала ее сбивчивую речь, - я не могу ничего понять. Вам нужен отдых, вы должны выспаться, принять ванну. И только затем я вы­слушаю вас. Нет, ни слова против!
   Признаться, Эжени, мне не терпелось узнать историю Рафаэлы-Франчески, но услышала я ее лишь на следующее утро. Бедняжка так утомилась, что про­спала целые сутки.
   Часов в десять, когда я зашла к ней, Рафаэла уже проснулась. Увидев ее, я рассмеялась - на голову она надела ночной колпак моего мужа и выглядела в нем презабавно. Но неожиданно она разрыдалась.
  -- Что с вами? - спросила я, залезая на постель.
   В ответ она молча стащила с головы колпак. Я ужаснулась. Ее дивные золо­тистые волосы были отрезаны, и короткие неровные пряди торчали во все сто­роны.
  -- Это все Гаэтано, мой муж, - проговорила Рафаэла. - Я ненавижу этого не­годяя.
  -- Я знаю, что ваш брак был не по любви, но что же все-таки произошло? Я хочу услышать все по порядку.
   Несчастная Франческа уже пришла в себя и начала рассказывать.
  -- Ты знаешь, Юлия, о том, что я любила Паоло дельи Абати, и как он горячо любил меня и был предан. Но мы с ним не были любовниками, видит Бог, я никогда не изменяла своему мужу. (Надеюсь, Эжени, я не покраснела при этих ее словах.) Мои враги донесли Гаэтано о наших невинных прогулках верхом, о том, что мы ведем переписку, хотя мы с Паоло были не столь глупы, чтоб не шифровать свои письма. Шпионы мужа принесли ему лишь послания с бессмысленным набором итальянских, французских и латин­ских слов. Никто, кроме нас двоих, не знал ключа к шифру. У Гаэтано не было ни одного доказательства моей неверности. Но это не помешало ему осуществить свои низкие планы. Сам того не зная, в этом ему помог Наполеон, объявив войну Флоренции. Не столь заботясь о защите границ, эрцгерцог поспешил объявить дельи Абати изменником и французским шпионом и бросить в тюрьму. Затем я узнала, что его без суда как-то ночью задушили рапотой. Я потеряла от горя голову и побежала к Гаэтано. Мои слова, полные гнева, горечи и горьких, справедливых упреков, были истолкованы мужем как доказательство моей вины, моего греха. Он избил меня до полусмерти, а затем остриг мои чудные волосы. У меня не было сил сопротивляться ему, но я видела злобное торжество в его ненавидящих глазах. Я сделала вид, что смирилась со своей участью, ибо муж пригрозил, что задушит меня или отправит в монастырь. Вы знаете о наших нравах. Я пресмыкалась перед ним, а он пинал меня как собаку, его ненависти не было границ. Каждую ночь он совершал надо мной насилие. Много раз я хотела перерезать ему горло, но у меня не хватало силы духа. За каждым моим шагом следили, но я давно уже втайне готовила побег. У меня не было подруги, я никому не могла довериться, на чужое имя наняла дили­жанс и, наконец, бежала. Мой муж в то время был занят, и мы почти не встречались. О моем побеге не знала даже горничная, я везде опасалась из­мены. Мой путь был сопряжен с риском и опасностью, меня любой мог уз­нать. Я запутывала следы, меняла дилижансы, и ни на миг не смыкала глаз, боясь уснуть. Я называлась виконтессой де Сол, из уважения к знатной даме солдаты на постах не требовали снимать вуаль. Даже здесь, во Фран­ции, я не чувствовала себя в безопасности, я боялась высланной за мной погони. И вот, наконец, я спасена, и ты, моя дорогая подруга, по-прежнему любишь меня. Юлия, как я тебя люблю!
   Рафаэла опять принялась плакать. Я кое-как успокоила ее и пообещала найти убежище. А уж Наполеону все как-нибудь объясню. Он скоро должен приехать, примерно недели через полторы.
   Dixi, а об остальном в следующем письме.
   Ваша Юлия.
   P.S. Что-то Гастон задерживается...
  
  
  
  
   ПИСЬМО 100.
  
  
  
   Моя дорогая подруга! Вот, наконец, я дождалась. Сегодня утром приехал Гастон! Кажется, прошла уже вечность со дня нашего последнего свидания, но тягостные минуты, часы, дни, недели и месяцы ожидания тут же забылись, лишь только я увидела его!
   А так смешно все получилось! Рафаэла спала со мной, а утром, услышав сквозь сон стук в дверь, открыла ее. Меня разбудили ее крики. Оказывается, Гастон, ожидая увидеть меня, подхватил Рафаэлу на руки и принялся цело­вать. Я рассмеялась.
  -- Ну вот, первые долгожданные поцелуи встречи достались тебе, эрцгерцо­гиня Флоренции, - сказала я сквозь смех.
   Сконфуженный Гастон выпустил из своих объятий Рафаэлу и приблизился ко мне. Так робко.
   Я повисла у него на шее, болтая ногами. Волна невыразимого счастья захле­стнула меня. Боже, мы вместе! Вместе навеки! Я никогда больше с ним не рас­станусь.
   Глядя на нас, Рафаэла расплакалась и вышла. Я понимала ее состояние в ту минуту: смерть возлюбленного, жестокость мужа, опасности и угроза жизни.
   Я рассказала герцогу о Рафаэле.
  -- Если ей грозит опасность, то я спрячу ее в своем родовом замке. Никто не узнает, где она.
  -- Любимый! А мы не можем сами отправиться туда? Помнишь, мы были там так счастливы? - произнесла я, удобно устроившись на его коленях.
  -- Поедем, я обещаю тебе, милая. Но вначале тебе нужно написать Наполеону (я заметила, с каким неудовольствием он выговорил имя моего мужа. Пока не буду говорить ему, что Бонапарт приезжает на следующей неделе) о Ра­фаэле.
  -- Гастон, ты забываешь, что Рафаэла - жена врага Франции. Наполеон вряд ли подумает о ее чувствах и о том, что толкнуло ее на побег. Он либо при­кажет казнить ее, либо просто выдать в руки Гаэтано как шпионку. На­сколько мне известно, маршал Даву претендует на престол Флоренции, и вполне возможно, что слова этого корыстолюбца повлияют не в лучшую сторону на моего мужа. Вспомни, как Наполеон с легкостью приказал рас­стрелять герцога Энгиенского, словно речь шла о простом солдате, - я раз­горячилась. Нет, ни за что я подвергну жизнь Рафаэлы опасности и не по­зволю Гастону руководить моими поступками.
  -- Ты права, - произнес герцог после некоторого раздумья. - Мы не можем предугадать действия императора и не станем напрасно рисковать. Пусть Рафаэла спокойно живет в моем замке, а мы сохраним ее тайну.
  -- Несчастная. Такая злая судьба у прекрасной молодой девушки. Ей будет скучно одной в огромном замке, - я едва не расплакалась от жалости.
  -- Мы будем навещать ее. К тому же первое время проведем с ней вместе.
  -- Гастон, - мне стало стыдно из-за того, что я собралась ему сказать, но про­молчать не могла. Вам-то, Эжени, мне писать гораздо легче. Epistola non erubescit. - Я не хотела бы наслаждаться счастьем с тобой на глазах Рафаэлы. Я не поеду с вами. Ты проводишь ее и вернешься ко мне.
  -- Я не ожидал от тебя таких речей. Ты бросаешь подругу одну в трудные ми­нуты ее жизни, - его голос дрожал от негодования.
  -- Ты не справедлив, - я расплакалась. - Она потеряла возлюбленного, ей гро­зит опасность, а мы будем обниматься и целоваться на ее глазах.
  -- Мы будем делать это наедине.
  -- Ты рассуждаешь. Как слепец. Счастливый блеск глаз невозможно утаить под ресницами. Все всегда смеются над влюбленными, которым кажется, что они единственные, кто знает о своей любви. Но даже не этого я бо­юсь...
  -- Что же тебя так страшит? - тон де Монморанси начинал меня раздражать, но ссориться с ним не хотелось. Слишком давно я его не видела и слишком сильно люблю.
  -- Зависть. Ты даже не представляешь, как трудно жить человеку, когда ему кто-то завидует. На свете нет ничего страшней зависти. Не возражай, на этом мы окончим разговор. Я поеду с вами, но только до замка, а затем мы с тобой вернемся в Париж. Я не хотела говорить тебе, но скоро приедет мой муж. Рафаэле мы выделим надлежащую охрану, а спутником в ее изгнании станет, я уверена, барон де Виан, давно в нее влюбленный.
  -- Ты мудро рассудила, о прекраснейшая из женщин. Sapiens semper beatus est. (Мудрец всегда счастлив. Поясняю для вас, Эжени.) Ты избегнешь за­висти и будешь счастлива через мою любовь, - казалось, Гастон был само смире­ние.
  -- Я уже счастлива и надеюсь, что всем повезет в жизни, - при этих словах он обнял меня и поцеловал.
   Больше мы уже ни о чем не говорили.
   Что ж, Эжени, овцы целы, и волки сыты. Я еще напишу вам до отъезда, мы еще не определили точной даты.
   Vale, милая.
   Ваша Юлия.
  
  
  
   ПИСЬМО 101.
  
  
  
  
   Дорогая подруга! Очень скучаю по вас, но, видимо, на этой неделе вряд ли встретимся. Мы уезжаем, как и планировали. Рафаэле (хотя теперь она тре­бует, чтобы мы называли ее Франческой) нужна безопасность, а в Лувре слишком все на виду. У нас с Гастоном были серьезные опасения за ее жизнь.
   В нашу тайну посвящен только один посторонний. Это барон Жерар де Виан, который любит Франческу уже несколько лет, и насколько мне пом­нится, его чувство находило взаимность во время прошлого ее визита в Па­риж.
   Но, безусловно, Франческа скорбит о гибели своего любовника и вряд ли обратит внимание на ухаживания барона. По этому поводу мы горячо поспо­рили с герцогом. Боже, Эжени, я так счастлива, что он со мной рядом: я могу выразить ему свои чувства, поделиться самым сокровенным, поспорить и даже покричать на него. Скажу честно, я воспринимаю его как собственного мужа. Я отвыкла от Наполеона и уже не вспоминаю о его словах любви, ласках, по­целуях, а прежде только в этом я находила утешение в разлуке.
   Итак, Гастон утверждал, что Франческа без памяти влюбится в барона, но я утверждала обратное. "Вероятно, ты никогда не терял любимого человека, - сказала ему я, - знаешь, как страшно понимать, что ты никогда его больше не увидишь, не услышишь ласковых слов, не ответишь на поцелуи. Сердце раз­рывается в груди от безысходности и сознания, что этого человека больше нет на свете и хочется поскорей умереть". Слезы закапали из моих глаз, стоило мне представить, что с Гастоном может что-нибудь случиться. Он молча обнял меня, но вдруг резко опустил руки.
  -- Ты вспомнила своего первого мужа? Ты все еще любишь его и помнишь?
  -- Гастон, милый, да ты просто ревнуешь. Но это же смешно - ревновать к умершему. Я люблю только тебя и всю оставшуюся жизнь буду принадле­жать только тебе, - мой голос был таким убеждающим, но его ревность все еще не хотела уходить.
  -- Но ты замужем. Наполеон обожает тебя, впрочем, тебя невозможно не лю­бить. А ты, если вышла за него, значит любила...
  -- Ну, хватит! - оборвала я его. - Твоя ревность, Гастон, уже начинает мне надоедать. Или ты перестанешь со мной так разговаривать, или мы поссо­римся. Tertium non datur.
  -- Извини, - произнес он более спокойно, - я - глупец, влюбленный в тебя до безумия. Я не могу даже представить себе, что ты принадлежишь еще кому-то, кроме меня.
  -- Но ты должен понять, что я не могу оставить мужа и подать на развод. Папа Римский никогда не разрешит расторгнуть этот брак, Наполеону и так пришлось преодолеть много трудностей, чтобы развестись с Марией-Луи­зой и испросить позволение на третий брак. Он хочет ребенка от меня...
  -- Нет! - вскричал он. - Я не вынесу этого. У тебя будет ребенок не от меня!..
  -- Успокойся же, наконец, - я начала злиться, - ты мне надоел своими кри­ками. Ты не имеешь никаких прав ни на меня, ни на моих детей.
   Он прервал меня, потому что крепко обнял и прижал мою голову к своей груди. Я чувствовала, как бешено колотится его сердце.
  -- Я никогда не любил тебя так сильно как сейчас, когда осознал, что ты не принадлежишь мне, и я могу в любую минуту лишиться тебя. Обещай, что никогда не разлюбишь меня, и я буду любить тебя вечно.
   Слезы счастья потекли по моим щекам.
  -- Я клянусь тебе в этом, а не обещаю, - прошептала я и еще теснее прижалась к нему.
   Приход Чески прервал наши любовные излияния. Она была сильно встре­вожена, и на глазах у нее блестели слезы.
  -- Мою служанку убили. Гастон, если б не ты, я была мертва, - она горячо пожала герцогу руку.
  -- О чем ты? - поинтересовалась я. - Причем тут герцог?
  -- Я дал совет Рафаэле нанять экипаж для себя, а свою служанку сажать в ка­рету.
  -- Кто-то бросил в карету горящий факел, - продолжала Ческа, - бедняжка не успела спастись и сгорела заживо. Скоро и меня убьют.
  -- Нет, Рафаэла, - твердо сказал герцог. - Завтра же утром мы уедем в мой за­мок, более не станем откладывать отъезд. Юлия, отдай необходимые ука­зания.
  -- Сколько человек потребуется для охраны замка? - спросила я у Гастона.
  -- Человек двадцать.
  -- Я прикажу гвардейцам сопровождать карету. А теперь прощайте. Мне не­обходимо нанести визит Фуше и предупредить его об отъезде. Гастон, я на­деюсь, ты проводишь Франческу и сообщишь барону, что сбор в восемь утра.
   Знаете, Эжени, почему-то при Ческе я стесняюсь показывать свои отноше­ния с герцогом. Что-то сковывает меня: сразу припоминаю ее слезы при на­шем первом после его приезда свидании и не желаю причинять ей боль. Но самое страшное для меня - это зависть. Ее я боюсь более всего. Человека, ко­торому завидуют, подстерегают всяческие бедствия, и счастье его рушится в прах. O vitam misero longam, filici brevem. (Долга жизнь несчастному - коротка счастливому.)
   До свидания, Эжени. К сожалению, у меня нет более времени. Мне даже некогда заехать к вам. Теперь напишу из замка Гастона.
   Целую, Юлия.
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 102.
  
  
  
   Эжени, как мне тяжело! Наше путешествие было не из приятных. Что творится с Франческой! По-моему, она сошла с ума. Постоянные слезы, не­предсказуемые истерики со взрывами глупого хохота. Барон де Виан стоиче­ски это терпит, ухаживает за ней, как за больным ребенком. Гастон тоже само сострадание. А я понемногу начинаю ее ненавидеть. Я редко ошибаюсь, но она просто играет комедию, я поймала ее взгляд во время истерики - он был ясным и холодным. Что с ней происходит?
   Я так и не доехала с ними до замка. Слава Богу, меня в пути нагнал курьер от Фуше с письмом. Мне пришлось вернуться. Приезжает Наполеон. Авст­рийцы наконец-то отброшены от Флоренции.
   Что делать мне дальше? Как рассказать мужу о Франческе? И что расска­зать? Я не могу так больше.
   Мое письмо надолго не опередит меня, я еду к вам. Посоветуйте, как быть.
   Юлия.
  
  
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 103.
  
  
   Мой друг! Сегодня получила записку от Гастона. Он не приедет. Записку привез де Виан. Вас не наводит это на размышления?
   Жерар очень расстроен: Рафаэла прогнала его, он рассказал, какие без­образные сцены она начала закатывать по приезде в замок.
   Не успели они переступить порог, как она по-хозяйски принялась командо­вать слугами, при этом вела себя так, будто несчастного барона не существует. Один де Монморанси. "Гастон, не будете ли вы так любезны? Гастон, прошу вас... Гастон, я хотела бы посоветоваться..." Герцог очень внимателен к ней, терпелив до крайностей.
   А на третий день она поскандалила с бароном. Вот его рассказ дословно.
   "Она позвала меня к себе.
  -- Что вы думаете о себе, де Виан? По какому праву вы находитесь до сих пор в этом замке?
  -- Но, Ваша светлость, я хочу помочь вам.
  -- Немедленно выметайтесь отсюда, я ненавижу вас. Мне противно ваше при­сутствие. Вон!
   Она, как фурия, выставила вперед когти и стала приближаться ко мне.
   "Ненавижу... Вон..." Без конца повторяла она. Я - смелый человек, сражался на войне и дуэлях, но тут испугался этой помешанной. Она вцепи­лась мне в волосы, пронзительно визжа. На крики прибежал де Монморанси.
  -- Что здесь происходит? Франческа, что ты делаешь?
   Вы бы видели, Ваше императорское величество, как она переменилась.
  -- О Гастон! Я защищала свою честь. Этот негодяй хотел... О, нет. Мне стыдно даже говорить об этом. - Она заплакала. Так трогательно. Сама свя­тая Цецилия не выглядела бы более убедительной.
   И де Монморанси потребовал от меня то же, что и она - убираться и поскорей".
   Бедняжка барон! Такое крушение чувств! Мы еще долго разговаривали с ним, но так и не пришли к единому выводу, почему в кроткой и нежной де­вушке могла произойти такая разительная перемена.
   Он высказал мои мысли вслух. Что если она влюблена в де Монморанси? Мне надо срочно ехать туда! Но, как всегда не вовремя, приезжает Наполеон. Надеюсь, он не пробудет долго! Иначе, я боюсь, что потеряю Гастона навсе­гда. Ведь я никогда не смогу простить ему измены.
   Эжени, я прошу вас, приедьте ко мне вечером. Вместе будет легче приду­мать какой-либо план.
   Не прощаюсь, Юлия.
  
  
   P.S. Боюсь, что теперь, кажется, я знаю, что делать...
  
   ПИСЬМО 104.
  
  
  
   Боже мой, Эжени! Что творится! Я встретила Наполеона после столь долгой разлуки, и что же... Официальные поцелуи рук. Куча нотаций. Скучный рас­сказ о войне.
   Почему так все изменилось? Я потеряла любовь мужа, теряю возлюблен­ного, нашла врага в лице лучшей подруги. Как жить теперь дальше? Почему прежде легкая и беззаботная жизнь сломалась в одночасье?
   Я рассказала Наполеону об эрцгерцогине. Он отреагировал на удивление спокойно.
  -- Если хочешь, милая, опекай ее и дальше. Сомневаюсь, что муж потребует ее выдачи. Хотя я не очень-то рад этому обстоятельству, но пусть все бу­дет, так как ты пожелала.
   Я чуть было не взорвалась от злости. Честно говоря, я преследовала другую цель. Но ведь не могу же пожаловаться Наполеону на то, что она уводит моего возлюбленного. Придется действовать самой. У меня уже есть опреде­ленный план, но, боюсь, на его выполнение уйдет чересчур много времени.
   А пока я упросила Талейрана с согласия Наполеона отослать в Вену герцога де Монморанси с любым тайным поручением. И курьер незамедлительно по­скакал в его замок с требованием немедленного приезда.
   Пусть Франческа побудет некоторое время одна, придет в себя, успокоится, к тому же ее влюбленность в Гастона может всего лишь домыслы де Виана.
   Я дождусь его, а там послушаю, что он мне скажет. Не думаю, что он спо­собен на измену. Я верю в его любовь и искренность.
   А теперь, Эжени, сядьте на стул! Я собралась разводиться с Наполеоном! Я поняла теперь окончательно, что не люблю его. Это было чувство преклоне­ния перед величайшим гением мира, затмившим императоров Древнего Рима и самого Александра Великого, ослепление его славой. Может, если б он был всегда рядом со мной, моя влюбленность переросла бы в глубокую и верную любовь, но он так часто меня покидал, оставляя наедине с трагедиями и кош­марами в моей жизни. Вспомните разбойников в Южном Провансе, похище­ние де Блуа, смерть отца, пиратов в Средиземном море и многое другое. Я со всем справлялась практически одна, он никогда не приходил мне на помощь. Я не могу жить так дальше, я хочу уюта и тепла домашнего очага, хочу родить ребенка от любимого. И даже, когда я обрела, наконец, истинную любовь, я рискую потерять ее из-за лучшей подруги, супругу которой опять-таки мой муж объявил войну. Хочу мира и спокойствия в душе.
   Талейран, этот опытный дипломат и политик, чуть не упал в обморок, когда я сообщила ему первому о своем решении.
  -- Но Ваше императорское величество, это nonsens! Неужели вы хотите ли­шиться власти, величия? Ради какой прихоти вы отказываетесь от блага быть первейшей в мире? Наполеон, насколько мне известно, любит вас ис­кренне и верен вам. Ему пришлось в свое время развестись с Жозефиной из-за ее бесплодности, но у вас нет такой проблемы. Вторая императрица обеспечила ему наследника, в котором течет кровь старинного рода Габс­бургов. Даже, если у вас не будет детей, вам не грозит никаких изменений. Подумайте, о чем вы просите меня...
  -- Нет, мой дорогой Шарль-Морис, я твердо решила. Моя жизнь - это цепь случайностей и опасностей, мне постоянно угрожают, хотят убить, вспом­ните эти похи­щения, из-за одного Фуше даже был отстранен от своего по­ста. А история с духом Жозефины. Меня хотели свести с ума и заставить покончить с собой. Мне надоело, я устала от такой жизни, я хочу иметь мужа, который будет всегда рядом, хочу уютный дом, детей, которых мы бы воспитывали вместе.
  -- Что мне еще сказать вам, Ваше императорское величество? Как заставить вас переменить решение?
  -- У вас не получится, Шарль-Морис. Я знаю, каким ударом это будет для Наполеона, но я чувствую, что его сердце охладело ко мне из-за долгих разлук. Из-за его постоянных войн мы не будем счастливы, мир никогда не наступит в Ев­ропе, пока живы его враги и враги Французской империи. Я прошу вас, Та­лейран, помогите мне составить письмо Папе Римскому, мне важно зару­читься его согласием, и предъявить затем все документы Напо­леону.
  -- Но вы не боитесь, что от Пия все станет известно самому императору, ведь вам известно, что папа зависит от Наполеона.
  -- Я опережу его, лично доставив бумагу с прошением о разводе. Я уверена, Талейран, что вы поедете к Пию со мной. Благо, что на данный момент он во Франции.
  -- Чем вы собираетесь мотивировать развод?
  -- Ой, не знаю. Намекать на супружескую измену... Это не выход. А компро­метировать себя адюльтером - это невозможно. Что мне делать?
  -- Да, задача не из легких. Ну да вы знаете меня. Я помогу вам в честь нашей дружбы. Я никогда не относился ни к одной женщине так, как к вам. Вы за­служили мое уважение своей бесхитростностью и бескорыстием, а вы знаете, мне это чуждо. Но, говорят, противоположности притягиваются. У вас есть кандидат в мужья? Честно говоря, я бы с радостью предложил вам свою руку и состояние.
  -- Мой дорогой Шарль-Морис, вы, как всегда, забываете о сердце.
  -- Я понял ваш намек, удивительно, что имя вашего возлюбленного до сих пор не известно ни мне, ни кому другому. Хотя, впрочем, я уже догадался.
  -- Ни слова больше, Талейран. Лучше давайте перейдем к делу.
   Мы еще долго рассуждали, но ни он, ловкий дипломат, ни я не пришли ни к какому единому выводу. Единственное, что мы решили, он добьется аудиенции у папы, поехав к нему первым, а затем уже я по необходимости припаду к его ногам. Ждите скорых новостей, Эжени. Ваша Юлия.
   ПИСЬМО 105.
  
  
   Я поражена, Эжени, но Талейран - просто воплощение хитрости! Не знаю, уж как, но папа подписал мою просьбу о разводе. Весь этот месяц он коле­бался, но Шарль-Морис, наконец, убедил его. Конечно же, Наполеону стало известно обо всем.
   Я выжила чудом после чудовищной вспышки его гнева. Я вытерпела и про­клятья, и слезы, и уверения в вечной преданности и любви. Одному богу из­вестно, чего мне это стоило! Несколько раз я порывалась порвать письмо Пия, но, совладав с собой, сдерживалась. Рубикон перейден! И к прошлому нет воз­врата.
   Дворы Европы потрясены очередным разводом великого императора. Анг­лия и Россия злословят по этому поводу, помещая гнусные пасквили на стра­ницах газет. Пруссия и Австрия в панике. Де Монморанси прислал мне длин­ное зашифрованное послание из Вены, он потрясен моей решительностью и безраздельно счастлив, потому что оценил то, что я делаю ради него. Полуза­вядший букет из Вены доставил мне с письмом его курьер, я спрятала драго­ценные цветы у себя в спальне.
   Мадам Летиция прислала мне из Рима трогательное письмо со следами слез. Я долго собиралась с духом ответить ей, надеюсь, она простит меня и не ста­нет ненавидеть, она ведь до безумия обожает Наполеона. Каролина, видимо, писала, кипя от ярости. Уж она-то точно стала моим врагом. Я и ей попыта­лась все объяснить, но, зная ее характер, чувствую, что все мои слова канут в Лету. Ветреница Полина поддерживает меня, как всегда. Но нотки глубокого сожаления сквозили в каждой фразе. Однако заверяла она меня, по-прежнему наши отношения будут родственными, и всегда могу на нее рассчитывать. Я написала, что люблю ее. Братья Наполеона проигнорировали мои письма, но свое мнение высказали непосредственно самому императору. Вы догадывае­тесь, как оно прозвучало. Лишь Люсьен попытался как-то встать на мою за­щиту, но не слишком убедительно.
   Наполеона не узнать. Он похудел, осунулся, постоянно грустит. Оттягивает подписание документов, сколько может. Я не тороплю его, мне и самой тя­жело, я плачу у себя в спальне или у него на груди. Мы постоянно говорим о том, как будем жить друг без друга, но, я думаю, нам не привыкать. Наполеон уедет на войну, военная слава понемногу излечит его душевные переживания. Мы пообещали писать письма каждый день, но вряд ли это войдет в привычку. Конечно, может, сейчас я рассуждаю пессимистически, далее бу­дет видно, как сложатся наши судьбы и отношения.
   Гастон рвется в Париж, но я прошу Талейрана оттянуть его приезд, Шарль-Морис понимает и выполняет мою просьбу. Я отблагодарила его, за все, что он сделал для меня, расставшись с самым ценным, чем владела. В один пре­красный вечер мы ужинали, и я преподнесла ему подарок - диадему Нуньеса из сокровищ фараонов. Талейран был потрясен. Он сказал, что эта вещь станет жемчужиной его коллекции. Наверняка, он не ожидал такого щедрого возна­граждения.
   Слуги понемногу упаковывают мои вещи. Наполеон оставил за мной все владения, подаренные на свадьбу, поэтому я достаточно богата. Сверх того, он назначил мне огромное содержание, но я упросила его уменьшить сумму, од­них лишь доходов с имений хватит на роскошную жизнь до конца дней моих. Но этим не ограничилось его великодушие, он указом сохранил мне титул им­ператрицы, если я не выйду замуж. Нет, это не признак ревности, ведь не мо­жет же мой муж именоваться в дальнейшем императором. Nonsens! Я благо­дарна Наполеону. Он тысячи раз просил меня изменить решение, но я осталась твердой. Я хочу навек найти свое счастье в домашнем уюте и верном муже. Если б он знал, что уже есть претендент на мою руку!
   Я еще не решила, куда я перееду жить на первое время до замужества, но, скорее всего это будет замок Ланьер, он недалеко от имения де Монморанси. До приезда Гастона я навещу Рафаэлу и поговорю с ней, узнаю ее дальнейшие планы. Что-то нужно решать, она не может дальше жить у герцога, может быть я смогу ей купить небольшое поместье с более или менее стабильным доходом, а там, думаю, такая красавица, как она, не замедлит выйти замуж.
   Напишу вам, Эжени, с нового места жительства. Прощайте, буду скучать по Парижу, по Лувру, где провела несколько лет своей жизни. Сомневаюсь, что не стану плакать ночами, вспоминая и то счастливое время, в котором был Наполеон, любящий и заботливый супруг. Лучше прервать свое письмо, иначе опять расплачусь...
   Юлия.
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 106.
  
  
  
   Mna dies, Эжени! Сегодня я простилась со своими подданными. Практиче­ски все пришли проводить меня, я не устраивала ни прощального ужина, ни бала, но собралось очень много людей, и все были так грустны, тем более что ходили слухи, о моем отъезде в Испанию. Даже мои завистницы и те были опе­чалены, у кого им теперь копировать платья и шляпки. Я решила устроить праздник. Бал даже на скорую руку удался на славу! Я объявила, что вскоре опять вернусь в столицу, это немного развесило всех.
   На бал даже пришел Наполеон. Он был в парадном мундире с орденом По­четного легиона. Я танцевала только с ним, он так и не научился этой нехит­рой премудрости. Но мне, как и раньше, это нравилось. У многих, ручаюсь, блестели слезы в глазах.
   Этой ночью, после бала, мы любили друг друга, как будто впервые. А зав­тра нам предстояло поставить свои подписи на документах о разводе. Но На­по­леон взял с меня слово, что после этой неприятной процедуры я подарю ему прощальное свидание. Что ж, я немного рада, что он смирился с неизбежным, и, может, уже послезавтра я покину наконец-то Париж.
   Еще напишу вам, Эжени. Почему вы не пришли на бал?
   Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 107.
  
  
   Что сегодня было, Жени! Утром мне сообщили, что аудиенции просит мар­шал Ней.
   Какой он был неотразимый, когда я вышла к нему! Множество наград, па­радный мундир, герцогская цепь. Ему недавно Наполеон пожаловал этот ти­тул.
   Без излишних приветствий он опустился на одно колено и протянул мне не­большую коробочку. Я открыла ее, там лежало прекраснейшее кольцо с моей и Нея монограммами, инкрустированное бриллиантами и изумрудами.
  -- Я предлагаю тебе руку и сердце, потому что люблю тебя и хочу, чтобы именно ты стала моей женой.
   Я опустилась на кресло. Что мне сказать ему? Как не обидеть отказом?
  -- Мишель, дорогой! Все уже решено в моей жизни. Судьба распорядилась иначе. Нам никогда не быть мужем и женой. Я люблю тебя, только как друга, как брата. Прошу тебя, не сердись за мой отказ. Я ни за что на свете не хочу ссориться с тобой, ты даже не представляешь насколько ты мне до­рог. Я люблю другого человека, и мы женимся через несколько месяцев. Пожалуйста, поведи меня к алтарю, только тебя я могу попросить об этом.
  -- Отдать тебя другому? Герцогу де Монморанси? Ведь это он - твой жених?
  -- Да, Мишель. Мы давно полюбили друг друга, это было предопределено с начала наших жизней. Пожалуйста, не отказывай мне в этой просьбе, после всех наших ссор, я не хочу вновь терять такого друга, как ты. Я очень люблю тебя, брат.
   Ней вытер рукавом глаза, совсем как-то не по-герцогски.
  -- Если ты просишь меня, то я согласен. Надеюсь, что когда-нибудь я раз­люблю тебя как женщину и полюблю как сестру. Оставь кольцо на память обо мне. Пусть это будет моим подарком к свадьбе, хотя ты его никогда и не наденешь.
   Он ушел. Мы договорились, что я напишу ему, когда и где будет венчание.
   А в обед состоялось подписание бумаг. Все происходило в полнейшем молчании. Дрожащей рукой я поставила свою подпись, а следом расписался Наполеон. В последнюю секунду мужество изменило и ему, тому, кто столько раз смотрел в лицо смерти, перо выпало из его рук, и несколько ка­пель чернил пролилось на листы. Точно слезы.
   Вторую половину дня все ходили подавленные. Я сидела у себя в покоях, читала все письма Наполеона, которые он мне писал. Нежность, любовь, страсть в каждом слове. Куда все это исчезло ныне? Я решила увезти этот маленький архив с собой в память о Наполеоне. Я уложила их в ящичек, ин­крустированный нашими монограммами, также прибавила и кольцо Нея с его жемчужным ожерельем. Те драгоценности, что подарил мне бывший супруг, разместились в коробке побольше.
   Вот и приблизился час прощального свидания. Скоро за мной придут. Я на­пишу вам, Эжени, как все прошло.
   Целую, Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 108.
  
  
  
   Грустно прошло наше свидание с Наполеоном. Жени, он всю душу мне пе­ревернул, я уже почти сожалею о том, что натворила.
   За мной зашел Констан, и в карете проводил до сада Тюильри. Вы не пред­ставляете, как там все было украшено. Каждое дерево обвито тоненькими гир­ляндами, волшебные экзотические цветы источают дивный аромат. В круглой беседке накрыт изысканный ужин, а невидимый тенор исполняет знаменитые арии. Музыку слышно едва-едва, кажется, будто мы случайно подслушали ее, проходя мимо Гранд-Опера.
   Затем нас ожидала гондола. Мы катались по Сене, проплыли мимо Собора Парижской богоматери. Наполеон хотел напомнить мне все те счастливые ми­нуты нашей жизни, что мы с ним пережили: венчание, мою коронацию, медо­вый месяц.
   Мы много говорили, вновь переживая наше прошлое. Вспоминали знаком­ство, смеялись, как я согласилась стать его женой, даже не зная, кто он.
  -- Неужели ты никогда не любила меня, Юлия? - спросил он неожиданно.
  -- Милый мой, да я готова была положить мир к твоим ногам. Но ты без конца покидал меня, оставлял одну с моими проблемами и заботами. Вспомни, как мне было тяжело, когда умер отец...
  -- Ты же понимаешь, что война не позволила мне приехать...
  -- Я понимала все, Наполеон, но сколько еще потом последовало кошмаров в моей жизни. Тебя никогда не было рядом, я получала помощь от чужих людей.
   Император молчал, может быть впервые в жизни он не мог найти ответа.
   Я вывела разговор на более безопасное русло, чтобы не возник спор на эту тему. Но пауза все равно повисла. Мы молчали некоторое время, потом я за­со­биралась, но он остановил меня, обняв и прижав к груди. Я не смогла удер­жаться, чтобы не заплакать.
   Прощальная ночь любви была прекрасна. Я уже не грустила, а наслаждалась близостью с мужем. Все-таки мои слова о том, что я разлюбила Наполеона, - ложь. Я люблю его. Теперь-то это я, наконец, поняла.
   Запуталась окончательно.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 109.
  
  
  
   Пишу вам из Ланьера, Эжени. Осваиваюсь на новом месте жительства. По-прежнему грустно. Что там у вас в Париже?
   Здесь я еще не успела соскучиться. Очень много дел, слуги какие-то бестолковые, все не по мне. Получила вчера письмо от де Монморанси. Он приезжает через неделю. Сначала с отчетом к Талейрану, затем сразу в Ланьер. Вместе с этим письмом получила и послание от Наполеона. Лучше б я его не читала, слезы сразу хлынули ручьем.
   Собираюсь сегодня съездить проведать Франческу, все мои приглашения остались без ответа. Надо прояснить ситуацию. Так что допишу письмо позже.
   ... Что ж, Жени, продолжу рассказ. В замок Гастона я прибыла как частное лицо. Мне пришлось долго ожидать выхода "хозяйки". Она вышла ко мне хмурая и надменная. Минуты две я колебалась, как начать разговор: в каком тоне, с каким видом. Но мое природное добродушие взяло верх, и я ласково обняла ее.
  -- Ческа, милая. Почему все приглашения без ответа?
  -- Жюли, я право очень занята. Идут приготовления к нашей свадьбе, и у меня масса дел. Я собиралась на днях выслать тебе приглашение.
  -- Ты выходишь замуж? Я счастлива за тебя. Но почему узнаю последней? И кто же избранник? Уж не Жерар де Виан?
  -- Нет, я собираюсь стать супругой Гастона де Монморанси.
   У меня перехватило на секунду дыхание.
  -- А он об этом знает? - с усмешкой спросила я, овладев собой.
  -- Вот письма его из Вены.
   Она протянула мне пакет, перевязанный лентой. В волнении я присела на диван, и развязала узел. Почерк герцога, в этом я уверилась, едва прочитав не­сколько слов.
   "Дорогая! Любимая! Единственная! Долгожданная!" Я листала страницы.
   Мир рухнул к моим ногам в одно мгновение. Уж не помню как, даже не по­прощавшись с хозяйкой, я вышла к своему экипажу. А в себя пришла, только подъехав к Ланьеру. В руках я сжимала все еще лист из одного из писем Гас­тона. Я прочла его, вот содержание:
   " Ческа, моя милая. Ческа, моя нежная. Я так люблю тебя. Считаю каждое мгновение до нашей встречи. Скоро я прибуду, и мы с тобой заживем счаст­ливо после свадьбы. Вена кажется мне скучной и мрачной без тебя. Солнышко мое, если б сейчас смог тебя увидеть обнять, то, наверное, с ума сошел бы от такого блаженства. Я готов хоть сейчас вскочить на коня и ска­кать к тебе..."
   Бред безумно влюбленного.
   Я возненавидела себя в один миг. Сложить с себя корону ради недостойной любви! Бросить любящего мужа ради лживого любовника! Будь проклят он во веки веков! Я даже не думала о Франческе в те минуты ярости, когда я как бе­зумная металась по комнате, круша и ломая все. Эта тварь добилась своего, уведя возлюбленного и разрушив мою жизнь.
   Лихорадочно я отдавала приказы слугам собрать мои вещи, упаковать дра­гоценности. Я уезжаю, уезжаю! Навсегда из Франции, воздух, земля которой стали мне ненавистны в один миг!
   Простите, Эжени, что прерываю письмо. Я напишу вам позже, намного позже, не знаю из какой страны, какого города. Я еще не решила, куда отправ­люсь, просто спешу уехать из Франции.
   Прощайте, теперь у меня нет даже имени, чтобы подписать им свое письмо.
  
  
  
  
   ( спустя четыре месяца)
  
  
  
  
   ПИСЬМО 110.
  
  
  
   Здравствуйте, Эжени! Верная своему обещанию, пишу вам. Вернулась в Испанию, живу в имении своего первого мужа, взяв его имя.
   Новости и здесь ждали меня неутешительные: герцог Медина Седония за несколько дней до моего возвращения к родным пенатам погиб на дуэли, а моя мать скончалась от горя. Не выдержало сердце, когда ей сообщили об этом несчастье. Я похоронила их в семейном склепе.
   Письма Наполеона нашли меня и здесь, однако, я не читаю их, складываю до поры до времени нераспечатанными. Он единственный знает, где я. За исключением, разумеется, Фуше, чьи агенты и разыскали меня.
   Я никого не принимаю, сообщила лишь королю и королеве, что вернулась. Ответа не было. Впрочем, и толпы посетителей не стоят у меня под дверями. Будто я умерла для всех. Развенчанная героиня никому не интересна, когда я была окружена славой и почетом Наполеона, толпы льстецов осаждали меня, а сейчас... Имя мне - никто.
   Раны душевные не дают покоя, опять подумываю об уходе в монастырь.
   Фуше сообщил мне на днях, что Полина, моя милая сестричка, пытается на­водить обо мне справки, но я еще не готова ее видеть. Боюсь, что ее неуемное жизнелюбие опять зажжет во мне желание жизни и любви. Интересно, поже­нились ли Гастон и Рафаэла-Франческа? Листок из его письма к ней я ношу вправленный в медальон на груди. Пускай, стуча в сердце, напоминает о моей вечной любви, так жестоко растоптанной и поруганной. Taedium vitae. Tae­dium vitae. Taedium vitae.
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 111.
  
  
  
   Жени! Милая моя подруга! Я никогда не забуду вашу доброту! Спасибо вам за это неожиданное счастье, свалившееся на меня, как снег в июле. Я знаю уже, что именно вы помогли мне!
   Сегодня утром дверь моей спальни вылетела с треском, напугав меня до смерти. Я инстинктивно юркнула под кровать, еще не проснувшись и ничего не различая спросонья в полутьме, успев, однако, выставить кинжал пред со­бой. Кто-то откинул покрывало и, схватив меня за ногу, вытянул наружу. Я закричала, замахиваясь для удара, но вовремя спохватилась, увидев возмути­теля спокойствия. Гастон! Разрыдавшись, я повисла у него на шее.
   Он целовал меня как безумный, что-то без конца повторяя, но я даже не слушала его слов, испугавшись, что от такого счастья можно умереть.
  -- Глупенькая моя девочка! Глупенькая! Как ты могла поверить в эту гнусную ложь? Я люблю только тебя, и женюсь только на тебе. Ты для меня - жизнь, свет, единственная в мире. Мы не расстанемся никогда. Я не поте­ряю тебя больше никогда в жизни. Я искал все эти месяцы, объездил всю Францию, Италию вместе с Полиной, Корсику, пол-Испании. Нелегко было отыскать тебя. Но теперь я даже и на миг не расстанусь с тобой. Собирайся, мы возвращаемся.
   Я даже не могла ничего произнести, только обнимала его, не веря себе, пла­кала, целовала его губы, глаза, руки. Единственное, что я смогла сделать, так это сорвать злосчастный медальон с груди и протянуть его Гастону.
  -- Моя малышка, как же ты любишь меня, если даже эту подделку носишь на сердце.
   Он с легкостью разломал золотую оправу и изорвал в клочья листок.
  -- Она подделала мой почерк, неужели ты поверила ее лжи? Как могла усом­ниться в моих чувствах?
  -- А где она теперь? - это был мой первый вопрос, заданный герцогу.
  -- Не знаю, я прогнал ее, как только вернулся и узнал, что случилось. По до­роге домой я расскажу, как все произошло. Маршал Ней, с которым мы ни­когда не общались близко, неожиданно очень помог мне. Он сказал мне, что ты просила его вести тебя к алтарю. Не дождавшись приглашения, он приехал ко мне в имение и тогда-то... Но после. Собирай вещи. Мы уез­жаем немедленно.
   Я даже и часа не затратила на сборы, переодевшись, захватив лишь драго­ценности, личные вещи. И мы уехали.
   Это письмо опередит меня, мы еще навестим в Риме Паолетту, она тоже вернется со мной и будет присутствовать на нашей свадьбе.
   Я целую вас, очень люблю, спасибо, что не стали скрывать от Гастона мое убежище.
   Вечно вам признательная, Юлия.
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 112.
  
  
  
   Начну это письмо, Жени, с рассказа Гастона. Сейчас мы уже в Риме, гостим на вилле Боргезе. Венчание наше пройдет в соборе св. Петра, ждем приезда маршала Нея. Наше пребывание пока инкогнито. Я просто боюсь визита ма­дам Летиции, как я буду смотреть ей в глаза.
   Итак...
   Герцог де Монморанси, заехав с докладом из Вены в Париж к Талейрану, сразу же помчался ко мне в Ланьер. Каково же было его удивление, когда слуги сообщили ему, что я отбыла под покровом ночи в неизвестном направ­лении, собрав вещи. Он поехал к себе в имение.
   Рафаэла ждала его, накрыв изысканный ужин. Белоснежное платье ее было настолько нескромным, что практически обнажало грудь. Она была само оча­рование. Гастон по дороге к себе поразмыслил, и решил, что именно она стала виновницей моего поспешного бегства, поэтому, как себя вести с ней, он уже знал.
   Для начала герцог галантно поцеловал ей руку, потянув поцелуй немного дольше, чем следовало, сжигая страстным взглядом. Затем они приступили к ужину.
  -- Милая Ческа, я ценю твою заботу обо мне. Очень приятно, когда после долгой разлуки дома тебя ожидает там прекрасная дама и накрытый стол.
  -- Спасибо, Гастон. Мне льстит, что ты оценил мои старания.
  -- А где Юлия? Вы давно виделись с ней?
  -- Я послала ей несколько приглашений, ты, наверное, знаешь, что она посе­лилась в Ланьере после развода, но она так и не ответила мне. Я слышала, что маршал Ней гостит у нее.
  -- О да, они - большие друзья.
  -- Гастон, ты спокойно смотришь на то, что в твое отсутствие она принимает другого мужчину? Разве до тебя не доходили слухи об их любовной связи, которая длится уже несколько лет. А сейчас она свободна... Гастон, твою невесту уведут из-под венца.
   При этих словах она рассмеялась.
  -- Кто знает, быть может, это не так сильно огорчит меня, как ранее. Я еще не делал ей предложения и собираюсь ли делать вообще. Вот в чем вопрос.
  -- Так ты не женишься на ней? - она вся вспыхнула и заискрилась счастьем.
  -- Я подумаю об этом завтра, - Гастон усмехнулся.
   Он проводил ее в покои, ловко подставив щеку вместо губ для прощального поцелуя, и пожелал спокойного сна.
   Естественно, что Ческа осталась разочарованна. Герцог не сделал ей признания, которого она ожидала, и не провел с ней ночь.
   Сам же он ломал голову, как лучше выведать у нее, что произошло на самом деле. Наутро...
  -- Ческа, моя дорогая. Слуги сказали мне, что Юлия приезжала к тебе в мое отсутствие.
  -- Ах, ну да, - она даже не смутилась. - Я не хотела портить вечер. Она наго­ворила мне кучу дерзостей, пыталась прогнать из твоего дома, но я сумела дать ей достойный отпор.
  -- Ты не обманываешь меня? Она всегда такая нежная и обходительная. Какая кошка пробежала меж вами? Вы же были лучшими подругами.
  -- Гастон, она просто ревнует. Она видит, что мы нравимся друг другу, и не может простить себе, что потеряла твою любовь.
   Герцог едва совладал с собой, услышав столь самонадеянные слова. Ему за­хотелось ударить ту, которая причинила мне боль.
  -- А куда уехала она?
  -- Какая разница, Гастон? Теперь мы можем наслаждаться счастьем, отпу­щенным нам богом.
  -- Франческа, я хочу, чтобы ты навсегда покинула мой дом. Уходи из нашей жизни. Ты - змея, воспользовавшаяся добротой людей, которые помогли тебе в трудный час и приютили, взамен этого отравившая их существова­ние. Я считал тебя порядочной девушкой, но ты разочаровала меня. Я не хочу больше ни минуты тебя видеть. Вот тебе тысяча наполеондоров, и по­езжай, куда душе угодно, только подальше отсюда. А я отправлюсь искать мою любовь.
   Она взбесилась точно фурия, услышав эти слова. Видимо, ее рассудок и вправду повредился из-за всех несчастий. Она завыла, закричала, призывая страшные проклятия на наши головы, кинулась на герцога, выставив когти. Слугам удалось с трудом связать ее. Они поместили ее в дальней комнате, за­пеленав как куклу, чтобы она не могла причинить вреда ни себе, никому дру­гому.
   Гастон ломал голову, что делать. Надо было срочно уезжать на мои поиски, и, в то же время, он не мог оставить вопрос с Рафаэлой нерешенным. И в этот момент ему доложили о приезде маршала Нея.
   К удивлению обоих они встретились, как старые добрые друзья. Обнялись, пожали руки. И тот, и другой обрели утешение, увидев друг друга. Два сопер­ника, не ставших врагами.
   Гастон рассказал все Мишелю без утайки и попро­сил совета.
  -- У меня отпуск перед очередной кампанией императора. Наполеон не знает, куда я отправился и зачем. Знал бы он, что я собирался вести к алтарю его бывшую супругу. Если хочешь, я смогу остаться у тебя некоторое время, понаблюдать за ней, пригласить врача. А тебе нельзя медлить, отправляйся искать ее, пока не случилось беды. Ох, недоброе у меня предчувствие. Не закончится эта история по-хорошему.
  -- А я уверен, что все будет в порядке. Немедленно еду.
   Они попрощались. Но по дороге герцога догнало известие, что Рафаэла сбежала, скрывшись в неизвестном направлении. Все поиски были безрезуль­татны.
   Гастон долго разыскивал меня, переполошил всю Италию, но, наконец, прибыв в Испанию, по совету Полины, и, наведя справки, узнал, что в имении покойного герцога Соланского появилась его вдова и теперь там живет. Туда-то он и направился. Ваше письмо нашло его в Мадриде, и подтвердило, его догадки о моем пребывании.
   Я счастлива, что наша встреча состоялась. Теперь-то уже никто и ничто нам не помешают.
   Я вас целую, Жени, и еще раз благодарю.
   Ваша Юлия.
  
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 113.
  
  
   Bona lux! Я замужем!!! Я теперь герцогиня де Монморанси!!!
   Гастон светится от счастья, и наш медовый месяц протекает в полной гар­монии. Какое счастье любить и быть любимой!!!
   Я расстроилась лишь один раз, когда Ней привез известие, что не будет вас.
   Какое чудное было торжество! Величественный собор святого Петра укра­сили белоснежными розами. Весь цвет римской, парижской и испанской знати собрался там. Площадь перед собором была полна. Мы пригласили на свадьбу всех: и друзей, и завистников. Даже сам Наполеон прислал карету, полную цветов и пожелания счастья вместе с драгоценным подарком. Вы по­нимаете, почему он не приехал, хотя мог. Мадам Летиция оказала нам честь вместе с престарелым Фешем. Я была рада видеть Талейрана и Люсьена, брата импе­ратора. Даже Каролина с Мюратом посетили наше торжество. Се­стра Бона­парта обошлась на этот раз без своих едких словечек, так ей все пришлось по душе. А о чувствах Паолетты, думаю, упоминать и не стоит, она была счаст­лива за всех и, наверное, больше всех.
   Все было так торжественно и чудно. Благословил наш союз папский прелат кардинал Орсини. Мое платье было просто фантастичным, соткано из лепест­ков живых роз нежно-розовых и белоснежных, длиннющий шлейф и пышная фата. После венчания мне пришлось переодеться, я сменила наряд на другое белое платье из тончайшего шелка, тоже несказанно восхитительное. Гастону я пообещала, что обязательно закажу портрет в этом наряде.
   Свадебный бал на вилле Боргезе был потрясающим. Таких праздников рим­ляне не видели очень давно. Множество зевак толпилось за воротами парка, жаждя хоть одним глазком взглянуть на это великолепие, доступное лишь из­бранным. Хотя, на мой взгляд, избранных было не меньше.
   Столы ломились от изысканных яств, причем постоянно происходила их перемена. Труппа и оркестр из Ла Скала услаждали слух пением. Затем танцы.
   В полночь гостей пригласили переодеться в специально приготовленные для каждого костюмы, и начался маскарад, который продлился уже до рас­света. Последняя карета уехала из имения Боргезе, когда солнце вовсю за­сияло на небосклоне. Несмотря на усталость, мне не спалось. Гастон отдыхал, а я, полюбовавшись на драгоценные статуи Бернини, вышла в сад. Было уже около двух пополудни. Но тишина стояла мертвая, такое впечатление было, что го­род спит. Все, видимо, и господа, и простые горожане отдыхали от бур­ной ночи. Я была счастлива и довольна, как никогда в жизни. Душа моя пела и рвалась к небесам. Я прилегла на траву и незаметно для себя уснула. Герцог разбудил меня поцелуем.
  -- Ну вот, проснулся, а тебя нет рядом. Далеко же ты забрела, путешествен­ница. Тебе не спалось рядом со мной?
  -- Не хотела тревожить твой отдых. Ты так сладко спал, а мне вздумалось прогуляться. Однако усталость подкараулила меня, и я задремала.
  -- Завтра приезжают мои родители вместе с Оливье.
  -- Несчастный мальчик уже отошел от гибельной страсти?
  -- Кажется, да. - Гастон задумчиво потер лоб, - хотя, все-таки, думаю, ему бы повременить со свиданием с тобой.
  -- Надеюсь, все будет в порядке, - но сомнения закрались в мою душу.
  -- Кстати, милая, завтрак нас ждет. Полина, кажется, уже пьет не первую чашку кофе в ожидании нас. Ее ненаглядный Камилло не ночевал дома, и она хмурится.
  -- О боже, это что - ревность? Придумаешь тоже. Чтоб Паолетта хмурилась в такой чудный денек? Скорее причиной этому невнимание очередного по­клонника.
   Мы рассмеялись, и пошли по аллее к дому.
   Полина, и вправду, была не в настроении, но вскоре развеялась, и завтрак прошел весело.
   После Гастон уехал по делам, а мы разболтались.
  -- Ну, Жюли, удружила ты мне, прислав тогда этого де Клермона. Такой кра­савчик!
  -- Постой, Паолетта, ты пробовала на нем свой способ покорения мужчин?
  -- Черт подери, конечно, да. Никогда еще не чувствовала себя такой дурой!
   Вначале она не поняла причины моего хохота, но, затем, когда я ей все рассказала, она принялась смеяться вместе со мной.
  -- Так скажи, ты соблазнила его?
  -- Естественно. Еще не один не устоял пред моей красотой.
  -- А дальше?
  -- А дальше я отослала его с поручением к Каролине в Неаполь...
   Так я не смеялась еще никогда. Бедный Луи! Куда же отослала его Каро­лина?
   В принципе, Эжени, мне самое время закончить это длинное послание. На­пишу вам еще, не волнуйтесь. Вряд ли мы скоро покинем Рим.
   Целую, ваша Юлия герцогиня де Монморанси.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 114.
  
  
  
   День добрый, милая подруга! Как вы поживаете?
   Сегодня мы принимали родителей Гастона. Добрые, милые старики. Герцогиня расцеловала меня от души, а герцог крепко обнял, поздравив со столь удачным выбором. Они от души рады, что их старший сын наконец-то женился. А вот Оливье...
   Он мрачен, сторонится ото всех, слова лишнего из него не вытянешь. Он сухо поздоровался с нами, пожал брату руку и молчал весь обед. Я потихоньку наблюдала за ним, но он не поднимал на меня глаз. Хотя Паолетта побожи­лась, что несколько раз поймала его огненные взоры, направленные в мою сторону. И, по ее мнению, они не предвещали ничего хорошего. Это не замед­лило себя ждать.
   Я прихорашивалась в своих покоях ближе к вечеру, мы собирались в оперу. Неожиданно он зашел.
  -- Оливье, что ты хотел? - спросила я ласково, хотя внутри у меня все сжа­лось в комок.
  -- Поговорить с тобой.
  -- Я слушаю тебя. Надеюсь, мы не опоздаем. Гастон не любит, когда его за­ставляют ждать.
  -- Я не дам вам спокойной жизни. Ты отравила мое существование, ворвав­шись как ураган в мысли и чувства. Ты не ответила на мою любовь, обма­ном заставила помогать тебе, обещая взамен рай.
  -- А ты хотел, чтобы я стала игрушкой в руках Нуньеса? Я благодарна тебе за помощь, но кажется, ты и тогда не захотел выслушать меня, когда я ска­зала, что люблю твоего брата.
  -- Я с детства ненавидел его. Он всегда был удачливей, чем я, сильней, краси­вей. И родители любили его больше. Именно, из-за злой зависти я и сбежал из дому, мечтая когда-нибудь отомстить. Стал пиратом...
  -- А точнее юнгой у Нуньеса, мальчиком на побегушках, - прервала я его страстный монолог. Надо было хоть как-то охладить его пыл.
  -- Не смей мне говорить таких вещей. Ты теперь никто. Из всемогущей импе­ратрицы стать какой-то герцогиней. Ты не имеешь права указывать мне.
  -- Оливье, ты серьезно болен. В твоей голове поселилось безумие. Я никогда не подавала тебе никаких надежд на близость. А брат, которого ты ненави­дишь, без памяти любит тебя и всегда готов помочь во всем. Открой ему свою душу, облегчи себе жизнь, я уверена, вы поймете друг друга.
  -- Никогда. Я буду отравлять вашу жизнь методично и жестоко. Клянусь, вам не видать счастья, и вы расстанетесь скоро.
   Он вышел, хлопнув дверью. Я сидела перед зеркалом и рыдала. Неужели опять начинается кошмар? Почему прошлое не дает мне покоя? Когда, нако­нец, все станет спокойным в моей жизни, и я смогу насладится счастьем и лю­бовью? Что делать теперь? Как бороться с этим новым недугом?
   Гастон должен все узнать. Сегодня же ночью я расскажу ему все. Пусть глаза его откроются на правду о "любимом" брате.
   Я еще напишу вам, Жени. Думаю, все будет в порядке.
   Юлия де Монморанси.
  
  
   ПИСЬМО 115.
  
  
  
   Моя дорогая подруга! Кошмар начался. Гастон, естественно, посмеялся над моими "домыслами", как он выразился, и опасениями. Удивляюсь его беспеч­ности.
   А вчера утром, например, дохлая, грязная крыса валялась на моем трюмо. В постели ползали муравьи. Суп подается мне пересоленным, кофе горьким. Этот маленький наглец умудряется портить мне еду постоянно, исподтишка вредит мне, как может. Он намекает мне, что в любой момент и яд может ока­заться в моей тарелке. Я замучилась делать вид, что все нормально, есть го­речь под его испытующим взглядом, тайком выбрасывать дохлятину из дома. Он явно своим больным умом подражает Калигуле, когда тот методично умертвил своего отца Германика такими выходками и подсыпая ему яд.
   "Помни, что мне дозволено все, и по отношению ко всем".
   Когда-то я любила повторять это изречение, не зная, что нельзя брать в пример проклятых людьми властителей. Все отразилось на мне. Про­клятое прошлое.
   Полина пришла в ужас, когда я ей все рассказала со слезами на глазах.
  -- Может ему найти подружку? Я знаю многих, которые будут рады заполу­чить столь выгодную партию.
  -- Милая, это не поможет. Он болен, причем серьезно. Неужели не понятно?
  -- Тогда вышвырни его вон. Я сама это сделаю, если разобраться, он, прежде всего, мой гость, а не твой. Надо было настоять, чтобы он убрался, когда уезжали родители Гастона. А почему он не выслушает тебя?
  -- Смеется, не верит. Говорит, что я всегда склонна преувеличивать. Глупец!
  -- Я сама поговорю с ним.
  -- Не надо. Он не послушает и тебя.
  -- Поверь мне, Жюли. Завтра же негодяя здесь не будет.
   Ох, что было завтра!
   Полина хитроумно устроила дуэль между Оливье и одним из своих поклон­ников. Коварная женщина! Как я ее люблю!
   На вечернем балу она безмерно кокетничала с де Монморанси - младшим, и князь *** устроил скандал. Они вышли в сад. Оливье вспылил, пытался уда­рить князя, но тот отразил удар. Тогда он выхватил кинжал и предательски нанес ему удар в бок. Несчастный сумасшедший! Он и здесь не смог посту­пить по-мужски.
   Служителей закона едва уговорили не забирать в тюрьму Оливье, но Гастон потребовал его немедленного отъезда, возмущенный поведением, недостой­ным дворянина. Что ж, пиратские замашки дали о себе знать.
   Оливье собирался недолго, крупно поссорившись напоследок с герцогом, он уехал, получив от брата весьма крупную сумму на дорогу.
   Я целовала Полину, мы кружились с ней, взявшись за руки, и счастливы были безмерно. Я отослала князю *** огромный букет, маленькое чувство вины мучило меня, рана оказалась царапиной, но, тем не менее, ведь он по­служил марионеткой в наших руках и из-за этого пострадал.
   Гастон с суровым видом поинтересовался у Полины о причине злополуч­ного происшествия, ее кокетство с Оливье не укрылось от его проницательных глаз, но она с невинным видом возложила вину на мужчин.
   Так что опять все пришло в норму. Медовый месяц продолжается.
   Целую вас. Приезжайте. Полина рада видеть всех моих друзей.
   Юлия.
  
  
   ( спустя полгода)
  
  
  
   ПИСЬМО 116.
  
  
  
   Mna dies! Простите за затянувшееся молчание. Пишу все еще из Рима. Все эти шесть месяцев мы путешествовали по Италии, пожили в Венеции, наслаж­даясь романтикой и покоем, гостили в Неаполе, но недолго, две недели про­вели в Милане у друзей Гастона, объехали стороной Флоренцию. Я пыталась навести справки о Чезаре Борджиа у общих знакомых, но никто не смог ни­чего сказать вразумительного. Побродили по развалинам Помпей, поражаясь трагедии, заставшей врасплох несчастных жителей, съездили и на Сицилию.
   В Риме нас еле дождалась Полина, засыпавшая меня письмами на протяже­нии всего путешествия. Несколько посланий прислал и Наполеон. Они легли нераспечатанными в мою шкатулку. Я попросила Паолетту написать ему, что у меня все в порядке.
   Сестричка окружена роем поклонников, за мной тоже многие пытаются ухаживать, но бдительное око Гастона следит неусыпно. Можно подумать кто-то мне нужен, кроме него.
   Балы сменяются маскарадами, различными увеселениями. Не жизнь, а сплошной праздник. Но, чувствую, уже пора возвращаться во Францию.
   Надо приводить в порядок дела, заняться своими имениями, кое-какие земли хочу продать, кое-что приобрести. Мы с Гастоном разработали пример­ные планы на будущее. Естественно, в них входит и рождение первенца. Я хочу дочь, а он, конечно же, сына-наследника.
   Думаю написать вам уже из имения герцога.
   Прощайте, Юлия герцогиня де Монморанси.
  
  
  
  
  
   Здесь мы опускаем переписку Евгении и Юлии за период в течение двух лет. За это время решались хозяйственные дела, и сами письма изобилуют лишь неинтересными для читателя подробностями семейного быта главной ге­роини.
   Вкратце заметим, что жизнь герцога и герцогини протекала счастливо и безмятежно, но пока без детей. Они практически никуда не выезжали, при­нимая гостей у себя. У них побывали, как сообщает Юлия, Талейран и Фуше, маршал Ней с супругой, мадам Летиция с Элизой, некоторые парижские дру­зья, часто приезжала и Полина, с которой герцогиня особенно сдружилась. Они вместе даже проходили курс лечения на водах.
   Герцог, как истинный семьянин, не покидал свою супругу ни на мгновение.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 117.
  
  
  
   Моя любимая подруга! У меня для вас потрясающая новость!
   Я жду ребенка! Уверена, что это будет девочка. Я немного располнела, но чувствую себя превосходно и счастлива безмерно.
   Провожу дни, вышивая платьица и распашонки. Представляете меня за ру­коделием? Но я сама все хочу сделать для своего долгожданного первенца.
   Гастон на седьмом небе от счастья, всячески меня опекает, ничего практи­чески не позволяет делать. Каждый день выводит меня на прогулку, бережно поддерживая под руку, будто я сделана из хрусталя. Свои отлучки старается сократить до минимума, хочет быть постоянно рядом.
   Любим мы друг друга до безумия, я даже немного начинаю ревновать его к ребенку. Он бьет меня ножками от удовольствия, когда папочка целует мой животик. Вдруг Гастон будет любить его больше, чем меня?
   Я наконец-то нашла свое счастье в жизни. Тот уют, то спокойствие, ласку и наслаждения, о которых мечтала. Я почти не вспоминаю о тех неприятно­стях, что случились со мной. Прошлое не тревожит меня. Я полна светлых планов на будущее.
   Имена де Блуа, де Сент-Ильма, Рафаэлы-Франчески и Оливье вычеркнуты раз и навсегда из моей памяти. Мои враги забыты. Их нет, теперь они не су­ществуют.
   Паолетта будет крестной матерью, а маршал Ней отцом. Крестины, скорей всего, состоятся в Нотр-Даме. Так хочет Гастон. Ожидать счастливого собы­тия следует в августе. Сейчас у меня уже пять месяцев.
   Целую вас, пишите чаще.
   Юлия де Монморанси.
  
  
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 118.
  
  
  
   Спасибо вам, Эжени, что переслали мне ваш архив. Неужели за столько лет я написала вам так мало писем? Удивляюсь себе, при моей страсти к перу и бумаге. Обещаю при прочтении вернуть обратно. А сейчас наслаждаюсь про­шедшими приключениями, избегая читать о неприятностях. Вам, конечно, следовало бы эти письма изъять. Но тогда бы ко мне вернулось только не­сколько страниц.
   Ребенок родится уже где-то через неделю, жду с нетерпением этого собы­тия. Впрочем, не я одна. Мы до сих пор не решили, как назовем малыша. Спо­рим каждый вечер, но никак не сойдемся во мнении. Наконец решили, что де­вочку называю я, а мальчика - Гастон.
   Располнела еще больше, себя просто ненавижу, но муж просто в восторге, зовет меня пышечкой, сладенькой пампушечкой, меня это бесит, жду-не дож­дусь родов, и когда вернусь в прежнее состояние. Ничего не буду есть, первым делом похудеть, обрести вновь тонкую талию.
   Целую вас, Эжени. Встретимся в Париже на крестинах. Паолетта приезжает уже завтра. Она хочет присутствовать при этом знаменательном событии.
   Юлия де Монморанси.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 119.
  
  
  
   Добро пожаловать, Эжени, к нам на праздник. У нас девочка! Как я мечтала, так все и получилось. Чувствую себя превосходно, малышка, слава Богу, тоже. Родилась маленькая, но здоровенькая. Гастон не спускает ее с рук, разлучаясь с таким трудом на время ее кормления. Назвать ее мы решили Франсуаза-Жюли-Паолетта де Монморанси.
   Я не кормлю ее, а усиленно худею. Наконец-то вернулись и талия, и здоровый цвет лица.
   Крестины назначены через две недели, сам папа Римский будет крестить ее.
   От Наполеона получила поздравительное письмо, ему досадно, что не он бу­дет крестным отцом. Даже не представляю, как бы это могло быть. Нотки со­жаления сквозили в его послании, ему ведь всегда хотелось иметь от меня ре­бенка. Опять карета с цветами и подарки для малышки. Среди них дарственная на имение с присвоением ей титула виконтессы. С ума сойти! Виконтесса Франсуаза-Жюли-Паолетта де Монморанси. AVE!
   Гастон выразил ему нашу горячую признательность, а я не написала ни строчки. Наполеон приедет на крестины. Не знаю, как я взгляну в его глаза. Что ни думай, а чувства еще живы в моем сердце. Глядишь, там дальше, и у Фран­суаз будет шанс стать женой Орленка. Мальчик прислал своей "любимой ма­мочке" письмо, трогательное в своей наивности. Он думает, что я родила ему сестричку.
   Столько друзей собирается в Париж, что я даже растерялась. Чувствую, при­дется устраивать вторую свадьбу, как в Риме. Где всех расселить, у кого? Как все организовать?
   Полина безумствует от радости, носится как угорелая, отсылает приглаше­ния. Слава богу, но кажется, собралась организовать все одна. Все мои попытки помочь она отвергает, советуясь лишь с герцогом, а мне велит соблюдать пол­ный покой. Ее малыши нянчат мою крошку, возят ее по парку в крохотной ко­лясочке под присмотром кормилицы. Паолетта вспомнила, что и она мать, раз взяла их с собой во Францию. Может возьмется за ум? И перестанет подсчитывать любовные победы? Хотя сомневаюсь.
   Вы меня расстроили тем, что не приедете в имение. Надеюсь встретиться в Париже.
   Крепко вас обнимаю и целую.
   Юлия.
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 120.
  
  
  
   Вот наконец-то все и окончилось! И слава Богу! Признаться с непривычки я устала очень. Этот грандиозный праздник надолго запомнит Париж.
   Нотр-Дам утопал в цветах, злобные лики химер скрылись под венками. Та­кого обилия роз не было даже во время моего венчания и коронации. Это за­слуга Наполеона, так ему хотелось отметить крестины моей дочки.
   Он не спускал ее с рук целый час, и, когда рядом не было Гастона, поти­хоньку называл ее "своей маленькой Жюли". Я едва не расплакалась, услышав это. По его словам, она составит прекрасную партию Орленку. Дай-то Бог! Это моя самая заветная мечта. Мальчишка тоже не отходит от малютки, ссорясь с Дермидом, сыном Полины, за право возить ее в коляске. Кажется, они не на шутку влюбились в мою крошку. Что ни говори, а она просто очаровательна, даже когда хнычет. Похожа на меня, но голубые глаза и светлые кудряшки в герцога.
   Наполеон был очень расстроен, что право крестить досталось Нею, а не ему. Ему пришлось пойти на хитрость, и я узнала, что в книге рождения записали двух крестных отцов, его имя первым, затем маршала. Всемогущий император! Вот почему они у алтаря стояли вдвоем, передавая крошку друг другу. Чудеса, да и только!
   В этот день я любила весь мир! Даже Наполеона стала боготворить за все его безумства.
   Виновница торжества не увидела ни торжественного ужина в ее честь, ни грандиозного бала. Ее покормили и уложили пораньше спать, показав гостям перед тем, как все стали рассаживаться за столами. Подарков надарили множе­ство: от деревянных лошадок в количестве десяти штук, игрушечных карет, солдатиков, кукол, платьиц и шляпок и заканчивая золотыми украшениями с драгоценными камнями и пятнадцатью, кажется, живых пони.
   Гастон сказал, что конюшню придется расширять. Мне же кажется, что и шкафы с детской комнатой тоже.
   На балу я танцевала с Наполеоном почти весь вечер, я не могла ему отказать ни под каким предлогом, поэтому моему супругу оставалось только хмуриться и усмехаться попеременно. Зато сколько всего я услышала от императора! Мне было очень трудно остаться равнодушной для публики, потому что в груди бу­шевал пожар. Сердце мое едва не разорвалось, когда мой бывший муж обнял меня, и мы закружились в танце. Он нашептывал мне слова любви, как в старые времена, и я чуть не поддалась на его очарование.
   Слава Богу, но с герцогом не было никаких объяснений, он стоически пере­нес весь вечер, и даже после бала ни разу не заикнулся об этом. Паолетта лу­каво усмехаясь, поинтересовалась, не подумываю ли я о любовнике в лице бывшего мужа. Честно говоря, я пожала плечами. Я уже ничего не знаю, и не в чем не уверена. Единственное, что я поняла, это то, что люблю Наполеона по-прежнему. И он, и Гастон делят мое сердце, как и раньше, на две половины.
   Однако одна из придворных дам нашептала мне, что у Наполеона любовная интрижка с одной актрисой из Комеди-Франсез. Это знаменитая мадемуазель Жорж, грациозная красавица с огромным талантом. Я несколько раз видела спектакли с ее участием, восторгаясь ее игрой. Она - подруга Тальма, к кото­рому благоволит Наполеон, и этот актер немало поспособствовал их сближению. Это чуть охладило меня. Но ведь не могу же ревновать бывшего мужа, которому хочется любви и ласки, как и любому другому одинокому мужчине.
   А другая придворная нашептала мне, что в Париж едет польская графиня Мария Валевская. Для нее срочно обустраивают дом на улице Победы. Да, мой император времени даром не теряет!
   Интересно, как бы выкручивался Наполеон, если бы я передала ему все эти слухи? Наверняка все бы отрицал. Что ж, желаю ему счастья! Решится ли он жениться в четвертый раз? На том же балу мне сообщил сам Талейран, что им­ператор России Александр прочит ему в жены свою сестру. Кажется, в Европе грядут интереснейшие перемены, но вот к чему они приведут. Надеюсь, что война не разразится вновь из-за всех этих перестановок. Я пыталась как-то давно заниматься политикой и управлением государства в отсутствие мужа, но вы, наверное, помните, чем все это закончилось: грандиозным скандалом, кото­рый мне устроил Наполеон. С тех пор я была от всего этого далека. Зато сейчас, когда в Европе царят мир и спокойствие, все наслаждаются благополучием, меня начинают мучить предчувствия, что это всего лишь затишье перед урага­ном. Господи, огради Империю от ужаса войн!
   Итак, празднества подошли к концу, и герцог начинает торопить меня вер­нуться в имение, но, честно говоря, я хочу подольше побыть в Париже. Вкусив вновь всю прелесть увеселений, мне не хочется вновь окунаться в скуку про­винциальной жизни. Паолетта тоже настаивает, чтобы мы остались еще на не­сколько месяцев, но я понимаю, что Гастоном движет ревность к Наполеону. Что придумать, чтоб остаться ума не приложу. Но не отправлю же я мужа од­ного в имение с Франсуаз. Семейные ссоры - вот, чего я хочу избежать в лю­бом случае! Придется, видимо, пожертвовать развлечениями ради нашего бла­гополучия.
   На этом закончу, Эжени. А то и так письмо получилось слишком длинным.
   Целую вас. Об отъезде сообщу, я так думаю, проститься еще успеем.
   Юлия де Монморанси.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 121.
  
  
  
   Боже мой, Эжени! Вы не представляете, кого я сегодня встретила на прогулке по Елисейским полям. Я, Полина и маленькая Франсуаз ездили ос­матривать Триумфальную арку, которую возводит Наполеон в честь своих по­бед. Герцог обещал присоединиться к нам позднее, на обеде в одном из ресто­ранов.
   Наш экипаж катился по улице, и к нам подъехал барон де Виан. Мы остано­вились и разговорились о том, о сем. Как вдруг я случайно кинула взгляд в сто­рону, и мне показалось, что рядом в закрытой карете проехали мимо Оли­вье и Рафаэла. Я не была уверена в этой встрече, но кажется, именно их двоих я ви­дела в окно кареты. Я ощутила на себе их горящие взгляды, но все промельк­нуло так быстро, что я не решилась сказать об этом своим спутникам. Вдруг это опять мои видения из прошлого?
   Но именно это подстегнуло меня начать спешно собираться домой. Гастона удивила моя настойчивость, но я вижу, что в душе он рад, потому что ежеднев­ные визиты Наполеона по утрам он выносит уже с трудом. Он ревнует и меня, и маленькую Франсуаз, к которой император относится как к родной. Я боюсь ему сказать, что видела его брата с этой ведьмой вдвоем, ведь я ни в чем не уверена, но приказ собирать вещи я отдала сразу же по приезде, усадив Гастона за секретер писать Наполеону письмо с выражением благодарности и проща­нием. Вот теперь пишу вам.
   Жду вас вечером. Отъезд назначен на послезавтра.
   Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 122.
  
  
  
   Mna dies! Драгоценная подруга, сразу после вашего визита герцогу пришло официальное письмо от императора. Представляете, он запретил нам уезжать из Парижа! Катастрофа!
   Я хочу домой, подальше от возможной опасности. А Наполеон, похоже, во­шел во вкус любовной игры со мной, с бывшей женой. Смех сквозь слезы, да и только! Гастон отчасти доволен, так как еще не завершил все дела в столице, я ведь торопила его, как ненормальная. А отчасти и озадачен, почему нас не хо­тят отпускать. Но мне-то ясно все: мой император мечтает о свидании, но даже если оно и состоится (признаться, я бы не против провести время наедине с На­полеоном), то так быстро он все равно не расстанется со мной, уж кому, как не нам с ним помнить насколько хорошо было вместе.
   Но не дай Бог, если моя встреча с Оливье и Рафаэлой была не призрачной и не выдумкой воспаленного воображения. От этих коварных и низких людей, к тому же соединившихся вместе, можно ждать чего угодно. Как же они со­шлись? Сейчас этот вопрос мучил и преследовал меня.
   И сегодня я отправилась к герцогу Отрантскому. Министр полиции принял меня доброжелательно, я отобедала с ним и его супругой, и мы перешли к де­лам. Я знала, что ему и Талейрану я всегда могу довериться, несмотря на их подлый нрав и склонность к предательству, они всегда относились ко мне ис­тинно по-дружески, помогая во всем, и я платила им той же монетой, смягчая в иные минуты гнев Наполеона. И вот я рассказала Фуше о том, как произошло мое знакомство с Оливье на пиратском корабле Нуньеса, о его роковом влече­нии ко мне, описала козни экс-эрцгерцогини, которую некогда спасла от ревни­вого мужа, пытавшегося ее убить, о ее происках и "шалостях" Оливье в Риме во время нашего с Гастоном медового месяца и о том, как я встретила их на Елисейских полях. Мне пришлось заново пережить неприятные моменты моего прошлого, которые я всеми силами старалась забыть, но правы были древние, говоря, "что те, кто забывают прошлое, осуждены пережить его вновь". Сколько раз я могла в этом убедиться, но жизнь, видимо, ничему меня не учит. Фуше обещал мне помочь, послать своих агентов в имение к родителям Оливье, узнать, что сталось с ним после возвращения из Рима, и навести справки о Ра­фаэле. Под каким именем она теперь существует? Это загадка для всех.
   Ко всему прочему полиция обыщет все гостиницы Парижа, чтобы выяснить, где они остановились. Буду надеяться, что поиски увенчаются успехом, и этих негодяев выкинут из Парижа, а то и из страны.
   Сегодня вечером прием у Наполеона, нам с Гастоном прислали приглаше­ния. Идти не хочется, я лучше бы провела время дома с мужем и малышкой. А так сейчас придется ехать к Леруа за новым платьем. Герцог в шутку недавно заметил, что на мои платья уходит больше денег, чем на содержание нашего замка. Слава Богу, что он только шутит.
   Кстати, а вы приглашены? Если не встретимся в Тюильри, то я вам напишу, как проснусь.
   Целую, Юлия де Монморанси.
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 123.
  
  
  
   Эжени, дорогая! Наполеон просто невозможен! Открыто ухаживать на гла­зах у всех, при муже! Он ненормален! Любовь помутила его разум, он без конца пожимал мне руку, шептал нежности на ушко, даже попытался поцеловать. В груди у меня сладостно сжималось, когда его губы дотрагивались до моего уха, я едва владела собой. А он, вероятно догадываясь, продолжал свою игру. Гер­цог, разгневанный, буквально утащил меня за руку, презрев этикет, из дворца.
   - Что он позволяет! - кричал он в карете, не стесняясь прохожих и слуг. - Ты - моя жена! Ты развелась с ним! Какое он имеет право так вести себя, зная, что мое положение не позволит вызвать на дуэль самого императора!
   Я забилась в уголок кареты и благоразумно помалкивала, стараясь не под­ливать масла в огонь. Что творилось у меня в душе! Вы даже не представляете, милая подруга! Я сидела сама не своя, сознавая, что безумно хочу Наполеона. Хочу, чего бы это не стоило. Я сломалась, не выдержала разлуки с ним! Меч­тала о счастье с Гастоном, забывая, как была счастлива и с Наполеоном. Пере­мена мест любимых мужчин не принесла мне долгожданного облегчения. Быть любовницей своего бывшего мужа - и смех, и грех! К чему тогда было разво­диться, терять положение первой дамы Европы, становиться обычной герцоги­ней, а дочь можно было родить и от Наполеона. Какая завидная судьба была бы уготована ей! А Гастон по-прежнему оставался бы любовником, я любила бы его не менее страстно, чем будучи за ним замужем.
   Я не продумала все до конца, наделав в своем упрямстве слишком много ошибок. Ведь опытный Талейран предупреждал меня об этом. Я просто была слепа и глуха. А теперь назад ходу нет. Рубикон перейден!
   Неожиданно для герцога я громко зарыдала, прервав его гневные излияния. Он замолчал, а потом обрушил весь свой гнев на меня. Он догадался о причине моих слез, а у меня даже не было сил оправдаться. Мы поссорились с ним в этот вечер первый раз, лучше бы ему было промолчать, ибо я тогда поняла, что Руби­конов может быть несколько в жизни.
   В тот же вечер, запершись в спальне, я написала Наполеону письмо. Нет, оно не содержало признаний в любви и желания близости, я не была уверена, искренен ли император в своих ухаживаниях, не хочет ли он просто отомстить мне, играя комедию. Уж кому, как ни мне, было известно, насколько он талант­ливый актер. Мое письмо содержало недовольство и возмущение его дейст­виями. Я была уверена, что он захочет объясниться лично, назначив встречу, а там уж станет ясно, осталась ли его любовь ко мне или превратилась в изо­щренную месть. Не дай Бог мне попасться в сети его ненависти! Иначе я про­пала. Я потеряю все!
   Еще напишу, Юлия.
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 124.
  
  
  
   День добрый, Жени! Спасибо за поддержку, ваша записка пришла как раз кстати. У меня есть, что вам рассказать.
   Ответ Наполеона не заставил себя долго ждать. Письмо прибыло через пол­часа после того, как слуга отнес мое. Там было всего три слова: "Немедленно приезжай. Безумно..."
   Меня охватило такое сильное волнение, что затряслись руки, и я не могла даже стянуть корсет амазонки. Так, полурасстегнутая, не потрудившись даже оседлать лошадь, я тайком бежала из дома. С ума сойти! Но даже если герцог заметит мое отсутствие, он никогда не подумает, что искать меня нужно в Тю­ильри.
   Наполеон ждал меня у ворот. Он бросился мне на встречу, рискуя попасть под копыта лошади. Круто осадив скакуна, я упала в любящие объятия. Импе­ратор нес меня на руках до самой спальни, нежно прижимая к сердцу. Слушая, как бешено оно колотится, я понимала, что это не игра со стороны бывшего мужа, а он действительно искренне меня любит. Как и я его.
   Ночь любви была незабываема и потрясающа. Все происходило с такой страстью и неистовством, как будто эта ночь была последней в нашей жизни.
   Не открывали боги никому,
   Придется ль завтра быть живым ему.
  
   Едва отдохнув, мы любили друг друга вновь и вновь. А на утро я поняла, что не в силах уйти, мне хотелось, чтобы моя голова вечно покоилась на его груди.
   Но расстаться пришлось. Явиться домой я не могла, остаться тоже, и, вос­пользовавшись отсутствием Наполеона, я потихоньку улизнула, хотя могла бы побыть еще. Император умолял меня не возвращаться к мужу, обещая и офор­мить развод, и заключить вновь наш брак. Но мне надо было все обдумать, и я ускакала в Фонтенбло, укрывшись там тайком в небольшом охотничьем до­мике. Я знала, что мое пребывание здесь скоро не будет тайной как для Напо­леона, так и для Гастона. Буду ждать, кто первый приедет.
   Целую вас, еще напишу.
   Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 125.
  
  
  
   Жени! Прошел час, как я отправила вам письмо, а спокойно мне на месте не сидится. Я прошлась по дворцу, лишний раз разбередила душу сладкими вос­поминаниями счастья, полежала на нашей роскошной кровати, посмотрелась в зеркала, в которые смотрелась неоднократно, когда мы с мужем жили здесь. Вся моя прошлая жизнь показалась мне сном в один момент. Что я натворила, глупая? Ночь любви с Наполеоном открыла мне глаза на мою ошибку. Как все вернуть? Я поняла лишь одно, что без Наполеона я не смогу больше прожить ни дня, ни минуты. Разрыдавшись, я схватила лист и начертала, роняя слезы на бумагу, несколько слов, как вдруг услыхала быстрый стук копыт. Выглянув в окно, я увидела... самого Фуше! Без парика, небрежно одетый, он уже соскаки­вал с коня.
   Я выбежала сломя голову, и столкнулась с ним на парадной лестнице.
  -- Несчастье, императрица! Случилось страшное несчастье!
   Я медленно осела на пол.
  -- Наполеон..? - только и прошептала я.
  -- Я обогнал его, он едет сюда. Твой муж убит, а дочь похищена.
   Это было последнее, что я услышала, очнулась я уже в объятиях Наполеона, он что-то говорил мне, но я ничего не понимала, лишь беззвучно открывала рот, пытаясь спросить, правда ли, что сообщил мне Фуше.
   Наконец я смогла разобрать его слова, он утешал меня, с трудом сдерживая слезы. Сердце мое колотилось как ненормальное в груди, я вся дрожала и ... по-прежнему не могла вымолвить ни звука.
   Наконец вошел Фуше и принялся рассказывать. Я с ужасом внимала.
   В ту ночь, когда я сбежала к Наполеону, на дом было совершено нападение. Человек десять в масках ворвались через черный ход, герцог пытался оказать им сопротивление, его так и нашли с окровавленной шпагой в руке и перере­занным горлом около дет­ской колыбели. Франсуаз там не оказалось. По Па­рижу объявлен розыск убийц, но ни одной приметы перепуганные слуги сооб­щить не смогли. Надежды, что отыщут малышку, нет никакой.
   Я перевела глаза на Наполеона и увидела, что стоит у окна и читает записку, которую я не дописала, услыхав стук копыт. В тот момент я не могла вспом­нить, что там. Он спрятал ее на груди и подошел ко мне.
   - Любимая моя, я никогда тебя не оставлю. Мы найдем нашу дочь. Все будет хорошо.
   Я открыла рот для ответа, но вдруг с ужасом поняла, что не могу говорить. Голос пропал, я просто онемела. Страшное горе лишило меня голоса. С трудом я объяснилась с ним знаками. Но понял он не жесты, а выражение моих глаз.
   - Поехали в Париж. Я подготовлю похороны. Ты увидишь его и сможешь по­прощаться.
   Больше Наполеон ничего не прибавил, а вышел, чтобы отдать приказания. До меня долетал звук его голоса, никогда я не была рада слышать его, как в тот момент. Потеряв близких, я думала эгоистично только о том, что ОН рядом, и теперь я ни на секунду не расстанусь с НИМ, что все будет в порядке, раз ОН так сказал, и маленькая Франсуаз, когда вернется, будет счастлива с нами.
  
   Эжени, я уже в который раз продолжаю это письмо. Бумага измялась и мок­рая от слез, но я хочу рассказать вам все.
   Эта ночь была нашей последней с Гастоном. Половина моего сердца принад­лежала ему с той минуты, когда я впервые увидела его на свадебном балу, и те­перь она будет похоронена вместе с ним. Обнимая, его я плакала одна в ком­нате. Он никогда уже не вытрет мои слезы, не осушит их поцелуями, а я нико­гда не прощу себе, что мы расстались с ним навечно в ссоре. Он лежит несрав­ненно прекрасный, и я любуюсь им, даже смерть не изменила его прекрасного, дорогого для меня облика. Но я не хочу помнить его на погребальном одре, я буду вспоминать его веселым и полным жизни. Даже сейчас мне кажется, что он спит. Я дотрагиваюсь до него, чтобы развеять чары Морфея, но не он завла­дел им, а Аид. Мой Гастон никогда не проснется, не обнимет, и не прижмет к сердцу, и не шепнет: "Я до безумия люблю тебя". А завтра он будет лежать в земле, и единственным моим воспоминанием будет наш портрет работы Да­вида, сде­ланный сразу после свадьбы. Гастон хотел, чтобы я позировала одна, но я тогда настояла, чтобы мы были вдвоем.
   Я легла с ним рядом, но он был так холоден. Тщетно я сжимала его окоче­невшие руки, пытаясь хоть как-то согреть их теплом своего дыхания, нежно гладила его волосы, но он по-прежнему был недвижим и так несравненно пре­красен.
   В ту ночь я едва не сошла с ума. Как сказал мне наутро Констан, Наполеон, не смыкая глаз, просидел около закрытой двери всю ночь. И именно он отвел меня, обессилевшую, в полуобмороке в спальню и уложил под одеяло.
   Похороны были пышными, с герцогом пришли попрощаться все. Его так лю­били. Весь Париж скорбел об этой трагедии, моя немота производила пугающее впечатление. Родители, удрученные горем, стояли у гроба рядом со мной. Отец под­держивал мать. Горе сильно состарило их. Еще бы, они потеряли сразу двух сыновей. Он - погиб безвременно, защищая дочь. Знали бы они, где была в то время его жена! Другой, Оливье, - просто законченный негодяй. Его не испра­вишь. Я обещала им приехать и жить с ними, когда найду Француаз. Это хоть как-то просветлило их лица. Прости, Господи, мне эту невинную ложь! Но что мне оставалось делать?
   Наполеон был рядом со мной, кажется, все восприняли как нечто само собой разумеющееся, что я стала жить у него в Тюильри. Ни для кого не было тайной, какие чувства испытывал ко мне бывший супруг, и все сочли естественным, что он помогает мне в трудный час. Я осталась вдовой с огромным состоянием, даже не зная, насколько оно велико. Мне уже успели огласить волю покойного. Даже не знаю, что с этим всем делать. Наполеон поможет найти мне надежного управляю­щего, а я... Что я? Я не знаю, как мне жить дальше. Все остановилось в один миг.
   Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 126.
  
  
  
   Сразу после вашего визита приехал Ней. Как ни странно, но он был один без маленькой Аглаи. Он сухо попросил извинения, что она не смогла прибыть с ним.
   Жестом я пригласила его сесть напротив. "Ты приехал утешить меня, Ми­шель?" - написала я.
  -- Нет, я хочу выразить тебе мое презрение. Герцог де Монморанси был дос­тойным, порядочным человеком. А ты, не успев закрыть ему глаза, уже стала жить с другим. Ты - вдова, ты должна чтить его память. Твою дочь похитили, неизвестно, найдут ли ее. Уезжай в монастырь, брось свет, Бог и так наказал тебя, поразив немотой, - речь его звучала сухо и отрывисто. Я чувствовала, насколько сильно он пережи­вает и пытается сдержать свои эмоции.
   "Не смей так разговаривать со мной. Речь идет не только обо мне, но и о твоем императоре..."
  -- Да хоть бы касалось самого Господа Бога! - он вырвал перо из моих рук. - Я не смогу более уважать Наполеона, если он поощряет твое недостойное по­ведение.
   "Ах, вот как, - я просто задыхалась от возмущения, когда писала, - да будет ли тебе из­вестно, что вопрос нашего развода с Гастоном был делом решенным, я от­крыто объявила ему, что возвращаюсь к Наполеону, что люблю только быв­шего мужа, и наш с ним брак был ошибкой. Я поспешила перейти Рубикон, ни­чего не взвесив и не обдумав".
   Ней остолбенел.
  -- Ты действительно так ему все и выложила?
   "Не глупи, Мишель. Естественно, да. Ах, если б наш с ним разрыв произошел ранее, он оставался бы жив, а Франсуаз была бы в безопасности в Тюильри".
  -- Нет, Жюли, это счастье для него, что он умер. Без тебя он не смог бы жить. Он так сильно любил тебя. Ты предала его еще при жизни, а теперь предала и его память.
   Ней развернулся и вышел, более не прибавив ничего. Я расплакалась. Есте­ственно, мне было в чем себя упрекнуть, но я не хотела слышать упреки от дру­гих. Это было выше моих сил.
   Но слова Нея подтолкнули меня к новому Рубикону - надо бежать из Парижа на поиски дочурки. На агентуру Фуше надежды мало, я все должна сделать сама. Я уверена, у меня все получится. И этим я искуплю свой долг перед памя­тью Гастона. Я вернусь к Наполеону, когда совесть моя будет чиста. Лишь то­гда-то мы будем счастливы, и уже никто не посмеет упрекнуть меня.
   Я еще напишу вам, Жени.
   Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 127.
  
  
  
   Моя дорогая! Прощайте! Я уезжаю. Это мое последнее письмецо к вам из Парижа. Я выезжаю инкогнито под именем виконта Жюльена де Спози. Да, да, опять мужская одежда, отрезанные волосы и приклеенные усы. Меня никто не должен узнать, даже косы мои не должны выпадать из-под шляпы в ненужные моменты. Я не могу рисковать. Наполеон, скорее всего, попытается вернуть меня, применив силу, ибо предприятие я затеяла рискованное, не под силу женщине. Мои враги так же не должны догадываться ни о чем, наверняка кто-нибудь следит за моим пребыванием в Париже. Сомневаюсь, что решившись на убийство и похищение ребенка, они не подготовились основательно.
   Я отправляюсь сейчас в Рим. Моя интуиция подсказывает, что Франсуаз там, ее могли увезти только туда. В Вечном городе скрыться легче всего, он далек от Парижа, но я думаю, что и это не окончательное пристанище похитителей.
   Напишу еще вам обязательно, но прошу вас, ни слова никому. Наполеон по­лучит мою записку. Я хочу, чтоб он знал, что я вернусь к нему, чтоб более ни­когда не расставаться. Я люблю его!
   Юлия.
  
  
   (спустя четыре месяца)
  
  
  
   ПИСЬМО 128.
  
  
  
   Добрый день, Жени! Беспокоюсь о судьбе моих предыдущих писем, потому что ответа от вас так и получила. Впрочем, мои курьеры не внушали мне дове­рия: случайные кучера почтовых дилижансов или крестьяне на пути в город.
   Новости у меня неутешительные. Мне никак не удается напасть на след по­хитителей моей малютки. За эти месяцы я объездила сотни гостиниц и постоя­лых дворов, но нигде не останавливались мужчина и женщина с ребенком, по­хожие по описанию на Оливье и Рафаэлу. Как там моя Франсуаз? Наверное, выросла и изменилась. Узнает ли меня? Прежде, едва завидев, тянула свои пух­лые ручонки и что-то лепетала. Сердце мое разрывается, когда я думаю о ней. Найду ли я ее? Прижму к себе?
   Голоса нет и, кажется, я стала немой на всю оставшуюся жизнь. Это очень удручает меня, но общаться знаками я уже привыкла. Окружающие жалеют мо­лодого человека, каковым я им представляюсь, и стараются окружить заботой. В частности, отбоя нет от перезревших хозяек гостиниц. В другие времена это смешило бы меня, но сейчас не до веселья.
   Однажды на границе с Бельгией ко мне почтительно приблизился бедно оде­тый человек и с поклоном подал небольшой сверток. Я с удивлением развер­нула его, там было два письма и увесистый кошелек с наполеондорами. Это был посланный от Фуше. Вездесущий министр разыскал меня, даже неузнаваемую. Как я благодарна ему уже в который раз! Кто бы мог подумать, что эта хитрая лиса, этот интриган склонен к хорошим поступкам и готов мне всегда протянуть руку помощи. Не думаю, что сейчас им движет какой-то тай­ный расчет.
   В короткой записке он сообщал, что обязуется не чинить мне препятствий в поисках, а наоборот, будет оказывать всяческую помощь, и за мной будут при­сматривать его люди, чтобы в один прекрасный момент я не оказалась лицом к лицу с похитителями совершенно беззащитной. Письмо было от Наполеона. Начиналось оно весьма гневными словами о моем безрассудстве и немедлен­ном приказе вернуться под угрозой силы. Затем тон письма стал мягче, он пи­сал, что жить не может без меня, и когда меня нет рядом - плохо, пусто и оди­ноко. Приказ вернуться прозвучал уже робкой мольбой.
   Я немедленно написала ему, доверив бумаге все свои чувства к этому пре­красному человеку, и впервые (sic!) попросила у него прощения за ту ошибку, что допустила, бросив его. Пусть ему станет спокойней, пусть он верит, что вскоре мы вновь будем вместе. Пусть он знает, что я люблю и боготворю лишь его одного.
   Посланец ушел, а я устроилась в номере, легла под одеяло и достала шкатулку с письмами Наполеона, которые он написал мне, когда мы были с ним в разлуке. Они так и лежали нераспечатанными. О, боже! Ско...
   ( Это место в письме тщательно вымарано - Ред.)
   Все, Эжени. Я направляюсь в Рим к Полине, напишу вам уже оттуда.
   Целую, Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 129.
  
  
  
   О, Вечный город! Свидетель моих удач и поражений! Как я люблю твои уз­кие улочки, роскошные дворцы и древние руины. После Парижа Рим стоит на втором месте в моем сердце.
   Полина лишилась чувств, увидев меня в мужском костюме с обрезанным во­лосом и наклеенными усами. Лакеи еле-еле пропустили меня перед ее светлей­шие очи. Как могла, я знаками объяснилась с ними.
   - Я немедленно пишу Наполеону! - первое, что произнесла она, придя в себя от удивления. - Жюли, ты - ненормальная! Ты сошла с ума! Пусть мой брат поместит тебя в дом для душевнобольных! Путешествовать одной, в костюме мужчины, обрезать свои роскошные волосы! Ты потеряла рассудок!
   А как разрыдалась она, разобравшись, что я теперь нема. Бедная, я просто не знала, как ее успокоить. Кажется, мою беду восприняла гораздо тяжелее, чем я сама.
   - Жюли, я клянусь, мы найдем Франсуаз, и ты поправишься, все будет хо­рошо.
   Неугомонная Полина тут же повела меня в ванную, там меня до блеска вы­мыли, подравняли неровные пряди волос, которые я стригла наспех. А вот от женского платья я отказалась наотрез, признаться, мне хотелось сохранить пе­ред римской знатью, как и инкогнито, так и в тайне свою немоту.
   - Ладно, - согласилась Полина, - придется выда­вать тебя в свете за своего но­вого любовника. Ума не приложу, что тогда де­лать с Фарнезе. Он может вы­звать тебя на дуэль...
   Мой жест красноречиво сказал, что ему несдобровать.
   - Ой, нет! Я влюблена в этого мальчишку. Он так мил и подает уже большие надежды. Я не хочу губить молодую жизнь. А впрочем... Ты будешь возражать, если мы посвятим его в наш замысел? Он - честен и надежен, сможет нам во многом помочь и, главное, не наделает глупостей. Надеюсь, ты не думаешь, что Камилло Боргезе, этот бестолковый увалень, будет потакать всем нашим капри­зам? Он сейчас в Милане, и я сделаю так, что ему там придется задержаться на­долго.
   Я пожала плечами. Пусть делает, как ей вздумается, уж в ком в ком, а в муж­чинах Полина разбиралась безошибочно. Так в мою жизнь вошел новый друг - герцог Лоренцо Фарнезе.
   Его удивило мое появление в Риме. Как истинный итальянец, он не скрыл своих чувств. Конечно же, он был наслышан обо мне ранее. Жалость сквозила в его голосе, когда он заговорил со мной.
   - Ваше императорское величество! Моя жизнь принадлежит отныне вам и вашей прекрасной сестре, и я не задумываясь ею пожертвую ради вас. Прика­зывайте, я в вашем распоряжении.
   В знак благодарности я протянула ему руку и расплакалась от переполняв­ших меня чувств.
   Лоренцо очень красивый со смуглой кожей, выразительными чертами лица и пронзительными черными глазами. Стан его тонок, манеры утонченны и изы­сканны, но за этим угадывается недюжинная сила и мощь духа, достойная его знаменитых предков. Он до безумия влюблен в Полину, уговаривает ее выйти за него замуж и ревнует даже к воздуху и безобидному Камилло, который давно закрыл глаза на все измены своей прелестной жены. В свете о них пере­шептываются, а мадам Мер уже ругалась по этому поводу со своей дочерью, угрожая гневом могущественного императора. Но мне кажется, тут дело го­раздо серьезнее, чем очередной адюльтер, Полина надышаться не может на Ло­ренцо, они практически не расстаются, везде появляясь вместе. Мы решили, что я выступлю в роли его дальнего родственника, тем более, что мы внешне даже похожи, цвет глаз и волос одинаковы. И даже черты лица выдают родственное сходство. Кто знает, не было ли у нас в семье внебрачных связей с Фарнезе? Испания и Италия не так далеки друг от друга.
   Мы даже немного посмеялись над утверждением Лоренцо, что я буду поль­зоваться успехом в свете, но не у дам, а у мужчин, настолько я выгляжу жено­подобно в мужском костюме. А гомосексуализм в Италии дело обычное. Да я сгорю от стыда, если услышу хоть один намек в свой адрес. Наверное, здесь немота скорее поможет мне не ответить дерзостью.
   Тут совсем кстати принесли княгине Боргезе приглашения на грандиозный бал. Полина настояла, чтобы я тоже пошла вместе с ними, мы отправились по магазинам покупать ей новое платье и нам с Лоренцо роскошные костюмы. Де­нег, как и всегда, моя сестричка потратила уйму на свой потрясающий туалет, подарив также мне и Лоренцо драгоценные пояса. А мой новоиспеченный бра­тец преподнес ей изумрудную брошь цены несметной, мне же в подарок доста­лись от него золоченые ножны и стальная шпага с эфесом, усыпанным брилли­антами. Непривычно принимать подарки, предназначенные для мужчины, по привычке меня тянуло перебирать платья и безделушки, привлекая недоумен­ные взгляды торговцев, однако Фарнезе быстро оттягивал меня от этих заман­чивых вещей, рассуждая о пистолетах (о, мы не пропустили ни одной витрины с оружием) и о преимуществах толедской стали перед любой другой. Таким об­разом, я набиралась опыта слушать беседы компании мужчин. Чувствую, при­дется в Риме мне пробыть долго, интуиция мне подсказывает, что поиски по Европе похитителей моей малышки должны завершиться именно здесь, не зря же древние придумали поговорку, что все дороги ведут в Рим. Вечный город всех притягивает как магнит, только здесь можно потеряться бесследно, сме­нить имя, документы и безнаказанно грешить далее. Но не такая женщина Ра­фаэла, чтобы раствориться в безликой толпе простолюдинов, и она, и ее сообщ­ник любят блеск, роскошь и славу. Поэтому я уверена, что найду их, и тогда они пожалеют, что вообще родились на свет божий.
   Я напишу вам, как только появятся новости.
   Ваша Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 130.
  
  
   Вот и месяц улетел, Эжени! А у меня никаких известий. Скучаю по Наполе­ону, Фуше с оказией передает мне письма от императора и деньги, он по моей просьбе держит в тайне мое убежище. Я не сидела сложа руки все это время, ездила с Лоренцо во Флоренцию, Триест, Пизу, провела несколько дней в Ве­неции, всюду наводя справки, но бесполезно, видимо, похитители затаились надолго. Но я уверена, что рано или поздно... Буду ждать и надеяться. Я списа­лась с Фуше, опасаясь, как бы они не вывезли Франсуаз в Новый Свет, но он успокоил меня, сообщив, что его агенты день и ночь дежурят в портах Испа­нии, Португалии и Франции, и уж точно ни один корабль, отправляющийся в Америку не ускользнет от их бдительного ока. Я могу положиться на него, не сомневаюсь, что на это задание выделены его лучшие агенты.
   Я привыкла к своему новому обличью, научилась разбираться в тонкостях мужского костюма, я - официальный поклонник русской княгини N*, мне пришлось подстраховаться из-за слишком пристального внимания одного гер­цога. Естественно, что я долго не обращала внимания на знойную красоту итальянок, и меня сочли приверженцем тайного порока, к каковому склонялись Юлий Цезарь и Тиберий. Ох, как же я злилась! Труднее всего пришлось завое­вать расположение дам, когда уже весь свет обсудил мои противоестественные склонности (это для меня-то женщины нормально было до поры до времени рассматривать красивых мужчин), хорошо хоть Фарнезе вовремя успел распустить слух о моей несчастной любви к замужней даме. Меня пытались даже завербовать в масоны, я побывала на трех заседаниях тайных лож, скука.
   Лоренцо нанял людей, которые прочесывают трущобы Рима и злачные места. Никаких известий.
   Моя княгиня Лидия очаровательна, по-русски взбалмошна. У нее светлые во­лосы, вздернутый носик, алые губки бантиком и пышная грудь. Она не говорит по-французски, чудовищный акцент уродует певучий итальянский. Исполнение своих капризов она считает самым важным на свете, и не подозревает, сколько раз за вечер мне хочется отпустить ей оплеух за тупость и надменность. Из-за ее недалекого ума от нее отвернулись все поклонники, я терплю ее одна. Но на­станет день, когда я отыграюсь за все ее глупости, а сейчас она - мое лучшее прикрытие. Лидия ждет от меня намеков на близость, я чувствую, что предложи я ей ночное свидание - она с радостью согласится, но простите, что же я с ней буду делать? Поэтому я сочиняю небылицы в час раннего ухода, облекая их по причине своей немоты в очаровательные письменные экспромты, она радуется, удивляется, морщит свой носик, изображая работу ума, для нее непосильную, но возразить не может. Слов не хватает. Как и мне, впрочем. Она разочарова­лась бы уже во мне давно, ее бесит иногда моя бессловесность, но я торчу у нее каждый вечер строго с семи до девяти, в утренние приемные часы я неизменно оказываюсь единственным посетителем с букетом избитых фиалок, которые наскучили мне самой, сопровождаю на прогулках и балах. Не это ли, по ее мне­нию, проявление любовных чувств с моей стороны? Она вдова, и втайне наде­ется, что я женюсь на ней, мне передавали, что она пыталась наводить справки о моем состоянии и имени. Бедные мужчины, попавшие в сети таких особ!
   Заканчиваю, курьер уже дожидается. Мы с Полиной и Лоренцо едем в Сан-Петро помолиться за Француаз, ей сегодня уже шесть месяцев.
   Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 131.
  
  
  
   Приветствую тебя, мой драгоценный друг! Наконец-то произошла перемена в моей судьбе! Но все ab ovo...
   Фарнезе давал бал в своем дворце, приглашенных стеклось огромное количе­ство, танцы пришлось устроить в парке, туда же вынесли столы с угощением. Я танцевала с Лидией, и мы менялись партнерами. В мои руки скользнула рос­кошно одетая дама, я обхватила ее талию, глянула в глаза под маской, и вздрог­нула... Это были глаза Рафаэлы! Кое-как я закончила очередной тур, Лидия приблизилась опять ко мне, и прежде чем отпустить ту, которую я хотела более всего задушить в своих объятиях, я почувствовала, как мне в руку передали за­писку. Танцу будто не было конца. Едва затихла музыка, я невежливо бро­сила княгиню посреди площадки и чуть ли не бегом устремилась в глубь парка. Ка­залось, взгляд Рафаэлы преследовал меня, пронизывая насквозь! Меня всю со­трясала нервная дрожь. Вдруг она узнала меня? Где-то ведь рядом скрывается и ее сообщник - мой лютый враг.
   Окольными путями я пробралась к Полине и Лоренцо, сидевшим на раззоло­ченных тронах, на правах распорядителей. Они уже ни от кого не таили свою связь. Мы вместе прочли записку:
   "Незнакомка назначает вам свидание в полночь. Cледуйте за маской Арлекино".
   - Это западня! - вскричал Лоренцо. - Ты не должна идти туда.
   Я сделала рукой протестующий жест.
  -- Жюли, Фарнезе прав, - вмешалась Паолетта. - Тебе, по крайней мере, необ­ходима надежная охрана. Ты ведь даже не сможет позвать на помощь.
  -- Полночь наступит через несколько секунд, - напомнил Лоренцо. - Отойди в тень, Арлекин уже маячит среди танцующих, ему не надо видеть, что ты го­воришь с нами. Возьми моих охранников, пусть они проследят за вами неза­метно. Зайди в дом, одень мою кольчугу, которая висит на стене. Оружие, надеюсь, при себе?
   Я кивнула, сжав эфес шпаги. Естественно при себе у меня был мой кинжал и стилет в рукаве. Конечно, парочка пистолетов не помешала бы тоже, но идти на свидание, вооруженной до зубов, свидетельствовало бы о трусости.
   Я проскользнула в дом вместе с Лоренцо, и пока он отдавал распоряжения, одела кольчугу.
   Арлекин взял меня за руку и повел прочь из парка. Нас ожидала закрытая ка­рета. Сердце мое судорожно сжималась, мне показалось, что под этой маской таился Оливье. К кому же я попаду на растерзание?
   Мы ехали недолго. Я выглянула в окно, мы притормозили около большого темного дома.
   - Сударь, мы прибыли. Дама ждет вас, - голос Арлекино прозвучал глухо из-под маски, я не смогла разобрать Оливье это или нет.
   Я выпрыгнула на мостовую, кучер стегнул лошадей, и карета умчалась. Я ос­талась одна перед дверью. Я решилась постучать только через минуту. Она тот час же распахнулась, служанка провела меня в полутемную гостиную и оста­вила ждать. По крайней мере, утешила я себя, если б меня собирались убить, сделали бы это сразу. Наконец послышался шелест платья, и в комнату вошла она. Рафаэла-Франческа, бывшая эрцгерцогиня флорентийская, неудачливая соперница и похитительница моего ребенка!
   Сдерживая яростную дрожь, я поднялась и отвесила учтивый поклон, прило­жив руку к горлу и сделав извиняющий жест. Наверняка она должна знать, что ее кавалер нем. Целуя ее нежную руку, я, как могла, выражала безразличие. От нее исходили волны страсти, которые прямо таки окатывали меня с головой. Как же она порочна!
   Ведьма перекрасила волосы в белый цвет, нарисовала себе другое лицо, но, клянусь, я бы узнала ее даже с закрытыми глазами. По запаху. Запаху нена­висти.
   Она присела рядом, как бы ненароком положив мне руку на колено. Бессты­жая чертовка! Представляю, как она соблазняла беднягу Гастона, царствие ему небесное.
   - Виконт Жюльен де Спози, собственной персоной, - промяукала она. - Сча­стлива видеть вас, признаюсь, ваши крепкие объятия пробудили в моем сердце волнение, которое я не испытывала достаточно давно. Ах, как жаль, что вы немы. Этот недуг у вас с рождения?
   Я мотнула головой.
   - Может причиной та несчастная любовь, о которой так много толкуют? - она наклонилась прямо к моим губам, обдав волной духов. Она даже их сменила. - Вы дали обет молчания? Скажите же, что влюблены без памяти только в меня. Нарушьте свое слово.
   Я открыла рот, думая, что сила ненависти поможет мне заговорить. Беспо­лезно, ни звука.
   - Я верю теперь, что это серьезно.
   Казалось, что она подражает Маргарите Наваррской, настолько откровенным было ее поведение. Надеюсь, меня не выловят бездыханной поутру в Тибре. С ума сойти! Что же мне с ней делать-то? Вряд ли она сможет получить желае­мое.
   Ее ласки становились все более откровенными, а мое раздражение сильнее, с трудом я сохраняла невозмутимость. Но наконец я решилась!
   От грубого толчка новоиспеченная Маргарита полетела на пол. Я поднялась, она подползла к моим ногам, обхватила колени. Рывком я подняла ее и рванула ткань платья. Обнажилась грудь, честно говоря, я на мгновение пожалела, что не мужчина. Так же грубо я разорвала ее одежды. Она предстала предо мной полностью обнаженной. Однако, когда она попыталась стянуть мою рубашку, я неуловимым движением выхватила стилет и приставила к ее горлу. Она отпря­нула. Я покрутила рукой в воздухе.
   - Танцевать? - прошептала она побелевшими от испуга губами. Я кивнула.
   Вначале ее движения были неуверенны, но затем она вошла в раж, ее движе­ния становились все сладострастнее и похотливей, она то приближалась, каса­ясь моего несуществующего ..., то удалялась, дразня наготой, признаться, даже я чувствовала легкое возбуждение, до того давно у меня не было муж­чины. На­конец она устало опустилась на кресло, по ее телу пробежала сладост­ная дрожь, и я поняла, что она достигла желаемого.
   Тогда я поднялась и пошла к двери, она слабо вскрикнула, бросившись к моим ногам, но пинком, как кошку, я отшвырнула ее и удалилась.
   На улице меня уже ждала карета, я запрыгнула в нее и без происшествий до­бралась до виллы Боргезе.
   Полина и Лоренцо ждали меня, от волнения не смыкая глаз, ну и смеялись же они, когда я все им рассказала. Теперь вот пишу вам, Жени. Очень устала.
   Dixi.
   Vale, Юлия.
  
  
  
   ПИСЬМО 132.
  
  
   Удивляйтесь, Эжени! Рафаэла моя! Причем, навеки. Странный способ грубой любви покорил ее порочную душу. Она каждую ночь присылает за мной эки­паж, осыпает дорогими подарками, напрашивается на приемы к Фарнезе, у ко­торого я живу, набивается в лучшие подруги к Паолетте, сопровождая ее по ма­газинам. Здесь, в Риме, она живет под именем маркизы Анриетты де Мон-Пе­лье, преследуемой произволом Наполеона.
   А как я издеваюсь над ней ночами! Все ее нежное тело покрыто укусами, ссадинами и синяками. При всем при том, я даже не раздеваюсь, да и куда мне. Одних побоев недостаточно, и дело, бывает, довершают мои шаловливые паль­чики. Она думает, что я не обладаю мужской силой (что естественно), и по­этому вымещаю на ней все прошлые неудачи, но как же ей это нравится!
   Впрочем, не буду более останавливаться на пикантных подробностях, мне это и так до жути противно. Хочется удушить ее. Я проклинаю свою немоту, потому что не могу выведать никаких сведений, где скрывается Оливье с моей малышкой.
   Ну, вот опять посланец от нее со свертком. Разворачиваю - красивый ко­шель, батистовые платки с моей монограммой и любовная записка. Я пригото­вила и ей сюрприз на этот раз. Букет завядших истерзанных полевых цветов, сама сушила. Передаю с посланным и собираюсь на очередное свидание. После допишу письмо.
   ... Вот я и дома у Фарнезе. Лоренцо уже обеспокоен этой гибельной связью, он всерьез опасается за мой рассудок, думая, что это приносит мне удовольст­вие. Но я утешила его, известия благоприятные.
   Ночью чертовка плакалась мне, что некий человек угрожает ее жизни, про­сила под любым предлогом вызвать на дуэль и избавить ее от этого негодяя. Что ж, логичное завершение ее отношений с Оливье. Убить сообщника, а затем изба­виться и от малышки, чтобы и далее предаваться противоестественной связи, а они, видимо, стали в определенный момент обузой. Может, разногла­сия по по­воду денег, не знаю. Я написала под ее диктовку письмо некоему графу с тре­бованием сатисфакции. Пусть питает надежду, что и я нахожусь под властью ее чар. Она ведь так непосредственна и мила, тварь.
   Доживем до четверга, я по приезде уже получила ответ от соперника. Де­ремся на пустыре неподалеку от Трастевере. Мы с Лоренцо придумали план, от исполнения которого зависит успех всего дела. Все, уезжаем срочно к Полине, ждите известий.
   Ваша Юлия.
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 133.
  
  
  
   Эжени, кажется скоро конец моим приключениям, и я вернусь в Париж к На­полеону. Увижусь с вами, моя драгоценная подруга, спасибо за вашу под­держку. Я обязательно привезу с собой Паолетту и Лоренцо, без них я просто не представляю дальнейшей жизни, пусть думают, что хотят, но я с ними нико­гда не расстанусь. А в Рим я никогда не вернусь, этот город связан с тяжелыми воспоминаниями моего мужского бытия. Может, когда-нибудь, если время вы­лечит мои душевные раны.
   Итак, дуэль состоялась в четверг в шесть утра. Да, да, графом оказался Оли­вье де Монморанси. Он тоже изменился, распутная жизнь наложила на его чело отпечаток преждевременного старения, он к тому же отпустил бородку и усы, зачернил светлые волосы, я вспомнила, что несколько раз встречала его на приемах, но не узнавала. А жаль! Этот глупый старинный обычай римской знати - носить маски. И мужчины, и женщины помешаны на тайнах с детства, меня это тоже выручало, скрывая слишком женоподобное для юноши лицо, часто даже любовники не знают лиц друг друга, я расскажу вам много и грустных, и смешных историй об этом, Жени, когда вернусь.
   Он и сейчас был с закрытым лицом. Лоренцо на правах секунданта потребо­вал отрыть лицо, и я тоже сорвала свою маску.
  -- Виконт Жюльен де Спози, а мы не встречались с вами ранее? Меня, при­знаться, удивил вызов на дуэль без особого повода.
  -- Я отвечу за виконта, - сказал Фарнезе, - по некоторым причинам он не может говорить. Да, вы встречались, и, поверьте много раз. А сейчас в вашей смерти заинтересована некая дама. Вам известно имя маркизы Анриетты де Мон-Пелье? Когда-то ее звали Рафаэла-Франческа, она была замужем за эрцгерцогом Флоренции.
  -- Да, я знаю ее. Это моя жена. Я не верю ни единому вашему слову, и только за эту клевету убью вас.
  -- Не лгите нам, Оливье де Монморанси. Нам все известно о ваших злодея­ниях.
   Он побледнел, услыхав свое настоящее имя.
  -- Кто вы? - он почти кричал. - Посланцы ада? Я забыл свое прошлое, оно ка­нуло в Лету навсегда! Зачем вы пришли напомнить мне о нем? Эта гадина Рафаэла предала меня, все рассказала. Я стал ей не нужен, завела себе но­вого любовника, теперь решила избавиться от меня, низкая, продажная тварь. Ну да Бог ей судья, рано или поздно возмездие настигнет ее.
  -- Да, у вас вправду помутился рассудок. Убить родного брата, похитить пле­мянницу, спутаться с отъявленной преступницей - это сумасшествие.
  -- Это проклятая Юлия виновата в моих бедах! Я любил ее, боготворил, но она надругалась над моим чувством, использовала меня, чтобы затем кинуться в объятия моего ненавистного братца. Вернись былое, я бы не задумываясь вновь убил его. О, с каким наслаждением я перерезал ему горло, когда он обессилел от ран наемных убийц! Мы не нашли только ту, ради которой я и решился на это чудовищное преступление, но мы забрали ее ребенка, ей ни­когда не найти свою дочь. Я унесу эту тайну в могилу, ничто не сможет раз­вязать мне язык. Я не страшусь даже пыток. Ну, убивайте же меня скорее, я не хочу больше жить, ненависть к той, которую прежде боготворил, сделала меня мертвецом уже давно. Жаль, что мое последнее желание не будет ис­полнено...
  -- Говори, - едва слышно произнес Лоренцо, он был бледен, услыхав столь чу­довищные признания.
  -- Я бы хотел увидеть хоть на миг ту, ради которой все это совершил. Я с та­ким наслаждением пустил бы ей кровь, унеся с собой в ад и ее душу.
  -- У тебя, Оливье де Монморанси есть такой шанс! - мой голос прозвучал для всех как гром среди ясного неба. Но меня уже ничто не могло удивить, я знала, что ненависть придаст мне сил преодолеть вынужденный недуг.
   Я резким движением скинула плащ, шляпу и отклеила усы. Оливье пошат­нулся.
  -- Ты! Ты! - только и сказал он.
  -- Да, это я, Юлия де Монморанси собственной персоной. И это я - любовник твоей жены. Похотливую сучку не трудно было обучить новому искусству любви, она до сих пор не догадалась, что не мужчина тот, кого она боготво­рит. Ты умрешь первый. Я даже не буду спрашивать, где Франсуаз, я знаю, что скоро найду ее и без твоей помощи. Помолись, хотя вряд ли Господь примет тебя на небо.
   Я обнажила шпагу. Он кинулся на меня. Я ныне склоняюсь к мысли, что он просто покончил с собой, наскочив на клинок, ведь он не был глупым дилетан­том. Он лежал на земле и хрипел, кровь хлестала из раны в животе, он умирал долго и мучительно, у меня не хватило духа добить его. Я стояла и смотрела, как он умирает в муках. Лишь на мгновение, перед тем как душа его отделилась от своей телесной оболочки, он попросил о прощальном поцелуе.
   - Я мечтал об этом с той минуты, как увидел тебя впервые. Прошу, прикос­нись к моим губам, чтоб я умер с миром.
   Но я наступила ему ногой на лицо.
   Я плакала всю обратную дорогу, не стесняясь даже одиноких прохожих, Ло­ренцо поддерживал меня, потому что я без конца сползала с лошади, совсем обессилев. Ему больше всего на свете хотелось заговорить со мной, теперь-то я могла ему ответить на все вопросы, но он не решался, видя мое подавленное состояние.
   Я проспала почти сутки - обычная моя реакция на пережитые волнения. Паолетта примостилась рядом в кресле и наблюдала, чтоб не началась горячка, но, слава Богу, обошлось.
   Стоило мне открыть глаза, как сестричка протянула конверт, пахнувший ду­хами Рафаэлы.
  -- Прочти мне, - попросила я. Она вздрогнула, услышав звук моего голоса, и несколько слезинок скатилось по ее щекам.
  -- Моя милая Жюли! Я так счастлива слышать твой голос! Наконец-то ты опять стала собой.
  -- Читай, Полина, скорее! У нас еще будет время все обсудить!
   Она развернула записку: "Мой храбрый лев! - так начиналась она. - Вы из­бавили меня от этого демона, я благодарна вам. Приходите же немедленно ко мне, я так истосковалась. Навеки ваша Анриетта."
   Я резко подскочила и схватилась за одежду.
  -- Куда ты, ненормальная? - Полина разъяренной фурией преградила мне путь. - Ляг в постель, и не двигайся с места. Тебе еще минимум надо отдыхать день. Хочешь опять стать безголосой?
  -- Ну, хорошо, хорошо, полежу чуть-чуть. Дай мне перо и бумагу.
   Таким образом, у меня появилось время написать вам обо всех событиях. Анриетте я ответила, что видеть ее пока не желаю. Пока писалось мое письмо к вам, я получила с посыльным в подарок новую шпагу с эфесом, обсыпанным изумрудами и бриллиантами. Она совсем помешалась!
   Ваша Юлия.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 134.
  
  
  
   Все пропало, Жени! Все пропало!..
   Едва стемнело, я тайком от Полины отправилась к Анриетте. Лоренцо сопро­вождал меня. Он удалился, лишь убедившись, что я благополучно добралась, он обещал прикрыть меня перед сестричкой.
   Рафаэла находилась в приподнятом настроении. Глаза ее возбужденно бле­стели, а руки нервно дрожали, когда она обнимала меня.
   - Мой милый Жюльен! Вы доказали свою верность, убив человека, который стал помехой нашим планам.
   Я удивленно пожала плечами. Мои жесты она понимала безошибочно и по­яснила:
   - Нет, не нашим с вами. У меня есть сообщники, с помощью которых я дей­ствовала во Франции. Мое прошлое не безукоризненно. И сегодня как раз тот вечер, когда я раскрою вам все тайны и познакомлю с этими замечательными людьми. Я уверена, что все мы одного поля ягоды. Но вначале вы обязаны при­нести мне клятву верности.
   Я кивнула в знак согласия и приложила руку к сердцу. Это означало, что моя жизнь отныне принадлежит ей. Все-таки я верно сделала ставку на Рафаэлу, а не на Оливье, он всегда был взбалмошным юнцом, от него я не узнала бы, что оказывается есть еще и таинственные сообщники. Признаться, я была напугана. Выдержу ли я это испытание? Не буду ли разоблачена?
   Скажу только, что мои опасения почти оправдались. Анриетта завела меня в комнату, где сидело двое мужчин.
  -- Позвольте представить вам виконта Жюльена де Спози. Теперь он с нами! Я так решила. Проходите, Жюльен, знакомьтесь. Должна пояснить вам, гос­пода, что виконт нем, поэтому будет идеальным сообщником.
   Мужчины поднялись, и я обомлела, увидев тех, кому меня представили. Я еле сдержалась, чтоб не упасть в обморок, настолько сильным было потрясе­ние. Живые мертвецы из моего прошлого! Граф Лоран де Блуа, узник Ла-Форс, и покойник Жан-Клод де Сент-Ильм, капитан личной охраны императрицы. Я вспомнила, что маска надежно прикрывает мое лицо, и крепко пожала им руки. Но где же их разыскала Рафаэла? Все мои враги, объединившиеся против сла­бой женщины, теперь оказались перед лицом той, которую они преследуют. Лоран из-за несбывшихся надежд на власть, Сент-Ильм из-за пьяной страсти, которая едва не стоила ему жизни и бывшая эрцгерцогиня, мучимая лютой за­вистью. Мне стало страшно, вдруг кто-нибудь опознает во мне виновницу всех своих бед?
   Но все было нормально. Мы расселись по местам, и беседа началась. Слы­шали бы вы, Эжени, сколько было вылито грязи на меня, Наполеона и на импе­рию. Я лишь жестами выражала свое негодование. Они воспринимали это за чистую монету, не подозревая, что я возмущалась их словами и поступками, ведь о многих их злодеяниях я узнавала впервые. Но когда я услышала о том, что именно я организовала нападение на собственного мужа и виновна в его убийстве, а Наполеон покрыл мое злодеяние в глазах общественности, и что ребенка моего похитили из соображений безопасности малышки, вот тут я не выдержала, я поднялась и гневно закричала. И вдруг поняла, что опять нема. Из моего рта не вырвалось ни звука, я опустилась на диван и заплакала. Нервы опять подвели меня, рано я радовалась чудесному избавлению.
   Мои новые товарищи восприняли это, как справедливое возмущение.
   - Теперь, виконт, вы с нами, - произнес Лоран, похлопав меня по плечу. Я еле сдержалась, чтобы не проткнуть его стилетом. Спокойно!
   Я подала знак Анриетте. Она тут же принесла перо и бумагу. Я вывела тря­сущейся рукой: "А где же ребенок? С ним все в порядке? Мальчик жив?"
   - О, да, не волнуйтесь так, де Спози. Только это девочка, она прелестна и по­слушна. Но пусть ее пребывание пока останется тайной для вас, мы еще должны убедиться, что вам можно полностью доверять.
   Какое облегчение! С моей Франсуаз все хорошо! Ее даже окружили надле­жащей заботой. "Я хочу услышать историю де Сент-Ильма", - написала я.
  -- А что мне рассказывать, - пожал он плечами, - Я некоторое время был ее любовником, потом она избавилась от меня, спровоцировав дуэль, а в ходе схватки вонзила мне в спину кинжал. Думая, что я умер, они велели слугам выбросить меня в Сену, но я из последних сил выплыл, меня подобрали про­столюдины, выходили, я щедро заплатил им за доброту и заботу, а затем скрылся в Англию, там до меня дошли слухи о заговоре Линча и де Блуа, посягавших на жизнь императрицы, а когда Линча выслали, я с ним встре­тился, и мы через несколько месяцев организовали побег Лорана из тюрьмы Ла-Форс. Мы затаились, разрабатывая отчаянные планы мести, затем уехали воевать в Индию, скопили там за эти годы состояние, а когда вернулись, Линч показал нам письмо от Рафаэлы, она нашла нас сама и предложила действовать сообща, предлагая помощь свою и де Монморанси-младшего. Мне этот союзник при встрече не понравился, он был совсем лишен рассудка. Он испытывал пагубную страсть к Юлии, постоянно вытворял разные безумства, мы без конца опасались, как бы он не навлек на всех нас крупные неприятности. Его пора давно было убрать, но Рафаэла почему-то терпела его, они даже поженились, когда разум его слегка оправился после убийства собственного брата. Он от души радовался несчастьям, постигшим Юлию. Но затем он стал искать ее, беспокоиться, ссориться с Рафаэлой... совсем сошел с ума. Тут как раз появились вы, виконт, и мы решили убрать его вашими руками, а заодно проверить, надежный ли вы человек, и сможем ли мы в дальнейшем располагать вами, как нашим союзником.
  -- Ах, как он донимал меня своими несносными ласками, без конца называя милой Жюли, я терпела его лишь из-за сходства с Гастоном. Я была до бе­зумия влюблена в его старшего брата!
  -- Не жалуйся, Анриетта, теперь, благодаря виконту, ты - вдова.
  -- Не считая того, что мой развод с Гаэтано еще не оформлен. Думаете, при­ятно было сознавать, что я замужем за двумя сразу.
   "Прекрасно, - подумалось мне, - способ избавиться от лжемаркизы известен. Вряд ли Гаэтано простил свою непутевую супругу и перестал разыскивать ее".
   - Ну что, - подал голос молчавший Лоран. - Разопьем винца? Отметим зна­комство.
   Я мотнула головой. Мне претило пить в компании с негодяями, и уже хоте­лось домой. Мужчины протестующе заворчали.
   - Останьтесь, виконт, - зашептал мне на ухо Жан-Клод, - вы посмотрите, что творит ваша возлюбленная, когда пьяна, она не отказывает никому, и с ней можно делать все, что взбредет голову двум-трем мужчинам.
   Я содрогнулась. Анриетта опустилась уже на самое дно порока. И вновь по­мотала головой, показав на часы. Маркиза неожиданно вступилась за меня.
  -- Пусть уходит! - сказала она, уже прилично отпив из высокого бокала, - ему надо многое обдумать, к тому же чтобы привыкнуть к нашим маленьким ор­гиям нужно время. Но, бьюсь об заклад, то, что он творит со мной, вам не по плечу, мои дорогие. Он даст любому из вас сто очков форы.
  -- Интересно, - вскричали оба. - Оставайтесь же, Жюльен!
   Но Рафаэла заупрямилась, и, слава Богу; а я пожав всем руки, спокойно рети­ровалась.
   Лошадь моя шла медленным шагом, я не подгоняла ее, голова была точно в тумане, я даже не в силах была обдумать произошедшее со мной, напевала про себя дурацкую песенку, изредка пытаясь попробовать голос. Бесполезно! Недуг вторично поразил меня. Ненависть оказалась бессильна вырвать меня из его цепких лап. Она помогла мне, но не надолго.
   Вилла Боргезе была ярко освещена. "Неужели бал?" - подумала я. Но оказа­лось, все ее обитатели не спали, поджидая меня. Полина, придерживая холод­ную повязку на лбу, накричала на меня:
   - Жюли, ты сумасшедшая! Я так переживала! Как ты могла сбежать? Все, я немедленно сообщаю Наполеону, где ты, пусть он приедет и заберет тебя, я не могу так больше жить, каждую минуту думать, что тебя может уже нет в жи­вых. Отвечай, ты опять была у этой твари?
   Но тут бедняжку ожидал еще один неприятный сюрприз. Она поняла, что я опять нема. И сестричка грохнулась в самый настоящий обморок. Мы перене­сли ее с Лоренцо на кровать.
   - Жюли, дорогая, я не прощу себе никогда, что отпустил тебя одну. Что с то­бой сделали?
   Я провела ладонью по горлу, и показала, что мне нужны перо и бумага. В считанные минуты я исписала несколько листов. Фарнезе ужаснулся, прочтя их.
   - Это катастрофа! Боюсь, что нам не справится самим. Надо сообщить обо всем Наполеону.
   Я сделала протестующий жест.
   - Не спорь, он приедет и наведет здесь порядок, по крайней мере вице-король Евгений должен узнать обо всем.
   Я повторила свой жест и приписала: "Тогда моя дочь окажется в серьезной опасности. Сейчас я, по крайней мере, знаю, что она в Италии, почуяв угрозу, они увезут ее или убьют".
   - Ладно, Жюли, пойдем я провожу тебя в твою комнату, тебе необходимо хо­рошо отдохнуть. Кто знает, может поутру твой голос опять восстановится? А затем я займусь Полиной, как бы у нее не началась горячка. Она сильно пере­нервничала, когда узнала, что мы с тобой тайком уехали. А что было, когда я вернулся. Мне досталось на орехи. Все, спокойной ночи, не думай ни о чем, завтра будем думать все вместе.
   Однако перед тем, как заснуть, я написала вам, Эжени. Скоро, я думаю, не замедлит продолжение.
   Юлия.
   ПИСЬМО 135.
  
  
   А утром мне принесли письмо. "Жюльен! - гласило оно. - Я очень сожалел, что вы ушли так рано вчера и пропустили самое интересное. Анриетта была не­подражаема. Предлагаю совершить сегодня совместную прогулку в окрестно­сти Рима, если вы не против, я заеду за вами в час. Лоран де Блуа".
   Меня затрясло мелкой дрожью. Что это? Ловушка? Или повод для серьезного разговора? Я немедленно вызвала Лоренцо, и вместе мы разбудили Паолетту. Сестричка тут же ударилась в панику.
   - Жюли, они узнали тебя! Ты никуда не едешь! Тебя убьют, а мы даже не уз­наем, где ты похоронена.
   Я гневно посмотрела на нее.
   - Не говори ерунды, Полина. Они б уже давно подослали наемных убийц, как к бедняге Гастону. Самим им не под силу совершить подобное злодейство, к тому же, сама знаешь, не пойман - не вор, - Фарнезе как всегда поддержал меня.
   Я показала знаками, что еду, несмотря на опасность. Лоренцо помог мне воо­ружиться. В час, как и было обещано, у ворот парка остановился всадник, я уже выезжала ему на встречу. После рукопожатия, мы двинулись в путь.
   - Виконт, а почему вы нигде не появляетесь без маски? Я наводил о вас справки - никто не видел вашего лица.
   Я достала записную книжку и карандаш.
   - Конечно, неудобно вести беседу, когда спутник нем, - прокомментировал Лоран.
   Я равнодушно пожала плечами, и начеркала пару строк.
   - А понимаю, надо же, у вас тоже проблемы с новым режимом, - произнес он, прочтя написанное. - Что же вы сделали? Покушались на жизнь императора?
   Я отмахнулась, дав ему понять, что это не должно его волновать. Но он про­должал настаивать:
   - Вы должны доверять мне, виконт, мы все сейчас в одной лодке.
   "Но в то время, когда вы уже плыли в лодке, я еще стоял на палубе корабля".
   Он рассмеялся, оценив мое чувство юмора.
   - Вы немы ведь не от рождения, как мне сказала Анриетта. Почему вас сразил этот недуг? Или это просто умелое притворство перед окружающими?
   "Лоран, - написала я. - Вы пригласили меня на эту прогулку с целью про­никнуть в мои тайны? Если да, то вам не удастся ничего узнать. Я сменил имя и похоро­нил прошлое, и у меня нет желания ковыряться в грязи".
   - Я прошу прощения, виконт. Мое любопытство, может, превысило границы дозволенного, но мне хотелось бы знать, смогу ли в будущем я положиться на вашу честность и порядочность. Мы скоро приедем туда, откуда вы уже можете не вернуться, если я не буду уверен в вас, как в самом себе.
   "Лоран, вы можете мне верить".
   - А я вот все-таки не так уверен, как Анриетта, что вы - ценный сообщник. Ваш плюс для нас - немота. Но мне надо знать - притворство это или нет?
   Я покачала отрицательно головой и принялась писать. Вот она реальная опасность! Или я правдоподобно совру, или меня убьют. Tertium non datur.
   "Когда мне было двадцать, первый консул добился успеха в борьбе за власть. Я, как и все молодые французы, верил в его счастливую звезду, армия побеж­дала врагов республики, открылась прекрасная возможность военной карьеры. Но мне не везло, мое прошлое аристократа мешало мне во всем. Так я и прозя­бал на низших чинах. Служба проходила в маленьком городке на границе, в то время было тихо и скучно, от нечего делать солдаты шатались по трактирам, а офицеры заводили романы с дамами из провинциального общества. У меня тоже появилась любовница: прелестная молодая особа, жена пожилого адво­ката. Мы весело проводили время ночами, я по-своему любил ее. Она была не­истощима на выдумки и не боялась даже черта. Сколько раз мы рисковали быть застигнутыми, но до поры до времени нам все сходило с рук. Как-то раз я но­чью влез к ней в окно, а меня уже ждали. Несколько лакеев во главе с разъя­ренным рогоносцем. Моя малютка, забившись в угол кровати, с синяками на лице, с ужасом наблюдала, как я лихо обратил слуг в бегство, и передо мной предстал сам муж. Видимо, в молодости он был недурным фехтовальщиком, но я был искуснее, моложе и, следовательно, подвижнее. С бахвальством я крик­нул своей Кати, что скоро она станет свободна, и я женюсь на ней. Она возли­ко­вала и стала подбадривать меня. Я загнал противника в угол рядом с крова­тью, и готовился проткнуть его шпагой, но отвлекся на напавшего сзади слугу, я быстро вырубил его ударом кулака в лицо, и, даже не успев обернуться, ткнул шпагой в адвоката не глядя. И вдруг раздался стон Кати. Этот негодяй при­крылся женой, стащив ее с кровати. Я обомлел, потому что насадил на шпагу обоих, конец лезвия прочно засел в стене, такой силы был удар. Моя малютка упала ко мне на руки, и тихо скончалась, ее муж мучился гораздо дольше. Я стоял над ними и смотрел на его предсмертные муки. Когда он наконец умер, я вылез в окно и убежал. Дело замяло начальство, но с тех пор я стал немым. Нервное потрясе­ние было настолько велико, что речь не может восстановиться до сих пор.
   Лоран, вы не представляете, насколько это страшно видеть пред собой лю­дей, нанизанных на шпагу точно бабочек, слышать их предсмертные стоны и глядеть в стекленеющие глаза", - вот, что я написала Лорану, израсходовав на эту душераздирающую историю чуть ли не весь запас чистой бумаги. Он был озадачен, и естественно поверил этому невероятному вымыслу.
   - А что это был за город? - спросил он. В ответ я приложила палец к губам, и жестами попросила оставить меня в покое со своими расспросами.
   Мы проехали молча полчаса, тем временем отдалившись от Рима на поря­дочное расстояние, и вдали завиднелись домики небольшой деревушки. Я ука­зала на нее Лорану.
   - Да, это и есть цель нашего путешествия, - ответил он, - там мы скрываем ребенка.
   Точно гром грянул для меня среди ясного неба. Я еле сдержалась, чтобы ос­таться спокойной, неужели после долгой разлуки, я вновь увижу свое дитя?
   План сложился в моей голове за мгновение, я была уверена, что смогу все.
   Наконец мы подъехали к небольшому опрятному домику, Лоран распахнул калитку. "Спокойно, Юлия!"
   - Джина, - крикнул он. - Я приехал!
   Из домика выбежала миловидная молодая женщина.
  -- Привет! А ты не один!
  -- Верно, малютка, - он фамильярно приобнял ее. - Знакомься, виконт Жюльен де Спози, он - наш друг.
  -- Приятно познакомиться, виконт, - она протянула маленькую ладошку. - Рада видеть вас у себя в гостях.
   Я вежливо ей поклонилась.
   - Не обижайся, Джина, что мой спутник молчалив. Он немой.
   Она одарила меня жалостливым взглядом, но ничего не спросила.
  -- А где твои домочадцы?
  -- Муж работает в поле, сынок с ним, а малышка Ческа отдыхает.
  -- Проводи к ней виконта, пусть он посмотрит на нее. Ради этого мы и проде­лали столь долгий путь. Мы изменили девочке имя, Жюльен. Теперь она Франческа.
   Услышав это, я подумала, что задушу Рафаэлу-Франческу собственными ру­ками, так я в тот момент ненавидела ее. Больней уязвить меня было нельзя в этот момент.
   Джина завела меня в маленькую комнатку, чистую и опрятную, и там в кро­ватке спала моя девочка. Страшным усилием воли, я осталась невозмутима. Как она прекрасна, моя Франсуаз! Я осторожно, чтоб не разбудить, взяла ее на руки и прижала к груди, а она выросла и потяжелела. Я присела с ней на стул, навер­ное в эти секунды даже силы ада не смогли бы вырвать ее из моих рук. Но я сама аккуратно уложила ее обратно, она неожиданно открыла ротик и совсем внятно произнесла: "Мама", и опять засопела. Господи, она даже во сне почув­ствовала свою мать. Я была счастлива.
   Джина за рукав вытянула меня из комнаты. Лоран ждал меня.
   - Ну что, понравилась малютка?
   Я кивнула.
   - Представляешь, она назвала его мамой во сне, - вмешалась Джина. - Бед­няжка, как жаль, что ее мама умерла.
   Я чуть не расплакалась.
  -- Теперь, Жюльен, я расскажу вам мой план. Вы согласны выполнить его за вознаграждение?
   Я пожала плечами, изобразив недоумение.
  -- Вы переправите малышку в Америку. (Еще одна неприятная неожиданность. Этого нельзя ни за что допустить.)
  -- Лоран, я пойду помогу мужу, - перебила его Джина. - Если захотите переку­сить с дороги, на кухне я все приготовила. До вечера! Надеюсь, вы отужи­наете с нами.
   Я поцеловала ей руку, спасибо тебе, простая крестьяночка, что ты так забо­тилась о моей девочке. Джина засмущалась, вероятно не так растолковав мой поцелуй, и ретировалась. И мы остались одни.
   Я не спеша подошла к Лорану и достала из ножен шпагу.
   - Виконт, что это значит? Что за грязную игру вы ведете? Чертов предатель!
   В ответ я стянула маску с лица и оторвала усы. Лорана даже затрясло, когда он понял, кто перед ним.
   - Ты? Ты сама? Но как...? Ты одурачила всех, молодец, ничего не скажешь. Но, извини, я должен убить тебя. Напоследок, конечно, мы с тобой вспомним былое, я надеюсь. Тебе же было приятно со мной?
   Несмотря на шпагу, он потянулся к моей груди. Молниеносно я выхватила стилет, и пригвоздила его руку к столу.
   Острием шпаги я подцепила за эфес его рапиру и вытянула ее из но­жен.
   - Ты предлагаешь дуэль? Значит, ты уже труп, - он вытащил мой стилет и от­бросил в сторону, не спеша перетянул рану платком. Я терпеливо ждала. - По­чему же ты не убила меня исподтишка, глупая? Я уж наверняка поискусней тебя в фехтовании.
   Я презрительно усмехнулась, уверенная, что у меня получится все. Этот че­ловек стоит на пути к ребенку, я просто не могу не убить его, а затем возьму дочку на руки и умчу домой.
   Между нами завязалась дуэль. Я видела, что он удивлен, встретив во мне достойного противника. Не зря я каждый день тренировалась с Лоренцо.
   Он легко ранил меня в плечо, я даже не заметила этого поначалу. Мне же удалось еще раз проткнуть его правую руку теперь повыше кисти, но он ловко перекинул шпагу в левую, и мне стало трудней обороняться. В этот момент я вспомнила о кинжале и вооружилась им.
   - Хитрая бестия! Это не поможет тебе, смотри ты истекаешь кровью, - крик­нул он.
   Но я лишь усмехалась на все эти злобные ругательства. Его правая рука ви­села как плеть, тогда как мое плечо было лишь слегка оцарапано.
   Наконец он допустил ошибку, потому что главное в дуэли, как учил меня Лоренцо, сохранять спокойствие. Это и есть залог успеха.
   Лоран сделал ложный выпад, я пригнулась, и нанес прямолинейный удар, од­нако я выскользнула из-под его шпаги буквально за доли секунды и вонзила кинжал ему в сердце. Он умер мгновенно.
   Я вытерла вспотевший лоб, была бы менее расторопна, лежала бы вместо него, и вдруг услышала плач из детской. Франсуаз проснулась! Я кинулась к ней, но ... вдруг что-то сзади тяжелое обрушилось на мою голову. Я только и успела обернуться, чтобы заметить де Сент-Ильма, как потеряла сознание.
   Не знаю, сколько времени я была в беспамятстве, но очнулась я в пылающей комнате, задыхаясь, я инстинктивно поползла к окну, голова раскалывалась от жуткой боли, удушливый дым застилал глаза и выедал внутренности, но я ползла из последних сил. Неожиданно я наткнулась на чье-то тело. Оно начало обугливаться, и нестерпимо воняло горелым мясом, усилием воли я поднялась на ноги, заматывая голову плащом, как вдруг с ужасом увидела, что это труп Рафаэлы, ее глаза лопнули от жара, волосы сгорели дотла, но я узнала ее, и лишь успела разглядеть обрывок рапоты. Значит, она умерла не своей смертью. Но времени на раздумья у меня естественно не было, я кинулась в окно, и в этот момент услышала грохот, перегорела и упала балка. Я вывалилась во двор, ко мне тут же подбежали, окатили водой, и оттащили в сторону. Я вновь поте­ряла сознание.
   Очнувшись, я увидела перед собой взволнованное лицо Джины, под глазом у нее был огромный синяк.
  -- Ну наконец-то вы очнулись, моя милая. Объясните мне теперь, зачем вам нужен был этот маскарад? Я и вправду приняла вас за мужчину, - первое, что услышала я от нее.
   Я открыла рот, но проклятая немота цепко держала меня в своей власти. Руки не слушались, все тело нестерпимо болело. Я только смогла посмотреть на нее, но женщина поняла меня и без слов.
   - Так вы и есть мать Франчески? Бедная моя! Жан-Клод увез малышку, я пы­талась помешать ему, но ударил меня.
   Она тронула свой синяк.
   - Мы с мужем прибежали, едва завидев зарево. Мы испытали дикий ужас, осознав, что горит наш дом. Теперь мы нищие по вине этих проходимцев, гово­рил же мой Джузеппе, не связывайся с ними. Что делать, ума не приложу. В со­седней деревне живет мужа сестра, остановимся у нее. Господи, все сгорело! - запричитала она, как безумная.
   Я порылась в кармане, вытащила кошелек и протянула ей. Глаза ее забле­стели, а открыв его, она обомлела.
   - Но здесь, даже больше, чем отстроить дом заново. Я не возьму все эти деньги.
   Я махнула рукой и устало закрыла глаза. Мне необходимо было все обду­мать. Джина тем временем ушла, а я незаметно для себя вновь задремала.
   Она разбудила меня под вечер, и я попросила ее принести бумагу и перья. Первым делом я сообщила Лоренцо, где меня искать, и попросила привезти по­больше денег, вкратце описав несчастье этих добрых людей, я чувствовала себя обязанной. Письмо незамедлительно повезли в Рим.
   А лишь затем я пишу уже вам, Жени. Ждите продолжения.
   Юлия.
  
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 136.
  
  
  
   Пишу уже из Рима. Положение осложняется. Полина таки не выдержала и сообщила обо всем Наполеону, он должен приехать через несколько дней. Фуше переслал мне с оказией втайне от всех много денег, мне надо бежать, иначе император насильно увезет меня в Париж. А я должна найти Франсуаз. Лоренцо помогает мне готовить побег, но совершить его будет труднее, чем из тюрьмы Ла Форс. Паолетта неотлучно со мной, она поклялась мне торжест­венно, что больше не допустит, чтобы я подвергала себя чудовищной опасно­сти. Но насчет нее у нас уже есть план. Мадам Летиция приезжала ко мне, она не таит зла за наш развод, она сидела у моей кровати, куда меня уложили на­сильно из-за пережитых потрясений, ласково рассказывала об их жизни на Кор­сике, когда ее любимец еще был ребенком, гладила меня по головке, как ма­ленькую. Я слушала ее милые истории в уже двадцатый раз, и удивлялась, сколько в ней доброты и нежности. Она ведь слыла сухой и строгой женщиной, неласковой даже к собственным детям и уж тем более к невесткам. Но я нико­гда еще не слышала в свой адрес грубого обидного слова, она воплощала для меня всегда идеал матери, ведь ее титул мадам Мер (мать) впервые услышали придворные из моих уст.
   Они с Паолеттой долго увещевали меня, призывая вернуться к Наполеону в Париж, предоставив поиски дочурки агентам Фуше. Я кивала головой, согла­шаясь, лелея в тайне свои замыслы. Наконец они оставили меня в покое, пре­доставив тем самым мне свободу действий. И ночью я, оставив на подушке письмо, при помощи Лоренцо выбралась с виллы, оседлала коня и поскакала вперед навстречу неизвестности. Путь я держала в Португалию. Целью моей был Лиссабон, мое чутье вело меня туда, ведь именно оттуда отправляется большинство кораблей в Америку.
   В Испании через десять дней пути я остановилась на небольшом постоялом дворе. Мне необходим был горячий ужин, а лошади охапка сена и кузнец. Как оказалось, единственная комната была занята, даже звон наполеондоров не мог соблазнить хозяйку, которая поведала мне, что комнату занял за полчаса до моего приезда важный дворянин, и мне, молодому юнцу, предложили занять сарай и выспаться в сене. Поспорить я не могла и показала, что пусть мне хотя бы принесут ужин. Хозяйка опять-таки вежливо объяснила мне, что последнюю курицу готовят на вертеле для важного дворянина, осталась только невостребо­ванная краюха черствого хлеба и дрянное вино, потому что последнюю (sic!) хорошую бутылку подают для итальянца. Первый раз я столкнулась с тем, что даже деньги не могут помочь, если ты - ненавистный для испанцев француз. Куда делись те времена, когда имя Наполеона внушало благоволение и уваже­ние, а не ненависть к узурпатору родины. Мой император допустил грубую ошибку, пожелав присоединить к империи и Испанию. А все из-за дурака Жо­зефа, которому не терпелось стать королем.
   Итак, я уселась за стол со своим хлебом и вином и принялась за еду. Моим мечтам о горячем сытном ужине не суждено было сбыться в тот вечер, я с вож­делением поглядывала на аппетитно шипящую на огне курицу, и у меня заше­велились мысли украсть ее, так сильно мне хотелось есть. Впрочем, можно предложить незнакомцу купить ее у него, а вот, кстати и он.
   Молодой человек лет тридцати, в маске на итальянский манер, со светлым волосом и мощного телосложения спускался по лестнице. Я подошла к нему, учтиво поклонилась и знаками дала понять, что хочу предложить ему деньги за его ужин. Однако, он ничего не мог взять в толк, и принялся шутить надо мной. Шутки его были незлые и безобидные, наверное, еще немного и мы бы поняли друг друга и отужинали бы вместе, но я была злой, голодной и уставшей. И мне стало обидно, я довольно невежливо толкнула его в плечо, он вспыхнул от зло­сти и выхватил шпагу. С быстротой молнии, признаться, я и сама от себя не ожидала такой прыти, я выхватила кинжал и чиркнула его по лицу. К счастью, я не поранила его, а лишь перерезала шнурки маски, она упала, и кто, вы ду­маете, стоял передо мной, разъяренный... сам Чезаре Борджиа, собственной персоной!
   Я даже подпрыгнула от радости и широко улыбнулась. Он недоуменно замер, а я сняла свою маску и отклеила усы.
   Хозяйка с недоумением долго взирала на то, как двое мужчин, едва не поре­завшие друг друга на части, теперь обнимаются, целуются, и к тому же один при ближайшем рассмотрении оказался женщиной.
   Я была счастлива, как никогда. А радость Чезаре сменилась жалостью, когда он понял в каком я состоянии: немая, остриженная, усталая и голодная. Я опи­сала ему вкратце, что происходило со мной за эти годы, как счастье сменили беда и трагедия. Конечно, он хотел бы узнать от меня все подробно, но я не в силах была сейчас заняться письмом. Хотя я и съела почти всю его курицу и выпила вина, усталость давала знать свое. Чезаре отвел меня к себе, и я заснула в его объятиях.
   Когда я проснулась, солнце стояло в зените. Я открыла глаза и улыбнулась, теперь рядом со мной был друг. Борджиа тихонько гладил мои остриженные волосы и тоже улыбался.
   - Теперь ты не одна, моя милая. Я буду всегда рядом. Тебе не придется больше подвергать себя страшным опасностям, драться за кусок хлеба в этой недоброй стране, и, вообще, переоденешься опять в женщину. Я хочу любо­ваться твоей красотой и грацией, хотя признаться, ты и так чертовски привле­кательна.
   Он привлек меня к себе и нежно поцеловал. Я ответила ему со всей страстью, воспоминания о божественных ночах, проведенных вместе, столько раз прихо­дили мне на ум в Париже. Целый день мы занимались любовью, приказав по­дать ужин в комнату. Мы забыли думать про весь белый свет, но он сам напом­нил о себе. Хозяйка постучалась под вечер с вопросом, съезжаем мы или оста­емся, потому что хорошая еда у нее кончилась. Война принесла в страну голод.
   И мы отправились дальше. Я выкроила целых два часа и уже подробно напи­сала Чезаре обо всех моих злоключениях. А он рассказал свою историю. Став персоной нон грата на своей родине, он посвятил себя поискам сбежавшей се­стры (поднимите архив, Жени, я описывала вам со слов Чезаре историю Вио­ланты). Однако разыскать ее было труднее, чем иголку в стоге сена. Судьба носила его по свету, но нигде он не мог напасть на ее след, теперь он собирался отплыть из Лиссабона в Новый Свет. Он был уверен, что, если о Виоланте не слышала старушка Европа, то слава о ней должна сотрясать основы общества американских колонистов. Потому что характер его сестры весьма и весьма своеобразен. Я достала бриллиантовую саламандру из потайного кармашка, там я хранила самые драгоценные подарки близких мне людей: кольцо Нея, изум­рудный перстень Гастона - подарок на свадьбу, и серьги несметной цены от Наполеона. Чезаре едва не прослезился, увидев, что я не расстаюсь с его подар­ком, остальное, ясное дело, я ему не демонстрировала. Он еще нежнее и забот­ливее стал ко мне относиться, хотя, честно говоря, куда уж больше.
   Мы достигли Лиссабона через неделю, там поселились в центре в старин­ном красивом районе, арендовав прелестный домик с цветными окнами. Чезаре потащил меня по всем дорогим магазинам, накупив шикарных платьев, туфе­лек, шляпок и париков. Вашей покорной слуге, к сожалению, это было необхо­димо. Мы начали выезжать в свет, выдавая себя за русских князя и княгиню Горских. Я назвалась Лидией, в память моей незадачливой ...( даже затруднясь назвать теперь, кем она была для моей мужской оболочки), а Чезаре стал Вла­димиром. Предварительно нам стало известно, что русских в Лиссабоне нет, так как Португалия во власти Наполеона, а с Россией нелады в политике. Нас всюду принимали, устраивали в нашу честь балы и обеды, французы утратили свою популярность, и мы считались героями, презревшими опасность полиции Фуше. Естественно, я поставила в известность о своем местонахождении Жо­зефа, выслав ему в подарок, купленную на аукционе, картину кисти самого да Винчи.
   Тем временем корабль "Санта Изабель" готовился к отплытию в Америку. Подкупленный кассир каждый вечер преподносил нам список купивших би­леты. Но ни одного ребенка не было зафиксировано в бесстрастном реестре. Однако Чезаре высказал предположение, что де Сент-Ильм способен на любой подвох, поэтому мы заблаговременно тоже приобрели билеты. Неужели судьба занесет меня на этот раз в Новый свет, я ни за что не хотела бы туда попасть. Мне всегда казалось, что там настоящая дыра, нет никаких условий для рос­кошной ослепительной жизни, к которой я так привыкла. Что ж, буду наде­яться, что мне не придется искать там мою Франсуаз.
   Чезаре просто чудо, от него без ума все дамы, но он ни одну не бросил еще ласкового взора, зато гневных взглядов на моих поклонников хоть отбавляй. Я наконец-то чувствую себя женщиной, Борджиа без устали повторяет, что с ка­ждым днем я все хорошею и хорошею. И... что он любит меня все сильней. В один тихий вечер мы ужинали дома, было уже заполночь, и, сидя в уютных креслах, мы держались за руки, а Чезаре цитировал излюбленную японскую по­эзию. А так как после каждого трехстишия мы погружались в задумчивость, рисуя прекрасные образы перед глазами, навеянные краткими строками, то не заметили, как пробило половину четвертого. Тогда мы поднялись, и в этот мо­мент он обнял меня и, заглянув в глаза, тихо проговорил:
   - Любимая, я хочу, чтобы ты стала моей женой.
   В изумлении я попятилась, но он еще крепче прижал меня к себе:
   - Я не тороплю тебя и понимаю, что вначале надо найти Франсуаз. Но я хотел бы услышать твое "да" прямо сейчас в этот чудную ночь.
   Я взяла перо и бумагу. "Чезаре, да, я люблю тебя уже давно, с того дня, когда впервые увидела. Но все изменилось с нашей первой встречи. Я уже допустила в своей жизни непоправимую ошибку, бросив своего мужа ради другой любви. Вот они, последствия! Я поняла, что в жизни можно любить не одного мужчину, так же, как я любила и Наполеона, и Гастона. Для тебя, мой милый Чезаре, в моем сердце всегда был сохранен уго­лок воспоминаний, но целиком и полностью я принадлежу только моему императору. Я решила, как только разыщу дочь, мы опять обвенчаемся. Не расстраивайся из-за моего отказа, я буду вечно любить тебя".
   Чело его несколько омрачилось, когда он прочел эти строки. Но он усилием воли взял себя в руки и проговорил:
   - Мне искренне жаль, что все-таки для нас настанет время вечной раз­луки. Но я счастлив, что я сохраню воспоминания о нашем счастье, где были только мы вдвоем. Давай же выпьем до дна ту чашу наслаждений, что дана нам. Единственное, о чем я сожалею сейчас, это то, что не слышу твоего нежного голоска и сладостных стонов.
   Я улыбнулась ему смущенно, а он подхватил меня на руки как пу­шинку и понес в спальню.
   Так что теперь мы проводим все свободное время до отплытия практи­чески не вылезая из-под одеяла. Страстный итальянец, достойный своих неистовых предков, просто пользуется моментом и пьет "чашу наслаж­дений" мелкими глотками. А я вот выкроила время и пишу вам.
   Вы даже не представляете, как я рада, что наконец-то встретила того, кого так долго искала, и теперь могу насладиться обществом дорогого мне человека.
   Я еще напишу вам перед отплытием. Надеюсь, у нас все получится.
   Юлия.
  
  
  
  
  
  
   ПИСЬМО 137.
  
  
  
   Вот и настал момент прощания. Я покидаю Европу! Чезаре утешает меня, но у него это не очень хорошо получается. Я раскидываю только что уложенные вещи, плачу горючими слезами, Борджиа молчаливо все это сносит, вижу, что жалеет меня до глубины души. Одно меня радует, теперь не нужно переодеваться мужчиной, когда рядом такой надежный спутник, да и волосы мои уже порядочно отросли, я обхожусь даже без накладных прядей.
   "Санта Изабель" - красивый огромный корабль, отлично вооружен­ный. О его оснастке я справилась прежде всего, уж я-то в морском деле не­сколько разбираюсь после вынужденного плавания с Нуньесом. Здесь тоже опасаются пиратов, и приняты все необходимые меры предосто­рожности. В порту нам сообщили, что пираты не редкость и случаи напа­дения на мирные суда участились.
   Эта опасность пугает меня, но, я думаю, Господь защитит нас, потому что мне обязательно надо выручить Франсуаз и разделаться с де Сент-Ильмом. Мне непонятно, почему он задушил Рафаэлу? Что она сделала не так? Может, месть за ее ошибку в отношении моей персоны? В прин­ципе она виновата в смерти Лорана, потому что подставила его под удар, заставив поверить в мою надежность, и если б не подоспел вовремя Жан-Клод, то я бы увезла ребенка. Зачем ему нужна Франсуаз? Что за смысл увозить ребенка в Америку? Я терзаю себя этими вопросами, но прояс­нить это может только сам де Сент-Ильм, только бы он попался к нам в руки!
   Написала Наполеону. Сердце мое разрывается на части, больше всего на свете хочу быть рядом с ним, но знаю, счастлива буду только тогда, когда моя дочь назовет его папой.
   Известила обо всем Паолетту и Лоренцо, мадам Летицию. Господи, мне кажется, что мои письма напоминают завещание...
   Все, Эжени, прощайте. Я не знаю, сколько времени мы теперь не уви­димся.
   Ваша Юлия.
  
  
  
   (Следующее письмо Евгения получила только через три месяца после отплытия Юлии и Чезаре из Лиссабона. Оно было доставлено в Париж с опозданием. Военный гений Наполеона к тому времени уже начал клониться к закату, в Европе образовалась антифранцузская коалиция... А всемогущий импе­ра­тор ждал известий о своей возлюбленной. -- Ред.)
  
  
   ПИСЬМО 138.
  
  
   Приветствую вас, Эжени! Сколько приключений нам пришлось пере­жить, вы даже себе не можете представить! Я пишу вам это письмо из Лиссабона, держа одной рукой свою любимую малышку, которая уже вовсе не такая маленькая, какой я видела ее в Италии. Я скоро возвраща­юсь, Наполеон едет встречать меня, прибудут и Паолетта с Лоренцо. Я наконец-то счастлива!
   Но расскажу вам все по порядку...
   Мы отплыли. Погода была прелестной, дул попутный ветер, плавание первую неделю проходило спокойно, за исключением того, что Чезаре свалился от морской болезни и почти не выходил из каюты. Он лежал и без конца стонал, его тошнило при малейшей качке. Мне было грустно, ведь я не могла поговорить ни с кем из пассажиров. Поэтому я развлека­лась, глядя на волны, и иногда мне казалось, что я вижу далекие паруса на горизонте. Публика на "Сант Изабеле" собралась достаточно аристо­кратичная и изысканная, меня удивляли все эти потомки старинных ро­дов, ищущие землю обетованную, спасающиеся от войн. Неужели они думают, что в Америке спокойная жизнь? Стоило ли бросать обжитые имения, собирать все фамильные ценности вместе с деньгами и ехать на­встречу неизвест­ности. Я принимала участие в шумных собраниях, слу­шала весь этот бред, которым они забивали друг другу голову о лучшей жизни. Но Че­заре наконец поправился, и мне стало полегче переносить скуку плава­ния.
   Однажды мы попали в полосу мертвого штиля. Корабль застыл по­среди Атлантики, и прогнозы команды были неутешительны. Вот тогда-то нас и подкараулили охотники за удачей. Ночью черный корабль при­близился к нам, абордажные крюки зацепились за борт, и нас повязали сонных. Я жестами предупредила всех, кто был в состоянии меня понять, что сопротивляться не стоит в любом случае, иначе нас перережут, не за­думываясь. У меня был в жизни печальный опыт сопротивления пиратам. Сколько тогда погибло народу!
   И в этот раз нам не помогли ни пушки, ни вооруженные солдаты для охраны, их перерезали сразу, кинув за борт. У пассажиров был шанс выжить из-за выкупа. Нас, полураздетых и обобранных до нитки, кинули в трюм пиратского корабля, "Санта Изабель" затонула с пробоинами в днище, и мы оказались перед лицом неизвестности. Все громко роптали на свою несчастную судьбу, мы же с Чезаре сидели молча, прижавшись друг к другу. Он шепотом уговаривал меня не бояться, гладил по волосам и целовал, чтобы ободрить. Но как ни странно я была относительно спо­койна. Я знала, что выкуп за нас заплатят достаточно быстро, потерян­ных денег было не жаль ничуть, у меня их много, драгоценности Напо­леон купит новые. Поэтому мы сидели и целовались все беззаботней и беззаботней. Понемногу на нас стали обращать внимание наши товарищи по несчастью, некоторых это взбесило, а кто-то был восхищен. Мне было по-человечески жаль их всех, потерявших все состояние, надежду на лучшее, но что я могла сделать.
   Утром нам приказали выйти на палубу. Мы столпились на юте.
   - С вами будет говорить капитан. Всем заткнуться и слушать, - полу­пьяный боцман весь в наколках погрозил нам увесистым кулаком.
   Смутные подозрения зашевелились в моей душе. Я дернула Чезаре за рукав, но он не понял моих знаков.
   Наконец появился сам капитан, увидев его, я даже обрадовалась. Это был Хосе Нуньес, мой старый знакомый. Как ни странно, но в тот мо­мент, мне не пришло в голову, что тогда я сбежала, обманув его лживым обещанием выйти замуж и уехать с ним на одинокий остров. И диадему-то увезла, что он мне подарил, теперь она украшает бесценную коллек­цию Талейрана. Плата за мой развод!
   Я кинулась к Нуньесу, растолкав всех и повисла у него на шее, на гла­зах у удивленных пиратов и пленников. Хосе чуть отстранил меня, и, на­конец, разглядев, обрадовано закружил по палубе.
   - Малютка моя! Жюли! Попалась-таки ко мне в руки. Сбежала от меня, бессовестная, подкупив глупого юнгу. Но я счастлив, что вижу тебя вновь! Как ты?
   Он отпустил меня, взяв нежно за руки. Я посмотрела на него радостно, и... показала, что нема.
   - Как? Почему? Что произошло? Тебя напугали мои матросы?
   Я покачала головой. И в этот момент услышала за спиной язвительный женский голосок:
   - Ах, ты мерзавец! Обнимается с какой-то бабой у меня на глазах? Ну, я задам тебе, муженек!
   Я едва не подскочила от удивления. У Нуньеса жена?
   Обернувшись, я увидела прелестную брюнетку, миниатюрную и ху­денькую, размахивающую уморительно грозно абордажной саблей и с пистолетами за поясом. И тут удивляться нам пришлось вновь. При ее появлении Чезаре бросился к ней навстречу.
  -- Виоланта! Сестра моя! Наконец-то ты нашлась!
  -- Черт подери! Брат! Вот это встреча!
   Они крепко обнялись. Я даже заплакала от счастья.
   Чуть позже мы сидели в капитанской каюте, ели вволю, пили, и Чезаре рассказывал историю наших злоключений. Виоланта и Хосе изумлялись.
   Чезаре попросил сестру поведать, как она стала женой капитана пира­тов.
   - О, эта история вовсе не столь удивительна как ваша. Попрощавшись с тобой, я сразу отправилась в Лиссабон. Зная длинные лапы нашего тогда еще всемогущего эрцгерцога, я сразу решила отправиться в Новый свет. Я много наслушалась о Новом Орлеане, он, как мне сказали, по шику и роскоши не уступал европейским столицам. И, судя по всему, там было обширное поле деятельности. Ты знаешь, брат, щепетильностью я не от­личалась никогда, славная кровь наших предков всегда бурлила во мне, толкая на не совсем благовидные поступки. Я подумала, что, организовав небольшую шайку, можно будет потрясти американских толстосумов. В общем, планов на будущее было хоть отбавляй. Однако мой корабль был ограблен "Глорией", мы все попали в плен. Ну а Нуньес положил на меня глаз, вознамерившись сделать своей любовницей. Но не тут-то было! Я ему такое устроила! Спасаясь от дикой фурии, он бегал голый по всему кораблю, исполосованный моими когтями, и кричал во все горло, что от­правит меня прогуляться по доске, никто не смел вмешаться из пиратов, и, когда он очутился на мачте, а я при этом карабкалась за ним по реям с ловкостью обезьяны, то наконец-то решил сдаться и ... предложил мне стать его женой. И я незамедлительно согласилась, честно говоря, его мужская плоть произвела на меня огромное впечатление. С тех пор мы ни разу не ссорились. Только сегодня я приревновала его к Жюли, но, слава Богу, все разъяснилось, иначе бегать бы вам вдвоем по реям.
   Я заулыбалась и вручила Виоланте маленькую бриллиантовую сала­мандру. Борджиа поведал ей историю нашей любви и то, как эта вещица очутилась у меня.
   - Жюли, я думаю, оставь-ка ее лучше себе.
   Я сделала протестующий жест.
   "Чезаре отдал мне ее на хранение, - написала я. - Твой символ должен принадлежать тебе, последняя из Борджиа, а теперь твои дети продолжат знатный род Нуньесов".
   - Интересно, когда только мой братец и ты родите ребеночка с фами­лией Борджиа?
   "Моя дочь носит славную фамилию Монморанси, а мой муж требует продолжение рода Бонапартов".
   - Гляди-ка, - сказала она просто. - Сижу за столом с самой императри­цей.
   Я поцеловала ее. Она так непосредственна и мила! Виоланта - как ди­кая кошечка, мне всегда нравился такой тип женщин. Неожиданно она выбежала из каюты, но вскоре вернулась.
   - Вот держи, Жюли, - она протянула мне сафьяновую коробочку. - Это принесет тебе удачу, и, может, вернется твой голос.
   Я раскрыла футляр - там лежала брошь в форме лотоса с огромной ро­зовой жемчужиной. Она бы составила прекрасную пару с диадемой. Знала бы Виоланта, что ее муж когда-то подарил мне первую часть этого чудного комплекта. Думаю, вряд ли он когда-либо упоминал об этом. Я от души обняла ее.
  -- Мы поможем тебе разыскать дочь, - сказал Нуньес, - "Глория" быстра, точно ласточка, мы обойдем всю Атлантику, ни один корабль не уйдет от нас.
  -- Но постой-ка, - прервала Виоланта мужа, - а не может наш таинст­вен­ный пассажир прояснить нам ситуацию? Он едет с женой и с ре­бен­ком, уж как-то эта малявка подходит под ваше описание Франсуаз. Он заплатил нам такую кучу золота, что даже Хосе соблазнился до­везти его до Карибов, не ограбив при этом ни на экю.
   От волнения я даже привстала. Чезаре вскочил.
  -- Ну что ты молчала, Виоланта?
  -- Черт подери, я совсем забыла о них, задурили мне голову совсем с этими историями. Идем немедленно.
   Мы кинулись в каюту пассажиров.
  -- Эй, открывайте, - Нуньес забарабанил в дверь кулаками. - Капитан приказывает! Дьявол, - выругался он в ответ на раздавшийся выстрел из-за двери. К счастью, никого не задело.
  -- Эй, ребята! - крикнула Виоланта, - Ломайте двери!
   Несколько дюжих пиратов бросились исполнять ее приказ, невзирая на опасность. Доски трещали под ударами мощных плечей, пострадал при этом боцман, ему пулей пробило руку. Капитанша сама кинулась перевя­зывать рану. За всем этим грохотом я наверное одна услыхала плач ре­бенка.
   - Франсуаз! - закричала я, - это плачет моя дочка!
   Все с удивлением оглянулись на заговорившую немую, и удвоили уси­лия. И вот крепкие доски поддались, и все гурьбой ввалились в каюту. Раздался женский визг.
   - Выходи, де Сент-Ильм! Где ты, мерзавец? - кричала я, глохнув от собственных криков, пытаясь пролезть сквозь пиратов.
   Жуткое зрелище предстало моим глазам. Негодяй стоял забившись в угол, у его ног распростерлось бездыханное тело неизвестной мне жен­щины, а сам Жан-Клод держал перед собой Франсуаз, приставив ей к го­лове пистолет. Я уже не помнила себя от ярости, не задумываясь даже о том, что могу по­пасть в ребенка, метнула кинжал. Господь направил мою руку, и кинжал вонзился прямо ему в плечо. Он выронил пистолет, бро­сил девочку, и с треском вывалился в окно. Зажимая рукой рану, он ки­нулся к носу ко­рабля. Я бежала за ним, уже зная, что он никуда не де­нется от возмездия. Провидению было угодно свести нас в последней смертельной схватке. Да, я никого не подпустила к нему, даже Чезаре, который настаивал биться с ним, опасаясь за мою жизнь. Меня сам дья­вол не удержал бы в тот момент.
   Схватка была ни на жизнь, а на смерть. Кровь текла ручьями, у меня были изранены руки, порезана кожа на ногах, одежда повисла лохмоть­ями, но я продолжала биться, не замечая ничего. Ненависть переполняла меня, переливаясь через край, придавала сил. Я загнала его на бушприт, наконец, мне удалось нанести ему рану в живот, и де Сент-Ильм упал в воду, подняв тучу брызг. Кто-то в шутку крикнул:
   - Человек за бортом!
   И все дружно рассмеялись. Стая акул кинулась на запах крови, и крики терзаемого грешника райской музыкой наполнили мне душу. Я наслаж­далась своим триумфом, поистине только лаврового венка не хватало на моей голове. Виоланта подошла с Франсуаз на руках и протянула мне малышку, я прижала дочку к окровавленной груди.
   - Милая моя зайка, - прошептала я, - как долго я искала тебя.
   Она пролепетала: "мама", и - меня еле успели подхватить - я потеряла сознание. Потеря крови была немалой. Виоланта и Чезаре выхаживали меня, я провалялась в постели две недели, пока не затянулись порезы, один из которых едва не загноился, а "Глория" тем временем была на пути в Португалию.
   Вот так все и закончилось.
   Я чувствую, что в моей жизни должна наступить та полоса спокойст­вия и счастья, которой я так долго ждала. Враги из моего прошлого похо­ронены навечно: труп убитого мною Лорана сгорел вместе с ведьмой Ра­фаэлой в деревеньке под Римом, Оливье кормит червей на кладбище, то­гда как Жан-Клод насытил голодных акул.
  
  
  
  
   ПИСЬМО 139.
  
  
  
   Вот и я и в Париже, рядом с мужем. Мир и покой. Мы обвенчались с Наполеоном сразу после моего возвращения и поклялись друг другу, что отныне нас разлучит только смерть. Все мои друзья съехались на свадьбу.
   Я выговорила прощение Нуньесу, восстановив титулы его и Виоланты, но чувствую, что вряд ли они вернутся к спокойной жизни. Паолетта подписала у Папы развод с Камилло, и их свадьба с Лоренцо не за го­рами. Чезаре Борджиа вернулся во Флоренцию, он ныне эрцгерцог.
   Мишель Ней наконец-то простил меня, я вернула при встрече его кольцо, сказав, что оно помогло мне морально в моих скитаниях, он об­нял по-братски меня и проронил несколько скупых слезинок.
   Побывала я и на могиле Гастона де Монморанси, он нашел успокоение в семейном склепе при родовом замке. Я долго молилась, прижавшись лбом к холодному камню, а наша малютка даже не поняла, почему у дорогой мамы такой печальный вид, но когда она подрастет, то обяза­тельно узнает всю правду.
   Конечно, жаль, что я так много для себя не прояснила. Мои враги, скончавшись, не успели открыть всех тайн и ответить на те вопросы, что меня интересовали. Теперь остается только забыть прошлое и жить на­стоящим.
   Старому другу Фуше я сделала бесценный подарок, отдав ему брошь в форме лотоса. Они с Талейраном едва не рассорились, узнав, что владеют частями единого целого. Каждый норовил перекупить сокровище, но ни­кто не уступал. Мне пришлось вмешаться, объяснив, что своим подарком я символизировала единство в империи, а не провоцировала раздор ме­жду всемогущими министрами. И они утихомирились.
   На этом, я думаю, можно и закончить нашу с вами переписку, Жени. Тем более, что выезжать из Парижа я никуда не собираюсь, и видеться мы с вами можем каждый день.
   Юлия Бонапарт.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ПОСЛЕСЛОВИЕ.
  
   Мы обязаны прояснить читателям, как в дальнейшем сложились судьбы наших героев.
  
   Императрица, прервав свою переписку с Евгенией, более не написала ей ни одного письма. К тому же вскоре отношения между ними весьма охладились из-за досадного недоразумения.
   Солнце Империи клонилось к закату, после гибели Великой Армии в России и капитуляции Парижа, император подписал свое первое отрече­ние в Фонтенбло. Талейран и Фуше предали своего кумира, переметнув­шись на сторону коалиции, они попытались наладить прежнюю дружбу с импе­ратрицей, но она не простила отступников, несмотря на их заманчи­вые предложения составить протекцию императору Александру, остаться жить в Париже, сохранив титулы и состояние.
   Орленка, единственного наследника Бонапартов, насильно увезли в Вену, где он умер в возрасте 21 года, так и не увидев свою нареченную Франсуаз.
   Во Франции произошла реставрация ненавистных Бурбонов. Напо­леон был сослан на Эльбу, Юлия с дочерью последовала за своим мужем. Во время Ста дней императрица оставалась на острове, и в день пораже­ния при Ватерлоо 18 июня 1815 года у них родилась дочь, которую она назвала Наполеона. Император узнал об этом уже на св. Елене.
   Англичане выслали эскорт для переправки Юлии и ее детей в Англию, правительства Европы хотели навечно их разлучить, но ей удалось бе­жать с помощью своих итальянских друзей. От Борджиа она узнала о расстреле маршала Нея и о сумасшествии Аглаи, его супруги.
   На "Глории" она пересекла океан и прибыла на св. Елену. Там она и находилась до самой смерти Наполеона. 5 мая 1821 года она закрыла глаза своему любимому и попрощалась с ним навечно. Нуньес доставил ее в Испанию, где она и проживает по сей день одиноко в своем родовом имении. Все выгодные партии замужества, в том числе и предложение Чезаре Борджиа, она отвергла, оставшись верной своему императору.
   Наполеона, достигнув совершеннолетия, вышла замуж за сына Чезаре, а Франсуаз породнилась с Нуньесами. Они счастливы, живут в Италии, но частенько наез­жают проведать мать и привозят с собой внуков.
   Юлия так и не оправилась со смерти Наполеона, а после похорон своей любимой Паолетты и вовсе стала сторониться света. Лоренцо Фарнезе тоже часто бывает у нее, он так и не женился.
   Единственный раз она приезжала в Париж в 1840 году, чтобы увидеть, как прах ее императора успокоился в гробнице Дома Инвалидов.
   После бурной, полной приключений жизни ей наконец-то удалось дос­тичь спокойствия, к которому она так стремилась, но слишком дорогой ценой, потеряв почти всех близких ее сердцу людей.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   213
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"